В. Г. Короленко
Старец Федор Кузьмич
Герой повести Л. Н. Толстого
Любящий вас Лев Толстой.
ПРИМЕЧАНИЯ
Старец Федор Кузьмич, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1912
Время на прочтение: 9 минут(ы)
В. Г. Короленко. Собрание сочинений в десяти томах.
Том восьмой. Литературно-критические статьи и воспоминания. Исторические очерки
М., ГИХЛ, 1955
Подготовка текста и примечания С. В. Короленко
О старце Федоре Кузьмиче, герое повести Л. Н. Толстого, в исторических журналах существует целая, небольшая, правда, литература, а в последние годы личность таинственного отшельника стала предметом очень обстоятельного исследования. Было бы удивительно, если бы эта загадочная фигура не привлекла художественного внимания Л. Н. Толстого, до такой степени она заманчива и колоритна именно в толстовском духе: как бы ни выяснилась в дальнейшем действительная личность, скрывшая свое происхождение под кличкой Федора Кузьмича,— но и теперь уже несомненно, что под этим скромным именем в далекой Сибири угасла жизнь, начавшаяся среди блеска на высотах общественного строя. Итак — отречение и добровольный уход,— таково содержание этой загадочной драмы.
Вот в самых общих чертах то, что известно о Федоре Кузьмиче.
Осенью 1836 года к одной из кузниц около города Красноуфимска, Пермской губернии, подъехал верхом неизвестный человек, в простом крестьянском кафтане, и попросил подковать ему лошадь. Много, без сомнения, всякого звания людей проезжало по Красноуфимскому тракту, и многие из них подковывали своих лошадей, свободно отвечая на обычные вопросы любопытных кузнецов. Но в фигуре незнакомца было, повидимому, что-то особенное, обращавшее внимание, а обычные ‘придорожные’ разговоры он поддерживал, может быть, неумело и уклончиво. Может быть, также, что и одежда была для него не совсем привычна, и в окружающей обстановке он ориентировался плохо. Как бы то ни было,— разговор с кузнецами закончился тем, что неизвестного задержали и, по российской традиции, представили для разрешения недоумений ‘по начальству’…
На допросе он назвался крестьянином Федором Кузьмичем, но на дальнейшие вопросы отвечать отказался и объявил себя бродягой, не помнящим родства. Последовал, конечно, суд за бродяжество и, ‘на основании существующих узаконений’, приговор: двадцать ударов плетей и ссылка в каторжные работы. Несмотря на многократные убеждения местных властей, относившихся с невольной симпатией к незнакомцу, в манерах которого чувствовалось, повидимому, какое-то превосходство,— он стоял на своем, принял свои двадцать ударов, и 26 марта 1837 г. не помнящий родства бродяга Федор Кузьмич прибыл с арестантской партией в дер. Зерцалы, Боготольской волости, близ гор. Ачинска {‘Русская стар.’, янв., февр., март 1892 г. Справка из экспед. о ссыльных в гор. Томске.}. Таким образом неизвестный, появившийся нивесть откуда и не сумевший удовлетворить любопытство красноуфимсюих кузнецов, смешался с бесправной массой арестантов и каторжников. Здесь, однако, он опять сразу выделился на тусклом фоне преступников, страдающих и угнетенных.
Наружность этого человека все, знавшие его, согласно описывают следующими чертами: рост выше среднего (около 2 арш. 9-ти вершков), плечи широкие, высокая грудь, глаза голубые, ласковые, лицо чистое и замечательно белое, вообще черты чрезвычайно правильные и симпатичные. Характер добрый и мягкий, по временам, однако, проявлял легкие признаки привычно сдерживаемой вспыльчивости. Одевался более чем скромно: в грубую холщевую рубаху, подпоясанную веревочкой, и такие же порты. На ногах коты и шерстяные чулки. Все это очень чистое. Вообще старец был чрезвычайно опрятен.
Первые пять лет ‘бродяга’ Федор Кузьмич прожил на казенном Красноречинском винокуренном заводе, в пятнадцати верстах от дер. Зерцал. На принудительные работы его, впрочем, не употребляли: и начальство, и служащие завода относились к благообразному старцу с особой внимательностью. Поселился он сначала у пригласившего его в свой дом отбывшего срок каторги Ивана Иванова. Но потом, заметив, что старик тяготится совместной жизнью в избе, Иван убедил односельцев построить для Кузьмича отдельную келью, в которой он и прожил одиннадцать лет. Пробовал старец и тяжелой работы: нанялся на золотые прииски, но скоро бросил. Жил после этого на пасеках, в лесных кельях, учил по деревням ребят. И всюду к нему влеклись простые сердца, Кузьмичу несли свои грехи и скорби, печали и недуги, простую веру и несложные вопросы. ‘Наставления его всегда был’ серьезны, немногоречивы, разумны, часто метили на сокровенные тайны сердца’,— так говорит лично его знавший и писавший о нем ‘епископ Петр’.
Вскоре простая и богобоязненная среда почувствовала потребность снять с Кузьмича все житейские заботы, и его наперерыв звали к себе на жительство разные люди. Так жил он еще на пасеке у богатого крестьянина Латышева в Красноречинекой станице, уходил в леса, в глухую деревню Карабейникову, ‘для большего уединения’, но затем опять вернулся в Красноречинск… В 1852 году томский купец Семен Феофанович Хромов, проезжая теми местами по торговым делам, познакомился с Кузьмичем и стал заезжать к нему для беседы. Впоследствии Хромов уговорил его переехать на жительство сначала на свою заимку под Томском, а потом построил ему келью в своем городском саду. Здесь загадочный старец прожил до своей смерти, окруженный в семье хозяина настоящим культом. Даже среди прозаических и скудно наделенных воображением сибиряков,— культ этот распространился довольно широко. Отшельника посещали простецы-крестьяне, купцы, чиновники, представители духовенства. Упомянутый выше епископ Петр написал о нем, на основании личного знакомства, воспоминания, проникнутые простодушной уверенностью в святости Кузьмича, он приводит случаи его сверхъестественной прозорливости и даже прямо чудес. Впоследствии его высокопревосходительство Константин Петрович Победоносцев, во избежание соблазна, строгими циркулярами воспретил считать бывшего арестанта за святого, но, конечно, достиг лишь того, что благоговейные толки с печатью официального запрета — распространялись еще шире. Другой епископ, посетивший старца во время его болезни, вышел из его кельи, объятый недоумением и сомнениями, находя, что ‘старец едва ли не в прелести’. До такой степени речи его были невместимы скромному званию.
20 января 1864 года старец умер в своей келье, после короткой болезни, не приобщаясь св. тайн, оставив после себя загадку и легенду…
Легенда эта встретилась с другой. За 39 лет до этого, в далеком окраинном Таганроге, умер император Александр I, неожиданно и при обстоятельствах, поразивших народное воображение. Некий дворовый человек Федор Федоров собрал в записал ходившие в его время ‘московские новости или новые правдивые я ложные слухи, которые после виднее означутся, которые правдивые, а которые лживые’… {Вел. кн. Николай Михайлович: ‘Легенда о кончине императора Александра 1-го’. ‘Историч. вестник’, июль 1907 г.} Слухов оказалось 51, и в том числе были такие: ‘Слух 9-й: государь жив. Его продали в иностранную неволю. 10-й слух: государь жив, уехал на легкой шлюпке в море… 37-й слух: сам государь будет встречать свое тело, и на 30-й версте будет церемония Им самим устроена, а везут его адъютанта, изрубленного вместо него…’ 32-й слух гласит, что однажды, когда государь в Таганроге приехал в строившийся для Елизаветы Алексеевны дворец,— караульный солдат предупредил его: ‘Не извольте входить на оное крыльцо. Вас там убьют из пистолета’. Государь оказал:— Хочешь ли ты, солдат, за меня умереть? Ты будешь похоронен, как меня должно, и род твой будет награжден. То солдат на оное согласился’ и т. д.
Кроме этих слухов, простодушно зарегистрированных дворовым грамотеем, ходило, наверное, и еще много других в том же роде. И из всех этих фантазий складывалась легенда: царь Александр I, вступивший на престол после насильственной смерти отца, избегнув сам той же участи, отрекается от короны, от земного величия и идет, в самом низком звании, замаливать грехи могущества и власти…
Что же стало с ним дальше?
Вот он, спустя 39 лет после отречения, завершает подвижническую жизнь в убогой келье под Томском.
Так стройно и цельно воплотилась обычная мечта русского народа, находившая такие родственные отклики в душе великого русского писателя. В одном образе она соединила могущественнейшего из царей и самого бесправного из его бесправных подданных. Легенда держалась, крепла, разносилась по широкой Сибири, повторялась в дальних монастырях, записывалась ‘епископами Петрами’ и сельскими священниками, попадала в печать и, наконец, проникла, в виде сдержанных, но многозначительных предположений, на страницы солидного исторического труда В. К. Шильдера. ‘Если бы,— пишет этот историк (в IV заключительном томе своей истории Александра I),— фантастические догадки и народные предания могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собой самые смелые поэтические вымыслы… В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот ‘сфинкс, не разгаданный до гроба’, без сомнения, представился бы самым трагическим лицом русской истории, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалым загробным апофеозом, осененным лучами святости’.
Это еще очень сдержанно и по-ученому осторожно. Шильдер допускает только: ‘если бы это оправдалось’… Но вел. князь Николай Михайлович в своем исследовании {‘Легенда о кончине императора Александра 1-го’.} говорит, что Шильдер в разговорах с ним и другими лицами высказывался гораздо определеннее. Историограф русских царей разделял простодушную уверенность хозяина сибирской заимки и доказывал правнуку Александра I, что его прадед, ‘освободитель Европы’, провел вторую половину своей жизни, питаясь милостыней в убогой келье далекой ссыльной стороны, что его вели с бубновым тузом по Владимирке и что царственную спину полосовала плеть палача…
Правда ли это? возможно ли, что в лице Федора Кузьмича жил и умер Александр I?
Вопрос, казалось бы, странный, но ведь его допускал компетентный историк двух царствований… Исследование вел. князя Николая Михайловича, использовавшего все доступные доныне источники, разрушает эту сказку. Смерть Александра I в Таганроге не могла быть симуляцией, Александр не встречал ‘на тридцатой версте’ собственного тела, и в царской усыпальнице в Петропавловском соборе покоится прах не солдата и не адъютанта, а подлинного царя {После работы вел. князя Николая Михайловича появилось исследование о том же предмете кн. В. В. Барятинского. Автор исследования разрешает историческую загадку в положительном смысле. По его мнению, Федор Кузьмич был действительно император Александр I. Историческая критика довольно единодушно признает аргументацию автора неубедительной.}.
Кто же в таком случае был таинственный отшельник Хромовской заимки?
Автор скептического исследования, разрушившего легенду о его тождестве с Александром I, не отрицает, однако, возможности ‘высокого’ происхождения странного незнакомца. Отвергая положительные утверждения Хромова, который являлся с ними даже ко двору, великий князь Николай Михайлович сообщает все-таки факты выразительные и наводящие на размышление. Г. Дашков, помогавший автору в собирании материалов к биографии Федора Кузьмича, на местах, записал рассказы дочери Хромова, Анны Семеновны Оловянниковой, которые считает вполне достоверными. Так, однажды летом, в чудный солнечный день, Анна Семеновна и ее мать, подъехав к заимке Федора Кузьмича, увидели старца, гулявшего по полю по-военному, руки назад и марширующим. Поздоровавшись с приехавшими, старец сказал: ‘…Был такой же прекрасный день, когда я отстал от общества… Где был, и кто был… а очутился у вас на полянке…’
В другой раз, еще в селе Коробейникове до переезда к Хромовым, та же Анна Семеновна, приехав к Кузьмичу с отцом, застала у старца необычных гостей: он провожал из своей кельи молодую барыню и молодого офицера в гусарской форме, высокого роста, очень красивого. Он показался Хромовым ‘похожим на покойного наследника Николая Александровича’… Пока они не исчезли друг у друга из виду, они все время друг другу кланялись. Проводивши гостей, Федор Кузьмич вернулся сияющий и сказал Хромову: ‘Деды-то как меня знали, отцы-то как меня знали, а внуки и правнуки вот каким видят’.
Итак, за всеми ограничениями хромовской легенды, автор исследования признает, что в сибирской тайге под видом смиренного отшельника жил и умер человек, повидимому, добровольно спустившийся в среду отверженных ссыльных с каких-то значительных высот общественного строя… Под сонный шопот тайги с ним умирала неразгаданная тайна бурной и блестящей жизни. Только порой, как в описанный дочерью Хромова ‘яркий солнечный день’, в смирившемся и медленно угасавшем воображении вспыхивали вдруг картины прошлого, расправляя старые члены и заставляя быстрее обращаться холодеющую кровь… Какие образы населяли для него тихую поляну, какие звуки слышались в таежном шорохе, когда смиренный отшельник принимался маршировать с выпяченной грудью и выделывая старыми ногами затейливые артикулы павловских парадов?..
Вел. князь Николай Михайлович, разыскивая на тогдашних аристократических высотах возможного будущего Федора Кузьмича, тоже идет в своих гипотезах довольно далеко. Он допускает (отдаленную, правда) возможность принадлежности таинственного отшельника к царской крови. По его словам, у Павла Петровича, когда он был еще великим князем, была связь с вдовой князя Чарторижского, урожденной Ушаковой. От этой связи родился сын, названный Семеном, по крестному отцу Афанасьевичем. Фамилию ему присвоили Великого. Семен Великий воспитывался в кадетском корпусе и впоследствии служил во флоте. О нем известно очень мало, и смерть его связана с неопределенными и противоречивыми указаниями. По одним источникам — он умер в 1798 году, служа на английском корабле ‘Вангард’ в Вест-Индии, где-то на Антильских островах. По другим сведениям, он утонул в Кронштадте…
По матери, урожденной Ушаковой, Семен Великий был в свойстве с графом Дмитрием Ерофеевичем Остен-Сакеном, который был женат тоже на Ушаковой. Наследники этого Остен-Сакена утверждают, что покойный граф вел переписку со старцем Федором Кузьмичем и что самые имена Федор и Кузьма были почему-то очень часты в семье Ушаковых, встречались также в семейной генеалогии и Федоры Кузьмичи…
Этими, очень пока неясными намеками ограничиваются те положительные данные, которые удалось установить относительно таинственного старца, привлекшего внимание Л. Н. Толстого. Когда вел. князь Николай Михайлович прислал Толстому оттиск своего исследования, Лев Николаевич ответил ему следующим чрезвычайно интересным письмом:
‘Очень вам благодарен, любезный Николай Михайлович, за книги и милое письмо. По теперешним временам мне особенно приятна ваша память обо мне.
Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Кузьмича, легенда остается во всей своей красоте и истинности.— Я начал было писать на эту тему, но едва ли не только кончу, но едва ли удосужусь продолжать. Некогда, надо укладываться к предстоящему переходу. А очень жалею. Прелестный образ.
Жена благодарит за память и просит передать привет.
2 сентября 1907 г.’
Итак, даже после вскрытия чисто исторической неверности гипотезы, которая легла в основание ‘Записок Федора Кузьмича’,— великий художник считал самый образ прелестным и внутренно правдивым. И действительно, кто бы ни скрывался под именем отшельника Федора,— император Александр или незаконный сын Павла, разметавший бурную жизнь по океанам и ушедший от мира в глушь сибирских лесов… может быть, еще кто-нибудь третий,— во всяком случае, драма этой жизни глубоко родственна основным, самым глубоким и интимным стремлениям собственной души великого писателя…
1912
Статья впервые напечатана под заглавием ‘Герой повести Л. Н. Толстого’ в журнале ‘Русское богатство’ за 1912 год, кн. 2, и с небольшими изменениями включена автором в пятый том полного собрания сочинений, изд. А. Ф. Маркса, 1914 г.
Рассказ Л. Н. Толстого ‘Посмертные записки старца Федора Кузьмича’ был прислан в редакцию ‘Русского богатства’ А. М. Хирьяковым, одним из редакторов-распорядителей посмертных изданий Л. Н. Толстого. Короленко писал А. М. Хирьякову 23 января 1912 года: ‘По совещанию с товарищами мы решили рассказ о Федоре Кузьмиче напечатать с некоторыми сокращениями (в пределах крайней необходимости). И я, и мои товарищи очень признательны за предложение нам этого рассказа’. Далее Короленко высказывал предположение, что, прежде чем журнал будет полностью напечатан и дойдет до читателей, ‘…петербургские газеты, при той свободе перепечаток, которая установлена относительно произведений Льва Николаевича, разнесут эту статью во все концы России’. В том же письме он уподоблял роль журнала роли ‘…того библейского хлебодара, который нес ва голове корзину с хлебами, и их быстро расклевали птицы. А он впоследствии был вдобавок казнен… Последнего, надеюсь, не случится’. В заключение письма Короленко еще раз благодарил друзей Толстого за то, что в журнал был прислан ‘этот замечательный отрывок’, и выражал надежду провести его через ‘цензурные теснины’. В ответном письме от 26 января 1912 года А. М. Хирьяков писал: ‘Хотелось видеть произведение Льва Н-ча, которое ему было дорого, в наиболее приятном ему журнале… Ваше сравнение с хлебодаром замечательно верно. Но будем надеяться, что конец будет иной’.
Произведение Л. Н. Толстого, появившееся в кн. 2 ‘Русского богатства’, вызвало конфискацию этого номера журнала, а Короленко, как его редактор, был предан суду. Таким образом сравнение с библейским хлебодаром оправдалось почти в полной мере.
Стр. 345. Победоносцев Константин Петрович (1827—1907) — обер-прокурор Синода.
Стр. 347. Шильдер Николай Карлович (1842—1902) — русский историк, директор петербургской публичной библиотеки, автор четырехтомного исследования ‘Император Александр I, его жизнь и царствование’.