Старая, новая и вечная, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1933 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 5 минут(ы)

З. Н. Гиппиус

Старая, новая и вечная
В Александринке ‘Зеленое кольцо’ ставил Мейерхольд. — Москвичи отвергли пьесу за… ‘безнравственность’. — Последняя роль Савиной. — С Керенским на генеральной репетиции. — Сегодняшняя молодежь у ‘пражан’. — Какая пропасть — эти 15 лет…

З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)

СПб., ООО ‘Издательство ‘Росток», 2003

О своей пьесе автору писать не полагается. Я, положим, думаю, что всякий разумный автор мог бы написать о своем произведении, которому минуло полтора десятилетия, самую разумную критическую статью, но меня занимает сейчас не пьеса, и не о ней я буду говорить.

В этот жаркий вечер первого представления ‘Зеленого кольца’, в большом театре на Монмартре, у ‘художественников’ (пражан), многие из нас реально ощутили то, что разумом все мы знаем: ощутили пропасть, которая отделяет сегодняшних русских людей от всего бывшего 15 лет тому назад. Мы по-разному ощутили ее: молодые иначе, нежели старые, но реальность ощущения была, кажется, одинакова.

‘Зеленое кольцо’ — пьеса о предвоенной молодежи, о самой юной, о тогдашних подростках. Пьеса вышла (кроме выдуманной фабулы) из моего общенья с петербургской молодежью того времени, с юными посетителями моих ‘воскресений’.

На Александринской сцене она была поставлена уже во время войны, и постановка эта сопровождалась очень смешными обстоятельствами, особенно теперь кажутся они смешными от далекости и допотопности. Одно то, что пьесу ставил и был ею увлечен — Мейерхольд… нынешний ‘почетный красноармеец’.

Было и другое: пьесу, уже одобренную директором, следовало, по форме, провести через ‘Театральный Комитет’.

Так как в петербургском комитете был членом Мережковский, мы послали ее (анонимно) в Москву. Отзыв тамошних ‘старичков’ поверг всех нас в полное изумление: расхвалив пьесу литературно, они, однако, отвергли ее за… ‘безнравственность’! Мотивировка безнравственности — изумительная тоже: зачем молодые ‘читают Гегеля’ и без особого почтения относятся к старшим.

Затем случилось новое чудо в древнем петербургском быту: Мейерхольд апеллировал к Савиной. На этой пьесе произошло у них ‘примирение’, Савина сама пожелала играть в ней (это была ее последняя роль) и уж, конечно, не царице Александринки было считаться с формальностью каких-то ‘комитетов’! Случай этот помог мне ближе узнать Савину: очень интересная она была женщина! Помню ее и у нас, и у себя… Кажется, в рассказах, за столом, она была даже талантливее, чем на сцене…

Помню наше путешествие с Блоком на репетицию, затем с Керенским — на генеральную. Помню и нарядный зал первого представления. Вот когда можно сказать: ‘одних уж нет, а те далече…’. На сцене — Савина, Юрьев, Рощина-Инсарова, Домашева, в партере — Петербург военного времени, думцы, фигура едва седеющего Милюкова, выше — свежие личики моих ‘воскресных’ друзей — гимназисток… Но довольно воспоминаний, ведь это все ‘на том берегу’ пропасти.

На том берегу — и московская студия ‘художников’, где почти в то же время поставил пьесу незабвенный Стахович. Она шла там долго, чуть ли не 22 года.

Мне не довелось видеть этой постановки. Нам присылали фотографии, просьбу приехать на сотое представление, — но разве можно было тогда поехать из Петербурга в Москву? Судя по отзывам (между прочим — жены Кокошкина, столь трагически погибшего перед Учредит. Собранием) — в Москве это была другая пьеса, так, что ее почти и узнать было нельзя. Оттого, должно быть, что играла ее подлинная молодежь, подлинные ‘семнадцатилетние’: такова была задача Стаховича.

И вот, в группе тех же ‘художников’ той же студии, когда-то ‘москвичей’, теперь ‘пражан’ — стаховическая традиция (относительно данной пьесы) осталась.

— Мы давно хотели ее поставить, — говорила мне г-жа Греч, игравшая в Москве — гимназистку, а теперь роль Савиной, — но мы не могли, пока не подобралась молодежь.

Она подобралась. Подлинная сегодняшняя, — в парижском театре, показала нам ‘старую’ молодежь, ту, которая была… когда-то, 15 лет (или 15 веков) тому назад. Молодежь петербургских ‘воскресений’.

В Париже, в эмиграции, ‘воскресенья’ давно возобновились, как будто. ‘Как будто’ — ибо это вовсе не они, вовсе не то. Многие из этих парижских ‘воскресников’, новых, ‘не тех’ и не юных, а только-только разве молодых, были вместе со мною на спектакле. Смотрели на ‘старых’ молодых. Вот тут-то и ощутили мы, по-разному, но одинаково реально, какая пропасть — эти пятнадцать лет.

С одним из теперешних молодых людей (самым молодым и самым, кажется, глубоким) мы вышли в антракте из театра на тротуар глухого монмартрского тупичка. Лицо моего спутника выражало самые невеселые чувства.

— Знаете? — сказал он, — я погрузился в смертельное уныние. Как они, эти старые молодые, были счастливы! Как им, тогдашним нашим сверстникам, легко жилось! Все перед ними было ясно: чего хотеть, что любить. К жизни готовиться, учиться… Если война — ясно, что надо идти защищать Россию. А мы? Разве мы знаем, что нам, каждому, делать, куда идти, чему верить? Мы ничего не знаем, и все разделены…

После спектакля, наш кружок и артисты сошли вместе, вниз, в небольшое, скромное кафе. На минуту мне показалось, что иллюзия сцены продолжается: так бурно весела и оживлена была эта юность, только что представлявшая юность ‘старую’. Никто бы не сказал, что две очаровательные девушки-девочки (Корсак и Кедрова) не те два подростка, которых мы только что слышали и видели в пьесе. Может быть, они все и не думали, какую молодость играли: просто ‘молодость’, вечную, ту, которая была в них самих, в их ‘сегодня’.

Но вперемежку с этой веселой молодежью, — артистами, — сидела другая нынешняя полумолодежь… наши парижские поэты-шоферы, студенты-маляры, художники, моющие витрины. Не от малярства же одного и шоферства так мрачны они, такие неподвижно-неловко-унылые у них лица, у давешнего моего, в тупичке собеседника и у других? Они почти не узнали старой России, почти забыли и знаемое, но — ‘почти’, и потому живо ощутили, может быть, пропасть, разделяющую два берега.

А для нас, много знающих, много помнящих, этот вечер был полон еще более сложными, иногда страшными, впечатлениями. Когда юность предвоенных годов поет свой гимн: ‘Вперед, нас зовет Небывалое!’ — разве не жутко думать, что ‘небывалое-то’ и действительно к ним пришло, — но какое?

Кто из них, тогдашних, в каком ледяном походе или в застенке Чека сложил голову? Кто в Соловках погиб? Кто мыкается на чужбине, а кто преждевременно состарившись, голодный и раздетый, еще по России влачится? А кто-нибудь, может, и врагу передался?

Странно, необыкновенно как-то, было минутами глядеть на сцену: точно с того света, зная будущее, глядим на людей, которые в это будущее верят, радуются ему, ждут, — не подозревая, каким оно явится…

А все-таки, все-таки — насколько правее и праведнее надежды юности старой, веселье новой нежели вот это уныние, которое так часто овладевает теперь молодыми сердцами. Пропасть? Да, через нее, конечно, не переступишь. Но вечная правда молодости в том, что она всегда смотрит вперед, всегда верит в будущее чудесное, ‘небывалое’, идет к нему навстречу, ищет его. ‘А чего нельзя найти, того нельзя и искать’, — сказал Вл. Соловьев. Во все времена молодость стремилась к ‘небывалому’, и лишь поэтому мир и жив еще, что она иногда его, — настоящее! — находила.

Кто скажет, что для сегодняшней нашей молодежи все пути отрезаны? Для той, может быть, которая унывает, завидует и жалуется: ‘мы попали в щель истории…’. Но ведь есть другая, и ‘гимн’ ее все тот же:

О ‘молодости, правде и воле’ —

Вперед,

Нас зовет

Небывалое!

* * *

В те самые дни, когда юные ‘пражане’ воскресили московскую студию в Париже, мы получили толстое письмо из Варшавы: артист Худ. Театра г. Васильев воскресил эту Студию и там. К письму были приложены снимки отдельных сцен из ‘Зеленого кольца’ и всей труппы, — очень многочисленной. Совершенно так же, как у пражан (и как было в Москве у Стаховича), в варшавской Студии артисты — сама юность. Очевидно, этот принцип, для данной пьесы, — (молодость актеров) — и есть самый верный, о нем мне писали и из Лондона, где тоже есть русская Студия. По фотографиям трудно судить о варшавской постановке, хотя некоторые снимки очень характерны, по отзывам же, до нас дошедшим, молодые артисты с честью выдержали свое первое испытание. Я не сомневаюсь: они так же молоды, как пражане, значит с такой же искренностью и верой (может быть, и не тщетной?) могут повторить слова ‘вечной’ юности:

…Вставайте, живые, идите за нами!

Приблизилось время ответное…

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Сегодня. Рига, 1933. 16 июля. No 194. С. 3.

‘Зеленое кольцо’ — пьеса Гиппиус, созданная в 1916 г., была исполнена 5, 8 и 12 июня 1933 г. пражской группой МХТ в театре Монси в Париже.

Савина (Подраменцова) Мария Гавриловна (1854-1915) — артистка Александрийского театра (с 1874 г.) в Петербурге.

Читайте также: