ИВАН ИВАНОВИЧ МАКАРОВ
ИВАН ИВАНОВИЧ МАКАРОВ
СТАЛЬНЫЕ РЕБРА
Роман (Отрывок)
СТАЛЬНЫЕ РЕБРА
Роман (Отрывок)
Стальные ребра, Макаров Иван Иванович, Год: 1928
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. МОСКВА 1931 ЛЕНИНГРАД
Причиной прибытия Куркина в Анюткино была, главным образом, его писательская жилка. Пописывал он давно и всегда неудачно: даже в стенной газете не имели успеха корявые его строки. Тогда Куркин забросил перо и сел за книги, читая, главным образом, Ленина, основываясь на его трудах, он мечтал вырастить пышные цветы художества.
За весьма короткий срок он твердо сжился с одной задачей: описать современного человека — строителя новой жизни.
Таких людей и решил Куркин искать в деревне. Побывав в первый раз в Анюткине, он прямо обалдел от неожиданной находки: ему казалось, что все люди, которых он ищет для своего писательского творчества, как нарочно с’ехались в это село.
Он взял месячный отпуск, неиспользованный летом, и прибыл в Анюткино.
Все сложилось как нельзя лучше. Быстрый в своих заключениях, Куркин сразу признал в Филиппе Гуртове настоящего строителя и на нем заострил свое внимание.
Филиппа он застал в пору его душевной невзгоды и озлобления, когда обостренное до крайности самолюбие довело его до замкнутости.
Как-то Куркин застал Филиппа дома одного.
Гуртов сидел за столом, положив голову на исписанный лист бумаги. Глаза его были закрыты. Куркин подумал, что Филипп спит. На самом деле в эти минуты
Гуртов был чуток, как отдыхающая лисица. Ему почему-то необычайно захотелось показать представителю укомпарта свою изнеможенность.
Когда Куркин его окликнул, Филипп испуганно вскинулся, выставляя вперед скорченные пальцы, готовые вцепиться в горло, и Куркину показалось, что широко раскрытые глаза его завертелись.
— Э-э,— протянул сочувственно Куркин,— нервы у тебя, товарищ Гуртов.
— Нет, мне почудилось…— протянул Филипп и подумал, что ему сказать. В этот миг он чувствовал, что способен поверить собственной выдумке.
Но тут же он себя поймал на лживости, и тогда эта фальшь сменилась необычайным желанием откровенности.
— Слушайте, товарищ Куркин, отчего дурные думы в голову приходят?— спросил он.
Куркин насторожился, приготовляясь проникнуть в сокровенные чувства Гуртова.
— Как сказать, Филипп Иванович, от разного бывает… Усталь, должно быть. Усталь всегда вызывает упадок. И потом — когда дела не клеятся — тоже бывает,— определил Куркин и посоветовал:— Я вот в такие минуты люблю Ленина читать… Там все… на все, на все вопросы — есть… Иногда думаешь, думаешь, дойдешь чорт знает до чего, а в Ленина заглянешь, к все как рукой снимет.
— Я вот, товарищ Куркин, в плену много книжек перечел, а вот Ленина только урывками читал. А знать — я его знаю… Здорово знаю… Несколько раз принимался как следует читать: начну и сразу чувствую, что это я уже знаю, словно уж читал не рая. Сейчас думы разные в башку полезут: не досказал чего-то Ленин. Не досказал — как мне быть, когда у меня в душе суматоха к что делать, чтобы не были этой суматохи… Задумаешься и читать бросишь… Даже страшно становится, что будто Ленина я хочу обогнать… Ведь ты меня сумасшедшим назовешь за это?— Филипп умолк, видимо, вновь наполняясь какими-то мутными думами.
‘Человек — это очень сложный комплекс’,— подумал Куркин, не нарушая молчания. И он был очень доволен тем, что не сделал плоского вывода,— как поступил бы недомысл,— в ответ на дерзкие замечания Филиппа.
— Слушай, товарищ Куркин,— Филипп окончательно перешел на ‘ты’.— Как по-твоему: у всех коммунистов есть две половинки? Понимаешь, так: одна вот в чулан тянет, а другая в сенцы. Как думаешь, есть?..
— Есть, есть,— заторопился Куркин, озаряясь внезапной мыслью и еще более радуясь, что сам он так глубоко проникает в суть разговора, не у всех, конечно… некоторые так себе… у них даже не разберешь, все сплошное. А у большинства есть. Например… иногда, Филипп Иванович, хочется того, о чем и подумать стыдно… мне, например, часто хочется иметь автомобиль… такой низенький, длинный, бесшумный, и гудок чтоб был. Главное гудок! Такой грозный, чем-то похожий на визг ветра… Иногда до боли в ушах захочется услышать этот визг… Хочется вот… А ведь коммунисту и думать об атом стыдно сейчас… В нас, Филипп Иванович, личное с общественным сцепилось… Такое уж время. Личное в нас умирает… так вот — агония вызывает тоску.
Куркин говорил стоя.
При его словах Гуртов медленно поднялся, подошел вплотную и положил ему на плечи руки.
— Слушай, товарищ Куркин… сцепилось, говоришь. Обе половины есть у нас. Ну, а если эти две половины с одинаковыми кулаками, тогда какая умрет? То есть, если, скажем, в душе происходит такое мордобитие, что перекопскому бою не уступит, тогда как, а? Как тогда, товарищ Куркин?.. Или если, скажем, личное-то победит?
— Что ж, Филипп Иванович, таких примеров у нас не мало. Со мной в укоме у нас работал… парень был на все сорок… потом чего-то свихнул, а в контрольную его затаскали. Сейчас колбасой на лотке торгует… Вот обычно сюда и скатываются. Ленин вот как этот вопрос разрешил: ‘Умейте увязывать свои личные желания с общественными задачами’. Это, Филипп Иванович, нам на комсомольском с’езде Крупская Надежда Константиновна передала после смерти Ильича. А еще старичок один там у меня работает, профессор, чудачок такой. Вот он один раз меня поймал так вот, за пуговицу, и говорит: ‘Вы, я слышал, рассказы пишете. Так вы бы написали вот о чем: очень, говорит, нынче молодежь себя портит. Силищи у ней много, и вся в одну сторону устремлена, в диаграммы да в политику, сила-то, Филипп Иванович. Словно, говорит, все в министры готовятся. И зачем это’ говорит, молодежь себя так насилует? Ведь очень вразрез со своими чувствами идет. Модничают друг перед другом даже такими вещами, как чувство любви. Ведь втайне думает о любви и хочет полюбить, а зачем-то рвет на себя любовь, как сорную траву. Зачем рвет — и сам не знает. Рвет да еще кичится: никого не любил и не полюблю. Напишите, говорит, непременно об этом. Нельзя говорит, из себя строить каких-то железных людей. Ведь этак себя самого изорвать можно. Надорвут себя, а потом и хныкать начнут, а то на веревочку лезут’. Вот какой чудачок. Ему, Филипп Иванович, конечно, трудно себе представить, что наша задача — побороть в себе старые личные желания, а возродить новые. А то старые-то колбасой заставят торговать.
Отвечая, Куркин чувствовал, как руки Филиппа тяжелеют и впиваются ему в плечи. Он попытался высвободиться, отступив назад. Но Гуртов шагнул за ним, не выпуская его плеч.
— Та-ак,— протянул Гуртов,— говоришь: колбасой стал торговать?.. Ну, а если бы все эти колбасные дела опостылели ему хуже дохлой собаки… а думы все же одолевают… тогда?
— Тогда надо за что-нибудь крепко ухватиться,— выпалил Куркин.
Филипп молчал, сжимая его плечи.
— А за что? — спросил он наконец.
— Надо найти чего-нибудь,— ответил Куркин, чувствуя тяжесть Филипповых рук.
— Ну, если нечего будет найти?— тихо, словно про себя, вымолвил Гуртов.— Ерунда, Филипп Иванович, так не бывает.