Быть можетъ, наканун еще витязь, томимый злымъ предчувствіемъ, спрашивалъ у присмирвшаго своего друга:
‘Что ты ржешь, мой конь ретивый,
Что ты шею опустилъ?
Не потряхиваешь гривой
Не грызешь своихъ удилъ?
Али я тебя не холю?
Али шь овса не въ волю?
Али сбруя не красна?
Аль поводья не шелковы,
Не серебряны подковы,
Не злачены стремена?’
И отвчалъ ему конь печальный:
‘Оттого я присмирлъ,
Что я слышу топотъ дальный,
Трубный звукъ и пнье стрлъ,
Оттого я ржу, что въ пол
Ужъ не долго мн гулять,
Проживать въ крас и хол,
Свтлой сбруей щеголять,
Что ужъ скоро врагъ суровый
Сбрую всю мою возьметъ,
И серебряны подковы
Съ легкихъ ногъ моихъ сдеретъ,
Оттого мой духъ и поетъ,
Что намсто чапрака
Кожей онъ твоей покроетъ
Мн вспотвшіе бока’.
А бывало и такъ, что витязь погибалъ отъ руки не суроваго и коварнаго врага, который не сдиралъ серебряныхъ подковъ съ легкихъ ногъ ‘друга’ и не покрывалъ, намсто чапрака, вспотвшіе бока коня кожей сраженнаго противника… Не то было у него на ум!… Если любовь и дружба въ старину, какъ и въ наши дни, имли всегда мсто въ сердц человческомъ, то измна и коварство также находили тамъ довольно помстительный уголокъ — и вотъ