В исторических судьбах русская церковь развивалась слиянно с государством. И этот тысячелетний факт перешел и в теорию: русское духовенство всегда выставляло своим преимуществом перед духовенством других исповеданий то, что оно было постоянно национально, что оно не вступало ни в какое соперничество с государством. Напрасно некоторые усиливались видеть в этом запуганность духовенства, его подавленность или, наконец, угодливость. Это подозрение и оклеветание опровергается такими святителями, как Сергий Радонежский, митрополиты московские: Алексий, Петр и Иона, как Тихон Задонский и Димитрий Ростовский, как, наконец, Серафим Саровский. Было бы совершенно дико обвинять этих затворников, пустынников и постников в политической угодливости или заискивании перед властью. Они ни в чем не нуждались, кроме ломтя хлеба при жизни и могилы после смерти. Итак, клевета на них бессильна. Между тем они все, без какого-либо исключения, благословляли государственную власть, указывали народу покоряться ей и никогда на нее не роптать. И этим постоянным отношением безмерно укрепили государственную власть, которая обратно чувствовала и чувствует себя обязанной перед церковью, покоряется ей во всем, что касается ее особых уставов и учреждений, ни в чем их сама не нарушает и охраняет их от чьего-либо посягательства и оскорбления всей мощью государственной физической силы. Таковы отношения, веками сложившиеся. И кто не увлекается мальчишеским желанием видеть всюду непременно борьбу, во что бы то ни стало борьбу, тот не может не признать в этом вековом мире, нарушенном только отнюдь не ‘святым’ Никоном, великое благо, великий залог крепости, силы и благоденствия.
Это факт и это теория русской духовной власти. Основание ее очень просто. Когда еще вся Русь была сплошным младенчеством, когда киевские князья не помышляли ни о какой ‘государственности’, а безмятежно и беспечально пировали в стольном городе Киеве, — в эти почти былинные времена пришли из Греции первые священники, архимандриты и архиереи, первые наши крестители, и кроме духовных истин и духовного ‘чиноначалия’ принесли на Русь понятие и о светском ‘чиноначалии’, — понятие, и дух, и закон. Первыми нашими ‘государственниками’ именно и были святители Русской земли, сперва киевские и затем московские, в крепком единстве духа между собою. Льстивыми они не были, но для ‘порядка во всей Русской земле’ они строго указывали князьям и государям править землею по порядку, закону, правде и милости, но ‘милости’ без послабления и распущенности… Именно святители-то Русской земли и выпестали Русское государство, вскормили и вынянчили его, как мать или кормилица кормит и пестует малое дитя. Так они поступили, всему научив, все указав, о всем ‘наказав’ князьям, государям, боярам в тот век младенческий, когда на Руси и не было другого научения, кроме духовного, и иных наставников, кроме священников, архимандритов и архиереев…
А выкормив дитя, они навеки сохранили и любовь к нему, даже когда оно и выросло, даже когда оно иногда ненамеренно обижает или вообще неловко поступает в отношении этой матери или кормилицы.
Вот простая история единства духовной и светской власти в России. Это не история подчинения или завоевания, интриг и одоления, это история жизни ‘в одной клети’, т.е. в одной комнате, история одного корма, история взаимного ‘питания’, и только, не больше.
Но это удивительно крепко и органично. Этого факта не одолеть никаким теорийкам…
Возьмем его в основание суждений о теперешних временах.
Духовенство теперь уже не то великое, которое когда-то выпестало Русь. Оно ослабело и значительно поотстало от государства, в особенности во всем, что касается школьного и книжного поучения, его разнообразия и его энергии. Это — наличный факт, которого нельзя оспорить, который очевиден. Что же диктуется духовенству его большой историей, этой историей единства со светской властью? Все это ведь не на словах, а на деле, все это лежит не в одном благозвучии проповедей, а в самом сердце. Таковое расположение сердца диктует духовенству не только с миром, но и с любовью принять помощь светского государства в делах, в ведении, в наблюдении и руководстве школьным делом, — даже в его собственных церковно-приходских школах. Как государство зовет духовенство в свои специально светские школы для преподавания Закона Божия, а в высших заведениях — богословия, нисколько не вмешиваясь в постановку этого предмета, так точно светские предметы, арифметика, русский язык, география и история и желательные начатки ремесел и вообще технических знаний должны быть подчинены светскому контролю, наконец, светской постановке вообще в самих церковно-приходских школах. Ведь духовенство в большинстве случаев если ненекомпетентно в этих предметах, то совершенно невольно и неодолимо остается бездеятельно в них, апатично к ним, оно было и навсегда останется совершенно равнодушно к тому, как эти светские предметы поставлены в церковно-приходской школе и ведутся в ней. Тут-то вековой союз церкви и государства на Руси, как особливость русской церкви и ее старая слава, и должен продиктовать теперешнему духовенству мудрое решение, великое слово и святую предрасположенность: отдать под контроль государства то делание, которое оно сделает лучше духовенства, успешнее, прилежнее, талантливее, к чему у государства есть призвание, а у духовенства нет призвания. Пусть церковно-приходская школа разделится: и все, до церкви и духовности относящееся, останется под ведением, контролем и наблюдением духовенства и его ‘чиноначалия’, восходя до Синода, а то, что к церкви не относится и составляет светское преподавание, научное, предметное, отойдет под контроль ‘чиноначалия’ светского, как земского, так и министерского. Архиерей всегда есть высокий, почитаемый и авторитетный гость в гимназии, пусть инспектор народных училищ или член земского училищного совета станет таким же авторитетным указчиком в церковно-приходской школе. Вот решение вопроса, которое ясно, просто и справедливо.
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 9 мая. No 12268.