Современный английский роман. Диккенс и Теккерей, Пыпин Александр Николаевич, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

СОВРЕМЕННЫЙ АНГЛІЙСКІЙ РОМАНЪ.

ДИККЕНСЪ и ТЭККЕРЕЙ.

(Histoire d la littrature anglaise, par H. Taine, t. 4-me. Les Contemporains. Paris. 1864.

Thackeray, the humourist and the man of letters etc. By Theodore Taylor. Esq. New-York, Appleton and C, 1864.

Westminster Review, 1864, July.)

Въ ныншней книг ‘Современника’ читатель найдетъ переводъ ‘Сатирическихъ Очерковъ’ (изъ Roundabout Papers) Тэккерея, еще неизвстныхъ въ нашей литератур. Вмст съ тмъ мы сочли не лишнимъ сообщить читателю нсколько біографическихъ свдній о знаменитомъ писател, произведенія котораго нашли большой успхъ и въ нашей, какъ въ цлой европейской публик, мы находили также, что читатель не безъ любопытства познакомится съ мнніями современной критики о двухъ англійскихъ романистахъ, которыхъ имена всегда повторяются вмст, когда идетъ рчь о лучшихъ и наиболе характерныхъ представителяхъ современнаго англійскаго романа.

Книга Тэна, которую мы имемъ въ виду въ этомъ случа, и сама по себ любопытна, какъ одно изъ лучшихъ явленій французской литературы въ послднее время. Цлое сочиненіе, оканчивающееся вышедшимъ недавно четвертымъ томомъ, представляетъ полный обзоръ англійской литературы съ ея древнйшаго и до послдняго времени. Книга имла большой успхъ и обратила на себя большое вниманіе: англійская критика приняла ее въ высшей степени благосклонно, и не смотря на всю національную ревность, признала даже въ ней лучшее сочиненіе вообще объ англійской литератур. Это конечно справедливо, потому что дйствительно объ этомъ предмет нтъ цлаго сочиненія, которое бы имло такія литературныя достоинства,— хотя мы не всегда согласились бы съ точкой зрнія Тэна. Это, разумется, не мшаетъ Тэну быть врнымъ наблюдателемъ въ подробностяхъ и удачно опредлять литературный характеръ писателей. Много такихъ врныхъ замчаній онъ высказываетъ и о названныхъ нами писателяхъ.

——

Мы остановимся сначала на Диккенс.

Изъ его біографіи мы упомянемъ только немногіе факты. Онъ родился въ 1812 г. въ Портсмут и былъ сынъ стенографа, онъ учился въ Лондон и Чатам, испыталъ въ молодыхъ лтахъ стснительную бдность, и рано долженъ былъ думать о средствахъ къ жизни. Онъ поступилъ въ контору адвоката, гд передъ нимъ уже совершались любопытныя сцены народной жизни. Затмъ свою писательскую дятельность онъ началъ въ качеств репортера, какъ называются въ Англіи корреспонденты, обязанные поставлять въ журналы отчеты о засданіяхъ парламента, судебныхъ дебатахъ и митингахъ. Репортеръ сообщаетъ или сущность рчей и преній, или въ важныхъ случаяхъ передаетъ ихъ вполн, поэтому репортеръ есть вмст и стенографъ. Такимъ стенографомъ былъ Диккенсъ, какъ этимъ же начали свое поприще многіе другіе замчательные люди Англіи, напр. знаменитый верховный судья Кембель. Обязанность репортера, кром неутомимой внимательности, требуетъ большой механической ловкости и вмст политическаго смысла и свдній. Диккенсъ обратилъ на себя вниманіе своими отчетами и скоро ему поручили и часть редакторскихъ занятій въ одной газет, впослдствіи онъ былъ однимъ изъ дятельнйшихъ сотрудниковъ ‘Evening Chronicle’. Въ этой газет появились его первые ‘Очерки лондонской жизни’, и вскор за тмъ онъ издалъ знаменитыя ‘Записки Пикквикскаго Клуба’, которыя составили его славу. За ними слдовали ‘Оливеръ Твистъ’, ‘Николай Никльби’, ‘Бэрнеби Роджъ’ и ‘Мартинъ Чодзльвитъ’, вс знакомые русскимъ читателямъ. Особенный разрядъ его произведеній составили ‘Святочные разсказы’, начинающіеся съ 1843 года. Въ 1848 году конченъ былъ его большой романъ ‘Домби и Сынъ’, черезъ два года оконченъ былъ ‘Давидъ Копперфильдъ’, въ которомъ, кром интереса романическаго, есть въ извстной мр и интересъ автобіографіи. Кром этихъ двухъ большихъ романовъ, русскимъ читателямъ извстны затмъ и его позднйшіе романы ‘Тяжелыя времена’ и послдній, еще неконченный, ‘Нашъ общій другъ’, судя по началу, далеко, впрочемъ, уступающій его прежнимъ произведеніямъ. Въ сороковыхъ годахъ онъ участвовалъ въ основаніи газеты ‘Daily News’, которая была посвящена защит либеральныхъ интересовъ и имла такой успхъ, что Диккенсъ уже вскор съ большой выгодой могъ передать редакцію въ другія руки. Вмсто того онъ основалъ литературный журналъ ‘Household Words’, также имвшій значительный успхъ, и наконецъ журналъ ‘All the year round’, продолжающійся до сихъ поръ. Если мы назовемъ еще его ‘Замтки объ Америк’ и ‘Картины Италіи’, мы назовемъ вс главнйшія произведенія Диккенса. Съ изданіемъ ‘Записокъ Пикквикскаго Клуба’ Диккенсъ сталъ уже однимъ изъ любимйшихъ писателей англійской публики, послдующіе романы окончательно дали ему первое мсто въ ряду англійскихъ романистовъ. Его романы расходились въ огромной масс экземпляровъ въ Англіи и Америк, они перепечатывались еще въ Германіи, переводились на вс европейскіе языки. Едва ли какой нибудь изъ новыхъ европейскихъ писателей имлъ такой универсальный успхъ, какъ Диккенсъ. Успхъ его литературныхъ предпріятій доставилъ ему значительное состояніе. Диккенсъ показалъ себя и замчательнымъ драматическимъ артистомъ, въ спектакляхъ, которые давались въ главныхъ городахъ Англіи въ пользу англійскаго общества для вспоможенія престарлымъ писателямъ и художникамъ, онъ извстенъ также какъ очечь хорошій чтецъ и талантливый спикеръ.

Характеристика Диккенса у Тэна можетъ быть образчикомъ французской критики. Говоря о талант Диккенса, оно не столько заботится о строгомъ и точномъ опредленіи его господствующаго характера, исторіи его развитія, общественнаго значенія его романа, сколько описываетъ т черты его, которыя бросаются особенно въ глаза, онъ разсказываетъ свои собственныя впечатлнія. Но если здсь нтъ отвлеченной художественной оцнки, то въ этихъ впечатлніяхъ есть много врнаго.

Диккенсъ поражаетъ прежде всего силой своего воображенія, говоритъ Тэнъ. Его воображеніе такъ ясно и дйствуетъ съ такой энергіей, что онъ смло пускается съ нимъ даже въ неодушевленный міръ, населяетъ его живыми существами и увлекаетъ читателя живостью этихъ фантастическихъ образовъ. Это воображеніе похоже на воображеніе мономана: остановившись на одной иде, оно погружается въ нее, исчерпываетъ вс ея подробности и рисуетъ ихъ такъ ярко и осязательно, что зритель долго помнитъ поражающую его картину. Таковъ въ особенности ‘Давидъ Копперфильдъ’: вс, читавшіе этотъ романъ, помнятъ старый домъ, кухню, барку Пегготти, школу, гд учился бдный мальчикъ, и т. д. и т. д. Какъ живописцы англійской школы, Диккенсъ пересчитываетъ вс подробности, какъ бы ни были они мелки и неважны: онъ не забудетъ ни разбитой бочки, ни трещинъ въ стн, ни выросшаго на ней моху, ни надписей школьниковъ, ни даже формы буквъ въ этихъ надписяхъ. И эти мелочи рисуются съ такимъ вниманіемъ и любовью, съ такой смлостью выраженія, что читатель невольно увлекается за авторомъ и не замчаетъ странностей, которыя авторъ заставляетъ его читать. Разочарованный Томъ Пипчъ открываетъ, что мистеръ Пексниффъ (глаза школы) есть лицемръ и негодяй, а онъ уже такъ давно привыкъ обмакивать Пексниффа своего воображенія въ свой чай, намазывать его на свой хлбъ, закусывать имъ свой эль, что выгнавши его, онъ позавтракалъ на другой день очень плохо’.

Это свойство воображенія длаетъ Диккенса великимъ мастеромъ въ описаніи галлюцинацій, онъ до того входитъ въ роли своихъ героевъ, что видитъ самъ то, что представляется ихъ разстроенной фантазіи. Таковъ ужасный портретъ Іоны Чодзльвита, мучимаго угрызеніями совсти, таковъ мистеръ Дикъ въ ‘Копперфильд’, страдающій тихимъ помшательствомъ.

Но эта описательная фантазія Диккенса иметъ свои границы, она вся уходитъ на частности и не обнимаетъ обширныхъ и высокихъ картинъ. Онъ восторгается всмъ, особенно житейскими мелочами, онъ съ любовью описываетъ лавку старьевщика, вывску, мелкія подробности пейзажа, и если онъ рисуетъ этотъ пейзажъ, то за подробностями отъ него ускользаетъ широкая красота цлаго, основныя линіи картины. Но вмст съ тмъ, наблюдая съ такимъ напряженіемъ эти подробности, Диккенсъ привязывается къ нимъ чувствомъ. Каждый встрчаемый предметъ его экзальтируетъ, оттого его стиль всегда страстный и одушевленный, но одушевленный какъ нервическая женщина, переходящая, по малйшему поводу, отъ слезъ къ смху и отъ смха къ слезамъ. Этотъ страстный стиль, постоянно дйствующій на читателя быстрой смной разнообразныхъ впечатлній, есть одно изъ главныхъ качествъ таланта, составляющихъ силу Диккенса.

Преобладаніе чувства составляетъ одну изъ существенныхъ чертъ таланта Диккенса. У него нтъ высокаго краснорчія, но рдкій писатель уметъ такъ трогать читателя. Съ удивительной теплотою онъ уметъ разсказать тайное горе, печаль огорченнаго ребенка, тяжелую жизнь работника, преслдуемаго несчастьемъ, и разсказывая ихъ, онъ не смягчаетъ и не ослабляетъ впечатлнія ни личнымъ анализомъ, ни сопоставленіемъ другихъ фактовъ, напротивъ, онъ исчерпываетъ все содержаніе, какое можетъ извлечь изъ даннаго положенія, и достигаетъ чрезвычайнаго эффекта.

Но вмст съ этимъ развитіемъ теплаго чувства и элегическаго настроенія, Диккенсъ есть едва ли не самый веселый изъ англійскихъ писателей, эта веселость переходитъ иногда въ совершенное шутовство. Стоитъ припомнить записки Пикквикскаго клуба, чтобы представить себ весь объемъ этого комическаго таланта: трудно найти другую книгу, которая бы давала такой неистощимый запасъ неудержимаго комизма. Но эта веселость не всегда такъ добродушна, какой мы видимъ ее въ біографіи знаменитаго президента ученаго клуба, она переходитъ въ горькую иронію, когда писатель изображаетъ явленія англійской жизни, возмущающія его чувство справедливости. Эта иронія, какъ и веселый комизмъ, доходитъ нердко до послдняго предла. ‘Когда Диккенсъ изображаетъ лицемріе, онъ длаетъ его такимъ безобразнымъ и такимъ громаднымъ, что лицемръ перестаетъ походить на человка — точно т фантастическія фигуры, у которыхъ носъ больше всего остальнаго тла’.

Какіе характеры и какіе типы изображаетъ Диккенсъ въ своихъ романахъ? Если исключить шутовскія и каррикатурныя фигуры, выводимыя только ради смха,— говоритъ Тэнъ,— вс характеры Диккенса сводятся къ двумъ главнымъ разрядамъ: характеры чувствительные и характеры нечувствительные. Характеръ, созданный природой, онъ противопоставляетъ характеру, созданному обществомъ. Его романъ ‘Тяжелыя времена’ совмщаетъ въ этомъ смысл вс другіе его романы. Онъ предпочитаетъ здсь инстинктъ размышленію, влеченіе сердца положительному знанію, онъ возстаетъ противъ воспитанія, основаннаго на статистик, цифрахъ и фактахъ, осыпаетъ насмшками людей положительныхъ и меркантильныхъ, возстаетъ противъ гордости, суровости и эгоизма купца и аристократа, онъ проклинаетъ мануфактурные города, съ дымомъ и грязью, запирающіе человка въ тяжелую атмосферу и его душу въ искусственную жизнь. Онъ отыскиваетъ бдныхъ работниковъ, лодочниковъ, какого нибудь найденыша и ихъ здравымъ смысломъ, благородствомъ, мужествомъ и нжностью онъ обличаетъ ложное образованіе, ложное счастье и добродтель богачей и знатныхъ, которые ихъ презираютъ. Онъ пишетъ сатиру противъ угнетающаго общества и элегію объ угнетенной природ. Матеріалъ для этого даютъ ему разнообразныя явленія англійской жизни.

Одинъ изъ наиболе выдающихся нравственныхъ недостатковъ англійскаго общества есть лицемріе. Оно совершенно естественно при той пуританской морали, которую накладываетъ на себя общество и исполнять которую оно, конечно, уже не иметъ теперь глубокаго внутренняго влеченія. Тартюфъ уже никого ее обманетъ во Франціи теперь, замчаетъ Тэнъ: со временъ Вольтера ему безполезно надвать на себя маску, которой никто не вритъ. Но въ англійскихъ нравахъ эта роль, хотя и въ иныхъ формахъ, еще совершенно возможна, оттого и въ романахъ Диккенса мы очень часто встрчаемся съ этой условной и лицемрной нравственностью, которая успваетъ обдлывать свои дла, благодаря умнью придать себ благочестивую вншность. Самые рзкіе экземпляры этого рода Диккенсъ находитъ именно въ тхъ профессіяхъ, въ которыхъ благочестивая нравственность всего боле обязательна: религіозныя общества, благотворительныя учрежденія, школы наиболе богаты типами, въ род мистера Стиджинса или мистера Пексниффа. Первый даже не слишкомъ скрываетъ свои настоящія правила, но для втораго соблюденіе ихъ есть дло первой важности, и Диккенсъ, по своему обыкновенію, доводитъ въ немъ эту черту до крайней каррикатуры. Строгая нравственность и возвышенные предметы всегда на первомъ план у мистера Пексниффа, по поводу съденнаго бифстекса у него готово нравственное размышленіе: этотъ бифстексъ окончилъ свое существованіе, міръ также нкогда кончится, вспомнимъ о бренности нашей жизни и подумаемъ объ отвт, который мы нкогда должны будемъ дать передъ Высшимъ Судьей. Складывая салфетку, онъ предается размышленію: ‘процессъ пищеваренія,— говоритъ онъ,— какъ сообщали мн мои ученые друзья, есть одно изъ удивительныхъ явленій природы. Не знаю, что испытываютъ другіе, но что касается до меня, то меня утшаетъ мысль, что за своимъ скромнымъ обдомъ я привожу въ движеніе прекраснйшую изъ машинъ, какія только мы знаемъ. Мн кажется, право, что въ такія минуты я исполняю долгъ передъ обществомъ.— Когда я завожу эти внутренніе часы, если позволительно такъ выразиться,— говоритъ мистеръ Пексниффъ съ чувствомъ,— и когда я знаю, что часы идутъ, я чувствую, что урокъ, представляемый ими людямъ, длаетъ меня однимъ изъ благодтелей мн подобныхъ’.

Съ такой же ироніей Диккенсъ преслдуетъ другой разрядъ людей, которые также составляютъ характеристическую принадлежность англійскаго общества. Это — люди положительные, дловые, для которыхъ жизнь состоитъ изъ цифръ и счетовъ, барышей и убытковъ, и которые затмъ не признаютъ въ ней ни поэзіи, ни чувства, ни добродтели, ни нравственнаго долга. Таковы у него Рэльфъ Никльби, Антони Чодзльвитъ, мистеръ Мордстонъ (въ ‘Копперфильд’) и множество другихъ лицъ, которыхъ онъ находитъ между адвокатами, начальниками школъ и другими дловыми людьми. Эти люди безжалостны: они преслдуютъ дтей, притсняютъ женщинъ, смются надъ несчастными. Рядомъ съ этими типами стоятъ представители родовой и денежной аристократіи, столько же испорченные и столько же пренебрегающіе нравственными требованіями изъ аристократической гордости… Наиболе полный характеръ этого рода Диккенсъ нарисовалъ въ портрет лондонскаго негоціанта, Домби. Всю свою жизнь онъ отдалъ на достиженіе своихъ честолюбивыхъ плановъ, они не удаются, трудъ цлой жизни потерянъ, онъ теряетъ семью, разоряется, но остается по прежнему упрямъ, гордъ и холоденъ. Онъ ршается на самоубійство… Диккенсъ впрочемъ не выдержалъ характера до конца: когда развязка драмы и послдняя черта характера была готова, является дочь Домби, и онъ, тронутый ея любовью, останавливается. ‘Онъ длается прекраснымъ отцомъ и — портитъ прекрасный романъ’, справедливо замчаетъ Тэнъ.

Другую сторону представляютъ ‘чувствительные’ характеры. Между ними первое мсто занимаютъ дти, которыхъ Диккенсъ рисуетъ съ особенной любовью. Какъ рдко дти встрчаются во французской литератур, кром книгъ, написанныхъ для дтей же, такъ часто они появляются въ англійскомъ роман, и въ особенности въ роман Диккенса. Это, конечно, объясняется различнымъ характеромъ семейной жизни, играющей у французовъ гораздо мене важную роль, чмъ у англичанъ. При тхъ условіяхъ нравовъ, которыя создаютъ въ Англіи замкнутую семейную жизнь и длаютъ изъ нея единственную теплую и оживляющую сторону въ существованіи дловаго человка, семейная картина получаетъ въ англійскомъ роман особенное значеніе, и если писатель, съ сильно развитымъ чувствомъ, какъ Диккенсъ, обращается къ этой сторон нравовъ, онъ естественно находитъ въ ней богатый источникъ экзальтаціи. Судьба ребенка, потерявшаго свое мсто въ семь, гонимаго сухимъ и холоднымъ вотчимомъ, составила цлый романъ, одинъ изъ популярнйшихъ романовъ Диккенса. Въ ‘Копперфильд’ это симпатичное отношеніе Диккенса къ дтскому интересу выразилось всего полне.— Другое мсто въ ряду ‘чувствительныхъ’ героевъ Диккенса занимаютъ люди народа, прямыя, непосредственныя натуры, не испорченныя фальшивой общественной жизнью, себялюбіемъ и гордостью аристократіи, денежной знати и дловаго люда. Эти простонародные герои полны нравственной простоты и силы, благородства и самоотверженія. Они являются въ романахъ Диккенса въ самыхъ разнообразныхъ роляхъ и житейскихъ положеніяхъ, и везд онъ уметъ найти въ нихъ черты въ высокой степени деликатнаго чувства и нравственной прямоты. Вспомнимъ старика Пегготти, работника Стефена, двухъ Уэллеровъ, отца и сына и т. д.

Вообще романы Диккенса сводятся вс къ одной фраз: будьте добры и любите, истинную радость можно найти только въ движеніяхъ сердца,— чувствительное сердце, это весь человкъ. Предоставьте ученымъ науку, людямъ знатнымъ гордость, богачамъ роскошь, имйте состраданіе къ несчастію и бдности, самое ничтожное и презираемое, существо можетъ одно стоить многихъ тысячъ людей могущественныхъ и гордыхъ. Любовь къ людямъ, состраданіе, прощеніе — вотъ, что есть лучшаго въ человк, нжное чувство, сердечныя изліянія, слезы,— вотъ, что есть самаго сладкаго на свт.

Таковы черты таланта Диккенса и таковы результаты, къ которымъ онъ приходитъ въ своихъ произведеніяхъ. Чтобы указать, какимъ образомъ дйствовалъ этотъ талантъ, подъ какими вліяніями складывались его идеалы и опредлялись границы его дятельности, Тэнъ посвящаетъ особую главу англійской ‘публик’. По обыкновенной сдержанности и щепетильности французской критики, онъ какъ будто боится высказать отъ своего лица окончательное сужденіе о Диккенс, или хочетъ по крайней мр выразить его въ наиболе мягкой форм. Онъ успваетъ въ этомъ въ глав ‘le Public’, гд отъ имени этой публики онъ указываетъ общественныя требованія англійскаго общества отъ литературы, требованія, которымъ Диккенсъ подчинялся, тмъ боле, что самъ не шелъ дальше этихъ требованій. Эта характеристика литературныхъ понятій, господствующихъ въ современномъ англійскомъ обществ, составляетъ по нашему мннію лучшую часть разсужденій Тэна о Диккенс, развитая полне и строже, она могла бы выставить еще ясне и литературное значеніе Диккенса, и литературное развитіе англійскаго большинства, но и въ умренной форм Тэна она заключаетъ много врныхъ наблюденій, и мы сообщимъ ее почти вполн.

‘Будьте нравственны,— такъ говоритъ англійская публика англійскому романисту.— Пишите свои романы такъ, чтобы ихъ могли читать молодыя двушки. Мы люди практическіе и не хотимъ, чтобы литература портила практическую жизнь. Семейство для насъ священно, и мы не хотимъ, чтобы литература изображала страсти, нарушающія семейную жизнь. Мы протестанты, и мы сберегли немного суровый взглядъ нашихъ предковъ на страсти и удовольствія. Любовь — самое дурное изъ нихъ. Берегитесь быть похожимъ въ этомъ отношеніи на знаменитйшую изъ нашихъ сосдокъ. Любовь — это герой всхъ романовъ Жоржъ Занда. Для нея все равно, въ брак или вн брака эта любовь, она находитъ, что любовь прекрасна, свята, возвышенна сама по себ, и Жоржъ Зандъ говоритъ это. Не врьте ей, а если врите, то не говорите этого. Это будетъ дурной примръ. Любовь, представляемая такимъ образомъ, подчиняетъ себ бракъ… Романъ, написанный въ этомъ смысл, есть защита сердца, воображенія, энтузіазма и природы, но часто онъ бываетъ обвиненіемъ противъ общества и закона, а мы не терпимъ, чтобы кто нибудь издалека или вблизи трогалъ общество или законъ. Изображать чувство божественнымъ, преклонять передъ нимъ вс учрежденія, сопровождать его рядомъ благородныхъ дйствій, воспвать съ какимъ-то героическимъ вдохновеніемъ его битвы и борьбу, обогащать его всей силой краснорчія, внчать его всми цвтами поэзіи,— это, значитъ представлять жизнь, которую оно даетъ, лучше и выше, чмъ другая жизнь, это значитъ, поставить его выше всхъ страстей и всхъ обязанностей, на возвышенномъ престол, откуда оно будетъ блистать, какъ свтъ, какъ утшеніе, какъ надежда, и будетъ привлекать къ себ вс сердца. Таковъ, быть можетъ, міръ артистовъ, но это не міръ людей обыкновенныхъ. Быть можетъ, онъ согласенъ съ природой, но мы подчиняемъ природу интересу общества. Жоржъ Зандъ изображаетъ страстныхъ женщинъ, вы изображайте намъ женщинъ добродтельныхъ. Жоржъ Зандъ возбуждаетъ охоту влюбиться, вы возбуждайте охоту вступить въ бракъ.

‘Правда, это иметъ свои невыгоды, искусство отъ этого страдаетъ, если публика выигрываетъ… Но вы утшитесь мыслью, что вы нравственны. Ваши любовники будутъ пошлы, потому что единственный интересъ ихъ возраста есть сила страсти, а вы не можете изображать страсти. Въ Никола Никльби вы изобразите двухъ добродтельныхъ молодыхъ людей, похожихъ на всхъ молодыхъ людей, и они женятся на двухъ добродтельныхъ молодыхъ двицахъ, похожихъ на всхъ молодыхъ двицъ, Въ Мартин Чодзльвит вы покажете еще двухъ, совершенно такихъ же, добродтельныхъ молодыхъ людей, и жените ихъ на двухъ, совершенно такихъ же, добродтельныхъ молодыхъ двицахъ, въ Домби и Сын будетъ только одинъ добродтельный молодой человкъ и одна добродтельная молодая двица. Затмъ никакой другой разницы. И такъ дале. Число вашихъ браковъ изумительно, и ихъ достаточно, чтобы населить Англію. Еще любопытне то, что вс они совершенно безкорыстны, и что молодой человкъ и молодая двица пренебрегаютъ деньгами съ такимъ же чистосердечіемъ, какъ пренебрегаютъ ими въ Opra-Comique. Вы будете безъ конца останавливаться на милой неловкости молодыхъ, на плач матерей, на слезахъ всхъ присутствующихъ, на веселыхъ и трогательныхъ сценахъ обда, вы нарисуете пропасть картинъ семейной жизни, самыхъ трогательныхъ и почти столь же пріятныхъ, какъ пріятны бываютъ картины на ширмахъ. Читатель будетъ тронутъ, ему будетъ казаться, что онъ видитъ невинную любовь и добродтельную любезность десятилтнихъ мальчика и двочки. Ему захочется сказать имъ: милыя дти, ведите себя и впредь такъ же хорошо. Но главный интересъ романъ будетъ имть для молодыхъ двушекъ, которыя узнаютъ, какимъ ревностнымъ и однако приличнымъ образомъ молодой человкъ долженъ свидтельствовать имъ свою любовь. Если вы рискнете на исторію соблазна, какъ въ Копперфильд, вы не станете разсказывать успха, пылкости и упоеній любви, вы изобразите только ея несчастія, отчаяніе и угрызенія совсти… Если въ Тяжелыхъ Временахъ супруга будетъ уже на краю заблужденія, она остановится на краю заблужденія. Если въ Домби и Сын она оставляетъ супружескій домъ, она останется невинна, ея заблужденіе будетъ только мнимое заблужденіе, и она поступитъ съ своимъ любовникомъ такъ, что захочется быть мужемъ. Если наконецъ вы разскажете въ Копперфильд тревоги и безумства любви, вы будете шутить надъ этой бдной любовью, вы изобразите ея мелочность, вы станете какъ будто просить извиненія у читателя. Вы никогда не осмлитесь дать почувствовать пламенное, благородное, свободное дыханіе могущественной страсти, вы сдлаете изъ нея игрушку добродтельныхъ дтей или красивую свадебную вещицу. Но бракъ вознаградитъ васъ. Вашъ наблюдательный геній и ваша любовь къ подробностямъ найдутъ себ дло на картинахъ домашней жизни: вы будете превосходно рисовать домашній очагъ, семейную бесду, дтей на колняхъ у матери, мужа, который бодрствуетъ при свт лампы подл заснувшей жены, съ сердцемъ, полнымъ радости и мужества, потому что онъ чувствуетъ, что трудится для своихъ…

‘Надобно жить по ту сторону пролива, чтобы ршиться на то, на что ршаются наши сосди. У насъ есть люди, которые удивляются Бальзаку, но никто не захотлъ бы терпть его. Иные утверждаютъ, что онъ не безнравственъ, по вс признаютъ, что онъ всегда и везд оставляетъ нравственность въ сторон. Жоржъ Зандъ прославляетъ только одну страсть, Бальзакъ прославлялъ ихъ вс… Мы не допускаемъ, чтобы человкъ могъ оставаться исключительно художникомъ. Мы не хотимъ, чтобы онъ отдлялся отъ своей совсти и терялъ изъ виду практику. Мы никогда не согласимся, что такова господствующая черта нашего Шекспира, мы не согласимся, что онъ, какъ Бальзакъ, ведетъ своихъ героевъ къ преступленію и мономаніи, и что, подобно ему, онъ обитаетъ въ области чистой логики и чистой фантазіи. Мы очень перемнились съ шестнадцатаго столтія, и мы осуждаемъ теперь то, что нкогда одобряли. Мы не хотимъ, чтобы читатель могъ заинтересоваться скупцомъ, честолюбцемъ, развратникомъ… Читатель, увлеченный логикой художественнаго развитія характера, удивляется произведенію, и забываетъ придти въ негодованіе противъ изображеннаго лица, онъ говоритъ: прекрасный скупецъ! и не думаетъ больше о вред, который приноситъ скупость. Онъ длается философомъ и артистомъ, и забываетъ, что онъ также и добродтельный человкъ. Но вы, вы помните, что вы добродтельный человкъ, и откажитесь отъ красотъ, которыя могли бы разцвсть на этой испорченной почв.

‘Первая изъ этихъ красотъ есть возвышенность. Надо интересоваться страстями, чтобы понять всю ихъ силу, чтобы сосчитать вс пружины, чтобы описать все ихъ дйствіе. Это — болзни, если только проклинать ихъ, мы не узнаемъ ихъ, не будучи физіологомъ, не чувствуя любви къ нимъ, не длая изъ нихъ своихъ героевъ, не трепеща отъ удовольствія при вид прекрасной черты скупости, какъ при вид драгоцннаго симптома,— нельзя раскрыть ихъ обширной системы и развернуть ихъ роковое величіе. У васъ не будетъ этой безнравственной заслуги, да впрочемъ она и не идетъ къ свойству вашего ума. Вамъ всегда нужна дятельность для вашей крайней чувствительности и вашей ироніи, у васъ нтъ достаточно спокойствія, чтобы проникнуть въ основу характера, вы предпочитаете скоре разнжиться по его поводу или осмять его, вы призываете его къ суду, вы длаете изъ него своего противника или друга, вы длаете его ненавистнымъ или трогательнымъ, вы не рисуете его, вы слишкомъ увлекаетесь и у васъ нтъ достаточно любопытства… Ваше воображеніе слишкомъ живо, но оно недостаточно широко. И такъ вотъ характеры, какіе вы будете изображать. Вы схватите лицо въ одной поз, вы будете видть въ немъ одну только эту позу и будете навязывать ее съ начала до конца. Его лицо всегда будетъ имть одно и тоже выраженіе, и это выраженіе почти всегда будетъ гримаса. У вашихъ лицъ будетъ нчто въ род тика, который не оставитъ ихъ ни на минуту. Миссъ Мерси будетъ на каждомъ слов смяться, Маркъ Тэпли будетъ при каждомъ случа говорить свое любимое слово, мистриссъ Гампъ вчно будетъ говорить о мистриссъ Гаррисъ, докторъ Чиллипъ не сдлаетъ ни одного движенія, которое бы не было робко, мистеръ Микауберъ въ теченіе цлыхъ трехъ томовъ будетъ произносить т же эмфатическія фразы, и нсколько сотъ разъ съ комической быстротой будетъ переходить отъ радости къ печали. Каждое изъ вашихъ лицъ будетъ порокъ, добродтель, воплощенный комизмъ, и страсть, которую вы дадите ему, будетъ такая постоянная, неизмнная и всепоглощающая, что оно уже не будетъ походить на живаго человка, а на отвлеченность, одтую въ человческое платье. У французовъ есть свой Тартюфъ, какъ вашъ мистеръ Пексниффъ, но лицемріе не уничтожило остальнаго его существа, если онъ поддается комедіи по своему пороку, онъ остается человкомъ по своей природ. Кром своей гримасы, онъ иметъ характеръ и темпераментъ, онъ толстъ, силенъ, красенъ, грубъ, въ немъ развита чувственность, сила крови длаетъ его дерзкимъ, его дерзость длаетъ его спокойнымъ, дерзость, спокойствіе, быстрота ршеній, презрніе къ людямъ длаютъ изъ него великаго политика. Занимая публику въ теченіе пяти актовъ, онъ все еще представляетъ много сторонъ для изученія психологу и медику. Вашъ Пексниффъ не представитъ ничего ни для психолога, ни для медика. Онъ будетъ служить только для поученія и для забавы публики. Онъ будетъ живая сатира на лицемріе и ничего больше… Это маска, а не человкъ. Но эта маска такъ уродлива и такъ сильна, что она будетъ полезна публик, и уменьшитъ число лицемровъ. Въ этомъ и состоитъ цль наша и ваша, и собраніе вашихъ характеровъ будетъ скоре книгой сатиръ, чмъ галлереей портретовъ.

‘По той же причин эти сатиры, хотя и соединены вмст, останутся на дл отрывочными и не составятъ настоящаго цлаго. Вы начали очерками, и ваши большіе романы ни что иное какъ очерки, пришитые одинъ къ другому. Единственное средство создать естественное и прочное цлое, это — представить исторію страсти или характера, взять ихъ при самомъ рожденіи, замчать ихъ ростъ, измненія и разрушеніе, понять внутреннюю необходимость ихъ развитія. Вы не слдите за этимъ, вы всегда оставляете свои лица въ одномъ положеніи, это скупой, лицемръ, или человкъ добрый до конца, и всегда на одинъ ладъ, потому у него и нтъ исторіи. Вы можете измнить только вншнія обстоятельства, въ которыхъ находится ваше лицо, вы не измняете его самого, оно остается неподвижно, и при всхъ ударахъ издаетъ одинъ звукъ. Такимъ образомъ, разнообразныя событія, изобртаемыя вами, производятъ только занимательную фантасмагорію, въ нихъ нтъ связи и нтъ системы. Вы будете писать біографіи, приключенія, мемуары, очерки, сцены, но вы не съумете создать дйствія. Но если литературный вкусъ вашей націи, вмст съ естественнымъ направленіемъ вашего генія, запрещаетъ вамъ широкую живопись характеровъ, не даетъ вамъ создать цлое, онъ открываетъ вашему наблюденію, вашей чувствительности и вашей сатир рядъ оригинальныхъ фигуръ, которыя принадлежатъ только Англіи,— и, нарисованныя вашей рукой, составятъ единственную галлерею, и съ отраженіемъ вашего таланта, представятъ отраженіе вашей страны и вашего времени’.

Эти взгляды англійской публики переданы прекрасно, и сущность дла высказывается въ нихъ боле или мене ясно.

Въ разные періоды своей исторіи романъ всегда отражалъ въ себ извстныя состоянія общественнаго развитія, и вслдствіе того онъ принималъ самыя разнообразныя направленія, сообразно тому, куда направлены были господствовавшіе вкусы и тенденціи общества. Въ средніе вка, во времена феодализма, онъ былъ рыцарскимъ, въ періодъ реформаціи онъ превращается въ фантастическую сатиру Раблё, въ восемнадцатомъ столтіи онъ испытываетъ на себ различныя вліянія времени, онъ служитъ у Вольтера идеямъ французской философіи, проповдуетъ у Бернардена-де-Сенъ-Пьера идеальныя стремленія къ первобытной природ, удовлетворяя въ то же время изысканному разврату стараго общества тми скандалезными произведеніями, какія уже мало находятъ себ подобныхъ въ наше время, въ англійской литератур, онъ уже начинаетъ у Ричардсона проповдовать натянутую и щепетильную нравственность, которая такъ невыносимо скучна и длинна и которая до сихъ поръ еще такъ крпко держится въ англійскомъ обществ, благодаря долгой пуританской традиціи. Взамнъ различныхъ прежнихъ направленій, романъ современный сталъ по преимуществу романомъ общественнымъ: отклоняя прежнія спеціальныя цли, онъ стремится къ изображенію общественной жизни и, изучая ее, онъ больше и больше проникается интересами, которые руководятъ ея движеніемъ, и романъ не только отражаетъ ихъ въ себ какъ составной элементъ изображаемой жизни, но становится и самъ ихъ орудіемъ. Мы не станемъ спорить о томъ, потеряетъ онъ отъ этого или не потеряетъ свое художественное, т. е. поэтическое значеніе, достаточно сказать, что вопросы общественнаго развитія находятъ въ немъ уже много мста въ настоящую минуту и безъ сомннія будутъ находить еще больше впослдствіи. Въ этомъ смысл развилось одно изъ замчательнйшихъ явленій современнаго романа — произведенія Жоржъ Занда, которыя произвели въ свое время такое сильное впечатлніе, далеко не кончившееся и до сихъ поръ, и которыя имли свою открытую, пламенно защищаемую программу. Еще боле спеціальный общественный смыслъ имлъ романъ у Евгенія Сю, который также имлъ свою пору блестящаго успха именно благодаря своему соціальному содержанію. Романъ въ первый разъ принялъ близко къ сердцу общественную борьбу и это было конечно совершенно естественно. Блюстители чистаго искусства осуждаютъ это направленіе современнаго романа, указываютъ ему на настоящую роль, которая не есть роль политическаго памфлета или парламентской рчи, возвращаютъ его на путь истинный, т. е. путь чистаго искусства, но увщанія остаются безплодны. Эти блюстители забываютъ, что иначе и быть не можетъ, что если романъ долженъ имть дло съ жизнью, онъ долженъ изображать ее такой, какъ она есть, а она теперь все больше и больше становится сценой общественныхъ столкновеній, явной или скрытой борьбы. Романъ не можетъ рисовать одной отвлеченной страсти тамъ, гд эта страсть запутана въ т или другія общественныя условія, и писатель, касаясь этой жизни, не можетъ обойти ея существенныхъ двигателей, а разъ затронувши ихъ, онъ неизбжно высказывается въ ту или другую сторону. Эстетика, т. е. старая эстетика можетъ страдать отъ этого,— но произведенія искусства необходимо идутъ вслдъ за общимъ ходомъ развитія.

Этотъ общественный характеръ не трудно замтить и въ романахъ Диккенса, только онъ выражается въ нихъ подъ условіями его таланта. Мы видимъ, каковы эти условія: богатство фантазіи, легко увлекающейся не существеннымъ, а случайнымъ и частнымъ, отсутствіе сильнаго энергическаго чувства и обиліе чувствительности, уступчивость вліяніямъ среды, такъ хорошо описанной у Тэна. Надо замтить притомъ, что среда, ‘публика’, о которой идетъ рчь, есть именно та аристократическая и буржуазная публика, которая господствуетъ и въ нравственной, и въ общественной, и литературной области, и которая всего меньше расположена поощрять слишкомъ большую энергію общественныхъ стремленій. Оттого они высказываются такъ мягко или такъ не полно въ роман Диккенса и даже въ боле суровомъ роман Тэккерея, по поводу котораго возможенъ былъ споръ, благоволитъ ли онъ къ аристократіи или нтъ, и либеральны ли его тенденціи или нтъ. Общественныя симпатіи Диккенса отрицательно выразились въ его сатир, направленной противъ уродливостей англійской жизни, но эта сатира отвлеченная, чисто нравственная, обвиняющая отдльныя личности, и забывающая объ условіяхъ, которыя создаютъ ихъ, но положительно они сказались въ его тепломъ отношеніи къ народу, на которомъ отзывается тяжелый гнетъ и несправедливость общества: это теплое отношеніе составляетъ одну изъ самыхъ привлекательныхъ сторонъ въ воззрніяхъ Диккенса, хотя, взамнъ опредленнаго общественнаго идеала, онъ часто впадаетъ здсь въ отвлеченную сантиментальность, которая заставляетъ жалть о дурно направленномъ избытк чувства.

——

Переходя къ Тэккерею, мы опять начнемъ нсколькими біографическими свдніями.

Къ сожалнію, мы должны довольствоваться біографіей весьма не полной и слишкомъ по англійски составленной.

Начиная свою статью о Диккенс, Тэнъ отказывается писать его біографію, потому что Диккенсъ еще живъ. Если бы онъ умеръ, то эту біографію можно было бы написать, замчаетъ Тэнъ, и разсказываетъ юмористически, какимъ образомъ составляются эти біографіи. ‘На другой день посл погребенія знаменитаго человка, его друзья и его враги принимаются за дло, школьные товарищи разсказываютъ въ журналахъ его дтскія шалости, иной съ точностью и слово въ слово вспоминаетъ разговоры, которые имлъ съ нимъ двадцать пять лтъ тому назадъ. Человкъ дловой составляетъ списокъ патентовъ, назначеній, датъ и цифръ, и разсказываетъ положительнымъ читателямъ о его денежныхъ длахъ и объ исторіи его богатства, двоюродные внуки и дальніе кузены печатаютъ описаніе фактовъ его нжности и каталогъ его домашнихъ добродтелей. Если въ семь не находится литературнаго генія, то выбираютъ господина, получившаго ученую степень въ Оксфорд, человка добросовстнаго и ученаго, который трактуетъ покойнаго какъ греческаго автора, приводитъ множество документовъ, завершаетъ все это множествомъ диссертацій, и, лтъ черезъ десять, на Рождество является въ бломъ галстук и съ свтлой улыбкой, и представляетъ собравшемуся семейству три in-quarto въ восемьсотъ страницъ, легкій стиль которыхъ усыпилъ бы берлинскаго нмца. Его обнимаютъ со слезами на глазахъ, его усаживаютъ, онъ лучшее украшеніе праздника, и посылаютъ его произведеніе въ Эдинбургское Обозрніе. Обозрніе приходитъ въ ужасъ при вид этого огромнаго подарка, и отряжаетъ неустрашимаго редактора, помоложе, который составляетъ по оглавленію кое какую біографію. Другая выгода посмертныхъ біографій: покойникъ не станетъ опровергать ни доктора, ни біографа’.

Біографія Тэккерея, написанная Тэйлоромъ, очень похожа на эту программу. Авторъ съ любовію собираетъ генеалогію своего героя, разсказываетъ анекдоты, сообщаемые его друзьями, спичи, сказанные имъ или ему въ разныхъ торжественныхъ случаяхъ, описываетъ его общественныя и частныя добродтели, приводитъ цлый списокъ лицъ, почтившихъ своимъ присутствіемъ его похороны, и т. д., но, къ сожалнію, въ этой хрестоматіи нтъ именно того, что должно быть въ біографіи, нтъ исторіи внутренней жизни и развитія писателя, нтъ объясненія условій и направленія его дятельности. Тэйлоръ гораздо больше любитъ разсказывать случайные анекдоты, которые могутъ занимать джентльмена и которые мало удовлетворяютъ читателя, прилагающаго къ біографіи нсколько серьезныя требованія. Замтимъ притомъ, что все это написано съ крайней осторожностью и деликатностью, авторъ самъ предупреждаетъ, что онъ, кажется, не написалъ ничего непріятнаго другимъ. Другой біографіи, удовлетворяющей этимъ требованіямъ, намъ еще не попадалось, и мы ограничимся поэтому только немногими подробностями.

Вильямъ Мекписъ Теккерей (William Makepeace Thackeray) родился въ Калькутт въ 1811 году, онъ былъ годомъ старше Диккенса. Отецъ его служилъ въ Индіи, подобно многимъ членамъ своей фамиліи, которые, оставляя дла, потомъ возвращались обыкновенно въ Англію, но Тэккерею-отцу это не удалось,— онъ умеръ въ 1815 году. Вильямъ остался нсколько времени въ Индіи съ своей матерью, и уже въ 1817 году она перехала въ Европу. Лтъ одиннадцати его отдали въ Чартергаузскую школу, гд онъ провелъ нсколько лтъ той школьной жизни, описанія которой онъ такъ любилъ вставлять въ свои романы: Чартергаузъ былъ несомннно оригиналомъ, съ котораго онъ рисовалъ школу въ своихъ произведеніяхъ. Въ 1828 году Тэккерей перешелъ отсюда въ кэмбриджскій Trinity-College, гд товарищами его были извстный ученый Кембль и знаменитый впослдствіи поэтъ Теннисонъ. Біографъ Тэккерея утверждаетъ, что хотя онъ и не держалъ здсь экзамена на степень, но что онъ любилъ классическую литературу, и имлъ въ ней достаточныя свднія,— что видно, по словамъ его, изъ латинскихъ цитатъ, которыя Тэккерею нравилось иногда вставлять въ своихъ сочиненіяхъ.

Этотъ пунктъ, очевидно, важенъ для біографа, но какъ онъ ни важенъ, быть можетъ, Тэккерей въ своихъ первыхъ литературныхъ попыткахъ поднялъ на смхъ эту классическую ученость англичанъ. Это случилось еще въ Кэмбридж. Въ 1829 году Тэккерей вздумалъ съ однимъ изъ своихъ товарищей издавать юмористическій журналъ, который дйствительно и появился подъ заглавіемъ ‘The Snob: а literary and scientific journal’. Журналъ выходилъ только нсколько времени, давая, въ недлю одинъ нумеръ, въ четыре страницы небольшаго книжнаго формата. ‘Литература’ состояла изъ юмористическихъ статеекъ въ стихахъ и проз, они вообще слабоваты, но иногда уже выказываютъ ту неудержимую веселость, которая отличаетъ его позднйшіе очерки въ ‘Fraser’s Magazine’. ‘Науки’ состояли въ пародіяхъ, которыя далеко не лишены остроумія, и пожалуй и теперь могли бы съ пользой послужить для любителей классической учености. Въ одномъ изъ нумеровъ журнала помщена была поэма ‘Тимбукту’, пародія тхъ поэмъ на заданныя темы, которыя и до сихъ, поръ вроятно пишутся еще воспитанниками Оксфорда и Кэмбриджа. Поэма написана въ классическомъ вкус и снабжена учеными примчаніями, какими обыкновенно снабжаютъ греческихъ и латинскихъ авторовъ глубокомысленные комментаторы.

Въ 1831 году мы видимъ Тэккерея въ Веймар: здсь продолжалась еще жизнь двора, давшаго у себя гостепріимство свтиламъ тогдашней нмецкой литературы, переживавшей здсь свой ‘веймарскій періодъ’. Этотъ періодъ приближался къ концу, но Гёте, его центръ, былъ еще живъ, при двор и въ обществ сохранялись еще прежніе вкусы, интересъ къ литератур и искусствамъ, и привтливость къ зазжавшимъ иностранцамъ. Тэккерей также вошелъ въ это общество, оставившее въ немъ много пріятныхъ воспоминаній, которыя онъ самъ разсказываетъ въ письм, приложенномъ къ біографіи Гёте, Льюиса. Онъ былъ представленъ и самому Гёте, который, при самомъ конц жизни, все еще могъ произвести на него впечатлніе своей личностью. Въ это время въ Тэккере уже опредлилась любовь къ искусству, которая завела его потомъ въ Италію, гд онъ жилъ нсколько времени въ Рим, и потомъ въ Парижъ, гд онъ усердно изучалъ и копировалъ картины луврской галлереи. Онъ прожилъ потомъ въ Париж нсколько лтъ съ разными перерывами, и эта жизнь всегда оставалась у него пріятнымъ воспоминаніемъ. Его художественныя наклонности развились здсь окончательно, здсь началось собственно и его литературное поприще. Къ парижской жизни привязывалъ его,— замчаетъ біографъ,— не вкусъ къ веселому препровожденію времени, и вовсе не любовь къ французскимъ учрежденіямъ. Онъ не любилъ вообще французскихъ политическихъ учрежденій, реакціонное правительство Луи-Филиппа было предметомъ его особенной антипатіи, но столько же не нравилось ему и другое направленіе французской жизни, выражавшееся, напримръ, въ произведеніяхъ Жоржа Занда. Главнйшимъ интересомъ его было тогда искусство, онъ велъ жизнь французскаго художника, ревностно самъ занимался живописью, и хотлъ быть живописцемъ. Достигнувъ совершеннолтія, онъ получилъ значительное состояніе и жилъ спокойно въ Париж, предаваясь любимымъ занятіямъ и проводя время въ кружк художниковъ. По этому поводу началась снова и его литературная дятельность: онъ пишетъ въ это время для англійскихъ и американскихъ журналовъ восторженныя статьи о художественныхъ выставкахъ, очерки нравовъ парижскихъ художниковъ, статьи о французскихъ писателяхъ или о какой нибудь cause clbr. Біографъ утверждаетъ, что любовь къ литературнымъ занятіямъ развилась въ Тэккере раньше, чмъ онъ оставилъ намреніе сдлаться живописцемъ,— потому что многіе полагали до сихъ поръ, что онъ сталъ писателемъ именно потому, что ему не удалась каррьера живописца. Впослдствіи, успхъ его литературныхъ попытокъ заставилъ его окончательно отдаться литературному труду, который притомъ давалъ ему хорошее, а затмъ и весьма хорошее вознагражденіе. Но любовь къ живописи осталась всегда его страстью, онъ самъ не былъ художникомъ, но онъ былъ ловкій каррикатуристъ, отлично рисовалъ перомъ и иногда весьма удачно иллюстрировалъ свои произведенія.

Когда ему было двадцать три года, онъ былъ уже, кажется, постояннымъ сотрудникомъ знаменитаго тогда ‘Магазина’ Фрэзера, хотя первыя, несомннно ему принадлежащія, статьи біографъ находитъ уже только съ 1837 года. Что связи съ ‘Магазиномъ’ начались еще раньше, онъ видитъ изъ того, что въ картинк, приложенной къ январской книг ‘Магазина’ 1835 и изображающей обдъ согрудниковъ у издателя Фрэзера, одна фигура молодаго человка въ очкахъ несомннно передаетъ черты будущаго автора ‘Ярмарки Тщеславія’, Какъ бы то ни было, съ конца 1837 года Тэккерей уже длается постояннымъ сотрудникомъ ‘Магазина’, гд онъ являлся подъ именами Микель-Анджело Титмарша, Фицбудля, Чарльза Yellowplush и проч. Первый поводъ, по которому онъ выступилъ подъ этими извстными псевдонимами, былъ довольно забавный. Это была книга одного мономана, разорившагося торговца сукнами, Скельтона, который считалъ себя образцомъ хорошаго тона, вообразилъ, что онъ призванъ быть въ мір проповдникомъ этикета и изящныхъ манеръ, Скельтонъ собиралъ у себя общество, которому собственнымъ примромъ передавалъ идею этикета и теорію деликатнаго обращенія, и наконецъ разорился на этомъ. Тогда онъ выбралъ мстомъ своихъ подвиговъ одну кофейню, гд желающіе могли всегда видть этотъ образецъ тонкаго джентльмена и извлекать себ поученіе въ свтскости. Разорившись, онъ имлъ больше досуга, и окончилъ давно задуманное сочиненіе, которое и вышло въ 1837 г., подъ заглавіемъ — ‘Моя книга: или Анатомія манеръ, Джона Генри Скельтона’. Тэккерей воспользовался этой книгой и написалъ отчетъ объ ней для ‘Магазина’. Онъ ршилъ конечно отдать книг полную справедливость, для этого критику всего удобне казалось принять на себя видъ фешенебельнаго лакея, упомянутаго нами Чарльза Yellowplush, эсквайра, который обратился въ ‘Магазинъ’ съ письмомъ, заключающимъ ‘фешенебельные факты’ (Fashionable fax, т. е. facts) и написаннымъ съ преднамренной забавной безграмотностью, которая очень шла къ содержанію и къ которой Тэккерей прибгалъ потомъ нердко въ своихъ мелкихъ юмористическихъ очеркахъ этого времени, и иногда даже въ позднйшихъ произведеніяхъ. Лакей, разсказывавшій о фешенебельномъ свт, имлъ положительный успхъ, и издатель ‘Магазина’ просилъ Тэккерея расширить его наблюденія надъ обществомъ и литературой, и такимъ образомъ съ начала 1838 г. появляются ‘Yellowplush Papers’, съ иллюстраціями самого автора.

Около этого времени, или немного раньше, онъ познакомился въ первый разъ съ Диккенсомъ, который началъ тогда издавать знаменитыя ‘Записки Пикквикскаго Клуба’. Тэккерей предложилъ ему свои иллюстраціи, но дло не состоялось. Разные журналы разсказывали, что будто бы эта встрча, обманувшая ожиданія Тэккерея, подйствовала на него непріятно и породила въ немъ чувство соперничества къ Диккенсу. Но на дл не было, кажется, ничего подобнаго, біографъ Тэккерея формально оспариваетъ это, и доказываетъ выписками изъ давнишнихъ статей Тэккерея, что онъ, напротивъ, всегда самымъ искреннимъ образомъ восхищался произведеніями Диккенса и былъ вообще однимъ изъ самыхъ горячихъ его почитателей. Размолвка по одному литературному случаю произошла между ними одинъ разъ уже въ послдніе годы…

Въ 1836 году Тэккерей задумалъ вмст съ своимъ вотчимомъ, майоромъ Смитомъ, изданіе газеты. Предполагалось основать компанію на акціяхъ, съ капиталомъ въ 60,000 фунт. стерл., въ 10 фунт. акція, майоръ Смитъ, какъ главный собственникъ предпріятія, былъ президентомъ компаніи, избранъ былъ редакторъ газеты, въ которой приняли участіе нсколько либеральныхъ публицистовъ, Дугласъ Джеррольдъ былъ театральнымъ критикомъ, Тэккерей долженъ былъ доставлять парижскія корреспонденціи. Программа изданія была ультра-либеральная: она требовала полной свободы печати, распространенія права голоса, выборовъ посредствомъ баллотировки, сокращенія парламентскихъ засданій, равенства гражданскихъ правъ, религіозной свободы и проч. Корреспонденціи Тэккерея состояли впрочемъ главнымъ образомъ въ сообщеніи сухихъ фактовъ и представляютъ мало любопытнаго. Газета (Constitutional and Public Ledger) существовала, впрочемъ, недолго: неблагопріятныя вншнія условія печати главнымъ образомъ, а также и журнальная неопытность людей, ведшихъ изданіе, заставили журналъ прекратиться уже въ слдующемъ году, и это паденіе предпріятія легло почти исключительно на двухъ главныхъ основателей, майора Смита и его пасынка. Тэккерей потерялъ почти все свое состояніе.

Вскор посл этого событія онъ женился въ Париж на одной ирландской лэди, отъ которой у него было дв дочери. Старшая изъ нихъ наслдовала отъ отца значительный литературный талантъ: ея повсть ‘Elizabeth’, напечатанная въ послднее время въ ‘Cornhill Magazine’, обратила на себя вниманіе. Въ 1837 г. Тэккерей перехалъ въ Лондонъ, и разстроенныя дла, кажется, усилили его литературную дятельность. Онъ работалъ въ ‘Таймс’, ‘Вестминстерскомъ Обозрніи’ и другихъ изданіяхъ, и особенно въ ‘Магазин’ Фрэзера. Для этого послдняго онъ началъ въ 1840 г. прекрасный разсказъ ‘The Shabby Genteel’: повсть продолжалась въ нсколькихъ нумерахъ ‘Магазина’, но осталась неконченной,— работа прервана была тяжелымъ домашнимъ несчастіемъ: его жена впала окончательно въ помшательство, которое у нея давно уже подозрвали.

Въ 1840 г. вышло первое независимое изданіе Тэккерея, его ‘Парижскіе Очерки’, съ именемъ М. А. Титмарша. Къ очеркамъ прибавлено занимательное посвященіе. Посл паденія газеты, Тэккерею нердко приходилось испытывать недостатокъ денегъ. Разъ онъ задолжалъ нкоему Арецу, портному въ rue Richelieu, иногда Арецъ явился со счетомъ за свои сюртуки и панталоны, Тэккерей извстилъ его, что уплата для него въ настоящую минуту совершенно неудобна, и что у него совершенно нтъ денегъ. Къ его удивленію, портной немедленно предложилъ ему тысячу франковъ, какіе у него были, Тэккерей взялъ ихъ. Впослдствіи, заплативши ему и счетъ и тысячу франковъ, Тэккерей посвятилъ ему книгу своихъ ‘Парижскихъ Очерковъ’, и въ посвященіи, разсказавъ эту исторію, онъ прибавляетъ:

‘Исторія и опытъ, сэръ, показываютъ намъ такъ мало поступковъ, подобныхъ вашему, расположеніе, подобное вашему, отъ иностранца и отъ портнаго, кажется мн столь удивительно, что вы извините меня, если я открываю вашъ добродтельный поступокъ передъ публикой, и знакомлю англійскую націю съ вашими достоинствами и съ вашимъ именемъ. Позвольте мн прибавить, сэръ, что вы живете въ первомъ этаж, что ваши платья превосходны, а цны умренны и справедливы, и — какъ скромную дань моего удивленія — позвольте поднести вамъ эти книжки’.

Онъ перепечаталъ затмъ въ 1841 г. свои прежнія статьи, разсянныя въ журналахъ, подъ заглавіемъ ‘Комическихъ разсказовъ и очерковъ’, и въ сентябрскомъ пумер ‘Магазина’ началъ свою извстную ‘Исторію Самуэля Титмарша’ (History of Samuel Titmarsh and the Great Hoggarty Diamond), которая пріобрла потомъ огромную популярность, но въ первое время была оцнена только немногими. Дале слдовали ‘Признанія Фицбудля’, ‘Ирландскіе очерки’, ‘Барри Линдонъ’ и много другихъ разсказовъ и сатирическихъ очерковъ. Съ 40-хъ годовъ Тэккерей былъ особенно дятеленъ, онъ продолжалъ быть плодовитымъ сотрудникомъ Фрэзера и другихъ журналовъ, писалъ много забавныхъ юмористическихъ статей для ‘Понча’, въ 1845 г. издалъ ‘Путешествіе изъ Корнгилля въ Каиръ’ — путешествіе, которое онъ могъ сдлать благодаря любезности восточной пароходной компаніи, предложившей ему безплатный билетъ. Извстность его возрастала, и наконецъ онъ установилъ окончательно свою популярность въ англійской публик произведеніемъ, которое онъ началъ издавать выпусками въ 1847 г. Это была ‘Ярмарка Тщеславія’. Успхъ ея былъ ршительный, и еще прежде, чмъ она была докончена, Тэккерей сталъ на ряду съ Диккенсомъ, любимымъ писателемъ англійской публики. Со времени ‘Ярмарки Тщеславія’ Тэккерей сталъ извстенъ и русскимъ читателямъ, имъ извстны также и главныя изъ послдующихъ произведеній Тэккерея, ‘Пенденнисъ’,— ‘Исторія Генриха Эсмонда’ и ‘Ньюкомы’.

Въ 1851 году Тэккерей является съ новымъ характеромъ дятельности, который вознаграждался для него едва ли не лучше, чмъ его собственно литературная дятельность, и которому должно быть приписано довольно значительное ростояніе, пріобртенное имъ въ послдніе годы жизни. Онъ сдтался тмъ, что называется у англичанъ lecturer, и въ ма этого года началъ рядъ публичныхъ чтеній объ англійскихъ юмористахъ. Юмористы, о которыхъ шла рчь, были Свифтъ, Конгривъ и Аддисонъ, Стиль, Прайоръ, Гэй и Попъ, Гогартъ, Смоллетъ и Фильдингъ, Стернъ и Гольдсмитъ. Цны назначены были довольно высокія, и на чтенія собралась многочисленная избранная публика. Успхъ чтеній былъ полный, и ему не помшала даже первая всемірная выставка, происходившая тогда въ Лондон. Затмъ Тэккерей повторилъ свои чтенія въ главныхъ городахъ Англіи. Лекціи были изданы, и тотъ же успхъ имли они и въ читающей публик, это вообще — одно изъ наиболе любопытныхъ и удачныхъ произведеній Тэккерея. Часть ихъ, сколько мы помнимъ, была переведена и на русскій языкъ,

Между прочимъ, Тэккерей желалъ прочесть свои лекціи и передъ юношествомъ двухъ главныхъ учрежденій національнаго образованія, въ Оксфорд и Кэмбридж, и здсь случилось съ нимъ довольно забавное обстоятельство, которое очень характеризуетъ отношеніе этихъ учрежденій къ современной жизни. Чтобы читать лекцію въ Оксфорд, нужно было сначала получить одобрительный отзывъ и разршеніе университетскихъ властей. Особа, къ которой скромно обратился Тэккерей за этимъ разршеніемъ, мало интересовалась такими пустяками, какъ произведенія Тэккерея, и между ними произошелъ слдующій разговоръ:

— Чмъ могу служить вамъ, сэръ? спросила благосклонно власть.

— Мое имя — Тэккерей.

— Я вижу это по вашей карточк.

— Я прошу позволенія читать въ вашемъ вдомств.

— А, такъ вы lecturer (читающій публичныя лекціи), о какихъ же предметахъ вы хотите читать — религіозныхъ или политическихъ?

— Ни о тхъ, ни о другихъ, я занимаюсь литературой.

— Вы писали что нибудь?

— Да, я написалъ ‘Ярмарку Тщеславія’.

— А, такъ вы диссентеръ — есть тутъ что нибудь общаго съ книгой Джона Боньяна?{Знаменитая книга писателя 17-го вка Джона Боньяна, the Pilgrims Progress, ‘Странствованія Пильгрима’,— религіозно — аллегорическій романъ, который до сихъ поръ пользуется большой популярностью въ извстномъ разряд англійской публики, у диссентеровъ и людей благочестивыхъ въ особенности.}

— Не совсмъ, я написалъ также ‘Пенденниса’.

— Никогда не слышалъ объ этихъ сочиненіяхъ, но это, безъ сомннія, приличныя книги…

— Я писалъ также въ ‘Понч’.

— ‘Пончъ’! Объ этомъ я слышалъ, это пристойное изданіе.

Этотъ комическій анекдотъ становится еще занимательне, если мы вспомнимъ, что дло происходило въ то время, когда Тэккерей былъ на верху своей извстности, когда лекціи его возбуждали всеобщій интересъ, и когда онъ получилъ спеціальное приглашеніе прочесть свои лекціи — въ Америк. Ничто изъ этого не дошло до почтенной университетской власти, которой не было дла до того, что происходило вн стнъ коллегіи, между живыми людьми. Анекдотъ, который полезно было бы замтить нашимъ мудрецамъ, рекомендующимъ оксфордскую науку,— если бы только они захотли понять его добросовстно.,

Въ слдующемъ году Тэккерей отправился въ Америку. Не смотря на то, что Диккенсъ возстановилъ противъ себя американцевъ, написавши посл своего посщенія книгу, весьма непріятно говорившую объ ихъ отечеств, это дурное впечатлніе не помшало американцамъ сдлать самый любезный пріемъ Тэккерею. Везд на его чтенія собирались цлыя толпы любопытной публики. Книгопродавцы вырыли залежавшіеся экземпляры юмористовъ XVIII столтія, перепечатывали въ огромномъ количеств сочиненія Тэккерея, газеты усердно занимались его личностью, разсказывали его біографію, сообщали подробныя описанія его наружности,— удовольствіе ихъ видть у себя Тэккерея доходило до забавнаго. Американскіе издатели большею частью воспользовались сочиненіями Тэккерея еще до его прізда, безъ его разршенія, но онъ самъ свидтельствуетъ, что онъ остался совершенно доволенъ ихъ образомъ дйствій, потому что они сами по доброй вол заплатили ему его долю прибыли. Въ 1856 году онъ сдлалъ другое путешествіе въ Америку, на этотъ разъ предметомъ его чтеній была его исторія о ‘Четырехъ Георгахъ’, которая впрочемъ была мене способна выказать качества автора. Эти лекціи повторилъ онъ потомъ въ Англіи: успхъ ихъ былъ по прежнему блестящій, особенно въ Шотландіи.

Въ 1857 году нкоторые изъ его друзей пригласили его явиться кандидатомъ въ члены парламента отъ Оксфорда. Это кандидатство было неудачно. Одинъ изъ его біографовъ разсказываетъ, что радикалы ненавидли Тэккерея, какъ союзника аристократическихъ личностей. Но Тэйлоръ утверждаетъ, что радикальная партія не имла на это никакихъ основаній, что Тэккерей уже издавна отличался самыми либеральными взглядами, какъ это доказываетъ его участіе въ газет Constitutional, что въ Оксфорд онъ былъ кандидатомъ оппозиціи противъ правительственнаго кандидата, какъ защитникъ баллотировки. Тэйлоръ ссылается наконецъ на его адресъ къ избирателямъ въ Оксфорд, который вполн передаетъ его политическій образъ мыслей. Вотъ существенныя строки изъ этого адреса:

‘Я употребилъ бы вс мои усилія къ тому, чтобы не только расширить силу конституціи, но и популяризовать правительство нашего отечества. Относясь съ чувствомъ расположенія къ тмъ аристократическимъ фамиліямъ, которыя управляютъ главными частями администраціи, я полагаю, что это управленіе могло бы извлечь пользу изъ искусства и талантовъ людей мене аристократическихъ, и что такимъ же образомъ думаетъ и страна.

‘Я полагаю, что для обезпеченія должной свободы представительства и для защиты бднаго избирателя отъ возможности устрашенія, тайная баллотировка была бы лучшимъ обезпеченіемъ, какое мы знаемъ, и я съ полной надеждой подалъ бы голосъ за эту мру. Я желалъ бы, чтобы подача голосовъ улучшилась по своей сущности, также какъ и по количеству подающихъ голосъ, и надюсь видть, что представительство будутъ имть многіе образованные классы, которые не имютъ теперь голоса на выборахъ’.

Затмъ рчи Тэккерея заняты были частностями выборнаго вопроса, и изъ нихъ можно извлечь только одно заключеніе, что Тэккерей старался всми мрами избжать бурныхъ сценъ народнаго увлеченія, такъ нердкихъ во время выборовъ, что въ этомъ случа онъ обнаружилъ даже большое великодушіе, защищая партизановъ своего противника отъ своихъ собственныхъ приверженцевъ, вообще дйствовалъ съ большой умренностью. Но его рчи, по крайней мр приведенныя Тэйлоромъ, еще не опредляютъ положительнымъ образомъ его настоящихъ тенденцій, и по его боязни сказать ршительное слово, кажется, что изъ него едва ли бы вышелъ энергическій членъ парламента. Впрочемъ, онъ повидимому мало и надялся на удачу своей кандидатуры.

Въ 1860 году Тэккерей началъ изданіе своего журнала ‘Comhill Magazine’, по примру подобныхъ журналовъ Диккенса. Успхъ былъ необыкновенный, чему способствовали и оригинальность и занимательность содержанія, и то обстоятельство, что при одинаковомъ объем съ другими журналами этого рода, ‘Магазинъ’ Тэккерея стоилъ вмсто полъ-кроны (2 ¹/₂ шилл.) только одинъ шиллингъ. Тэккерей ревностно занялся изданіемъ. Здсь помщалъ онъ вс новыя свои произведенія, это были ‘Lovel the Widower’, ‘Исторія Филиппа и его странствій по свту’, ‘Чтенія о четырехъ Георгахъ’ и т ‘Roundabout Papers’, извлеченія изъ которыхъ читатель найдетъ въ ныншней книг ‘Современника’. Успхъ превзошелъ вс ожиданія: первые нумера были проданы въ огромномъ количеств, но и потомъ, когда миновало первое увлеченіе публики, ‘Корнгилльскій Магазинъ’ занялъ одно изъ первыхъ, если не первое мсто между ежемсячными изданіями этого рода. Но этотъ успхъ имлъ и свою оборотную сторону, трудъ редакціи уже черезъ полгода сталъ совершенно невыносимъ для Тэккерея: онъ получалъ пудами рукописи, сопровождаемыя изъявленіями удивленія къ таланту редактора, похвалами журналу и просьбами о помщеніи присылаемыхъ произведеній. ‘Мн невозможно явиться въ общество спокойно, жаловался онъ своимъ друзьямъ: разъ я былъ на обд, и за столомъ было четыре джентльмена, которыхъ мастерскія литературныя произведенія я вынужденъ былъ съ благодарностью отклонить’. Онъ дйствительно отказался отъ редакціи, хотя постоянно принималъ въ журнал самое живое участіе и самъ дятельно работалъ для него.

Онъ умеръ скоропостижно 24 декабря 1863 года.

Его біографъ приводитъ потомъ нсколько анекдотовъ о разныхъ случаяхъ въ жизни Тэккерея, его личномъ характер и проч. Личный характеръ Тэккерея при жизни его не разъ былъ предметомъ литературныхъ толковъ и нападеній: его винили въ извстной фальшивости характера, въ натянутомъ добродушіи, въ угодливости аристократическому авторитету и т. п. Тэйлоръ усердно оправдываетъ его, и въ его книг дйствительно много приведено случаевъ, показывающихъ въ Тэккере дйствительную мягкость чувства. Его участіе въ длахъ англійскаго литературнаго фонда было не случайной прихотью, онъ всегда былъ готовъ на доброе дло подобнаго рода: таковы были его отношенія къ Мэджину, старому редактору Фрэзерова ‘Магазина’, къ семейству Дугласа Джеррольда. Люди, знавшіе его, между прочимъ Диккенсъ, разсказываютъ много примровъ, въ которыхъ обнаруживаются достоинства его личнаго характера, его добродушіе, простота, веселое остроуміе, юморъ, доходившій нердко до крайне забавнаго шутовства, между прочимъ онъ очень любилъ дтей.

Чтобы закончить біографію Тэккерея во вкус Тэйлора, мы передадимъ одинъ анекдотъ, разсказанный Луи-Бланомъ.

‘Нсколько лтъ тому назадъ лондонскія газеты объявили, что одинъ французъ (это и былъ Луи-Бланъ) дастъ, на англійскомъ язык, то, что называется ‘чтеніе’. Изъ тхъ людей, которые по чувству деликатнаго вниманія и гостепріимнаго любопытства старались ободрить чтеца своимъ присутствіемъ, всхъ ревностне былъ Тэккерей. Когда чтеніе кончилось, то распорядитель литературнаго учрежденія, гд чтеніе происходило, почему-то рекомендовалъ публик беречь свои карманы въ толп, которая собиралась у дверей — предостереженіе, которое было не совсмъ во вкус респектабельной и даже аристократической публики. Нкоторые даже протестовали, и особенно горячо протестовала одна неизвстная особа, очень хорошо одтая, сидвшая подл Роберта Белля. Недовольствуясь словами, эта неизвстная особа жестикулировала особенно одушевленнымъ образомъ. ‘Разв это не неприлично, сэръ, не оскорбительно?’ говорила особа Беллю. ‘За кого онъ насъ принимаетъ?’ и пр. и пр. Удовлетворивши отчасти такимъ образомъ своему негодованію, раздражительный незнакомецъ исчезъ, и когда Робертъ Белль вздумалъ справиться, сколько времени продолжалось чтеніе, и ползъ въ боковой карманъ, то оказалось, что часы его также исчезли. Тэккерей, которому Белль сообщилъ свое бдствіе, пригласилъ его обдать къ себ на другой или на третій день. Когда назначенный день наступилъ, Робертъ Белль сидлъ за столомъ своего друга, у котораго собралась остроумная компанія, и скоро начались кругомъ болтовня и толки о стать Белля, явившейся тогда въ ‘Cornhill Magazine’, которымъ Тэккерей тогда завдывалъ, это была статья, замчательная во всхъ отношеніяхъ и привлекшая всеобщее вниманіе, какъ врный, серьезный и философскій разсказъ о сценахъ спиритизма, которыхъ авторъ былъ свидтелемъ на сеанс Юма. Робертъ Белль уметъ говорить отлично, и онъ ловко отдлывался отъ нападокъ. На другой день къ Беллю явился таинственный посланецъ и вручилъ ему, не сказавши отъ кого, ящичекъ съ запиской такого содержанія: ‘Духи свидтельствуютъ свое почтеніе г. Беллю, и, въ знакъ благодарности, имютъ честь возвратить ему часы, у него украденные’. Въ ящичк дйствительно были часы, но несравненно лучше и богаче исчезнувшихъ. Робертъ Белль тотчасъ подумалъ о Тэккере и написалъ ему безъ дальнйшихъ объясненій: ‘Не знаю, вы ли это, по это очень похоже на васъ’. Тэккерей въ отвтъ нарисовалъ и послалъ ему свой каррикатурный портретъ, въ вид духа въ разввающемся плать и съ очками на носу… Могу засвидтельствовать, что рисунокъ былъ таковъ, что мы хохотали надъ нимъ до слезъ. При немъ была подпись:— ‘духъ свидтельствуетъ свое почтеніе г. Роберту Беллю и осмливается сообщить ему портретъ человка, который укралъ его часы’. Не прелестна ли эта исторія — прибавляетъ Луи-Бланъ,— сколько граціи, деликатности, юмора въ этой выдумк,— остроумной шуткой и великолпнымъ подаркомъ наказать своего пріятеля за то, что онъ сдлалъ честь духамъ, говоря о нихъ серьезно’.

——

По своему литературному характеру Тэккерей есть противоположность Диккенсу. Взамнъ тхъ качествъ мягкаго, сантиментальнаго, увлекающагося и богатаго фантазіей таланта, какой мы видли у Диккенса, Тэккерей отличается суровыми чертами сатирика,— онъ боле сдержанъ, онъ любитъ нравственныя сентенціи, и свое знаніе человческаго сердца, свое искусство, свою обдуманную ненависть онъ употребляетъ на преслдованіе порока, имъ владетъ всего больше желчное озлобленіе противъ нравственной испорченности, его фантазія не поддается увлеченіямъ, и служитъ всегда самой суровой сатирической иде. Если Диккенсъ напоминаетъ Фильдинга, то Теккерей продолжаетъ въ англійской литератур сатирическую традицію Свифта.

Такимъ сравненіемъ Тэнъ начинаетъ свою характеристику Тэккерея, и эта характеристика въ сущности безъ сомннія справедлива.

Если романистъ длается въ Англіи сатирикомъ,— продолжаетъ Тэнъ,— это очень естественно, потому что, при наклонности къ размышленію, онъ еще скоре попадаетъ на эту дорогу отъ вліянія нравовъ и общественныхъ понятій. Каковы эти нравы и общественныя понятія, мы видли. Извстное вліяніе ихъ отразилось и на Тэккере. Если они побуждаютъ писателя смотрть на страсти съ нравственной точки зрнія, онъ легко впадаетъ въ поученіе, и изъ наблюдателя и разсказчика длается моралистомъ. Такимъ моралистомъ сталъ и Тэккерей. И личныя качества его ума и таланта дали этой черт еще большее развитіе, и она становится наконецъ господствующей. Въ самомъ дл и ‘Пенденнисъ’, и ‘Ярмарка тщеславія’ и ‘Ньюкомы’ представляютъ существеннымъ образомъ изложеніе нравственной идеи: авторъ на каждой страниц даетъ читателю поученіе о порок и добродтели,— самъ онъ уже составилъ свое мнніе напередъ, и его діалоги и картины должны только убдить читателя въ томъ, что его собственное мнніе дйствительно справедливо. Въ его разсказ всегда изъ-за событій проглядываетъ нравственное наставленіе, которое онъ старается внушить читателю. Въ ‘Пенденнис’ напримръ, наставленія начинаются съ первой главы, гд является на сцену старый майоръ, свтскій человкъ, тщеславный и эгоистъ, все честолюбіе котораго заключается въ томъ, чтобы тереться — худо или хорошо — въ аристократическомъ кругу. Онъ узнаетъ, что его племянникъ женится на актрис, онъ приходитъ въ-ужасъ — его перестанутъ приглашать, если произойдетъ этотъ неприличный бракъ. Онъ скачетъ, чтобы предупредить несчастіе.— Въ заключеніе читателю дается понять: не будь себялюбивъ и тщеславенъ. Въ такомъ род проведена вся исторія Артура Пенденниса.

Эта цль — постоянно поучать читателя — становится еще ясне, если мы всмотримся въ подробности его картинъ. Мы увидимъ въ нихъ не одно желаніе передать идеализованную дйствительность, а постоянное стремленіе превратить и людей и событія въ сатиру: слова дйствующихъ лицъ разсчитаны на то, чтобы сдлать ихъ смшными или ненавистными читателю. Чтобы убдиться въ этомъ, достаточно припомнить или прочитать разсказъ о томъ, какъ держала себя мистриссъ Бьютъ съ родственницей, больной старой миссъ Кроули: дло состояло въ томъ, чтобы отстранить изъ завщанія миссъ Кроули ея племянника и прежняго любимца, капитана Роудона. Мистриссъ Бьютъ употребляетъ для этого всевозможныя интриги, клеветы, лицемріе, и авторъ самъ разсчитанно усиливаетъ впечатлніе, которое способна произвести на читателя личность мистриссъ Бьютъ. Авторъ сердитъ на нее: онъ приписываетъ ей смшные жесты, высокопарныя фразы, грубое и явное лицемріе. Отвращеніе читателя усиливается по мр того, какъ она говоритъ, и онъ доволенъ, когда авторъ, утомленный преслдованіемъ, наноситъ ей послдній ударъ.

Доходя до этой степени напряженія, сатира уже не довольствуется обыкновенными границами избранной литературной формы. Она высказывается независимо отъ сюжета разсказа, и Тэккерей нападаетъ на порокъ отъ своего собственнаго имени. Количество нравственныхъ размышленій, которыми онъ надляетъ читателя, громадно, и ихъ хватило бы на томъ или два нравоучительныхъ очерковъ во вкус Аддисона и Лабрюйера. Авторъ говоритъ о всхъ возможныхъ добродтеляхъ и порокахъ, о тщеславіи, лицемріи, о любви, объ аристократическихъ предразсудкахъ, лести передъ богатыми родственниками и т. д. И читатель даже не въ состояніи не замтить нравственнаго урока, который ему преподается: авторъ слишкомъ настаиваетъ на урок, чтобы читатель не понялъ его, и романъ длается курсомъ морали.

Это исключительное развитіе сатиры есть безъ сомннія черта, возможная въ особенности въ англійской литератур, для французскаго читателя она показалась бы слишкомъ скучна и пожалуй преувеличена. Здсь напротивъ: боле тяжелый темпераментъ и боле тяжелый и практическій умъ требуютъ яснаго доказательства, чтобы понравиться осужденіемъ порока, здсь нужно не задвать, а казнить. Потому Тэккерей собираетъ вс средства, чтобы достигнуть предположенной цли. Его ненависть — сосредоточенная, и она бросаетъ наконецъ извстный мрачный колоритъ на все его міровоззрніе, особенно въ его главныхъ прежнихъ произведеніяхъ. Посл Свифта, это самый мрачный изъ англійскихъ сатириковъ. Англійскіе сатирики упрекали его, что онъ рисуетъ жизнь хуже, чмъ, она есть. Негодованіе, презрніе, отвращеніе, печаль — его обыкновенныя чувства. Когда онъ изображаетъ нжныя сердца, онъ преувеличиваетъ ихъ нжность, чтобы сдлать ихъ угнетеніе еще боле ненавистнымъ: эгоистъ, притсняющій ихъ, кажется еще отвратительне. Впечатлніе читателя бываетъ тмъ тяжеле, что ненависть писателя обдуманная и разсчитанная, его ршеніе взвшено прежде, чмъ онъ высказываетъ его, онъ говоритъ его съ убжденіемъ, съ доказательствами въ рукахъ.

Самымъ естественнымъ оружіемъ писателя бываетъ въ подобныхъ случаяхъ — иронія, потому что въ ней скрывается обдуманная ненависть. Писатель скрываетъ свое первое впечатлніе: онъ повидимому входитъ самъ въ положеніе описываемаго лица, защищаетъ его, не находитъ въ немъ никакихъ недостатковъ или снисходительно извиняетъ ихъ, и насмшка бываетъ тмъ язвительне, чмъ дольше писатель настаиваетъ на своихъ похвалахъ. Въ этомъ отношеніи Тэнъ не безъ основанія сравниваетъ нкоторыя главы ‘Книги о Снобсахъ’ съ ‘Гулливеромъ’ Свифта. Описавши много разныхъ разрядовъ англійскихъ снобсовъ, Тэккерей останавливается между прочимъ и на снобсахъ литературныхъ. Русскимъ читателямъ ‘Книга о снобсахъ’ была знакома въ свое время въ перевод, но мы припомнимъ здсь, что именемъ снобсовъ Тэккерей означаетъ людей пошлыхъ — всхъ разрядовъ жизни, въ которыхъ только можетъ встрчаться пошлость, и особенно тхъ, гд ея встрчается всего больше. Почему же не сказать и о снобсахъ литературныхъ? Вотъ, для примра, отвтъ его на этотъ вопросъ о нравственныхъ качествахъ англійскаго литературнаго міра:

‘Разв вы не знаете, мой любезный и драгоцнный читатель, что Брутъ казнилъ даже своего собственнаго сына? Въ самомъ дл, вы имли бы очень дурное мнніе о новйшей литератур и литераторахъ, еслибы вы усумнились, что кто нибудь изъ нихъ поколеблется воткнуть ножъ въ бокъ своему собрату, если бы смерть его принесла какую нибудь пользу государству.

‘Но на самомъ дл, въ литературной профессіи вовсе нтъ снобсовъ. Осмотрите со всхъ сторонъ всю корпорацію англійскихъ писателей, и я вызываю васъ указать между ними хоть одинъ примръ пошлости, зависти или хвастовства.

‘Мужчины и женщины, вс, сколько я знаю ихъ, скромны въ своихъ пріемахъ, изящны по манерамъ, безупречны по жизни и достойны уваженія по своему поведенію между собой и въ свт. Правда, вы можете, какъ нибудь при случа, услышать, что одинъ литераторъ говоритъ дурно о другомъ, но почему? Ршительно не по злоб, и вовсе не отъ зависти, а чисто только по любви къ истин и по общественному долгу. Предположите, напримръ, что я просто указываю недостатокъ въ личности моего друга мистера Понча, и говорю, что мистеръ Пончъ горбатъ, или что его носъ и подбородокъ гораздо крючковате, чмъ у Аполлона или Антиноя, которыхъ мы привыкли считать образцами красоты. Доказываетъ ли это, что я имю какое нибудь недоброжелательство къ мистеру Пончу? Ни мало. Дло просто въ томъ, что критикъ обязанъ указывать не только достоенстна, но и недостатки, и онъ неизмнно исполняетъ свою обязанность со всевозможной мягкостью и искренностью.

‘Чувство равенства и братства между писателями всегда поражало меня какъ одна изъ самыхъ любезныхъ особенностей этого класса. Это происходитъ отъ того, что мы знаемъ и уважаемъ другъ друга, что свтъ столько же уважаетъ насъ, что мы занимаемъ такое хорошее положеніе въ обществ и ведемъ себя здсь самымъ безупречнымъ образомъ.

‘Люди, занимающіеся литературой, пользуются такимъ уваженіемъ націи, что около двухъ изъ нихъ абсолютно были приглашены ко двору въ теченіе ныншняго правительства: и можно надяться, что къ концу сезона одинъ или два будутъ приглашены къ обду у сэра Роберта Пиля.

‘У публики они такіе фавориты, что они постоянно должны длать свои портреты, и можно даже указать одного или двухъ, которыхъ портреты нація положительно хочетъ имть свжіе каждый годъ. Не можетъ существовать ничего боле лестнаго, чмъ это доказательство расположенія, какое иметъ публика къ своимъ наставникамъ.

‘Литература находится въ Англіи въ такой чести, что каждый годъ отдляется сумма почти въ тысячу двсти фунтовъ для пенсій особамъ этой профессіи. Это конечно приноситъ имъ большую честь и доказываетъ вмст съ тмъ, что вообще положеніе ихъ счастливое и блестящее. Они вообще такъ, богаты и такъ экономны, что почти вовсе не нужно денегъ, чтобы помогать имъ.’

Читатель почти въ состояніи принять эту тираду въ буквальномъ смысл. Но чтобы понять ея дйствительное значеніе, надо припомнить, что на дл положеніе писателя вовсе не таково, что при господств аристократическихъ преданій и богатства, писатель, не имющій ни тхъ ни другихъ, не можетъ разсчитывать на общественную роль: онъ такой же бднякъ, какъ другіе. Иронія Тэккерея именно такова, какъ мы говорили, она тянется иногда на цлые томы, какъ напримръ исторія знаменитой героини въ ‘Ярмарк Тщеславія’, Ребекки Шарпъ, о которой авторъ не можетъ говорить въ другомъ тон, вся эта исторія есть рядъ ироническихъ нападеній, и авторъ истощаетъ вс возможные поводы къ этой преслдующей ироніи. Доведенная до послднихъ предловъ, иронія превращается въ каррикатуру, и Тэккерсй не рдко доводитъ свои лица до этой каррикатуры. Таковъ его Алкидъ Мироболанъ, поваръ, французъ, который объясняетъ свою страсть миссъ Бланкъ, посредствомъ символическихъ пирожныхъ, такова майорша о’Даудъ, гренадеръ въ шляпк, болтливая ирландка, которая заправляетъ, полкомъ и женитъ всхъ холостяковъ, ученый докторъ, который доказываетъ своимъ воспитанникамъ, плохо занимающимся по латыни, что привычка къ варваризмамъ доводитъ людей до эшэфота. Таково и множество другихъ лицъ, мене изуродованныхъ, у которыхъ господствующій недостатокъ доведенъ авторомъ до послднихъ предловъ возможнаго.

Вслдствіе этого постояннаго господства ироніи, взглядъ писателя на человческую природу представляется чрезвычайно мрачнымъ. Онъ везд видитъ зло, недостатки и испорченность, и даже когда онъ описываетъ благородныя движенія и нжное чувство, онъ выводитъ ихъ изъ дурнаго источника. Любовь, доброта, нжность, это — слдствіе нервовъ, инстинкта или нравственная болзнь. Его любимая героиня, Амелія Сэдли, примръ преданной женской любви — слабая женщина, неспособная думать и ршиться на что нибудь, слпая обожательница себялюбиваго мужа, который ей ни сколько не дорожитъ, любовь ея слагается изъ слабости и глупости, и она скоре возбуждаетъ состраданіе, чмъ уваженіе. Другой примръ, лэди Кэстльвудъ, ревниво привязанная къ глупому кутил, и ея любовь — опять не похвальная добродтель, а только слдствіе темперамента. Елена Пенденнисъ, образецъ материнской любви,— ограниченная пуританка, падающая въ обморокъ, узнавши, что у ея сына есть любовница: это ‘ужасный, отвратительный’ поступокъ съ его стороны, и она желаетъ, чтобы ‘ея сынъ лучше умеръ, чмъ совершилъ такое преступленіе’. Ея материнская любовь неизлечимое ослпленіе, и своей любовью она длаетъ сына несчастнымъ. Что касается до мужской любви, то судя по мнніямъ автора, она возбуждаетъ только сожалніе или же смхъ. Въ извстный періодъ времени въ человк начинаетъ дйствовать природный инстинктъ: мужчина встрчаетъ женщину (и на оборотъ) — глупа ли она или умна, зла или добра — все равно, онъ ее любитъ, это горячка. Если одинъ любитъ, это не значитъ, что другой достоинъ любви и внушаетъ ее своими качествами, это значитъ только, что есть потребность любить. ‘Думаете ли вы, что вы будете пить, если у васъ не будетъ жажды, или что вы будете сть, если не будете голодны’? И Тэккерей въ подтвержденіе разсказываетъ ироническую исторію любви майора Доббина къ Амеліи, любовь Пенденниса къ миссъ Фотрингэй.

Какъ бы ни были однако мрачны взгляды писателя, онъ всегда иметъ предметъ сочувствія, и это сочувствіе есть и у Тэккерея. При всемъ его скептицизм и ироніи, онъ восторгается тми образами любви и страдающей добродтели, на которые онъ самъ въ другое время бросаетъ тнь сомнній. Онъ преклоняется передъ своими героинями преданной любви, онъ высоко цнитъ простое и нжное чувство, любовь семьи, и онъ бываетъ трогателенъ, какъ Диккенсъ, когда овладваетъ имъ это примиряющее настроеніе.

Этотъ ироническій взглядъ на жизнь сводится къ извстному взгляду на общественныя отношенія. Въ этомъ отношеніи Тэнъ называетъ романы Тэккерея войной противъ аристократіи. Всего рзче высказалась эта вражда къ аристократіи въ книг о снобсахъ. Этотъ типъ есть порожденіе аристократическаго общества: человкъ, стоящій на одной ступени общественной лстницы, унижается передъ тмъ, кто стоитъ выше, и презираетъ того, кто стоитъ ниже, не справляясь о ихъ личныхъ достоинствахъ и руководясь единственно ихъ положеніемъ. Снобсъ находитъ это совершенно естественнымъ, и не споритъ противъ того, что стоящій выше презираетъ его самого. Тэккерей перечисляетъ слдствія этого понятія и приходитъ къ такому заключенію:

‘Я не могу больше выносить — этого дьявольскаго изобртенія, джентильности, убивающаго естественную доброту и честную дружбу! Въ самомъ дл, справедливая гордость! Гордость рангомъ и давностью! Таблица ранговъ и отличій есть ложь и стоитъ быть брошена въ огонь. Организовать ранги и давность! это годилось для церемоній среднихъ вковъ. Пусть явится теперь какой нибудь великій маршалъ и организуетъ равенство въ обществ’!

Такая тирада безъ сомннія замчательна у англійскаго писателя, если мы вспомнимъ, какъ ревниво англійское общество держится своихъ преданій и какъ мало одобряетъ оно писателя, выходящаго за дозволенные предлы свободомыслія. Дальше Тэккерей объясняетъ ту же мысль въ лицахъ:

‘Если бы когда нибудь мои кузены Смигмагсъ пригласили меня вмст съ лордомъ Longears (Длинныя-Уши), я нашелъ бы посл обда удобный случай и сказалъ бы ему самымъ добродушнйшимъ манеромъ:— сэръ, Фортуна подарила вамъ много тысячъ гиней дохода. Неоцнимая мудрость нашихъ предковъ поставила васъ надо мной властителемъ и наслдственнымъ законодателемъ. Наша достойная удивленія конституція (гордость британцевъ и предметъ зависти сосднихъ націй) обязываетъ меня признать васъ моимъ сенаторомъ, начальникомъ и опекуномъ. Вашъ старшій сынъ непремнно получитъ мсто въ парламент, ваши младшіе сыновья снизойдутъ до того, чтобы принять почетныя званія въ арміи, представлять насъ при иностранныхъ дворахъ и получать хорошіе доходы, когда доходы будутъ довольно для нихъ приличны. Наша достойная удивленія конституція (гордость британцевъ и проч. и проч.) объявляетъ, что эти выгоды должны принадлежать вамъ, не смотря на вашу глупость, ваши пороки, ваше себялюбіе, вашу полнйшую неспособность и нелпость. Какъ вы ни глупы (а мы имемъ полное право предположить, что мой лордъ есть оселъ, также какъ и съ другой стороны, думать, что онъ есть просвщенный патріотъ), какъ вы ни глупы, говорю я, никто не обвинитъ васъ въ такой чудовищной глупости, чтобы предположить въ васъ совершенное хладнокровіе къ вашему счастью, или, какое нибудь желаніе подлиться имъ. Нтъ, и какъ ни много патріотизма у насъ, у Смита и у меня, при боле счастливыхъ обстоятельствахъ, еслибы мы стали сами герцогами, я не сомнваюсь, мы сами держались бы своей касты.

‘Мы добровольно подчинились бы нашему высокому положенію. Мы окончательно успокоились бы въ этой достойной удивленія конституціи (гордости британцевъ и проч. и проч.), которая сдлала бы насъ властителями, а другихъ людей нашими подчиненными, мы не стали бы вдаваться въ особенныя тонкости этого понятія о наслдственномъ первенств, которое, бы заставило преклоняться передъ нами столько простаго народу. Быть можетъ, мы стали бы вмст, когда дло шло о хлбныхъ законахъ, мы воспротивились бы биллю о реформ, мы скоре умерли бы, чмъ согласились на отмну законовъ противъ католиковъ и диссентеровъ…

‘Но ни Смитъ, ни я до сихъ поръ еще не графы. Мы не считаемъ, что для арміи Смита полезно, чтобы вашъ младшій сынъ былъ тамъ полковникомъ,— чтобы для дипломатическихъ отношеній Смита было полезно, что лордъ Длинныя-Уши будетъ посланникомъ въ Константинопол,— для нашей политики, что Длинныя-Уши ползутъ туда съ своими наслдственными ногами.

‘…Смитъ не хочетъ больше подчиняться снобсамъ. ‘Мы не можемъ не видть,— говоритъ онъ Длиннымъ-Ушамъ,— что мы сами не хуже васъ. Мы знаемъ склады даже лучше, мы можемъ разсуждать совершенно также, мы не хотимъ больше слушаться васъ и чистить ваши сапоги’,

Тэккерей открываетъ галлерею своихъ портретовъ съ короля Георга IV, ‘перваго джентльмена въ свт’. За нимъ слдуетъ цлый рядъ аристократическихъ типовъ, на которые Тэккерей изливаетъ всю свою желчь и иронію. Таковъ старый маркизъ Стейнъ, тиранъ своего семейства, заставляющій жену садиться за столъ вмст съ его любовницами. Главный врагъ его — собственный его сынъ, будущій наслдникъ его титула и состоянія, Стейнъ преслдуетъ его. Онъ ухаживаетъ за Ребеккой Кроули, которая нравится ему своимъ лицемріемъ, хладнокровіемъ и безчувственностью. Его разговоры трогательны по своей откровенности. ‘Я не могу отослать мою бдную милую Бриггсъ’ (компаньонку), говоритъ ему Ребекка.— Вы должны ей жалованье?— ‘Мало того, я ее разорила’ — Разорили? чтоже вы ее не выгоните?— Впрочемъ это совершенный джентльменъ. Ему не уступаетъ джентльменъ сельскій, сэръ Питтъ Кроули. Онъ пользуется всми условіями, при которыхъ могъ бы выйти человкъ простой и честный, полезный своему графству и родин: сельская жизнь, наслдственныя почести, близость съ населеніемъ, мстная магистратура, богатство. Сэръ Питтъ иметъ скромное состояніе, два ‘гнилыя мстечка’ даютъ ему два мста въ парламент, одно изъ нихъ онъ продаетъ. Онъ отличный хозяинъ и такъ аккуратно обираетъ своихъ фермеровъ, что къ нему идутъ только послдніе бдняки. Онъ грубъ, безстыденъ, наглъ, но министры съ нимъ любезны, онъ здитъ въ золотой карет и его считаютъ опорой государства. Было бы долго пересчитывать другіе типы, везд та же испорченность, ложь, глупость, наглость и то же общественное значеніе, иногда и роль въ государственныхъ длахъ. Вс эти портреты сопровождаются еще собственными разсужденіями автора,— это настоящія филиппики противъ аристократическихъ браковъ изъ приличія и разсчета, противъ неравенства наслдства и зависти младшихъ братьевъ, противъ аристократическаго воспитанія, противъ испорченности знати и ея привычной наглости, противъ разъединенія сословій, противъ нарушенія природы и семейства общественными нравами и закономъ. Общественное неравенство, которое производитъ испорченность высшихъ классовъ, отражается и на низшихъ, и наполняетъ англійскую жизнь вчной интригой, лестью, тщеславіемъ, въ жертву которымъ приносятся простые, честные нравы.

Это преобладаніе сатиры, по мннію Тэна, существенно вредитъ роману Тэккерея съ художественной стороны. Романистъ, по словамъ его, есть психологъ, которому нтъ дла до исправленія нравовъ. Какъ только писатель задастъ себ эту цль, онъ портитъ романъ. Относительно Тэккерея это можетъ быть справедливо въ томъ смысл, что онъ дйствительно слишкомъ много даетъ мста чистому поученію, которое высказывается голословно, даже безъ связи съ основнымъ сюжетомъ, французскій критикъ замчаетъ, что иной романъ Тэккерея иметъ великое несчастіе походить на поучительные романы миссъ Эджвортъ или на повсти каноника Шмидта. Но увлекаясь нравоучительными задачами, романистъ не достигаетъ своей цли: читатель скоро замчаетъ, что авторъ хочетъ поставить его на ту или другую точку зрнія, и сопротивляется этому, потому что хочетъ имть дло съ романомъ, а не съ курсомъ педагогіи. Отъ нравоучительной цли теряется и достоинство типовъ: посл нкоторыхъ сценъ, мы уже видимъ цль автора и можетъ сказать впередъ, что будетъ дальше съ этими типами,— если они горды, злы, себялюбивы, они будутъ только еще больше себялюбивы, горды и злы. Въ этихъ замчаніяхъ есть много врнаго, хотя, какъ мы увидимъ дальше, Тэнъ и приходитъ къ слишкомъ исключительному выводу о цломъ значеніи романа Тэккерея.

Итакъ, по мннію Тэна, сатира только вредитъ роману Тэккерея, и тамъ, гд писатель выходитъ изъ ея колеи, въ немъ открывается чисто-артистическая сторона: и онъ является совершенно инымъ: мы видимъ настоящій романъ, возвышенный, трогательный, простой и оригинальный — ‘Исторію Генриха Эсмонда’. Причина, почему была здсь возможна другая точка зрнія и другой художественный пріемъ, довольно проста. ‘Исторія Генриха Эсмонда’ — романъ историческій, онъ написанъ въ форм мемуаровъ полковника Эсмонда, современника королевы Анны, который провелъ бурную жизнь въ Европ и затмъ переселяется въ Америку, уже старикомъ, и разсказываетъ свои приключенія. Періодъ королевы Анны былъ любимой исторической темой Тэккерея, онъ изучалъ ее съ любовью, и въ послднее время своей жизни собирался даже писать настоящую исторію этого періода. Онъ ршился дать результатамъ своего изученія форму романа, или мысль романа сама явилась у него, когда посл напряженнаго вниманія и изслдованія, это историческое время вставало передъ нимъ какъ живое. Дло въ томъ, что періодъ королевы Анны дйствительно отразился въ его роман съ необыкновенной врностью. Англійскіе критики единогласно признаютъ здсь его заслугу. Тэккерей съумлъ даже говорить тмъ самымъ языкомъ, какой можно было бы предположить исторически у героевъ этого времени: это врно подмченный языкъ той эпохи безъ всхъ тхъ утонченностей и условныхъ формъ, которыя были выработаны въ позднйшемъ стил. Естественно, что когда передъ нимъ стояла историческая задача, когда для него невозможно было увлеченіе его настоящими пристрастіями, Тэккерей могъ остаться въ предлахъ того невозмутимо ровнаго, психологическаго романа, какого требуетъ французскій критикъ.

Мы не будемъ слдовать за Тэномъ въ подробностяхъ его разбора Генриха Эсмонда, достаточно сказать, что этотъ романъ онъ считаетъ лучшимъ произведеніемъ Тэккерея, такъ какъ въ немъ требованія того, что мы бы назвали ‘чистымъ искусствомъ’, не нарушаются никакой посторонней и преднамренной мыслью. Мы приведемъ еще нсколько строкъ въ которыхъ Тэнъ характерезуетъ вообще произведеннія Тэккерея. Это общій выводъ, въ которомъ онъ примняетъ къ Тэккерею свою теорію романа. Мы скажемъ дальше, на сколько, по нашему мннію, врно это примненіе.

Тэккерей, по словамъ его, гршитъ тмъ, что смотритъ вообще на человка съ исключительно нравственной точки зрнія, какъ на соединеніе добродтелей и пороковъ. ‘Нтъ сомннія,— продолжаетъ онъ, что нравственныя качества имютъ первостепенное значеніе, они движутъ цивилизаціей и даютъ благородство отдльной личности. Но если они составляютъ лучшій плодъ человческаго растенія, они не составляютъ его корня… Ни пороки, ни добродтели не составляютъ человческой природы, хвалить или порицать не значитъ, знать ея, ея не опредляютъ ни одобреніе, ни неодобреніе… Дайте Картушу мсто въ итальянскомъ двор пятнадцатаго вка, онъ будетъ великимъ государственнымъ человкомъ. Перенесите этого аристократа, пошлаго и ограниченнаго, въ лавочку, онъ будетъ отличный торговецъ. Этотъ общественный дятель, непоколебимой честности, въ своемъ салон несносно тщеславенъ. Этотъ любящій отецъ семейства очень глупый политикъ. Перемните среду добродтели, она становится порокомъ, перемните среду порока, онъ становится добродтелью. Взгляните на одно и тоже качество съ двухъ сторонъ, съ одной это недостатокъ, съ другой достоинство… Наша истинная сущность заключается въ причинахъ нашихъ качествъ хорошихъ, или дурныхъ, и эти причины заключаются въ темперамент, въ свойств и степени воображенія, въ количеств и быстрот вниманія, въ широт и направленіи первобытныхъ страстей. Характеръ есть сила, какъ паръ или тяжесть, способная къ дйствіямъ вреднымъ и полезнымъ, и которую надо опредлять не количествомъ тяжести, какую она можетъ поднять, или не количествомъ вреда, какой она причиняетъ. Такимъ образомъ, сводить человка, какъ это длаетъ Тэккерей, и какъ длаетъ англійская литература, въ собраніе пороковъ и добродтелей, это значитъ видть только вншнюю и общественную его сторону, это значитъ пренебречь его глубокимъ и природнымъ основаніемъ. Тотъ же недостатокъ вы найдете въ ихъ критик, всегда нравственной, никогда психологической, занимающейся только измреніемъ честности людей и незнающей механизма нашихъ чувствъ и нашихъ способностей, вы найдете тотъ же недостатокъ въ ихъ религіи, которая состоитъ только изъ увлеченія или дисциплины, въ ихъ философіи, въ которой нтъ метафизики, и если вы восходите къ источнику, по правилу, которое производитъ пороки отъ добродтелей и добродтели отъ пороковъ, вы увидите, что вс эти слабости происходятъ отъ ихъ врожденной энергіи, ихъ практическаго воспитанія и того поэтическаго, религіознаго и суроваго инстинкта, который нкогда сдлалъ ихъ пуританами и протестантами’.

Тэнъ любитъ обыкновенно обобщать. И Диккенса, и Тэккерея, и Теннисона, и вообще каждаго писателя, какого онъ разбираетъ, онъ старается подвести подъ принципъ расы, на которомъ онъ построилъ свою исторію англійской литературы. Не отвергая этого принципа, нужно только замтить, что его слдуетъ принимать съ извстной осторожностью, потому что и самый принципъ расы получаетъ съ теченіемъ времени весьма обширныя видоизмненія. Точно также и всю нравственную жизнь, доступную наблюденію писателя, онъ подводитъ подъ одно начало темперамента: изображать пороки и добродтели по его мннію значитъ изображать только вншнюю, общественную сторону человка, и не знать его сущности,— какъ будто общественная сторона человка составляетъ такую ничтожную долю въ жизни человка и слдовательно въ его характеристик. Обращая нсколько иначе его сравненіе добродтели и порока, можно съ такимъ же правомъ сказать: измните общественное положеніе человка, и Картушъ сдлается мирнымъ гражданиномъ, который найдетъ себ столь же энергическую, хотя мене человкоубійственную дятельность, развейте общественныя понятія, и тщеславіе общественнаго дятеля будетъ по крайней мр не такъ вредно. Въ другомъ мст самъ Тэнъ, при всей строгости, высказанной здсь относительно Тэккерея, находитъ, что его картина англійской общественной жизни ‘поражаетъ истиною и геніемъ’, слдовательно пониманіе человка не такъ поверхностно. Если не ошибаемся, дло между прочимъ состоитъ и въ томъ, что Тэну непріятна самая рзкость обличенія: Тэккерей много больше понравился бы ему, если бы былъ умренне, если бы общественные недостатки и зловредность изображенныхъ имъ лицъ онъ смягчилъ психологическимъ разбирательствомъ, показалъ, что прекрасныя человческія стороны есть и въ лорд Стэйн и въ Питт Кроули и во всхъ тхъ, кого Тэккерей обвиняетъ въ испорченности общества. Иначе мы не понимаемъ слдующихъ словъ Тэна: ‘передъ этой картиной (испорченности англійской аристократіи), поражающей истиною и геніальностью, необходимо вспомнить, что это прискорбное неравенство есть причина спасительной свободы, что общественная несправедливость производитъ политическое благоденствіе, что сословіе наслдственныхъ лордовъ есть сословіе наслдственныхъ государственныхъ людей, что въ полтора столтія Англія имла полтораста лтъ хорошаго правленія (?), что въ полтора столтія Франція имла сто двадцать лтъ дурнаго правленія, что за все нужно платить и что можно дорого платить за способныхъ правителей, за послдовательную политику, за свободные выборы и за контроль правительства націей.’ Тэнъ дальше говоритъ еще о преувеличенныхъ нравственныхъ требованіяхъ и о чрезмрной ненависти Тэккерея. Такимъ образомъ, если художественную критику свести для большей удобопонятности на практическій языкъ, вопросъ слдовательно въ томъ, что по мннію Тэна платить дорого можно, а по мннію Тэккерея платится слишкомъ много, и что можно поменьше.

На сколько Тэнъ правъ, когда хочетъ судить о Тэккере по Бальзаку, съ которымъ онъ не разъ сличаетъ англійскихъ романистовъ, и когда онъ хочетъ ограничить дятельность его психологическимъ романомъ, мы можемъ видть между прочимъ изъ того, какъ опредляетъ дятельность Тэккерея англійская критика, къ которой вопросъ стоитъ ближе. Мы возьмемъ ‘Вестминстерское Обозрніе’, и для краткости приведемъ изъ его критики только два-три существенныя положенія.

Англійскій критикъ, замчанія котораго мы приведемъ дальше, по нашему мннію, справедливе смотритъ на дло уже въ томъ отношеніи, что, не навязывая писателю своей собственной теоріи, опредляетъ его произведенія по ихъ дйствительному содержанію. Тэккерей прежде всего сатирикъ общественной жизни. Его существенная цль была не психологическое изображеніе отдльныхъ характеровъ, а цлый образъ общественной жизни, на сколько онъ выражается въ отдльныхъ личностяхъ. У Тэккерея поэтому довольно ясно выставляются не только слишкомъ общій вопросъ объ общественномъ неравенств, но и боле спеціальные сословные вопросы, вопросъ о воспитаніи и т. п. Изъ-за этой цли,— а она также возможна для артистическаго выполненія, какъ и выполненіе отдльнаго характера,— Тэккерей очень часто выбиралъ своей литературной формой не романъ съ интригой и развитіемъ дйствія, а простой очеркъ, картину нравовъ, наконецъ ту неопредленную форму юмористическаго разсужденія и разсказа, какую читатель можетъ найти въ приводимыхъ нами ‘сатирическихъ очеркахъ’. Въ этой форм онъ достигалъ однако своей цли, такъ что его сатира была вовсе не противоположностью ‘искусству’, а только его видомъ. Вопросъ о форм для насъ не такъ исключительно важенъ, какъ для французскаго критика: если онъ хочетъ сравнивать Тэккерея съ Бальзакомъ, мы можемъ сравнивать его съ Лабрюйеромъ и Аддисономъ. Любопытне вопросъ: какъ дйствовала эта сатира, въ чемъ заключалась ея сила, и какъ выдерживалъ Тэккерей объемъ своей сатирической программы?

Впрочемъ, Тэнъ и другіе критики справедливо отмчаютъ въ немъ два какъ будто отдльныя направленія его поэтической дятельности. Къ одному могутъ быть отнесены его мелкіе сатирическіе очерки, ‘Книга о снобсахь’, ‘Ярмарка Тщеславія’ и проч., къ другому ‘Исторія Генриха Эсмонда’ и позднйшія произведенія, между прочимъ его послдняя, неконченная повсть, надъ которой онъ работалъ въ послдніе дни своей жизни: это разсказъ, полный мягкаго, любящаго чувства,— который, казалось Диккенсу, былъ бы лучшимъ произведеніемъ Тэккерея. Нтъ сомннія только, что это второе направленіе, боле спокойное и подъ конецъ доходившее, какъ видимъ, до нжнаго паоса, принадлежитъ скоре послднему періоду дятельности Тэккерея. Это боле мягкое настроеніе вообще отзывается въ его позднйшихъ произведеніяхъ.

Начало было не таково. Это была почти непрерывающаяся сатира и иронія, и произведенія, отмченныя этимъ характеромъ, преимущественно ‘Ярмарка Тщеславія’, и установили литературную славу Тэккерея. Причина необыкновеннаго успха Тэккерея, по мннію критика ‘Вестминстерскаго Обозрнія’, заключается въ полной реальности его сатиры… ‘Намъ кажется, что причина успха Тэккерея всего скоре лежитъ въ томъ, что онъ давалъ намъ, боле или мене личные, очерки мужчинъ и женщинъ, какихъ мы видимъ вокругъ себя. Это были не только типы характеровъ, это была сама живая дйствительность. Мы говоримъ въ особенности объ его очеркахъ ‘Снобсовъ’, появившихся въ ‘Понч’ въ 1845—46 годахъ и показавшихъ въ немъ общественнаго писателя оригинальной силы, другіе разсказы въ его святочныхъ книжкахъ заключали столько же поразительные портреты окружающихъ лицъ, и если имена не давали намъ никакой нити къ оригиналамъ, то ихъ извстныя привычки могли служить достаточнымъ руководствомъ’. Читатели ‘Понча’ часто узнавали сразу, о комъ идетъ дло, и если въ этихъ очеркахъ встрчались и лица воображаемыя, то вообще ‘портреты были правиломъ, а типы исключеніемъ въ первыхъ произведеніяхъ Тэккерея’. Мы видимъ такимъ образомъ, что англійская непосредственная дйствительность была слишкомъ близка Тэккерею, слишкомъ возбуждала его, чтобы къ его произведеніямъ можно было прикладывать исключительную мрку ‘чистаго искусства’: это по преимуществу сатирикъ общественной жизни, почти публицистъ. Но его сатира не ограничивалась портретами: ‘Ища кругомъ себя своихъ сюжетовъ, Тэккерей естественно воспользовался своимъ положеніемъ, и путь его лежитъ въ область клубной жизни. Его очерки были полны энергіи, его публикой въ ‘Понч’ была цлая Англія, нтъ ничего удивительнаго, что мннія тхъ, кто больше всхъ могъ судить объ истин его произведеній, повторены были и другими, которые могли видть, что эти фигуры рисовала рука мастера. Но мы только вполовину отдадимъ справедливость этимъ несравненнымъ очеркамъ, если скажемъ, что они остановили на себ вниманіе публики только правильнымъ описаніемъ лицъ, ихъ біографій и нравовъ. Въ нихъ было нчто гораздо боле важное. Они показали смлый, не идущій на сдлки характеръ человка: они показали намъ примръ его силы въ обличеніи всякой лжи и всякаго фарса, они обнаружили въ немъ писателя съ серьезными нравственными и умственными качествами, и показали въ немъ то строгое чувство справедливости, безъ котораго писатель не можетъ сдлаться славнымъ, потому что безъ него онъ не можетъ требовать сочувствія лучшихъ людей’.

Таковъ былъ характеръ первыхъ произведеній Тэккерея, этотъ характеръ въ боле широкихъ размрахъ обнаружился въ ‘Ярмарк Тщеславія’, которая собственно была основаніемъ литературной репутаціи Тэккерея въ боле обширной масс англійскихъ читателей и основаніемъ его европейской извстности. Французскій критикъ, довольно наглядно опредлившій энергическую сатиру и гнвную иронію Тэккерея, сожалетъ, что они господствуютъ у него въ ущербъ чистому искусству, англійскій критикъ, напротивъ, видитъ въ нихъ истинную литературную силу Тэккерея, и думаетъ, что искусство не такъ узко, чтобы эта литературная сила не имла въ немъ мста. ‘Искусство, конечно, не должно перерождаться въ науку, какъ говорятъ намъ, но образы Ювенала, произведенные способомъ, весьма близкимъ къ этому, помнятся до сихъ поръ, и сочиненія его изучаются, потому что они истинны и потому что они полны энергіи’. Эти свойства критикъ приписываетъ и сатир Тэккерея.

Но эта сатира не сохранила у Тэккерея всей своей энергіи, какую обнаружилъ онъ въ начал своей дятельности, и англійскій критикъ, не прибгая къ отвлеченностямъ, объясняетъ эту перемну самымъ осязательнымъ и практическимъ образомъ. Онъ говоритъ объ этомъ слдующее:

‘Если въ своей ‘Ярмарк Тщеславія’ Тэккерей далъ поводъ къ замчанію, что вс его характеры — глупцы или негодяи, то въ позднйшихъ разсказахъ онъ много усовершенствовался относительно композиціи, хотя никогда не сравнялся съ этимъ романомъ по дйствительной сил. Въ очеркахъ ‘Снобсовъ’ онъ показалъ свое искусство въ изображеніи отдльныхъ фигуръ, въ ‘Ярмарк Тщеславія’ — свою силу въ изображеніи сильныхъ портретовъ. Въ этотъ періодъ онъ общалъ быть англійскимъ Ювеналомъ, но онъ отступилъ потомъ назадъ отъ этого высокаго положенія. Вслдствіе этого измненія, онъ далъ намъ произведенія боле совершенныя съ точки зрнія искусства, но мене совершенныя со стороны ихъ нравственнаго дйствія на его поколніе. (Англичане не сомнваются въ этомъ нравственномъ дйствіи.) Причины этой перемны въ стил его сочиненій достойны изученія. Намъ кажется, что этихъ причинъ было три: улучшеніе его положенія въ свт, вслдствіе котораго онъ, сталъ боле добродушно смотрть на вещи и на людей, затмъ боле ровное настроеніе ума, который началъ видть въ каждомъ вопрос дв стороны, и расположеніе къ принятію впечатлній настоящаго’.

Критикъ отказывается ршать, на которой изъ этихъ дорогъ лучше или хуже исполнилъ Тэккерей свое литературное поприще, и ограничивается такимъ разсужденіемъ:

‘Что есть всегда дв стороны въ явленіяхъ жизни, это можетъ быть справедливо, но чтобы одна изъ нихъ не представляла большей лжи, противъ которой нужно бороться,— въ этомъ мы позволяемъ себ усомниться, и, когда есть злоупотребленія, которыя нужно исправить, то этому длу едва ли поможетъ, если мы станемъ только отыскивать поперемнно и черное и блое въ одномъ и томъ же лиц, хотя конечно это и научаетъ насъ, что мы никогда не должны забывать правила — быть милосердымъ къ своимъ ближнимъ. Но писать трактаты о милосердіи въ форм повстей есть одно дло, и конечно очень хорошее, а описывать злоупотребленія и дурныхъ людей въ стил ‘Снобсовъ’ и ‘Ярмарки Тщеславія’ есть другое дло, также очень хорошее…’

Предоставляя ршать самому читателю, которое изъ этихъ двухъ длъ могло бы быть лучше, критикъ объясняетъ только нсколькими примрами, какимъ образомъ измнившееся положеніе въ свт и вліяніе новыхъ впечатлній подйствовали на измненіе литературнаго характера Тэккерея. Читатели Тэккерея помнятъ, напримръ, что онъ былъ вообще крайне суровъ къ военнымъ и арміи, какъ къ сословію. Мы видли, что онъ долго жилъ во Франціи, здсь гораздо больше развита свобода теоретическая, какъ въ Англіи больше развита свобода практическая, и Тэккерей подъ вліяніемъ впечатлній французской жизни раздлялъ предубжденіе противъ военныхъ. Подъ этими впечатлніями онъ относился и къ англійской арміи, и далъ ей такое просторное мсто въ своей сатир. Но затмъ, посл, мы видимъ совершенно иное, Тэккерей смотритъ на нее гораздо мягче, въ военныхъ онъ видитъ больше любезныхъ людей. ‘Чмъ объясняется это? спрашиваетъ англійскій критикъ. Дло кажется въ томъ, что въ лондонской жизни и въ лондонскомъ обществ Тэккерей, знаменитый писатель, столкнулся со многими людьми той профессіи, которую онъ осмивалъ. Мы осмливаемся сказать, что они ухаживали за нимъ, потому что это народъ во всякомъ случа добродушный и благородный. Тэккерей былъ тронутъ’. ‘Появившись въ лондонскомъ обществ — продолжаетъ критикъ — изъ тхъ комнатъ, гд были написаны его суровйшія произведенія, Тэккерей, кажется намъ, похожъ былъ на человка, который прізжаетъ въ Вну съ самымъ суровымъ мнніемъ объ австрійской власти въ Венеціи, и потомъ мало по малу примиряется съ договорами, давшими габсбургскому дому право угнетать часть Италіи,— по мр того, какъ на него нечувствительно дйствуютъ любезныя качества и вниманіе австрійскихъ магнатовъ’. Оговариваясь снова, что онъ только отмчаетъ факты, критикъ продолжаетъ: ‘Тэккерей не вполн выдержалъ свои первыя впечатлнія относительно великихъ несправедливостей и недостатковъ жизни. Онъ предпочелъ слдовать Горацію и сатирически изображать житейскую суетность, чмъ слдовать Ювеналу и выставлять вопіющія бдствія’.

Умренная англійская критика не разъ обвиняла Тэккерея въ цинизм, называя цинизмомъ ту суровую прямоту, съ которой Тэккерей изображалъ циническія стороны жизни. Ясно, что эти обвиненія говорятъ только о щепетильности людей, которые лицемрно боятся называть вещь ея собственнымъ именемъ и ‘обходятся посредствомъ платка’. Эта щепетильность конечно совершенно понятна въ англійскомъ обществ и литератур. Критикъ ‘Вестминстерскаго Обозрнія’ защищаетъ Тэккерея отъ этихъ обвиненій, и находитъ этотъ цинизмъ весьма естественнымъ, когда дло шло о циническихъ предметахъ, и наконецъ еще разъ возвращается къ той перемн, которая произошла въ общественныхъ понятіяхъ Тэккерея:

‘Но,— какъ бы ни былъ онъ циниченъ въ своей прежней жизни,— что онъ не былъ таковъ въ душ, онъ доказалъ тмъ, что сталъ боле добродушенъ и веселъ, когда пріобрлъ положееіе въ свт и почести. Къ его слав прибавится не такъ много, если сказать, что сталъ добродушенъ только тогда, когда тревоги прошли, и веселъ, только когда свтъ призналъ его таланты, но это въ человческой природ, и говоря о немъ, мы должны воздать ему ту мру, которой онъ мрялъ бы другихъ. Притомъ, онъ иметъ очень много прежнихъ примровъ. Остался ли Шиллеръ такимъ же, когда онъ сталъ жить съ Шарлоттой и когда онъ писалъ ‘Разбойниковъ’? Разв матеріальный комфортъ не дйствуетъ на взгляды писателя точно также, какъ онъ дйствуетъ на плохо-вознаграждаемаго клерка и хорошо-вознаграждаемаго секретаря? Только самый ожесточенный мизантропъ, на котораго не подйствуютъ успхи въ жизни, будетъ продолжать изливать свои обвиненія противъ себ подобныхъ и не будетъ видть благо, а только черное въ картин жизни’.

Смыслъ этихъ разсужденій ясенъ. На которую сторону склоняется самъ критикъ, въ чемъ онъ видитъ лучшую сторону дятельности Тэккерея, можно видть изъ того, что по мннію критика, въ будущемъ, до котораго безъ сомннія дойдутъ произведенія Тэккерея, славу его составятъ не ‘Генрихъ Эсмондъ’ и не чистое искусство, а ‘Ярмарка Тщеславія’ и энергическая сатира.

— А —

‘Современникъ’, No 11, 1864

OCR Бычков М. Н.

Читайте также: