З. Н. Гиппиус
‘Современные записки’* и ‘Числа’
Речь
КОММЕНТАРИИ
‘Современные записки’ и ‘Числа’, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1933
Время на прочтение: 6 минут(ы)
З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
СПб., ООО ‘Издательство ‘Росток», 2003
* В Париже 16 февр. состоялось многолюдное собрание на тему о двух эмигрантских журналах ‘Современные Записки’ и ‘Числа’. Вступительное слово сказал поэт Ю. Мандельштам. После речи З. Гиппиус говорили: Слоним, Адамович, Мережковский и многие другие, между прочим и представители обоих журналов.
Тема эта — о двух журналах — довольно благодарная. К ней можно подойти как угодно и со множества сторон. Можно и влечению сердца отдаться, если, скажем, сердце влечет вас к одному какому-нибудь из двух журналов. Можно занять и позицию объективную, оценивать давний наш журнал и недавний — vol d’oiseau {с птичьего полета (фр.).}, без личных предпочтений. Да мало ли еще что можно! Стоит только выбрать определенную точку зрения и на ней утвердиться.
Пожалуй, самый натуральный из подходов — литературный. Журналы литературные. И все мы здесь литераторы. Но вполне возможен и взгляд со стороны политики. То есть так называемой политики, в которую все мы вмешаны, даже до нашего имени. Ведь это по ее милости мы зовемся эмигрантами, и если б не она, не было бы ни ‘Записок’, ни ‘Чисел’, ни этого собрания…
Я выбираю свой подход. Не литературный, не политический, более узкий, а может быть, более широкий. Я хочу взглянуть на оба журнала со стороны нашей современности. Поговорить о новом и не новом, да кстати, о старом и молодом. Досадно, придется путаться в условностях, в поколениях и во всяких подобных неясностях. Но ничего, авось как-нибудь выберемся.
Вот что любопытно: чуть мы на эту точку зрения станем, — на возрастную, что ли, — как недавние ‘Числа’ покажутся нам не особенно моложе давнишних, пятидесятикнижных, ‘Записок’. Они, ‘Записки’, небольшую разницу эту видят, или, по крайней мере, чувствуют, а ‘Числа’ — нет. Основываясь на том, что они постоянно, в этом смысле, противопоставляют себя ‘Запискам’, да и при рождении объявили свою надежду найти что-то новое, как бы приглашали и обещали сами, стать ‘лицом к будущему’. В надежде ничего плохого еще нет, но мы говорим не о желанном, а данном, и отмечаемом, что данные ‘Числа’ гораздо ближе к ‘Запискам’, чем думают. В близости этой тоже нет худого. Нет ничего и неестественного. Говоря строго, группа ‘Записок’ и группа ‘Чисел’ не делятся на два, четко разных, поколения. Но, ради словесного удобства, мы что-то вроде раздела примем. Скажем о ‘Записках’ — старшие, о ‘Числах’ — средние. Что ж — удивительного, что средние приблизились к старшим, когда стали средними, т. е. когда появились младшие.
К этим младшим, к молодым, я еще приду. Пока остановимся на отношениях между ‘Записками’ и ‘Числами’. Между этими именно старшими и этими средними. Я представляю себе это так. В одном и том же русском деле у ‘Записок’ и ‘Чисел’ произошло разделение труда. ‘Записки’ не имеют ни интереса, ни влечения, ни способностей к искусству, к эстетике (широко понимая). У ‘Чисел’ же, напротив, это влечение — доминирующее, и никакого вкуса, ни даров, к вопросам общим, к жизни общественной. В идеале это не может мешать соединению. Для фигурального пояснения, вспомним о древней триаде Истины, Добра и Красоты. Идущие от истины с идущими от красоты соединяются в добре.
Но и без идеальностей и фигуральностей ясны одинаково добрые устремления обоих журналов. Эти общие черты, положительные, подчеркивают их близость.
Есть, однако, у них общее и отрицательное.
Почему оба они, например, не совсем современны? Почему из ‘Записок’ выглядывает иногда обветшалая тень ‘Русского Богатства’ и ‘Заветов’, а от ‘Чисел’ нет-нет и понесет покойным духом ‘Миров Искусств’, ‘Золотых Рун’ и ‘Аполлона’, чуть наскоро подмазанного? Это были прекрасные журналы, но их, как ни перекрашивай, к современности не пригонишь. Наша современность жесточайше сложна и требует от нас небывалой широты, какого-то идейного и умственного… полиглотства, что ли… (Прошу не смешивать со всеядностью, или с идейным коммивояжерством.) Сказать попросту, невозможно нынче отдавать себя хотя бы политике, не глядя в сторону других вопросов, между прочими и эстетического. От этого сейчас же сама политика начинает портиться, стареет и усыхает. Равно и эстетика, если какой-нибудь коллектив вздумал заниматься сегодня чистым искусством преимущественно. Словом, ‘ограничить жизнь домашним кругом’, все равно каким, весьма опасно в наши дни. Я боюсь, что и ‘разделение труда’ у ‘Записок’ и ‘Чисел’ происходит по слишком традиционному способу. Традиции у них вообще крепки. Взять, например, отношение этих старших (‘Записок’) и средних (‘Чисел’) к молодым. Оно самое традиционное, точь-в-точь такое, какое бывало при тихом течении русской жизни, повторялось при каждой мирной смене. У средних (вот как ‘Чисел’), которые еще не ‘отцы’, а только ‘дяди’ самых молодых, — полнейший индифферентизм, занятость собой и невидение, что они стали дядями. У старших, настоящих ‘отцов’, — общее ‘неприятие’, иногда невнимательная борьба, а в отдельных случаях ‘подлаживанье’ к молодежи, с целями весьма разнообразными. Цели эти, особенно хорошие, никогда не достигались. Еще бы! Мы знавали искренних людей, которые шли на подлаживанье к молодежи с целью как-нибудь ей исподволь помочь, направить, научить… да разве есть возможность какой бы то ни было молодежи помочь? Ее детские болезни должны пройти свое течение без помех. Молодежь следует только наблюдать. По формам ее детских болезней иногда ближе узнается ‘лицо времен’, ибо формы обычно новы.
В наши дни это особенно важно, и особенно неуместно традиционное отношение к молодым. Какие традиции, когда и ‘дети’-то эти не прежние, обыкновенные, дети, разделенные с отцами и дядями почти что одним цифровым возрастом. Нынешние — кто они? Не эмигранты, потому что ниоткуда не эмигрировали, и даже, здесь, не иноземцы, потому что по иной, кроме европейской, земле не ходили, а только разве инокровцы. Величает себя молодежь ‘пореволюционной’, хотя гораздо точнее звать ее ‘поэмигрантской’. Итак, для русских отцов, эти дети небывалые.
Детские болезни у них, правда, обычные: убежденно наивное самохвальство, без нужды размах, инстинктивное толпленье в коллектив (личность еще в процессе роста). Отцы-политики возмущаются: какая у них противная политическая чепуха! Дяди-эстеты пожимают плечами: стоит слушать эти уродливые глупости? Да, да, все так, и политика беспомощная, и эстетика невозможная, обе ничего не стоят. Но вот чем следовало бы заинтересоваться: почему эти поэмигрантские коллективщики, хотя иные друг друга не понимают и дерутся между собою, — почему они, всенепременно валят и политику, и эстетику в один котел? Мало того: непременно однородной какой-то приправой приправляют? Имена для приправы у них взятые наскоро, обычные, но мы затрудняемся сказать, что это такое в действительности: подлинно ли христианство, подлинно ли даже религия. Во всяком случае, — и уж несомненно, — это острый, новый или видоизмененный романтизм. Он еще в весьма туманном виде, но едва обозначился, как стал неотъемлем от ‘поэмигрантской’ молодежи. По натуральной своей неуемности она романтизирует все и вся, без разбора. Но это не мешает самому-то романтизму быть любопытным и значительным явлением современности.
Есть много оснований полагать, что данное поколение ‘поэмигрантов’ не особенно надежно. Уж очень оно невежественно и, главное, не имеет желания это невежество преодолеть. ‘Не хочу учиться, хочу жениться’… (на незнаемой и жестоко романтизированной России, конечно), — вот что первое. Но если именно данное поколение из каши своей и не выберется, если торопливые смешения в слиянья не превратит, если наромантизирует такое болото, которое его же и засосет, — все это еще не значит, что неверен сам принцип широкого, общего, охвата жизни и что от ‘романтизма’ для грядущей исторической полосы ничего не останется. Бывало, что промежуточные поколения гибли, успев, однако, нащупать новые тропы. Да и не пропадают поколения целиком — люди, личности, остаются.
Смешно гадать о будущем, воображать новую ‘романтизированную’ политику и эстетику в каких-то грядущих ‘Современных… Числах’. Мы и настоящей природы неоромантизма этого не знаем, она еще не определилась. Пока мы видели только уродливо и невежественно романтизированный патриотизм, а, например, технику, глубоко и стройно ‘романтичную’, или, иначе, ‘одухотворенную’, мы бесполезно старались бы представить себе, даже с помощью Бергсона.
Но что не бесполезно, — это ловить всякие искры, даже неизвестно откуда летящие. Иные пусты, гаснут на лету, зато другие очень помогают ‘узнавать лицо времен’. Нужно только внимание. Именно благодаря невнимательности и оба журнала наши, ‘Записки’ и ‘Числа’, остаются несколько несовременными. Отчасти, может быть, и потому, что со старыми традициями как-то спокойнее. В ‘Записках’, совсем недавно, началось, было, внутренне брожение. Разрешилось оно отпочкованием от revue mè,re {материнское обозрение (фр.).} небольшого отдельного журнала — ‘Нового Града’. Такой финал пользы никому не принес. Получив приватное помещение, ‘пореволюционные’ отцы нисколько не расширили своих горизонтов, и не то чтобы подпали они под влияние молодых ‘пореволюционных’ (поэмигрантских) кружков или начали сознательно под них ‘подделываться’, — но будто заразились их невнятицей, которая у ‘отцов’ зазвучала уж как двусмыслица. Поэтому, нельзя не сочувствовать неодобрительному отношению ‘Записок’ к подобному ‘Граду’, но нельзя и не видеть, что после чистки, после отвода неположенных тем и вопросов в отдельное место, сами-то ‘Записки’ остались в состоянии уже полной неподвижности, большей, чем до брожения. Правда, ‘Воля России’ и этим их состоянием недовольна, советует очиститься от последних остатков религиозных, например, вопросов, но мы, слава Богу, о ‘Воле России’ собраний не устраиваем, и заматерелое это явление можно оставить в покое.
Что касается ‘Чисел’, — вряд ли возможна там внутренняя борьба, чье-нибудь отделение. Не та материя, и очертания более текучи. В таких коллективах, как ‘Числа’, т. е. скорее эстетических и возрастно-средних, не бывает теперь особой сплоченности, поэтому и резкой внутренней борьбы, серьезной, не бывает. Традиции хранятся, но вяло, а рядом, хотя тоже вялое, живет воздыхание о новом. Однако сдвиг ‘Чисел’, приближенье их к современности, очень может произойти, но лишь усилием отдельных личностей с широким кругозором, если таковые появятся. С ‘Записками’, с крепостью их коллектива и твердостью давних заветов, никакие отдельные личности ничего, конечно, не поделают.
Я не буду, однако, возвращаться, кончая, к гаданиям о том, что может случиться, и может не случиться. Условными сладостями — ‘но мы верим… мы надеемся’… кончать тоже не хочу. Просто вспомним, о сегодняшнем дне. Вспомним, что оба наши журнала, ‘Соврем. Записки’ и ‘Числа’, какие они есть, уже делают сегодня одно и то же русское, доброе, дело. И скажем спасибо, что оба они у нас — есть.
Впервые: Молва. Варшава, 1933. 12 марта. No 59 (282). С. 3. Речь Гиппиус была произнесена 16 февраля 1933 г. на вечере, посвященном журналам эмиграции.
‘ограничить жизнь домашним кругом’ — А. С. Пушкин. Евгений Онегин. Гл. 4. XIII.
‘Не хочу учиться, хочу жениться’ — слова Митрофанушки в комедии Д. И. Фонвизина ‘Недоросль’ (1783). Д. 3. Явл. 7.