СОВРЕМЕННЫЕ ЗАМЕТКИ
СОВРЕМЕННЫЕ ЗАМЕТКИ
<...> Письмо Нового поэта к издателям ‘Современника’. <...> — О журнальных объявлениях и обещаниях
Нового поэта.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Современные заметки, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1847
Время на прочтение: 26 минут(ы)
Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (Коллективное и Dubia). 1840—1865
С.-Пб, ‘Наука’, 1995
<...> — Но оставим вопросы хозяйственные и финансовые и перейдем к важному литературному событию. В прошлом месяце получили мы по городской почте небольшую статью о новой книге: ‘Теория бильярдной игры’. Неизвестный автор ее так ловко прикинулся другом Нового поэта, помещающего у нас свои стихотворения, что статья не могла не обратить с первых строк нашего особенного внимания… Она притом отличалась верностью суждений о книге и практическим знанием дела, — и вот причины, по которым мы ее на^ печатали. Каково же было наше удивление, когда мы прочли следующее письмо, полученное нами по выходе 11 No ‘Современника’, от Нового поэта:
М<илостивые> г<осудари>, с величайшим изумлением прочел я в XI No издаваемого вами журнала статейку по поводу вновь вышедшей книжки под названием ‘Теория бильярдной игры’ (Совр<еменные> Зам<етки>, стр. 108—113).
В этой статейке действует какой-то Новый поэт… Под именем Нового поэта явился я в нынешнем году в вашем журнале {Сочинения мои известны были, впрочем, всей образованной и читающей публике еще до издания вашего журнала… Несколько стихотворений моих и драма ‘Поэт Петров’ были помещены в ‘Отечественных записках’ 1843 года.} и приобрел себе, скажу смело, в самое короткое время громадную известность на Руси. Это кажется факт неоспоримый. М<илостивые> г<осудари>, я вполне и глубоко убежден в моем призвании и пишу вследствие ‘личной потребности внутреннего очищения’, может быть, я сделал еще не много, но я знаю, что могу сделать… Несколько уже громадных, требующих обширной эрудиции {Г-н К., фельетонист Спб. Ведомостей, слово эрудиция переводит словом ученость (No 263, 16 ноябр.), но при всем моем уважении к ученому фельетонисту, я никак не могу согласиться с ним, чтобы слово ученость вполне и всегда заменяло слово эрудиция.} произведений замышлено мною, из них многие в скором времени приведены будут в исполнение. Вдохновение душит меня, исполинские, колоссальные образы восстают передо мною…
В груди моей и буря и смятенье,
Святым восторгом вечно движим я,
Внимает мне Россия с умиленьем…
Чего же, Русь, ты хочешь от меня?
Зачем с таким невиданным волненьем
Не сводишь ты с меня своих очей?..
О Русь, о Русь! с немым благоговеньем
Чего же ждешь ты от моих речей?..
Иль чувствуешь, что слово вдохновенье —
В устах моих, пылающих огнем,
Есть личная потребность очищенья
И потому такая сила в нем!
Вот почему скажу, отбросив всякое самолюбие, но с полным сознанием собственного достоинства, как сказал некогда о себе один русский писатель: ‘Я знаю Русь — и Русь меня знает!’ Имя Нового поэта принадлежит исключительно мне, слава моя — моему отечеству. Новых поэтов может быть много на Руси, но Новый поэт (творец ‘Петрова’, ‘Доменикино Фети’ и других мелких стихотворений, напечатанных в О<течественных> З<аписках> и Совр<еменнике>) один… Другого Нового поэта нет и быть не может. Я могу подделываться под всех поэтов, существовавших и существующих, но под меня никто из существовавших поэтов, каким бы дарованием ни обладал он, не может подделаться. Мало этого, заметьте, с тех пор, как появился я — русские поэты сгинули с лица русской земли и с журнальных оберток… они перестали петь, они, смятенные, поняли, что я воплощаю в себе теперь всю русскую поэзию. Новый поэт — имя нарицательное, и потому, я снова повторяю, меня изумило, что нашелся человек, который после всего этого осмеливается присвоивать себе это имя и решается посягать на чужую славу!.. Это уже не дерзко, но просто смешно. Я не унижусь до того, м<илостивые> г<осудари>, чтобы уверять вас, что я не имею и не могу иметь ничего общего с тем господином, который величает себя Новым поэтом в XI книжке вашего ‘Современника’. Этот господин объявляет, что он ‘рожден в бильярдной и под бильярдом провел нежнейшие годы своей жизни’, что ‘бильярд был его школой, его радостью, его черным демоном’, описывает с энтузиазмом грязь русских трактиров, и прочее и прочее… Никогда нога моя не была ни в одном русском трактире, в бильярд я играю плохо, и если иногда играю у себя дома, то единственно для собственного здоровья, для моциона, в свободные от вдохновения минуты, в те минуты, когда Русь, не сводящая с меня очей, почувствует необходимость в отдыхе и задремлет… Я никогда ни к кому не забегаю, а делаю иногда честь моим приятелям, заезжая к ним. Всем знакомым моим, — а кто из высшего общества не знаком со мной в Петербурге?— очень хорошо известно, что я, настоящий и единственный Новый поэт, езжу не иначе, как в карете на лежащих рессорах, — что меня одевает Шармер, — что я ношу тончайшее белье, шитое в Париже, и перчатки из магазина a la Renomme, — что я обедаю у Дюссо, (изредка у Дюме) и всегда плачу pour boire {на выпивку (франц.).} Симону рубль серебром! Симон может подтвердить истину слов моих. Хвастать я не люблю. Не я ‘забегаю’ и ищу покровительства господ журналистов, а господа журналисты забегают ко мне и ищут моего покровительства, — вы сами, господа издатели ‘Современника’, можете засвидетельствовать это перед лицом русской читающей публики. Искал ли я вас, скажите, положа руку на сердце? Добивался ли я чести помещать мои труды в вашем издании?— Не вы ли первые явились ко мне, не вы ли упросили меня быть сотрудником вашего журнала? Не вы ли уверяли меня, что успех вашего издания зависит от меня, единственно от меня?.. Я согласился на ваши убедительные просьбы, я решился быть сотрудником вашего журнала, и вы, я думаю, не раскаиваетесь в этом, потому что в первый же год ваш журнал приобрел с лишком две тысячи подписчиков! Успех огромный, небывалый и, к чему неуместная скромность?.. я полагаю, что этим успехом вы отчасти обязаны мне…
И еще недавно один ученый журналист, на глубокомысленном челе которого кажется начертано огненными буквами: ‘истина в науке, истина в искусстве, истина в жизни’, единственный из журналистов, идущий по пути прямому, открытому, забегал ко мне с просьбою удостоить его чести быть сотрудником его журнала в 1848 году.
— Для чего же вам мое сотрудничество?— небрежно возразил я, лежа на пате против камина и закуривая регалию ‘Казадорео, у вас сотрудников и без того много… Редакция ваша не изменилась, сотрудники все те же… А у меня, право, теперь ничего нет… драма моя ‘Басманов, или И дым отечества нам сладок и приятен’ почти совсем окончена, но эта драма продана мною…
— Но я надеюсь, — перебил меня журналист, на глубокомысленном челе которого начертано: ‘истина в науке, истина в искусстве, истина в жизни’ — я все-таки надеюсь на вас… я уверен, что вы… ваше имя… ведь еще времени много, перед вами целый год, ну, посвятите для меня хоть полчаса, подарите меня хоть несколькими строчками… Назначьте какую угодно цену за ваши произведения, — на все согласен заранее (Слышите ли, г<оспода> издатели ‘Современника’?), лишь бы только ваше имя украсило страницы моего журнала…
— Я уверяю вас, что теперь у меня нет ничего.
— Как? ничего даже задуманного?! Быть не может…
— Задумано-то у меня много, но…
— И прекрасно!.. Больше ничего и не надо. Вы только дайте мне заглавие которого-нибудь из задуманных вами произведений, для моего объявления… Ведь в этом объявлении недостает только вашего имени!
— К чему же выставлять имена своих сотрудников?— возразил я, — я всегда думал и буду думать, что журнал должен приобрести внимание публики скорее достоинством своих статей, нежели именами авторов.
— Как можно! — отвечал журналист, на глубоко мысленном челе которого огненными буквами начертано было: ‘истина в жизни, истина в искусстве, истине в науке’ у — так рассуждают только те из наших братии у которых нет ни одного сотрудника с известным именем. Поверьте мне, эти господа разыгрывают скромников поневоле!.. Я у вас прошу только заглавия вашей статьи, мне нужно только одно заглавие для объявления…
— Хорошо, положим, что я вам дам заглавие статьи… Что же вам в этом?.. Ну, а если самая статья, о которой вы объявите, не будет напечатана по каким-нибудь обстоятельствам?
— Это ничего… Я и прошлый год объявил о двадцати статьях известнейших литераторов, а из этих двадцати статей напечатаны только две, нынешний год я объявлю по крайней мере пятьдесят статей, а хорошо если из пятидесяти будут напечатаны три… Между тем эти объявления все-таки производят очень недурной эффект при подписке…
Я пристально посмотрел на журналиста, на глубокомысленном челе которого начертано было огненными буквами: ‘истина в жизни…’ и прочее…
Он нимало не изменился в лице и смотрел мне прямо в глаза…
Я затянулся и пустил ему в лицо благоуханную и тончайшую струю дыма. Он потянул с приятностию носом, как человек, понимающий толк в хороших сигарах, и продолжал с жаром:
— Я знаю публику, и знаю, как на нее действовать. Статьи, обещанные в объявлении, можно будет заменить, например, романчиком Дюма или чем-нибудь этаким, и все с рук сойдет… Но ваше имя мне все-таки нужно для объявления… о, вы не знаете, как для нас важны объявления!..
Долго и тщетно убеждал меня журналист, чтобы я дал ему заглавие которого-нибудь из задуманных мною творений. Наконец, лицо его изменилось, он схватил меня за руку и произнес глухим, задыхающимся голосом:
— Ну, так по крайней мере ваше имя, хоть только одно имя ваше!..
Я был неумолим… и журналист вышел от меня в совершенном отчаянии…
Так вот, м<илостивые> г<осудари>, как дорожат мной, вот что значит мое имя!.. И заметьте мою твердость. Какое бы каменное сердце не тронулось мольбами журналиста, — и я знаю, что он тронул многие сердца, но я не дал воли моему сердцу. Я удивительно умею владеть собою… Никогда ни одна строка моя нигде не будет напечатана, кроме ‘Современника’, несмотря на то, что вы, м<илостивые> г<осудари>, поступили со мною не совсем деликатно, дозволив какому-то господину явиться в вашем журнале под именем, исключительно принадлежащим мне… Я постоянно буду печатать мои сочинения в ‘Современнике’, во-первых, потому, что наружность вашего журнала очень прилична, печать четкая, бумага белая и тонкая, цвет обертки недурен (все это делает честь, м<илостивые> г<осудари>, вашему вкусу!)… во-вторых, потому, что мне нравится самое название вашего журнала… и я от всей души желаю, чтобы он никогда не изменял этому названию, чтобы он все более и более стремился к тому, чтобы сделаться верным и ясным зеркалом современности в обширном значении этого слова… Для этого, разумеется, ему надобно иметь только поболее таких сотрудников как я… Да! я торжественно, перед лицом всего образованного мира могу назвать себя современным человеком… Кстати, о современном человеке. Многие желают знать, за что петербургские фельетонисты (люди очень остроумные, как это всем известно) так ядовито нападают на слова: современный, современность и прочее?.. Отчего они так гордо и с таким убийственным презрением отзываются, например, о Мишле, о Ламартине, о Жорж Санде — о писателях, пользующихся в Европе большою известностию?
Один из них, например, напечатал недавно, что г<оспода> Мишле и Луи Блан сошли с ума, а г. Ламартин написал свою ‘Историю жирондистов’ единственно потому, что он весь в долгу и что ему нужны деньги… Я, признаюсь, от души хохотал, прочитав эти строки… Это удивительно остроумно, но слишком смело, замечают люди робкие. Какой вздор! Смелость — благородное качество… Я люблю отчаянную смелость, ‘смелость города берет’, говорит русская пословица… Известно, что в своей бесконечной премудрости природа наделила слишком смелых людей, во главе которых я ставлю самого себя, медным лбом… Это большое преимущество, потому что мы, люди с медным лбом, можем выступать торжественно и гордо, не боясь щелчков… Вдохновленный смелостию петербургских фельетонистов и собственным гением, я, Новый поэт, бросаю на время мою громозвучную лиру и решительно вступаю с ними в состязание. Образчики моих фельетонов я скоро пришлю вам, г<оспода> издатели ‘Современника’… О, тогда вы увидите, как бесконечно прихотлив и разнообразен мой талант,
Как игрив он и смел…
Вы увидите это! Тонкое перо мое, помоченное в опиум чернил, разведенных слюною бешеной собаки, не пощадит никого: Ламартины, Санды, Диккенсы, и вы все, современные европейские знаменитости, трепещите, трепещите заранее. Вам не будет пощады! Час ваш пробил!
Но, уничтожая вас всех, нападая на современность, потому что я непременно буду нападать на современность в моих фельетонах, по примеру моих собратий, я все-таки останусь современным человеком… От современности я не откажусь ни за какие блага!
И собратия мои, теперешние петербургские фельетонисты, вовсе не отказываются от нее… Они люди хитрые, их только надо уметь понимать, и я горжусь тем, что я их совершенно понял… Знаете ли, что они прикидываются, нападая на современность, объявляя себя врагами всего современного?.. Знаете ли, что они считают себя по преимуществу современными людьми и втайне даже немного тщеславятся этим?..
Я вам сейчас докажу это.
Тот самый фельетонист, который назвал Мишле и Луи Блана сумасшедшими и уверял, что Ламартин написал свою ‘Историю жирондистов’ единственно для денег, сочинил недавно необыкновенно удачную и остроумную характеристику современного человека. Он дошел до этой характеристики, как он сам выражается, путем отрицательным, то есть изложил по пунктам, ‘кто не может носить название современного человека, по понятиям наших дородных журналистов’… (Дородные журналисты! заметьте, как это остроумно, ядовито и метко).
Вот, по словам остроумного фельетониста, один из пунктов, по которому можно узнать не современного человека:
‘Если вы не философствуете, не зная философии, и вообще не толкуете вкривь и вкось о вещах, о которых не имеете никакого понятия, — то вы не современный человек’.
Из этого ясно, что человек, толкующий прямо и здраво только о таких вещах, о которых он имеет полное понятие, провозглашающий такие неоспоримые и великие истины, как, например, что Мишле и Луи Блан — люди помешанные, Ламартин пишет только для денег, а Жорж Санд с компанией занимается пустыми утопиями, — такой человек, есть без всякого сомнения, глубокий философ и человек вполне современный.
Не так ли?
Следовательно, наш остроумный фельетонист признал себя человеком вполне современным… Видите ли теперь, как надобно понимать этих господ!
Но меня более всего умиляет и трогает симпатия, связующая юного фельетониста, только что выступившего на поприще, с другим заслуженным петербургским фельетонистом, который с такою благородною горячностию ратует за искажение прекрасного и богатого русского языка и горой стоит за правду… Молодое поколение в лице юного и неопытного фельетониста с глубоким уважением протягивает руку дряхлому, отживающему поколению, представителем которого является опытный фельетонист-старец, стоящий за правду. ‘Ты не умрешь! — говорит неопытный юноша фельетонист опытному фельетонисту-старцу…— О, нет! Ты снова оживешь во мне, я буду достойным продолжителем твоего великого дела, твоим наследником, ибо я вполне разделяю твой образ мыслей и не верю в нелепое слово прогрессу изобретенное в растленном западе и употребляемое нашими дородными журналистами, которые навязывают публике, кроме того, бог знает какую галиматью, — пролетариев, пауперизм и другие абсурдности.
С бесконечным упоением внимает маститый фельетонист, стоящий за правду, этим словам, и как музыка в саду в тихий летний вечер, как шум и брызги водопада в удушливый жар, эти слова нежат слух и приятно щекочут притуплённые нервы старца. Подняв глаза к небу, он бормочет растроганным голосом: ‘Слава богу, слава богу… вот и в новом поколении находятся порядочные люди, смотрящие на все, как следует… ну, словом, то есть, вот как я смотрю… А я уж было начинал отчаиваться за новое поколение, думал, что в нем нет никакого толку, никакого, а одни только ‘бизарности’, ‘дементивности’ и ‘сальности’, ‘научно-экономическое обобщение’, ‘френетическая субстанциальность’, ‘абсолютная реактивность’ и тому подобный вздор… В наше время словесность процветала и в обычае было сравнивать ее с садом, говорили: ‘в вертограде словесности’, {Глубокое замечание! В самом деле, нельзя не пожалеть, что эти времена прошли безвозвратно! В кратком и красноречивом предисловии к первому изданию поэмы г. Подолинского: ‘Див и Пери’, было, между прочим, сказано: ‘Это такой цветок (т<о> е<сть> поэма ‘Див и Пери’) в вертограде нашей словесности, мимо которого нельзя пройти не полюбовавшись’. Кто нынче умеет так выражаться? Жалкое время, жалкая литература!} а теперь словесность не сад, а огород, теперь все толкуют о каких-то современных вопросах!!! Русский язык недостаточен для выражения премудрости толстых журналов. Они ввели ‘иллюзирование’, ‘реактивность’, гуманные элементы человеческих субъектов’, ‘абстракции’ и прочее’.
— Святая истина, — вторит ему юный и неопытный фельетонист, — наши модные, дородные журналисты выдают публике вещи непонятные… Они все твердят о ‘прогрессе и современных вопросах’ и выражаются так: ‘рациональная консеквенция действий ведет к прогрессу, а прогресс гуманитарною тенденциею своею, абсолютно, благотворно, проявится в эффективности радикальных преобразований!!!’
Не правда ли, как все это умно, замысловато и остро! Вот что называется юмор настоящего хорошего тона (de bonne compagnie)! {хорошего общества (франц.).} Одно только мне не нравится, что у этих остроумных фельетонистов, пишущих не так как Ламартин единственно для денег, а вследствие ‘задушевных убеждений, которые есть плод долгих соображений духовной жизни’ (см. фельетон Спб. Ведомостей 16 ноября, No 265), с языка не сходят толстые журналы, как будто эти толстые журналы тревожат их, чего уж я ни в каком случае допустить не могу… Им ли, этим атлетам мысли и знания, бояться толстых журналов?
Когда к этим и другим героям фельетонного мира присоединюсь я… тогда кончено!.. Горе вам, горе вам, толстые журналы, исключая, впрочем, вашего, потому что на ваш журнал (как он ни толст) у меня не поднимется рука… Что делать, нельзя, нельзя… Camaraderie! Camaraderie! {Товарищество! (франц.).} батюшка… произнаюсь в этом торжественно…
Будьте же покойны, г<оспода> издатели ‘Современника’, ваш журнал всегда будет находиться под особенным моим покровительством. Примите в этом уверение преданного вам
Письмо так красноречиво говорит само за себя, что нам прибавлять нечего… <...>
— Кстати о журналах! В заключение мы хотим сказать несколько слов о журнальных программах и обещаниях…
Мы не коснемся самой сущности их, предоставляя вникать в нее читателям, для которых они печатаются, но не можем не указать на юмористическую сторону, которую нам удалось в них подметить… Дело безобидное! В чем нет смешного, и кому уж теперь неизвестны два стиха, что смеяться не грешно над тем, что смешно?.. Кстати! Заметили ли вы, что есть несколько, — можно насчитать десятка три, — фраз, двустиший, полустиший, пословиц, поговорок, русских, французских, латинских, редко английских, никогда немецких, без которых решительно не обходится ни одна русская статья, ни один фельетон, ни одна заметка в десять строк?.. Я когда-нибудь непременно их все перечислю в особой статейке, которая таким образом достанется мне очень легко, а теперь перейду к объявлениям…
Цель моя указать на скромность, которую в нашем веке считали погибшею и которая совершенно неожиданно отыскалась… где бы вы думали?.. в журнальных объявлениях!..
‘Северная Пчела’ обещает ‘только следовать прежним путем’ (см<отри> прогр<амму> ‘Сев<ерной> Пч<елы>‘), а ‘Сын Отечества’… Но вот его собственные слова:
…’Многие (?) журналы отдавали ‘Сыну Отечества’ справедливость в старательном и отчетливом выборе статей, в основательности и беспристрастии критики его’… Какие журналы, здесь умолчано из скромности… Скромность — великое качество и часто спасительное. Попробуй сказать: ‘Библиотека для Чтения’, ‘Отечественные записки’, ‘Современник’ (вот кажется и все наши литературные журналы) хвалили ‘Сын Отечества’, вышло бы странно… А теперь ничего…
Но особенно умилительна мысль доказывать достоинства своего журнала похвалами ему других журналов…
О, капитан Куттль! как славно устраиваете вы судьбу молодого Гея!.. Но — надо же заплатить дань своему времени — и майор Багсток, лукавый Джой, не дремлет… ‘Сын Отечества’ в будущем 1848 году и по толщине своей не уступит другим журналам, которые, как замечено, важнейшим достоинством своим считают толщину…* Как тонко! как зло! Можно ли язвительнее осмеять, например, чей-нибудь костюм, как одевшись самому точно в такой же?.. Затем следует исчисление, чего не будет делать ‘Сын Отечества’… опять хитрость, достойная старикашки Джоза!.. А что же он будет делать? Будет давать между прочим в приложении безденежно сочинения самого редактора, г-на Масальского, и таких сочинений выдаст пять, ни больше, ни меньше. Не правда ли, щедро?.. А как хитро: с одного выстрела две куропатки, — и сочинения издадутся, и публика будет привлечена к журналу, — да, непременно! Молодец, капитан Куттль!.. И ведь какие же сочинения! ‘Повесть о том, как три неузнанные гения сочиняли натуральную повесть’, — ‘Сей и Этот или Вражда братьев, кукольная мелодрама’, — ну, и еще три сочинения, не так заманчивые по заглавию, но ведь все того же автора — г-на Масальского!.. да! г-на Масальского!… Все же и тут еще не конец… Следует перечень статей, которые будут в самом журнале, и тут опять два — да, два! — сочинения г-на Масальского… пять да два — семь, — семь сочинений г-на Масальского в один год!.. Ну, после того какой же читатель не ухватится обеими руками за ‘Сын Отечества’?.. О, капитан Куттль! ты совершенно прав! Чего нельзя сделать с твоими ложками, старыми увесистыми часами и сахарными щипчиками?.. Недаром ты с таким спокойствием, с такою уверенностию принес и положил их перед изумленными очами мистера Домби, и недаром потом, когда богач, ослепленный непомерною гордостию, от них отказался, ты напутствовал ими молодого Вальтера Гэя в Вест Индию! (См<отрите> роман: ‘Домби и Сын’). Вот теперь упрямый мальчик может быть и погибнет (чего я впрочем не думаю), а возьми он их, он непременно возвратился бы из дальнего и опасного путешествия жив, здрав, благополучен и даже богат, потому что уже одни эти часы, ложки и щипчики — неистощимое богатство!.. Но воротимся к объявлению. Кроме сочинений г-на Масальского, оно обещает еще повесть г-жи Каминовой, роман г-на Фурмана, не забыта даже старая рукопись, доставленная г. Булгариным, а потом опять выступает на сцену скромность в полном блеске: ‘Сверх того все наиболее любимые публикою писатели обещали участвовать своими трудами в Сыне Отечества. Имен их не перечисляем потому, что читателям приятнее увидеть их в самом журнале’… О, какая скромность! Но отсюда, без дальнейших восклицаний, которые вы можете сделать за меня сами, перехожу прямо к ‘Литературной Газете’, которая говорит: ‘Не станем перечислять того, что было (?) и обещать того, что будет…’ Не рассуждая, как велика жертва, принесенная здесь скромности, продолжаем выписку: чНе выставляя имен своих сотрудников, ‘Литературная Газета’ всегда думала и будет думать, что журнал должен приобрести внимание публики скорее достоинством своих статей, нежели именами авторов…’. Наконец, вот и еще то же другими словами: ‘Издатели ‘Северной Пчелы’ (следует исчисление их заслуг) вполне убеждены в доверенности к ним читателей и почитают вовсе излишним заманивать их пышными обещаниями улучшений и усовершенствований и вывескою в программе имен писателей известных или с предполагаемой известностью…’
Словом, скромность обуяла! И замечательно, что она проявилась так блистательно именно в тех журналах и газетах, которые всегда отличались обилием даровитых и известных сотрудников, и которым стоило только захотеть, чтоб украсить свои программы бесконечным рядом блестящих имен и блестящих материалов!.. Не правда ли?..
Речь наша сводится к такому заключению: после стольких разительных примеров скромности, которые, конечно, не ускользнули от внимания публики, что же должна подумать она об нас, публикующих имена своих сотрудников и названия статей, заготовленных для ‘Современника’?.. Да ведь так пожалуй мы прослывем самыми нескромными людьми в целом свете! Поневоле приходится войти в объяснение и изложить наш собственный взгляд на дело… Постараемся по крайней мере не распространяться. Всякому известно, что для издания ежемесячного журнала, составляющего с лишком 300 листов в год, недостаточно трудов двух, трех лиц, а нужны совокупные и неусыпные труды по крайней мере двадцати пяти человек, — и от их-то способностей, знания дела и трудолюбия много зависит достоинство журнала…
Скажите их имена, и публика до некоторой степени будет знать, чего ожидать от вашего журнала или вашей газеты, умолчите — и она принуждена будет положиться на вас, но разве заставлять полагаться на себя в таком деле, где нужны труды многих, скромнее, чем объявлять имена сотрудников?.. И кому уж теперь не известно, что обещать чесе достопримечательные события в мире и все новое, любопытное, полезное и занимательное’, все лучшее, все, что касается в обширнейшем смысле науки, искусства и жизни, даже самую истину во всех возможных видах гораздо легче, чем обещать и действительно напечатать в своем журнале несколько романов, повестей и ученых статей известных публике авторов? Притом объявление имен сотрудников (разумеется, известных уже своими трудами) и статей их избавляет публику от ошибочных ожиданий, а следовательно и предупреждает возможность разочарования… По всем изложенным причинам и еще потому, что ‘Современник’ под новою редакциею оканчивает только первый год своего существования, мы публикуем и будем публиковать имена наших сотрудников и заготовленные статьи — впредь до усмотрения. По нашему мнению, дело не в том — публиковать или нет, а в том, чтобы строго выполнять обещания, даваемые своим читателям… В выданных в 1847 году двенадцати книжках мы напечатали почти все, что обещали, и напечатали еще много необещанных статей, которые были замечены публикою и действительно стоили ее внимания. Но чтоб ненапечатание некоторых обещанных статей не повело к ложным заключениям, мы считаем не лишним объясниться. Из обещанных статей не напечатаны повесть и ученая статья г. Искандера, но вместо них помещена (NoNo ‘Совр<еменника>‘ 10 и 11) статья того же автора, о которой ничего не было сказано в программе на 1847 год, но которую отложить было невозможно, по роду ее содержания. Напечатаны не все из обещанных статей г. Тургенева, но напечатано семь рассказов г. Тургенева, необещанных. Не напечатаны повесть г. Панаева и роман г. Некрасова, но издатели ‘Современника’ долгом считают уступать место в своем журнале трудам других литераторов скорей, чем своим. Остаются статьи о Гоголе и Лермонтове г. Белинского, которые не явились в нынешнем году по особенному случаю: г. Белинский был болен и большую часть нынешнего года провел за границей… Но статьи г. Белинского, подобно всем другим, оставшимся от прошлого года, войдут в состав книжек 1848 года, и таким образом обещание все-таки будет исполнено…
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1847, No 12 (вып. в свет 1 дек. 1847 г.), отд. IV, с. 187—194, 204—207, без подписи.
В собрание сочинений включается впервые.
Автограф не найден.
Мнение о принадлежности Некрасову (при возможном участии И. И. Панаева) обосновано (НЖ, с. 113—118) по следующим данным: свидетельство самого Некрасова о своей причастности к ‘Письму Нового поэта…’ в фельетоне и связь ‘Письма Нового поэта…’ с фельетоном Некрасова »Теория бильярдной игры’ и Новый поэт’ (1847), перекличка фельетонов комментируемых ‘Современных заметок’ с другими произведениями Некрасова (см. ниже).
Литературная часть ‘Современных заметок’ декабрьского номера ‘Современника’ 1847 г. составлена из пяти вполне самостоятельных фельетонов, названия которых даны в качестве подзаголовка к названию рубрики: ‘Письмо Нового поэта к издателям ‘Современника’.— Выбранные места из приятельских писем.— Литературные новости.— Театральные новости.— О журнальных объявлениях и обещаниях’. ‘Выбранные места…’, несомненно принадлежащие Некрасову, помещены в кн. 1 наст. тома (с. 279). Автором третьего и четвертого фельетонов мог быть только что вернувшийся из-за границы после лечения В. Г. Белинский (см. об этом: НЖ, с. 122). Последний из этих фельетонов — ‘О журнальных объявлениях…’ носит редакционный характер и написан при несомненном участии Некрасова.
‘Письмо Нового поэта…’, которым открывается литературная часть ‘Современных заметок’, — акт острейшей конкурентной борьбы нового ‘Современника’ с ‘Отечественными записками’ А. А. Краевского, утратившими с момента перехода в ‘Современник’ Белинского, Некрасова, Панаева, А. В. Никитенко и ряда других сотрудников господство в русской журналистике.
16 сентября 1847 г. Краевский напечатал в газете ‘Московские ведомости’ объявление об издании ‘Отечественных записок’ на 1848 г., которое было повторено в той же газете от 16 октября и 22 ноября. Отпечатанное отдельной брошюрой, это же объявление было приложено к No 11 ‘Отечественных записок’ 1847 г. Объявление изобиловало язвительными выпадами против ‘Современника’ и его редакции, а данный в нем список участников издания свидетельствовал о том, что крупнейшие русские писатели и ученые (В. П. Боткин, А. Д. Галахов, И. А. Гончаров, В. И. Даль, Ф. М. Достоевский, К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев, И. С. Тургенев), сотрудничающие в ‘Современнике’, не отказываются от участия в журнале Краевского.
В письме к Н. X. Кетчеру от 4 ноября 1847 г. Некрасов писал: ‘Скажу тебе, любезный друг, что объявление в 11-м номере ‘Отеч<ественных> зап<исок>‘ (где означены заготовленными статьи многих наших сотрудников самых капитальных и на которых основывался перевес нашего журнала) нас чрезвычайно сконфузило. Я еще понемногу креплюсь, но Белинский впал в совершенное уныние, которое в самом деле весьма основательно. Как ни смотри на дело, а ‘Совр<еменник>‘ все-таки находится в соперничествующем отношении к ‘Отеч<ественным> зап<искам>».
5 ноября 1847 г. Белинский писал В. П. Боткину: ‘Вчера я увидел в ‘Отечественных записках’ страницу, наполненную обещанием статей для будущего года: она меня, что называется, положила в лоск. Кавелин и Грановский как будто уговорились с тобою губить ‘Современник’, отнимая у него своим участием в ‘Отечественных записках’ возможность стать твердо на ноги’ (Белинский, т. XII, с. 405—406).
‘Письмо Нового поэта…’ в ‘Современных заметках’ декабрьского номера ‘Современника’ 1847 г.— ответ на объявление Краевского. Его содержание вызвало упреки по адресу Некрасова со стороны официального редактора ‘Современника’ А. В. Никитенко. Отвечая на письмо Никитенко (текст его остается пока неизвестным), Некрасов писал 8 декабря 1847 г.: ‘1-е) Не мы начали, а Краевский. Уже четвертый месяц по всей России рассылается его объявление, наполненное самыми грубыми выходками и клеветами на нас. 2-е) Все, что у нас сказано о Краев<ском> и его объявлении, сущая истина, которую вполне оправдает время, а что эта истина довольно тяжка — не наша вина, а что мы взялись ее раскрыть, тут, может быть, мы немного виноваты, но ведь он перед нами несравненно больше виноват, ибо имел своим объявлением нанести нам существенный вред и бросить на нас дурную тень’.
В составлении фельетона ‘О журнальных объявлениях…’, откровенно выражающего мнение редакции ‘Современника’, помимо Некрасова могли участвовать Белинский и Панаев. Однако Некрасову — по свидетельству А. Н. Пыпина, неизменному автору и соавтору редакционных материалов, в которых велась полемика с конкурирующими периодическими изданиями (Пыпин А. Н. Н. А. Некрасов. СПб., 1905, с. 243), — принадлежит, очевидно, ведущая роль.
С. 227. В прошлом месяце получили мы по городской почте небольшую статью о новой книге ‘Теория бильярдной игры’…— См. фельетон Некрасова »Теория бильярдной игры’ и Новый поэт’ (наст. изд., т. XII, кн. 1, с. 273).
С. 227. Несколько стихотворений моих и драма ‘Поэт Петров’ были помещены в ‘Отечественных записках’ 1843 года.— Первая совместная публикация стихотворных пародий Нового поэта (Некрасова и Панаева) под рубрикой ‘Литературные и журнальные заметки’ состоялась в No 1 ‘Отечественных записок’ 1843 г. (см. наст. кн., с. 188 и 366, в комментируемом примечании в ‘Современнике’ опечатка: вместо 1843 г. здесь 1845). Драма ‘Поэт Петров’ — имеются в виду ‘два отрывка’ из ‘драматической повести’ ‘Лирик Петров, или Поэт и люди’, напечатанные в No 4 ‘Отечественных записок’ 1843 г. (отд. VIII, с. 122—129). Помимо И. И. Панаева, которому обычно приписывается это произведение, автором или соавтором ‘Петрова’ мог быть и Некрасов (подробнее см.: НЖ, с. 95—96).
С. 228. Я ~ пишу вследствие ‘личной потребности внутреннего очищения’…— Здесь пародийно использована формулировка Ю. Ф. Самарина, относящаяся к Н. В. Гоголю. В полемической статье ‘О мнениях ‘Современника’ исторических и литературных’ публицист ‘Москвитянина’ следующим образом пытался объяснить тот факт, что Гоголь ‘первый дерзнул ввести изображение пошлого в область художества’: ‘С его стороны это было не одно счастливое внушение художественного инстинкта, но сознательный подвиг целой жизни, выражение личной потребности внутреннего очищения’ (М, 1847, No 2, с. 193). В статьях ‘Ответ ‘Москвитянину» (С, 1847, No И) и ‘Взгляд на русскую литературу 1847 года’ (С, 1848, No 1) Белинский цитировал ту же формулировку и высмеивал ее (Белинский, т. X, с. 261, 288).
С. 228. Г-н К., фельетонист ‘СПб. Ведомостей’, слово ‘эрудиция’ переводит словом ‘ученость’ со я никак не могу согласиться с ним, чтобы слово ‘ученость’ вполне и всегда заменяло слово ‘эрудиция’.— Имеется в виду фельетон Ф. Ф. Корфа ‘Петербургская летопись’, подписанный криптонимом ‘К’, в котором автор, полемизируя с ‘Русским инвалидом’, выступает против крайностей в идеях славянофилов и поклонников Запада. Возражая автору ‘Петербургской хроники’ в No 231 ‘Русского инвалида’ 1847 г., выражающему западнические идеи, фельетонист ‘Санктпетербургских ведомостей’, в частности, писал: ‘Мы полагали доселе, что ‘область мышления’ у наших соотечественников по крайней мере равна области мышления народов Запада: что мы в массе отстали от Запада только в науках, а теперь узнаем, что мы, русские, сверх того и туповаты. Вероятно, не то хотел сказать автор фельетона, что у него сказалось. Иностранные слова необходимы, по мнению г. фельетониста, потому, что у нас не существует понятий, которые выражаются этими словами. Смеем думать, что это не совсем справедливо, полагаем, что всякий русский имеет полное понятие о каких-нибудь ‘началах’, и уверены, что заменение этого слова непонятным для русского ‘принципом’ не научит его решительно ничему. Полагаем, что ‘ученость’ скорее уложится в русской голове, нежели ‘эрудиция’…’ (СПбВ, 1847, 16 ноября, No 263, с. 1191). В следующем номере ‘Современника’ к полемике об употреблении в журнальных статьях иностранных слов, в частности слова ‘прогресс’, вернулся В. Г. Белинский в статье ‘Взгляд на русскую литературу 1847 года’ (Белинский, т. X, с. 280-281, 460).
С. 228. Вдохновение душит меня, исполинские, колоссальные образы восстают передо мною…— Ср. аналогичный прием имитации экзальтированного состояния ультраромантического стихотворного ‘извержения’ в рецензиях Некрасова на сборник ‘Русский патриот’ и альманах ‘Новоселье’ (наст. изд., т. XI, кн. 1, с. 41, 242).
С. 228. В груди моей и буря и смятенье ~ И потому такая сила в нем.— Стихотворная пародия на известное лирическое отступление из одиннадцатой главы т. 1 поэмы Н. В. Гоголя ‘Мертвые души’. У Гоголя: ‘Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе <...> Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? <...> Что зовет и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?…’ (Гоголь, т. VI, с. 220—221). Пародийные выпады по поводу этого фрагмента произведения Гоголя встречаются у других представителей натуральной школы (см.: Белинский, т. VI, с. 280, т. X, с. 288, Достоевский, т. I, с. 129, 252, 349, 494, ср. также наст. кн., с. 134).
С. 228. …как сказал некогда о себе один русский писатель: ‘Я знаю Русь — и Русь меня знает!’ — Имеются в виду слова Н. А. Полевого в авторском предисловии к изданному отдельной книгой роману ‘Клятва при гробе господнем’: ‘Я <...> Русь знаю, Русь люблю и <...> Русь меня знает и любит’ (ч. 1. М., 1832, с. IX). Эта фраза Полевого часто вызывала насмешки писателей и критиков (см., например: Белинский, т. III, с. 500, т. IX, с. 295, Достоевский, т. V, с. 63).
С. 229. Шармер — модный петербургский портной.
С. 229. Дюссо ~ Дюме — петербургские рестораторы.
С. 230. …один ученый журналист, на глубокомысленном челе которого, кажется, начертано огненными буквами: ‘истина в науке, истина в искусстве, истина в жизни’, единственный из журналистов, идущий по пути прямому, открытому.’ — Имеется в виду объявление А. А. Краевского ‘Об издании ‘Отечественных записок’ в 1848 году’, где, в частности, говорилось, что редактор этого журнала работает, ‘передавая читателям, по возможности, все, что только встречалось замечательного в науке, литературе, жизни общественной, и имея в виду одну мысль, одну цель — истину в науке, истину в искусстве, истину в жизни’ (MB, 1847, 16 окт., No 124, с. 938). В другом месте этого объявления Краевский, резюмируя ‘толки’ ‘Современника’ в течение года об уничтожении ‘Отечественных записок’, писал: ‘К чему <...> повели такие хитросплетения?— К выгоде этих же самых ‘Отечественных записок’! Итак, да послужит этот случай спасительным уроком для тех, кто в журнальном деле предпочитает извилистый путь прямому и открытому’ (там же, с. 937). Это высокопарное выражение на многие годы стало для редакторов ‘Современника’ Некрасова и Панаева формулой, вызывающей в сознании читателей сатирический образ А. А. Краевского и редакции ‘Отечественных записок’. Так, в фельетоне ‘Грезы и видения Нового поэта’, помещенном в No 7 сатирического приложения к ‘Современнику’ ‘Свисток’ (С, 1861, No 1), Новому поэту ‘пригрезились’, в частности, наиболее нескромные фрагменты из объявлений русских журналов о подписке на 1861 г. Появлению этих фрагментов в ‘сонном’ сознании Нового поэта предшествуют ‘шум в ушах, какие-то неясные крики и отдельные слова, ‘журналистика, литература, искусство для искусства, истина в искусстве, истина в науке, истина в жизни, прогресс, цивилизация, современные вопросы…» (Свисток, с. 208). В сатирическом фельетоне Некрасова ‘Вместо предисловия, о шрифтах вообще и о мелком в особенности’, открывавшем No 7 ‘Свистка’, читателям ‘Современника’ были обещаны, в частности, ‘Три лекции А. Украинского, которые будут читаны в зале Пассажа в пользу новозадуманного Общества для сдирания шкуры с живых и мертвых…’. ‘Истина в науке’, ‘Истина в искусстве’, ‘Истина в жизни’ (наст. изд., т. XII, кн. 1, с. 349).
С. 230. …забегал ко мне с просьбою удостоить его чести быть сотрудником его журнала в 1848 году.— О подобных визитах к московским литераторам А. А. Краевского, пытавшегося опередить редактора ‘Современника’, Некрасов рассказывал в письме к В. Г. Белинскому, И. С. Тургеневу и П. В. Анненкову от 24 июня 1847 г.
С. 230. …закуривая регалию ‘Казадорес’…— Название табачной фирмы.
С. 230. У вас сотрудников и без того много… Редакция ваша не изменилась, сотрудники все те же…— Здесь иронический намек на слова Краевского в объявлении: ‘Теперь она (публика.— Ред.) сама может видеть, на чьей стороне была истина, сама может судить, утратилось ли хоть сколько-нибудь достоинство ‘Отечественных записок’ в 1847 году, несмотря на то что, как старались уверить ее, они лишились главных своих сотрудников, — изменилось ли хоть сколько-нибудь направление журнала, ослабели ли редакция и главные ее сотрудники в своей деятельности, был ли недостаток в материалах и пр. и пр.’ (MB, 1847, 16 окт., No 124, с. 937).
С. 230. Драма моя ‘Басманов, или И дым отечества нам сладок и приятен’ почти совсем окончена, но эта драма продана мною…— Впервые эта драма Нового поэта упоминается в ‘Современных заметках’ Некрасова, напечатанных в No 7 ‘Современника’ 1847 г. (наст. изд., т. XII, кн. 1, с. 259). Это ‘произведение’ Нового поэта не было напечатано.
С. 230. …журнал должен приобрести внимание публики скорее достоинствами своих статей, нежели именами авторов…— Скрытая цитата из объявления о подписке на ‘Литературную газету’ 1848 г., повторенная уже в виде фрагмента объявления в части фельетона ‘О журнальных объявлениях и обещаниях’ (см. далее, с. 238).
С. 231. Я и прошлый год объявил о двадцати статьях известнейших литераторов, а со напечатаны только две…— Некоторые обещанные Краевским подписчикам ‘Отечественных записок’ на 1847 г. произведения не появились в этом журнале в связи с согласием их авторов участвовать в новом ‘Современнике’. Так, роман А. И. Герцена ‘Кто виноват?’, первая часть которого печаталась в ‘Отечественных записках’ 1846 г., в полном объёме (две части) вышел в качестве приложения к январскому номеру ‘Современника’ 1847 г.
С. 231. Статьи, обещанные в объявлении, можно будет заменить, например, романчиком Дюма.— В ‘Отечественных записках’ 1847 г. печатался роман А. Дюма-отца (1803—1870) ‘Две Дианы’ (1846—1847) (No 3—12). Кроме этого, в течение года в этом журнале печатались переводы романа ‘Лукреция Флориани’ (1846) Ж. Санд. и ‘Домби и сын’ (1847) Ч. Диккенса.
С. 232. Один из них напечатал недавно, что г<оспода> Мишле и Луи-Блан сошли с ума, а г. Ламартин написал свою ‘Историю жирондистов’ единственно потому, что он весь в долгу и что ему нужны деньги.— Имеется в виду Ф. Ф. Корф, автор ‘Петербургской летописи’ в ‘Санктпетербургских ведомостях’, подписавшийся криптонимом ‘К’, который передавал содержание статьи парижской ‘Иллюстрации’ от 27 сентября 1847 г. с описанием характера лекций французского историка Жюля Мишле (1798—1874) по истории французской революции. В них профессор ‘рассказывает <...> трогательную повесть о том, что он встал в 4 часа и думал о человечестве и сожалел, что на дворе холодно, приглашал слушателей идти на площади для изучения человеческого сердца…’ (СПбВ, 1847, 5 окт., No 227, с. 1031). Поводом для замечания о французском поэте и общественном деятеле Альфонсе Ламартине (1790—1869) послужил, очевидно, другой фельетон ‘К’, в котором он писал: ‘…с тех пор как литература на всем земном шаре обратилась в коммерческий оборот, то и нечего дивиться тому, что она приняла все привычки и ухватки торгашей. Какая, скажите, например, надобность читателям французского журнала ‘La presse’ знать, что редакция приобрела для фельетона сочинение Ламартина, заплатив за него 40 000 франков…’ (СПбВ, 1847, 21 сент., No 215, с. 978).
С. 233. Тонкое перо мое, помоченное в опиум чернил, разведенных слюною бешеной собаки’.— реминисценция эпиграммы А. С. Пушкина на М. Т. Каченовского (1824):
Охотник до журнальной драки
Сей усыпительный зоил
Разводит опиум чернил
Слюною бешеной собаки.
С. 233. ‘Кто не может носить название современного человека по понятиям наших дородных журналистов со Если вы не философствуете, то вы не современный человек’.— Цитата из фельетона ‘Петербургская летопись’ в ‘Санктпетербургских ведомостях’, подписанного криптонимом ‘К’ (СПбВ, 1847, 2 ноября, No 251, с. 1137).
С. 234. Меня более всего умиляет и трогает симпатия, связующая юного фельетониста ~ с другим заслуженным петербургским фельетонистом, который с такою благородною горячностию ратует за искажение прекрасного и богатого русского языка и горой стоит за ‘правду’.— Имеется в виду Ф. В. Булгарин, который следующим образом выражал солидарность с фельетонистом ‘Санктпетербургских ведомостей’: ‘Теперь, к величайшему нашему удивлению, мы видим, что фельетон ‘Санктпетербургских ведомостей’ должен был опровергать ‘доктрину’ (натуральная школа полагает, что ‘учение’ не так хорошо, как ‘доктрина’), проповедываемую в фельетоне ‘Русского инвалида’, который гласит, будто бы русский язык, ‘недостаточен для выражения нынешних идей’ и что надобно непременно ввести в русский язык новые слова из ‘гуманных элементов человечных сюжетов, индивидуальной единичности и субъективных интересов’! Пусть бы эти господа натуралисты бредили своею тарабарскою грамотою про себя и созидали противоязычие для домашнего обихода. Это было бы только смешно, но <...> они проповедуют свое учение (или ‘человечную доктрину’) в фельетоне ‘Русского инвалида’, в ‘Отечественных записках’, в ‘Литературной газете’, в ‘Современнике’ и в ‘Московском городском листке’, то есть, что они овладели большим пространством русской журналистики’ (СП, 1847, 22 ноября, No 265, с. 1057).
С. 235. В кратком и красноречивом предисловии к первому изданию поэмы г. Подолинского ‘Див и Пери’ было между прочим сказано: ‘Это такой цветок ~ не полюбовавшись’.— Имеется в виду подписанная В. И. Кречетовым, школьным учителем словесности, заметка ‘От издателя’ к названной в комментируемом тексте книге, которая заканчивалась следующими словами: ‘…мне, некогда делившемуся с сочинителем моими скудными познаниями в российской словесности — да позволят читатели сказать, что поэма ‘Див и Пери’ в расцветающем вертограде нашей поэзии есть такой цветок, мимо которого нельзя пройти, не полюбовавшись’ (Подолинский А Див и Пери. Повесть в стихах. СПб., 1827, с. 1).
В. И. Кречетов был наставником не только А. И. Подолинского (1806—1886), но и М. И. Глинки и И. И. Панаева. В ‘Литературных воспоминаниях’ Панаева упоминается издание Кречетовым поэмы Подолинского с той же цитатой из заметки ‘От издателя’ (Панаев. Литературные воспоминания, с. 31). Комментируемый фрагмент, очевидно, принадлежит И. И. Панаеву.
C. 235. …мне не нравится, что у этих остроумных фельетонистов, пишущих вследствие ‘задушевных убеждений, которые есть плод долгих соображений духовной жизни’ (см. фельетон ‘СПб. ведомостей’ 16 ноября, No 263), с языка не сходят толстые журналы...— Имеются в виду слова фельетониста ‘Санктпетербургских ведомостей’: ‘…мне не могло прийти в голову, что моим задушевным убеждениям может быть дан такой превратный смысл. А чем же нам и дорожить в свете, если не убеждениями нашими, плодом долгих соображений, нашею духовною жизнию?’ (СПбВ, 1847, 16 ноября, No 263, с. 1192).
С. 236. …Camaraderie! Camaraderie! батюшка… — Намек на неоднократно использованный Белинским эпизод из литературной биографии Булгарина. Подробнее см.: наст. изд., т. XI, кн. 1, с. 447.
С. 236. Смеяться не грешно над тем, что смешно.— Неточная цитата из стихотворения Н. M. Карамзина ‘Послание к А. А. Плещееву’ (1796). У Карамзина:
Смеяться, право, не грешно
Над всем, что кажется смешно.
С. 236. ‘Северная пчела’ обещает ‘только следовать прежним путем».— Цитата из объявления о подписке на ‘Северную пчелу’ 1848 г. (СП, 1847, 9 ноября, No 228, с. 911).
С. 236. ‘Многие журналы отдавали ‘Сыну отечества’ справедливость ~ в выборе статей со и беспристрастии критики его’.— Здесь и далее цитируется объявление о подписке на ‘Сына отечества’ 1848 г. (см.: СПбВ, 1847, 16 дек., No 286, с. 1294).
С. 237. …капитан Куттль! как славно устраиваете вы судьбу молодого Гея!… Но лукавый Джой не дремлет’.— Здесь использованы имена героев романа Ч. Диккенса ‘Домби и сын’, переводы которого одновременно печатались в 1847 г. в ‘Современнике’ и ‘Отечественных записках’.
С. 237. Будет давать со сочинения самого редактора г-на Масальского и таких сочинений выдаст пять.— В объявлении указаны следующие произведения К. П. Масальского, готовящиеся к публикации в ‘Сыне отечества’: ‘Первая любовь последнего в роде’, повесть из времен Екатерины Второй, ‘Быль 1702 года’, повесть из времен Петра Великого, ‘Роман на ледяных горах’, современный рассказ, ‘Повесть о том, как три неузнанных гения сочиняли натуральную повесть’, ‘Сей и этот, или Вражда братьев’, кукольная мелодрама с пением, хорами, танцами, сражениями, превращениями и великолепным спектаклем.
С. 237. Следует перечень статей ~ и тут опять два ~ сочинения г на Масальского.— В объявлении названы статьи Масальского: ‘Жизнь и последние минуты кабинет-министра императрицы Анны Иоановны Артемия Петровича Волынского’ и ‘Юридическое преследование дела об убиении Димитрия в Угличе’.
С. 238. Кроме сочинений г-на Масальского он обещает еще повесть г-жи Каминовой, роман г-на Фурмана, не забыта даже старая рукопись, доставленная г. Булгариным.— Имеются в виду обещанные редакцией произведения: ‘Надежды и действительность’, повесть Е. Каминовой, ‘Год величия — целая жизнь страданий’, исторический роман П. Фурмана, и ‘Записки действительного тайного советника Ивана Владимировича Лопухина, служившего при императрице Екатерине II, императоре Павле I и императоре Александре I’. ‘Доставлением этой любопытной рукописи, — говорится в объявлении, — редакция ‘Сына отечества’ обязана Ф. В. Булгарину’.
С. 238. …перехожу ~ к ‘Литературной газете’…— Далее цитируется объявление об издании этой газеты на 1848 г. (ЛГ, 1847, 23 окт., No 43, с. 688).
С. 238. Издатели ‘Северной пчелы’ ~ почитают вовсе не излишним заманивать их пышными обещаниями ~ и вывескою в программе имен писателей известных или с предполагаемой известностью.— Цитата из редакционного объявления об издании ‘Северной пчелы’ на 1848 г. (СП, 1847, 9 ноября, No 228, с. 911).
С. 239. …обещать ‘все достопримечательные события в мире и все новое, любопытное, полезное и значительное’, все лучшее, все, что касается в обширнейшем смысле науки, искусства и жизни, даже самую истину во всех возможных видах гораздо легче, чем обещать и действительно напечатать в своем журнале несколько романов, повестей и ученых статей известных публике авторов.— Имеются в виду цитированные выше слова объявления А. А. Краевского об издании ‘Отечественных записок’ в 1848 г.
С. 239. Из обещанных статей не напечатаны повесть и ученая статья г. Искандера, но вместо них помещена (NoNo ‘Совр<еменника>‘ 10 и 11) статья того же автора, о которой ничего не было сказано в программе на 1847 год…— В объявлении об издании ‘Современника’ на 1847 г. были обещаны повесть Искандера (А. И. Герцена) ‘Сорока-воровка’ и работа ‘Новые вариации на старые темы’ (цикл ‘Капризы и раздумье’). Повесть была напечатана в No 2 ‘Современника’ 1848 г. Статья первая ‘Новых вариаций…’ помещена в No 3 ‘Современника’ 1847 г. Публикация цикла ‘Капризы и раздумье’ в ‘Современнике’ прекратилась в связи с отъездом автора за границу. Комментируемый отчет редакции ‘Современника’ был отчасти вызван язвительным замечанием Ф. В. Булгарина в фельетоне ‘Журнальная всякая всячина’: ‘В русской литературе не слышно ничего нового, а замечательнее всего доверчивость и добродушие журнальной публики, которую программы приманивают именами писателей и обещают не существующих статей! <...> А где же обещанные ‘Современником’ ряд статей о Гоголе и Лермонтове?
Ах, когда ж это случится?
После дождичка в четверг!
Прозри, добрая русская публика и убедись! Вспомни русскую пословицу: не сули журавля в небе, дай синицу в руки’ (СП, 1847, 20 ноября, No 271, с. 1083).
В No 10, 11 ‘Современника’ 1847 г. напечатаны герценовские ‘Письма из ‘Avenue Marigny».
С. 240. Напечатаны не все из обещанных статей г. Тургенева, но напечатано семь рассказов г. Тургенева, необещанных.— В ‘Современнике’ 1847 г. остались ненапечатанными обещанные редакцией произведения И. С. Тургенева: ‘Кольцов и Берне’, статья, ‘Маскарад’, рассказ в стихах, ‘Филиппо Стродзи’, поэма. Вместо них напечатаны следующие рассказы Тургенева из цикла ‘Записки охотника’: ‘Ермолай и мельничиха’, ‘Мой сосед Радилов’, ‘Однодворец Овсянников’, ‘Льгов’, ‘Бурмистр’, ‘Контора’. Обещанный редакцией рассказ Тургенева ‘Русак’ был напечатан под заглавием ‘Петр Петрович Каратаев’.
С. 240. …не напечатаны повесть Панаева и роман г. Некрасова, но издатели ‘Современника’ долгом считают уступать место в своем журнале трудам других литераторов.— Имеются в виду обещанные редакцией ‘Современника’ повесть И. И. Панаева ‘Супруги’ и роман Некрасова ‘Жизнь и похождения Тихона Тростникова’. Редактор ‘Сына отечества’ К. П. Масальский, раздраженный насмешками над его журналом авторов ‘Современных записок’ и объявлением о подписке на ‘Сына отечества’ 1848 г., парировал ‘выходки’ ‘Современника’ в статье ‘Ответ ‘Современнику’ и ‘Отечественным запискам», использовав, в частности, комментируемые оправдания издателей ‘Современника’: ‘…господа Некрасов и Панаев из учтивости во весь 1847 год представляли страницы ‘Современника’ одним своим сотрудникам в полной уверенности, что публика оценит такую тонкую деликатность и великодушно простит неисполнение обещания, напечатанного крупными буквами в программе’. И далее: ‘В заключение приходит невольная охота пропеть куплеты из остроумного водевиля ‘Натуральная школа’, недавно наделавшего много шума в Петербурге:
Тут не ученость нужна, а призванье,
Сила и воля души,
Если признал кто в себе дарованье,
Просто — садись и пиши!’
(СО, 1848, No 2, отд. VI, с. 7, 11).