З. Н. Гиппиус
Современность
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
Современность, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1937
Время на прочтение: 4 минут(ы)
З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
СПб., ООО ‘Издательство ‘Росток», 2003
‘Одно дело — мораль, другое — политика’.
Вот обычная, ходячая фраза в наши дни. Я бы сказал — естественная. В ней уже содержатся, конечно, уже включены в нее, и прочие не менее ‘естественные’ утверждения, — они ‘сами собою разумеются’. Но мы рассмотрим их отдельно, в строгом порядке.
Итак: мораль одно дело, политика другое. Наука, искусство, эстетика — одно, политика — другое. Метафизика, логика — одно, другое политика. Логика, разум, здравый смысл — одно, политика совсем другое.
Это ‘другое’, — вне морали, эстетики, метафизики, логики, здравого смысла, — и есть современная текущая политика. Если абсолют в реальности не встречается, то почти-абсолют мы уже имеем во образе сталинской политики. Остальная находится в разных степенях приближения к тому же абсолюту.
Едет воз сена. Тучный, высокий, и с каждым скрипучим поворотом тележного колеса все растет, все подкидывают сена. Почем знать, может быть, там, глубоко на дне, что-нибудь и запрятано. Может быть, там и бриллиантовая булавка разума с золотым острием здравого смысла? Не стоит думать, ведь все равно не добраться ни до чего, не отыскать в тяжелой, мертвой куче сухой травы, — в куче мертвых традиций, окаменелых привычек, в горе ‘слов-слов-слов’ с искаженным, как лицо повешенного, смыслом и значением.
Да, не стоит думать. Не раскидывать же воза! Мы ‘ленивы и не любопытны’. Если и есть что-нибудь на дне, оно не нужно, у нас ‘другое’ дело, особое: двигать реальный воз со всем его сенным богатством.
Я не обманываю себя: воз так велик, что если б случилось чудо, если б современники, услышав запах тлена, принялись раскидывать воз общими усилиями, вряд ли бы им это скоро удалось. Но что говорить о таких усилиях, когда не видно и частных попыток порыться с краю, выдернуть два—три сухие скрюченные стебля, — два—три слова с искаженным смыслом, чтобы воскресить их в первом, настоящем значении. Может быть, впрочем, такие попытки, заведомо слабые, и есть, но охранители воза ревнивы и подозрительны, прикасаться к нему не очень позволяют.
Эти строки были уже написаны, когда мне попалась статья в ‘Репюблик’: журналист говорит как раз о современном искажении слов, о потере их ‘первоначального’ смысла (вспомнив, что об этом же писал, в свое время, Ан. Франс). ‘Три слова лежат в основе всех политических споров, — говорит П. Доминик, — большевизм, фашизм и демократия’, указав, что слова эти доселе понимаются, как, приблизительно, лет 20 тому назад, журналист поясняет, что теперь, в действительности, они обозначают совсем другое. Иначе: он показывает, во что выродились к сегодняшнему дню государства, продолжающие зваться тем, другим или третьим именем.
С точки зрения чистой ‘актуальности’, журналист кое в чем прав, но это мало имеет отношения к тому, о чем мы говорим: к действительному ‘разоблачению’ слов, это почти ‘в другом порядке’. Поэтому напрасно говорить о их нахальном смысле. Начальный лежит глубже, искажению не 20 каких-нибудь лет, и не так уж оно поверхностно, как его определяет П. Доминик относительно, например, ‘фашизма’. Журналист не говорит нам с ясностью, как понималось это слово 20 лет тому назад, он только отмечает, что сейчас оно ‘синоним реакции’. Гораздо прямее (и ‘первоначальнее’) сказать, что ‘фашизм’ был и доселе остается ‘синонимом личной диктатуры’. Если такое государство судится, как реакция, это уж последующий вывод: фашизм = личной диктатуре = реакции. Занявшись вскрыванием ‘начального’ смысла слов, надо и начинать сначала, в данном случае — со слова ‘фашизм’. (Оно — очень хороший пример.) Действительно ли оно синоним личной диктатуры? Что оно означает в первичном и прямом значении?
Здесь меня, конечно, прервут: бесполезные рассуждения! Реальность перед глазами: Германия с Гитлером, выродившийся СССР со Сталиным, Италия с Муссолини, — все это фашизм. Слово общепринятое, понятное, определяющее факт, да и сколько ни говорить о словах, факты от слов не меняются.
Не меняются? Ну, это еще вопрос… не для тех, положим, кого ни смысл, ни слово не интересуют. Но есть и не вполне уверенные, что политика — одно, а разум, знание, мораль и т. д. совсем другое. Для них я скажу кратко о ‘фашизме’ и о ‘личной диктатуре’.
Фашио — это пучок, пук длинных стеблей и обозначает совместность, тесную общность. Как знак ‘всеобщности’, он был принят римской республикой, а раньше, кажется, обозначал тоже, — равность всех и общность — в Этрурии. Другого прямого смысла ‘фашио’ не имел и не может иметь даже с приставкой современного ‘изма’. Такой именно ‘смысл’ уже дает нам его идеологию.
Одно это отделяет фашизм от личной диктатуры: у нее нет никакой идеологии. Часто мы встречаем: ‘идеология фашизма’ (т. е. разумея личную диктатуру) — выражение легкомысленно-невежественное. Личная диктатура — временный случай, он может быть и несчастным — и провиденциальным, если явился в минуту несчастья. От личности диктатора, или ‘временщика’, зависит многое, если не все. У него может быть своя, частная, идеология, у Муссолини, самого, вероятно, даже идеология ‘фашио’. Но в жизнь он, пока правит единовластно, провести ее не может. Попытки его и Гитлера подвести под свои действия какую-то идеологию, обосновать свою, заведомо временную чем-то постоянным, только лишний раз доказывают недостаточность их умственной глубины. Инстинкт такого существа, как Сталин, действует правильнее: недаром так откровенно уничтожает идеологию коммунизма, уничтожает, в лице возможных носителей всякой другой и всякую другую, прямым физическим средством.
Впрочем, инстинкты, даже верные, не такая уж надежная помощь. Политика Сталина, дошедшая, в современности, до почти-абсолюта, т. е. уже совершенно обнажившая себя от морали, разума и смысла, от всего, что называлось ‘человеческим’, ведет его к падению весьма ускоренным темпом. И падение это будет великое.
Мне опять возразят: хорошо, но что все-таки меняют общие рассуждения? Что за дело нам до изображений ‘фашио’ на этрусских вазах, до римской республики, до того, есть или нет идеология у диктатуры, до инстинктов Сталина? Италия задыхается в фашистском рабстве, Сталин, с инстинктами или без оных, расстреливает, Германия вооружается, падение Сталина может привести к разделу России, — вот факты, с ними и считается современная политика. Рассуждать о ней с отвлеченной, исторической, или какой-нибудь метафизической точки зрения в лучшем случае бесполезно, а то и вредно…
О, я знаю, что к возу сена не всем позволено притрагиваться! Цензура, особенно ‘свободолюбцев’, мне известна. Force majeure {Непредвиденные обстоятельства (фр.).}. Но мне любо ворошить сено хотя бы втихомолку. И, право, есть где-то какие-то мои современники, думающие, что политика без морали, без знания, без понятий смысла, без метафизики, — особенно без метафизики, — без всего, что звалось когда-то человеческими ‘ценностями’, всегда будет даже не политикой, а немощной суетой.
Впервые: Новая Россия. Париж, 1937. 21 декабря. No 38. С. 12-13 под псевдонимом Антон Крайний.
Мы ‘ленивы и нелюбопытны’ — А. С. Пушкин. Путешествие в Арзрум (1836). Гл. 2.
…о потере ‘первоначального смысла’… — см., в частности, рассуждение о случае с Уолтером Ралей (о разном восприятии одного и того же увиденного разными людьми) в рассказе А. Франса ‘Кренкбиль’ (1904).