Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО

(Малый театръ: Имогена (Цымбелинъ), драма въ 5-ти дйствіяхъ В. Шекспира.— Плоды просвщенія, комедія въ 4-хъ дйствіяхъ тр. Л. Н. Толстаго.— Театръ Корша: Уголокъ Москвы, комедія въ 4-хъ дйствіяхъ Влад. Александрова.— Братья Одоевы, комедія въ 5-ты дйствіяхъ А. Ф. едотова).

Въ конц прошедшаго года на сцен Малаго театра поставлена еще одна драма Шекспира — Цимбелинъ, названная на афиш именемъ героини. пьесы Имогена, причемъ подлинное заглавіе, Цимбелинъ, напечатано въ.скобкахъ. Эта драма шла въ перевод покойнаго С. А. Юрьева съ нкоторыми сокращеніями. Кром этого перевода, на русскомъ язык имются еще четыре другихъ: . Б. Мюллера, напечатанный въ изданіи H. В. Гербеля — Полное собраніе сочиненій Вилліама Шекспира (т. III), А. Бородина — въ Пантеон за 1840 г., Григорія Данилевскаго — въ Библіотек для Чтенія 1851 г., и Н. Кетчера — въ отдльномъ изданій произведеній Шекспира (т. VIII, 1877 г.). Во всхъ переводахъ пьеса значится подъ своимъ подлиннымъ заглавіемъ, подъ которымъ она извстна всему образованному міру. Почему на сей разъ было сочтено нужнымъ его измнить, мы не знаемъ и уяснить себ никакъ не можемъ. Положимъ, что главное дйствующее лицо въ пьес не король Цимбелинъ, но этимъ именемъ назвалъ свою драму Шекспиръ, и мы думаемъ, что въ этомъ отношеніи поправлять Шекспира не было надобности. Пьеса поставлена съ вншней стороны съ обычною тщательностью, длающею большую честь управленію казенными театрами, и обставлена лучшими силами московской труппы: Цимбелина игралъ г. Рыбаковъ, королеву — г-жа едотова, Имогену — г-жа Ермолова, Постума — г. Южинъ, Іахима — г. Горевъ, Блотена — г. Правдивъ, роль Гвидерія очень хорошо исполнилъ г. Багровъ, молодая начинающая артистка г-жа Таирова была очень мила и искренна въ роли Арвирага,— и, тмъ не мене, публика отнеслась крайне холодно къ этой старинной новинк, никогда не игранной въ Москв. Основной сюжетъ пьесы тождественъ съ разсказомъ девятымъ — втораго дня Декамерона Боккачіо. Но нельзя сказать съ увренностью, что Шекспиръ заимствовалъ его непосредственно изъ итальянской новеллы о приключеніяхъ Джиневры, жены генуэзца Бернабо Ломеллино, обманутаго купцомъ Амброджіоло изъ Піаченцы. Правдоподобне предположеніе, та же фабула дошла до великаго драматурга въ англійской переработк разсказа, почерпнутаго изъ того же первоисточника, которымъ пользовался и Боккачіо. Отъ всего повствованія ветъ романтизмомъ арабскихъ зогь, причемъ у Боккачіо и самая развязка перенесена въ Египетъ, гд ршителемъ дла оказывается султанъ. Шекспиръ слилъ оту исторію съ англійскими легендами о британскомъ корол, отказавшемся платить дань римлянамъ, и о двухъ сыновьяхъ его, воспитанныхъ далеко отъ двора въ простот горной охотничьей жизни. Такимъ образомъ, въ драм переплетаются дв сказки, отъ чего, впрочемъ, ни мало не страдаетъ единство и логическое развитіе дйствія. Сама по себ, исторія неповинной и оклеветанной Имогены трогательна, и личность героини драмы выступаетъ ярче, чмъ личность Джиневры Декамерона, но вс мотивы, коими обусловлена драма, такъ некрупны, можно сказать, настолько анекдотичны, что ни на минуту не захватываютъ зрителя за душу, несмотря на великое мастерство писателя и на превосходную игру г-жи Ермоловой.

Въ бенефисъ г-жи Рыкаловой поставлена была четырехъактная комедія гр. Л. Н. Толстаго Плоды просвщенія. Это былъ ‘прощальный’ бенефисъ глубокочтимой артистки, прослужившей сорокъ пять лтъ На московской сцен. Изъ газетныхъ сообщеній публика уже знаетъ, что г-жа Рыкалова оставила сцену не но собственному желанію, а потому, что дирекція не нашла нужнымъ ‘возобновить съ нею контрактъ’. Мы не знаемъ, врно ли это, но на правду это похоже потому, что театральное управленіе до сихъ поръ не опровергло газетныхъ извстій. Не извстны намъ и соображенія, побудившія дирекцію не возобновлять контракта съ г-жею Рыкаловой, но мы думаемъ, что никакія соображенія не могутъ представляться достаточно основательными, когда дло идетъ объ увольненіи артистки, безукоризненно прослужившей театру сорокъ пять лтъ. Если бы такая артистка и сама захотла оставить сцену, то ее слдовало упросить остаться, какъ просятъ ветерановъ не покидать прославленныхъ ими знаменъ и служить примромъ честнаго исполненія долга для молодыхъ поколній. Отъ нашихъ стариковъ мы слыхали, что Надежда Васильевна Рыкалова во всю свою долгую артистическую жизнь не испортила ни одной роли, и вся Москва знаетъ, какъ хороша она была въ нкоторыхъ пьесахъ Островскаго, въ особенности же въ роли Кабанихи въ Гроз. Если уже сочтено нужнымъ освободить сцену отъ ‘лишнихъ’ артистокъ, то отнюдь не съ П. В. Рыкаловой надо было начинать это длать. Она никогда не была и не могла стать ‘лишнею’, тогда какъ въ трупп найдется не мало полнйшихъ ненужностей и безполезностей, почти не появляющихся на сцен или же выходящихъ лишь за тмъ, чтоб -своею безталанностью и несноснымъ бормотаньемъ портить ансамбль и мшать играть другимъ артистамъ. Трудно представить себ что-либо боле трогательное, чмъ прощаніе на сцен московской труппы съ г-жею Рыкаловой въ день ея послдняго бенефиса. Отъ сослуживцевъ ей быть поднесенъ альбомъ, а затмъ вс артистки простились съ покидающею ихъ Надеждою Васильевной русскимъ пояснымъ поклономъ, артисты кланялись ей ‘земно’, касаясь рукою пола, при несмолкавшихъ долго рукоплесканіяхъ и крикахъ всей залы. Не многимъ удается заслужить такіе проводы, очень не многимъ суждено оставить по себ такія искреннія сожалнія и сердечныя симпатіи.

Шедшая въ этотъ вечеръ комедія гр. Л. Н. Толстаго извстна всей грамотной Россіи, такъ какъ она дважды напечатана: въ Сборник въ помятъ С. А. Юрьева и въ тринадцатомъ том Сочиненій гр. Толстаго. Кром того, она была играна нсколько разъ въ Москв на любительскихъ спектакляхъ въ Нмецкомъ клуб. Говорятъ, будто она и написана была авторомъ для любительскаго спектакля. Какъ бы, впрочемъ, ни было, нельзя не признать весьма характернымъ для нашего времени того факта, что пьеса эта разыгрывалась любителями изъ такъ называемаго общества, весьма чопорнаго и привередливаго въ гостиныхъ. Сатира или нтъ на это общество комедія Плоды просвщенія,— объ этомъ рчь впереди, а вотъ то обстоятельство, что ее играютъ молодые люди, дамы и двицы изъ mond’а, что ихъ игру съзжается смотрть весь beau-monde и grand-monde,— вотъ это уже настоящая живая сатира на Ювеналовскій ладъ..Пусть читатель и зритель посудитъ безпристрастно, что смшне: комедія гр. Толстаго, разыгрываемая на сцен, или prcieuses, которыя ее играютъ и смотрятъ, не смя даже поморщиться отъ тхъ выраженій, которыя авторъ перенесъ на сцену во всей ихъ неприкосновенности изъ кухни и кучерской. И мы замтили, что именно эти то, ни въ какомъ обществ не употребительныя словечки возбуждаютъ наибольшую веселость зрителей и вызываютъ смхъ боле, чмъ содержаніе пьесы, весьма мало забавное, по существу. Мотивы, взятые авторомъ, слишкомъ ничтожны для сатиры: это — водевильные мотивы, напоминающіе фарсы, врод Ожиданія кометы или старый математикъ и маленькой комедійки, въ которой осмивались магнетизмъ и столоверченіе. За полною ея дрянностью мы забыли заглавіе этой пьесы. Гр. Толстой обличаетъ предаетъ осмянію не какія-нибудь достойныя осужденія общія явленія въ извстномъ круг общества, а увлеченіе спиритизмомъ какихъ то двухъ-трехъ глупыхъ господъ и одной совсмъ пустоголовой барыни. Остальной комнаты дла нтъ до спиритизма. Богатая блажная барыня занята своею мнительностью и собачонкой, барышня — костюмомъ для маскарада/ молодые шалопаи — своимъ шалопайствомъ. Шустрая горничная, истая водевильная субретка, дурачитъ увлекающихся экспериментаторовъ, мошенническимъ образомъ устраиваетъ невыгодную для господъ сдлку, добываетъ своимъ односельцамъ участокъ земли, а себ здороваго парня въ мужья. Мужики, истинные сыны невжества, пребывающіе во ‘власти тьмы’, едва въ силахъ лепетать членораздльными звуками и никакого представленія не имютъ о томъ, что землю они пріобртаютъ плутнями. Это не типическіе мужики Курской губерніи, а представители какого-то дикаго племени. Что же касается такого предмета осмянія, какъ микробы, играющіе весьма выдающуюся роль въ комедіи, то ихъ какъ ни осмивай, имъ это ршительно все равно, отъ того ихъ не убудетъ, а наоборотъ — весьма возможно, что прибудетъ. При нашемъ и безъ того неряшливомъ образ жизни, при общемъ пренебреженіи и недовріи къ наук, осмивать дезинфекцію и выставлять ее за дурацкую затю праздныхъ господъ — по меньшей мр преждевременно.

Мы уже сказали, что публика,— врне, часть публики,— смется надъ неслыханными до сихъ поръ со сцены словечками, но мы не замтили, чтобы положенія дйствующихъ лицъ или комизмъ ихъ фигуръ вызывали серьезный и здоровый смхъ. Оно и понятно, ибо смяться, въ сущности, не надъ чмъ: богатый баринъ Звздинцевъ (г. Рыбаковъ), котораго жена обзываетъ прямо дуракомъ, а вс за таковаго признаютъ,— просто глупъ, профессоръ Кругосвтовъ (г. Ленскій) — тоже глупъ, медіумъ Гросманъ (г. Горинъ), Сохатовъ (г. Дубровинъ) — тоже… Сынъ Звздинцевыхъ (г. Грессеръ), Петрищевъ (г. Багровъ), Кокб Клингель (г. Лошмскій) — тоже глупые шалопаи. Барыня Толбухина (г-жа Никулина) — дура. Это цлая коллекція дураковъ, смотрть которыхъ и слушать ничуть не забавно, а порою и очень скучно. Такъ же глупы и къ тому же еще дики три мужика (гг. Садовскій, Гецманъ и Макшеевъ). Не глупы только горничная Таня (г-жа Турчанинова), лакеи (гг. Правдинъ, Горевъ, Охотенъ, Васильевъ), кухарка (г-жа Садовская) и старый пропойца поваръ (г. Музилъ). Въ своихъ собесдованіяхъ они раздлываютъ господъ, что называется, ‘подъ орхъ’. Ихъ-то устами и производится обличеніе ‘господъ’, главнымъ образомъ, впрочемъ, за то, что ‘господа’ много дятъ и пьютъ — то чай, то кофе. Обличеніе происходитъ въ кухн за самоваромъ, изъ котораго обличители буквально ‘напузыриваются’ чаемъ. Этимъ значительно умаляется сила обличенія, и всякому ясно, что дай только этимъ людямъ-возможность сть и пить, сколько они пожелаютъ, то они превзойдутъ всхъ обличаемыхъ. За исключеніемъ трехъ мужиковъ, нисколько не похожихъ на настоящихъ крестьянъ-пахарей, вс остальныя лица комедіи совсмъ живые люди, и надо отдать справедливость артистамъ, они съ своей стороны сдлали все, что можно для правильнаго воспроизведенія заданныхъ имъ фигуръ, не впадая въ шаржъ и каррикатурность. Эта правдивость изображенія данныхъ лицъ какъ авторомъ, такъ и артистами вводитъ въ заблужденіе многихъ зрителей и закрываетъ собою отъ большинства публики неврность картины, написанной большимъ художникомъ. Глядя на этихъ живыхъ людей, публика забываетъ, что это не живое общество, а произвольно выхваченные изъ него и ловко сгруппированные образцы глупости, невжества и бездльничанья. Каждую изъ этихъ фигуръ можно вжив встртить въ нашемъ свтскомъ обществ, какъ и въ любомъ обществ,— чиновничьемъ, купеческомъ, мщанскомъ, лакейскомъ, крестьянскомъ,— можно встртить дураковъ и тунеядцевъ. Но не такими людьми живетъ какое-бы то ни было общество, и не ими характеризуются общественная жизнь и данное время. Это не ‘плоды просвщенія’, а жалкій продуктъ недостаточнаго просвщенія,— врне даже сказать, отсутствія всякаго просвщенія, за каковое иногда принимаютъ вншнюю выучку и шаблонную дрессировку. Сопоставленія и противуположенія въ комедіи представляются намъ также произвольными и весьма странными. Съ одной стороны — коллекція глупыхъ ‘господъ’, съ другой — дикіе мужики, а между ними умная и здраворазсуждающая дворня. Выводъ можетъ получиться ни съ чмъ несообразный: ex culina lux!… Наше время и наше общество не тмъ плохи, что богатые ‘господа’ много дятъ, что есть между ними люди ничего не длающіе и забавляющіеся — кто спиритизмомъ, кто живыми картинами, кто собаками и иною пустяковиной. Таккъ въ дйствительности очень немного, и вредъ, ими чинимый, крайне незначителенъ. Пустопорожніе люди всегда были, есть и будутъ во всякомъ обществ, но не они ведутъ общество, не они даютъ ему тонъ и окраску, не они вліяютъ на общій строй жизни своего времени. Глядя на экземпляры, выведенные въ комедіи гр. Толстаго, невольно приходитъ въ голову мысль: какъ хорошо, что эти безобидные дураки чудятъ про себя и никому не мшаетъ жить на бломъ свт!… Не то совсмъ — Фамусовъ, Молчаливъ, Скалозубъ и Загорцкій, совсмъ не то — и т, кто ихъ смнили въ наше время,— ‘уважать кого должны мы на безлюдьи’, кто ‘наши строгіе цнители и судьи’, кричащіе и теперь: ‘разбой! пожаръ!’ прославляющіе ‘мечтателемъ опаснымъ’ всякаго, осмливающагося ‘свое сужденіе имть’, несогласное съ тмъ, что они ‘черпаютъ’ изъ своихъ излюбленныхъ газетъ. Не бездльничающіе и не мягкотлые глупцы должны быть предметомъ обученія современной сатиры, а ныншніе дльцы, для которыхъ не существуетъ ни души, ни совсти, ни стыда, ни даже страха передъ Богомъ и людьми. Дураки комедіи гр. Толстаго незлобны и вполн безвредны, и даже не смшны уже потому, что въ отдльности каждая изъ этихъ фигуръ давнымъ-давно всмъ знакома и много разъ появлялась на всхъ сценахъ, русскихъ и иностранныхъ, въ комедіяхъ и въ водевиляхъ, въ фарсахъ и въ опереткахъ. Новую же группировку ихъ въ произведеніи знаменитаго писателя нельзя признать удачною, такъ какъ въ пьес нтъ никакой фабулы и нтъ ничего, могущаго возбудить интересъ зрителей. Нельзя же, въ самомъ дл, интересоваться тмъ, удадутся или не удадутся плутни субретки, взятой на-прокатъ съ французской сцены. Если же кто и заинтересуется, по юности лтъ или по малой развитости погаманія, то выйдетъ не хорошо: симпатіи малосмысленныхъ подростковъ и недоростковъ,— весьма правдоподобно,— окажутся на сторон мошенничающей дворни, и пожеланія направятся на то, чтобы плутня удалась. Не этого, конечно, желалъ проповдникъ возвышенной нравственности. А выходитъ такъ, что глупыхъ ‘господъ’ обмануть можно и немножко обобрать полезно, когда ихъ дворн и мужикамъ это выгодно.

Въ театр Корша были поставлены дв новыя пьесы, выходящія до уровня обычнаго репертуара этой сцены: Братья Одоевы, 5-ти актная комедія А. Ф. едотова, и Уголокъ Москвы, ‘комедія-жанръ’ въ 4-хъ дйствіяхъ Влад. Александрова. Насъ заинтересовало, что должно ознaчать наименованіе ‘комедія-жанръ’, и мы отправились смотрть произведеніе г. Александрова. Посмотрли и пришли къ тому заключенію, что это ровно ничего не означаетъ: Уголокъ Москвы — комедія, какъ комедія, не хуже и не лучше многихъ дюжинъ другихъ пьесъ ныншняго репертуара, но лучше, пожалуй, другихъ сочиненій того же автора, каковы Въ неравной борьб, Въ сел Знаменскомъ… Никакого тутъ нтъ ‘жанра’, если не считать за ‘жанръ’ выведеніе на сцену хора цыганъ, настоящихъ ‘стрльнинскихъ цыганъ, подъ управленіемъ г. Христофора Шишкова’, какъ напечатано на афиш. Эти цыгане, ни къ селу, ни къ городу, втиснуты въ пьесу, они поютъ, вопятъ, гикаютъ, пляшутъ и только замедляютъ ходъ пьесы. Если въ этомъ состоитъ ‘жанръ’, то — надо отдать ему справедливость — это ‘жанръ’ никуда негодный, и хорошо сдлаютъ гг. Александровъ и Коршъ, если оставятъ ‘стрльнинскихъ цыганъ’ на ихъ обычномъ мст увеселять постителей Стрльны. Съ такими ‘жанрами’ можно дойти и до ‘яровскихъ русскихъ хоровъ’, и до ‘венгерскихъ хоровъ’, и Богъ знаетъ, наконецъ, до чего. Никакого ‘уголка Москвы’ авторъ намъ не показалъ, ничего характерно-‘московскаго’ въ его пьес нтъ, то же самое могло бы происходить въ лимбомъ город, не только русскомъ, но и чужестранномъ. Дло въ томъ, что вокругъ купеческой вдовы-милліонерши Крупчаниновой (г-жа Журавлева) толкутся разные прихлебатели и искатели, алчущіе — кто урвать кусочекъ, кто сцапать и вс капиталы, женившись на скучающей вдовушк. А богатая купчиха не хочетъ связывать себя замужствомъ, она, не стсняясь, заявляетъ: ‘Если полюблю, то замужъ, все-таки, не пойду, а возьму любимаго человка себ въ любовники’… И на это охотниковъ нашлось бы не мало, но вдова, на свою бду, влюбилась въ проходимца особой марки, электоральнаго, втораго Кречинскаго,— въ нкоего Дробовскаго (г. Людвиговъ), при которомъ состоитъ своего рода Расплюевъ — дисконтеръ Соборскій (г. Сашинъ). Ерупчанинова совсмъ ошалла отъ любви, прізжаетъ къ Дробовскому на квартиру брать его ‘въ любовники’. А Дробовскій на это не согласенъ, у него своя программа — стать мужемъ привлекательной купчихи и властнымъ распорядителемъ ея милліоновъ. Дробовскій ‘усталъ’ жить,— т.-е. не жить собственно, пожить-то всласть ему очень хочется,— но ‘усталъ’ онъ жить ‘воровскимъ обычаемъ’ и желаетъ теперь, одержавши блистательную побду, почить на лаврахъ. Все бы это ничего, одно немного нескладно выходитъ у г. Александрова: его герой, ни съ того, ни съ сего, влюбляется въ Крупчанинову и разводитъ сантиментальности, которыя ему вовсе не къ липу, де по характеру и подрываютъ весь смыслъ этой, хотя и не оригинальной, но довольно крупной и интересной фигуры. Въ конц пьесы раскрывается, что этотъ Дробовскій — ‘не то, за что онъ себя выдаетъ’, что онъ не разъ судился, былъ осужденъ и лишенъ правъ состоянія. Онъ пытается успокоить Крупчанинову тмъ, что ‘съ ея богатствомъ все это забудется’, заживутъ они восхитительно. При напоминаніи о милліонахъ Крупчанинова приходитъ въ негодованіе и прогоняетъ Дробовскаго: этимъ острожнымъ казусомъ, вмст съ влюбленностью героя, дло окончательно спутывается, такъ какъ суть дла совсмъ не въ томъ, сидлъ ли въ острог и осужденъ ли судомъ новый Кречинскій. Такая развязка совершенно случайна и слишкомъ анекдотична. Управляющій Крупчаниновой, влюбленный въ нее техникъ Желзновъ (г. Яковлевъ I), является съ своими разоблаченіями настоящимъ deue ex machina и не заканчиваетъ пьесу, а просто уничтожаетъ ее, отнимаетъ у нея тотъ малюсенькій смыслъ, который она имла бы безъ такого финала. Смыслъ хе ея, несомннно, очень малый, ибо кому же не извстно, что богатыя вдовы всегда окружены толпою прихлебателей и искателей всяческой поживы. Кому не извстно также, что вс такіе искатели — боле или мене прохвосты и проходимцы, способные довести богатую женщину до отчаянія, до положенія ‘бдной милліонерши’, не врящей никому и ничему. Въ такомъ положеніи есть своего рода драматизмъ, довольно врно опредленный въ комедіи П. Д. Боборыкина Съ бою. Но для того, чтобы драматизмъ въ этомъ случа былъ ясенъ, нельзя выводить какихъ-то бглыхъ ссыльныхъ, пускающихся, къ тому же, въ сантиментальности и элегическія изліянія. Въ комедіи г. Александрова вс лица шаблонны, неоригинальны, являются на сцену прямо съ готовыми ярлыками, къ которымъ дальнйшій ходъ пьесы, посл перваго дйствія, ровно ничего не прибавляетъ. Въ послдующихъ трехъ актахъ развиваются не характеры и даже не взаимныя ихъ отношенія, а раздлывается въ лицахъ анекдотъ о попавшей въ просакъ купеческой вдов. Пьеса разыграна стройно и гладко. Г. Людвиговъ очень хорошо справился съ ролью Дробовскаго, и уже не его вина, если придуманный для него авторомъ элегическій вздоръ вызываетъ улыбки. Г. Свтловъ прекрасно изобразилъ художника, не дающаго никому спуску, а г. Сашинъ былъ даже мстами типиченъ въ роли ростовщика. Есть еще въ пьес роль купчихи, любительницы скачекъ и тотализатора, говорящей какимъ-то невозможнымъ жокейскимъ жаргономъ, производящимъ на зрителей крайне непріятное впечатлніе грубо сдланной каррикатуры. Только благодаря живой и беззаботно-естественной игр г-жи Мартыновой этотъ плохой шаржъ не вызывалъ протестовъ публики.

Пяти-актная комедія г. едотова, Братья Одоевы, вызвала нкоторые толки еще до появленія ея на сцен. Заране извстно было и, кажется, въ газетахъ о томъ сообщалось, что эта пьеса предназначается для бенифиса г-жи Никулиной въ Маломъ театр. Во всякомъ случа, уважаемая бенефиціантка разсчитывала на эту пьесу. И вдругъ съ комедіей произошелъ казусъ: недавно учрежденный литературно-театральный московскій комитетъ нашелъ эту пьесу непригодною для казенной сцены. Противъ того, что комедія г. едотова забракована, мы ничего, по существу, возразить не можемъ, какъ не стали бы возражать, если бы такъ же точно было поступлено со многими пьесами, разыгрываемыми за послдніе годы на сцен Малаго театра. Очень ужь неразборчиво принимались он до сихъ поръ къ постановк, и давно слдовало очистить репертуаръ нашей первоклассной сцены отъ всякой загромоздившей его дряни. Во тутъ возникаютъ два тсно между собою переплетающихся соображенія: если изъять изъ репертуара вс неудовлетворительныя пьесы, примняя къ ихъ оцнк ту мрку, по которой забракована комедія г. едотова, то придется выкинуть въ отбросъ значительное большинство даваемыхъ нын пьесъ, и театръ рискуетъ остаться совсмъ безъ репертуара, если же новую оцнку комитетскую примнять только ко вновь предлагаемымъ пьесамъ, съ неуклонною послдовательностью, не касаясь прежде принятыхъ пьесъ, то останутся не только вс неудовлетворительныя вещи, но и вся старая дрянь, которую придется поневол давать, несмотря на полную ея негодность, за неимніемъ ничего новаго. Слишкомъ прихотливый литературно-театральный комитетъ можетъ очутиться въ положеніи ‘разборчивой невсты’. Казенный театръ, конечно, не антреприза, и существуетъ онъ не на сборы съ публики. Но, тмъ не мене, онъ существуетъ дли публики, а публика избалована новинками, и очень легко можетъ статься, что публика не пойдетъ смотрть старыя пьесы, хотя бы и хорошія, но давно всмъ извстныя. До сихъ поръ, т.-е. въ теченіе трехъ мсяцевъ, комитетъ забраковалъ, какъ мы слышали, около тридцати пьесъ и принялъ одну комедійку одно-актную. Таковы слухи, достоврно же никто, кром четырехъ членовъ комитета, ничего не знаетъ. Разговоры возбудила только пьеса г. едотова, да и то не сама по себ, а въ связи съ бенефисомъ г-жи Никулиной. Мы думаемъ, что, прежде всхъ, для самого комитета было бы хорошо и лучше было бы для авторовъ пьесъ, для критики и для публики, если бы дятельность комитета не оставалась въ неизвстности, а была бы открытою, для всхъ вдомою, не сухо канцелярскою, но живою и плодотворною. Таковою же она можетъ стать лишь въ томъ случа, если литературно-театральный комитетъ, облеченный совершенно диктаторскою властью, сочтетъ нужнымъ опубликовать вс свои протоколы относительно каждой разсмотрнной имъ пьесы, со всми мотивами, обусловившими принятіе или непринятіе пьесы. Этимъ отнюдь не умалится достоинство новаго учрежденія, а, наоборотъ, возвысится его значеніе, возростетъ до той, именно, степени, на которой и надлежитъ быть тріумвирату, состоящему изъ трехъ профессоровъ университета, признанныхъ знатоковъ литературы и театра. Ихъ авторитетныя ршенія, ясно и точно обоснованныя, послужатъ поучительными указаніями драматургамъ и критикъ, изъ такихъ гласно и ex cathedra высказанныхъ положеній-воздадутся общія, научно-опредленныя мрки для оцнки драматическихъ произведеній. И, кром того, что не мене важно, такая для всхъ полезная гласность поведетъ къ подержанію должнаго уваженія въ новому учрежденію и къ предупрежденію всякихъ толковъ о произвольности его безапелляціонныхъ ршеній. Мы прямо находимъ несовмстными съ достоинствомъ литературно-театральнаго комитета и лицъ, его составляющихъ, краткія резолюціи: ‘не годится’, и канцелярскую тайну или, что почти одно и то же, сообщеніе только автору, почему его сочиненіе не одобрено. Т мотивы, по которымъ (какъ намъ передавали) забракована комедія Братья Одоевы, представляются намъ недостаточными. А почему мы ихъ считаемъ недостаточными, о томъ мы вынуждены молчать, ибо не знаемъ, точно ли они намъ переданы, вс ли они передъ нами высказаны и могутъ ли они подлежать оглашенію въ печати, если бы даже и были удостоврены документально. Мы думаетъ, что, при извстной и желательной строгости въ выбор пьесъ для Малаго театра, при той строгости, какой досел не было, комедію эту слдовало признать неудобною по соображеніямъ весьма отличнымъ отъ тхъ, которыя выдаются за основанія, выраженныя литературно-театральнымъ комитетомъ. Мы находимъ, что ни содержаніе комедіи, ни значеніе ея и выведенныхъ въ ней лицъ не соотвтствуютъ ея размрамъ. Для пяти-актной комедіи оба брата Одоевы слишкомъ мелки, добродтельный Николай (г. Вязовскій) какъ-то ужь черезъ-чуръ наивно добродтеленъ и такъ всему удивляется, точно онъ не черезъ три или четыре года пріхалъ въ Москву изъ провинціи, а вернулся въ столицу посл сорока лтъ пустынножительства въ иваид. Александръ Одоевъ (г. Ильинскій), долженствующій изобразить новый столичный типъ ‘вивёра’, представляетъ собою, въ сущности, самаго зауряднаго и ничуть не новаго благополучнаго пошляка. Онъ измняетъ жен (г-жа Журавлева) ради щеголеватой вдовушки Денисовой (г-жа Глама-Мещерская), разстается съ добродтельною супругой и устраивается на сожительство съ дамой сердца, потомъ, узнавши, что за его женой ухаживаетъ такой же, какъ онъ, пошлякъ Грушнецкій (г. Людвиговъ), Одоецъ 2-й влюбляется въ жену, измняетъ вдов, ради законной супруги, выгоняетъ изъ ея квартиры Грушнецкаго, обозвавши его оскорбительными словами, и хочетъ опять водворить жену на ея прежнее мсто. Но отъ хотнія до исполненія еще далеко, надо предварительно отдлаться отъ ‘компрометированной имъ въ конецъ Денисовой и какъ-нибудь покончить ссору съ бывшимъ пріятелемъ. Въ четвертомъ акт Грушнецкій, ухаживавшій одновременно за Одоевой и Денисовой, сообщаетъ ей о примиреніи супруговъ, а когда является Одоевъ, доводитъ его до необходимости дуэли. По уход Одоева, Грушнецкій длаетъ предложеніе Денисовой и получаетъ ея согласіе сдлаться его женой. Признаемся, для насъ осталось не совсмъ яснымъ, для чего понадобилось этому господину жениться такъ скоропалительно на покинутой любовниц Одоева. Въ пятомъ акт любящая супруга и добродтельный братецъ въ волненіи ожидаютъ исхода дуэли между Одоевымъ и Грушнецкимъ. Оказывается, что дуэли не было, помшала кмъ-то извщенная о ней полиція. Грушнецкій вслухъ выразилъ подозрніе, что Одоевъ струсилъ и сообщилъ полиціи. Оба Одоевы въ отчаяніи, меньшой Одоевъ намревается даже застрлиться, старшій — хочетъ вызвать еще разъ на дуэль Грушнецкаго. Мы еще разъ недоумваемъ, изъ-за чего они такъ расходились, мы понять не можемъ, почему Одоевъ, сознавая свою правоту, не сказалъ противнику, что и онъ, Грушнецкій, могъ извстить полицію. Оскорбленъ былъ словами и даже дйствіемъ Грушнецкій, и ухь если кому сокрушаться о несостоявшейся дуэли и добиваться удовлетворенія, такъ ему, Грушнецкому, оставшемуся при пощечин, а никакъ не Одоеву изъ-за того, что Грушнецкій счелъ себя удовлетвореннымъ, сказавши глупость и гадость. Дло разъясняется съ приходомъ Денисовой, объявляющей, что она предупредила полицію изъ любви… къ которому изъ двухъ?— хотли бы мы спросить. Тутъ хе ликвидируется всякая мелочишка съ взаимными подарками и одолженіями бывшихъ любовниковъ и чувствуется восходъ новаго медоваго мсяца супруговъ Одоевыхъ. Все это сдлано искусно, написано литературно и очень сценично. Но вотъ вопросъ: для чего все это написано? Какую плодотворную мысль,— ну, хотя бы маленькую, крохотную,— вынесетъ зритель, ознакомившись съ братьями Одоевыми и ихъ приключеніями? Въ дйствительности все это возможно, только — что же въ этомъ поучительнаго для того, чтобъ излагать это въ лицахъ, со сцены, да еще въ пяти дйствіяхъ? Для насъ понятенъ былъ бы, пожалуй, столь громоздкій трудъ автора, если бы въ лиц Александра Одоева былъ данъ типическій представитель fin de si&egrave,cle русскаго общества, а не такой… пустопорожній обыватель, не стоящій ни въ какой связи ни съ опредленнымъ временемъ, ни съ какимъ-либо обществомъ или сословіемъ. Такой герой и дв его дамы, и его пріятели, и приключенія ихъ могли бы быть пригодны для водевиля, для небольшой забавной комедіи, но ужь никакъ не для пяти-этажнаго драматическаго сооруженія.

Ан.

‘Русская Мысль’, кн.I, 1892

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО

Читайте также: