Современное искусство, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Малый театръ: Сестры Саморуковы, драматическій этюдъ въ 3-хъ картинахъ, Старая сказка, ком. въ 4-хъ дйствіяхъ П. П. Гндича, Симфонія, ком. въ 5-и дйствіяхъ Модеста Чайковскаго.

Свтозарный Фебъ внялъ нашимъ мольбамъ и укротилъ жестокость драматурговъ. Ножи и пистолеты покоятся въ бутафорскомъ шкафу на сцен никто смертоубійствъ не совершаетъ, никто отъ яда не корчится, и публика выходитъ изъ театра въ самомъ мирномъ настроена Мы говоримъ, разумется, о новыхъ пьесахъ, и насъ это тмъ боле радуетъ, что въ трехъ новыхъ пьесахъ совершенно отъ авторовъ зависло, по ихъ личному усмотрнію, разстрлять или инымъ образомъ прикончить героинь и героевъ. Господа драматурги ихъ пощадили, и прекрасно сдлали. Сколько намъ извстно, такъ же благодушно намреваются поступятъ и наши присяжные драматурги: іт. Боборыкинъ, едотовъ, Невжинъ, Немировичъ-Данченко, Ладыженскій, не знаемъ только, какъ распорядится г. Шпажинскій. Одинъ г. Буренинъ убьетъ до смерти Агриппину, этой впрочемъ, туда и дорога, ее намъ не жалко. Князь Сумбатовъ представятъ намъ даже самого царя Ивана Грознаго безъ кровопролитія, а въ тотъ, что царица Анастасія скончалась преждевременно, кн. Сумбатовъ не виноватъ,— на то была воля Божія. Мы не беремся ршить, въ чемъ кроется причина столь общаго благодушія авторовъ, и склонны думать, что сердц ихъ умягчились подъ вліяніемъ необыкновеннаго благорастворенія воздуха ныншнимъ чудеснымъ лтомъ, оказавшимся не ‘каррикатурой южиныхъ зимъ’, а нкоторымъ подобіемъ южной весны. Нельзя же предположить, въ самомъ дл, будто столь опытные драматурги сразу и теперь только сообразили, что ихъ ‘убійственныя’ драмы въ огромномъ большинств случаевъ воспроизводили не настоящую жизнь, а лишь уголовщину или неистовства умопомшанныхъ. Конечно, изображать на сцен дйствительную жизнь во всей точности, съ такъ называемою документальною правдивостью, есть тоже дло неподходящее и всегда очень рискованное, а глявнымъ доказательствомъ справедливости нашего мннія служатъ новыя комедіи: Сестры Саморуковы и Старая сказка. Мало ли не бываетъ въ жизни и какъ происходитъ въ дйствительности, никогда, однако же, не слдуетъ вытаскивать на сцену всякую житейскую дрянь и передлывать въ комедію всякіе ‘скверные анекдоты’. ‘Ужь сколько разъ твердили міру’, ‘да только все не впрокъ’, что всякое литературное и сценическое произведеніе должно въ основ своей содержать идею, мысль, ясную, опредленную, честную, ведущую къ сознанію, что добро превосходне зла. Дло совсмъ не въ томъ, чтобы добродтель непремнно торжествовала и была награждаема, а порокъ былъ бы наказанъ такъ же наглядно, какъ наказываютъ неблаговоспитанныхъ кошекъ. Объ этомъ мы уже не разъ говорили и не перестанемъ повторять, что задача всякаго художественнаго произведенія въ томъ заключается, чтобы авторъ удержалъ вс симпатіи публики на сторон добра и правды и возбудилъ бы негодованіе противъ зла и несправедливости. Добрые могутъ страдать и хорошіе гибнуть, дурные могутъ торжествовать, въ дйствительной жизни нердко бываетъ такъ, и въ нкоторыхъ случаяхъ было бы ни къ чему непригодною фальшью представлять дло въ извращенномъ вид, ради какихъ бы то ни было цлей. Да это ни къ чему бы и не привело, ибо фальшь и натяжки всегда скажутся и въ сознаніи публики отзовутся впечатлніями, неблагопріятными для предположенной цли. Но безусловно необходимо обратить все сочувствіе читателей или зрителей къ страдающимъ или гибнущимъ и сдлать самое видимое торжество зла непривлекательнымъ, возмутительнымъ, гадкимъ. Вся задача въ томъ, чтобы зритель, выходя изъ театра, сказалъ бы себ: ‘такъ страдать и даже гибнуть — хорошо, а такого дряннаго благополучія я никому не пожелаю’. За то никуда не годится произведеніе, могущее въ комъ-нибудь вызвать обратныя чувства или оставить зрителя совершенно равнодушнымъ къ добру и злу, къ хорошимъ людямъ и къ дурнымъ.

Авторъ ‘драматическаго этюда’ Сестры Саморуковы задался, несомннно, доброю мыслью — показать дурныя послдствія развода и вторичнаго брака, по расторженіи перваго супружества. Для этого онъ взялъслдующую фабулу: старшая изъ двухъ сестеръ Саморуковыхъ, Елизавета Николаевна (г-жа Ермолова), была замужемъ за какимъ-то ‘колоссальнымъ чиновникомъ’, очень скучнымъ господиномъ. На сцен онъ не появляется, разсказы же о немъ напомнили намъ почему-то мужа Анны Карениной. Подобно этой героин романа, Елизавета Николаевна увлеклась офицеромъ Водоленскимъ (г. Южинъ), бросила мужа и единственнаго сына и произвела настоящій скандалъ въ ‘большомъ свт’. Товарищи по полку ‘заставили’ Водоленскаго выхлопотать разводъ и жениться на опозоренной имъ женщин. И она не только согласилась стать женою господина, котораго ‘заставляютъ’ жениться, но, по его требованію, общала, ему никогда не видаться съ единственнымъ сыномъ, совсмъ ‘забыть’ объ его существованіи. Это сразу, съ начала перваго дйствія, отвращаетъ наши симпатіи отъ героини пьесы. Была она дурною женой, потомъ оказалась дрянною женщиной и негодною матерью, способною отречься отъ роднаго сына изъ-за любви къ дрянному гвардейцу или изъ желанія пооблить сколько можно свою репутацію,— намъ это, въ сущности, безразлично. Въ нашихъ глазахъ она и Водоленскій стоятъ другъ друга, мы знаемъ, что такой бракъ не можетъ быть счастливымъ, для насъ драма, если была таковая, покончена до начала пьесы, и авторъ показываетъ намъ лишь практическія послдствія той внутренней борьбы героини, въ которой дурныя побужденія одержали верхъ надъ добрыми. Все вышеизложенное разсказываетъ гостящій въ деревн у Водоленскихъ Бирючевъ (г. Горевъ) родственниц Саморуковыхъ, вдов Надменцевой (г-жа Яблочкина), и, вообще, все, составляющее сущность пьесы, намъ разсказываютъ. Изъ такихъ повствованій мы узнаемъ, что жена Водоленскаго сдержала только полови) общанія, т.-е. не видится съ сыномъ, живущимъ у отца въ блзкомъ отъ нихъ сосдств, но ‘забыть’ сына не можетъ и украдкой отъ мужа смотритъ на его портретъ. Намъ разсказываютъ, что ея незамужняя сестра Мисси (г-жа Лешковская), тоже потихоньку отъ всхъ, видается съ первымъ мужемъ Елизаветы Николаевны, переписывается съ нимъ и узнаетъ, что ребенокъ опасно болнъ. Все это она скрываетъ даже отъ замужней сестры, и та, лишь благодаря случайности, узнаетъ о болзни сына. Сестры собираются ночью, крадучись, хать къ больному и видятъ, какъ Водоленскій пробирается въ комнату баронессы Гюло (г-жа Уманецъ-Райская), какой-то авантюристки, гостящей у Водоленскихъ. На утро получается извстіе, что ребенокъ умеръ. Водоленская выгоняетъ изъ дому баронессу Гюло. Водоленскій узжаетъ съ этою баронессой за гранту. Надменцева предлагаетъ покинутой жен искать утшенія въ какой-то особенной великосвтской религіи, очень похожей на сектантство, и куда-то увозитъ съ собою доведенную до отчаянія Елизавету Николаевну. Бирючевъ идетъ наверхъ по лстниц, останавливается на пятой или шестой ступеньк и оттуда длаетъ предложеніе меньшей Саморуковой. Миссъ соглашается выйти за него замужъ, и на этомъ заканчивается ‘драматическій этюдъ’. Для чего намъ все это показывали и разсказывали? Нао’ нисколько не интересуетъ ни разсказанное прошлое этихъ людей, ни то. что съ ними произойдетъ въ будущемъ. Мы, къ тому же, глубоко убждены, что ничего ровно не произойдетъ. Водоленскій пожуируетъ въ чужихъ краяхъ съ баронессой, потокъ онъ ее бросить или она его, и каждый отправится жуировать дальше,— она съ другимъ франтомъ, онъ — съ другою франтессой, и оба будутъ жить припваючи. Ничего лучшаго они и не желаютъ. Стало быть, за все ихъ негодяйство они получаютъ исполненіе желаній, то-есть счастье въ той мр, въ какой оно доступно ихъ сознанію. Икъ можно позавидовать, и насъ нисколько не удивитъ, если кто-нибудь, прослушавши такую исторію, скажетъ самъ себ втихонолку. ‘И пречудесное это дло. А то поди тутъ, бейся изъ за какихъ-то добродтелей. Только бока намнутъ. То ли дло — фьить! и — гуляй въ свои удовольствіе съ баронессами!’ Несчастія Водоленской не возбуждаютъ въ насъ ни малйшаго сочувствія, мы остаемся непоколюбимо равнодушными даже къ горю матери о смерти единственнаго ребенка. И происходитъ это отъ того, что ея горе на нашихъ пазахъ смшивается и перепутывается съ огорченіемъ объ измн дряннйшаго изъ людей. Любовь къ такому человку роняетъ въ нашемъ мнніи женщину, ея супружескія огорченія предоставляются намъ какими-то низменными и противными и настолько сливаются съ горемъ матери, что заслоняютъ его, такъ сказать, растворяютъ въ своей мелочности. Все это покрывается, съ одной стороны, заслуженностью несчастій, съ другой — увренностью въ томъ, что подъ вліяніемъ шутовки Надменцевой эта дама очень скоро успокоится и возблагодушествуетъ на лон гранъ-монднаго пьетизма. къ тому же, выходитъ какъ-то такъ, что никто изъ зрителей не относится серьезно къ извстіямъ о болзни и о смерти ребенка, всмъ, кого мы ни спрашивали, представляется почему-то, что это ‘не взаправду, а нарочно’. Безучастными остаемся мы и къ судьб сосватавшихся на лстниц Бирючева и Мисси. Пусть себ женятся, намъ это все равно. Люди они, можетъ быть, недурные, только сроватые какіе-то, должно быть, деревянные, иначе не стали бы они такъ спокойно свататься въ то время, какъ здсь только что разрушилась семья,— какая она ни-на есть,— а тамъ, за нсколько верстъ, еще не успли положить на столъ трупъ несчастнаго ребенка. Нечего сказать, нашли удобную минуту обниматься и цловаться! На нихъ смотрть противно…

Дирекція щегольнула постановкой, первоклассные артисты приложили вс свои силы, но изъ ничего даже и они не могли ничего сдлать, и растолковывать о томъ, кто игралъ ‘такъ’ и кто ‘не такъ’, мы считаемъ совершенно лишнимъ. Величайшій артистъ не въ состояніи сдлать пустаго мста содержательнымъ, взволновать и растрогать публику неинтересующими ее разговорами и дяніями несимпатичныхъ ей людей.

Комедія г. Гндича, Старая сказка, шла года три назадъ въ Петербург, на сцен Александринскаго театра. Если сдлать изъ этой пьесы логическій выводъ и формулировать его простыми словами, то выйдетъ нчто неправдоподобное и возмутительное. Несложная фабула комедіи состоитъ вотъ въ чемъ: Нина Алексевна (г-жа Лешковская), жена Рахманова (г. Горевъ), ‘редактора большаго повременнаго изданія’, сдлалась любовницей пріятеля мужа, доктора Алымова (г. Южинъ). Мы не говоримъ: влюбилась въ Алымова или полюбила Алымова, потому что этого изъ дла не явствуетъ и со стороны этой барыньки ничмъ не выражается. Она, повидимому, очень довольна своею судьбой и благодушнымъ мужемъ, не замчающимъ ничего въ теченіе цлаго полугода. Доктору Алымову — и тому, наконецъ, стали противными такія отношенія къ чужой жен, и онъ сообразилъ, наконецъ, насколько гадокъ такой ‘тройственный’ союзъ. къ тому же, мужъ получилъ анонимное письмо, сообщающее ему объ измн жены, и показалъ его пріятелю-доктору. Алымовъ постарался успокоить Рахманова, а, оставшись наедин съ его женой, предложилъ ей открыть все мужу и уговорить его на разводъ. Рахмановой это не нравится, она предпочитаетъ жить одновременно съ мужемъ и съ любовниковъ. Аллюи настоялъ, однако, на своемъ И сказалъ мужу правду. Мужъ понылъ нкоторое время, потомъ согласился на просьбу жены ‘пожить съ нею’ еще до осени, а тогда уже передать ее въ исключительное владніе доктора. Объясненіе это происходитъ въ супружеской спальн, передъ отходомъ ко сну. Согласившись жить еще нсколько мсяцевъ въ одномъ дон, Paxuновъ направляется къ двери. ‘Куда же ты?’—удивленно спрашиваетъ эта милая дама.— ‘Туда, къ себ въ кабинетъ. Усну на диван…’ — жалобно ноетъ Рахмановъ и уходитъ. Супружескій вопросъ Нины Александровны просто ошеломилъ васъ своею невроятностью. Въ первую минуту и подумали, что ослышались. Но нтъ, авторъ на самомъ дл и безъ всякой надобности заставилъ свою героиню сказать и эту мерзость. Въ третьемъ дйствіи Рахманова, продолжая жить въ дом мужа и, быть можетъ, умиляться, что онъ предпочитаетъ неудобный диванъ покойному супружеской) ложу, усердно посщаетъ Алымова на его дач, обсуждаетъ съ адвокатомъ подробности дла о развод, поругивается съ любовникомъ, потомъ цлуется, потомъ… потомъ ложится съ нимъ на кушетку при отворенныхъ окнахъ и дверяхъ, въ которыя только что входили посторонніе люди пришли съ улицы. Что потомъ произошло — мы не видали. Режиссеръ распорядился опустить занавсъ. Въ послднемъ дйствіи Рахмановъ собирается узжать за границу, предоставляя жен свободу выходить замужъ за Алымова. Она, какъ подобаетъ доброй супруг, заботливо снаряжаетъ мужа въ путь, укладываетъ его вещи въ чемоданъ. Ей жалко отпускать такого мужа къ чужедальнюю сторону, къ тому же, докторъ ей разонравился за лто, надолъ, и она убдилась, очевидно, что докторъ Алымовъ будетъ мене покладистымъ сожителемъ, чмъ ‘редакторъ большаго повременнаго изданія’ Поэтому доктора она прогоняетъ, редактора оставляетъ и въ его объятіяхъ вкушаетъ на диван возвратъ семейнаго счастья, слегка нарушеннаго ея маленькою неврностью. Старая сказка на этомъ кончилась и, ‘какъ съ гуся вода’, ни на комъ слдовъ не оставила. Преудивительная ‘сказка»Что же, однако, хотлъ ею сказать и доказать авторъ? Одно изъ двухъ, либо онъ сказалъ не то, что хотлъ,— тогда это очень плохо, надо было сначала подумать и потомъ говорить, либо онъ сказалъ свою ‘сказку’ обдумавши,— тогда это еще хуже, вышла гадость. Такъ или иначе, это все равно — ‘скверный анекдотъ’, грязная исторія, возможная въ дйствительности, но непригодная для повствованія, а тмъ боле для сцены. Мы понимаемъ осмяннаго и опозореннаго Жоржа Дандена, только, вдь, Жоржъ Данденъ наказанъ за то, что залзъ ‘не въ свои сани’ и жестоко чувствуетъ постигшую его кару, и никому ‘неповадно’ лзть въ знать слдамъ Жоржа Дандена. А тутъ что же такое? ‘Редакторъ’, наименіе, впрочемъ, виновный изъ троихъ, потерплъ нкоторыя непріятности и а удобства, но онъ, по всей видимости, зла не помнитъ, за всякою малость’ не гоняется и вполн утшится, перебравшись съ дивана кабинета обратно въ показанное ему закономъ покойное мсто. Не брезгливъ этотъ ‘редакторъ’, какъ разъ подъ пару своей супруг. Докторъ — тоже не изъ привередливыхъ — не замедлитъ утшиться, такъ какъ утшительница уже являлась къ нему на дачу въ лиц богатой дамы Крамской (г-жа Верещагина). Жена редактора и огорченій никакихъ не претерпла, кром разв надодливыхъ разговоровъ изъ-за такого пустяка, который изъ игривой ‘сказки’ чуть не раздули въ семейную исторію, совершенно помимо ея желанія. Она такъ восхитительно провела полгода, что лучшаго и не желаетъ, и уже, конечно, впредь будетъ умне, приметъ свои мры къ тому, чтобъ ея экскурсіи ‘на островъ Любви’ не отрывали ‘редактора’ ни отъ его литературныхъ занятій, ни отъ его супружескихъ обязанностей. Вотъ какую поучительную ‘сказку’ написалъ г. Гндичъ.

Кром трехъ главныхъ дйствующихъ лицъ, въ комедіи занимаютъ видныя мста Багряницына, мать Рахмановой (г жа Медвдева), полковникъ Штейнъ (г. Правдивъ), его жена (г-жа Никулина) и присяжный повренный Веретенниковъ (г. Ленскій). Вс эти лица ни капельки не возмущены поведеніемъ Рахмановой и съ замчательнымъ единомысліемъ находятъ, что для разлуки супруговъ нтъ достаточныхъ поводовъ, разъ жена прогнала любовника и ничего не иметъ противъ возстановленія полетвшаго ‘кувыркомъ’ ‘семейнаго очага’. Мамаша особенно неодобрительно отзывается о такихъ ‘легкомысленныхъ’ и ‘негодныхъ’ женахъ, которыя покидаютъ свои ‘очаги’ и дутъ учиться ‘какимъ-то’ наукамъ, весьма презираемымъ всмъ этимъ обществомъ. Толи дло ‘очагъ’! Великое это дло — ‘очагъ’! А что около него погрется одинъ-другой пріятель мужа, такъ, вдь, отъ того ‘очага’ не убудетъ… Намъ сдается, что это не ‘старая’, а какая-то ‘новая сказка’, сложенная ради охраненія ‘очаговъ’, хотя бы и загаженныхъ, и ради демонстраціи того, какъ благополучно можно устроиться у подобнаго ‘очага’. Вс симпатія автора на сторон Багряницыной, она — Стародумъ пьесы, ея устами сама житейская мудрость глаголетъ, а глаголетъ она вотъ то самое, что мы только что передали,— своими словами, разумется. Поучительно, нечего сказать!

За to пятиактная комедія г. Чайковскаго Симфонія проникнута самою чистою моралью. Меня лично она растрогала до глубины души, воскресивши передо мною съ необычайною яркостью воспоминанія счастливаго, наивнаго дтства съ нравственными сентенціями въ прописяхъ, съ книжками Армана Беркена, съ дтскими театрами и комедійкани, которыя для насъ сочиняла гувернантка-швейцарка. Какъ хороши он были, эти комедійки, какъ увлекательны! Въ одной изъ нихъ порочная двочка Эленъ позвала добраго мальчика, сидвшаго за книжкой и прилежно учившаго урокъ, Базиля, потихоньку отъ старшихъ пробраться въ садъ и нарвать яблокъ. Хорошая двочка, Милли, уговаривала Базиля не длать этого. Но Базиль увлекся и, съ помощью Эленъ, ползъ черезъ заборъ. Милли огорчилась и ушла съ книжкой домой. Базиль уже былъ на забор, какъ вдругъ залаяла собака садовника. Базиль испугался, свалился и разорвалъ курточку. Съ Эленъ онъ тотчасъ же поссорился, она упрекала его въ трусости и неловкости, онъ укорялъ ее въ томъ, что она чуть не сдлала его воромъ, и объявилъ, что никогда не станетъ съ ней играть за это. Эленъ разсердилась и сказала, что сама не хочетъ играть съ трусишкой, который ходить воровать яблоки и не уметъ черезъ заборы лазить безъ чужой помощи. Они чуть не подрались, но пришла Милли и помшала имъ. Эленъ ушла, назвавши ихъ глупыми. А добрая Милли посадила Базиля за книжку, стала чинить его курточку и утшила его, сказавши, что ‘mademoiselle’ приготовила уже яблокъ и пастилы и дастъ имъ, какъ только онъ хорошо отвтитъ уроки. ‘Будемъ же скорй учить’,— сказалъ обрадованный Базиль.— ‘Да,— отвтила добрая Милли,— и будемъ всегда прилежныя и честными. Mademoiselle дастъ намъ за это еще и варенья’. Увлекши воспоминаніями дтства, мы разсказали сущность длинной комедіи г. Чуковскаго. Въ ней Вася Ладогинъ (г. Южинъ), молодой музыкантъ, пишетъ какую-то оперу. Онъ талантливый и скромный молодой человкъ, ‘подающій большія надежды’ и уже выдвинувшійся впередъ своею симфоніей. Имъ увлекается знаменитая пвица Елена Протичъ (г-жа Ермолова). Онъ много старше Ладогина, что не мшаетъ молодому композитору влюбиться въ нее безъ ума. Она открываетъ передъ робкимъ юношей блестящія перспективы славы и богатства. Ладогинъ слпо идетъ за нею, но съ первыхъ же шаговъ начинаетъ чувствовать, что попалъ въ очень неудобное положеніе молодаго человка, состоящаго при знаменитой артистк, и на противъ, умудренная опытомъ и потрепанная жизнью, не вритъ и возможность успха безъ громкой рекламы и пускается на всякія штуки для того, чтобы искусственно создать извстность наивному автору симфоніи. Ладогинъ, влюбленный и отуманенный надеждами, которыми обольщаетъ его, покинулъ мать и искренно любящую его молоденькую двушку, Людмилу Соколову (г-жа Панова). Полтора года, проведенные имъ съ Еленой Протичъ въ погон за успхами и славой, привели ихъ обоихъ къ горькимъ разочарованіямъ. Елен надоло возиться ‘съ младенцемъ Васей’, она убдилась, что изъ этого ‘дикаря’ никогда ничего не выйдетъ, и не знаетъ, какъ отъ него отдлаться. И она совершенно нрава тми способами, которые ей казались такими врными и дйствительныя она только губила молодой талантъ. Уразумлъ это и ‘младенецъ’ и рзко порвалъ свою связь съ женщиной, опротиввшей ему своимъ артистическимъ интригантствомъ. Разбитый нравственно и больной физически, онъ вернулся домой къ матери и Людмил. Въ прежней тихой обстановк онъ оплакалъ свои заблужденія, потомъ слъ къ старенькому роялю и принялся дописывать оперу. Поученіе ясно, хотя не ново и дтски-наивно. Но это бы не бда: въ наше время погони за дешевыми успхами безъ разбора средствъ не лишнее, пожалуй, повторить нкоторыя истины изъ забытыхъ прописей. Слишкомъ уже много разводится у насъ не по лтамъ практическихъ ‘младенцевъ’, готовыхъ вцпиться въ какую угодно грязную тряпку, лишь бы она вывезла ихъ хотя на одну ступеньку повыше на общественной лстниц съ наименьшею затратой труда съ ихъ стороны. Идеализмъ слабетъ или,— что немногимъ лучше,— отодвигается къ сторонк, то укрываясь за ‘непротивленіе злу’, то уходя въ дебри самосовершенствованія или мелочной копотни надъ идиллическою пустяковиной. А всякое пройдошество тмъ временемъ забираетъ силу, поднимаетъ голову, побдно гогочетъ и осмиваетъ идеалы. Поневол приходится повторять азбучныя нравоученія и необходимымъ становится повторять и долбить старое хорошее, дабы не стерло его совсмъ съ лица земли новое дрянное. По для того, чтобы подобныя повторенія оказывали желаемое дйствіе, нужно, прежде всего, длать ихъ въ художественной форм, обновляющей ихъ, и отнюдь не въ вид произведеній, способныхъ нагонять скуку и возбуждать улыбку своею наивностью. При всей симпатичности намреній г. Чайковскаго, его комедія гршитъ именно этою стороной: она скучна, какъ научно-сочиненная симфонія, длинна, какъ трактатъ нмецкаго ученаго филистера, и наивна, какъ дтская комедія швейцарской гувернантки. Въ ней слишкомъ много мста дано разсужденіямъ о музык, которыя немузыкантовъ интересовать не могутъ потому, что немузыкантамъ до нихъ дла нтъ, и не занимательны для музыкантовъ потому, что все это имъ давно извстно не хуже г. Чайковскаго. Въ его комедіи есть нсколько сценъ, не имющихъ прямаго отношенія къ ходу событій и только безъ нужды затягивающихъ дйствіе. Введенныя, комизма ради, фигуры старика Григорьева (г. Правдивъ), помощника присяжнаго повреннаго Розенфельда (г. Садовскій) и болтающаго по французски франта Ходыкова (г. Лошивскій) — шаблонны и каррикатурны, немного даже надодливы тмъ, что повторяютъ постоянно одно и то же. Добрый меценатъ Ядринцевъ (г. Рыбаковъ), менторъ Телемака-Васи, безличенъ, какъ сама Минерва, переодтая въ сюртукъ богатаго купца. Къ тойу же, г. Рыбаковъ сдлалъ все, отъ него зависящее, чтобы провалить эту унылую роль. Сама Елена Протичъ представляется фигурою очень блдной и неопредленной, несмотря на превосходную и художественно отдланную въ деталяхъ игру г-жи Ермоловой. Герой комедіи — Ладогинъ — слишкомъ ‘мальчикъ’, и волненія его такія ребячьи, что сочувствовать имъ можно лишь въ той мр, въ какой мы сочувствуемъ юнош, потратившему время на удовольствія и осужденному за то на переэкзаменовку посл каникулъ. И поистин нужны были героическія усилія такого талантливаго артиста, какъ г. Южинъ, для того, чтобы страданія ‘бднаго Васи’ ни у кого не вызвали улыбки полусожалнія, полуснисхожденія. Удивительная искренность и задушевность даровитаго исполнителя сглаживаютъ нкоторыя натяжки въ четвертомъ акт и положительно спасаютъ убійственно скучный пятый актъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ мы отмчаемъ успхи молодой артистки г-жи Пановой, очень хорошо исполнившей роль Людмилы Соколовой, юной подруги дтства Ладогина, родственная привязанность которой переходитъ, незамтно для нея самой, въ нжное чувство любви.

——

Въ первыхъ числахъ октября на театральныхъ афишахъ появилось нижеслдующее объявленіе отъ дирекціи Императорскихъ театровъ:

‘Для сохраненія цльности впечатлнія драматическаго дйствія и для оставленія иллюзіи сцены ненарушенной, дирекція Императорскихъ театровъ покорнйше проситъ публику, во время хода сценическаго дйствія, при драматическихъ спектакляхъ, и апплодировать и до опущенія завса артистовъ не вызывать. Вмст съ этимъ дирекція объявляетъ, что артистамъ безусловно воспрещены выходы на вызовы и поклоны на апплодисменты во время хода дйствія на сцен’.

Нельзя не поблагодарить г. директора театровъ за это, давно желательное, распоряженіе. Помимо сохраненія цльности впечатлнія и иллюзіи, оно можетъ, по нашему мннію, принести еще и другіе, не мене важные плоды. До сихъ поръ артисты, а ради нихъ и авторы очень дорогія ‘вызывными’ мстечками, усиленно о нихъ хлопотали, одни при исполненіи ролей, другіе — при сочиненіи пьесъ. И нердко случалось, что длали они это въ ущербъ цльности роли, ровности игры и естественной! въ послдовательномъ развитіи дйствія. Съ отмною выходовъ во время хода дйствія прекратится погоня за разными актерскими и авторскими ‘штучками’, разсчитанными исключительно на усердіе хлопальщиковъ. Распоряженіе дирекціи можетъ имть нкоторыя невыгодныя послдствія для исполнителей вторыхъ ролей, для молодыхъ артистовъ, о которыхъ публика, пожалуй, и забудетъ по окончаніи дйствія. Въ такихъ случаяхъ, на обязанности ‘первенствующихъ’ и ‘старшихъ’ — раздлить успхъ съ ‘меньшими’ товарищами и выходить на вызовы вмст съ ними. Мы думаемъ, впрочемъ, что въ зал всегда найдутся люди, которые съумютъ оцнить игру ‘меньшихъ’ и не забудутъ выразить имъ одобренія. Хорошо бы сдлали частные театры, если бы послдовали доброму примру камины’ сценъ.

Ан.

‘Русская Мысль’, кн.X, 1890

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Читайте также: