З. Н. Гиппиус
Современное
КОММЕНТАРИИ
Современное, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1925
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Гиппиус З. Н. Мечты и кошмар (1920—1925)
СПб.: ООО ‘Издательство ‘Росток’, 2002.
Нельзя ли поговорить о непримиримости? (к большевизму, конечно). Так часто слышим мы это слово, столько споров около него разгорается, не пора ли взглянуть пристальнее: что мы под ним разумеем, о чем спорим.
Один антибольшевик сказал мне: ‘Я непримирим, но есть непримиримость, которую я не признаю. И я привык соединять ее с ‘правыми’ настроениями. Это — непримиримость ‘лубочная’.
Такое счастливое определение. Художественный образ, сразу дающий известное понятие о предмете. Да, ‘лубочных’ непримиренцев немало. ‘Непримиримость’ — их главная, часто единственная позиция. В сторону чего-нибудь положительного они глядеть не желают, и даже ни на одно ‘почему’ непримиримы — не отвечают, ни себе, ни другим. Считают излишним. Это, в громадном большинстве, непримиренцы-чувственники. Они кожно, почти физиологически, чуют большевизм и отталкиваются от него. Чутье драгоценное, но… чувственная непримиримость имеет свою незащищенную сторону. Такие непримиренцы, действительно, тяготеют вправо (там, по ощущению, непримиримее). И не в том даже дело, что ‘правые’ худы (я этого сейчас не касаюсь), а в том, что чувственники, вверившись одним ощущениям, не видят в пути задержек, легко могут завернуть за самый последний правый угол и попасть… прямо в большевизм.
Ну, а не лубочная, не слепая — ‘умная’ непримиримость? Она твердо знает все свои ‘почему’. Она непоколебима, как непоколебима всякая продуманная теория. Нет ли, однако, и у непримиренца-умника своей незащищенной стороны?
Представим себе человека, отлично знающего, что такое огонь, но лишенного чувства ожога. Как он ни берегись — он не спасется от язв. Пожалуй, и сгорит, не заметит. Непримиренец-умник не имеет предупреждающих задержек при движении налево, а ведь там тоже уголь, за которым тот же срыв.
Все это говорю, употребляя обычное, привычное, слово ‘непримиримость’. Но есть факт — я прошу обратить на него внимание, я даже не понимаю, как можно не обращать на него внимания, — который делает все наши рассуждения о ‘примиримости’ с большевиками или ‘непримиримости’ к ним — праздными. Упраздняет даже самое слово, — на практике, во всяком случае.
Факт простой: первые, главные непримиримые — сами большевики. Поэтому ‘примирения’ с ними не существует в природе вещей. Реши мы все, завтра, отказаться от непримиримости, примириться, — что выйдет? Ничего, ибо они-то не примирятся. Будем точны: у нас выбор, практически, лишь между неподчинением и подчинением. С завидной смелостью, отчетливостью говорят большевики: ‘Или вы наши — или мы против вас. Примирения нет’. И, действительно, нет: ведь даже примиренцы-чувственники, чревно влекущиеся к примирению, но не к подчинению (есть и такие) — и они остаются в положении ‘непримиримых’, автоматически.
Интересно заметить еще вот что, подчинение, — а его только и допускает большевистская непримиримость, — подчинение всех оттенков: сознательное, активное, пассивное, шкурное и даже лукавое, — никогда почти не бывает групповым, идет не от коллективов, а вразбивку, по единицам. Не смешивая ‘подчинения’ со ‘взятием в железо’, я осмеливаюсь сказать, что большевики подчинения коллективного и вообще никогда не имели. Сами они, напротив, подчиняться коллективам или ‘массам’, очень могут. Это не парадокс, да и я, без выводов, говорю лишь о том, что мы уже наблюдали. Есть моменты, когда в народе, в массе, в толпе всплывают на поверхность недобрые стихийные силы. Этим моментом воспользовались большевики и подчинились (пусть лукаво), чтобы затем, при помощи тех же сил, взять страну ‘в железо’.
Внимательному взору ясно: никогда Россия в целом не была в подчинении у большевиков, никогда не была ‘за них’ или ‘как они’. Была, и остается, у них ‘в железе’ — только. Лишь распыляя, разделяя, разбивая, вводя яд в отдельные единицы, могли большевики набирать кадры исполнителей и рабов. Количество этих единиц, — понятное в условиях ‘железа’, — только являло вид чего-то коллективного, общего массового, никакое количество еще не создает общности. А ‘большевизация’ народа (беру это слово очень широко) — есть абсурд. Сколько бы времени ни оставалась Россия ‘в железе’, как бы успешно ни шел процесс разбивания (morcellage) для отравы единиц, сколько бы этих единиц ни оказалось, — я, скорее, допущу, что Россию задушит железо, но она не ‘подчинится’. Не большевизируется.
Растет новое поколение, уже в дикости рожденных. Над ним работа по разврату единиц легче, но это не меняет дела. Даст и новое поколение те же разорванные единицы, немножко больше числом, вот и все. Но останутся из молодых, как остаются из старых, — другие, и эти уже связанные между собой. Останутся небольшевизируемые, неподчиняемые, — ‘непримиримые’.
Это — в России, ‘в железе’. Но здесь происходит то же самое, только еще проще, нагляднее. Непримиримость эмиграции в общем — обеспечена самонепримиримостью большевиков, срывы отдельных лиц в подчинение — не представляют важности. Даже чем быстрее идет отбор — тем лучше.
Если срывается эмигрант случайный, беженец, имеющий малую ‘личную гордость’, — о нем напрасно жалеть. Его не спасешь, все равно сорвется. Но повторяю: опасность срыва существует и для самых честных непримиренцев. Во-первых, для ‘чувственников’, физиологически не могущих подчиниться врагу, но очень могущих попасть к нему в плен, — при слишком крутом завороте за правый угол. А во-вторых, и для ‘умников’: они отлично все знают, но, не предупреждаемые чутьем, способны, не примерив, ‘увязить ноготок’ при левом крене: а тогда ‘и всей птичке пропасть’.
Гоголевская Агафья Тихонова только выразила вечное стремление жизни к синтезу, к гармонии, когда желала нос одного жениха приставить другому. Но мы не мечтаем о чудесах, мы думаем лишь о разумном и целесообразном и утверждаем: ‘непримиримые’ обоих уклонов, в сближении, могли бы очень помочь друг другу.
Чувственникам — хочется сказать: не вверяйтесь так беспечно кожным ощущениям, не делайте из вашей непримиримости идола, или — хуже, — догмата. Но и умники, достаточно ли они разумны, презирая непримиримость прямолинейную, пусть грубую, аляповатую, ‘лубочную’, — однако чуткую, в крови носящую ужас перед подчинением врагу. Отсюда не видно, я не сомневаюсь, что и в России не мало именно таких, органических, лубочных, — и крепких, — непримиренцев.
Нет, ‘лубочная’ непримиримость может пригодиться, да еще как!
Впервые: Последние Новости. Париж, 1925. 1 февраля. No 1464. С. 2.
Агафья Тихоновна — невеста в комедии Н. В. Гоголя ‘Женитьба’ (1842), известная своей фразой: ‘Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича’.