Современная жрица Изиды, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1882

Мемуары и переписка
Время на прочтение: 404 минут(ы)
Скачать в PDF

СОВРЕМЕННАЯ ЖРИЦА И3ИДЫ.

Мое знакомство съ Е. П. Блаватской и ‘теософическимъ обществомъ’.

(Эпизодъ ‘fin de sicle’).

Приложеніе: Отвтъ на ‘оправданія’ г-жи Игрекъ-Желиховской
I. Мои письма
II. Отвты мн ‘лицъ, задтыхъ моей сатирой’
III. Курьезы
IV. Г-жа Игрекъ-Желиховская и ея признанія о ‘преступленіи’
V. Клевета въ печати
VI. Новыя инсинуаціи
VII. Новые документы

ПОСВЯЩЕНО
Лондонскому
Обществу для
психическихъ
изслдованій’
и
всмъ внимательнымъ
читателямъ.

I.

Прошлой весной, 26-го апрля 1891 года, въ Лондон скончалась Елена Петровна Блаватская. Она извстна у насъ какъ авторъ интересныхъ и талантливыхъ повствованій ‘Изъ пещеръ и дебрей Индостана’ и ‘Загадочныя племена Голубыхъ горъ’,—печатавшихся въ ‘Русскомъ Встник’ подъ псевдонимомъ ‘Радда-Бай’.
О сочиненіяхъ ея иного рода и вообще объ ея дятельности свдній имлось очень мало. Въ ‘Новомъ Времени’ промелькнула корреспонденція изъ Лондона о разоблаченіи производившихся ею якобы чудодйственныхъ феноменовъ. Затмъ недавно, уже посл смерти Елены Петровны Блаватской, въ спеціальномъ изданіи, ‘Встник Клинической и Судебной Психіатріи и Невропатологіи’, былъ напечатанъ критическій очеркъ д-ра Розенбаха, подъ заглавіемъ ‘Современный Мистицизмъ’. Этотъ очеркъ вышелъ и отдльной книжкой. Въ немъ цлая глава носитъ названіе: ‘Теософическій культъ’ и посвящена разсказу объ изслдованіяхъ ‘Лондонскимъ Психическимъ Обществомъ’ теософическихъ феноменовъ и разоблаченіяхъ ихъ поддльности.
Корреспонденція ‘Новаго Времени’ конечно уже позабылась, статья г. Розенбаха мало кому извстна и, такимъ образомъ, знакомство русскаго общества съ дятельностью покойной Блаватской оставалось весьма поверхностнымъ. Но вотъ въ газет ‘Новости’, а затмъ въ журнал ‘Русское Обозрніе’ появились обширныя статьи г-жи Желиховской. Въ статьяхъ этихъ авторъ, родная сестра Блаватской, изумляясь молчанію русской печати о создательниц ‘теософіи’, знакомитъ наше общество съ женщиной, ‘которую ея послдователи въ Америк, Индіи и Европ называютъ ‘избраннымъ свточемъ’, враги — ‘величайшей обманщицей вка’, а вс вообще, знающіе ея сочиненія и дятельность за послднія пятнадцать — двадцать лтъ — ‘сфинксомъ девятнадцатаго столтія’ и на смерть которой отозвалась вся иностранная пресса‘…
Въ тхъ же ‘Новостяхъ’, около двухъ, кажется, лтъ тому назадъ была помщена большая статья другой дамы-сотрудницы этой газеты [1]. Въ этой стать говорилось о парижской жизни, упоминалось о парижскомъ ‘теософическомъ обществ’ и о томъ, что оно распалось вслдствіе разоблаченій, сдланныхъ мною.
Я не отрицаю факта, сообщеннаго сотрудницей ‘Новостей’. Я, дйствительно, кром родственниковъ Елены Петровны Блаватской, единственный русскій, близко и хорошо ее знавшій въ періодъ 1884—1886 годовъ, то-есть немедленно посл появленія ея изъ Индіи въ Европу и во время возникновенія европейскихъ ‘теософическихъ обществъ’, организованныхъ ею и ея пособникомъ, Генри Олкоттомъ, американцемъ, извстнымъ подъ именемъ ‘полковника’ Олкотта. Я, дйствительно, въ 1886 году, способствовалъ распаденію перваго французскаго теософическаго общества, устроеннаго, подъ названіемъ ‘Socit thosophique d’Orient et d’Occident’, герцогиней де-Помаръ лэди Кэтниссъ и укрпленнаго Еленой Петровной Блаватской въ Париж въ 1884 году.
По возвращеніи моемъ въ Россію и до сего времени я ровно ничего не писалъ о г-ж Блаватской и ея теософическомъ обществ, находя боле чмъ безполезнымъ касаться этого антихристіанскаго движенія, пока оно остается фактомъ, у насъ малоизвстнымъ. Я хранилъ про себя все, что зналъ, а также имющіеся у меня документы до того времени, когда въ нашей печати появятся панегирики г-ж Блаватской и, въ той или иной форм, пропаганда ея имени и ея новйшей теософіи. Я желалъ только одного,— чтобы это время совсмъ не настало и чтобы я былъ избавленъ отъ нравственной необходимости вновь коснуться этого предмета.
До сихъ поръ я имлъ возможность молчать. Но пространныя статьи г-жи Желиховской, гд она, не безъ основанія, объявляетъ свою сестру ‘всемірной знаменитостью’, а о проповдывавшейся и созданной ею ‘новой религіи’ говоритъ, какъ о ‘чистомъ и высокомъ’ ученіи,— являются именно пропагандой въ Россіи этого ‘чистаго и высокаго’ ученія и имени его провозвстницы.
Эти статьи о неоцнённой нами нашей знаменитой соотечественниц и о всемірномъ значеніи и распространеніи ея ученія — не могутъ не заинтересовать нашего общества, такъ падкаго на всякія ‘новыя ученія’ и весьма доврчиваго. ‘Славны бубны за горами’ и, по прочтеніи статей г-жи Желиховской, дйствительно создается очень увлекательная картина, способная распалить воображеніе, жадное до всякой новизны, особенно если она сулитъ удовлетвореніе высшему, духовному интересу.
Въ такихъ обстоятельствахъ молчать и скрывать истину, зная ее,— становится преступнымъ. Поэтому я вижу себя вынужденнымъ прервать молчаніе о моемъ близкомъ знакомств съ Еленой Петровной Блаватской и ея ‘Обществомъ’. Мн это крайне тяжело и противно, какъ должно быть тяжело и противно человку, обязанному, даже ради самой святой цли, разрывать могилу и вынимать изъ нея находящійся въ ней трупъ. Къ тому же, помимо тяжести и отвращенія, я не могу избавиться отъ чувства жалости, которое всегда возбуждала во мн эта, во всякомъ случа, необыкновенная женщина, богато одаренная природой.
Ради этой невольной жалости я былъ бы очень счастливъ забыть все, что знаю. Забвеніе, полное забвеніе — вотъ единственное, что было бы нужно теперь для Елены Петровны Блаватской. Но ей нтъ забвенія и смерти, хотя тло ея подвергнуто кремаціи въ Лондон и прахъ ея хранится въ трехъ урнахъ. Ей нтъ смерти — это печатно говоритъ намъ ея родная сестра, статьи которой являются въ настоящее время единственной причиной, ставящей меня въ нравственную необходимость приступить къ тяжелымъ, противнымъ для меня воспоминаніямъ и вскрыть пакетъ съ хранящимися у меня документами.
Несчастная Елена Петровна! вотъ она передо мною, какъ живая, но образъ ея не только двоится, а троится. Въ ней было три совершенно различныхъ существа. Было въ ней еще и четвертое существо, но я его не зналъ лично, и только послдняя крайность можетъ заставить меня въ будущемъ его коснуться. До сихъ поръ живо много лицъ, знавшихъ ее въ молодости и въ зрлыхъ годахъ ея,— эти лица сообщаютъ удивительныя вещи о приключеніяхъ ея бурной и скитальческой жизни.
Я узналъ ее тогда, когда ‘жизнь женщины’ была кончена и наступилъ періодъ совсмъ иной дятельности. Конецъ этой бурной ‘жизни женщины’ оказался не концомъ, какъ случается обыкновенно съ заурядными женщинами, а именно началомъ ея ‘настоящаго’ существованія, проявленія всхъ данныхъ ей природой способностей.
Я знаю ее состарившейея, больной, но полной огня и энергіи — и не могу ее иначе себ представить. Какъ я сказалъ—въ ней было три существа. Первое изъ нихъ — Елена Петровна въ ея спокойные дни и вдали отъ длъ ‘теософическаго’ общества, веселая, остроумная собесдница, съ неистощимымъ запасомъ хотя грубоватаго, но настоящаго юмора, интересныхъ, увы, далеко не всегда основанныхъ на строгой правд разсказовъ, анекдотовъ, смшная и симпатичная, какъ-то магнетически къ себ привлекавшая и даже способная на добрые порывы.
Второе существо ея — ‘Радда-Бай’, H. P. Blavatsky или H. P. B.— авторъ ‘Пещеръ и дебрей Индостана’, ‘Загадочныхъ племенъ’, ‘Разоблаченной Изиды’, ‘Тайнаго ученія’, ‘Ключа къ теософіи’, редакторъ ‘Теософиста’, ‘Люцифера’ и т. д.— писательница, поражающая своимъ литературнымъ талантомъ, огромной памятью и способностями быстро схватывать самые разнородные предметы и писать о чемъ угодно, писать интересно и увлекательно, хотя нердко безсвязно и разбрасываясь во вс стороны.
Еслибы сочиненія Е. П. Блаватской были, какъ разсказываетъ г-жа Желиховская, произведеніями ея таинственнаго учителя, великаго мудреца полу-бога, живущаго въ дебряхъ Тибета и диктовавшаго ей, съ полнымъ пренебреженіемъ къ пространству, когда она находилась въ Америк или Европ,— такому мудрецу сочиненія эти, въ виду ихъ недостатковъ, сдлали бы немного чести. Ей же, въ юности плохо усвоявшей предметы элементарнаго образованія и до сорока лтъ знавшей, якобы, очень мало,— опять-таки по свидтельству ея сестры,— они длаютъ большую честь, указывая на огромныя ея способности и горячую любовь къ своему труду, ради котораго она забывала, на моихъ глазахъ, тяжкія страданія различныхъ болзней, давно уже ее мучившихъ.
Въ этомъ отношеніи сочиненія ея — дйствительно чудо, но объясненія этому чуду надо искать въ тайникахъ человческаго разума и духа, а не въ томъ, что невидимый и проблематическій ‘махатма’ диктовалъ ей и водилъ изъ Тибета ея рукою, что къ ней прилетали нужныя ей для справокъ книги и т. д. Но ко всему этому я вернусь въ своемъ мст, также какъ и къ вопросу о томъ, что такое ‘ея ученіе’, ея ли оно и какимъ образомъ она явилась его провозвстницей.
Третье существо Е. П. Блаватской, за которымъ, къ несчастію, слишкомъ часто скрывались и совсмъ исчезали два ея первыхъ существа, это ‘madame‘, какъ называли ее вс теософы, безъ различія національностей, это создательница ‘Теософическаго общества’, и его ‘хозяйка’, ‘la femme aux phnomnes‘.
Дойдя до ‘феноменовъ’, г-жа Желиховская, въ своихъ статьяхъ, говоритъ, что сама Блаватская ‘лично презирала эти чудеса’, но что послдователи ея свидтельствуютъ о нихъ устно и печатно съ великой увренностью. ‘Лучшіе люди, окружавшіе ее, не за нихъ ее цнили, и сама она, въ особенности въ послдніе годы жизни, презрительно къ нимъ относилась, говоря, что это ничтожнйшія дйствія силъ, извстныхъ каждому фокуснику-факиру… Многія ‘воспоминанія’ о ней ея близкихъ заявляютъ, какъ часто она останавливала съ неудовольствіемъ любопытство своихъ многочисленныхъ стороннихъ постителей’.
Увы, это совсмъ не то!— все дло именно въ феноменахъ. Съ ихъ помощью Е. П. Блаватская создала свое ‘Теософическое Общество’, въ ихъ всеоружіи она явилась въ 1884 г. въ Европу для насажденія своего ученія, ими она сдлала себ рекламу и собрала вокругъ себя людей, желавшихъ ихъ видть съ той или иной цлью. Только эти феномены заинтересовали и привели къ знакомству съ нею такихъ людей, какъ Круксъ, Фламмаріонъ, Шарль Рише и англійскіе ученые, учредители лондонскаго ‘Общества для психическихъ изслдованій’.
Эти феномены, къ сожалнію, неразрывно связаны какъ съ нею самой, такъ и съ ея ‘Теософическимъ Обществомъ’, что будетъ доказано дале. Въ нихъ могла быть ея истинная сила и оказалась ея слабость. Изъ-за нихъ она погубила нравственно и себя, и многихъ, изъ-за нихъ терзалась, бсновалась, убивала въ себ душу и сердце, превращалась въ фурію и должна была вынести все то, о чемъ умалчиваетъ г-жа Желиховская.
Когда эти феномены были разоблачены,— опять-таки, какъ будетъ видно ниже изъ многаго, а также изъ подлиннаго отчета и документовъ лондонскаго ‘Общества для психическихъ изслдованій’, которые я приведу въ своемъ мст,— Блаватская почла себя погибшей. Чего могла ждать для себя женщина, взявшая своимъ девизомъ: ‘There is no religion higher than truth’ (нтъ религіи выше истины) — она даже на своей почтовой бумаг и конвертахъ выставляла этотъ девизъ,— и доказывавшая весьма важныя положенія своего ученія феноменами, несомннно и неопровержимо оказавшимися самымъ грубымъ, самымъ возмутительнымъ обманомъ и поддлкой!? Казалось — она права была, сочтя себя погибшей.
Но дло въ томъ, что среди человческаго общества всегда находится множество лицъ, для которыхъ правда только тогда правда, когда она согласна съ ихъ желаніями. Люди, заинтересованные такъ или иначе въ процвтаніи ‘Теософическаго Общества’, а также чувствовавшіе себя скомпрометтированными, стали кричать, что знаменитая ‘посланница тибетскихъ махатмъ’ оклеветана,— и въ то же время сами не останавливались ни передъ какой, самой грязной, клеветой, чтобы, по мр возможности, чернить и унижать ея враговъ, то-есть людей, не позволившихъ ей себя совсмъ одурачить.
Нашлось не мало жаждущихъ и алчущихъ новинки, которые не стали справляться съ формулярнымъ спискомъ Е. П. Блаватской и пристали къ ея стаду. Такимъ образомъ она увидла, что вовсе не погибла. Она оправилась, стала продолжать и даже расширять свою дятельность, только относительно феноменовъ — ‘закаялась’,— это, молъ, напрасная затрата жизненной силы, вздорныя проявленія и т. д.
Однако, вотъ теперь, когда Е. П. Блаватской уже нтъ и, слдовательно, никакъ нельзя въ ея феноменахъ убдиться воочію, ‘полковникъ’ Олкоттъ снова выступаетъ самъ и ведетъ за собою цлый полкъ обоего пола особъ, свидтельствующихъ о самыхъ поразительныхъ чудесахъ, производившихся ‘madame’. Даже г-жа Желиховская тоже не можетъ воздержаться, чтобы не поразсказать русскому обществу обо всхъ этихъ чудесахъ и не привести о нихъ чужіе разсказы.
Въ виду всего этого и я считаю своею обязанностью передать во всеобщее cвдніе т ‘поразительные феномены’, которыхъ мн пришлось быть свидтелемъ. ‘Нтъ религіи выше истины!’ — какъ говорила, писала и печатала на своихъ бумажкахъ и конвертахъ несчастная Елена Петровна.

Примчанія.

1 Фамилія этой дамы мн извстна, но такъ какъ я не помню, какъ она подписала свою статью, то и не ршаюсь назвать ее. Нумера ‘Новостей’ съ ея статьей у меня нтъ подъ руками, но я самъ читалъ его и очень хорошо помню вс подробности, въ чемъ и ручаюсь.

II.

Въ жаркій майскій полдень 1884 года я сидлъ за работой у себя въ саду въ просторной бесдк, заросшей вьющейся зеленью, черезъ которую не проникало солнце и гд поэтому было сравнительно прохладно.
Хотя это было въ Париж и въ двухъ шагахъ отъ Avenue du bois de Boulogne, но кругомъ стояла невозмутимая тишина. Маленькій, очень оригинальной постройки домикъ, который я занималъ, выходилъ на impasse, гд вообще почти отсутствовало какое-либо движеніе, хорошенькій садикъ, затненный старыми каштанами и наполненный цвтами, былъ обнесенъ высокой каменной стною, а въ глубин его таилась почти незамтная дверца, отворявшаяся на обширный лугъ, переходившій въ опушку Булоньскаго лса.
Только въ такой обстановк и являлась возможность, среди полной тишины, отдохнуть человку, сильно разстроившему себ нервы и обязанному въ то же время много работать.
Я уже нсколько мсяцевъ прожилъ въ Париж такой совсмъ не парижской жизнью, въ никмъ невозмущаемомъ уединеніи, но имя въ то же время подъ руками вс нужные матеріалы для моей работы.
Я и тогда, въ тотъ жаркій майскій полдень, разбиралъ выписки, сдланныя мною въ Bibliothque Nationale. Дло въ томъ, что я задумалъ нсколько работъ въ беллетристической или иной форм, намреваясь затронуть нкоторые вопросы о малоизвстныхъ еще предметахъ, о рдкихъ, но, по моему мннію, существующихъ проявленіяхъ мало изслдованныхъ душевныхъ свойствъ человка. Я занимался, между прочимъ, мистической и такъ называемой ‘оккультической’ литературой. Кое что изъ этой области мн впослдствіи пришлось затронуть въ моихъ романахъ ‘Волхвы’ и ‘Великій Розенкрейцеръ’.
По мр того какъ я разбирался въ своихъ выпискахъ изъ Bibliothque Nationale, мн припомнились интереснйшія повствованія ‘Радды-Бай’, то-есть госпожи Блаватской, появлявшіяся въ ‘Русскомъ Встник’ подъ заглавіемъ ‘Изъ пещеръ и дебрей Индостана’ и съ такимъ интересомъ читавшіяся въ Россіи. Предметъ моихъ занятій былъ тсно связанъ съ главнйшей сутью этихъ повствованій.
‘Не ршиться ли въ самомъ дл,— думалъ я,— не създить ли въ Индію къ нашей удивительной соотечественниц, Блаватской, и убдиться воочію, насколько согласны съ дйствительностью т чудеса, о которыхъ она разсказываетъ…’
Я именно думалъ объ этомъ, когда разслышалъ на крупномъ хруствшемъ песк дорожки моего садика приближавшіеся къ бесдк шаги. Въ бесдку ко мн вошла madame P., не мало лтъ прожившая въ Россіи парижанка, съ которой мн въ то время приходилось почти ежедневно видаться.
— Вотъ,— сказала она, кладя передо мною газетный листъ,— вы такъ заинтересованы Блаватской, а она здсь, въ Париж.
— Что вы! Не можетъ быть!
— Читайте.
Это было утреннее изданіе газеты ‘Matin’, гд, среди различныхъ новостей дня, объявлялось о томъ, что извстная основательница ‘Теософическаго общества’, Е. П. Блаватская, находится въ Европ и на дняхъ изъ Ниццы пріхала въ Парижъ, поселилась въ rue Noitre Dame des Champs, гд она принимаетъ всхъ заинтересованныхъ въ возбужденномъ ею теософическомъ движеніи. Замтка была небольшая, но дв, три фразы нарисовали мн обстановку новопоявившейся знаменитости, въ храмъ которой со всхъ сторонъ стекаются жаждущіе знакомства съ нею и съ ея чудесами.
— Vite, vite!— говорила m-me P.,— бросайте вс ваши книги и тетради и спшите къ ней!
— Увы, я на это не способенъ,— отвтилъ я,— но если она останется еще нкоторое время въ Париж, я у нея буду, познакомлюсь съ нею — это боле чмъ вроятно.
Я тотчасъ же написалъ въ Петербургъ г. П., который, какъ я зналъ, находится въ письменныхъ сношеніяхъ съ Блаватской. Я просилъ его немедленно извстить ее о томъ, что такой-то, живя въ настоящее время въ Париж, желалъ бы съ ней познакомиться, но не сдлаетъ этого, не получивъ на то предварительно ея согласія.
Черезъ нсколько дней, гораздо раньше, чмъ я могъ ожидать, мн ужь принесли изъ Петербурга отвтъ, извщавшій меня о томъ, что Е. П. Блаватская ждетъ меня и приметъ, когда угодно.
Не безъ нкотораго волненія похалъ я въ rue Noitre Dame des Champs, выбравъ, какъ мн казалось, самый удобный часъ, то-есть не слишкомъ рано и не черезчуръ поздно. За это время, пока я ожидалъ отвта изъ Петербурга, я уже совсмъ наэлектризовался предстоявшимъ мн интереснымъ знакомствомъ.
Хоть у меня и не было съ собой ‘Пещеръ и дебрей Индостана’, но я припомнилъ ихъ отъ начала до конца и почувствовалъ на себ все обаяніе этого талантливаго повствованія, гд реальность смшивается съ самой удивительной таинственностью.
Судя по впечатлнію, произведенному на меня маленькой рекламой ‘Matin’, я ожидалъ увидть нчто во многихъ отношеніяхъ грандіозное и приготовлялся къ торжественной аудіенціи, которую мн дастъ Е. П. Блаватская. Я былъ увренъ, что у ея подъзда увижу вереницу экипажей, что мн придется очутиться среди огромнаго пестраго общества ея постителей.
Но вотъ я въ далекой плохенькой улиц лваго берега Сены, ‘de l’autre ct de l’eau’,— какъ говорятъ парижане. Кучеръ останавливается у сказаннаго ему мною номера дома. Домъ этотъ довольно невзрачнаго вида и у подъзда — ни одного экипажа.
‘Батюшки, пропустилъ — ухала изъ Парижа!’ — въ досад сообразилъ я.
Но нтъ, на мой вопросъ консьержъ указываетъ мн путь, я поднимаюсь наверхъ по очень, очень скромной лстниц, звоню — и какая-то чумазая фигура въ восточномъ тюрбан, пропускаетъ меня въ крохотную темную переднюю.
На мой вопросъ: принимаетъ ли m-me Блаватская, чумазая фигура отвчаетъ мн: ‘entrez, monsieur’,— и исчезаетъ съ моей карточкой, а я стою и жду въ небольшой, низенькой, совсмъ плохо и недостаточно меблированной комнат.
Ждать мн пришлось недолго, дверь отворилась и предо мною… она — довольно высокаго роста женщина, но производящая впечатлніе приземистой, вслдствіе своей необыкновенной толщины. Большая голова ея кажется еще больше отъ густыхъ, очень свтлыхъ, съ мало замтной просдью волосъ, мелко, мелко крепированныхъ (не искусственно, а отъ природы, какъ я потомъ убдился).
Въ первую секунду старое, некрасивое, землистаго цвта лицо ея мн показалось отталкивающимъ, но вотъ она остановила на мн взглядъ своихъ огромныхъ, на выкат блдно-голубыхъ глазъ — и за этими удивительными глазами, таившими въ себ дйствительную силу, забылось все остальное.
Я замтилъ однако, что она весьма странно одта: въ какомъ-то черномъ балахон, что вс пальцы ея маленькихъ, мягкихъ, какъ будто безкостныхъ рукъ съ очень тонкими концами и длинными ногтями унизаны драгоцнными большими ко#льцами.
Она встртила меня такъ просто, любезно и мило, мн такъ пріятно было слышать ея русскій говоръ, что мое смущеніе прошло, и вся неожиданность этой обстановки перестала меня изумлять — я, напротивъ, былъ очень радъ, найдя совсмъ не то, чего ожидалъ.
Черезъ четверть часа я уже бесдовалъ съ Еленой Петровной, какъ будто зналъ ее давно, и вся ея несуразная, аляповатая фигура мн ужь начинала нравиться. А глаза ея глядли такъ ласково и въ то же время такъ пристально меня разглядывали.
Я объяснилъ ей, что меня къ ней привело не праздное любопытство, что я занимаюсь мистической и оккультической литературой и прихожу за отвтомъ на многіе, крайне серьезные и нужные для меня вопросы.
— Что бы васъ ни привело ко мн,— сказала она,— я ужасно рада познакомиться съ вами — вдь я русская — а если вы притомъ за серьезнымъ дломъ, то будьте уврены, что я вся къ вашимъ услугамъ. Чмъ могу, пособлю съ превеликимъ моимъ удовольствіемъ!
Такъ она и сказала, и засмялась добродушнымъ, хорошимъ смхомъ.
— Вамъ придется, Елена Петровна, начинать со мною съ азовъ — я знаю о васъ, о вашихъ трудахъ и о вашемъ ‘обществ’ только то, о чемъ вы сами печатали въ ‘Русскомъ Встник’.
— Ну, батюшка вы мой,— перебила она,— съ той поры много воды утекло. Общество-то наше тогда только еще вылуплялось изъ яичка, а теперь…
И она горячо стала разсказывать мн объ успхахъ теософическаго движенія въ Америк и въ Индіи, а въ самое послднее время и въ Европ.
— На долго вы здсь?— спросилъ я.
— А и сама еще не знаю… Хозяинъ послалъ…
— Какой хозяинъ?
— Мой хозяинъ, учитель, гуру мой, ну назовите его хоть Гулабъ Лалъ-Сингомъ изъ ‘Пещеръ и дебрей Индостана’.
Я вспомнилъ во всхъ подробностяхъ этого Гулабъ Лалъ-Синга — это таинственное существо, о которомъ она разсказывала русскимъ читателямъ такія невроятныя вещи, существо, достигнувшее высшаго предла человческихъ знаній, производящее поразительнйшіе феномены. Я вдругъ почувствовалъ, что начинаю терять почву. Я нисколько не боюсь ничьей улыбки, заявляя, что и тогда признавалъ и теперь признаю возможность существованія гд бы то ни было, хоть бы, пожалуй, въ пещерахъ и дебряхъ Индостана, такого человка, знанія котораго далеко превосходятъ все, что извстно современной нашей наук. Еслибы я наврное зналъ, что такого человка не можетъ быть,— я имлъ бы основаніе, посл первыхъ ея словъ о хозяин, продолжать разговоръ съ нею только въ виду цли разоблачить ея ложь и обманы. Но тогда я былъ очень далекъ отъ подобной цли.
Елена Петровна говорила о немъ, объ этомъ своемъ ‘хозяин’, очень просто, какъ о самомъ обыкновенномъ явленіи. Я, наконецъ, вдь и стремился къ ней главнымъ образомъ затмъ, чтобы узнать о немъ какъ можно больше. И все-таки, несмотря на все это, я почувствовалъ сразу что-то, какую-то неуловимую фальшь — и меня всего будто обдало холодной водою.
— Елена Петровна,— сказалъ я,— выслушайте меня и, если вы умете глядть на человка и его дйствительно видть, то убдитесь, насколько слова мои серьезны. Я прихожу къ вамъ совсмъ искренно, безъ всякой задней мысли, съ большимъ душевнымъ запросомъ, прихожу затмъ, чтобы получить отъ васъ исполненіе того, что вы общаете, чмъ вы маните въ вашихъ разсказахъ ‘Изъ пещеръ и дебрей Индостана’. Если вы можете — отвтьте на этотъ мой душевный запросъ серьезно, общайте мн это,— если не можете или не хотите,— это все равно, будемъ знакомы какъ соотечественники, какъ собратья по перу, но пусть о разныхъ чудесахъ и о вашемъ Теософическомъ Обществ не будетъ разговоровъ между нами.
Она не сразу мн отвтила, но загадочно и долго глядла мн прямо въ глаза своими магнетическими свтлыми глазами, а затмъ торжественно произнесла: ‘Могу!’ — и протянула мн руку.
— Извините,— сказала она, вставая,— я сію секундочку вернусь, только надо приказать Бабул, моему слуг, индусу, который вотъ вамъ двери отворилъ, позаботиться о моемъ обд, не то я голодная останусь.
Она ушла и вернулась черезъ дв, три минуты.
— Ну-съ, мой милый соотечественникъ, государь вы мой Всеволодъ Сергевичъ,— добродушно улыбаясь начала она, садясь передо мною,— небось вы мн не врите, а между тмъ разъ я сказала, что могу, такъ значитъ — могу и хочу! Я вдь ужь, хоть врьте, хоть не врьте — мн-то что!— васъ знала раньше, чмъ П. мн написалъ, я знала, что васъ ко мн притянетъ. Слушайте!
Она какъ-то взмахнула рукою, подняла ее кверху,— и вдругъ, явственно, совершенно явственно я разслышалъ гд то надъ нашими головами, у потолка, очень мелодическій звукъ какъ бы маленькаго серебрянаго колокольчика или эоловой арфы.
— Что же это значитъ?— спросилъ я.
— А это значитъ только то, что хозяинъ мой здсь, хоть мы съ вами его и не видимъ. Онъ говоритъ мн, что вамъ можно довриться и чтобъ я сдлала для васъ все, что могу. Vous tes sous sa protection отнын и во вки!
Она глядла на меня, прямо мн въ глаза, и ласкала меня своимъ взглядомъ, своей добродушной улыбкой.
— Такъ-то-съ, сударь мой!
Она мн невольно все больше и больше нравилась. Меня влекла къ ней сразу явившаяся симпатія, а между тмъ, еслибы ея ‘хозяинъ’ дйствительно былъ здсь и проникалъ въ суть вещей и человческихъ мыслей, il ne m’aurait pas pris sous sa protection, такъ какъ я спрашивалъ себя: зачмъ звукъ колокольчика раздался не сразу, а посл того, какъ она ушла и вернулась?
— Вы говорите по-англійски?— спросила она.
— Къ сожалнію, нтъ. Когда-то я учился англійскому языку, но теперь почти забылъ его.
— Вотъ это жаль! Ну да какъ-нибудь обойдемся — а вамъ придется подучиться.
— Да, конечно.
Я нарочно отмчаю здсь мое незнаніе англійскаго языка, которое я нсколько утрировалъ, не желая никого вводить въ соблазнъ своимъ неправильнымъ произношеніемъ и ошибками. Это незнаніе, какъ выяснится въ теченіе разсказа, не только мн не повредило (во все время моихъ сношеній съ ‘теософическимъ обществомъ’ я могъ отлично обходиться русскимъ, французскимъ, нмецкимъ языками), но даже оказалось мн весьма полезнымъ, такъ какъ ставило меня въ исключительное положеніе и при томъ, въ иныя интересныя минуты, давало мн возможность очень спокойно предаваться своимъ наблюденіямъ. Однако не стану забгать впередъ.
— Постойте, я васъ познакомлю сейчасъ съ молодымъ браминомъ Могини, который пріхалъ вмст со мною — сказала Елена Петровна.— Онъ ‘чела’, ученикъ другого махатмы, по имени Кутъ-Хуми, такого же мудреца-аскета, какъ и мой ‘хозяинъ’, только гораздо боле сообщительнаго.
— Могини!— крикнула она — и въ то же мгновеніе дверь изъ сосдней комнатки отворилась, пропустивъ довольно оригинальнаго молодого человка. На видъ ему казалось не боле двадцати пяти, семи лтъ. Небольшая узкоплечая его фигура была облечена въ черный кашемировый подрясникъ, густые изсиня черные волнистые волосы падали до плечъ. Верхняя часть бронзоваго лица поражала красотою, не очень высокій, умный лобъ, правильныя, не черезчуръ густыя брови и великолпнйшіе бархатные глаза съ тихимъ и кроткимъ взглядомъ. Потомъ я видалъ въ этихъ глазахъ совсмъ иное выраженіе, но теперь они были тихи и кротки. Только прямой, но слишкомъ широкій носъ и толстыя синеватыя губы, выступавшія среди не особенно богатой растительности усовъ и бороды, мшали ему быть совершеннымъ красавцемъ. Во всякомъ случа наружность его могла показаться даже очень привлекательной, и нсколько женскихъ сердецъ въ Азіи и Европ могутъ кое-что разсказать о красот этого молодого проповдника новйшей теософіи.
Блаватская подняла руку — Могини изогнулся въ три погибели и почти подползъ какъ бы подъ ея благословеніе. Она положила руку ему на голову, онъ выпрямился и съ большимъ достоинствомъ мн поклонился.
Я протянулъ ему руку, но онъ отступилъ отъ меня и, низко кланяясь, проговорилъ:
— Excuse me, sir, I may not!
— Что это значитъ? отчего онъ не можетъ мн протянуть руку?— спросилъ я Елену Петровну.
— Ну ужь съ этимъ ничего не подлаешь!— объяснила она,— вдь онъ — ‘чела’, все равно, что монахъ, аскетъ — понимаете… онъ долженъ отдалять отъ себя всякія земныя вліянія… знаете ли, онъ на женщинъ никогда даже и не смотритъ…
— Это, конечно, можно понять, но чтобъ мужчинамъ не протягивать руку…
— Онъ выработалъ себ очень тонкую организацію, онъ слишкомъ чувствуетъ вліяніе чужого магнетизма, который можетъ передаться черезъ близкое общеніе, рукопожатіе, поцлуй, а потому ограждаетъ себя отъ этого, желая оставаться совершенно свободнымъ…
Могини стоялъ и посматривалъ то на меня, то на Елену Петровну.
Отъ ‘челъ’ махатмъ она перешла къ своему теософическому обществу.
— Прежде всего вы должны знать,— говорила она,— что цль нашего всемірнаго братства совершенно чужда какого-либо политическаго характера и что ‘общество’ не вмшивается никоимъ образомъ въ религіозныя или иныя убжденія своихъ членовъ. Наши задачи — чисто научныя, мы выводимъ изъ мрака и забвенія восточныя знанія, великія и древнія, оставляющія за собою все, что знаетъ теперешняя европейская наука и чмъ она кичится. Наше общество подорветъ и уничтожитъ подлую, матеріалистическую науку, покажетъ всю ея глупость и нестоятельность. Смотрите — весь этотъ ‘цивилизованный’ міръ гніетъ и погибаетъ отъ безврія. Съ одной стороны матерьялизмъ мнимой науки, съ другой возмутительное поведеніе духовенства, католическаго духовенства — привели всхъ къ неврію. Мы заставимъ не поврить, а узнать безсмертіе души и то, до чего можетъ дойти человкъ, даже на земл, очистивъ и воспитавъ въ себ ‘внутренняго’ человка. Вотъ я… я вовсе не святая… куда мн до святости, батюшка мой! а и я уже знаю и могу многое… вы слышали колокольчикъ! то ли еще услышите и увидите… если только захотите!..
— Какъ не хотть, Елена Петровна.
— Вотъ то-то же оно и есть! только не извольте, сударь мой, глядть на меня такъ подозрительно — вы вдь за дломъ пришли ко мн, ‘хозяинъ’ говоритъ это, а онъ ошибиться не можетъ, ну, такъ подозрительность-то свою вы въ карманъ спрячьте — и ждите — все придетъ въ свое время, и вы устыдитесь этой вашей европейской подозрительности. Сколько людей, ученыхъ, безврныхъ, матерьялистовъ, да какихъ еще завзятыхъ, убжденныхъ, приходило ко мн вотъ съ этой самой вашей ‘бонтонной’ подозрительностью, а уходило совсмъ ‘моветонами’ — повривъ во все… и благодарили меня, спасительницей души называли! Мн на что ихъ благодарность! а вотъ если изъ человка, погрязшаго во всякихъ житейскихъ мерзостяхъ, теософія длала чуть-что не безгршнаго, святого человка,— такъ это, полагаю, недурно…
Раздался звонокъ, и къ намъ вошелъ нкій джентльменъ — впрочемъ, джентльменскаго въ немъ ничего не было. Среднихъ лтъ, рыжеватый, плохо одтый, съ грубой фигурой и безобразнымъ, отталкивающимъ лицомъ — онъ произвелъ на меня самое непріятное впечатлніе.
А Елена Петровна знакомила меня съ нимъ, назвавъ его мистеромъ Джёджемъ (Judge), американцемъ, своимъ близкимъ пособникомъ, который скоро удетъ въ Индію, въ главную квартиру общества, близь Мадраса, въ Адіар, а оттуда вернется въ Америку президентствовать надъ американскимъ теософическимъ обществомъ.
Джёджъ пожалъ мн руку и скрылся вмст съ Могини.
— Однако, вы физіономистъ!— воскликнула Блаватская, съ загадочной улыбкой глядя на меня.
— А что?
— Что вы думаете о Джёдж?
— Я ничего еще не могу о немъ думать,— сказалъ я,— только, такъ какъ я вовсе не желаю скрываться отъ васъ, признаюсь — я не хотлъ бы остаться въ пустынномъ мст вдвоемъ съ этимъ человкомъ!
— Ну вотъ… и вы правы, вы врно отгадали… только не совсмъ… онъ былъ величайшій негодяй и мошенникъ, на его душ лежитъ, быть можетъ, и не одно тяжкое преступленіе, а вотъ, съ тхъ поръ какъ онъ теософъ,— въ немъ произошло полное перерожденіе, теперь это святой человкъ…
— Отчего же у него такое отталкивающее лицо?
— Очень понятно — вдь вся его жизнь положила на черты его свой отпечатокъ — лицо есть зеркало души — это вдь не пропись, а истина… и вотъ, ему надо, конечно, не мало времени, чтобы стереть съ своего лица эту печать проклятья!..
‘Что жъ, вдь, однако, все это такъ именно и можетъ быть!’ — подумалъ я и внутренно удовлетворился ея объясненіемъ относительно Джёджа.
Она продолжала мн объяснять значеніе своего ‘общества’ и, по ея словамъ, оно оказывалось дйствительно благодтельнымъ и глубоко интереснымъ учрежденіемъ. Неисчерпаемыя сокровища древнихъ знаній, досел ревниво хранившіяся мудрецами раджъ-іогами въ тайникахъ святилищъ Индіи и совсмъ невдомыя цивилизованному міру,— теперь, благодаря ея общенію съ махатмами и ихъ къ ней доврію, открываются для европейцевъ. Міръ долженъ обновиться истиннымъ знаніемъ силъ природы. Эти знанія не могутъ смущать совсти христіанина, ибо, если они и не объясняются христіанскими врованіями, то, во всякомъ случа, имъ не противорчатъ.
— А вы сами остались христіанкой?— спросилъ я.
— Нтъ, я никогда и не была ею,— отвтила Блаватская,— до моего перерожденія, до тхъ поръ, пока я не стала совсмъ, совсмъ новымъ существомъ,— я и не думала о какой-либо религіи… Затмъ я должна была торжественно принять буддизмъ, перешла въ него со всякими ихъ обрядами. Я нисколько не скрываю этого и не придаю этому большого значенія — все это вншность… въ сущности я такая же буддистка, какъ и христіанка, какъ и магометанка. Моя религія — истина, ибо нтъ религіи выше истины!
— Такъ это вы и мн, пожалуй, станете совтовать перейти въ буддизмъ… на томъ основаніи, что нтъ религіи выше истины?— улыбаясь перебилъ я.
— А это вы опять со шпилькой!— улыбнулась и она,— сдлайте милость, колите!— видите, какая я жирная,— не почувствую!.. Не шутите, ‘надсмшникъ’ вы этакій! дло не въ словахъ, а опять-таки — въ истин.
— Слушаю-съ!
Я сильно засидлся, а потому сталъ прощаться.
— Что жъ, вы вернетесь? когда?
— Когда прикажете.
— Да, я-то прикажу вамъ хоть каждый день возвращаться… Пользуйтесь, пока я здсь, мн вы никогда не помшаете — коли мн надо будетъ работать — я такъ и скажу, не стану церемониться. Прізжайте завтра.
— Завтра нельзя, а послзавтра, если позволите.
— Прізжайте пораньше!— крикнула она мн, когда я былъ уже въ передней и Бабула отворялъ дверь на лстницу.
Я возвращался домой съ довольно смутнымъ впечатлніемъ. Все это было ршительно не то, на что я разсчитывалъ! Однако что же меня не удовлетворило? Реклама ‘Matin’, убогая обстановка Блаватской, полное отсутствіе у нея постителей? Мн, конечно, не могла нравиться эта реклама, напечатанная если не ею самой, то наврное стараніями кого-нибудь изъ ея ближайшихъ друзей и сотрудниковъ и съ очевидной цлью именно привлечь къ ней отсутствующихъ постителей, помочь ея извстности въ Париж.
Но во всякомъ случа эта ея неизвстность здсь, ея уединеніе, сами по себ, еще ровно ничего не доказываютъ, а лично мн даже гораздо пріятне и удобне, что я могу безъ помхи часто и долго съ ней бесдовать.
То, что она говоритъ — интересно, но покуда это только слова и слова. Ея колокольчикъ? онъ смахиваетъ на фокусъ, но я покуда не имю никакого права подозрвать ее въ такомъ цинизм и обман, въ такомъ возмутительномъ и жестокомъ издвательств надъ душою человка!
А сама она?! Почему эта старая, безобразная на видъ женщина такъ влечетъ къ себ? Какъ можетъ мириться въ ней это своеобразное, комичное добродушіе и простота съ какой-то жуткой тайной, скрывающейся въ ея удивительныхъ глазахъ?..
Какъ бы то ни было, хотя и совершенно неудовлетворенный я чувствовалъ одно, что меня къ ней тянетъ, что я заинтересованъ ею и буду съ нетерпніемъ ждать часа, когда опять ее увижу.
Дло въ томъ, что мое парижское уединеніе, хотя и полезное для больныхъ нервовъ, все же оказывалось, очевидно, ‘пересоломъ’,— Блаватская явилась пока единственнымъ новымъ, живымъ интересомъ этой однообразной жизни.

III.

Черезъ день я, конечно, былъ у Елены Петровны и, по желанію ея, гораздо раньше, то-есть въ двнадцатомъ часу. Опять я засталъ ее одну, среди полной тишины маленькой квартирки. Она сидла все въ томъ же черномъ балахон, со сверкавшими брильянтами, изумрудами и рубинами руками, курила и раскладывала пасьянсъ.
— Милости просимъ, милости просимъ!— встртила она меня приподымаясь и протягивая мн руку,— вотъ возьмите-ка креслице, да присядьте сюда, поближе… А я пасьянчикомъ балуюсь, какъ видите, пріятное это занятіе…
На меня такъ и пахнуло отъ этой индійской чудотворицы, въ этой улиц Notre Dame des Champs, воздухомъ старозавтной русской деревни. Эта американская буддистка, Богъ знаетъ сколька лтъ не бывавшая въ Россіи, всю жизнь промотавшаяся невдомо гд и среди невдомо какихъ людей,— была воплощеніемъ типа русской, разжирвшей въ своей усадьб, небогатой барыни-помщицы прежняго времени. Каждое ея движеніе, вс ея ужимки и словечки были полны тмъ настоящимъ ‘русскимъ духомъ’, котораго, видно, никакими ‘махатмами’ не выкуришь оттуда, гд онъ сидитъ крпко.
Я того и ждалъ, что отворится дверь и войдетъ какая-нибудь экономка Матрена Спиридоновна за приказаніями барыни. Но дверь отворилась — и вошелъ чумазый Бабула въ своемъ тюрбан и съ плутовской рожей.
Онъ молча подалъ Елен Петровн письмо, она извинилась передо мною, распечатала его, пробжала глазами и, по ея лицу, я замтилъ, что она довольна. Даже про пасьянсъ свой забыла и разсянно смшала карты.
Она заговорила о своемъ ‘всемірномъ братств’ и плняла меня разсказами объ интереснйшихъ матеріалахъ, доступныхъ членамъ ‘общества’, желающимъ заняться древнйшими литературными памятниками Востока, никогда еще не бывавшими на глазахъ у европейца.
Возбудивъ въ достаточной мр мое любопытство и любознательность, она воскликнула.
— Богъ мой, а сколько изумительныхъ, поражающихъ сюжетовъ для писателя-романиста, для поэта! неисчерпаемый источникъ! еслибъ я вамъ показала хоть что-нибудь изъ этого сокровища — у васъ бы глаза разбжались, вы такъ бы и вцпились…
— А разв это такъ невозможно… вцпиться?— сказалъ я.
— Для васъ невозможно, вы европеецъ, а индусы, даже самые высокоразвитые, самые мудрые не ршаются довряться европейцамъ.
— Въ такомъ случа какое же тутъ ‘всемірное’ братство?
— Братство именно и устроено для уничтоженія этого недоврія… вс члены ‘теософическаго общества’ не могутъ недоврять другъ другу — они вс братья, къ какой бы религіи и рас ни принадлежали. Конечно, вамъ все будетъ открыто, вс наши матеріалы, если вы сдлаетесь ‘теософомъ’…
— Сдлаюсь ли я когда-нибудь ‘теософомъ’ — я не знаю, ибо для того, чтобъ ршить это — мн необходимо самому, своей головою, узнать, что именно вы обозначаете этимъ широкимъ и высокимъ словомъ: но такъ какъ ваше общество не есть нчто тайное, такъ какъ оно не религіозное, въ смысл какой-либо секты, и не политическое, а чисто научное и литературное, то я не вижу, почему бы мн не стать его членомъ, когда вы познакомите меня съ его уставомъ.
— Ахъ, да какой же вы милый, право!— оживляясь воскликнула Блаватская,— я, знаете, никогда не навязываюсь и, еслибы вы сами не изъявили желанія, никогда бы вамъ не предложила. Ну вотъ и отлично! Теперь, дорогой мой, вы мн руки развязываете, я могу, не вызывая изумленія теософовъ и даже негодованія моихъ индусовъ, вотъ хоть бы Могини, посвящать васъ во вс наши занятія. Но все это впереди, теперь у насъ тутъ не до занятій. Надо прежде всего утвердить, устроить какъ слдуетъ ‘парижскую втвь теософическаго общества’.
— А уже есть такая?
— Да, существуетъ номинально уже два года, нсколько человкъ собираются у одной тутъ дюшессы плюсъ лэди, которой пріятно именоваться ‘Prsidente de la socit thosophique d’Orient et d’Occident’… Ну и Богъ съ ней пущай именуется, она богата, у нея здсь въ Париж свой чудесный отэль, представительство… все это не мшаетъ, она можетъ быть полезна. Только все устроить надо какъ слдуетъ. Я прожила теперь съ ней, съ этой дюшессой де-Помаръ, въ Ницц, ничего она себ, хорошая старуха, только къ спиритизму ее все тянетъ, до того тянетъ, что она себя считаетъ новымъ воплощеніемъ на земл Маріи Стюартъ…
Я, вроятно, сдлалъ при этомъ такіе глаза, что Блаватская громко засмялась.
— А вы что думаете — ей-Богу правда!— продолжала она,— Марія Стюартъ, да и баста! Но вдь это, au fond, такъ невинно, никому отъ ея глупости вреда быть не можетъ…
— Извините, Елена Петровна, мн кажется, что президентка, считающая себя Маріею Стюартъ, не можетъ въ серьезныхъ людяхъ внушить доврія и уваженія къ обществу, во глав котораго она стоитъ.
— Да не стоитъ она вовсе во глав! настоящія главы будутъ другіе… а она останется ‘почетной’ только президентшей… всякій пойметъ, что человческое общество не можетъ обойтись безъ практическихъ соображеній… вижу, вижу,— не нравится вамъ это… можетъ оно больше вашего и мн не нравится… вдь и я была такой же идеалисткой — да что жъ длать! А она хорошая… право!
И Елена Петровна вздохнула.
Этимъ вздохомъ ей удалось меня, въ конц концовъ, успокоить.
Она взяла лежавшій на стол печатный экземпляръ устава ‘теософическаго общества’, и мы съ ней его разобрали отъ перваго до послдняго слова. Изъ этого устава я долженъ былъ убдиться, что дйствительно ‘общество’ предписываетъ своимъ членамъ невмшиваться въ чужую совсть, уважать врованія своихъ собратьевъ и не касаться религіи и политики. Каждый изъ членовъ долженъ стремиться къ своему нравственному усовершенствованію, и вс обязаны помогать другъ другу, какъ духовно, такъ, по мр возможности, и матеріально. Относительно научныхъ занятій общества на первомъ план стояло изученіе арійскихъ[1] и иныхъ восточныхъ литературъ, въ памятникахъ древнихъ знаній и врованій, а также изслдованіе малоизвстныхъ законовъ природы и духовныхъ способностей человка.
Когда я, не найдя въ этомъ устав ровно ничего такого, что могло бы показаться хоть сколько-нибудь предосудительнымъ, повторилъ, что готовъ вступить въ ‘общество’,— Елена Петровна сказала:
— И такъ, ршено! не слдуетъ оставлять до завтра то, что можно сдлать сегодня.
— Могини! Китли!— крикнула она.
Передо мной уже знакомая фигура бронзоваго индуса съ бархатными глазами и рядомъ съ нимъ юный англичанинъ, одтый по послдней мод, небольшого роста, блобрысый и пухленькій, съ добродушной, нсколько наивной физіономіей.
Елена Петровна насъ познакомила, и на мой вопросъ, не ‘чела’ ли онъ и можно ли протянуть ему руку, юный Китли (Bertram Keightley) крпко сжалъ мою руку и заговорилъ со мною хотя на нсколько ломанномъ (какъ вс англичане), но очень бгломъ французскомъ язык.
— Вотъ я теперь пойду поработать,— объявила Блаватская, а они двое васъ примутъ членомъ нашего общества и будутъ, такъ сказать, вашими поручителями.
Она ушла. Китли разсыпа#лся въ любезностяхъ, Могини молча на меня поглядывалъ, а я ждалъ — какъ это меня будутъ ‘производить въ теософы’.
Юный джентльменъ окончилъ свои любезности и сдлалъ индусу рукою знакъ, приглашая его приступить къ исполненію своихъ обязанностей. Могини мн улыбнулся, потомъ устремилъ взглядъ куда-то въ пространство и началъ мрнымъ, торжественнымъ голосомъ. Китли переводилъ мн слова его.
Индусъ говорилъ о значеніи ‘теософическаго общества’, говорилъ то, что мн уже было извстно изъ устава и со словъ Елены Петровны. Затмъ онъ спросилъ меня — искренняя ли любовь къ ближнимъ и серьезный ли интересъ къ изученію психическихъ свойствъ человка и силъ природы приводятъ меня въ ‘общество’? Я отвтилъ, что празднаго любопытства во мн нтъ, что если занятія мои, съ помощью членовъ общества, помогутъ мн изслдовать хоть одинъ вопросъ, относящійся до духовной стороны человка — я почту себя очень счастливымъ.
— Въ такомъ случа вы становитесь нашимъ собратомъ и отнын вступаете въ единеніе со всми теософами, находящимися во всхъ странахъ свта. Я сейчасъ сообщу вамъ нашъ пароль.
— Что жъ это такое?— спросилъ я Китли.
— А это mt de passe, извстное всмъ теософамъ,— отвтилъ онъ.— Вы должны это выучить, потому что безъ знанія этого пароля вы не обойдетесь, индусы будутъ питать къ вамъ недовріе и, при встрч, не призна#ютъ васъ своимъ другомъ, членомъ теософическаго общества.
— Я врядъ ли попаду въ Индію, но пусть Могини скажетъ пароль, только дайте мн, пожалуйста, карандашъ и бумагу — записать, я не надюсь на свою память.
— О! — воскликнулъ Китли,— это невозможно! вы должны запомнить наизусть, непремнно наизусть. Если у васъ не записано, а вы знаете, что надо помнить — вы невольно станете повторять про себя, заучите — и никогда не забудете.
— Хорошо, пусть онъ говоритъ.
Пароль состоялъ изъ разныхъ движеній пальцами и нсколькихъ совершенно безсвязныхъ словъ.
Они очень важно заставили меня нсколько разъ повторить эту абракадабру. Затмъ я сдлалъ членскій взносъ — заплатилъ фунтъ стерлинговъ и получилъ росписку. Могини кланялся мн и улыбался. Китли крпко жалъ мн руку и поздравлялъ со вступленіемъ въ общество. Они были такъ торжественны и оба, особенно Китли, казались такими ребятами, забавляющимися игрушками, что эта моя ‘иниціація’ представилась мн содянной мною глупостью, за которую становилось какъ-то стыдно и даже почти противно.
А дальше было еще хуже. Могини, признавая теперь меня своимъ ‘братомъ’ и, очевидно, желая заинтересовать меня, сталъ разсказывать о своемъ гуру, махатм Кутъ-Хуми, и о томъ, что онъ сегодня утромъ удостоился получить отъ него письмо, отвчавшее на вопросы, только-что имъ себ заданные. Письмо пришло вовсе не по почт, а упало прямо на голову Могини.
Индусъ разсказывалъ объ этомъ ‘феномен’ съ величайшимъ благоговніемъ, но я не только ему не врилъ, а и почувствовалъ стремленіе скоре выйти отсюда на чистый воздухъ. Я уже направился было къ своей шляп, какъ въ передней раздался звонокъ, и черезъ нсколько секундъ въ комнату вошла дама. Мы поклонились, она кивнула намъ головою и опустилась на маленькій диванъ. Въ корридор послышались тяжелые шаги Блаватской. Китли и Могини скрылись.
Я усплъ ужь разглядть даму. Это была нарядная, толстая старуха, съ лицомъ, вроятно красивымъ въ молодости, но безъ всякаго выраженія и теперь густо покрытымъ румянами и блилами. Изъ-подъ лентъ шляпки въ ушахъ ея сверкали огромныя брильянтовыя серьги, а на груди красовалась массивная брошка, состоявшая тоже изъ большихъ драгоцнныхъ камней.
— Ah, chre duchesse!— воскликнула Блаватская, входя и здороваясь съ гостьей.
‘Марія Стюартъ!’ — чуть было не сказалъ я.
Хозяйка тотчасъ же представила меня, выставивъ на видъ вс мои аксесуары, способные придать мн нкоторое значеніе въ глазахъ такой дамы.
Дюшесса протянула мн большую, толстую руку и сразу же, съ перваго слова, пригласила меня на балъ, который она даетъ черезъ нсколько дней. Я не безъ изумленія поблагодарилъ ее и, проговоривъ нсколько приличныхъ случаю фразъ, поспшилъ скрыться въ сосднюю комнату, гд находились Могини и Китли. Разговоръ у насъ плохо вязался — они вглядывались въ меня, а я въ нихъ.
Дюшесса не засидлась. Елена Петровна пріотворила къ намъ дверь и поманила меня.
— Отчего вы убжали?— спросила она.
— Оттого, что не хотлъ быть лишнимъ, у васъ могъ быть съ Маріей Стюартъ серьезный разговоръ.
— Ну вотъ пустяки!.. а на балъ къ ней вы непремнно позжайте.
— Ни за что не поду. Если будетъ нужно — вы объясните ей, что я больной человкъ, нелюдимъ и т. д. Это и будетъ правда…
Елена Петровна побурлила, пожурила меня, но, въ виду моей непреклонности, мало-по-малу стала успокоиваться.
— И что вы такое можете имть противъ нея? свтская женщина… вс он въ ихъ grand monde’ такія!
— Я ровно ничего не имю и не могу имть противъ нея,— отвтилъ я,— но съ тмъ, что въ grand monde’ вс такія — не согласенъ. Я очень люблю настоящихъ свтскихъ женщинъ, потому что люблю всякую гармонію, красоту, изящество. Истинная grande dame, все равно — молода она или стара, красива или нтъ — прежде всего изящна, то-есть проста, естественна и не думаетъ о своей важности. Эта же Марія Стюартъ — герцогиня съ плохихъ театральныхъ подмостковъ. Я увренъ, что она родилась не герцогиней и не лэди…
— Ну да, конечно, сказала Блаватская,— она дочь человка, нажившаго, не знаю какъ, мшокъ съ золотомъ. Титулъ ея перваго мужа, Помара,— купленъ ею, а овдоввъ — она купила себ второго мужа, уже настоящаго лорда… А какой у нея чудесный отэль!.. у нея бываетъ tout Paris!
— И она можетъ сдлать среди этого tout Paris карьеру ‘теософическому обществу’!— докончилъ я,— вы совершенно правы, Елена Петровна.
— Съ волками жить, по-волчьи выть!.. а да Богъ съ нею! знаете ли, не сегодня — завтра Олкоттъ прізжаетъ.
— Очень радъ это слышать,— я горю нетерпніемъ познакомиться съ ‘полковникомъ’, съ которымъ уже хорошо заочно знакомъ изъ ‘Пещеръ и Дебрей’.
— И притомъ онъ будетъ вамъ очень полезенъ: онъ магнетизеръ необыкновенной силы, излчилъ тысячи народу отъ всевозможныхъ болзней. Въ нсколько сеансовъ онъ такъ поправитъ ваши нервы, что вы себя совсмъ новымъ человкомъ почувствуете. Онъ вамъ наврное понравится. Съ его пріздомъ начнутся собранія и confrences его и Могини — этотъ Могини, знаете, отличный ораторъ и очень образованъ даже въ европейскомъ смысл, онъ кончилъ курсъ въ университет въ Калькутт и много занимался разными философскими системами… Ну, и его оригинальная вншность, я думаю, произведетъ впечатлніе…
— Несомннно. Гд же будутъ эти confrences?
— Одно собраніе должно быть у ‘дюшессы’ — это необходимо, а затмъ будутъ собираться въ дом одной теософки, m-me де-Барро. Это прелестная и замчательная женщина, умная, скромная… вотъ увидите, увидите не позже какъ черезъ полчаса, потому что у нея сегодня, сейчасъ предварительное собраніе — и мы вс демъ. За мной задетъ ‘дюшесса’, а вы отправляйтесь съ Могини и Китли.
Я не сталъ отказываться.

Примчанія.

    — Въ стать ‘Елена Петровна Блаватская’ (‘Русское Обозрніе’, ноябрь 1891 г.) г-жа Желиховская, бывшая сама ‘членомъ теософическаго общества’, какъ мн совершенно извстно, говоря о задачахъ этого общества, впадаетъ въ весьма курьёзную ошибку: она смшиваетъ изученіе древнихъ восточныхъ литературъ съ изученіемъ … ереси Арія (стр. 260)! На страниц 287 она впадаетъ въ ту же ошибку и говоритъ о какомъ-то братств аріанъ. Конечно, узнавъ о такихъ своихъ погршностяхъ, она станетъ утверждать, что это только ‘описки’ и во всемъ обвинитъ редакцію ‘Русскаго Обозрнія’. Но какъ она объяснитъ (‘Рус. Обозр.’ декабрь 1891 г., стр. 595) свое заявленіе, якобы со словъ Е. П. Блаватской, что Люциферъ — носитель свта, а ‘по-латыни Eosphoros, какъ часто называли римляне Божью Матерь и Христа’?!?

IV.

Вынужденный статьями г-жи Желиховской печатно говорить о моемъ личномъ знакомств съ Блаватской и ‘теософическимъ обществомъ’,— я говорю не съ чьихъ-либо словъ, а только то, что самъ видлъ, слышалъ и на что у меня есть неопровержимые документы. Въ случа необходимости я могу представить, въ доказательство того, что утверждаю, и новыя показанія живыхъ свидтелей.
Я нахожу, что всякія подробности и даже подчасъ мелочи обстановки, при которой начиналась въ Европ пропаганда ‘новой религіи’, соблазнительно рекомендуемой теперь и русскому обществу въ качеств ‘чистаго и высокаго ученія’,— вовсе не безполезны, а даже необходимы для цльности картины. Чего я не видлъ — о томъ не говорю, но что видлъ, то обязанъ разсказать именно такъ, какъ оно было.
Я не знаю, что такое творилось въ ма 1884 года въ Америк и въ Индіи, не знаю даже происходившаго за это время въ Лондон, но очень хорошо знаю все, происходившее въ Париж. Если мн приходится утверждать совершенно противуположное тому, что свидтельствуетъ въ своихъ статьяхъ сестра Е. П. Блаватской,— мн это весьма прискорбно, но что же я тутъ подлаю!
Дойдя до этого времени, г-жа Желиховская, въ качеств свидтельницы, между прочимъ, говоритъ: ‘Постителей бывали ежедневно массы. Елена Петровна успвала заниматься лишь раннимъ утромъ отъ 6 часовъ утра до полуденнаго завтрака, а день весь проходилъ въ пріемахъ и сует. Общество осаждало ее разнообразное, но все изъ интеллигентныхъ классовъ. Множество французовъ-легитимистовъ и имперіалистовъ льнули къ ней почему-то въ то время, очень многіе ученые, доктора, профессора, психіатры, магнетизеры, прізжіе со всхъ странъ свта и мстные. Доктора Шарко тогда въ Париж не было, но Рише и Комбре, его помощники, были своими людьми. Фламмаріонъ бывалъ очень часто, Леймари — издатель Revue Spirite, старичекъ магнетизеръ Эветъ, другъ барона Дюпоте, постоянно конкуррировалъ съ Оллькотомъ въ излченіяхъ присутствовавшихъ больныхъ. Русскихъ бывало множество мужчинъ и дамъ, и все это усиленно напрашивалось въ дружбу и въ послдователи ученія’. (‘Русское Обозрніе’ декабрь 1891 года, стр. 572).
Около двухъ мсяцевъ, до самой минуты отъзда Е. П. Блаватской изъ Парижа въ Лондонъ, я бывалъ у нея почти ежедневно, подолгу и въ различные часы дня — и никогда не видалъ ровно ничего, хоть сколько-нибудь напоминающаго эту блестящую картину. Реклама ‘Matin’, напечатанная, какъ я слышалъ, стараніями дюшессы де-Помаръ (я этого, однако, не утверждаю за неимніемъ документальнаго доказательства) оказалась не стоившей уплаченныхъ за нее денегъ — она совсмъ не обратила на себя вниманія, какъ и многія ей подобныя. Въ то время парижскіе ‘интеллигентные классы’ еще довольствовались своимъ, такъ сказать, оффиціальнымъ, правительствующимъ матеріализмомъ. Люди, явно или тайно остававшіеся врными католической церкви, конечно, не могли идти къ Блаватской, печатавшей, со свойственными ея писаніямъ грубостью и безцеремонностью выраженій, самыя ужасныя правды и неправды о дяніяхъ католическаго духовенства. Спириты чурались ея, какъ ‘измнницы’, ибо она, сама бывшая спиритка и медіумъ, не только отреклась отъ спиритизма, но и оскорбляла самыя завтныя ихъ врованія. Боле или мене интересные ‘оккультисты’, какъ напримръ Сентъ-Ивъ, стояли совсмъ особнякомъ и ужь къ ней-то никакъ не могли являться съ поклономъ.
Это были первые дни и шаги нео-буддизма въ Европ, и ничто еще не показывало, что онъ представляетъ собою явленіе, съ которымъ въ скоромъ времени, можетъ быть, придется считаться. Вокругъ Блаватской группировалось всего нсколько человкъ, старавшихся, и надо сказать — довольно безуспшно, приводить къ ней своихъ знакомыхъ. Не только никто къ ней не ‘льнулъ’ и не ‘напрашивался’, но она даже сильно смущалась черезчуръ медленнымъ ходомъ дла.
Когда я имлъ жестокость разъ-другой коснуться этого больного мста, она вся багровла и становилась ужасной въ своемъ черномъ балахон ‘ la magicienne noire’.
— Дурачье!— разражалась она,— совсмъ погрязли въ своемъ матеріализм и барахтаются въ немъ какъ свиньи! Ну, да пождите, все же, въ конц концовъ, прохватитъ ихъ моя теософія!..
Посл того времени я прожилъ еще два года въ Париж и мн пришлось боле или мене хорошо познакомиться почти со всми лицами, бывавшими у Блаватской. Такъ какъ о нихъ будетъ упоминаться въ дальнйшемъ разсказ, то я здсь перечислю ихъ всхъ и покончу съ выпиской, сдланной мною изъ ‘Русскаго Обозрнія’.
Въ дом улицы Notre Dame des Champs, вмст съ Еленой Петровной жили: 1) ‘Полковникъ’ Олкоттъ, 2) Джёджъ (онъ очень скоро ухалъ въ Индію), 3) Могини, 4) Бертрамъ Китли и 5) слуга Бабула.
6) Уже извстная дюшесса де-Помаръ, о которой больше нечего распространяться.
7) Секретарь ‘парижскаго теософическаго общества’ — m-me Емилія де-Морсье, племянница извстнаго швейцарскаго философа и теолога Эрнеста Навиля. Тогда это была сорокалтняя дама, высокая и очень полная, рано поблекшая блондинка, сохранявшая однако слды большой красоты. Сначала, при первыхъ встрчахъ, мы почему-то почувствовали другъ къ другу антипатію, но затмъ, уже по отъзд Блаватской, мало-по-малу сблизились и до сихъ поръ я считаю эту благородную, умную и талантливую женщину, а также ея мужа и семью, въ числ искреннихъ моихъ друзей.
Madame де-Морсье хорошая музыкантша и первоклассная пвица. Она въ юности мечтала объ артистической карьер и, еслибы мечтамъ ея суждено было осуществиться, она была бы теперь большой знаменитостью. Но крпкіе какъ камень швейцарскихъ горъ семейные предразсудки лишили ее возможности посвятить себя искусству. Это большое горе ея жизни. Богато одаренная отъ природы, она не могла примириться съ сренькой долей хозяйки дома разорившагося дворянина. Она отдалась литератур, а главнымъ образомъ — благотворительной дятельности. Вчно занятая своими тюрьмами, госпиталями и пріютами, она въ то же время всегда много читала и писала, интересовалась и увлекалась многимъ — и всюду вносила свою энергію, свой блестящій умъ, недюжинныя познанія и даръ настоящаго, прирожденнаго оратора.
Неудовлетворенная сухостью протестантскаго сектантства, въ которомъ родилась и была воспитана, чуждавшаяся папизма и хорошо знакомая съ различными злоупотребленіями воинствующаго католицизма,— она подумала, что можетъ найти удовлетвореніе своей духовной жажды въ ученіи ‘тибетскихъ махатмъ’, возвщавшемся устами Е. П. Блаватской и ея сотрудниковъ — Олкотта и Синнетта. Она послала въ Индію Елен Петровн письмо, страстность и краснорчіе котораго не могли не заинтересовать проповдницу нео-буддизма, тотчасъ же и ухватившуюся за эту богато одаренную женщину, способную въ будущемъ сослужить немалую службу ‘длу’.
M-me де-Морсье получила отъ ‘madame’ дружеское посланіе и засохшіе лепестки розы — ‘оккультный’ даръ и, такъ сказать, благословеніе махатмы Кутъ-Хуми интересной прозелитк. Когда Блаватская пріхала въ Парижъ — m-me де-Морсье, со своимъ ‘талисманомъ’ — розовыми лепестками у сердца, конечно, явилась на первомъ план и сдлалась самымъ дятельнымъ и огнедышущимъ членомъ ‘теософическаго общества’. Это она оказалась истиннымъ главою и душою ‘общества’ въ роли его секретаря, это она была настоящимъ авторомъ теософическихъ брошюръ, издававшихся подъ видомъ произведеній дюшессы де-Помаръ лэди Кэтниссъ.
Но отличительная черта этой женщины — глубокая искренность и неподкупная правдивость, а потому, когда черезъ два года она стала свидтельницей и получила неопровержимыя доказательства ‘теософическихъ обмановъ’ и многаго еще другаго,— она ни на минуту не поколебалась признать себя введенной въ заблужденіе и одураченной. Она серьезно заболла отъ потрясенія, но твердой рукою сожгла свой талисманъ — розу Кутъ-Хуми, полнйшее мое неуваженіе къ которой въ предъидущее время служило даже черной кошкой, пробгавшей между нами.
Я и m-me де-Морсье были самыми частыми постителями квартиры въ улиц Notre Dame des Champs и ближайшими людьми къ ея хозяйк, что легко будетъ доказать хоть бы только собственноручными письмами къ намъ Е. П. Блаватской.
Въ статьяхъ, печатавшихся тогда г-жей Желиховской въ ‘Новороссійскомъ Телеграф’ и ‘Одесскомъ Встник’ (іюнь и іюль 1884 года) и случайно впослдствіи мн попавшихся, о насъ громко говорится и даже, къ моему изумленію, незнакомый еще съ ‘авторской манерой’ г-жи Желиховской,— я нашелъ въ нихъ такія вещи, о которыхъ не имлъ ни малйшаго понятія [1].
Между тмъ въ своихъ теперешнихъ статьяхъ о Е. П. Блаватской и въ своей пропаганд новаго ‘чистаго и высокаго ученія’, г-жа Желиховская ни однимъ звукомъ не заикается обо мн и m-me де-Морсье, какъ будто насъ совсмъ даже не было или будто наши отношенія къ ея покойной сестр и близкія сношенія съ нею ей совсмъ неизвстны. Причина такого умалчиванія понятна и на ней, полагаю, нечего останавливаться. Но все-таки какъ же было не сообразить, что черезчуръ фантастическое освщеніе многихъ фактовъ заставитъ меня, а если понадобится, то и не одного меня, представить и свое личное свидтельство съ приложеніемъ ‘оправдательныхъ документовъ’. Конечно, здсь былъ разсчетъ на человческую слабость, на ложный стыдъ признанія въ своемъ, хоть и мимолетномъ, увлеченіи тмъ, что оказалось самымъ грубымъ и разсчитаннымъ на слпую доврчивость обманомъ, но дло слишкомъ серьезно, и жалкое малодушіе ложнаго стыда тутъ не можетъ имть мста.
8) M-me де-Барро (Caroline de-Barrau), пожилая, скромная, молчаливая и болзненнаго вида женщина, представляла собою примръ того, что самая бодрая, сильная душа и высокоразвитый разумъ могутъ вмщаться въ крайне невзрачномъ и слабомъ тл. Жена состоятельнаго дворянина, имющаго помстья въ Гасконіи, m-me де-Барро посвятила Парижу свою далеко небезъизвстную, знаменательную дятельность.
Не понимаю — зачмъ г-ж Желиховской понадобилось называть ее графиней: она графиней никогда не была и не принадлежала къ числу особъ, противузаконно присвоивающихъ какіе-либо титулы и отличія. У нея были отличія, въ вид настоящихъ дипломовъ на ученыя и иныя почетныя званія (а это большая рдкость для французской женщины), она сотрудничала во многихъ періодическихъ изданіяхъ и оставила посл себя интересныя сочиненія: ‘Женщина и воспитаніе’, ‘Призваніе женщины’, ‘Деревенская женщина въ Париж’, этюдъ ‘о заработной плат женщинъ’ и т. д. Но она не только не кичилась своими отличіями и трудами, а краснла какъ пансіонерка и не знала, куда дваться, когда кто-либо упоминалъ о нихъ. Она всецло отдавала свою душу, свое время и свои средства добрымъ дламъ, и въ этой дятельности ея врный другъ, m-me де-Морсье, являлась ея постоянной и ближайшей помощницей.
M-me де-Барро жила въ небольшомъ, простенькомъ, но комфортабельномъ дом въ глубин impasse’а, на улиц Varenne. Жила она очень странно, повидимому почти въ полномъ уединеніи, и сама всегда отворяла гостямъ своимъ двери. Заинтересовавшись ‘теософическимъ обществомъ’, главнымъ образомъ благодаря вдохновенному краснорчію m-me де-Морсье, она предоставила свой тихій, удобный домъ для confrences’овъ, но сама, отъ начала до конца, относилась ко всему нсколько сдержанно и, такъ сказать, выжидательно. Когда ‘феномены’ были разоблачены и изъ-за ‘всемірнаго братства любви и разума’ выдвинулась обманная махинація,— m-me де-Барро тотчасъ же присоединила свою подпись къ заявленію, посланному въ Индію, которымъ отрезвившіеся парижскіе ‘теософы’ отказывались отъ своего членства въ ‘обществ’, созданномъ Еленой Петровной Блаватской.
Около двухъ лтъ тому назадъ я съ грустью получилъ извстіе о кончин m-me де-Барро и, читая печатные тексты рчей, говорившихся по случаю этой кончины, сказалъ себ, что ‘на сей разъ’ въ нихъ нтъ никакой фальши, никакихъ преувеличеній. Мн тяжело подумать, что, пріхавъ въ Парижъ, я уже не увижу этого блднаго, тихаго лица, въ молодости должно быть очень похожаго на некрасивую Гольбейновскую мадонну, не услышу ея какъ бы робкаго голоса, которымъ она, въ краткихъ словахъ, всегда умла сказать что-нибудь очень продуманное, разумное и врное…
Что касается ея мужа, его почти никогда не бывало въ Париж, онъ жилъ у себя въ имніи и не имлъ ровно никакого отношенія къ ‘теософическому обществу’. Какимъ образомъ г-жа Желиховская пристегнула и его, съ титуломъ графа, къ окружію своей покойной сестры — это остается ея тайной.
9) Графиня д’Адемаръ, личная пріятельница Елены Петровны Блаватской. Это была тоже весьма уже немолодая свтская дама съ лицомъ до того искусно эмальированнымъ, что на нкоторомъ разстояніи казалась совсмъ молодой и очень красивой. Она появлялась нсколько разъ, всегда на краткій мигъ, какъ шелковый, раздушенный метеоръ — и исчезала. Такимъ образомъ зналъ я ее совсмъ мало, никогда не слыхалъ отъ нея чего-нибудь хоть бы чуть-чуть ‘теософическаго’ и, какъ кажется, кром своего удивительно эмальированнаго лица, она ничмъ не отличалась. Блаватская дйствительно провела два дня у нея въ имніи.
10) Г-жа Желиховская пишетъ: ‘Доктора Шарко тогда въ Париж не было, но Рише и Комбре, его помощники, были своими людьми’. Зачмъ говорить о Шарко, котораго ‘не было’ — я не знаю, что же касается Рише, то нашъ авторъ впадаетъ въ большую ошибку. У Шарко въ Сальпетріер дйствительно есть помощникъ, докторъ Поль Рише (Paul Richer), написавшій большую и довольно интересную книгу: ‘Etudes cliniques sur l’Hystro-epilepsie ou Grande hystrie’, но его, должно быть, тоже ‘въ Париж не было’. Г-жа Желиховская говоритъ совсмъ не о немъ, а объ одномъ изъ талантливйшихъ современныхъ французскихъ ученыхъ, Шарл Рише (Charles Richet), сочиненія котораго и въ Россіи пользуются большой извстностью. Шарль Рише вовсе не помощникъ Шарко. У Елены Петровны Блаватской онъ ‘былъ’, но не ‘бывалъ’, а быть у нея ‘своимъ человкомъ’ ему никогда и во сн не снилось. Вотъ что писалъ онъ мн, между прочимъ, въ конц декабря 1885 года: ‘…Pour ma part j’avais des doutes normes. Avant d’admettre l’extraordinaire, il se faut mfier de l’ordinaire qui est la fourberie: et, de toutes les garanties scientifiques, la certitude inorale et la confiance est la plus efficace. Mais quelle dure ironie que cette mad. B. que fonde une religion, comme Mahomet, avec les mmes moyens peu prs. Peut tre russira-t-elle. En tout cas ce ne sera ni votre faute, ni la mienne. Il faut je crois en revenir l’opinion des vieux auteurs—observer et exprimenter—et ne pas couter les dames, qui ont pass sept ans au Thibet…’ [2] Кажется — довольно ясно!
11) Бдный Комбре! какъ былъ бы онъ счастливъ не въ статьяхъ только г-жи Желиховской, а въ дйствительности состоять помощникомъ Шарко и идти въ пар съ Рише! Будучи студентомъ медицины, онъ слушалъ, конечно, лекціи и Шарко, слушалъ внимательно, но никогда не былъ, да и не могъ быть его помощникомъ, ибо жизнь увлекла его совсмъ въ иную сторону. Весь его ученый багажъ состоитъ изъ маленькой, весьма спеціальной диссертаціи ‘о вспрыскиваніи ртути подъ кожу’. Хоть онъ и докторъ медицины, но не иметъ никакого оффиціальнаго положенія и не практикуетъ.
Это очень милый, симпатичный и даже талантливый человкъ, но безнадежный неудачникъ, ‘изобртатель’, съ патентами котораго всегда случаются самыя невроятныя вещи, такъ что вся жизнь его — рядъ непрестанныхъ бдствій и затрудненій.
Онъ сынъ гасконскаго аптекаря, съ дтства имлъ какое-то отношеніе къ семейству де-Барро и отсюда, т. е. черезъ г-жъ де-Барро и де-Морсье, его появленіе въ ‘теософическомъ обществ’. Идеалистъ и мечтатель, онъ неудержимо влекся ко всякому ‘оккультизму’, но заняться этимъ оккультизмомъ всегда могъ только ‘завтра’, ибо ‘сегодня’ у него было столько дла, что онъ хватался за голову и за больное отъ вчныхъ волненій сердце.
Онъ ‘изобрталъ’ самыя противоположныя вещи: то чудесное масло и сало для смазыванія всякихъ машинъ, то какую-то удивительную лампу, то цлебную туалетную воду, мыло съ примсью лкарственныхъ веществъ… Богъ знаетъ что! Вс эти изобртенія должны были дать ему милліоны, пока же онъ уничтожилъ состояніе, скопленное его старымъ отцомъ цною лишеній всей жизни, вошелъ въ неоплатные долги и постоянно находился ‘наканун описи своего имущества’, которую отдалялъ какими-то дйствительно почти ‘оккультными’ способами.
Устремивъ мечтательные глаза вдаль и встряхивая черными кудрями, онъ могъ по цлымъ часамъ говорить своимъ смшнымъ гасконскимъ говоромъ о чемъ угодно — и говорить горячо, увлекательно, выказывая иной разъ большія познанія, глубину мысли и широту взгляда.
Я полюбилъ его, и онъ, во все время моего пребыванія въ Париж, нердко посщалъ меня. Онъ оказался превосходнымъ, искуснымъ гипнотизёромъ, поискусне Фельдмана, и когда мн пришлось, какъ будетъ видно дальше, заняться этимъ предметомъ,— онъ былъ мн въ большую помощь.
‘Теософическимъ обществомъ’ онъ сильно увлекся, но глаза его своевременно открылись — и онъ ушелъ отъ этихъ обмановъ, отряхая прахъ отъ ногъ своихъ. На дняхъ еще я получилъ о немъ извстіе: онъ все тотъ же, такъ же ‘завтра’ займется ‘оккультизмомъ’, черезъ годъ будетъ милліонеромъ, а ‘сегодня’ ждетъ описи своего имущества.
12) Былъ на двухъ или трехъ confrences’ахъ нкто Оливье, знакомый m-me де-Барро, пока ничмъ особенно не прославившійся, но очень интересовавшійся разными ‘психическими’ вопросами. Это онъ привезъ къ Блаватской своего товарища, Шарля Рише.
13) Швейцарецъ Тюрманнъ, попавшій черезъ m-me де-Морсье, фанатическій мистикъ, готовый врить чему угодно безъ всякихъ разсужденій. Онъ былъ сначала мартинистомъ, потомъ спиритомъ. Говорилъ много и на confrences’ахъ вступалъ въ пренія, но всегда толковалъ невпопадъ, такъ что очень надодалъ всмъ. Черезъ нкоторое время онъ совсмъ исчезъ куда-то, чуть ли не умеръ.
14) Почтенный старикъ, ученый лингвистъ Жюль Бессакъ, знатокъ, между прочимъ, русскаго языка и, по своему оффиціальному положенію, присяжный переводчикъ парижскаго апелляціоннаго суда. Имя его пользуется уваженіемъ среди французскихъ ученыхъ. Онъ напечаталъ нсколько серьезныхъ, обстоятельныхъ изслдованій о древнихъ врованіяхъ и, какъ спеціалистъ, заинтересовался ‘теософическимъ обществомъ’, съ которымъ его познакомила m-me де-Морсье, его старинная пріятельница.
15) Камилла Фламмаріона я видлъ у Блаватской всего одинъ разъ и на confrences’ахъ онъ не бывалъ. Онъ взглянулъ, послушалъ, но Елена Петровна не съумла заинтересовать его — ея фантазіи и гипотезы оказывались слабе смлыхъ гипотезъ и фантазій высокоталантливаго автора Lumen’а и Uranie.
16) Виконтъ Мельхіоръ де-Вогюэ, извстный своими интересными, несовсмъ безпристрастными и, во всякомъ случа, односторонними статьями о Россіи, былъ на одномъ лишь confrences’.
17) Леймари, извстный среди парижскихъ спиритовъ и длавшій себ состояніе спиритическими изданіями, нсколько разъ прізжалъ къ Блаватской, желая купить у нея право изданія французскаго перевода ея ‘Isis unveiled’. Но они не сходились въ условіяхъ, къ тому же Елена Петровна ему очень недовряла и боялась какого-нибудь ‘подвоха’ (какъ она выражалась) со стороны спиритовъ, а потому изъ этого дла ничего не вышло.
18) ‘Старичекъ Эветтъ’ былъ дйствительно старичкомъ, маленькимъ, старенькимъ, но совсмъ еще бодрымъ, съ дтски невиннымъ выраженіемъ и робкими манерами. Онъ нердко являлся въ улицу Notre Dame des Champs, здоровался, садился въ уголк на кончикъ стула — и молчалъ. Если хозяйка была въ добромъ расположеніи духа, то ради его одобренія она говорила:
— Monsieur Evette, у меня руку ломитъ — помагнетизируйте!
Онъ вскакивалъ со стула, кидался къ ней и, видимо приходя въ восторгъ, начиналъ пассы своими старческими, уже нсколько дрожавшими руками.
Когда эти манипуляціи надодали Елен Петровн, она кивала головою и произносила:
— Merci, cher monsieur Evette, a va mieux!… о, да какая же у васъ сила!
Онъ дулъ себ на руки, блаженно улыбался и, счастливый, опять садился на кончикъ стула.
Привела его, опять-таки, m-me де-Морсье, знакомая съ нимъ долгіе годы. Такъ какъ мн было объявлено, что этотъ старичекъ — ‘знаменитый’ магнетизеръ и другъ покойнаго барона дю-Поте (дйствительно весьма извстнаго магнетизера и автора интересныхъ сочиненій по этому предмету),— я обратился къ нему съ нкоторыми вопросами относительно теорій и взглядовъ дю-Поте, книги котораго прочелъ незадолго передъ тмъ.
Онъ очень внимательно, съ видимымъ напряженіемъ меня выслушалъ, потомъ покраснлъ и съ добродушной улыбкой мн отвтилъ:
— Я глубоко сожалю, что не могу имть чести исполнить ваше желаніе. Я очень мало смыслю въ ученыхъ предметахъ и не получилъ образованія… Къ тому же, я отъ природы,— не стыжусь въ этомъ признаться — недалекъ… je suis trs simple… что жъ длать!— вдь этого не скроешь! Мое единственное качество — я добръ… je suis bon… а потому Господь далъ мн способность исцлять магнетизмомъ всякія болзни… Mousieur ls baron du-Potet me disait souvent: mon pauvre Evette, tu es tre simple, mais tu es bon… [3] и вотъ поэтому онъ любилъ меня, и во время своей предсмертной болзни онъ только мн одному позволилъ себя магнетизировать…
На его глаза, при этомъ воспоминаніи, навернулись слезы.
Когда потомъ, мсяца черезъ два по отъзд Блаватской, я спросилъ его, что именно могло привлечь его къ ‘теософическому обществу’ и его создательниц — онъ широко раскрылъ глаза и сказалъ:
— Mon Dieu, monsieur, c’est fort simple, quand m-me de-Morsier vint me dire: pre Evette, allons!— eh ben—j’suis all… v-l! Et puis m-me Blavatsky est une personne si honorable… grande dame russe! [4]
Онъ упрашивалъ меня позволить ему полчить мои нервы его ‘добрымъ’ магнетизмомъ, объясняя, что когда онъ магнетизируетъ — вс болевыя ощущенія паціента переходятъ къ нему и только посл сеанса, разобщившись съ больнымъ, онъ отъ нихъ отдлывается. Это показалось мн достойнымъ проврки и, такъ какъ назначенная имъ плата за сеансы была по моимъ средствамъ, я согласился испробовать. Онъ сталъ являться ко мн, а то и я зазжалъ къ нему, въ мрачную, до невроятія запыленную квартиру, наполненную старинными картинами и всякимъ старымъ хламомъ,— онъ оказался скупщикомъ и продавцемъ этого хлама, носящаго названіе ‘рдкостей’.
Я долженъ сказать, что онъ не оправдалъ моихъ ожиданій: я былъ почти совершенно увренъ, что на первомъ же сеанс онъ мн наговоритъ всякій вздоръ относительно моихъ ощущеній. Ничуть не бывало! какъ ни скрывался я отъ него — онъ всегда безошибочно указывалъ мн на мсто моихъ страданій и описывалъ ихъ совершенно врно. Если я, заработавшись передъ тмъ, чувствовалъ утомленіе и боль въ глазахъ — стоило ему начать пассы, какъ его глаза краснли и наполнялись слезами. Одинъ разъ онъ пришелъ ко мн, когда я сильно мучился болью въ области печени. Я ничего не сказалъ ему. Посл первыхъ же пассовъ онъ схватился за печень и такъ измнился въ лиц, что я поневол долженъ былъ почесть себя побжденнымъ, хотя и не устыдился своего скептицизма и подозрительности, такъ сердившихъ во мн Елену Петровну.
Однако, посл мсяца сеансовъ, я почелъ себя въ прав прекратить ихъ на слдующихъ двухъ основаніяхъ: 1) я нисколько не сталъ себя лучше чувствовать, 2) не я ему, а онъ мн передалъ жесточайшій гриппъ, который не прошелъ посл окончанія сеанса, а продержалъ меня въ кровати около недли.
‘Старичекъ’ во все время моего пребыванія въ Париж изрдка посщалъ меня и разсказывалъ мн самыя изумительныя магнетическія чудеса о барон дю-Поте и о себ самомъ. Года три тому назадъ какіе-то его родственники прислали мн въ Петербургъ извщеніе о его ‘христіанской кончин’ съ приглашеніемъ на похороны.
‘Старичекъ магнезитеръ Эветъ, другъ барона Дюпоте, постоянно конкуррировалъ съ Оллькотомъ въ излченіяхъ присутствовавшихъ больныхъ’…—да вдь это значитъ, что въ квартир Е. П. Блаватской была лчебница для приходящихъ больныхъ! Слдовало бы хоть приложить списки этихъ многочисленныхъ больныхъ съ исторіей ихъ болзней и излченій. Богъ знаетъ что такое!
19—24) Видлъ я въ квартир улицы Notre Dame des Champs двухъ американокъ, по фамиліи Дидсонъ и Голлоуэй, нкоего ‘профессора’, не помню ужь какого предмета, Вагнера съ женою, и, наконецъ, къ самому концу пребыванія Блаватской въ Париж, магнетизера Робера съ его ‘субъектомъ’, юношей Эдуардомъ. Какъ тогда, такъ и впослдствіи я отъ этого Робера и его субъекта ровно ничего интереснаго не видалъ, несмотря на толки между дамами о ихъ чудесахъ.
25) Пожилая двица, русская фрейлина А. (фамилія этой особы начинается не съ этой буквы, но такъ какъ она тщательно скрывала свои faits et gestes и въ журналахъ ‘Лондонскаго общества для психическихъ изслдованій’ обозначена такимъ именно образомъ,— я, вовсе не желая быть ей непріятнымъ, называю ее А.) Г-жа А. была въ то время пріятельницей m-me де-Морсье и опять таки черезъ нее заинтересовалась ‘теософическимъ обществомъ’. Она была постоянно окружена всякаго рода ‘феноменами’ и чудесами, удивительные разсказы ея о томъ, что на каждомъ шагу случалось съ нею — могли довести до головокруженія. Она не жила въ Россіи, имла квартиру въ Париж, но постоянно исчезала невдомо куда и вообще была поглощена какими-то крайне сложными и запутанными своими длами. О ней мн придется не разъ упоминать въ дальнйшемъ разсказ. Теперь я давно ужь потерялъ ее изъ виду.
26) Русскій князь У. (теперь, какъ я слышалъ, умершій). Я нсколько зналъ его, такъ какъ года за два передъ тмъ А. Н. Майковъ привезъ его ко мн въ домъ на литературный вечеръ. Онъ былъ у Е. П. Блаватской одинъ разъ и потомъ я видлъ его на торжественномъ confrence’ въ дом m-me де-Барро.
27) Русскій генералъ-маіоръ К., бывшій также одинъ разъ у Е. П. Блаватской и затмъ на confrence’.
Былъ ли сдланъ этими двумя господами членскій взносъ и числятся ли они въ спискахъ ‘общества’ — я не знаю.
28) Русская дама съ иностранной фамиліей, г-жа Г., изъ Одессы, знакомая родственниковъ Елены Петровны. Она являлась со своимъ сыномъ, несчастнымъ горбатымъ мальчикомъ — и больше мн ршительно нечего о ней прибавить.
Затмъ остаются дв русскія дамы, родственницы Е. П. Блаватской, и — я. Это все. Тридцать одинъ человкъ, ну скажемъ — тридцать пять, на случай, еслибъ я забылъ кого-нибудь изъ совсмъ ужь вообще, или въ то время, невидныхъ, безъ рчей.
Нкоторыя изъ этихъ лицъ, какъ показано выше, только мелькнули и исчезли. Другіе же были привлечены главнымъ образомъ m-me де-Морсье. Въ такомъ вид является дйствительная картина парижскаго ‘теософическаго общества’ лтомъ 1884 года. Это былъ очень небольшой дамскій кружокъ — и ничего боле.
Еслибы кто-нибудь былъ еще, кого я не зналъ и не видалъ, Елена Петровна, подзадориваемая моими замчаніями о томъ, что дло идетъ черезчуръ вяло, непремнно говорила бы со мною о неизвстныхъ мн лицахъ, указывала бы на нихъ, и притомъ эти лица непремнно, ея стараніями, появились бы на confrences’ахъ, крайняя малолюдность которыхъ совершенно удручала основательницу ‘теософическаго общества’.
Гд же эти ‘массы’, ‘осаждавшія’ тогда Елену Петровну, какъ увряетъ г-жа Желиховская?? Гд это ‘множество французовъ легитимистовъ и имперіалистовъ’, которое къ ней ‘льнуло’?? Гд эти ‘очень многіе ученые, доктора, профессора, психіатры, магнетизеры, прізжіе со всхъ странъ свта и мстные’?? Гд ‘множество русскихъ мужчинъ и дамъ, усиленно напрашивавшихся въ дружбу и въ послдователи ученія’??
Вдь должна же быть, наконецъ, какая-нибудь разница между писаніемъ ‘повсти для легкаго чтенія’ и писаніемъ ‘біографическаго очерка’ женщины, которую называютъ ‘всемірной знаменитостью’, возбужденное ею движеніе — ‘міровымъ явленіемъ’, а ‘чистымъ и высокимъ ученіемъ’ которой соблазняютъ русское общество!!
И это лишь первые цвточки,— впереди много крупныхъ ягодъ различнаго и самаго неожиданнаго сорта.

Примчанія.

1 На основаніи этихъ статей, и съ указаніями на нихъ, я до сихъ поръ получаю, время отъ времени, письма изъ разныхъ мстъ Россіи и отъ разныхъ неизвстныхъ мн лицъ, гд меня просятъ, убждаютъ, а то такъ и требуютъ, чтобы я подробно писалъ о Блаватской, ея ученіи и ея чудесахъ, какъ близкій ей человкъ и свидтель, по заявленію г-жи Желиховской. Я или молчалъ на эти письма, или кратко отвчалъ, что все, что я видлъ, было бы дйствительно чудесно, кабы тамъ не было обмана. Настоящимъ разсказомъ я вполн удовлетворю любознательность моихъ корреспондентовъ.
2 ‘… Что касается меня — я имлъ огромныя сомннія. Прежде чмъ допустить необыкновенное, надо остерегаться обыкновеннаго, то-есть плутовства: и изъ всхъ научныхъ гарантій самая существенная — это нравственная увренность и довріе. Однако что-за жестокая иронія — эта г-жа Б., основывающая религію, подобно Магомету, и почти такими же средствами. Быть можетъ ей и удастся. Во всякомъ случа это будетъ не по вашей и не по моей вин. Кажется, слдуетъ возвратиться къ мннію старыхъ авторовъ: наблюдать и производить опыты,— и не слушать дамъ, проведшихъ семь лтъ въ Тибет …’
3 Баронъ дю-Поте мн часто говаривалъ: мой бдный Эветтъ, ты очень недалекъ, но ты добръ…
4 Ахъ Боже мой, monsieur! Это очень просто, m-me де-Морсье пришла ко мн и сказала: пойдемте, старина Эветтъ!— я и пошелъ… вотъ и все тутъ! И къ тому же m-me Блаватская такая почтенная особа, высокопоставленная русская дама!

V.

Объ этомъ первомъ собраніи теософовъ, на которое я похалъ въ сопровожденіи Могини и Китли, распространяться не стану, такъ какъ оно не ознаменовалось ровно ничмъ интереснымъ въ ‘теософическомъ’ или ‘оккультномъ’ смысл. Для меня оно имло значеніе лишь въ томъ отношеніи, что я познакомился съ m-me де Барро, m-me де Морсье, фрейлиной А., докторомъ Комбре, Оливье, Тюрманномъ и ‘старичкомъ’ Эветтомъ. Кром этихъ лицъ никого не было. Мы размстились въ просторной столовой вокругъ обденнаго стола, покрытаго клеенкой, причемъ предсдательскія мста заняли, конечно, ‘дюшесса’ и Елена Петровна.
Разговоръ велся безпорядочный, переходилъ съ предмета на предметъ и ни на чемъ не останавливался. Вдругъ раздался крикливый и пискливый голосъ. Это заговорилъ Тюрманнъ, пожилой, прилизанный лысый человкъ съ огненно-красными щеками и носомъ, испещренными синими жилками. Заговоривъ — онъ уже очевидно не могъ остановиться и слушалъ самъ себя все съ возраставшимъ наслажденіемъ. Онъ толковалъ о мартинизм, о своемъ ‘philosophe inconnu’, о Сведенборг, о спиритизм, но понять, зачмъ онъ все это говорилъ — не было никакой возможности. Ровно никакихъ новыхъ, хоть сколько-нибудь интересныхъ свдній онъ не сообщилъ, а только расплывался въ красивыхъ шаблонныхъ фразахъ, которыя французъ можетъ нанизывать одна на другую до безконечности.
Блаватская отдувалась, курила папиросу за папиросой и, очевидно не слушая, поводила во вс стороны своими огромными свтлыми глазами. Наконецъ m-me де Морсье перебила оратора и ршительно сказала, что надо немедленно выработать программу занятій и конферансовъ. Она выразила, отъ лица французскихъ теософовъ, желаніе, чтобы ‘полковникъ’ Олкоттъ и Могини прежде всего преподали парижской втви теософическаго общества истинное познаніе двухъ главнйшихъ ученій ‘эзотеризма’ — о ‘Карм’ и ‘Нирван’, причемъ брала на себя трудъ записывать ихъ слова и затмъ переводить по-французски. Блаватская дала на это свое полное согласіе, а Могини улыбался и прикладывалъ руку къ сердцу. Черезъ нсколько минутъ все было кончено, изъ-за стола встали и начались ‘приватные’ разговоры.

——

Когда я, черезъ два дня, появился въ квартир улицы Notre Dame des Champs, Елена Петровна, выйдя ко мн, объявила:
— Олкоттъ пріхалъ! вы его сейчасъ увидите.
И я увидлъ ‘полковника’, врнаго спутника и сотрудника Блаватской, президента теософическаго общества. Его вншность произвела на меня сразу очень хорошее впечатлніе. Человкъ уже конечно за пятьдесятъ лтъ, средняго роста, плотный и широкій, но не толстый — онъ, по своей энергичности и живости движеній, казался далеко не старикомъ и являлъ вс признаки большой силы и крпкаго здоровья. Лицо его было красиво и пріятно, большая лысина шла къ этому лицу, обрамленному великолпной, совершенно серебряной бородою. Онъ носилъ очки, нсколько скрывая за ними единственный недостатокъ своей наружности, являвшійся однако настоящей ‘ложкой дегтю въ бочк съ медомъ’. Дло въ томъ, что одинъ глазъ его оказывался крайне непослушнымъ и то и дло бгалъ во вс стороны, иногда съ изумительной и весьма непріятной быстротою. Пока этотъ непослушный глазъ оставался спокойнымъ — передъ вами былъ красивый, пріятный, добродушный, хотя и не особенно умный человкъ, подкупающій своей вншностью и внушающій къ себ довріе. Но вотъ что-то дернулось, глазъ сорвался съ мста, забгалъ подозрительно, плутовато — и довріе сразу исчезнетъ.
Олкоттъ уже получилъ, очевидно, отъ ‘madame’ подробныя инструкціи относительно меня, а потому съ первыхъ же словъ выказалъ мн большую любезность и вниманіе. Онъ очень сносно говорилъ по-французски и, когда Елена Петровна ушла къ себ писать письма, повелъ меня въ свою комнату, предложилъ мн одинъ изъ трехъ находившихся въ ней стульевъ, самъ слъ на другой и началъ бесду о ‘феноменахъ’ и махатмахъ. Подробно разсказалъ онъ мн, какъ къ нему являлся ‘хозяинъ’ ‘madame’, махатма Mopia (и онъ, и Блаватская, и ‘челы’ почему-то всегда избгали, говоря объ этомъ махатм, произносить его имя и обозначали его или словомъ ‘matre’ или просто буквою М), но являлся не въ своемъ матеріальномъ тл, а въ тл тончайшемъ (en corps astral) [1].
— Почему же вы уврены, что это былъ дйствительно онъ, а не ваша субъективная галлюцинація?— спросилъ я.
— Потому что онъ мн оставилъ неопровержимое доказательство своего присутствія — онъ, передъ тмъ какъ исчезнуть, снялъ со своей головы тюрбанъ… вотъ.
— При этихъ словахъ ‘полковникъ’ развернулъ передо мною шелковый платокъ, вынулъ изъ него индійскій, изъ какой-то легкой матеріи, шарфъ и подалъ мн.
Я посмотрлъ, потрогалъ — шарфъ какъ шарфъ, совсмъ матеріальный, не призрачный.
Олкоттъ благоговйно завернулъ его опять въ платокъ и затмъ показалъ мн еще одну диковинку — очень странный и довольно красивый рисунокъ, сдланной акварелью и золотой краской. При этомъ я получилъ объясненіе, что ‘madame’ положила руку на чистый листъ бумаги, потерла его немного — и вдругъ самъ собою образовался этотъ рисунокъ.
Когда Блаватская окончила свою корреспонденцію и мы съ ней бесдовали въ пріемной, она очень живо спросила меня, показалъ ли мн ‘полковникъ’ шарфъ махатмы и рисунокъ?
— Да, показалъ.
— Не правда ли, это интересно?
— Нисколько!— отвтилъ я,— и слдовало бы посовтовать Олкотту не показывать здсь этихъ предметовъ, особенно мужчинамъ. Для него самого и шарфъ, который онъ получилъ изъ рукъ ‘исчезнувшаго’ на его глазахъ существа, и рисунокъ, при ‘исключительномъ’ произведеніи котораго онъ присутствовалъ — имютъ громадное значеніе. Но для посторонняго человка, все равно вритъ онъ или не вритъ въ ‘возможность’ такихъ вещей — разв это доказательство? Я гляжу — и для меня это только шарфъ, только рисунокъ. Вы скажете, что Олкоттъ не заслуживаетъ недоврія, но я вамъ отвчу, что въ длахъ подобнаго рода человкъ, кто бы онъ ни былъ, не иметъ права разсчитывать на довріе къ себ и обижаться недовріемъ,— иначе это будетъ большой съ его стороны наивностью, очень для него вредной.
Блаватская усмхнулась.
— Не вс такіе ‘подозрители’, какъ вы,— сказала она,— а впрочемъ я благодарю васъ за совтъ и приму его къ свднію. Да, вы правы, мы въ Европ, въ Париж, а не въ Индіи… Тамъ люди не встрчаютъ почтеннаго, искренняго человка съ мыслью: ‘а вдь ты, молъ, обманщикъ и меня надуваешь!’ Ахъ вы подозритель, подозритель! ну а скажите, коли сами, своими глазами, увидите что-либо подобное,— тогда-то поврите?
— Глазамъ своимъ я, конечно, поврю, если они будутъ совсмъ открыты.
— Ждите, можетъ быть не долго вамъ ждать придется.
— Только этого и желаю.
Мы разстались.

——

Я сидлъ за спшной работой, когда мн принесли записку Блаватской, гд говорилось о томъ, что пріхали дв ея родственницы, желаютъ со мною поскоре познакомиться, и она проситъ меня пріхать немедля. Окончивъ работу, я похалъ. Елена Петровна была въ такомъ радостномъ, счастливомъ настроеніи духа, что на нее было пріятно и въ то же время грустно смотрть. Она совершенно преобразилась, отъ ‘madame’ и ‘H. P. B.’ ровно ничего не осталось,— теперь это была сердечная женщина, измученная долгими далекими странствованіями, всевозможными приключеніями, длами и непріятностями — и, посл многихъ лтъ, увидвшаяся съ близкими родными, окунувшаяся въ незабвенную и вчно милую атмосферу родины и семейныхъ воспоминаній.
Пока мы были съ ней вдвоемъ, она говорила мн только о своихъ дорогихъ гостяхъ, изъ которыхъ одну я назову г-жей X. (иксъ), а другую г-жей Y. (игрекъ). Особенно дружна была Елена Петровна со старшей изъ этихъ дамъ, г-жей X., двицей уже почти шестидесяти лтъ, возведенной ею въ званіе ‘почетнаго члена теософическаго общества’ и бывшей тогда ‘президенткой N. N. втви’.
— Вотъ вамъ самое лучшее, живое доказательство,— говорила Елена Петровна,— что въ дятельности теософическаго общества нтъ и не можетъ быть ровно ничего, могущаго смутить совсть христіанина! X.— самая рьяная и строгая христіанка, даже со всякими предразсудками, а она почетный членъ нашъ и президентка въ N. N.
— Да разв въ N. N. есть теософическое общество?
— Значитъ есть, вотъ такое же, какъ и здсь, въ зародыш, но оно разовьется [2].
Съ г-жею Y., пожилой вдовой, Елена Петровна, какъ я заключилъ изъ первыхъ же словъ и какъ потомъ убдился, была дружна гораздо меньше, относилась къ ней нсколько покровительственно, сверху внизъ. Она не удостоила ее ‘почетнымъ’ дипломомъ, а лишь дипломомъ ‘дйствительнаго члена теософическаго общества’. Но и ея прізду она была очень рада. Дамы привезли съ собой чернаго хлба, икры и т. д., и бдная ‘посланница махатмъ’ совсмъ по-дтски умилялась всмъ этимъ.
Вошла г-жа Y. Ея ‘простота въ обхожденіи’ сразу же поставила насъ на короткую ногу и тогда мн понравилась.
— Такъ значитъ и вы… того… теософъ… notre ‘frre!’ — смясь обратилась она ко мн и стала показывать пальцами т таинственные знаки, которымъ Могини обучалъ меня при моемъ ‘посвященіи’.
Я, тоже смясь, хотлъ отвтить соотвтствующими знаками: но убдился, что путаю, что забылъ ихъ связь между собою и постепенность.
— Елена Петровна, что жъ теперь мн длать? я позабылъ вашъ mt de passe—подскажите!— обратился я къ Блаватской.
— И чего вы все сметесь!.. вотъ теперь вамъ и пара явилась,— весело отозвалась Елена Петровна.— А mt de passe, его я вамъ уступаю — это дйствительно вздоръ, придуманный для малыхъ ребятъ — индусовъ, которыхъ все это тшитъ… Коли забыли, такъ и вспоминать нечего, не сто#итъ.
Дверь въ комнату, гд прежде помщался Могини и куда я спасался отъ Маріи Стюартъ, скрипнула — и передо мной оказалась президентка N. N. теософическаго общества, почетный членъ всемірнаго братства,— г-жа X. Вся вншность этой престарлой, но весьма бодрой и подвижной особы, была настолько оригинальна, что не могла не обратить на себя моего вниманія.
Сначала г-жа X. смотрла букой, но затмъ разговорилась мало-по-малу и наконецъ пришла даже въ возбужденное состояніе. Дло въ томъ, что не задолго передъ тмъ она лишилась близкаго родственника, горячо, по ея словамъ, любимаго ею. Эта смерть представлялась ей величайшей несправедливостью, возмущала ее и доводила до негодованія. Хотя Блаватская и рекомендовала мн ее въ качеств убжденной христіанки, но, подъ вліяніемъ смерти родственника, ея вра пошатнулась и ничего примиряющаго и утшительнаго не могла подсказать ей.
Я сталъ говорить ей все, что только можно говорить въ подобныхъ обстоятельствахъ, и конечно, ничего особеннаго въ моихъ словахъ не было. Это же самое она могла услышать отъ всякаго, кто захотлъ бы искренно отнестись къ ея горю и стать на христіанскую точку зрнія. Какъ же я былъ удивленъ, когда она, выслушавъ меня, вдругъ схватила и стала крпко жать мн руку.
— Благодарю васъ, благодарю васъ!— какимъ-то особеннымъ голосомъ повторяла она.— Никто не могъ мн сказать ничего такого! Вы меня убдили, теперь я все понимаю. Я успокоилась. Благодарю васъ!
— Помилуйте, да вдь то, что я вамъ сказалъ, могъ бы вамъ сказать и каждый православный священникъ, къ которому бы вы обратились…
Но она стояла на своемъ и съ этой минуты, во все время нашихъ личныхъ свиданій, выказывала мн большую пріязнь и то и дло надляла меня чрезмрными комплиментами. Зачмъ я долженъ упомянуть объ этомъ — будетъ видно впослдствіи.
Само собою разумется, что мн было крайне интересно, не изъ одного любопытства, знать отношеніе этихъ двухъ близкихъ родственницъ Блаватской къ ея дятельности, обществу, махатмамъ и феноменамъ. Но разобрать это отношеніе, несмотря на частыя наши свиданья и долгіе разговоры, мн удалось далеко не сразу. Изъ ихъ удивительныхъ разсказовъ я долженъ былъ заключить, что жизнь всей ихъ семьи просто кишитъ всякими таинственностями. Что же касается Елены Петровны — съ ней отъ юности происходили разные феномены. Передавая объ этихъ феноменахъ, г-жа Y. объясняла ихъ тмъ, что Блаватская — необыкновенно сильный медіумъ.
Если это было въ присутствіи Елены Петровны, наша ‘madame’ приходила въ ужасное негодованіе и раздраженіе, вращала глазами, багровла и начинала уврять, что это неправда, что вс ея феномены, со дня ея юности, производились вовсе не спиритическими ‘скорлупами’ (она такъ называла ‘духовъ’ медіумизма), а были дйствіями ея ‘хозяина’ и ему подобныхъ живыхъ мудрецовъ Тибета, давно уже предназначавшихъ ее къ роли своей ‘посланницы’ и направлявшихъ жизнь ея. По этому поводу между почтенными дамами завязывались чуть не настоящія ссоры.
Особенно же изумляла меня г-жа X. Она вовсе не послужила для меня живымъ и нагляднымъ доказательствомъ тому, что теософія Блаватской не заключаетъ въ себ ничего предосудительнаго для христіанина. Во время одного изъ первыхъ же свиданій нашихъ она принялась уврять меня, что вс эти феномены, махатмы и такъ дале — все это — проявленіе ‘темной’ силы, дло рукъ дьявола. Однако сама она этого дьявола не боялась нисколько, а такъ и цплялась за его хвостъ, всми мрами побуждая Елену Петровну къ производству разныхъ ‘феноменовъ’.
Черезъ нсколько дней по прізд этихъ дамъ произошелъ ‘феноменъ съ письмомъ’. Елена Петровна уговорила таки меня подвергнуться магнетическимъ сеансамъ Олкотта,— и я долженъ былъ прізжать съ этой цлью по утрамъ, до двнадцати часовъ, черезъ день. Пріхалъ я разъ и засталъ въ маленькой гостиной нсколько человкъ. Блаватская была въ какомъ-то особенно возбужденномъ состояніи. Г-жа X. еще не выходила изъ своей комнаты. Раздался звонокъ. Я сидлъ такъ, что видлъ, какъ Бабула отворилъ дверь, принялъ письмо и, войдя къ намъ, положилъ его на столъ.
Блаватская и г-жа Y., взглянувъ на штемпель и адресъ письма, сказали, что оно къ г-ж X. изъ О. отъ общей ихъ родственницы. Письмо было не только совершенно заклеено въ плотномъ, непросвчивающемъ конверт, но и на мст печати находилась почтовая марка.
Елена Петровна, неожиданно для всхъ, предложила прочесть это письмо въ запечатанномъ конверт.
— Нтъ, это вздоръ! это невозможно! ты никогда этого не сдлаешь!— воскликнула г-жа Y.
‘Madame’ повела на нее глазами, приложила письмо ко лбу и стала съ видимымъ усиліемъ громко говорить, записывая въ то же время на лист бумаги слова свои. Когда она кончила, г-жа Y. снова выразила сомнніе въ успшности опыта и увряла, что нкоторыя подробности, сказанныя и записанныя Еленой Петровной, врядъ ли могутъ находиться въ письм.
Блаватская видимо раздражилась этимъ и довольно рзко объявила, что сдлаетъ больше. Она начертила краснымъ карандашемъ на своей бумаг, въ конц записаннаго ею содержанія письма, теософическій знакъ, затмъ подчеркнула одно слово и съ напряженнымъ выраженіемъ лица, съ видимымъ большимъ усиліемъ воли, произнесла:
— Этотъ знакъ долженъ быть въ конц письма, и это слово также подчеркнуто!
Затмъ письмо передали въ открытую дверь г-ж X. Она тотчасъ же къ намъ вышла, оканчивая разрывать конвертъ, вынула письмо и прочла. Содержаніе его оказалось тождественнымъ съ записаннымъ Еленой Петровной, хотя далеко не слово въ слово, и, при этомъ, мы увидли въ конц въ точности повторенный краснымъ карандашемъ знакъ Блаватской и слово, подчеркнутое ею, находилось въ письм и было точно также подчеркнуто.
Дамы, пораженныя, тотчасъ же составили подробное описаніе этого интереснаго феномена, и вс присутствовавшіе подписались. Подписался, конечно, и я.
Вдь я не имлъ никакого ни нравственнаго, ни юридическаго права сказать имъ тогда, что Бабула могъ подать заране, за часъ или за два передъ тмъ, подготовленное и снова заклеенное письмо, что г-жа X. очень легко могла, на мгновеніе отвернувшись въ дверяхъ, вложить въ конвертъ подготовленное письмо и только сдлать видъ, что оканчиваетъ разрывать конвертъ передъ нами. Да я тогда и не помышлялъ ни о какихъ подобныхъ возможностяхъ. Вотъ въ какое положеніе бываетъ поставленъ человкъ, попадающій въ руки ‘дамъ, проведшихъ семь лтъ въ Тибет’!
Когда Блаватская спросила меня, доволенъ ли я, удовлетворилъ ли меня феноменъ?— я сказалъ ей, что хоть и не могу не врить, но все же чмъ-то неудовлетворенъ.
— Пождите, увидите лучше — произнесла она съ улыбкой.
Ждать мн пришлось не долго.

Примчанія.

1 Г. Бессакъ, передавая о такомъ же разсказ ему Олкотта, говоритъ въ ‘Revue de l’histoire des religions’ (‘La nouvelle thosophie’, par J. Baissac), что это былъ, повидимому, махатма Кутъ-Хуми. Не знаю изъ чего онъ вывелъ это заключеніе, мн же Олкоттъ говорилъ именно о явленіи ‘хозяина’ madame, т. е. махатмы Моріа.
2 Не имю никакого понятія о томъ, развилось ли оно или уже не существуетъ. Скоро посл того г-жа X. передала свое президентство нкоему г. Ц., а сама осталась лишь почетнымъ членомъ главнаго индійскаго общества (socit mre d’Adyar).

VI.

Я получилъ записку отъ m-me де-Барро, извщавшую меня, что вечеромъ у нея соберутся теософы и будетъ confrence Олкотта.
Мн было интересно увидть ‘полковника’ въ роли оратора.
Когда я пріхалъ, вс уже были въ сбор. Въ столовой, за овальнымъ столомъ, на предсдательскомъ мст, помщался полковникъ, съ одной его стороны — Могини, а съ другой m-me де-Морсье, записывавшая все, что говорилось. Собралось всего человкъ десять, двнадцать.
Госпожа Y., увидя меня, указала мн знакомъ мсто возл себя и объявила, что Елен Петровн нездоровится, и что поэтому она осталась дома съ г-жей X.
— Ну, а меня послала сюда ради приличія. Только и скука же, я вамъ скажу!— Олкоттъ толкуетъ что-то о буддизм — посидимъ немного, да и подемъ къ намъ чай пить. Мн Елена такъ и поручила непремнно привезти васъ съ собою.
Олкоттъ дйствительно толковалъ что-то о буддизм, но его то и дло прерывали. Вообще это былъ вовсе не confrence, а простая бесда людей, не спвшихся между собой и хорошо понимавшихъ, что происходитъ совсмъ не то, чего бы всмъ хотлось.
Посидли мы съ госпожей Y. минутъ двадцать и потихоньку выбрались изъ комнаты.
Въ маленькой гостиной улицы Notre Dame des Champs горла лампа и за круглымъ столомъ, въ большомъ кресл, помщалась Елена Петровна съ колодой маленькихъ картъ для пасьянса, а рядомъ съ нею г-жа X. Об дамы насъ очень похвалили за то, что мы пріхали рано, и г-жа X. любезно объявила мн:
— Ну вотъ мы теперь и проведемъ пріятно вечерокъ. Елена боялась, что вы пожалуй не прідете, даже на картахъ загадывала.
При этихъ словахъ г-жа X. ушла въ свою комнату и вернулась оттуда съ коробками разныхъ русскихъ, привезенныхъ ею, гостинцевъ.
Скоро Бабула подалъ чай. Вокругъ насъ была тишина, на пустынной улиц почти никакой зды, и мн снова стало казаться, что я нахожусь въ какомъ-нибудь русскомъ деревенскомъ дом, среди старыхъ помщицъ. Да и разговоры у насъ были совсмъ русскіе, очень, очень далекіе отъ Парижа, теософіи, Индіи и тому подобныхъ вещей. Однако, этой иллюзіи не суждено было продолжаться. Блаватская хоть и сказалась для теософовъ больною, но очевидно себя хорошо чувствовала и была въ прекрасномъ расположеніи духа. Она раскладывала пасьянсъ своими тонкими, какъ-то странно, черезчуръ гибкими пальцами съ длиннйшими ногтями, сверкала брилліантами, рубинами и изумрудами своихъ колецъ. Веселая и добродушно-лукавая усмшка то и дло дрожала на ея губахъ.
— Скажи пожалуйста, Елена,— вдругъ обратилась къ ней г-жа X.— привезла ли ты съ собою тотъ твой миніатюрный портретъ, который былъ сдланъ индусомъ-‘челою’, и о которомъ ты мн писала?
— Нтъ,— отвчала Блаватская,— онъ остался въ Адіар, насколько я помню, да впрочемъ, вотъ сейчасъ мы это наврно, узнаемъ. Бабула!— крикнула она.
У двери показалась чумазая физіономія индуса.
— Скажи пожалуйста,— обратилась къ нему Елена Петровна,— гд тотъ мой маленькій портретъ, который былъ въ медальон?
— Онъ остался въ Адіар, въ шкатулк, произнесъ индусъ, какъ-то слишкомъ прямо, нахально глядя въ глаза своей госпож.
— Очень жаль!— воскликнула г-жа X.,— но отчего же ты не взяла его съ собою?— любопытно было бы посмотрть на художество этого твоего ‘челы’.
— Художество его ты и сейчасъ увидишь, на мн такой же точно портретъ ‘хозяина’, нарисованный этимъ же ‘челою’. Смотри!
При этихъ словахъ Блаватская сняла со своей шеи большой золотой медальонъ, открыла его и передала г-ж X.
Скоро медальонъ этотъ оказался въ моихъ рукахъ, я увидлъ въ немъ сдланное на кости, и весьма посредственно, изображеніе какого-то необыкновенно красиваго человка въ бломъ тюрбан. Посмотрли мы вс, посмотрли — и Елена Петровна опять надла медальонъ на шею.
— Да, но я бы хотла видть именно твой портретъ,— стояла на своемъ г-жа X.— Ты вдь говоришь, что не только для твоего ‘хозяина’, но и для ‘челы’ его нтъ ничего невозможнаго, ну, такъ сдлай же, чтобы этотъ портретъ изъ Адіара, изъ шкатулки, очутился здсь, передъ нами.
— Ишь, чего захотла!— замтила г-жа Y.
Елена Петровна усмхнулась.
— А вотъ посмотримъ, можетъ быть это и возможно,— многозначительно проговорила она и подняла руку.
Въ то же мгновеніе надъ нашими головами раздался уже знакомый мн звукъ серебрянаго колокольчика. Блаватская прислушалась и затмъ обратилась къ г-ж X.:
— Ну-ка, сними съ меня медальонъ да открой его, можетъ быть тамъ что-нибудь и найдешь.
Г-жа X. сняла медальонъ, открыла, и моимъ изумленнымъ глазамъ явилось на обихъ внутреннихъ сторонахъ медальона два портрета: одинъ, уже знакомый, красиваго человка въ бломъ тюрбан, а другой — портретъ Елены Петровны въ какой-то мховой шапочк, портретъ мало похожій и вовсе не хорошо сдланный, но несомннно ея портретъ.
Я взялъ медальонъ въ руки, тщательно осмотрлъ его: оба портрета были вдланы крпко, очень крпко, однимъ словомъ, имли такой видъ, будто они всегда тутъ и находились, одинъ противъ другого. Все это было устроено такъ чисто, что я ршительно не могъ ни къ чему придраться.
Г-жа X. многозначительно взглядывала поперемнно на каждаго изъ насъ и вдругъ сказала:
— Ну, а открой-ка теперь медальонъ, можетъ быть твой портретъ ужь и исчезъ.
— Можетъ быть,— произнесла Елена Петровна, открыла медальонъ… портрета въ немъ не было.
Опять она сняла медальонъ съ шеи, опять онъ въ моихъ рукахъ, я разглядываю его очень внимательно и убждаюсь, что единственный портретъ человка въ тюрбан крпко вдланъ, а отъ другого не осталось ни малйшаго слда. За портретомъ ‘хозяина’, судя по толщин медальона, не можетъ быть мста для другого портрета, сдланнаго на костяной пластинк, съ наклееннымъ на нее все же довольно плотнымъ стекломъ.
‘Феноменъ, да, феноменъ’,— думалъ я, но въ то же время внутреннее чутье настойчиво твердило: ‘а что, если это только одинъ изъ самыхъ обыкновенныхъ фокусовъ, если все это подготовлено, какъ и весь разговоръ о портрет, какъ и каждое слово?
А что, если меня и чай пить звали, и всю обстановку такую спокойную и симпатичную устроили для того, чтобы совсмъ сразить и на вки-вчные заполучить этимъ феноменомъ?’
Одной этой мысли было совершенно достаточно для уничтоженія во мн того сладостно-жуткаго чувства, которое не можетъ не охватить человка въ виду полуоткрытой передъ нимъ двери въ область тайнъ природы.
— Ну, что вы на это скажете, господинъ скептикъ?— обратилась ко мн Елена Петровна.
— Это необыкновенно и во всхъ отношеніяхъ интересно.
— Убждены ли вы наконецъ?
— Не совсмъ, но теперь ужь вамъ очень легко убдить меня. Я прошу вашего хозяина, для котораго пространство — ничто, и который, какъ вы говорите, невидимо присутствуетъ здсь, въ этой комнат, его или его челу, однимъ словомъ, я прошу существо, или силу, которыя производятъ эти феномены, положить сейчасъ исчезнувшій вашъ портретъ въ мой портъ-сигаръ.
Я вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ, открылъ его, убдился, что кром папиросъ въ немъ ничего нтъ, закрылъ и крпко держалъ въ рук своей.
— Вотъ, сказалъ я,— пусть вашъ портретъ очутится въ этомъ портъ-сигар, который я держу въ рук, и тогда я убжденъ совершенно и готовъ буду идти на какія угодно пытки за мое убжденіе.
Елена Петровна наклонила голову, будто къ чему-то прислушиваясь, и сказала:
— Вы забываете, что имете дло съ человкомъ, хоть и умющимъ производить вещи, кажущіяся вамъ необыкновенными, но все же остающимся индусомъ-фанатикомъ. По его взглядамъ, онъ никакъ не можетъ войти въ соприкосновеніе съ европейцемъ.
Я улыбнулся, положилъ свой портъ-сигаръ въ карманъ и заговорилъ о совершенно постороннемъ.
Елена Петровна видимо была взволнована. Черезъ нсколько минутъ я всталъ, сказалъ, что уже поздно, что я долженъ вернуться пораньше домой. Дамы стали просить меня остаться.
— Ну, пожалуйста!— говорила Блаватская,— какихъ-нибудь полчаса: вотъ сейчасъ наши вернутся съ conference’а, мы имъ разскажемъ про феноменъ. Пожалуйста! да ну, не дурите, останьтесь — что вамъ полчаса какихъ-нибудь!
Она взяла изъ рукъ моихъ шляпу и снесла ее на мраморную доску камина. Я ничего не замтилъ особеннаго, но внутренній голосъ ясно сказалъ мн: ‘портретъ въ шляп’. Мн очень хотлось сейчасъ же подойти къ камину и скорй убдиться, правъ я или нтъ, но я терпливо вернулся на свое мсто и наблюдалъ.
Дамы были очень взволнованы, г-жа Y. увряла, что видитъ какую-то срую человческую тнь.
— И я тоже вижу тнь,— смясь сказалъ я,— вонъ она сгущается возл камина, у самой моей шляпы!
Я ждалъ, что посл этихъ словъ моихъ Блаватская подойдетъ къ камину и я ужь пожалуй не найду въ шляп портрета. Она даже и приподнялась-было, но снова погрузилась въ свое кресло.
Скоро раздался звонокъ, теософы вернулись съ conference’а. Дамы стали оживленно разсказывать Олкотту, Могини и Китли о только-что происшедшемъ феномен, требовали моего подтвержденія, и я, конечно, подтвердилъ, что все было именно такъ какъ он разсказывали.
— Могу я теперь удалиться?— спросилъ я Елену Петровну.
— Можете.
Я подошелъ къ камину, взялъ шляпу и, разумется, маленькій овальный портретикъ, тотъ самый, который появился въ медальон Блаватской, а потомъ исчезъ изъ него, былъ въ ней. Я не могъ удержаться отъ смха.
— Индусъ-фанатикъ преодоллъ свое отвращеніе къ европейцу!— сказалъ я.— Елена Петровна, получите вашъ портретъ.
— Онъ уже теперь не мой,— отвтила она,— оставьте его себ на память, если хотите, а не хотите — такъ бросьте.
— Очень вамъ благодаренъ,— я оставлю его на память.
На слдующее утро я опять долженъ былъ хать въ квартиру Блаватской, чтобы подвергнуть себя обычнымъ магнетическимъ пассамъ полковника. Мн очень любопытно было взглянуть на Елену Петровну при свт дня, посл вчерашняго феномена.
Я нашелъ всхъ трехъ дамъ нсколько смущенными, тмъ не мене сейчасъ же, конечно, заговорили о феномен.
— Не убдительно?— спрашивала Блаватская.
— Не убдительно,— сказалъ я.
— Чего же вамъ, наконецъ, нужно? Или вы думаете, что это я сфокусничала?
— Я ровно ничего не думаю, я только просто не убжденъ, а для убжденія надо было такъ мало! Да и теперь еще очень легко все исправить, вдь вы сказали, что тотъ, кто произвелъ феноменъ, не могъ положить портрета въ портъ-сигаръ только потому, что я держалъ портъ-сигаръ въ рук?
— Да.
— А въ шляпу, которую я ношу, онъ все же положилъ?
— Это совсмъ другое.
— Такъ вотъ я и предлагаю слдующее: вашъ портретъ находится теперь въ моемъ бюро, вернувшись сегодня отъ васъ, я его снесу въ садъ и закопаю въ землю,— если мудрый индусъ могъ приблизиться къ моей шляп, то въ моемъ саду онъ легко можетъ, конечно, вырыть портретъ и взять его. Я буду ждать дв недли: если черезъ дв недли раскопаю землю и не найду портрета,— феноменъ для меня будетъ такъ же убдителенъ, какъ еслибы портретъ былъ положенъ въ мой портъ-сигаръ.
— Хорошо, я постараюсь,— унылымъ голосомъ произнесла Елена Петровна.
Но это уныніе было мгновенно, она тотчасъ же разсердилась и уже не въ состояніи была себя сдержать: вся ея мудрость исчезла. Теперь она проявляла вс признаки раздражительной дамы, которой не удалось устроить то, чего она желала, и которая, къ тому же, попалась въ просакъ.
— Ну и что жъ, вы объ этомъ феномен не можете написать корреспонденцію въ какое-нибудь русское изданіе?— спрашивала она.
— Сейчасъ никакъ не могу, но въ то же мгновеніе, какъ я убждусь, что портретъ исчезъ изъ моего сада, я напишу, и не только напишу, а и буду кричать объ этомъ феномен сколько хватитъ моего голоса.
— Такъ знаете ли что!— воскликнула, вся багровя, Елена Петровна,— напишите, что я фокусница и обманщица! Напишите, что вы убдились въ этомъ! Изобразите меня во всемъ вид, со всми онёрами, сдлайте одолженіе, пожалуйста!..
По счастію, въ комнату вошелъ Олкоттъ и попросилъ меня послдовать за собою для магнетическаго сеанса,— иначе я не знаю, чмъ бы кончилось мое объясненіе съ Еленой Петровной.
Однако посл сеанса г-жа X. и г-жа Y. все же, очевидно по порученію Блаватской, всячески убждали меня послать въ Россію корреспонденцію объ этомъ феномен. Я наотрзъ отказался, и он замолчали.
Вообще объ этомъ феномен, гораздо боле интересномъ, чмъ многіе изъ тхъ, о которыхъ прокричали теософы въ своихъ брошюрахъ и книжкахъ, насколько я знаю, нигд не говорится — его замолчали въ Париж и въ Лондон. Не замолчала его однако г-жа Желиховская и въ одномъ изъ ея фельетоновъ, о которыхъ я говорилъ выше, попавшихся мн долгое время спустя, я нашелъ его описаніе. Но каково же было мое изумленіе, когда я узналъ изъ этого фельетона, будто видлъ въ тотъ вечеръ какое-то огненное явленіе, ‘какъ бы огненный шаръ, овальной формы, какъ лучезарное, голубовато-огненное яйцо’ (‘Одесскій Встникъ’ 1884 г. No 123, статья: ‘Е. П. Блаватская и теософисты’). Я видлъ овальный медальонъ Елены Петровны, сначала съ однимъ, потомъ съ двумя, а затмъ опять съ однимъ портретомъ, я видлъ и даже увезъ съ собою овальный портретикъ, появившійся въ медальон, потомъ оказавшійся въ моей шляп и подаренный мн Еленой Петровной, нарисованный на кости, съ наклееннымъ на него стекломъ. Наконецъ, на заявленіе г-жи Y., что она видитъ какую-то срую человческую фигуру, я, смясь и тономъ, въ значеніи котораго довольно трудно было ошибиться, сказалъ, что вижу тоже ‘тнь, сгущающуюся у моей шляпы’. Но, хоть и легко было увидть ‘небо съ овчинку’ въ такой компаніи, я тогда никакого ‘овальнаго шара‘ (!!?), даже еслибъ подобную непостижимую форму предмета и можно было постигнуть, не видалъ, ни о какомъ огненномъ яйц не говорилъ моимъ собесдницамъ, и это яйцо-овальный шаръ — всецло произведеніе творческой фантазіи г-жи Желиховской.
Вернувшись домой, я, для очищенія совсти, вырылъ въ саду ямку и закопалъ въ нее портретъ. Черезъ дв недли я раскопалъ это, замченное мною, мстечко и — нашелъ портретъ, конечно, въ полной сохранности. Скажу даже больше, въ теченіе этого времени, этихъ двухъ недль, Елена Петровна была у меня въ саду, я нарочно провелъ ее по тому мсту, гд былъ зарытъ портретъ, но даже и ея присутствіе не помогло ея невидимому спутнику исполнить задачу, успшное выполненіе которой вроятно сдлало бы меня фанатическимъ проповдникомъ феноменовъ ‘посланницы махатмъ’ [1].

Примчанія.

1 Недавно, въ бумагахъ и письмахъ, относящихся къ тому времени, я нашелъ этотъ портретикъ Е. П. Блаватской и, полагая, что онъ можетъ быть пріятнымъ ‘сувениромъ’ для сестры покойной, переслалъ его г-ж Желиховской черезъ общаго нашего знакомаго А. А. Б—ва.

VII.

Еще чаще, чмъ съ Блаватской, пришлось мн, въ то время, видаться съ г-жей Y. Мы съ ней вдвоемъ побродили по Парижу, отправлялись на засданіе сената, гд краснорчивый Накэ въ пламенныхъ рчахъ ‘проводилъ’ новый законъ о свобод развода, бывшій тогда животрепещущей новостью дня. Въ этомъ засданіи, среди сонма сенаторовъ французской республики, ‘ветхій деньми’ Викторъ Гюго дремалъ самымъ безцеремоннымъ образомъ, пробуждаясь только отъ черезчуръ громкихъ возгласовъ оратора и глядя равнодушнымъ, ничего не выражавшимъ взглядомъ прямо передъ собою. Этотъ почти безсмысленный взглядъ уже давно всё пережившаго поэта краснорчиво говорилъ, что ему нтъ никакого дла не только до свободы развода, но и вообще до всего житейскаго, что надъ его сдой, отмченной божественной печатью головою уже ветъ крыломъ блдный призракъ смерти. Этотъ блдный призракъ обнялъ его и освободилъ отъ слишкомъ долгой земной жизни мене чмъ черезъ годъ посл того, предоставивъ Парижу, жадному до зрлищъ, неслыханное по своей торжественности и своеобразности зрлище, котораго мн привелось быть свидтелемъ…
Посл долгой, утомившей насъ прогулки забрались мы какъ-то съ г-жею Y. въ прелестный небольшой паркъ Монсо и около часу просидли, отдыхая на удобномъ садовомъ диванчик подъ густыми втвями старыхъ каштановъ, скрывавшихъ насъ отъ знойныхъ лучей солнца. Между нами велась очень оживленная и откровенная бесда о самыхъ различныхъ предметахъ, и г-жа Y. выказала мн такое участіе, что я былъ глубоко тронутъ. Наконецъ она сказала:
— А чтобы доказать вамъ, что мое расположеніе не слова пустыя, я вамъ повдаю такія вещи, о которыхъ конечно и не заикнулась бы постороннему человку. Я въ эти дни много о васъ думала — мн кажется, вы черезчуръ увлекаетесь теософическимъ обществомъ и боюсь я, какъ бы эти увлеченія, во всхъ отношеніяхъ, не отозвались на васъ вредно и прискорбно.
— Сердечно благодарю васъ за ваше участіе,— сказалъ я,— но, мн кажется, я ужь не такой увлекающійся человкъ, какимъ вы меня считаете. Конечно, я очень заинтересованъ теософическимъ обществомъ — иначе быть не можетъ — вдь я ужь говорилъ вамъ, что всякія мистическія и оккультныя вещи составляютъ, въ настоящее время, предметъ моихъ занятій. Что же тутъ можетъ быть для меня вреднаго? Или вы боитесь, что, подъ вліяніемъ полковника Олкотта и Могини, я сдлаюсь буддистомъ? Относительно этого вы можете быть совершенно спокойны.
— Ахъ нтъ,— совсмъ не то!— воскликнула г-жа Y.,— дло не въ чтеніи мистическихъ книгъ и не въ занятіяхъ оккультизмомъ — вы можете иначе увлечься и поставить себя въ крайне рискованное положеніе. Тутъ есть такія вещи, которыя втягиваютъ, отводятъ глаза, а когда человкъ очнулся и начинаетъ видть ясно — ужь поздно! Вдь вы не передадите моихъ словъ Елен?
— Если вы думаете, что передамъ, то пожалуйста ничего мн не говорите.
— Ну такъ слушайте. Что скажете вы о феномен съ медальономъ?
— Вы сами можете отвтить на этотъ вопросъ — вы должны были видть мое къ нему отношеніе.
— Но видите ли вы мое отношеніе къ нему и вообще ко всему, что производитъ Елена?
— Говоря откровенно — пока еще не вижу.
— Вотъ то-то и есть! Знайте же, что между мною и ею нтъ ровно ничего общаго. Я ее люблю, я привыкла любить ее съ дтства, и бываютъ минуты, когда мн ее очень жалко — какъ тамъ ни говорите — вдь она глубоко несчастная женщина. Ну вотъ, вслдствіе этой жалости, мн и приходится иногда на многое закрывать глаза, хотя оно и возмущаетъ меня глубоко. Но я ее люблю, мн ее жаль — и я не могу не быть къ ней снисходительна. Теперь вотъ мы не видлись много лтъ, она пишетъ, проситъ меня пріхать повидаться, у меня нтъ средствъ для такой поздки, но она высылаетъ мн нужныя для этого деньги — и вотъ я пріхала. Я очень рада видть ее, быть съ нею, но, несмотря на это, между нами все рознь и рознь, ничего нтъ общаго. Она вотъ постоянно заставляетъ меня писать объ ея обществ, обо всхъ этихъ феноменахъ,— ну что я тутъ подлаю?! Что только возможно, я готова для нея сдлать, но наконецъ она требуетъ невозможнаго… я многимъ готова для нея пожертвовать, но даже для нея не въ состояніи пожертвовать совстью.
— Какъ совстью? да разв она отъ васъ требуетъ чего-либо подобнаго?
— Вотъ то-то и есть, что требуетъ, давно, ужь много лтъ она отъ меня этого требуетъ. Ей, понимаете ли, то, что она требуетъ, кажется пустяками, а для меня,— еслибы я согласилась на ея желаніе — это было бы преступленіемъ… понимаете — преступленіемъ! Она меня понять не можетъ, мы совершенно разно смотримъ на вещи — вдь я христіанка, а она… кто она? мы съ вами этого не знаемъ, да можетъ быть и сама она путемъ не знаетъ. Она пристаетъ ко мн такъ, что мн просто некуда отъ нея дваться. ‘Значитъ, говоритъ, ты меня не любишь, если не хочешь для меня даже этого сдлать, ну что теб стоитъ?’ Понимаете ли, это просто какая-то дтская наивность! И, представьте, X. вдь за одно съ нею меня мучаетъ…
— ‘Вотъ, говоритъ, одна только я и люблю Елену, а ты ее не любишь, потому что не хочешь помочь ей’. Вдь это что жъ такое! X. дйствительно не знаетъ границъ своей жалости къ Елен, но разв это настоящая любовь? Разв можно идти на ложь и преступленіе для того, чтобы доказать свою любовь!? Эта любовь, въ конц концовъ, будетъ для нихъ обихъ только гибелью — и ничего больше. Вотъ *** (она назвала имя недавно умершаго ихъ родственника,— человка довольно извстнаго) — онъ былъ большого ума и настоящій, искренній христіанинъ,— умирая, на смертномъ одр, онъ меня умолялъ не поддаваться просьбамъ Елены и объяснить ей, что еслибы ея желаніе исполнилось, еслибы я согласилась сдлать то, о чемъ она меня постоянно проситъ, это, прежде всего, ей самой было бы гибелью…
— Да въ чемъ же дло?— сказалъ я,— вдь вы говорите все намеками.
— Я иначе не могу говорить.
— Но вдь изъ вашихъ намековъ я долженъ заключить нчто ужасное. Вы говорите: ‘преступленіе’, ‘погибель’…
— Такъ оно и есть. Поймите сами, о чемъ я говорю — это не трудно. Не заставляйте меня высказаться больше, я сказала совершенно достаточно, чтобы предупредить васъ. Берегитесь — можно запутаться! Елена именно такая женщина — она иногда поступаетъ совершенно наивно, просто глупо, но въ то же время уметъ напустить такого дыму… Еслибы знали вы, какихъ людей она запутывала въ свои сти!
— Однако, вы сказали такъ много, что лучше прямо договорить.
— Нтъ, я ничего не скажу больше!— воскликнула г-жа Y.— Я слишкомъ много сказала, и въ томъ, что я сказала, ужь совсмъ мало іі, на которыхъ я не поставила точекъ, сами поставьте — bon entendeur—salut!
— Такъ значитъ — вс эти феномены махатмъ, вся эта дятельность,— только обманъ, обманъ и обманъ!— воскликнулъ я.
— Я молчу!— торжественно произнесла г-жа Y. и дйствительно не хотла больше прибавить ни слова.
Черезъ нсколько мсяцевъ, изъ Россіи, она мн писала, вспоминая этотъ разговоръ нашъ и письменно повторяя снова все, мною здсь сказанное. Письмо это у меня хранится [1].
Вынужденный статьями г-жи Желиховской, которая лучше чмъ кто-либо знаетъ, кого я называю буквой Y., говорить о теософическомъ обществ и его создательниц, я не могу пренебрегать такимъ важнымъ обстоятельствомъ, не могу и не долженъ. Въ цпи доказательствъ теософическихъ обмановъ признаніе г-жи Y., не только словесное, но и письменное, является весьма важнымъ звеномъ.
Я былъ глубоко благодаренъ г-ж Y. за это признаніе, дйствительно произведшее на меня очень сильное впечатлніе и заставившее меня еще строже, еще холодне, относиться къ тому, что было передъ моими глазами. Ослабить мой интересъ къ теософическому обществу и къ самой Блаватской это признаніе не могло — вдь ужь я самъ былъ насторож, вдь я самъ ужь сказалъ себ, что во всякомъ случа не вс феномены Елены Петровны истинны.
Я весьма склоненъ былъ присоединиться къ мннію г-жи Y., что Блаватская — медіумъ, что большинство ея феноменовъ медіумическаго происхожденія. Я уже имлъ случай близко разглядть многихъ медіумовъ и отлично зналъ, что каждый изъ нихъ непремнно производитъ иногда явленія обманныя, но что это еще нисколько не доказываетъ, что вс производимыя имъ явленія — обманны. Вышло что-нибудь необычное само собою — прекрасно, не выходитъ — и вотъ какая-то непреодолимая сила заставляетъ медіума ‘помочь’ явленію, сфокусничать. Я давно уже убдился, что таково общее правило не только профессіональныхъ медіумовъ, но и всякихъ. Чудесное — это такая бездна, которая неудержимо втягиваетъ въ себя, и вс цвты, въ ней растущіе, какъ ядовитые, такъ и безвредные, обладаютъ одинаково опьяняющимъ ароматомъ.
Я ужь и безъ г-жи Y. очень ясно видлъ, что не могу найти у Блаватской и въ ея обществ того, за чмъ первоначально къ ней являлся, но уйти отъ нея пока не было никакой причины — напротивъ, были дв весьма серьезныя причины для того, чтобы не только остаться, но и по возможности сблизиться съ нею и съ ея обществомъ. Что касается этой новой теософіи и ея литературы — вдь я не зналъ еще ровно ничего, значитъ, нужно было хорошенько познакомиться съ этой литературой, съ этимъ ученіемъ и уяснить себ, что въ немъ заключается новаго и что заимствовано изъ источниковъ, уже мн извстныхъ.
Меня, напримръ, крайне занималъ, вмст съ кружкомъ парижскихъ теософовъ, вопросъ о ‘карм’ и о ‘нирван’ въ объясненіи Олкотта, Могини и Блаватской. Да и не одно это. Интереснаго было чрезвычайно много.
Что же касается самой Блаватской, посл бесды съ г-жей Y., я окончательно далъ себ слово — во что бы то ни стало разглядть эту женщину.
Хотя въ Европ и не было еще настоящаго теософическаго движенія, но оно могло развиться не сегодня — завтра (какъ это и случилось). Теперь вокругъ Блаватской собрано нсколько человкъ, черезъ годъ — другой за ней пожалуй пойдутъ тысячи, какъ уже пошли въ Америк и въ Индіи. Что же она такое — эта основательница если не новаго, то во всякомъ случа обновленнаго ученія, которое она пропагандируетъ своими феноменами, что въ этихъ феноменахъ истинно и что ложно, и есть ли въ нихъ хоть что-нибудь истинное?
Меня она, по счастью, во всякомъ случа, не собьетъ съ толку, но вдь даже въ тогдашнемъ маленькомъ кружк парижскихъ теософовъ я видлъ нсколько лицъ, искренно увлекающихся, готовыхъ, очертя голову, кинуться въ бездну, куда заглянуть приглашаетъ ихъ Елена Петровна, поднимая руку, звеня своими невидимыми серебряными колокольчиками и продлывая свои феномены. Вдь если вс эти феномены, вс какъ есть,— одинъ только обманъ — что же такое эта Елена Петровна? Въ такомъ случа это ужасная и опасная воровка душъ!
И она, очевидно, хочетъ всми мрами постараться раскинуть свою паутину какъ можно дальше, она мечтаетъ распространить ее и на Россію. Для этого она и проситъ г-жу Y., проситъ уже давно, нсколько лтъ, помочь ей и совершить преступленіе. Для этого она такъ ухватилась и за меня — конечно, въ подобномъ дл, ей нуженъ человкъ, который много пишетъ и котораго читаютъ.
Затмъ у меня была еще одна мысль, или, врне, еще одно чувство: мн, какъ и г-ж Y., было жалко эту Елену Петровну, эту талантливую женщину, у которой, несмотря на все, я ужь подмтилъ и почуялъ не совсмъ еще погибшую душу. Какъ знать, быть можетъ есть еще возможность, тмъ или инымъ способомъ, остановить ее и спасти какъ для нея самой, такъ и для тхъ, кого она погубить можетъ своею ложью, своимъ обманомъ. Да и вмст со всмъ этимъ разв сама она не была интереснйшимъ феноменомъ,— съ ея умомъ и талантливостью, съ ея смшной простотой и наивностью, съ ея фальшью и искренностью? Разглядть, изучить такой феноменъ, такой живой ‘человческій документъ’ — тянуло. Надо было только знать, что голова не закружится, что ядовитый цвтокъ бездны не опьянитъ,— но въ этомъ смысл я за себя не имлъ пока основаній бояться.

Примчанія.

1 У меня много всякихъ, иной разъ далеко небезъинтересныхъ, писемъ какъ г-жи Y., такъ и другихъ ‘причастныхъ длу’ лицъ. Но, само собою разумется, что письма, неимющія отношенія къ теософическому обществу и Блаватской, письма личнаго, интимнаго характера совершенно неприкосновенны въ моемъ портфел. Я не упомянулъ бы даже и о моемъ разговор съ г-жей Y. и о ея письм, еслибы этого настоятельно не требовало возстановленіе ‘настоящей правды‘ о Блаватской и теософическомъ обществ, столь жестоко нарушаемой статьями г-жи Желиховской. Къ тому же всякій согласится, что въ словахъ г-жи Y., подтвержденныхъ ею письменно, не только нтъ ничего, компрометтантнаго для этой особы, а напротивъ,— они длаютъ честь ея тогдашнему отношенію къ длу.

VIII.

Мое отношеніе къ феномену съ медальономъ, на который Блаватская возлагала большія надежды, очевидно, возъимло не малое дйствіе: Елена Петровна объявила, что феноменовъ больше не будетъ, что она чувствуетъ себя слишкомъ больной для значительной затраты жизненной силы, требуемой этими явленіями. Время отъ времени она удостоивала насъ, да и то крайне рдко, звуками своего серебрянаго колокольчика. Иной разъ эти звуки доносились какъ-бы издали, раздавались въ конц корридора, гд находилась ея комната,— и это было бы довольно интересно, еслибы я не зналъ, что въ корридор находится Бабула, что онъ всегда иметъ доступъ въ комнату своей госпожи и что онъ преестественнйшій плутъ — достаточно было взглянуть на его физіономію, чтобы убдиться въ этомъ. Къ тому же г-жи X. и Y. однажды сообщили мн:
— Этотъ Бабула презабавный, когда Елена занята и намъ нечего длать, мы призываемъ его къ себ и обо всемъ разспрашиваемъ. Онъ уморительно разсказываетъ обо всемъ, что творится въ Адіар…
— Вотъ я его и спрашиваю,— продолжала г-жа Y.,— видлъ ли онъ ‘махатмъ?’, онъ смется и говоритъ: ‘видлъ не разъ’. Какіе же они?— спрашиваю, а онъ отвчаетъ: ‘хорошіе, говоритъ, кисейные’. И опять смется.
— Ужасная шельма!— замтила г-жа X.— Она его спрашиваетъ: ‘какіе?’, а онъ вдругъ — ‘кисейные’ — да такъ и прыскаетъ!
Этотъ разговоръ показался мн не безъинтереснымъ, и я тогда же записалъ его, а въ бесд съ Еленой Петровной посовтовалъ ей, смясь, какъ можно скорй удалить Бабулу.
— Помяните мое слово,— сказалъ я,— у васъ съ нимъ еще скандалъ будетъ — онъ совсмъ не надеженъ.
Она ничего мн на это не отвтила, и не знаю даже, поняла ли смыслъ моей фразы.
Какой вышелъ скандалъ съ Бабулой мсяца черезъ два посл того въ Лондон,— я не знаю, но его поспшили отправить въ Индію и съ тхъ поръ о немъ не было рчи [1].
Когда раздавался звукъ колокольчика въ конц корридора, Блаватская вскакивала, говорила: ‘хозяинъ зоветъ!’ и удалялась въ свою комнату.
Показывала она намъ не разъ еще одинъ маленькій феноменъ. На нкоторомъ, довольно значительномъ разстояніи отъ стола или зеркала она встряхивала рукою, будто отряхая съ нея какую-нибудь жидкость, и при этомъ на поверхности стола или зеркала раздавались сухіе, совершенно внятные звуки. На мой вопросъ, что это такое, конечно она не могла дать мн никакого объясненія кром того, что она желаетъ, чтобы были эти звуки — и они происходятъ.
— Постарайтесь напрягать свою волю,— говорила она,— можетъ быть и у васъ выйдетъ.
Я напрягалъ волю изо всхъ силъ, но у меня ничего не выходило. Между тмъ, когда она клала свою руку мн на плечо, а я встряхивалъ рукою, на стол и зеркал раздавались такіе же точно звуки, какъ и у нея.
Раза два, въ моемъ присутствіи, бывало еще и такое явленіе: вокругъ нея начинали раздаваться боле или мене громкіе стуки, хорошо извстные каждому, кто присутствовалъ на медіумическихъ сеансахъ.
— Слышите, скорлупы забавляются!— говорила она.
Стуки увеличивались, распространялись.
— Цыцъ, шельмы!— вскрикивала она,— и все мгновенно стихало…

——

У madame де-Барро было за это время нсколько confrences’овъ, на одномъ изъ которыхъ Елена Петровна всми мрами постаралась собрать какъ можно больше народу. Но все же больше двадцати пяти, шести лицъ никакъ не нашлось. Съ одной стороны около меня оказался князь У., а съ другой — виконтъ — Мельхіоръ де-Вогюэ, котораго я прежде встрчалъ нсколько разъ въ Петербург. Князь У. все меня спрашивалъ:
— А какъ вы думаете, мн кажется, Левъ Николаевичъ Толстой ничего не можетъ имть противъ теософіи?
Князь У. былъ ревностнымъ поклонникомъ идей ‘яснополянскаго господина’, только-что вступившаго, по крайней мр публично, въ новый фазисъ своего развитія.
— Ей-Богу ничего не могу сказать вамъ,— отвчалъ я,— я не знакомъ съ графомъ Толстымъ.
Онъ никакъ не могъ успокоиться и все продолжалъ допытываться:
— Однако, какъ вы думаете? Право, тутъ нтъ ничего такого, что было бы въ разрзъ съ его взглядами…
Тюрманнъ заставилъ замолчать и Олкотта, и Могини, и madame де-Морсье, а, наконецъ, даже Блаватскую — и сыпалъ фразами.
— Какой этотъ французъ болтунъ!— обратился ко мн по-русски де-Вогюэ.
Мн показалась очень смшной эта фраза, ‘этотъ французъ’ въ устахъ француза, и то, что онъ произнесъ ее по-русски, причемъ ‘болтунъ’, конечно, вышло: ‘бальтунъ’.
Право, приставанія князя У. съ вопросомъ о томъ, что на все это скажетъ Левъ Николаевичъ Толстой и фраза виконта де-Вогюэ были самымъ интереснымъ не только для меня, но и вообще самымъ интереснымъ на этомъ confrence’!..

——

Елена Петровна, повидимому, уже убдилась, что ‘пока’ въ Париж ей длать нечего, что не настало еще для нея здсь время заставить говорить о себ tout Paris. Ея лондонскіе друзья общали ей боле удачи и торжества въ столиц туманнаго Альбіона, и она съ каждымъ днемъ начинала громче толковать о неизбжности скораго перезда въ Лондонъ.
— Побалуюсь вотъ еще немножко съ вами,— говорила она своимъ двумъ родственницамъ и мн,— распростимся мы, да и перевалюсь я въ Лондонъ,— пора, ждутъ меня тамъ. Синнетъ ждетъ не дождется. Тамъ все какъ слдуетъ устроено, да и ‘психисты’ давно желаютъ меня улицезрть en personne — ужь больно я ихъ заинтересовала. Ну что жъ, пускай полюбуются! (‘Психисты’ означало — членовъ ‘лондонскаго общества для психическихъ изслдованій’). Вообще Елена Петровна все это время продолжала находиться въ самомъ лучшемъ настроеніи духа. Одинъ только разъ увидалъ я ее въ новомъ еще тогда для меня вид.
Я, какъ-то по инерціи, продолжалъ магнетическіе сеансы съ Олкоттомъ, хотя, говоря по правд, кром головной боли ничего не испытывалъ посл этихъ сеансовъ.
Прізжаю я разъ въ обычное время и сразу замчаю, что въ дом неладно. У Бабулы перекошена физіономія, Могини совсмъ растерянъ и озабоченъ, а Китли иметъ видъ до послдней степени перепуганнаго зайца. Спрашиваю: не случилось ли чего? объясняютъ мн, что ‘madame’ совсмъ разстроена, а ‘полковникъ’ боленъ. Потомъ оказалось, въ чемъ дло. Елена Петровна узнала, что на одномъ изъ confrences’овъ, въ ея отсутствіе, полковникъ черезчуръ увлекся. Онъ сталъ распространяться о ея ‘хозяин’, махатм Моріа, называя его полнымъ именемъ, вытащилъ изъ кармана и всмъ показывалъ знаменитый шарфъ и, въ довершеніе всего, кончилъ проповдью самаго ‘экзотерическаго’, ‘общедоступнаго’ буддизма, причемъ поставилъ передъ собою даже статуэтку Будды.
Узнавъ объ этомъ, ‘madame’ перепугалась и дошла до крайняго предла негодованія. Что она сдлала съ несчастнымъ полковникомъ — я не знаю, но когда я вошелъ въ его комнату, то увидлъ его лежащимъ на убогой желзной кровати, въ старомъ сренькомъ, драповомъ халатик и съ головой, обвязанной шелковымъ платкомъ.
Онъ объявилъ мн, что совсмъ боленъ, что у него невыносимо болитъ голова.
Черезъ дв, три минуты къ намъ, какъ буря, ворвалась Блаватская, въ своемъ черномъ балахон, съ искаженнымъ лицомъ и вытаращенными, сверкавшими глазами. Она очевидно не въ силахъ была высидть у себя въ комнат и почувствовала необходимость излить свой гнвъ. Меня она положительно не замтила въ первую минуту, я къ тому же и сидлъ у окна, всторон.
Устремясь къ кровати Олкотта, она быстро-быстро выпалила нсколькими англійскими фразами, изъ которыхъ я могъ только разобрать, что дло идетъ о томъ, что она вдь не разъ запрещала называть master’а полнымъ именемъ!..
Олкоттъ какъ-то испуганно съёжился.
— У! старый дуракъ!— крикнула она по-русски и изо всхъ силъ пихнула его кулакомъ въ бокъ.
Полковникъ глубоко вздохнулъ и только молча перевернулся лицомъ къ стнк. Тутъ она меня замтила, но нисколько не смутилась.
— Ну, подумайте, только подумайте,— не оселъ ли онъ!— обратилась она ко мн и, въ отборныхъ выраженіяхъ, изложила всю вину несчастнаго полковника.
Впрочемъ черезъ два дня эта буря совершенно стихла. Елена Петровна вернула свое расположеніе президенту теософическаго общества и даже милостиво не разъ къ нему обращалась:
— Болванъ Олкоттъ, старый котъ, пошелъ вонъ!
Тогда онъ усмхался и произносилъ:
— Што такой? бальванъ? што# такой?
И вдругъ начиналъ декламировать:
Вольга, Вольга, вэсной многоводной
Ти нэ такъ затопльяешь полья!..
Онъ оставался крайне довольнымъ своимъ знаніемъ русскаго языка и производимымъ на меня впечатлніемъ.
Воля ваша, когда при мн говорили потомъ о серьезной дятельности полковника Олкотта, или когда я читалъ о немъ, какъ о нкоемъ геро, какъ о знаменитости, проповдник новой религіи, увлекающемъ за собою безчисленныя толпы,— каждый разъ вспоминалъ я его фигуру въ сренькомъ халатик, съ обвязанной головою, получающую здоровый ударъ въ бокъ отъ десницы ‘madame’ и съ какимъ-то дтскимъ вздохомъ существа подначальнаго и обиженнаго поворачивающуюся къ стнк. И весь этотъ знаменитый полковникъ, который, какъ бы то ни было, умлъ и уметъ заставлять говорить о себ, мгновенно исчезалъ, и я слышалъ:
‘Болванъ Олкоттъ, старый котъ, пошелъ вонъ!’
Мн смшно, очень смшно, но что старому коту до чьего-либо смха, когда на свт такъ много мышей, представляющихъ столь легкую и пріятную добычу!..

——

Кром этой бури, вызванной увлеченіемъ полковника на confrence’, во время пребыванія Блаватской въ Париж случился еще одинъ инцидентъ, въ которомъ главной героиней оказалась фрейлина А.
Она явилась къ Елен Петровн и съ негодованіемъ стала разсказывать ей и ея родственницамъ о томъ, что нкая старуха См—ва, издавна проживающая въ Париж и хорошо извстная тамошней русской колоніи, распространяетъ самыя ужасныя вещи объ Елен Петровн, о ея молодости и вообще о ея жизни въ Россіи, и доходитъ до того, что объявляетъ, будто Елену Петровну попросили, много лтъ тому назадъ, о вызд изъ Тифлиса за всякія некрасивыя дянія.
Елена Петровна вскипла и объявила:
— Я тотчасъ же напишу князю Дундукову-Корсакову, и онъ вышлетъ мн такое оффиціальное удостовреніе, которое заставитъ навсегда замолчать эту старуху!
Сказала и сдлала: ко времени отъзда Блаватской въ Лондонъ это удостовреніе пришло. Г-жа А. перевела его на французскій языкъ, въ русской контор Ленца, отпечатала въ достаточномъ количеств экземпляровъ и раздала всмъ теософамъ, прося распространять эти экземпляры всюду, гд только можно:
Вотъ этотъ документъ:
Traduction.

Certificat.

Le prsent document a t dlivr par la Chancellerie du Matre de Police de Tiflis la femme du Conseiller d’Etat Actuel, Hlne Petrowna Blavatzki, et sa demande, pour constater que, par suite de l’enqute faite dans les archives de la Chancellerie, il a t constat qu’aucune poursuite n’a jamais t intente, ni aucune accusation porte contre cette dame, soit pour vol, soit pour escroquerie.
En un mot pendant tout son sjour Tiflis, M-me Blavatzki n’a jamais donn lieu aucune action pouvant impliquer une supposition de vol ou autre acte indlicat.
En foi de quoi je le certifie par ma signature et l’apposition du cachet officiel.
Tiflis, le 7 Juin 1884.
Le Matre de Police (Sign: L. S.)
Pour traduction conforme
Comptoir Francq-Russe

E. Lenz.

Comptoir Franco-Russe
42, Boul-d Haussmann,
Paris. [2]
Когда г-жа А. передала мн нсколько экземпляровъ этого курьезнаго документа, я, читая его, просто не врилъ глазамъ своимъ и не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть:
— Помилуйте! да вдь такое ‘удостовреніе’ компрометтируетъ хуже всякихъ обвиненій! вдь вы этимъ приготовили самое полное торжество для См—ой! да и наконецъ вашъ документъ доказываетъ только, что въ ‘архивахъ канцеляріи полицеймейстера’ нтъ дла о воровств или другомъ ‘неделикатномъ’ дяніи, однако очень легко инымъ путемъ попросить кого угодно выхать изъ города за всякія некрасивыя вещи, причемъ никакихъ слдовъ въ полицейскихъ архивахъ не остается…
Но г-жа А., особа самолюбивая, увренная въ своей практичности и высшихъ дипломатическихъ способностяхъ, не поняла меня, разсердилась и долго потомъ, при встрчахъ, обращалась ко мн съ какою-то кисло-сладкой ужимкой.
Сама Елена Петровна, конечно, поняла и, получивъ эту прелесть, писала мн про г-жу А. ‘…не благодарила ее за напечатанный certificat въ томъ, что я не воровка, потому что такой глупый документъ’…
Бдная ‘madame’!— и при жизни ей оказывались, да и посл смерти оказываются нкоторыми дамами, подъ видомъ прославленія ея и выгораживанія, самыя ужасныя, медвжьи услуги…

Примчанія.

1 Я не ошибся, сразу же сочтя Бабулу плутомъ. Изъ отчета ‘лондонскаго общества для психическихъ изслдованій’, вышедшаго въ свтъ черезъ годъ посл того, я узналъ, что Бабула, до поступленія къ Блаватской, былъ въ услуженіи у француза-фокусника, что онъ былъ искусенъ въ разныхъ ‘феноменахъ’ и особенно въ ‘феноменахъ съ письмами и почталіонами’. Изъ этого же отчета, съ которымъ я познакомлю читателя, выяснится, что означала фраза Бабулы о томъ, что махатмы — кисейные. Тогда я никакъ не могъ себ представить значенія этого слова, а между тмъ плутъ, находя, не знаю ужь на какомъ основаніи, что передъ близкими родственницами ‘madame’ нечего скрываться,— сказалъ имъ чистую правду.
2 Удостовреніе. Настоящій документъ выданъ канцеляріей Тифлиссскаго полицеймейстера жен дйствительнаго статскаго совтника, Елен Петровн Блаватской, по ея просьб, въ удостовреніе того, что, по справк въ архивахъ канцеляріи, оказалось, что никогда не было возбуждено относительно означенной особы никакого преслдованія и обвиненія ни въ воровств, ни въ мошенничеств. Словомъ, во все время пребыванія г-жи Блаватской въ Тифлис она ничмъ не подала повода заподозрить себя въ воровств или иномъ неделикатномъ (?) дяніи. Въ силу чего удостовряю это своей подписью съ приложеніемъ казенной печати. Тифлисъ 7 іюня 1884 года. Полицеймейстеръ (подпись). Переводъ вренъ. Франко-Русская контора. Е. Ленцъ. 42, бульваръ Гаусманна, Парижъ.

IX.

Блаватская ухала въ Лондонъ, клянясь мн въ вчной дружб и поручая меня m-me де-Морсье, которая должна была слдить за тмъ, чтобы мой интересъ къ теософическому обществу ‘не отцвлъ, не успвши расцвсть’. Всю вторую половину лта я провелъ въ усиленной работ — написалъ большой романъ и жадно зарывался въ сокровища древней и новой мистической литературы, предоставляемыя мн Національной библіотекой, букинистами латинскаго квартала и ‘ларями’ набережной Сены. Мн плыли въ руки такія ‘рдкости’, такіе курьезы, такія неожиданныя вещи, что я совсмъ забылъ о своихъ больныхъ нервахъ и длалъ именно то, противъ чего остерегали меня доктора, отправляя въ долгое заграничное путешествіе ради полной перемны образа жизни и всхъ впечатлній.
Въ сочиненіяхъ и объясненіяхъ проповдниковъ теософическаго общества я пока нашелъ оригинальнаго не особенно много, но все же они служили дополненіемъ въ моихъ занятіяхъ. Я терпливо дочитывалъ два объёмистыхъ тома Isis unveiled [1] Блаватской, да еще вдобавокъ въ рукописномъ французскомъ перевод, оставленномъ мн Еленой Петровной для соображеній — можно ли издать его съ очень значительными сокращеніями.
При чтеніи первой части этой книги, еще во время пребыванія Блаватской въ Париж, я какъ-то сказалъ г-ж Y.: ‘мн кажется — ‘Isis unveiled’ — самый интересный изъ феноменовъ Елены Петровны и, пожалуй, самый необъяснимый.’ [2].
Теперь, отлично зная объясненіе всхъ этихъ ‘феноменовъ’, я тмъ боле подтверждаю мое мнніе. Немало потрудилась ‘madame’ надъ своей книгой, не мало прочла для нея и запомнила. Безъ ватиканскихъ ‘уникъ’ она, конечно, могла обойтись, но несомннно должна была одолть цлую спеціальную библіотеку.
Ея ‘Изида’ — это огромный мшокъ, въ который, безъ разбору и системы, свалены самыя разнородныя вещи. Есть въ ней, безспорно интересное и серьезное, добытое какъ старыми, такъ и, сравнительно, новыми авторами, есть нсколько остроумныхъ замчаній и выводовъ и самой Блаватской, но вмст съ тмъ и всякаго вздору, ни на что непригоднаго,— сколько угодно. Для того, чтобы сдлать такой выводъ объ ‘Изид’, вовсе даже не надо въ теченіе трехъ лтъ изучать мистическую и оккультическую литературу, ежедневно принимая эту пряную пищу въ аллопатическихъ пріемахъ,— для этого достаточно прочесть хотя бы Элифаса Леви, Сентъ-Ива, Франка, Венсана, Гёрреса и др., достаточно быть au courant новйшихъ изслдованій по гипнотизму и близкимъ къ нему предметамъ.
Да, врядъ ли мудрецы Тибета принимали участіе въ литературной дятельности ‘madame’ — по крайней мр они не могли подсказать ей иной разъ самыхъ простыхъ вещей. Вотъ маленькій образчикъ этого — письмо изъ Эльберфельда, въ начал осени 1884 года. [3]
‘Всеволодъ Сергичъ, милый, найдите мн, Бога ради по-русски переводъ термина gnration spontane—ну какъ это по-русски ‘мгновенное зарожденіе’ что-ли? Чортъ бы побралъ ученыхъ, которые выдумываютъ слова, а въ диксіонерахъ ихъ нтъ. Прошу васъ, найдите и сейчасъ же, не медля дайте знать, мн нужно для моей Катковской статьи, которая, наконецъ, кончается. Спасите, родной… ваша Е. Блаватская’.
Чего было бы проще поднять руку, позвонить серебрянымъ колокольчикомъ, вызвать изъ Тибета всезнающаго махатму или его ‘челу’ — и спросить!.. Но о сочиненіяхъ ‘madame’ рчь впереди…
Я время отъ времени переписывался съ Еленой Петровной и въ моихъ письмахъ, выражая лично ей невольное расположеніе и участіе, тмъ не мене стремился къ своей цли, сказавъ себ: ‘не уйду, пока не узнаю, что такое она и ея феномены’. Я, конечно, не разсчитывалъ, что она сразу, да еще и письменно, совсмъ проговорится и себя выдастъ, но я уже настолько зналъ ее, чтобы разсчитывать на ея постоянныя, ‘маленькія’ проговариванья, которыя, въ общей сложности, составятъ нчто большое и осязательное.
Будучи въ высшей степени порывистой, несдержанной и, въ иныя минуты, до крайности наивной,— Блаватская могла ‘до конца’ отуманить только людей, еще боле наивныхъ, чмъ она, еще боле несообразительныхъ. Главная же ея сила и условіе ея успховъ заключались въ необычайномъ ея цинизм и презрніи къ людямъ, которое она скрывала весьма удачно, но которое все же иной разъ прорывалось неудержимо. ‘Чмъ проще, глупе и грубе ‘феноменъ’,— признавалась она мн впослдствіи,— тмъ онъ врне удается. Громадное большинство людей, считающихъ себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Еслибы знали вы какіе львы и орлы, во всхъ странахъ свта, подъ мою свистульку превращались въ ословъ и, сто#ило мн засвистть, послушно хлопали мн въ тактъ огромными ушами!..’
Но въ то время до этихъ признаній было еще далеко, ‘madame’ продолжала морочить меня своимъ ‘хозяиномъ’, увряя, что я состою подъ особымъ его покровительствомъ. О феноменахъ же писала, все еще находясь подъ впечатлніемъ парижскихъ неудачъ: ‘Ничего я не могу сдлать по части феноменовъ, отъ нихъ мн и такъ тошно. И не говорите про нихъ’…
Она все корила меня ‘подозрительностью’. Сообщилъ я ей о сеансахъ магнетизера Робера и его ясновидящаго субъекта, Эдуарда, который, вмст со своимъ наставникомъ, притворялся и фокусничалъ несомннно. А она мн въ отвтъ: ‘государь мой, Всеволодъ Сергичъ. Вы ужаснйшій и неисправимый — не скептикъ, а ‘подозритель’. Ну, что вамъ сдлалъ этотъ Eduard, почему вы думаете, что онъ притворяется? А впрочемъ — мн-то что? подозрвайте всхъ на здоровье. Вамъ же хуже…’ Это подчеркнутое всхъ было очень ясно. Или вотъ — еще ясне: ‘скверно на свт жить, подозрвая всхъ и каждаго. Совершенно уврена, что передъ людомъ говорить про меня подозрительно не станете. Я-то, по крайней мр, подозрительницей никогда не была, и кого люблю, такъ люблю въ сурьезъ — а такихъ весьма мало…’
Я утверждаю, и въ конц концовъ изъ дальнйшаго разсказа и ея писемъ будетъ ясно, что, намтивъ человка, желая его затуманить и сдлать своимъ послушнымъ орудіемъ, она дйствовала сердечностью и задушевностью. Она убждала его въ своей преданности, горячей любви и дружб — и затмъ, именемъ этихъ чувствъ, упрашивала его сдлать для нея то или другое. Все сводилось на почву личныхъ отношеній, чувства. Съ женщинами подобная тактика творила чудеса.
Изъ Лондона, въ конц лта, Блаватская перехала въ нмецкій городъ Эльберфельдъ и писала мн оттуда: ‘Я здсь, безъ ногъ, но съ Олкотомъ, Могини и нсколькими нмецкими теософами… Здсь прелестный городокъ и прелестное семейство теософовъ M-r и M-me Gebhard, и его три сына и невстка, и племянниковъ съ племянницами всего 9 человкъ. Домъ огромный, богатый… Она — ученица Eliphas Levi и съ ума сходитъ по оккультизму. Прізжайте на нсколько дней…’
Въ это время чрезмрныя занятія мои дали себя знать. Я вдругъ почувствовалъ большое утомленіе и слабость. Пришлось обратиться къ доктору, и онъ, конечно, потребовалъ временнаго прекращенія всякихъ работъ, полнаго покоя и развлеченій. Парижскія развлеченія для меня не существовали, и я ршился провтриться и развлечься, създивъ въ Эльберфельдъ къ Блаватской. Еслибы я сообразилъ, что экскурсія въ область мнимыхъ чудесъ можетъ только еще больше разстроить нервы и еслибы предчувствіе шепнуло мн, какому неожиданному испытанію придется мн подвергнуться — я бы не похалъ несмотря на все мое желаніе увидть ‘madame’ и побороться съ нею.
Въ знойный августовскій день, 24-го по новому стилю, я выхалъ изъ Парижа. Чувствуя себя очень дурно, я положилъ отдохнуть на полпути, въ Брюссел. Къ тому же я никогда еще не бывалъ въ Бельгіи и не видалъ Брюсселя. Остановился я въ Grand-Htel’, ночью очень плохо спалъ, утромъ вышелъ пройтись по городу и на лстниц столкнулся съ г-жей А. Къ моему изумленію она встртила меня безъ кисло-сладкой ужимки и даже весьма привтливо. Намъ обоимъ было скучно, и мы просто обрадовались другъ другу. Оказалось, что она въ Брюссел по какимъ-то своимъ дламъ, должна създить въ Кёльнъ, потомъ еще куда-то.
— А вы зачмъ здсь?
— Я ду въ Эльберфельдъ къ Блаватской — она больна и зоветъ меня.
— Ну, такъ и я поду съ вами.
— Отлично. Когда же мы демъ?
— Завтра въ девять, часовъ утра,— это самый подходящій поздъ, потому что иначе намъ придется пріхать въ Эльберфельдъ вечеромъ, часамъ къ десяти, не раньше.
Ршивъ это, мы провели весь день вмст, а вечеромъ г-жа А. разсказала мн столь много поразительнаго, удивительнаго и таинственнаго, что я пришелъ въ свою комнату съ совершенно затуманенной головою и, хоть и былъ уже очень поздній часъ, не могъ заснуть. Я хорошо зналъ, что, несмотря на вс усилія вчерашней правоврной науки отрицать сверхчувственное, оно существуетъ и время отъ времени проявляетъ себя въ людской жизни, но я такъ же очень хорошо зналъ, что проявленія эти рдки, и что иначе быть не можетъ. А тутъ вдругъ сверхчувственное, въ самыхъ разнообразныхъ и подчасъ совершенно нелпыхъ видахъ, буквально затопляетъ жизнь здоровой, крпкой, энергичной и вдобавокъ поглощенной матерьяльными длами и заботами особы! Вся ночь прошла почти безъ сна, въ седьмомъ часу я одлся и веллъ подать себ чаю. Около восьми подаютъ мн записку г-жи А. Пишетъ, что и она не спала, такъ какъ кругомъ нея шла какая-то невидимая борьба, что у нея разболлась голова и что хать нельзя, ибо вс ея ключи пропали. Иду къ ней. Стоитъ среди чемодановъ и сакъ-вояжей. Увряетъ меня:
— Вс ключи, вс до одного пропали, а ночью были тутъ, на глазахъ!
— Пошлите за слесаремъ.
— Ужь я послала.
Явился слесарь, отперъ чемоданъ, а въ чемодан связка ключей и въ связк ключъ и отъ этого же чемодана.
— Вотъ видите что со мной cлучается!— торжественно воскликнула г-жа А.
— Вижу.
Такъ какъ на девяти часовой поздъ мы опоздали, то и согласились сдлать прогулку по городу и хать въ часъ. Но тутъ я внезапно почувствовалъ необыкновенную слабость и меня стало клонить ко сну. Я извинился передъ г-жей А., пошелъ къ себ и бросился на кровать. Однако, я не заснулъ, а лежалъ съ закрытыми глазами — и вотъ передо мной, одинъ за другимъ, стали проходить, совершенно ясно и отчетливо, разные неизвстные мн пейзажи. Это было для меня такъ ново и красиво, что я лежалъ не шевелясь, боясь нарушить и уничтожить очарованіе. Наконецъ понемногу все затуманилось, слилось — и я ужь ничего не видлъ.
Я открылъ глаза. Моей сонливости и слабости какъ не бывало. Я вернулся къ г-ж А. и не могъ удержаться, чтобы не разсказать ей бывшаго со мною, причемъ очень подробно, со всми особенностями, описалъ виднные мною пейзажи.
Мы сидли въ купэ мчавшаго насъ позда и бесдовали. Вдругъ г-жа А., взглянувъ въ окно, крикнула:
— Смотрите! одинъ изъ вашихъ пейзажей!
Мн стало даже жутко. Сомнній не могло быть, какъ не было для меня сомннія и въ томъ, что я никогда не здилъ по этой дорог, не бывалъ въ этой стран. Пока не стемнло — я снова, въ дйствительности, переглядлъ все то, что видлъ утромъ, лежа на кровати съ закрытыми глазами.
Пріхали мы въ Эльберфельдъ, остановились въ гостинниц Victoria и, ршивъ, что еще не очень поздно, отправились къ Блаватской, въ домъ коммерсанта Гебгарда, чуть ли не самый лучшій домъ въ Эльберфельд.

Примчанія.

1 ‘Разоблачённая Изида’ — Прим. ред. Викитеки.
2 Могъ ли я думать, что этой брошенной въ разговор фразой и, притомъ, ясно выражавшей прежде всего мое скептическое и вовсе не высокое мнніе о ‘феноменахъ’ Елены Петровны Блаватской, я буду поставленъ, такъ сказать, въ число свидтельствующихъ о чудотворности этой книги?!! Между тмъ, какъ оказалось, тогда же г-жа Желиховская, въ ‘Одесскомъ Встник’, доказывая чудесное и таинственное происхожденіе ‘Isis unveiled», поспшила напечатать: ‘Воля ваша, чмъ больше размышляешь, тмъ больше возрастаетъ недоумніе и приходится согласиться съ нашимъ романистомъ В. С. Соловьевымъ, сказавшимъ, что по его мннію ‘величайшій и самый необъяснимый феноменъ г-жи Блаватской — это ея ‘Изида’!’ При этомъ надо замтить, что столь свободно обращаясь съ моими словами и выставляя мое имя безъ моего на то разршенія, г-жа Желиховская сама не подписала своего имени подъ фельетономъ и только теперь, черезъ нсколько лтъ, раскрыла въ ‘Русскомъ Обозрніи’ свое авторство…
3 Приводя письма Блаватской, я сохраняю нетронутымъ ея правописаніе и т. д.

X.

Мы застали нашу бдную ‘madame’ совсмъ распухшей отъ водянки, почти недвижимой въ огромномъ кресл, окруженную Олкоттомъ, Могини, Китли, двумя англичанками изъ Лондона, мистрисъ и миссъ Арундэль, американкой Голлуэй и Гебгардомъ съ женою и сыномъ. Другіе Гебгарды, а также ‘племянники и племянницы’, о которыхъ мн писала Блаватская, куда-то ухали изъ Эльберфельда.
‘Madame’, увидя насъ, обрадовалась чрезвычайно, оживилась, затормошилась на своемъ кресл и стала ‘отводить душу’ русскимъ языкомъ, къ ясно подмченному мною неудовольствію окружавшихъ.
Мы находились въ большой, прекрасной гостиной. Арка раздляла эту комнату на дв части, тяжелыя драпировки были спущены и что находилось тамъ, въ другой половин гостиной — я не зналъ. Когда мы достаточно наговорились — Елена Петровна позвала Рудольфа Гебгарда, молодого человка съ весьма хорошими манерами, шепнула ему что-то — и онъ исчезъ.
— Я сейчасъ сдлаю вамъ сюрпризъ!— сказала она.
Я скоро понялъ, что сюрпризъ этотъ относится къ скрытой за драпировкой половин гостиной, такъ какъ тамъ началась какая-то возня.
Вдругъ занавси отдернулись и, освщенныя яркимъ, голубоватымъ свтомъ, сконцентрированнымъ и усиленнымъ рефлекторами, передъ нами выросли дв поразительныя фигуры. Въ первое мгновеніе мн представилось, что я вижу живыхъ людей — такъ ловко было все придумано. Но это оказались два большихъ задрапированныхъ портрета махатмъ Моріа и Кутъ-Хуми, написанныхъ масляными красками художникомъ Шмихеномъ, родственникомъ Гебгардовъ.
Потомъ, хорошо разглядвъ эти портреты, я нашелъ въ нихъ много недостатковъ въ художественномъ отношеніи, но живость ихъ была значительна, и глаза двухъ таинственныхъ незнакомцевъ глядли прямо на зрителя, губы чуть что не шевелились.
Художникъ, конечно, никогда не видалъ оригиналовъ этихъ ‘портретовъ’, Блаватская и Олкоттъ увряли всхъ, что онъ писалъ по вдохновенію, что его кистью водили они сами и что ‘сходство поразительно’. Какъ бы ни было — Шмихенъ изобразилъ двухъ молодыхъ красавцевъ. Махатма Кутъ-Хуми, одтый во что-то граціозное, отороченное мхомъ, имлъ лицо нжное, почти женственное и глядлъ ласково прелестными свтлыми глазами.
Но стоило взглянуть на ‘хозяина’ — и Кутъ-Хуми, со всей своей нжной красотой, сразу забывался. Огненные черные глаза великолпнаго Моріи строго и глубоко впивались въ васъ и отъ нихъ нельзя было оторваться. ‘Хозяинъ’, какъ и на миніатюрномъ портрет въ медальон Блаватской, оказывался украшеннымъ блымъ тюрбаномъ и въ блой одежд. Вся сила рефлекторовъ была устремлена на это мрачно прекрасное лицо, и близна тюрбана и одежды довершала яркость и живость впечатлнія.
Блаватская потребовала для своего ‘хозяина’ еще больше свту, Рудольфъ Гебгардъ и Китли перемстили рефлекторы, поправили драпировку портрета, отставили въ сторону Кутъ-Хуми — эффектъ вышелъ поразительный. Надо было просто напоминать себ, что это не живой человкъ. Я не могъ оторвать отъ него глазъ.
Больше часу продержали меня Олкоттъ и Блаватская передъ этимъ портретомъ. Наконецъ у меня заболла голова отъ чрезмрно яркаго свта, и вообще я почувствовалъ сильную усталость,— путешествіе, дв ночи, проведенныя почти безъ сна — все это дйствовало. Я сказалъ г-ж А., что не въ силахъ дольше оставаться, и что вообще намъ пора вернуться въ нашу Victoria и скоре лечь спать. Она сама жаловалась на сильную усталость. Блаватская насъ отпустила, взявъ слово, что мы вернемся какъ можно раньше утромъ.
По дорог въ гостинницу мы только и могли говорить объ удивительномъ портрет ‘хозяина’ и, среди мрака, онъ такъ и стоялъ передо мною. А стоило закрыть глаза — я видлъ его ярко, во всхъ подробностяхъ.
Пройдя въ свою комнату я заперъ дверь на ключъ, раздлся и заснулъ.
Вдругъ я проснулся или, что во всякомъ случа врне, мн приснилось, почудилось, что я проснулся отъ какого-то теплаго дуновенія. Я увидлъ себя въ той же комнат, а передо мной, среди полумрака, возвышалась высокая человческая фигура въ бломъ. Я почувствовалъ голосъ, невдомо какимъ путемъ и на какомъ язык внушавшій мн зажечь свчу. Я не боялся нисколько и не изумлялся. Я зажегъ свчу, и мн представилось, что на часахъ моихъ два часа. Видніе не исчезало. Передо мной былъ живой человкъ, и этотъ человкъ былъ, конечно, не иной кто какъ оригиналъ удивительнаго портрета, его точное повтореніе. Онъ помстился на стул рядомъ со мною и говорилъ мн, ‘на невдомомъ, но понятномъ язык’ разныя интересныя для меня вещи. Между прочимъ онъ объяснилъ, что для того, чтобы увидть его въ призрачномъ тл (en corps astral) я долженъ былъ пройти черезъ многія приготовленія и что послдній урокъ былъ данъ мн утромъ, когда я видлъ, съ закрытыми глазами, пейзажи, мимо которыхъ потомъ прозжалъ по дорог въ Эльберфельдъ, что у меня большая и развивающаяся магнетическая сила.
Я спросилъ, что же долженъ я съ нею длать, но онъ молча исчезъ.
Мн казалось, что я кинулся за нимъ, но дверь была заперта. У меня явилось представленіе, что я галлюцинирую и схожу съ ума. Но вотъ махатма Моріа опять на своемъ мст, неподвижный, съ устремленнымъ на меня взглядомъ, такой, точно такой, какимъ запечатллся у меня въ мозгу. Голова его покачнулась, онъ улыбнулся и сказалъ, опять-таки на беззвучномъ, мысленномъ язык сновидній: ‘Будьте уврены, что я не галлюцинація и что вашъ разсудокъ васъ не покидаетъ. Блаватская докажетъ вамъ завтра передъ всми, что мое посщеніе было истинно’. Онъ исчезъ, я взглянулъ на часы, увидлъ, что около трехъ, затушилъ свчу и заснулъ сразу.
Проснулся я въ десятомъ часу и вспомнилъ все очень ясно. Дверь была на запор, по свчк невозможно было опредлить — зажигалась ли она ночью и долго ли горла, такъ какъ, по прізд, еще до отправленія къ Блаватской, я зажигалъ ее.
Въ столовой гостинницы я засталъ г-жу А. за завтракомъ.
— Спокойно ли вы провели ночь?— спросилъ я ее.
— Не очень, я видла махатму Моріа!
— Неужели? вдь и я тоже его видлъ!
— Какъ же вы его видли?
Я проговорился и отступать было поздно. Я разсказалъ ей мой яркій сонъ или галлюцинацію, а отъ нея узналъ, что на ея мысли о томъ — слдуетъ ли ей стать форменной теософкой и нтъ ли тутъ чего-либо ‘темнаго’ — махатма Моріа явился передъ нею и сказалъ: ‘очень намъ нужно такую козявку!’
— Такъ именно и сказалъ: ‘козявку’, и сказалъ по-русски!— увряла меня г-жа А., почему-то особенно радуясь, что махатма назвалъ ее ‘козявкой’.
А потомъ прибавила:
— Вотъ пойдемъ къ Блаватской… что-то она скажетъ? вдь если это былъ Моріа и намъ не почудилось, такъ она должна знать.
Отправились въ домъ Гебгарда. Блаватская встртила насъ, какъ мн показалось, съ загадочной улыбкой и спросила:
— Ну, какъ вы провели ночь?
— Очень хорошо,— отвтилъ я.
И легкомысленно прибавилъ:
— Вамъ нечего сказать мн?
— Ничего особеннаго,— проговорила она,— я только знаю, что ‘хозяинъ’ былъ у васъ съ однимъ изъ своихъ ‘челъ’.
Въ этихъ словахъ ея не было ровно никакой доказательной силы. Вдь она не разъ, не только словесно, но и письменно объявляла мн, что ‘хозяинъ’ меня посщаетъ. Однако г-жа А. нашла слова эти удивительными и принялась разсказывать наши виднія.
Блаватская не могла скрыть охватившей ее радости. Она забыла вс свои страданія, глаза ея метали искры.
— Ну вотъ, ну вотъ, попались-таки, господинъ скептикъ и подозритель!— повторяла она.— Что теперь скажете?
— Скажу, что у меня былъ очень яркій, живой сонъ или галлюцинація, вызванная моимъ нервнымъ состояніемъ, большою усталостью съ дороги, посл двухъ безсонныхъ ночей, и сильнымъ впечатлніемъ, произведеннымъ на меня ярко освщеннымъ портретомъ, на который я глядлъ больше часу. Еслибы это было днемъ, или вечеромъ до тхъ поръ, пока я заснулъ, еслибъ я, наконецъ, не засыпалъ посл того, какъ исчезъ махатма — я склоненъ былъ бы врить въ реальность происшедшаго со мною. Но вдь это случилось между двумя снами, но вдь онъ бесдовалъ со мною не голосомъ, не словами, не на какомъ-либо извстномъ мн язык и, наконецъ, онъ не оставилъ мн никакого матерьяльнаго доказательства своего посщенія, не снялъ съ головы своей тюрбана, какъ было это съ Олкоттомъ.
Вотъ три крайне важныхъ обстоятельства, говорящихъ за то, что это былъ только сонъ или субъективный бредъ.
— Это, наконецъ, Богъ знаетъ что такое!— горячилась Елена Петровна,— вы меня съ ума сведете своимъ невріемъ. Но вдь онъ говорилъ вамъ интересныя вещи!
— Да, говорилъ именно то, чмъ я былъ занятъ, что находилось у меня въ мозгу.
— Однако вдь онъ самъ уврилъ васъ, что онъ не галлюцинація!?
— Да, но онъ сказалъ, что вы при всхъ докажете мн это.
— А разв я не доказала тмъ, что я знала о его посщеніи?
— Я не считаю этого достаточнымъ доказательствомъ.
— Хорошо, я докажу иначе… Пока же… вдь вы не станете отрицать, что видли его и съ нимъ бесдовали?!.
— Какую же возможность имю я отрицать то, что съ моихъ словъ извстно г-ж А., а черезъ нея и вамъ? мн не слдовало проговариваться, а теперь ужь поздно, сами знаете: слово — не воробей, вылетло, такъ его назадъ не заманишь…
Блаватская зазвонила въ электрическій колокольчикъ, собрала всхъ своихъ теософовъ и стала, съ присущей ей раздражающей шумливостью, разсказывать о происшедшемъ великомъ феномен.
Можно легко себ представить мое положеніе, когда вс эти милостивые государи и милостивыя государыни стали поздравлять меня съ высочайшей честью, счастьемъ и славой, которыхъ я удостоился, получивъ посщеніе махатмы М.! Я заявилъ, что весьма склоненъ считать это явленіе сномъ или бредомъ, слдствіемъ моего нервнаго состоянія и усталости. Тогда на меня стали глядть съ негодованіемъ, какъ на святотатца. Весь день прошелъ исключительно въ толкахъ о ‘великомъ феномен’.
Вечеромъ вс собрались въ хорошенькой ‘восточной’ комнат, вс, кром Олкотта, бывшаго во второмъ этаж. Вдругъ Блаватская (ее перенесли сюда въ кресл) объявила:
— Хозяинъ сейчасъ былъ наверху, онъ прошелъ мимо Олкотта и положилъ ему что-то въ карманъ. Китли, ступайте наверхъ и приведите полковника!
Полковникъ явился.
— Видли вы сейчасъ Master’а?— спросила ‘madame’.
Глазъ ‘стараго кота’ сорвался съ мста и такъ и забгалъ.
— Я почувствовалъ его присутствіе и его прикосновеніе,— отвтилъ онъ.
— Съ какой стороны?
— Съ правой.
— Покажите все, что у васъ въ правомъ карман. Вынимайте!
Олкоттъ началъ послушно и медленно, методически, исполнять приказаніе.
Вынулъ маленькій ключикъ, потомъ пуговку, потомъ спичечницу, зубочистку и, наконецъ, маленькую сложенную бумажку.
— Это что жъ такое?— воскликнула Блаватская.
— Не знаю, у меня бумажки не было!— самымъ невиннымъ, изумленнымъ тономъ сказалъ ‘старый котъ’.
Блаватская схватила бумажку и торжественно объявила:
— The letter of the Master!.. такъ и есть! письмо ‘хозяина!’
Развернула, прочла. На бумажк, ‘несомнннымъ‘ почеркомъ махатмы Моріа, было по-англійски начертано: ‘конечно я былъ тамъ, но кто можетъ открыть глаза нежелающему видть. М.’
Вс по очереди, съ трепетнымъ благоговніемъ брали бумажку, прочитывали написанное на ней и завистливо обращали ко мн взоры. Увы, я дйствительно возбуждалъ во всхъ этихъ людяхъ невольную, непреоборимую зависть. Помилуйте!— стоило мн явиться — и вотъ сразу же я не только удостоенъ посщеніемъ самого ‘хозяина’, строгаго, недоступнаго, имени котораго даже нельзя произносить, но онъ и снова, изъ-за того, что я выражаю ‘легкомысленное невріе’, безпокоитъ себя, длаетъ второй разъ въ сутки свое ‘астральное’ путешествіе изъ глубины Тибета въ торговый нмецкій городъ Эльберфельдъ, пишетъ глубокомысленную, весьма ловкую по своей неопредленности и двусмысленности записку и кладетъ ее, рядомъ съ пуговкой и зубочисткой, въ карманъ Олкотта!
Олкоттъ глядлъ на меня такимъ идіотомъ, Блаватская глядла на меня такъ невинно и въ то же время такъ торжественно, что я совсмъ растерялся. Къ тому же вдь сонъ мой или бредъ — былъ такъ ярокъ!
‘Врить’ я не могъ, но весь чадъ этой одуряющей обстановки, при моемъ нервномъ и болзненномъ состояніи, ужь на меня подйствовалъ, я ужь начиналъ угорать и спрашивалъ себя: ‘а вдругъ я дйствительно его видлъ? вдругъ это дйствительно его записка?’ Къ тому же вдь тутъ была она, эта старая, больная, мужественно страдавшая отъ глубокихъ недуговъ женщина, глядвшая прямо въ глаза смерти, и глядвшая прямо въ глаза мн, какъ глядитъ человкъ съ самой чистой совстью, сознающій свою полную невинность и не боящійся никакихъ упрековъ.
Отъ этой ужасной и несчастной женщины исходило положительно какое-то магическое обаяніе, котораго не передашь словами и которое испытывали на себ столь многіе, самые спокойные, здоровые и разсудительные люди. Я былъ такъ увренъ въ себ — а вотъ она меня поколебала.
— Скажите,— спрашивала она, впиваясь въ меня своими мутно блествшими глазами,— можете ли вы пойти подъ присягу, что у васъ былъ бредъ и что эта записка не написана ‘хозяиномъ?’
— Не знаю!— отвтилъ я.— Завтра утромъ я приду проститься съ вами. Мн надо домой, я завтра уду.

XI.

И я пришелъ на слдующее утро проститься съ нею. Меня провели въ очень большую и высокую комнату, служившую ей и кабинетомъ, и спальней. Хозяева всячески позаботились о ея комфорт и устроили ей достойную ея обстановку. Елена Петровна лежала на огромной кровати, вся распухшая, и стонала.
Взглянувъ на ея совершенно срое лицо, въ которомъ читалось глубокое страданіе, я просто не узналъ ‘madame’, вчера еще вечеромъ хоть и почти неподвижной въ кресл, но все же энергичной и, минутами, даже веселой.
— Боже мой, что такое съ вами?— спросилъ я.
— Чуть не померла ночью, голубчикъ!— простонала она,— къ самому сердцу подкатило, и вотъ — смотрите!
Она съ усиліемъ высвободила изъ-подъ одяла руку. Это была не рука, а какое-то несгибавшееся, толстйшее бревно.
— Что жъ докторъ?
Она презрительно усмхнулась.
— Изъ Англіи даже одинъ детъ, завтра или посл завтра прідетъ… Да ужь что тутъ!.. помирать такъ помирать — вс тамъ будемъ… какое тутъ, милый человкъ, докторъ!— захочетъ ‘хозяинъ’, такъ я сразу встану, вдь это ужь бывало, а не захочетъ — кто жъ мн поможетъ!
Мн стало неловко, тяжко и жалко ее до послдней степени.
— Что жъ, вы дете? сегодня?— спрашивала она.
— Да, нужно.
— Не узжайте!— вдругъ шепнула она какимъ-то особеннымъ голосомъ.— Неужто не можете вы пробыть со мною дня три-четыре?.. Пожалйте меня немного!..
Голосъ ея прервался, изъ глазъ брызнули слезы.
— Вдь я одна,— сквозь видимо подступавшія къ ея горлу рыданія говорила она потомъ,— вс они — чужіе, чужіе!.. ухаживаютъ за мной, носятся со мною, а мн тошно глядть на нихъ,— бить ихъ, плевать на нихъ хочется! Противны они мн вс… чужіе! Только вы — свой, родной, русскій! Другъ мой безцнный, дточка вы моя дорогая, не покидайте вы меня, старуху, въ такое время!.. коли помру — закройте вы мн глаза русской родной рукою… Да и еще одно дло: я вдь кончила ‘Голубыя горы’, послать надо Каткову, ну, а въ такомъ вид рукопись нельзя послать, я по-русски-то пишу не ахтительно, безъ исправленій, да и большихъ — нечего и думать… возьмите, Бога ради, да поправьте. Я и пошлю тогда. А послать скоре охъ какъ надо: денегъ у меня своихъ ни полушки, Общество выдаетъ мн мало, а на чужой счетъ жить не очень-то пріятно… Сдлайте же божескую милость, истинно доброе дло… и на семъ и на томъ свт не забуду вашей дружбы… Охъ, тяжко какъ!
Она застонала, и опять слезы выкатились изъ глазъ ея.
Нечего говорить, что она совсмъ меня растрогала и разстроила, что она меня въ конецъ побдила. Я сказалъ ей, что остаюсь на два, на три дня, даже на недлю если ей нужно, и готовъ сейчасъ же приступить къ чтенію ея ‘Голубыхъ горъ’.
Нужно было видть, какъ она меня благодарила! Хотя очень скоро мн и открылось, почему ей необходимо было задержать меня въ Эльберфельд, но все же я думаю, что ея муки одиночества среди иноземцевъ и влеченіе ко мн, какъ къ своему, русскому человку — были въ ней искренни. Если же она и тутъ только играла роль — то играла неподражаемо. Врне же, что она была искренна, и въ то же время играла роль — въ этой женщин примирялось непримиримое!
Къ вечеру ей стало лучше, такъ что даже она облеклась въ свой черный балахонъ и помстилась въ кресл. Я получилъ возможность оглядться и составить себ понятіе о новыхъ, окружавшихъ меня, лицахъ. Пока ихъ было немного — только хозяева: Гебгардъ съ женою и сыномъ и Арундэли.
Незнаю — насколько Гебгардъ-отецъ былъ искренно увлеченъ теософіей, но держался онъ за нее крпко, такъ какъ она ему, человку, несомннно страдавшему честолюбіемъ, давала нкоторое положеніе. Богатый фабрикантъ шелковыхъ и иныхъ матерій, онъ оказывался неудовлетвореннымъ той средой, къ которой принадлежалъ по рожденію и по своей дятельности. Ему хотлось играть роль среди иного, боле интеллигентнаго общества.
Блаватская давала ему эту возможность съ той минуты, какъ его домъ превратился во временную ‘главную квартиру’ теософіи. Въ своей гостиной и столовой онъ съ нескрываемой, дтски нескрываемой радостью видлъ интересныхъ иностранцевъ и иностранокъ. Когда раздавался звонокъ къ обду, онъ, расфранченный и съ ленточкой персидскаго ордена въ петлиц, предлагалъ руку фрейлин А. и открывалъ шествіе въ столовую. За обдомъ онъ считалъ своею обязанностью занимать гостей и разсказывалъ то по-нмецки, то на ломаномъ французскомъ язык довольно пошлые анекдоты, ничуть не сомнваясь въ ихъ остроуміи.
Его жена, особа приличная и скромная, поразила меня (тогда это было для меня еще внов) своимъ отношеніемъ къ ‘madame’: она цловала у нея руку и исполняла при ней вс обязанности горничной. ‘Madame’, больная и раздражительная, иной разъ на нее даже покрикивала. Рудольфъ Гебгардъ мн памятенъ тмъ, что былъ весьма искусный фокусникъ. Онъ купилъ у какого-то ‘профессора блой и черной магіи’ секреты и сдлалъ для насъ ‘темный’ сеансъ, на которомъ весьма удачно и отчетливо подражалъ медіумическимъ явленіямъ.
Надъ нашими головами леталъ и звонилъ колокольчикъ, летала и звучала гитара, какія-то руки прикасались къ намъ, потомъ Рудольфа связывали и припечатывали, а черезъ минуту онъ оказывался освобожденнымъ отъ этихъ своихъ узъ и т. д.
Блаватская при этомъ разражалась насмшками надъ спиритами и, на мои замчанія, что вдь сама она была спириткой, клялась, что никогда ею не была и что это все на нее выдумали ‘обожатели скорлупъ’, т. е. спириты.
Мистрисъ Арундэль, сухенькая старушка безъ рчей, ничего изъ себя не представляла, но ея дочь, миссъ Арундэль, представляла изъ себя нчто. Это была двица неопредленныхъ лтъ, въ очкахъ и съ лицомъ, лоснившимся какъ только-что вычищенный самоваръ. Она съ фанатическимъ паосомъ толковала о махатмахъ и ихъ чудесахъ и время отъ времени бросала явно влюбленные взгляды на Могини.
При ней былъ прелестный семи или восьми-лтній мальчикъ, котораго она называла своимъ племянникомъ и воспитанникомъ, самъ онъ считалъ ее и называлъ матерью. Когда къ нему обращались съ вопросомъ: кто онъ?— онъ отвчалъ, ‘I am a little chela!’[1]. Передъ самымъ моимъ отъздомъ я убдился въ возмутительномъ факт. Олкоттъ сдлалъ этого невиннаго ребенка буддистомъ: съ него сняли крестъ, и ‘старый котъ’ надлъ ему вмсто креста на шею серебряный амулетъ, ‘освященный махатмой’ — т. е. ‘фаллусъ’.
Когда я выразилъ Елен Петровн мое возмущеніе по этому поводу — она сдлала удивленное лицо и воскликнула:
— Я не знала этого, но не могу же я отвчать за эту фанатичку миссъ Арундэль! Я не имю права вмшиваться въ чужія убжденія!
Надъ исправленіемъ рукописи ‘Голубыхъ горъ’ мн пришлось поработать, такъ какъ ‘madame’ дйствительно правильностью своего русскаго писанія, несмотря на оригинальность и живость слога, не отличались. Эта работа помшала мн быть свидтелемъ ‘феномена’, происшедшаго въ нсколькихъ шагахъ отъ меня, въ сосдней комнат. Елена Петровна лежала на кровати, Олкоттъ сидлъ у ея ногъ, г-жа А. помщалась въ кресл посреди комнаты и забавлялась съ маленькимъ ‘буддистомъ’ (его обыкновенно къ ‘madame’ не впускали, и легко предположить, что теперь онъ былъ призванъ для того, чтобы развлечь вниманіе г-жи А.)
Вдругъ г-жа А. вскрикнула и, когда я вошелъ въ комнату, она держала въ рук письмо, ‘упавшее сверху къ ея ногамъ’. Письмо оказалось отъ махатмы Моріа, и въ немъ онъ ужь не называлъ ее ‘козявкой’, а напротивъ, весьма льстилъ ея самолюбію. Этотъ ‘феноменъ’ закрпилъ ее теософическому обществу.
Въ тотъ же день пріхали изъ Кембриджа Ф. Майерсъ, одинъ изъ основателей и дятельнйшихъ членовъ ‘Лондонскаго общества для психическихъ изслдованій’ и его братъ, докторъ Майерсъ, долженствовавшій высказать свое мнніе о болзняхъ ‘madame’. Майерсы остановились въ той же ‘Victoria’, гд и я. Вечеромъ мы съ Ф. Майерсомъ имли продолжительную бесду, и онъ произвелъ на меня своей искренностью и серьезностью самое лучшее впечатлніе, подкрпившееся моимъ дальнйшимъ съ нимъ знакомствомъ. Первымъ дломъ онъ просилъ меня разсказать ему, какимъ образомъ я видлъ махатму Моріа и, когда я исполнилъ это, сталъ убждать письменно сообщить этотъ фактъ Лондонскому обществу.
— Я никогда не считалъ себя въ прав отказываться отъ письменнаго подтвержденія того, что случилось — отвтилъ я ему,— и если вамъ нуженъ мой разсказъ для серьезнаго изслдованія, я вамъ его предоставлю. Для васъ этотъ фактъ дйствительно важенъ, но не понимаю, почему m-me Блаватская такъ ужь за него ухватилась,— вдь онъ иметъ вс видимости галлюцинаціи, вызванной обстоятельствами, или даже просто яркаго сновиднія. Къ тому же я самъ такъ именно и смотрю на него, и пока не имю еще никакихъ достаточныхъ основаній допускать не только дйствтельное общеніе махатмъ съ кмъ-либо изъ насъ, но и самое существованіе этихъ махатмъ для меня проблематично.
— Не знаю правы ли вы,— сказалъ Майерсъ,— это покажутъ наши дальнйшія изслдованія. Во всякомъ случа ваше сообщеніе, по правиламъ нашего общества, должно заключать въ себ только простое, подробное изложеніе факта, безъ всякихъ комментарій и оцнки съ вашей стороны.
— Я изложу просто и подробно,— сказалъ я,— но если мн нельзя при этомъ заявить, что я склоненъ считать мой случай чмъ угодно, только не дйствительностью,— я не могу дать вамъ его описанія. Это дло слишкомъ важно! въ дамской гостиной можно болтать и фантазировать сколько угодно, но разъ мы стоимъ передъ серьезнымъ изслдованіемъ психическихъ явленій — тутъ являются ясныя обязательства и совсмъ иныя требованія. Имйте же въ виду, что я вовсе не свидтель изъ теософическаго лагеря, а такой же изслдователь, какъ и вы, насколько мн это позволятъ мои средства и обстоятельства. Я только смущенъ, заинтересованъ и хочу знать ‘настоящую’ правду.
Такъ мы и поршили.
Въ Отчет ‘Лондонскаго общества для психическихъ изслдованій’ помщенъ и мой случай, причемъ я, по правиламъ ‘Общества’, хотя самъ его и не анализирую, но ужь никакимъ образомъ не признаю ‘дйствительностью’. Общество же, при этомъ, сочло его яркимъ сновидніемъ и заявило, что я ‘считаю его неимющимъ ровно никакого отношенія къ чему-либо таинственному’ [2].
Черезъ два дня я окончилъ приведеніе въ нкоторый порядокъ рукописи Блаватской и ухалъ изъ Эльберфельда, оставивъ ‘madame’ въ положеніи, хоть и не внушавшемъ немедленныхъ опасеній за ея жизнь, по словамъ доктора Майерса, но весьма серьезномъ. Прощаясь со мною она была опять очень трогательна, и я сказалъ ей, что хотя мн теперь нтъ ровно никакого дла до ея теософическаго общества, но лично по ней болитъ мое сердце и во всемъ благомъ я очень хотлъ бы ей быть полезнымъ.

Примчанія.

1 ‘Я маленькій чела‘.
2 Теософы очень носились съ этимъ моимъ ‘видніемъ’. Уже посл того какъ я, благодаря своему собственному, параллельному съ Годжсоновскимъ, разслдованію, разоблачилъ ‘madame’, нкто Габоріо (лично мн совсмъ неизвстный) издалъ въ Париж переводъ книги Синнетта, подъ заглавіемъ: ‘Le monde occulte’. Къ своему изданію онъ присоединилъ нкоторые весьма курьезные ‘документы’ (я еще вернусь къ нимъ), а также и мой ‘случай’. При этомъ онъ прибавляетъ: ‘мы только-что узнали, что г. Соловьевъ не вритъ больше въ это оккультное вліяніе (въ дйствительность явленія махатмы?) А его пресловутая статья (fameux article) въ Nouvelle Revue?’ Какая это моя статья — неизвстно! По желанію моихъ парижскихъ друзей, незнакомыхъ съ русскимъ языкомъ, я написалъ и напечаталъ въ ‘Nouvelle Revue’ два разсказа: ‘Кименисъ’ и ‘Магнитъ’, изданные потомъ и въ Россіи и вошедшіе въ Собраніе моихъ сочиненій. Эти разсказы чисто беллетристическіе и не имютъ ровно никакого отношенія къ теософическому обществу. Если же одинъ изъ нихъ, ‘Кименисъ’, Блаватская напечатала, переведя его изъ ‘Nouvelle Revue’, въ своемъ индійскомъ журнал, я тутъ не причемъ. Еще недавно до меня дошелъ слухъ, будто мн приписывали и приписываютъ авторство какихъ-то статей въ ‘Nouvelle Revue’. Въ виду этого, пользуясь случаемъ, я заявляю, что кром двухъ названныхъ беллетристическихъ разсказовъ я никогда не напечаталъ въ журнал г-жи Аданъ ни одной строчки, не имлъ и не имю ни малйшаго отношения къ редакціи ‘Nouvelle Revue’. Противъ же невдомо кмъ возбуждаемыхъ ложныхъ и превратныхъ слуховъ, я, конечно, какъ и противъ всякихъ анонимныхъ дяній, безсиленъ, пока ихъ не разъяснитъ случай.

XII.

Черезъ нсколько времени по возвращеніи моемъ въ Парижъ я получилъ отъ Е. П. Блаватской слдующее письмо:
‘Дорогой В. С. ‘Tout est perdu—(mme) l’honneur’. Что же мн длать? Если даже вы сознались мн, что подозрваете, что я иногда могу замнить настоящія подложными явленіями, вы добрый и дорогой другъ, то чего же мн ожидать отъ враговъ? Вотъ Coulomb взяла свое. Сочинила какія то будто отъ меня письма и напечатала (я ихъ еще и не видала) въ Миссіонерскомъ журнал Мадраса. И эти письма якобы открываютъ цлую систему организованную мошенничества. А я ей никогда и двухъ строкъ не писала!! [1] Выходитъ что наши махатмы составлены изъ пузырей и кисеи да масокъ. Вы видли ночью пузырь теперь знайте, Олкоттъ видлъ хозяина нсколько разъ и говорилъ два раза съ ‘К. Н.’ носъ къ носу — оба въ вид пузырей и т. д. Мохини детъ къ вамъ т. е. въ Парижъ черезъ два дня въ четвергъ такъ и скажите и объяснитъ дла. Но какъ вы поможете мн, несмотря на все ваше желаніе — не знаю. Вамъ, говорите, до Общества дла нтъ, а я вотъ для Общества для абстрактной идеи готова не только душу положить но и честь. Я подала въ отставку и удаляюсь съ арены дятельности. Я уду въ Китай, въ Тибетъ, къ чорту если нужно туда гд меня никто не найдетъ, туда гд никто меня не увидитъ и не будетъ знать гд я — умру для всхъ кром двухъ трёхъ преданныхъ друзей какъ вы и желаю чтобъ такъ и думали что я умерла а потомъ года черезъ два, если смерть оставитъ меня, съ обновившимися силами опять явлюсь. Это ршено и подписано самимъ ‘генераломъ’. [2]
Можете прежде всего объявить всмъ и каждому въ Париж что такъ какъ, не взирая на вс мои усилія, на то что я положила за Общество жизнь и здоровье и всю будущность, меня подозрваютъ не только враги но даже и свои теософы, то я и отрзаю заражённый кусокъ отъ здороваго тла, то есть себя отъ общества. Вс ухватились за идею съ такой радостью и Олкоттъ и m-me Гебгардъ и другіе, что я не нашла даже сожалній. Предоставляю мораль — нравоученіе — вамъ. Конечно, я не удалюсь въ ‘пустыню’, пока Олкоттъ (который узжаетъ въ Индію съ первымъ пароходомъ) не поправитъ длъ въ Адьяр, не объявитъ и не докажетъ заговора — Куломбш дали 10,000 руп. теперь доказано чтобы погубить Общество — а какъ только все это успокоится то и удалюсь — куда еще неизвстно, все равно, впрочемъ, лишь бы туда гд бы никто не зналъ. Письма къ Каткову могу отправлять черезъ васъ. Олкоттъ будетъ конечно знать гд я, а другіе пусть думаютъ что хотятъ. Чмъ безумне выдумки тмъ лучше. Вотъ въ этомъ можете мн помочь дйствительно. Вамъ доврюсь вполн и могу и буду управлять Обществомъ издали лучше чмъ на виду.
Вотъ родной мой другъ всё. Остальное скажу съ глаза на глазъ потому что хочу тихонько отъ всхъ пріхать къ вамъ на нсколько дней если захотите. Отвчайте скоре и не отговаривайте, потому что это единственное спасеніе и мн и Обществу. Эффектъ моей публично заявленной мною отставки будетъ громадный. Увидите. А вы поспшите объяснить это въ Питер — хоть въ Ребус тмъ что Общество наше устроено не для произведенія феноменовъ, а ихъ изученія, не для боготворенія махатмъ а для всемірнаго дла и чтобы доказать что вра въ сверхъестественное есть суевріе, глупость, а вра, т. е. наука (!!), знаніе силъ природы неизвстныхъ нашимъ ученымъ есть обязанность каждаго интеллигентнаго человка и что такъ какъ половина теософовъ и вс спириты считаютъ меня кто сильнымъ медіумомъ а кто и шарлатанкой, то мн все это надоло и я любя Общество больше души своей добровольно отстраняюсь отъ него на время ради избжанія соблазна. Ради Бога сдлайте это тотчасъ же а не то поздно будетъ. Вамъ Мохини разскажетъ всю конспирацію въ Мадрас противъ Адьяра и Общества. Ошельмуйте вы этихъ подлыхъ кальвинистовъ миссіонеровъ — будьте другомъ. А пока отвчайте. Я хочу ухать въ Лондонъ къ концу этой недли. Да сослужите службу. Узнайте въ Rue Byron 11 bis—не живетъ ли тамъ артистка chromophotographiste Madame Tcheng, а если ухала, то куда. Но она васъ не должна ни видть ни знать. Ахъ, кабы васъ увидать да переговорить да устроить да совтъ отъ васъ получить! Ну война, не на животъ а на смерть.
На тя махатмы уповаемъ, да не постыдимся во вки!!

ваша по гробъ Е. Блаватская’.

Рядомъ съ этимъ, въ конц письма, очевидно для того, чтобы совершенно получить меня,— оказалось куръезнйшее дополненіе: ‘астральная’ приписка махатмы Кутъ-Хуми его обычнымъ синимъ карандашемъ, подлинность которой можетъ быть засвидтельствована какимъ угодно экспертомъ.
Вотъ что, потревожившись изъ своего тибетскаго уединенія, удостоилъ мн написать по-французски мудрйшій махатма: ‘Et les ‘mahatmas’, ne l’abandonneront pas—mais, la situation est furieusement srieuse. O. est bte, mais il n’y en a pas d’autre. K. H.’. [3]
Мудрый махатма, откровенно признавшійся мн въ глупости Олкотта, испортилъ все дло. Не знаю какое бы впечатлніе произвело на меня это письмо ‘madame’, въ смысл ея искренности, но ‘астральная’ приписка Кутъ-Хуми, въ которой я, и не будучи экспертомъ, не могъ не признать ‘слога’ и даже хоть и видоизмненнаго, но несомнннаго почерка Блаватской,— сразу укрпила почву у меня подъ ногами. Я ужь не сомнвался въ томъ, что тутъ дло совсмъ не чисто. Конечно, я не исполнилъ ни того, ни другого порученія ‘madame’: я не заявлялъ, ни тогда, ни впослдствіи, ровно ничего и ни въ какихъ газетахъ и журналахъ, о теософическомъ обществ или о Блаватской, и не сталъ искать какую-то ‘chromophotographiste’, которая не должна была ‘ни видть, ни знать меня’,— все это было бы, по меньшей мр, нелпымъ.
Я такъ возмутился ‘астральной припиской Кутъ-Хуми’, что, въ первую минуту, хотлъ было прямо обратиться къ Блаватской съ просьбой забыть о моемъ существованіи. Но мн пришлось бы раскаяться, еслибы я послдовалъ этому первому движенію: въ тотъ же день, у m-me де-Морсье, я встртился съ самыми ‘убжденными’ и честными французскими теософами и, несмотря на всю очевидность обмана, они признали приписку ‘подлиннымъ дломъ руки не ‘madame’, а Кутъ-Хуми. Это полное ‘ослпленіе’ людей, совершенно разумныхъ во всемъ, за исключеніемъ вопроса о непогршимости ‘madame’, заставило меня окончательно укрпиться въ моемъ первоначальномъ план. Во что бы то ни стало я соберу доказательства всхъ этихъ обмановъ, достаточныя не только для меня, но и для всхъ одураченныхъ слпцовъ. Я не стану больше поддаваться невольной симпатіи и жалости, которыя, несмотря на все, влекутъ меня къ ‘Елен Петровн’. Я буду имть дло, прежде всего, съ ‘Блаватской’, воровкой душъ, стремящейся уворовать и мою душу. Она, надъ личиной дружбы и преданности, надуваетъ меня, желаетъ опутать и эксплуатировать,— это развязываетъ мн руки. Пусть она считаетъ меня ‘другомъ’, то-есть слпцомъ, вполн одураченнымъ ею, ибо если у нея хоть только мелькнетъ въ голов подозрніе относительно моей цли — я, конечно, ровно ничего не достигну. Во всякомъ случа, что бы ни произошло, я ее пожалю больше, чмъ она меня жалетъ, я всячески постараюсь, чтобы она вняла совтамъ благоразумія, чтобы скандалъ вышелъ меньше — ради этого я готовъ дать ей самые добрые совты, потому что она русская. Но если она будетъ упорствовать — я ее изобличу передъ всми, хоть она и моя соотечественница. Теперь, прежде всего, намъ надо увидться, я не могу хать въ Лондонъ, пусть же она прідетъ въ Парижъ, благо сама этого желаетъ.
И я написалъ ей прося ее непремнно пріхать прямо изъ Эльберфельда. Дня черезъ два m-me де-Морсье сообщила мн, что получила письмо отъ ‘madame’, въ которомъ она проситъ ее встртить прізжающаго съ такимъ-то поздомъ Могини.
— Встртить его необходимо,— объяснила m-me де-Морсье,— вдь онъ детъ одинъ и, плохо зная французскій языкъ, совсмъ растеряется. Не можетъ ли онъ у васъ остановиться? Madame не ршилась прямо спросить объ этомъ васъ, не зная, найдете ли вы удобнымъ, и поручила это мн.
— У меня есть лишняя, совсмъ отдльная комната — отвтилъ я,— и онъ нисколько не стснитъ меня даже и своимъ вегетарьянствомъ. Конечно его бронзовое лицо и странный костюмъ возбудятъ толки у насъ въ impasse’: но мн это все равно.
Мы вмст похали на желзнодорожную станцію и встртили молодого брамина. Онъ передалъ мн письмо ‘madame’.
Она писала: ‘Дорогой В. С. Старалась сдлать по вашему — невозможно. хать на Парижъ одной, когда я насилу хожу безуміе. ду въ понедльникъ въ Лондонъ. Останусь (п. ч. необходимо) въ Лондон недли дв, а затмъ ду къ вамъ въ Парижъ, хотите на недлю, хотите на дв. Никто не долженъ знать гд я. Кром Геббарта который вполн преданъ мн и длу. Я вышла въ отставку и теперь идетъ страшнйшая кутерьма. ‘Генералъ’ приказалъ эту стратегію, а онъ знаетъ. Я конечно осталась членомъ но простымъ членомъ и исчезаю на годъ или два, съ поля битвы. Это письмо вамъ передастъ Могини. Онъ останется въ Париж до вторника. Геббартъ прідетъ за мною когда я хочу и повезетъ куда захочу. Но куда мн хать такъ чтобы никто кром нсколькихъ преданныхъ друзей не зналъ гд я — я еще ршительно не знаю.
Поймите мой дорогой В. С. мн необходимо для моего плана исчезнуть безъ слда, на нкоторое время. Тогда будетъ реакція и въ мою пользу. Я хотла хать въ Китай если махатма позволитъ да денегъ нту. Если узнаютъ гд я, то все пропало. Вотъ помогите совтомъ. Хозяинъ веллъ такъ и такъ въ общемъ план, а мн предоставилъ дэтали и комбинаціи — какъ и всегда на мой страхъ и голову. Провалюсь — тмъ хуже для меня. Ну а вотъ въ Россіи, вы можете помочь. Сказать что вслдствіе конспираціи о которыхъ вамъ Могини раскажетъ и здоровья я была вынуждена оставить на годъ или полтора дятельную работу. Что и правда: силъ моихъ нту. А теперь я кончу II часть Дебрей и будетъ лучше. Но программа моя, если вы одобрите, такая: пусть люди слышатъ о насъ какъ можно боле таинственнаго, но и неопредленнаго. Пусть теперь мы теософы будемъ окружены такой таинственностью что самъ чортъ ничего черезъ очки даже не увидитъ. А для этого намъ нужно писать, писать и писать. Ну досвиданья. Могини все разскажетъ. Ваша на вкъ Е. Блаватская’.
Могини разсказалъ очень мало, и изъ его словъ нельзя было разобрать, что же именно происходитъ. Ясно было одно: теософы, во глав съ ‘madame’, всполошились не на шутку — не даромъ махатма Кутъ-Хумъ писалъ мн, что ‘la situation est furieusement srieuse’. Могини пробылъ три дня, прочелъ три лекціи парижскимъ теософамъ и ухалъ въ Лондонъ давать свои показанія ‘Обществу для психическихъ изслдованій’.
По его отъзд я получилъ отъ Блаватской слдующее письмо, уже изъ Англіи:

‘9, Victoria Rood. Kensington.

Дорогой В. С. Вотъ мой новый адресъ — на дв недли, не боле. Меня усылаютъ въ Египетъ а затмъ на Цейлонъ поближе домой, но не домой. Будетъ какъ хозяинъ веллъ — не возвращаться въ Мадрасъ пока Олкоттъ не устроитъ, а оставаться въ Европ тоже невозможно. Думали, думали, ничего не придумали. Нтъ у насъ денегъ разъзжать и жить каждый врознь. Теперь со мною дутъ до Цейлона теософы (M-r и M-rs Cooper Oakley, отправляющіеся въ Мадрасъ) а одной мн хать безъ никого немыслимо.
Ревматизмъ снова гуляетъ по плечу и немного повсюду. Хватитъ еще какъ въ Ельберфельд — тогда прощайте — на сердце бросится.
Ну какъ же мы съ вами увидимся? Мн невозможно хать въ Парижъ когда я насилу хожу! Господи, какъ бы я желала съ вами повидаться еще разъ. Неужели же вамъ нельзя пріхать хоть дня на два? Я знаю что намъ должно повидаться, но что же я буду длать когда судьба не дозволяетъ? Будь я немного здорове, я бы пріхала. Я ужасно сожалю теперь что прохала не на Парижъ. Но я была не одна, а бросить M-rs Holloway было не возможно, когда она пріхала со мною въ Эльберфельдъ и только для меня. Напишите, посовтуйте, родимый. Это ужасно если я васъ не увижу до отъзда! Въ Индіи идетъ страшная сумятица. Война съ миссіонерами не на животъ, а на смерть. Или они или мы. 220 студентовъ du Coll,ge chrtien все индусы отказались слушать курсы и оставили Коллегію посл этого пакостнаго заговора миссіонеровъ и напечатанныхъ ими якобы моихъ писемъ и записочекъ къ Куломбамъ, и перешли гуртомъ къ намъ.
Que c’est un faux, est tout a fait evident. Писать такія глупости какія тамъ написаны можетъ только особа совершенно незнакомая съ Индіей — какъ эта Coulomb, напр.: я пишу о приготовляемыхъ мною фокусахъ для бенефиса ‘махараджи Лахорскаго‘ когда такого созданія и нтъ въ Индіи какъ Лахорскій махараджа или раджа!! [4] и т. д. и т. д. Подлогъ уже открытъ въ двухъ или трехъ письмахъ, но скандалъ ужасный. Можете себ представить какъ они боятся и ненавидятъ меня, когда за недлю до появленія въ печати этихъ подложныхъ писемъ, въ Калькут въ день выборовъ муниципалитета появились на всхъ углахъ улицъ — буквально тысячами — наклеенныя афиши со словами ‘Паденіе m-me Блаватской!!’ Ну штука и должно быть я въ самомъ дл опасный для нихъ человкъ. Это все шотландскіе кальвинисты миссіонеры, самая подлая, низкая секта, настоящіе іезуиты minus ума и хитрости послднихъ. Но я еще не упала и докажу имъ это дастъ Богъ. Это ‘паденіе’ будетъ еще торжествомъ коли не помру.
Отвчайте милый человкъ. Скажите кончили ли Изиду французскую II часть? Пришлите коли она вамъ не нужна. Новикова очень желаетъ познакомиться съ вами. Ахъ кабы вы пріхали! ваша до гроба Е. Блаватская’.
Прошло нсколько времени. Отъ Блаватской ни слова. Наконецъ я написалъ ей, спрашивая что съ нею.
Получилъ въ отвтъ:
‘Дорогой В. С. Ради Бога не обвиняйте меня въ равнодушіи! Противъ меня мерзйшій заговоръ и если мы не захватимъ во время то вся моя десятилтняя работа пропала. Потомъ разскажу или Олкоттъ. Олкоттъ детъ въ Адьяръ изъ Марселя 20-го. Онъ оставляетъ Лондонъ въ среду, завтра вечеромъ и будетъ въ Париж 14-го утромъ. Онъ остановится въ гостинниц, а вы узнаете отъ de Morsier гд. Ради Бога прізжайте если можете. Я взяла вмст съ преданными теософами которые дутъ со мною въ Адьяръ маленькій домъ здсь гд я останусь на дв — самое большее три недли, потомъ ду въ Египетъ гд остановлюсь на нсколько дней. Въ письм невозможно всего сказать. Напишите хоть нсколько словъ. Когда бы вы знали въ какомъ я ужасномъ положеніи то вы бы не смотрли пишу я вамъ или нтъ. Господи кабы васъ увидть! Пожалуйста пишите. Олкоттъ объяснитъ вамъ все.

Вамъ преданная на вкъ Е. Блаватская’.

Олкоттъ пріхалъ и тоже не сообщилъ ничего новаго, что не было бы мн уже извстно изъ писемъ Елены Петровны. Глядя на президента ‘теософическаго общества’ я, конечно, никакъ не могъ не вспоминать аттестаціи, данной ему махатмой Кутъ-Хуми.
Однако слдуетъ замтить, что, несмотря на всю некрасивость положенія, полковникъ имлъ по истин полковничій видъ и храбро повторялъ:
— О, это пустяки — я поду и все устрою!
Черезъ нсколько дней я написалъ Блаватской, еще разъ прося ее пріхать въ Парижъ. Она мн отвтила: ‘Поздно, дорогой В. С.— телеграмма за телеграммой зовутъ домой [5]. Тамъ такая кутерьма, что свта божьяго не видать. Одинъ изъ нашихъ теософовъ въ Адьяр — Гартманъ приколотилъ до полусмерти миссіонера за пасквиль на Общество и меня. Теперь битва начинается, не на животъ а на смерть. Положу свои старыя косточки за правое дло, не поминайте лихомъ, дорогой другъ. Не бойтесь, ‘хозяинъ’ заступится. Я ду съ M-r и M-rs Cooper Oakley—друзья M-me de Morsier. Они и домъ продали — дутъ со мною или вмст побдить врага или умереть. ‘На тя Парабрама уповахомъ, да не постыдимся во вки’. Вотъ такъ devotion! Вдь всю карьеру погубили… Я останусь всего недли дв наиболе въ Египт а затмъ домой. Мы отправляемся изъ Ливерпуля 1-го ноября въ стимер Clan Mac Carthy и остановимся въ Александріи. Буду писать вамъ оттуда и все разскажу. Прощайте надолго. На вки преданная

Е. Блаватская’.

Она ухала, а я остался, не выполнивъ своего плана и думая, что ужь врядъ ли придется къ нему вернуться. Могъ ли я предполагать, что не навсегда простился съ нею, что мн придется ее увидть черезъ нсколько мсяцевъ и вполн достигнуть своей цли?! Мн думалось, что ее домой привезутъ не живой, а мертвой.
Прошло мсяца три — и вдругъ я получилъ изъ Мадраса огромный пакетъ. Въ немъ фотографическія группы какихъ-то ужасныхъ индусскихъ физіономій, виды Адіара, портретъ самой ‘madame’, не мертвой, а живой, и слдующее письмо:

Адьяръ-Мадрасъ 3 января 1885 г.

Дорогой, милый В. С., измучилась я, перемучилась а всё живу какъ старая кошка у которой девять жизней. Ну заговоръ, милый вы мой человкъ,— по всмъ правиламъ іезуитскаго искуства. Ну скажите теперь, что меня ‘хозяинъ’ не бережетъ явно и ощутительно! Да другую бы на моемъ мст самъ Богъ и 100 чертей не спасли бы будь я невинна какъ младенецъ въ купели а я чуть появилась — торжествую! Вообразите только печатаютъ письма подъ моимъ именемъ, штукъ сорокъ записокъ и писемъ глупйшихъ и безсмысленныхъ по содержанію вообще, но многія въ моемъ стил и вс относящіяся къ феноменамъ которые дйствительно случились. Вс он (письма) якобы поучаютъ какъ лучше надуть такого то или другого сановника, все это по имени и титуламъ — и съ привычными ухмыленьями надъ якобы ‘дураками’. Все это печатается миссіонерами, которые какъ теперь доказано купили ихъ у этихъ изгнанныхъ изъ общества за воровство и ябеду подлецовъ за 3,000 рупій, съ комментаріями и объясненіями. Еще до появленія ихъ въ печати разсылаются по Индіи до 50,000 печатныхъ объявленій ‘паденіе m-me Блаватской. Разоблаченіе ея фокусовъ и безстыднаго надувательства. Паденіе махатмы Кутхуми’. Великій адептъ есть кукла изъ пузырей и кисеи!!!— огромными буквами и расклеиваютъ на всхъ углахъ Калькуты, Бомбея, Мадраса и проч. Въ продолженіе 4 мсяцевъ газеты которыя даже не ожидаютъ и не даютъ мн времени отвтить изъ Парижа — писала ли я когда такія письма, прямо объявляютъ меня виновной и разсуждаютъ en consquence, ругаясь площадными словами. Затмъ Американскіе и Лондонскіе журналы занимаютъ роль греческаго хора и — пошла писать! Сотни теософовъ компрометированы и служатъ посмшищемъ. Ни одинъ не колеблется и вс стоятъ за меня горой. Они доказываютъ что письма подложныя, что Куломбы подлецы и воры и поэтому могли съ миссіонерами поддлать мою руку (что теперь и доказано) имъ отвчаютъ что они дураки, что феноменовъ не существуетъ, не можетъ никогда существовать на свт — ergo объясненіе ихъ фокусами самое естественное особенно такъ какъ преступница Блаватская, извстная русская шпіонка (ужь и извстная? дурачье!). Газеты погребаютъ меня заране, разсуждаютъ такъ, какъ бы мн и не возможно было вернуться когда-либо въ Индію, наконецъ узнавъ что не взирая на это я все-таки возвращаюсь он начинаютъ кричать que ‘c’est le courage du desespoir’. Вотъ какъ. Нусъ ду я въ Каиро. Тамъ узнаю черезъ консуловъ (Хитрово очень помогъ и письмо къ Нубаръ паш) что Куломбы злостные банкроты, удрали тихонько ночью и нсколько разъ сидли въ тюрьм за клевету. Она — извстная шарлатанка и колдунья отыскиваетъ за деньги зарытые клады, и была поймана съ поличнымъ такихъ кладовъ т. е. со старыми монетами которыя зарывала заране и проч. и проч. Французскій консулъ даетъ мн оффиціальное позволеніе ихъ повсить (!!) и вручаетъ довренность получить съ нихъ 22,000 фран. Графиня della Sala, veuve Beketoff ne princesse Vera Gagarine длается теософкой, принцесса Гуссейнъ паша, жена брата Кедива — тоже. Масперо, le directeur du muse de Boulak, le grand Egyptologiste (!) idem. Узжаю изъ Суеза домой посл 2-хъ недльнаго пребыванія въ Каиро. Fin de l’acte premier. Занавсь падаетъ. И дйствіе. Я плыву въ сопровожденіи Mr et Mrs Cooper Oakely (ami de m-me de Morsier) и Reverend Seadbeater’а (за недлю до нашего отъзда изъ Лондона священника un cur, а теперь Буддиста — ) и плывемъ мы въ обществ 8 гнуснйшихъ миссіонеровъ съ коими изъ за меня чуть не драка каждый день. Сіи 4 самца и 4 самки американскіе гнуснйшіе методисты, уже прочли пасквили своихъ чортовыхъ братій шотландскихъ кальвинистовъ и — хихикаютъ. Я смотрю на нихъ какъ смотритъ слонъ на шавку и — успокоиваюсь собственнымъ безпокойствомъ. Они къ моему протестантскому попу, а онъ отъ нихъ ко мн, и за меня. Въ Цейлон я совершаю надъ ними публичное мщеніе. Призываю первосвященника буддистовъ и представивъ ему англичанина попа — теософа объявляю во всеуслышаніе, что онъ (Seadbeater), желаетъ перейти въ Буддизмъ. Онъ краснетъ, но не очень смущается, ибо серьозно готовился къ сему и вечеромъ, на берегу въ храм Будды происходитъ торжественная церемонія. Попъ теософъ произноситъ пансиль (les 5 preceptes), ему ржутъ хвостикъ волосъ съ головы, онъ длается буддистомъ и служкою и — я отомщена! Въ Цейлон насъ встртилъ Олкоттъ, Hartmann и много теософовъ — насъ похала въ Мадрасъ цлая компанія. За день до нашего прибытія (съ нами былъ и Геббартъ le jeune, помните, Rudolphe?) въ Мадрас вышло новое свинство. Подъ именемъ Куломбъ миссіонеры написали брошюру въ которой къ первымъ прибавили нсколько новыхъ клеветъ, напр., что въ 1872 году (когда я была въ Одесс) въ Каиро я давала сеансы, производила явленія фокусами, брала за это деньги и была поймана и обещещена!! Къ счастію я просила Хитрово въ Каиро достать у Вице Консула, который зналъ меня въ 1871 году въ Египт, приходилъ ежедневно и считался моимъ другомъ — родъ свидтельства или аттестата въ приличномъ поведеніи. Предчувствуя что m-me Coulomb которую я знала тогда въ Египт навретъ на меня, я сдлала консулу вс вопросы, могущіе возникнуть съ ея стороны въ такомъ дл и получила засвидтельствованный печатью консульства отвтъ на вс пункты: зналъ де меня консулъ, видлъ ежедневно и никакихъ художествъ съ моей стороны тогда не замчалъ, какъ ничего и не слыхалъ. Вотъ прізжаемъ и миссіонеры устроились на берегу наслаждаться моимъ позоромъ. Но не успли бросить якорь, какъ цлая толпа нахлынула нашихъ теософовъ на палубу. Простирались, лобызали ноги и наконецъ утащили насъ на берегъ. Тамъ, тьма тьмущая народа — телгъ 30 съ музыкой, флагами золочеными каретами и гирляндами цвтовъ. Не успла я появиться на набережной какъ подняли меня на ура! Я чуть не оглохла отъ неистовыхъ криковъ торжества и радости. Насъ везли не лошади, а теософы, въ колесниц, передъ которой шли пятясь музыканты. Брамины благословляли и вс привтствовали и ликовали. Посл часоваго шествія, во время котораго исчезли вс миссіонеры словно въ адъ провалились — насъ повезли въ ратушу, гд мы нашли 5,000 публики, довершившей мою глухоту. Господи, если бы вы только тамъ были — вотъ бы возгордились соотечественницей. Вообразите что 307 чел. студентовъ изъ той самой коллегіи ‘College Christian’ миссіонеры профессоры которой затяли весь этотъ заговоръ — подписались подъ адресомъ, который они мн публично поднесли и громко прочитали при громовыхъ апплодисментахъ публики (индусской, конечно). Въ этомъ адрес, коей и посылаю вамъ въ знакъ памяти и прошу m-me de Morsier перевесть — они говорятъ то, что увидите и ругаютъ своихъ-же принципаловъ. Главное то, что ни одинъ изъ нихъ не теософъ, а просто индусы. Затмъ я должна была встать и произнесть спичъ. Вообразите мое положеніе! За мной говорилъ Олкоттъ, M-rs Oakely и Seadbeater. Затмъ насъ увезли домой гд я провела первую ночь въ лихорадк и бреду. Но теперь было не до болзни 25-го (мы пріхали 23 декабря) начинался anniversaire и нсколько сотъ человкъ уже съхалось. Я требовала чтобы меня пустили въ судъ съ жалобой на миссіонеровъ и Куломбовъ — меня не пускаютъ! Наконецъ депутація отъ нашихъ делегатовъ, просятъ такъ какъ это ссора индуская національная скоре нежели интернаціональная — и я, Е. П. Блаватская, только прозрачный предлогъ выбранный для сокрушенія Общества (Теос.), ничего не начинать безъ согласія Комитета Главнаго Совта. Говорятъ что враги только того и ищутъ и желаютъ чтобы заманить меня въ судъ, такъ какъ вс трое судей англ. въ пользу миссіонеровъ, что вся диффамація основана на феноменахъ и махатмахъ въ которые и въ силу которыхъ ни законъ ни публика вообще не врятъ, что меня словомъ стараются заманить въ судъ, поймать на словахъ разсердивъ и приговорить къ тюрьм — т. е. убить Общество убивъ меня нравственно. Это выходитъ еще почище Смирновской клеветы! Ну я и отдала себя въ ихъ (комитета) распоряженіе и руки. Они сидли три дня и три ночи надъ письмами и документами, призвали боле 300 свидтелей, между ними шесть Европейцевъ а остальные les natifs. Вынесли мн полный оправдательный приговоръ и много писемъ было доказано поддлкой подъ мою руку [6]. Одинъ раджа теософъ предлагаетъ мн письменно 10,000 руп., другой 30,000 третій дв деревни на судебныя издержки если я подамъ на нихъ жалобу, а комитетъ не допускаетъ ‘вы де собственность Общества. Заговоръ не противъ васъ, а противъ теософіи вообще. Сидите смирно, будемъ васъ защищать мы’ [7]. Даже публика наконецъ поняла что это фокусъ миссіонеровъ. Нсколько писемъ появилось въ газетахъ, совтуя мн быть осторожной и не попадаться на удочку. Господи, что за положеніе! Вотъ Психическое Лондон. Общество (вашъ другъ Myers) прислало члена длать дознаніе. Онъ находитъ тоже что это огромный заговоръ (!). Я сижу пока и жду погоды у моря. Торжество anniversaire годовщины было огромное. Когда брошюры будутъ готовы вс пришлю. Пока посылаю группы делегатовъ и группу домашнихъ — все челы Махатмы. Когда то, дорогой другъ вы писали и говорили, что вамъ дорога моя честь и репутація. Заступитесь же хоть въ Ребус ради всего святого. Вдь въ Россіи поврятъ и это будетъ срамъ. Вы одинъ другъ и заступникъ, ради Бога, ангелъ вы мой заступитесь. Напишите въ Ребусъ правду, чтобы не врили газетнымъ толкамъ. Да еще штука. Мучили вы меня все скоре послать Каткову мои ‘Голубыя Горы’. Ну послала изъ Эльберфельда застрахованнымъ пакетомъ въ конц сентября или начал октября и до сихъ поръ ни гугу отъ него. Не знаю даже получилъ ли онъ даже рукопись не только намренъ ли печатать. Пишетъ письма подгоняетъ послать 2-ю часть Дебрей, а про Голубыя Горы ни слова. Напишите, узнайте Бога ради въ редакціи будетъ ж напечатано или же пропадетъ? Бда отовсюду. Будьте здоровы и счастливы если возможно. Отвчайте скоре, не то подумаю что и вы сдлались врагомъ. Поклонъ m-me de Morsier и всмъ другимъ. Ваша по гробъ вка

Е. Блаватская.

Эхъ, увидать бы васъ еще разъ въ жизни!’.
Читатели сами оцнятъ значеніе этихъ удивительныхъ писемъ, и въ особенности послдняго изъ нихъ, для характеристики женщины, произведшей такой шумъ, а также и для характеристики ея ‘дла’, не только не умершаго съ нею, но и постоянно развивающагося. Особенно же письма эти интересны для сличенія ихъ съ дйствительными обстоятельствами и фактами, выясненными разслдованіемъ Годжсона, опубликованнымъ, черезъ годъ посл того, ‘Лондонскимъ Обществомъ для психическихъ изслдованій’.
Этотъ ‘Отчетъ’ Лондонскаго Общества, на который уже не разъ были ссылки въ нашей печати, до сихъ поръ совершенно неизвстенъ русскимъ читателямъ и пора ихъ съ нимъ познакомить.

‘Извлеченія изъ подлиннаго отчета комиссіи, назначенной для изслдованія феноменовъ Теософическаго Общества’.[8]

1. Объясненіе и заключенія комиссіи.
Въ ма 1884 года совтъ Общества для психическихъ изслдованій назначилъ комиссію, цлью которой было поставлено собраніе свдній о феноменахъ Теософическаго Общества,— какъ среди членовъ этого общества въ Англіи, такъ и всюду, гд только это возможно.
Комиссія состояла изъ слдующихъ членовъ, имвшихъ право выбирать себ новыхъ товарищей: Е. Гёрнея, Ф. В. Майерса, Ф. Подмора, Г. Сиджвика и Ж. Г. Стэка. Впослдствіи они сами избрали еще двоихъ: мистера Р. Годжсона и мистрисъ Г. Сиджвикъ.
Мы дадимъ здсь краткій очеркъ развитія Теософическаго Общества, для лицъ, не слдившихъ за его успхами.
Теософическое Общество было основано въ Нью-Іорк въ 1875 г. полковникомъ Олкоттомъ и г-жею Блаватской, по видимости для нкоторыхъ филантропическихъ и ученыхъ цлей. Въ 1878 году его главная квартира была переведена въ Индію, гд общество имло большой успхъ среди индусовъ и другихъ образованныхъ туземцевъ.
‘The Occult World’, (Тайный міръ) сочиненіе м-ра Синнетта, издававшаго въ то время журналъ ‘Pioneer’, познакомилъ съ Обществомъ англійскихъ читателей, за этой книгой, въ которой много говорится о феноменахъ, послдовалъ ‘Esoteric Buddhism’ того же автора, гд были развиты нкоторыя ученія оккультизма или такъ наз. ‘Wisdom-religion’ (религія разума). Впрочемъ, заниматься изслдованіями этихъ доктринъ не входило въ цли комиссіи.
Въ 1884 комиссія имла возможность наблюдать за полковникомъ Олкоттомъ и г-жей Блаватской, которые, лтомъ этого года, провели въ Англіи нкоторое время, а также и за м-мъ Могини М. Чатерджи, сопровождавшимъ ихъ браминомъ, получившимъ ученую степень въ Калькутскомъ Университет. Кром того м-ръ Синнеттъ сдлалъ комиссіи сообщенія, а передъ тмъ члены комиссіи получили устныя и письменныя показанія отъ многихъ другихъ членовъ Теософическаго Общества изъ Англіи, Индіи и др.странахъ, не считая разсказовъ объ феноменахь, помщенныхъ въ ‘The Occult World’, ‘Hints on Esoteric Theosophy’, ‘The Theosophist’ и т. п.
По этимъ свидтельствамъ въ Тибет существуетъ братство, члены котораго пріобрли сверхъестественное могущество, дающее имъ возможность совершать чудеса, недоступныя обыкновеннымъ людямъ. Г-жа Блаватская выдавала себя за Chela (ученицу) этихъ братьевъ (наз. также адептами или махатмами), которые, со своей стороны, выказывали особый интересъ къ Теософическому Обществу и совершили для него много чудесъ. О нихъ говорили, что они имютъ способность являться вн того мста, гд находится ихъ тло, и не только появляться, но входить въ общеніе съ посщаемыми ими лицами и самимъ сознательно воспринимать все, тамъ происходящее. Такія призрачныя явленія теософы называютъ проявленіемъ ‘астральной формы’. Показанія, полученныя комиссіей, заключаютъ въ себ много случаевъ подобныхъ появленій двухъ махатмъ: Кутъ-Хуми (Koot Hoomi) и Моріа (Morya). Затмъ, утверждается, что ихъ ‘челы’ мало по малу получаютъ эту способность и что въ особенности получилъ ее и во многихъ случаяхъ выказалъ м-ръ Дамодаръ Маваланкаръ, теософъ, живущій въ главной квартир Общества. При этомъ слдуетъ замтить, что хотя вышеупомянутыя произвольныя появленія и идутъ значительно дальше всхъ явленій подобнаго рода, о которыхъ мы имемъ свидтельства изъ другихъ источниковъ, тмъ не мене они имютъ много аналогичнаго съ нкоторыми случаями, разсмотрнными Ученой Комиссіей (Literary Committee).
Но мы не можемъ отдлить свидтельствъ, представленныхъ теософами относительно проявленій ‘астральной формы’, отъ ихъ же свидтельствъ о различнаго рода явленіяхъ, подобныхъ тмъ, которыя, по мннію спиритуалистовъ, происходятъ благодаря посредству медіумовъ и требуютъ дйствія ‘психической’ энергіи на матерію, подобные феномены описываются теософами обыкновенно или 1) какъ сопровождающіе явленія махатмъ и ихъ учениковъ, или 2) во всякомъ случа какъ дающіе ясное указаніе на ихъ вмшательство…
Въ декабр 1884 года комиссія ршила, что пришло время выпустить предварительный отчетъ о своихъ изслдованіяхъ. Этотъ отчетъ, вслдствіе его предварительнаго характера, и по другимъ причинамъ, былъ розданъ только членамъ и сотрудникамъ Общества для психическихъ изслдованій. При редактированіи ныншняго отчета комиссія считаетъ, что его читатели не знакомы съ предъидущимъ. Первоначальный отчетъ оканчивался заключеніемъ, что необходимо послать въ Индію на нсколько мсяцевъ довреннаго человка для знакомства на мст съ дломъ и причастными къ нему лицами, а до тхъ поръ удержаться отъ окончательнаго вывода.
Въ виду этого, членъ комиссіи м-ръ Р. Годжсонъ, бывшій воспитанникъ Кэмбриджскаго Университета, отправился въ Индію въ ноябр 1884 года и, употребивъ тамъ три мсяца на разслдованія, возвратился въ апрл 1885 г.
Въ сентябрьскомъ и октябрьскомъ номерахъ ‘Madras Christian College Magazine‘ за 1884 г. былъ напечатанъ рядъ писемъ, приписываемыхъ г-ж Блаватской и адресованныхъ г-ну и г-ж Куломбъ, занимавшимъ много лтъ довренныя мста въ главной квартир Теософическаго Общества, но исключеннымъ оттуда въ ма 1884 г. общимъ Совтомъ Общества во время пребыванія г-жи Блаватской и полковника Олкотта въ Европ [9]. Эти письма, при доказательств ихъ неподложности, безусловно обвиняли г-жу Блаватскую въ мошенническомъ производств феноменовъ, но она заявила, что нкоторыя изъ этихъ писемъ цликомъ, а другія отчасти — подложны. Одной изъ важныхъ цлей поздки м-ра Годжсона въ Индію было по мр возможности установить, осмотромъ писемъ и провркой приведенныхъ въ нихъ фактовъ и объясненій, даваемыхъ относительно этихъ фактовъ Куломбами, поддльны письма или нтъ. Издатель Christian College Magazine уже много потрудился для этой цли, какъ въ томъ уврился м-ръ Годжсонъ, но онъ не добился экспертизы почерка. Въ виду этого подлинныя письма, вполн достаточныя, чтобы доказать обманъ, были доврены издателемъ (ихъ отдала ему г-жа Куломбъ) м-ру Годжсону, который, еще до своего возвращенія въ Англію, отослалъ ихъ въ комиссію Лондонскаго Общества. Письма эти, вмст съ нсколькими письмами, несомннно написанными г-жею Блаватской, были переданы на разсмотрніе извстному эксперту м-ру Нетсерклифту, а также м-ру Симсу, эксперту Британскаго Музеума. Оба эксперта, независимо другъ отъ друга, пришли къ убжденію, что вс означенныя письма несомннно написаны г-жею Блаватской [10]. Это мнніе было вполн согласно съ впечатлніемъ, произведеннымъ на членовъ комиссіи вншнимъ видомъ писемъ, равно какъ ихъ слогомъ и содержаніемъ.
Дале комиссія желала, чтобы м-ръ Годжсонъ, при помощи перекрестнаго допроса или какъ-либо иначе, пріобрлъ доказательства, которыя могли бы помочь ему при обсужденіи степени доврія, какое слдовало давать показаніямъ нкоторыхъ изъ главныхъ свидтелей, чтобы онъ осмотрлъ мста, гд происходили феномены, для удостовренія слдуетъ ли ихъ объяснять обманомъ или какъ-либо иначе, и въ особенности, какъ уже было сказано, чтобы онъ проврилъ показанія Куломбовъ, съ цлью судить, правдоподобны ли ихъ объясненія феноменовъ. Очевидно, что для психическихъ изслдованій не могутъ имть никакой цны феномены, въ которыхъ принимали участіе Куломбы, если будетъ доказано, что они сами могли ихъ производить, но въ то же время, ихъ голословное заявленіе, что они производили феномены не можетъ само по себ быть доказательствомъ.
Выслушавъ все, что м-ръ Годжсонъ имлъ сказать по всмъ этимъ пунктамъ и тщательно взвсивъ вс ране добытыя данныя, комиссія единогласно пришла къ слдующимъ заключеніямъ:
1) Что вс письма, предъявленныя г-жею Куломбъ, во всякомъ случа вс т, которыя комиссія разсмотрла и отдала на заключеніе экспертовъ, несомннно написаны г-жей Блаватской и достаточно доказываютъ, что она, въ сообществ съ другими лицами, долгое время устраивала, при помощи естественныхъ средствъ, цлые ряды мнимыхъ чудесъ для поддержанія теософическаго движенія.
2) Что въ частности ‘шкапъ’ (shrine) въ Адіар, черезъ который получались предполагаемыя письма отъ ‘махатмъ’, былъ нарочно устроенъ такъ, чтобы въ него можно было тайно вкладывать письма и другіе предметы, черезъ незамтно открывавшуюся дощечку, и что онъ постоянно употреблялся для этой цли г-жею Блаватской или ея агентами.
3) Что вслдствіе этого боле чмъ вроятно, что вс чудесные разсказы, приводимые въ доказательство тайнаго могущества махатмъ, должны быть объясняемы какъ результаты, или a) предумышленнаго обмана, совершеннаго г-жею Блаватской или по ея наущенію или b) какъ самопроизвольныя иллюзіи, галлюцинаціи, безсознательныя ложныя представленія, или выдумки со стороны свидтелей.
4) Что посл разсмотрнія отчета м-ра Годжсона о результатахъ его личныхъ справокъ и изслдованій, комиссія пришла къ тому заключенію, что ни въ одномъ случа свидтельскія показанія о феноменахъ, считая ихъ характеръ и общую сумму, не достаточно доказательны, чтобы побдить вышеупомянутое мнніе.
Вслдствіе всего этого коммисія полагаетъ, что было бы лишней потерей времени продолжать разслдованіе…
Члены коммисіи остались совершенно удовлетворены разслдованіями м-ра Годжсона, вполн убждены въ его безпристрастіи и признаютъ, что его средства придти къ врному заключенію превышаютъ все, чего они могли бы требовать.
Единственно только въ одномъ пункт комиссія сочла себя обязанной измнить свой первоначальный взглядъ на дло. Въ первомъ отчет было сказано, что если нкоторые феномены поддльны, то трудно предположить, чтобы полковникъ Олкоттъ не принималъ участія въ обман. Но посл представленныхъ м-ромъ Годжсономъ доказательствъ крайней доврчивости полковника Олкотта и неточности его наблюденій и выводовъ, комиссія снимаетъ съ него всякое подозрніе въ намренномъ обман. [11]
Комиссія не желаетъ, чтобы ея выводы были приняты безъ проврки, и предоставляетъ читателямъ полную возможность составить собственное мнніе. Она прилагаетъ докладъ м-ра Годжсона, который составляетъ бо#льшую и важнйшую часть настоящаго отчета…
Что касается писемъ, приписываемыхъ Кутъ-Хуми, которыхъ очень много и изъ которыхъ многія весьма длинны, то м-ръ Годжсонъ вполн опровергаетъ ихъ принадлежность этому лицу. Здсь слдуетъ замтить, что нкоторые утверждали, будто содержаніе этихъ писемъ исключаетъ всякую возможность предположить, что они были написаны г-жею Блаватской. Комиссія никогда не раздляла этого мннія ни относительно напечатанныхъ писемъ, ни относительно тхъ, которыя были частно въ ея распоряженіи, ввид манускриптовъ. Желающіе составить себ на этотъ счетъ независимое мнніе могутъ обратиться къ ‘Occult World’ и ‘Esoteric Buddhism’, гд помщено много этихъ писемъ цликомъ и много извлеченій изъ другихъ.
Въ этомъ отношеніи умстно упомянуть о томъ факт, который въ предварительномъ отчет комиссіи былъ названъ самымъ крупнымъ чернымъ пятномъ въ теософическомъ дл. Одно письмо, написанное почеркомъ Кутъ-Хуми и адресованное м-ру Синнетту въ 1880 г., какъ было доказано м-ромъ Киддлемъ, изъ Нью-Іорка, заключало въ себ явный плагіатъ рчи м-ра Киддля, произнесенной 15 августа 1880 г. и напечатанной въ ‘Banner of Light’ за два мсяца или немного боле до того числа, которымъ было помчено письмо Кутъ-Хуми. Кутъ-Хуми отвтилъ (нсколько мсяцевъ спустя), что указанное мсто въ его письм было дйствительно ‘заимствовано’ изъ рчи м-ра Киддля, ставшей извстной Кутъ-Хуми (въ Тибет) оккультическимъ путемъ и запечатлвшейся въ его ум, что же касается мнимаго плагіата, то это произошло отъ несовершенства передачи (precipitation) письма ученикомъ (chela), которому было поручено это дло. Затмъ Кутъ-Хуми приводилъ истинную, по его словамъ, версію письма, очищеннаго, благодаря его собственной проврк, отъ всякихъ слдовъ слишкомъ поспшной ‘передачи’. Въ этой полной версіи вышеупомянутое мсто было приведено ввид цитаты, перемшанной съ возраженіями. Причиной первоначальной ошибки въ передач Кутъ-Хуми считаетъ то обстоятельство, что въ его собственномъ ум вышеприведенное мсто запечатллось ясне, чмъ его собственныя возраженія, затмъ, такъ какъ, благодаря его сильной усталости въ то время, все произведеніе было проявлено слабо и несовершенно, то лишь боле рельефныя мста выступили на видъ, оказалось много неясныхъ фразъ, выпущенныхъ челой. Чела желалъ дать Кутъ-Хуми письмо для просмотра, но Кутъ-Хуми отклонилъ это за недостаткомъ времени.
Слабость этихъ объясненій была указана (въ Light) м-ромъ Массей, который между прочимъ выставилъ на видъ, что приводимыя слова Кутъ-Хуми кажутся нарочно извращенными въ полемическомъ смысл, какъ разъ противномъ тому, въ какомъ они были написаны.
Много поздне (въ Light 20 сентября 1884 г.) м-ръ Киддль указалъ на то, что возстановленныя такимъ образомъ мста ни въ какомъ случа не заключаютъ въ себ всего сдланнаго заимствованія и т. д. Словомъ — относительно этого письма установлено полное доказательство самаго беззастнчиваго плагіата, совершеннаго ‘махатмой Кутъ-Хуми’ и усиленнаго фиктивной защитой [12].
Въ заключеніе необходимо констатировать, что это не единственное доказательство обмана, касающееся Теософическаго Общества и г-жи Блаватской, которое комиссія имла ране и независимо отъ обнародованія корреспонденціи Блаватской-Куломбъ. М-ръ Массей представилъ Комиссіи убдительныя доказательства того, что г-жа Блаватская, въ 1879 году, условилась съ однимъ лондонскимъ медіумомъ доставлять письма ‘махатмы’ таинственнымъ путемъ.
Нашъ долгъ не обязываетъ насъ слдить за г-жей Блаватской на другихъ ея поприщахъ. Но ссылаясь на различные роды ея дятельности, о которыхъ говорится въ доклад м-ра Годжсона, мы можемъ сказать, что считаемъ ее вполн способной къ исполненію всего ей приписываемаго. Окружающіе прославляли ея таланты по большей части безсознательно, даже многіе можетъ быть и не подозрвали ея несомннно громадныхъ умственныхъ средствъ. Что касается насъ, мы не видимъ въ ней ни представительницы таинственныхъ мудрецовъ, ни того мене простой авантюристки, мы полагаемъ, что она заслужила свое мсто въ исторіи, какъ одна изъ наиболе совершенныхъ, остроумныхъ и интересныхъ обманщицъ нашей эпохи.

2. Докладъ о личныхъ разслдованияхъ въ Индіи и обсужденіе вопроса объ авторств писемъ ‘Кутъ-Хуми’.

Ричарда Годжсона.

Изложивъ уже извстныя обстоятельства, вызвавшія его поздку въ Индію, м-ръ Годжсонъ говоритъ, что его отношеніе кь феноменамъ, возможность которыхъ онъ не отрицаетъ, будучи, на основаніи личнаго опыта, приверженцемъ ‘телепапіи’, даетъ ему возможность быть вполн безпристрастнымъ. Давно занимаясь психическими изслдованіями, онъ уметъ обращаться съ фактами безъ всякаго предубжденія. Онъ говоритъ: Если я имлъ расположеніе въ чью-либо сторону, то лишь въ пользу оккультизма и г-жи Блаватской — что, смю сказать, хорошо извстно многимъ изъ главныхъ теософовъ. Во время моего трехъ-мсячнаго изслдованія со мной обходились одинаково любезно въ главной квартир Теософическаго Общества и въ редакціи Madras Christian College Magazine. Такимъ образомъ я имлъ возможность непосредственно изучать свидтелей теософическихъ феноменовъ и тщательно сравнить оспариваемые документы съ подлиннымъ почеркомъ г-жи Блаватской. Посл тщательнаго изслдованія главнйшихъ изъ этихъ документовъ и разсмотрнія доказательствъ ихъ подложности, представленныхъ теософами, я пришелъ къ твердому убжденію, что документы подлинны.
Здсь не мшаетъ отмтить тотъ фактъ, на который уже было обращено вниманіе издателемъ Madras Christ. Coll. Magazine въ его отвт на возбужденное противъ него теософами и ни на чемъ не основанное обвиненіе въ томъ, будто журналъ этотъ напечаталъ оспариваемые документы не заручившись никакой гарантіей ихъ подлинности. Это безусловная клевета, такъ какъ, прежде чмъ напечатать эти документы, журналъ запасся лучшими, какія только можно было получить въ Мадрас, доказательствами неподдльности почерка г-жи Блаватской. Конечно, тамъ не было экспертовъ по профессіи, но заключенія были получены отъ людей, много лтъ ведущихъ банковую экспертизу.
Изъ этихъ документовъ Блаватской-Куломбъ явствуетъ, что письма махатмы приготовлялись и разсылались г-жею Блаватской, что Кутъ-Хуми фиктивная личность, что предполагаемыя ‘астральныя формы’ махатмъ были переодтые сообщники г-жи Блаватской — по большей части Куломбы, что переносъ папиросъ и другихъ предметовъ, ‘дополненія’ и ‘создаваніе’ писемъ и тому подобные феномены — нкоторые изъ относящихся къ такъ наз. Адьярскому шкапу (shrine) — были ловкимъ плутовствомъ г-жи Блаватской, съ помощью, главнымъ образомъ, супруговъ Куломбъ.
Но требовались дальнйшія разслдованія. Передъ нами оказывались еще и другіе, повидимому важные, феномены, которые не были дискредитированы перепиской Блаватской-Куломбъ. Въ числ этихъ феноменовъ были, напримръ, нкоторыя явленія махатмъ, много случаевъ чудеснаго появленія писемъ независимо отъ г-жи Блаватской и Куломбовъ, были также ‘астральныя’ путешествія м-ра Дамодара. Эти и другіе подобные феномены требовали спеціальнаго разслдованія и кром того было желательно получить какое-нибудь подтвержденіе подлинности спорныхъ писемъ, для того чтобы заключеніе о нихъ не зависло единственно отъ вопросовъ слога и почерка. Для этой цли мн надо было наблюдать важнйшихъ свидтелей, замшанныхъ въ происшествіяхъ, о которыхъ говорится въ этихъ документахъ. Надо прибавить, что нкоторые феномены, упомянутые въ ‘Occult World’, также нуждались въ разъясненіи, и что вопросъ о томъ, кто авторъ писемъ подъ буквою K. H., (Koot Hoomi) не можетъ быть оставленъ въ сторон, какъ не относящійся къ нашимъ розыскамъ.
Я вкратц выражу т заключенія, къ которымъ я пришелъ посл основательнаго, по моему мннію, изслдованія свидтельскихъ показаній о теософическихъ феноменахъ.
Мое убжденіе, что, судя по почерку, спорныя письма написаны г-жей Блаватской, подтверждается результатами моихъ изслдованій подробностей сообщаемыхъ въ этихъ письмахъ фактовъ.
Относительно ‘астральныхъ’ путешествій м-ра Дамодара я не могъ найти добавочныхъ свдній, которыя заставили бы считать боле затруднительной предварительную ихъ подготовку, чмъ это казалось намъ при обстоятельствахъ, изложенныхъ въ предварительномъ отчет, когда мы считали, что между г-жей Блаватской и Дамодаромъ возможно соглашеніе. Напротивъ, мои разслдованія доказали мн, что предварительное соглашеніе между г-жей Блаватской и м-ромъ Дамодаромъ было даже гораздо легче, чмъ мы предполагали. Разсказы тхъ свидтелей, которые, по нашему мннію, должны были доказывать невозможность такого предварительнаго уговора, напротивъ того, клонятся къ утвержденію противнаго. Слдовательно, эти случаи опираются единственно на показанія Дамодара и г-жи Блаватской. Однако, въ моихъ изслдованіяхъ, я очень скоро убдился, что Дамодару нельзя доврять, такъ какъ открылъ въ его показаніяхъ несомннный обманъ, а потому могъ только придти къ убжденію, что онъ дйствовалъ заодно съ г-жей Блаватской въ произведеніи ложныхъ чудесъ.
Я былъ также принужденъ, по причинамъ, которыя выяснятся ниже, отклонить свидтельство Бабаджи Д. Натса, который во время предварительнаго отчета казался намъ главнымъ свидтелемъ дйствительнаго, физическаго существованія махатмъ.
Свидтельства самого полковника Олкотта настолько разнятся отъ истины во многихъ важныхъ пунктахъ, что я не могъ дать ни малйшей цны его заявленіямъ. Но, говоря это, я не хочу набросить ни малйшей тни на добросовстность полковника Олкотта [13].
Однимъ словомъ — мой тщательный допросъ цлаго ряда свидтелей феноменовъ показалъ мн, что это люди крайне легковрные, замчательно мало наблюдательные,— и что слишкомъ многіе изъ нихъ стараются восполнить этотъ недостатокъ наблюдательности преступнымъ преувеличеніемъ.
Тмъ не мене я, насколько могъ дольше, удерживался отъ произнесенія окончательнаго приговора даже передъ самимъ собой, но, наконецъ, разсмотрвъ вс показанія теософскихъ свидтелей, внимательно изучивъ ихъ главную квартиру въ Мадрас и прежнюю въ Бомбе, гд произошли многіе изъ нами упомянутыхъ феноменовъ, я уже не имлъ боле сомнній, что феномены Теософическаго Общества обязаны своимъ происхожденіемъ грандіозной систем обмановъ, устроенной г-жею Блаватской при помощи Куломбовъ и многихъ другихъ сообщниковъ, и что среди всхъ феноменовъ этого Общества нельзя найти ни одного, который не былъ бы поддльнымъ. Я долженъ прибавить, что, не смотря на самую тщательную проврку, я не могъ отвергнуть ни одного изъ свидтельствъ супруговъ Куломбъ.
Совершенно безполезно было бы входить въ мелкія подробности такого сложнаго разслдованія. Даже было бы невозможно привести вс хитрости и уловки въ представленныхъ мн показаніяхъ или описать хоть приблизительно, до такой степени мои личныя наблюденія надъ свидтелями увеличивали мою увренность въ недобросовстности ихъ показаній. Впрочемъ, я полагаю, что нижеслдующаго будетъ боле чмъ достаточно для убжденія безпристрастнаго изслдователя въ справедливости моихъ выводовъ.
Я начинаю нсколькими выдержками изъ писемъ Блаватской-Куломбъ, которыя подтвердятъ мннія, высказанныя мною объ этихъ документахъ. Звздочки (*), поставленныя мною противъ нкоторыхъ извлеченій, означаютъ, что эти письма были въ числ просмотрнныхъ м-ромъ Нетсеклифтомъ (экспертъ).
1. Телеграмма о Сассун (*).
Нижеслдующее есть извлеченіе изъ письма, написаннаго г-жею Блаватской изъ Пуны къ г-ж Куломбъ въ Мадрасъ, въ октябр 1883 г.
‘Теперь, дорогая, измнимъ программу. Удастся ли что-нибудъ или нтъ, все равно я должна попытаться. Жакобъ Сассунъ, счастливый обладатель сотенъ тысячъ рупій, съ семействомъ котораго я вчера обдала, желаетъ сдлаться теософомъ. Онъ готовъ дать 10,000 рупіи на нужды главной квартиры, онъ сказалъ полковнику (Езекіиль, его кузенъ, устроилъ все это), что для него будетъ достаточно увидть хоть самый ничтожный феноменъ, убдиться, что ‘махатмы’ могутъ слышать то, что говорится, или если они дадутъ какой-нибудь другой признакъ своего существованія (?!!) Вы получите это письмо въ пятницу 26-го, отправьтесь къ шкапу и попросите K. H. (или Кристофоло) послать мн телеграмму, которую я получу между 4 и 5 часами дня, въ тотъ же день, содержаніе слдующее:
‘Вашъ разговоръ съ м-ромъ Ж. Сассунъ только-что дошелъ до Master’а. Если даже позднйшее и удовлетворитъ его, все таки сомнвающійся едва-ли найдетъ въ себ нравственное мужество присоединиться къ Обществу.

‘Рамалинга Дебъ.’

‘Если депеша придетъ ко мн 26-го даже вечеромъ — впечатлніе будетъ страшное. Адресъ на имя Н. Кандалавалла, Судьи, Пуна. Я сдлаю остальное. Это будетъ стоить четыре или пять рупій. Это ничего не значитъ.

Преданная вамъ Е. П. Б.

Конвертъ, данный г-жею Куломбъ, какъ принадлежащій къ этому письму, носитъ штемпель Пуны 24 октября, Мадраса 26, и Адіара 26 (по поводу этого, на поляхъ моей копіи памфлета г-жи Куломбъ, г-жа Блаватская налисала: ‘Какъ будто въ этомъ конверт не могло быть другого письма? Смшное доказательство!’) Вмст съ этимъ письмомъ г-жа Куломбъ представила также квитанцію телеграммы, посланной отъ имени Рамалинга Дебъ изъ конторы Скитъ-Тома, въ Мадрас, къ г-ж Блаватской въ Пуну 26 октября, содержавшую то же количество словъ, какъ и вышеприведенная.

2, 3, 4. — Адіарское блюдечко.

‘Нижеслдующее предполагается написаннымъ г-жею Блаватской изъ Утакамюнда г-ну и г-ж Куломбъ въ Мадрасъ, въ іюл или август 1883 г.
2. (*) Дорогой другъ,
‘Вамъ нтъ надобности ждать человка ‘Punch’. Только бы это произошло въ присутствіи почтенныхъ лицъ кром нашихъ домашнихъ дураковъ. Умоляю васъ сдлать это при первомъ же случа.’
3. (*) Милый M-r Куломбъ,
‘Я думаю это и есть то, что вамъ необходимо. Постарайтесь только, если вы разсчитываете на успхъ, имть другихъ зрителей кром только нашихъ домашнихъ дураковъ. Это стоитъ труда. Адьярское блюдечко можетъ сдлаться такимъ же историческимъ, какъ и чашка Симлы. Субайа здсь и у меня нтъ времени ‘писать не стсняясь‘. Кланяюсь и благодарю.’

Е. П. Б.

Въ это письмо, по словамъ г-жи Куломбъ, было вложено слдующее:
‘Небольшому собранію присутствующихъ, какъ свидтельство. Теперь г-жа Куломбъ иметъ случай убдиться лично, что чортъ не такъ черенъ и страшенъ, какъ его всегда малюютъ. Зло легко исправить. К. X.’

4 (*)

Пятница.

Милая m-me Куломбъ и маркизъ[14].
‘Вотъ удобная минута показаться — не будемъ прятаться. Генералъ детъ по дламъ въ Мадрасъ, будетъ тамъ въ понедльникъ и пробудетъ два дня. Онъ президентъ здшняго Общества и хочетъ видть шкапъ. Возможно, что онъ предложитъ какой-нибудь вопросъ, а можетъ быть и только поглядитъ. Но наврное онъ ожидаетъ феномена и даже сказалъ мн это. Въ такомъ случа умоляйте К. X., котораго вы видите каждый день, или Кристофоло, поддержать фамильную честь. Скажите, что достаточно цвтка и что если pot de chambre сломается подъ тяжестью любопытства, то не мшаетъ замнить его въ эту минуту. Будь прокляты остальные. Этого же я цню на всъ золота. Ради Бога, или кого желаете, не пропустите этого случая, онъ не повторится. Меня тамъ нтъ, это-то и прекрасно. Я полагаюсь на васъ и умоляю васъ не разочаровывать меня, такъ какъ вс мои проекты и будущность съ вами всми — (такъ какъ у меня будетъ домъ, чтобы проводить здсь шесть мсяцевъ въ году, и онъ будетъ принадлежать мн и Обществу, и вы боле не будете такъ страдать отъ жары, какъ теперь, если только я успю).

* * *

‘Вотъ удобная минута сдлать что-нибудь. Вскружите голову генералу и онъ все для васъ сдлаетъ, особенно если вы будете съ нимъ во время Кристофа. Я вамъ посылаю одинъ en cas (на всякій случай) и прощайте. Полковникъ будетъ здсь 20 или 25. Я вернусь въ половин сентября.’

ваша сердцемъ
Luna Melanconica[15].

* * *

Вышеупомянутый на всякій случай состоялъ въ слдующемъ:
‘Я не могу ничего сказать теперь — и дамъ вамъ знать въ Ути.’
(Адресовано) Генералу Морганъ. (Подпись). K. H. (К. X.) Извлеченія 5 и 6 изъ писемъ г-жи Блаватской въ 1880 г., повидимому изъ Симлы къ г-ж Куломбъ въ Бомбей, бросаютъ нкоторый свтъ на вышеупомянутое перенесеніе папиросъ и т. д.

5.

‘Я прилагаю сюда листикъ папиросной бумаги. Я положу другую половину папиросы за бюстъ королевы, куда я положила мои волосы въ тотъ же день или въ субботу. Тамъ ли еще волосы? а папироса все еще подъ крышкой?’
На чистой страниц письма, изъ котораго взято это мсто, г-жа Блаватская приписала:
Сдлайте изъ этого половину папиросы. Позаботьтесь объ краяхъ.
На клочк бумаги, по словамъ г-жи Куломбъ, тоже сопровождавшемъ папиросную бумагу, написано:
‘Сверните папиросу изъ этой половины и свяжите волосами Е. П. Б. и положите на верхъ шкапа (shrine), сдланнаго Уимбриджемъ, въ самый дальній уголъ къ стн направо. Сдлайте это скоре’.

6 (*).

‘Я думаю, что дло съ платкомъ не удалось. Оставимъ это. Но пусть вс инструкціи останутся по-прежнему для магараджъ Лагора или Бенареса. Вс бснуются, чтобы видть что-нибудь. Я вамъ напишу изъ Амритзира или Лагора, мои волосы были бы не дурны на вершин башни Сіона, но положите ихъ въ конвертъ — интересное sachet—и осторожно его повсьте, или же повсьте въ Бомбе — выберите только хорошенькое мсто. Пишите мн въ Амритзиръ до востребованія, затмъ къ 1-му въ Лагоръ. Адресуйте ваши письма на мое имя. Ничего больше для С.— онъ видлъ достаточно. Боюсь опоздать на почту, до свиданья. Положили ли вы папироску на маленькій шкапъ Уимб—‘…

7.

‘О мой бдный Кристофоло! И такъ онъ умеръ и вы его убили? О, мой милый другъ, еслибы вы знали, какъ бы я желала, чтобы онъ ожилъ! Мое благословеніе моему бдному Кристофоло. Всегда ваша.

Е. П. Б.

По словамъ г-жи Куломбъ, это письмо заключаетъ жалобы г-жи Блаватской по поводу уничтоженія куклы, употреблявшейся для явленій Кутъ-Хуми, такъ какъ Кристофоло былъ ‘оккультическимъ’ именемъ Кутъ-Хуми. Г-жа Куломбъ говоритъ, что сожгла куклу ‘въ припадк отвращенія къ обману’, но что впослдствіи сдлала новую. Слдующее (8) письмо важно во многихъ отношеніяхъ. Куломбы очевидно предполагались знающими вс привычки и обычаи братьевъ. Названіе ‘Король’, по словамъ m-me Куломбъ, относилось къ м-ру Падша, а ‘два письма’ посланныя г-жею Блаватской г-ж Куломбъ, (подъ именемъ Е. Кёттингъ), опять таки по ея словамъ, документы, касавшіеся махатмы. Общія условія передачи подобныхъ документовъ приводятся въ 9 и 10 письмахъ.

8.

Милые мои друзья.
‘Ради Бога не думайте, что я васъ забываю. Я просто не имю времени перевести духъ — вотъ и все! Мы въ самомъ величайшемъ кризис, и я не должна терять головы. Я не могу и не смю ничего вамъ писать. Но вы должны понять, что безусловно необходимо, чтобы въ Бомбе что-нибудь случилось пока я здсь. Король и Дам. должны видть и имть посщеніе одного изъ нашихъ ‘братьевъ’ и — если возможно, первый долженъ получить письмо, которое я пришлю. Но еще необходиме ихъ видть. Письмо должно бы упасть ему на голову, какъ первое, и я умоляю ‘Кутъ-Хуми’ послать ему его. Онъ долженъ ковать желзо, пока оно горячо. Дйствуйте независимо отъ меня въ привычкахъ и обычаяхъ ‘братьевъ’. Было бы чудесно, если бы въ Бомбе могло случиться что-нибудь такое, что заставило бы говорить о себ всхъ. Но что! Братья безжалостны! О, дорогой м-ръ Куломбъ, спасите положеніе и сдлайте то, чего они просятъ. Меня все еще немного лихорадитъ. И немудрено! М-ръ Юмъ (Hume) хочетъ видть Кутъ-Хуми астрально хоть издали, если махатма того хочетъ, чтобы имть возможность говорить всмъ, что онъ знаетъ, что Кутъ-Хуми существуетъ и написать объ этомъ во вс журналы, такъ какъ до сихъ поръ онъ можетъ сказать только одно, что твердо и положительно вритъ, но не то что онъ это знаетъ, потому что видлъ своими глазами, какъ Дамодаръ, Падша и др. Наконецъ покончила съ одной задачей! Поймите, что я схожу съ ума, и сжальтесь надъ бдной вдовой [16]. Еслибы въ Бомбе случилось что-нибудь неслыханное, то нтъ ничего, въ чемъ бы м-ръ Hume отказалъ Кутъ-Хуми. Но К. X. не можетъ явиться сюда, такъ какъ оккультическіе законы не дозволяютъ ему этого. Наконецъ до свиданія. Пишите. Ваша сердцемъ’.

‘Е. П. Б.’

‘Завтра пришлю вамъ два письма. Идите за ними на почту на ваше имя отъ Е. Кётингъ Куломбъ.
P. S. Я хотла бы, чтобы К. X. или кто-нибудь другой показался до полученія писемъ.’

9.

Милый другъ.
‘У меня нтъ ни минуты, чтобы отвтить. Умоляю васъ доставьте это письмо (здсь вложенное) Дамодару чудеснымъ путемъ. Это очень, очень важно. О, моя милая, какъ я несчастна! Со всхъ сторонъ непріятности и ужасы. Ваша’

‘Е. П. Б.’

10 (*).

‘Будьте добры, о волшебница съ тысячью рессурсовъ, попросите Кристофоло, когда вы его увидите, передать вложенное здсь письмо воздушнымъ астральнымъ путемъ или все равно какъ. Это очень важно. Обнимаю васъ. Преданная вамъ

‘Luna Melanconica’.

‘Умоляю васъ сдлайте это хорошенько.’
Въ слдующихъ извлеченіяхъ изъ писемъ, написанныхъ изъ Утакамюнда въ 1883 г., г-жа Блаватская повидимому говоритъ какъ о ‘своихъ дтяхъ’ о письмахъ Кутъ-Хуми, заготовленныхъ ею.

11 (*).

‘Дорогой маркизъ… Покажите или пошлите ему (Дамодару) бумагу или хоть клочекъ (маленькій sacristi, а не большой, такъ какъ послдній долженъ лечь недалеко отъ своего автора, въ стнной храмъ), съ приказаніемъ доставить ихъ вамъ. Я получила письмо, заставившее нашего дорогого учителя К. X. написать свои приказанія также Дамодару и другимъ. Пусть маркиза прочтетъ ихъ. Этого будетъ достаточно, увряю васъ. Ахъ, еслибы со мной былъ здсь мой дорогой Кристофоло!… Милый маркизъ — я вручаю вамъ судьбу моихъ детей. Позаботьтесь о нихъ и заставьте ихъ длать чудеса. Можетъ быть лучше чтобы это упало на голову?’

Е. П. Б.

Посл прочтенія запечатайте ребенка. Посылайте письма заказными, если въ нихъ что-нибудь особенное — иначе не надо’.
12, 13 и 14, по словамъ г-жи Куломбъ, тоже были написаны изъ Утакамюнда, во время пребыванія тамъ г-жи Блаватской въ 1883 году.

12 (*).

‘Почта сейчасъ отходитъ, моя милая. У меня осталась одна минута. Ваше письмо пришло слишкомъ поздно. Да, пусть Сринавасъ Рао распростирается передъ шкапомъ (shrine) и попроситъ онъ или нтъ я васъ умоляю передать ему этотъ отвтъ К. X. потому что онъ этого ждетъ, я знаю чего онъ хочетъ. Завтра вы получите большое письмо. Большія новости. Благодарю’.

Е. П. Б.

Это очевидно относится къ успокоительному письму Кутъ-Хуми, составленному г-жей Блаватской для м-ра Сриневаса Рао, судьи въ Мадрас.

13.

‘Пишите же’. ‘Милый другъ, мн говорятъ (Дамодаръ), что Dewan Bahadoor Ragoonath Rao президентъ Общества, желаетъ положить что-нибудь въ храмъ. Въ случа онъ это сдлаетъ — вотъ отвтъ Кристофоло. Ради Бога устроите это — и мы утвердимся. Цлую васъ и прощайте. Мой привтъ маркизу. Искренно ваша’.

‘Luna Melanconica’.

Я убдился, что м-ръ Рагунатъ Рао клалъ въ шкапъ (shrine) вопросъ, но не получилъ отвта, хотя, судя по предъидущему письму, г-жа Блаватская позаботилась объ отвт ‘Кристофоло’. По объясненію мистера Куломба, онъ боялся, что отвтъ не будетъ подходящимъ, такъ какъ, по заявленію мистера Рао, только махатма могъ отвтить на этотъ вопросъ и, кром того, м-ръ Куломбъ ‘не желалъ потшаться надъ этимъ джентльменомъ’. Посл того онъ писалъ г-ж Блаватской и отослалъ ей санскритскій документъ, положенный м-ромъ Рао въ шкапъ, приводя въ свое оправданіе боязнь, что сочиненный ею отвтъ можетъ быть непримнимымъ и прося ее прислать телеграмму, если она все-таки желаетъ, чтобы отвтъ Кутъ Хуми (Кристофоло) былъ помщенъ въ шкапъ. Онъ говорилъ, что г-жа Куломбъ получила отвтъ, приводимый въ извлеченіи (14), изъ котораго слдуетъ, что въ виду промедленія она считаетъ прежній отвтъ уже неподходящимъ. Этотъ отвтъ, оставшійся, по словамъ Куломбовъ, въ ихъ рукахъ и ими представленный, по большей части написанъ по-санскритски, но есть также замтка по-англійски, и она носитъ на себ несомннные слды рукъ г-жи Блаватской, какъ это было найдено въ большей части писаній Кутъ-Хуми.

14 (*).

‘Слишкомъ поздно! Милый Маркизъ. Еслибы то, что находится въ рукахъ у ‘Кристофа’, было немедленно передано въ отвтъ, это было бы прекрасно, вотъ почему я это и послала. Теперь это больше не иметъ смысла. Ваше письмо пришло ко мн въ 6Ґ ч. вечера, почти въ семь, а я знала, что маленькій ‘Punch’ является въ 5! Когда же я могла послать депешу? Она пришла бы завтра или посл его ухода. Ахъ! Какой случай пропущенъ! Ну, длать нечего! Я должна васъ просить объ одномъ. Я могу возвратиться съ полковникомъ и очень вроятно, что возвращусь, но можетъ также случиться, что я останусь здсь до октября. Въ этомъ случа на день или на два, пока полковникъ будетъ дома, надо переслать мн ключъ отъ шкапа. Пошлите его мн подземнымъ путемъ. Я увижу его отдыхающимъ, и этого довольно, но я не хочу, чтобы въ моемъ отсутствіи разсматривали luna melanconica шкапа, а ее станутъ разсматривать, если меня тамъ не будетъ… Я должна вернуться! Но, Боже мой, какъ мн надодаетъ, что теперь вс отсюда явятся ко мн туда. Вс придутъ смотрть, а — мн надоло’.
Куломбы говорятъ, что подъ ‘Punch’ подразумвается м-ръ Рагунатъ Рао. Изъ второй половины вышеприведеннаго письма ясно, что шкапу было опасно подвергаться осмотру, что въ немъ заключался секретъ, неизвстный полковнику Олкотту и котораго онъ не долженъ былъ открыть. Г-жа Куломбъ говоритъ, что ‘luna melanconica’ означаетъ здсь открывающуюся заднюю сторону шкапа. Оттого, на случай возвращенія полковника въ Мадрасъ раньше г-жи Блаватской, ключъ и должно было спрятать. Это мсто свидтельствуетъ въ пользу честности полковника Олкотта, хотя, можетъ быть, мало говоритъ въ пользу его проницательности [17].
Первое что нужно установить относительно этихъ писемъ — это — пользовались ли дйствительно супруги Куломбъ тмъ довріемъ г-жи Блаватской, о которомъ можно заключить изъ ея писемъ? Все доказываетъ, что они дйствительно пользовались довріемъ какъ г-жи Блаватской, такъ и полковника Олкотта, и занимали почтенное положеніе въ Обществ (Куломбъ былъ библитекаремъ, а г-жа Куломбъ корреспондентомъ-помощникомъ секретаря Общества), кром того это, мн кажется, достаточно доказывается тмъ фактомъ, что во время пребыванія г-жи Блаватской въ Утакамюнд въ 1883 г. ключъ отъ шкапа оставался у г-жи Куломбъ, а когда г-жа Блаватская и полковникъ Олкоттъ отправились, въ феврал 1884 г., изъ Мадраса въ Европу, то комнаты г-жи Блаватской остались въ полномъ распоряженіи супруговъ Куломбъ. Дальнйшія доказательства можно найти въ письм Олкотта, приведенномъ (съ нкоторыми выпусками, не обозначенными г-мъ Гартманомъ) въ памфлет д-ра Гартмана: ‘Отчетъ о наблюденіяхъ, cдланныхъ въ теченіе девяти-мсячнаго пребыванія въ главной квартир Теософическаго Общества‘, стр. 36, 37, и въ другомъ письм полковника Олкотта, виднномъ мною и изъ котораго слдуетъ, что полковникъ желалъ избранія г. Куломба членомъ Контрольнаго Совта Общества. Наконецъ, г-жа Блаватская сама говоритъ въ индійскихъ газетахъ за 1880 г. о г-ж Куломбъ, какъ о ‘своей гость’, какъ о ‘старомъ своемъ друг, котораго она знала десять лтъ тому назадъ въ Каир’ и наконецъ, допустивъ подлинность лишь однихъ тхъ изъ писемъ, подлинность которыхъ не оспаривалась, ясно, что г-жа Блаватская обращалась къ г-ж Куломбъ въ самомъ интимномъ тон.
Теперь я могу приступить къ доказательству, на одномъ или двухъ примрахъ, что независимо отъ слога и почерка письма эти подлинны.
Начну съ номера 1-го, касающагося телеграммы Сассуну. Эта исторія довольно сложная, и подробности моихъ разслдованій помщены въ 1-мъ приложеніи. Здсь я вкратц приведу результаты. Во-первыхъ изъ разговоровъ съ г-ми А. Д и М. Д. Эзекіиль, которые много видлись съ г-жей Блаватской, во время ея пребыванія въ Пун въ октябр 1883 г., и изъ письменнаго показанія м-ра Н. Д. Кандальвала, въ чьемъ дом она останавливалась, для меня стало ясно, что дйствительныя событія во время ея тамъ пребыванія вполн согласны съ письмами. Во-вторыхъ, я не могъ добыть ни одного заслуживающаго доврія доказательства существованія такой личности, какъ Рамалинга Дебъ, котораго г-жа Блаватская выдавала за живущаго въ Мадрас chela (ученика) махатмы, съ которымъ, по ея словамъ, она была въ оккультическомъ общеніи. Въ-третьихъ, тщательное сравненіе попытки г-жи Блаватской опровергнуть подлинность этихъ писемъ (см. приложеніе I) съ показаниями гг. Езекіиля и Кандальвала, по моему мннію, только усиливаетъ доказательства противъ нея, такъ какъ приводитъ къ заключенію, что она должна была спеціально приготовляться къ разговору, весь смыслъ котораго въ томъ, что содержаніе его возникло экспромптомъ[18].
Перехожу къ извлеченіямъ 2, 3 и 4.
Куломбы говорятъ, что извстное блюдечко, согласно предварительному уговору съ г-жей Блаватской, должно было ‘случайно’ разбиться и осколки быть сложены въ шкапъ, затмъ эти осколки, черезъ секретную заднюю сторону шкапа, должны были замниться цльнымъ такимъ же блюдечкомъ. По ихъ словамъ, письма 2, 3 и 4 говорятъ объ этомъ, письмо 3 заключаетъ заготовленную на случай записку, а 4 даетъ понять, что феноменъ долженъ быть устроенъ для назиданія генерала Моргана.
Никто не оспариваетъ, что ‘феноменъ съ блюдечкомъ’ произошелъ въ присутствіи генерала Моргана. Вопросъ въ томъ, былъ ли онъ заране подготовленъ и если да, то какъ это было сдлано? Мы помщаемъ здсь собственный разсказъ генерала Моргана, напечатанный въ приложеніи къ ‘Теософисту’ за декабрь 1883 г.
‘Въ август мсяц, пріхавъ въ Мадрасъ въ отсутствіе г-жи Блаватской и полковника Олкотта, я постилъ главную квартиру Теософическаго Общества чтобы увидать чудесный рисунокъ махатмы Кутъ-Хуми, хранящійся тамъ въ шкапу и ежедневно навщаемый chela’ми. Прибывъ въ домъ, я узналъ, что г-жа Куломбъ, лэди, у которой хранился ключъ отъ шкапа, въ отсутствіи и остался ждать ея возвращенія. Она вернулась приблизительно черезъ часъ, и мы поднялись по лстниц, чтобы открыть шкапъ и осмотрть рисунокъ. Г-жа Куломбъ поспшно подошла, чтобы открыть двойную дверцу висячаго шкапика для посуды и быстро распахнула ее. Отворяя, она не замтила, что какая то посуда была прислонена къ дверц и когда шкапъ открыли, упала на полъ и разбилась въ мелкіе куски. Въ то время какъ г-жа Куломбъ ломала руки и жаловалась на такое несчастье съ дорогой вещью г-жи Блаватской, а ея мужъ, стоя на колняхъ, подбиралъ осколки, я замтилъ, что надо достать фарфороваго цемента и постараться склеить осколки. Вслдствіе этого за цементомъ послали г. Куломба. Куски были тщательно собраны, завернуты и завязаны, потомъ положены въ шкапъ и дверцы заперты. М-ръ Дамодаръ К. Маваланкаръ, секретарь Общества, сидлъ напротивъ шкапа на стул, въ разстояніи приблизительно около 10 футовъ. Спустя нсколько времени, мн пришла въ голову мысль, которую я немедленно и высказалъ. Я сказалъ, что если братья найдутъ это важнымъ, то имъ не трудно исправить разбитую вещь, если же нтъ, то предоставятъ виновнымъ дйствовать, какъ они умютъ. Не прошло и пяти минутъ посл этого замчанія, какъ м-ръ Дамодаръ, который все это время былъ погруженъ въ задумчивость — вскричалъ: ‘Мн кажется, что тамъ есть отвтъ’. Дверцы были открыты и на полк оказалась маленькая записка. Развернувъ ее мы прочли. ‘Небольшому собранію присутствующихъ. Теперь г-жа Куломбъ иметъ случай убдиться лично, что чортъ не такъ черенъ и страшенъ, какъ его малюютъ. Зло легко исправить. К. Х.’
‘Развернувъ бумагу, въ которую были завернуты черепки, мы увидли совершенно цльное блюдечко, нельзя было найти ни малйшаго слда склейки! Я сейчасъ же написалъ на той же записк, что присутствовалъ, когда вещь была разбита, и немедленно исправлена, поставилъ число и подписался, такъ что не можетъ быть никакой ошибки. Здсь слдуетъ замтить, что г-жа Куломбъ думаетъ, будто многое чудесное, происходящее въ главной квартир, можетъ быть дломъ дьявола — къ этому относится шутливое замчаніе махатмы, пришедшаго ей на помощь. [19].
Во всемъ этомъ разсказ нтъ ничего противорчащаго заявленіямъ г-жи Куломбъ. Кром того весьма подозрительно то обстоятельство, что блюдечко ‘было прислонено къ одной изъ дверецъ’. Во всякомъ случа это не естественное положеніе для блюдечка, поставленнаго на полку.
Самое ‘блюдечко’, найденное въ шкапу, было по моей просьб показано мн въ Адіар. Я внимательно осмотрлъ его, равно какъ и черепки, представленные г-жею Куломбъ, и которые, по ея словамъ, были подмнены цлымъ блюдечкомъ. Оба ‘блюдечка’ совершенно одинаковы. Случай съ блюдечкомъ произошелъ въ август 1883 г. Г-жа Куломбъ заявила, что она купила пару этихъ ‘блюдечекъ’ въ лавк [20] въ Мадрас по 2 рупіи 8 анна штука. Наведенныя мною справки показали, что ‘2 фарфоровыя розовыя подставки’ (по всей вроятности этимъ словомъ обозначены т.-наз. ‘блюдечки’) были куплены въ этой лавк 3-го іюля 1883 и что въ этотъ день г-жа Куломбъ длала покупки въ этой лавк. Относительно этой покупки вкралась лишь небольшая неточность: та, что ‘подставки’ стоили об 2 рупіи 8 анна, а не каждая, какъ это утверждала г-жа Куломбъ. [21]
Случай, очень схожій съ этимъ, приведенъ въ приложеніи III къ Отчету.
Если объяснять ‘феноменъ съ блюдечкомъ’ обыкновеннымъ естественнымъ путемъ, то приходится допустить, что шкапъ секретно открывался сзади. Важно уяснить, какія были основанія предполагать это, независимо отъ писемъ Блаватской, въ которыхъ объясняется существованіе этого секрета.
Шкапъ (планъ приложенъ къ Отчету).
По моемъ прибытіи въ главную квартиру Теософическаго Общества 18-го декабря 1884 г., м-ръ Дамодаръ сообщилъ мн, что онъ не можетъ дозволить мн осмотрть ни такъ-наз. Оккультическую комнату, ни шкапъ ране возвращенія полковника Олкотта и г-жи Блаватской. Полковникъ Олкоттъ оставилъ главную квартиру за нсколько дней до этого, чтобы встртить на Цейлон г-жу Блаватскую, возвращавшуюся изъ Европы. Два дня спустя г-жа Блаватская прибыла въ Адіаръ, и я снова просилъ дозволенія осмотрть шкапъ. Г-жа Блаватская представилась ничего незнающей и говорила, что не могла узнать, куда онъ двался. М-ръ Дамодаръ и м-ръ Гартманъ тоже утверждали, будто ничего объ этомъ не знаютъ, и только посл моихъ настойчивыхъ вопросовъ я узналъ, отъ м-ра Дамодара и Гартмана, что шкапъ былъ взятъ изъ Оккультической комнаты около полудня 20 сентября и перенесенъ въ комнату м-ра Дамодара, а на слдующее утро въ 9 часовъ они его тамъ уже не нашли и съ тхъ поръ его боле не видали. Они высказали предположеніе, что его украла г-жа Куломбъ или же миссіонеры.
Кром того Оккультическая комната, когда я въ первый разъ получилъ разршеніе осмотрть ее, была значительно измнена, стны покрыты свжей штукатуркой, и м-ръ Дамодаръ сообщилъ мн, что уничтожены вс слды ‘махінацій’ Куломбовъ со шкапомъ. Это было неврно, такъ какъ кирпичная рама и отверстіе въ стн еще существовали. Какъ бы то ни было, такое положеніе дла затрудняло мою проврку точности данныхъ мн теософами описаній Оккультической комнаты и шкапа до времени изгнанія Куломбовъ изъ Общества. Однако, разбирая и сравнивая показанія различныхъ свидтелей, мн все же удалось составить нижеслдующее описаніе шкапа и окружающаго его.
19 декабря 1882 г. Адіаръ сдлался главной квартирой Теософическаго Общества. Большая верхняя комната обширнаго дома была занята г-жею Блаватской. Оккультическая комната была пристроена поздне, къ западной стн комнаты г-жи Блаватской. Одно окно съ этой стороны было уничтожено и заложено кирпичемъ, а другое превращено въ дверь изъ комнаты г-жи Блаватской въ Оккультическую. Комната г-жи Блаватской была раздлена на дв драпировкой и ширмами, часть, прилегавшая къ Оккультической комнат, служила г-ж Блаватской спальней, а въ конц 1883 г. и столовой. Оккультическая комната фута на два уже комнаты г-жи Блаватской. Обыкновенно въ Оккультическую комнату проходили черезъ гостиную г-жи Блаватской. Шкапъ, какъ я полагаю, сравнивая разсказы различныхъ теософовъ, былъ обыкновеннымъ деревяннымъ посуднымъ шкапомъ, отъ 3 до 4-хъ фут. ширины и вышины и около фута въ глубину съ однимъ ящикомъ внизу и угловыми подставками. Задняя часть состояла изъ трехъ вынимающихся досокъ [22]. Онъ помщался у той части стны въ Оккультической комнат, гд прежде находилось одно изъ оконъ комнаты г-жи Блаватской, закрывая большую его часть,— положеніе самое невыгодное, если не было намренія обманывать. Онъ стоялъ на невысокой подставк или полк, но главнымъ образомъ держался на двухъ толстыхъ желзныхъ кольцахъ, надтыхъ на крючки, вбитые почти подъ потолокъ. Нкоторое пространство вокругъ шкапа было задрапировано кисейными занавсями, которые спереди раскрывались, если кто-нибудь желалъ видть шкапъ. Съ боковъ эти занавси были футовъ семь въ вышину, но сзади шкапа доходили до потолка. Стна за шкапомъ была покрыта блымъ глянцевитымъ коленкоромъ. Два полотнища коленкора сходились какъ разъ за срединой шкапа. Остальныя стны были покрыты полосатой бумажной матеріей блой съ краснымъ. Верхняя часть шкапа совершенно плотно прилегала къ стн. Нижняя часть немного отходила отъ стны,— не боле какъ на ? дюйма. Шкапъ и его принадлежности были поставлены въ феврал или март 1883 г. Вскор посл этого въ комнат г-жи Блаватской, задней стороной къ углубленію, былъ поставленъ большой буфетъ. Нкоторое время на этомъ мст стоялъ небольшой шкапъ для посуды. Время, когда былъ принесенъ буфетъ и унесенъ шкапъ, я не могъ точно опредлить. Шкапъ, а впослдствіи углубленіе въ стн служили г-ж Блаватской помщеніемъ для платья. Все вышеприведенное описаніе составлено по показаніямъ теософовъ.
М-ръ Куломбъ показалъ, что онъ снялъ шкапъ, вскор посл того какъ онъ первоначально былъ повшенъ на стну, распилилъ надвое доску и прикрпилъ сзади кусокъ кожи для того, чтобы верхняя часть легко могла быть отодвинута. Соединеніе двухъ половинокъ доски было скрыто изнутри шкапа зеркаломъ. Сзади этой открывающейся доски въ стн было сдлано отверстіе. Въ буфет, стоявшемъ въ комнат г-жи Блаватской, также была устроена отодвигающаяся дюймовъ на 10 доска, такъ что между спальней г-жи Блаватской и шкапомъ существовало сообщеніе. Передвижныя доски въ шкапу и буфет были показаны м-ромъ Куломбомъ Контрольному Совту, когда онъ отдалъ ключи отъ комнатъ г-жи Блаватской въ ма 1884 г. Отверстіе въ стн было, по его словамъ, задлано въ январ, передъ отъздомъ г-жи Блаватской въ Европу. Онъ показалъ также, что распиленная надвое доска шкапа была замнена цльной и что это было сдлано по требованію г-жи Блаватской, боявшейся, что во время ея отсутствія можетъ быть произведенъ осмотръ шкапа. Конечно, показаніе м-ра Куломба о распиленной доск не можетъ быть проврено и должно быть принято на вру. Насколько врны его другія показанія,— видно будетъ изъ дальнйшей части моего описанія, взятаго изъ иныхъ источниковъ.
Въ конц октября или начал ноября 1883 г. г-жа Блаватская приказала убрать буфетъ и задлать переднюю часть углубленія въ стн. Буфетъ былъ переставленъ въ сверо-восточное углубленіе въ гостиной г-жи Блаватской и тамъ, по всей вроятности, при осмотр его теософами въ ма 1884 года, найдена была выдвижная доска. Деревянная рама была сдлана для закрытія передней части углубленія, въ эту раму положенъ одинъ рядъ кирпичей, затмъ наружная часть покрыта штукатуркой вровень съ остальной стной. Пустота, оставшаяся въ стн между Оккультической комнатой и комнатой г-жи Блаватской, была около 1 фута глубины. Затмъ вся стна заново покрыта обоями, причемъ все было окончено около половины декабря 1883 года или немного позже. Вслдъ за этимъ шкапъ, вышиною около 3 фут. и 34 дюймовъ шириною, былъ снова плотно приставленъ къ задланному отверстію и былъ найденъ на этомъ мст во время изгнанія Куломбовъ въ ма 1884 г., причемъ оказалось, что кирпичи за нимъ были вынуты, такъ что между шкапомъ (въ задней сторон котораго была отодвижная доска) и пустымъ пространствомъ — было сообщеніе. М-ръ Куломбъ показалъ, что вынулъ кирпичи сейчасъ же посл того, какъ шкапъ былъ поставленъ въ декабр 1883 г. Какъ бы то ни было, шкапъ оставался здсь во время праздниковъ 1883 г., и феномены, прекратившіеся во время передлокъ, возобновились немедленно посл ихъ окончанія. Они совершенно прекратились, за двумя исключеніями, о которыхъ мы будемъ говорить ниже, около половины января 1884 г. 17 или 18 мая м-ръ Куломбъ отдалъ ключи и вс приспособленія для плутовства были осмотрны, какъ-то: отодвигающаяся доска въ шкапу для посуды, такая же доска въ буфет и пустое пространство въ углубленіи. М-ръ Сентъ-Джорджъ Лэнъ-Фоксъ осмотрлъ тогда западную сторону стны, но въ то время уже не могъ найти никакихъ слдовъ отверстія, которое, по словамъ м-ра Куломба, существовало ране между впадиной въ стн и шкапомъ. Теософы утверждали, что вс приспособленія для плутовства, открытыя Куломбами, которымъ были поручены комнаты г-жи Блаватской во время ея отсутствія, были сдланы посл ея отъзда, что они никогда не употреблялись и не могли употребляться для совершенія феноменовъ [23], что пустое пространство было слишкомъ мало, чтобы служить для сообщенія со шкапомъ и что кром того м-ру Куломбу помшали, прежде чмъ онъ усплъ продлать отверстіе между впадиной и самимъ шкапомъ.
Для возстановленія этихъ пунктовъ, Теософическій контрольный совтъ разослалъ, въ август 1884 года, циркулярный допросъ разнымъ теософамъ, бывавшимъ въ главной квартир, о томъ, что они знаютъ о шкап, прилегающихъ стнахъ и т. д. до и посл изгнанія Куломбовъ. Д-ръ Гартманъ разршилъ мн прочесть эти отвты. Кром того, я лично разспрашивалъ всхъ важнйшихъ свидтелей, утверждавшихъ, что они осматривали шкапъ и окружающее его. Результатомъ было то, что если исключить г-жу Блаватскую, Куломбовъ, туземнаго слугу г-жи Блаватской, Бабулу, и полковника Олкотта, то оказывается, что нтъ ни одного человка, который видлъ бы, какъ шкапъ отодвигали отъ стны раньше изгнанія Куломбовъ, что никогда не было производимо осмотра ни задней стороны его, ни прилегающей къ нему стны. Дале, что никогда не было длаемо осмотра западной стны, который могъ бы открыть существовавшія въ ней отверстія. Я долженъ прибавить, что вс показанія отличались замчательнымъ отсутствіемъ наблюдательности, чмъ-то приближающимся къ полному отсутствію обыкновенной сообразительности и большой уклончивостью, по временамъ граничившей съ нечестностью. Многіе изъ первоначальныхъ показаній свидтелей приведены въ приложеніи IV къ отчету вмст съ измненіями этихъ показаній, вызванными моими вопросами, и затмъ мои собственные комментаріи.
Окончательная судьба шкапа, согласно разсказу мн доктора Гартмана, была слдующая: Посл изгнанія Куломбовъ, м-ръ Джёджъ, американецъ, теософъ, бывшій въ то время въ главной квартир, пожелалъ осмотрть шкапъ. М-ръ Дамодаръ, у котораго были ключи отъ Оккультической комнаты, нсколько разъ, подъ разными предлогами, уклонялся ихъ выдать, но, наконецъ, нсколько теософовъ приступили къ этому осмотру. Шкапъ былъ отодвинутъ отъ стны и об его дверцы открыты. М-ръ Виджіарагава Чарлу (обыкновенно называемый Ананда), теософъ, занимающій офиціальное положеніе въ главной квартир, ударилъ рукой по задней сторон шкапа говоря: ‘вы видите, эта сторона совершенно плотная’, когда, къ удивленію большинства присутствующихъ, средняя доска вылетла кверху. Нкоторымъ изъ свидтелей этого показалось нежелательнымъ, чтобы это открытіе сдлалось извстно всмъ и, вслдствіе этого, положено было уничтожить шкапъ. Для этого ршили тайно унести его, но это было неудобно сдлать изъ Оккультической комнаты. Поэтому онъ былъ сначала открыто перенесенъ въ комнату м-ра Дамодара, а въ слдующую ночь разобранъ по частямъ и тайно унесенъ тремя теософами, затмъ окончательно разломанъ и сожженъ по частямъ въ теченіе слдующей недли. Д-ръ Гартманъ оставилъ только дв части задней стороны, которыя завернулъ въ срую бумагу и спряталъ у себя въ комнат. Дощечки эти изъ кедроваго дерева, покрытыя чернымъ лакомъ. Согласно предварительному показанію Куломба спинка шкапа была именно изъ такого дерева.
Посл этого докторъ Гартманъ снабдилъ меня письменнымъ изложеніемъ, которое интересно, какъ подтверждающее существованіе отверстія между пустотой въ стн и шкапомъ. Что это отверстіе существовало и было задлано, мн утверждалъ еще и другой теософъ, человкъ крайне наблюдательный и открывшій его слды независимо отъ доктора Гартмана. Вотъ извлеченіе изъ письменнаго разсказа д-ра Гартмана:
‘Въ какое время было сдлано отверстіе въ стн, для меня такая же тайна, какъ и для васъ, но сообразивъ вс обстоятельства, изложенныя въ моемъ памфлет, я пришелъ къ заключенію и теперь, того мннія, что это было сдлано Куломбомъ посл отъзда Е. П. Блаватской въ Европу, съ тмъ чтобы втереться къ ней въ милость, облегчая ея, предполагаемыя имъ, плутовства. Все устроено слишкомъ грубо и надо обладать крайней доврчивостью, чтобы такіе феномены, какъ извстные мн, могли быть устроены при помощи подобныхъ средствъ. Я не знаю ни одного феномена (sic), происшедшаго въ моемъ присутствіи, гд эти средства могли бы сколько-нибудь пригодиться.
‘О существованіи подвижной задней стороны шкапа и задланнаго отверстія въ стн никто изъ насъ ничего не знаетъ и самый тщательный наружный осмотръ ни къ чему не приводилъ, для боле добросовстнаго осмотра надо было снять шкапъ, но насъ удерживало отъ этого суеврное благоговніе, съ которымъ м-ръ Дамодаръ К. Маваланкаръ глядлъ на него и видлъ въ каждомъ европейц, осмлившемся прикоснуться къ ‘священному’ шкапу, святотатца.
‘Около того времени когда генералъ Морганъ послалъ м-ру Патерсону приглашеніе явиться въ главную квартиру, былъ произведенъ осмотръ и найдено, что задняя сторона шкапа выдвижная, а когда смочили стну за нимъ мокрой тряпкой, то оказалось, что ране существовало отверстіе, которое было заштукатурено.
‘Я не вижу, чтобы эти открытія могли набросить тнь на г-жу Блаватскую, такъ какъ все это дло м-ра Куломба и нтъ никакихъ указаній, чтобы Е. П. Блаватская знала объ этомъ. Мало того, по свидтельству осматривавшихъ шкапъ, вс эти мошенничества недавняго происхожденія.
‘Во всякомъ случа, я долженъ признаться, что это новое открытіе въ такую неудобную минуту должно было произвести крайне дурное впечатлніе на публику. Будь я здсь какъ посланный отъ общества психическихъ изслдованій, или какъ сыщикъ миссіонеровъ, я, конечно, не колеблясь, описалъ бы новое открытіе, но въ моемъ положеніи, я долженъ думать объ интересахъ г-жи Блаватской и потому не счелъ благоразумнымъ говорить объ этомъ, я не имлъ разршенія показывать частное помщеніе г-жи Блаватской и не чувствовалъ себя вправ (при моемъ тогдашнемъ положеніи) дозволить врагамъ Е. П. Блаватской войти къ ней безъ ея согласія.
‘Одинъ присутствовавшій джентельмэнъ, раздлявшій мое мнніе, что ‘шкапъ’ слишкомъ потерялъ свое обаяніе, чтобы могъ быть дале нуженъ, сжегъ его въ моемъ присутствіи. Я никогда не говорилъ ни полковнику Олкотту, ни г-ж Блаватской, ни кому бы то ни было въ главной квартир, что сталось со шкапомъ. Но когда вы и м-ръ Юмъ, не считая множества другихъ нелпыхъ теорій, высказали также ваше убжденіе, что г-жа Блаватская послала своего слугу Бабулу унести шкапъ, и онъ исполнилъ ея приказаніе, я нашелъ, что эта минута удобна, чтобы доказать, что даже и членъ общества для психическихъ изслдованій можетъ ошибиться’ [24].
Мы узнаёмъ отъ м-ра Гартмана, что тщатльному осмотру шкапа помшало ‘суеврное благоговніе’, съ которымъ мистеръ Дамодаръ глядлъ на него. Заявленіе д-ра Гартмана подтверждается свидтельствомъ м-ра Лэнъ Фокса, который также весьма патетически выражалъ мн свое убжденіе, что никакой осмотръ шкапа туземными свидтелями не можетъ имть ни малйшей цны, въ виду крайняго ихъ къ нему благоговнія. Однако, надо замтить, что въ одной части своего заявленія, д-ръ Гартманъ повидимому придаетъ нкоторое значеніе свидтельству тхъ, кто имлъ право осматривать шкапъ. Очевидно самъ д-ръ Гартманъ принадлежалъ къ числу ‘имвшихъ это право’, онъ при многихъ случаяхъ говорилъ мн о своихъ осмотрахъ, и эти разсказы, кром того что несогласны между собою, но и несогласны съ его послднимъ сообщеніемъ, уничтожающимъ все, имъ прежде говоренное объ этомъ предмет.
Изъ всего мною сказаннаго ясно: 1) что положеніе, выбранное для шкапа было особенно удобно для устройства тайнаго сообщенія съ нимъ черезъ заднюю сторону, и что ни одна изъ перемнъ, длавшихся время отъ времени въ спальн г-жи Блаватской за шкапомъ, хотя и предназначенныхъ для уничтоженія всякаго подозрнія въ плутовств, не уменьшаетъ этого удобства, 2) что вс необходимыя приспособленія для доступа въ шкапъ съ задней стороны несомннно тамъ были до удаленія Куломбовъ, 3) что нтъ ни одного достоврнаго показанія, что этотъ доступъ не существовалъ во все время съ минуты постановки шкапа до отъзда г-жи Блаватской въ Европу въ феврал 1884 г., исключая времени передлки, когда была поставлена рама съ кирпичами, и когда г-жа Морганъ видла всю стну заново оклеенной обоями, и нтъ ни одного заявленія, чтобы во время этихъ передлокъ произошелъ въ шкапу какой-нибудь ‘феноменъ’.
Такіе результаты — совершенно независимо отъ писемъ Блаватской къ Куломбамъ — лишаютъ все грамадное число свидтельствъ ‘чудесъ шкапа’ всякой цны, а поставленные рядомъ съ этой корреспонденціей они не оставятъ ни малйшаго сомннія въ ум безпристрастнаго читателя въ способ производства этихъ ‘чудесъ’.

Показаніе м-ра Дамодара.

Теперь я перехожу къ вопросу, какой всъ могутъ имть показанія м-ра Дамодара К. Маваланкара. Это крайне важный вопросъ, не только потому, что м-ръ Дамодаръ одинъ изъ немногихъ, не считая г-жи Блаватской, утверждаетъ, что видлъ махатмъ въ Тибет и притомъ такимъ способомъ, который исключаетъ всякую возможность обмана, но также и потому, что самъ м-ръ Дамодаръ считается имющимъ способность путешествовать въ ‘астральной форм’, и факты этихъ астральныхъ путешествій по большей части подтверждаются лишь его собственными разсказами. Мое личное заключеніе, какъ я уже сказалъ, неблагопріятно для м-ра Дамодара. Я не могу привести здсь все, что заставило меня придти къ такому заключенію, но полагаю, что одного анализа его показаній относительно шкапа будетъ боле чмъ достаточно для подтвержденія моихъ словъ.
Бабула, туземный слуга г-жи Блаватской, прибылъ въ Адіаръ по возвращеніи изъ Европы 20-го сентября, какъ я узналъ изъ книги прізжающихъ. Мое первоначальное предположеніе относительно исчезновенія шкапа состояло въ томъ, что Бабула спряталъ или уничтожилъ его по приказанію г-жи Блаватской, такъ какъ шкапъ былъ унесенъ въ ночь 20 сентября. Таково же, казалось, было мнніе и м-ра Субба Роу, адвоката верхняго суда въ Мадрас, въ то время и теперь выдающагося теософа, который тщетно разспрашивалъ и даже стращалъ Бабулу въ надежд добиться признанія. Я расположенъ думать, что таково же было мнніе м-ра Дамодара, и что во избжаніе того, чтобы я пришелъ къ этому заключенію, онъ, въ самомъ начал разслдованія, въ отвтъ на мои вопросы, старался скрыть фактъ прибытія Бабулы 20 сентября вечеромъ, а утверждалъ, что онъ пріхалъ 21-го утромъ и немедленно пожелалъ осмотрть комнаты, гд, ко всеобщему удивленію (повидимому не исключая и тхъ трехъ теософовъ, которые по словамъ д-ра Гартмана [25] унесли шкапъ), не нашлось этого шкапа. Мистеръ Дамодаръ утверждалъ также, что въ той части комнаты, гд стоялъ шкапъ, остались слды, указывающіе на то, что его опрокинули на бокъ и что это же самое говорится въ заявленіи, составленномъ теософами, открывшими исчезновеніе шкапа. Разспрашивая другого присутствовавшаго теософа, я получилъ отъ него увреніе, что никакихъ слдовъ не было и что даже никто ихъ не искалъ. Заявленіе, съ котораго у меня есть копія, не содержитъ ни малйшаго намека на такіе слды.
Обращаясь теперь къ показаніямъ м-ра Дамодара, цитируемымъ въ приложеніи IV къ Отчету, мы находимъ, что онъ утверждаетъ слдующее:
1. Что отверстіе въ шкапу, прилегавшее къ углубленію, и самое углубленіе были такъ малы, что онъ съ трудомъ проходилъ въ него и, разъ пройдя, ‘могъ лишь стоять неподвижно, не будучи въ состояніи ни подвинуться ни на одинъ дюймъ, ни поднять руки’.
2. Что въ рам шкапа не было отодвижной доски.
3. Что онъ присутствовалъ при многихъ феноменахъ вмст съ другими свидтелями, тщательно осматривалъ, насколько только возможно, шкапъ и убдился, что онъ ‘неповрежденъ, и что въ немъ нтъ выдвижныхъ досокъ или чего-либо въ этомъ род’.
4. Что онъ хорошо помнитъ, какъ вмст съ м-ромъ Субба Роу они ‘тщательно осматривали шкапъ и стну‘, и что они оба остались довольны ‘что тотъ и другая неприкосновенны и цлы’.
5. Что во время пребыванія г-жи Блаватской въ 1883 г. въ Утакамюнд ключи отъ шкапа и отъ Оккультической комнаты были у него, а затмъ
6. Что во время пребыванія г-жи Блаватской въ 1883 г. въ Утакамюнд ключи отъ комнаты г-жи Блаватской и отъ шкапа были у г-жи Куломбъ.
7. Что буфетъ не существовалъ до января 1884 г., когда въ шкапу перестали происходить феномены.
1. Относительно отверстія въ шкапу и углубленія я долженъ повторить, что они еще существовали, когда я пріхалъ, хотя м-ръ Дамодаръ утверждалъ, что углубленіе было задлано. Это послднее, заявленіе м-ра Дамодара я не могу иначе считать, какъ преднамреннымъ искаженіемъ факта. Знай я, что углубленіе существуетъ, я бы конечно самъ попробовалъ въ него войти и сразу открылъ бы неврность описанія м-ра Дамодара. Впослдствіи другой теософъ сообщилъ мн, что считаетъ отверстіе и углубленіе достаточнымъ для того, чтобы человкъ средняго роста могъ воспользоваться ими для устройства ‘феноменовъ шкапа’, а въ то же время я проврилъ справедливость или, лучше сказать, несправедливость словъ м-ра Дамодара, устроивъ самъ отверстіе и углубленіе меньшія, чмъ сообщавшіяся со шкапомъ. Д-ръ Гартманъ, въ своемъ памфлет, даетъ размры отверстія — 27 дюймовъ въ вышину и 14 д. въ ширину,— которые приблизительно врны. Въ этомъ я могъ убдиться самъ, такъ какъ рама была вынесена прочь, и мн показывалъ ее потомъ другой теософъ. Углубленіе д-ръ Гартманъ считалъ въ 12 дюймовъ глубины и около 5 фут. высоты, глубина приблизительно такова, но высота около 8 футовъ — какъ я убдился измреніемъ. Я самъ входилъ въ пространство, по высот и глубин на 1 дюймъ меньше чмъ размры, данные д-ромъ Гартманомъ. Отверстіе, сдланное мною для этой цли, было меньше чмъ 13 и 26 дюймовъ, а пространство, въ которое оно вело и въ которомъ я могъ свободно стоять, было мене 11 дюймовъ глубины. Въ этомъ пространств я могъ удобно поднимать руку, брать и держать разные предметы и вообще длать все необходимое для устройства ‘феноменовъ’. Въ своемъ показаніи мистеръ Дамодаръ обращаетъ вниманіе на свою худощавость [26] и конечно я, по сложенію, гораздо плотне его, да полагаю — также и м-ра Куломба и Бабулы.
2) Слдующее заявленіе м-ра Дамодара, что въ рам шкапа не было выдвижной доски, какъ уже намъ извстно, тоже неврно. Еслибы это показаніе стояло отдльно, то не показалось бы лживымъ, а только неврнымъ заключеніемъ, такъ какъ было сдлано ране открытія этой доски Анандой, какъ это описано выше.
3) Того тщательнаго осмотра, который, какъ онъ утверждаетъ, былъ сдланъ въ его присутствіи,— въ дйствительности никогда не было. Ни одинъ изъ многочисленныхъ свидтелей, на которыхъ онъ указываетъ, никогда не отодвигалъ шкапа отъ стны ни на одинъ дюймъ. И не только они, но впослдствіи и самъ мистеръ Дамодаръ утверждалъ, что никогда не осматривалъ задней стороны шкапа и не присутствовалъ при подобномъ осмотр. Какъ это согласуется съ его показаніемъ, что онъ самъ съ м-ромъ Субба Роу ‘тщательно’ осматривали шкапъ и стну!
4) Я имлъ случай, въ присутствіи м-ра Дамодара, спросить м-ра Субба Роу относительно этого осмотра. М-ръ Субба Роу объявилъ, что никогда его не длалъ. Тогда и м-ръ Дамодаръ повторилъ то же самое и оба стали утверждать, что никогда не видали, чтобы шкапъ сдвигали съ мста. Между тмъ, м-ръ Дамодаръ заявилъ объ этомъ мнимомъ осмотр въ прежнемъ письменномъ своемъ заявленіи, о которомъ хорошо помнилъ.
5. и 6. Слдующее рзкое противорчіе въ показаніяхъ м-ра Дамодара касается ключей отъ шкапа и Оккультической комнаты во время пребыванія г-жи Блаватской въ Утакамюнд въ 1883 г., которые, по его новому показанію, были у него въ рукахъ, а по слдующему — у г-жи Куломбъ. Это противорчіе не легко разршить, но все-таки можно и для него придумать объясненіе. Первое показаніе было сдлано въ август 1884 г., когда, по всей вроятности, м-ръ Дамодаръ считалъ дломъ первой важности доказать, что до половины сентября 1883 г. въ шкапу не было выдвижной доски. Второе показаніе было сдлано 19 сентября 1884 г., а 10-го сентября въ Madras Christian College Magazine появились письма Блаватской къ Куломбамъ. Въ то время теософами была сдлана попытка доказать самими обстоятельствами дла подложность этой корреспонденціи. Изъ этихъ писемъ два имли отношеніе къ Адіарскому блюдечку и къ письму изъ шкапа, полученному м-ромъ П. Сриневасомъ Рао. Въ ране напечатанномъ генераломъ Морганомъ заявленіи, онъ говоритъ, что ключи отъ шкапа были у г-жи Куломбъ, и вся сила показанія м-ра Рао въ пользу неподдльности его феномена заключалась въ томъ, что онъ просилъ у г-жи Куломбъ дозволенія видть шкапъ въ тотъ же вечеръ, и что, слдовательно, у г-жи Куломбъ не было времени написать и получить отъ г-жи Блаватской письмо махатмы, такъ какъ г-жа Б-ая находилась въ то время въ Утакамюнд. Являлась невозможность дать ясный отвтъ объ этихъ случаяхъ не выяснивъ, что ключи находились у г-жи Куломбъ, какъ это и было въ дйствительности. Трудно предположить, чтобы первое показаніе м-ра Дамодара не было завдомой и преднамренной ложью.
7) М-ръ Дамодаръ говоритъ, что буфетъ появился съ января 1884 г., когда въ шкапу перестали происходить феномены. Д-ръ Гартманъ, въ своемъ памфлет въ сентябр 1884 г., пишетъ, что, по внушенію м-ра Куломба, ‘согласно его (Куломба) плану, былъ сдланъ тяжелый буфетъ для посуды подъ его наблюденіемъ въ декабр 1883 г. и поставленъ къ стн, по другую сторону которой вислъ ‘шкапъ’. Въ отвтъ на мой вопросъ онъ подтвердилъ, что этотъ буфетъ, въ которомъ м-ръ Куломбъ указалъ выдвижную заднюю сторону, стоялъ у восточной стороны стны за шкапомъ во время годовщины (27 декабря). Его присутствіе тамъ въ это время подтверждается также м-съ Морганъ, м-ромъ Субба Роу, м-ромъ Сриневасомъ Рао и многими. И такъ, мистеръ Дамодаръ расходится съ очень важными теософскими свидтелями и его показаніе кажется сдланнымъ потому, что онъ сознавалъ всю важность установленія той лжи, что буфетъ не былъ на своемъ мст во время ежегоднаго декабрьскаго празднества въ 1883 г., (когда происходили ‘феномены шкапа’). Я имю причины думать, что онъ принудилъ многихъ свидтелей показать эту ложь. Я нашелъ, что во многихъ случаяхъ онъ предварительно подъучалъ свидтелей, какъ отвчать на мои вопросы. Я конечно старался устранить эти предварительныя подготовки, и одинъ разъ, явившись неожиданно къ м-ру Ратнавасу, свидтелю, отъ котораго у меня было письменное показаніе, я былъ встрченъ словами: ‘м-ръ Дамодаръ не говорилъ мн, что вы будете’. Этотъ джентльмэнъ сознался, хотя видимо неохотно, что буфетъ былъ уже поставленъ во время годовщины, въ 1883 году. Свидтели, показавшіе противное, были вс изъ числа неблагонадежныхъ.
Эти противорчія и ложныя показанія относительно ‘шкапа’ сами по себ достаточны для того, чтобы считать м-ра Дамодара свидтелемъ, не заслуживающимъ доврія’…

——

Я привелъ эту часть ‘Отчета’ Годжсона цликомъ, въ подстрочномъ перевод, для того, чтобы совершенно познакомить читателей съ пріемами и значеніемъ этого изслдованія, занимающаго двсти страницъ мелкой печати. Къ нему приложены планы, а также факсимиле писемъ Блаватской и Кутъ-Хуми, въ подлинности которыхъ невозможно сомнваться, и безъ экспертовъ, зная своеобразный почеркъ ‘madame’ и неподражаемыя особенности ея слога.
Приведенной мною части Отчета, никогда не опровергнутаго Е. П. Блаватской и ея защитниками, что, впрочемъ, было бы и невозможно — боле чмъ достаточно для того, чтобы доказать совершенно непозволительное обращеніе съ истиной и съ русскими читателями, какое позволяетъ себ г-жа Желиховская, обвиняя (‘Русское Обозрніе’, декабрь 1891 г.) Годжсона въ предвзятой недобросовстности. Курьезне всего, что въ удостовреніе этой недобросовстности приводится тотъ фактъ, что Годжсонъ, получивъ письма Блаватской, ‘несмотря ни на какія просьбы какъ ея самой, такъ и друзей ея, не показалъ имъ этихъ писемъ’ [27]. Какъ будто не вполн ясно, что еслибы такіе документы, въ которыхъ заключался настоящій смертный приговоръ ‘madame’ и ея ближайшихъ пособниковъ — были показаны этимъ осужденнымъ на смерть, то они не стали бы церемониться: они просто вырвали бы документы изъ рукъ слдователя и уничтожили бы ихъ.
Годжсонъ сразу же сообразилъ это и не только не показалъ ихъ осужденнымъ, но и не сталъ даже хранить при себ въ Индіи: онъ при первой же возможности послалъ вс эти драгоцнные документы въ Англію, для представленія ихъ экспертамъ Нетсерклифту и Симсу изъ Британскаго музея.
Еслибы Годжсонъ поступилъ иначе — онъ оказался бы недостойнымъ доврія, выраженнаго ему ‘Лондонскимъ Обществомъ для психическихъ изслдованій’.
Теперь, чтобы не утруждать вниманіе читателей, я выпущу изъ Отчета все несущественное, вс мелочныя подробности, изложу въ извлеченіи только боле интересные факты, и затмъ возвращусь къ моему разсказу.

Примчанія.

1 Не только изъ отчета Годжсона, но изъ ея собственноручнаго письма ко мн отъ 3 янв. 1885 г., приводимаго мною дальше, ясно видно, что были письма ея къ г-ж Куломбъ, которыхъ она не отрицала.
2 Я, смясь, какъ-то сказалъ ей, что махатму Моріа слдуетъ называть не ‘хозяиномъ’, а ‘генераломъ’—‘полковникъ Олкоттъ’, ‘генералъ Моріа’ и т. д.
3 И ‘махатмы’ ее не покинутъ,— но положеніе яростно серъезно. O. [означаетъ: Олкоттъ] глупъ, но другого никого нтъ. К. X.
4 Оказалось, при разслдованіи Годжсона, что Е. П. Блав. въ своихъ письмахъ къ Coulomb обозначала нкоторыхъ лицъ данными имъ ею и извстными ея корреспондентамъ прозвищами. Такъ нкій Надша назывался Королемъ. Обозначать людей, и въ разговор и въ письмахъ, именно прозвищами было совершенно въ обычаяхъ Блаватской.
5 Она уже очевидно забыла, что такъ недавно писала мн совсмъ другое о ршеніяхъ и приказаніяхъ ‘хозяина’.
6 Зачмъ она выдумываетъ, что письма были въ рукахъ теософическаго комитета,— ршительно непонятно! Вообще ловить ее во лжи было всегда очень легко, такъ какъ она постоянно забывала свои собственныя слова, увренія и показанія. Относительно оправдательнаго приговора, вынесеннаго ей ея сообщниками, она, конечно, могла быть спокойна.
7 Хоть эта мнимая борьба была и очень наивна, но вдь ничего другого нельзя было выдумать! Когда, уже въ Европ, Блаватской предлагали защититься на суд отъ громогласныхъ обвиненій Лондонскаго Психическаго Общества, доказавшаго и объявившаго печатно, что она — величайшая обманщица — она, забывъ объ этихъ 40.000 рупій и ‘двухъ деревняхъ’, печатно заявила, что у нея нтъ денегъ на веденіе процесса. А меня передъ тмъ увряла, что ея другъ Гебгардъ беретъ вс расходы на себя.
8 Опубл.: Proceedings of the Society for Psychical Research. Vol. 3 (December 1885). Pp. 201—400. — Прим. ред. Викитеки
9 Когда я, еще въ Париж, въ ма 1884 года, спрашивалъ Блаватскую — на кого она оставила свой домъ въ Адіар, она отвчала: ‘О, я совсмъ спокойна, тамъ у меня моя старая пріятельница и помощница, m-me Куломбъ, и ея мужъ — люди, преданные всецло моему длу’.— Потомъ вдругъ, къ моему изумленію, въ лагер защитниковъ Блаватской, эти друзья и помощники превратились въ ‘подкупленныхъ слугъ‘. Вс. С.
10 Вотъ фактъ, громогласно и печатно засвидтельствованный ‘Лонд. Общ. для психич. изелдованій’. Два лучшихъ эксперта Англіи, пользующихся громкой извстностью, изъ которыхъ одинъ — экспертъ такого учрежденія, какъ знаменитый Британскій музей, признали письма несомннно написанными Блаватской. А между тмъ г-жа Желиховская ршается въ своей стать (‘Рус. Обозр.’ декабрь 1891 г. стр. 582—583) прямо объявлять эти письма подложными и обвиняетъ, боле чмъ голословно, не только г-на Годжсона, но и всю комиссію ‘Лондонскаго Психическаго Общества’, состоявшую изъ людей извстныхъ и заслуживающихъ всякаго уваженія, въ преступной недобросовстности. Такъ же точно ‘правдивы’ и весьма многія дальнйшія показанія г-жи Желиховской. Вс. С.
11 Съ этимъ мнніемъ комиссіи я никакъ не могу согласиться, о чемъ, окончивъ ‘свое личное изслдованіе’, и заявилъ Лондонскому Обществу, весною 1886 года, черезъ г-на Майерса, который прізжалъ ко мн въ Динанъ, въ Бретани, гд я тогда находился. Изъ моего разсказа читатели сами видятъ — можно ли приписать ‘полковнику’ одну только доврчивость и глупость. Вс. С.
12 Махатмы никогда не помогали ‘madame’ и ея приснымъ выпутываться изъ дйствительныхъ затрудненій, если этого нельзя было сдлать обманомъ или клеветою! Вс. С.
13 Тутъ г-нъ Годжсонъ ужь черезчуръ пересаливаетъ свою англійскую любезность! Вс. С.
14 Г-жа Блаватская часто называла маркизомъ и маркизой г-на и г-жу Куломбъ. Годжсонъ.
14 Знавшіе Е. П. Блаватскую въ молодости, во время ея жизни въ Тифлис, и не имющіе никакого понятія не только объ этихъ письмахъ, но и о теософическомъ обществ, разсказываютъ удивительную, совершенно невозможную въ печати исторію съ нею, гд придуманная ея циничной фантазіей подпись ‘Luna Melanconica’ была собственноручно выставлена ею подъ ‘нкіемъ изображеніемъ’. Лондонскіе изслдователи сильно порадовались бы этому факту, доказывающему, и безъ всякой экспертизы, подлинность приводимыхъ писемъ. А то обстоятельство, что задняя сторона пресловутаго шкапа, въ свою очередь, называлась Luna Melanconica, указываетъ на врность тифлисскаго разсказа. Вс. С.
15 Блаватская издавна выдавала себя за вдову, даже печатно. Между тмъ ея мужъ, съ которымъ она никогда не разводилась, отставной дйствительный статскій совтникъ Н. В. Блаватскій, несмотря на свои весьма преклонныя лта, до сихъ поръ здравствуетъ и живетъ въ своемъ хутор. Я знаю объ этомъ отъ его близкихъ родственниковъ. Вс. С.
16 Это мсто доказываетъ только то, что Блаватская не все довряла полковнику, боясь, что онъ, по глупости, пожелаетъ когда-нибудь самъ распорядиться, не съуметъ ловко сфокусничать и подведетъ ее подъ скандалъ. Вс. С.
17 Какъ читатели увидятъ, это одинъ изъ ‘феноменовъ’ Блаватской, которымъ, несмотря на всю его простоту, она покоряла себ многихъ. Вс. С.
18 Боле подробный разсказъ генер. Моргана, старающагося доказать, что тутъ не могло быть мошенничества, помщенъ въ прилож. II, къ ‘Отчету’. Годжсонъ.
19 М. Фасіоль и К®, Потэмъ Бродвей. Годжсонъ.
20 Г-жа Куломбъ очевидно не гнушалась процентами за комиссію — не смотря на всю свою преданность длу. Вс. С.
21 Этого не отрицала мн сама г-жа Б—ая, говорившая, что это было сдлано для удобства перевозки. Но такъ какъ остальная часть шкапа не разбиралась, то трудно себ представить, въ чемъ заключалось удобство того, что одна задняя сторона была разборная. Годжсонъ.
21 Нкоторое основаніе этого мннія могло быть въ томъ, что доски отодвигались плохо, но это могло случиться отъ долгаго неупотребленія и пыли. Годжсонъ.
22 Къ этому Гартману, и по сіе время одному изъ ‘блестящихъ’ дятелей теософическаго общества и возбужденнаго имъ движенія, мн еще придется вернуться. Вс. С.
23 Д-ръ Гартманъ заявляетъ, что Дамодара не было въ числ этихъ трехъ. Что они не посвятили его въ дло, весьма естественно въ виду ихъ чистосердечной вры въ его ‘суеврное благоговніе’ къ священному шкапу. Годжсонъ.
24 Дамодаръ, на виднныхъ мною фотографическихъ портретахъ,— совершенный скелетъ. Вс. С.
25 Ср. это съ приведеннымъ выше письмомъ Е. П. Блав., гд она, невдомо зачмъ, сообщаетъ мн, что эти письма находились въ рукахъ теософическаго комитета.

XIII.

Относительно ‘астральныхъ’ путешествій Дамодара м-ръ Годжсонъ того мннія, что, несмотря на показаніе Олкотта, предварительный уговоръ между Блаватской и Дамодаромъ боле чмъ вроятенъ. Вотъ въ полности показаніе полковника Олкотта, данное имъ въ комиссіи ‘Лондонскаго общ. для психич. изслдованій’ и чрезвычайно интересное для характеристики ‘президента Теософическаго Общества’.
Олкоттъ. Во время одной моей оффиціальной поздки изъ Бомбея въ Кашмиръ, въ Марадабад ко мн сильно приставалъ нкто Шанкаръ Сингъ, правительственный чиновникъ, въ то время еще не теософъ, чтобы я излчилъ двухъ мальчиковъ 12 и 14 лтъ, которые оба были парализованы съ 10-лтняго возраста. Я полагаю, многимъ изъ присутствующихъ извстно, что я имю силу лчить больныхъ произвольной передачей жизненной силы. Я отказалъ ему, такъ какъ въ предшествовавшемъ году сильно изнурилъ себя частыми магнетизаціями. Онъ долго старался убдить меня и заставить измнить мое ршеніе, но такъ какъ я ршительно отказался, то онъ обратился къ м-ру Дамодару, путешествовавшему со мною по своей должности (секретаря). Шанкаръ Сингъ изложилъ ему все дло и убдилъ его отправить свой двойникъ, или призракъ (phantasm) въ главную квартиру общества въ Мадрасъ (отстоящій на 2.200 миль отъ Марадабада), и постараться заручиться содйствіемъ г-жи Блаватской.
Ф. Майерсъ. Было ли извстно въ главной квартир, что вы находитесь въ этотъ день въ Марадабад?
Олкоттъ. Тамъ не было извстно, что я въ Марадабад, такъ какъ, въ виду быстроты нашего движенія въ Индіи, я, во время поздки, былъ принужденъ часто нарушать заране составленную программу и отправляться то туда, то сюда, для нахожденія новыхъ втвей общества. Все говоритъ противъ какого бы то ни было вліянія предварительнаго уговора. Для того, чтобы понять настоящій случай, вы должны знать, что въ восточныхъ школахъ мистическихъ изслдованій существуетъ правило, по которому ‘челы’ не могутъ имть общенія ни съ какимъ учителемъ, исключая своего собственнаго. Отъ этого м-ръ Дамодаръ, ‘чела’ махатмы Кутъ-Хуми, не могъ самъ обратиться къ моему учителю (Моріи). Г-жа Блаватская и я — ученики одного учителя, а потому она могла обратиться къ нему по этому поводу. Сдлавъ приготовленія къ своему ‘астральному’ путешествію, м-ръ Дамодаръ выслалъ м-ра Шанкара Синга изъ комнаты и заперъ дверь. Нсколько минутъ спустя онъ возвратился къ своему постителю, ожидавшему его на веранд. Затмъ они вмст отправились въ ту часть дома, гд я сидлъ, съ нсколькими индусами и однимъ европейцемъ, и передали мн, что произошло вслдствіе моего отказа вылчить мальчиковъ. М-ръ Дамодаръ разсказалъ, что его двойникъ былъ въ главной квартир (въ Мадрас) и говорилъ съ г-жей Блаватской, которая отказала въ своемъ посредничеств. Но въ то время, какъ онъ бесдовалъ съ г-жей Блаватской, они оба услыхали голосъ и узнали въ немъ голосъ моего учителя… Дамодаръ заявилъ мн, что если я возьму карандашъ и бумагу, то онъ продиктуетъ мн на память то, что сказалъ учитель. Я такъ и сдлалъ.
Ф. Майерсъ. Вы имете эту бумагу?
Олкоттъ. Да. Тогда, въ присутствіи всхъ, Шанкаръ Сингъ слъ и написалъ краткій разсказъ о случившемся, подтвержденный 12 подписями, въ томъ числ и моею.

* * *

Въ меморандум говорится, что повторивъ порученіе махатмы, полученное въ главной квартир, м-ръ Дамодаръ прибавилъ, что онъ просилъ г-жу Блаватскую подтвердить происшедшее, приславъ телеграмму съ повтореніемъ словъ махатмы, или ихъ сущности, или на его имя или на имя Шанкара Синга. На слдующее утро ожидаемая телеграмма была получена.

* * *

Майерсъ. Вы не знаете, видла ли Дамодара г-жа Блаватская?
Олкоттъ. Она говорила мн, что видла. Въ главной квартир живетъ М. Алексисъ Куломбъ, библіотекарь Общества. Во время означеннаго посщенія м-ра Дамодара, онъ былъ чмъ-то занятъ въ комнат, сосдней съ той, гд была г-жа Блаватская. Вдругъ онъ вошелъ въ комнату и спросилъ — гд м-ръ Дамодаръ? такъ какъ слышалъ его разговаривающимъ съ г-жей Блаватской.
Майерсъ. Отъ кого вы это слышали?
Олкоттъ. Отъ самого м-ра Куломба. Онъ сказалъ: ‘Я сейчасъ ясно слышалъ его голосъ’. Г-жа Блаватская отвтила: ‘Онъ былъ здсь’. М-ръ Куломбъ казался удивленнымъ: онъ подумалъ, что м-ръ Дамодаръ неожиданно возвратился, и его съ трудомъ можно было убдить, что того нтъ въ комнат съ г-жей Блаватской.
Вотъ телеграмма, полученная Д. К. М. и переданная полковнику Олкотту въ Марадабад въ 4.50, 10 ноября 1883 г.
‘Генри можетъ попробовать съ этими лицами parties[1] въ сильномъ месмерическомъ состояніи (mesmerised). Для облегченія страдающихъ втирать три раза въ день каяпутовое (cajaputi) масло. Карма не можетъ имть къ этому никакого отношенія’.
Показанія многихъ свидтелей подтверждаютъ передачу порученія м-ромъ Дамодаромъ и полученіе полковникомъ Олкоттомъ соотвтственной телеграммы отъ г-жи Блаватской.
Для того, чтобы доказать малую вроятность уговора между м-ромь Шанкаромъ Сингомъ и м-ромъ Дамодаромъ, полковникъ Олкоттъ показалъ:
‘Въ ‘Теософист’ за нсколько мсяцевъ до этого было напечатано, что я совершу эту и подобныя поздки по Индіи, и что особы, имющія больныхъ друзей, могутъ приводить ихъ ко мн въ извстные часы на другой день посл моего прізда. Задолго до моего прізда въ Марадабадъ Шанкаръ Сингъ писалъ мн, прося взяться за излченіе этихъ мальчиковъ и предлагая привезти ихъ ко мн въ Мадрасъ. Я отказался отъ этого, но сообщилъ ему, что онъ можетъ привезти ко мн мальчиковъ, когда я буду въ Марадабад во время моего объзда. Вслдствіе этого дозволенія онъ явился и такъ мн надодалъ, говоря: ‘Вы обязались это сдлать’.
Такимъ образомъ оказывается, что прежде, чмъ полковникъ Олкоттъ оставилъ главную квартиру, тамъ уже было извстно, что по прізд въ Марадабадъ къ нему явится Шанкаръ Сингъ и потребуетъ исполненія даннаго общанія.
Не исполнилъ же онъ своего общанія по слдующей причин: еще до своего путешествія онъ пытался излчивать посредствомъ магнетизма больныхъ въ Пун, куда собралось съ этой цлью до 200 больныхъ, но лченіе было безуспшно и вызвало протестъ теософовъ, находившихъ, что полковникъ Олкоттъ унижаетъ Общество, продолжая лчить, несмотря на неудачу.
Вмст съ этимъ Олкоттъ получилъ черезъ м-ра Дамодара письменное запрещеніе махатмы предпринимать какое-либо лченіе.
’19 октября.— Черезъ Д. К. М. пришло приказаніе отъ Чохановъ (Chohans, высшіе ду#хи) не лчить боле до дальнйшихъ приказаній’. (Дневникъ полковника Олкотта, 1883 г.)
Въ своемъ же показаніи полковникъ Олкоттъ не говоритъ объ этомъ ни слова и приписываетъ свое нежеланіе согласиться на просьбу Шанкара Синга тому, что онъ ‘уже въ предшествующемъ году сильно изнурилъ себя частыми магнетизаціями’.
Что причиной его отказа было боле полученное имъ приказаніе, чмъ выставленная имъ самимъ причина, подтверждается слдующимъ показаніемъ м-ра Броуна. (Нкоторые опыты въ Индіи, стр. 14, 15).
‘Полковникъ Олкоттъ… получилъ приказаніе отъ своего ‘Guru’ удержаться отъ лченія больныхъ впредь до дальнйшихъ приказаній и когда его просилъ объ этомъ въ Марадабад м-ръ Шанкаръ Сингъ относительно двоихъ сиротъ, то полковникъ принужденъ былъ отказать. Тогда въ дло вмшался Дамодаръ и сказалъ, что будетъ просить позволенія спеціально для этого случая.’
Дале Олкоттъ говоритъ въ своемъ отвт, что г-жа Блаваткая не знала, что путешественники находятся въ Марадабад, такъ какъ заране составленная программа часто измнялась. Но вотъ что говоритъ м-ръ Годжсонъ:
‘Нсколько времени спустя посл моего прізда въ Адіаръ, я воспользовался случаемъ, когда полковникъ Олкоттъ просматривалъ свой дневникъ, чтобы попросить его сообщить мн число его посщеній различныхъ городовъ во время его поздки въ 1883 г. Онъ отвчалъ мн, что я могу взять ихъ изъ программы поздки, заране напечатанной въ ‘Теософист’. На мое замчаніе, что изъ его показанія я заключаю, что предварительная программа была нарушена, онъ отвчалъ, что она дйствительно была нсколько измнена вслдствіе нахожденія имъ новыхъ, необозначенныхъ втвей Общества, и сталъ говорить мн числа по своему дневнику. Впослдствіи я сравнилъ ихъ съ заране напечатанной программой, и вс числа вполн совпали съ числами, данными мн полковникомъ Олкоттомъ изъ дневника.
Кром того нужно замтить, что въ напечатанной въ ‘Теософист’ программ было прибавлено слдующее примчаніе: ‘Программа эта будетъ насколько возможно точно исполнена. Всякое измненіе, вызванное непредвиднными случайностями, будетъ сообщено по телеграфу’. (Такимъ образомъ, въ случа нарушенія программы, м-ръ Дамодаръ имлъ приличный предлогъ зайти на телеграфъ и могъ послать г-ж Блаватской предупрежденіе, не вызывая никакого подозрнія). Но программа исполнялась въ точности, какъ сказано выше, и вс обстоятельства какъ нельзя лучше приспособлены для предварительнаго уговора.’
Несмотря на вс эти обстоятельства, ясно указывающія возможность предварительнаго соглашенія между Дамодаромъ и Блаватской, Олкоттъ говоритъ: ‘Все было противъ какого бы то ни было предварительнаго уговора’! Отсюда видно, какъ мало можно доврять всмъ его показаніямъ, и остается только удивляться — зачмъ это Годжсонъ, добросовстно и ясно доказывая полную недобросовстность Олкотта, не можетъ посадить его на законно принадлежащее ему мсто, т. е. въ компанію людей, помогавшихъ Блаватской производить ея удивительные феномены.
Нужно упомянуть еще тотъ фактъ, что когда полковникъ Олкоттъ ссылался на свидтельство м-ра Куломба, ему еще не было извстно, что Куломбъ обвиняется въ дланіи потайныхъ дверей и другихъ приготовленій для плутовскихъ продлокъ. Поздне, когда полковникъ Олкоттъ получилъ корректурные листы своего показанія, ему уже долженъ былъ быть извстенъ фактъ исключенія Куломба изъ Теософическаго Общества. Самъ Куломбъ заявилъ, что, по просьб г-жи Блаватской, онъ далъ полковнику ложное показаніе.
Второй случай ‘астральныхъ’ путешествій м-ра Дамодара полковникъ Олкотть описываетъ слдующимъ образомъ:
‘Ночью 17 ноября 1883 г.— слдовательно семь дней спустя посл перваго случая — я халъ изъ Мейрута въ Лагоръ. Въ вагон со мной были двое — м-ръ Дамодаръ и другой индусъ по имени Наренъ Свами Нэду, спавшіе въ различныхъ мстахъ вагона. Я самъ читалъ книгу при свт лампы. Время отъ времени Дамодаръ ворочался, показывая этимъ, что не спитъ подобно другому. Затмъ Дамодаръ подошелъ ко мн и спросилъ, который часъ. Я сказалъ, что осталось нсколько минутъ до шести. Онъ сказалъ: ‘я сейчасъ былъ въ главной квартир’—подразумвая свой двойникъ — ‘съ г-жею Блаватской случилась непріятность’. Я спросилъ, было ли это что-нибудь серьезное. Онъ отвчалъ, что не можетъ сказать, но онъ полагаетъ, что у нея нога запуталась въ коверъ, и она тяжело упала на правое колно… Тогда я вырвалъ изъ какой-то книги клочекъ бумаги и записалъ все это, затмъ подписалъ я самъ и другой индусъ’.
Въ записк значится слдующее:
‘Въ позд на станціи Нагуль S. P. и D. желзной дороги въ 5 ч. 55 м. 17/11/83 Д. К. М. сказалъ, что былъ сейчасъ (въ Sukshma Sarira) въ главной квартир. Е. П. Б. запуталась въ ковр и ушибла правое колно. Взяла портретъ K. H. изъ священнаго шкапа. Слышалъ, что она упоминала имена генерала и м-ссъ Морганъ. Думаетъ, что они тамъ. Не видлъ никого кром Е. П. Б, но чувствовалъ многихъ другихъ.’
‘Слдующая станція была Сахаранпуръ, гд была получасовая остановка для ужина. Я прямо пошелъ на телеграфъ и послалъ г-ж Блаватской телеграмму, сколько мн помнится въ слдующихъ выраженіяхъ: ‘Что случилось въ главной квартир около 6 часовъ? Отвтъ въ Лагоръ’.
Въ отвтъ г-жа Блаватская телеграфировала:
‘Чуть не сломала правую ногу, упавъ съ епископскаго кресла, сбивъ съ мста Куломба, напугавъ обоихъ Морганъ. Дамодаръ напугалъ насъ’.
Полковникъ Олкоттъ добавляетъ:
‘Присутствіе въ главной квартир генерала и мистриссъ Морганъ подтверждается этой телеграммой, а ране этого мы, путешественники, не знали о ихъ возвращеніи изъ Нильгири (Nilgiris).’
Къ этому замчанію, увидавъ показаніе полковника комиссіи въ корректур, г-жа Блаватская прибавила слдующее: ‘Они только-что пріхали изъ Nilgherry-Hills. Е. П. Блаватская.’
‘Въ этомъ случа свидтельство генерала и мистриссъ Морганъ является важнымъ доказательствомъ противъ какого-либо уговора г-жи Блаватской съ м-ромъ Дамодаромъ, такъ какъ оно доказываетъ: 1) что ихъ присутствіе въ главной квартир не могло быть извстно м-ру Дамодару, и 2) что случай съ г-жей Блаватской былъ дйствительно и случился въ названный часъ. Однако, я узналъ впослдствіи отъ генерала Морганъ и его супруги, что они были въ главной квартир уже недлю, что ихъ спеціально пригласило туда письмо махатмы, и что они не были личными свидтелями случившагося’.
Воть заключеніе м-ра Годжсона: ‘Въ виду того, что мы съ другой стороны знаемъ о г-ж Блаватской, я нахожу, что всякое чудо, въ которомъ она принимала участіе, кажется поддльнымъ, недобросовстность м-ра Дамодара видна изъ его показаній о священномъ шкап, вс эти чудесныя сообщенія никмъ не подтверждаются кром Дамодара и г-жи Блаватской, обстоятельства способствуютъ предварительному между ними уговору, и заключеніе, что вс эти ‘астральныя’ путешествія — одна сказка, кажется мн неопровержмымъ, а изъ этого заключенія вытекаетъ, что нельзя придавать значенія никакому другому показанію о мнимыхъ чудесахъ, въ которыхъ принималъ участіе м-ръ Дамодаръ. Полное значеніе этого заключенія будетъ видно дальше, когда я дойду до отчета о письмахъ махатмы, полученныхъ въ отсутствіе г-жи Блаватской’.
Вотъ еще доказательство недостоврности показаній полковника Олкотта:
Въ отвтъ на вопросъ м-ра Майерса по новоду ‘астральной’ формы махатмы, явившагося Олкотту въ Нью-Іорк, онъ показалъ:
‘Я никогда не видалъ живого индуса ране моего прибытія въ Лондонъ, по дорог въ Индію. До тхъ поръ я не состоялъ въ переписк ни съ однимъ изъ нихъ и не зналъ ни одного живого индуса, который могъ бы навстить меня въ Америк’.
Полковникъ Олкоттъ прибылъ въ Лондонъ по дорог въ Индію въ 1879 г. Теософическое Общество было основано въ 1875 г., и, задолго до этого, полковникъ Олкоттъ путешествовалъ съ индусами изъ Нью-Іорка въ Ливерпуль. Онъ познакомился съ ними и получилъ ихъ портреты, изъ которыхъ одинъ, какъ онъ самъ пишетъ въ одномъ виднномъ мною письм, вислъ у него на стн въ 1877 г. Въ теченіе 1877 и 1878 годовъ онъ написалъ много писемъ одному изъ этихъ индусовъ, м-ру М. Т., теософу, умершему нсколько лтъ тому назадъ, съ которымъ былъ въ большой дружб въ Бомбе.
Итакъ, оказывается, что полковникъ Олкоттъ былъ въ близкихъ отношеніяхъ съ индусомъ, съ которымъ познакомился во время перезда изъ Америки въ Англію, гораздо ране того, какъ постилъ Лондонъ по дорог въ Индію, и даже гораздо ране появленія ‘астральной фигуры’, о которой идетъ рчь. Сверхъ того Теософическое Общество въ Бомбе было основано М. Т. еще ране перевода главной квартиры изъ Америки въ Индію.
Когда полковнику Олкотту было указано несогласіе его показанія съ фактами, то онъ согласился, что зналъ М. Т. и другихъ индусовъ много раньше, объяснивъ свое ложное показаніе тмъ, что въ то время онъ былъ такъ поглощенъ появленіемъ ‘астральной формы’ махатмы, что временно позабылъ о своемъ знакомств съ М. Т. (!!)
При этомъ не слдуетъ забывать, что Олкоттъ могъ исправить свой разсказъ въ корректур, когда должна была бы ужь пройти странная забывчивость, нашедшая на него при вопрос м-ра Майерса.
‘Вслдствіе этого, замчаетъ м-ръ Годжсонъ, я не могу придавать показаніямъ полковника Олкотта никакой научной цнности’.
Такою же неточностью относительно явленій махатмъ страдаютъ показанія другого джентльмэна м-ра Могини М. Чаттерджи, но надо замтить, что онъ везд говоритъ, будто никогда не обращалъ большого вниманія на феномены.
Для объясненія противорчій, встрчающихся въ его показаніяхъ, м-ръ Могини ссылается на свое недостаточное знаніе англійскаго языка [2]. Такъ напримръ, въ случа перваго упомянутаго ‘астральнаго’ явленія, показаніе м-ра Могини заставило насъ предположить, что не только онъ, но и остальные свидтели узнали фигуру. Спрошенный, вс ли согласились, что это не можетъ быть настоящій человкъ, м-ръ Могини отвтилъ:
‘Конечно. Намъ показалось, что это явился оригиналъ портрета висвшаго въ комнат полковника Олкотта и считавшагося портретомъ одного изъ махатмъ’. На вопросъ члена комиссіи м-ра Стэка, могъ ли онъ различить черты, м-ръ Могини отвтилъ: ‘О, да, и костюмъ, тюрбанъ и все прочее’, но поздне, на вопросъ м-ра Гернея, узналъ ли бы онъ явленіе, если бы увидалъ одно лицо, онъ отвчалъ, что не знаетъ, что впечатлніе сходства съ оригиналомъ портрета въ комнат полковника Олкотта произвела на него вся фигура.
Однако, ни одинъ изъ спрошенныхъ свидтелей не узналъ чертъ лица, многіе даже не могли сказать, была ли фигура съ бородой или нтъ, исключая м-ра Гозаль, который ‘видлъ что-то въ род бороды, но не очень ясно’.
Точно также свидтели не согласны и съ другими пунктами, которые приводитъ м-ръ Могини. Напримръ м-ръ Могини говоритъ, что фигура ‘какъ будто растаяла’. М-ръ Гозаль говоритъ: ‘мн показалось, и многіе изъ присутствовавшихъ были того же мннія, что фигура зашла за дерево и вдругъ исчезла’ . Въ настоящее время м-ръ Могини объясняетъ, что, говоря ‘казалось какъ будто растаяла’, онъ просто подразумвалъ, что фигура исчезла. (Въ своемъ показаніи комиссіи м-ръ Могини сказалъ, что фигура исчезла, и когда м-ръ Майерсъ спросилъ, ‘какимъ способомъ она исчезла’?— Могини отвтилъ: ‘казалось какъ будто растаяла’. Другой свидтель описываетъ фигуру, какъ ходившую взадъ и впередъ подъ балкономъ на третьей террас, и предполагаетъ, что это не могло быть обыкновенное существо, потому что на этой террас множество колючихъ деревьевъ, длающихъ прогулку по ней затруднительной. Но осматривая старую главную квартиру въ Бомбе, я нашелъ, что и это описаніе не точно, и что всякому, даже переодтому въ широкое, разввающееся платье, легко можно ходить по всмъ террасамъ. И я достаточно удостоврился, что на террасахъ не было сдлано съ тхъ поръ никакихъ измненій.
Однимъ словомъ, посл моего осмотра мстности, я вполн убдился, что явленіе могло быть легко устроено переодтымъ м-ромъ Куломбомъ. Я видлъ м-ра Куломба, переодтаго махатмой, и дйствительно фигура могла казаться очень внушительной. Голова изъ папье-маше (съ плечами), похожая на голову индуса, съ бородой и т. д., надвалась на голову передставлявшаго махатму, со лба ея падала складками блая кисея[3] и, слегка раздвинувъ ея складки, переодтый могъ видть и говорить, если надо. Я не думаю, чтобъ кто-либо изъ свидтелей вышеупомянутыхъ случаевъ могъ узнать переодваніе, даже если бы фигура подходила еще ближе и освщеніе было лучше.
Во второмъ случа мн не удалось возстановить, на какомъ разстояніи являлась фигура, но въ первомъ, судя по мстности, она должна была находиться на разстояніи боле 40 ядровъ отъ свидтелей. Нельзя придавать значенія словамъ, будто ее узнали въ лицо, да притомъ еще по одному портрету, на такомъ разстояніи, даже при яркомъ лунномъ свт. Кром того, фигуру невозможно было хорошо разсмотрть вслдствіе растущихъ въ этомъ мст деревьевъ и кустовъ.
Третій случай, приведенный м-ромъ Могини, ‘астральнаго’ явленія въ Адіар отличается, если это возможно, еще меньшей цнностью въ смысл достоврности, чмъ два предшествовавшіе, въ особенности посл позднйшихъ сообщеній, сдланныхъ м-ромъ Могини.
Могини описываетъ этотъ случай слдующимъ образомъ: Онъ сидлъ съ Блаватской и Дамодаромъ въ Адіар въ гостиной, окна которой выходили на террасу, было около 11 часовъ вечера. Въ одномъ изъ угловъ комнаты вдругъ появилось какое-то блое облако, которое мало по малу превратилось въ человческую фигуру. Фигура начала ходить взадъ и впередъ передъ присутствовавшими и подходила такъ близко, что Могини казалось, что, протянувъ руку, онъ могъ бы дотронуться до нея. По портрету онъ призналъ въ фигур махатму Кутъ-Хуми. Черезъ нсколько времени, говоритъ Могини, я попросилъ махатму оставить мн какой-нибудь вещественный знакъ своего посщенія. Тогда онъ поднялъ руку, казалось, бросилъ намъ что-то и черезъ мгновеніе на насъ упалъ цлый дождь розъ, какихъ въ саду не было. Такъ какъ съ одной стороны балкона росли деревья, то, во избжаніе подозрній, что оно могло спуститься по дереву, мы попросили явленіе исчезнуть съ той стороны, гд нтъ выхода. Оно прошло мимо насъ до края балкона и мгновенно исчезло. Высота балкона отъ 15 до 20 ф. Подъ нимъ мсто открытое и въ то время тамъ находилось нсколько человкъ, кром того подъ балкономъ находится нсколько ступенекъ, и человкъ, спрыгнувшій сверху, непремнно переломалъ бы себ ноги.
Дамодаръ, спрошенный м-ромъ Годжсономъ, сказалъ, что фигура исчезла не у края балкона, а какъ разъ напротивъ и близко отъ двери въ Оккультическую комнату, которая выходитъ на балконъ. Въ то время, говоритъ м-ръ Годжсонъ, я предполагалъ, что разногласіе между этимъ показаніемъ и словами м-ра Могини можетъ происходить отъ желанія м-ра Дамодара убдить меня, что г-жа Блаватская не была знакома съ обстоятельствами дла.
М-ръ Могини, въ послдующемъ показаніи, которое онъ далъ въ наше первое свиданіе по возвращеніи моемъ изъ Индіи, описалъ мн, что фигура исчезла на мст очень близкомъ отъ указаннаго мн м-ромъ Дамодаромъ, но не на томъ самомъ, и я обязанъ сказать, что если бы оно было то же самое, то позднйшее показаніе м-ра Могини превратило бы его первое въ совершенно безсмысленное, но и такъ оба показанія м-ра Могини совершенно различны. Вмсто исчезновенія фигуры, какъ было сказано въ его первомъ показаніи, по одну сторону балкона и надъ лстницей, теперь она исчезаетъ въ мст, которое скоре можно описать, какъ переднюю часть балкона и внизу не было ступенекъ. Я не могу придавать никакой цны такимъ противорчивымъ показаніямъ, точно также, какъ, по-моему, дло нисколько не поправляется объясненіемъ, даннымъ м-ромъ Могини въ наше послднее свиданіе, что онъ не осматривалъ мста, чтобы убдиться, были ли внизу какія-нибудь ступени, и что ему только показалось, будто онъ видлъ, что подъ балкономъ были ступени. Въ первомъ показаніи м-ра Могини точка исчезновенія фигуры была опредлена одной стороной балкона, деревьями по другую сторону, краемъ балкона и ступенями. Позднйшее показаніе противорчитъ первому въ трехъ изъ этихъ четырехъ опредляющихъ условій.
Я долженъ сказать, что показаніе м-ра Могини, сдланное прежде чмъ здсь стало публично извстно что-либо объ обвиненіяхъ, возбужденныхъ Куломбами, вполн согласно, относительно движенія фигуры и ея исчезновенія, съ показаніемъ, сдланнымъ мн независимо (т. е., какъ я полагаю, не зная, что показалъ м-ръ Могини) г-жею Куломбъ, утверждавшей, что на этотъ разъ роль махатмы исполняла она. Мсто, гд она, по ея мннію, окончательно исчезла изъ вида, было по одну сторону балкона у края, ступени были какъ разъ внизу, а деревья вблизи другой стороны балкона. Она разсказала, что, переодвшись махатмой въ ванной комнат — теперь комната м-ра Дамодара (см. планъ) — она прошла черезъ шкапъ съ секретной двойной задней стороной въ Оккультическую комнату, а оттуда черезъ дверь на террасу, по которой, согнувшись и слдуя вдоль стны, пробралась до средняго окна въ гостиной, гд медленно выпрямилась во весь ростъ (болванъ, надтый на голову, увеличивалъ ея ростъ). Присутствующіе привтствовали ее почтительнымъ поклономъ. По ея словамъ, она запаслась цвтами, которые спрятала въ складкахъ кисеи, и, пройдя нсколько разъ взадъ и впередъ по террас, она наконецъ прошла на восточную сторону балкона, примыкавшую къ строившейся въ то время новой комнат, а оттуда, черезъ сверную часть террасы, назадъ въ ванную комнату. Она сообщила также, что сняла башмаки, чтобы двигаться неслышно, и что было такъ темно, что она ушибла себ ногу о гвоздь на террас, цвты, брошенные м-ру Могини, по ея словамъ, она получила отъ г-жи Уэлли (Wailli), портнихи, которая, затмъ ухала изъ Мадраса и живетъ въ Коломбо, на Цейлон. Я разспросилъ г-жу Уэлли въ Коломбо, и она припомнила, что въ 1884 г., получивъ много цвтовъ, она дала часть г-ж Куломбъ. Г-жа Куломбъ показала, что ночь была темная и,— на мой спеціальный вопросъ — что луны не было. Между тмъ м-ръ Могини сказалъ, что луна освщала балконъ. По справк съ календаремъ ночь была безлунная. М-ръ Могини объясняетъ теперь, что можетъ быть онъ принялъ ‘свтъ отъ лампы’ за лунный (!!).
Я самъ не очень увренъ, чтобы на балкон былъ ламповый свтъ, но здсь слдуетъ прибавить, что, во всякомъ случа, большая часть террасы должна была оставаться во мрак и что, хотя всякій, прочтя показаніе м-ра Могини, подумаетъ, что съ террасы не было другого выхода, какъ ‘спуститься по дереву или что-нибудь врод этого’, тмъ не мене были еще другіе пути, по которымъ обыкновенный переодтый смертный могъ оставить ее. Зрители сидли въ гостиной, противъ средняго окна, и взглядъ на планъ покажетъ, что извстная часть террасы съ обихъ сторонъ, восточной и западной, была совершенно скрыта отъ ихъ наблюденія. Съ террасы легко можно было уйти, не только спустившись по дереву, но и черезъ строившуюся комнату или поднявшись на крышу — не говоря уже о двери въ Оккультическую комнату и двойной стнк шкафа, или даже, въ виду отсутствія луны и того, что было 11 ч. вечера, спуститься по подставной лстниц съ балкона на землю…
Затмъ м-ръ Годжсонъ переходитъ къ остальнымъ показаніямъ о явленіяхъ махатмъ.
‘Мн остается сказать очень немного относительно другихъ явленій махатмъ, какъ въ ихъ обыкновенномъ вид, такъ и въ ‘астральномъ’. Ихъ легкое и вполн достаточное объясненіе во всхъ случаяхъ — переодтый помощникъ. Разсказы въ памфлет м-ра Броуна, о которыхъ онъ отказался сообщить мн дальнйшія подробности, не долго насъ задержатъ. Единственный разъ, когда, онъ увидалъ махатму Кутъ-Хуми при дневномъ свт, фигура была на разстояніи. М-ръ Броунъ говоритъ: ‘Утромъ 20-го онъ пришелъ ко мн въ палатку и сказалъ: ‘Теперь вы видите меня передъ собою въ тлесномъ вид, смотрите и убдитесь, что это я’, и оставилъ письмо съ инструкціями, и шелковый носовой платокъ, которые до сихъ поръ у меня’. Этотъ случай произошелъ, кажется, въ 2 часа дня, и вс причины м-ра Броуна предполагать, что это былъ Кутъ-Хуми, состоятъ, кажется, въ томъ, что данное имъ письмо было написано тмъ же почеркомъ, какъ вс письма ‘Кутъ-Хуми’, полученныя въ главной квартир ‘чудеснымъ’ способомъ.
Главныя лица, утверждающія по собственному опыту (кром г-жи Блаватской) о существованіи ‘Братства’ въ Тибет — мистеръ Дамодаръ и м-ръ Баваджи Дарбагири Наъ. Чего стоитъ свидтельство м-ра Дамодара, объ этомъ уже было достаточно говорено. Относительно м-ра Баваджи Д. Наа въ приложеніи I показано, что онъ самъ вмшался въ попытку нападенія г-жи Блаватской на письмо о ‘телеграмм Сассуна’, а въ примчаніи къ приложенію IV будетъ видно, что онъ далъ показанія,— которыя я не могу считать иначе, какъ завдомо ложными,— относительно священнаго шкапа. Кром того, онъ показалъ мн, что жилъ съ братьями только нсколько мсяцевъ изъ тхъ двухъ лтъ, которыя послдовали за оставленіемъ имъ въ 1878 мста частнаго секретаря у сборщика податей въ Курнульскомъ округ, хотя предварительно показалъ м-ру Синнетту (The Occult World, стр. 154, 155, четвертое издан.), что прожилъ съ Кутъ-Хуми десять лтъ. Дале онъ говоритъ, что только по прошествіи этихъ двухъ лтъ онъ присоединился въ Бомбе къ Теософическому Обществу и съ тхъ поръ постоянно находился въ главной квартир, исключая двухъ поздокъ на сверъ — одной въ Тибетъ и другой на окраины Тибета. Изъ этого показанія въ настоящее время ясно, что м-ръ Баваджи присоединился къ Теософическому Обществу въ Бомбе не позже 1881 года и пробылъ въ этомъ году нкоторое время въ главной квартир. Но, какъ кажется, его первое появленіе, какъ Баваджи Дарбагири Наа, произошло не ране конца 1882 г., и около этого времени онъ постилъ м-ра Синнетта. Когда, впослдствіи, онъ возвратился въ главную квартиру, теософы узнали въ немъ Гвалу К. Деба, бывшаго тамъ ране. Сообщеніе, сдланное г-жею Куломбъ въ ея памфлет[4] и повторенное затмъ мн самому, что м-ръ Бабаджи Д. Наъ есть то же самое лицо, которое было ране извстно въ главной квартир въ Бомбе подъ именемъ Гвала К. Дебъ, подтверждается показаніями м-ра А. О. Юма, м-ра Тукарама Татіа, м-ра Баль Ниладжи Питаля и м-ра Езекіеля, и это кажется мн единственнымъ объясненіемъ приведеннаго выше показанія м-ра Баваджи мн самому. М-ръ Баваджи конечно утверждаетъ, что никогда не носилъ имени Гвала К. Дебъ, но невозможно, чтобы вс свидтели могли принять за мистера Баваджи другую личность, такъ какъ онъ очень малъ ростомъ и голосъ его иметъ совершенно особый тэмбръ. Сверхъ того, онъ вообще, кажется, не прочь являться въ разныхъ видахъ, такъ какъ, даже въ послднее время, онъ представляетъ собой дв личности въ послднемъ оффиціальномъ годовомъ отчет Теософическаго Общества, т. е. является подъ двумя различными именами. На стр. 8 онъ является какъ делегатъ отъ Визіанаграмской втви подъ именемъ Баваджи Д. Наа и на стр. 131 приложенія А. къ отчету Теософическаго Общества — въ качеств одного изъ помощниковъ секретарей канцеляріи, подъ именемъ С. Кришнасвами. Оказывается, что Баваджи Дарбагири Наъ и С. Кришнасвами одно лицо, причемъ послднее имя — настоящее, согласно его собственному мн признанію. Я полагаю, всякій согласится, что простое заявленіе лица, дававшаго ложныя и противорчивыя показанія, недостаточно для доказательства того, что онъ ‘ученикъ (Chela) Кутъ-Хуми’, но зато трудно избжать заключенія, что если онъ, говоря словами м-ра Синнетта ‘что-либо другое, то конечно лже-свидтель, придуманный для поддержанія гигантскаго обмана, созданнаго г-жей Блаватской’. Я могу прибавить, что м-ръ Баваджи, если можно врить его разсказу объ его полной всякихъ перемнъ жизни, кажется совершенно одинокимъ и бездомнымъ и не иметъ ничего, кром главной квартиры и, по моему мннію, изъ благодарности за доброту къ нему г-жи Блаватской, съ радостью готовъ для нея обращаться съ истиной боле чмъ свободно. Рама Суриндро Гаргіа Дева,— изъ письма котораго къ г-ж Блаватской, свидтельствующаго объ его близости съ учителемъ (напечатано въ ‘Теософист’ въ декабр 1883), въ нашемъ первомъ отчет было приведено извлеченіе,— не можетъ считаться независимымъ свидтелемъ, въ виду того, что его собственное существованіе еще боле проблематично, чмъ существованіе махатмъ, такъ какъ его знаютъ только г-жа Блаватская, м-ръ Баваджи и м-ръ Дамодаръ. А м-ръ Мирза Мурадъ-Али-Бегъ, который въ своихъ заявленіяхъ (‘Теософистъ’, августъ 1881) ручается за него, приблизительно такъ же, какъ г-жа Блаватская и м-ръ Дамодаръ ручались за существованіе и могущество махатмъ, по словамъ разныхъ теософовъ ни мало не заслуживаетъ доврія и, кром того, выказываетъ очевидные признаки сумасшествія. Про него говорятъ, что онъ занимался черной магіей (!), прежде чмъ вступить въ Теософическое Общество, изъ котораго давно вышелъ и сдлался католикомъ, а теперь онъ уже мусульманинъ. Такимъ образомъ я долженъ сказать, что вс главныя доказательства существованія махатмъ оказались — ничмъ.

Падающія, являющіяся (precipitated) письма.

Прежде всего я обращу вниманіе,— говоритъ Годжсонъ,— на показаніе, данное м-ромъ Дамодаромъ и м-ромъ П. Сриневасомъ Рао, что феномены чудеснаго шкапа происходили и посл того, какъ г-жа Блаватская оставила Мадрасъ, и слдовательно посл того, какъ пустота въ стн была задлана, согласно показанію самого м-ра Куломба.
Въ отвтъ на мои разспросы м-ръ Дамодаръ и м-ръ П. Сриневасъ Рао согласились, что единственные примры этихъ чудесъ были два, приведенные въ приложеніи XI.
Вотъ въ чемъ состояли эти чудеса: 4 марта 1884 г., когда Блаватская и Олкоттъ были въ Европ, Сриневасъ Рао, находясь вслдствіе домашнихъ обстоятельствъ въ очень угнетенномъ настроеніи духа, пришелъ въ Адіаръ и попросилъ Дамодара показать ему шкапъ, не упоминая при этомъ о своемъ настроеніи. Дамодаръ отворилъ шкапъ, но черезъ нсколько секундъ объявилъ, что онъ получилъ приказаніе закрыть его, что и было тотчасъ исполнено. Однако вскор Дамодаръ снова открылъ шкапъ, и Сриневасъ Рао нашелъ въ немъ письмо къ себ Кутъ-Хуми, въ которомъ махатма утшалъ его и совтовалъ успокоиться духомъ. Второй случай былъ съ Харисити Рунсинги. Однажды онъ, съ позволенія Дамодара, положилъ въ шкапъ письмо къ махатм, касавшееся его домашнихъ обстоятельствъ. На слдующій день письмо было найдено нераспечатаннымъ и по открытіи въ немъ оказался отвтъ Кутъ-Хуми, написанный обычнымъ синимъ карандашемъ.
Читатель замтитъ, что во второмъ случа, когда въ шкапъ было положено письмо, требовавшее спеціальнаго отвта, то до появленія отвта прошло довольно много времени. Въ первомъ случа не было положено никакого письма, не требовалось никакихъ спеціальныхъ справокъ и письмо въ шкап явилось безъ остановки. Для читателя будетъ ясно, какую роль могъ играть при этомъ м-ръ Дамодаръ и то, что для этого именно феномена не было надобности въ томъ, чтобы задняя сторона шкапа открывалась.
Извстно, что когда г-жа Блаватская была въ Мадрас, въ шкап находились мгновенные отвты на мысленные вопросы, что конверты писемъ съ вопросами возвращались нетронутыми, а когда ихъ вскрывали, внутри находились отвты, написанные почеркомъ махатмы. Посл многихъ разспросовъ я убдился, что во всхъ случаяхъ, о которыхъ я слышалъ, мысленные вопросы могли быть угаданы г-жею Блаватской, конечно, вопросы по большей части касались того, будетъ ли спрашивавшій имть успхъ въ своемъ желаніи сдлаться ученикомъ махатмы, и отвты часто были неопредленнаго и пророческаго характера. Во многихъ случаяхъ конвертъ съ вопросомъ, положенный въ шкапъ, былъ заране присланъ для этого въ главную квартиру, такъ что его легко было вскрыть прежде даже, чмъ положить въ шкапъ. Тамъ, гд вопросъ задавался съ особой тщательностью, тамъ — или не давалось спеціальнаго отвта, или отвтъ откладывался. М-ръ Езекіель, теософъ изъ Пуны, описалъ мн подробности полученнаго имъ отъ махатмы сообщенія въ отвтъ на его особый вопросъ. Эти подробности вполн согласны съ моимъ предположеніемъ относительно г-жи Блаватской, но м-ръ Езекіель не желаетъ, чтобы он были напечатаны, однако онъ далъ мн позволеніе подтвердить полную справедливость нижеслдующаго мста въ памфлет г-жи Куломбъ (стр. 73):
‘Есть другой феноменъ, о которомъ я могу упомянуть, такъ какъ онъ произошелъ въ присутствіи м-ра Езекіель, о которомъ я буду говорить поздне. Во время годовщины, въ числ многихъ делегатовъ, явившихся по этому случаю, находился и упомянутый джентльмэнъ. Онъ былъ въ числ другихъ въ комнат г-жи Блаватской, когда съ потолка упало письмо. М-ръ Езекіель естественно предположилъ, что оно могло быть нарочно заране туда засунуто, и объявилъ это, подъ величайшимъ секретомъ, многимъ изъ членовъ Общества. Тмъ не мене это дошло до ушей г-жи Блаватской, и она сейчасъ же велла моему мужу снять спираль, по которой проходила веревочка, и замазать отверстія краской, такъ чтобы уничтожить вс слды, когда это было сдлано, она позвала нкоторыхъ, чтобы показать, какъ смшно было обвиненіе’.
Слдующее письмо упало съ потолка въ гостиной г-жи Блаватской и, по всей вроятности, было устроено такъ же, какъ и ‘чудесное’ письмо, приготовленное для меня Куломбами, которое было описано въ апрльскомъ номер Журнала въ моемъ нижеслдующемъ письм изъ Индіи:

Мадрасъ, 9 января 1885 г.

Сегодня утромъ я пригласилъ къ себ Куломбовъ, живущихъ въ дом м-ра Дайера въ С-тъ Томе. До прибытія г-жи Куломбъ, я короткое время разговаривалъ съ м-ромъ Куломбъ. Во время послдующаго разговора я замтилъ, что еще не имю удовлетворительной теоріи относительно падающихъ съ потолка писемъ. Въ эту минуту появилось что-то блое, коснулось моихъ волосъ и упало на полъ. Это было письмо. Я его поднялъ. Оно было адресовано на мое имя. Г-нъ и г-жа Куломбъ сидли недалеко отъ меня, напротивъ. Я не замтилъ съ ихъ стороны ни малйшаго движенія, которое могло бы относиться къ появленію письма. Разсматривая потолокъ со своего мста, я не замтилъ никакой трещины, потолокъ казался цлымъ. Развернувъ письмо, я убдился, что оно иметъ отношеніе къ нашему разговору. Вотъ оно буквально:
‘Такъ какъ сегодня существующія причины предсказываютъ намъ завтрашніе результаты, то бутонъ предсказываетъ намъ заране вполн распустившуюся розу на завтра, глядя на роскошное хлбное поле, въ которое саранча положила свои яйца, мы можемъ предвидть, что этотъ хлбъ никогда не поступитъ въ амбары, видя чахоточнаго отца и золотушную мать, можно заране предсказать болзненное дитя. Вс эти причины, вызвавшія вс эти результаты, суть въ свою очередь результаты другихъ причинъ, и такъ до безконечности, и такъ какъ ничто въ природ не теряется, но остается запечатлннымъ въ аказа, то точное познаваніе умющаго видть, начинающаго отъ источника, всегда неуклонно достигаетъ результата’.

‘Новый Адептъ Колумбусъ’.

Затмъ м-ръ Куломбъ объяснилъ происхожденіе этого письма.
‘Толстая балка поддерживала потолокъ, а на ней, подъ прямымъ угломъ, лежалъ цлый рядъ меньшихъ балокъ съ пустыми пространствами между ними. Эти пространства были наполнены кусками дерева, залитыми цементомъ. Часть этого цемента была выскоблена около большой балки и между двумя малыми, такъ что письмо могло быть вложено и лежать вплоть къ большой балк. Вокругъ письма была два раза обернута нитка подъ цвтъ потолка. Одинъ конецъ былъ свободно обернутъ около письма, а другой въ рук человка, вн комнаты. Отъ письма нитка была проведена по потолку и затмъ вверхъ изъ комнаты. Я сидлъ подъ главной балкой. Разговоръ былъ нарочно направленъ на данный сюжетъ и, по данному сигналу (зовъ собаки), помощникъ на веранд потянулъ нитку, и письмо упало. Помощникъ притянулъ къ себ всю нитку и затмъ скрылся. Щель для письма можетъ быть затерта въ нсколько мгновеній простой пылью, такъ что на потолк не останется никакихъ слдовъ приспособленія’.
Потолокъ въ гостиной г-жи Блаватской былъ устроенъ точно такъ же, а потому годился для устройства подобныхъ феноменовъ. Кром письма, полученнаго м-ромъ Езекіель, письмо, о которомъ упоминается въ приложеніи V, также упало въ этой комнат. Я осмотрлъ балку и замтилъ щель, очень удобную для феноменовъ съ письмами, когда я оставилъ Мадрасъ, отверстіе еще существовало’.
Затмъ Годжсонъ заявляетъ, что вс конверты, имвшіе отношеніе къ феноменамъ съ письмами, виднные имъ у теософовъ, носили несомннные признаки того, что они вскрывались и потомъ подклеивались и подпечатывались.
Посл отъзда Блаватской въ Европу, сообщенія махатмъ — за двумя помянутыми исключеніями — находились не въ шкапу (schrine), а въ другихъ мстахъ, по большей части въ контор, и во всхъ случаяхъ появленіе этихъ писемъ легко могло быть дломъ рукъ Дамодара.
Во время своего пребыванія въ Бомбе, Годжсонъ тщательно осмотрлъ мста, гд главнымъ образомъ происходили чудеса съ письмами — комнату и чердакъ, входъ въ который черезъ трапъ въ потолк бывшей спальни Блаватской — и нашелъ, что описаніе, сдланное Куломбомъ, вполн точно и обстоятельно.

Примчанія.

1 Не для того, чтобы прикрыть непредвиднное недоразумніе? Слово ‘boys’ (мальчики) было бы короче и естественне.
2 Употребленіе слова ‘лицами’ (parties) кажется мн подозрительнымъ, замчаетъ м-ръ Годжсонъ. Къ чему это общее и довольно странное слово, какъ
3 Могини знаетъ англійскій языкъ превосходно, какъ утверждаютъ и знакомые мн англичане, и я самъ быль свидтелемъ его льющагося ркою краснорчія на ‘конферансахъ’. Вс. С.
4 Сравн. заявленіе Бабулы родственницамъ Е. П. Блаватской относительно того, что махатмы — ‘кисейные’. Вс. С.
5 ‘Some Account of my Intercourse with Madame Blavatsky’, стр. 48—50.

XIV.

Разобравъ, дале, еще нсколько случаевъ ‘падающихъ писемъ’, гд можно предположить, легче всего, обманъ,— Годжсонъ переходитъ въ своемъ отчет къ феноменамъ, описаннымъ Синнеттомъ въ его книг ‘The Occult World’.
Первый описанный м-ромъ Синнеттомъ случай былъ случай съ письмомъ, написаннымъ имъ махатм Кутъ-Хуми. ‘Окончивъ письмо,— говоритъ Синнеттъ,— я положилъ его въ конвертъ и отнесъ къ г-ж Блаватской, сидвшей въ гостиной съ моей женой. Я сказалъ: ‘Можете ли вы сдлать, чтобы его взяли и доставили мн отвтъ?’ Она положила письмо въ карманъ и встала, чтобы идти къ себ въ комнату. Вс окна по обыкновенію были открыты. Когда она вышла, я подошелъ къ двери гостиной. Она не больше какъ на мгновеніе уходила у меня съ глазъ и вдругъ вскричала: ‘О! онъ взялъ его отъ меня!’ Я скоре преувеличу, если скажу, что не видлъ ее десять секундъ. Произнеся это, она возвратилась въ гостиную, и мы вс вмст прошли въ мою контору, въ задней части моего дома. Я занялся моимъ дломъ, а она просто лежала на соф у меня на глазахъ. Она пробыла такъ отъ 5 до 10 минутъ, когда вдругъ, поднявъ голову съ подушки и указывая на нее, она сказала: ‘вотъ ваше письмо’. Я долженъ замтить, что за мгновеніе до этого я ясно слышалъ странный шелестъ въ воздух. Я полагаю, что никогда не слыхалъ подобнаго звука, и г-жа Блаватская спрашивала меня потомъ, слышалъ ли я его. Письмо лежало на подушк, имя, написанное мною на конверт, было зачеркнуто и надъ нимъ написано мое собственное. Конвертъ былъ не распечатанъ и совершенно въ томъ же вид, какъ я отдалъ его г-ж Блаватской, исключая упомянутой помарки. Я раскрылъ конвертъ и нашелъ отвтъ на мой вопросъ махатм’.
Изъ этого, даннаго намъ, сообщенія слдуетъ, что г-жа Блаватская и десяти секундъ не была вн наблюденія м-ра Синнетта, но въ сообщеніи, помщенномъ въ ‘Occult World’, говорится уже о тридцати секундахъ въ первомъ случа и кром того, что въ собственной комнат м-ра Синнетта г-жа Блаватская не была у него на глазахъ одну или дв минуты. Посл этого я не могу быть увренъ, что г-жа Блаватская не пробыла у себя въ комнат гораздо боле 30 секундъ, а также, что она не уходила въ какую-нибудь другую комнату во время короткаго интервала въ ‘нсколько минутъ’, посвященнаго м-ромъ Синнеттомъ на разговоръ съ женой въ сосдней комнат. Даже не считая этой неувренности, я не могу придавать ни малйшаго значенія этому случаю, посл того какъ при вторичной попытк мн удалось, въ условіяхъ, описанныхъ м-ромъ Синнеттомъ, въ теченіе одной минуты вскрыть обыкновенный конвертъ, прочитать письмо и написать отвтъ такой же длины, какъ описанные, и затмъ снова закрыть конвертъ, такъ что не осталось слдовъ, что его открывали, и мн кажется, что для г-жи Блаватской, благодаря вроятно большой ловкости и практик, было достаточно для этого 30 секундъ. Я не предполагаю, чтобы м-ръ Синнеттъ продолжалъ утверждать, что слышанный имъ шелестъ не могъ быть устроенъ находившимися въ распоряженіи г-жи Блаватской средствами.
Слдующій случай, описываемый м-ромъ Синнеттомъ, произошелъ въ Кроу Нест и описанъ въ его сообщеніи.
‘Я ожидалъ письма отъ Кутъ-Хуми, но, прибывъ въ Бомбей, не нашелъ его въ главной квартир. Я писалъ, прося отвта на многіе вопросы. Я пріхалъ поздно ночью и на слдующее утро ходилъ по веранд, разговаривая съ г-жею Блаватской. Мы зашли въ узкую комнату съ большимъ столомъ по средин, въ которой я ночевалъ. Разговаривая, я слъ и она также, на довольно большомъ отъ меня разстояніи. Я сказалъ: ‘Почему это мн нтъ отвта?’ Она отвчала: ‘Можетъ быть онъ хочетъ прислать его прямо вамъ. Постарайтесь употребить въ дло вашу силу воли и обратитесь къ нему. Просите прислать вамъ отвтъ’. Я возразилъ: ‘Нтъ, я подожду, онъ рано или поздно наврно отвтитъ’. Въ эту минуту передо мной на столъ упалъ конвертъ. Это былъ большой конвертъ съ 30 страницами письма. Пакетъ сталъ видимъ только невысоко надъ столомъ, не боле двухъ футовъ, хотя я не придаю большого значенія точности этого разстоянія. Въ комнат было очень свтло.
М-ръ Герней (членъ комиссіи). Знала ли г-жа Блаватская ране этого разговора съ вами, что вы писали и ждали отвта?
М-ръ Синнеттъ. Конечно, но я придаю главное значеніе тому, что это случилось при яркомъ свт, въ комнат, гд я спалъ предъидущую ночь и гд пробылъ все утро, входя и выходя не надолго. Все произошло вполн на моихъ глазахъ. Г-жа Блаватская не могла бросить письма своими руками. Вс обстоятельства несовмстны съ такимъ предположеніемъ. Я въ это время не писалъ, а разговаривалъ съ нею, и самая мысль, чтобы она могла бросить письмо — нелпа. (См. ‘The Occult World’, стр. 120).
Не мшаетъ обратить вниманіе, что замчаніе г-жи Блаватской, чтобы м-ръ Синнеттъ ‘употребилъ свою силу воли’, въ случа его отказа, какъ это и случилось, было разсчитано на то, чтобы сдлать феноменъ еще поразительне, надо также сказать, что м-ромъ Синнеттомъ не было произведено никакого осмотра ни потолка комнаты, ни пола чердака надъ нею. По словамъ м-ра Куломба, пакетъ былъ положенъ въ трапъ въ потолк еще съ вечера наканун, но вслдствіе поздняго прізда м-ра Синнетта феноменъ отложили до слдующаго утра. Комната, гд упало письмо, уже описана ране и случай не требуетъ дальнйшихъ поясненій.
Третій случай былъ съ запечатаннымъ конвертомъ и видимо считается м-ромъ Синнеттомъ, въ его сообщеніи комиссіи, ‘совершенно полнымъ’. (См. ‘The Occult World’, стр. 95—96). Этотъ конвертъ, заключавшій письмо отъ братьевъ и, по предварительномъ заклеиваніи и запечатаніи, данный м-ромъ Синнеттомъ г-ж Блаватской, находился у нея нсколько часовъ, а когда былъ возвращенъ м-ру Синнетту, то онъ нашелъ его ‘совершенно нетронутымъ, совершенно въ томъ же вид, въ какомъ онъ отдалъ его’. Вскрывъ конвертъ, м-ръ Синнеттъ нашелъ въ немъ не только свое письмо, но и отвтъ Кутъ-Хуми. М-ръ Синнеттъ показывалъ мн этотъ конвертъ, и не могу сказать, чтобы онъ показался мн совершенно нетронутымъ, напротивъ, судя по длин четвертинокъ конверта, припечатанныхъ лишь съ нижней стороны, письмо можно было вынуть и вложить совершенно свободно, а если притомъ клей былъ такъ или иначе расклеенъ, то это становилось еще легче.
Послдній, описанный м-ромъ Синнеттомъ, случай, касается моментальнаго переноса изъ Бомбея въ Аллахабадъ куска гипса. Вотъ вкратц описаніе этого случая. Полковникъ Олкоттъ, въ сопровожденіи м-ра Бавани Рао, халъ изъ Бомбея въ Калькутту и по дорог остановился въ Аллахабад у м-ра Синнетта. Однажды вечеромъ, возвратясь домой, въ числ многихъ полученныхъ телеграммъ м-ръ Синнеттъ нашелъ одну отъ махатмы М., въ которой говорилось, чтобы онъ искалъ у себя въ комнат кусокъ гипсоваго барельефа, который М. только-что мгновенно перенесъ изъ Бомбея. М-ръ Синнеттъ нашелъ этотъ кусокъ въ ящик своего письменнаго стола. Документъ, подписанный въ Бомбе, показываетъ, что около этого времени, какъ м-ръ Синнеггъ нашелъ этотъ кусокъ, многими лицами, сидвшими на веранд, рядомъ съ кабинетомъ г-жи Блаватской былъ услышанъ громкій стукъ чего-то падающаго и разбивающагося. Оказалось, что со стны упалъ гипсовый медальонъ. Когда подобрали осколки, оказалось, что недостаетъ одного куска. Вскор посл этого г-жа Блаватская ушла къ себ въ комнату и затворила дверь. Черезъ минуту она позвала м-ра Тукарама Татіа и показала ему бумагу, написанную почеркомъ махатмы М., гд говорилось, что онъ перенесъ недостающій кусокъ въ Аллахабадъ. Черезъ нсколько дней обломки были посланы м-ру Синнетту, и его кусокъ ‘совершенно пришелся’. Конечно слабый пунктъ этого случая тотъ, что нтъ доказательствъ, чтобы кусокъ, полученный м-ромъ Синнеттъ, былъ въ Бомбе въ то время, когда разбился медальонъ, кром словъ г-жи Блаватской, ‘которая удостоврила, разспросивъ прислугу, что вс украшенія были вычищены два дня тому назадъ и тогда медальонъ былъ цлъ’.
Что надо было сдлать, въ случа, если тотъ феноменъ — обманъ? Предположимъ что г-жа Блаватская, начавъ отламывать отъ медальона уголъ, сломала его весь на куски. Посл нкотораго затрудненія м-ръ Куломбъ собралъ эти куски вмст, кром одного, и прикрпилъ ихъ къ картону, который повсилъ на стну, прикрпивъ веревку такимъ образомъ, чтобы его можно было всегда сдернуть, потянувъ за эту веревку. М-ръ Куломбъ, узжая с женой въ Пуну, показалъ Бабул, что надо сдлать. (М-ръ Куломбъ утверждаетъ, что это такъ было). Кусокъ гипса данъ или посланъ какому-нибудь сообщнику, чтобы положить въ столъ м-ру Синнетту вмст съ запиской, написанной почеркомъ ‘махатмы М.’, чтобы положить на столъ, часъ выбранъ 7 ч. дня 11 марта, по Бомбейскому времени, и въ назначенное время Бабула дергаетъ за веревку, медальонъ со стукомъ падаетъ, и свидтели слышатъ трескъ и подбираютъ осколки. Г-жа Блаватская идетъ къ себ въ комнату и пишетъ записку махатмы. Между тмъ сообщнику удалось превратить записку въ телеграмму, на телеграфномъ бланк. Тому же сообщнику могли быть даны дв записки Кутъ-Хуми, полученныя м-ромъ Синнеттъ въ то время, какъ м-ръ Бавани Рао былъ въ Аллахабад. Въ тхъ мстахъ первой записки, которыя м-ръ Синнеттъ приводитъ въ ‘Occult World,’ нтъ ничего, что нельзя было бы написать заране, а вторая, судя по сообщенію м-ра Синнетта о ея содержаніи, тоже могла быть заране внушена имъ самимъ. Въ ней, по словамъ м-ра Синнетта, просто говорится, ‘что то, что я задумалъ, невозможно и что онъ (Кутъ-Хуми) напишетъ мн боле подробно черезъ Бомбей. Это замчательно похоже на тотъ еn cas, который г-жа Блаватская приготовила для генерала Моргана (Адіарское блюдечко) и который, такъ какъ генералъ ничего не спросилъ, остался у Куломбовъ. Еслибы мн на мои объясненія возразили, что единственнымъ сообщникомъ можетъ быть самъ м-ръ Бавани Рао, я отвчу, что не считаю этого возраженія за важное. Я уже указалъ достаточно поводовъ врить тому, что г-жа Блаватская имла настолько вліянія на двухъ молодыхъ образованныхъ туземцевъ, чтобы заставить ихъ помогать ея обманамъ, и изъ того, что я знаю о м-р Бавани Рао, или какъ его вс зовутъ Бавани Шанкар, я не вижу почему бы ему не быть третьимъ ея пособникомъ. (См. приложеніе IX).
Теперь перехожу къ остальнымъ феноменамъ, описываемымъ м-ромъ Синнеттомъ въ ‘Occult World’. Прежде всего обратимся къ ‘ударамъ’ и ‘астральному звону’, въ которыхъ м-ръ Синнеттъ видитъ важныя подтвержденія феноменовъ. Я приведу здсь мсто изъ ‘The Occult World’, стр. 35:
‘Опираясь на такую сильную поддержку, какъ врность основныхъ теорій новйшей физики, нельзя дйствовать иначе, какъ путемъ научныхъ изслдованій. Я старался тщательно исключить не только вроятность, но даже возможность плутовства, а гд это было невозможно, результаты тхъ опытовъ не входятъ въ общую сумму моихъ заключеній’.
Однако, судя по тому, что я знаю о способ дйствій м-ра Синнетта, я прихожу къ тому мннію, что его путь изслдованій не можетъ быть никакъ названъ ‘научнымъ’, и что, по всей вроятности, тотъ же недостатокъ необходимыхъ предосторожностей характеризуетъ его соблюденіе ‘образцовыхъ условій’ въ тхъ примрахъ, которые я не могъ лично проврить, какъ въ тхъ, гд я имлъ случай ихъ проврить. Такъ напр., я не принималъ участія въ образованіи цпи рукъ, какъ м-ръ Синнеттъ описываетъ на стр. 33, но я не могу придавать никакого значенія его показаніямъ объ этомъ и подобныхъ случаяхъ, посл того, какъ проврилъ другіе случаи, о которыхъ онъ говоритъ съ такой же, если не большей, увренностью. Удары, происходящіе, когда г-жа Блаватская кладетъ руки на голову паціента, я хотя и проврялъ, но не могу ничего сказать, такъ какъ г-жа Блаватская сидла за мною, и я не могъ наблюдать за ея пальцами. Она не предупредила меня, что хочетъ длать и я предполагалъ, что она желаетъ меня ‘месмеризировать’, такъ называемые ‘толчки’, которые я чувствовалъ, произвели на меня впечатлніе простого выраженія нетерпнія со стороны г-жи Блаватской. Когда же мое вниманіе было обращено на эти толчки, то я совсмъ не нашелъ, чтобы они были похожи на толчки отъ разряженія электричества, какъ говоритъ м-ръ Синнеттъ. Рзкое чувство дрожи совершенно отсутствовало. Къ сожалнію, я не могу легко щелкать суставами пальцевъ, я могу только слабо щелкать суставами большихъ пальцевъ, но когда я ударилъ себя такъ по голов, то ‘характеръ’ удара былъ такой же, какъ и отъ ударовъ, полученныхъ отъ ловкихъ рукъ г-жи Блаватской. Я однако не думаю представлять этого объясненія, удовлетворяющаго меня, за врное объясненіе опытовъ м-ра Синнетта. Правда, м-ръ Синнеттъ считаетъ это предположеніе ‘идіотствомъ’ (‘O. W.’ стр. 33), но тамъ дло идетъ о предположеніи, что письмо, описанное имъ, какъ ‘матеріализованное или возстановленное въ воздух’, есть результатъ скрытаго аппарата. Предположеніе это онъ считаетъ ‘глупымъ до смшного’ (стр. 120), несмотря на то, что феноменъ случился въ главной квартир Теософическаго Общества, что въ потолк было множество отверстій, и что на чердак наверху могли быть устроены всевозможныя приспособленія. М-ръ Синнеттъ съ негодованіемъ отвергаетъ предположеніе, чтобы г-жа Блаватская могла производить ‘удары’ или ‘звонъ’ при помощи какой-нибудь скрытой на ней машинки, но я не могу не предположить, чтобы послдніе звуки не были производимы чмъ-либо въ этомъ род. Г-жа Куломбъ утверждаетъ, что ихъ происхожденіе именно таково, при помощи машинки, какія бываютъ въ часахъ съ репетиціей. Она показала мн платья, на которыхъ, съ правой стороны, немного ниже таліи, было пятно, какъ отъ ржавчины, по ея словамъ происходившее отъ тренія этой машинки.[1] Она говорила также, что часто Бабула относилъ машинку на крышу или куда-нибудь въ другія комнаты и даже помщалъ ее вн дома, что же касается тхъ случаевъ, когда ее брала сама г-жа Блаватская, то для приведенія ея въ дйствіе было достаточно легкаго нажатія рукою, совершенно незамтнаго для окружающихъ. Мн кажется, что ‘астральные звоны’ вполн могутъ этимъ объясняться, и я долженъ напомнить читателю важное обстоятельство, которое м-ръ Синнеттъ просмотрлъ, а именно — большую неопредленность всякой локализаціи звуковъ, которыхъ родъ и происхожденіе неизвстны, особенно чистыхъ звуковъ, какими онъ описываетъ ‘астральные звоны’, и большую легкость внушенія, при помощи всякаго пустого указанія, ложнаго представленія о мст происхожденія звука. Дале мы можемъ предположить, не вдаваясь въ большую крайность, что у г-жи Блаватской могла быть не одна машинка, такъ что звуки могли раздаваться въ одно время въ разныхъ мстахъ. Однако, судя по аргументамъ м-ра Синнетта (стр. 41), ему не приходило въ голову, чтобы, имя одну машинку, г-жа Блаватская могла имть ихъ дв.
‘Веденный немного лучше, этотъ случай могъ бы быть образцовымъ’ (стр. 43, ‘Occult World’) — для извстнаго класса читателей это приводится, не ‘какъ доказательство, а какъ случай’ и съ этой точки зрнія стоитъ краткаго обсужденія. М-ссъ Синнеттъ ‘отправилась однажды посл полудня съ г-жей Блаватской на вершину сосдняго холма, въ сопровожденіи одного знакомаго’. Придя туда, г-жа Блаватская спрашиваетъ м-ссъ Синнеттъ ‘ея задушевное желаніе’. Такъ какъ переписка м-ра Синнетта съ ‘Кутъ-Хуми’ началась повидимому около этого времени[2], то было весьма вроятно, что м-ссъ Синнеттъ интересовалась мыслью получать сообщенія отъ ‘адептовъ’, и можно было предполагать, какъ это и случилось, что она попроситъ о ‘записк отъ братьевъ’. Сверхъ того, г-жа Блаватская повидимому не гарантировала исполненія ‘сердечнаго’ желанія, прежде чмъ узнаетъ, въ чемъ оно заключается, точно также не гарантировала она и исполненія желанія м-ссъ Синнеттъ, чтобы письмо ‘прилетло и упало ей на колни’ и это желаніе не исполнилось. ‘Послдовалъ разговоръ, будетъ ли этотъ способъ наилучшимъ, и единогласно было ршено, что лучше пусть записка окажется на извстномъ дерев’. М-ръ Синнеттъ не придаетъ никакого значенія обстоятельству, что бумага, сложенная г-жею Блаватской, и розовая записка, полученная м-ссъ Синнеттъ, могли быть одно и то же, точно также, какъ человкъ, знающій, что значитъ искать въ кустахъ, нисколько не удивится, что м-ссъ Синнеттъ не сразу замтила ‘маленькую розовую записку’, которая ‘висла прямо передъ ея лицомъ’. Записка была ‘защемлена въ переломленный сучекъ видимо свже-сломанный, потому что онъ былъ еще совершенно свжъ и зеленъ, и листья нисколько не завяли, что неминуемо случилось бы, еслибы онъ былъ сломанъ заране’. Это ‘заране’ довольно неопредленно.
Этотъ случай очень поучителенъ. Знакомый, сопровождавшій г-жу Блаватскую и мистриссъ Синнеттъ, былъ полковникъ Олкоттъ, который, согласно его дневнику, видлъ наканун ‘въ полевой бинокль, человка въ бломъ’, длавшаго ему знаки. ‘Человкъ въ бломъ’ можетъ объяснить путешествіе на холмъ, онъ можетъ также служить объясненіемъ розовой записочки на дерев. Мы не можемъ никакъ узнать, сколькими изъ приготовленій г-жи Блаватской ей не удалось воспользоваться, вслдствіе ихъ неудачности, но данный случай ясно представляетъ во всякомъ случа частичную неудачу, или, если хотите, неполную удачу. Еслибы м-ссъ Синнеттъ дала другой отвтъ на ‘шутливый вопросъ’ г-жи Блаватской, то мы по всей вроятности совсмъ не узнали бы ни о разговор, ни о прогулк. М-ръ Синнетъ не говоритъ, кто изъ двухъ, г-жа Блаватская или полковникъ Олкоттъ (имени котораго онъ не называетъ) возразилъ противъ желанія м-ссъ Синнеттъ, чтобы письмо ‘прилетло ей на колни’, точно также какъ и то, какого рода было возраженіе.[3] Однако подразумвается, что г-жа Блаватская указала дерево, выбранное ‘братомъ’. Отчего указала она сначала не то дерево? Можетъ быть она предполагала, что м-ссъ Синнеттъ можетъ указать на другое, или вышла какая-нибудь ошибка между нею самою и ‘человкомъ въ бломъ’? Въ записк говорилось: ‘Меня просили доставить сюда для васъ записку, что могу я для васъ сдлать?’ Слова эти, нельзя сказать, чтобы особенно подходили къ случаю: вдь по словамъ м-ра Синнетта ‘братья’ сами выбрали мсто.
Теперь мы ‘переходимъ къ событіямъ весьма замчательнаго дня’ (‘Occult World’, стр. 44—59), дня пикника въ Симл, 3 октября 1830 г.,— дня чашки и блюдечка, графина и брошки м-ссъ Юмъ. Отчетъ полковника Олкотта, помченный 4 октября 1880 г. и посланный тогда же циркуляромъ всмъ членамъ Теософическаго Общества, бросаетъ замчательный свтъ на разсказъ м-ра Синнетта. Такимъ образомъ, въ то время какъ, судя по описанію событій м-ромъ Синнеттомъ, г-жа Блаватская не играла никакой роли при выбор мста для завтрака, изъ разсказа полковника Олкотта выходитъ совершенно противное. Онъ пишетъ:
‘Вчера былъ великій день для феноменовъ г-жи Блаватской. Утромъ она отправилась на пикникъ съ м-ромъ и м-ссъ Синнеттъ, маіоромъ Х., м-ромъ С. М., м-ссъ Р. и мною. Хотя она никогда раньше не бывала въ Симл, она указывала намъ куда идти, описывая маленькую мельницу, существованіе которой отрицали Синнетты, маіоръ и даже туземцы. Она упомянула также о находившемся по близости Тибетскомъ храм. Мы дошли до описаннаго ею мста и нашли шагахъ въ десяти мельницу, когда мы сли въ тнь, прислуга подала закуску’.
Я получилъ отъ полковника Олкотта не только копію циркуляра, изъ котораго взято это мсто, но и выписку изъ его дневника, а также и словесныя объясненія. Изъ этихъ послднихъ оказалось, что г-жа Блаватская и X. шли впереди всхъ, что г-жа Блаватская описала дорогу, по которой надо было идти, что г-жа же Блаватская и тотъ же X. выбрали и мсто для завтрака, что затмъ X. и м-ръ Синнеттъ ходили искать другого мста, но ршили остаться на прежнемъ.
Такъ какъ въ разсказ м-ра Синнетта это мсто оказывается мстомъ, которое ‘нельзя было предположить, чтобы оно было выбрано’ (стр. 49), то мы не можемъ придать большого значенія и его показанію о томъ, что чашка съ блюдечкомъ были такія, ‘какихъ трудно подобрать’.
По всей вроятности, слуга г-жи Блаватской, туземецъ Бабула, ловкій молодой малый, бывшій раньше, какъ я узналъ, въ услуженіи у француза-фокусника, могъ бы гораздо больше освтить событія этого дня, чмъ разсказъ полковника Олкотта. Предварительное зарытіе чашки и блюдечка, описаніе г-ж Блаватской мстности, выборъ опредленнаго сервиза для пикника,— исполненіе всего этого было вполн въ средствахъ Бабулы. Относительно позднйшей части дня, когда все общество перешло въ другую часть лса, м-ръ Синнеттъ пишетъ на стр. 51: ‘X. и еще одинъ другой джентльмэнъ ходили гулять’. Изъ описанія полковника Олкотта видно, что они ходили назадъ къ прежнему мсту стоянки, чтобы убдиться, не было ли тамъ слдовъ, что чашка и блюдечко были зарыты самымъ обыкновеннымъ способомъ и по возвращеніи выражали убжденіе, что это могло такъ быть, но что во время поисковъ земля была такъ перерыта на этомъ мст, что нельзя уже ничего найти. До возвращенія общества съ пикника уже стало извстно, что трое изъ числа его членовъ, м-ссъ Р., м-ръ С. М. и маіоръ (котораго м-ръ Синнеттъ называетъ X.) не удовлетворены ‘феноменомъ’, трое врующихъ были м-ръ и м-ссъ Синнеттъ и полковникъ Олкоттъ, которые и ране вполн врили въ г-жу Блаватскую. Вскор посл этого маіоръ Гендерсонъ прислалъ въ Times of India письмо, въ которомъ говоритъ: ‘Въ упомянутый день я заявилъ, что блюдечко недостаточный феноменъ, не заключающій въ себ всхъ необходимыхъ условій непогршимости. Мои основательныя сомннія были приняты за личное оскорбленіе, и я скоро убдился, что скептическій складъ ума неблагопріятенъ для чудесъ теософіи… Я не теософъ и не врю въ феномены, которымъ не придаю никакой цны, и не имю ни малйшаго намренія какимъ бы то ни было образомъ помогать длу Общества’.
Скрытіе диплома и продлка съ графиномъ воды были для Бабулы еще легче. Противъ разсказа м-ра Синнетта о находк диплома м-ромъ Х., я имю разсказъ полковника Олкотта, что кустъ, гд былъ найденъ дипломъ, былъ указанъ г-жею Блаватской, этотъ разсказъ взятъ изъ дневника полковника, гд онъ пишетъ: ‘Она указала мсто и приказала ему искать. Онъ нашелъ свой дипломъ… подъ низкимъ кедровымъ деревомъ’. Дале говорится: ‘Поздне у насъ не хватило воды, и она наполнила графинъ чистой водой, прикрывъ его своимъ рукавомъ’. По поводу этого м-ръ Синнеттъ много распространяется относительно замчательной глупости одного кули, посланнаго съ запиской на сосднюю пивоварню за водой и возвратившагося обратно съ пустыми графинами, потому что не нашелъ тамъ ни одного европейца, чтобы отдать записку. По всей вроятности одинъ изъ этихъ ‘пустыхъ’ графиновъ былъ поданъ г-ж Блаватской для ея опыта. Кто могъ быть этотъ неестественно глупый кули? Конечно не слуга г-жи Блаватской — Бабула. Трудно предположить, чтобы м-ръ Синнеттъ говорилъ о Бабул, какъ о кули, и конечно сильно бы ошибся, приписывая ему неестественную глупость, вмсто чрезмрной ловкости. А между тмъ именно о Бабул и говорится такимъ образомъ. Полковникъ Олкоттъ, разсказавъ, какъ, желая напиться чаю, они увидали, что нтъ больше воды, пишетъ:
‘Прислуга была послана за водой въ разныя стороны, но ничего не нашла. Въ то время какъ Бабула хотлъ вторично идти за водой, г-жа Блаватская спокойно подошла къ корзинамъ съ провизіей взяла пустой графинъ и, закрывъ его широкимъ рукавомъ своего платья, прямо пошла къ тому мсту, гд мы сидли на трав. Графинъ былъ полонъ чистйшей и прекраснйшей водой, которую мы вс пробовали’.
Допустивъ, что Бабула присутствовалъ при этомъ, тотъ фактъ, что вс графины были пусты и потомъ одинъ изъ нихъ наполнился, можетъ быть оченъ легко объясненъ самымъ естественнымъ путемъ. Замчательно, какъ въ разсказ м-ра Синнетта Бабула отодвинутъ на задній планъ, безъ сомннія это сдлано не преднамренно, но если это такъ, то м-ра Синнетта нельзя не обвинить въ замчательномъ отсутствіи наблюдательности.
Наконецъ перейдемъ къ ‘знаменитому случаю съ брошью’ (Occult World, стр. 54—59). По этому поводу достаточно сказать, что эта брошь была въ числ нсколькихъ драгоцнныхъ вещей, данныхъ г-жею Юмъ особ, которая въ свою очередь подлилась ими съ другою особою, а та ‘разсталась со многими изъ нихъ’. Затмъ фактически установлено, что многія изъ этихъ вещей не задолго до этого прошли черезъ руки полковника Олкотта. Онъ не помнитъ этой броши, но весьма вроятно, хотя и не доказано, что въ это время г-жа Блаватская могла имть случай пріобрсти эту брошь. Во всякомъ случа несомннно, что она отдавала въ починку м-ру Гормузджи С. Сирвай въ Бомбе брошь, которую онъ ей возвратилъ незадолго до этого. Когда же ‘случай съ брошью’ былъ напечатанъ, м-ръ Гормузджи нашелъ, что по описанію это та самая брошь, которую онъ чинилъ для г-жи Блаватской. Я долженъ прибавить, что показаніе м-ра Гормузджи подтверждается двумя другими свидтелями, вспомнившими, что, немедленно по напечатаніи ‘случая съ брошью’, онъ говорилъ, что по описанію это та брошь, которую ему давала г-жа Блаватская. То обстоятельство, что м-ссъ Юмъ пожелала, чтобы ‘братья’ возвратили ей именно эту вещь, м-ръ Юмъ склоненъ объяснить мысленнымъ внушеніемъ со стороны г-жи Блаватской, вроятно настойчиво желавшей, чтобы г-жа Юмъ думала объ этой броши. Я не оспариваю этого мннія, хотя не могу глядть на этотъ случай, какъ на доказанный примръ телепатіи. Г-жа Блаватская могла настолько знать исторію этой броши, что ей было легко навести мысль г-жи Юмъ на эту семейную драгоцнность, не возбуждая подозрнія присутствующихъ.
Разсматривая подобные случаи, не слдуетъ забывать, что намъ неизвстно, сколько ‘феноменовъ’, подготовленныхъ г-жею Блаватской, не удались. Ей могло не удасться навести разговоръ на желаемую тему, ее могли просить о вещахъ, которыхъ у нея не было, и приходилось отказывать подъ тмъ или другимъ предлогомъ: могло случиться давать отвтъ на письмо, котораго не удалось прочесть, а потому въ отвт махатмы не дать отвта на главный вопросъ непрочитаннаго письма, ее могли просить о феномен совсмъ въ другомъ род, чмъ заготовленный, она не могла предвидть такихъ случайностей, какъ отсутствіе лицъ, необходимыхъ для даннаго феномена, и такъ дале.
Есть множество примровъ различныхъ неудачъ такого рода, которыя, я думаю, м-ръ Синнеттъ сочтетъ боле чмъ интересными ‘случаями’. Таковъ случай, приготовленный для капитана Мэтленда. Г-жа Блаватская объявила ему, что подъ рогомъ единорога на герб подъ статуей герцога Уэльскаго, напротивъ Отеля Уатсона въ Бомбе, должна лежать папироса, привязанная ея волосомъ. Мэтлендъ телеграфировалъ изъ Симлы въ Бомбей м-ру Бранту, прося немедленно пойти за папиросой, но м-ръ Брантъ не нашелъ ея въ описанномъ мст. Г-жа Куломбъ говоритъ, что она должна была отнести эту папиросу, но что она ‘не подходила близко къ этому мсту’. Отсюда и неудача, не упомянутая м-ромъ Синнеттъ. Письма Блаватской къ Куломбамъ совершенно дискредитируютъ феномены съ папиросами и сразу видно, что вс т, о которыхъ упоминаетъ м-ръ Куломбъ, могли легко быть устроены самой г-жею Блаватской. Въ первомъ приводимомъ имъ случа съ г-жею Горданъ не говорится, гд было ‘указанное мсто’, на которомъ нашлась папироса. Въ двухъ другихъ примрахъ папиросы нашлись въ мстахъ, гд он пролежали нкоторое время незамченными, пока ихъ не стали спеціально розыскивать и г-жа Блаватская, или Бабула — по ея приказанію — могли положить ихъ туда заране. М-ръ Синнеттъ говоритъ: ‘для лицъ, которыя не видли, какъ длала г-жа Блаватская свои феномены съ папиросами, не безполезно замтить, что она длала не какъ какой-нибудь фокусникъ’—и конечно такимъ лицамъ трудно себ представить, съ какимъ глубокимъ убжденіемъ м-ръ Синнеттъ говоритъ о тождественности оторваннаго кусочка бумаги съ кусочкомъ, даннымъ перципіенту. (Occult World, стр. 63).
‘Вы берете два листка бумаги и отрываете отъ обоихъ одинаковый уголъ. Вы длаете изъ одного листка папиросу и кладете туда, гд она должна быть окончательно найдена. Затмъ другую бумажку кладете подъ новую, которую разрываете на глазахъ зрителей, вкладываете одинъ изъ заране оторванныхъ уголковъ ему въ руку вмсто того, который онъ видлъ, какъ вы разрывали, длаете папиросу изъ другой части первоначальной бумажки, кладете куда вамъ нравится и приглашаете найти приготовленную папиросу. Не трудно придумать разнообразныя условія’.
Наивное замчаніе м-ра Синнетта, что увренность присутствующихъ въ отсутствіи всякаго плутовства можетъ быть обезпечена отмтками карандашемъ на папирос, доказываетъ только его полное незнаніе, что такое фокусничество, такъ какъ изъ его же словъ видно, что отмтки длала сама г-жа Блаватская и что когда это хотлъ сдлать капитанъ Мэтлендъ, она отклонила его предложеніе ‘отмтить или разорвать бумажку’. Затмъ дале:
‘Когда папироса была сдлана, г-жа Блаватская встала и взявъ ее въ руки, стала вертть. По прошествіи 20 или 30 секундъ, шелестъ бумаги, сначала ясно слышный, прекратился’.
‘Изъ остальной бумаги она приготовила папиросу обыкновеннымъ способомъ, и черезъ нсколько мгновеній эта папироса исчезла у нея изъ рукъ’.
Однимъ словомъ, если дйствительно эти феномены съ папиросами не были фокусами, то описаніе м-ра Синнетта должно быть совершенно неврно.
Относительно портретовъ, нарисованныхъ въ дом м-ра Синнетта (Occult World, стр.137—139), достаточно сказать, что г-жа Блаватская крайне искусна въ рисованіи какъ карандашемъ, такъ и кистью. Я самъ видлъ образчики ея работы, какъ разъ въ томъ род, какъ описанные м-ромъ Синнеттомъ, гд контуры лица на блой бумаг отдлялись контрастомъ съ ‘туманно-синей тушевкой’ вокругъ.[4]
Вообще я считаю себя въ прав сказать, что феномены, помщенные м-ромъ Синнеттомъ въ Occult World, описаны имъ мене удовлетворительно, чмъ всякій непосвященный, но проницательный зритель могъ бы описать фокусы обыкновеннаго фокусника, что дополнительныя свднія о нихъ, пріобртенныя мною, доказываютъ его полное неумнье принимать необходимыя предосторожности противъ обмана.

Показаніе м-ра А. О. Юма.
(впослдствіи правительственнаго министра-секретаря Индіи).

Такъ какъ м-ръ Юмъ принималъ большое участіе въ первоначальномъ развитіи въ Индіи Теософическаго Общества и даже писалъ по этому поводу, то мн кажется небезъинтереснымъ обратить вниманіе на ту перемну, которая произошла съ тхъ поръ въ его мнніи о феноменахъ г-жи Блаватской. Будучи въ Индіи, я много и подолгу бесдовалъ съ м-ромъ Юмомъ и уже указывалъ на его мнніе, по поводу возвращенія броши м-ссъ Юмъ, что эта брошь могла весьма легко быть пріобртена г-жею Блаватской заране и самымъ обыкновеннымъ путемъ. Задолго до напечатанія корреспонденціи Блаватской-Куломбъ, м-ръ Юмъ уже нашелъ, что многіе изъ феноменовъ г-жи Блаватской были обманомъ, и что нкоторыя изъ мнимыхъ писемъ махатмъ были дломъ самой г-жи Блаватской. Разъ или два ему случилось видть замтки м-ра Субба Роу, туземца теософа, относительно нкоторыхъ философскихъ вопросовъ, а затмъ онъ сразу узналъ содержаніе этихъ замтокъ въ писаніяхъ махатмъ (полученныхъ имъ самимъ или м-ромъ Синнеттомъ). Я спросилъ впослдствіи у м-ра Субба Роу, самаго способнаго изъ всхъ знакомыхъ мн туземцевъ-теософовъ, извстно ли ему это? Онъ лаконически отвчалъ: ‘возможно, что это такъ’. Когда въ первый разъ появились въ печати письма Блаватской-Куломбъ, м-ръ Юмъ, публично выразилъ свое мнніе, что г-жа Блаватская слишкомъ умна, чтобы такъ компрометтировать себя, однако поздне, отчасти благодаря сообщеннымъ ему мною свдніямъ, онъ пришелъ къ убжденію, что эти письма дйствительно написаны г-жею Блаватской. Дале, онъ никогда не врилъ феноменамъ шкапа (schrine) и всегда подозрвалъ въ нихъ обманъ. Я долженъ также прибавить, что его мнніе о благонадежности Дамодара, Баваджи и Бабулы, составленное независимо, тмъ не мене было вполн сходно съ моимъ. Несмотря на это вначал м-ръ Юмъ былъ такъ же убжденъ въ неподдльности нкоторыхъ феноменовъ, какъ и самъ м-ръ Синнеттъ. Принятое имъ въ настоящее время положеніе относительно всего дла представляетъ не только примръ его мужества признавать истину даже цною отрицанія своихъ прежнихъ убжденій, но и тщательное изученіе подробностей, касавшихся его лично мнимо-чудесныхъ феноменовъ. Такъ напримръ, онъ получилъ сообщеніе отъ Кутъ-Хуми въ письм отъ лица, не имвшаго никакого отношенія къ теософіи. Вроятно это тотъ случай, который м-ръ Синнеттъ (Occult World, стр. 21) описываетъ слдующимъ образомъ:
‘Когда образовалось это Общество (Симлская втвь Теософич. Общ.), многія письма къ намъ отъ Кутъ-Хуми были получены ни въ какомъ случа не черезъ г-жу Блаватскую. Напримръ въ одномъ случа м-ръ Юмъ, выбранный на первый годъ президентомъ новаго Общества… получилъ записку отъ Кутъ-Хуми черезъ почту отъ лица, не имвшаго никакихъ сношеній съ нашими оккультическими изысканіями и писавшему ему объ общественныхъ длахъ’.
М-ръ Юмъ оообщилъ мн, что самъ получилъ отъ почтальона это письмо въ большомъ, особаго вида, конверт. Много спустя, изслдуя множество феноменовъ (не напечатанныхъ), происшедшихъ у него въ дом, онъ случайно узналъ отъ одного изъ слугъ, что совершенно подобное письмо было разъ рано утромъ взято Бабулой отъ почтальона и отнесено къ его барын, а когда почтальонъ снова пришелъ, то Бабула возвратилъ ему письмо, говоря, что оно не къ г-ж Блаватской, а къ м-ру Юму. Въ то время слуга былъ удивленъ, отчего Бабула не передалъ письма прямо м-ру Юму и прибавилъ, что Бабула и потомъ не разъ точно также бралъ и возвращалъ письма. Въ первомъ отчет мы уже предполагали нчто подобное со стороны Бабулы для объясненія такихъ случаевъ. Во многихъ случаяхъ, которые безполезно повторять, г-жа Блаватская точно также могла имть въ рукахъ чужія письма до ихъ прихода по назначенію. Здсь не мшаетъ привести заявленія м-ра Юма, что особые конверты и бумага, на какихъ писались сообщенія махатмы можно было пріобрсти въ сосдств Дарджилинга, и что первые документы махатмъ были на другой бумаг, пока г-жа Блаватская не побывала въ Дарджилинг. Въ настоящее время м-ръ Юмъ полагаетъ, что, ‘несмотря на вс обманы, были и настоящіе феномены и что за г-жею Блаватской стоятъ дйствительные оккультисты со значительной, хотя и ограниченной силой, что K. H. есть дйствительная личность, но ни въ какомъ случа не такая могущественная и богоподобная, какою ее описывали, и что она дйствительно, прямо или косвенно, принимала участіе — какое, м-ръ Юмъ не можетъ сказать — въ происхожденіи писемъ K. H.’ Читателю уже извстно, что лично я не могъ найти ни малйшаго доказательства дйствительности ни одного феномена.

——

Что касается такъ называемаго ‘precipitated’ письма, то я имлъ его образчики трехъ сортовъ, которые приписывались махатм Кутъ-Хуми, махатм М. и Chela ‘Бола Дева Сарма’. Я долго и внимательно осматривалъ эти и другіе манускрипты, чтобы опредлить, чьей рукой было написано письмо. Заключеніе, къ которому я пришелъ, вполн подтвердило результаты моихъ розысковъ въ другихъ направленіяхъ, которые вкратц заключаются въ слдующемъ:
Одинъ образчикъ почерка челы Б. Д. С, который я имлъ случай тщательно осмотрть, былъ дломъ м-ра Баваджи Наа, многіе разсмотрнные мной образчики почерка махатмы М. (Моріа) были написаны г-жею Блаватской, изъ многихъ образчиковъ почерка махатмы Кутъ-Хуми (K. H.) одинъ былъ написанъ Дамодаромъ, а остальные г-жею Блаватской.
По возвращеніи въ Англію, мое мнніе объ этомъ еще боле утвердилось осмотромъ большого количества посланій K. H. (Кутъ Хуми), присланныхъ мн м-ромъ Юмомъ, цлой серіи документовъ K. H., данныхъ мн м-ромъ Синнеттомъ, и такихъ же документовъ, присланныхъ м-ромъ Падша, для сличенія съ другими письмами K. H. Сообщенія K. H., принадлежащія м-ру Падша, по моему мннію, дло рукъ м-ра Дамодара, а принадлежащія м-ру Юму и Синнетту напиcаны г-жею Блаватской. Весьма возможно, что различныя сообщенія K. H., полученныя въ Индіи въ 1884 г., во время отсутствія г-жи Блаватской, были написаны м-ромъ Дамодаромъ. Многія изъ нихъ появились при обстоятельствахъ, вполн исключавшихъ возможность принадлежности ихъ г-ж Блаватскрй, но при которыхъ м-ру Дамодару было легко ихъ написать.
На этомъ Годжсонъ оканчиваетъ первую часть своего отчета. Изъ сдланнаго имъ разбора феноменовъ, опубликованныхъ въ ‘The Occult World’, совершенно ясно, съ какимъ ‘серьезнымъ и добросовстнымъ’ изслдователемъ мы имемъ дло въ лиц Синнетта, этого ‘знаменитаго апостола’ новйшей теософіи и главнйшаго защитника Е. П. Блаватской. Но, кром ‘The Occult World’, для прославленія ‘madame’, Синнеттомъ издана еще другая книга, носящая названіе: ‘Incidents in the life of M-me Blavatsky’. Въ ней изображена, на основаніи самыхъ врнйшихъ свидтельствъ, жизнь Елены Петровны. Не трудно, конечно, доказать, что книга эта — есть главнымъ образомъ собраніе разсказовъ о томъ, чего никогда не было. Но пусть первое доказательство этому представитъ сама г-жа Желиховская.
Въ подтвержденіе всхъ чудесъ Е. П. Блаватской, г-жа Желиховская указываетъ пуще всего на Синнетта и приводитъ, не скупясь, его отзывы и мннія о покойной. Между тмъ сама же пишетъ: ‘…Раньше всхъ пріхалъ Синнеттъ съ кипой корректурныхъ листовъ печатавшейся книги его ‘Incidents in the life of M-me Blavatsky’. Въ томъ, что въ ней приписывалось свдніямъ отъ меня полученнымъ, я нашла нкоторыя неточности, которыя исправила, но, къ удивленію моему, эта корректура не пошла въ прокъ, такъ что я не могу въ книг признать очень многаго изъ того, что будто бы я сама разсказывала’ (‘Русское Обозрніе’, 1891 г., декабрь, стр. 591).
Вотъ такъ достоврный свидтель! Этими строками г-жа Желиховская отлично показываетъ, ‘какъ писалась и пишется исторія’ друзьями и поклонниками Е. П. Блаватской. Въ этомъ случа, видите ли, Синнеттъ ‘наплёлъ’ на г-жу Желиховскую, и она отъ него защищается, но есть еще другой случай, когда она сама себя обвиняетъ и наказываетъ, подобно гоголевской унтеръ-офицерш. Десять лтъ тому назадъ она выпустила въ свтъ брошюру ‘Правда о Е.П. Блаватской’, а теперь (‘Русское Обозрніе’, 1891 г., ноябрь, стр. 249) признается, что въ этой правд… не заключалась правда!!
Въ конц концовъ г-жа Желиховская наповалъ убиваетъ свою покойную сестру и Синнетта, столь много послужившаго ей для ея статей. Разсказывая о томъ, что было посл кончины Елены Петровны, она пишетъ: ‘Г-нъ Синнеттъ очень убжденно излагалъ свои теоріи въ такомъ смысл, что духъ Е. П. Блаватской, въ данную минуту, могъ быть переселенъ даже не въ новорожденнаго, а прямо въ здоровое тло отрока или юноши и въ такомъ случа ни минуты не терять своего сознанія и памяти. Всмъ она, понятно, не откроется, во избжаніе излишняго соблазна,— но нкоторые избранные (онъ самъ вроятно первый?) каждый мигъ могутъ надяться ее вновь обрсти!..’ (Русское Обозрніе, 1891 г., декабрь, стр. 616). И это одинъ изъ самыхъ видныхъ дятелей Теософическаго Общества, первый, посл Блаватской, провозвстникъ ‘новаго ученія’, которымъ г-жа Желиховская заманиваетъ своихъ соотечественниковъ!

Примчанія.

1 Въ сентябр 1886 г., въ Вюрцбург, какъ будетъ видно дальше, я собственными глазами убдился въ существованіи этой ‘машинки’. Вс. С.
2 Неизвстно, получилъ ли онъ свое первое письмо отъ Кутъ-Хуми, но второго наврно еще не получалъ. Годжсонъ.
3 Въ газетномъ отчет, виднномъ мною, было сказано, что г-жа Блаватская высказала мнніе ‘адепта’, что если записка упадетъ на колни г-ж Синнеттъ, то впослдствіи могутъ сказать, что ее незамтно бросила г-жа Блаватская, и что потому онъ (адептъ) предлагаетъ помстить ее на извстное дерево. Это замчаніе однако не длалось въ тхъ случаяхъ, когда свидтели находились подъ просверленными балками или потолками со щелями. Годжсонъ.
4 Синій карандашъ вообще былъ въ большомъ употребленіи въ главной квартир. У меня былъ особенный патентованный синій карандашъ, который я далъ разъ м-ру Баваджи, чтобы написать адресъ. Увидя карандашъ, онъ восхитился и необдуманно вскричалъ: ‘О! какъ бы этотъ карандашъ былъ хорошъ для…’ Для рисунковъ Кутъ-Хуми, подумалъ я, но м-ръ Баваджи во-время опомнился и не кончилъ фразы. Годжсонъ.

XV.

Вторая часть ‘Отчета’ м-ра Годжсона составляетъ весьма интересное дополненіе къ первой части и заключаетъ въ себ, такъ сказать, окончательныя, несомннныя доказательства обмановъ, производившихся Е. П. Блаватской. На первомъ мст является подробнйшая и тщательнйшая экспертиза (съ приложеніемъ факсимиле) писемъ Блаватской и Кутъ-Хуми, наглядно и неоспоримо устанавливающая фактъ, уже достаточно понятный читателямъ, а именно, что представленныя Куломбами письма, содержаніе которыхъ приводится въ первой части ‘Отчета’, суть письма подлинныя, написанныя весьма характернымъ почеркомъ Е. П. Блаватской, со всми неподражаемыми оттнками ея своеобразнаго слога, и заключающія въ себ указанія на дйствительно бывшія обстоятельства и событія, что, какъ видли читатели изъ первой части ‘Отчета’, добросовстно разслдовано Годжсономъ.
Относительно писемъ за подписью махатмы Кутъ-Хуми, экспертиза привела къ заключенію, что большинство этихъ писемъ написано также Е. П. Блаватской. Т же изъ нихъ, которыхъ она, по обстоятельствамъ, не могла сама написать,— оказываются произведеніями ея пособника, индуса Дамодара. Очевидно, Блаватская и Дамодаръ выработали вмст ‘условный почеркъ Кутъ-Хуми’, но все же этотъ почеркъ, однообразный въ общемъ своемъ характер, являетъ, въ нкоторыхъ письмахъ, значительную разницу и особенности, свойственныя почерку Дамодара. И такія письма оказываются именно тми, которыхъ не могла, вслдствіе своего отсутствія, написать Блаватская, но которыя весьма легко могъ написать Дамодаръ.
Къ числу подобныхъ писемъ относится письмо Кутъ-Хуми, представленное Дамодаромъ во время пребыванія Блаватской и Олкотта въ Европ, когда адіарскій совтъ теософическаго общества вздумалъ изгонять изъ своей среды Куломбовъ. Письмо это, за подписью Кутъ-Хуми, явилось въ защиту г-жи Куломбъ, что не помшало однако, боле чмъ черезъ мсяцъ (т. е. когда Блаватская, узнавъ объ адіарскихъ событіяхъ, могла снестись съ Индіей) появиться другому письму, за подписью махатмы М. (т. е. Моріи), обвинявшему Куломбовь и предостерегавшему отъ нихъ членовъ совта, причемъ мудрйшій и всепроникающій махатма оказался незнающимъ самыхъ простыхъ обстоятельствъ того времени. Во второй части ‘Отчета’ подробно разсказаны вс эти курьёзы, приложены вс ‘оправдательные документы’ для первой части и, наконецъ, помщено личное заключеніе Годжсона относительно вообще всего, имъ изслдованнаго. Онъ останавливается на слдующихъ четырехъ утвержденіяхъ:
1) Главные свидтели существованія ‘махатмъ’,— Блаватская, Дамодаръ, Бавани Шанкаръ, Баваджи,— сдлали завдомо ложныя показанія по другимъ обстоятельствамъ этого дла, а потому на слова ихъ и увренія никакъ нельзя полагаться.
2) Экспертиза почерковъ доказываетъ, что Кутъ-Хуми и Моріа — лица вымышленныя, несуществующія на самомъ дл.
3) Ни одинъ изъ феноменовъ, извстныхъ Годжсону, не можетъ почесться серьезнымъ, и свидтели ихъ постоянно путали, а въ нкоторыхъ случаяхъ очевидно намренно лгали въ своихъ показаніяхъ.
4) Не было ровно никакихъ подтвержденій ‘чудесъ’, напротивъ того — извстные Годжсону и провренные имъ факты только доказывали обманы.
На этомъ, какъ мн кажется, Годжсону слдовало бы остановиться, такъ какъ задача его представлялась обстоятельно и добросовстно имъ исполненной. Хотя отчетъ его нсколько растянутъ и вообще, съ вншней стороны, составленъ не совсмъ умло, но внутреннее его содержаніе вполн удовлетворительно. Вс факты собраны, всесторонне изслдованы и обманы Е. П. Блаватской и ея пособниковъ доказаны неопровержимо. Но Годжсону этого показалось мало. Онъ пожелалъ высказать, помимо изслдованныхъ имъ фактовъ, свое окончательное сужденіе о создателяхъ Теософическаго Общества,— Блаватской и Олкотт,— и тутъ сдлалъ дв весьма крупныя ошибки. Онъ ставитъ вопросъ: что же побудило Блаватскую организовать цлый рядъ всевозможныхъ обмановъ?— и отвчаетъ такъ: многіе подумаютъ пожалуй, что это просто болзненная манія, ide fixe созданія ‘новой религіи’, но близкое знакомство съ характеромъ Блаватской доказываетъ несостоятельность такого предположенія. Дйствовала ли она вслдствіе корыстолюбія?— нтъ, онъ считаетъ такое обвиненіе еще боле неосновательнымъ, чмъ первое предположеніе. Не думаетъ онъ также, что она жаждала извстности и славы. Въ чемъ же тутъ дло? а вотъ въ чемъ: ‘она русская шпіонка!’ — ршаетъ онъ.
Однако это надо доказать, доказать точно такъ же, какъ онъ доказалъ ея поддлки феноменовъ и всякіе другіе обманы, а доказательствъ у него нтъ никакихъ, ибо нельзя считать доказательствами приводимые имъ обрывки ея писаній, изъ которыхъ ни одинъ серьезный человкъ не въ состояніи вывести подобнаго заключенія. Но на что неспособенъ серьезный человкъ вообще, на то способенъ самый даже серьезный англичанинъ — разъ только произнесено слово: ‘русскій шпіонъ въ Индіи’. Я увренъ, что Годжсонъ совершенно искренно остановился на своемъ предположеніи и въ немъ утвердился, что ему совершенно искренно поврили члены ‘Лондонскаго общества для психическихъ изслдованій’, а за ними и весьма многіе англійскіе люди.
Тмъ не мене эта искренность ничуть не уничтожаетъ грубой ошибки, въ которую впали Годжсонъ и ‘психисты’. Е. П. Блаватская не была шпіонкой, и я говорю это вовсе не потому, что считаю ее неспособной на подобную роль, а потому, что осенью 1885 года (т. е. тогда, когда разслдованіе Годжсона было уже окончено и отчетъ его, со всми заключеніями, печатался) ‘она страстно желала сдлаться тайнымъ агентомъ русскаго правительства въ Индіи’. Если она ‘желала быть’ — значитъ ‘до того времени не была’. Какимъ образомъ я узналъ это — разскажу въ своемъ мст, а подъ конецъ моего разсказа дойду, естественно, и до вывода изъ него, то-есть до вопроса о томъ, что могло подвигнуть нашу ‘современную жрицу Изиды’ на всю ея печальную дятельность.
Если заключеніе Годжсона по поводу мнимаго шпіонства Блаватской, несмотря на всю его бездоказательность, можно все же почесть искреннимъ и объяснить англійской склонностью всюду видть русскихъ шпіоновъ,— то гораздо уже трудне найти ‘приличное’ основаніе его сужденія объ Олкотт. Онъ до конца упорно объявляетъ ‘полковника’ невиннымъ глупцомъ, а не пособникомъ Блаватской въ ея различныхъ обманахъ, и въ то же время приводитъ такіе факты, посл которыхъ внимательный читатель ‘Отчета’ непремнно долженъ вынести ясное убжденіе въ томъ, что Олкоттъ и лгунъ и плутъ, несмотря на свою глупость. Эти приводимые факты завдомо ложныхъ показаній президента Теософическаго Общества и его участіе въ ‘феноменахъ’, поддльность которыхъ тутъ же неопровержимо доказывается, рядомъ съ голословными заявленіями о его невинности,— производятъ довольно странное впечатлніе. Приходится невольно заподозрить въ Годжсон какое-то своего рода непонятное въ такомъ дл ‘джентльмэнство’, по которому онъ хочетъ спасти хоть кого-нибудь изъ разоблаченной имъ клики обманщиковъ. Во всякомъ случа услуга, оказываемая имъ ‘полковнику’, неумстна и сшита блыми нитками.
Къ отчету Годжсона ‘Лондонскимъ обществомъ для психическихъ изслдованій’ приложены слдующіе документы:
1) Оффиціальное удостовреніе извстнаго эксперта Нетсерклифта относительно почерка Блаватской во всхъ представленныхъ ему письмахъ.
2) Показаніе теософа Гюббе Шлейдена о полученіи имъ письма махатмы при такихъ обстоятельствахъ: Онъ халъ съ Олкоттомъ изъ Эльберфельда въ Дрезденъ и жаловался ему на то, что всю жизнь его преслдуютъ неудачи и несчастія. Посл этого разговора онъ поднялся съ мста, чтобы отдать свой билетъ кондуктору, а Олкоттъ говоритъ: ‘Смотрите — за вами письмо!’ Письмо оказалось отъ махатмы Кутъ-Хуми и заключало въ себ ‘утшенія’, а также отвтъ на письмо Гюббе Шлейдена къ махатмамъ, адресованное имъ нсколько дней передъ тмъ на имя Блаватской. Такой отвтъ, по разсчету времени, не могъ еще, какъ онъ увренъ, получиться. Впослдствіи Блаватская говорила, что она никогда не получала этого его письма, но самъ Гюббе Шлейденъ писалъ Майерсу: ‘Г-жа Блаватская увряла меня, что въ полученномъ ею моемъ письм не было тхъ вопросовъ, на которые мн отвтилъ махатма Кутъ-Хуми’. Значитъ, все же письмо она получила и только изъ него вопросы…. испарились. Вотъ такъ обстоятельный и толковый свидтель!
3) Показаніе Рудольфа Гебгарда. Онъ рекомендуетъ себя хорошимъ фокусникомъ и затмъ разсказываетъ, увряя, что это не былъ фокусъ, какъ у нихъ въ Эльберфельд, въ гостиной, упало съ картины на рояль письмо махатмы къ Гебгарду-отцу, отвчающее на только-что задуманное имъ. Это задуманное было однако заране извстно ему, Рудольфу, также какъ и то, что отецъ непремнно объ этомъ именно и задумаетъ. Если это было извстно Рудольфу, то могло быть извстнымъ и Блаватской, которая отлично умла вывдывать все, что ей оказывалось нужнымъ. Слдуетъ отмтить, что на обложк этого письма значилось: ‘Господину консулу Гебгарду’ — махатма очевидно хорошо зналъ, какое удовольствіе онъ доставитъ хозяину дома, гд жила Блаватская, этимъ величаніемъ. Дло въ томъ, что Гебгардъ, сходившій съ ума отъ честолюбія, ужасно кичился своимъ званіемъ персидскаго консула въ Эльберфельд и, путемъ всякихъ жертвъ, полученнымъ маленькимъ своимъ орденомъ.
4) Показаніе неизвстной дамы о таинственнымъ способомъ полученномъ ею не мене таинственномъ письм. Если показанія лицъ, называющихъ себя полнымъ именемъ, не выдерживаютъ никакой критики, то это анонимное повствованіе не можетъ, конечно, имть никакого смысла.
5) Показаніе Падша (индуса) объ ‘астральномъ’ появленіи Дамодара, котораго, однако, ‘никто изъ присутствовавшихъ, кром Блаватской, не видлъ’.
6) Мой разсказъ о моемъ сновидніи въ Эльберфельд съ заявленіемъ, что я считаю его не имющимъ ровно никакого отношенія къ чему-либо таинственному.
7) Показаніе г-жи Гебгардъ о томъ, что она, на яву, среди бла дня, во время митинга Теософическаго Общества въ Лондон, увидла махатму Моріа, котораго не видлъ, однако, никто изъ присутствовавшихъ кром Блаватской, Олкотта и Могини, то-есть ‘самыхъ достоврныхъ лжесвидтелей’, къ числу которыхъ, посл этого показанія, неизбжно приходится причислить и г-жу Гебгардъ.
8) Это приложеніе настолько интересно, что я приведу его въ дословномъ перевод:
Въ іюл 1879 г., вскор посл того, какъ теософъ м-ръ Массэй выразилъ г-ж Блаватской желаніе, какъ свое, такъ и другихъ членовъ Лондонскаго Теософическаго Общества, имть доказательства существованія ‘махатмъ’, онъ нашелъ въ записной книг Общества письмо, адресованное къ нему и яко-бы полученное отъ одного изъ ‘братьевъ’. Г-жа Блаватская въ это время была въ Индіи. Это открытіе было сдлано на квартир одного изъ членовъ Общества, бывшаго въ то время непрофессіональнымъ медіумомъ, и у котораго записная книга находилась на сохраненіи. Книга была принесена м-ру Массэю медіумомъ вслдствіе какого-то дла Общества. Медіумъ будетъ здсь обозначенъ черезъ букву X., а его ‘контроль’ (духъ, имющій съ нимъ постоянное общеніе) — черезъ Z.
Въ ма 1882 г. м-ру Массэю показали письмо, адресованное X., (который въ это время уже не жилъ въ Лондон), написанное почеркомъ г-жи Блаватской, помченное 28-го іюня 1879 г. и находившееся въ конверт, на которомъ былъ лондонскій штемпель отъ 21 іюля 1879 г. Онъ снялъ копію съ первой части этого письма, которая и слдуетъ:
‘Мой добрый другъ, помните ли вы то, что Z. сказалъ или врне общалъ мн? Что когда бы въ этомъ ни нуждались, онъ всегда будетъ готовъ передать письмо, оставить его на стол Массэя, въ его карман или какомъ-нибудь другомъ потаенномъ мст? Ну такъ вотъ теперь крайняя необходимость въ такомъ проявленіи его могущества. Пожалуйста попросите его взять прилагаемое письмо и положить его въ карманъ М. или какое-нибудь другое еще боле потаенное мсто. Но Массэй не долженъ знать, что это Z. Пускай его думаетъ все, что ему угодно, только бы не подозрвалъ, что вы были около него съ Z., готовымъ служить вамъ. Онъ довряетъ вамъ, но не Z.
Точно также если бы ему удалось угостить LL. какимъ-нибудь восточнымъ выраженіемъ любви, это было бы очень хорошо, но ни одинъ изъ нихъ не долженъ подозрвать Z., а потому дло это выходитъ немного трудне, чмъ если бы оно случилось на одномъ изъ вашихъ сеансовъ…’
М-ръ Массэй не могъ въ то время снестись по этому поводу, какъ онъ иначе бы сдлалъ, съ г-жою Блаватской или X. (ни съ однимъ изъ нихъ, сверхъ того, онъ не былъ уже въ переписк) и не раньше, какъ черезъ нсколько мсяцевъ — осенью 1882 г., когда обстоятельства, въ которыхъ находилось Общество, требовали, по его мннію, разъясненія этого факта, онъ частнымъ образомъ сообщилъ о немъ нкоторымъ изъ своихъ друзей.
Достойно замчанія, что письмо, посланное г-жей Блаватской м-ру Массэй 2 іюня 1879 г., четыре дня спустя посл того числа, которымъ помчено письмо къ Х., написано съ цлью сказать, что лондонскіе послдователи Теософическаго Общества не должны разсчитывать на феномены, и съ цлью объяснить причину этого. Она говоритъ въ немъ: ‘я передаю вамъ, какъ фактъ, что желанія лондонскихъ послдователей были предметомъ серьезнаго совщанія между нашими Братіями. Нкоторые изъ нихъ уже склонялись удовлетворить вашему желанію относительно феноменовъ……. Но въ конц концовъ было единогласно ршено, что поступить такъ — значило бы унизить Общество и помочь лживымъ теоріямъ спиритуализма’. Этимъ какъ бы отрицается знаніе письма, найденнаго въ записной книг. М-ръ Массэй старался получить на этотъ счетъ какія-нибудь объясненія отъ г-жи Блаватской, но безуспшно.
Не ране мая 1884 г., получивъ письмо отъ г-жи Блаватской, первое посл нсколькихъ лтъ и касавшееся постороннихъ вещей,— м-ръ Массэй послалъ ей копію съ той части письма къ X., которую онъ переписалъ, и получилъ въ отвтъ удостовреніе, что она была авторомъ относившагося къ нему отрывка. Вотъ выдержки изъ ея письма:

Энгьенъ. Пятница.

‘Все, что я теперь имю честь сказать вамъ, это — даю вамъ въ томъ мое теософическое честное слово — 1) что я авторъ только первой части письма, которое вы приводите, т. е. нсколькихъ спшныхъ строчекъ къ X., посл полученія письма, адресованнаго вамъ и полученнаго мною въ Гиргаум, Бомбей, въ которыхъ я просила X. напомнить Z. объ его общаніи и доставить вамъ письмо какимъ-либо способомъ, только бы оккультнымъ. Строчки, написанныя мною, начинаются со словъ: ‘мой дорогой другъ’ и кончаются: ‘онъ вритъ вамъ, но не Z’. Все, что за этимъ слдуетъ — мною никогда писано не было, и я никогда ничего объ этомъ не знала, что бы вы противъ этого ни говорили. Невинно ли все остальное или нтъ, и въ состояніи ли вы понять, съ какой цлью все это состряпано — для меня все равно. Я этого не писала и для меня этого достаточно, а какъ вы къ этому относитесь — для меня безразлично. Что-за дьяволъ можетъ быть этотъ ‘LL’ неважно, учителя очевидно не желаютъ, чтобы я разгадала продлку. Все, что я знаю — это что здсь поддлка, какъ уже было и будетъ поддлано много вещей и, какъ я думаю, въ вашу пользу. Я уже давно позабыла и думать объ этомъ письм, а теперь его ясно вспоминаю во всхъ подробностяхъ. Когда Олкоттъ говорилъ мн о немъ, я не могла ясно его вспомнить — теперь же я вспомнила…. Ну а затмъ къ длу. Что вы нашли такого непростительнаго и предосудительнаго въ этой первой части моего письма, которая по вашему мннію и обвиняетъ-то меня? У меня можетъ быть недостаетъ, въ томъ смысл какъ вы понимаете, чести, самой простой нравственности и, въ такомъ случа, все, что я могу вамъ сказать: это такъ съ вашей точки зрнія, но не съ моей. Я никогда и не имла, когда писала вамъ, ни малйшаго желанія обмануть васъ. Или вы называете умолчаніе о фактахъ, о которыхъ не имешь права говорить — обманомъ?
Письмо, переданное вамъ, было подлинно, авторомъ его былъ самый настоящій ‘братъ’, какой когда-либо жилъ, оно было получено мною чудеснымъ способомъ въ присутствіи двухъ теософовъ, которые спросили меня, что это такое?— и которымъ я отвтила, что это не ихъ дло. Разв я ихъ также обманывала? Мн было приказано доставить письмо вамъ, но не сказано какъ: это предоставлено было на мое усмотрніе. Я спросила Олкотта, какъ бы переслать письмо къ вамъ, и онъ сказалъ, что не знаетъ, и это онъ вспомнилъ объ Z. говоря: ‘не могли ли бы вы переслать письмо къ нему тмъ же путемъ, какимъ оно пришло, и пусть онъ тогда передастъ его Массэй, если вамъ такъ трудно послать письмо прямо?— Я, помню, сказала ему, что это было трудно и что я попрошу Z. подбросить его куда-нибудь. Я не знаю, понялъ ли онъ меня, а если и понялъ, то уже давно все перезабылъ. Но я помню, что мысль о Z. пришла мн въ голову черезъ его посредство….. И зачмъ бы я, наконецъ, старалась обмануть васъ въ то время? Васъ, имвшаго ко мн полное довріе, васъ, такъ много писавшаго въ ‘Theosophist’, васъ, котораго я такъ гордилась видть въ числ членовъ Общества, васъ я могла бы обмануть, какъ профессіональный медіумъ!….. сказать, что въ факт этого письма я сознательно хотла васъ обмануть,— это-то и есть самая адская ложь — отъ кого бы она ни шла. Учителя запретили мн помогать вамъ въ вашихъ сношеніяхъ съ медіумами, поощрять ихъ даже по отношенію къ X., изъ боязни, что вы никогда не научитесь различать феноменовъ оккультныхъ отъ спиритическихъ, и вотъ вслдствіе этого, вмсто того, чтобы написать вамъ — ‘отправьтесь къ X. и вы получите черезъ посредство Z. письмо отъ одного шотландскаго Брата’ — я поступила такимъ образомъ. То, что я ничего не видла въ этомъ ужаснаго, какъ тогда, такъ и теперь, доказываетъ только, что я не воспитывалась въ Лондон и что наши понятія о честномъ и безчестномъ разнятся…..’
Въ этомъ письм нужно обратить особенное вниманіе на три пункта. Во-первыхъ, та часть письма, которую г-жа Блаватская признаётъ за дйствительно написанную ею, ясно указываетъ на желаніе выдать м-ру Массэй за проявленіе могущества махатмъ такой феноменъ, который, какъ она отлично знала, не имлъ къ нимъ ни малйшаго отношенія. Во-вторыхъ, все письмо къ X., насколько оно приведено выше, позволяетъ сильно заподозрить ее въ желаніи произвести феноменъ самымъ обыкновеннымъ и простымъ способомъ. Это подозрніе еще усиливается въ части письма, не относящейся къ м-ру Массэй. Вслдствіе этого, способъ дйствія г-жи Блаватской таковъ, что она признаетъ за свою ту часть письма, которую она, повидимому, надется достаточно удовлетворительно объяснить м-ру Массэй, а отъ другой отказывается. Точно такъ же она поступаетъ и въ дл переписки ея съ Куломбами. Въ третьихъ, ея объясненіе, хотя и остроумное, не вполн допустимо, потому что невозможно объяснить: 1) почему она не послала письмо ‘брата’ м-ру Массэй прямо по почт, если только она не желала уврить его, что оно доставлено ему оккультнымъ способомъ, 2) отчего она не сдлала о немъ ни малйшаго намека, когда писала м-ру Масеэй 2 іюля 1879 г. относительно писемъ и феноменовъ, и такъ положительно увряла, что никакого феномена не будетъ, если, опять-таки, она не желала уврить его, что не иметъ ко всему этому ни малйшаго отношенія и что письмо не прошло черезъ ея руки, и 3) какимъ образомъ ‘братъ’ въ Шотландіи былъ бы такъ незнакомъ съ географіей или съ оккультными способностями г-жи Блаватской, что послалъ бы письмо къ м-ру Массэй въ Лондонъ черезъ Бомбей, вмсто того, чтобы просто опустить его въ ближайшій почтовый ящикъ. Затмъ можно замтить слдующіе дальнйшіе факты:—1) что ‘К. X.’ въ письмахъ, которыя мы видли у м-ра Массэй, признавалъ и защищалъ авторство г-жи Блаватской въ той части письма, которую она сама впослдствіи признавала, и отрицалъ ту часть, которую она отрицала. 2) что Х. категорически утверждалъ м-ру Массэй, что не зналъ ровно ничего о письм г-жи Блаватской и точно также не видалъ письма, заключеннаго въ этомъ письм, раньше того, какъ оно было найдено м-мъ Массэй въ записной книг. 3) что ‘К. X.’ въ письм, виднномъ м-мъ Массэй, старается устранить это противорчіе тмъ, что X. могъ получить письмо находясь въ медіумическомъ транс.

——

Изложеніемъ этого факта, являющагося новымъ увсистымъ камнемъ въ той груд камней, которыми побиты Е.П. Блаватская и ея пособники, ‘Лондонское психическое общество’ заканчиваетъ свои разслдованія теософическихъ чудесъ, съ тмъ, чтобы больше ихъ не касаться.
Отчетъ Годжсна, со всми къ нему приложеніями, напечатанъ въ Proceedings’ахъ Лондонскаго общества и все сдлано для его возможно большаго распространенія. Скандалъ произведенъ въ Лондон настоящій. Е.П. Блаватская сидитъ въ это время въ Вюрцбург и молчитъ, но теософы ждутъ, что вотъ она сейчасъ встанетъ и, съ помощью махатмы Моріи, Кутъ-Хуми и ихъ ‘челъ’, грянетъ такимъ отвтомъ, отъ котораго вс ‘психисты’ исчезнутъ съ лица земли, будто ихъ никогда и не бывало.
Сама она чувствуетъ, что ей необходимо отвтить, что почва черезчуръ колеблется у нея подъ ногами,— и она, собравшись съ силами, печатаетъ свой ‘протестъ’. Вотъ онъ:

Протестъ г-жи Блаватской.

‘Общество психическихъ изслдованій’ опубликовало отчетъ, представленный одному изъ его комитетовъ г-мъ Годжсономъ, агентомъ, посланнымъ въ Индію для разслдованія нкоторыхъ феноменовъ, случившихся въ главной квартир Теософическаго Общества, какъ въ Индіи, такъ и въ другихъ мстахъ, и въ производств которыхъ, прямо или косвенно, я принимала участіе. Этотъ отчетъ обвиняетъ меня въ заговор, вмст съ Куломбами и многими индусами, съ цлью воздйствія, посредствомъ мошенническихъ комбинацій, на легковріе окружающихъ меня лицъ и объявляетъ подлинными цлую серію писемъ, будто бы написанныхъ мною, въ этомъ предполагаемомъ заговор, г-ж Куломбъ, писемъ, большую часть которыхъ я объявила поддльными[1]. Замчательно, что съ самаго начала слдствія, четырнадцать мсяцевъ тому назадъ, и до сего дня, когда мои обвинители, сдлавъ себя и одною изъ сторонъ и въ то же время судьями, признали меня виновной, мн никогда не дали разсмотрть этихъ обвиняющихъ меня писемъ[2].
Обращаю на этотъ фактъ вниманіе каждаго честнаго и порядочнаго англичанина.
Не входя, въ настоящую минуту, въ подробное разсмотрніе ошибокъ, противурчій и недостатка разсудительности этого отчета, я желаю сдлать насколько возможно общеизвстнымъ, что я съ негодованіемъ и всми моими силами протестую противъ грубыхъ клеветъ, распространенныхъ относительно меня такимъ способомъ комитетомъ общества психическихъ изслдованій, на основаніи принятыхъ имъ заключеній единственнаго, некомпетентнаго и недобросовстнаго слдователя. Въ этомъ отчет нтъ ни одного противъ меня обвиненія, которое выдержало бы безпристрастное слдствіе на мст, гд мн дали бы возможность отвчать на объясненія свидтелей. Когда обвиненія созрли въ голов г. Годжсона, онъ, оставаясь въ Мадрас, скрылъ ихъ отъ моихъ друзей и товарищей, злоупотребивъ гостепріимствомъ, полученнымъ имъ въ главной квартир въ Адіар, гд каждый, безъ исключенія, помогалъ ему въ изслдованіяхъ и гд онъ принималъ видъ нашего друга,— теперь онъ выставляетъ всхъ этихъ помогавшихъ ему людей — лгунами и обманщиками[3]. Теперь онъ бросаетъ въ нихъ обвиненіями, основывая эти обвиненія на одностороннихъ полученныхъ имъ свидтельствахъ, когда уже прошло время противупоставить имъ другія свидтельства и такіе аргументы, какихъ не можетъ ему доставить его недостаточное знакомство съ предметомъ, которымъ онъ захотлъ заняться[4]. Г. Годжсонъ, взявъ на себя, такимъ образомъ, роль слдователя, судьи и адвоката, пренебрегаетъ защитой въ этомъ особенномъ дл, признаетъ меня виновной во всемъ, что онъ, въ качеств судьи, приписалъ мн, и объявляетъ доказаннымъ мое архи-мошенничество.
Комитетъ общества психическихъ изслдованій не задумался принять сужденія г. Годжсона и оскорбилъ меня, одобривъ выводы своего агента, основанные на его лишь личномъ мнніи.
Я полагаю, что всюду, гд еще понимаютъ принципы чести, честности и осмотрительности относительно оклеветанныхъ лицъ, на поведеніе комитета взглянутъ съ тмъ же чувствомъ глубокаго возмущенія, какое я испытываю(!!). Я не имю ни малйшаго сомннія въ томъ, что другіе писатели разъяснятъ и покажутъ въ настоящемъ свт кропотливое, но неловкое разслдованіе г. Годжсона, его пунктуальность, истощающую безконечное терпніе на пустякахъ и не замчающую важныхъ фактовъ, его противурчивую аргументацію[5] и его многообразную неспособность, когда дло идетъ о задачахъ, которыя онъ силится разршить. Многочисленные друзья, знающіе меня лучше, чмъ комитетъ общества психическихъ изслдованій, ничуть не смутятся мнніями этого учрежденія, и въ ихъ руки я передаю заботу о моей, столь жестоко оскорбленной репутаціи[6]. Но все же надо мн лично отвтить на одно мсто этого чудовищнаго отчета.
Г. Годжсонъ, совершенно понимая очевидную нелпость его заключеній обо мн, пока они не основаны на какой-либо теоріи достаточныхъ поводовъ для объясненія, почему, пожертвовавъ моимъ общественнымъ положеніемъ на родин[7], я отдала всю жизнь теософической дятельности,— унижается до утвержденія, что я политическій агентъ русскаго правительства, и выдумалъ какое-то мнимое религіозное движеніе съ цлью подкапываться подъ британское правительство въ Индіи! Для окраски этой гипотезы г. Годжсонъ выставляетъ старый клочекъ моего писанія, очевидно доставленный ему г-жей Куломбъ, не зная, что это отрывокъ стараго перевода, сдланнаго мною для ‘Pioneer’, изъ русскихъ путешествій въ Среднюю Азію,— и провозглашаетъ въ отчет свою теорію, которую господа общества для психическихъ изслдованій не стыдятся публиковать.
Если сообразятъ: 1) что около восьми лтъ тому назадъ я натурализовалась и сдлалась гражданкой Сверо-Американскихъ Соединенныхъ штатовъ, вслдствіе чего потеряла вс права на ежегодную пенсію въ 5000 рублей, которая прінадлежитъ мн какъ вдов высшаго русскаго сановника[8], 2)что я постоянно возвышала въ Индіи свой голосъ, заявляя моимъ друзьямъ-туземцамъ, что, какъ ни дурно, на мой взглядъ, англійское правительство во многихъ отношеніяхъ — по своему антипатичному характеру — русское правительство въ тысячу разъ хуже, 3) что я въ этомъ смысл писала письма индійскимъ друзьямъ еще до отъзда моего изъ Америки въ Индію въ 1879 году, 4) что всякій, знакомый съ преслдуемой мною цлью, съ моими привычками и съ совершенно для всхъ открытой жизнью, которую я веду въ Индіи,— знаетъ, насколько я презираю политику, не имя къ ней ни вкуса, ни влеченія, 5) что индійское правительство, которому я казалась подозрительной по моемъ первомъ прізд, скоро покинуло свое безполезное за мной шпіонство и съ тхъ поръ, насколько я знаю, никогда не возвращалось къ своимъ прежнимъ подозрніямъ, — теорія моего русскаго шпіонства, которую г.Годжсонъ воскресилъ изъ могилы, гд она лежала много лтъ со всмъ своимъ шутовскимъ нарядомъ, только сдлаетъ еще боле глупыми его экстравагантныя заключенья въ глазахъ моихъ друзей и всхъ, кто меня дйствительно знаетъ. Но, относясь къ русскому шпіонству со всмъ отвращеніемъ, какое только можетъ испытать русская женщина, не будучи шпіонкой, я не могу удержаться, чтобы не возстать противъ низкой и лишенной основанія клеветы г. Годжсона со всмъ презрніемъ, какого, по-моему, заслуживаютъ дйствія какъ его, такъ и Комитета общества, для котораго онъ трудился. Взваливъ на себя весь этотъ вздоръ, они показали, какъ я ошиблась, думая найти въ психическомъ обществ,— посл всего что было писано и публиковано, въ наши дни, объ этомъ предмет — среди образованныхъ классовъ Англіи группу людей, способныхъ изслдовать тайны психическихъ феноменовъ.
Г. Годжсонъ,— а съ нимъ, конечно, и комитетъ,— знаютъ, что, въ моихъ рукахъ, онъ безопасенъ отъ процесса по обвиненію въ диффамаціи, потому что у меня нтъ денегъ, чтобы ршиться на эту дорого стоющую процедуру (все, что у меня было — я отдала длу, которому служу)[10], а также потому, что возстановленіе моей невинности потребовало бы разсмотрнія психическихъ тайнъ, которое судъ не могъ бы совершить прилично, и, наконецъ, потому, что есть вопросы, на которые я обязалась, торжественной клятвою, не отвчать, и которые непремнно всплывутъ при судебномъ разслдованіи, причемъ мое молчаніе и отказъ отвчать будутъ приняты за ‘оскорбленіе магистратуры’[11]. Такое положеніе вещей и служитъ объясненіемъ безстыдному нападенію на почти беззащитную женщину[12], а также и бездйствію, на которое я такъ жестоко осуждена.’

Е.П. Блаватская.

14 Января 1886 г.

——

Вотъ все, что она могла придумать, и даже ея ослпленные друзья нашли, что этого мало, слишкомъ мало! Она не опровергла ни одного изъ обвиненій въ продлкахъ, хотя для многихъ изъ такихъ опроверженій вовсе не потребовалось бы отъ нея нарушенія какихъ-либо ‘торжественныхъ клятвъ’. Она ослабла — и къ тому же со всхъ сторонъ на нее надвигались тогда новыя тучи.
Но, чтобы не забгать впередъ, я вернусь теперь къ прерванному мною разсказу о томъ, чему я былъ личнымъ свидтелемъ.

Примчанія.

1 Пусть читатели вспомнятъ, что въ письм ко мн она говоритъ: ‘А я ей (г-ж Куломбъ) никогда и двухъ строкъ не писала‘.
2 Трудно даже понять такую наивность и такую претензію! Разъ она признала эти письма подложными, никакое утонченное джэнтльмэнство не требовало, чтобы они были показаны ей, а не экспертамъ.
3 Относительно этого негодуетъ въ своей стать и г-жа Желиховская. Помилуйте! его такъ радушно принимали, а онъ вдругъ… Но вдь при такихъ понятіяхъ о гостепріимств принятіе приглашенія на обдъ или вечеръ можетъ обязать человка сдлаться сообщникомъ всякихъ преступленій! Годжсонъ, явясь въ Адіаръ, какъ слдователь, не могъ обязаться производить слдствіе не въ интересахъ истины, а въ интересахъ Адіарской компаніи, а что онъ, до окончанія слдствія, скрывалъ свои впечатлнія,— этого требовали его обязанности и существеннйшій интересъ дла. Еслибы его не принимали въ Адіар и не говорили бы съ нимъ — онъ ничего бы и не добился.
4 Отчего же это ‘прошло время’? Разв можетъ пройти время представить доказательства свой невинности, если они дйствительно имются и если извстно — въ чемъ заключаются обвиненія? Обвиненные Годжсономъ мошенники теперь, посл смерти Е. П. Блаватской, могли бы представить свои оправданія и доказательства недобросовстности и клеветничества Годжсона. Но они ничего такого никогда не представили и не представятъ. Они могутъ только распространять подъ сурдинкой такой вздоръ, какой силится распространить г-жа Желиховская, увряя (газета ‘Новости’, статья ‘Чужія мннія о русской женщин’), будто въ бумагахъ Блаватской было найдено собственноручное письмо г-жи Куломбъ, гд она клянется, что ‘она никогда не указывала обмановъ’ и т. д. Всякій легко пойметъ, что еслибы такое письмо дйствительно было, и было бы подлиннымъ, то оно не пролежало бы въ бумагахъ Блаватской до ея смерти. О подобныхъ, якобы находимыхъ теперь письмахъ можно говорить только ради мороченья читателей и въ разсчет на то, что они никогда ничего не узнаютъ о дйствительныхъ обстоятельствахъ дла.
5 Имю основанія думать, что подъ ‘противурчивой аргументаціей’ она, главнымъ образомъ, подразумваетъ выгораживаніе Олкотта. Она очень сердилась на это и повторяла мн: ‘каково! его выгораживаютъ! ну ужь если я мошенница, такъ и онъ мошенникъ! кажется, это ясно’… Дйствительно, это было ясно, и ея трагикомическое негодованіе представлялось законнымъ.
6 Увы, она не дождалась хоть сколько-нибудь серьезной защиты отъ тогдашнихъ ея друзей и пособниковъ, да и при всемъ ихъ желаніи у нихъ не было возможности защитить ее. Но прошло время, скандалъ если и не забылся, то затихъ, и скоро нашлись лица, начавшія прославлять ее какъ страдалицу и мученицу за истину, какъ святую и великую женщину. И это принесло свои плоды.
7 Тутъ она, по своему обычаю, уже начинаетъ слишкомъ увлекаться: ‘общественнымъ положеніемъ’ своимъ въ Россіи, какъ извстно, ей нечего было хвалиться, и если она никогда не могла ршиться вернуться на родину, то вовсе не вслдствіе своей американской натурализаціи.
Что скажетъ скромный и почтенный, понын здравствующій старецъ Н. В. Блаватскій, когда узнаетъ, что онъ ‘высшій русскій сановникъ’ и что его вдова, при его жизни, должна была получать цлыхъ 5000 рублей ежегодной пенсіи!… Какая иронія судьбы!— Елена Петровна, будучи еще почти ребенкомъ, вышла замужъ за пожилого чиновника, наперекоръ своимъ роднымъ, посл бурной, почти невроятной жизни, она умерла шестидесяти лтъ, а онъ, хоть она и давнымъ давно выдавала себя за вдову, пережилъ ее.
8 Въ глав XII — Прим. ред. ВТ
9 Сравн. съ моимъ примчаніемъ въ конц ея письма ко мн отъ 3 января 1885 года. Что такое она отдала Теософическому Обществу — неизвстно. По свдніямъ, полученнымъ мною отъ ея родныхъ, у нея, кром самыхъ малыхъ крохъ, никогда ничего не было, и эти малыя крохи она съла еще до основанія Теософическаго Общества.
10 Очень хорошо это пусканіе дыму въ глаза, но еще лучше то, что нашлось не мало людей, принявшихъ этотъ дымъ за чистую монету.
11 Однако нельзя сказать, чтобы симпатичны были ея всесильные и мудрйшіе ‘махатмы’, оставляющіе безъ защиты невинную женщину, положившую за нихъ всю свою душу и ради нихъ такъ жестоко посрамляемую!!

XVI.

Всякій безпристрастный читатель, внимательно познакомясь съ приведенными мною документами ‘Лондонскаго Общества для психическихъ изслдованій’, неизбжно долженъ прійти къ убжденію, что ‘всемірное братство’ Е. П. Блаватской есть только курьезный букетъ систематическихъ обмановъ, ‘rien qu’une fumisterie’ — какъ выражаются современные французы. Эти документы, гд разслдованы всевозможнйшіе феномены ‘madame’, ршительно длаютъ излишнимъ предположеніе, что, рядомъ съ обманами, Елена Петровна могла проявлять, ради теософической пропаганды, какія-нибудь дйствительно присущія ей, исключительныя психическія способности.
Но вдь отчетъ ‘лондонскаго общества’ былъ готовъ и появился къ началу 1886 года, а зимою 1884—1885 г. мы въ Париж знали только о томъ, что Годжсонъ посланъ въ Адіаръ, и не имли ни малйшаго понятія о результатахъ его разслдованій. Блаватская писала мн о своемъ торжеств надъ врагами и, даже будучи увреннымъ, что въ сообщаемыхъ ею фактахъ не мало ея собственной творческой фантазіи, я все же, конечно, никакъ не могъ предполагать чего-либо подобнаго дйствительнымъ обстоятельствамъ дла. Я ждалъ, что будетъ дальше, а пока продолжалъ свои занятія, рылся въ старыхъ книгахъ и наблюдалъ боле или мене интересные типы современнаго французскаго общества. Симпатіи французовъ ко всему русскому тогда только-что начинали пробуждаться, но уже, по нкоторымъ признакамъ, можно было предвидть дальнйшее развитіе этихъ естественныхъ, въ историческомъ ход событій, симпатій. Между тмъ представленія о Россіи, даже среди весьма образованныхъ и серьезныхъ людей, были чисто фантастическія и не могли не возмущать русскаго чувства. Въ парижскихъ газетахъ появлялись статьи анархиста Крапоткина и тому подобныхъ ‘авторовъ’, отъ перваго и до послдняго слова наполненныя наглой ложью и клеветою. Хотя эти статьи и не производили среди французовъ особенной сенсаціи,— тмъ не мене мнимые факты, въ нихъ заключавшіеся, передавались тамъ и здсь, какъ факты, безъ указанія источника. Разные нигилисты и полу-нигилисты обоего пола, проживавшіе въ Париж, разумется, тоже лгали самымъ отчаяннымъ образомъ, русскіе ‘туристы’ только презрительно ухмылялись — какъ будто дло шло вовсе не о ихъ родин. Изъ всего этого выходилъ полный сумбуръ, въ которомъ сразу даже трудно было разобраться. Въ такихъ обстоятельствахъ знакомить французовъ съ дйствительной, а не фантастической Россіей — являлось весьма увлекательнымъ занятіемъ — и я имъ, конечно, увлекался.
Наконецъ, было и еще одно интересное дло: докторъ Комбрэ помогъ мн ознакомиться, какъ теоретически, такъ и практически, съ гипнотизмомъ, о которомъ въ то время въ Россіи не имли еще почти никакого понятія — докторъ Боткинъ еще не объявлялъ его тогда ‘дйствительно существующимъ явленіемъ’, а не сказкой.
Что касается собственно ‘теософическаго общества’ или, врне, его засданій, я совершенно охладлъ къ нимъ, убдясь, что это только ‘разговоровъ разговариванье’ — и ничего больше. Но я все же часто видался съ m-me де-Морсье. Въ ея гостиной мн время отъ времени приходилось встрчаться съ новыми и небезъинтересными лицами. У нея я познакомился, между прочимъ, съ ея старымъ другомъ Ивомъ Гюйо, весьма энергичнымъ пожилымъ человкомъ самыхъ радикальныхъ мнній, бездарнымъ писателемъ, но, какъ говорятъ, дльнымъ министромъ. Познакомился я также съ знаменитымъ англійскимъ ученымъ Круксомъ, котораго привезъ къ ней Синнеттъ, врный другъ и пособникъ Е. П. Блаватской. Въ этомъ кружк оказалось и два новыхъ теософа, завербованныхъ m-me де-Морсье,— писатель Шюрэ и журналистъ Драмаръ. Эдуардъ Шюрэ, мало извстный поэтъ, но человкъ далеко не бездарный, былъ тогда знакомъ любителямъ музыки благодаря изданой имъ большой и обстоятельной книг о Рихард Вагнер, котораго онъ оказывался восторженнымъ поклонникомъ. Впослдствіи онъ напечаталъ, между прочимъ и въ ‘Revue des deux mondes’, не мало фантастически-философически-историческихъ статей въ качеств поклонника уже не Вагнера, а Будды. Во всякомъ случа это былъ очень милый, образованный и совершенно искренній человкъ, и о немъ у меня сохранилось пріятное воспоминаніе.
Не могу того же сказать о Драмар, избранномъ въ скорости президентомъ (дйствительнымъ, ибо ‘почетнымъ’ осталась герцогиня Помаръ) французскаго теософическаго общества. Это былъ человкъ лтъ тридцати пяти, весь трясущійся, съ восковымъ лицомъ и то совсмъ потухавшими, то безумно горвшими глазами. Онъ страдалъ какой-то сложной мучительной болзнью и поддерживалъ себя громадными вспрыскиваніями морфія, которыя скоро и унесли его въ могилу. Нсколько мсяцевъ передъ тмъ, какъ я встртилъ его у m-me де-Морсье, онъ былъ еще ярымъ атеистомъ, но вотъ познакомился съ теософическими брошюрками, изданными подъ именемъ герцогини Помаръ,— и нашелъ въ нихъ для себя новую религію, которой предался съ бшенымъ фанатизмомъ. Ничего не видя и не будучи даже знакомымъ съ Блаватской, онъ началъ пропаганду теософіи и мечталъ распространить ее во французскомъ народ посредствомъ соціалистическихъ газетъ и кружковъ. Для этого онъ вошелъ въ компанію съ нкіимъ Малономъ, бывшимъ рабочимъ и членомъ парижской коммуны. Но обо всемъ этомъ я узналъ впослдствіи, уже возвратясь въ Россію,— тогда же Драмаръ только еще ‘готовился’, а я наблюдалъ его, какъ весьма курьезный типъ француза фанатика.
Вмст съ Шюрэ и Драмаромъ, въ спискахъ членовъ парижскаго теософическаго общества, появилось еще дв-три свтскихъ дамы, потерпвшія сердечныя утраты и искавшія утшенія въ новомъ ученіи. Утшенія он не нашли — и скоро стушевались одна за другою.
Вотъ уже незамтно подкралась весна, а о Блаватской не было ни слуху, ни духу. Посл ея торжествующаго письма она прислала мн, еще въ январ, фотографическія группы индійскихъ теософовъ, коллекцію самыхъ невроятныхъ физіономій, въ центр которыхъ помщалась ея шарообразная фигура съ выкатившимися глазами и Олкоттъ въ своихъ очкахъ, но уже прикрытый блымъ балахономъ и — босикомъ. За симъ Олкоттъ извстилъ, что ‘madame’ была больна при смерти, безъ всякой надежды, что доктора признали ее мертвой, но что махатма М. внезапно спасъ ее, и она выздоравливаетъ. Посл этого извстія до конца апрля (по новому стилю) полное молчаніе.
Вдругъ получаю письмо изъ Италіи:

Torre del Greco. Naples. Htel del Vesuvio.
29 Апрля.

‘Дорогой В. С.— Здсь! Привезли полумертвую, а осталась бы въ Индіи, то была бы совсмъ мертвая. Видите ли, не мытьемъ, такъ катаньемъ. Кляузы Куломбовъ и миссіонеровъ проклятыхъ не удались, ни одинъ теософъ не пошелохнулся, приняли меня по возвращеніи въ Мадрасъ чуть ли не съ пушечною пальбою, такъ давай другое. Русскіе де идутъ черезъ Афганистанъ въ Индію, ergo Блаватская русская — стало бытъ шпіонка. Это ничего что ровно нтъ никакихъ доказательствъ къ этому, миссіонеры распустили клевету, а правительству, испугавшемуся огромнаго вліянія Блаватской среди индусовъ — оно и въ руку: стали оффиціально уврять, что я непремнно ‘шпіонка’. Конечно доказать не могли бы ничего, а пока, по подозрнію можно было бы и въ тюрьму засадить, арестовать и кто его знаетъ что сдлать со мною! Я это все теперь только узнала въ подробности, мн и не говорили а упаковали, прямо съ постели на французскій пароходъ и пославъ со мною доктора Гартмана, Баваджи[1] (чела махатмы Кутъ-Хуми, которому онъ приказалъ слдовать за мною всюду до моей смерти) и англичанку miss Flynn которая не захотла оставить меня — привезли въ Неаполь. Здсь въ уединеніи и поко у подошвы Везувія я должна или выздоровть — либо умереть. Должно быть послднее. Я наняла квартиру на три, или даже шесть мсяцевъ (?!!). Не давайте моего адреса никому, кром mad. de Morsier. Вотъ пріхали бы, видъ чудный, воздухъ здоровйшій а жизнь дешевле пареной рпы. Плачу за 4 меблированныя комнаты съ кухней 90 франковъ въ отел. За 400 франковъ въ мсяцъ насъ четверо живемъ хорошо для теософовъ, не хуже парижскаго. Пріхали бы право. Въ письм всего не сказать, а мн надо многое, многое сказать вамъ прежде нежели окочурюсь. Болзнь сердца какъ у меня не прощаетъ, да и другія болзни не забываютъ. Швахъ совсмъ, дорогой другъ, прізжайте! Здсь можете писать лучше чмъ въ Париж, да я вамъ внушу славные сюжеты. Ну, да хранятъ васъ махатмы, которые спасли меня снова отъ смерти. Выздоровлю, поду въ Индію — живая, умру — такъ Баваджи повезетъ обратно тло мое. Объ этомъ уже распорядились. Да хранятъ васъ силы небесныя.

Ваша на вки H. P. Blavatsky’.

Я тотчасъ же отвтилъ на это письмо, выражая Елен Петровн мое удовольствіе по поводу того, что она уже не за тридевять земель, а въ Европ, совтуя ей не помышлять о смерти, не впадать въ такой минорный тонъ и сожаля о томъ, что врядъ-ли могу скоро попасть въ Неаполь, несмотря на все мое желаніе. Содержаніе ея письма я сообщилъ m-me де-Морсье, которая весьма обрадовалась и тотчасъ же послала въ Торре-дель-Грэко цлую связку газетъ съ замтками о теософическомъ обществ и т. д.
Въ половин мая m-me де-Морсье передала мн слдующее, полученное ею письмо:
‘Chre et bonne amie,— meri pour les journaux, meri pour tout. Je suis tombe encore une fois malade et je n’ai pu vous repondre plus tt. Mais je vous supplie de m’crire deux mots pour me dire ce que devient Solovioff et pourquoi il ne me repond pas? Je lui ai crit deux lettres d’ii—pas un mot de lui! Serait-il malade? Ou bien a-t-il t entran par d’autres et prtant l’oreille aux infamies debites m’a-t-il tourn le dos, lui aussi, comme M. Myers de la Socit Psychique de Londres? Les missionaires protestants ont depens 45,000 roupies—Olcott m’crit,— pour payer les faux tmoins qui ont tellement menti et embrouill les choses lors de l’enqute faite par M. Hodgson, l’envoy de la Socit Psychique pour les phenomnes que le pauvre Hodgson a perdu la tte. Il a fini par croire que pas un phenomne, avec ou sans moi, n’tait vrai, et que commenant par moi et le colonel et finissant par Damodar nous tions tous des fraudes, des charlatans! Amen. Mas Solovioff est-il encore ami ou dois-je le perdre lui aussi? De grce repondez-moi. A vous de coeur H. P. Blavatsky’[2].
Письмо это въ первую минуту смутило даже m-me де-Морсье — не помогли и 45,000 рупій.
— Что же вы обо всемъ этомъ думаете?— спрашивала она меня.
— Я думаю, что ваша роза Кутъ-Хуми талисманъ весьма ненадежный, что наша бдная ‘madame’ попалась, что изъ ея писемъ, довольно фантастическихъ, нтъ никакой возможности узнать правду и что слдовало бы мн сдлать, въ pedant къ Годжсоновскому, тщательное и безпристрастное изслдованіе. Къ несчастію, я никакъ не могу теперь хать въ Неаполь.
Но madame де-Морсье все же еще не могла поколебаться. Она не допускала преступности Блаватской, хотя склонна уже была допустить съ ея стороны увлеченія. Во всякомъ случа она оклеветана, во всякомъ случа она глубоко несчастна!
Съ этимъ послднимъ заключеніемъ нельзя было не согласиться. H. P. B. исчезла — и передъ нами была только Елена Петровна, больная, измученная, далеко не чуждая нашему сердцу. Я поспшилъ ей написать о томъ, что мое письмо очевидно пропало и что отъ нея я получилъ всего одно. Между прочимъ я высказалъ, что, по моему мннію, при ней несовсмъ надежный человкъ (я подразумвалъ Гартмана, о которомъ она въ Эльберфельд сообщала мн довольно много несимпатичнаго) и что его постоянное присутствіе не можетъ не отзываться на ней болзненно. Я писалъ, что вовсе не ‘повернулся къ ней спиною’, что именно теперь особенно бы хотлъ ее видть, но нездоровъ, а если будетъ возможность, то пріду.
Отвтъ ея не заставилъ себя ждать.

Torre del Greco
23 Мая. Суббота.

Дорогой мой В. С.— не везетъ намъ видно обоимъ! Опять я въ постели съ сильными припадками ревматизма и подагры. Здсь такой холодъ днемъ, а настоящій морозъ по ночамъ и вечерамъ что хоть въ пору Россіи.
Что то неладно въ мір на чердак. Вотъ вамъ и южная Италія. Нтъ, отецъ родной, не прізжайте, потому что я сама при первой возможности узжаю туда, гд хоть и климатъ холодный, да за то комнаты теплыя найдутся, безъ сквозныхъ зефировъ и будетъ что сть кром вчныхъ макароновъ. А первая возможность явится только когда Катковъ деньги вышлетъ за ‘Загадочныя племена’ конченныя въ апрльской книжк ‘Русскаго Встника’. Оно хоть и немного, всего 274 стр. но не то семью, не то шестью съ двумя третями или тремя четвертями руб. за страницу (чортъ самъ не разберетъ ихъ счеты!) но и за то спасибо, все же будетъ франковъ тысячъ 6 въ карман. И тогда я намрена сейчасъ же хать — коли не окочурюсь ране,— въ Германію на воды. Только куда, сама не знаю. Напишите вы мн ради Аллаха, что, какія воды помогаютъ отъ этой подлой блковины что-ли, что отравила мою кровь и довела сердце до такой слабости, что его не слышно и съ стетоскопомъ? Разузнайте ка, у докторовъ да начеркните. А затмъ, сколько въ рубл франковъ? также, могу ли я просить у Каткова, вмсто 6 р. 71 коп. за печатную страницу (100 р. за листъ) 10 рублей (160 р. за листъ)? Вдь при ныншнемъ презрнномъ состояніи рубля нашего это чортъ знаетъ что такое! Мн въ Америк въ Нью-Іорк предлагаютъ 25 долларовъ за одинъ столбецъ ‘Писемъ изъ Индіи’. Что же я въ самомъ дл буду терять время съ Катковымъ. Скажите откровенно: могу ли я просить 10 руб. за страницу или нтъ? А теперь у меня и мднаго гроша нтъ въ карман. Отослали меня, рабу Божію, ‘самъ-четыре’ — съ 700 рупій въ карман, не у меня а у Баваджи, которыя ему дало для нашего прокормленія Общество да и живи на эти деньги! Онъ съ дуру, бдный мальчикъ, заплатилъ здсь за 3 мсяца впередъ. Я больная лежала, а онъ впервые въ Европ, еще хуже Могини, для длъ житейскихъ. Слава Богу что Гартманъ ухалъ и насъ теперь трое только: преданная мн Мэри Флиннъ, которая изъ свтской Бомбейской барышни превратилась добровольно въ мою няньку и служанку, да мой маленькій Дебъ (Дарбагири Наъ) котораго мы зовемъ Баваджи. Этотъ — за меня въ огонь и въ воду ползетъ. Бросилъ родину, и касту, и общество для меня и поклялся торжественно передъ всей любящей меня Индіей не покидать меня до смерти. Но онъ невинный индусъ, не разговаривавшій до меня ни съ одною женщиною кром своей матери во время младенчества, аскетъ и аза въ глаза не знаетъ ни Европы, ни ея обычаевъ, ни даже того, что мн требуется. А Мэри золотое сердце, да дура набитая, избалованная дома, не умющая даже кофе сварить на конфорк, съ нею даже и говорить нельзя ни о чемъ, какъ о нарядахъ, а только можно любить ее за ея преданность. Вотъ мое положеніе.
Если это къ Hartmann’у не лежитъ ваше сердце, то въ этомъ вы правы. Этотъ ужасный человкъ сдлалъ мн больше зла своимъ заступничествомъ и часто фальшью нежели Куломбы своей открытой ложью. Онъ то защищалъ меня въ газетахъ, то писалъ такіе ‘экивоки’, что даже враждебныя мн газеты только рты отворяли, замчая: ‘вотъ такъ другъ!’ Онъ одинъ день защищалъ меня въ письмахъ къ Юму и другимъ теософамъ, то намекалъ на такія гадости, что его корреспонденты вс пошли противъ меня. Это онъ сдлалъ Ходжсона посланнаго Психическимъ Лондонскимъ обществомъ длать въ Индіи слдствіе о феноменахъ — врага вмсто друга чмъ онъ прежде былъ. Онъ циникъ, лгунъ, хитеръ и мстителенъ и его ревность къ ‘хозяину’ и зависть ко всякому, на кого хозяинъ обращаетъ малйшее вниманіе просто отвратительны! Изъ преданнаго намъ Judje’а, посланнаго Олкоттомъ изъ Парижа въ Адьяръ, онъ сдлалъ намъ врага. Онъ возстановилъ противъ меня одно время всхъ Европейцевъ въ Адьяр, Лэнъ Фокса, мистера и мистриссъ Оклэй, Брауна, не могъ только возстановить однихъ индусовъ, которые его ненавидятъ и давно поняли. Теперь, мн же пришлось спасать ‘Общество’ отъ него, согласясь подъ предлогомъ, что онъ докторъ, взять его съ собою. Общество и первый, Олкоттъ, такъ его боялись что не смли даже выгнать. И все это онъ длалъ чтобъ завладть одному мною, высосать изъ меня, пока я еще жива все что я знаю — недопускать Субба-Рао писать со мною ‘La doctrine secrte’, а самому ее писать подъ моимъ руководствомъ. Но онъ очень ошибся. Я его привезла сюда и объявила, что писать теперь The secret doctrine совсмъ не буду, а буду писать для русскихъ журналовъ, я отказалась сказать ему хоть одно слово объ оккультизм. Видя что я поклялась молчать и учить его не буду, онъ ухалъ наконецъ. Должно быть станетъ теперь врать на меня Германскому Обществу. Да мн теперь все равно. Пусть вретъ. Это онъ подговорилъ Баваджи заплатить за три мсяца впередъ, зная, что у меня денегъ нтъ и я поневол останусь здсь.[3]
Но я пишу Каткову и потребую свои кровныя деньги за ‘Загадочныя Племена’ и тогда уду въ Висбаденъ, Мариненбаденъ или какой нибудь другой Баденъ которые мн очень нужны, а затмъ послюсь въ Мюнхен или около Вны мн все равно гд, лишь бы найти теплую комнату, да быть поближе къ Россіи, къ X. такъ чтобы умирая, видть ее возл меня. Посовтуйте, что длать!
Изъ двухъ вашихъ писемъ я получила одно простое да другое заказное сегодня только и спшу отвчать. Тутъ даже и почта съ ума сошла. Приносятъ мн однажды, на дняхъ, письмо страховое: росписалась и ужь собиралась распечатать, какъ вдругъ вижу — не ко мн, а какому-то Благовщенскому въ Нагасаки въ Японіи а совсмъ не въ Неаполь!! и кажется съ деньгами еще, а почтальонъ ушелъ, три дня затмъ я отдала его назадъ въ Неапол на почт самому директору который страшно смутился. Хорошо бы напечатать это въ Россіи. А ваше письмо можетъ пошло въ Японію…

Вчная вамъ любовь и дружба врной вамъ до гроба
Е. Блаватской.

Хочу философскій журналъ издавать гд нибудь здсь. Только не успю. Конецъ мой близокъ, дорогой мой другъ. Отвчайте скорй!’
Изъ этого письма, при сопоставленіи его съ ‘торжествующимъ’, Адіарскимъ, первымъ изъ Torre del Greco и французскимъ къ m-me де-Морсье, несмотря на вс ‘увлеченія’ Елены Петровны,— достаточно ясно обрисовывалось ея дйствительное жалкое положеніе. Она, очевидно, потерпла полное пораженіе ‘тамъ’, и даже чудодйственное спасеніе ея отъ смерти махатмами не произвело должнаго впечатлнія. Она бжала въ Европу (ибо иниціатива, по ея характеру и привычкамъ, могла принадлежатъ только ей, а ужь никакъ не Олкотту и не какому-то ‘совту общества’), совсмъ больная, съ непригодными для нея людьми — и теперь лежитъ въ самой плохой обстановк, безъ помощи, безъ денегъ и забытая всми. Поэтому-то она такъ жадно за меня хватается и такъ боится, какъ бы и я отъ нея не отшатнулся. хать къ ней я, къ сожалнію, ршительно не могъ и утшалъ себя мыслью, что теперь вопросъ только въ двухъ-трехъ мсяцахъ, что все равно, гд бы то ни было, а я ее увижу и, наконецъ, узнаю все, обстоятельно и врно.
Черезъ нсколько дней, въ самую критическую для себя минуту, Елена Петровна получила ‘отъ неизвстнаго друга’ нкоторую сумму денегъ и, конечно, пожелала узнать — кто это пришелъ ей на помощь. Она писала m-me де-Морсье:
‘…Ah, ma pauvre amie! Les temps sont bien changs et la pauvre socit de Madras tant sans le sou—je le suis aussi, de manire que cet argent est arriv bien propos, je vous assure. Si je pouvais crire mes articles russes—j’en ferai bien vite, mais le malheur est que j’ai a rester alite les trois quarts de temps. Je ne durerai pas longtemps—allez! J’accepte cet argent de l’ami inconnu sans fausse honte, mais je tiens a savoir son nom. Le matre a refus de me le dire, en disant simplement que c’tait d’un vrai ami et que je pouvais accepter. Mais vous, ne me le direz vous pas? Est-ce la Duchesse? Mais non—car pourquoi s’en cacherait-elle, et puis c’est un ami et non une amie. Dans tout cas le Matre le connait c’est sr, car il a ajout que son intuition pour les vrits occultes tait grande et qu’il y avait de l’toffe en lui, quoique… mais je ne dois pas le dire, ce qu’il parait. Ah que je m’ennuie donc ii, bon Dieu! et que je voudrais m’en aller—si le matre le permettait… Que fait donc Solovioff? Est-il malade toujours! je l’aime bien, mon ami Solovioff, mais il dit des btises de nos Mahatmas, ce pauvre Thomas l’incredule.

A vous de coeur H.P. Blavatsky’[4].

Хоть и несчастная, почитавшая себя навки побжденной и опозоренной, доходившая, очевидно, временами до отчаянія, больная и покинутая — Елена Петровна все же оставалась врной себ. Она продолжала морочить добрыхъ людей своимъ ‘хозяиномъ’, ничуть не смущаясь наивностью и первобытностью этихъ ‘астральныхъ’ визитовъ таинственнаго махатмы, во время которыхъ онъ длаетъ ей сообщенія, ровно ничего не сообщающія, и ‘спасаетъ’ ее, ровно ни отъ чего не спасая. Къ чему же ей придумывать что-нибудь боле тонкое и остроумное, когда эта простая ‘игра’ удовлетворяетъ не только ученыхъ дамъ, но даже и ученыхъ кавалеровъ, лишь бы они были ‘ея, Елены Петровны, друзьями’. Вмст съ этимъ, нуждаясь во мн и отдавая мн свою ‘любовь, дружбу и врность до гроба’, она однако очень тревожится, какъ бы я чего не ‘испортилъ’,— ужь очень непочтительно отзываюсь я въ письмахъ къ ней о ея ‘хозяин’ и вообще о всей ея ‘махатмовщин’,— и спшитъ предостеречь m-me де-Морсье отъ меня, какъ отъ омы неврнаго.
M-me де-Морсье ничего не могла сообщить ей относительно ‘неизвстнаго друга’, а я послалъ ей, по поводу ея ‘предостереженій’, шутливое письмо, гд говорилъ, что ея ‘теософическое общество’ мн окончательно надоло, что я не врю никакимъ ея феноменамъ и махатмамъ, но ее, милйшую Елену Петровну, люблю не меньше, чмъ она меня любитъ, и намреваюсь уничтожить ея злого врага — г-жу Куломбъ. Я прибавлялъ, что скоро узжаю въ Швейцарію и надюсь, что мы свидимся, что она завернетъ ко мн по пути въ Германію.
На это былъ отвтъ:
‘Дорогой В. С.— Пишите гд поселитесь. Я ршила хать въ Германію на зиму, покрайней мр коли холодно то комнаты теплыя — а здсь я постоянно простужаюсь — и проздомъ могу остановиться тамъ, гд вы будете. Со мною Кришна Суами[5], а онъ милый. Что это вы нападаете и въ письмахъ къ *** (г-ж У.) на Общество? Ради Бога хоть ради личной дружбы не покидайте его, бдный Олкоттъ длаетъ то, что ему велитъ совсть и онъ и собою радъ сейчасъ же пожертвовать ради блага Общества. Увидимся разскажу все. Но что это вы пишете такъ неясно? что вы ршили сдлать съ подлой Кулонбшей? Она вотъ, какъ я ухала, подбила миссіонеровъ — сдлать въ ея пользу подписку за ‘услуги, оказанныя человчеству и обществу вообще, разоблачивъ Мад. Блаватскую’. Первый подписался эпископъ Мадраскій и ей собрали миссіонеры 5,000 рупій, т. е. 10,000 франковъ! Она детъ въ Европу ‘за m-me Блаватской вслдъ‘ — пишетъ миссіонеръ Паттерсонъ, редакторъ обличающаго меня журнала. Милости просимъ. Но не правда ли, comme l’innocence triomphe et le vice est puni? Чудо, что за милый свтъ — душка! Цо то бендзе!— въ будущемъ то. Что такое надлалъ Синнеттъ — **(г-жа X.) пишетъ — въ Париж? Я ничего не понимаю! и почему вы не напишете мн обстоятельно? Эхъ, какой вы! Ея брошюра?— хороша и такъ правдива. Я ей должна до сихъ поръ деньги? А у меня ея письмо изъ Цейлона 8 лтъ спустя, какъ я была въ Египт, въ которомъ она умоляетъ меня дать ей взаймы денегъ подъ вексель. Я фокусничала въ Каиро? а весь городъ знаетъ и помнитъ что меня и въ город не было, когда нанятые нами медіумы, ея же пріятельницы, были пойманы съ этими фокусами и я ихъ тотчасъ же прогнала и сама же потеряла 600 франковъ. Ахъ она подлая женщина! Да пусть кто хочетъ спросить въ Каир — тамъ ее вс знаютъ и нтъ ей другой клички какъ la sorcire et la voleuse. И миссіонеры ее протежируютъ теперь! Господи что за гадость и что за конспирація. Довольно объ этой мерзости.
Пишу II часть ‘Дебрей’[6]. Вы мн не отвчали на мой вопросъ о Катков. Простудилась — и всю ночь била лихорадка. До свиданья, дорогой В. С.

Вамъ на вки преданная Е. Блаватская.’

Прочтя это письмо, я могъ только развести руками. Я не имлъ понятія о брошюр ‘Куломбши’, но теперь предо мною, очевидно, было побоище какихъ-то двухъ грандіозныхъ ‘пуассардокъ’. Только за этимъ побоищемъ были не лоханки съ рыбой, а ‘всемірное братство’, ‘тайны человческаго духа и природы’ съ девизомъ: ‘нтъ религіи выше истины’!..
Я ухалъ въ Женеву, а оттуда въ горы и скоро очутился очень высоко, въ маленькомъ мстечк, Сенъ-Сергъ (St.-Cergues), гд и встртился съ m-me де Морсье и ея семьею.

Примчанія.

1 Это т самые Гартманъ и Баваджи, или Бабаджи или Дарбагири Нафъ, которые играютъ столь печальную роль въ отчет Годжсона.
2 ‘Дорогой и добрый другъ, спасибо за газеты, спасибо за все. Я опять заболла и не могла вамъ раньше отвтить. Умоляю васъ черкнуть мн два слова и сказать, что такое съ Соловьевымъ и почему онъ мн не отвчаетъ? Я ему послала отсюда два письма — а отъ него ни слова! Или онъ боленъ? Или онъ увлеченъ другими, вритъ всмъ распространяемымъ гадостямъ и отвернулся отъ меня подобно м-ру Майерсу изъ Лондонскаго психическаго общества? Протестантскіе миссіонеры истратили 45,000 рупій,— пишетъ мн Олкоттъ,— для подкупа ложныхъ свидтелей, которые такъ лгали и путали во время изслдованія Годжсона, посланнаго Лондонскимъ обществомъ, что онъ, Годжсонъ, потерялъ голову. Онъ кончилъ тмъ, что поврилъ, будто ни одинъ феноменъ, съ моимъ участіемъ или безъ меня, не былъ неподдланъ, и что мы вс, начиная съ меня и полковника, и кончая Дамодаромъ,— обманщики и шарлатаны! Аминь. Но Соловьевъ, другъ ли онъ еще или я должна потерять также и его? Ради Бога отвчайте. Сердечно ваша Е. П. Блаватская’.
3 Если къ фактамъ отчета Годжсона присоединить эту характеристику самой Блаватской,— то образъ доктора Гартмана становится совсмъ ясенъ. Но г-жа Желиховская извлекаетъ изъ этого джэнтльмена большую для себя пользу. Своимъ статьямъ въ ‘Новостяхъ’ она предпосылаетъ такой эпиграфъ: ‘Не далеко то будущее, когда историкъ радъ будетъ перерыть вс архивы, дабы найти единое слово изъ жизни Е. П. Б.’—и подписываетъ: ‘Д-ръ Гартманъ’. Читатель полагаетъ, что это извстный нмецкій философъ Эдуардъ Гартманъ, весьма интересующійся, какъ вдомо многимъ, разными необъяснимыми явленіями,— и проникается почтеніемъ, думая: ‘а! если и Гартманъ, значитъ дло то, пожалуй, и не шутка!’ Но это только маленькая, невинная мистификація. Слова эпиграфа принадлежатъ всего-на-всего ‘теософу’ Францу Гартману, состоявшему при Е. П. Блаватской, потомъ отошедшему отъ нея, а затмъ, какъ видно изъ статей г-жи Желиховской, снова къ ней примкнувшему. Г-жа Желиховская называетъ его (‘Русское Обозрніе’ 1891 г., ноябрь, стр. 244) однимъ изъ лучшихъ, но неувлекающихся цнителей Е. П. Б. и, въ виду этой неувлекаемости, съ особеннымъ удовольствіемъ приводитъ его слова и мннія. Но что скажетъ ‘историкъ, перерывающій вс архивы, дабы найти единое слово изъ жизни Е. П. Б.’, когда онъ прочтетъ эту характеристику панегириста Е. П. Б., сдланную ею самою? Не везетъ г-ж Желиховской съ защитниками и друзьями ‘madame’!
4 ‘… Ахъ, другъ мой! Времена измнились, и бдное Мадраское Общество безъ гроша,— значитъ и я тоже, такимъ образомъ эти деньги пришли какъ разъ во время, увряю васъ. Еслибы я могла писать мои русскія статьи — я скоро бы добыла денегъ, но къ несчастію я принуждена лежать въ постели три четверти времени. Меня не на долго ужь теперь хватитъ! Я принимаю эти деньги отъ неизвстнаго друга безъ ложнаго стыда, но я хочу знать его имя. ‘Хозяинъ’ отказался сказать мн, кто это, замтивъ только, что это истинный другъ и что я могу принять. Но не можете ли вы мн сказать? Или это герцогиня? только нтъ: зачмъ бы ей было скрываться — и къ тому же это мужчина, а не женщина. Во всякомъ случа ‘хозяинъ’ его знаетъ, потому что прибавилъ о немъ, что у него большія способности къ воспринятію оккультныхъ истинъ, хотя… но я, кажется, не должна передавать этого. Боже мой, какъ я здсь скучаю! и какъ бы я хотла уйти — еслибы ‘хозяинъ’ позволилъ… Что же длаетъ Соловьевъ? Или онъ до сихъ поръ боленъ? Я очень его люблю, моего друга Соловьева, но онъ говоритъ вздоръ о нашихъ махатмахъ, этотъ ома неврный. Сердечно ваша Е. П. Блаватская’.
5 Это одно изъ многочисленныхъ наименованій того же Баваджи.
6 Из пещер и дебрей Индостана. — Прим. ред. Викитеки.

XVII.

Хорошо было въ скромномъ, но совершенно приличномъ ‘pension Delaigue’, помщавшемся среди сада, наполненнаго цвтами. За шесть франковъ въ сутки давали чистую комнату съ мягкой постелью, завтракъ, обдъ и ужинъ — обильные, приготовленные умлымъ парижскимъ поваромъ. Женевское озеро представлялось съ высоты голубою лужицей, а Монбланъ глядлъ прямо въ глаза во всемъ своемъ серебряномъ величіи. А все же я послалъ Блаватской свой адресъ. Въ конц іюля отъ нея письмо:
‘Дорогой В. С.— Простите, не могла писать — правая рука такъ распухла, что и пальцы окоченли. Плохо мн. ду завтра поселяться на зиму въ Вюрцбургъ нсколько часовъ отъ Мюнхена, значитъ въ Баваріи. Тамъ прозимую, а пока посмотрю, не помогутъ ли воды Нандуръ въ Киссинген отъ подагры. ду я туда съ Баваджи и miss Flynn, другомъ моимъ, но большой дурой.
Господи какъ надола жизнь!.. Хоть пишите коли не не можете пріхать сами. Кажется отъ Мюнхена до вашего мста недалеко, а Вюрцбургъ всего нсколько часовъ отъ Баварской столицы. Общаетъ ** (г-жа X.) пріхать. Не знаю такъ ли оно будетъ. А все же ближе отъ О. Мюнхенъ, чмъ Неаполь. Здсь отъ холода, стужи и дождей мы перешли на жару почище еще Индійской. Душевный вамъ поклонъ и вчную, непроходящую любовь и дружбу. Я ду черезъ Римъ и Верону. Прощайте, или до свиданья — какъ судьба повлитъ. До гроба Е. Блаватская.’
Черезъ пять дней — телеграмма изъ Рима: ‘En route pour Wurzburg prs Munich pour hiver. Blavatsky’[1]. Въ тотъ же день, черезъ три часа посл первой,— вторая телеграмма: ‘Restons Htel Anglo-Amricain Rome huit jours crivez ii. Blavatsky’[2]. Телеграфирую: ‘прізжайте сюда’ — и даю объясненіе, какимъ путемъ хать. Отвтъ на третій день: ‘Va banque! partons demain Genve, tlgraphiez ou la rencontre. Blavatsky’[3]. Телеграфирую: ‘A St.-Cergues’ — и жду, сговорившись съ m-me де-Морсье, что если ‘madame’ не прідетъ, то мы създимъ къ ней въ Женеву.
Но она пріхала. Боже мой, что это было за явленіе — я думаю обитатели Сенъ-Серга до сихъ поръ говорятъ о немъ, какъ о чемъ-то баснословномъ!
Въ обычное время, посл обда, часовъ около трехъ, къ ‘pension Delaigue’ подъхалъ женевскій дилижансъ. Вокругъ него, какъ и всегда, собралась толпа для того, чтобъ получить газеты, письма и посмотрть на прізжихъ, если таковые окажутся.
Вдругъ изъ дилижанса выскочило какое-то странное существо — нчто среднее между большой обезьяной и вертлявымъ чертенкомъ. Худоба поразительная. Жалкая, какая-то полуевропейская одеженка болтается, будто подъ нею, кром костей, ничего нтъ, лицо съ кулачекъ темно-темно коричневаго цвта и безъ признаковъ растительности, на голов густая шапка длинныхъ, черныхъ, вьющихся волосъ, огромные, конечно, тоже совсмъ черные глаза, съ испуганнымъ и подозрительнымъ выраженіемъ. Чертенокъ что-то говорилъ по англійски пискливымъ и въ то же время хриплымъ голосомъ.
За нимъ вылзала толстая, крупная, неуклюжая молодая особа съ некрасивымъ лицомъ, краснымъ, растеряннымъ и положительно глупымъ.
Публика, разинувъ рты, смотрла на чертенка. Но самое интересное было еще впереди. Чертенокъ и неуклюжая молодая особа, а затмъ я и m-me де-Морсье, принялись, съ великимъ трудомъ, высаживать изъ дилижанса нчто, въ немъ заключавшееся. Это нчто — была сама ‘madame’, вся распухшая, измученная путешествіемъ, ворчавшая, съ темно-срымъ громаднымъ лицомъ и вытаращенными, какъ дв круглыя выцвтшія бирюзы, глазами. На голов у нея помщалась высочайшая фётровая срая пожарная каска съ вентиляторами и вуалью. Шарообразная ея фигура казалась еще шарообразне отъ невроятнаго какого-то балахона, въ который она была облечена.
Облобызавшись съ нами и объявивъ намъ, что Баваджи ровно ничего не понимаетъ, а ‘эта идіотка’ такъ глупа, что подобной дуры никогда еще и не бывало на свт,— ‘madame’ приняласъ ихъ ругать самыми отборными словами и тормошить безъ всякаго милосердія. Наконецъ они оба совсмъ перестали понимать что-либо, лица ихъ изображали страданіе, а на глазахъ стояли слезы.
Къ довершенію бды въ нашемъ ‘pension’ не оказалось свободнаго помщенія, т. е. трехъ смежныхъ комнатъ.
Кое-какъ наконецъ все уладилось, и черезъ часъ Елена Петровна была помщена въ сосднемъ дом, съ плохимъ аппетитомъ обдала, бранилась, чертенокъ и молодая особа метались изъ угла въ уголъ, ничмъ не умя угодить ей, а мы съ m-me де-Морсье сидли и глядли на все это.
— Вотъ, теперь сами видите, друзья мои,— обратилась она наконецъ къ намъ,— каково мое положеніе! Иной день не могу двинуть ни руками, ни ногами, лежу, какъ колода — и некому мн ни въ чемъ помочь — Баваджи только вертится волчкомъ и ни съ мста, а эта Машка Флинъ (иначе какъ Машкой она ее не называла) естественная дура, и я проклинаю тотъ день, когда согласилась взять ее съ собою. Ей, видите ли, было очень скучно тамъ, дома, она вообразила, что въ путешествіи у нея найдутся пріятныя развлеченія и — представьте! какъ только появляется мужчина — она сейчасъ: бантики, вертитъ глазами и вообще ведетъ себя крайне неприлично, хоть и буддистка… Зачмъ она въ буддизмъ перешла — не понимаю…
— А вотъ, хоть и дура,— спохватилась ‘madame’,— а спросите ее: вдь она почти что каждый день видитъ ‘хозяина’, когда онъ ко мн является! Mary, пойдите сюда!
Машка Флинъ, запыхавшись и съ испуганнымъ выраженіемъ на красномъ лиц, прибжала.
— Скажите правду, видаете вы master’а?
— О, да, да, видаю.
— Ну вотъ видите! зачмъ же ей врать, да она такъ глупа, что и соврать-то бы не съумла, видаетъ вотъ — и все тутъ. Пойдите, разубдите ее или докажите, что у нея каждый день галлюцинаціи!.. А вотъ господа психисты — вишь я сама махатмъ выдумала!..
Она ршительно не могла сообразить, что ея способъ доказательствъ съ помощью свидтельствъ Машекъ Флинъ и Баваджи, на европейской территоріи весьма неудаченъ. Когда же она дошла до Куломбовъ, Годжсона и протестантскихъ миссіонеровъ — изъ ея устъ посыпались такія противурчивыя показанія и такая отборная брань, что мы съ m-me де-Морсье пришли въ полное уныніе и почти силою остановили ее и успокоили.
И вдругъ она затихла, преобразилась, отошла отъ своей злобы дня, очутилась въ иныхъ сферахъ. И изъ этихъ иныхъ сферъ слышался ея вдохновенный голосъ:
‘…Махатмы говорятъ, что такъ же невозможно открыть новую истину, какъ и создать атомъ матеріи или силы. Истина есть то, что существуетъ извка — все, что не вчно, то ложно. Истинное необходимо существуетъ всегда, но оно не одинаково познается каждымъ и каждый обладаетъ только частью истины. За предлами же той части истины, которою владетъ извстный человкъ — истинное и ложное для него смшиваются. Впрочемъ ложное не иметъ никакой реальности, никакого дйствительнаго существованія, оно — отрицаніе истиннаго. Ложно понятая истина — равняется лжи. Невозможно кого-либо обучить истин, передать ему ее. Каждый долженъ самъ найти истину. Все, что можно сдлать для тхъ, кто не знаетъ истиннаго, это — направить ихъ на настоящую дорогу. Такъ и поступаютъ махатмы…
…Для того, чтобы достигнуть познаванія тайныхъ силъ природы и скрытыхъ истинъ, между прочимъ и прежде всего необходимо обсуждать вс свои дйствія, поступать по разсужденію и не допускать себя плыть по теченію случайностей и обстоятельствъ. Въ большинств случаевъ люди поступаютъ дурно сами не зная зачмъ. Стоитъ вглядться въ свою прошлую жизнь — и увидишь, сколько было въ ней ошибокъ, казавшихся естественными поступками…
Суеврія существуютъ точно такъ же и въ нравственности, какъ и въ религіи, много людей, погрязшихъ въ предразсудкахъ, считаютъ себя правыми и судятъ о дйствіяхъ другихъ со своей ограниченной и узкой точки зрнія. Сколько, напримръ, людей не имютъ иного критерія для сужденія объ отношеніяхъ между мужчиной и женщиной кром предразсудковъ! Такіе люди судятъ очень неправильно за неимніемъ истиннаго критерія.
Важно, слдовательно, имть опредленное и истинное понятіе о добр и зл, о хорошемъ и дурномъ, затмъ слдуетъ руководствоваться исключительно своей совстью. Но такъ какъ невозможно знать, что происходитъ въ совсти другого, то слдуетъ воздерживаться отъ сужденія о поступкахъ, вс побудительныя причины которыхъ неизвстны.
Первое правило нравственности заключается въ искренности, т. е. надо жить и дйствовать согласно съ открыто исповдуемыми каждымъ принципами.
Критерій нашихъ поступковъ долженъ заключаться въ пониманіи — поступаемъ ли мы для себя, съ эгоистичной цлью, или для другихъ. Все, что приводитъ насъ къ эгоизму, къ исключительному поклоненію самому себ,— дурно, все, что насъ пріобщаетъ къ человчеству, все, что насъ можетъ цльне поглотить въ великомъ цломъ,— хорошо.
Существуетъ опасное проявленіе эгоизма, отъ котораго надо очень беречься,— это своего рода гордость, заставляющая насъ приносить себя въ жертву за ничто, даромъ.
‘Принесеніе себя въ жертву вн долга — есть самоубійство’ — говорятъ махатмы. Слдовательно, надо исполнять долгъ, чего бы это ни стоило, но не хорошо желать покинуть свою сферу безъ особой нужды и отдавать свою жизнь, когда долгъ того не требуетъ. Истина — всегда истина, хотя бы исходила отъ безумца. Лордъ Байронъ могъ быть очень безнравственнымъ человкомъ, но тмъ не мене онъ возвстилъ великія истины.
Всякій, кто объявляетъ себя неспособнымъ содйствовать великому, все развивающему длу природы, и безполезнымъ въ мір — богохульствуетъ. Онъ лжетъ ужь даже потому, что существуетъ, потому что онъ есть слдствіе бывшихъ причинъ и причина будущихъ неисчислимыхъ послдствій. Каждому мыслителю тяжело думать о томъ, какъ мало пользы приноситъ его существованіе.
Ужасно понимать добро, истину, красоту, необходимость многихъ существенныхъ реформъ въ стро человческаго общества — и чувствовать себя безсильнымъ провести свои мысли и осуществить свое желаніе.
Но все же необходимо успокоиться на томъ, что такъ какъ ничто не пропадаетъ и не исчезаетъ въ природ, какъ въ сфер физической, такъ и въ сфер интеллектуальной,— то ужь одинъ фактъ познанія добра и любви къ нему долженъ производить благія послдствія, хоть мы и не можемъ дать себ отчета, какимъ способомъ это происходитъ, посредствомъ какихъ комбинацій природа творитъ это.
Никто, однако, не можетъ сотворить полное благо, достаточно совершить и лучшее.
‘Жизнь — долгая агонія’ — но если смотрть на вещи философски (а смотрть такъ именно и необходимо), надо признаться, что въ оккультизм (occulte—тайный, потаенный) можно найти большія утшенія.
Въ силу закона причинности, составляющаго основу этого ученія, извстно, что наши земныя страданія — нечто иное, какъ слдствіе прежнихъ причинъ, дйствіе которыхъ, такимъ образомъ, можетъ быть ослаблено, смягчено, измнено приложеніемъ противуположныхъ причинъ, т. е. поступками, дйствіями, согласными съ природными законами.
Дале, по тому же закону причинности, всякая причина производитъ какое-нибудь слдствіе, какъ бы она ни была незначительна. Такимъ образомъ, добрая мысль, благородное намреніе вовсе не такъ безсильны, какъ это можетъ сразу показаться, и необходимо производятъ свое послдствіе, хотя и такое, которое мы не можемъ еще анализировать, а разв только признавать.
Въ дйствительности мысль творитъ. Эдгаръ По, въ своемъ могучемъ прозрніи, отгадалъ много оккультныхъ истинъ и принциповъ и, между прочимъ, развилъ это положеніе въ своей фантазіи: ‘Могущество слова’.
Сколько разъ люди, не имя возможности вылчить безнадежно страждущаго, утишали его страданія одной своей къ нему симпатіей. Одно уже сочувствіе необходимо производитъ добро, мысль дятельна и творитъ: добрая — добро, дурная — зло.
Надо бжать за истиной всюду, гд только можно найти ее. Когда отдаешься добру, то всегда приходится начинать со страданій, это происходитъ отъ кажущагося безсилія помочь торжеству истины. Но посредствомъ постепеннаго самоотршенія, убіенія въ себ всякаго эгоистическаго чувства, мало-по-малу достигается счастье. Поздне, когда мы дойдемъ до познанія истины, то убдимся, что наши добрыя усилія были гораздо успшне, чмъ теперь намъ кажется. Въ этомъ убжденіи будетъ достаточная награда доброй и мужественно пройденной жизни.
Очень часто люди, доходящіе до отчаянія вслдствіе такой кажущейся имъ неспособности защищать правду и вчно создающіе себ неразршимыя задачи,— сходятъ съ ума. Такъ какъ подобные люди нердко бывали увлекаемы оккультизмомъ, то и составилось ложное мнніе, что эта доктрина помрачаетъ разсудокъ. Но никогда еще оккультизмъ не свелъ съ ума человка, пользовавшагося до того здравымъ разсудкомъ, наоборотъ, не разъ люди, уже бывшіе на пути къ безумію, вслдствіе злоупотребленій метафизикой, были излчены и наведены на истинный путь изученіемъ оккультныхъ наукъ.
Слдовательно, нечего взводить на оккультизмъ обвиненія въ помраченіи и гибели людей, обращающихся къ нему среди своего безумія. Но ничто въ свт, даже изученіе великихъ истинъ, не можетъ спасти тхъ, кто не сообразуется съ законами природы’…
Подобныя мысли, во всякомъ случа интересныя, а иной разъ и весьма глубокія,— всегда высказывались Еленой Петровной съ необыкновенной простотой и ясностью, составляющими несомннный признакъ истинной талантливости, и, конечно, были главнйшимъ магнитомъ, меня къ ней притягивавшимъ. Иной разъ, и притомъ совсмъ неожиданно, она превращалась въ настоящую вдохновенную проповдницу, вся преображалась и заставляла забывать, что вдь однако она не иное что, какъ самая беззастнчивая обманщица, которую надо только окончательно, осязательно для всхъ, разоблачить и постараться заставить навсегда прекратить ея пагубные, возмутительные обманы.
Ежечасно мняясь и выказывая поочередно вс свои качества и недостатки, сама постоянно горя и кипя, она образовывала вокругъ себя какой-то вихрь, въ который, хоть временно, попадалъ всякій, пришедшій съ нею въ непосредственное соприкосновеніе. Сразу невозможно было очнуться — голова кружилась. Но она, несмотря на вс свои физическія страданія, порывы отчаянья, бшенства, безнадежности — все же шла къ своей цли. Теперь ей, прежде всего, необходимо было забрать въ руки меня и m-me де-Морсье. Ея другъ и помощникъ, Синнеттъ, уже сообщилъ ей изъ Лондона подробное содержаніе приготавливавшагося къ печатанію отчета Годжсона, и она сразу получила прямо въ сердце такую обиду: ее объявляютъ обманщицей, а Олкотта невиннымъ глупцомъ!
— Да напишите же вы, ради всего святого, Майерсу,— упрашивала она меня,— что вдь это съ ихъ стороны идіотство! ужь если я мошенница, такъ и Олкоттъ мошенникъ! ну, глупъ онъ, ну доврчивъ, да вдь не до такой же степени. Вдь это было бы совсмъ неестественно! И зачмъ это имъ надо его выгораживать?
Эта ‘несправедливость’ возмущала и бсила ее до послдней степени.
Но она забыла и объ Олкотт, когда я, въ разговор замтилъ, что скоро мы съ нею должны разъхаться въ разныя стороны.
— Куда жъ это вы?
— Хочу провести начало осени въ Люцерн, а къ первому октября долженъ быть въ Петербург.
Она стала буквально умолять меня хать съ нею въ Вюрцбургъ и, хорошо понимая, что августъ и сентябрь въ душномъ нмецкомъ город не особенно для меня привлекательны, обратилась къ соблазну.
— Поживите въ Вюрцбург два мсяца, клянусь вамъ — не раскаетесь. То, чего напрасно добивался Гартманъ,— получите вы. Я ежедневно буду давать вамъ уроки оккультизма — ‘хозяинъ’ разршилъ мн. Я ничего отъ васъ не скрою. И феноменовъ будетъ сколько угодно.
— Елена Петровна, не шутите, вдь вы знаете мое теперешнее отношеніе и къ ‘хозяину’, и къ феноменамъ.
— Я знаю, что вы ‘ома неврный’: но доведу васъ до того, что вы поневол должны будете поврить. Даю вамъ честное слово, что открою вамъ все, все, что только возможно!
Но я ужь и безъ этого ‘честнаго слова’ зналъ, что мн предстоитъ дышать пылью Вюрцбурга. Никакихъ ‘уроковъ оккультизма’ она, конечно, давать мн не будетъ, ибо такихъ ‘уроковъ’ и давать нельзя, но пока я ей нуженъ, пока она одинока и покинута самыми даже преданными ей друзьями,— она изо всхъ силъ станетъ морочить меня ‘феноменами’ — и вотъ тутъ-то я и узнаю все, что мн надо. Я разгляжу со всхъ сторонъ это феноменальнйшее существо, подобнаго которому, разумется, никогда ужь не придется встртить.
Я написалъ Майерсу, что, не зная Годжсона и его разслдованія, а также и того, насколько точно и безпристрастно это разслдованіе, я предпринимаю мое собственное, проживу боле или мене долгое время въ Вюрцбург, куда переселяется Блаватская — и узнаю все. О результатахъ моего разслдованія извщу своевременно.
Письмо это я, при m-me де-Морсье, показалъ Блаватской, и она не только не смутилась, но крайне обрадовалась. Она очевидно разсчитывала или на свою ловкость, или на мою ‘дружбу’. А дружба, на ея жаргон, была синонимомъ укрывательства.
Успокоясь на мой счетъ и отложивъ ‘уроки оккультизма’ до Вюрцбурга, она принялась за m-me де-Морсье. Въ дл ‘теософическаго общества’ былъ нкій довольно щекотливый вопросъ. По ученію какъ древнихъ, такъ и новйшихъ ‘магистовъ’ — великая Изида снимаетъ свой покровъ лишь передъ двственно чистымъ существомъ, незнакомымъ со страстями и похотями человческими. Чтобы стать истиннымъ адептомъ, узнать высшія тайны природы и получить способность управлять природными силами (проще — производить разные феномены), необходимо всю жизнь, съ колыбели и до могилы, оставаться строгимъ аскетомъ.
‘Поэтому, вотъ, и Могини можетъ со временемъ стать такимъ же великимъ адептомъ, какъ Моріа или Кутъ-Хуми,— поясняла Блаватская,— онъ двственникъ и никогда не глядитъ на женщинъ, онъ аскетъ’.
Вмст съ этимъ парижскіе теософы ‘знали’, между прочимъ и со словъ Олкотта и того же Могини, что ‘madame’ прошла уже весьма высокія ‘посвященія’, что она находится на одной изъ высшихъ ступеней таинственной лстницы, что она безъ церемоніи разоблачаетъ Изиду и производитъ удивительные феномены. Аскетъ Могини, по ея знаку, подползаетъ къ ней, какъ пресмыкающееся, и цлуетъ край ея одежды.
Какимъ же образомъ все это согласовалось съ тмъ, также несомнннымъ фактомъ, что ‘m-me’ — madame, а не ‘mademoiselle’, что она — ‘veuve Blavatsky’?
Вопросъ назрлъ, съ нимъ уже не разъ ‘подъзжали’ къ ‘madame’ и, особенно въ такое опасное время, на него надо было ршительно отвтить. M-me де-Морсье, это золотое горячее сердце, этотъ пламенный ораторъ, эта страстная защитница женскихъ правъ и женской чести — оказывалась, конечно, самымъ лучшимъ и чистымъ листомъ бумаги для начертанія такого отвта. Но раньше надо было сдлать ‘пробу пера’, посмотрть — красиво ли выходитъ — и Елена Петровна устремила на меня свой ‘загадочный’ взглядъ.
Съ искусствомъ, которому могла бы позавидовать Сарра Бернаръ, она повдала мн тайну своей жизни. Все противъ нея, но вдь дло не въ томъ, чмъ ‘слыть’, а въ томъ, чмъ ‘быть’. До сихъ поръ ходятъ самые удивительные разсказы о романическихъ приключеніяхъ ея молодости, и она только удивляется, какъ это я не слыхалъ о ней ничего подобнаго въ Россіи. А между тмъ вотъ истина: она никогда неспособна была любить страстно, мужчины, какъ таковые, для нея не существовали — ‘такая ужь, видно, рыбья натура’. У нея съ дтства была одна только страсть — оккультизмъ. Она вышла замужъ за Блаватскаго только для того, чтобы освободиться отъ опеки родныхъ, но онъ никогда не былъ ея мужемъ, и скоро она отъ него убжала. Она всю жизнь странствовала изъ страны въ страну и жадно предавалась изученію оккультизма, искала, ‘стучала’, пока не нашла, пока не ‘отверзлось’. И вотъ теперь она старуха, veuve Blavatsky,— и, несмотря на это, она осталась двой, непорочной двой…
А между тмъ нтъ дыму безъ огня, откуда же явилась у ней репутація скоре жрицы Венеры, чмъ жрицы Изиды? А вотъ откуда: она захотла спасти честь одной своей пріятельницы и признала своимъ ребенка этой пріятельницы. Она не разставалась съ нимъ, сама его воспитывала, называла своимъ сыномъ передъ всми. Потомъ онъ умеръ…
Не могу сказать, что я ей поврилъ, но игра ея была до того хороша, что я все же не сталъ бы тогда ручаться въ полной лживости этого разсказа: я ничего еще не зналъ о ней, у меня не было никакого свидтельства противъ клятвенныхъ показаній ея исповди. Во всякомъ случа она очевидно осталась довольна сама собою и, въ первомъ tte—tte съ m-me де-Морсье, посвятила и ее въ эту тайну.
Я не присутствовалъ при этой бесд, но видлъ результатъ ея: m-me де-Морсье была совсмъ растрогана, поврила безусловно всему и, со слезами на глазахъ, цловала руку Елены Петровны.
— Ah, quel acte d’hrosme fminin!— повторяла она.

Примчанія.

1 Мы демъ въ Вюрцбургъ на зиму.
2 Остановились въ Англо-Американской гостинниц въ Рим на восемь дней. Пишите сюда.
3 Была не была! демъ завтра въ Женеву, телеграфируйте, гд встрча.

XVIII.

Восемь дней провела Блаватская, въ Сенъ-Серг. Погода испортилась, ревматизмы ‘madame’ разгулялись, Машка Флинъ доводила ее до изступленія. Дйствительно, эта молодая особа вела себя довольно странно. Она стала выдумывать себ какія-то удивительныя прически и головные уборы и, хоть почти ни слова не умла сказать по-французски, но все же отправилась на деревенскій праздникъ и пла тамъ и плясала съ большимъ воодушевленіемъ. Кончила она тмъ, что стала проповдовать буддизмъ какимъ-то невиннымъ швейцарцамъ. Эта проповдь ограничивалась, главнымъ образомъ, странными жестами, да показываніемъ извстнаго амулета, который Машка Флинъ носила на груди вмсто креста. Непонятные жесты и довольно понятный амулетъ произвели, конечно, сенсацію.
Елена Петровна ршила, что Машка только бситъ ее и компрометтируетъ, а потому ее слдуетъ немедля ‘сплавить’ въ Англію, гд у нея есть дядя. Этому ршенію много способствовало то обстоятельство, что тутъ же, въ pension, нашлась горничная, говорившая по-французски и по-нмецки и согласившаяся хать въ Вюрцбургъ съ тмъ, чтобы принять на себя вс многостороннія обязанности бдной Машки.
Какъ ни горька была при ‘madame’ жизнь этой обиженной природой англо-индійской Машки, она все же оказалась по-собачьему привязанной къ своей мучительниц, и неожиданный остракизмъ сильно огорчилъ ее и обидлъ. Начались слезы и рыданія. Но у ‘madame’ былъ приготовленъ, въ вид сладкаго успокоительнаго, хорошенькій ‘феноменъ’. Еще въ Torre del Greco Машка потеряла драгоцнный, красивый перстень. Она очень горевала по случаю этой потери. И вотъ, передъ самымъ отъздомъ, къ ‘madame’ явился ‘хозяинъ’ и оставилъ у нея ‘точь въ точь такой же’ перстень, который и былъ торжественно врученъ Машк отъ его имени. Это много ее успокоило, и она ухала, не сдлавъ никакой раздирательной сцены.
Наконецъ, погода измнилась къ лучшему. Стало тепло и ясно.
Мы двинулись изъ Сенъ-Серга, покидая m-me де-Морсье, которая должна была еще нкоторое время здсь остаться. Разставанье двухъ дамъ было трогательно. Не думали он и не гадали, что въ самомъ непродолжительномъ времени отношенія ихъ другъ къ другу совершенно измнятся, и что имъ ужь не суждено больше встртиться въ этой жизни.
Я дохалъ съ Блаватской до Люцерна и ршилъ, что дальше съ ней вмст не поду: она и Баваджи обращали на себя всеобщее вниманіе, были центромъ черезчуръ веселыхъ взглядовъ ‘публики’. Я объявилъ, что пробуду нсколько дней въ Люцерн, затмъ съзжу въ Гейдельбергъ и уже оттуда пріду въ Вюрцбургъ. Елена Петровна не стала спорить, такъ какъ получила извстіе, что въ Вюрцбург ее ждутъ пріхавшіе туда для свиданія съ нею друзья, шведскій профессоръ Бергенъ съ женою, которые и помогутъ ей тамъ устроиться.
Дйствительно, я засталъ ее въ Вюрцбург уже совсмъ въ иномъ положеніи и настроеніи. Она была окружена ‘рабами’. Для нея устроивалась, на лучшей улиц города, Людвигштрассе, очень удобная и просторная квартира, несравненно лучше и уютне парижской. Г. Бергенъ, человкъ среднихъ лтъ, съ румянымъ и благодушнымъ лицомъ, подобострастно глядлъ ей въ глаза и благоговйно внималъ ея рчамъ, а жена его, сухенькая и довольно безсловесная шведка, съ видимымъ наслажденіемъ исполняла всякую черную работу, была у ‘madame’ на побгушкахъ и время отъ времени чмокала ее то въ плечико, то въ ручку. Надо сказать, что эту самую даму я видлъ въ Париж у m-me де-Морсье, и она держала себя со всми сдержанно и не безъ важности. Про нее мн разсказывали, что она принадлежитъ къ какому-то старому и богатому шведскому роду, что она сдлала msalliance, выйдя замужъ за Бергена, и принесла ему очень большое приданое.
Однако и эта самоотверженная дама не могла долго выдержать роли bonne tout faire, она устроила всю хозяйственную обстановку Елены Петровны, сдлала вс нужныя для нея закупки и, когда изъ Сенъ-Серга пріхала нанятая тамъ горничная, она сняла свой передникъ, отмыла себ руки, въ послдній разъ чмокнула ‘madame’ въ плечико и въ ручку, пролила слезы разлуки и исчезла изъ Вюрцбурга вмст съ мужемъ.
Теперь настало для меня время серьезно приступить къ моему разслдованію. Я поселился въ гостинниц Рюгмера, недалеко отъ Людвигштрассе, здсь меня кормили весьма своеобразными нмецкими завтраками и обдами, а все свободное отъ сна, ды и прогулокъ по городу время я проводилъ у Блаватской. Только что ухали Бергены — она опять совсмъ разболлась, и вотъ — прибжавшій ко мн и весь дрожавшій отъ ужаса Баваджи объявилъ своимъ пискливымъ и хриплымъ голосомъ, что ‘madame’ очень плохо, что докторъ, извстный спеціалистъ по внутреннимъ болзнямъ, совсмъ встревоженъ.
Я поспшилъ, вмст съ Баваджи, на Людвигштрассе и въ гостиной засталъ доктора. На мой вопросъ о больной онъ сказалъ мн:
— Я не видалъ ничего подобнаго въ теченіе всей моей многолтней практики. У нея нсколько смертельныхъ болзней,— всякій человкъ отъ каждой изъ нихъ давно бы умеръ. Но это какая-то феноменальная натура, и если она жива до сихъ поръ, то, какъ знать, можетъ быть проживетъ и еще.
— Но въ настоящую-то минуту нтъ опасности для жизни?
— Опасность для жизни продолжается уже нсколько лтъ, но вотъ она жива! удивительное, удивительное явленіе!
Онъ имлъ видъ глубоко заинтересованнаго человка.
Елену Петровну я засталъ опять всю распухшую, почти безъ движенія. Но прошелъ день — и она стала сползать съ кровати къ письменному столу и писала иной разъ по цлымъ часамъ, скрежеща зубами отъ боли. Она говорила мн, что работаетъ цлую ночь, но этого я, конечно, не могъ проврить. Какъ бы то ни было, изъ-подъ ея пера выливались страницы и листы съ удивительною быстротою.
Теософическіе наши уроки оккультизма не представляли для меня особаго интереса — она не то что не хотла, а просто не могла сказать мн что-либо новое. Въ состояніе пророческаго экстаза она не приходила, и я уносилъ нетронутой мою записную книгу, въ которую намревался записывать ея интересныя мысли, афоризмы и сентенціи. Я ждалъ общанныхъ ‘феноменовъ’, и это ее видимо мучило. Она стала приставать ко мн, чтобы я печатно заявилъ о факт явленія мн ‘хозяина’ въ Эльберфельд и подтвердилъ этимъ дйствительность существованія махатмъ.
На это я отвчалъ ей, что, при всемъ моемъ желаніи сдлать ей угодное, никакъ не могу исполнить ея просьбы, ибо боле, чмъ когда-либо, убжденъ въ томъ, что никакой ‘хозяинъ’ мн не являлся, а былъ у меня только яркій сонъ, вызванный съ одной стороны нервной усталостью, а съ другой тмъ, что она заставила меня почти цлый вечеръ глядть на ослпительно освщенный портретъ.
Это доводило ее до отчаянія. Я уже дня два чувствовалъ, глядя на нее, что вотъ-вотъ произойдетъ какой-нибудь феноменъ. Такъ и случилось.
Прихожу утромъ. За громаднымъ письменнымъ столомъ сидитъ Елена Петровна въ своемъ кресл, необыкновенномъ по размрамъ и присланномъ ей въ подарокъ Гебгардомъ изъ Эльберфельда. У противоположнаго конца стола стоитъ крохотный Баваджи съ растеряннымъ взглядомъ потускнвшихъ глазъ. На меня онъ ршительно не въ состояніи взглянуть — и это, конечно, отъ меня не ускользаетъ. Передъ Баваджи на стол разбросано нсколько листовъ чистой бумаги. Этого прежде никогда не бывало — и я становлюсь внимательне. У Баваджи въ рук большой толстый карандашъ. Я начинаю кое-что соображать.
— Ну, посмотрите на этого несчастнаго!— сразу обращается ко мн Елена Петровна,— вдь на немъ лица нтъ… Онъ доводитъ меня до послдняго! Воображаетъ, что здсь, въ Европ, можно вести такой же режимъ, какъ въ Индіи. Онъ тамъ кром молока и меду ничего не лъ — и тутъ то-же длаетъ. Я говорю, что если онъ такъ будетъ продолжать, то умретъ, а онъ и слушать не хочетъ. И то ужь сегодня ночью былъ припадокъ…
Затмъ она отъ Баваджи перешла къ Лондонскому Психическому Обществу и снова стала убждать меня относительно ‘хозяина’. Баваджи стоялъ, какъ истуканъ — въ нашемъ разговор онъ не могъ принимать участія, потому что не зналъ ни одного слова по-русски.
— Однако такая недоврчивость къ свидтельству даже своихъ глазъ, такое упорное невріе, какое у васъ,— просто непростительно. Это, наконецъ, гршно!— воскликнула Елена Петровна.
Я въ это время ходилъ по комнат и не спускалъ глазъ съ Баваджи. Я видлъ, что онъ, какъ-то подергиваясь всмъ тломъ, таращитъ глаза, а рука его, вооруженная большимъ карандашомъ, тщательно выводитъ на лист бумаги какія-то буквы.
— Посмотрите… что такое съ нимъ длается!— крикнула Блаватская.
— Ничего особеннаго,— отвтилъ я,— онъ пишетъ по-русски!
Я видлъ, какъ все лицо ея побагровло. Она закопошилась въ кресл съ очевиднымъ желаніемъ подняться и взять у него бумагу. Но она, распухшая, съ почти недвигавшимися ногами, не могла скоро этого сдлать. Я подбжалъ, схватилъ листъ и увидлъ красиво нарисованную русскую фразу.
Баваджи долженъ былъ написать на неизвстномъ ему русскомъ язык: ‘Блаженны врующіе, какъ сказалъ Великій Адептъ’. Онъ хорошо выучилъ свой урокъ, онъ запомнилъ правильно форму всхъ буквъ, но… пропустилъ дв въ слов ‘врующіе’, пропустилъ и ю.
— Блаженны врущіе!— громко прочелъ я, не удерживаясь отъ разобравшаго меня хохота.— Лучше этого быть ничего не можетъ! О, Баваджи! надо было лучше подготовиться къ экзамену!
Крохотный индусъ закрылъ лицо руками, бросился изъ комнаты, и я разслышалъ вдали его истерическія рыданія.
Блаватская сидла съ искаженнымъ лицомъ.
— Такъ вы думаете, что это я подучила его?— наконецъ крикнула она,— вы считаете меня способной на такую вопіющую глупость!.. Это надъ нимъ, бднымъ, ‘скорлупы’ спиритическія забавляются… а мн вотъ такая непріятность!.. Богъ мой, такъ неужели бы я, еслибъ захотла обмануть васъ, не могла придумать чего-нибудь поумне! вдь это ужь черезчуръ глупо!..

——

Показаніе m-me де-Морсье.

Lorsque Bavadje passa Paris au mois de Septembre il me dit ceci peu prs: ‘A vous on peut tout dire, je puis bien vous raconter que m-me Blavatsky, sachant qu’elle ne pouvait gagner m-r Solovioff que par l’occultisme, lui promettait toujours de lui enseigner de nouveaux mystres Wurtzbourg et mme elle venait me demander moi: ‘Mais que puis-je lui dire encore? Bavadje, sauvez-moi, trouvez quelque chose—etc—je ne sais plus qu’inventer…’

E. de Morsier[1].

——

Съ этого неудавшагося феномена дло пошло быстре, и я видлъ, что скоро буду въ состояніи послать мистеру Майерсу и всмъ заинтересованнымъ лицамъ весьма интересныя добавленія къ отчету Психическаго Общества.

Примчанія.

1 Когда Баваджи пріхалъ въ Парижъ въ сентябр, онъ мн сказалъ приблизительно слдующее: ‘Вамъ можно сказать все, я могу вамъ разсказать, что г-жа Блаватская, зная, что можетъ заполучить г-на Соловьева только съ помощью оккультизма, постоянно общала ему открыть въ Вюрцбург разныя тайны и даже приходила ко мн, говоря: ‘Но что же я могу еще ему сказать? Баваджи, спасите меня, найдите что-нибудь — и т. д.— я ужь больше не знаю, что выдумать’… Е. де-Морсье.

XIX.

Русское писаніе Баваджи, съ его ‘блаженны врущіе’, сразу подвинуло мои дла. Блаватская все еще сильно страдала, но уже могла кое-какъ пройтись по комнатамъ. Работала она, несмотря на болзнь свою, въ четыре руки: доканчивала статьи для ‘Русскаго Встника’, писала фантастическіе разсказы, переводила, ужь не помню что, для своего ‘Theosophist’а’, готовилась къ начатію ‘Тайнаго ученія’[1]. Въ скоромъ времени долженъ былъ пріхать къ ней изъ Англіи Синнеттъ, которому она намревалась диктовать новую правду ‘о своей жизни’.
Покуда же, въ полномъ одиночеств, она тосковала и никакъ не могла обойтись безъ меня. Я долженъ былъ, во что бы ни стало, воспользоваться этимъ временемъ, а то появятся ея ‘нерусскіе’ друзья — и она ускользнетъ отъ меня.
Она ежедневно, когда я приходилъ къ ней, старалась сдлать мн что-нибудь пріятное, то-есть произвести какой-нибудь маленькій ‘феноменчикъ’, но ей никакъ этого не удавалось. Такъ, однажды, раздался ея знаменитый ‘серебряный колокольчикъ’ — и вдругъ возл нея что-то упало на полъ. Я поспшилъ, поднялъ,— и у меня въ рук оказалась какая-то хорошенькая, тонкой работы и странной формы, маленькая серебряная штучка. Елена Петровна измнилась въ лиц и выхватила у меня эту штучку. Я многозначительно крякнулъ, улыбнулся и заговорилъ о постороннемъ.
Въ другой разъ я сказалъ ей, что желалъ бы имть настоящую розовую эссенцію, приготовляемую въ Индіи.
— Очень жаль, у меня такой нтъ, отвтила она,— вообще сильно пахучихъ веществъ я не люблю и не держу, но не ручаюсь, что вы не получите изъ Индіи розовую эссенцію, ту самую, о которой говорите,— и даже весьма скоро.
Слдя за ней съ этой минуты, я отлично видлъ, какъ она отворила одинъ изъ ящиковъ своего стола и вынула оттуда что-то. Потомъ, черезъ полчаса времени, она, походивъ около меня, очень ловко и осторожно опустила мн въ карманъ какой-то маленькій предметъ. Еслибы я не наблюдалъ каждаго ея движенія и не понималъ, зачмъ именно она кругомъ меня ходитъ, я, вроятно, ничего бы и не замтилъ.
Но я тотчасъ же вынулъ изъ кармана маленькій плоскій пузырекъ, откупорилъ его, понюхалъ и сказалъ:
— Это не розовая эссенція, Елена Петровна, а померанцевое масло — вашъ ‘хозяинъ’ ошибся.
— Ахъ, чортъ возьми!— не удержавшись воскликнула она.
Наконецъ насталъ ршительный день и часъ. Я пришелъ и увидлъ, что она въ самомъ мрачномъ и тревожномъ настроеніи духа.
— Что съ вами, на васъ лица нтъ! Случилось что-нибудь?— спросилъ я.
— Я получила сегодня такія возмутительныя, подлыя письма… лучше бы и не читала!— воскликнула она, вся багровя и съ признаками того раздраженія, во время котораго она совсмъ теряла голову и была способна на всевозможныя глупости, о которыхъ потомъ, вроятно, часто жалла.
— Отъ кого же письма? Изъ Лондона?
— Да, изъ Лондона, все равно, отъ кого… отъ обманныхъ друзей, отъ людей, которымъ я длала одно только добро и которые готовы наплевать на меня теперь, когда мн именно нужна вся ихъ поддержка… Ну, что жъ, ну и конецъ всему! Ну, и поколю! Такъ имъ отъ этого нешто легче будетъ!.. Совсмъ плохо, другъ мой, такія дла! Дрянь — дла, хуже не бывало!..
— Да, вотъ… такія дла,— сказалъ я,— а вы тутъ игрушечками занимаетесь, феноменчики мн устроиваете.
Она блеснула на меня глазами и пробурчала:
— Такъ вдь вамъ же все феноменовъ требуется!
— И изъ Россіи есть письмо,— прибавила она ужь инымъ тономъ,— моя милая X. пишетъ… детъ сюда, ко мн, на дняхъ будетъ.
— Очень радъ слышать,— сказалъ я и подумалъ: ‘ну, теперь скоре, скоре, пока нтъ помхи и пока она въ такомъ настроеніи!’
И тотчасъ же явился прекрасный случай мн на подмогу.
Блаватская заговорила о ‘Theosophist» и упомянула имя Субба-Рао, какъ индуса, обладающаго весьма большой ученостью.
— И какое у него лицо умное, замчательное! Помните, я вамъ прислала группы теософовъ и подписала имена… Неужто вамъ не бросилось въ глаза его лицо?
— Не помню что-то.
— Да вотъ, постойте, вонъ тамъ, на столик, откройте шкатулку и поищите… тамъ должна быть его карточка вмст со мною, Дамодаромъ и Баваджи.
Я отперъ шкатулку, нашелъ портретъ и подалъ его ей вмст съ пачкой хорошо мн знакомыхъ китайскихъ конвертиковъ, въ которыхъ обыкновенно получались ‘избранниками’ письма махатмъ Моріи и Кутъ-Хуми, появляющіяся ‘астральнымъ путемъ’.
— Вотъ, Елена Петровна,— и я совтовалъ бы вамъ подальше прятать запасъ этихъ ‘хозяйскихъ’ конвертиковъ. Вы такъ ужасно разсяны и неосторожны.
Легко себ представить, что сдлалось съ нею. Взглянувъ на нее, я даже испугался — ея лицо совсмъ почернло. Она хотла, сказать что-то и не могла, только вся безсильно дергалась въ своемъ громадномъ кресл.
— Да и вообще, пора же, наконецъ, кончить всю эту комедію,— продолжалъ я.— Давно я ужь гляжу на васъ и только удивляюсь. Вы, такая умная женщина, и относитесь ко мн, какъ малый ребенокъ. Неужели вамъ, въ самомъ дл, до сихъ поръ не ясно, что еще въ Париж, посл ‘феномена съ портретомъ въ медальон’, я убдился въ поддльности вашихъ феноменовъ. Съ тхъ поръ эта увренность могла только возрасти, а не уничтожиться. Мн всегда казалось, что я достаточно ‘не скрывалъ’ отъ васъ мои взгляды. Я все ждалъ, что вы, наконецъ, сами прекратите смшную игру со мною и станете серьезны.
Елена Петровна вытаращила на меня глаза и всматривалась ими въ меня изо всей силы. Я уже достаточно подготовилъ ее къ убжденію, что я человкъ, любящій посмяться, легко относящійся къ ея ‘обществу’, но расположенный лично къ ней. Я твердо зналъ мою роль и такъ же твердо зналъ, что только этой ролью добьюсь, наконецъ, сегодня всего, чего такъ давно хотлъ добиться. Пронзительные глаза ‘madame’ не заставили меня смутиться — я улыбался и глядлъ на нее, укоризненно качая головою.
— Такъ вдь если вы уврены, что я только и длаю, что обманываю всхъ на свт, вы должны презирать меня!— наконецъ воскликнула Блаватская.
Ничего, пусть она сочтетъ меня теперь способнымъ на очень ‘широкіе’ взгляды. Я вдругъ ршился.
— Отчего же!— отвчалъ я.— Обманъ обману рознь, есть надувательство и надувательство! Играть роль, какую вы играете, увлекать за собою толпы, заинтересовывать собою ученыхъ, учреждать ‘общества’ въ разныхъ странахъ, возбуждать цлое движеніе — помилуйте! да вдь это необычайно, и я невольно восхищаюсь вами! Такой необыкновенной женщины, какъ вы, я никогда не встрчалъ и, наврно, никогда не встрчу въ жизни… Да, Елена Петровна, я изумляюсь вамъ, какъ настоящей, крупной, геркулесовской сил, дйствующей въ такое время, когда слишкомъ часто приходится встрчаться съ жалкимъ безсиліемъ. Конечно, ‘находятъ временныя тучи’… но я думаю, что вы еще съумете разогнать эти тучи, передъ вами громадная арена… и по ней вы шествуете, какъ гигантскій слонъ, окруженный прыгающими вокругъ васъ вашими индійскими и европейскими обезьянками ‘макашками’-теософами! Это грандіозная картина, и вы меня ею просто заколдовываете!..
‘Панъ или пропалъ!’ мелькнуло у меня въ голов, и я, въ свою очередь, впивался въ нее глазами. Да, она, дйствительно, слонъ, но вдь и слона можно поймать, если взяться за это умючи. А я не даромъ такъ долго возился съ нею, я уже достаточно зналъ ее и понималъ, что минута самая удобная, что она въ самомъ подходящемъ настроеніи, и что я взялъ самую настоящую ноту.
Ея мрачная, изумленная и почти испуганная физіономія стала быстро проясняться. Глаза такъ и горли, она съ трудомъ дышала, охваченная возбужденіемъ.
— Да!— вдругъ воскликнула она,— у васъ очень горячее сердце и очень холодная голова, и не даромъ мы встртились съ вами! Вотъ въ томъ-то и бда, что кругомъ слона, ежели я и впрямь слонъ, только одн ‘макашки’. Одинъ въ пол не воинъ, и теперь, среди всхъ этихъ свалившихся на меня напастей, старая и больная, я слишкомъ хорошо это чувствую. Олкоттъ полезенъ на своемъ мст, но онъ вообще такой оселъ, такой болванъ! Сколько разъ онъ меня подводилъ, сколько бдъ мн устроилъ своей непроходимой глупостью!.. Придите мн на помощь, и мы съ вами удивимъ весь міръ, все будетъ у насъ въ рукахъ…
Меня всего начинало коробить — и отъ радости, и отъ отвращенія. Я былъ у цли, но моя роль оказывалась черезчуръ трудной. Я могъ теперь только молчать и слушать. По счастью, ей ужь не нужно было моихъ словъ. Ее прорвало и, какъ это всегда съ ней случалось, она не могла остановиться.
Она пришла въ экстазъ, въ ея горячемъ воображеніи, очевидно, внезапно рождались и созрвали самыя неожиданныя и смлыя комбинаціи, она почувствовала себя вышедшей изъ такъ измучившаго ее одиночества.
Вдь со времени измны ‘Куломбши’ и за отсутствіемъ Олкотта она не имла сообщника, съ которымъ бы могла отвести душу. Баваджи, какъ существо подчиненное, какъ подначальное орудіе, по своему положенію и развитію не могъ удовлетворять ее. А безъ ‘личнаго друга’ и сообщника, съ которымъ бы можно было бесдовать и совтоваться нараспашку, тша при этомъ свою страсть къ цинизму и насмшливости, она долго жить, очевидно, не могла. Она была страшно голодна посл невыносимой сдержанности и просто насыщалась въ полномъ самозабвеніи.
— Что жь длать,— говорила она,— когда для того, чтобы владть людьми, необходимо ихъ обманывать, когда для того, чтобы ихъ увлечь и заставить гнаться за чмъ бы то ни было, нужно имъ общать и показывать игрушечки… Вдь будь мои книги и ‘Теософистъ’ въ тысячу разъ интересне и серьезне, разв я имла бы гд бы то ни было и какой бы то ни было успхъ, еслибъ за всмъ этимъ не стояли ‘феномены’? Ровно ничего бы не добилась и давнымъ давно поколла бы съ голоду. Раздавили бы меня… и даже никто не сталъ бы задумываться, что вдь и я тоже существо живое, тоже вдь пить-сть хочу… Но я давно ужь, давно поняла этихъ душекъ-людей и глупость ихъ доставляетъ мн громадное иногда удовольствіе… Вотъ вы такъ ‘не удовлетворены’ моими феноменами, а знаете ли, что почти всегда, чмъ проще, глупе и грубе ‘феноменъ’, тмъ онъ врне удается. Я могу вамъ разсказать на этотъ счетъ, когда-нибудь, такіе анекдоты, что животики надорвете отъ смху, право! Громадное большинство людей, считающихъ себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Еслибы знали вы, какіе львы и орлы, во всхъ странахъ свта, подъ мою свистульку превращались въ ословъ и, стоило мн засвистть, послушно хлопали мн въ тактъ огромными ушами!..
— Однако, вдь вамъ случалось же попадаться,— сказалъ я,— и при вашей удивительной неосторожности и разсянности, я полагаю, это случалось нердко.
— Очень ошибаетесь!— съ азартомъ воскликнула она,— да, я дйствительно бываю и неосторожна, и разсянна, но люди, за очень, очень малыми исключеніями, гораздо разсянне меня, это просто какія-то сонныя тетери, какіе-то слпцы, совсмъ ничего не замчающіе! Поврите ли, что за все это время, и до теософическаго общества, и посл его основанія, я, можетъ быть, всего двухъ-трехъ человкъ встртила, которые умли наблюдать и видть и помнить то, что вокругъ нихъ происходитъ. Просто диву даешься! По меньшей мр, девять десятыхъ людей совсмъ лишены способности вниманія и точной памяти о происходившемъ хоть бы за нсколько лишь часовъ передъ тмъ. Сколько разъ случалось, что, подъ моимъ направленіемъ и редакціей, составлялись протоколы разныхъ происшествій и феноменовъ, и вотъ, самые невинные и добросовстные люди, даже скептики, даже прямо подозрвавшіе меня, подписывались en toutes lettres свидтелями подъ этими протоколами. А вдь я-то знала, что все было вовсе не такъ, какъ значилось въ протоколахъ. Да-съ, милостивый государь мой, смю васъ заврить, что въ исторіи, даже самой документальной, гораздо больше фантазіи, чмъ правды!
— Можетъ быть, только все жь вы попадались, вдь не у одного же меня такая, по вашему выраженію, холодная голова.
— Ну, и что жь, и попадалась, а когда попадалась, то вывертывалась, и всегда кончалось тмъ, что поймавшіе меня все-таки оставались при пиковомъ интерес.
— Неужели вы одна — авторъ философскихъ и иныхъ писемъ Кутъ-Хуми?
— Нтъ, иной разъ мн приходили на помощь челы, и Дамодаръ, и Субба-Рао, и Могини…
— А Синнеттъ?
— Синнеттъ пороху не выдумаетъ, но у него прекрасный слогъ… Онъ отличный редакторъ.
— А Олкоттъ?
— Олкоттъ тоже можетъ недурно редактировать, когда понимаетъ, о чемъ-такое говорится. Только ему приходится все такъ разжевывать, что длается тошно. Но онъ можетъ объясняться съ индусами, онъ какъ-то уметъ на нихъ дйствовать, и они охотно идутъ за нимъ,— въ этомъ надо ему отдать справедливость… Ну, и потомъ, онъ очень часто, и тамъ, и здсь, помогалъ мн въ феноменахъ… только самъ онъ ничего не выдумаетъ. Съ нимъ я всегда такъ: сядь тамъ, скажи то-то, сдлай то-то. Помните, какъ въ Эльберфельд… А ‘психисты’-то его выгораживаютъ! Вотъ вамъ и разслдованіе!.. Ахъ, батюшка, смху достойно все это, право!
— Покажите мн, пожалуйста, волшебный колокольчикъ.
Она сдлала какое-то движеніе рукою подъ своей накидкой, потомъ вытянула руку, и гд-то въ воздух раздались такъ изумлявшіе всхъ тихіе звуки эоловой арфы. Потомъ опять движеніе подъ накидкой — и въ ея рук съ гибкими, остроконечными пальцами, очутилась уже знакомая мн серебряная штучка.
— Да-съ, волшебный колокольчикъ!— въ самозабвеніи хвастала она,— остроумная вещица!.. Это мой оккультный телеграфъ, посредствомъ его я сообщаюсь съ ‘хозяиномъ’…
Я хотлъ взять у нея изъ руки ‘штучку’ и разглядть ея устройство. Но она встала, поднесла хитрую вещицу къ моимъ глазамъ и вдругъ положила ее въ столъ и заперла ящикъ на ключъ.
— Много будете знать — скоро состаретесь!— сказала она,— все въ свое время, а теперь главное: спасите меня, помогите мн… подготовьте почву для моей дятельности въ Россіи… Я думала, что мн нтъ ужь возврата на родину… Но вдь онъ возможенъ… Кое-кто сдлаютъ тамъ все, что можно, но вы можете больше всхъ теперь. Пишите, больше, громче о теософическомъ обществ, заинтересуйте имъ… и ‘создавайте’ русскія письма Кутъ-Хуми… Я вамъ дамъ для нихъ вс матеріалы…
Конечно, я долженъ былъ ожидать чего-нибудь подобнаго — и ожидалъ. Но я все же не въ силахъ былъ больше выдерживать мою роль. Я схватилъ шляпу и, ни слова не говоря, почти выбжалъ на свжій воздухъ.

Примчанія.

1 ‘Тайная доктрина’ (‘The Secret Doctrine’, 1884—1891). — Прим. ред. Викитеки.

XX.

Вернувшись къ себ въ гостинницу Рюгмера и записавъ дословно всю эту изумительную бесду, я успокоился и хладнокровно обдумалъ только-что случившееся. Я легко пришелъ къ заключенію, что, съ одной стороны, я добился всего, а съ другой — почти ничего.
То, что я сразу сталъ подозрвать, въ чемъ потомъ уврился,— я теперь уже зналъ, зналъ со словъ самой Блаватской. Она мн сдлала такія признанія, какихъ, разумется, не длала никому кром своихъ сообщниковъ. Но кто же мн повритъ, что я все это отъ нея слышалъ, и при такихъ обстоятельствахъ? Прежде всего надо знать эту женщину такъ же хорошо, какъ я ее теперь знаю, чтобы допустить возможность съ ея стороны подобной глупости.
Конечно, еслибъ у меня былъ уже тогда въ рукахъ отчетъ Годжсона и другіе документы, сдлавшіеся потомъ извстными помимо меня и боле или мене выясняющіе, на какія противорчія со здравымъ смысломъ Блаватская была способна,— я увидлъ бы въ нихъ значительную для себя поддержку. Но я еще не былъ знакомъ съ этими документами.
Я зналъ, что, несмотря на противный, измучившій меня часъ, проведенный мною,— я ничего не выигралъ. Напротивъ, мое положеніе стало хуже. Не особенно пріятно знать правду, добиться ее такимъ тяжелымъ путемъ и быть вынужденнымъ таить ее про себя или слышать: ‘Однако, милостивый государь, это довольно невроятно и у васъ нтъ никакихъ законныхъ доказательствъ возможности того, что вы разсказываете!’ Вдь даже немногіе друзья мои скажутъ мн: ‘мы вримъ, но все же лучше объ этомъ молчать, пока нтъ явныхъ доказательствъ тому, что Блаватская способна сдлать подобныя признанія’. А между тмъ, не будучи въ силахъ довести свою роль до конца, я лишилъ себя возможности добиться чего-нибудь такого, что можетъ служить требуемымъ обстоятельствами доказательствомъ. Блаватская непремнно станетъ теперь заметать слды содянной ею глупости и постарается оставить меня, по ея выраженію, ‘при пиковомъ интерес’.
Что же теперь? ухать скоре и забыть объ этой исторіи. Но, во-первыхъ, я не могъ сейчасъ ухать, такъ какъ у меня, неожиданно, оказалось дло въ Вюрцбург, и я долженъ былъ прожить здсь еще около двухъ недль, а, во-вторыхъ, я былъ увренъ, что Блаватская непремнно дастъ о себ знать, не разстанется такъ со мною. И меня сильно тянуло посмотрть, что же еще теперь можетъ придумать эта невроятная женщина.
Такъ размышлялъ я, когда у моей двери раздался стукъ и затмъ передъ мной очутилась крошечная, жалкая фигурка Баваджи.
‘Вотъ какъ скоро!’ — подумалъ я.
Обезьяньи движенія индуса выказывали большое волненіе. Его громадные черные глаза горли, синія его губы дрожали и все темно-коричневое лицо передергивалось.
— Voici la lettre… monsieur, lisez… madame attend…—услышалъ я его хриплый отвратительный голосъ и его ломаный французскій языкъ.
Я развернулъ записку и прочелъ:
‘Сейчасъ видла хозяина (два раза подчеркнуто). То, что онъ приказалъ мн вамъ сказать будетъ для васъ новостью и ршитъ быть можетъ не только нашу съ вами участь, но быть можетъ если вы хоть разъ поврите мн (только въ томъ то и прелесть, что даже было бы легче для меня и лучше для дла, еслибы вы зрли въ одной мн resum всхъ якобы выдуманныхъ много ‘хозяевъ’) — то вы какъ патріотъ оказали бы огромную услугу и Россіи. Приходите какъ можно раньше. Е. Б.’.
Я перечелъ и разъ, и другой, и третій. Она такъ волнуется, такъ спшитъ, что даже написала, въ смысл русскаго языка, что-то крайне нелпое. Она должна во что бы ни стало меня видть и боится, какъ бы я не исчезъ навсегда посл того, что случилось. Она заинтересовываетъ меня какъ только уметъ и для лучшаго дйствія своей мистификаціи ухватывается за Россію и за патріотизмъ. Но ‘хозяинъ’!! на что же она разсчитываетъ, продолжая говорить о ‘хозяин’ теперь? Во всякомъ случа она достигла цли, меня заинтриговала, заставила ршиться идти къ ней — что, при моемъ ход мыслей, было ей и не трудно сдлать. Взглянуть на нее теперь было любопытно въ высшей степени.
Баваджи, посл ‘блаженны врущіе’, вс эти дни отъ меня прятался и, несмотря на крики и требованія Блаватской, ни разу не вошелъ въ ея кабинетъ, когда я былъ тамъ. Разъ я столкнулся съ нимъ лицомъ къ лицу, онъ глубоко поклонился мн и, отвернувъ голову, убжалъ. Теперь ему, очевидно, было приказано, подъ страхомъ смертной казни, не смть возвращаться безъ меня. Легко могло статься, что онъ даже былъ битъ, ибо иначе врядъ ли бы ршился явиться ко мн въ гостинницу. Онъ не смотрлъ на меня, весь дрожалъ и хриплъ умоляющимъ голосомъ:
— Monsieur… allons nous deux… madame prie… madame malade…
Увидя, что я собираюсь идти, онъ какъ-то странно завизжалъ, захохоталъ, началъ метаться, слетлъ стрлой съ лстницы и помчался впередъ радостнымъ встникомъ.
Что-то еще придумаетъ удивительная ‘madame’, когда ужь, кажется, придумать ршительно нечего?
Я вошелъ къ ней и засталъ ее на обычномъ мст, въ кресл у стола. Ея лицо было ужасно, все въ темно-красныхъ пятнахъ. Она отдувалась, но изо всхъ силъ старалась казаться спокойной.
— Что это вы, батюшка, вдругъ сбжали?— прямо спросила она и не особенно искусно засмялась.— Что съ вами приключилось? были здсь — и вдругъ смотрю: васъ нтъ! Да ужь полно, были ли вы у меня сегодня? можетъ, это мн такъ только почудилось, что я васъ видла и разговаривала съ вами?!
— Нтъ, Елена Петровна, вамъ не почудилось, что было — то было…
— Такъ куда же вы двались?
— Видите ли, я могу удивляться вамъ и очень вами интересоваться, я могу, malgr tout, чувствовать къ вамъ невольное расположеніе, какъ къ соотечественниц и изъ ряду выходящей женщин, могу сердечно жалть васъ и желать вамъ всякаго добра, но изо всего этого еще не слдуетъ, что вы имете право предлагать мн ‘создавать’ письма Кутъ-Хуми! такое занятіе не въ моихъ привычкахъ…
Она не дала мн докончить и закричала:
— Какъ? я… я вамъ предлагала это? Никогда я вамъ не говорила ничего подобнаго!..
Мн стало смшно — какъ же я не догадался, что съ этого именно и начнется и что ни съ чего другого она, какою я зналъ ее, и начать-то не можетъ. Но что же будетъ дальше?
— Ахъ, такъ вы не говорили!— сказалъ я,— значитъ, это кто-нибудь другой предложилъ мн такую почетную обязанность… Но вдь никого кром васъ не было, мы были вдвоемъ…
Она вдругъ заплакала самыми настоящими слезами, она хваталась за голову и, въ отчаяніи, весьма хорошо изображенномъ, металась на своемъ кресл.
— Какое несчастье!— кричала она,— опять, опять эта гадость, этотъ дьяволъ, этотъ черный колдунъ, врагъ ‘хозяина’ и мой врагъ овладлъ мною!.. Онъ привелъ меня въ безчувствіе — и овладлъ моимъ тломъ… онъ, значитъ, говорилъ моимъ языкомъ, а я ничего не знаю!..
‘Боже мой, она съ ума сходитъ, помшалась!’ — мелькнуло у меня въ голов.
Между тмъ слезы ея остановились, она нсколько притихла и продолжала:
— Да, вы конечно не поврите, вы сочтете это за вздоръ, сказку, новую безсовстную ложь, мною придуманную, а между тмъ вотъ что со мною случилось… нсколько лтъ тому назадъ, въ Америк… Я ужь была почти такъ же стара и безобразна, какъ теперь… а между тмъ, вдь на свт бываютъ всякія безобразія, въ меня влюбился тамъ молодой и красивый армянинъ… Вдругъ онъ является ко мн въ домъ и начинаетъ обращаться со мною какъ только мужъ можетъ обращаться съ женой. Я его гоню вонъ, но онъ не идетъ, онъ говоритъ, что я его жена, что мы наканун съ нимъ законно обвнчались, обвнчались при свидтеляхъ, въ числ которыхъ былъ и Олкоттъ… Я къ Олкотту… онъ, представьте мой ужасъ, подтверждаетъ… онъ былъ свидтелемъ на свадьб и подписался… Такъ вдь мн какихъ денегъ стоилъ разводъ съ этимъ армяниномъ!.. Вотъ что бываетъ со мною… такъ и теперь…. Думайте что хотите, но, клянусь вамъ всмъ святымъ, я ничего не помню… вы слышали звуки, исходившіе отъ моего языка, но мой разсудокъ, моя воля и сознанье — отсутствовали…
‘Нтъ,— ршилъ я,— она вовсе не сходитъ съ ума, она остается сама собою’.
— Придумайте какое-нибудь сносное объясненіе,— сказалъ я.
Она тотчасъ же и придумала.
— Да что жъ,— воскликнула она,— наконецъ это и такъ можетъ быть, что не врагъ нашъ, а самъ ‘хозяинъ’ говорилъ моимъ языкомъ… онъ просто хотлъ подвергнуть васъ испытанію!
— Ну, вотъ это объясненіе ужь нсколько лучше перваго, только все же не выдерживаетъ строгой критики,— замтилъ я.
Она вдругъ перемнила тонъ и злобно на меня посмотрла.
— Однако… вы напрасно такъ строги,— медленно произнесла она.— Очень-то строгимъ вамъ быть не приходится, вдь вы, какъ бы то ни было, ужь сильно скомпрометтировали себя, давъ Лондонскимъ ‘психистамъ’ описаніе появленія передъ вами ‘хозяина’! Хоть дйствительность, хоть сонъ, хоть даже мое гипнотическое внушеніе,— а вдь все жъ таки видли, и описали, и это они пропечатали за вашей подписью. Такъ теперь ужь поздно на попятный, да и самолюбіе вамъ не позволитъ! Если моя игра и плоха, и вамъ не по нутру, все же теперь вамъ остается faire bonne mine au mauvais jeu…
— Я давно ужь зналъ, что рано или поздно вы мн это скажете,— отвчалъ я,— только, представьте себ, меня ничуть все это не пугаетъ. Вы меня видно мало знаете. Прошу васъ не прибгать со мною къ подобному оружію…
— Я васъ вовсе не пугаю,— воскликнула Блаватская,— только подумайте хорошенько. Если вы теперь вдругъ станете уврять, что не врите больше въ существованіе ‘хозяина’ и Кутъ-Хуми, вамъ будутъ очень, очень большія непріятности. Подумайте объ этомъ, это не шутка!
— Я никогда и никого, ни словесно, ни письменно не уврялъ въ томъ, что врю непреложно существованію вашихъ махатмъ. Что же касается непріятностей, то, будучи такъ коротко знакомымъ съ вами, разв можно избжать ихъ?
— Не серчайте и не язвите,— опять перемняя тонъ и ласково улыбаясь, перебила меня ‘madame’,— мн вдь все равно, я думаю только о вашемъ спокойствіи и благ. Да, конечно, это всего врне, что тутъ было испытаніе,— продолжала она, совсмъ уже успокаиваясь,— если не васъ, то, по крайней мр, всхъ теософовъ удовлетворитъ такое объясненіе… Тмъ боле, что, какъ я и написала вамъ, ‘хозяинъ’ былъ у меня и сказалъ мн относительно васъ многое. Я вамъ сообщу кое-что съ его словъ… о томъ, что случится съ вами въ теченіе двухъ мсяцевъ. Я умоляю васъ, подождите только два мсяца — и тогда вы должны будете, несмотря ни на что, убдиться въ существованіи ‘хозяина’. Слушайте, вотъ что съ вами случится…
И она, съ необыкновенной увренностью, совершенно опредленно и точно, сдлала мн цлый рядъ предсказаній, возвстила мн самыя удивительныя событія въ моей личной жизни, которыя должны, одно за другимъ, случиться не позже какъ черезъ два мсяца.
— Да перестаньте же, Елена Петровна,— говорилъ я,— вдь надо же отдавать себ отчетъ въ томъ, что вы длаете. Вдь это же смшно — и вы такъ увренно говорите, какъ какая-нибудь гадалка на кофейной гущ!
— Я говорю увренно,— съ достоинствомъ объявила она,— потому что говорю со словъ ‘хозяина’, а онъ ошибаться не можетъ. Вы были такъ терпливы со мною, такъ долго со мною возились, вы говорите до сихъ поръ, что, malgr tout, расположены ко мн и меня жалете. Умоляю же васъ исполнить мою послднюю просьбу: потерпите только два мсяца, слышите — только два мсяца! Если черезъ эти два мсяца вы не убдитесь въ существованіи ‘хозяина’ и въ томъ, что вс его предсказанія исполнились,— тогда длайте что хотите, хоть печатайте все, что вамъ извстно… Только два мсяца!.. умоляю васъ… общайте мн!
Она, очевидно, хотла выгадать время, разсчитывала на всякія случайности и совпаденія и пуще всего боялась, чтобъ именно теперь, когда дла ея такъ плохи, не огласился, среди теософическаго общества, ея разрывъ со мною. Но вдь все равно, съ такимъ жалкимъ багажомъ, какой былъ у меня, я могъ мало сдлать, ничего особенно важнаго, то-есть документальнаго, я не могъ сообщить ни ‘лондонскому обществу для психическихъ изслдованій’, ни парижскимъ теософамъ.
Мн тоже оставалось надяться, что въ два мсяца что-нибудь выяснится и мой багажъ увеличится.
— Хорошо,— сказалъ я,— общаю вамъ спокойно ждать два мсяца, хотя не думайте, что вы поселили во мн хоть малйшую тнь сомннія…
— О, оставайтесь съ сомнніемъ или безъ сомннія!— перебила она,— вы будете ужасно посрамлены!.. конецъ внчаетъ дло… ‘хозяинъ’ съуметъ удивить васъ, наказать и простить… запишите только его предсказанія, а засимъ, если угодно, я имени его не буду произносить передъ вами до тхъ поръ, пока вы сами о немъ не заговорите.
— Да, ужь объ этомъ я попрошу васъ.
Она совсмъ успокоилась и глядла побдительницей. Долгіе годы ея удивительнаго существованія и всевозможныхъ приключеній научили ее жить настоящей минутой.
— Но все ж позвольте узнать,— спросилъ я ее,— что такое вы хотли сообщить мн столь важное о Россіи и зачмъ обращались къ моему патріотизму?
Она наврное забыла ужь содержаніе своей записки, по крайней мр забыла роль, которую долженъ былъ играть тутъ ея ‘хозяинъ’. Она сказала:
— Ну, это къ хозяину не иметъ никакого отношенія! Я давно хотла съ вами поговорить объ этомъ, но не ршалась… а вотъ сегодня ршилась и докажу вамъ этимъ свое безконечное довріе. Опять таки, malgr tout, я гляжу на васъ какъ на друга…
— Благодарю за честь!— улыбнувшись поклонился я.
Она или не замтила, или сдлала видъ, что не замтила моего тона.
— Видите ли, что это такое,— начала она,— вы скоро дете въ Петербургъ, устройте очень важное и очень полезное для Россіи дло. Я хочу предложить себя тайнымъ агентомъ русскаго правительства для Индіи. Чтобы помочь торжеству моей родины надъ этими подлыми англичанами — я способна на все. Я ненавижу англійское правительство въ Индіи, съ его миссіонерами — все это личные враги мои, алчущіе моей погибели. Ужь одного этого достаточно, чтобы я всю свою душу положила въ борьбу съ ними… А что я могу надлать имъ большихъ бдъ въ Индіи — это врно… и только одна я, никто больше не годится для такой роли! Мое вліяніе на индусовъ громадно — этому мн легко представить сколько угодно доказательствъ… За мной, по одному моему знаку, двинутся милліоны индусовъ… Я легко организую громадное возстаніе… Я ручаюсь, что въ годъ времени вся Индія будетъ въ русскихъ рукахъ… Пусть мн только дадутъ денежныя средства… многаго мн не надо — вы вдь знаете меня въ этомъ отношеніи!— пусть мн дадутъ возможность проникнуть въ Индію черезъ Россію, такъ какъ инымъ путемъ, посл дла Куломбши и миссіонеровъ, я не могу туда пробраться,— и я совершу одно изъ величайшихъ историческихъ дяній!.. Я ужь нсколько лтъ тому назадъ, еще во время министерства Тимашева, предлагала это, но не получила никакого отвта… А теперь… теперь это для меня еще легче… въ годъ все устрою… Помогите мн въ такомъ патріотическомъ дл!..
Такъ вотъ до чего она додумалась! вотъ какое мщеніе хочетъ готовить англичанамъ, ее не оцнившимъ! Нтъ никакого сомннія, что она искренно увлеклась этимъ планомъ и считала его легко исполнимымъ.
— Я не могу взять на себя хлопоты въ такомъ дл,— сказалъ я,— но вотъ что я вамъ посовтую, если вы дйствительно желаете совершить ‘историческое’ дяніе и это не фантазія, которую вы завтра же забудете: то, что вы сейчасъ мн сказали — изложите подробно и обстоятельно на бумаг, приведите вс доказательства вашего вліянія на индусовъ, объясните вашъ планъ дйствій и т. д. Эту бумагу пошлите Каткову, съ которымъ у васъ уже давно сношенія и переписка. А затмъ — ждите его отвта. Если вы боитесь послать такой документъ по почт, дайте его мн, и я общаю вамъ, что передамъ его Каткову. Вотъ все, что я могу сказать вамъ и сдлать…
Она была крайне недовольна и, по тому, какъ она взглянула на меня, когда я говорилъ, что могу взять съ собою ея документъ и передать его Каткову, я даже подумалъ — не боится ли она такого документа именно въ моихъ рукахъ. Какъ бы то ни было, она ни разу не возвращалась къ разговору объ этомъ предмет до самаго моего отъзда изъ Вюрцбурга.

XXI.

Дня черезъ два или три я узрлъ пріхавшую изъ Россіи госпожу X. Она трижды, по-русски, облобызалась со мною и въ отмнныхъ выраженіяхъ выразила свою радость по случаю нашей вторичной встрчи. Я даже провелъ съ ней двое сутокъ вдвоемъ, благодаря поздк, совершенной нами въ Нюренбергъ, на выставку разныхъ рдкостей. У меня сохранились объ этой поздк самыя смшныя, комичныя воспоминанія. Полагаю, что мои читатели не поскучали бы, еслибъ я вздумалъ поближе ихъ познакомить съ этой весьма интересной, какъ по вншности, такъ и по внутреннимъ, сердечнымъ и душевнымъ качествамъ, особой. Не скученъ былъ бы также и разсказъ о ея мщеніи, которому она подвергла меня за то, что я, разглядвъ Елену Петровну, ушелъ отъ знакомства съ нею. Но я разсказываю о моихъ сношеніяхъ съ Блаватской, а не съ ея родными, и не выхожу изъ намченныхъ мною рамокъ.
Вслдъ за госпожей X. въ Вюрцбургъ пріхали Синнеттъ съ женою и Могини съ миссъ Арундэль, той самой пожилой двицей, обладавшей лицомъ, блествшимъ, какъ мдный самоваръ, и очками на вздернутомъ носу, съ которой я познакомился у Гебгардовъ въ Эльберфельд. Могини жилъ въ Лондон у этой особы. Теперь она тоже не отпустила его одного къ ‘madame’ и была всецло поглощена имъ, что его, какъ я замчалъ, весьма тяготило. Я заходилъ въ квартиру Елены Петровны, чтобы побесдовать съ госпожей X. и послушать ея разсказы о разнаго рода чертяхъ, мертвецахъ и ихъ продлкахъ. Иной разъ мы отправлялись съ нею гулять, оставляя миссъ Арундэль съ Могини, а Синнетта съ Блаватской. Они теперь по нскольку часовъ въ день были заняты работой,— ‘madame’ диктовала этому ‘отличному редактору’ самую новйшую правду о своей жизни. Мистриссъ Синнеттъ, очень запуганная и видимо несчастная дама, изображала изъ себя блдную и безмолвную тнь.
Скоро миссъ Арундэль ухала обратно въ Лондонъ, взявъ съ собою не только Могини, но и Баваджи. Я тоже собрался покинуть Вюрцбургъ. Наканун моего отъзда, зайдя къ Блаватской, я засталъ ее съ какимъ-то письмомъ въ рукахъ, вылзающую изъ кожи отъ бшенства, кричащую и бранящуюся на весь домъ.
— Что такое? что такое?— спрашивалъ я.
— Да помилуйте!— завопила, именно — завопила она,— вотъ уже второй разъ этотъ негодяй выкидываетъ со мною такую штуку!..
— Какой негодяй? какую штуку?
— Все онъ же, Донъ-Жуанъ нашъ Калькуттскій, Могини! Представьте, тутъ всякія пакости, сплетни, ‘психисты’ доканываютъ, а онъ амуры завелъ съ какой-то англо-французской Бибишкой!.. Вотъ огненное любовное посланіе, полное клятвъ, сладкихъ воспоминаній и… многаго другого… подписано: Bibi… Она думала, что онъ еще здсь…
— А онъ ухалъ и… вы распечатали письмо, ему адресованное…
— Слава Богу, я имю право читать всю переписку ‘челъ’! Нтъ, вотъ негодяй… и въ такое время! Ужь разъ это было… клялся, что никогда больше не будетъ… я простила его… и вотъ!
— А какъ же вы увряли, что онъ никогда въ жизни и не подходилъ близко ни къ одной молодой особ женскаго пола?.. какъ же онъ не только женщинамъ, но и мужчинамъ не протягиваетъ руку, чтобы не оскверниться?!..
— А, да черти бы его взяли, этого болвана!— заглядывая въ письмо и врно напавъ на что-нибудь особенно убдительное, закричала вн себя ‘madame’,— хорошъ аскетъ! да у него въ Индіи жена и дти остались!
Я не могъ удержаться отъ хохоту и поспшилъ уйти.
Передъ отъздомъ я пришелъ проститься.
Разставаясь я говорилъ:
— Ну вотъ, Елена Петровна, насталъ разлуки нашей часъ и, теперь, уже послдней разлуки. Выслушайте искренній совтъ мой, идущій и отъ головы моей и отъ сердца: пожалйте себя, бросьте всю эту ужасную канитель, отойдите отъ теософическаго общества, какъ не очень давно сами хотли, лчитесь въ тишин и пишите. У васъ настоящій литературный талантъ, онъ можетъ давать вамъ и средства къ жизни и удовлетвореніе вашему самолюбію. Вы такъ легко работаете — пишите же, пишите въ русскіе журналы, обо всемъ, что видли и знаете, только бросьте все это, всхъ этихъ махатмъ и челъ, всхъ этихъ англичанъ и индусовъ… Пусть хоть вечеръ вашей жизни будетъ тихъ и ясенъ. Не берите лишней тягости на душу, остановитесь…
— Поздно!— глухо сказала она,— для меня возврата нтъ.
И тотчасъ же, совсмъ уже инымъ тономъ, прибавила:
— Знайте, что вс предсказанія ‘хозяина’ исполнятся… теперь уже не позже какъ черезъ полтора мсяца!
Этими послдними словами она дала мн возможность разстаться съ ней навсегда безъ чувства жалости…
Захавъ на короткое время въ Страсбургъ, я отправился въ Парижъ съ тмъ, чтобы, повидавъ моихъ французскихъ друзей, спшить въ Россію. Къ моему изумленію, m-me де-Морсье встртила меня вопросомъ: ‘не знаю ли я чего-нибудь о дяніяхъ Могини?’ Я отвтилъ ей, что наканун моего отъзда изъ Вюрцбурга ‘madame’ распечатала какое-то нжное посланіе, обращенное къ интересному индусу, и, при этомъ, воскликнула: ‘ахъ, негодяй, это онъ ужь второй разъ выкидываетъ со мною такую штуку!’
— Знаете ли, это очень важно, очень важно!— смущенно повторяла m-me де-Морсье.
— Незнаю, насколько это важно, но думаю, что вамъ весьма скоро придется измнить мнніе не только относительно ‘челы’ Могини, но и относительно весьма многаго.
— Къ несчастію, кажется, вы правы,— уныло проговорила она.
— Что же случилось и что вы уже знаете?
Но она все еще хваталась за послднія соломинки, а потому не ршалась говорить до срока.
— Теперь я еще должна молчать, не спрашивайте меня ни о чемъ,— объявила она.
— И вы меня покуда ни о чемъ не спрашивайте. Я вернусь мсяца черезъ два, самое бо#льшее три, изъ Петербурга и къ тому времени у меня, надюсь, будетъ готово интересное сообщеніе для парижскихъ теософовъ.
На томъ мы и разстались. Пока я былъ въ Россіи, разыгралась самая возмутительная исторія, поднятая ‘жертвой’ донъ-жуанскихъ наклонностей Могини. Впрочемъ эта ‘жертва’, которую я видлъ, вовсе не имла видъ несчастной, убитой горемъ особы. Она оказалась весьма ршительной и чуть было не довела дла до суда. Но и безъ суда исторія вышла и громкой, и характерной, а Блаватская сыграла въ ней весьма скверную роль. Документы всего этого дла находятся въ моемъ распоряженіи, но оно такъ противно и полно такихъ циничныхъ подробностей, что я не могу на немъ остановиться. Я упомянулъ объ этомъ инцидент лишь для того, чтобы показать — какого рода ‘святыхъ’ представляли изъ себя избранные ‘челы’ фантастическихъ махатмъ и проповдники теософическаго ученія.
Я еще въ Париж и потомъ въ Петербург сталъ получать отъ Блаватской письма. Она низачто не хотла признать, что наши сношенія покончены, что я навсегда простился съ нею. Къ тому же, обдумавъ все, происшедшее между нами, она, естественно, должна была добиваться моихъ отвтныхъ писемъ, чтобы, въ случа чего, имть возможность говорить: ‘помилуйте, мы въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, въ переписк, вотъ его письма!’
Она разсчитывала на мою жалость къ больной и старой женщин, наконецъ на мою ‘вжливость’. Ну, какъ же я не отвчу, когда она такъ жалуется на свои страданія и взываетъ къ моему сердцу?
Однако я нашелъ, что слишкомъ довольно и что дальнйшая переписка съ дамой, ‘проведшей семь лтъ въ Тибет’, не можетъ ужь доставить мн ни пользы, ни удовольствія. Я пересталъ отвчать на ея письма.
Она принимала шутливый тонъ, мило журила меня за молчаніе, приписывала: ‘Не отвтите — Богъ съ вами и писать не буду. Вдова Ашъ-Пе-Бе‘ или: ‘ваша на вкъ veuve Blavatsky’. Я молчалъ, а она все же писала.
Наконецъ дождь ея писемъ прекратился, и я уже начиналъ думать, что она обидлась и замолчала навсегда. Я былъ несказанно радъ этому, такъ какъ именно тогда, въ Петербург, мн пришлось, отъ нсколькихъ лицъ, главное же отъ г-жи Y. и ея семьи (почтенная г-жа Y. была въ это время съ Еленой Петровной въ размолвк),— получить самыя неожиданныя свднія. Свднія эти были весьма важны для характеристики ‘создательницы теософическаго общества’ и для сопоставленія съ ея собственными показаніями, изустно и печатно, посредствомъ Синнетта и К®, распространяемыми ею.
Передо мною возсталъ, какъ оказалось, хорошо извстный весьма многимъ въ Россіи образъ искательницы приключеній, прошедшей черезъ все, черезъ что можетъ только пройти женщина. Вс ея поразительныя приключенья могли бы забыться. Но вдь вотъ она становится во глав религіознаго движенія и объявляетъ себя даже не кающейся Магдалиной, а ‘чистой, непорочной весталкой’. Въ виду такихъ заявленій, придуманныхъ ради привлеченія и увлеченія доврчивыхъ людей,— обстоятельства мнялись…
Вдругъ получаю отъ 9 декабря (по новому стилю) изъ Вюрцбурга французское письмо, написанное совершенно незнакомымъ мн почеркомъ. Гляжу на подпись: ‘Agrez, Monsieur, je vous en prie l’expression de mes sentiments distingus. C. Wachtmeister’. Вспоминаю, что Блаватская говорила мн какъ-то вскользь о какой-то датчанк, графин Вахтмейстеръ. Читаю и удивляюсь: эта незнакомая мн дама, соболзнуя моему нездоровью, происходящему отъ неправильнаго кровообращенія, о чемъ она слышала отъ госпожи Блаватской, желаетъ меня вылчить.
‘Pour vous donner de la confiance en moi,— пишетъ она,— je dois vous dire que j’ai la manie de gurir les gens et que pendant cet t j’ai soign 250 malades…’ [1].
Затмъ эта добрая дама входила во вс подробности и рекомендовала мн, находящемуся въ Петербург, тотчасъ же пріобрсти таинственныя капли, продающіяся только въ Лондон, и употреблять ихъ такимъ-то и такимъ-то образомъ, а черезъ недлю написать ей о результат. ‘Et alors nous verrons’ [2]—говорила она.
Но дло, само собою разумется, было не въ капляхъ, а въ слдующей приписк:
‘…Madame espre bientt recevoir de vos nouvelles et que vous repondrez ses lettres, si vous voudriez lui procurer un moment de plaisir vous lui enverrez de vieux timbres poste dont elle fait collection pour sa tante, c’est la quantit non la qualit qui a sa valeur ses yeux…’ [3].
Вотъ къ какой маленькой хитрости прибгла Елена Петровна. Она подвигла свою новую пріятельницу написать мн это письмо, разсчитывая, что незнакомой мн дам, которая желаетъ вылчить меня отъ болзней, я ужь непремнно отвчу. Но это было шито до того блыми нитками, что я совершилъ огромную невжливость и оставилъ любезное посланіе гр. Вахтмейстеръ безъ отвта. Мн не пришлось раскаяваться въ своей невжливости, такъ какъ дальнйшія свднія объ этой дам оправдываютъ мой образъ дйствій.
Прошло еще около двухъ мсяцевъ. Я за это время пополнилъ мой багажъ достоврными свдніями о Блаватской и сообщилъ о результат моихъ разслдованій мистеру Майерсу и Шарлю Ришэ. Затмъ я вернулся въ Парижъ, гд засталъ m-me де-Морсье совсмъ больную и разстроенную скандальнымъ дломъ Могини.
Теперь она была достаточно подготовлена, и я разсказалъ ей все о моемъ пребываніи въ Вюрцбург и о свдніяхъ, полученныхъ мною въ Петербург.
— Это лишь подтверждаетъ то, что мн, къ несчастію, уже самой извстно,— сказала она и, въ свою очередь, сообщила мн парижскія новости и показала письма къ ней Блаватской, въ которыхъ наша ‘madame’ не стснялась и выказала себя съ самой отталкивающей стороны.
Черезъ нсколько дней я, къ величайшему моему изумленію, получилъ отъ Блаватской новое посланіе на многихъ страницахъ. Она, какъ ни въ чемъ не бывало, разсказывала мн по-своему, отвратительно и цинично, инцидентъ Могини. Но теперь милый ‘чела’ былъ у нея уже не негодяемъ, а невинной жертвой ужасной двицы, которая хотла обольстить его. Затмъ она, тоже по-своему, передавала мн содержаніе отчета Годжсона[4], только-что опубликованнаго Лондонскимъ Обществомъ для психическихъ изслдованій, и, конечно, находила, что этотъ отчетъ ничего не стоитъ и что Годжсонъ ничего не доказалъ…
Она ни слова не говорила о письм ко мн гр. Вахтмейстеръ, оставшемся безъ отвта, но писала объ этой дам слдующее:
‘Вотъ графиня Вахтмейстеръ, и она видала ‘хозяина’ и не разъ, въ эти два года нсколько десятковъ разъ. А здсь видитъ ежедневно, какъ это вамъ засвидтельствуетъ ея собственноручное письмо, которое будетъ напечатано. И она знала ‘хозяина’ прежде, нежели познакомилась со мной и сдлалась теософкой.’
Г-жа Желиховская въ стать своей (‘Русское Обозрніе’ 1891 г. Декабрь. стр. 587) тоже особенно рекомендуетъ гр. Вахтмейстеръ вниманію русскихъ читателей и сообщаетъ о ней такія свднія: ‘Она отдала всю жизнь свою и все состояніе длу теософіи, была неразлучна съ Е. П. Блаватской и постоянно и нын работаетъ въ лондонской контор теософическаго общества въ Сити (7 Duke street) завдуя ею.’
Затмъ г-жа Желиховская приводитъ выдержки изъ дружескихъ къ ней писемъ гр. Вахтмейстеръ относительно святости Елены Петровны и особенно указываетъ на графиню, какъ на самаго достоврнаго свидтеля всхъ чудесъ, сотворенныхъ Блаватской.
Ршительно не знаю, насколько врны приведенныя выше свднія о прошломъ гр. Вахтмейстеръ, но если они врны, то приходится сожалть, что эта дама такъ прекрасно начала свою жизнь и такъ плохо ее кончаетъ. А затмъ является, самъ собою, естественный и законный вопросъ — кто же она такое? Несчастная ли жертва Блаватской и Теософическаго Общества, отдавшая ему не только свое состояніе, но и свой разсудокъ, или женщина, сознательно погубившая свою душу, сдлавшись сообщницей Блаватской и лжесвидтельницей не только ея обманныхъ феноменовъ, но и ежедневныхъ появленій ‘хозяина’, когда не было даже адіарскихъ ‘кисейныхъ’ приспособленій? Если она, по заявленію г-жи Желиховской, управляетъ нын столь разросшимися длами лондонской конторы Теософическаго Общества, то довольно затруднительно признать ея невмняемость. А потому, значитъ… но вернемся къ длу.

Примчанія.

1 Для того, чтобы вы могли мн довриться, я должна вамъ сказать, что у меня манія вылчивать людей и что въ теченіе этого лта я пользовала 250 больныхъ.
2 А тогда мы увидимъ.
3 Мадамъ (Блаватская) надется скоро получить о васъ извстія и что вы отвтите на ея письма, если желаете доставить ей удовольствіе, пришлите ей старыя почтовыя марки, которыя она собираетъ для своей тетки, дло тутъ въ количеств, а не въ качеств.
4 ‘Proceedings of the Society for Psychical Research. Vol. 3 (December 1885).’ — Прим. ред. Викитеки.

XXII.

Прочтя письмо Елены Петровны, я отвтилъ ей, прося оставить меня въ поко, сидть смирно и не лзть въ петлю. Я повторялъ также совтъ, данный ей мною при нашемъ прощаньи въ Вюрцбург. На это я получилъ отъ нея такой документъ, изъ котораго она выяснялась вся цликомъ и передъ которымъ блднли даже ея Вюрцбургскія признанія. Она озаглавила его ‘моя исповдь‘ — и вотъ что я прочелъ въ этомъ посланіи:
‘Я ршилась (два раза подчеркнуто). Представлялась ли когда вашему писательскому воображенію слдующая картина: живетъ въ лсу кабанъ — невзрачное, но и никому не вредящее животное, пока его оставляютъ въ поко въ его лсу съ дружелюбными ему другими зврями. Кабанъ этотъ никогда отродясь никому не длалъ зла, а только хрюкалъ себ подая собственные ему принадлежащіе корни въ оберегаемомъ имъ лсу. Напускаютъ на него, ни съ того, ни съ сего, стаю свирпыхъ собакъ, выгоняютъ изъ лса, угрожаютъ поджечь родной лсъ и оставить самого скитальцемъ, безъ крова, котораго всякій можетъ убить. Отъ этихъ собакъ, онъ пока, хотя и не трусъ по природ, убгаетъ, старается избжать ихъ ради лса, чтобы его не выжгли. Но вдругъ одинъ за другимъ присоединяются къ собакамъ дотол дружелюбные ему зври, и они начинаютъ гнаться за нимъ, аукать, стараясь укусить и поймать, чтобы совсмъ доканать. Выбившись изъ силъ, кабанъ видя, что его лсъ уже подожгли и не спастись ни ему самому — ни чащ — что остается кабану длать? А вотъ что: остановиться, повернуться лицомъ къ бшенной ста собакъ и зврей и показать себя всего (два раза подчеркнуто), какъ онъ есть, т. е. лицомъ товаръ, а затмъ напасть въ свою очередь на враговъ и убить столькихъ изъ нихъ насколько силъ хватитъ, пока не упадетъ онъ мертвый и тогда уже дйствительно безсильный.
Поврьте мн, я погибла потому что ршила саму себя погубить — или же произвести реакцію, сказавъ всю божескую о себ правду, но не щадя и враговъ. И на это я твердо ршилась и съ сего же дня начинаю приготовляться, чтобы быть готовою. Я не бгу боле. Вмст съ этимъ письмомъ или нсколькими часами поздне я буду сама въ Париж, а затмъ въ Лондон. Готовъ одинъ человкъ французъ — да еще извстный журналистъ, съ радостью приняться за работу и написать подъ мою диктовку краткое, но сильное, а главное — правдивое описаніе моей жизни. Я даже не буду защищаться, ни оправдываться. Я просто скажу въ этой книг: въ 1848 г. я, ненавидя мужа, Н. В. Блаватскаго (можетъ и несправедливо, но ужь такая натура моя была Богомъ дарованная) ухала отъ него, бросила — двственницей (приведу документы и письмо, доказывающіе это, да и самъ онъ не такой свинья, чтобы отказаться отъ этого). Любила я одного человка крпко — но еще боле любила тайныя науки, вря въ колдовство, чары и т. п. Странствовала я съ нимъ тамъ и сямъ и въ Азіи, и въ Америк, и по Европ. Встртилась я съ такимъ-то (хоть колдуномъ зовите, ему-то что). Въ 1858 году, была въ Лондон, и такая-то и такая исторія произошла съ ребенкомъ — не моимъ (послдуютъ свидтельства медицинскія хоть парижскаго факультета и другихъ, для того и ду въ Парижъ). Говорили про меня то-то и то-то, что я и развратничала, и бсновалась, и т. д. Все разскажу, какъ слдуетъ, все что ни длала, двадцать лтъ и боле смясь надъ qu’en dira-t’on, заметая слды того, чмъ дйствительно занималась, т. е. sciences occultes, ради родныхъ и семейства, которые тогда прокляли бы меня. Разскажу какъ я съ восемнадцати лтъ старалась заставить людей говорить о себ, что у меня и тотъ любовникомъ состоитъ и другой и сотни ихъ — разскажу даже то, о чемъ никогда людямъ и не снилось — и докажу. Затмъ оповдаю свтъ какъ вдругъ у меня глаза открылись на весь ужасъ моего нравственнаго самоубійства, какъ послана я была въ Америку — пробовать свои психологическія способности. Какъ создала я общество тамъ [1] да стала грхи замаливать, стараясь и людей улучшать и жертвуя собою для ихъ возрожденія. Поименую всхъ вернувшихся на путь истинный теософовъ — пьяницъ, развратниковъ — которые сдлались чуть не святыми особенно въ Индіи [2] и тхъ которые поступивъ теософами, продолжали прежнюю жизнь, какъ будто и дло длали (а ихъ много), да еще первые накинулись на меня присоединясь къ ста гнавшихся за мною собакъ. Опишу много русскихъ вельможъ и не вельможъ, См—ву между прочимъ, ея диффамацію и какъ это вышло враньемъ и клеветой [3]. Не пощажу я себя — клянусь не пощажу, сама зажгу съ четырехъ концовъ лсъ родной — Общество сирчь — и погибну — но погибну въ огромной компаніи. Дастъ Богъ помру, подохну тотчасъ по публикаціи,— а нтъ, не допуститъ ‘хозяинъ’ [4]—такъ мн-то чего бояться? Разв я преступница противъ законовъ? Разв я убивала кого, грабила, чернила? Я американская гражданка и въ Россію мн не хать. Отъ Блаватскаго, коли и живъ — чего мн бояться, мы съ нимъ тридцать восемь лтъ какъ разстались, пожили затмъ три съ половиною дня въ 1863 г. въ Тифлис, да и опять разстались. Ме — рфъ?— Плевать мн на него эгоиста и лицемра. Онъ меня выдалъ, погубилъ разсказавъ вранье медіуму Юму — который позоритъ меня уже десять лтъ — ну тмъ хуже для него. Вы поймите — ради Общества я дорожила своей репутаціей эти десять лтъ, дрожала, какъ бы слухи основанные по моимъ же стараніямъ (великолпный казусъ для психологовъ, для Richet съ К®) и преувеличенные во сто разъ, не бросили бы безчестія на Общество, замаравъ меня. Я готова была на колняхъ молиться за тхъ, которые помогали мн бросить завсу на мое прошлое — отдать жизнь и вс силы тмъ, кто помогалъ мн. Но теперь? Неужели вы или медіумъ Юмъ или Ме — рфъ или кто-либо въ мір устрашитъ меня угрозами, когда я сама ршилась на полную исповдь? Смшно. Я мучилась и убивалась изъ страха и боязни, что поврежу Обществу, убью его. Но теперь я боле не мучусь. Я все обсудила холодно и здраво, я все рискнула на одну карту — все (два раза подчеркнуто) — вырываю орудіе изъ рукъ враговъ и пишу книгу, которая прогремитъ на всю Европу и Азію, дастъ огромныя деньги, которыя останутся сирот-племянниц — двочк невинной — сирот брата. Еслибы даже вс гадости, вс сплетни и выдумки противъ меня оказались святой истиной, то все же я не хуже была бы чмъ сотни княгинь, графинь, придворныхъ дамъ и принцесъ, самой королевы Изабеллы — отдающихся и даже продающихся отъ придворныхъ кавалеровъ до кучеровъ и кельнеровъ включительно всему мужскому роду — что про меня могутъ сказать хуже этого?— А это я сама все скажу и подпишу.
Нтъ! Спасутъ меня черти въ этотъ послдній великій часъ! Вы не разсчитывали на холодную ршимость отчаянія, которое было да прошло. Вамъ-то ужь я никогда и никакого вреда не длала и не снилось мн. Пропадать такъ пропадать вмст всмъ. Я даже пойду на ложь — на величайшую ложь которой оттого и повритъ всего легче. Я скажу и опубликую въ Times и всхъ газетахъ, что ‘хозяинъ’ и махатма ‘К. Н.’ плодъ моего воображенія, что я ихъ выдумала, что феномены вс были боле или мене спиритическія явленія — и за меня станутъ горою двадцать милліоновъ спиритовъ. Скажу, что въ отборныхъ случаяхъ я дурачила людей, выставлю дюжины дураками (подчеркнуто два раза) des hallucins—скажу что длала опыты для собственнаго удовольствія и эксперимента ради. И до этого довели меня — вы (два раза подчеркнуто). Вы явились послдней соломинкой сломившей спину верблюда подъ его невыносимо тяжелымъ вьюкомъ…
Теперь можете и не скрывать ничего. Повторяйте всему Парижу все то, что когда слыхали, или знаете обо мн. Я уже написала письмо Синнету запрещая ему публиковать мои мемуары по-своему. Я-де сама опубликую ихъ со всей правдой. Вотъ такъ будетъ ‘правда (два раза подчеркнуто) о Е. П. Блаватской’, въ которой и психологія, и безнравственность своя и чужая, и Римъ и политика, и вся грязь опять-таки и своя и чужая — явятся на божій свтъ. Ничего не скрою. Это будетъ сатурналія человческой нравственной порочности — моя исповдь, достойный эпилогъ моей бурной жизни… Да это будетъ сокровищемъ для науки какъ и для скандала и все это я, я (два раза подчеркнуто)… Я являюсь истиной (два раза подчеркнуто) которая сломитъ многихъ и прогремитъ на весь свтъ. Пусть снаряжаютъ новое слдствіе господа психисты и кто хочетъ. Могини и вс другіе, даже Индія — умерли для меня! Я жажду одного: чтобы свтъ узналъ всю истину, всю правду и поучился. А затмъ смерть — миле всего. Е. Блаватская.
Можете напечатать это письмо коли желаете даже въ Россіи — теперь все равно.’
Посл этой ‘исповди’ я уже могъ, и могу, спокойно говорить о ея словесныхъ признаніяхъ мн въ Вюрцбург, къ тому же въ полной мр подтвержденныхъ разслдованіемъ Лондонскаго Психическаго Общества. Эти ‘признанія’ теряются, какъ капля въ мор, среди однородныхъ съ ними ея дйствій, документально засвидтельствованныхъ. Ея ‘исповдь’ — такой ‘человческій документъ’, надъ которымъ, дйствительно, съ живымъ интересомъ остановится не только художникъ-писатель, но и психологъ, и психіатръ.
Изъ многочисленныхъ ‘правдъ’ о жизни Е. П. Блаватской, начиная съ ‘правды’ г-жи Желиховской и Синнетта, и кончая новйшими біографами ‘madame’, полученная мною ‘исповдь’, написанная ею собственноручно (что можетъ быть доказано какими угодно экспертами), безспорно — самая интересная ‘правда’. Эта ‘правда’ не частное письмо, а предназначена тоже для ‘публики’ и разршена самимъ авторомъ къ печати. Въ ней можетъ быть не меньше лжи, чмъ въ писаніяхъ Синнетта, Желиховской, Олкотта, гр. Вахтмейстеръ и тому подобныхъ достоврныхъ біографовъ и свидтелей. Въ ней истина чудовищно переплетена съ ложью, противурчія на каждомъ слов, горячечная фантазія споритъ съ наглымъ цинизмомъ, страсти кипятъ и чадятъ, внезапная искренность, вызванная отчаяніемъ, кажущейся безвыходностью положенія, смняется сознательнымъ, хитрымъ разсчетомъ.
Для біографіи, дйствительной, правдивой біографіи ‘madame’, и эта собственноручная, написанная подъ минутнымъ впечатлніемъ ‘исповдь’ не представляетъ достаточно цннаго матерьяла. Но какъ откровеніе ея характера и нравственныхъ свойствъ, какъ подлинный, съ натуры снятый, и снятый не художникомъ, могущимъ и польстить и обезобразить, а солнцемъ, безпристрастнымъ и точнымъ,— ея портретъ во весь ростъ,— ‘исповдь’ эта является неоцнимымъ сокровищемъ. Въ ней цликомъ отразилась эта глубоко интересная и ужасная женщина, которую изслдователи Лондонскаго Психическаго Общества объявили ‘одною изъ наиболе совершенныхъ, остроумныхъ и интересныхъ обманщицъ нашей эпохи’.
Мн кажется, что такое мнніе не только не преувеличено, но даже не даетъ ей должнаго. Гд же въ наши дни подобная обманщица или подобный обманщикъ?!
Е. П. Блаватская — единственна, она превзошла знаменитаго шарлатана прошлаго вка, Бальзамо-Каліостро, такъ какъ посл таинственнаго исчезновенія съ жизненной арены ‘божественнаго, великаго Копта’ осталась только память о немъ, а посл смерти Елены Петровны и сожженія ея многострадальнаго, гршнаго тла — остается 60.000 членовъ теософическаго общества, остается цлое религіозное движеніе, съ которымъ, быть можетъ, придется и очень считаться.
Въ то время какъ лондонскіе изслдователи психическихъ явленій постановляли свой приговоръ — они и не подозрвали, какіе размры приметъ движеніе, затянное ‘интересной русской обманщицей’…
И я, и m-me де-Морсье, прочтя ‘исповдь’ и оцнивъ ее по достоинству, хорошо поняли, что ждать появленія Блаватской въ Париж и въ Лондон — нечего. Никуда она не тронется теперь.
Весьма вроятно, что, пославъ мн письмо, она тотчасъ же и раскаялась, что его послала, и ужь, конечно, дня черезъ два сама забыла, если не все его содержаніе, то добрую его половину.
Но она не могла, придя въ иное настроеніе духа, не сдлать новыхъ попытокъ къ улучшенію положенія. Передъ нею мелькала надежда, въ конц концовъ, все же еще вернутъ меня. Это было бы теперь такое торжество! Ей все еще я представлялся такимъ ручнымъ. Какъ же это я выдалъ ее, соотечественницу? Тутъ что-нибудь не такъ, врно кто-нибудь сталъ между нами, насплетничалъ на нее…
Она вдругъ надла на себя добрую личину, изобразила изъ себя обиженную простоту и, черезъ нсколько дней посл ‘исповди’, писала мн снова, дорисовывая свой портретъ, досказывая, окончательно объясняя себя:
‘Велики грхи мои прошлые да не противъ васъ, не вамъ карать меня, передъ которымъ я виновата какъ Христосъ передъ жидами… Зла-то я вамъ никогда не сдлаю а можетъ еще и пригожусь’… Затмъ она писала о Баваджи: ‘Онъ послушный и умный мальчикъ. Онъ послушное орудіе въ моихъ рукахъ. Je l’ai psychologis,— говорили вы m-me de Morsier. Посмотрите вы только что сдлалъ сей ‘послушный ребенокъ’. Да онъ бросилъ меня при первомъ выстрл Психическаго Общества. Онъ ругаетъ меня хуже васъ у Гебгардовъ. Онъ говоритъ que j’ai commis un sacrilge, deshonor le nom des Matres, que j’ai avili la science sacre en la donnant au europens. Онъ идетъ противъ васъ, Синнетта, меня, всхъ и чортъ ихъ знаетъ что они сдлаютъ вдвоемъ (съ Могини?) въ Лондон — теперь когда онъ детъ а можетъ и похалъ туда! Онъ самый опасный врагъ потому что онъ фанатикъ и способенъ взбунтовать всю Индію противъ меня’…
А потомъ опять: ‘Что я вамъ (два разъ подчеркнуто) сдлала? что вамъ сказали, что вы узнали — не длайте какъ Психологическое Общество или m-me de Morsier которая вообразила себ что я все знаю, все должна знать — и поэтому предала меня… Берегитесь (два раза подчеркнуто). Вы окружены такимъ кольцомъ что вся ваша холодная голова вамъ не поможетъ. Одного прошу чтобы вы загадку эту мн разгадали — что вы можете имть противъ меня… Я васъ что ли желала кусать, вамъ желаю зла?.. Если я писала вамъ что я въ отчаяніи, то писала только то что чувствую. Ваша дружба была мн дорога а не ваше присутствіе или членство въ обществ. Я писала что сама первая опрокину вс континентальныя общества — парижское и нмецкое, гд (кром Гебгардовъ да бднаго Hubb Shleiden) все чучелы и враги, и готова на это — напечатавъ о всхъ ихъ подлостяхъ… Но только подумайте, чтобы вы подумали обо мн еслибы мы перемнились ролями! Да меня бы вшали — я бы васъ не выдала, да и никого другого не выдала бы — даже зная что это правда — а молчала бы. Ну что я вамъ сдлала?… Готова завтра же забыть все и любить васъ попрежнему потому что нтъ у меня злопамятности и потому что вы русскій — нчто для меня изгнанницы священное. Прощайте Е. Б.’.
Я убжденъ, что она искренно не понимала, почему я ушелъ отъ нея и явился въ числ ея обличителей. Ея нравственныя понятія были такъ радикально извращены, что ей нкоторыхъ совсмъ не хватало. Она воображала, что все въ мір основано на личныхъ отношеніяхъ — и что нтъ для этого исключеній. ‘Что я вамъ, ‘вамъ‘ сдлала!’ ‘Другихъ, значитъ, я могу надувать сколько угодно, могу ихъ губить, коверкать всю ихъ жизнь, могу предаваться всякимъ святотатствамъ и торговать по мелочамъ величайшими истинами,— если я расположена къ вамъ лично и не могу обмануть васъ, потому что вы меня поняли, если я еще въ силахъ пригодиться вамъ такъ или иначе — такъ за что же вы меня выдаете, да вдобавокъ еще иностранцамъ?!’ — вотъ что она мн внушала.
‘Вернитесь ко мн, я все забуду!’ — еще бы! А сама думала: ‘попадись теперь мн въ руки — такое устрою, что отъ меня теб разв одинъ путь останется — пулю въ лобъ… Да и теперь — берегитесь, вы окружены такимъ кольцомъ, что вся ваша холодная голова вамъ не поможетъ!’
Она даже не удержалась — и вставила въ письмо свое слова эти, которыя, какъ я скоро долженъ былъ убдиться, не были пустой угрозой. Она уже готовилась, собравъ свою армію, мстить мн самымъ ‘теософическимъ’ образомъ.

Примчанія.

1 Мои читатели скоро увидятъ — какъ и почему она создала свое Общество.
2 Врод Могини.
3 Прошу читателей вспомнить этотъ курьезный инцидентъ, разсказанный въ первыхъ главахъ моей статьи. Блаватская уже забыла, что мнимая диффамація госпожи См—вой вовсе не была опровергнута хоть сколько-нибудь удовлетворительнымъ образомъ.
4 Что можетъ быть возмутительне и характерне этихъ: ‘дастъ Богъ помру’ и ‘а нтъ, не допуститъ ‘хозяинъ»..! Впрочемъ сноски въ этомъ письм напрашиваются при каждомъ слов, а потому — лучше ихъ совсмъ не длать, этотъ курьезнйшій документъ слишкомъ краснорчивъ и безъ подстрочныхъ примчаній.

XXIII.

Такимъ образомъ окончились всякія мои непосредственныя сношенія съ Блаватской. Я не отвтилъ ей на послднее письмо ея, не плнился перспективой ‘забвенія прошлаго’, не вернулся въ ея дружескія объятія. Я не боялся ея угрозы, не чувствовалъ себя сжатымъ магическимъ кольцомъ ‘теософскаго’ мщенія и вообще подобенъ былъ той легкомысленной птичк, о которой когда-то плось:
Ходитъ птичка весело
По тропинк бдствій,
Не предвидя отъ сего,
Никакихъ послдствій…
Все теперь стало совершенно ясно. Ждать какихъ-либо новыхъ откровеній не представлялось надобности, и ничто уже не въ состояніи было ослабить фактовъ, сдлавшихся мн извстными. Еще осенью 1884 года, въ Эльберфельд, я говорилъ Блаватской, что не желаю оставаться въ списк членовъ ‘теософическаго общества’, такъ какъ замчаю несоотвтствіе дйствій нкоторыхъ членовъ (начиная съ Олкотта) основнымъ правиламъ ‘устава’. Но Елена Петровна, сильно тогда больная, стала ‘умолять’ меня не отказываться оффиціально отъ членства, не длать ей такой непріятности и ‘скандала’.
— Дайте мн лопнуть, поколть,— говорила она на своемъ любимомъ жаргон,— тогда и длайте что угодно, а пока я еще, хоть и колодой лежу, а все жъ таки не подохла,— не срамите меня и не давайте пищи разнымъ разговорамъ… вдь мои враги обрадуются — вотъ, молъ, и соотечественника удержать не могла, сбжалъ! Ну, если вамъ претитъ кто… Олкоттъ, либо другіе — такъ и плюньте на нихъ, не длайте меня отвтственной за все и про все, пожалйте больную старуху…
Помимо всякой жалости, я увидлъ ясно, что оффиціальный мой выходъ изъ общества до послдней степени разобидитъ ‘madame’, ея дружба ко мн не устоитъ посл этого — и я отъ нея ровно ничего не добьюсь и не узнаю. Остальные же теософы, конечно, посл этого станутъ меня чуждаться, мн придется до срока прекратить съ ними всякія сношенія. Въ виду этого я ршился ждать того времени, когда мои сомннія и подозрнія превратятся въ осязательные факты. Послднія письма ко мн ‘вдовы Блаватской’ были боле чмъ достаточными фактами, а потому, 16 февраля 1886 года, черезъ нсколько дней по полученіи ‘исповди’, я послалъ въ Индію, въ Адіаръ, на имя секретаря ‘теософическаго общества’, мистера Оклэй, лично мн немного извстнаго, заказное письмо слдующаго содержанія:

‘Monsieur,

Je suis entr dans la Socit Thosophique sur les assurances de sa fondatrice M-me Blavatsky, que la Socit n’a qu’un seul but: la dmonstration scientifique et phnomnale des forces de la nature, qui, jusqu’ prsent, n’ont pas encore t dcouvertes par la science europenne.
Pour le moment, tant compltement convaincu, non pas par le Rapport de M-r Hodgson, mais par une investigation personnelle: 1, que la plus grande partie des phnomnes de la fondatrice de la Socit Thosophique sont fabriqus, 2, qu’elle a voulu profiter de mon nom et m’a fait signer et publier le rcit de phnomne, obtenu par fraude (le ‘phnomne de la lettre’ au mois de mai 1884), 3, que les lettres des soi-disant ‘matres’ de m-me Blavatsky n’ont pas la provenance qu’elle leur attribue, 4, que quelques membres influents de la Socit ont agi contrairement aux principes d’honneur et mme de simple honntet,— et ayant des preuves suffisantes de ce que j’avance,— par cette lettre, que je vous adresse comme au Secttaire de la Socit Thosophique, je donne ma dmission de membre Effectif et membre Correspondant de cette dite Socit, dont m-me Blavatsky est la fondatrice.
Nanmoins je vous prie de croire, que, m’intressant profondment la science Orientale, je tiendrai toujours en grande stime toutes les personnes, qui s’occupent srieusement et honntement des mmes questions, qu’elles fassent ou non partie de la Socit. Agrez… etc…—Signature‘ [1].
Отправивъ это письмо, я почувствовалъ себя какъ человкъ, взявшій ванну посл путешествія въ очень душномъ и очень грязномъ вагон. Я написалъ сжатый разсказъ о моемъ знакомств съ Е.П. Блаватской и о вюрцбургскихъ событіяхъ, а затмъ перевелъ на французскій языкъ отрывки изъ послднихъ писемъ ко мн ‘madame’ и ея ‘исповдь’. На всякій случай и для того, чтобы придать этимъ переводамъ документальный характеръ, я обратился къ моему доброму знакомцу, почтенному старику Жюлю Бэссаку (Jules Baissac), извстному ученому и лингвисту, да къ тому же занимающему должность ‘присяжнаго переводчика парижскаго апелляціоннаго суда’.
Жюль Бэссакъ, какъ уже было замчено въ начал моего разсказа, въ качеств ученаго, занимающагося исторіей религій, весьма заинтересовался ‘теософическимъ обществомъ’ и его основательницей, съ которой его познакомила m-me де-Морсье. Онъ имлъ нсколько серьезныхъ бесдъ съ Е. П. Блаватской, Олкоттомъ и Могини, изъ ихъ устъ узналъ обо всемъ, что его занимало, ознакомился съ сочиненіями Блаватской и Синнетта и призналъ ‘теософическое общество’ любопытнйшимъ явленіемъ современной религіозной жизни. Онъ написалъ обширную и обстоятельную статью подъ заглавіемъ: ‘La nouvelle thosophie’ и напечаталъ ее въ повременномъ изданіи ‘Revue de l’histoire des religions’. Статья эта вовсе не пропаганда нео-теософіи, а изложеніе того, что стало извстно автору со словъ основателей и дятельныхъ членовъ ‘общества’.
Однако, несмотря на спокойный тонъ этого ‘доклада’, все же, временами, въ немъ чувствуется человкъ ‘задтый за живое’, и безсознательно уже почти отуманенный чарами ‘madame’ и ея сподвижниковъ. Весьма вроятно, что этотъ туманъ, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, сгустился бы, и Жюль Бэссакъ своимъ перомъ сослужилъ бы немалыя службы нео-теософіи. Но дйствія лондонскаго ‘общества для психическихъ изслдованій’ и отчетъ Годжсона сразу расхолодили стараго ученаго.
Когда я обратился къ нему, онъ имлъ видъ человка, спасеннаго отъ большой опасности. Онъ съ большимъ интересомъ выслушалъ мой разсказъ и ‘просмаковалъ’ письма Блаватской, причемъ я убдился въ его обстоятельнйшемъ знаніи русскаго языка.
Но для меня былъ важенъ вопросъ, иметъ ли онъ право, въ качеств присяжнаго переводчика, оффиціально засвидтельствовать переводы съ русскихъ документовъ. Оказалось, что онъ иметъ это право, и я тотчасъ же получилъ его любезное согласіе. Мы съ нимъ проврили мои переводы фразу за фразой, слово за словомъ, знакъ за знакомъ. Затмъ онъ засвидтельствовалъ ихъ вс собственноручно, за своею подписью, и приложилъ къ нимъ, а также къ русскимъ оригиналамъ, съ которыхъ переводы были сдланы, свой штемпель присяжнаго переводчика.
У m-me де-Морсье произошло собраніе всхъ наличныхъ парижскихъ ‘теософовъ’. Когда вс оказались въ сбор — началось чтеніе моего разсказа и писемъ Блаватской. Большинство присутствовавшихъ уже были подготовлены къ тому, что ихъ ожидало, но все же изумительная ‘исповдь’ Елены Петровны и документальное сообщеніе m-me де-Морсье о ‘дл Могини съ миссъ Л.’, въ которомъ основательница теософическаго общества тоже выказала себя съ неожиданной стороны,— произвели удручающее дйствіе.
Французская втвь индійскаго главнаго общества, основанная герцогиней Помаръ подъ названіемъ ‘Socit d’orient et d’occident’, была уничтожена выбытіемъ изъ нея почти всхъ членовъ, во глав съ душою этой втви и ея главнымъ секретаремъ — m-me де-Морсье. Тутъ же редактировались и подписывались отставки для отправленія въ Индію, въ Адіаръ, на имя мистера Оклэй.
Однако все же у ‘madame’ осталось, изъ ‘парижской втви’ — два непреоборимо врныхъ ей существа — почетная президентка, герцогиня Помаръ, и незадолго передъ тмъ избранный въ дйствительные президенты Драмаръ. Перевоплощенная Марія Стюартъ объявила, что она ничему не вритъ, что Блаватская — святая, а я — самый ужасный человкъ и т. д. Она, дйствительно, никакъ не могла поступить иначе — вдь она основала эту втвь и была ея почетной, пожизненной президенткой, она писала о теософіи въ качеств ея провозвстницы и среди свтскихъ своихъ знакомыхъ, среди разнокалибернаго ‘tout Paris’, посщавшаго ея отэль, играла роль доброй пріятельницы тибетскихъ махатмъ, умющихъ продлывать такіе интересные феномены. Признать себя обманутой — значило сдлаться посмшищемъ tout Paris.— Voulez-vous que je signe de ma main l’aveu de ma btise?!— говорила ‘дюшесса’,— pas si bte! [2]
Она, познакомясь со всми документами, относящимися какъ къ Блаватской, такъ и къ Могини, увряла, что все это пустяки, что на все это не стоитъ обращать вниманія. Наконецъ, получивъ письмо отъ Блаватской, уже начинавшей свое ‘теософское’, общанное мн мщеніе, она принялась убждать m-me де-Морсье лишить меня всякаго доврія, какъ человка, способнаго на все, т. е. способнаго не только выдумать признанія ‘madame’, но даже и поддлать ея письма.
Когда m-me де-Морсье высказала ей, что аттестаты, выдаваемые мн теперь Блаватской, никакъ не могутъ быть блестящи,— она стала уврять, будто узнала обо мн не черезъ Блаватскую, а отъ двухъ достойныхъ всякаго уваженія и доврія молодыхъ людей изъ русскаго посольства, сказавшихъ ей, что я ‘такой человкъ, съ которымъ нельзя знаться’. Однако, найдя возможность объявить подобную вещь, она низачто не хотла назвать имена этихъ достоврныхъ лицъ.— Такъ и осталось для меня тайной — существовали эти анонимные враги мои въ дйствительности или были только ‘матерьялизованы’ герцогиней, вдохновленной ‘вдовой Ашъ-Пе-Бе’. По счастью, на сей разъ, грубая, обернутая анонимностью клевета попала на безплодную почву — m-me де-Морсье посмялась только надъ подобными ухищреніями…
Второе существо, оставшееся врнымъ Блаватской, несчастный морфинистъ Драмаръ, дни котораго были уже сочтены, находился въ то время, ради своего здоровья, въ Алжир. Узнавъ обо всемъ случившемся, онъ объявилъ письменно, что тоже ‘ничему не вритъ’ и остается на своемъ президентскомъ посту съ цлью защищать до послдняго издыханія теософію — ‘cette religion sublime’ и ея, направляемую махатмами, провозвстницу.
Его образъ дйствій былъ также совсмъ ясенъ. Полный неудачникъ, никому не вдомый маленькій сотрудникъ мелкой прессы,— онъ, въ извстномъ кругу, длалъ себ имя фанатическими статьями о ‘теософіи’. Запутавшійся въ своихъ мысляхъ атеистъ, захлебывающійся отъ злобы порицатель христіанства, о которомъ онъ не имлъ понятія,— онъ нашелъ ‘новую религію’ и мечталъ обратить въ нее сначала Францію, а затмъ и весь міръ. Роль апостола не могла не соблазнять его.
А тутъ вдругъ основательница и первая провозвстница этой религіи оказывается такою! Конечно, можно пытаться отдлить Блаватскую отъ теософіи: но все же, въ данномъ случа и въ данныхъ обстоятельствахъ, это не особенно легко, все же являются неожиданныя, большія задержки для успшнаго хода дла. А потому, хоть Блаватская и обманщица, надо прикрыть ея обманы и ее не выдавать. Онъ глубоко возмущался, что другіе ‘теософы’ не понимаютъ такой простой истины.
Но вотъ, на нашемъ парижскомъ горизонт, появился еще и третій личный другъ Елены Петровны, скомпрометтированный и возмущенный. Это былъ Гебгардъ-отецъ изъ Эльберфельда. ‘Madame’ вызвала его къ себ въ Вюрцбургъ и (можно себ представить посл какихъ объясненій и сценъ) дала ему весьма почетную миссію: онъ долженъ былъ заставить меня молчать и отказаться отъ всхъ моихъ показаній, а, кром того, поссорить со мною m-me де-Морсье во исполненіе правила: divide et impera. На меня ршено было дйствовать посредствомъ угрозъ, а m-me де-Морсье, какъ околдованную мною, слдовало вернуть на путь истины лестью.
Но дло въ томъ, что въ Вюрцбург еще неизвстны были наши дйствія, да и Елена Петровна ничего не сказала ему о своей ‘исповди’ и послднихъ письмахъ, очевидно не понимая ихъ значенія.
Herr Гебгардъ явился съ большимъ апломбомъ, но когда m-me де-Морсье, въ моемъ присутствіи, прочла ему мои показанія и переводы писемъ,— онъ представилъ изъ себя весьма жалкую фигуру.
Онъ, очевидно, не ожидалъ ничего подобнаго, онъ растерялся, до того растерялся, что не могъ произнести ни одного слова и поспшилъ изъ Парижа, чтобы обдумать ‘сообща’ положеніе и хорошенько приготовиться къ исполненію возложенной на него миссіи. Онъ приготовился къ ней, какъ будетъ скоро видно, черезъ нсколько мсяцевъ.
Слдуетъ разсказать еще о неожиданномъ появленіи въ то время одной особы, которую мы считали навки поселившейся въ Индіи, въ ‘главной квартир теософическаго общества’. Когда, около конца 1884 года, Е. П. Блаватская отправилась въ Индію, съ цлью ‘разрушить заговоръ Куломбовъ’, ее, между прочимъ, сопровождали (какъ она мн писала въ приведенномъ мною выше письм изъ Адіара отъ 3 января 1885 г.) ‘преданные друзья’ — мужъ и жена Куперъ-Оклэй.
Это были молодые англичане, не очень давно поженившіеся. Жили они припваючи, въ полномъ достатк и взаимной любви, пока судьба не познакомила ихъ съ Блаватской и ея обществомъ по фантастическимъ писаніямъ Синнетта. Они увлеклись ‘теософіей’, да такъ увлеклись, что ‘madame’ стоило мигнуть — и они объявили, что отнын и ‘по гробъ жизни’ отдаютъ себя длу ‘теософическаго общества’ и дутъ въ Индію.
Продали они свою недвижимую и движимую собственность, все обратили въ деньги и отправились вмст съ ‘madame’ присутствовать при ея тріумфахъ и пополнять собою ея свиту. Когда я увидлъ Елену Петровну въ St.-Cergues, я спросилъ ее объ этихъ англичанахъ.
— О, они очень довольны своей судьбою!— отвчала она.— Его я оставила редактировать ‘Теософистъ’, да и къ тому же онъ выбранъ секретаремъ ‘Общества’,— словомъ замняетъ меня въ Адіар.
— А жена его?
— Она помогаетъ ему во всемъ. Вотъ видите — еще одинъ примръ благодтельнаго вліянія ‘Общества’. Что они такое были года два тому назадъ, эти Оклэи? Такъ себ, коптители неба, люди, не приносившіе пользы ни себ, ни другимъ. У нихъ не было никакой почвы подъ ногами, никакой цли жизни. Поэтому они помирали со скуки и ужь наврное кончили бы тмъ, что возненавидли бы другъ друга. Но теософія спасла ихъ, они отдали въ жертву ‘Обществу’ все, что имли, но ничуть не побднли отъ этого — живутъ прекрасно вь Адіар на всемъ на готовомъ, приносятъ большую пользу длу и увряютъ, что никогда даже и не мечтали, во сн не видали такого благополучія и счастья. Мистриссъ Оклэй ходила за мною во время моей смертельной болзни и постоянно видала ‘хозяина’. Она и теперь съ удовольствіемъ похала бы за мною, чтобы служить мн, но я не хотла отрывать ее отъ дла — она тамъ, особенно безъ меня, очень нужна…
То же самое разсказывала Елена Петровна и madame де-Морсье, знавшей довольно хорошо чету Оклэй и ими интересовавшейся.
И вдругъ, въ то время, какъ наши отставки, въ вид заказныхъ писемъ на имя мистера Оклэй, приближались къ Мадрасу,— мистриссъ Оклэй появилась въ Париж, у m-me де-Морсье.
При первомъ взгляд на эту бдную даму можно было подумать, что она постила насъ въ своемъ ‘астральномъ тл’, взявъ уроки ‘вылзанія изъ себя’ у спеціалиста по этой части, челы Дамодара… Она была почти неузнаваема — такъ похудла, постарла, поблднла, такое истерзанное, испуганное и страдальческое выраженіе застыло на лиц ея.
Посл перваго ея краткаго визита, m-me де-Морсье назначила ей явиться на слдующій день для боле обстоятельной бесды и просила меня присутствовать при этомъ свиданіи.
— Она знаетъ очень многое и то, что она знаетъ — ее погубило,— сказала мн m-me де-Морсье,— когда мы сообщимъ ей все, она, можетъ быть, въ свою очередь будетъ откровенна съ нами… Это совсмъ несчастная, погубленная женщина, съ разбитой жизнью и, вдобавокъ, безъ гроша денегъ. Все осталось тамъ… она бжала оттуда, навсегда, и вотъ теперь въ Париж — знаете ли зачмъ? она пріхала брать уроки у парижскихъ модистокъ, съ тмъ чтобы, выучившись, открыть въ Лондон модный магазинъ и такимъ образомъ заработывать кусокъ хлба. Ей ничего другого не остается. Не знаю только — выдержитъ ли ея здоровье — она неузнаваема — это тнь прежней мистриссъ Оклэй… вотъ сами увидите.
И я увидлъ, какъ уже сказано, бдное ‘астральное тло’.
Когда m-me де-Морсье познакомила ее съ документами ‘дла’ Могини и миссъ Л., а я — съ моими документами, она, въ большомъ волненіи, сказала намъ:
— Еслибъ я не была въ Адіар и не бжала оттуда, то, разумется, меня поразили бы вс эти открытія. Но теперь ничто меня поразить не можетъ — я сама знаю гораздо бо#льшее и ужасное!
Она стала дрожать, и слезы брызнули изъ ея глазъ. Но какъ ни просили мы ее сказать намъ, что же именно ей извстно, что именно случилось съ нею, чего она была свидтельницей — она повторяла:
— Не спрашивайте! Это такъ ужасно и отвратительно! и я не могу, не могу, не смю, понимаете — не смю говорить… Если я хоть кому-нибудь открою то, что знаю, все пропало! о себ я не думаю — я все равно уничтожена, жизнь моя разбита… но мой мужъ… однимъ моимъ лишнимъ словомъ я погублю его…
Когда мы ее спрашивали — зачмъ же ея мужъ тамъ остался, да вдобавокъ еще такъ тсно связаннымъ съ ‘Обществомъ’, въ качеств его секретаря и редактора ‘Теософиста’,— она глухимъ голосомъ и съ отчаяніемъ въ лиц отвчала:
— Для него нтъ возврата… онъ навсегда связанъ съ ними… онъ уже не можетъ вернуться!!
— Помилуйте, да вдь изъ вашихъ словъ можно заключить, что это какая-то ужасная секта какихъ-то мрачныхъ ‘душителей’, съ кровожаднымъ мщеніемъ, ядомъ и кинжалами!— воскликнулъ я, и ея глаза, широко раскрытые ужасомъ, отвчали мн, что я, пожалуй, какъ это ни дико кажется, не особенно далекъ отъ истины.
— Скажите хоть одно — спросила m-me де-Морсье,— значитъ, и вы знаете, что вс обманы и гадости, о которыхъ Годжсонъ сообщаетъ въ своемъ отчет, правда?
— Конечно, знаю!— проговорила мистриссъ Оклэй.— Ахъ, Боже мой, еслибъ только это!..
Такъ мы ничего больше отъ нея и не добились, и я съ тхъ поръ ни разу ее не видлъ — свиданіе это было почти передъ самымъ моимъ отъздомъ изъ Парижа.
Эта мистриссъ Оклэй произвела на меня своей жалкой вншностью, отчаяніемъ и темными рчами самое тяжелое впечатлніе. Помимо всякаго таинственнаго и кроваваго мщенія Адіарскихъ ‘душителей’, ядовъ и кинжаловъ,— было ясно, что она запугана вождями новйшей теософіи до послдней степени, а мужъ ея до того скомпрометтированъ, что уже для него нтъ возможности отступленія. Ихъ обманули, обобрали и запутали. Она еще нашла въ себ силу, истерзанная и нищая, убжать, онъ же, очевидно боле слабый духомъ, остался въ вчномъ рабств. Признаюсь, блдное лицо мистриссъ Оклэй съ глазами, полными ужаса, не разъ мн потомъ вспоминалось и мерещилось.
И вдругъ, въ писаніяхъ г-жи Желиховской (‘Русское Обозрніе’, декабрь 1891 г., стр. 580—585) я встрчаю эту самую ‘погубленную и спасшуюся бгствомъ изъ Адіара въ Европу’ мистриссъ Куперъ Оклэй — снова въ сред ‘теософическаго общества’. Она помстила, уже посл смерти Е. П. Блаватской, въ теософическомъ журнал ‘Lucifer’ воспоминанія о поздк съ ‘madame’ въ Индію и своемъ пребываніи въ Адіар. Изъ этихъ ‘воспоминаній мистриссъ Оклэй’ г-жа Желиховская приводитъ пространныя выдержки. На статьи г-жи Желиховской, какъ уже достаточно доказано, рискованно опираться, но все же трудно предположить, что эти выдержки, поставленныя въ ковычкахъ, не представляютъ боле или мене врнаго перевода. У меня нтъ подъ рукою іюньскаго No ‘Lucifer’ за 1891 годъ, но вдь онъ существуетъ, его можно найти и проврить.
И такъ, мистриссъ Оклэй является панегиристкой Елены Петровны, она преклоняется передъ ея таинственными познаніями, описываетъ ея торжества во время пути въ Индію, почетъ, ей оказанный. Затмъ, говоря о ‘заговор Куломбовъ’ и о разслдованіи Годжсона, она признаетъ ‘madame’ совершенно невинной, чистой какъ снгъ, оклеветанной,— и пишетъ между прочимъ:
‘Никто не бывшій на мст съ m-me Блаватской и представить себ не можетъ, до чего скандальна была несправедливость къ ней англо-индійскаго общества’.
Каково было прочитать это мн,— когда я будто еще вижу передъ собою измученное лицо мистриссъ Оклэй и слышу ея приведенныя мною выше слова: ‘Конечно, знаю! Ахъ, Боже мой, еслибъ только это’!!..
Дале она пишетъ о болзни (въ Адіар, въ начал 1885 года) Е. П. Блаватской:
‘Ужасно тоскливы были дни и въ особенности ночи, которыя мн одной пришлось проводить надъ больной, но таково было ея успокоительное вліяніе даже въ болзни, что я ни мало, ничего не боялась, увренная, что хотя она лежитъ недвижима, но что опасности нтъ. Даже въ послднюю ночь, когда докторъ заявилъ, что она боле въ себя не придетъ: когда она уже нсколько часовъ была въ полномъ безпамятств и я, говоря по-человчески, должна была сознавать, что все кончено, я не переставала надяться!.. Никогда не забуду этой ночи, но не могу входить въ подробности… Одно скажу: въ восемь часовъ утра ‘H. P. B.’ открыла глаза и совершенно спокойно, голосомъ, котораго мы много дней у нея не слышали, попросила позавтракать… Когда пріхалъ докторъ, я вышла ему навстрчу: изумленіе его было велико!.. ‘H. P. B.’ встртила его словами: ‘Ахъ, докторъ! вы не врите нашимъ великимъ учителямъ!’ Съ этого дня она стала быстро оправляться, а врачи (отмнивъ смертный приговоръ) начали усиленно посылать ее въ Европу… Но я за ней ужь не могла тотчасъ хать, вс эти волненія осилили меня, я сама съ ногъ свалилась!’
Несчастная мистриссъ Оклэй! она, очевидно, все это писала подъ диктовку, и мн представляется, какъ ее захватили, запугали еще больше, вырвали изъ нея совсть и заставили сдлаться послушнымъ орудіемъ тхъ, отъ кого она бжала въ ужас. И это бгство даже оказалось не бгствомъ, а стремленіемъ за ‘madame’. Тотчасъ она не могла хать, ибо заболла, но поправившись поспшила… соединиться съ ‘H. P. B.’…
И вотъ что говоритъ она объ этой своей благодтельниц ‘H. P. B.’:
‘Говорятъ, будто бы фамильярность порождаетъ небреженіе, но замчательно, что съ ней чмъ ближе и короче мы сходились, чмъ неразлучнй становились въ повседневной жизни, тмъ большее уваженіе мы къ ней чувствовали, тмъ глубже научались почитать ее!.. Удивительная, таинственная демаркаціонная черта всегда ее окружала, ограждая внутреннюю, духовную жизнь ея отъ вншняго, обыденнаго существованія…’
Любопытно, что бы сдлала и сказала погибшая мистриссъ Оклэй, какое лицо у нея было бы, еслибъ m-me де-Морсье или я встртили ее съ такими ея ‘воспоминаніями’ въ рукахъ и спросили бы: ‘что это значитъ?’
Мн кажется — это значитъ прежде всего, что ‘теософическое общество’, по крайней мр въ его первоначальномъ состав,— дйствительно страшное и мрачное общество, и что не мало слабыхъ духомъ людей погублено Е. П. Блаватской и ея сотрудниками.

Примчанія.

1 Милостивый государь, я вступилъ въ ‘теософическое общество’ вслдствіе увреній его основательницы, г-жи Блаватской, что означенное общество иметъ единственной цлью: теоретическое и практическое (научное и эмпирическое) доказываніе существованія тхъ силъ природы, которыя еще не были открыты европейской наукой.
Въ настоящее время, будучи совершенно убжденъ, не вслдствіе Отчета г-на Годжсона, а благодаря собственному разслдованію: 1, что большая часть феноменовъ, производимыхъ основательницей ‘теософическаго общества’, поддльны, 2, что она желала воспользоваться моимъ именемъ и принудила меня подписать и публиковать описаніе феномена, полученнаго посредствомъ обмана (феноменъ съ письмомъ въ ма 1884 г.), 3, что письма, написанныя якобы ‘учителями’ г-жи Блаватской, не имютъ происхожденія, ею имъ приписываемаго, 4, что нкоторые вліятельные члены ‘общества’ поступали несогласно съ принципами чести и даже простой честности,— и имя достаточныя доказательства тому, что я здсь объявляю,— этимъ письмомъ, которое я адресую вамъ какъ секретарю ‘теософическаго общества’, я подаю отставку отъ званія дйствительнаго члена и члена корреспондента сказаннаго ‘общества’, основаннаго г-жей Блаватской.
Тмъ не мене прошу васъ врить, что, глубоко интересуясь восточными знаніями, я всегда буду относиться съ большимъ уваженіемъ ко всмъ лицамъ, серьезно и честно занимающимся этими вопросами, все равно принадлежатъ ли они или нтъ къ ‘обществу’. Примите и пр. Подпись.
2 Что жъ, вы хотите, чтобы я своей рукой подписалась подъ признаніемъ въ собственной глупости?! я не на столько глупа, чтобы это сдлать!

XXIV.

Я на себ самомъ долженъ былъ испытать, къ какимъ средствамъ прибгала ‘madame’ и ея ‘близкіе’ для того, чтобы отдлаться отъ опаснаго человка, обезоружить его и заставить молчать. Мои экскурсіи въ область ‘таинственнаго’, заставившія меня заинтересоваться Блаватской, мое желаніе разгадать эту удивительную женщину и ея обличеніе передъ людьми, которыхъ мн тяжело было видть обманутыми ею,— все это обошлось мн очень дорого. Я долженъ былъ вынести тайное теософское мщеніе, а теперь вынужденъ ршиться говорить о немъ, такъ какъ вижу, что, безъ указанія хоть нкоторыхъ фактовъ и подтвержденія ихъ документами, мой разсказъ былъ бы далеко неполнымъ, такъ же, какъ и характеристика Блаватской съ ея сподвижниками.
Въ припадк ярости и отчаянія, Блаватская, единовременно съ ‘исповдью’, посланной мн въ Парижъ, написала въ Россію г-ж X. о томъ, что я ‘врагъ’ и врагъ опасный, ибо, очевидно, знаю очень много, и многое знаю, вроятно, отъ г-жи Y., которая, поссорившись съ нею, Блаватской, выдала мн ее. Г-жа X., получивъ это письмо, превратилась въ фурію, написала г-ж Y., а та, въ качеств друга, поспшила меня обо всемъ увдомить изъ Петербурга.
…’Напишите вы имъ (Блаватской и X.) Христа ради’ — просила она — ‘что нечего мн было предавать вамъ, по выраженію X., Елену или убивать ее, какъ она пишетъ сама, потому что все ея прошлое прекрасно извстно многому множеству лицъ (поименовываются нкоторыя лица) — и ужь я не знаю кому… Вы представить себ не можете, чему он меня подвергаютъ, избравъ какимъ-то козломъ-грхоносцемъ, за все отвтственнымъ,— какой-то телеграфной проволокой для передачи всякихъ гнусностей. Еще несчастная, сумасшедшая Елена не такъ — она жалка! Но X. сама злоба и клевета олицетворенная…’
Дале г-жа Y. сообщала мн, что тамъ собираютъ адреса нкоторыхъ близкихъ мн лицъ,— а съ какою цлью — неизвстно. Я долженъ былъ понять изъ этихъ словъ, что милыя дамы остановились, для начала, на самомъ простомъ способ мщенія посредствомъ анонимныхъ писемъ, адресованныхъ къ близкимъ мн людямъ, съ цлью какъ-нибудь оклеветать меня и поссорить, и въ разсчет на то, что — calomniez—il en restera toujours quelque chose.
Черезъ нсколько дней получаю отъ г-жи Y. еще коротенькое письмо, но на сей разъ ничего опредленнаго, а лишь восклицаніе: ‘Да! X. во сто тысячъ разъ хуже, зле и виновне Елены!’
Изъ этой фразы я могъ только понять, что ссора между Блаватской и г-жей Y., кажется, кончается. Очевидно ‘madame’ ршила, что самое лучшее дйствовать на меня черезъ г-жу Y. Для этого она ей написала нжное, родственное письмо, убдила ее въ томъ, что она ‘во сто тысячъ разъ’ невинне г-жи X.,— и вотъ теперь атака на меня пойдетъ съ этой стороны.
Я писалъ ей прося успокоиться, не вмшиваться въ это дло и не говорить мн ничего объ этихъ дамахъ и ихъ друзьяхъ. Я напоминалъ ей, что вдь она первая открывала мн глаза на Елену Петровну и ея ‘теософическое общество’, что дло вовсе не въ прошломъ Елены Петровны, а въ ея настоящихъ обманахъ. Разъ я убдился въ этихъ обманахъ — молчать о нихъ я не могъ и громко сказалъ все, что знаю. Такимъ образомъ, дло сдлано, и ровно ничего новаго я не предпринимаю. Я никого не преслдую, не желаю больше и думать ни о ‘madame’, ни объ ея ‘обществ’. Если же меня не хотятъ оставить въ поко, то пусть длаютъ, что угодно — я-то тутъ причемъ? я сдлалъ свое дло — и ушелъ, и не понимаю, чего же хотятъ отъ меня, когда уже все кончено?
Вся эта кутерьма, отвлекая отъ боле интересныхъ и производительныхъ занятій, такъ мн наконецъ опротивла, что я поспшилъ совсмъ въ иную атмосферу, въ полную тишину, въ древній бретонскій городъ Динанъ, къ морскому берегу, вблизи котораго возвышается одно изъ чудесъ міра — знаменитый Mont St.-Michel. Моя просьба, обращенная къ г-ж Y. и ея семь, была, повидимому, исполнена — никто изъ нихъ не передавалъ мн больше сплетень относительно Блаватской и К®.
Но все же забыть о ней мн не удавалось: въ Динанъ, для свиданія со мною и полученія отъ меня разныхъ свдній, пріхалъ мистеръ Майерсъ, и я опять долженъ былъ передъ нимъ разворачивать весь мой багажъ. Наконецъ, въ конц апрля, возобновилась атака изъ Петербурга. Отъ одного изъ членовъ семьи г-жи Y. я получилъ письмо, гд, ‘по большой дружб ко мн’, меня предупреждали, что дла мои плохи: почтенная Елена Петровна требуетъ (приводятся выдержки изъ ея письма) ‘чтобы я отказался отъ своихъ словъ относительно виднныхъ мною ея ‘феноменовъ’ и никому не разсказывалъ о ней ничего’,— если же я не исполню этого требованія, ‘то она не задумается, что ей длать, такъ какъ ей нечего терять,— и напечатаетъ обо мн — все что ей угодно и какъ ей угодно, ибо должна же она защищаться‘.
На слдующій день письмо отъ самой г-жи Y., письмо убдительное, полное дружеской заботы обо мн: ‘…Слушайте мою горячую, усердную просьбу — отстранитесь отъ всего, что касается Елены… Пусть валится на нее, если такое наказаніе суждено ей, но не чрезъ васъ — пожалйте меня… я не хотла бы, чтобы между нашими добрыми отношеніями чернымъ призракомъ стали послднія тяжкія ея страданія, какъ бы ни были они заслужены, это все равно… Одна ея глупость: это измышленіе двства подняло всю эту грязь… Предоставьте мертвымъ, которымъ нечего терять, хоронить своихъ мертвыхъ,— а вы живы… Елена мертва! что ей терять? Она давно сожгла свои корабли. Мн жаль ее за страданія послднихъ лтъ ея жизни, сопряженныхъ съ тяжкой болзнью, но вдь нравственно ей нечего терять. Лишній процессъ и лишняя обличительная статья для нея не такъ страшны по послдствіямъ, какъ для людей, будущность которыхъ впереди… Чтожъ вамъ за охота, чтобъ разные юмористическіе журнальцы въ Лондон и Париж донесли молву до Петербурга на радость вашимъ врагамъ и — вредъ будущимъ отношеніямъ вашимъ?.. слышу, былъ у васъ Майерсъ и дло вновь загорается и разгорается съ вашимъ вмшательствомъ. Ждать дольше нельзя и вотъ я говорю вамъ: остерегайтесь!.. чтобы крпко не каяться‘.
Чрезъ нсколько дней опять та же г-жа Y. мн писала между прочимъ: ‘Да, заварили вы кашу, дай Богъ, чтобъ расхлебали благополучно. Очень напрасно вы думали, что Елена такъ беззащитна, что ее легко запугать и побороть: вы въ ней приготовили, собственными стараніями, безъ всякой нужды, врага… потому что ей нечего терять и некого бояться… Никого не могу и не хочу называть, но надюсь, что вы-то мн должны врить: дня не проходитъ, чтобы насъ не преслдовали письма и толки, васъ осуждающіе… Отступитесь отъ своихъ показаній, заявите, что ни словомъ, ни дломъ не хотите вмшиваться въ передрягу теософовъ… не то ужь я и не знаю что вы себ готовите здсь… Если вы точно собираетесь сюда, то соберитесь скорй. Я не могу отказать Елен въ желаніи со мной проститься, я поду и сдлаю все, что отъ меня зависть будетъ, для того, чтобы остановить ея вредныя для васъ дйствія, но и съ вашей стороны уступки необходимы. Писать все мудрено: надо видться. Я постараюсь оттянуть поздку, ради того, чтобы переговорить съ вами’.
Сомнваться въ искренности расположенія ко мн г-жи Y. я тогда еще не имлъ основаній и ея странную просьбу, чтобъ я отступился отъ своихъ показаній, объяснялъ себ просто тмъ, что она, возбуждаемая и разстроиваемая письмами Блаватской и г-жи X., просто не отдаетъ себ отчета въ словахъ своихъ. Поэтому я написалъ ей, еще разъ повторяя, что ровно ничего не предпринимаю и совершенно отстранился отъ всякой ‘теософщины’. Умолчать же о томъ, что мн извстно, передъ заинтересованными въ дл лицами я не имлъ никакого нравственнаго права. Я сдлалъ, по моимъ понятіямъ, должное и просить меня отступиться отъ моихъ показаній и запугивать меня распространеніемъ на мой счетъ всякихъ сплетень и клеветъ,— совсмъ не подобаетъ. Я сожаллъ, что она, г-жа Y., не сообразила сущности своей просьбы, и находилъ, что самое лучшее для нея, если и она отстранится отъ этого дла, а меня со всмъ этимъ оставятъ въ поко.
На это получаю новый варіантъ на ту же тэму:
‘Получивъ ваше вчерашнее письмо, я еще больше убдилась, что слдующее мое не будетъ принято въ дух кротости, такъ какъ вы убждены, что ничего не длаете въ ущербъ Елен. Но какимъ же образомъ мн-то дйствовать, какъ могу я не предупреждать васъ, когда то и дло получаю письма изъ Парижа, изъ Германіи, изъ Англіи (не отъ Елены, а отъ стороннихъ лицъ), въ которыхъ мн пишутъ, что вы, именно вы, виновны во всхъ нареканіяхъ и бдахъ Елены?.. Потомъ я васъ Бога ради умоляю совершенно оставить въ сторон X. и не упоминать о ней ни слова, никогда… Я знаю, какъ много у нихъ сильныхъ и вліятельныхъ сторонниковъ, которые вс на васъ возстанутъ за добродтель и честь X…. Прізжайте скорй.’
Я и такъ былъ наканун окончательнаго моего возвращенія въ Россію. Черезъ нсколько дней, въ конц мая, въ Петербург, я увидлся съ г-жей Y., уже совсмъ собравшейся въ Эльберфельдъ ‘прощаться’ съ Еленой Петровной Блаватской.
— Увряю васъ,— говорилъ я ей,— что Елена Петровна вовсе не собирается умирать, а выписываетъ васъ для того, чтобы вы, ради родственныхъ чувствъ и ея болзни, дали теософамъ ‘уничтожающія’ меня показанія. Вдь вотъ вы ужь находитесь подъ ея вліяніемъ и, подъ ея диктовку, отъ своего имени просите меня сдлать то, чего никакъ нельзя сдлать — взять назадъ мои показанія и объявить себя лгуномъ и клеветникомъ!
— Я ду единственно для того, чтобы выгородить васъ изъ этого дла, чтобы снять съ васъ вс ихъ ложныя обвиненія и возстановить истину!— горячо воскликнула она.
— Не знаю какъ и благодарить васъ, но дло въ томъ, что это неисполнимая задача. Елен Петровн истина ни на что не нужна, а ужь особенно въ теперешнихъ обстоятельствахъ, за истину она васъ не поблагодаритъ, и вы окажетесь передъ нею ‘неблагодарной’. Вы будете поставлены въ безвыходное положеніе — имя съ одной стороны истину и невозможность клеветать на меня, а съ другой стороны — Елену Петровну, ея цли, ея болзнь и родственныя чувства. Это дло весьма серьезное, и я совтую вамъ пожалть себя и не хать.
Но эта заграничная поздка, очевидно, очень интересовала ее, особенно же ей хотлось доставить удовольствіе одной изъ своихъ дочерей, которую Блаватская, съ большой предусмотрительностью, тоже пригласила въ гостепріимный домъ Гебгарда.
— Я знаю, что не на пріятности ду!— воскликнула г-жа Y.— Но я не могу не хать, потому что только личнымъ моимъ свиданіемъ съ Еленой возможно все это уладить. Вы сами мн скажете спасибо, я докажу вамъ на дл мою дружбу! Только, Бога ради, будьте благоразумне! Вы все въ какихъ-то эмпиреяхъ витаете и не хотите понять дйствительности, я гораздо старше васъ и видала на свт всякаго, врьте же мн, что вы поставили себя въ ужасное положеніе, и я дрожу за васъ…
— Помилуйте!— возразилъ я,— можно подумать, что я совершилъ какое-нибудь злодяніе или позорящій честь поступокъ, а потому долженъ бояться, трепетать мщенія Блаватской и X.!
— Ну вотъ, ну вотъ!— всплеснула руками г-жа Y.— На какой планет вы живете?! неужели вы не можете понять, что вовсе не надо быть преступнымъ или непорядочнымъ человкомъ для того, чтобы вамъ испортили репутацію и отравили всю жизнь? Добрая слава лежитъ, а худая бжитъ!— не даромъ это говорится. Тамъ уже противъ васъ цлая организованная кампанія. У Елены есть друзья, а у X. ихъ даже очень много — и люди все почтенные. И вотъ вс эти почтенные люди, ничего не зная, со словъ Елены и X., а потомъ со словъ другъ друга, станутъ повторять про васъ самыя возмутительныя сплетни, переиначивать, искажать факты вашей личной, интимной жизни. Да одно это испортитъ вамъ будущность! Вдь вамъ въ глаза никто ничего не скажетъ, вы ни о чемъ не будете и подозрвать, а пройдетъ нсколько времени — васъ смшаютъ съ грязью, обольютъ помоями, и никто за васъ не заступится, потому что врятъ скоре всему дурному, чмъ хорошему, и всякій фактъ, при усердіи, можно освтить какъ угодно. Одной такой злобной, безсовстной и преступной клеветницы, какъ X., достаточно, чтобы навсегда отравить вашу жизнь. Чмъ безсовстне клеветникъ, тмъ клевета врне достигаетъ цли. Главное же, что вы ничего не будете знать и станете биться, какъ рыба объ ледъ, не понимая, почему это люди отъ васъ отстраняются и не только не помогаютъ вамъ въ затруднительныя минуты жизни, а даже вредятъ вамъ. Еслибъ вы были одинокій и хорошо обезпеченный человкъ — тогда бы еще туда-сюда, махнули бы рукой — и только! Но вдь вы не таковы, вы не можете обойтись безъ людей… Неужели вс эти азбучныя истины вамъ неизвстны?
— Къ несчастію, извстны,— отвтилъ я,— и вы добились того, что меня совсмъ разстроили и смутили. Да, очень можетъ быть, что вс эти ужасы меня ждутъ дйствительно. Но что же мн длать? Въ недобрую минуту я столкнулся съ вашей Еленой Петровной, но разъ ужь совершилось такое мое несчастье — все послдующее неизбжно вытекало одно изъ другого…
— Зачмъ же вы не бжали отъ этой фатальной женщины тогда, въ Париж, въ 1884 году, когда я васъ предупреждала? разв я не говорила вамъ, что съ нею только можно запутаться?— перебила меня г-жа Y.
— Все это такъ, но я не могъ успокоиться на вр въ ваши слова, и сама она, и ея общество, и все движеніе, поднятое ею, характеръ этого движенія, заставляли меня убдиться, узнать все непосредственно. Только теперь я знаю, когда во всемъ убдился своими глазами и ушами, только теперь, узнавъ это явленіе, я могу спокойно и извстнымъ образомъ къ нему относиться.
— Я васъ не понимаю и никогда не пойму!— горячилась г-жа Y.,— узнали, ну и молчали бы, а не лзли въ петлю. Однако, покажите-ка мн письма Елены, которыя ее такъ компрометтируютъ, я должна прочесть ихъ сама, чтобы знать, въ чемъ дло, и имть право говорить, что я сама, своими глазами, ихъ читала.
Я передалъ ей извстныя читателямъ письма. Она прочла и сидла вся багровая.
— Вотъ съумасшедшая!— наконецъ воскликнула она,— дайте мн пожалуйста съ собой эти письма, я сохраню ихъ, какъ зеницу ока, и верну ихъ вамъ по моемъ возвращеніи изъ Эльберфельда.
— Вы требуете совершенно невозможнаго,— сказалъ я,— эти письма должны находиться у меня. Вы ихъ видли и читали, знаете, что это ея собственноручныя письма. Если же понадобится переводъ, сдланный мною въ Париж, и провренный и засвидтельствованный присяжнымъ переводчикомъ Парижскаго апелляціоннаго суда Бэссакомъ,— онъ оставленъ мною у m-me де-Морсье, также какъ и копіи оригиналовъ. Это дло въ порядк, и всякій можетъ сличать письма и переводъ ихъ сколько угодно.
— Съ чмъ же я ду? какое ваше послднее слово? неужели и теперь, когда вы видите, какъ много зла вамъ могутъ сдлать, вы не будете согласны на какія-нибудь уступки, которыми я могла бы ихъ обезоружить. Остерегитесь и будьте хоть теперь-то благоразумны!!
— Мое послднее слово вотъ: я, конечно, не стану отказываться отъ своихъ показаній, которыя записаны и оставлены мною у m-me де-Морсье. О прошломъ Елены Петровны, которое мн, главнымъ образомъ, разсказали вы же, и разсказали не какъ тайну, а какъ вещь общеизвстную,— было сообщено мною интимному кружку въ Париж. Я долженъ былъ это сдлать въ виду извстнаго ‘измышленія двства’, на которомъ Блаватская основывала свое положеніе въ теософическомъ обществ. Но мы тутъ же ршили, что еслибъ пришлось дать бо#льшее распространеніе сдланнымъ разоблаченіямъ — это прошлое будетъ оставлено въ сторон, насколько сама Елена Петровна его оставляетъ въ ‘исповди’. Во всякомъ случа, ее обвиняютъ и будутъ обвинять не въ ея прошломъ, а въ теософскихъ обманахъ. Я же отнын отстраняюсь отъ всего…
— Но вы станете, пожалуй, здсь, въ Россіи, писать и печатать противъ нея?— перебила г-жа Y.
— Въ Россіи о ‘теософическомъ обществ’ и его основательниц очень мало извстно, и самое лучшее — совсмъ не говорить объ этомъ. Я общаю вамъ, что пока въ русской печати не станетъ появляться превратныхъ свдній о ‘теософическомъ обществ’ и Елен Петровн — я буду молчать. Если же обо всемъ этомъ заговорятъ, и заговорятъ лживо — я почту своимъ прямымъ долгомъ печатно возстановить правду и разсказать то, что мн извстно. Вотъ мое послднее слово.
Г-жа Y. осталась очень недовольна моей неуступчивостью и ухала въ Эльберфельдъ.
Недли черезъ полторы изъ Эльберфельда въ меня былъ пущенъ еще одинъ двойной зарядъ, направленный рукою Елены Петровны, т.-е. два письма, вдохновленныхъ ею и даже, по всмъ вроятіямъ, прошедшихъ черезъ ея цензуру. Я долженъ былъ убдиться изъ этихъ писемъ, что путешественницы, какъ и легко было предвидть, совсмъ попали въ лапы ‘madame’ и стараются изо всхъ силъ усидть на двухъ стульяхъ сразу.
Г-жа Y. просила меня, между прочимъ, прислать засвидтельствованную копію ‘исповди’ и т. д. и въ то же время объявляла, что детъ въ Парижъ для сличенія писемъ. Дале опять уговаривала она меня,— призывая Бога въ свидтели чистоты своихъ намреній,— сдлать требуемыя отъ меня уступки ‘пока еще можно прекратить скандалъ безъ огласки’. ‘Не доводите до крайности, не заставляйте ее (Блаватскую) прибгать къ суду, привлекать васъ, де-Морсье и пр., къ отвту въ диффамаціи… У нея много преданныхъ, а главное, очень богатыхъ друзей, которыхъ процессъ не разоритъ и которые умоляютъ ее начать его. Гласности она не боится… Письма изъ Парижа убдили меня окончательно, что парижане только и ждутъ возможности привлечь васъ къ суду ‘en diffamation’,— а если до этого дойдетъ, поздоровится ли отъ печатнаго скандала вамъ! Ради Бога не оскорбляйте меня: не подумайте, что я запугиваю васъ! Не запугиваю я, а жалю. Глубоко жалю и хочу вамъ добра…’
Такъ какъ г-жа Y., съ моихъ же словъ, отлично знала, что вс ‘документы’ находятся въ Париж, у m-me де-Морсье, а она туда хала,— то мн нечего было посылать ей копію. Такъ какъ въ ея ‘запугиваньи’ все была ложь, къ тому же давно ужь пережеванная,— то я имлъ право не отвтить на ея письмо. Я очень живо представлялъ себ, какъ кипятится ‘madame’ и прибгаетъ къ своему любимому, уже извстному читателямъ, пріему — стращать судебнымъ процессомъ, начинаемымъ съ помощью богатыхъ и вліятельныхъ друзей.
Ея друзья, т. е. люди, такъ или иначе скомпрометтированные въ разныхъ ‘теософскихъ’ пакостяхъ и обманахъ, конечно, могли очень желать посрамить своихъ обличителей. Ради этого они, вроятно, ршились бы пожертвовать и немалыя деньги. Они даже ужь и тратились, какъ легко сообразитъ читатель. Но все же и ‘Лондонское общество для психическихъ изслдованій’, и я, и m-me де-Морсье, могли быть спокойны — привлекать всхъ насъ, обличителей, къ суду не было никакой возможности, не топя этимъ окончательно Блаватскую и ея ‘Общество’. Теософы могли вредить намъ только тайными, подпольными средствами, клеветою, не имющей ничего общаго съ ‘махатмами’ и ‘феноменами’. Что же касается фразы о ‘письмахъ изъ Парижа, убждающихъ въ томъ, что парижане (!!) только и ждутъ’ и т. д.,— это былъ грхъ очень даже смшной фантазіи, который взяла себ на душу г-жа У., ибо такихъ писемъ, за исключеніемъ герцогини Помаръ и больного фанатика Драмара, писать было тогда ршительно некому.
Да, я представлялъ себ ясно Эльберфельдское времяпровожденіе, вс faits et gestes Гебгардовъ, Блаватской и ихъ гостей, но все же мое ясновидніе оказалось весьма несовершеннымъ. Тамъ происходили вещи боле интересныя, ‘оккультнымъ’ центромъ которыхъ оказывалась моя злосчастная персона.
Елена Петровна уврила Гебгарда, что теперь, въ виду моего окончательнаго отъзда въ Россію изъ Парижа (о чемъ она узнала отъ г-жи Y.), настало самое удобное время отвратить отъ меня m-me де-Морсье, и такимъ образомъ вернуть эту крайне полезную, необходимую для ‘теософскаго’ дла женщину и ея многочисленныхъ друзей на путь истины.
Герцогиня Помаръ и Драмаръ писали изъ Парижа, что отступничество m-me де-Морсье, пользующейся большимъ вліяніемъ, все испортило, что въ этомъ отступничеств ея виновенъ исключительно я, что если она отвернется отъ меня — ее легко будетъ заполучить въ ‘общество’ снова, за нею вернутся остальные — и, такимъ образомъ, засохшая парижская теософическая ‘втвь’ возродится къ жизни, станетъ быстро развиваться, а я буду уничтоженъ, совсмъ стертъ съ лица земли.
Гебгардъ, настроенный ‘madame’, написалъ 15 мая 1886 г. обстоятельное посланіе m-me де-Морсье. Онъ объяснялъ ей, почему въ Париж, посл чтенія у нея моихъ документовъ, онъ исчезъ и съ тхъ поръ не подавалъ о себ всти. Все это случилось вслдствіе его семейныхъ несчастій, которыми онъ былъ поглощенъ, а вовсе не потому, что онъ призналъ Блаватскую виновной. Затмъ онъ уврялъ, что мой переводъ невренъ и что Блаватская громогласно утверждаетъ это. Дале онъ, будто мимоходомъ, и очень неловко, чернилъ меня, касаясь, со словъ Блаватской, моей личной жизни и до полной неузнаваемости извращая факты, а также весьма прозрачно намекалъ, что я про нее, m-me де-Морсье, моего искренняго и мною уважаемаго друга, разсказывалъ самыя неподобающія вещи, такія вещи, сплетническое распространеніе которыхъ не можетъ простить ни одна порядочная женщина.
Такъ какъ m-me де-Морсье знала, что въ переводахъ моихъ, провренныхъ ея старымъ другомъ Бэссакомъ, нтъ ошибокъ и что они сдланы съ дйствительныхъ, а не подложныхъ оригиналовъ, такъ какъ клевета относительно фактовъ моей частной жизни была у нея передъ глазами, и такъ какъ никто и никакъ не могъ уврить ее, что я способенъ разсказывать о ней неподобающія вещи,— это милое письмо не произвело никакого дйствія.
Вотъ тогда-то и была вызвана въ Эльберфельдъ г-жа Y. для подкрпленія артиллеріи. Побесдовавъ съ нею и выслушавъ ея показанія (показанія моего друга, преданнаго правд и мн), Гебгардъ снова писалъ m-me де-Морсье, извщая ее о прізд въ Эльберфельдъ самой достоврной свидтельницы и моего близкаго друга, стремящагося только защищать меня:
‘… Quant la lettre dite la confession de mad. B., m-r Sol. a montr mad. У. et l’original et la traduction de l’expert. Mad. У. a de suite montr Sol. que l’expert avait mal traduit une tournure de phrase, qui, il est vrai, se prtait une autre signification pour une personne ignorant la porte de la phrase. Mad. У. a t assez indigne de voir que M-r S. faisait si peu de cas de cette bvue qu’il aurait du dcouvrir lui mme… Sur la demande de mad. У. de lui permettre de faire la copie M-r S. a refus net, disant avec. emphase qu’il se regardait comme le dfenseur du Christianisme contre la Thosophie etc.’ [1].
И такъ, я показалъ г-ж Y., похавшей въ Эльберфельдъ для того, чтобы защищать правду, ‘переводъ’, котораго у меня съ собою не было, показалъ его для сличенія тутъ же съ оригиналомъ, зная, что въ этомъ перевод сдлано мною, конечно съ опредленной, низкой цлью, искаженіе смысла!!
На какую всеобщую несообразительность разсчитывали эти дамы, т. е. Блаватская. и Y., согласившись между собою выдумать подобную милую нелпость! Во всякомъ случа, теперь русскія письма ‘madame’ напечатаны, а ихъ оригиналы и переводы, въ то время сличенные и засвидтельствованные Бэссакомъ, съ приложеніемъ его оффиціальныхъ штемпелей и обозначеніемъ числа, мсяца и года, находятся въ надежномъ мст, всегда готовые для какой угодно экспертизы. Поступокъ г-жи Y. выступаетъ въ полномъ его блеск.
Это лишь малый образчикъ той лжи, которую свидтельствовала, относительно меня, г-жа Y. своему гостепріимному хозяину Гебгарду — какъ значится въ его собственноручныхъ письмахъ, переданныхъ мн m-me де-Морсье. Г-жа Y. послушно повторяла, все, что приказывала ей говорить Блаватская, а Гебгардъ, наэлектризованный ими, терялъ всякое соображеніе и врилъ, или длалъ видъ, что вритъ всему безусловно.
Наконецъ они ршили, что самое лучшее — выдать меня за… сумасшедшаго! Гебгардъ писалъ:
‘… S. n’est peut-tre pas assez fou pour qu’on soit forc de l’enfermer dans une maison spciale pour les malades de cerveau, mais il n’est pas moins dangereux. Si mad. Y. et sa fille ne dfendaient pas constamment m-r S. contre mad. Blav. disant avec conviction que c’tait un homme d’une nature d’lite [2], mais malheureusement trs excitable et evidamment non responsable de ses actes et paroles,— je serais tent de croire que mad. Y. tchait de trouver un biais dans l’intert de mad. Blavatsky. Mais le doute n’est plus permis… Vous avez t comme moi la dupe d’un homme, qui n’est pas dans son tat normal et que l’on doit plutt plaindre que condamner’ [3].
А потому… а потому отъ меня требовалось,— и m-me де-Морсье поручалось сообщить мн это,— чтобы я немедленно прислалъ въ Эльберфельдъ оффиціальное письмо, въ которомъ бы заявилъ, что вс мои разоблаченія ‘madame’ — съ моей стороны ложь и клевета на нее, и что я отъ всего этого отказываюсь. Если же я не исполню приказанія, то сейчасъ же мн будетъ устроенъ, такъ или иначе, такой публичный скандалъ, который погубитъ меня и мою семью.
Въ заключеніе Гебгардъ совтовалъ m-me де-Морсье никому не показывать ‘документы по длу Блаватской’ (le dossier Blavatsky), такъ какъ главный ея обвинитель — сумасшедшій.
M-me де-Морсье отвчала Гебгарду: ‘Je dois vous dire que je n’ai nullement l’intention de servir d’intermdiaire entre m-me Blavatsky et m-r Solovioff. Cependant, pour cette fois, puisque c’est vous qui avez cru devoir m’crire en ami, vous me permettrez de vous rpondre quelques mots. En premier lieu les affaires de la Socit Thosophique ne me regardent plus, puisque j’ai donn ma dmission de membre. C’est avec un soupir de soulagement que j’ai tir une barre sur tout cela rendant grce au Ciel. Quant aux preuves nouvelles que vous m’apportez sur le dbat en question, avec un peu de rflexion vous comprendrez qu’elles n’ont pas de valeur pour moi. M-r Sol. est notre ami, il a vcu pendant des mois dans l’intimit de notre famille, nous avons donc quelques raisons de prtendre le connaitre fort bien. M-me Y. et sa fille (bien que j’aie vu la premire quelques jours Paris) sont de parfaites trangres pour moi et leur parole ne peut pas tenir en face de celle de m-r Sol. Lorsque m-r Sol. viendra me dire moi mme ou m’crira ce que vous prtendez qu’il a dit m-me Y.— nous verrons, mais je suis fort tranquille ce sujet. M-r Sol. maintiendra tout ce qu’il a crit et sign de son nom Paris. Il ajoutera seulement (et c’est l le point qui peut expliquer tous les bavardages qui ont cours), qu’il n’a nullement eu l’intention de condamner m-me Blav. au sujet de sa vie prive, laquelle ne nous regarde en aucune faon, mais qu’il la condamne sur le chef de toutes les faussets qu’elle a commises pour fonder la Socit Thosophique. C’est ce que moi mme je vous ai dit, Monsieur, dans mon salon.
Quant votre seconde supposition qui serait que m-r Sol. est irresponsable—elle me fait sourire, surtout lorsque je songe que cet argument est invoqu par mad. Blav. sans doute. Je vous assure que si la correspondance de m-r Sol. et de m-me Blav. tait soumise l’examen de docteurs alinistes, ils ne seraient pas embarrasss pour prononer et dire lequel des deux est dans son bon sens. J’ai ce sujet le tmoignage du D-r Charles Richet. Mais permettez moi de relever une contradiction qui est de votre chef. Vous me conseillez de ne pas communiquer le dossier Blavatsky—et c’est tout fait mon avis, n’ayant qu’un seul dsir c’est que cette affaire soit enterr au plus vite. Et d’autre part, vous dites que si m-r Sol. n’obeit pas aux injonctions de mad. Blav. (car je ne veux pas considrer qu’elles viennent de vous) vous lui conseillerez vous mme d’agir contre lui. Ce sera donc vous qui jetterez cette affaire dans la publicit. Je ne doute pas un seul instant que m-r Sol. ne rponde aux propositions de mad. B. par le plus profond mpris. Est ce que un honnte homme peut avoir deux paroles? Si m-me B. avait lu attentivement les lettres de m-r Sol. elle aurait vu qu’il est prt tout… Mais enfin que veut donc mad. B.? la publicit? Ah, Monsieur, comment ceux qui aiment la Thosophie peuvent-ils pousser m-me B. dans cette voie? Bref si cela doit tre cela sera et chacun ira au combat fort de sa propre armure. Voil 6 mois que je ne rponds que par le silence du mpris tous les sots bavardages qui se tiennent sur mon compte et sur celui de mes amis, mais le jour o la calomnie ira trop loin et deviendra publique—on verra si j’ai peur! Croyez bien que ce jour l dans la presse et ailleurs ce ne seront pas les interprtations de m-me Y. qui feront foi, mais bien la traduction de l’expert jur. D’ailleurs alors mme qu’il y aurait discussion sur une phrase—l’ensemble de la lettre et de toute la correspondance de m-me B. suffira pour la condamner devant l’opinion publique. Ce ne sera pas seulement l’incident Bl.— Sol. ou L.— Mohini qui viendront au jour. De tons les coins du monde il surgira de nouvelles choses qui, alors mme que la lumire ne se ferait pas complte, saliront la Socit Thosophique et rejailliront sur ses membres, car on ne pourra jamais croire que tant de gens intelligents n’aient t que des dupes. Je vous dis ce que sera le jugement du monde et on a beau avoir sa conscience pour soi—il n’est pas agrable d’tre souponn…’ [4].
Казалось бы — на такое письмо ужь нечего отвтить, да оно и написано было въ тон, не требовавшемъ отвта. Но Е. П. Блаватская все же не могла успокоиться — и послушный Гебгардъ опять слъ за свое бюро и писалъ. При этомъ онъ чувствовалъ себя обиженнымъ, проигравшимъ партію, волновался, хотлъ язвить и говорить колкости,— а потому ему можно извинить какъ значительную глупость его письма, такъ и ошибки во французскомъ язык.
‘Je reponds votre lettre pour relever une erreur de votre part… il s’agit de la soi disante contradiction que vous me reprochez. Certes vous auriez raison, chre Madame, si comme vous le dites, ma lettre avait t inspire par madame Blav. Bien sur elle m’a prie de vous dire ce que madame Y. nous avait racont. Mais je vous affirme que toute la pense qui m’a engage de vous crire si longuement vient de moi seule. Aussi en vous priant de ne pas continuer de montrer votre dossier Blavatsky ma seule raison a t d’agir dans votre propre intrt [5]. Dieu sait que je n’ambitionne pas la publicit de cette affaire… mais si l’incident Bl.— Sol. devrait avoir des suites il n’y a pas de doute pour moi que les calomnies contre la personne de mad. Blav. seraient ou deviendraient pour vous la source de beaucoup de dsagrements. Il ne suffirait pas de dire que vous n’avez pas eu l’intention de condamner mad. B. etc. le fait que vous avez rept ces calomnies de S. suffit dans les yeux de la loi. Veuillez je vous prie voir dans mes paroles seulement l’intention bonne et sincre de vous servir. J’ai cru de mon devoir de vous avertir, libre vous de faire ce que vous voulez. C’est ce mme devoir qui me fait constater que d’aprs moi vous avez tort de traiter madame Y. et sa fille ou plutt leur vracit comme vous le faites. Vous avez connu m-r Sol. pendant 3 ou 4 mois—ces dames sont ses amies intimes depuis des annes! [6] C’est dommage que je ne suis pas mdecin comme votre ami m-r Richet—l’tude physiologique du caractre de m-r S. serait excessivement interessante. Cet homme doit possder un pouvoir et une autorit peu commune sur l’esprit des femmes qui le voient souvent(!).. mais si un jour, comme je l’espre, la lumire se fait chez vous, il sera le temps de vous convaincre de quel cot se sont trouv vos vrais amis. Et je continuerai de vous tenir au fait moins que vous me dgagiez formellement de ce que j’apelle ma responsabilit’ [7].
Само собою разумется, что на эти вздоры Гебгардъ не получилъ отъ m-me де-Морсье никакого отвта. Онъ не могъ также исполнить своего намренія, т.-е. сообщать ей о дальнйшемъ ход дла, такъ какъ ровно никакого ‘хода дла’ не было. Елена Петровна и К® убдились, что игра ихъ проиграна, что m-me де-Морсье непоколебима, что запугать ни меня, ни ее не удалось. Черезъ нсколько мсяцевъ я узналъ, что этотъ самый Гебгардъ разочаровался въ Е. П. Блаватской. По крайней мр вотъ что онъ писалъ m-me де-Морсье по поводу какой-то диффамаціи, пущенной въ печати Еленой Петровной:
‘La seule chose qui me surprend, c’est que connaissant si intimement le caractaire tartare ou kalmouk de H. P. B. vous puissiez encore tre tonne de n’importe ce qu’elle crive!..’ [8] Онъ доказываетъ, что не стоитъ, до этому поводу, ‘relever vivement des diffamations qui ne mritent pas l’honneur d’une rponse’ [9]. Дале онъ говоритъ: ‘Je blme fortement la manire peu comme il faut de H. P. B.‘ [10]—и опять повторяетъ, что ‘la fausse accusation’ [11] co стороны H. P. B. не стоитъ никакого вниманія. Ну, какъ же не полное разочарованіе!— особенно если вспомнить, что еще столь недавно этотъ Гебгардъ служилъ Блаватской не только своимъ перомъ и совтами, но и своими денежными средствами. Подлинники его курьезныхъ писемъ, изъ которыхъ я длаю выписки, переданы m-me де-Морсье въ мое полное распоряженіе.
Это было послднее свдніе, полученное мною о Блаватской. Я жилъ въ Петербург и съ тхъ поръ только случайно слыхалъ что-либо о ‘теософическомъ обществ’. Съ г-жей Y., посл ея эльберфельдскихъ ‘битвъ за правду и за меня’ я, конечно, прекратилъ всякія сношенія.
Время отъ времени мн приходилось обнаруживать слды ‘тайнаго теософскаго мщенія’, меня не оставлявшаго въ поко. Я натыкался на удивительныя клеветы и сплетни — и за ними, въ конц концовъ, почти всегда оказывался хвостъ или г-жи X., или г-жи Y., или кого-нибудь изъ друзей Блаватской. Каковы дйствительные размры вреда, принесеннаго мн этимъ мщеніемъ,— я не знаю…

Примчанія.

1 Что касается такъ называемой ‘исповди’ г-жи Б., г. Сол. показалъ г-ж Y. и оригиналъ, и переводъ эксперта. Г-жа Y. тотчасъ же указала С., что экспертъ неправильно перевелъ одинъ оборотъ фразы, дйствительно поддающейся для придачи ей иного смысла въ глазахъ человка, не знающаго ея важности. Г-жа Y. пришла въ немалое негодованіе, видя, что г-нъ С. придаетъ такъ мало значенія этой ошибк, которую онъ самъ долженъ былъ бы замтить… На просьбу г-жи Y. позволить ей снять копію г-нъ С. наотрзъ отказалъ, напыщенно говоря, что онъ считаетъ себя защитникомъ христіанства противъ теософіи и т. д.
2 Вотъ даже какого комплимента я удостоился! А бдный Гебгардъ и тутъ ничего не соображалъ, не видлъ, какъ его дурачили ловкія дамы.
3 ‘… С., быть можетъ, не настолько сумасшедшій, чтобъ были вынуждены запереть его въ спеціальное заведеніе для больныхъ мозговыми болзнями, но онъ отъ этого не мене опасенъ. Еслибы г-жа Y. и ея дочь не защищали постоянно г. С. противъ г-жи Блаватской, съ убжденіемъ говоря, что это человкъ избранной натуры (?), но, къ несчастію, очень легко возбуждающійся и, очевидно, неотвтственный за свои дйствія и слова, я былъ бы склоненъ думать, что г-жа Y. старается найти уловку въ интересахъ г-жи Блаватской. Но сомнніе больше не позволительно… Мы съ вами были одурачены человкомъ, не находящимся въ своемъ нормальномъ состояніи, и котораго слдуетъ скоре сожалть, чмъ обвинять’.
4 ‘Я должна вамъ сказать, что вовсе не имю намренія служить посредникомъ между г-жей Б. и г-номъ С. Однако, на сей разъ, такъ какъ это вы дружески обращаетесь ко мн, позвольте отвтить вамъ въ нсколькихъ словахъ. Прежде всего — дла ‘теософическаго общества’ меня больше не касаются, такъ какъ я подала свою отставку. Со вздохомъ облегченія я отрзала себя отъ всего этого, благодаря небо. Что же касается новыхъ доказательствъ въ настоящемъ дл, которыя вы приводите,— подумавъ немного вы поймете, что они не имютъ для меня никакой цны. Г. С. нашъ другъ, онъ жилъ въ теченіе мсяцевъ въ ближайшихъ отношеніяхъ съ нашимъ семействомъ, и мы, слдовательно, имемъ нкоторыя права для притязанія знать его очень хорошо. Г-жа Y. и ея дочь (хоть я и видала первую изъ нихъ нсколько дней въ Париж) совершенныя для меня незнакомки, и ихъ слова не могутъ имть значенія передъ словами г. С. Когда г. С. скажетъ или напишетъ мн то, что онъ, какъ вы предполагаете, говорилъ г-ж Y.,— тогда мы посмотримъ, но я очень спокойна на этотъ счетъ. Г. С. подтвердитъ все, что онъ написалъ и подписалъ своимъ именемъ въ Париж. Онъ только прибавитъ (и вотъ этотъ-то пунктъ и можетъ объяснить всю поднявшуюся болтовню), что онъ вовсе не имлъ намренія обвинять г-жу Блав. по поводу ея частной жизни, которая насъ никоимъ образомъ не касается, но что онъ обвиняетъ ее во всхъ обманахъ, произведенныхъ ею для основанія ‘теософическаго общества’. Это же самое говорила вамъ и я въ моей гостиной. Что же касается вашего второго предположенія относительно невмняемости г. С,— оно заставляетъ меня улыбаться, особенно когда я подумаю, что этотъ аргументъ, конечно, исходитъ отъ г-жи Блав. Увряю васъ, что если бы переписка г. С. и г-жи Б. была представлена на заключеніе докторовъ-сцеціалистовъ по душевнымъ болзнямъ, они не затруднились бы ршить — кто изъ двухъ въ здравомъ разсудк. Объ этомъ я имю свидтельство доктора Шарля Ришэ. Но позвольте мн указать на противорчіе, относящееся къ вамъ. Вы мн совтуете никому не показывать ‘дло Блаватской’—и я сама такъ же думаю, имя одно только желаніе, чтобъ это дло было погребено какъ можно скоре. А съ другой стороны вы говорите, что если г. С. не покорится требованіямъ г-жи Б. (ибо я не хочу предполагать, чтобы такія требованія исходили отъ васъ), вы ей посовтуете противъ него дйствовать. Такимъ образомъ, вы сами сдлаете гласнымъ это дло. Я ни на одно мгновеніе не сомнваюсь въ томъ, что г. С. отвтитъ только глубочайшимъ презрніемъ на предложенія г-жи Б. Разв честный человкъ можетъ имть два противуположныхъ одно другому слова? Если бы г-жа Б. внимательно прочла письма къ ней г. С., она бы увидла, что онъ готовъ на все… Наконецъ, чего же она хочетъ? гласности? Ахъ, милостивый государь, какимъ же это образомъ люди, любящіе теософію, могутъ толкать г-жу Б. на этотъ путь? Ну, да если это должно случиться,— оно и будетъ и каждый пойдетъ въ битву, сильный собственнымъ оружіемъ. Вотъ 6 мсяцевъ, какъ я отвчаю презрительнымъ молчаніемъ на вс глупыя сплетни, ходящія относительно меня и моихъ друзей, но въ тотъ день, когда клевета зайдетъ слишкомъ далеко и станетъ публичной,— увидятъ, боюсь ли я! Поврьте, что въ этотъ день, какъ въ печати, такъ и не въ печати, поврятъ не разъясненіямъ г-жи Y., а переводу присяжнаго эксперта. Да и наконецъ, еслибы даже возбудился споръ относительно одной фразы — содержаніе всхъ писемъ г-жи Б. окажется достаточнымъ для того, чтобы обвинить ее въ глазахъ общественнаго мннія. Тогда обнаружатся не только инциденты Б.— С. или Л.— М. Отовсюду всплывутъ новыя вещи, которыя, если даже все и не выяснится окончательно, загрязнятъ ‘теософическое общество’ и забрызгаютъ грязью его членовъ, ибо никто не повритъ, чтобы такое количество разумныхъ людей были только одураченные. Таково, говорю вамъ, будетъ сужденіе свта и можно сколько угодно имть за себя свою совсть а все же непріятно быть подозрваемымъ’…
5 ‘Запугайте ее хорошенько!’ — очевидно требовала Блаватская.
6 Въ дйствительности — я постоянно видался съ m-me де-Морсье боле двухъ лтъ, а г-жу Y. видалъ одинъ мсяцъ въ Париж въ начал лта 1884 г., затмъ въ теченіе трехъ мсяцевъ осенью 1885 года въ Петербург. Семью же ея я лично зналъ всего три мсяца. Но г-жа Y. и ея дочь, ничто же сумняся, заявляли, по приказанію Блаватской, о своей интимной дружб со мною, продолжавшейся многіе годы, дабы имть видъ самыхъ наидостоврнйшихъ свидтелей.
7 ‘Отвчаю на письмо ваше, чтобы указать на одну вашу ошибку… дло касается мнимаго противорчія, въ которомъ вы меня упрекаете. Конечно, вы были бы правы, еслибы, какъ вы говорите, мое письмо было вдохновлено г-жей Блаватской. Разумется, она просила меня сообщить вамъ то, что разсказала намъ г-жа Y. Но я утверждаю, что мысль, заставившая меня такъ много написать вамъ, исходитъ отъ меня одного. Прося же васъ не продолжать показывать ‘дло Блаватской’, я имлъ въ виду только ваши интересы. Видитъ Богъ, что я не желаю гласности этого дла… но если инцидентъ Б.— С. будетъ имть послдствія, я не сомнваюсь, что клеветы на г-жу Б. окажутся для васъ источникомъ большихъ непріятностей. Недостаточно будетъ сказать, что вы не имли намренія обвинять г-жу Б. и т. д.— фактъ, что вы повторяли клеветы С., достаточенъ въ глазахъ закона. Прошу васъ видть въ моихъ словахъ только доброе и искреннее желаніе служить вамъ. Я считалъ своимъ долгомъ предупредить васъ,— вы же свободны поступать какъ вамъ угодно. Тотъ же долгъ заставляетъ меня указать, что, по-моему, вы напрасно такъ пренебрежительно относитесь къ г-ж Y. и ея дочери или, врне, къ ихъ правдивости. Вы знали г. С. 3 или 4 мсяца, а эти дамы его ближайшіе друзья въ теченіе годовъ!.. Очень жаль, что я не докторъ, какъ вашъ другъ г. Ришэ — физіологическое (?) изслдованіе характера г. С. было бы чрезвычайно интересно. Этотъ человкъ, должно быть, обладаетъ рдкой властью надъ умомъ женщинъ, которыя его часто видаютъ!.. но если когда-нибудь, какъ я надюсь, у васъ откроются глаза — тогда вы убдитесь, гд именно были ваши истинные друзья. Я буду продолжать сообщать вамъ обо всемъ, пока вы формально не освободите меня отъ того, что я считаю своей отвтственностью’.
8 ‘Единственная вещь, меня удивляющая, это — какимъ образомъ, зная такъ близко татарскій или калмыцкій характеръ Е. П. Б., вы можете еще изумляться чему бы то ни было, написанному ею!‘
9 ‘Нечего возмущаться диффамаціямъ, не стоющимъ чести отвта’.
10 ‘Я сильно порицаю непорядочностъ Е. П. Б.‘
11 ‘Ложное обвиненіе’.

XXV.

Портретъ Е. П. Блаватской, съ помощью ея самой и близкихъ ей лицъ, мною набросанъ. Мн пришлось, волей-неволей, останавливаться на самыхъ отталкивающихъ чертахъ ея, раскрыть многія нравственныя язвы этой феноменальной женщины. Еслибъ я вздумалъ прослдить часъ за часомъ все мое знакомство съ нею, передать вс ея слова и дйствія, вс мелкіе, хотя всегда боле или мене характерные, факты, которыхъ я былъ свидтелемъ,— мн надо было бы написать огромную книгу. Я долженъ былъ ограничиваться вещами, такъ или иначе выдающимися.
Теперь я мысленно перебираю все, во всхъ мельчайшихъ подробностяхъ, съ цлью найти хоть что-нибудь, оправдывающее чудодйственные разсказы о ней ея поклонниковъ и приспшниковъ, хоть что-нибудь такое, что осталось бы для меня, въ конц концовъ, доказательствомъ ея дйствительныхъ высшихъ знаній — въ смысл ‘феноменовъ’. И ровно ничего такого я не нахожу. А, между тмъ, вдь она такъ хотла удивить меня хоть чмъ-нибудь! Это было въ ея прямомъ разсчет.
Правда, я не могу объяснитъ одной вещи: какъ производила она, по своему желанію, и прекращала разнообразные стуки, раздававшіеся на большомъ разстояніи вокругъ нея, а также странные звуки, похожіе на пощелкиванья маленькой электрической машины, о которыхъ я говорилъ въ своемъ мст. Но этимъ явленіемъ исчерпывается все въ ея феноменахъ, чего я не могу объяснить. Я знакомъ съ хорошенькой серебряной ‘штучкой’, игравшей такую роль въ мелодическихъ ноткахъ, которыми ‘хозяинъ’ давалъ знать ‘избранниц’ о своемъ присутствіи.
Что мягкія руки ‘madame’ съ гибкими, утонченными на концахъ, пальцами, были очень искусны въ продлываніи разныхъ быстрыхъ движеній — это я видлъ много разъ. Вроятно, она брала уроки фокусовъ у какого-нибудь ‘профессора блой магіи’, быть можетъ у того именно фокусника, помощникомъ котораго состоялъ Бабула, поступившій къ ней потомъ въ услуженіе, помогавшій ей дурачить ‘публику’ и подсмивавшійся надъ ‘хорошими, кисейными махатмами’.
Быстротой движеній и ловкостью рукъ легко объясняется ‘феноменъ’ съ портретомъ въ медальон, описанный мною въ глав VI моего разсказа. Она просто, на моихъ глазахъ, замнила одинъ медальонъ другимъ, представлявшимъ точный дубликатъ перваго, и такъ быстро, что я этого не замтилъ. Но вдь профессіональные фокусники производятъ всякія чудеса, передъ которыми вс чудеса, вс феномены ‘madame’ — ничто, и это вовсе не даетъ имъ права заявлять о своихъ ‘высокихъ посвященіяхъ’ и ‘ необычайныхъ психическихъ способностяхъ’.
Я свидтельствую, что не только на моихъ глазахъ, но, судя по всмъ описаніямъ Синнетта, Желиховской и другихъ ея панегиристовъ, и на глазахъ кого угодно,— Е. П. Блаватская, за исключеніемъ ‘стуковъ’, не произвела ни одного, такъ сказать, ‘физическаго’ феномена, котораго нельзя было бы объяснить фокусомъ и самымъ обыкновеннымъ, простымъ обманомъ. Въ разслдованіи лондонскаго психическаго общества, въ отчет Годжсона, приведены примры выдающихся чудесъ Блаватской, опубликованныхъ Синнеттомъ,— и вс чудеса эти разобраны и объяснены вполн яснымъ и удовлетворительнымъ образомъ.
Когда ‘madame’ могла произвести феноменъ одна, собственными средствами, она улучала удобную минуту — и дйствовала. Когда одной нельзя было управиться,— она призывала на помощь Бабулу, Олкотта или другихъ необходимыхъ лицъ изъ числа ея сообщниковъ. Въ главахъ X и XI я разсказалъ, какъ произведены были въ Эльберфельд два феномена съ помощью Олкотта, для второго изъ этихъ феноменовъ, для письма махатмы, полученнаго ‘астральнымъ путемъ’ г-жею А., понадобилось даже участіе того невиннаго англійскаго мальчика, съ котораго сняли крестъ и замнили его буддистскимъ непристойнымъ амулетомъ.
Но, быть можетъ, она была сильне въ феноменахъ ‘психическихъ’, въ проявленіи своихъ исключительныхъ духовныхъ способностей? Въ этой области чудеса, разсказываемыя о ней ея сестрою и друзьями, еще поразительне! Она, глядя на человка, читала его мысли, видла далеко совершающіяся событія, съ изумительной ясностью предсказывала будущее…
Однако, я опять-таки свидтельствую, что за все время моего знакомства и моихъ сношеній съ нею — я никогда не могъ убдиться въ чемъ-либо подобномъ. Мн не разъ приходилось въ жизни встрчать людей, изумлявшихъ меня или временной, или постоянной своей тонкой прозорливостью. Я знаю вполн доказанные для меня примры исполнявшихся предчувствій, предчувствій не туманныхъ и неопредленныхъ, а совсмъ ясно и точно формулированныхъ. Вообще, я знаю, что въ сложномъ внутреннемъ мір человка, въ тайникахъ его духа, дремлющаго среди вещественной яви, скрыты самыя разнообразныя способности, и что иной разъ, вслдствіе причинъ, не легко поддающихся анализу, эти способности заявляютъ о себ хоть и быстролетными, но реальными, осязаемыми явленіями.
Зная все это, я, разумется, нисколько не удивился бы, найдя и въ Е. П. Блаватской что-либо подобное. До послднихъ дней нашего знакомства, уже сначала увренный, а потомъ и утвержденный ею самой въ томъ, что она морочитъ и обманываетъ людей, я все ждалъ какого-нибудь проявленія ея тонкой прозорливости и т. д. Съ другой стороны, она сама — и читатель долженъ это ясно видть изъ всего моего разсказа, подтвержденнаго документами,— Богъ знаетъ что дала бы ради возможности удивить меня и остановить мое вниманіе на чемъ-либо интересномъ.
Но ничего, ничего я отъ нея не видлъ. Когда она подготовляла какой-нибудь ‘феноменъ’, я всякій разъ зналъ, что именно должно случиться, и видлъ, ка#къ она прямо наводитъ разговоръ на извстную тэму: для примра стоить только вспомнить сцену, завершившуюся русскимъ писаніемъ Баваджи, его ‘блаженны врущіе’.
Нердко, то закрывая глаза, то дико поводя ими, она объявляла мн, что видитъ сцены, происходящія тамъ-то и тамъ-то. Въ тхъ случаяхъ, когда мн удавалось проврить это ясновидніе, всегда оказывалось, что ровно ничего изъ якобы видннаго ею не происходило въ дйствительности. Ни разу она не угадала, хотя бы только приблизительно.
Передъ моимъ отъздомъ изъ Вюрцбурга, она, какъ разсказано мною въ глав XX, сдлала мн, отъ имени своего ‘хозяина’, цлый рядъ весьма подробныхъ, опредленныхъ предсказаній, которыя должны были исполниться въ самомъ скоромъ времени. Моя неувренность, что предсказанія эти исполнятся, не могла, полагаю, измнить велній судьбы моей, открытой ‘хозяиномъ’ — и вотъ, хоть бы одно самое маленькое предсказаньице случайно исполнилось! Даже профессіональныя гадалки, спрашивающія — на сколько погадать, на рубль или на три,— предсказываютъ удачне.
Да и гд, наконецъ, хоть сколько-нибудь удовлетворительно засвидтельствованные факты проявленій ея ясновиднія или, какъ это называется на ‘теософическомъ’ язык, ‘чтенія въ астральномъ свт’?— въ разныхъ ‘правдахъ о Е. П. Блаватской’ искать ихъ, какъ уже извстно читателю, довольно трудно.
Возьмемъ на выдержку подобный примръ. Г-жа Желиховская (‘Русское Обозрніе’ 1891 г. декабрь, стр. 570[1]) пишетъ: ‘Елена Петровна часто насъ предупреждала о смерти людей, жившихъ съ нами въ Россіи, изъ-за большихъ разстояній. Послдній такого рода фактъ случился лтомъ 1886 года, когда, живя въ Петергоф, мы получили отъ нея письмо изъ Остенде, гд она извщала насъ о кончин А. М. Бутлерова, ране чмъ это извстіе появилось въ нашихъ газетахъ. Елена Петровна очень любила профессора Бутлерова и была съ нимъ въ постоянной переписк‘.
Осенью 1885 года, пріхавъ изъ-за границы въ Петербургъ, я встртился съ А. М. Бутлеровымъ и долго бесдовалъ съ нимъ о Блаватской. Онъ съ большимъ интересомъ меня о ней разспрашивалъ, разсказывалъ мн о ней то, что слышалъ отъ другихъ, вообще изъ его словъ никакъ нельзя было заключить, что онъ хоть сколько-нибудь самъ ее знаетъ. Еслибъ онъ не только былъ съ нею въ постоянной переписк, но даже еслибы обмнялся двумя-тремя письмами,— онъ, по свойству нашего разговора, непремнно сказалъ бы мн объ этомъ.
Я все-таки, однако, могу ошибаться. Ну такъ вотъ: ближайшій другъ А. М. Бутлерова и его свойственникъ (двоюродный братъ его супруги) А. Н. Аксаковъ, бывшій съ нимъ въ постоянныхъ сношеніяхъ и посл его кончины разбиравшій его бумаги, разршилъ мн заявить какъ фактъ, что А. М. Бутлеровъ не былъ лично знакомъ съ Е. П. Блаватской и никогда не находился съ нею ни въ какой переписк.
И такъ, одна часть сообщенія г-жи Желиховской оказывается выдумкой, а другая не удовлетворяетъ даже самымъ простымъ требованіямъ отъ подобнаго рода сообщеній: не указано число, въ которое было написано и отправлено письмо Блаватской изъ Остенде. Еслибы можно было съ точностью проврить моментъ отправки письма, то, по всмъ вроятностямъ, оказалось бы, что ‘mamdame’ узнала о кончин Бутлерова изъ только-что полученной телеграммы и въ письм своемъ, привычной къ такимъ фразамъ рукою, написала: ‘онъ умеръ, я знаю: я его видла’.
Вс примры подобнаго рода, встрчающіеся въ ‘нео-теософской’ литератур о Блаватской, не боле достоврны и убдительны.
Затмъ слдуетъ коснуться вопроса о ‘хозяин’, о знаменитыхъ ‘махатмахъ’. Среди индусовъ, помимо всякаго ‘теософическаго общества’, издревле существуютъ легенды и разсказы о великихъ душахъ (это переводъ слова махатма или, врне, маха-атма), мудрецахъ, живущихъ на горахъ, въ недосягаемыхъ глубинахъ Тибета и обладающихъ необычайнымъ знаніемъ сокровеннйшихъ тайнъ природы.
Теперь предположимъ, хоть бы для доказательства ad absurdum, что въ этихъ легендахъ и разсказахъ не только заключается нкоторая доля истины, но и все, какъ есть все — чистая правда. Забудемъ также то, что мы знаемъ — и о разслдованіи Годжсона, и о письмахъ Блаватской къ Куломбамъ, и о ‘кисейныхъ’ откровеніяхъ Бабулы, и о экспертиз Нетсерклифта, о признаніяхъ Блаватской въ Вюрцбург, ея предложеніи ‘создавать русскія письма Кутъ-Хуми’, ея ‘исповди’, китайскихъ бумажкахъ и конвертикахъ и т. д. Представимъ себ такую картину, въ дйствительности которой увряютъ теософы: Блаватская такъ или иначе входитъ въ общеніе съ махатмами и убждается, какъ она поэтично разсказала въ своихъ ‘Пещерахъ и дебряхъ Индостана’, что ‘тибетскіе братья’ обладаютъ высшими знаніями. Для нихъ пространство и время — звукъ пустой, они (хоть и не безъ значительной затраты жизненной силы) могутъ покидать свое тло и въ астральной, боле или мене видимой и осязаемой, оболочк появляться во мгновеніе ока гд угодно. Они могутъ пересылать (тоже не безъ затраты жизненной силы) свои письма, перелетающія съ быстротой мысли какія угодно разстоянія, проникающія черезъ матеріальныя препятствія и падающія вамъ на голову или вписывающіяся, ввид постскриптумовъ (строки Кутъ-Хуми ко мн въ письм Блаватской) въ обыкновенныя гршныя письма, мирно лежащія на дн почтовой сумки и перевозящіяся по желзной дорог. Все это махатмы могутъ. Они посвящаютъ Елену Петровну, благодаря ея ‘двственности’, въ званіе ‘адепта второго разряда’ и поручаютъ ей создать ‘теософическое общество’ для распространенія истины на земномъ шар.
‘Болванъ Олкоттъ старый котъ’ (слова Блаватской), хоть онъ и ‘bte’ (мнніе, письменно выраженное мн о немъ махатмой Кутъ-Хуми), по протекціи Елены Петровны объявляется президентомъ и ему на память дарится ‘астральный тюрбанъ’, который онъ иметъ право всмъ показывать, какъ знакъ своего достоинства и личнаго знакомства съ махатмами. Махатма Кутъ-Хуми беретъ на себя литературную часть и вступаетъ сначала въ дружескую переписку съ Синнеттомъ (письма Кутъ-Хуми въ ‘Occult World’), а затмъ и съ другими теософами и даже скептиками и ‘подозрителями’, подобными мн. Махатма Моріа,— съ просьбой, чтобъ его называли просто М.,— принимаетъ роль ‘хозяина’ Елены Петровны и обязуется постоянно къ ней являться изъ Тибета, ежедневно показываться графин Вахтмейстеръ, Машк Флинъ и прочимъ, а также звонить въ ‘серебряную штучку’.
Блаватская и Олкоттъ длаютъ что могутъ. Кутъ-Хуми пишетъ нердко очень интересныя, горячо и талантливо изложенныя письма и только разъ попадается въ жесточайшемъ плагіат, причемъ весьма глупо и неловко силится оправдаться (см. въ начал отчета ‘лондонскаго общества для психическихъ изслдованій’). Но махатма М., строгій (по увренію Е. П. Б.) ‘хозяинъ’, ршительно портитъ все дло.
— Помилуйте!— не разъ говорилъ я Елен Петровн,— вы совершенно компрометтируете вашего ‘хозяина’! Сей величайшій мудрецъ, выпивъ стаканъ молока (это его дневная порція пищи), лежитъ въ глубин Тибета, такъ сказать, у самаго порога Нирваны. Его дивный умъ ршаетъ судьбы міра. И вдругъ вы ему отсюда: ‘дзиннь!’ Онъ тотчасъ же ‘длаетъ затрату жизненной силы’, вылзаетъ изъ своего грубо-матеріальнаго тла, оставляетъ это тло въ Тибет переваривающимъ стаканъ молока, облекается въ астральную оболочку — и, во мгновеніе ока, шасть сюда къ вамъ. ‘Дзиннь! что прикажете, упазика (мать)?’ ‘А ну-ка, любезный, напиши письмо г-ж А. и кинь черезъ часъ его ей на голову’. ‘Слушаю-съ!’ ‘А ну-ка, любезный, напиши: ‘Я былъ тамъ, конечно, но кто можетъ открыть глаза нежелающему видть’ и положи эту записку въ карманъ Олкотта!’ ‘Слушаю-съ!’ ‘А ну-ка, любезный, покажись Машк Флинъ!’ ‘Слушаю-съ!’ Разв же такъ возможно? вдь онъ выходитъ не ‘хозяинъ’ вашъ, а лакей, служащій у васъ на побгушкахъ!
О, какъ сердилась она на меня за такія рчи, какъ таращила свои громадные глаза цвта полинявшей бирюзы!
А между тмъ никто, какъ есть никто изъ самыхъ даже, повидимому, разумныхъ теософовъ не смущался этой жалкой лакейской ролью великаго, таинственнаго учителя, ‘хозяина’, могущаго отнимать у смерти Елену Петровну!
Но оставимъ въ сторон и эти интимныя, домашнія обстоятельства. Представимъ нашу ‘упазику’ дйствительной, невинной жертвой миссіонеровъ, Годжсона, Майерса, меня, m-me де-Морсье и т. д., всхъ, кто узналъ и объявилъ ее обманщицей. Представимъ, что вс мы — или заблуждающіеся, или недобросовстные обвинители. Какимъ же образомъ махатмы, эти ‘святые, безгршные мудрецы’, допустили свою избранницу страдать безвинно? вдь отъ нихъ зависло заблуждающихся вернуть на путь истины, а недобросовстныхъ посрамить. Между тмъ Кутъ Хуми остался доказаннымъ плагіаторомъ, а ‘хозяинъ’ — кисейной куклой, хоть его и видали ежедневно Машка Флинъ и гр. Вахтмейстеръ.
Но избранница виновна, уличена въ самыхъ разнородныхъ обманахъ, доведена до отчаянья, пишетъ свою ‘исповдь’, а потомъ начинаетъ мстить. ‘Святые и безгршные’ махатмы стоятъ въ сторонк, какъ будто имъ тутъ и дла нтъ. Они видятъ самую гнусную грязь и клевету, которую ‘упазика’ и ея друзья, прикрываясь ихъ именемъ, варятъ въ колдовскомъ котл для враговъ. Видятъ это и ‘теософы’ — и помогаютъ своей H. P. B. варить грязь и клевету, мечтая о Нирван.
‘Можетъ быть и есть какіе-нибудь святые и мудрые ‘махатмы’ въ Тибет, только врядъ-ли они могли имть что-либо общее съ Блаватской, оставаясь святыми и мудрыми’ — это слдуетъ сказать искреннимъ членамъ ‘теософическаго общества’. А что H. P. B. попала въ руки тайнаго, религіозно-политическаго индійскаго братства, что она приняла въ этомъ братств буддизмъ и взяла на себя миссію распространять его въ тхъ странахъ, гд пало христіанство и чувствуется стремленіе къ какой бы то ни было вр — это, быть можетъ, гораздо ближе къ истин, чмъ кажется съ перваго разу. По крайней мр мн приходилось видть мельканіе чего-то подобнаго въ прорывавшихся у Е. П. Блаватской намекахъ. Въ иныя минуты она положительно производила впечатлніе существа закабаленнаго, связаннаго чмъ-то или кмъ-то.
Въ такія минуты она была очень жалка и несчастна. Я никогда не забуду, какъ однажды она воскликнула:
— Хотла бы вернуться… хотла бы стать русской, христіанкой, православной… тянетъ меня… и нтъ возврата!.. я въ цпяхъ… я не своя!
А черезъ полчаса начались опять разглагольствованія о ‘хозяин’…
По мр того какъ печатался въ ‘Русскомъ Встник’ этотъ разсказъ мой, я слышалъ отъ нсколькихъ лицъ такого рода разсужденія: ‘Зачмъ вы сказали, что жалли и жалете эту ужасную женщину? Она такъ преступна, такъ отвратительна — и вы сами доказываете это,— что никакъ не можетъ вызывать къ себ чувства жалости, особенно въ человк, лично знакомомъ со всми ея обманами, полной безпринципностью, злобой и клеветою!..’
Отвчу: я не только былъ свидтелемъ отвратительныхъ ея дяній, но и на себ самомъ испыталъ ея грязное мщеніе,— и все-таки, вспоминая нкоторыя минуты нашихъ бесдъ съ нею, я не могу думать о ней безъ жалости. Я никогда не позволялъ разростаться во мн этому чувству, я всегда его сдерживалъ и неуклонно длалъ свое дло — наблюдалъ, слдилъ за нею, ловилъ ее. Когда пришло время — я спокойно способствовалъ всмъ, что было въ моей власти, ея разоблаченію, не упустилъ ничего, не проявилъ относительно этой возмутительной обманщицы никакой слабости. Но жалость къ ней все же оставалась. Теперь, когда ея нтъ, я, опять таки безъ послабленія, предаю во всеобщее свдніе разсказъ объ ея скверныхъ дяніяхъ. А жалость все же остается…
И эта жалость вовсе не признакъ какого-нибудь моего добросердечія. Она иметъ свою причину не во мн, а въ самой Елен Петровн Блаватской. Въ свои спокойныя и добрыя минуты она была необычайно симпатична. Въ ней заключалось какое-то обаяніе, какой-то магнитъ, притягивавшій къ ней съ неудержимой силой.
Симпатичность — такое свойство, котораго не передашь никакими словами, но вс, мужчины и женщины, старые и молодые, на кого ласково глядли эти громадные, странные глаза, испытывали одно и то же. Я знаю, напримръ, одну молодую женщину, неувлекающуюся, нисколько не сентиментальную и сразу инстинктивно понявшую Блаватскую. Столкнувшись съ этой, въ то время совсмъ еще молодой женщиной, простой и скромной,— знаменитая ‘madame’, у которой разныя ‘синіе чулки’ цловали руки и ноги, увидла себя, къ большому своему удивленію, разгаданной и парализованной. И все-таки эта молодая женщина говорила и говоритъ: ‘Блаватская была ужасная злодйка, но почему-то производила часто такое впечатлніе, что надъ нею хотлось плакать отъ невыносимой къ ней жалости’.
Причину этой странной симпатичности ‘современной жрицы Изиды’ слдуетъ искать въ ея самобытной, своеобразной, горячей какъ огонь талантливости и въ ея бурной, бшеной энергіи. Такая талантливость и энергія — стихійная сила, съ которой не легко бороться. Эта сила, въ соединеніи съ душевной извращенностью, съ какимъ-то звринымъ непониманіемъ ‘въ жизни’ различія между добромъ и зломъ,— произвела одно изъ весьма интересныхъ и характерныхъ явленій конца девятнадцатаго вка — ‘теософическое общество’.

Примчанія.

1 См. также ее соч. ‘Радда-Бай: правда о Блаватской’, IX. — Прим. ред. Викитеки.

XXVI.

Хотя ‘теософическое общество’ основано и въ весьма недавнее, сравнительно, время, въ 1875 году, однако дйствительное происхожденіе его до сихъ поръ терялось во мрак таинственности и неизвстности. Какъ его основатели, т. е. Блаватская и Олкоттъ, такъ и первые ихъ послдователи, сдлали всевозможное для того, чтобы напустить какъ можно больше туману, въ густыхъ волнахъ котораго легко задохнуться, но никакъ нельзя отыскать настоящей ‘колыбели’ интереснаго младенца, бывшаго плодомъ духовнаго союза русской ‘скиталицы’ и американскаго ‘полковника’.
Врно только одно — что интересный младенецъ получилъ свое бытіе въ Америк, въ Нью-Іорк, и это именно обстоятельство дало возможность виновникамъ его многознаменательной жизни окутать пеленами тайны его рожденіе. На американской почв нетрудно выдумать и привести въ исполненіе что угодно, ничего не стоитъ, какъ устно, такъ и печатно, распустить самые баснословные слухи и найти достаточное количество людей, готовыхъ имъ врить безо всякихъ разсужденій.
По легендамъ, пущеннымъ въ обращеніе теософами ‘перваго призыва’, Е. П. Блаватская отъ юности своей находилась подъ особымъ покровительствомъ ‘тибетскихъ братьевъ’, которые, взявъ ее на попеченіе, руководили всми шагами ея жизни, подготовляя въ ней исполнительницу великой миссіи, имющей міровое значеніе.
Когда приспло время открыть высшія истины человчеству, погрязшему въ заблужденіяхъ всякаго рода, Блаватская была вызвана въ Индію, получила тамъ, вмст съ принятіемъ ею буддизма, высокія посвященія, а затмъ была послана въ Америку. Здсь она должна была соединиться съ другимъ избранникомъ, хоть и значительно мене достойнымъ, Олкоттомъ, и создать вмст съ нимъ ‘теософическое общество’. Олкоттъ становился, такъ сказать, тломъ этого учрежденія, а Блаватская — его душою. ‘Обществу’ была гарантирована постоянная помощь тибетскихъ адептовъ, и двое изъ нихъ, Кутъ-Хуми и Моріа, брались вдохновлять Блаватскую и входить въ общеніе съ теософами, заслуживающими такую высокую честь.
Такова, въ общихъ чертахъ, сущность легенды. Что же касается дйствительной исторіи, я имю возможность въ значительной степени освтить ее, благодаря собственноручнымъ письмамъ Елены Петровны Блаватской, относящимся именно къ самому интересному времени — отъ конца 1874 года и до 1879 года.[1] Мои читатели уже знаютъ, что такое письма Блаватской и какъ слдуетъ къ нимъ относиться. Но въ настоящемъ случа ея писанія, какъ будетъ видно, получаютъ первостепенное документальное значеніе, и всякій легко и сразу, безъ какихъ бы то ни было комментаріевъ, увидитъ, что въ нихъ не можетъ быть правдой и что не можетъ быть ложью.
1873 годъ былъ годомъ ршительнаго перелома въ жизни Елены Петровны Блаватской. Ей исполнилось уже 42 года. Вмст съ исчезнувшей молодостью исчезло и все, чмъ досел жила она. Еслибы она была женщиной обыденной — ей пришлось бы погибнуть, превратиться въ ничто, или влачить самое жалкое существованіе. Но въ ней заключалась сила энергіи и таланта, которая именно теперь, когда ушла молодость со всми ея бурями, должна была широко и свободно развиться.
Волна жизни выбросила Елену Петровну на американскій берегъ, и она очутилась одна, безъ друзей и покровителей, безъ опредленныхъ средствъ къ жизни, безъ прежнихъ способовъ, которыми она могла бы заинтересовать собою. Она не потерялась, оглядлась, прислушалась — и ршила попробовать свои силы въ качеств спиритической писательницы. Она окружила себя таинственностью, стуками, завела знакомство въ редакціяхъ двухъ-трехъ газетъ, разсказывала интересныя вещи о своихъ разнообразныхъ путешествіяхъ.
Мало-по-малу становилась она извстной американскимъ спиритамъ какъ горячая послдовательница ихъ ученія и къ тому же обладающая сильными медіумическими способностями. Наконецъ, изъ Нью-Іорка, она отправилась въ Вермонтъ, на ферму братьевъ Эдди, въ то время надлавшихъ много шуму медіумовъ. Познакомилась она тамъ съ полковникомъ Олкоттомъ, пріхавшимъ въ качеств корреспондента для разслдованія чудесъ, совершавшихся братьевъ Эдди.[2]
Она очевидно нашла, что энергичный и въ то же время необыкновенно покладистый полковникъ будетъ ей хорошимъ, полезнымъ товарищемъ — и быстро съ нимъ подружилась. Онъ сразу же оказалъ ей огромную услугу: въ своихъ корреспонденціяхъ наговорилъ о ней съ три короба разныхъ чудесъ и этимъ помогъ ея писательству. У нея мелькнула мысль, что хорошо было бы писать не только по-англійски въ американскихъ газетахъ, но и попытаться работать въ томъ же направленіи и для далекой родины, переводя свои статьи и другія интересныя вещи.
Весь вопросъ заключается въ томъ — какимъ образомъ доставлять все это въ Россію и черезъ кого хлопотать о напечатаніи. Она познакомилась съ Andrew Jackson Davis’омъ, писателемъ-спиритомъ, и онъ указалъ ей на человка, который, по его мннію, могъ ей быть полезнымъ въ Россіи. Человкъ этотъ былъ А. Н. Аксаковъ, издатель лейпцигскаго журнала ‘Psychische Studien’, издавна интересующійся всякими психическими вопросами и, между прочимъ, феноменами спиритизма.
28 октября 1874 года Елена Петровна писала А. Н. Аксакову: ‘Извините меня, если совершенно незнакомая вамъ личность адресуется такъ безцеремонно къ вамъ… Вотъ въ чемъ дло: я живу въ Америк около полутора года уже и не имю намренья узжать. Вся жизнь моя сосредоточилась здсь, т. е. жизнь внутренняя конечно, такъ какъ я слишкомъ устарла, чтобы интересоваться много вншней жизнью… То, что происходитъ теперь въ Америк, въ Англіи и во Франціи, должно бы стараться объяснить у насъ. Спиритизмъ здсь не шуточное дло. Изъ 11 милліоновъ спиритовъ въ Соединенныхъ Штатахъ по послднему отчету, ихъ прибавилось до 18 милліоновъ, почти 50 проц. на 100, съ той самой минуты, какъ появились брошюры, защищающія спиритизмъ съ именами подобными Альфреду Уолласу, Круксу, Варлею и проч. Вся пресса заговорила разомъ. Попытки къ насмшк, осужденію и хул длаются рже и рже. Въ прошломъ году еще рдко можно было найти въ такъ называемомъ ‘respectable Newspaper’ статейку о какомъ-либо спиритскомъ факт, теперь же, еле проходитъ одинъ день, чтобы журналы не были переполнены сотнями фактовъ, доказательствъ и т. д. Журналы посылаютъ во вс стороны ‘reporter’овъ’ и артистовъ къ медіумамъ. Я только на прошлой недл вернулась отъ Эдди братьевъ, извстныхъ медіумовъ въ Рутланд Вермонт, гд провела 2 недли. Домъ и сосднія квартиры были наполнены корреспондентами. У ‘Eddys’ духи усопшихъ разгуливаютъ чуть не днемъ. Нсколько разъ уже являлись они безъ помощи медіума, а по вечерамъ отъ 15 до 20 духовъ являются какъ во плоти передъ глазами зрителей во время сеансовъ. Я говорила, какъ при жизни, съ отцомъ, дядей, съ другими родными ‘по-русски’ въ продолженіи 5 минутъ на платформ [3]. Семь особъ изъ числа давно умершихъ знакомыхъ, различныхъ націй, являлись, говорили со мной, каждый на своемъ язык и уходили. Нельзя ли мн будетъ прислать или, скоре, постоянно присылать къ вамъ отсюда переводы статей о спиритическихъ фактахъ не неизвстныхъ личностей,— но такихъ людей, какъ Робертъ Дэль Оуэнъ, полковникъ Олкоттъ и лучшихъ здшнихъ писателей. Я со многими ими знакома и они даютъ мн, съ удовольствіемъ, право переводить ихъ произведенія. Олкоттъ корреспондентъ, посланный нарочно однимъ изъ лучшихъ иллюстрированныхъ журналовъ Нью-Іорка, ‘The Grafic’[4]—въ Вермонтъ къ Эдди братьямъ. Онъ провелъ тамъ уже боле 2-хъ мсяцевъ, и его иллюстрированныя статьи производятъ фуроръ. Я также работаю для ‘Grafic’ и могу высылать регулярно статьи, переведенныя и переписанныя начисто, съ копіями иллюстрацій, рисованныхъ перомъ и тушью. Вы вроятно также слышали о посмертномъ сочиненіи Диккенса. Вторая часть неоконченнаго имъ при жизни романа его ‘Эдвина Друда’. Я перевела эту вторую часть, и она лежитъ готовая у меня… Духъ ли Диккенса написалъ ее или самъ медіумъ James, но эта вторая часть признана всей американской и европейской прессой (съ малыми исключеніями) за совершенное fac simile слога Диккенса и его неподражаемаго юмора… Извиняюсь еще разъ за безцеремонность письма. Надюсь, что быть можетъ найдете свободную минуту отвтить мн слова два. Очень бы я хотла видть напечатанное въ Россіи окончаніе вышеупомянутаго романа Диккенса. Я долго надъ нимъ работала и переводила съ манускрипта Джемса, какъ онъ писалъ подъ диктовку духа Диккенса…’
Письмо это не дошло еще по назначенію, какъ Е. П. Блаватская послала вслдъ за нимъ другое, отъ 14 ноября. Оно весьма краснорчиво и полно значенія для ея характеристики.
‘Нтъ недли еще, какъ я писала вамъ и вотъ — горько каюсь въ томъ уже! Сегодня утромъ, по обыкновенію моему, когда я въ город, я сидла у единственнаго друга моего, многоуважаемаго всми здсь Andrew Jackson Davis’а, онъ получилъ ваше письмо, писанное по-французски и, незная хорошо языка, просилъ меня прочесть и перевесть. Въ письм этомъ вы пишете: ‘J’ai entendu parler de M-me Blavatsky par un de ses parents, qui la dit un medium assez fort. Malheureusement ses communications se ressentent de son moral, qui n’a pas t des plus svres‘ [5]. Кто бы вамъ ни говорилъ обо мн, они говорили правду, въ сущности, если не въ подробностяхъ, только видитъ одинъ Богъ, что выстрадала я за мое прошлое. Видно ужь такова судьба моя, что нтъ мн на земл прощенья. Это прошлое, какъ печать проклятья на Каин преслдовало меня всю жизнь и преслдуетъ даже сюда, въ Америку, куда я ухала, подальше отъ него и отъ людей, которые меня знали въ молодости. Вы сдлались невинной причиной тому, что теперь я буду принуждена бжать куда-нибудь еще подальше — куда? не знаю. Я не обвиняю васъ, видитъ Богъ, что писавши эти строки, я не имю ничего въ душ противъ васъ, кром глубокаго, давно знакомаго мн горя, за неисправимое прошлое. Andrew Jackson, который чувствуетъ и читаетъ людей ясне всякой книги (а въ этомъ никто не сомнвается кто его знаетъ), сказалъ мн на это только слдующія многознаменательныя слова: ‘я васъ знаю, такой какъ вы есть теперь, и чувствую васъ, до вашего же прошлаго я не хочу и не могу касаться, я напишу г-ну Аксакову, что онъ не знаетъ васъ лично, я же — знаю’. Эти слова, сказанныя А. Ж. Дэвисомъ, достаточны будутъ для васъ, и мн нтъ боле надобности стараться васъ уврять, что M-me Blavatsky, 20 лтъ назадъ, или теперь, когда ей за 40 уже — дв особы. Я ‘спиритка’, и ‘спиритуалистка’ въ полномъ значеніи этихъ двухъ названій… Я была ‘матерьялисткой’ почти до 30 лтъ, и врила и не врила въ спиритизмъ. Не вря въ Бога, я не могла врить въ будущую жизнь. Нравственность и добродтель я принимала за общественное одяніе, ради приличія — un masque social que l’on n’appliquait sur la figure que pour ne pas choquer l’estetique de son voisin, comme on mettrait du taffetas anglais sur une laide blessure [6]. Я ненавидла ‘общество’ и такъ называемый свтъ, какъ ненавидла лицемріе въ какомъ бы оно вид ни проявлялось — ergo: шла противъ общества и установленныхъ приличій на проломъ. Результатъ: три строчки въ вашемъ письм, которыя пробудили во мн все прошлое и растравили вс старыя раны. Боле 10 лтъ уже я спиритка и теперь вся жизнь моя принадлежитъ этому ученію. Я борюсь за него и стараюсь посвящать оному вс минуты жизни моей. Будь я богата, я бы употребила вс мои деньги до послдняго гроша pour la propagande de cette divine vrit [7]. Мои средства очень плохи и я принуждена жить трудами своими, переводами и писать въ журналахъ.
Вотъ почему, я обратилась къ вамъ, съ предложеніемъ переводить на русскій языкъ все, что выходитъ здсь о спиритуализм. Я перевела Эдвина Друда и онъ давно готовъ, также я перевожу теперь письма (Colonel H. S. Olcott), которыя производятъ въ эту минуту такую революцію въ умахъ матерьялистовъ.
Онъ инвестигировалъ, 8 недль, матерьялизаціи духовъ у Eddy Brothers въ Вермонт и я была у нихъ и жила 2 недли на ферм у нихъ, гд съ нимъ и познакомилась. Его письма и сочиненія достойные соперники книгъ Роберта Дэль Оуена (Оwen), Эпса Саржента и другихъ защитниковъ. Но теперь, когда я узнала ваше справедливое, хотя суровое мнніе обо мн, я вижу, что нту для меня спасенья кром смерти. До гроба придется мн тянуть ‘ce boulet de galerien social’ [8]. Видно ни раскаяніе, ни добровольное изгнанье изъ родины, гд есть у меня и братья и сестры и любимые родные, которыхъ я никогда уже не увижу на земл — ничто не усмиритъ гнва этого разъяреннаго дикаго звря, котораго зовутъ публичнымъ мнньемъ!
Одна есть у меня къ вамъ просьба: не лишайте меня добраго мннія Andrew J. Davis’а. Не раскрывайте передъ нимъ того, что если онъ узнаетъ и убдится, заставитъ меня бжать на край свта. У меня осталось лишь одно убжище для себя въ мір — это уваженіе спиритуалистовъ Америки, тхъ, которые ничего не презираютъ столько — какъ ‘free love’ [9].
Неужели вамъ принесетъ удовольствіе на вки убить нравственно женщину, которая ужь и такъ убита обстоятельствами? Извините за длинное письмо и примите увреніе въ глубокомъ уваженіи и преданности готовой къ услугамъ

Елены Блаватской.

23. ‘Irvin Place, New Iork’.
Конечно, ея корреспондентъ, получивъ это письмо, поспшилъ уврить, что ему ‘не принесетъ никакого удовольствія навки убить нравственно женщину’.
Е. П. Блаватская снова писала изъ Гартфорда, 13 декабря 1874 года:
‘Не знаю какъ благодарить васъ за вашу неизмримую доброту. Имя право презирать меня, какъ всякій благородный человкъ, за мою прошлую, грустную репутацію, вы такъ снисходительны и великодушны, что пишете мн… Если есть у меня надежда на будущее, то это только за гробомъ, когда свтлые духи помогутъ мн освободиться отъ моей гршной и нечистой оболочки. Извините меня и простите, если я, въ минуту отчаянія, написала вамъ мое глупое второе письмо. Я васъ не поняла и думала, что вы, какъ и другіе, судите только по наружности. Прочитавъ ваше письмо, я увидла, какъ ошиблась въ васъ, и что вы готовы подать руку помощи даже и такой, какъ я гршная… Письмо ваше я получила какимъ-то чудомъ, котораго право не понимаю (слдуетъ пространное описаніе, какимъ образомъ письмо, посланное въ Нью-Іоркъ, очутилось въ Филадельфіи самымъ, якобы, сверхъестественнымъ образомъ). Я нахожусь на два дня по дламъ въ Гартфорд. Я пріхала посовтоваться съ полковникомъ Олкоттомъ на счетъ нсколькихъ перемнъ въ его письмахъ и добавленіяхъ. Онъ издаетъ теперь книгу на тэму своихъ писемъ въ ‘Grafic’ книга такъ дополнена, что составляетъ 2 части, 600 страницъ. 1-ая часть будетъ составлена изъ оригинальныхъ писемъ, а 2-ая — публичное мнніе о спиритуализм, антагонизмъ между наукой, религіей и феноменами спиритуализма. Послдній въ томъ вид, какъ онъ проявляется уже 40 лтъ въ общин Шекеревъ и т. д. Книга эта слишкомъ обширна, чтобы ее переводить… лучше будетъ, если я пришлю переводъ писемъ такъ, какъ они были напечатаны въ ‘Daily Grafic’. Вс рисунки и иллюстраціи духовъ я наклеиваю на листы переводовъ. Портретъ одного Гассанъ-Аги какъ онъ являлся мн матерьялизованный въ Читтенден, въ виду 40 человкъ, и говорилъ со мной половину по-русски, а половину по-грузински. Портретъ дяди моего Густава Алексевича Гана, который также являлся два раза. Вообще я играю большую роль въ письмахъ Олкотта, такъ какъ вс 7 духовъ, явившіеся ко мн на ферм въ Вермонт, послужили величайшимъ торжествомъ la cause du Spiritualisme. Пока говорили духи только по-англійски и по-французски on avait raison de douter peut-tre, car il tait possible de souponner un jeu de prestige quelconque. Mais une fois, que 7 esprits materialiss, en chair et en os, tous differemment habills—sellon leur pays et parlant 6 differentes langues, le Russe, le Turc, le Georgien, le Tartare, le Hongrois et l’Italien, parurent chaque soir et que tout le monde les entendit parler comme des personnes vivantes, les choses changerent d’aspect. Le pays est tout revolutionn. Je reois des lettres de tous les pays, et de tous les editeurs. Un docteur nomm Beard, qui n’a pass qu’un jour Chittenden, s’est permis d’insulter tous les spirites, en les appelant dans les journaux des ‘weak minded fouls and idios’ et je lui ai repondu deux reprises diffrentes dans les journaux. Il parait que sans le savoir, j’ai frapp juste. Les spirites les plus emminents comme Robert Dale Owen, D-r Child et autres m’ont adress des lettres et les editeurs du plus grand ‘Publishing C®’ d’Amrique, ii Hartford m’ont crit pour me proposer de composer un volume de lettres sur differentes phases du Spiritisme et des manifestations physiques des esprits que j’ai vues aux Indes, en Afrique et ailleurs. Ils veulent m’acheter cet ouvrage. J’aurais ma fortune faite si je ne portais pas malheureusement mon nom maudit de Blavatsky. Je n’ose risquer de signer de ce nom un livre quelconque. Cela pourrait provoquer des souvenirs trop dangereux pour moi. Je prefre perdre 12 mille dollars que l’on m’offre, car les diteurs me proposent 12 cent par copie et ils garantissent de vendre 100 mille copies. Voici les fruits amers de ma jeunesse que j’ai voue Satan, ses pompes et ses uvres! Enfin! Je vous enverrai, Monsieur, la fin de cette semaine, un paquet de faits et articles dcoups des journaux les plus ‘respectables’ du pays. Je vous enverrai aussi mes deux lettres imprimes, car cela vous donnera d’avance l’ide de l’immense interet que doit produire un livre comme celui de Col. Olcott. Imaginez vous, Monsieur, des esprits materialiss de bonnes russes parlant leur langue, des garons Georgiens, des hommes Khourdes, de Garibaldiens Hongrois et Italiens, et enfin mon oncle [10] русскій Предсдатель Гражданской Палаты въ Гродн съ анненскимъ крестомъ на ше, paraissant a 6.000 lieux de chez nous, en Amerique, dans une ferme isole, perdue au milieu des montagnes du Vermont, avec des mediums fermiers grossiers, parlant mal mme leur langue maternelle—et cela moi, qu’ils ne connaissaient ni d’Adam ni d’Eve, devant une runion de 40 personnes, compose de ‘reporters sceptiques’, de medecins, de ‘clergyman’, d’hommes distingus comme Olcott et de bien d’autres! Et pour couronner le tout dans une sance a part ‘the dark circle’ un esprit, m’apportant la medaille de mon pre pour la guerre de 1828 en Turquie et me disant ces mots devant tout le monde: I bring you, Helen Blavatsky, the badge of honor, received by your father for the war of 1828. We took this medal through the influence of your uncle, who appeared you this night—from your fathers grave at Stavropol and bring it you as a remembrance of us in whom you believe and have facth[11][12]
Я знаю эту медаль, я видала ее у отца и знаю что она была похоронена вмст съ другими его крестами — съ нимъ. Она срисована въ ‘Grafic’ и она у меня! Понимайте это какъ хотите! отецъ умеръ въ прошломъ году въ Ставропол. Какъ могли знать это духи? Какъ могли знать медіумы, что отецъ былъ военный и присутствовалъ въ сраженіяхъ, съ турками? Тайна, величайшая тайна! [13] Въ Россіи, конечно, не поврятъ. Скажутъ, что Блаватская или съ ума сошла, а можетъ и хуже. Хорошо, что при 40 свидтеляхъ. Вы не можете поврить, какое впечатлніе это произвело на всхъ. Напишу отсылая письма, боюсь надость. Еще разъ, благодаря васъ, остаюсь съ истиннымъ почтеніемъ и преданностью, готовая къ услугамъ

Е. Блаватская.

P. S. Полковникъ Олкоттъ свидтельствуетъ вамъ свое почтеніе и посылаетъ свою фотографическую карточку. Онъ сдлался величайшимъ спиритуалистомъ изъ яраго скептика посл 13-ти недльнаго пребыванія у Эдди (братьевъ) въ Читтенден… Если позволите, то пришлю вамъ свой портретъ литографированный и въ иллюстраціи ‘Daily Grafic’ съ отчетомъ о моихъ путешествіяхъ въ Африк и Судан. Не знаю ужь почему они мн сдлали такую честь помстить меня на ряду съ Идой Пфейферъ и Ливингстономъ…’
Таковъ ‘прологъ’ интересной, многоактной драмы, называющейся ‘теософическимъ обществомъ’. Герои встртились на ферм братьевъ Эдди,— у ‘платформы’, на которой появлялись странные духи ‘en chair et en os’ грузинъ, нянекъ, русскихъ чиновниковъ,— встртились и поняли другъ друга. Они сразу увидли, что у нихъ общая ‘звзда’, что они одного поля ягоды и что, поэтому, должны соединиться крпкими, неразрывными узами дружбы. Олкоттъ употребилъ вс мры для того, чтобы ‘муссировать’ Блаватскую, онъ наболталъ о ней всякихъ чудесъ въ своихъ корреспонденціяхъ — и достигъ цли: ея статьи стали цниться, о ней заговорили, заинтересовались ею, ея портретъ долженъ былъ появиться (хотя, впрочемъ, не появился) на страницахъ ‘Grafic’. Она не осталась въ долгу — напечатала дв статьи съ восторженными отзывами о книг Олкотта, которая еще не вышла въ свтъ, но уже печаталась.
Извстность въ спиритическихъ кружкахъ и значительный литературный заработокъ поставили на ноги Елену Петровну. Богатыя ея способности и смлая фантазія развивались быстро — теперь, благодаря рекламамъ Олкотта, она становилась ученой женщиной, необыкновеннымъ медіумомъ, талантливой путешественницей по Африк и Судану… Подъ ногами чувствовалась твердая почва. Одно тревожило: а вдругъ пойдутъ открытія изъ иного періода ея жизни, да пойдутъ еще изъ Россіи, отъ людей, заслуживающихъ полнаго доврія!— тогда все пропало.
При первомъ же звук, намекнувшемъ ей на возможность такой опасности, она заволновалась и тотчасъ же ршила самый лучшій образъ дйствій. Еще не зная, что скоро ей понадобится роль ‘чистой двственницы’, она превратилась въ кающуюся Магдалину. Она обезоруживала своего русскаго корреспондента (казавшагося ей опаснымъ) искренностью и чистосердечіемъ раскаянія. ‘Была въ полномъ мрак, но увидла свтъ — и всю себя отдала этому свту,— объявляла она, просто и задушевно,— спиритизмъ есть великая истина — и я до гроба буду служить ей…’
Не худо однако было бы, чтобъ еще кто-нибудь подтвердилъ ея слова русскому корреспонденту, для его окончательнаго успокоенія. И вотъ она ухватывается за того же Олкотта, нисколько не подозрвая, какъ это наивно и сшито блыми нитками. Она сначала посылаетъ фотографическое изображеніе своего друга съ его подписью, а затмъ самъ Олкоттъ пишетъ въ Петербургъ длинное посланіе о чудесахъ спиритизма, интересъ къ которымъ охватываетъ всю Америку. Но дло не въ спиритизм, а въ слдующихъ строкахъ:
‘Je m’estime trs heureux d’avoir fait la connaissance de M-me de Blavatsky, de laquelle il n’est pas trop dire qu’elle possde plus de savoir occulte en fait de relations mysterieuses entre les deux mondes (de Matire et d’Esprit) que toute autre personne—dans ce pays du moins. La svrit de sa vie et l’enthousiasme qui l’anime toujours pour tout ce qui touche au Spiritisme offrent aux spiritualistes americains un fort bel exemple de conduite et de foi sincre [14]…’
Этотъ ‘аттестатъ’ написанъ даже на почтовой бумаг Елены Петровны, да и редактированъ, какъ и все длинное письмо, очевидно ею, ибо я знаю, съ какими ужасными выраженіями и ошибками писалъ Олкоттъ по-французски въ 1884 году. Нельзя же предположить, что десять лтъ передъ тмъ онъ зналъ французскій языкъ несравненно лучше.

Примчанія.

1 Съ этими письмами я познакомился, когда уже мой разсказъ давно печатался въ ‘Русскомъ Встник’, и получилъ я ихъ въ апрл 1892 года. Они мн переданы какъ полнйшее подтвержденіе моего разсказа и моихъ выводовъ, и какъ весьма важное дополненіе къ моимъ документамъ.
2 По всей видимости, ошибка. Должно быть либо ‘совершавшихся у братьевъ Эдди’, либо ‘совершавшихся братьями Эдди’. — Прим. ред. Викитеки.
3 Возвышенная эстрада передъ занавской, изъ-за которой появлялись фигуры, расхаживали и бесдовали съ зрителями.
4 Имеется в виду журнал Daily Graphic. — Прим. ред. Викитеки.
5 ‘Я слышалъ о г-ж Блаватской отъ одного изъ ея родственниковъ, который считаетъ ее сильнымъ медіумомъ. Къ несчастію ея сообщенія отзываются ея нравственностью, бывшей не изъ самыхъ строгихъ’.
6 ‘за общепринятую маску, которую надвали только для того, чтобы не оскорблять эстетическаго чувства своего сосда, какъ прикрыли бы англійской тафтою безобразную рану’.
7 ‘для пропаганды этой божественной истины’.
8 ‘влачить цпь общественнаго каторжника’.
9 ‘свободную любовь’.
10 Е. П. Б. забыла, что полтора мсяца передъ тмъ она писала о томъ, что видла тамъ даже ‘своего отца, дядю и другихъ родныхъ и говорила съ ними какъ при жизни’. Теперь объ отц и другихъ родныхъ упоминанія навсегда прекратились — остался одинъ дядя. Портретъ ‘этого дяди’ былъ срисованъ на ферм Эдди съ натуры и помщенъ въ ‘Grafic’, но оказалось, что почтенный покойникъ, за время своего пребыванія ‘на томъ свт’, измнился до неузнаваемости — съ чмъ впослдствіи должна была согласиться и сама Е. П. Б.
11 Вероятно, опечатка. Должно быть ‘believe and have faith’. — Прим. ред. Викитеки.
12 ‘имли, можетъ быть, основаніе сомнваться, потому что было возможно заподозрить какое-нибудь фокусничество. Но разъ что семь матеріализованныхъ духовъ, во плоти, вс различно одтые, въ своемъ національномъ костюм, и говорящіе на шести различныхъ языкахъ: русскомъ, турецкомъ, грузинскомъ, татарскомъ, мадьярскомъ и итальянскомъ,— появлялись каждый вечеръ и вс ихъ слышали говорящими подобно живымъ людямъ — дло приняло совсмъ иной видъ. Происходитъ настоящая революція. Я получаю письма изо всхъ странъ и отъ всхъ издателей (!!!). Одинъ докторъ по фамиліи Beard, проведшій всего день въ Читтенден, позволилъ себ оскорбить всхъ спиритовъ, назвавъ ихъ въ журналахъ ‘слабоумными и идіотами’, и я ему дважды отвчала. Самые почтенные спириты какъ Robert Dale Owen, D-r Child и другіе обратились ко мн съ благодарственными письмами и издатели самаго большого въ Америк издательскаго общества, здсь въ Гартфорд, написали мн предлагая сочинить (!) томъ писемъ о различныхъ фазахъ спиритизма и о физическихъ проявленіяхъ духовъ, виднныхъ мною въ Индіи, въ Африк и въ другихъ странахъ. Я бы нажила (этой книгой) себ состояніе, еслибы я, къ несчастію, не носила моего проклятаго имени Блаватской. Я не смю рискнуть подписать этимъ именемъ какую бы то ни было книгу. Это могло бы вызвать слишкомъ опасныя для меня воспоминанія. Я предпочитаю потерять двнадцать тысячъ долларовъ, которыя мн даютъ,— ибо издатели предлагаютъ 12 центовъ съ экземпляра и гарантируютъ продажу ста тысячъ экземпляровъ. Вотъ горькіе плоды моей молодости, посвященной мною Сатан и всмъ дламъ его! Ну, да что тутъ! Я пришлю вамъ, милостивый государь, въ конц недли пакетъ съ разными вырзками изъ газетъ, са- мыхъ уважаемыхъ здсь. Я пришлю вамъ также два напечатанныхъ моихъ письма, ибо это заране дастъ вамъ понятіе о громадномъ интерес, который должна возбудить книга, подобная книг Олкотта. Представьте себ матерьялизованныхъ духовъ русскихъ служанокъ, говорящихъ на родномъ язык, молодыхъ грузинъ, курдовъ, венгерскихъ и итальянскихъ гарибальдійцевъ и, наконецъ, моего дядю, русскаго Предсдателя Гражданской Палаты въ Гродн съ анненскимъ крестомъ на ше, появляющихся за 6.000 льё отъ насъ, въ уединенной ферм, затерянной среди горъ Вермонта,— при посредств медіумовъ — грубыхъ фермеровъ, говорящихъ плохо даже на своемъ родномъ язык,— и все это ради меня, которую они совсмъ не знаютъ, при собраніи въ 40 человкъ, состоящемъ изъ скептиковъ репортеровъ, докторовъ, духовныхъ лицъ, порядочныхъ людей подобныхъ Олкотту и другихъ! Къ довершенію же всего въ отдльномъ ‘темномъ’ сеанс одинъ духъ приноситъ мн медаль моего отца за турецкую войну 1828 года и говоритъ мн, при всхъ, слдующія слова: ‘Я приношу вамъ, Елена Блаватская, знакъ отличія, полученный вашимъ отцомъ за войну 1828 года. Эта медаль получена нами,— посредствомъ вліянія вашего дяди, который явился вамъ этой ночью,— изъ могилы вашего отца въ Ставропол и я приношу ее вамъ какъ знакъ памяти отъ насъ, въ которыхъ и которымъ вы врите’.
13 Уголокъ этой ‘величайшей тайны’, какъ увидятъ читатели, открылся очень скоро, когда по поводу медали, имвшей совершенно фантастическій видъ, поднялся крупный скандалъ, а Блаватская, несмотря на всю свою находчивость и смлость, сбилась въ показаніяхъ и запуталась.
14 ‘Я почитаю себя весьма счастливымъ познакомясь съ г-жей Блаватской, о которой можно сказать, что она обладаетъ большими познаніями относительно таинственныхъ сношеній между двумя мірами (матеріи и духа), чмъ кто-либо, въ этой стран по крайней мр. Строгость ея жизни и постоянный ея энтузіазмъ ко всему, касающемуся спиритизма, являютъ американскимъ спиритуалистамъ прекрасный примръ поведенія и искренней вры’.

XXVII.

Въ это время среди американскихъ спиритовъ произошелъ неожиданный и крупный скандалъ. Были медіумы Holmes. У нихъ на сеансахъ матеріализовался духъ молодой двушки Кэти Кингъ. Почтенный старикъ Робертъ Дэль Оуэнъ, очень извстный въ спиритической литератур, занимавшійся уже около двадцати лтъ пропагандой спиритизма, особенно заинтересовался этой матеріализованной двушкой. Нсколько мсяцевъ наблюдалъ онъ ее на ежевечернихъ сеансахъ у Holmes, бесдовалъ съ нею, она его называла ‘отцомъ’, а онъ ее ‘дочерью’. Въ доказательство своей отеческой нжности, онъ дарилъ Кэти Кингъ браслеты, кольца и т. д., предполагая при этомъ, что она, посл сеансовъ, уноситъ его подарки въ міръ духовъ — и тамъ они дематерьялизуются, поступаютъ, такъ сказать, въ общую экономію природы. Зачмъ онъ, въ такомъ случа, дарилъ ей цнныя вещи — на это, конечно, очень трудно отвтить, не будучи въ его положеніи. Впрочемъ подобная дочка можетъ заставить длать еще и не такія глупости.
Вдругъ является къ почтенному Оуэну нкто Лэсли, тоже спиритъ, плачетъ и объявляетъ:
— А вдь дло-то не ладно!
— Что такое?
— Да то, что мы обмануты самымъ низкимъ образомъ: Кэти Кингъ не духъ, а живая женщина.
— Этого не можетъ быть!— въ негодованіи восклицаетъ Оуэнъ,— я такъ полюбилъ ее, она такая славная, она не можетъ обмануть меня — все это гнусная клевета на мою милую дочку!
Но тутъ Лэсли вынимаетъ вс подарки, нисколько не дематерьялизованные, и называетъ ту смлую особу, которая такъ удачно изображала изъ себя духа!
Оуэнъ въ полномъ отчаяніи и заболваетъ съ горя. Оправившись и нсколько прійдя въ себя, онъ желаетъ удостовриться въ обман — и мнимая Кэти Кингъ, при немъ и при другихъ свидтеляхъ, наряжается духомъ и продлываетъ все, что надо, съ полной отчетливостыо. Старикъ убждается въ обман и, какъ честный человкъ, не боясь никакихъ насмшекъ, объявляетъ обо всемъ печатно, въ газетахъ.
Поднимается буря, образовываются два лагеря, печатная борьба ожесточается. Е. П. Блаватская, съ присущей ей энергіей, бьется за то, что нтъ никакого обмана, что Кэти Кингъ — духъ и что тутъ ‘конспирація’.
Она разсказываетъ всю эту исторію своему корреспонденту и пишетъ дале:
‘Вся эта гнусная исторія не боле и не мене какъ заговоръ (теперь почти доказанный) протестантскаго іезуитскаго общества ‘The Youngmen’s Chrіstian Association’ — громадное общество, разсянное по всмъ городамъ Америки. Онъ (Р. Д. Оуэнъ) нравственно убилъ себя этимъ въ общественномъ мнніи, его вс журналы подымаютъ на смхъ. Напримръ, такая штука: ‘Соучастница Лэсли (извстнаго подлеца и вора, укравшаго на милліоны (!!) въ желзныхъ дорогахъ) наряжается въ костюмъ духа Katie, и въ приготовленной для того комнат и ‘кабинет’, при Роб. Оуэн и другихъ показываетъ, какъ она представляла духа. Въ этотъ самый вечеръ и часъ, настоящая Katie King является передъ 20 человками свидтелей на сеанс у оклеветанныхъ медіумовъ Holmes‘. Вс журналы наполнены pro и contra. Ничего, будемъ утшаться пословицей, за вульгарность коей прошу извиненій заране: Богъ не допуститъ, такъ и свинья не състъ. Я не знаю ни одного боле ловкаго мошенничества, какъ эта исторія. Бдный Robert Dale Owen, если у него откроются глаза, то боюсь я, что бдный старикъ не выдержитъ удара. Въ настоящую минуту я горжусь тмъ, что быстро длаю прозелитовъ… Для спиритизма я готова работать день и ночь, лишь бы былъ у меня кусокъ хлба, да и то только потому, что голодной трудно работать…’
Она работала дйствительно много — печатала статью за статьей и въ то же время переводила безконечныя корреспонденціи Олкотта о чудесахъ у братьевъ Эдди. Она писала отъ 11 февраля 1875 г.:
‘…Я выбросила изъ писемъ Олкотта все касающееся до меня лично, оставивъ только о духахъ и моихъ сношеніяхъ съ ними. Его дружба ужь слишкомъ далеко увлекла его въ неограниченныхъ похвалахъ и никакъ не могу я вбить ему въ голову, что величая меня ‘Countess’ онъ только даетъ поводъ русскимъ, знающимъ меня смяться надо мною… Я написала статью (она перепечатана въ ‘Banner of Light’) противъ D-r Child’а такъ какъ чувствовала себя обязанной нравственно, какъ спиритуалистка и ‘crusader of the mighty Spiritual Army’ сказать правду, заступиться за невинныхъ и вывести на чистую воду виноватыхъ и преступныхъ. Вдь эта исторія о Katie King и скандалъ дали такой отпоръ и толчекъ назадъ ‘матерьялизаціи’, что подняли цлую бурю въ стран. Выходитъ, что не одни медіумы Holmes виноваты. Главный преступникъ [1] D-r Child, который изъ спекуляціи нанялъ нкую M-rs White, чтобы она дала снять съ себя портретъ, какъ духа Katie King, которая почему-то не желала poser pour son portrait elle. Генералъ Липпитъ, Олкоттъ, адвокатъ Робертсъ и я мы пошли работать и производить слдтствіе. Олкоттъ доказалъ ‘the real mediumship’ Holmes, и мы открыли сознаніемъ самого фотографа и медіумовъ, что D-r Child изволилъ подкупить и ихъ, и эту M-rs White надуть публику продажей этихъ фотографій. Вотъ почему я написала эту статью, зная, т. е. полагая скоре, что мы иначе не доберемся до правды какъ если публично обвинить D-r Child. Я надялась, что если у него осталась хоть капля совсти, то онъ подастъ на меня прошеніе въ судъ и даже арестуетъ меня for libel. Я желала этого потому что заране жертвовала собой спиритуализму и готова въ защиту своей вры и истины хоть сейчасъ положить голову на плаху, а на суд, передъ Grand Jury, я бы доказала, кто правъ и кто виноватъ въ этомъ безпримрномъ мошенничеств спиритуализма, въ этой плутн, гд никто не пойметъ, что правда, а что ложь, и которая повергаетъ весь спиритическій міръ Америки и Европы въ уныніе и смущеніе, а скептикамъ даетъ право смяться надъ нами. Бдный Робертъ Дэль Оуэнъ умираетъ. Ему 73 года и вся жизнь его слилась съ духомъ Katie King. Этотъ ударъ оказался слишкомъ тяжелымъ для старика, и хотя онъ посл этого ‘soi disant expos’ еще два раза видлъ у Holmes самую Katie King, которую онъ видлъ боле 80 вечеровъ сряду и которая доказала намъ на investigation seanses, что она истинный духъ, а не подставная смертная, и утшала Оуэна, но онъ заболлъ и кажется не встанетъ. Вдь вся его репутація какъ писателя пропала, теперь сомнваются во всемъ, что онъ когда-либо писалъ. И все это черезъ D-r Child’а, мошенника и спекулятора. По стать моей вы увидите, что я его не щажу. Я все ожидала, что онъ пришлетъ арестовать меня… къ удивленію моему D-r Child и не отвчалъ даже въ журналахъ, а просто съ того дня спрятался у себя въ дом и боится больше всего на свт, чтобы его кто не потащилъ въ судъ… Онъ былъ президентомъ въ Spiritual Hall здсь и тотчасъ же самъ подалъ въ отставку, такъ какъ мы приготовились попросить его удалиться. Я получаю письма благодарственныя со всхъ сторонъ, отъ спиритовъ и не спиритуалистовъ, между прочимъ отъ проф. Дрэппера и проф. Корсона. Коль услышите, что многогршная Блаватская погибла, не во цвт лтъ и красоты, какой-нибудь удивительной смертью и что она на вки дематерьялизовалась, for ever, то такъ и знайте, что за спиритуализмъ. На тя Господи уповахомъ, да не постыдимся во вки…’
Тутъ мы подходимъ къ весьма знаменательному факту. Е. П. Блаватская пишетъ дале, въ томъ же письм:
‘…John King (Джонъ Кингъ) послалъ Олкотта въ Гаванну на нсколькр дней… Я совсмъ перестала получать письма и отъ тетокъ и отъ сестеръ (?), забыли он вс видно меня, да для нихъ и лучше. Не украшенье я имъ, по правд сказать. Въ Россію ужь назадъ никогда не вернусь. Отецъ умеръ, никому я не нужна и совсмъ лишняя на свт. Здсь я по крайней мр человкъ, а тамъ — Блаватская. Знаю что меня здсь вс уважаютъ, да и спиритуализму я нужна. Теперь духи мн и братья и сестры и мать и отецъ. Мой John King одинъ способенъ мн все замнить, онъ стоитъ горой за меня. А еще его двойникомъ медіума называютъ, его и Katie King Крукса! Какой же онъ двойникъ, когда медіума Williams’а здсь и нтъ вовсе, а John King самъ своей персоной, съ собственной черной бородой и китайской блой шапкой своей соуснымъ перевороченнымъ блюдомъ разгуливаетъ здсь въ Америк отъ одного медіума къ другому и мн самой длаетъ честь безпрестанными посщеніями, а ужь на меня-то онъ и вовсе не похожъ. Нтъ, John King личность, отдльная, живущая духовская личность. ‘Діакка’ ли онъ или чистый духъ, а все же духъ, и не прототипъ медіума. Но здсь не мсто, впрочемъ, разсуждать — и такъ я вамъ должно быть надола…’
Напротивъ, глубоко жаль, что она не продолжила своихъ разсужденій о Джон Кинг. Впрочемъ, и сказаннаго ею совершенно достаточно для того, чтобы всякій читатель моего разсказа сразу призналъ въ этомъ Джон Кинг первое появленіе на сцену нашего стараго знакомца, знаменитаго тибетскаго ‘махатмы’ Моріа. Онъ только еще не облекся въ свой блый тюрбанъ, а носитъ китайскую шапку ‘соуснымъ перевернутымъ блюдомъ’, онъ покуда матерьялизованный духъ, являющійся при посредств всякихъ медіумовъ, и называется Джономъ Кингомъ. Его пустила въ обращеніе не Елена Петровна, а медіумъ Вилльямсъ, но онъ уже ‘безпрестанно’ посщаетъ нашу героиню и ‘стоитъ за нее горой’. Онъ уже посылаетъ Олкотта въ Гаванну… Скоро онъ переоднется и превратится въ махатму Моріа или М., въ знаменитаго ‘хозяина’.
Покуда дла идутъ хорошо и ‘кусокъ хлба’ кажется обезпеченнымъ. Олкоттъ рекламируетъ Елену Петровну, какъ только можетъ. Она пишетъ объ этомъ и о своихъ успхахъ 24 марта 1875 г. изъ Филадельфіи:
‘…Книга Олкотта производитъ страшный фуроръ… Въ книг этой онъ много перемнилъ изъ своихъ писемъ, добавилъ и поубавилъ… и все-таки напуталъ въ моей біографіи Господь знаетъ чего: и князей, и бояръ и небывалыхъ генералъ-губернаторовъ — все, что ему не наговорили въ консульств [2]. Такая досада, право, только смяться люди станутъ надо мною, подумаютъ, что стала въ Америк пыль въ глаза людямъ пускать, съ дуру, а я такъ одного и ищу и добиваюсь только — чтобы люди забыли прежнюю Блаватскую, да оставили бы въ поко и новую. Только кажется трудно. Я столько пишу во всхъ журналахъ, что имени не скроешь. Что ни день, то появляется новая исторія въ журналахъ. Блаватская была въ Африк и летала съ Ливингстономъ на воздушномъ шар. Блаватская обдала съ королемъ Сандвичевыхъ острововъ. Блаватская превратила въ спиритуалиста папу Римскаго, предсказала смерть Наполеону, вылечила отъ бородавокъ посредствомъ духовъ — лицо Испанской королевы и т. д. Господи, чего не сочиняютъ. [3] Вотъ ужь два мсяца какъ я не выхожу изъ комнаты съ своей перебитой ногой, а по газетамъ уже совершила въ это время кажется пять разъ кругосвтное плаванье. Даже и у Мормоновъ не оставляютъ въ поко. Написали, будто-бы я провела нсколько дней въ Salt Lake City и заставила Бригама Юнга отречься отъ полигаміи. Одно добро, что я ихъ такъ напугала своими thundering articles, какъ они называютъ мои статьи, что вс журналы начинаютъ относиться съ большимъ решпектомъ обо мн. Трусятъ видно. Въ Лондон такъ расхваливаютъ, спасибо, за то, что одна стою за спиритуализмъ въ Америк’…
Дла идутъ хорошо, а между тмъ гроза уже надвигается. Первый ударъ грома производитъ Кольби, издатель журнала ‘Banner of Light’. ‘У меня идетъ съ нимъ сильная война въ настоящую минуту, за то, что онъ не хочетъ печатать моей второй статьи противъ Dr. Child’а о Кэти Кингъ’,— пишетъ Блаватская,— ‘Вотъ и спиритуалистъ! Какой бы ни былъ религіозный фанатикъ американецъ, а все же въ немъ всегда проглядываетъ янки чистокровный. Ну вотъ и война’.
За этимъ первымъ ударомъ раздаются другіе. Скандалъ съ Кэти Кингъ и прямодушныя печатныя заявленія старика Оуэна — производятъ весьма серьезныя послдствія: публика начинаетъ охладвать къ спиритизму. Въ такихъ обстоятельствахъ Блаватская, только-что было вошедшая въ моду, какъ спиритка, чувствуетъ, что ей легко и выйти изъ моды (вдь въ Америк и то и другое совершается особенно быстро). Слдовательно, необходимо такъ или иначе поддержать интересъ къ свой особ. Необходимо придумать что-нибудь новое, свжее, неожиданное. И вотъ она, досел (какъ это видно изъ ея писемъ) самая правоврная спиритка, мало-по-малу начинаетъ, конечно съ помощью того же Олкотта, ересъ въ спиритизм и ‘создаетъ’ свое оккультное прошлое. Прежде всего Олкоттъ включаетъ въ свою книгу описаніе скандала съ Кэти Кингъ и при этомъ, снова и уже по-новому, муссируетъ Блаватскую. Она пишетъ своему корреспонденту 12 апрля 1885 года:
‘Въ подробномъ описаніи исторіи Katie King Олкоттъ длаетъ изъ меня что-то таинственно ужасное, чуть ли не внушаетъ публик подозрніе, что я или продала душу чорту, или же прямая наслдница графа Germain и Cagliostro. Не врьте — я просто изучила въ Египт и Африк, въ Индіи и вообще на Восток многое то, чего другіе не знаютъ. Я водила дружбу съ дервишами и правда, принадлежу къ одному мистическому обществу, но изъ этого не слдуетъ чтобы я уже сдлалась Апполоніемъ Тіанскимъ въ юбк. Меня къ тому же очень любитъ John King духъ, и я его люблю боле всего на свт. Онъ мой единственный другъ и если я кому обязана радикальной перемной въ мысляхъ жизни моей, стремленіяхъ и т. д., то это ему одному. Онъ меня передлалъ, и ему я буду обязана, когда отправлюсь ‘на чердакъ’, тмъ что не просижу цлыя столтія быть можетъ въ темнот и мрак. John и я знакомы со временъ давнихъ, гораздо ране, чмъ онъ сталъ матерьялизоваться въ Лондон и прогуливаться съ лампой въ рук у медіумовъ. Но вдь это васъ не интересуетъ я думаю’.
Вотъ первые слды мало-по-малу начинавшагося переодванья Джона Кинга въ махатму Моріа. ‘Хозяинъ’ еще не выдуманъ, такъ какъ только года черезъ два, въ Индіи, выяснится, въ кого именно долженъ преобразиться ‘домашній духъ’. Но духъ этотъ все же становится уже ‘старымъ знакомцемъ’. Что же касается новоизобртенной ереси въ спиритизм — Е. П. Блаватская старается вывернуться изъ противорчія со своими словами въ прежнихъ письмахъ, объяснить свою ересь простымъ переходомъ отъ практики къ теоріи — и пишетъ:
‘Съ тхъ поръ какъ я въ Америк, я посвятила себя всю спиритуализму. Не феноменальной, матеріальной сторон онаго, а спиритуализму духовному, пропаганд святыхъ истинъ онаго. Вс старанія мои клонятся къ одному: очистить новую религію отъ всхъ сорныхъ травъ ея, которыя такъ быстро разростаются, что грозятъ задушить совершенно мертвой буквой своей духъ истины. Въ этомъ желаніи и работ, я была до сей поры одна. Теперь только начинаю я собирать адептовъ, и собрала полдюжины ихъ, и смло говорю, лучшихъ, и самыхъ свтлыхъ умовъ въ Америк. Ниже, перечту вамъ ихъ. Съ каждымъ днемъ я убждаюсь все боле и боле, что пока люди, хоть самый Круксъ изъ Круксовъ, будутъ защищать одни лишь факты т. е. феноменальную сторону спиритическихъ проявленій, до тхъ поръ будутъ являться яростные оппоненты, начиная съ Тиндаля и кончая мизернымъ докторомъ Beard’омъ, и что публика, которую подчуютъ до сихъ поръ одними лишь разсказами и фактами о матерьялизованномъ бюст чьей-нибудь прабабушки и ногахъ въ ботфортахъ не вполн матерьялизованнаго Вашингтона, да явленіемъ умершей кухарки вашего булочника,— конечно всегда предпочтетъ брать сторону науки ‘for respectability sake’, нежели якшаться съ нами, которыхъ считаютъ за полоумныхъ и идіотовъ. Я поняла, что людей не убдить одними сомнительными фактами и что даже каждый истинный фактъ всегда представляетъ какую-нибудь слабую его сторону, за которую легко бываетъ уцпиться противникамъ. Вотъ почему я положила себ за правило никогда ни въ какомъ случа не дозволять постороннимъ лицамъ пользоваться моими медіумистическими способностями. Кром Олкотта и двухъ, трехъ самыхъ близкихъ друзей, никто не видалъ что у меня происходитъ и когда мой Джонъ слишкомъ расходится или другіе діакка, то я тотчасъ же останавливаю все. Я ршилась посвятить себя длу спиритизма съ точки зрнія An. Jack. Davis’а и Allan Kardec’а (хотя реинкарнаціи не врю въ томъ смысл какъ врятъ ей французскіе спириты) и хотя я постоянно защищаю дйствительные феномены какъ у Эдди, никто не нападаетъ свирпе меня на плутни медіумовъ, легковріе нкоторыхъ спиритовъ и поэтому-то я и возъимла мысль начать серьезное дло.’
Это ‘серьезное дло’ заключалось въ ея нападкахъ на доктора Child’а, въ статьяхъ, направленныхъ противъ ‘конспираціи’ какихъ-то ‘протестантскихъ іезуитовъ’. Но журналъ ‘Banner of Light’ отказался печатать ея статьи, а потому:
‘Я не теряя времени пошла работать въ другомъ направленіи. Я подготовила самыхъ вліятельныхъ спиритовъ и привлекла ихъ на свою сторону и теперь, убдясь въ томъ, что черезъ ‘Banner’ правды не добьешься, мы сложились вс и возвышаемъ маленькій журналъ ‘Spiritual Scientist’ до высоты нашего спеціальнаго, собственнаго органа. Въ немъ я напечатала свою послднюю статью въ отвтъ на слабую идіотическую защиту Dr. Child’а въ ‘Banner’. Посылаю вамъ этотъ номеръ журнала и два другихъ, въ которыхъ перепечатана статья обо мн изъ Лондонскаго ‘Spiritualist’. Журналъ этотъ ‘Spiritual Scientist’ погибалъ, хотя направленіе его было всегда честне и искренне ‘Banner’, который всегда одностороненъ и даетъ только одни факты, не объясняя причинъ этихъ явленій. Я достала для него съ сотню подписчиковъ въ эти три недли, подбила другихъ пожертвовать понемногу, дала сама (ей Богу послдніе) 50 долларовъ, чтобы только, устыдить богатыхъ спиритовъ, и заставить ихъ раскошелиться, уговорила Олкотта, Epes Sargent’а, Prof. Corson’а, Lippitt’а, M-rs Andrews писательницу, Owen’а (который спрятался и не можетъ ршиться врить преступленію друга своего Child’а) и другихъ писать единственно для ‘Scientist’. Я печатаю циркуляры на свой счетъ.’
Дйствительно, вдь она писала, что ей надо имть ‘кусокъ хлба’ и мысль объ этомъ ‘Scientist» могла быть счастливой мыслью. Разъ явилась необходимость въ ереси — долженъ былъ создаться и органъ для ея распространенія. Е. П. Блаватская писала:
‘Я готова жизнію пожертвовать для распространенія святой истины. Олкоттъ мн помогаетъ сколько можетъ и перомъ и денежными жертвами for the cause. Онъ столько же страстно преданъ спиритизму какъ и я. Но онъ очень небогатъ и живетъ одними литературными трудами своими, и долженъ содержать жену и кучу дтей своихъ [4]‘.
Но ‘Scientist’ не пошелъ въ ходъ — спиритизмъ, даже и подъ соусомъ новой ереси, не возбудилъ заснувшаго вниманія ‘публики’. Вопросъ о куск хлба ставился ребромъ. Уныніемъ дышетъ письмо Елены Петровны отъ 24 мая 1875 года:
‘…Получили ли вы NoNo ‘Spiritual Scientist’ въ которыхъ напечатанъ мой послдній article ‘Who fabricates?’ Я вамъ послала нсколько NoNo faute de mieux, такъ какъ въ soi disant respectable Newspapers ровно ничего не пишутъ о спиритуализм и посл скандала Кэти Кингъ и ‘Banner of Light’, и ‘Religio-Philosophical Journal’, и ‘Spiritual Scientist’ проваливаются и кричатъ караулъ съ голоду. Бда пришла намъ. Dr. Child явился въ вид спиритическаго Антихриста и, Іуда семисоборный, погубилъ спиритуализмъ. Даже вс самые передовые спиритуалисты начинаютъ трусить public opinion и ихъ high respectability заставляетъ многихъ продолжать врить въ духовъ только по секрету, втайн. Осталось врныхъ, готовыхъ умереть за истину воиновъ, только что моя маленькая армія. Какъ безсмнные часовые остаемся мы на постахъ своихъ, бьемся, хлопочемъ, пишемъ, отдаемъ свои послднія деньги, но кажется такъ и окаменемъ на мстахъ своихъ какъ какія-нибудь спиритическія муміи, безъ пользы… Чтобы поддержать какъ-нибудь проваливающійся ‘Spiritual Scientist’, единственный добросовстный, честный, безстрашный (да и то нашими усиліями) журналъ, я отдала свои послдніе 200 долларовъ. Я самая бдная кром профессора Brittan’а, а отдала больше всхъ. La plus jolie fille du monde ne peut donner que ce qu’elle a! Спросите Олкотта пожалю ли я хоть жизнь свою для поддержанія спиритуализма, т. е. Божьей истины, единственнаго утшенія человчества и послдней надежды. Этотъ годъ я заработала статьями и другими работами до 6.000 долларовъ и все, все пошло на спиритуализмъ. А теперь, при настоящемъ настроеніи неврія, сомннія и слпоты посл дла Кэти Кингъ — кажется кончено.
Бывало я написавъ статью сенсаціонную перепечатываю ее въ вид памфлета и продаю по нсколько тысячъ по 10 cento за тетрадку (за экземпляръ), а теперь что перепечатаешь? И ругаться не съ кмъ. Прежде являлись оппоненты сотнями и писали contra. Я тотчасъ же нападала на нихъ и разбивала въ пухъ и прахъ. Можете судить по стать: ‘Отвтъ доктору Beard’у’. Ужь и портреты мои печатались и ‘Grafic’ долженъ былъ напечатать портретъ моей воинственной персоны. Явилась Кэти Кингъ — и все ухнуло разомъ! Взгляните на бднаго A. J. Davis’а — еле-еле перебивается, книгъ совсмъ не продаетъ. ‘Banner’ съ 25 тыс. подписчиковъ съхалъ на 12. Олкоттъ сидитъ на грудахъ своихъ ‘People from the other World’ какъ Маріусъ на развалинахъ Карагенскихъ и думаетъ думу горькую. Непродалось и тысячи экземпляровъ въ пять мсяцевъ. Epes Sargent, любимйшій и ученйшій изъ американскихъ авторовъ, единственный спиритъ, котораго вс уважаютъ и который досел служилъ авторитетомъ — печь растапливаетъ своимъ ‘Proof Palpable of Immortality’ — послднимъ сочиненіемъ. Robert Dale Owen спрятался и исчезъ съ лица земли и проч. и проч. Необходимъ намъ ударъ землетрясенія, чтобы пробудить отъ этой апатіи американскую публику. Да къ тому же и финансовое положеніе здсь страшно упало. Банкрутъ является за банкрутомъ, паника ужасная, у кого есть деньги — прячутъ, у кого нтъ — т умираютъ съ голоду. Впрочемъ Олкоттъ не унываетъ. Съ чистокровнымъ тактомъ янки онъ придумалъ ‘Miracle Club’ — посмотримъ что будетъ съ этого. За себя я ручаюсь: пока душа держится въ тл буду стоять и воевать за правду…’
Письмо это замчательно по своей искренности и фактичности. Блаватская можетъ тутъ путать относительно не то 50, не то 200 ‘послднихъ’ своихъ долларовъ, которые она отдала ‘Scientist’у’, но общая картина положенія, нарисованная ею, непремнно должна быть врна, ибо иначе не было бы никакого разсчета рисовать ее. Писала она съ горя, въ виду ‘голода’, писала, потому что стала ей жутко за завтрашній день и явилась потребность поплакаться, пожаловаться далекому соотечественнику. Она не разсуждала — все это само вылилось: ‘вотъ, молъ, горе-то, завтра сть будетъ нечего. Надо придумать что-нибудь совсмъ необыкновенное… ‘Miracle Club’ Олкотта врядъ ли поможетъ… я буду бороться до послдняго!’ Только она должна была бы сказать: не за правду, а за существованіе — это было бы врне.
Прошло почти два мсяца, а положеніе не улучшилось. Она писала изъ Бостона 18 іюля 1875 года:
‘Я готова продать душу свою за спиритуализмъ, да никто не покупаетъ и я живу со дня на день заработывая по 10 и 15 долларовъ когда нужда приходитъ’.
Вотъ ужь и осень наступила, дло съ ‘Miracle Club»омъ очевидно не выгорло, ибо отъ 10 сентября письмо все въ томъ же минорномъ тон. Е. П. Блаватская здитъ и въ Бостонъ, и въ Чикаго — но нигд ничего не находитъ. Даже Джонъ Кингъ, будущій ‘хозяинъ’, не веселитъ ея сердца. Она на него жалуется: ‘Джонъ блистаетъ остроумнымъ молчаніемъ. Онъ на меня золъ и вотъ уже три недли слишкомъ является лишь затмъ, чтобы говорить глупости или же непріятности. Tout n’est pas parfait ce que je vois dans le Summer Land… На насъ такіе нападки, что не знаемъ что съ этого будетъ. Спиритуалисты злятся, потому что мы не раздляемъ многихъ изъ мнній ихъ (значитъ ересь все же крпнетъ) и не считаемъ Евангеліемъ все что врутъ ихъ медіумы. Медіумы въ ярости п. ч. мы (т. е. Олкоттъ и я) ихъ слишкомъ строго осматриваемъ и недовряемъ ихъ честности. Анти-спиритуалисты насмхаются какъ обыкновенно, а Church Members наполняютъ клерикальные журналы руганіемъ серьезно увряя публику, что мы продали душу чорту… На всякое чиханіе не наздравствуешься вдь. Во всякомъ случа ‘Banner of Light’ и ‘Rel.-Philos. Journal’ полны намековъ и злобы на насъ…’
Скучно и жутко Елен Петровн, даже, кажется, у нея длается припадокъ тоски по родин, такъ какъ она изъ Итаки, 20 сентября 1875 года пишетъ: ‘Эхъ! когда бы меня никто не зналъ въ Питер. Показали бы вашимъ профессорамъ — мы съ Джономъ какъ у насъ въ ‘Summer Land» горшки лпятъ! [5].
Джонъ общаетъ быть въ Петербург, да можетъ лжетъ и надуетъ — на него полагаться трудно’. Какъ видно онъ еще не усплъ набраться своей тибетской мудрости и непогршимости!’
Однако это письмо отъ 20 сентября 1875 года важно не Джономъ, а тмъ, что въ немъ заключается первое извстіе о рожденіи интереснаго младенца — ‘теософическаго общества’.

Примчанія.

1 Теперь ужь не Лэсли и не іезуиты какіе-то протестантскіе!
2 Итакъ, значитъ, Олкоттъ,— этотъ ‘достоврнйшій и первйшій свидтель теософическихъ и иныхъ чудесъ Е. П. Блаватской’,— передъ тмъ, какъ писать ея біографію, получаетъ свднія о ея жизни не отъ нея, съ которою онъ находится въ самыхъ близкихъ дружескихъ отношеніяхъ и постоянно видится, а идетъ въ наше консульство, тамъ ему даютъ самыя фантастическія свднія — и онъ ихъ печатаетъ. А она ничего тутъ не можетъ подлать!
3 А она, бдная, совсмъ не причемъ въ этомъ сочинительств и ршается жаловаться на него только одному человку, живущему въ Россіи, но… получающему американскіе журналы!!
4 Думаю, что многихъ теософовъ крайне изумило бы извстіе о жен и ‘куч дтей’ Олкотта, ибо эта многочисленная семья, нуждающаяся въ содержаніи, очень скоро куда-то безслдно исчезла.
5 Въ то время въ Петербург дйствовала извстная коммисія изъ профессоровъ, разслдовавшая спиритическія явленія.

XXVIII.

Неудача, постигшая спиритическій журналъ и ‘клубъ чудесъ’, о программ и дятельности котораго, къ сожалнію, не имется никакихъ свдній,— не заставила Олкотта опустить руки. Бодрый, идущій на проломъ и въ то же время очень практичный янки,— онъ придумалъ, наконецъ, настоящій фортель. Ему или Блаватской пришла первая счастливая мысль — неизвстно, но изъ ея писемъ ясно одно: она хоть и подготовлялась сама и другихъ подготовляла къ своей новой роли, однако все же падала духомъ и ныла. Ну, а онъ бросилъ свои непродававшіеся экземпляры о ‘людяхъ съ того свта’ и дйствовалъ рекламируя свою русскую ‘графиню’, твердо и съ полнымъ основаніемъ вря ея ловкости и талантливости. Все длалось очень живо, именно по-американски. Блаватская писала:
‘…Олкоттъ теперь устраиваетъ Theosophical Society въ Нью-Іорк, которое будетъ составлено изъ ученыхъ оккультистовъ, каббалистовъ, philosophes Hermetiques XIX вка, и вообще страстныхъ антикваріевъ и египтологовъ. Мы хотимъ длать сравнительные опыты между спиритуализмомъ и магіей древнихъ буквально по инструкціямъ старыхъ каббалъ — и жидовскихъ и египетскихъ. Я уже много лтъ [1] изучаю la philosophie Hermetique въ теоріи и на практик и прихожу ежедневно къ тому заключенію, что спиритуализмъ въ его физическихъ проявленіяхъ ничто иное какъ Пионъ древнихъ ou la lumire astrale ou siderale de Paracelsus, т. е. тотъ неуловимый ether, который Рейхенбахъ называетъ одомъ. Пиониссы древнихъ сами себя магнетизировали — прочтите Плутарха и его описанія оракулярныхъ токовъ, прочтите Корнелія Агриппу, Парацельса, Magia Adamica Евгенія Филалета и другихъ [2]. Вы всегда лучше увидите и можете сообщаться съ духами черезъ этотъ способъ — самомагнетизированія.
Я пишу теперь большую книгу, названную мною по совту Джона ‘Skeleton key to mysterious gates’ (‘Ключъ къ таинственнымъ вратамъ’) [3]. Задаю же я вашимъ европейскимъ и американскимъ ученымъ, папистамъ, іезуитамъ и этой рас полуученыхъ les chtrs de la science, которые все разрушаютъ, ничего не создавая и неспособны создать’…
Эта книга, появившаяся, вопреки совту Джона, не подъ придуманнымъ имъ заглавіемъ,— и была пресловутая ‘Isis Unveiled’ (‘Разоблаченная Изида’), которую въ Америк постарались рекламировать какъ нчто необычайное, чудодйственное. Теософы распространяли и распространяютъ до сего времени разсказы о томъ, что книга эта написана Е. П. Блаватской съ помощью ея ‘хозяина’, что она, т. е. Елена Петровна, сама невдала, что творила, а писала подъ его диктовку или прямо списывала съ появлявшихся передъ нею ватиканскихъ ‘уникъ’, никому невдомыхъ, и потомъ, по минованіи надобности, снова возвращавшихся, тмъ же астральнымъ путемъ, на полки тайныхъ книгохранилищъ Ватикана.
Олкоттъ доходилъ до того, что серьезно и таинственно вщалъ о томъ, какъ для иныхъ главъ ‘Разоблаченной Изиды’ требовались не только ‘ватиканскія уники’, но и ‘уники’, сгорвшія при пожар Александрійской библіотеки. И вотъ, когда это было нужно, матеріальныя частицы этихъ драгоцнныхъ экземпляровъ, разсянныя въ міровомъ пространств, снова собирались, матеріализовались, подобно нянямъ и дядямъ у Эдди,— и Елена Петровна спокойно, своимъ быстрымъ, четкимъ почеркомъ, списывала заключавшіяся въ нихъ великія истины.
Эти легенды, очевидно, позднйшаго происхожденія, такъ какъ изъ писемъ, посылавшихся Блаватской ея русскому корреспонденту именно въ то время, когда писалась Изида, — выясняется нчто иное мене таинственное. Никакого ‘хозяина’ и еще нтъ и въ помин, а есть Джонъ Кингъ, матеріализованный духъ, единственный другъ, котораго Елена Петровна любитъ больше всего на свт, но котораго не особенно-то уважаетъ, ибо ‘онъ часто надуваетъ, болтаетъ глупости и на него нельзя полагаться’. Она собираетъ вокругъ себя нсколько человкъ, занимающихся, въ качеств диллетантовъ, оккультизмомъ съ одной стороны, и археологіей — съ другой. У этихъ господъ не мало книгъ по занимающимъ ихъ предметамъ, книгъ вовсе не рдкостныхъ, не ‘уникъ’, но по большей части совсмъ неизвстныхъ публик, которая до послдняго времени держала оккультистовъ и каббалистовъ въ большомъ пренебреженіи. Блаватская жадно накидывается на эти книги и, съ помощью своего кружка, ршается сама писать книгу.
Ея ‘Изида’, хоть и не продающаяся въ Россіи по книжнымъ магазинамъ, все же не составляетъ тайны, достать ее, т. е. выписать — очень легко, и всякій желающій можетъ убдиться въ томъ, что это такое. Это американская книга, бьющая на эффектъ и пригодная какъ изданіе спекуляціи. Это компиляція разныхъ мистическихъ и каббалистическихъ сочиненій, пересыпанная кое-гд остроумными замчаніями, полемическими выходками, а иногда изрядной даже бранью. Системы никакой и, въ конц концовъ, полнйшая безпорядочность, настоящая каша. Человку, незнакомому или мало еще знакомому съ предметомъ, конечно легко и даже неизбжно покажется, что авторъ, во всякомъ случа, обладаетъ большими познаніями, большою ученостью. Но разочарованіе наступаетъ весьма скоро по мр ознакомленія съ литературой предмета, съ дйствительно учеными оккультистами и каббалистами.
Тмъ не мене ‘Изида’ остается самымъ удивительнымъ и чудеснымъ изъ ‘феноменовъ’ Блаватской — ибо ея способность схватывать, компилировать и писать съ головокружительной быстротою — поразительна. Она изображаетъ изъ себя какую-то самопишущую машину. Изъ однихъ ея писемъ, находящихся у меня, можно составить довольно объемистый томъ, а вдь она со многими была въ переписк. Вотъ, напримръ, кончила она главу ‘Изиды’, поставила точку,— и тотчасъ же принимается за письмо въ Петербургъ, повторяя въ немъ, съ разными варіантами, то, о чемъ писала. Длаю маленькую выдержку изъ письма отъ 1 декабря 1875 года:
Вс феномены производятся теченіями астральнаго свта или эира химиковъ. Вспомните Плутарха великаго жреца храма Аполлона и его оракулярныя подземныя испаренія, подъ опьяненіемъ которыхъ пророчествовали жрицы. Вся атмосфера кругомъ насъ полна духами различныхъ родовъ. Въ мір нтъ ни одного пустого мстечка, ибо природа страшится пустоты и небытія, какъ говоритъ Гермесъ [4]. Только тогда можно понять современные феномены, когда изучатъ древнихъ теурговъ какъ Ямвлихъ, Порфирій, Плотинъ и другихъ.
И въ такомъ род, безъ связи и послдовательности, съ очевидными ошибками, перескакивая отъ одного предмета къ другому — громадное письмо, чуть не въ листъ печатный. То же самое желающіе найдутъ и въ ‘Изид’. Нтъ, Джонъ хоть и съ поразительной быстротою диктовалъ, но очень часто путалъ, ибо онъ еще не превратился въ ‘хозяина’ и не набрался тибетской мудрости [5].
Да и потомъ, черезъ десять лтъ, ‘хозяинъ’ положительно отказывался помогать и доставать ‘уники’. Въ Вюрцбург, въ сентябр 1885 года, когда Е. П. Блаватская начинала писать свое ‘Тайное ученіе’,— служащее дополненіемъ къ ‘Изид’ и еще боле прославляемое теософами,— она просто рвала и метала, стараясь достать вышедшее изъ продажи многотомное сочиненіе Мирвилля (J.-E. de Mirville): ‘Des esprits et de leurs manifestations diverses’.
Наконецъ ей добыли эти книги, только не астральнымъ путемъ, а г-жа X. привезла ихъ ей изъ Россіи. Е. П. такъ и впилась въ нихъ и ни зачто не хотла мн ихъ показать. Это меня заинтриговало. Въ Париж, передъ моимъ возвращеніемъ въ Россію, я у букинистовъ добылъ всего Мирвилля и впослдствіи убдился, что этотъ авторъ сослужилъ Блаватской дйствительно большія службы.
Но изъ всего сказаннаго еще вовсе не слдуетъ, что у Блаватской, особенно въ ея послдующихъ писаніяхъ, не попадались весьма глубокія, интересныя мысли. Литература оккультизма всхъ временъ и народовъ, среди разнаго хлама и необычайныхъ нелпостей, заключаетъ въ себ, безспорно, не мало человческой мудрости. Превосходная память Елены Петровны удерживала все — и если ей вспоминалась высказанная кмъ-либо истина, она умла передать ее иной разъ очень ясно и просто, развить съ настоящей, врожденной ей талантливостью.
Все зависло отъ предмета и отъ минуты. Я привелъ, въ глав XVII моего разсказа, образчикъ мыслей и афоризмовъ, иногда высказывавшихся Блаватской. Подобныя мысли, если даже съ ними и не соглашаться, невольно должны были заинтересовывать не только ‘всякаго и всякую’, но и очень серьезныхъ людей. Къ сожалнію, она рдко вела такія бесды, ибо обстоятельства и ея характеръ заставляли ее, въ личныхъ сношеніяхъ, почти всегда волноваться, кричать, изворачиваться и ‘бороться’ всми мрами.
Затмъ, долго и внимательно наблюдая ее — я пришелъ къ заключенію, что въ умственной области вся ея крупная талантливость была, что и естественно, пассивнаго, а не активнаго свойства. Она ршительно оказывалась неспособной въ этой области къ самостоятельному творчеству, даже въ самыя свои вдохновенныя минуты, а лишь быстро воспринимала и развивала чужія мысли.
Наконецъ, надо обратить вниманіе и еще на одно обстоятельство: можно сколько угодно говорить о женской равноправности, длать женщину судьей, министромъ, депутатомъ, а всеже до сихъ поръ она, по старой нашей привычк, находится въ положеніи привилегированномъ, и мужчины къ ней предъявляютъ гораздо меньшія требованія, чмъ къ лицамъ своего пола. ‘Помилуйте — вдь это удивительно! вдь она женщина! о, это необыкновенная женщина по уму и познаніямъ!’ При такомъ невольномъ, безсознательномъ отношеніи уже невозможна вполн безпристрастная критика. Даже конкурренты-мужчины любезно расшаркиваются передъ дамой, безо всякой профессіональной зависти и т. д.
Только этимъ и можно объяснить нсколько восторженныхъ отзывовъ о ‘теософическихъ’ сочиненіяхъ Е. П. Блаватской, появившихся въ западно-европейской пресс, идущихъ со стороны, не отъ членовъ ея ‘Общества’. Безсознательное рыцарское отношеніе къ ‘дам-философу’ такъ крпко, что авторы этихъ отзывовъ даже не думаютъ о томъ, какъ они компрометтируютъ свою ученость въ глазахъ послдующихъ знатоковъ предмета, которые будутъ разбирать сочиненія Блаватской, не обращая вниманія на то, кто ихъ писалъ — мужчина или дама, вдохновляемая проблематическими ‘махатмами’. Въ лучшемъ случа прославители ‘учености’ Елены Петровны докажутъ свое плохое знакомство съ литературой ‘оккультизма’, съ сочиненіями авторовъ, которыхъ компилировала ‘современная жрица Изиды’, не указывая на свои источники.
Боле оригинальны и блестящи сочиненія Е. П. Блаватской иного рода, гд въ полной сил развертывается ея талантливость и ея богатйшая фантазія. Я говорю про ‘Пещеры и дебри Индостана’ и ‘Голубыя горы’, подписанныя псевдонимомъ ‘Радда-Бай’. Эти вещи написаны по-русски, до сихъ поръ не переведены, и Е. П. при своей жизни очень заботилась о томъ, чтобы англичане не провдали объ ихъ содержаніи, такъ какъ писала для русскихъ читателей и не стснялась въ насмшкахъ и порицаніяхъ англо-индійскаго правительства и его представителей.
Какъ ‘Пещеры’, такъ и ‘Голубыя горы’ имютъ право занять подобающее имъ мсто въ русской литератур, и жаль, что ихъ отдльное изданіе, напечатанное покойнымъ Катковымъ, залежалось и даже мало кому извстно. Только, конечно, читая интересныя повствованія ‘Радда-Бай’, слдуетъ относиться къ нимъ, главнымъ образомъ, какъ къ роману, какъ къ фантазіи — и ни подъ какимъ видомъ не принимать на вру фактовъ и свдній, сообщаемыхъ авторомъ. Иначе — самыя горькія разочарованія ожидаютъ доврчиваго читателя…
Однако вернемся къ новорожденному ‘теософическому обществу’. Е. П. Блаватская, какъ мы видли, написала, что оно учреждено ‘для сравнительныхъ опытовъ между спиритуализмомъ и магіей древнихъ, буквально по инструкціямъ старыхъ каббалъ — жидовскихъ и египетскихъ’. Теперь, черезъ два мсяца, говоря о какомъ-то юномъ медіум необычайной силы, она пишетъ:
‘…Какъ только ему (медіуму) будетъ лучше — его духи поколотили — онъ детъ къ намъ и мы будемъ испытывать его to teste на нашихъ митингахъ ‘теософическаго общества’. Наше общество пробный камень. Для того и учредили‘.
Это ужь совсмъ другое! Легко понять, что цль ‘Общества’ еще не выяснилась и что выяснятъ ее только дальнйшія обстоятельства,— то-есть требованія публики. На что предъявится спросъ — то и будетъ предлагаться.
Одна теперь бда — какъ ни вывертывайся, а дйствительнаго происшедшаго полнаго разрыва съ ‘спиритизмомъ’ или ‘спиритуализмомъ’ все же не спрячешь. Вс оправданія и объясненія — неудовлетворительны. Правоврные американскіе спириты сразу увидли, что Блаватская и Олкоттъ ‘измнили длу’, начали что-то хоть еще и не выяснившееся, но, во всякомъ случа, новое и даже враждебное. Поэтому на нихъ, особенно же на Блаватскую, поднялись нападки въ спиритическихъ журналахъ. 6 декабря 1875 года Е. П. писала:
‘… Теперь же вс спириты взбудоражились даже въ Англіи за это Theosophical-Society, отъ того что знаютъ, что я его затяла, а еслибы мы не затяли, то никогда въ жизни не стали бы интересоваться спиритизмомъ или изучать его. А вотъ у насъ уже два профессора ученыхъ членами, изъ Бостона. Нсколько Reverend-батекъ поповъ, разношерстныхъ… и много знаменитостей. Тотъ же спиритуализмъ, да подъ другимъ именемъ. Теперь посмотрите, если мы не начнемъ investigations самые ученые. Нашъ вице Treasurer—Newton—милліонеръ и Президентъ нью-іоркскихъ спиритуалистовъ. Да не хотятъ понять своего же блага спириты. Я имъ толковала сколько могла, не тутъ-то было. Ересь значитъ… Еще за что злится на насъ публика — отъ того что законы Общества такъ строги, что невозможно попасть въ члены, если малйшимъ образомъ человкъ замшанъ былъ въ грязномъ дл. Ни free lovers, ни атеистовъ, ни позитивистовъ не принимаютъ въ общество’…
Вотъ ужь по-истин можно сказать, que le diable, quand il devient vieux—se fait ermite! Къ тому же, съ другой стороны, сколько разъ, и словесно и письменно, она увряла, что многое множество негодяевъ, развратниковъ, мошенниковъ и чуть что не убійцъ длались членами ‘теософическаго общества’ и превращались въ святыхъ, подъ вліяніемъ его основательницы. Бда ея заключалась въ томъ, что она, хоть и обладая замчательной памятью, всегда забывала то, что писала хоть бы наканун, поэтому нельзя найти двухъ ея писемъ, гд не встрчались бы на каждомъ шагу самыя курьезныя противорчія…
Если спириты преслдовали насмшками новое общество, основанное ‘отщепенцами’ — это было въ порядк вещей и этого слдовало ожидать. Но тутъ приключилось другое горе, отодвинувшее на задній планъ вс подобныя огорченія и послужившее матерьяломъ для нсколькихъ огромныхъ писемъ Е. П. Блаватской къ ея русскому корреспонденту. Очень извстный и у насъ въ Россіи, нын покойный, медіумъ Юмъ,— сначала въ письмахъ къ нкоторымъ лицамъ, а затмъ и печатно,— объявилъ Блаватскую, по поводу корреспонденцій и книги Олкотта, медіумомъ-обманщицей и коснулся ея ‘личности’, о которой онъ имлъ свднія изъ первыхъ источниковъ. Все это надлалъ, главнымъ образомъ, появившійся въ ‘Grafic’ и въ книг Олкотта рисунокъ медали и пряжки, принесенныхъ Елен Петровн духами изъ могилы ея отца, г. Гана. Юмъ доказывалъ, очень основательно, что въ Россіи никогда не кладутъ въ гробъ знаковъ отличія и что медаль и пряжка, къ тому же, имютъ видъ вполн фантастическій.
Е. П. Блаватская пришла въ такое же точно состояніе, въ какомъ она была десять лтъ спустя въ Вюрцбург, когда посылала мн свою ‘исповдь’. Она стала уврять своего корреспондента, что тутъ опять ‘конспирація’, что Юмъ началъ свои ‘клеветы’ вслдствіе гнусной зависти къ ея медіумическимъ способностямъ. Противорча себ на каждомъ слов и путаясь въ показаніяхъ, она пробовала оправдываться относительно медали, а также ‘пряжки въ вид сердца’, и писала:
‘… Я не была на похоронахъ у отца. Но у меня въ эту минуту на ше виситъ медаль и пряжка, принесенная мн, и на костр, на смертномъ одр, на пытк могу сказать только одно — эта пряжка отца моего. Медаль не помню. На пряжк я сама сломала конецъ въ Ругодев и видла ее сто разъ у отца. Если это не его пряжка, то стало быть духи дйствительно черти и могутъ матерьялизировать что угодно и сводить людей съ ума. Но я знаю, что если даже главные кресты отца и не похоронены съ нимъ, то такъ какъ эту медаль за 25 лтъ и турецкую (?!) онъ всегда носилъ даже въ отставк, въ полумундир, то ее вроятно не сняли. Посл смерти его, вышли исторіи за деньги, которыя онъ оставилъ мн по завщанію, и которыхъ я и половины не получила и сестра младшая не пишетъ мн вовсе. Но я напишу Маркову, который присутствовалъ на похоронахъ и брату въ Ставрополь, потому что желаю знать правду… Вс слышали спичъ духа, 40 человкъ кром меня. Что же, стало быть я сговорилась съ медіумами что ли? Ну пусть думаютъ… Въ чемъ я мшаю Юму на свт? Я не медіумъ, не была и не буду профессіональнымъ. Я посвятила всю жизнь мою изученію древней каббалы (теперь ужь не спиритизму, какъ она писала недавно!) и оккультизма, the Occult Sciences. Не могу я въ самомъ дл, потому что въ молодости чортъ путалъ, распороть теперь себ брюхо какъ японскій самоубійца, чтобы удовлетворить медіумовъ… Положеніе мое очень безотрадное — просто безвыходное. Остается ухать въ Австралію и перемнить на вки имя…’
И такъ дале, и такъ дале — на семи огромныхъ письмахъ (около 40 мелко исписанныхъ страницъ большого формата). Она кается и кощунствуетъ, разсказываетъ такія исторіи, о которыхъ всякій бы молчалъ, припутываетъ своихъ родныхъ и знакомыхъ, увряетъ, что никому не хочетъ зла и всхъ прощаетъ — и вдругъ, срывая съ себя личину доброты и кротости, показываетъ дьявольскіе когти. Она объявляетъ, что если Юмъ не замолчитъ, то она всми мрами распространитъ и обнародуетъ о немъ самыя ужасныя и отвратительныя вещи (она и поясняетъ при этомъ — что именно) — ибо ‘должна же она защищаться’.
Она хочетъ запутать не только Юма, но и лицъ, которыя могутъ на него подйствовать, ея корреспондентъ знакомъ съ этими лицами, а потому она проситъ его убдить ихъ остановить Юма, заставить его молчать — не то и имъ будетъ плохо. Словомъ, это совершенно то же самое, что было въ 1886 году, по поводу разоблаченій, сдланныхъ мною, и что уже извстно читателямъ изъ ея ‘исповди’, только тутъ еще нтъ на сцен никакихъ махатмъ, никакихъ ‘теософическихъ’ чудесъ. Остальное — почти тождественно, но еще грандіознй. Есть и комизмъ въ ея письмахъ — такъ Олкотта, среди самыхъ горячихъ фразъ съ выраженіями отчаянья, она совсмъ неожиданно величаетъ не только ‘осломъ’, но и ‘ослинымъ ддушкой’.
Къ концу лта 1876 года весь этотъ чадъ, наконецъ, осдаетъ и воздухъ нсколько очищается. Въ іюльскомъ письм заключается слдующій курьезъ: ‘Посылаю вамъ вырзки о похоронахъ (языческихъ и даже древне-языческихъ) нашего члена барона де-Пальма. Онъ оставилъ все свое состояніе нашему обществу. Прочитайте что журналы пишутъ. До похоронъ хохочутъ надъ нами и тшутся, а какъ увидали похороны, то и присмирли. Не надъ чмъ смяться — съ носами остались…’
Наслдство этого языческаго барона, какъ оказывается по свдніямъ, заключающимся въ письм отъ 5 октября 1876 года, состоитъ изъ вещей, ‘достаточнаго количества серебряныхъ богатыхъ рудниковъ’, и ‘17.000 акровъ земли’. Блаватская, впрочемъ, спшитъ оговориться, что хоть рудники и богаты, но нтъ денегъ на ихъ разработку, а земля никуда не годится.
Тмъ не мене тутъ же находится слдующее извстіе: ‘Насъ восемь человкъ собирающихся хать въ Тибетъ, Сіамъ и Камбодію, но половина археологи и желаютъ хать прежде въ Юкатанъ и Центральную Америку вообще, сравнивать руины египетскія съ американскими’. Значитъ, все же есть на что предпринять такое сложное, громадное путешествіе. Наслдство языческаго барона ршаетъ дальнйшую судьбу ‘теософическаго общества’.

Примчанія.

1 Эти ‘много лтъ’ должны были очень удивить ея корреспондента и всхъ ея знакомыхъ, ибо до самаго послдняго времени, т. е. до спиритическихъ неудачъ и безкормицы, не находилось ровно никакихъ слдовъ подобныхъ занятій — были только одн ‘великія истины’ спиритизма.
2 Для того чтобы написать все это — ей за-глаза достаточно было прочесть одну изъ книгъ Элифаса Леви (аббата Констана), весьма занимательнаго и талантливаго популяризатора оккультизма. Она и дальше длаетъ прямо выписки изъ этого автора, но, конечно, не указываетъ на источникъ, а говоритъ отъ себя.
3 ‘Skeleton key’—собственно ключъ, которымъ можно отворить всякую дверь.
4 Эти послднія строки взяты прямо у Элифаса Леви, да и вообще она, главнымъ образомъ, пользуется этимъ писателемъ раньше, чмъ другими. Оно и понятно: онъ всхъ легче, онъ популяризаторъ и пишетъ легкимъ языкомъ.
5 Удивляться количеству познаній и разнообразію предметовъ, заключающихся въ ‘Изид’, я могъ и неизбжно долженъ былъ, какъ и многіе другіе, лтомъ 1884 года, когда я мало былъ еще знакомъ съ литературой, послужившей матеріаломъ для Блаватской. Затмъ же я познакомился съ сочиненіями разныхъ каббалистовъ и оккультистовъ — и ясно увидлъ, какъ можетъ увидть всякій, что ‘ученыя’ сочиненія Елены Петровны — компиляція, сдланная безъ всякой системы, главнымъ образомъ по французскимъ источникамъ.
Кажется — просто и ясно. Между тмъ вотъ что выходитъ. Г-жа Желиховская, не найдя гостепріимства своимъ фантастическимъ сообщеніямъ о Блаватской въ русскихъ журналахъ и газетахъ, напечатала недавно въ ‘Nouvelle Revue’ переводъ или перефразировку своихъ статей изъ ‘Русскаго Обозрнія’, съ прибавленіемъ новыхъ необыкновенныхъ подробностей. Теперь она обо мн уже не молчитъ, какъ въ ‘Русскомъ Обозрніи’, а выставляетъ меня чуть что не первйшимъ свидтелемъ чудесъ Е. П. и ея горячимъ поклонникомъ. Не отвчая ни однимъ словомъ на мои доказательства фантастичности публикуемыхъ ею свдній, ибо ей нечего отвтить, она упираетъ на то, что я, лтомъ 1884 г., удивлялся ‘Изид’, и затмъ приводитъ нсколько выдержекъ изъ моихъ писемъ.
Все, что я когда-либо писалъ Блаватской и о Блаватской, можетъ только подтвердить вс обстоятельства, о которыхъ я разсказалъ моимъ читателямъ,— но для того, чтобы это были мои письма, совершенно необходима подлинность моихъ словъ безъ произвольныхъ урзокъ, безъ вольнаго перевода съ русскаго на французскій — и съ врными указаніями на годъ и число, когда именно я писалъ. Г-жа Жел. не хочетъ знать ничего этого. Она не исполняетъ этихъ обязательныхъ для каждаго требованій и увряетъ, что я писалъ ей въ ноябр 1885 года то, что въ дйствительности могъ писать только въ 1884 году. А это, какъ легко пойметъ всякій, составляетъ громадную разницу, ибо если а писалъ въ 1884 г., то мое письмо только подтверждаетъ и дополняетъ мой разсказъ, а еслибы писалъ въ 1885 г.— это противорчило бы моимъ словамъ и ходу разсказа. Наконецъ она увряетъ, что, по возвращеніи изъ Вюрцбурга осенью 1885 г., я писалъ Блаватской письмо за письмомъ. Между тмъ, я написалъ ей всего одно письмо, подлинникъ котораго объясняется разсказанными мною обстоятельствами, и затмъ прекратилъ переписку (‘Русскій Встникъ’ октябрь 1892 г. стр. 251—253), на что сама Блаватская горько жаловалась въ своихъ письмахъ ко мн, которыя цлы и выдержки изъ которыхъ находятся въ моей стать (см. тамъ же). А г-жа Жел. позволяетъ себ утверждать, что я писалъ въ то время письмо за письмомъ (lettre sur lettre). Что, еслибы пришлось потребовать представленія этихъ писемъ?! Вотъ такъ пріемы!

XXIX.

Посл разоблаченій, сдланныхъ Юмомъ, Блаватская очевидно нашла, что уже все равно, что уже нечего скрывать полнйшей ‘перемны фронта’, произведенной ею и ‘полковникомъ’. Ересь перешла очень быстро въ полное презрніе и враждебность къ спиритизму. Цль основанія ‘теософическаго общества’ снова измнилась — ни о какихъ сравнительныхъ изученіяхъ спиритическихъ явленій съ помощью ‘инструкцій жидовскихъ каббалъ’, ни о какихъ ‘пробахъ’ медіумовъ не было и помину.
Елена Петровна совсмъ забыла, что ‘вся ея жизнь уже многіе годы была посвящена исключительно спиритизму и что она до послдняго издыханія будетъ проповдовать ученіе Аллана Кардека’. Теперь она писала своему корреспонденту, что ‘вся ея жизнь уже многіе годы была посвящена изученію каббалистики’ и т. д. Теперь цлью основанія ‘теософическаго общества’ оказывались археологическія изысканія и доказательства единства древнйшей цивилизаціи и религіозныхъ врованій во всхъ странахъ.
Почувствовавъ подъ собою твердую почву, самымъ крпкимъ и надежнымъ пластомъ которой было, конечно, наслдство языческаго барона, а также и на основаніи опыта своей жизни — Блаватская ршила, что чмъ больше апломбу, нахальства и презрнія къ людямъ,— тмъ врне успхъ. Она сразу объявила себя ученой, знатокомъ всевозможныхъ древностей и проникнувшей въ самую глубину оккультизма.
Она посылаетъ своему корреспонденту цлую импровизированную лекцію, блещущую фейерверкомъ ея внезапно разгорвшейся учености. Она то и дло переходитъ отъ своего неправильнаго русскаго языка на французскій и англійскій, смотря по источникамъ, съ которыхъ длаетъ свой быстрый переводъ. Вотъ образчикъ этой лекціи:
‘… Когда я въ прошломъ году написала статью о тождеств древнихъ египетскихъ и ассирійскихъ символовъ и религіи съ культусами Ацтековъ и Quichs описанныхъ Brasseur de Bourbourg’омъ и Геррерой испанскимъ историкомъ на меня напали вс археологи и обвинили въ фантазерств. А я сама видла въ Паланк и Уксмал своды съ треугольными арками sans clef de voute (извините забыла какъ по-русски) — этотъ родъ архитектуры можно найти только въ старйшихъ древнихъ храмахъ Египта, да въ Nagkon-Wat’ и Ангкор, въ Сіам и Камбодіи, развалины послдней страны интригуютъ вс ученыя компаніи, которыя выдавили себ вс мозги всевозможными гипотезами кром настоящей, а именно, что dans les ages Archaiques, сколько тысячъ лтъ неизвстно, но конечно еще до Моисеевскаго періода, Арійцы какъ и Семитическія племена (словомъ еще до разъединенія этихъ націй) принадлежали къ одной и той же религіи, къ той которая нын существуетъ только между Адептами des Sciences Occultes. А теперь выходитъ по-моему. Lord Dufferin, Gouverneur General de Canada, открылъ въ Британской Колумбіи индійское племя, до сей поры почти неизвстное, которое живетъ въ деревн, vieille de plusieurs siecles, и которая выстроена вся изъ остатковъ самыхъ величественныхъ храмовъ, колонъ, портиковъ и т. д. И что же? Скульптура совершенно та же какъ и въ Египеткихъ храмахъ, сфинксы, крылатые бычки какъ въ Ассиріи, зми, и наконецъ богъ Thoth или Тотъ (Гермесъ) съ головою ястреба! Я давно указывала на то странное обстоятельство, что потомки Quichs въ Мексик называютъ себя змями. ‘We are snakes, sons of the wise-serpents’ [1] говорятъ они. Такъ же называли себя и другія племена, Хананеяне и Мидіяне, т. е. т изъ нихъ, которые были посвящены въ таинство храмовъ, les initis de la toute Theurgie, какъ отецъ жены Моисея напримръ, Рюэль, онъ же Jethro, Мидіанинъ, который обучалъ его магіи. Змиными норами назывались т подземные ходы которые служили мстомъ для Мистерій храма и были извстны лишь посвященнымъ адептамъ, cryptes des couleuvres какъ называетъ ихъ Шамполіонъ Фижакъ. Гіероглифы, пирамиды, les Cnocephales, священныя обезьяны, крокодилы, обряды, поклоненіе солнцу какъ видимому символу невидимаго Божества всю эту Египетскую и Халдейскую старину вы найдете въ Центральной и Сверной Америк, и много того же въ Эзотерическихъ обрядахъ Буддистовъ-мистиковъ. Когда Врангель указывалъ ученымъ на ту возможность — скоре вроятность — что Индійцы и Мексиканцы найденные въ Америк Кортесомъ, потомки выходцевъ изъ Европы, и Азіи, Сибирскихъ Татарскихъ племенъ которые перешли съ одного континента на другой черезъ Беринговъ проливъ, надъ нимъ смялись тоже, а теперь выходитъ что онъ частью правъ. Вс народныя легенды на то указываютъ. Но у Индійцевъ Британской Колумбіи, владтелей Египетскихъ сфинксовъ и другихъ символовъ, преданіе другое еще. Они прямо говорятъ, что ихъ предки прилетли изъ-за океана на птицахъ съ крыльями (судахъ съ парусами какъ я понимаю) и что у каждой изъ этихъ птицъ на груди было лицо жены ‘Великаго Духа’ которую они называютъ Диду. Ну какъ же не узнать въ этой Диду Дидону, имя которой было смотря по національностямъ и Астартея, и Венера, и Дидона, и Елисса, и Анаита и Артемида и Al-иза, богиня нын Магометанской Мекки? Дидона была не живая царица какъ вамъ извстно, а просто миъ, идолъ богини Астарте, непремнная принадлежность каждаго финикійскаго корабля, они обыкновенно прикрпляли ея голову sur la proue du vaisseau. А Финикійцы т же предки жидовъ Палестинскихъ, по мннію Геродота и боле современныхъ историковъ. Финикійцы наконецъ т же Хананеяне которые бжали передъ войскомъ Іисуса Навина и прохали черезъ колонны Геркулесовскія на которыхъ по показанію историковъ вырзана была надпись: ‘nous sommes les fils de ceux qui fuirent devant le brigand Jesus, fils de Nav’ [2]. Это показываетъ историкъ Прокопій и св. Августинъ (De belle Vandalo). Значитъ т что бжали и прохали въ Америку Хивимы, или les Heveens, descendants de Heth, fils de Chanoon. Впрочемъ все вышесказанное моя собственная спекуляція, а Археологи другого мннія. Все это я вамъ пишу не зная интересуетъ ли васъ. Но вы желаете знать чмъ мы занимаемся на нашихъ засданіяхъ. Вотъ археологическими изслдованіями, которыя объясняютъ тождественность символовъ всхъ древнихъ народовъ, отъ символовъ не далеко до ‘medecine men’ всхъ Индійскихъ племенъ, medecine men т. е., т же адепты магіи — quoique degeners—древняго Египта и современной Индіи съ ея Ламами и Факирами которыхъ описываетъ Jaccoliot и ‘Art Magic’. Мы добираемся до корней всего. Такой-то символъ напримръ значитъ то-то, и принадлежитъ такому-то Божеству, Юпитеру напримръ, Юпитеръ въ каждомъ своемъ видоизмненіи какъ Низходящій въ вид дождя, непремнно означаетъ какую-либо силу въ природ. Извстную ли современнымъ ученымъ либо неизвстную еще (послднее случается гораздо чаще). Каждая такая сила, ‘a cosmic force ov power’ если разъ была возведена въ символъ древними, значитъ свойство ее или особенность была извстна имъ. Символъ dans le sens exoterique tait livr la masse ignorente et se trouve trait dans notre siecle (si savant mon Dieu!) de superstition, mais ls initis les prtres de l’odyte et de sanctuaire connaissaient bien sa valeur reelle, ils savaient ce que cette force naturelle et physique contenait de mystrieux et d»occulte dans ses diverses combinaisons, ce que les savants de nos jours ignorent et regettent par consquence’… [3].
Дале Е. П. Блаватская увряетъ, что она проникла въ секретъ Симона Волхва и что вовсе не трудно подниматься съ земли и летать. ‘Ей Богу, вы въ эту минуту думаете и соображаете не свихнула ли я совсмъ съ ума? Однако это такъ. Я объяснила этотъ законъ — чисто физическій — нашимъ членамъ, и доказала имъ кром того фактами что это такъ. Съ электрической баттареей и сильнымъ токомъ мы убдились сперва извстнымъ процессомъ какого рода магнетизмъ былъ на ковр комнаты, наэлектризовали кошку — и она была поднята на нсколько вершковъ. Наэлектризовали сильне несмотря на мои предостереженія и конечно бдная кошка мгновенно сдохла…’
Хоть я и не производилъ никогда подобныхъ опытовъ, но осмливаюсь думать, что тутъ совсмъ даже не представлялось необходимости ‘убждаться сперва извстнымъ процессомъ, какого рода магнетизмъ былъ на ковр комнаты’ и надо только удивляться, какъ эта несчастная кошка поднялась всего на нсколько вершковъ, а не прыгнула до потолка, прежде чмъ ‘сдохнуть’. Я не знаю, можетъ быть Елена Петровна когда-нибудь и поднималась на воздухъ, подобно Симону Волхву, но свидтельствую, что черезъ десять лтъ, въ ‘вюрцбургскія времена’, она во всякомъ случа потеряла эту способность и забыла свой секретъ. Она, бдная, часто не могла и руки поднять, страдая отчаяннымъ ревматизмомъ.
Посл этого письма прошло не мало времени, около девяти мсяцевъ, а интересная поздка все еще не состоялась. Очевидно Блаватской и ‘полковнику’ хорошо жилось и въ Нью-Іорк, да и дло было: прежде, чмъ сняться съ якоря и надолго, если не навсегда покинуть Америку, необходимо было, конечно, реализировать наслдство ‘языческаго барона’, обратить въ деньги его серебряные рудники и земли. Теософы, мало-по-малу, заинтересовываются буддизмомъ и помышляютъ о ‘души спасеніи’. 15 іюня 1877 года Блаватская пишетъ изъ Нью-Іорка:
‘… Наши еозофы (локальные) вообще должны не только въ ротъ капли не брать, да даже поститься постоянно. Я ихъ пріучаю ничего не сть: коль не помрутъ, такъ пріучатся, а не выдержатъ, такъ имъ же лучше. Въ Нирвану отправятся прямо, а мы ихъ сожжемъ съ торжествомъ и языческой церемоніей. Вотъ Judge (Джёджъ), такъ просто Аргатомъ святымъ сдлался. Виднія зритъ, и летаетъ: и какъ увряетъ каждую ночь вылзаетъ изъ тла и прогуливается въ безпредльномъ пространств. Мы звонимъ (въ) колокольчикъ въ 47 улиц (у меня въ комнат), а онъ въ Бруклин слышитъ за 8 миль, и сейчасъ же въ путь пускается и черезъ два часа является на зовъ…’
Вдь сама она смется надо всмъ этимъ, не можетъ удержаться отъ насмшки въ письм къ соотечественнику: ‘смотрите, молъ, какіе дурни, и какъ я ихъ вожу за носъ!’
О выход въ свтъ своей ‘Изиды’ Е. П. Блаватская извщаетъ 2 октября 1877 года: ‘Ну, книга моя вышла въ свтъ наконецъ. Родилась сердечная въ прошлую субботу сентября 29, а за недлю до того еще мой издатель уже послалъ всмъ редакторамъ журналовъ передовые экземпляры, прилагаю при семъ рецензію ‘N. I. Herald’. Я какъ прочитала чуть въ обморокъ не упала. Приготовилась ко всеобщему руганью, а вдругъ вона, похвала-то какая, да еще отъ одного изъ консервативнйшихъ и католическихъ журналовъ. Замтьте, послдній параграфъ — гд говорится, что ‘Isis Unveiled—is one of the remarkable productions of the century’ [4]. Можетъ и будутъ еще ругать, а все же въ два дня раскупили все первое изданіе (1000 экземпляровъ) даже и подписчики принуждены ждать еще недлю, пока второе изданіе выйдетъ… А книга вышла важная, два тома огромные, красные съ золотымъ корешкомъ, на которомъ сидитъ верхомъ Изида разоблаченная. А index’омъ я просто горжусь. Его составилъ для меня профессоръ Вильдеръ нашъ вице-президентъ и извстный археологъ въ Америк… У насъ теперь множество корреспондентовъ-членовъ ‘Fellows’ въ Индіи, и мы думаемъ на будущій годъ отправиться въ Цейлонъ и поселиться тамъ, какъ ‘Head Quarters’ нашего Общества. Я получила чинъ ‘Arch Auditor’ отъ главнаго масонскаго Общества въ Индіи. Это самая древняя изъ масонскихъ ложъ и говорятъ существовала еще до Р. X…’
Однако не все же лавры. Въ письм отъ 6 ноября 1877 г. Е. П. Блаватская жалуется, что многіе журналы, которые судятъ, якобы, только по обложк и по ‘table of contents’ (оглавленію) обвиняютъ ее ‘въ распространеніи трансцендентальныхъ безсмыслицъ, а нкоторые такъ прямо, по-американски, называютъ дурой…’ Одному изъ редакторовъ, пишетъ она,— ‘Олкоттъ чуть въ рожу не далъ, да это что же поможетъ!’
Смущаетъ ее сильно и другое обстоятельство: вышла въ свтъ книга Юма, гд онъ не поцеремонился съ Еленой Петровной и разсказалъ много краснорчивыхъ вещей о ея плутняхъ всякаго рода. Она пишетъ: ‘Отъ того я и узжаю на вки въ Индію [5], и желаю захать туда, гд и имени моего никто не знаетъ, отъ стыда и горя. Юмъ погубилъ меня своею злобою на вки въ Европ. Должно быть хорошія штуки онъ писалъ — когда его жена вынуждена была написать M-r Martheze въ Лондонъ, чтобы онъ ради Бога не обращалъ вниманія на письма ея мужа, такъ какъ онъ (Юмъ) сумасшедшій!! [6]. Книги Юма ни Олкоттъ, ни я, не только не читали, но даже въ глаза не видали. Олкоттъ еще до ея выхода далъ себ слово никогда не открывать ее даже, и сдержалъ его. Ему нсколько разъ предлагали отвчать на нее и одинъ изъ издателей лондонскаго ‘Atheneum’ написалъ ему предлагая отвтить на вс пункты въ его рецензіи. Но Олкоттъ отказался’ [7].
Посл этого боле чмъ на полтора года прекращаются письма Е. П. Блаватской. Но вотъ совершилось переселеніе теософовъ въ Индію. Очевидно практичному Олкотту удалось обратить въ деньги серебряные рудники и земли барона де-Пальма. Елена Петровна очутилась въ Бомбе, гд и основала пока ‘Главную квартиру теософическаго общества’. Этого мало — она ршилась издавать журналъ ‘Теософистъ’ и, посылая печатное, широковщательное о немъ объявленіе, пишетъ изъ Бомбея, 16 іюля 1879 года:
‘Неужели забыли насъ? Позвольте же напомнить о сиротахъ, нын благополучно пребывающихъ въ Бомбе среди чудодйныхъ саньязи, факировъ, іоги и кобра-капеллъ. На счетъ психологіи нашъ журналъ заткнетъ за поясъ вс спиритическіе журналы. Неужели ужь и словечка боле не получу отъ васъ? Полковникъ Олкоттъ свидтельствуетъ глубочайшее почтеніе.— Будьте такъ добры, позвольте узнать, можно ли намъ посылать этотъ журналъ въ Россію безъ конверта, просто подъ оберткой! Какъ видите, о политик въ немъ не найдется ни слова, только о философіи, психологіи, и — метафизик. Господи! что это за страна чудесъ — когда бы вы знали. Неужели ни одинъ изъ вашихъ Петербургскихъ журналовъ не нуждается въ статьяхъ изъ Индіи? Я бы имъ такія настрочила, что они остались бы довольны.— Будьте великодушны дайте знать. Вдь я читала въ ‘Русскомъ Встник’, что они нуждаются въ свдніяхъ объ индійскихъ религіяхъ. А я вдь — какъ увидите по программ окружена представителями всевозможныхъ религій. У насъ теперь 74 тысячи(!?) членовъ теософическаго общества и Аріа Самаджи. Только что вернулась изъ Раджпутаны и North Western Provinces,— здила на слонахъ, проникала въ сокровенныя пагоды, и — да нтъ и словъ, чтобы достаточно выразить чувствія!‘
Въ письм отъ 18 октября 1879 года чувствуется такое же бодрое, самоувренное настроеніе: ‘… Мы вотъ четыре мсяца муссона (mousoon, сирчь) подъ дождемъ и вмст съ тмъ теплымъ паромъ. Дождь льетъ сверху, а паръ идетъ снизу, и поэтому сырость и мокрота невообразимыя! Особенно же одолли скорпіоны и стоножки, да и кобръ изрядное количество у насъ въ саду. Только знай, что читай ‘мантры’, заклинанія, и безъ магіи здсь и невозможно жить. Одни астрологи, алхимики да магусы нашего общества и спасаютъ насъ отъ погибели. А все же живемъ и даже толстемъ. Не прислать ли вамъ ‘мантру’ отъ лихоманки и всякихъ другихъ болзней да напастей? Да, вдь вы православный — не примется къ вамъ!.. У насъ въ журнал пишутъ вс знаменитые санскритологи и пандиты Индіи, какъ вы увидите…’
Дале Е. П. Блаватская извщаетъ о томъ, что она послала Каткову ‘огромную статью (первыя 5 главъ) записокъ объ Индіи’. Эта ‘Огромная статья’ и оказалась началомъ ея ‘Изъ пещеръ и дебрей Индостана’. Рукопись была исправлена (въ смысл неправильностей языка и ошибокъ), приведена въ порядокъ, а затмъ скоро появилась на страницахъ ‘Русскаго Встника’.
Дальнйшее не представляетъ особеннаго интереса, да и переписка скоро совсмъ прекращается. Но дйствительная исторія возникновенія ‘теософическаго общества’ возстановлена на основаніи такихъ документовъ, передъ которыми должны ‘положить печать молчанія на уста свои’ вс провозвстники и защитники теософической легенды. Дйствительную правду — невольно, наивно,— повдала намъ здсь сама Елена Петровна Блаватская. Отъ нея самой, не прибгая ни къ какимъ постороннимъ свидтельствамъ, мы узнали, что она ‘съ 1863 года отдала всю свою жизнь спиритизму’, что въ Америк она была самой ревностной его защитницей, но что, когда явился вопросъ о ‘куск хлба’ — она измнила тому ученію, которое объявляла единою истиной,— и стала придумывать нчто новое, чмъ можно было бы заинтересовать ‘публику’. Мы прослдили вс первые фазисы ‘теософическаго общества’.
Дале, уже изъ печатныхъ источниковъ, все видно очень ясно. Когда, въ 1884 году, Блаватская, Олкоттъ и Могини похали или посланы были въ Европу — они явились съ хитростью, объявили свое общество чисто ученымъ, занимающимся лишь разработкой ‘восточныхъ знаній’ и не только не касающимся, но и глубоко уважающимъ врованія своихъ членовъ, къ какимъ бы религіямъ они ни принадлежали. Они печатно, въ своемъ устав, объявили это.
Но, и помимо обманныхъ феноменовъ, производившихся Блаватской, ‘теософическое общество’ возмутительно обмануло тхъ людей, которые записались его членами, доврившись уставу. Мало-по-малу выяснилось, что это вовсе не всемірное ученое братство, принадлежать къ которому, съ чистой совстью, могутъ послдователи различныхъ религій,— а прямо группа людей, начавшая провозглашать, въ своемъ орган ‘Теософист’ и другихъ своихъ изданіяхъ, смшанную религіозную доктрину. Наконецъ и эта доктрина, въ послдніе годы жизни Блаватской, уступила мсто прямой и открытой пропаганд самаго правоврнаго экзотерическаго буддизма съ провозглашеніемъ: ‘Our Lord Boudda’ (нашъ Господь Будда) и съ постоянными нападками на христіанство.
Все это совершилось постепенно, мало-по-малу, въ волнахъ густого тумана, среди фейерверка ложныхъ чудесъ Блаватской, различныхъ скандальныхъ исторій и таинственнаго шопота одурманенныхъ, истеричныхъ дамъ и кавалеровъ.
Въ 1875 году американскій спиритъ Олкоттъ ‘сидлъ на грудахъ нераспродающихся экземпляровъ своего сочиненія о чудесахъ братьевъ Эдди’, а всесвтной обманщиц Блаватской, по ея словамъ, ‘не съ кмъ было ругаться и необходимъ былъ кусокъ хлба’ — и вотъ теперь, въ 1893 году, какъ прямое слдствіе этой причины, мы видимъ цлое религіозное движеніе, видимъ благополучное, развивающееся насажденіе буддизма въ Западной Европ.
Откуда же, однако, явилась возможность такого успха дла, основаннаго на фантазіи, на лжи и обман? Олкоттъ могъ быть во сто разъ энергичне, Блаватская могла быть во сто разъ талантливе и симпатичне въ своихъ сношеніяхъ съ друзьями,— но сколько бы ни сяли они — не видать бы имъ богатой жатвы, еслибы зерна не падали на плодотворную, подготовленную къ воспринятію ихъ почву. Значитъ, все дло въ почв, и только ея анализъ можетъ объяснить загадку и отвтить на вс вопросы.
Недавно вышла въ свть новая книга извстнаго Макса Нордау, носящая названіе: ‘Entartung’ (вырожденіе). Въ этой книг талантливый авторъ разсматриваетъ многія ненормальности современнаго общества, расшатаннаго, нервнаго, психопатическаго, истеричнаго. Между прочимъ онъ говоритъ, что не существуетъ такого убжденія, добытаго здоровой умственной работой, которое съ такою бы силой овладвало всмъ существомъ человка,— какъ длаетъ это манія. Страдающаго маніей или бредомъ — ничмъ не убдишь. Онъ идетъ на проломъ, забывая даже о чувств самосохраненія. Такимъ образомъ онъ представляетъ изъ себя весьма крупную силу, которой невольно подчиняются люди, слабые умомъ и потерявшіе равновсіе. Эта мысль Нордау подтверждается наблюдавшимися издавна различными коллективными маніями, особенно поразительными среди нервно разстроенныхъ лицъ, главнымъ образомъ женщинъ — въ женскихъ монастыряхъ и закрытыхъ учебныхъ заведеніяхъ.
Дале авторъ приводитъ замчательный примръ, взятый имъ изъ ‘Дневника’ Гонкура, разсказывающаго, что въ Париж, въ 1870 году, толпа, состоявшая изъ 10 тысячъ человкъ, ‘видла своими глазами и читала‘ телеграмму о побд французовъ надъ нмцами. Эта телеграмма, на которую указывали пальцами, была, по убжденію всхъ, наклеена на одной изъ колоннъ зала въ зданіи Парижской Биржи. Въ дйствительности же никакой телеграммы не было — она всмъ только казалась. Такихъ примровъ внушенія толп ложныхъ представленій — не мало.
Истеричные люди весьма способны подчиняться убжденію въ необыкновенныхъ достоинствахъ какого-нибудь сочиненія и даже видть въ немъ такія красоты, какихъ не подозрвалъ ни авторъ, ни заботившіеся о его прославленіи. Если у новой секты есть какой-нибудь успхъ, то она пріобртаетъ себ сторонниковъ и помимо истеричныхъ, способныхъ къ воспринятію внушенія. Молодежь, ищущая пути, спшитъ за толпою, полагая, что тутъ-то и есть истинный путь. Люди малоумные, пуще всего боящіеся, какъ бы не прослыть отсталыми, присоединяются къ толп и шумно прославляютъ новоявленную знаменитость. Молодящаяся старость, желающая скрыть свой возрастъ, тоже плетется въ новый храмъ и подпваетъ дребезжащимъ голоскомъ гимнъ правоврныхъ, надясь, что среди молодежи и она сойдетъ за молодежь. Вся эта толпа, соединившаяся благодаря своей болзненности, своему тщеславію и корыстолюбію, шумитъ и гремитъ несравненно сильне, нежели гораздо бо#льшее количество людей здоровыхъ, спокойно и безъ эгоистическихъ цлей наслаждающихся твореніями здоровыхъ талантовъ…
Этотъ взглядъ Макса Нордау оказывается весьма примнимымъ къ ршенію вопроса о причин крупнаго успха ‘теософическаго общества’. Такой успхъ такого дла могъ созрть только на почв, пропитанной болзнетворными испареніями, въ сред именно ‘вырождающейся’ и, въ то же время, безсознательно томящейся глубокимъ, мучительнымъ невріемъ. Когда въ человческомъ обществ исчезаетъ вра,— на ея мсто непремнно являются суеврія всякаго рода. Томленіе неврія, расшатавшее вырождающійся организмъ, фатально влечетъ къ фанатизму суеврія, къ фанатизму самому жестокому, безумному и мрачному — ибо онъ знаменуетъ собою существованіе въ обществ серьезной, быстро укореняющейся заразы.

Примчанія.

1 ‘Мы зменыши, дти мудрыхъ змй’.
2 ‘Мы дти тхъ, которые бжали отъ разбойника Іисуса сына Навина’
3 ‘въ смысл экзотерическомъ былъ предоставленъ невжественной толп и признается въ нашъ вкъ (столь ученый, о Боже!) суевріемъ, но посвященные, жрецы ‘одита’ и святилища, хорошо были знакомы съ его истиннымъ значеніемъ, они знали, какъ много таинственнаго и оккультнаго заключала въ своихъ различныхъ соединеніяхъ эта естественная и физическая сила,— чего ученые нашихъ дней не знаютъ, а слдовательно и отвергаютъ…’
4 ‘Разоблаченная Изида — одно изъ замчательныхъ произведеній столтія’. Этотъ удивительный отзывъ ‘Herald»а можетъ быть объясненъ разв только тмъ, что въ Америк продается все, а отзывы прессы прежде всего. На это есть даже, говорятъ, такса. Иначе какимъ же бы образомъ католическая газета расхваливала книгу, гд заключаются самыя отчаянныя выходки и брань противъ католической религіи?
5 Вотъ ужь теперь она узжаетъ на вки въ Индію не для ‘теософическаго общества’, а отъ разсказовъ Юма!!
6 Конечно жена Юма ничего подобнаго не писала, и Блаватская это тутъ же выдумала. Такимъ образомъ оказывается, что обычай объявлять своихъ обличителей сумасшедшими (см. главу XXIV моего разсказа) издавна уже практиковался Еленой Петровной.
7 Конечно, если нтъ никакой возможности оправдаться въ прямо и опредленно поставленныхъ обвиненіяхъ — самое лучшее зажимать уши и молчать,— даже и въ томъ случа, если предлагаютъ страницы журнала для отвта. Только неподражаемая Елена Петровна могла такъ наивно разсказывать объ этомъ!

Приложение

Отвтъ на ‘оправданія’ г-жи И-грекъ-Желиховской.

Мои статьи ‘Современная жрица Изиды’, по своему предмету и по тому интересу, какой возбуждаютъ разсказы изъ дйствительной жизни съ разоблаченіемъ ея курьезовъ,— не могли не обратить на себя вниманія. Зная это я хорошо зналъ также и то, что мн придется вынести всякія непріятныя слдствія такого интереса и вниманія. Вдь угодить всмъ нтъ никакой возможности, и, прежде всего, я не могъ, конечно, угодить сестр моей героини,— г-ж Желиховской. Ея писанія о Е. П. Блаватской какъ о великой чудотвориц оккультизма, преисполненныя самой удивительной фантастичности, явились для нея тмъ заклинаніемъ, посредствомъ котораго чародй средневковой легенды вызвалъ духа, не имя силъ съ нимъ справиться. Жестокимъ духомъ, неосмотрительно вызваннымъ г-жей Желиховской, оказалась моя ‘жрица Изиды’.
Я объяснилъ, въ начал моего разсказа, причины, принудившія меня приступить къ печатанію моихъ воспоминаній, сопровождаемыхъ документами. Для людей, знакомыхъ съ современными настроеніями нашего общества и относящихся серьезно къ этимъ настроеніямъ, ясенъ вредъ, могущій произойти отъ увлеченій глубоко матерьялистической доктриной, разукрашенной разными суевріями, мнимыми чудесами и носящей пышное названіе теософіи’ и ‘религіи разума’. Показать въ истинномъ свт, съ помощью неопровержимыхъ доказательствъ, нравственную подкладку такого ученія, а также его создателей и провозвстниковъ — оказалось дломъ общественной важности. Я увидлъ, что, при такихъ обстоятельствахъ, молчать и скрывать истину, зная ее — преступно.
Я самъ въ свое время, да и не одинъ, а въ компаніи съ нкоторыми весьма извстными и достойными представителями западно-европейской науки и литературы, очень заинтересовался Блаватской, ея феноменами и чудесами. Ни отъ кого я не скрывалъ моего первоначальнаго увлеченія, моихъ все возраставшихъ сомнній и моего страстнаго желанія во что бы то ни стало узнать истину въ этомъ крайне важномъ дл (см. ниже: письмо г. Шарля Ришэ). Лично къ Блаватской я относился съ полной симпатіей, какъ къ моей соотечественниц, какъ къ женщин, обладавшей рдкой талантливостью и совсмъ оригинальной силой. Такое мое отношеніе къ ней продолжалось до осени 1885 года, когда я разглядлъ ее со всхъ сторонъ и долженъ былъ ршить, что, въ виду важности дла, дале щадить ее нельзя, что это значило бы сдлаться, такъ сказать, ея косвеннымъ сообщникомъ.
Я никогда не скрывалъ и отъ самой Блаватской моихъ сомнній, подозрній и разслдованій ея ‘феноменовъ’, что видно изъ ея же собственноручныхъ, приводимыхъ мною въ ‘Изид’ писемъ. Я только имлъ наивность надяться, пока еще мало зналъ ее, что мн удастся, въ конц-концовъ, отдалить ее отъ ‘теософической’ дятельности и направить ея силы на чисто литературную почву. Былъ періодъ, когда это и дйствительно представлялось возможнымъ. Но внезапныя обстоятельства,— ея поспшный отъздъ въ Индію,— помшали этому.
Она знала, что я веду мое разслдованіе, но разсчитывалъ, что я, въ качеств соотечественника и друга, узнавъ все, не ршусь ‘выдать ее иностранцамъ’ — по ея выраженію. Я не могъ,— подобно ‘Обществу Психическихъ Изслдованій’, такъ же какъ и я глубоко заинтересованному ‘феноменами’ и ‘истиной’,— назначать коммиссій, комитетовъ, избирать ‘разслдователей на мст’. Я былъ одинъ — и поневол заключалъ въ своемъ лиц и коммиссію, и разслдователя на мст. Если бы мои ‘изслдованія дйствительности’ привели къ иному результату, т. е. дали бы мн доказательства, что Блаватская никого не обманывала и что ея ‘феномены’ истинны — вдь я былъ бы ея первымъ защитникомъ, съ добытыми мною доказательствами въ рукахъ. А Блаватская и ея друзья и послдователи не находили бы достаточныхъ словъ для моего прославленія.
Но конечные результаты моего изслдованія, подтверждаемые документами, оказались ужасны для Блаватской: я убдился, что вся ея теософическая дятельность — обманъ, обманъ, и еще обманъ! Обращаюсь ко всмъ порядочнымъ людямъ и спрашиваю: что же мн было длать? могъ-ли я молчатъ передъ такъ или иначе заинтересованными въ дл лицами, молчать и скрывать правду ради моихъ личныхъ отношеній къ Блаватской въ такомъ вовсе не личномъ, а общемъ дл?!
Я далъ свои показанія для заинтересованныхъ лицъ — и сдлалъ это тогда же, въ начал 1886 года, открыто, въ Париж, не посл смерти Блаватской, а при ея жизни, когда она была окружена друзьями. Я сдлалъ это и, не убоясь, подвергся ‘теософскому’ мщенію.
Въ Россіи я молчалъ пока ‘заинтересованныхъ’ не было или было мало. Поднимать это дло — значило бы обращать на него общее вниманіе, Я находилъ, что полезне для нашего общества ждать пока кто нибудь не заговоритъ во всеуслышаніе объ этомъ грандіозномъ обман какъ объ интересной своей новизною истин,— и тмъ принудитъ меня, во исполненіе моего долга передъ обществомъ, къ отвту. Г-жа Желиховская заговорила во всеуслышаніе, измняя дйствительность до полной неузнаваемости — и я долженъ былъ прервать мое молчаніе. Обращавшимся же за вс эти годы прямо и словесно ко мн — я всегда открывалъ правду.
Во время печатанія ‘Современной жрицы Изиды’ я убдился, что весьма многіе смотрятъ на эти статьи именно какъ на исполненіе мною моего прямого передъ обществомъ долга, кром того я получалъ письма отъ людей, мн даже лично неизвстныхъ, благодарившихъ меня за мой трудъ, который мн-то самому ужь никакъ не могъ доставить удовольствія, а былъ только неизбжной тягостью. Смыслъ моихъ статей отмтило и ‘Русское Обозрніе’, прежняя редакція котораго неосмотрительно помстила у себя ‘заклинанія’ г-жи Желиховской. Въ ноябрьской книг этого журнала за 1892 годъ, г-нъ Л. Тихомировъ пишетъ: ‘г-жа Блаватская, основательница Теософическаго общества, имла безъ сравненія больше вліянія и извстности заграницей, нежели у насъ. Тмъ не мене, при имющихся у насъ элементахъ сектантскаго мистицизма, она, хотя по смерти, могла бы перенести свое вліяніе и къ намъ. Поэтому нельзя безъ живого любопытства читать статей Всев. С. Соловьева ‘Современная жрица Изиды’, въ ‘Русскомъ Встник‘.
Мой разсказъ, подтверждаемый приводимыми мною документами, готовыми для какой угодно экспертизы, служитъ значительнымъ дополненіемъ къ весьма обстоятельному разслдованію многихъ чудесъ Блаватской, опубликованному Лондонскимъ психическимъ обществомъ. Съ этимъ трудомъ Лондонскаго общества, совершенно досел у насъ неизвстнымъ, я знакомлю, въ перевод, моихъ читателей. Что же касается свдній, сообщенныхъ г-жей Желиховской въ ‘Русскомъ Обозрніи’,— тамъ, гд я ихъ касался, фантастичность ихъ мною объяснена и доказана, не голословными заявленіями, а фактами противъ которыхъ возразить ршительно нечего.
Такимъ образомъ г-жа Желиховская оказалась, разумется, въ крайне обидномъ положеніи передъ вызваннымъ ею духомъ, съ которымъ ей никогда не справиться. Кто же виноватъ, если особа, разршившая себ, подъ видомъ правды, разсказывать публик, на нсколькихъ печатныхъ листахъ, разнообразныя и зловредныя выдумки,— должна нести послдствія такого дянія!
Но г-жа Желиховская — дама сердитая, ршительная, безъ предразсудковъ. Къ тому же, посл моей ‘Изиды’, и терять то ужь ей нечего. Приготовила г-жа Желиховская свой ‘отвть’ на мою ‘Изиду’ и, такъ какъ ‘Русскій Встникъ’, вслдствіе особенностей содержанія этого ‘отвта’, отказался его печатать,— издала его ‘отдльной брошюрой’. Предварительно г-жа Желиховская заявила въ ‘Новомъ Времени’, что эта ея брошюра будетъ ‘сплошь составлена изъ моихъ писемъ и отвтовъ мн лицъ, задтыхъ моей сатирой(!!) и ясно докажетъ фантастичность всхъ моихъ изобличеній какъ Е. П. Блаватской, такъ и ея самой, г-жи Желиховской’.
Это произведеніе сестры ‘основательницы теософическаго общества’ появилось 1-го апрля. Первое апрля — ‘день обмановъ’,— обманомъ, да еще и какимъ! далеко не невиннымъ!!— оказалась эта такъ внушительно оповщенная брошюра.
Г-жа Желиховская сама однако и показываетъ своимъ читателямъ ка#къ именно надо относиться къ ея сообщеніямъ. На стр. 125 своей брошюры она прямо открываетъ, что способна не только на ‘полубезуміе’, но и на полное ‘безуміе’ — и, въ такомъ состояніи, ничего не помнитъ, что, подъ вліяніемъ раздраженія, она даетъ свои показанія ‘въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ раздраженіемъ смысл’.
Ну, а что она раздражена противъ меня и доведена до безумія посл ‘Изиды>—въ этомъ, конечно, никто не можетъ сомнваться!
Свою новую ‘правду’ г-жа Желиховская начинаетъ съ такого дйствія: печатно заявивъ, что ея брошюра сплошь составлена изъ моихъ писемъ и отвтовъ мн ‘лицъ’ — она печатаетъ моихъ писемъ 20 страницъ, отвтовъ мн ‘лицъ’ 4 1/2 страницы — всего 24 1/2 страницы изъ 177-ми, составляющихъ брошюру. Остальныя 152 1/2 , страницы — суть собственныя разглагольствованія и голословныя увренія г-жи Желиховской. На ея язык это называется: ‘сплошь‘. Ну какъ же не 1-е апрля и не ‘самый крайній, преувеличенный смыслъ!’

I. Мои письма.

Однако это только первая и наимельчайшая изъ погршностей г-жи Желиховской. Вдь и на двадцати малыхъ страницахъ могутъ быть помщены совсмъ убивающія меня письма. Нечего объяснять, что моя противница выбрала изъ своего запаса самыя ужасныя, уличающія меня строки, а все другое — опустила. При ея общаніи ‘ясно доказать ими фантастичность моихъ изобличеній’ и зная, что такихъ писемъ я никогда, конечно, не писалъ — что могъ я подумать?! Я полагалъ, что… г-ж Желиховской доставлены теософами не мои письма и что мн придется доказывать это при помощи экспертовъ. И что же! это отрывки и надерганныя строки изъ моихъ, несомннно моихъ писемъ: я хоть и не видалъ ихъ и не могу помнить каждаго слова, написаннаго мною девять и восемь лтъ тому назадъ, но не выражаю никакого сомннія въ ихъ подлинности. Я, вмст съ каждымъ внимательнымъ и добросовстнымъ читателемъ моей ‘Изиды’, ознакомившемся и съ этой ‘брошюрой’, долженъ только изумляться — зачмъ понадобилось г-ж Желиховской печатать эти отрывки, которые, отъ перваго и до послдняго слова, ничуть не компрометтируютъ правдивость моего разсказа, а нкоторые служатъ отличнымъ его подтвержденіемъ и дополненіемъ.
Разсчитывая единственно на читателей, совершенно незнакомыхъ съ моей ‘Изидой’, г-жа Желиховская останавливается, главнйшимъ образомъ, на письмахъ моихъ 1884 и первой половины 1885 года, т. е. времени моего искреннйшаго участія и большой жалости лично къ Блаватской и колебанія относительно окончательнаго взгляда на вс ея феномены. Вотъ, дескать, какого онъ былъ высокаго о ней мннія и какъ увлекался! Если же его письма къ ней и ко мн были неискренни — то какое коварство и т. д. и т. д.! Однако вдь я самъ въ ‘Изид’ (стр. 33, 59, 65, 75—77, 86—87, 88, 96—97 и др.) откровеннйшимъ образомъ разсказалъ и о моемъ увлеченіи, усиленномъ разстроенными тогда моими нервами, и о моемъ исканіи что въ Блаватской и ея феноменахъ истинно, а что ложно, и о моемъ двойственномъ чувств къ этой удивительной женщин, то привлекавшей къ себ до глубокой жалости, то отталкивавшей отъ себя до еще боле глубокаго отвращенія. Я не скрылъ ничего — и всякій безпристрастный, разумный человкъ, прочтя ‘Изиду’, почувствуетъ психическую врность, моего разсказа, а также сниметъ съ меня обвиненіе въ коварств. Съ какой же стати г-жа Желиховская силится выламывать двери, мною самимъ открытыя настежъ?!
Только посл событій въ Вюрцбург я избавился отъ чувства жалости къ Блаватской. Только въ Петербург, въ конц 1885 года, узнавъ роль Блаватской въ ‘исторіи Могини’ и выслушавъ вс показанія г-жи Желиховской и ея близкихъ о ‘нашей жріц Изиды’, я пересталъ колебаться. Факта и свойства своихъ показаній не отрицаетъ и сама г-жа Желиховскал (стр. 124—125 брошюры), только, конечно, въ очевидное противорчіе со своими же письмами, говоритъ теперь, что я ихъ выпытывалъ, а она давала ихъ ‘въ безуміи’ и давала показанія… неврныя. Но какъ г-жу Желиховскую, такъ и свидтелей, на которыхъ она указывала, я безумными не считалъ, и не могъ думать, что сестра показываетъ на свою сестру самыя ужасныя вещи… неврно. Отъ такихъ показаній родной сестры Блаватской я пришелъ въ ужасъ и ршилъ, что дале ее щадить на основаніи личныхъ отношеній, потому, что она сама — ‘необыкновенный феноменъ’, талантлива и моя соотечественница,— невозможно.
Ршивъ это, я надялся, что мн не придется прервать задолго еще передъ тмъ начатаго моего молчанія на ея письма. Прошло и два, и три, и четыре мсяца. Я былъ давно ужь свободенъ отъ послдняго, даннаго мною ей общанія (см. ‘Изиду’ стр. 219). Я узналъ, главнйшимъ образомъ изъ столь ‘врнаго’, какъ тогда думалъ, источника, т. е. отъ ея сестры, такіе ужасные факты, что, при необходимости написать ей, не могъ ограничиться насмшливымъ тономъ моихъ послднихъ ей писемъ. Подробности ея участія въ ‘новйшихъ’ событіяхъ оказались такъ отвратительны. Madame де Морсье просила меня положить предлъ дальнйшимъ злонамреннымъ дйствіямъ Блаватской. Наконецъ знаменитая ‘исповдь’ посланницы махатмъ довела меня до весьма понятнаго, крайняго возмущенія. Поэтому рзкій, уже безъ всякихъ церемоній, тонъ моего отвта на ‘исповдь’ — вполн естественъ. И вотъ, г-жа Желиховская приводитъ (стр. 131—134 ея брошюры) это письмо мое, каждое слово котораго, отъ перваго и до послдняго, является подтвержденіемъ моего разсказа въ ‘Изид’. Я-то очень ей за это благодаренъ, но зачмъ ей понадобилось такое письмо — непонятно! Такимъ же подтвержденіемъ разсказаннаго мною окажутся, для внимательнаго читателя ‘Изиды’, приводимые отрывки и изъ другихъ моихъ писемъ. Но все же я дамъ здсь вс разъясненія, которыя заинтересованный и внимательный читатель можетъ проврить — съ ‘Изидой’ и ‘брошюрой’ въ рукахъ.
На стр. 47 своей брошюры г-жа Желиховская приводитъ такія мои строки изъ письма 1884 года: ‘Но вотъ фактъ (что именно до этихъ словъ я писалъ о Блав.— неизвстно, а было бы интересно знать это). Тамъ же (въ Эльберфельд) я получилъ, къ великой зависти теософовъ, собственноручную записку Кутъ-Хуми и даже на русскомъ язык. Что она очутилась въ тетради, которую я держалъ въ рук, меня нисколько не удивило,— я это заране предчувствовалъ и почти зналъ. Но поразило меня то, что въ этой записочк говорилось ясно и опредленно именно о томъ, о чемъ мы говорили за минуту! Въ ней былъ отвтъ на мои слова,— а въ теченіе этой минуты я стоялъ одинъ, никто не подходилъ ко мн и, если предположить, что кто нибудь заране положилъ въ тетрадь записочку, то этотъ кто нибудь, значитъ, овладлъ моей мыслью и заставилъ меня сказать т слова, прямой отвтъ на которыя находился въ записочк. Этотъ изумительный феноменъ я отчетливо наблюдалъ нсколько разъ надъ собою и надъ другими. Какова сила! А рядомъ съ этой силой, какое иногда безсиліе!’ Этотъ курьезный ‘феноменъ’, одинъ изъ раннихъ, произошелъ въ Эльберфельд, осенью 1884 года. Къ моему большому сожалнію я не могъ разсказать о немъ въ ‘Современной жриц Изиды’, такъ какъ русское письмо Кутъ-Хуми у меня затерялось, а я приводилъ въ моемъ разсказ только т письма, подлинники которыхъ хранятся въ цлости. Но какъ же можно выставлять это письмо какъ доказательство моей полной вры, когда въ немъ заключается подчеркнутая фраза: ‘меня нисколько не удивило — я это заране предчувствовалъ и почти зналъ‘?
Что же могутъ означать эти слова какъ не то, что я ужь и тогда сохранялъ настолько наблюдательности, чтобы подмтить подготовленія Блаватской къ феномену и даже предчувствовать и почти знать въ чемъ именно онъ будетъ заключаться? Впослдствіи я уже заране прямо зналъ въ чемъ будетъ ‘феноменъ’ (см. ‘Изида’ — стр. 204). И такъ, я не удивился найдя записку Кутъ-Хуми въ тетради, которую держалъ въ рукахъ (это были ‘Голубыя горы’, слогъ и правописаніе которыхъ я исправлялъ по просьб Блаватской), но пораженъ былъ тмъ, что ‘въ ней говорилось именно о томъ, о чемъ мы говорили за минуту. Изъ дальнйшихъ моихъ словъ ясно, что я тогда еще, недостаточно изучивъ Блаватскую, былъ склоненъ объяснять это ‘внушеніемъ’ (фактъ, возможность котораго нын доказывается нкоторыми учеными) — и, конечно, имлъ право воскликнуть: какова сила!’
Однако я тутъ же прибавляю: ‘А рядомъ съ этой силой, какое иногда безсиліе!’ — и слова эти, кажется, ясно говорятъ за себя.
Но, въ конц концовъ, уже въ Вюрцбург, въ начал осени 1885 года, я убдился, что Блаватская вовсе не ‘внушала’, а съ необыкновенной иной разъ ловкостью, если только не слдить за каждымъ ея словомъ, за выраженіемъ ея лица, движеніями и т. д., наводила разговоръ на извстную тэму и подводила такъ, что произносились слова, необходимыя для эффекта ‘феномена’. Объ этомъ я достаточно сказалъ въ ‘Жриц Изиды’.
Нужно ли мн еще объяснять, что я не могъ иначе выразиться какъ ‘собственноручное письмо Кутъ-Хуми’? Я вдь не зналъ еще кто именно писалъ полученныя мною строки, ибо до экспертизы Нэтсерклифта, доказавшей, что почеркъ Кутъ-Хуми родился изъ почерка Блаватской,— было очень далеко. Именно тогда, въ Эльберфельд, я склоненъ былъ думать, что пишетъ Олкоттъ, и только приписка Кутъ-Хуми, въ письм Блаватской, полученномъ мною поздне, заставила меня отказаться отъ этого мннія и, всмотрвшись хорошенько въ почеркъ, признать въ немъ искусную руку Блаватской. Чмъ же меня посрамляетъ, въ какомъ бы ни было отношеніи, приведенная выписка?!
Но себя г-жа Желиховская посрамляетъ тотчасъ же. Она весьма ‘язвительно’ пишетъ: ‘Теперь онъ (т. е. я) измыслилъ водевильную сцену (см. ‘Изиду’, стр. 85, 86), въ которой моя сестра посылаетъ наверхъ за Олкоттомъ, вопрошаетъ его: ‘съ какой стороны’ чувствовалъ онъ приближеніе ‘учителя’, приказываетъ ему опорожнить карманъ, гд и находится сфабрикованная записка Моріи (онъ забылъ, что тогда называлъ его не Моріей, а Кутъ-Хуми), но — въ то время,— о ‘карман Олкотта’ и рчи не было! Онъ самъ, г. Соловьевъ, хвастался (?!), что непосредственно получилъ записку ‘учителя’ и т. д.’
Дло въ томъ, что ‘феноменъ’ записки Кутъ-Хуми въ читавшейся мною тетради, и ‘феноменъ’ записки Моріи въ карман Олкотта — суть два различныхъ ‘феномена’, происшедшіе другъ отъ друга на разстояніи трехъ дней и между которыми нтъ ровно ничего общаго. Значитъ я не ‘забылъ, что тогда называлъ его Моріей, а не Кутъ-Хуми’. Значитъ я не ‘замнилъ инцидентъ’ съ запиской Кутъ-Хуми, вовсе неразсказанный мною по вышеобъясненной причин, ‘запиской Моріи, найденной въ карман Олкотта, между пуговкой и зубочисткой’. Но, быть можетъ, г-жа Желиховская совершила эту свою передержку по незнанію? Нтъ, она совершила ее вполн сознательно: она объявляетъ, что копія моего разсказа изъ журнала ‘Лондонскаго Общ. для психич. изслдованій’, о томъ какъ мн привидлся М. (Моріа) — находится у нея. Она даже длаетъ изъ нея выписки (брошюра, стр. 45). Ну, а въ этомъ моемъ разсказ, помченномъ 1 октября (по нов. стилю) 1884 года, напечатано: ‘Le soir du mme jour M. Olcott a trouv dans sa poche un petit billet, que tous les thosophes ont reconnu pourtre de l’criture de M. (Moria), conu en ces termes: ‘Certainement j’tais l, mais qui peut ouvrir les yeux celui qui ne veut pas voir? M.’[1] Кажется ясно. Увы! Это лишь одинъ изъ малыхъ образчиковъ добросовстности и правдивости моей ‘почтенной’ противницы!
Что я не намревался убждать членовъ Лонд. Психич. 0бщества въ реальности моего свиданія съ Моріей, доказывается не только ихъ дальнйшимъ, напечатаннымъ въ ‘отчет’ заявленіемъ, но и послдними словами моего разсказа: ‘Je dois dire qu’ peine revenu Paris, ou je suis actuellement, mes hallucinations et les faits tranges qui m’entouraient, se sont complment dissips’[2].
Наконецъ мое сомнніе доказывается моими словами въ письм къ г-ж Желиховской отъ 0|24 Ноября 1884 года: ‘Вамъ желательно знать, что интимнаго говорилъ мн Моріа. Да кто говорилъ? Моріа-ли? Я сильно въ этомъ сомнваюсь’ (брошюра, стр. 47). Зачмъ г-жа Желиховекая приводитъ такіе отрывки изъ моихъ писемъ, служащіе ей самую плохую службу,— это ршительно непонятно!
По возвращеніи изъ Зльберфельда я нкоторое время чувствовалъ себя лучше, но затмъ, и особенно къ концу 1884 года, нервы мои опять расходились. Поэтому немудрено, что мн одинъ разъ (къ тому же я сильно натрудилъ себ глаза чтеніемъ рукописей) почудилась Блаватская въ своемъ черномъ балахон. Находясь въ переписк съ г-жей Желиховской и просто, искренно и шутливо говоря съ ней обо всемъ (я съ поразительной опрометчивостью врилъ тогда ея добродтелямъ и дружб) — я разсказалъ ей и этотъ случай, прибавивъ: ‘что-жь это такое? Опять вопросъ вашъ: галлюцинація или нтъ? Да я же почемъ знаю!? Что отъ этого можно съ ума сойти — это врно! но я постараюсь этого не сдлать’.
Она приводитъ (стр. 95) и это письмо — какъ доказательство чего? тогдашняго разстройства моихъ нервовъ?! но вдь я самъ говорю объ этомъ въ ‘Изид’! Раньше того и колокольчики слышались, и дуновенія какія-то я очень явственно ощущалъ, а однажды (этого г-жа Желиховская даже еще и не знаетъ!!) я, минуты дв, слышалъ вокругъ себя шуршаніе невидимаго шелковаго платья! Слушалъ, слушалъ — шуршитъ, да и только! Леченье холодной водой, извстный режимъ и временное прекращеніе сильныхъ занятій, главное же — удаленіе отъ всякихъ ‘теософическихъ’ чудесъ — совершенно прекратили вс эти явленія. Съ какой же бы стати сталъ я подробно, по номерамъ и пунктамъ, описывать ихъ въ ‘Изид,’ давно ужъ и отлично зная ихъ происхожденіе?!
Письмо мое къ Блаватской о Ришэ и о томъ, что я подружился съ m-me Аданъ, писано въ явно насмшливомъ тон и совершенно объясняется обстоятельствами того времени. Я былъ у m-me Аданъ по случаю печатавшагося тогда въ ея журнал ‘Nouvelle Revue’ моего разсказа ‘Магнитъ’. Я видлъ эту извстную литературную и политическую даму всего второй разъ — и вотъ она, вроятно разсчитывая, что я напечатаю въ Россіи ‘интервью’ съ нею, стала мн, положительно какъ старому другу, разсказывать всякія подробности о своей дружб съ Скобелевымъ и съ Гамбеттой, о всякихъ чудесахъ, а подъ конецъ посвятила меня въ фактъ своего язычества. Да, она тогда была язычницей, исповдывала языческій культъ, съ жертвоприношеніями древнимъ богамъ и богинямъ! Услыша все это я посовтовалъ ей, стараясь казаться серьезнымъ, лучше ужь обратиться къ теософіи и взять подъ свою защиту Блаватскую. Она просила у меня и впредь моего сотрудничества, просила писать ей, говорила, что аккуратно будетъ отвчать мн, словомъ — была очень, очень любезна, какъ истая парижанка. А я, гршный человкъ, ухалъ въ Россію, не напечаталъ ‘интервью’ съ нею, никогда не написалъ ей ни слова. Такъ и кончилась наша взаимная дружба…
На новые вопросы Шарля Ришэ (ибо у васъ и прежде шли съ нимъ толки о Блаватской и онъ зналъ, что я добиваюсь разобрать правду) я отвтилъ, что Блаватская не простая авантюристка, а весьма талантливая и необыкновенная женщина, что она, очевидно, такъ называемый медіумъ, хотя и ослабвшій (это и есть ‘ея личная сила и феномены, отъ нея исходящіе’). Что же касается его третьяго и важнйшаго вопроса относительно теософическихъ феноменовъ и ея махатмъ — я заявилъ, что полное и, по возможности, документальное объясненіе я представлю черезъ два, самое большее черезъ три мсяца. Я объяснилъ ему причину этого (см. ‘Изиду’, стр. 219).
Блаватской же я писалъ о бесд съ Ришэ (какъ и о m-me Аданъ) въ насмшливомъ тон, весьма обычномъ въ моихъ къ ней письмахъ, а въ данномъ случа, посл всхъ Вюрцбургскихъ чудесъ, мн законно хотлось подчеркнутъ, что я жду только два — три мсяца, что я возмущенъ апломбомъ, съ которымъ она сдлала мн свои предсказанія. Я и писалъ, дразня ее и спрашивая: вдь не правда ли — все исполнится, все будетъ какъ вы сказали? ибо не играли же вы мной какъ пшкой? И все закончится вашимъ тріумфомъ и уничтоженіемъ психистовъ? вдь да? такъ оно и будетъ?— Могу себ представить какъ выходила изъ себя Блаватская, читая эти поддразнивающія строки! На этомъ письм, прямо объясняющимся моимъ разсказомъ (‘Изида’ стр. 219) и его подтверждающимъ, стараются построить обвиненіе меня въ томъ, что я желалъ обманывать Ришэ. На его письмо, приведенное мною на стр. 35 ‘Изиды’ не обращаютъ вниманія, хотя слова: ‘Peut-tre russira-t-elle (Блаватская). En tout cas ce ne sera ni votre faute, ni la mienne’ — достаточно ясны. Ну такъ вотъ новйшее письмо Ришэ, присланное имъ мн какъ ‘удостовреніе’ и ниже мною помщаемое — окончательно выяснитъ вопросъ о томъ ‘ка#къ’ я его ‘обманывалъ,’ а также докажетъ ‘правдивость’ г-жи Желиховской.
Приводя, на стр. 96 ‘Изиды’ письмо Блаватской съ замчательной ‘припиской Кутъ-Хуми,’ я упоминаю о томъ, что ‘не сталъ искать’ какую то хромо-фотографистку Tcheng’, о чемъ меня просила въ томъ же письм Блаватская, прибавляя, что эта особа ‘не должна ни видть, ни знать меня.’ Я дйствительно не искалъ ее, никогда не видлъ и не знаю, что эта за особа. Но я забылъ (ужасная, черезъ 8 лтъ!— ошибка моей памяти!!) что кто-то, не то m-me де-Морсье, не то г-жа А. (а можетъ быть и кто нибудь и другой) дали мн о ней свднія и я написалъ Блаватской: ‘хромо-фотографистка съ китайской фамиліей живетъ именно тамъ, находится въ настоящее время въ Париж и занимается не только изготовленіемъ портретовъ, но и изготовленіемъ какихъ-то статей въ здшнія газеты ‘Gaulois’ и ‘Gil Blas.’ Хоть это и мельчайшая мелочь и къ длу не иметъ никакого отношенія, но г-жа Желиховская подбираетъ эту соломенку и, конечно, старается раздуть ее.
Но какъ же она ее раздуваетъ?! Посл перерыва, съ другой строки, она приводитъ слова изъ моего шутливаго письма: ‘M-me de-Morsier увряетъ, что я ее сегодня загипнотизировалъ, а гипнотизація эта заключается въ томъ, что она васъ ужасно полюбила…’ (брошюра, стр. 49, 50). Кто же такъ странно загипнотизировалъ г-жу Желиховскую, что она, вопреки здравому смыслу и смыслу русскаго языка, относитъ эти слова не къ m-me Морсье, къ которой они прямо относятся, а къ невдомой, никогда и нигд не виданной мною особ съ китайской фамиліей?! Гд же это я ‘пишу, что мы съ m-me де-Морсье принимали эту Ченгъ и говорили съ ней о Блаватской?’ Богъ знаетъ, что такое! новая курьезная галлюцинація г-жи Желиховской!
Про ‘Isis Unveiled’ и въ ‘Совр. Жр. Изиды’ я не разъ пишу, что не только тогда, но и теперь считаю ее для Блаватской — своего рода замчателънымъ феноменомъ, только теперь я знаю происхожденіе этой компиляціи, а тогда, не зная, я былъ пораженъ мнимой ученостью Блаватской.
По всему этому что же доказываютъ письма на страницахъ 39, 40, 46?
Въ конц стр. 50—приведенъ отрывокъ о томъ, что Бэссакъ писалъ тогда, какъ сказалъ мн, сочувственную статью о ‘теософіи’, о чемъ я упомянулъ и въ ‘Изид.’ Онъ очень хотлъ видть Могини ради этой статьи и я писалъ объ этомъ Блаватской. Къ чему же это письмо?!?
На стр. 51—такъ же безцльное письмо и, вдобавокъ, въ немъ явно насмшливая фраза: ‘чудесъ не оберешься!‘
Въ ‘Изид’ говорится, что осенью 1884 г., въ Эльберфельд, я такъ разчувствовался, видя ‘прекрасно съигранную искренность и горе Блаватской’, что поколебался и боялся думать, что она такъ ужъ обманываетъ. Я спрашивалъ себя: ‘а вдругъ моя подозрительность идетъ слишкомъ далеко? а вдругъ тутъ есть и правда?’ Два обрывка на стр. 52 только подтверждаютъ эту страницу ‘ Изиды.’
Шутливое письмо на стр. 54—55 безцльно — и приведено только ради темной инсинуаціи, касающейся совсмъ посторонняго предмета.
Стр. 63—отрывокъ изъ моего письма о томъ, что мн нтъ дла до ‘Общества’ и что я подозрваю Блаватскую въ поддлк нкоторыхъ ‘феноменовъ,’ но все же люблю ее лично — не только безцленъ, а является лишь прямымъ подтвержденіемъ словъ моихъ въ ‘Изид.’ Г-жа Желиховская нарочно не приводитъ цльнаго письма, а выдергиваетъ и разбиваетъ его на части. А цлое еще было бы рельефне, какъ полнйшее выясненіе моихъ тогдашнихъ отношеній къ Блаватской.
Стр. 69—доказываетъ только, что, какъ я и говорю въ ‘Изид,’ тогда мы еще ничего не знали и я не могъ врить еще, хотъ и подозрвалъ Блаватскую во многомъ, такимъ ужаснымъ гадостямъ, въ которыхъ ее обвиняли Куломбы. Вдь тогда еще не было разслдованія ‘Общ. Псих. Изслд.’ и я ничего не зналъ, а самъ еще не убдился и только хотлъ знать правду. Меня дйствительно глубоко возмущалъ тогда этотъ ужасный скандалъ за Блаватскую, какъ за русскую. Хоть и подозрвающій ее во многомъ — я вдь еще ни на что не имлъ явныхъ доказательствъ, я думалъ, что рядомъ съ обманомъ есть и настоящія, психическія ея силы и говорилъ, ‘позвольте, этакихъ-то ужасовъ ужь не можетъ быть, это ужь врно клевета не нее и, во всякомъ случа, прежде, чмъ врить, надо изслдовать.’
Точно такъ-же какъ и я — думало я ‘Общ. Псих. Изсл.’ — и учредило коммиссію, послало въ Индію Годжсона, который самъ пишетъ, что халъ увренный, что это клевета и измнилъ свое мнніе только въ виду явныхъ уликъ и доказательствъ. Вотъ мн и надо было увидться съ нею — чтобы распутать все это и окончательно убдиться, насколько велика ея виновность. Еслибы она убдила меня, что невинна — я былъ бы очень счастливъ.
Стр. 96. Я сожалю о вроятности скорой смерти Блаватской — ну такъ что-жь?
Стр. 97. Я говорю по поводу дла Комарова при Кушк, что близится время, когда русскій человкъ и индусъ сойдутся — ну такъ что-жь?
Стр. 100. Я желаю свидться съ Блаватской, говоря о томъ, что еслибы, какъ предполагалъ сначала, весной похалъ въ Италію, такъ случайно встртился бы съ нею. Разсказываю о парижскомъ кружк и смюсь надъ дюшессой Помаръ — все это можетъ служить дополнительнымъ примчаніемъ къ разсказу объ этомъ времени въ ‘Изид’. Ну такъ что-жь?— спрашиваю я еще разъ.
Стр. 113. Письмо это писано осенью 1884 г. и касается Могини. Я очень заинтересованъ былъ этимъ талантливымъ, развитымъ и прекрасно образованнымъ индусомъ. Даже, какъ видно изъ моего разсказа, согласился чтобы онъ пробылъ у меня въ дом три дня во время своего прізда въ Парижъ. Онъ читалъ лекцію у m-me Морсье.
‘Говорилъ такъ хорошо, умно и, главное, кстати, что мн сильно хотлось разцловать его браминское недотрожество моими опороченными винопитіемъ, мясоденіемъ и грховными поцлуями, устами (хоть я и шучу, но г-жа Желиховская врно скандализована ‘грховными поцлуями’ — и печатаетъ эти слова мн на пагубу).
Хоть я извстенъ здсь за скептика, ведущаго борьбу со всякой оккультностью и даже съ вами, но все же, такъ какъ извстно также, что я вашъ соотечественникъ и преданъ вамъ, какъ ‘Елен Петровн,’ то мои слова могутъ показаться пристрастными и не произвести должнаго впечатлнія. Между тмъ Могини — это что-то врод маленькаго непогршимаго папы, въ устахъ коего нтъ ни лжи, ни пристрастія. (Зачмъ эту последнюю фразу г-жа Желиховская печатаетъ жирнымъ шрифтомъ и подчеркиваетъ — неизвстно. Вдь ясно, что это мнніе не мое, а парижскаго кружка. Да еслибъ это было и мое тогдашнее мнніе — такъ что-жь изъ этого слдуетъ?) Въ виду этого я просилъ его повдать намъ все, что онъ знаетъ про васъ и сдлать характеристику. (Вдь это дйствительно было весьма интересно для всхъ, а для меня тогда въ особенности. Какъ они познакомились? гд? когда? признаетъ ли Могини ‘оккультныя силы’ Блаватской? Онъ уврялъ — какъ вспоминаю я, наведенный на эти воспоминанія того дня моимъ письмомъ,— что ‘психическія силы’ Блаватской огромны), Онъ приступилъ къ этому прекрасно и началъ производить сильное впечатлніе. Но такъ какъ онъ думалъ хать съ вечернимъ поздомъ, то, взглянувъ на часы, я убдился, что надо прервать немедля начатый разговоръ, спшить за его вещами ко мн, накормить его и скоре на поздъ — не то опоздаетъ… (кто здсь поставилъ точки — я или г-жа Желиховская — не знаю). Вдругъ со мною случилось нчто странное! Я весь похолодлъ (трогали мои руки — какъ ледъ!) Голова пошла кругомъ, я закрылъ глаза, отъ меня, на бывшаго тутъ сомнамбула, Эдуарда, пошло нчто, отъ чего онъ сталъ всхрапывать — и вотъ я, съ закрытыми глазами,— увидлъ васъ и почувствовалъ, что вы желаете, чтобы Могини остался до утренняго позда’.
Тутъ опять не знаю чьи точки. Въ тотъ, для меня, печальной памяти 1884 годъ со мною было нсколько такихъ случаевъ, и три лечившихъ меня въ Париж доктора знаютъ это и каждый врачъ, думаю, можетъ назвать, если не объяснить, подобную болзнь. Я внезапно холодлъ, чувствовалъ дурноту и слабость, передъ закрытыми глазами непремнно вырисовывалось чье либо лицо или какая нибудь сцена — и всегда съ ‘опредленной мыслью’. Потомъ, очень скоро, все безслдно проходило. Эта болзнь, слдствіе слишкомъ долго потрясавшихся нервовъ, очевидно была серьезна, но мой выносливый и тогда молодой еще организмъ, по счастью, побдилъ ее.— Что мн дйствительно тогда сдлалось дурно — это доказывается тмъ, что мои руки были холодны какъ ледъ, по свидтельству присутствовавшихъ. Что мн представилось лицо именно Блаватской — это объясняется исключительно на ней сосредоточеннымъ вниманіемъ и разсказами о ней Могини. По приведеннымъ въ письм соображеніямъ я самъ очевидно подумалъ, что хорошо бы Могини остаться до утра и эта мысль, естественно, присоединилась къ образу Блаватской. Теперь, черезъ девять лтъ, я очень хорошо знаю, что нечего искать въ этомъ нервномъ, болзненномъ явленіи какой-нибудь ‘передачи на разстояніи мысли и желанія’ (фактъ возможный, окрещенный нын именемъ ‘телепатіи’), но тогда… тогда и я и вс были въ поискахъ за ‘феноменами’ и, главное, за феноменами Блаватской, тогда, какъ говоритъ въ своемъ письм, приводимомъ мною, Шарль Ришэ. ‘nous tions tous drouts’. Меня спросили, что такое со мною — и я разсказалъ, Тогда ршено было сдлать опытъ и узнать, дйствительно ли ‘madame’ передала на разстояніи свою мысль. Могини мы упросили остаться и докончить его блестящую бесду, показавшуюся достаточно убдительной.
‘Теперь, понятное дло, вс ждутъ знать, что это такое было: дйствительная передача на разстояніи вашей мысли и желанія, ваше магнетическое на меня вліяніе — или моя фантазія, а пожалуй даже и выдумка. Больше всхъ, конечно, интересуюсь этимъ я, а потому прошу васъ не оставить насъ въ неизвстности. Если это было врно, то пусть Могини немедля сообщитъ объ этомъ m-me де-Морсье, пока Драмаръ еще не ухалъ. Жду отъ васъ всточки, будьте здравы и крпки. Подпись’.
Это я писалъ Блаватской по просьб и порученію кружка. Письмо мое было послано къ ней съ Могини. Легко понять, что еслибы Могини просто написалъ m-me де-Морсье, что Блаватская говоритъ: ‘да, желала и передала свою мысль на разстояніи’ — это никого не убдило бы, даже лицъ всего боле увлекавшихся. Для удачи опыта мы, конечно, ждали чего нибудь особеннаго, доказательнаго, а не голословнаго утвержденія. Но опытъ не удался — и было ршено, что это не случай ‘телепатіи’, а мое субъективное, нервное явленіе.
Для чего же приведено это письмо? Что Могини былъ интересенъ, великолпно говорилъ, что вс, а я пуще всхъ, хотли знать какъ можно больше о Блаватской и ея феноменахъ, что у меня въ то время были разстроены нервы, что я, не ршивъ еще капитальнаго вопроса о степени ея преступности, былъ расположенъ къ ней и готовъ былъ, пока это позволяла совсть, защищать ее, какъ мою соотечественницу, передъ иностранцами — все это и безъ того извстно читателямъ ‘Современной Жрицы Изиды’! Г-жа Желиховская приводитъ это письмо ‘для полной характеристики моихъ отношеній къ лицамъ, замшаннымъ въ новой сплетн’,— т. е. бывшей черезъ годъ посл того исторіи Могини и миссъ Л.,— а я привожу его какъ дополненіе къ страниц 98-й ‘Изиды’, ничуть не идущее въ разрзъ съ моимъ разсказомъ. Я не считалъ тогда Могини ни обманщикомъ, ни лицемромъ, какимъ онъ впослдствіи оказался. Да я въ начал его исторіи съ миссъ Л. (пока не узналъ всхъ подробностей) не спшилъ со своимъ негодованіемъ, относительно этого дла. Только посл Вюрцбургскнхъ признаній Блаватской и сцены съ письмомъ къ нему миссъ Л. (стр. 223 ‘Изиды’) я ужь не могъ, конечно, серьезно смотрть на интереснаго брамина. Въ первый же день по прізд въ Парижъ я увидлъ у m-me де-Морсье миссъ Л. и она показалась мн настолько неинтересной (у каждаго свой вкусъ — какъ оказалось), что я даже, подъ этимъ впечатлніемъ, снялъ съ Могини всякое обвиненіе и склоненъ былъ, въ данномъ случа, считать его Іосифомъ. Блаватскую, назвавшую его ‘негодяемъ’ — поторопившейся, а m-me де Морсье — тоже поторопившейся довриться этой, уже далеко не юной двиц. Все это, какъ оказывается изъ моего письма (на стр. 115, 116) я сообщилъ m-me де-Морсье и успокоилъ Блаватскую фразой: ‘глядя на нее (миссъ Л.), конечно, никто не заподозритъ бднаго Могини’.
Но вдь я писалъ страницу 224 ‘Изиды’ черезъ нсколько лтъ посл этого,— хорошо зная продолженіе и конецъ этой скверной исторіи, и вовсе не обязанъ былъ понапрасну глумиться надъ миссъ Л. и надъ тмъ, что m-me де Морсье ‘носилась’ съ этой обиженной. M-me де-Морсье была очень сдержанна относительно ‘начавшейся исторіи’ и мн ничего опредленнаго не сказала, такъ что мн могло показаться, что она отнеслась къ инциденту снисходительно. Я ухалъ въ Россію, тоже неопредленно сказавъ ей, что въ воздух нчто боле опасное и относительно Могини, и относительно весьма многаго, а что на эту исторію нечего обращать вниманія. Но я ошибался, и эта исторія, благодаря дальнйшей роли въ ней Блаватской, оказалась серьезной и характерной въ высшей степени. Я узналъ о ней въ Россіи, а затмъ, въ феврал 1886 года, ознакомился и съ документальной ея стороной.
Страница 52 и т. д. ‘брошюры’ полны самыхъ высокихъ инсинуацій. Выдергивая фразы изъ моихъ писемъ 1884 года, г-жа Желиховская спрашиваетъ: что означаютъ мои слова: ‘Мн нтъ дла до другихъ (Олькотта и ближайшихъ къ Блаватской сообщниковъ), мн надо васъ вынести непричастной. Я не могу расписывать. Если захотите — для васъ будетъ ясно.’ — Эти слова означаютъ именно то, о чемъ я говорю на страниц 65 ‘Изиды.’ Они означаютъ, что въ то время, въ 1884 году, я имлъ еще наивность мечтать, что можно, если не сразу, то постепенно, отвратить Блаватскую отъ ея обманной и вредной дятельности, направить ея несомннный талантъ и умственныя силы къ честнымъ и полезнымъ цлямъ. Я вдь еще незналъ, изъ послдовавшихъ (въ конц 1885 г.) признаній г-жи Желиховской и разсказовъ многихъ въ Россіи, о томъ, что такое Блаватская, до какой степени она безнадежна, я вдь еще не получалъ ея пресловутой ‘исповди.’ Она такъ разожгла снова мою къ ней жалость сценой въ Эльберфельд (стр. 87—89 ‘Изиды’), что я не могъ тогда не колебаться то въ ту, то въ другую сторону. Я разсчитывалъ, что приводимыя мои слова, показавъ ей, что я лично ей преданъ, но въ то же время понимаю ея игру и вижу обманъ многихъ ея феноменовъ,— развяжутъ ей языкъ, если не на письм, то при личномъ свиданіи, и дадутъ мн возможность дйствовать, прежде всего на ея же пользу. Моего отношенія къ Блаватской я все время не скрывалъ и отъ парижанъ и ей писалъ объ этомъ въ письм, приведенномъ г-жой Желиховской на страниц 114 ея брошюры. ‘Хоть я извстенъ здсь за скептика,, ведущаго борьбу со всякой оккультностью и даже съ вами, но все же, такъ какъ извстно также, что я вашъ соотечественникъ и преданъ вамъ, какъ Елен Петровн… и т. д.’.
Во мн, наконецъ, что естественно при такихъ обстоятельствахъ, боролись противоположныя чувства, то жалость къ ней, то возмущеніе. И я просилъ ее пріхать, чтобы ‘договориться до чего нибудь по русски.’ Я отговаривалъ ее отъ немедленнаго выхода въ отставку, потоку что это произвело-бы большой скандалъ. Я же скандала для нея среди иностранцевъ не хотлъ именно потому, что она была моя соотечественница, талантливая и, къ тому же, больная женщина. Я не хотлъ этого скандала не только въ 1884, но и въ 1886 году, и только такія ея дйствія и факты, посл которыхъ, для уважающаго себя человка ужь не могло быть вопроса о ‘соотечественниц’ и т. д.,— заставили меня отъ нея отступиться. Вотъ ясное и простое объясненіе моихъ словъ, согласныхъ съ ‘Изидой’.
Больше ‘моихъ писемъ’, или, врне, ‘кусочковъ’ отъ нихъ,— нтъ. Ихъ больше нтъ не въ коллекціи г-жи Желиховской, а въ ея брошюр, которая должна была состоять изъ нихъ, ‘сплошь’ по печатному заявленію… правдиваго автора ‘Правды о Е. П. Блаватской’.
Г-жа Желиховская и сама отлично понимаетъ, что приводимые ею отрывки меня ровно ни въ чемъ не уличаютъ, а разобранные по мстамъ,— напротивъ — лишь подтверждаютъ мой разсказъ и служатъ мн на пользу. Тогда она, написавшая свою брошюру якобы на защиту ‘оклеветанной’ моими воспоминаніями ея сестры, снова цинично предаетъ эту ‘сестру’, какъ длала и при ея жизни, лишь бы нанести мн ударъ. Она говоритъ, ничуть не смущаясь полной голословностью подобнаго заявленія, что у меня съ Блаватской были какія-то ‘секретныя аудіенціи’, а затмъ весьма прозрачно и ясно намекаетъ, что я былъ не то ‘сообщникомъ’ Блаватской, не то стремился, при ея посредств, достигнуть чего-то таинственнаго и крайне предосудительнаго.
Но вдь чтобы выставлять такія обвиненія и длать подобнаго рода намеки, она должна же привести хотя какія-нибудь ясныя доказательства,— скажетъ всякій! Нтъ!! г-жа Желнховская не такой человкъ, чтобы принять во вниманіе эту необходимость и смутиться такими пустяками! Она просто объявляетъ, что могла-бы доказать многое, да у нея ‘нтъ уликъ’. Потомъ говоритъ, что я очень остороженъ — и ничего компрометтирующаго меня не писалъ. Наконецъ, забывая очевидно объ этой моей осторожности, и только-что приводимыхъ своихъ-же словахъ, заявляетъ, что письма были, да сама она, по своей непростительной опрометчивости, ихъ велла сжечь!!
Не правда-ли — такія слова г-жи Желиховской невроятны? А, между тмъ, вотъ:
‘Зная, какъ тяготилась сестра моя просьбами г. Соловьева касательно помощи Махатмъ (это тхъ-то Моріи и Кутъ-Хуми, въ существованіе которыхъ я не врилъ, о чемъ неоднократно писалъ и Блаватской и Желиховской, и о чемъ писала сама Блаватская, называя меня ‘подозрителемъ’ и ‘омой неврнымъ’) въ томъ, что они, вроятно, признавали невозможнымъ (въ чемъ именно — я, не имя явныхъ уликъ, умалчиваю!…’ (стр. 137—138 брошюры).
‘Но въ томъ то и дло, чтобы умть смолчать во-время. Этимъ Талейрановскимъ правиломъ и отличаются умные люди, хорошо умющіе говорить, а еще лучше — молчать. Въ это чреватое обманами время (вотъ это врно!— объ обманахъ-то я и толкую въ ‘Изид’!) г. Соловьевъ старался никогда себя не компрометтировать, договаривая письменно о томъ, что трактовалось лишь устно на ‘секретныхъ аудіенціяхъ’ между имъ и моей сестрой. Онъ замнилъ прямыя рчи намеками, ей одной понятными… Разв вс эти напоминанія и намеки писались бы даромъ, еслибъ не имли глубокаго значенія? Не будь у него завтныхъ, гораздо боле существенныхъ цлей, чмъ безцльное (?!!) разоблаченіе Блаватской, не ошибись онъ въ разсчетахъ,— вроятно онъ не былъ бы такъ неприлично щедръ на изліяніе своей мести и желчи на ея могилу… Видно, ждалъ г. Соловьевъ отъ сестры моей чего-нибудь, что заставило его юлитъ (?!:) передъ ней еще столько времени, выйти изъ общества въ феврал 86 г. и не писать о ней, пока была она жива. (Какъ я ‘юлилъ’ и почему все покончилъ въ феврал 86 г.— видно изъ ‘Изиды.’) Вдь онъ можетъ не знающихъ морочить побасенками о томъ, что пока я молчала о теософіи — молчалъ и онъ. Это неправда! (Изъ приводимаго мною ниже письменнаго удостовренія полковника Брусилова, самою г-жей Желиховской выбраннаго ‘свидтелемъ’ моего съ нею свиданія въ декабр 1891 года — видно ‘какая’ это неправда!) Я постоянно вс эти годы, отъ времени до времени, писала и печатала, когда Богъ на душу клалъ, и онъ прекрасно объ этомъ зналъ (гд и ‘что именно’ она писала?? если же и писала — я не зналъ, ибо за ‘всей’ прессой слдитъ не могу и какъ есть никто не говорилъ мн объ ея писаніяхъ), но не возвышалъ голоса, потому что боялся сестры. Ему надо было дождаться ея смерти, чтобы заговорить свободно (стр. 60—62 брошюры.)’
Приведенные мною документы ясно доказываютъ, до какой степени я не боялся Блаватской и что не посл ея смерти, а при ея жизни, когда она была въ полной сил и окружена друзьями — я разоблачилъ ее въ Париж, въ первой половин 1886 года. Наконецъ вдь сама г-жа Желиховская толкуетъ объ этомъ въ своей брошюр, подтверждая такъ или иначе, мой разсказъ и пополняя мои документы. Но у нея голова кружится передъ вызваннымъ ею духомъ и она не отдаетъ себ никакого отчета въ словахъ своихъ,— она впадаетъ, по ея признанію, въ ‘безуміе’! ‘Къ несчастію,— пишетъ г-жа Желиховская,— по собственному желанію моему большинство русской корреспонденціи сестры моей посл смерти ея было сожжено. Уцлло лишь то, что она сама передала мн и что выслали мн позже изъ Адіара. Еслибы не эта непростительная опрометчивость, вроятно, у меня была-бы возможность теперь объяснить читателямъ и то, о чемъ осторожный г. Соловьевъ самъ находилъ неудобнымъ расписывать (стр, 58 брошюры.)’
Невроятно! А между тмъ все это она написала и напечатала въ томъ состояніи ‘раздраженія’, когда у нея невдомо что ‘срывается съ языка въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ смысл…’
Нкоторыя мои письма, дйствительно, очевидно уничтожены г-жей Желиховской, и это именно т, которыя, даже и по ея мннію, слишкомъ ужъ наглядно уличаютъ Блаватскую и выставляютъ на видъ вовсе не мое коварство, а нчто другое. Гд, напримръ, т два письма, о которыхъ говорится на стр. 62? гд мои ‘глупости о махатмахъ’, мое ‘невріе омы,’ моя ‘подозрительность’, ‘убжденіе, что феномены поддлываются’??— словомъ все, о чемъ сама Блаватская пишетъ въ напечатанныхъ письмахъ? Гд?!

Примчанія.

1 ‘Вечеромъ того же дня г. Олкоттъ нашелъ у себя въ карман записочку, написанную, какъ признали вс теософы, почеркомъ М. (Моріи), въ такихъ выріженіяхъ: ‘конечно я тамъ былъ, но кто можетъ открыть глаза нежелающему видть? М.’
2 ‘Я долженъ сказать, что, по возвращеніи въ Парижъ, гд я теперь нахожусь, мои галлюцинаціи и странные факты, меня окружавшіе, совершенно исчезли.’

II. Отвты мн ‘лицъ, задтыхъ моей сатирой’.

Перехожу къ ‘отвтамъ мн лицъ, задтыхъ моей сатирой‘. Если кто нибудь выставитъ человка, наглядно и обстоятельно, глупцомъ или негодяемъ, а то и тмъ и другимъ вмст, и если этотъ выставленный человкъ желаетъ оправдаться въ такихъ обвиненіяхъ,— вдь онъ долженъ представить ясныя доказательства, что его оклеветали. Если же онъ ограничится вмсто фактическихъ опроверженій — единственно ‘грубой бранью’ по адресу своего противника и потомъ воскликнетъ: ‘нтъ, я не глупецъ и не негодяй!’ — то подобный отвтъ можетъ представляться ‘убдительнымъ отвтомъ’ разв только въ глазахъ особы, столь посрамленной, изобличенной и разозленной, что у нея рябитъ въ глазахъ и путается въ мысляхъ.
Такимъ именно ‘отвтомъ’, по словамъ г-жи Желиховской, снабдилъ ее Гебгардъ изъ Эльберфельда. Онъ, видите ли, бранится такъ, что даже наша ‘деликатная’ дама не сметъ напечатать всей его брани, а затмъ увряетъ въ своей преданности Блаватской, (которую самъ, однако, хорошо отдлалъ: см. ‘Изида’, стр. 268) и негодуетъ, что его письма переданы мн. Между тмъ эти его собственноручныя письма, которыхъ онъ не отрицаетъ и не можетъ отрицать, весьма характерно рисующія пріемы ‘теософовъ’ и ихъ нравственность,— мною напечатаны въ ‘Изид’, а письмо ‘брошюры’ только дорисовываетъ жалкую фигуру этого ничтожнйшаго, но въ то же время негоднаго и наглаго человка.
На страниц 244—250 ‘Изиды’ я разсказалъ о томъ, какъ теософы поступили съ мистриссъ Купэръ-Оклэй и какъ они ее потомъ запугали до того, что она не смла не только уйти отъ нихъ, но должна была даже прославлять Блаватскую. Эти ея прославленія Блаватской я привелъ въ перевод г-жи Желиховской, замтивъ при этомъ ‘что трудно же предположить, что эти выдержки не представляютъ, боле или мене врнаго перевода‘. По смыслу русскаго языка ясно, что именно тутъ я не подозрваю г-жу Желиховскую въ искаженіяхъ и ничуть не оспариваю врности ея перевода.
Но г-жа Желиховская, въ-сердцахъ, какъ есть не поняла ничего изъ того, что прочла или не то увидла въ книг (это очень курьезный разрядъ галлюцинацій!), ей почудилось, что я ее обвиняю въ неврности перевода. Она обратилась къ м-съ Оклэй, получила отъ нея такой отвтъ: ‘г-жа Желиховская сдлала врный и точный переводъ моихъ словъ’, а затмъ обрушивается на меня, изо всхъ силъ стучась въ отворенныя двери. Помилуйте! да я-то тутъ при чемъ? Я и не думалъ оспаривать врность перевода — и это у меня напечатано! Но все же любопытно какъ это можетъ удостоврять г-жа Оклэй, не знающая ни слова по русски.
Эта мистриссъ, конечно, не сознается въ томъ ужас, который я рассказываю. Но разв она можетъ сознаться?! И разв ея голословное отрицаніе въ ‘такомъ дл‘ можетъ служить какимъ-либо доказательствомъ противъ правдивости моего разсказа?! Только г-жа Желиховская и способна приводить, какъ нчто цнное, подобные ‘отвты’!
Я же не сталъ бы разсказывать эту печальную и столь характерную для дятелей теос. общества исторію, не имя, на случай крайности, ея подтвержденія. Дло въ томъ, что несчастная м-съ Оклэй въ то время была мене сдержанна, чмъ въ послдствіи и длилась кое-съ кмъ разсказами о своемъ отчаянномъ положеніи. У меня естъ письмо того времени (1886 г.) отъ одного лица, хорошо знавшаго эту даму, и въ этомъ письм заключаются такія строки: ‘(переводъ дословный). Мистриссъ К. Оклэй съ грустью призналась мн, что она все поняла, но что мужъ ея все же фанатикъ, больной и мономанъ, какъ она говоритъ. Невозможно ему открыть глаза, а потому ей остается только быть въ сторон и молчать, она не можетъ открыто разорвать съ теософами’. Эти строки въ интимномъ письм того времени, писанномъ лицомъ, искренно расположеннымъ къ м-съ Купэръ-Оклэй, весьма доказательны и снимаютъ съ меня голословность. При крайней необходимости, ради возстановленія правды, мой корреспондентъ будетъ названъ.
Затмъ появляется перевоплощенная Марія Стюартъ, т. е. герцогиня Помаръ и — вотъ тутъ-то г-жа Желиховская дйствительно пребольно меня куснула! Признаюсь откровенно — изрядно куснула! Дло вотъ въ чемъ: Писалъ я мою ‘Изиду’ спшно. Хоть и зналъ я, что будутъ мн изъ за нея, какъ изъ за всякой слишкомъ откровенной правды, большія непріятности, хоть и шелъ на это, а все же надо было кое-гд сдержать себя и помнить, что г-жа Желиховская воспользуется единственнымъ оружіемъ, ей доступнымъ. Сорвалась у меня (стр. 31) фраза о томъ, что m-me де-Морсье была ‘настоящимъ авторомъ теософическихъ брошюръ, издававшихся подъ видомъ произведеній дюшессы де-Помаръ лэди Кэтниссъ. Г-жа Желиховская, конечно, тотчасъ же за нее ухватилась смекнувъ, что, благодаря ей, легко сдлать сразу непріятность мн и m-me де-Морсье и насъ поссорить. Написала она дюшесс, дюшесса къ m-me де-Морсье за объясненіями, m-me де-Морсье ко мн за таковыми же — и пошло, похало!
Теперь г-жа Желиховская, съ ехидными разсужденіями, приводитъ въ своей брошюр письма, объясняющія, что m-me де-Морсье только переводитъ съ англійскаго на французскій произведенія герцогини де-Помаръ, а также посланное мною m-me де-Морсье ‘удостовреніе,’ въ которомъ я говорю, что сама m-me де-Морсье мн никогда не разсказывала о характер ея теософическихъ и литературныхъ работъ съ герцогиней и что я знаю объ этомъ изъ другого источника. Все это такъ, но это не мшаетъ мн быть правымъ въ моемъ заявленіи. Пусть судитъ всякій: на брошюрахъ, о которыхъ я говорю, да и на другихъ произведеніяхъ Маріи Стюартъ, то бишь ‘дюшессы’, она обозначена авторомъ французскаго текста и нигд не сказано, что это переводъ, а не оригиналъ. Сами же брошюры, подразумвавшіяся мною, состоятъ или изъ простыхъ выписокъ, или изъ компиляцій англійскихъ книгъ. Кто же, спрашивается, настоящій, какъ я говорю, авторъ такой работы — необозначенный переводчикъ или ‘дюшесса’?! По моему — не она, и я считаю даже, что такое присвоеніе чужого французскаго текста — неблаговидно.
Дале г-жа Желиховская приводитъ изъ моихъ писемъ середины 1884 года, нсколько насмшливыхъ фразъ, относящихся до m-me де- Морсье. Я писалъ это въ первое время моего съ ней знакомства (стр. 30 ‘Изиды’), когда я еще не узналъ ея достоинствъ и былъ далекъ отъ мысли, что мы сблизимся и станемъ друзьями. Я смялся надъ ея дйствительно въ то время чрезмрными увлеченіями теософіей, магнетизмомъ и всякими оккультностями. Весьма можетъ случиться, что г-жа Желиховская достигнетъ цли и насъ поссоритъ, а это мн будетъ весьма больно. Словомъ — укусила!
Г-жа Желиховская пожаловалась на меня и графин д’Адемаръ, объ ‘искусственной’ молодости которой я неосторожно выразился, никакъ не воображая, что мое замчаніе будетъ ей передано услужливой дамой. Но какая же ‘фальшь’ въ моихъ словахъ о ней, что ‘я зналъ ее совсмъ мало, никогда не слыхалъ отъ нея чего-либо ‘теософическаго’ и, какъ кажется, она ничмъ не отличалась?’ Все это было именно такъ, если же впослдствіи, когда я ухалъ уже изъ Парижа, она стала издавать теософическій журналъ — то это нисколько не разбиваетъ моего показанія.
Вотъ и вс, столь важно оповщенные, отвты мн лицъ, задтыхъ моей сатирой!! Одинъ только остроумный обманъ ради перваго апрля.

III. Курьезы.

1) Моя противница кидаетъ въ меня камнемъ за то, что я, будто бы, утаилъ отъ моихъ читателей о томъ, что напечаталъ, въ журнал ‘Ребусъ’) описаніе перваго феномена Блаватской, въ ма 1884 г., т. е. ‘чтеніе ею закрытаго письма.’ Это неправда. На стр. 240 ‘Изіды,’ въ текст моей ‘отставки’ этотъ фактъ указанъ какъ одна изъ причинъ, побуждавшихъ меня послать эту отставку: ‘…, что она (Блаватская) желала воспользоваться моимъ именемъ и принудила меня подписать и публиковать описаніе феномена, полученнаго посредствомъ обмана (феноменъ съ письмомъ въ ма 1884 года).’ Значитъ факта этого единственнаго напечатаннаго мною сообщенія о ‘феномен’ я и не думалъ скрывать. Да и къ чему 6ы я длалъ это, разъ мое сообщеніе было напечатано въ журнал?!
2) На страниц 186 ‘Изиды’ я привожу письмо Блаватской къ m-me де-Морсье, въ которомъ она описываетъ ей свое печальное положеніе и говоритъ о томъ, что я ‘толкую пустяки о махатмахъ и что я ома неврный’. Ради объясненія этого письма я упомянулъ, что Блаватская въ самую критическую для себя минуту получила отъ неизвстнаго друга нкоторую сумму денегъ и добивалась узнать черезъ m-me де-Морсье кто это прислалъ ей деньги. Только и всего. Но вотъ г-жа Желиховская (стр. 98 брошюры) объявляетъ, будто-бы я этимъ даю читателямъ возможность предположить, что это я послалъ Блаватской деньги. Ничего подобнаго у меня и въ ум не было, да и зачмъ это понадобилось г-ж Желиховекой? такъ, ради какой-то туманной инсинуаціи!.. Блаватская въ т времена часто нуждалась и не разъ находились люди, ей помогавшіе. Одни длали это прямо, другіе, смотря по отношеніямъ, тайно. Въ этомъ не было для нея ничего унизительнаго, да и г-жа Желиховская отлично должна бы знать, что бдность не порокъ и что безъ помощи друзей иной разъ не проживешь. Но я вовсе не желаю способствовать предположенію будто я помогалъ Блаватской. Между нами, ни съ той ни съ другой стороны, никакихъ денежныхъ счетовъ никогда не бывало. Блаватской я денегъ не давалъ ни въ долгъ, ни въ вид подарка — и заявляю объ этомъ.
3) Г-жа Желиховская, желая, по своему обыкновенію, опровергнуть неопровержимое, по поводу общеизвстнаго и курьезнаго факта, что Блаватская выдавала себя за вдову досел здравствующаго ея мужа, заявляетъ, что она имла на это право. Она, видите-ли, ‘была признана таковою тифлисскими властями, выславшими ей въ 1884 г. свидтельство, гд она была названа ‘вдовой Д. С. С. Н. В. Блаватскаго’. Не будучи съ нимъ въ сношеніяхъ боле двадцати-пяти лтъ, она совершенно потеряла его изъ виду и не знала, какъ и мы,— живъ онъ или умеръ. Это вина тифлисской полиціи, а никакъ не ея’ (стр. 94 брошюры). Однако у меня въ рукахъ литографированная и засвидтельствованная копія этого самаго курьезнаго документа, высланнаго Блаватской по ея желанію тифлисскимъ полицмейстеромъ 7-го іюня 1884 г. Этотъ документъ приведенъ мною на 72 стр. ‘Изиды’ и въ немъ Елена Петровна значится не вдовой, а женой Д. С. С. Н. В. Блаватскаго. Какъ есть ничего г-жа Желиховская не можетъ сказать, чтобы не отклониться отъ правды… Сколько разъ смялась она сама надъ этимъ мнимымъ вдовствомъ своей знаменитой сестры!
4) На удостовреніе самыхъ близкихъ къ покойному А. М. Бутлерову лицъ, что онъ не былъ знакомъ съ Блаватской и никогда съ ней не состоялъ ни въ какой переписк,— г-жа Желиховская отвчаетъ: ‘неправда, я сама видла въ ея рукахъ его портретъ и письмо’, лукаво умалчиваетъ кому былъ данъ А. М. Бутлеровымъ его портретъ, кому было написано это письмо,— и при этомъ думаетъ, что такимъ заявленіемъ уничтожится удостовреніе вдовы А. М. Бутлерова, а также его ближайшаго друга. Увы! это лишь одинъ изъ безчисленныхъ примровъ того, что авторъ ‘Правды о Е. П. Блаватской’ и ‘Необъяснимаго или необъясненнаго’ видитъ не только невидимое, но и несуществующее.
5) Да, неизлечимыми галлюцинаціями страдаетъ г-жа Желиховская! На страниц 139 своей брошюры, говоря о данномъ ей мною для прочтенія оригинал ‘исповди’ Блаватской, съ кототорымъ сличалъ переводъ Жюль Бэссакъ.— она пишетъ: ‘Меня тоже поразило, зачмъ все русское письмо испещрено печатями M-r Jules Baissac’а, г. Соловьевъ объяснилъ, что это для пущей врности,— какъ доказательство, что переводъ вренъ’. Ну какъ же могъ я ей говорить такой вздоръ, когда на этой ‘исповди’ всего одинъ штемпель! Зачмъ понадобилось г-ж Желиховской даже и тутъ написать неправду, которую доказать такъ легко?!!
6) Я въ четвертый разъ печатно спрашиваю г-жу Желиховскую: гд коллекція (lettre sur lettre) моихъ писемъ къ Блаватской, которыя я ей будто-бы писалъ, посл 8-го октября (новаго стиля), осенью 1885 года, въ то время, когда она письменно и многократно жаловалась на мое молчаніе, и о которыхъ г-жа Желиховская съ большимъ апломбомъ говоритъ въ своей стать въ ‘Nouvelle Revue’? Гд эти письма? Ихъ никогда не было — и г-жа Желиховская выдумала ихъ существованіе.
7) Въ своемъ письм въ ‘Новомъ Времени’ г-жа Желиховская развязно извинилась передо мною за опечатку, сдланную въ ея стать въ ‘Nouvelle Revue’. Но дло въ томъ, что на этой опечатк (1885 годъ вмсто 1884 года) построенъ ея дальнйшій разсказъ о мнимыхъ чудесахъ въ Вюрцбург, на тхъ же страницахъ французскаго журнала. Говоря о пребываніи Блаватской и моемъ въ Вюрцбург, она пишетъ: ‘Ce dernier y eut la missive du Mahatma Koot-Houmi et repartit pour Paris, enthousiasm de sa visite et des choses extraordinaires dont il avait t temoin Wurtzbourg, un tel point qu’il crivit lettre sur lettre, toutes dans le genre de celle-ci, dont je fais ici des extraaits: Paris, 8 octobre 1885…’ и т. д. [1]. А затмъ въ другомъ мст: ‘En l’anne 1885, par exemple, Mahatma Moria est apparu M-r Wsevolod Solovioff, avec lequel il eut un entretien, que ce dernier a dcrit beaucoup de prsonnes, avec son loquence ordinaire’ [2].— Вотъ тутъ, дйствительно, среди обычнаго извращенія, могла быть въ цифр опечатка, но вдь я указывалъ и указываю не на эти слова, а на вышеприведенную выдержку о событіяхъ въ Вюрцбург, гд нтъ никакой опечатки. Какая же тутъ можетъ быть опечатка въ цифр? Цифра врна. Здсь безцеремоннйшая неправда, дважды фактически и документально доказанная читателямъ ‘Изиды’, полное извращеніе цлаго ряда обстоятельствъ. Выходитъ, къ тому же, что г-жа Желиховская ‘писала такъ, а не иначе вслдствіе лишь опечатки, сдланной при печатаніи ея рукописи!! Это ужъ чисто ‘оккультный’ феноменъ — и на него мн пришлось трижды печатно указывать сестр г-жи Блаватской. Но она молчитъ, очевидно полагая, что это такія мелочи, на которыя не стоитъ обращать вниманія уважающей себя дам.
8) Не зная куда дваться оть подавляющей доказательности и ясности обмановъ Блаватской въ ея ‘феноменахъ’,— г-жа Желиховская доходитъ до того, что старается распространить убжденіе, будто ‘феномены’ Блаватской и выдавались ею самою, Блаватской, за фокусы! Зачмъ же бы она ихъ длала въ такомъ случа? Разв фокусами доказывается религіозная доктрина? Еслибы эти пресловутые ‘феномены’ прямо выдавались Блаватской за простые фокусы, а не за ‘чудеса ея махатмъ’,— то не приходили бы ихъ смотрть и разслдовать Шарли Ришэ, Фламмаріоны и т. д., не тратило бы Лондонское Общество Психическихъ Изслдованій громадныя деньги, не посылало бы въ Индію Годжсона и не учреждало коммиссій для ихъ разслдованія, не писалъ бы, наконецъ, Синнеттъ цлыя книги съ описаніями этихъ, по мннію теософовъ, не фокусовъ, а чудесъ, на которыхъ основано все, такъ сказать, наглядное значеніе и самой Блаватской, и ея доктрины. Эта выдумка слишкомъ груба и наивна…
9) Одинъ изъ замчательныхъ курьезовъ ‘брошюры’ ‘заключается въ томъ, что г-жа Желиховская ‘невиино игнорируетъ’ всю заключительную часть ‘Современной Жрицы Изиды’,— документальную исторію возникновенія ‘теософическаго общества’. Въ этихъ главахъ я ужь не играю никакой роли, дйствіе происходитъ за десять лтъ до моего знакомства съ Блаватской и она сама все разсказываетъ въ своихъ письмахъ къ А. Н. Аксакову, переданныхъ мн имъ ради возстановленія истины въ такомъ общеинтересномъ, нешуточномъ дл. Блаватская — общественный дятель, лицо, такъ сказать, историческое и значеніе ея дятельности г-жа Желиховская сама, хоть и значительно преувеличивая, представляетъ громаднымъ, чуть не всемірнымъ. Поэтому все, что осталось посл Блаватской, теряетъ частный характеръ и подлежитъ общественному сужденію. И вотъ — эта документальная, основанная исключительно на ея собственноручныхъ письмахъ, исторія возникновенія ‘созданнаго ею всемірнаго братства‘ впервые появилась въ ‘Изид’.
Отчего же это г-жа Желиховская ни единымъ словомъ не обмолвилась объ этой интересной, до сихъ поръ совершенно темной, а теперь мною все же достаточно освщенной исторіи возникновенія теософическаго общества въ С. Америк въ семидесятыхъ годахъ?!
Составляющія матерьялъ этой исторіи интереснйшія письма оттого-то мн и переданы, что они документально свидтельствуютъ въ пользу моего разсказа, подтверждаютъ его и доказываютъ врность выводовъ, сдланныхъ мною, когда я еще не имлъ ровно никакого понятія объ этихъ американскихъ письмахъ семидесатыхъ годовъ.
Умалчивая обо всемъ этомъ, г-жа Желиховская, какъ и въ другихъ случаяхъ, подобно страусу прячетъ голову въ свои перья — и думаетъ, что ее никто не видитъ.
10) Г-жа Желиховская (стр. 2 брошюры), говоритъ, что, ‘даетъ свои скромныя (!!) показанія въ пользу умершей сестры, за которую некому, кром нея, заступиться’, а въ конц брошюры приводитъ цлые списки заступниковъ и прославителей Блаватской, друзей ея, ‘преданныхъ ей на жизнь и на смерть’ [3]. Столь прославленная создательница ‘религіи разума’ — не беззащитна — и, въ наши дни, говорить такъ, какъ говорю я, о защищаемыхъ такимъ оружіемъ ‘общественныхъ дятеляхъ’ — во всякомъ случа не есть признакъ трусости.
‘Что же касается до личности моей сестры’ — объявляетъ г-жа Желиховская на стр. 161,— ‘то она такъ неизмримо выше его (т. е. моихъ) несостоятельныхъ нападокъ, что вс его комки грязи, въ нее пущенные, врядъ ли достигнутъ подножія того высокаго пьедестала, на которомъ воздвигнутъ ей памятникъ въ трехъ частяхъ свта‘. Вотъ какъ! Ну такъ стоило-ли г-ж Желиховской прикидываться казанской сиротою!! Еслибы Блаватская была дйствительно беззащитна,— никто ‘а я тмъ боле’, не поднялъ бы на нее руку. Но видите: ‘ея памятникъ стоитъ на громадномъ пьедестал въ трехъ частяхъ свта‘. И вотъ я показалъ — потому-что совсть молчать не позволила,— изъ какого матеръяла созданъ этотъ памятникъ.
Показала это и моя неожиданная, хоть ужь и не новая, союзница — г-жа Желиховская, показала именно своей брошюрой, написанной вовсе не ради оправданія ‘беззащитной’ сестры, а только ради скандала, въ мечтахъ о которомъ интересы сестры совершенно забылись.
Ни одно изъ обвиненій, выставленныхъ мною и подтвержденныхъ документально — не только не разбито (это невозможно, ибо — очевидный фактъ остается все же фактомъ), но и не затронуто. Вмсто того, чтобы отвчать на обвиненія Блаватской и ея общества — въ ‘брошюр’ только голословные ‘нтъ’, тутъ же противорчащіе другъ другу и… нападки на меня лично.
Я выхожу съ документами, показаніями свидтелей и письмами въ рукахъ и громко говорю: ‘Блаватская, съ помощью огромнаго, организованнаго обмана и поддльныхъ ‘феноменовъ’ создала свое общество, которое въ сущности и въ конц концовъ оказалось пропагандой самой фантастической и прямо безнравственной доктрины [4]. Блаватская и ея сообщники, когда ихъ ловили и ловятъ въ обманахъ, пользовались и пользуются ‘всми’ средствами, прежде всего ‘клеветою’, для борьбы со своими обличителями’.
Г-жа Желиховская выступаетъ съ ‘отвтомъ’, всячески его рекламировавъ,— и на все это отвчаетъ: ‘г-нъ Соловьевъ самый ужасный и коварный человкъ, онъ очаровалъ насъ, вынулъ наши сердца, потомъ похалъ внчаться изъ моего дома, потомъ довелъ насъ до безумія и мы, подъ вліяніемъ раздраженія, давали показанія о Блаватской въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ смысл!’
Помилуйте, добрые люди,— ну разв это ‘отвтъ’ и ‘защита’ невинной, великой женщины, за которую некому заступиться??! И еще еслибы только это!!

Примчанія.

1 ‘Этотъ послдній получилъ тамъ посланіе махатмы Кутъ-Хуми и возвратился въ Парижъ, восхищенный своимъ посщеніемъ и необыкновенными вещами, которыхъ онъ былъ свидтелемъ въ Вюрцбург до такой степени, что онъ писалъ письмо за письмомъ, вс врод того, изъ котораго я здсь длаю выписки: Парижъ, 8 октября 1886 годъ’ и т. д.
2 ‘Въ 1885 году, напримръ, махатма Морія явился г. Всеволоду Соловьеву и имлъ съ нимъ разговоръ (!!!!), описанный послднимъ многимъ лицамъ, съ обычнымъ ему краснорчіемъ’.
3 Еще недавно, — какъ видно ниже, изъ удостовренія А. А. Брусилова,— г-жа Желиховская увряла меня ‘что если я буду писать о Блаватской, то ея послдователи, друзья и родные, которые могущественны (?!!), причинятъ мн за это тяжкія непріятности‘. Значитъ Блаватская не беззащитна и за нее есть кому мстить. Но вдь я доказалъ, что давно ужь подвергаюсь этому тайному мщенію! Теперь же о немъ узнаютъ и вс, благодаря г-ж Желиховской.
4 Если я говорю такъ прямо и опредленно — значитъ могу доказать это. Я это и доказываю, съ указаніемъ на теософскіе источники и литературу, въ моей стать о ‘теософской доктрин’, печатающейся въ настоящее время въ журнал: ‘Вопросы философіи и психологіи’. Впрочемъ доктрина эта и такъ извстна многимъ.

IV. Г-жа Игрекъ-Желиховская и ея признанія о ‘преступленіи’.

Начавъ писать и печатать мои воспоминанія о Блаватской и ея ‘обществ’, вызванныя фантастическими статьями г-жи Желиховской, я опровергалъ ‘виднія’ этой сочинительницы, называя ее, конечно, ея полнымъ именемъ,— иначе не могло и быть. Но вотъ, силою вещей, на страницахъ моихъ воспоминаній, появилась нкая дама, безъ которой никакъ нельзя было обойтись. Я назвалъ ее буквой Y. Она фигурировала въ Парижскомъ кружк, относилась скептично къ своей родственниц Блаватской, имла со мною весьма знаменательную бесду въ парк Монсо, первая стала мн открывать глаза на плутни Блаватской (и очень внушительно, ибо толковала о томъ, что основательница ‘теософическаго общества’ требуетъ отъ нея какого-то преступленія!) Затмъ она все это подтвердила мн письменно, очевидно желая, по своей честности, любви къ правд и дружб ко мн,— избавить меня отъ увлеченій и всякихъ бдъ. Я былъ тогда глубоко ей благодаренъ за это и отвчалъ ей искренней дружбой.
Такова роль г-жи Y. до самыхъ послднихъ мсяцевъ моихъ сношеній съ ‘теософами’. Полагаю что въ этой роли нтъ для г-жи Y, ничего дурного и унизительнаго. Если бы дальнйшія (съ 1886 года) дйствія этой особы не стали діаметрально противуположны ея первоначальнымъ дйствіямъ — она промелькнула бы на страницахъ моихъ воспоминаній въ вид, такъ сказать, ‘дамы пріятной во всхъ отношеніяхъ’ — а затмъ безслдно бы исчезла.
По первоначальному плану моего разсказа я вовсе и не желалъ сообщать печатно о теософскомъ мщеніи, которому я подвергся и о выдающейся роли, съигранной въ немъ г-жей Y. Но когда окончательно выяснилось все, о чемъ читатели узнаютъ на слдующихъ страницахъ, когда съ декабря 1891 г., я, чмъ дальше, тмъ больше, началъ узнавать о ‘необыкновенныхъ вещахъ’, распространяемыхъ про меня ‘своеобразной защитницей нео-теософіи’ и ея друзьями, когда все это зашло ужь слишкомъ далеко — я, длать нечего, ршился въ моемъ разсказ сообщить, ради рельефной иллюстраціи, и о теософскомъ мщеніи.
Древо познается по плодамъ его. Теософское древо старались представить прекраснымъ. Блаватская объявляла, что величайшіе негодяи и даже преступники, попавъ въ члены ея ‘всемірнаго братства’, длаются святыми. Ну такъ вотъ — не безъинтересно было взглянуть на дйствія этихъ ‘святыхъ’, на т средства, какими они укрпляли и укрпляютъ свое ‘общество’, какими они боролись и борятся за ‘свою истину’ и за представительницу ея — Блаватскую. Я и показалъ,— и опять, силою вещей, на моихъ страницахъ, появилась г-жа Y. Я привелъ (стр. 250—269 ‘Изиды’) мой знаменательный разговоръ съ этой дамой (тогда она выразила на словахъ, а затмъ постаралась доказать и на дл, хоть и не совсмъ удачно, свою ‘житейскую мудрость’), характерные отрывки изъ ея писемъ и письма Гебгарда о ея ‘показаніяхъ’ и роли въ Эльберфельд…
Но вотъ г-жа Желиховская (совершенно отдленная въ ‘Изид’ отъ г-жи Y.) объявляетъ въ своей брошюр и даже на ея обложк, что г-жа Y. (И-грекъ) — это… она! Г-жа Желиховская пишетъ (стр. 1 брошюры), что не иметъ ‘необходимости скрывать или особенно (!!) стыдиться своихъ словъ и писемъ’ и ничего не иметъ противъ ихъ опубликованія. Оно конечно — извстность вещь пріятная для литературной дамы, а я предоставилъ ей своей ‘Изидой’ такой прекрасный случай къ легкому полученію ‘весьма лестной’ извстности! И г-жа Желиховская поспшила печатно воскликнуть: ‘Слушайте! да послушайте же! г-жа Y. (И-грекъ), та самая, которая…—вдь это я!’
И такъ, значитъ, это она является первой и компетентной свидтельницей и разоблачительницей теософскихъ обмановъ своей сестры, оказывая этимъ, прежде всего, значительную услугу лондонскому ‘обществу для психическихъ изслдованій’, столь нелюбимому ею!
Это она первая открывала мн глаза, въ начал лта 1884 года, на ‘безсовстность и преступность’ желаній и просьбъ Блаватской, къ ней обращенныхъ! Это она, въ конц 1885 года, дала мн самыя ужасныя, подавляющія свднія о жизни и дятельности своей сестры, посл которыхъ я увидлъ, что хоть сколько нибудь щадить Блаватскую даже передъ какими угодно иностранцами — невозможно! Это она, въ ма 1886 года, пріхавъ въ Эльберфельдъ, вдругъ забыла все что знала, говорила и писала, разршила ‘свою совсть’, перестала бояться ‘преступленія’ — и сдлалась persona gratissima Блаватской и теософовъ, ихъ свидтельницей, заступницей, прославительницей въ Россіи! Конечно… чего же тутъ ‘особенно’ стыдиться! Но хоть и не ‘особенно’, а всежь таки, видно, стыдненько г-ж Желиховской и она чувствуетъ желаніе ‘оправдаться’. Съ этой цлью она объясняетъ своимъ читателямъ, что я… пожалуй… заколдовалъ ее, ея дтей и даже Блаватскую! сдлалъ ‘внушеніе и дурманное ослпленіе’, пустилъ въ ходъ свой ‘fluide’, дйствовавшій магнетически (стр. 65 брошюры). Я, видите ли, занимался магіей и желалъ ‘возвратиться въ Россію прообразомъ моего ‘князя-мага’ въ роман ‘Волхвы’ (стр. 31 брошюры)’. Г-жа Желиховская подозрваетъ даже, что я занимался ‘черной магіей’ (стр. 3З).
Находчивость необыкновенная!! Вдь вотъ же пишутъ, въ ‘Новомъ Времени’ и другихъ газетахъ, о какихъ-то ‘заколдованныхъ жабахъ’, о какихъ-то ‘черныхъ магахъ’, не только ихъ заколдовывающихъ, но даже и убивающихъ своихъ враговъ en effigie и на разстояніи, посредствомъ разныхъ ‘fluide»овъ! Кто меня знаетъ — можетъ быть и я умлъ тогда, въ самомъ дл, заколдовывать жабъ?! Только теперь,— увы! я, во всякомъ случа, потерялъ эту способность…
Но тогда, увряетъ г-жа Желиховскай, я могъ все! Я пріхалъ осенью 1885 года въ Петербургъ — и оказался ихъ ‘самымъ близкимъ и дорогимъ пріятелемъ’. Я бывалъ у нихъ ‘ежедневно'(?!). ‘…Онъ еще боле, пишетъ г-жа Желиховская,— заинтересовалъ всхъ насъ своими живыми разсказами, своими оригинальными мистическими (?!?) воззрніями на все въ мір и своей добродушной искренностью, иногда доходившей до рзкости. Эту послднюю черту онъ такъ искустно себ усвоилъ, что положительно очаровалъ насъ своей правдивостью (стр. 119)’. Ну, словомъ, я ‘черный магъ, жабный заколдовыватель’! Вотъ они какіе бываютъ!.
Однако въ чемъ же заключалась эта моя ‘добродушная искренность’ и т. д.? Въ томъ, увряетъ г жа Желиховская, что я ‘искустно возбуждалъ ихъ гнвъ противъ Блаватской и ссорилъ ихъ съ родными. ‘Возбуждалъ онъ (гнвъ) не для чего иного, какъ чтобы заставлять меня и моихъ,— объясняетъ г-жа Желиховская,— проговариваться въ минуты крайняго возбужденія,— и давать тмъ возможность увеличивать то скопленіе свдній, котороо г-нъ Соловьевъ такъ картинно называетъ своимъ багажемъ (стр. 124—125)’.
Дале г-жа Желяховская увряетъ, что я выдумывалъ какія-то ‘невравды’ (совтую ей внимательно прочесть письмо Блаватской 1875 года, на стр. 314 ‘Изиды’,— тогда она ужь не ршится говорить, будто что я либо [1] выдумывалъ, когда дружески давалъ ей возможность распутать и уничтожить то, что считалъ тогда напраслиной и клеветою). Я довелъ ее, бдную, моимъ коварствомъ до ‘безумія’, такъ что она потеряла сообразительность — и все кончилось тмъ, что ‘когда я дошла до полубезумія, а дти мои до крайней степени ярости за меня,— тщательно принималось къ свднію и записывалось все, что могло сорваться съ языковъ нашихъ въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ раздраженіемъ смысл (многознаменательное признаніе не только за себя, но даже и за своихъ дтей: когда он раздражены — он самымъ крайнимъ образомъ преувеличиваютъ смыслъ фактовъ, т. е., въ доподлинномъ перевод на обыкновенный русскій языкъ — лгутъ. Въ данномъ случа я съ г-жей Желиховской спорить и прекословить не буду). Къ такого рода ‘багажу’ г-на Соловьева принадлежатъ и т мои письма, которыя онъ нын напечаталъ подъ прозрачнымъ покровомъ даннаго имъ мн прозвища,— буквы Y. (стр. 125, 126)’.
Вотъ ужь тутъ я ‘дйствую на разстояніи’! Я сижу въ Бретани, а г-жа Желиховская, доведенная до ‘безумія’ моими ‘флюидами’, проговаривается мн изъ Петербурга и пополняетъ мой ‘багажъ’. Ну какъ же не ‘черная магія’ и не ‘заколдованныя жабы’!
Если кому придетъ охота — пусть внимательно сравнитъ XXIV главу ‘Изиды’ и страницы 119—127 брошюры. Изъ этого сравненія будетъ ясно, что г-жа Желиховская только ухватилась теперь за свое, произведенное моими чарами, безуміе какъ за единственную соломенку спасенія. Въ дйствительности же она поступала тогда въ здравомъ разум и полной памяти.
О томъ, какъ врно передаются мои faits et gestes того времени можно судить по такому обращику: на 109 стр. брошюры говорится, что я во прізд въ Петербургъ (начало октября 1885 г.) ‘не только врилъ возможности существованія махатмъ, но и ждалъ отъ нихъ благостыни (какой?!)’. А на страниц 119: ‘Тутъ впервые (это относится къ тмъ же днямъ, къ моему прізду въ Петербургъ 1-го октября (стараго стиля) 1885 г.) стали мы слышать отъ него сомнительные, даже недружелюбные отзывы о сестр моей и ея дл’.— Гд же тутъ правда? этого не разберетъ и самъ мудрый Кутъ-Хуми!.
Однако и по толкованіямъ г-жи Желиховской выходитъ, что я заколдовалъ ее и привелъ въ безуміе и раздраженіе, во время котораго она давала мн свои показанія о Блаватской ‘въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ смысл’,— лишь зимою 1885—1886 года. Въ начал же лта 1884 г., въ Париж, судя по ея словамъ, она была въ здравой памяти. Что же это такое она мн говорила въ парк Монсо? Она теперь восклицаетъ: ‘Охъ! Боже мой, какъ много лишнихъ словъ вложилъ мн въ уста г-нъ Соловьевъ во время нашей прогулки по Парижу (стр. 30)’… Что я никакихъ лишнихъ словъ не вложилъ ей въ уста — да свидтельствуетъ ея нижеслдующее письмо отъ 27 октября 1884 года:

Признаніе г-жи Желвсховской о ‘преступленіи’.

‘… Вы помните нашъ разговоръ въ parc de Monceau? Я вамъ и тогда не могла на многія i поставить точекъ,— но достаточно ихъ кажется выяснила, чтобъ вы знали, что между мной и Еленой общаго мало. Я ее люблю и жалю горячо. Надюсь что и она меня любитъ также, но… по своему. Помимо этого чувства, неоднократно склонявшаго меня къ снисхожденію и даже къ закрыванію глазъ на многое, что меня возмущало внутренно,— между нами все — рознь.
Я хала къ ней, на ея сердства, поставивъ непремннымъ условіемъ чтобъ между нами и рчи не было о ея длахъ и Обществ, впослдствіи это оказалось невозможнымъ: меня затянулъ общій водоворотъ и, къ крайнему сожалнію, я согласилась быть въ Обществ на столько, на сколько могла по совсти и религіознымъ убжденіямъ въ немъ состоять и даже описала то, что видла и слышала… Если въ мои описанія вкрались неточности, то безъ намренія и не по моей вин(?). Да дло не въ томъ. Елена разсердилась на меня, бросила мн писать и, какъ я вижу, обвиняетъ меня въ жестокости и неблагодарности. Очень жаль! Говорю искренно: сердечно жаль нашихъ испорченныхъ быть можетъ на всегда отношеній, но даже ради нихъ я не могу пожертвовать совстью. Не виню ее: ей то, что она проситъ меня сдлать, кажется пустякомъ, мн — преступленімъ! Мы разно смотримъ на вещи можетъ быть потому, что я христіанка а она… не знаю что! Она давно меня объ этомъ проситъ. Я не могу исполнить ея желанія и не хочу! потому что мало того, что считаю его для себя нечестнымъ, но и для нея гибельнымъ. Такъ же смотрлъ на это дло и покойный ***, умнйшій человкъ и величайшій христіанинъ, какого я когда либо знала. Онъ на смертномъ одр своемъ умолялъ меня, не поддаваться ея просьбамъ,— объяснить ей что она самой себ прежде всего повредитъ. Я такъ и длала много разъ — но безуспшно. Великая ошибка X. въ томъ, что она не знаетъ границъ своей жалости къ Елен. Оттого она и говоритъ, что она одна къ ней хороша и ее любитъ. Дай Господи чтобъ эта любовь не отозвалась на обихъ гибельно.. Подписано: ‘В. Желиховская’ 27 октября 1884 года’.
Вслдъ за кратковременнымъ увлеченіемъ, я выражалъ Блаватской, какъ словесно, такъ и письменно, свои сомннія въ подлинности сли не всхъ, то многихъ ея феноменовъ и, одновременно съ этимъ, выражалъ т же сомннія и неувренность постороннимъ серьезнымъ людямъ. Хоть и не претендуя быть ‘ученымъ’, я, подобно Шарлю Ришэ, и тамъ же гд онъ, ‘искалъ — нтъ ли какой истины среди многихъ обмановъ’. Наконецъ такое исканіе было прямымъ моимъ дломъ какъ ‘члена Лондонскаго Общества для психическихъ изслдованій’. Когда мои сомннія и неувренность перешли въ полное убжденіе и я получилъ, какъ необходимое подспорье,— различныя дополнительныя и документальныя свднія,— я открылъ теософскіе обманы всмъ заинтересованнымъ людямъ, не убоясь, для себя лично, никакихъ непріятныхъ послдствій. Такой мой образъ дйствій, ясный и послдовательный, доказывается какъ моими письмами къ Блаватской, ея сестр и разнымъ лицамъ, такъ и письмами ко мн Блаватской, ея сестры, Шарля Ришэ и другихъ лицъ.
И вотъ, не смотря на все это, выдвигая лишь нсколько тамъ я сямъ надерганныхъ моихъ фразъ, смыслъ которыхъ выясняется изъ разсказанныхъ мною обстоятельствъ и прямымъ, логическимъ сопоставленіемъ съ ними моего доказаннаго образа дйствій,— г-жа Желиховекая осмливается длать прозрачные намеки на то, что я былъ какъ будто сообщникомъ Бдаватской и преслдовалъ какія-то таинственныя, предосудительныя цли. Г-жа Желиховская, снова, очевидно, доведенная мною до ‘безумія’ или ‘полубезумія,’ увряетъ, что она и доказала бы это… да уликъ нтъ!…
Во всякомъ случа странный сообщникъ, который ни отъ кого не скрываетъ своихъ подозрній, недоврія и, окончательно убдившисъ въ обманахъ,— раскрываетъ ихъ, подвергая этимъ себя разнымъ крупнымъ непріятностямъ и мщенію изобличенныхъ шарлатановъ!!
Ну, а вотъ что такое теперь она, эта самая г-жа Желиховская, посл такого письма ея отъ 27 октября 1884 года и съ тхъ поръ какъ она стала прославительницей Блаватской, признала ея ‘дло’ великимъ, а ея теософію — высокимъ и чистымъ ученіемъ?? Она, видите ли, заблуждалась, а теперь прониклась святостью своей сестры и ея ученія! Однако все-таки чтожь это за ‘преступленіе‘, котораго просила отъ ея сестринской нжности Блаватская?? чего ‘безсовстнаго‘, ‘безчестнаго‘ она отъ нея хотла?? Понятіе о ‘преступленіи’, о ‘безчестности’, о ‘нравственной гибели’ можетъ быть неясно для ребенка, а не для женщины, богатой жизненнымъ опытомъ, какою уже была въ 1884 году г-жа Желиховская! Наконецъ и ‘этотъ величайшій христіанинъ и умнйшій человкъ’, на своемъ смертномъ одр умолявшій ее не поддаваться просьбамъ Блаватской — не могъ ошибаться въ значеніи предмета!.. Дло, очевидно, было не шуточное, а ‘тяжкое’ — и поэтому тогда между Блаватской и ея сестрою — кром ихъ сестринской любви, ‘заставлявшей закрывать глаза на многое’, все было — рознь.
Только въ ма 1886 года, въ Эльберфельд, произошло между сестрами внезапное и полное единеніе. Он, ко взаимному удовлетворенію, очевидно, хорошо договорились, договорились крпко. Г-жа Желиховская вроятно исполняетъ этотъ договоръ, по мр своихъ силъ пропагандируя нын въ Россіи славу Блаватской не какъ талантливой писательницы, а какъ создательницы теософическаго общества, провозвстницы ‘высокаго и чистаго ученія’, ‘новаго откровенія, полученнаго отъ махатмъ тибетскихъ’.
Ни мн, да и никому не было бы дла заглядывать въ душу г-жи Желиховской — для постороннихъ людей это не представляетъ интереса. Но вдь вотъ она объявляетъ, что въ ‘теософическомъ дл, о которомъ она писала, пишетъ и будетъ писать въ Россіи’ — все чисто, высоко и прекрасно, что оно представляетъ собою какое-то міровое движеніе съ великой будущностью. Говоря такъ, она очевидно (ибо иначе молчала-бы) силится привлекать къ этому великому длу если не умы, то сердца русскихъ людей. А потому естественно и законно,— и ужь вовсе не ради какой нибудь личности или желанія причинить непріятность г-ж Желиховекой,— громко спросить ее: ‘чтожъ это, однако, за ‘преступленіе и ‘безсовстное дяніе,’ которыя она вдругъ таинственно примирила съ посильной своей пропагандой неотеософіи?’ Вопросъ, безспорно заслуживающій общаго вниманія, если неотеософія и ея развитіе имютъ общественное аначеніе.
А они его имютъ.
Люди могутъ быть самыхъ различныхъ міровоззрній, можно быть христіаниномъ того или иного исповданія, магометаниномъ, буддистомъ, язычникомъ, матерьялистомъ. Но нельзя, оставаясь честнымъ человкомъ, равнодушно относиться къ явнымъ, доказаннымъ ‘обманамъ’ въ религіозно-нравственной области. Нельзя, видя пропаганду такихъ обмановъ, молчать, зная въ чемъ тутъ дло.
Всяко ‘движеніе’ неизбжно иметъ связь съ умственными и нравственными свойствами своего перваго руководителя и его помощниковъ. Въ ‘неотеософскомъ дл’ это особенно бросается въ глаза — оно все окрашено цвтами Блаватской и ея клики. Познакомиться съ Блаватской и Ко — значитъ познакомиться съ ‘сущностью теософическаго общества’. Именно такъ на это всегда и смотрли вс, заинтересованные предметомъ, начиная съ цлаго общества англійскихъ ученыхъ и изслдователей исихическихъ явленій. Эти ученые не боялись и не боятся обвиненій въ глупости и бабьемъ легковріи за то, что они наряжали коммиссіи и разслдовали каждый ‘феноменъ’ и каждое дйствіе Блаватской, желая узнатъ, дйствитсльно узнать — ‘нтъ ли какой-нибудь истины средй многихъ обмановъ’. Западпо-европейскіе ученые видно вообще ‘ужасно отсталые и неумные люди въ сравненіи съ нкоторыми анонимными и иными сотрудниками нашихъ газетъ’!!!
Несмотря на это я тоже не боюсь ‘господъ анонимныхъ и иныхъ сотрудниковъ’, какъ бы они ни считали для себя ‘удобнымъ’ смотрть на мою ‘Современную Жрицу Изиды’ и на меня лично.
Я сдлалъ то, что долженъ былъ сдлать.

Примчанія.

1 ‘что я либо’ — должно быть ‘я что либо’. — Прим. ред. Викитеки.

V. Клевета въ печати.

Весьма неискусно лавируя у черты, гд оканчивается юридическая безнаказанность и начинается уголовная отвтственность, г-жа Желиховская пишетъ по поводу засвидтельствованнаго присяжнымъ переводчикомъ въ Париж перевода на французскій языкъ ‘исповди’ Блаватской (стр. 230—234, 241 ‘Изиды’). Это странное упорство (нежеланіе мое высылатъ изъ Россіи копіи — разъ вс документы были оставлены въ Париж именно для того, чтобы заинтересованные могли ихъ видть (см. 258—259 стр. ‘Изиды’) лишило меня возможности оправдать г. Соловьева, доказавъ, что все дло въ недосмотр, въ ошибк переводчика, а всхъ поголовно защитниковъ сестры моей заставило предположить самое худшее. Онъ меня поставилъ этимъ въ безвыходное положеніе и въ необходимость признать его виновнымъ не въ одномъ легкомысліи, какъ я до тхъ поръ думала… подлогъ, въ которомъ обвиняли и обвиняютъ его разбиравшіе это дло — обвиненіе постыдное (стр. 150 брошюры)… Гебгардъ былъ совершенно правъ, увряя, будто Е. П. утверждала, что переводъ ея письма г. Соловьеву невренъ. Онь могъ бы еще прибавить, что это и я утверждаю (стр. 145 брошюры).
Дальше будетъ видно, изъ письменнаго показанія свидтеля, избраннаго самою г-жей Желиховской и на котораго она указываетъ въ своей брошюр, что она разсказывала даже вс подробности совершенія мною этого якобы подлога. Здсь, въ брошюр, она не разсказываетъ этихъ подробностей, но дло отъ этого ничуть не измняется. Изъ приведенной выписки все и такъ ясно. 0 моемъ ‘легкомысліи’ или ‘ошибк переводчика’ не можетъ быть рчи. Кто-бы ни длалъ эти переводы — я, либо другой,— это безразлично, разъ на оригинал и перевод приложены штемпеля присяжнаго переводчика и его удостовреніе. За врность перевода, за врность смысла каждой фразы отвчаетъ не переводившій, а только присяжний переводчикъ, оффиціально засвидтельствовавшій переводъ и заштемпелевавшій оригиналъ, съ которымъ онъ сличалъ его. Отвтственность этого присяжнаго переводчика велика передъ закономъ во всхъ государствахъ. Значитъ переводы, провренные, заштемпелеванные и засвидтельствованные присяжнымъ переводчикомъ парижскаго аппеляціоннаго суда, извстнымъ лингвистомъ, знатокомъ русскаго языка Жюлемъ Бэссакомъ-не могутъ быть неврными.
Если въ подобномъ перевод дйствительно (какъ говоритъ г-жа Желиховская) пропущена существенная фраза, то нельзя даже предположить, что она оказалась зачеркнутой на оригинал, ибо въ такомъ случа присяжный переводчикъ отмтиль бы это. Значитъ — или переводъ его сдланъ съ поддлънаго оригинала, или въ самомъ перевод, уже по его засвидтельствованіи, совершено уничтоженіе этой фразы. Третье предположеніе заключается въ томъ, что какъ на подлинномъ оригинал, такъ и на неврномъ перевод находятся поддльньые штемпеля и поддльное засвидтельствованіе (именно объ этомъ разсказывала г-жа Желиховская, какъ будетъ видно изъ письма полковника Брусилова).
Во всхъ трехъ причинахъ неврности перевода, разъ этотъ переводъ дйствительно невренъ, подлогъ не подлежитъ никакому сомннію.
Г-жа Желиховская печатно, на страниц 145 своей брошюры, ‘утверждаетъ‘, что переводъ невренъ и ужь одной этой фразой обвиняетъ меня въ подлог!
Вс ея дальнйшія разсужденія, выгораживаніе себя и даже, въ одномъ мст, внезапный переходъ отъ утвержденія къ предположенію — не могутъ имть никакого значенія. Разъ напечатана фраза о томъ, что она утверждаетъ неврность перевода (отсутствіе въ немъ фразы: я пойду на ложь (стр 140),— я обвиненъ въ подлог, обвиненъ ужь не изъ-за угла, ужь не словесно передъ людьми, которые поврятъ на-слово, безъ всякихъ доказательствъ, которые не задумаются вести дальше, тихомолкомъ, подъ полой, это отвратительное обвиненіе… Я обвиненъ печатно, во всеуслышаніе, въ самомъ грязномъ преступленіи.
Ну что-бъ я длалъ, еслибъ г-жа де-Морсье, у которой въ Париж хранились вс эти документы, какъ нибудь ихъ уничтожила, подумавъ, что ужь теперь не всплыветъ эта исторія и что они больше не нужны!?
По счастью г-жа де-Морсье сохранила документы и переслала мн ихъ годъ тому назадъ.
Г-жа Желиховская на страниц 144 своей брошюры, объясняя, что лтомъ 1892 года въ Париж ей этого засвидтельствованнаго Бэссакомъ ‘перевода показать не хотли,’ — торжественно, жирнымъ шрифтомъ, спрашиваетъ:
Гд же онъ?
Отвчаю: Онъ здсь, готовъ дяя экспертизы и, конечно, въ немъ, на своемъ мст заключается фраза, о которой г-жа Желиховская говоритъ, что ея нтъ: ‘Je vais mentir, horriblement mentir et on me croira facilement. Эта фраза оказывается даже именно на томъ полулист, гд Бзссакь надписалъ свое удостовреніе и приложилъ свой оффиціальный штемпелъ. Его не то что не хотли, а физически не могли показать, лтомъ 1892 года въ Париж, г-ж Желиховской, потому, что онъ, съ другими документами, былъ уже мн давно пересланъ. Еслибы я зналъ, что она подетъ въ Парижъ смотрть его — я показалъ бы его ей, при свидтеляхъ, въ Петербург.
Но г-жа Желиховская, какъ говорится, не спросясь броду сунулась въ воду, не могла увидть въ Париж документовъ и, надо полагать, заключила изъ этого, что они уничтожены. Только это предположеніе и объясняетъ… смлость, съ какою она ршилась печатно обвинять меня въ подлог. Нтъ документовъ, пропали, уничтожены, потеряны — ну-ко, молъ, докажиі!..
Откуда же взяли ‘защитники’ Блаватской, что именно въ ‘исповди’ заключается ‘прямое‘ признаніе въ ‘измышленіи махатмъ’? Мн кажется, что все это было нарочно запутано и перепутано Блаватской, а она умла художественно запутывать, такъ что у людей совсмъ мутилось въ голов и они переставали понимать что такое говорятъ, и что думаютъ. Кто зналъ ее и видалъ ‘въ дйствіи,’ — тотъ отлично можетъ себ представить какъ все это было.
Парижскіе же теософы пришли къ убжденію, что она выдумала ‘своихъ‘ махатмъ, бывшихъ у нея на побгушкахъ,’ потому что поврили моему письменному сообщенію о событіяхъ въ Вюрцбург, столь прекрасно иллюстрированному и подтвержденному какъ ‘исповдью,’ такъ и отрывками изъ послдовавшихъ за ней писемъ Блаватской, также переведенвыхъ и засвидтельствованныхъ Бэссакомъ. Особенно сильное впечатлніе на всхъ произвело тогда письмо, начинающееся со словъ: ‘что я вамъ (два раза подчеркнуто) сдлала?’ и въ которомъ заключена фраза: ‘Да меня бы вшали — я бы васъ не выдала, да и никого другого не выдала бы — даже зная что это правда — а молчала бы (стр. 236—287 ‘Изиды’)’. Очень помогла также роль Блаватской въ исторіи Могини и миссъ Л., письма ея (Блаватской) къ m-me де-Морсье и многіе факты, тогда же разслдованные и узнаyные какъ во Франціи, такъ и въ Англіи. Этихъ фактовъ я не коснулся въ ‘Изид’ именно потому, что не хотлъ выставлятъ противъ Блаватской излишнихъ обвиненій, безъ которыхъ можно было обойтись. M-me де-Морсье, въ своемъ письм Гебгарду (стр. 263—266 ‘Изиды’), выясняетъ все это.
Но всего интересне во всей этой путаниц, злостной путаниц, противъ меня направленной, вотъ что: зачмъ же лтомъ 1886 года ‘Защитники’ Блаватской и г-жа Желиховская во глав ихъ, вмсто того, чтобы кричать о моемъ подлог и т. д., не създили въ Парижъ? Вдь тамъ и вс документы, и m-me де-Морсье, и Бэссакъ были на лицо. Г-жа Желиховская извщала меня, что детъ въ Парижъ для чтенія документовъ — и не похала. Отчего не похала?! Если весь вопросъ былъ въ томъ — заключается или нтъ въ перевод фраза: ‘Je vais mentir, horriblement mentir…’,— похала бы, справилась — и узнала бы истину.
Но въ томъ-то и дло, что имъ всмъ этого вовсе не хотлось — узнавать истину! Имъ именно надо было сидть въ Эльберфельд, кричать, обвинять меня въ подлог, а Блаватскую представлять невинной моей жертвой. Не останавливались передъ измышленіемъ самыхъ невроятныхъ подробностей этого мнимаго подлога.
А я — я сдлалъ свое дло, оставилъ засвидтельствованные документы для осмотра желаюіцихъ, ухалъ въ Россію, старался объ одномъ: позабыть всю эту грязь, вс эти шарлатанства, обманы,— и только въ декабр 1891 года, изъ словъ г-жи Желиховской г. Брусилову, а потомъ и прямо въ глаза мн, въ его присутствіи, узналъ въ какомъ ужас меня обвиняютъ, понялъ всю глубину теософскаго мщенія!..

VI. Новыя инсинуаціи.

Казалось бы — за-глаза ужь довольно темныхъ клеветническихъ намековъ относительно моего сообщничества съ Блаватской и моихъ таинственныхъ чаяній отъ махатмъ, а наконецъ даже и прямого обвиненія меня въ тяжкомъ и грязномъ преступленіи, въ подлог — съ цлью… оклеветать невинную женщину-страдалицу, создавшую своимъ геніемъ ‘чистое и нравственное духовно-отвлеченное ученіе, спасительное для расшатанныхъ безвріемъ западниковъ!!’ Куда-жь идти дальше?
Но беззастнчивость и упорство г-жи Желиховской такъ же безпредльны, какъ и ея ‘правдивость’. Какой бы то ни было пощады ждать отъ нея нельзя. Вс, выставленныя пока противъ меня обвиненія все же еще имютъ отношеніе къ предмету, о которомъ идетъ рчь,— къ Блаватской и ея обществу. Такъ этого мало: надо подобраться ко мн съ другой стороны, облить грязью мою интимную, внутреннюю жизнь. И до чего, приэтомъ, просты пріемы мстящей дамы! Ей хочется, между прочимъ, показать, что я… ‘не христіанинъ’,— и вотъ она объявляетъ, что у нея есть на то неопровержимое, вполн и для всхъ достаточное, важное доказательство. Какое-же?.. Ея дневникъ!! Въ этомъ дневник (стр. 33 брошюры) будто-бы сказано, что 5 (17) іюня 1884 года я гулялъ съ г-жей Желиховской по Парижу и не захотлъ войти вмст съ нею въ нашу церковь. Затмъ, уже на память, авторъ ‘Правды о Е. П. Блаватской’ вышиваетъ по этой канв фантастическія арабески. Если-бы ея дневникъ и былъ доказательствомъ, еслибы въ немъ это и было написано, еслибы все это и было въ дйствительности — гд же, однако, тутъ доказательство моего ‘нехристіанства’?! Г-жа Желиховская очевидно разсчитываетъ на крайне наивныхъ читателей. Разв самый ревностный христіанинъ и богомольный человкъ не можетъ, по той или иной, самой простой и естественной причин, въ извстную минуту не желать войти въ церковь? Съ другой стороны, разв самый отъявленный безбожникъ будетъ ‘бояться’ (по выраженію г-жи Желиховской) войти въ церковь? Вотъ до чего жажда мщенія помрачаетъ мою противницу!
Я никогда не длалъ тайны изъ моихъ религіозныхъ убжденій, завщанныхъ мн моимъ отцомъ. Если были когда во мн нкоторыя смущенія, то это ужь дло моей совсти. Во всякомъ случа я никогда не выносилъ передъ публикой этихъ временныхъ смущеній и кончилъ тмъ, что справился съ ними. Два десятка лтъ я пишу и написалъ много. Во всхъ моихъ, быть можетъ и крайне несовершенныхъ, писаніяхъ невозможно найти ничего, что исходило бы не отъ христіанина. Такимъ образомъ таинственная ‘записная книжка‘ дамы, хоть и получающей нын, благодаря всему этому длу, весьма лестную ‘славу’,— является ужь черезчуръ курьезнымъ и комичнымъ сввдтелемъ… моего кликушества!!.
Но эта мстящая дама, эта защитница ‘нео-буддизма’, даже совершенно непонимающая доктрины, о которой говоритъ (ибо, въ лучшемъ случа, только крайнимъ невжествомъ объясняется ея увреніе, что она — православная, и въ то же время зашита ею ‘теософіи’ Блаватской, какъ высокаго, чистаго и духовнаго ученія, какъ противувса матерьялизму),— эта дама стремится поразить меня прямо въ сердце. Касаясь, по своему, совершенно неидущихъ къ длу, не имющихъ ни малйшаго отношенія къ Блаватской и ‘теософіи’, интимныхъ обстоятельствъ моей жизни,— г-жа Желиховская заставляетъ меня на нихъ останавливаться. Она разсказываетъ какъ я изъ ея дома халъ внчаться и какъ она благословила меня и мою невсту, но тутъ же спохватывается и длаетъ такую выноску: ‘Спшу оговориться: я благословила одну невсту. Г. Соловьевъ низачто не соглашался, чтобы я его перекрестила образомъ, что меня крайне огорчило: я думала, что эта странность у него прошла’. Какова прелесть! тутъ даже ссылки на ‘дневникъ’ нтъ, надо и безъ ‘дневника’ поврить г-ж Желиховской, что я ‘кликуша’ или ‘порченый’, боящійся креста. И это въ такую-то минуту! Какъ истая послдовательница ‘высокаго и чистаго’ ученія своей сестры, отвергающаго Бога и святыню, г-жа Желиховская не смущается даже передъ ‘крестомъ’ — и передъ мнніемъ о ней каждаго порядочнаго и разумнаго человка, который прочтетъ 136 страницу ея брошюры…
Но вдь я дйствительно халъ внчаться изъ квартиры г-жи Желиховской. Она заставляетъ меня вспоминать самый счастливый день въ моей личной жизни. Я былъ глубоко благодаренъ г-ж Желиховской и ея дтямъ за ихъ дружеское участіе, за которое полюбилъ ихъ какъ родныхъ, не смотря на кратковременность личнаго знакомства, и самъ со своей стороны, старался, какъ только могъ, отвтить имъ такимъ же участіемъ. Эта благодарность заставила меня, когда, очень скоро посл того, г-жа Желиховская стала весьма странно дйствовать въ ‘теософскомъ’ вопрос,— закрывать глаза и стараться не видть ея дйствій. Но она, ухавъ въ Эльберфельдъ, смастерила, какъ извстно читателямъ, такое, посл чего закрывать глаза стало невозможнымъ и оставалось только скорбть сердцемъ.
Она пишетъ, что, во время ея отсутствія и пребыванія въ Эльберфельд, я запугивалъ ея дтей (вторую дочь и сына), внушая имъ просить мать и старшую сестру скоре вернуться во избжаніе грядущихъ бдъ и погибели ихъ души. Это хоть и утрировано, конечно, но все же нсколько смахиваетъ на истину, съ той только разницей, что тогда и дочь и сынъ г-жи Желиховской были (можетъ быть только на словахъ?) вполн согласны со мною и мн нечего было ‘внушать’ имъ. Мы вс очень боялись за г-жу Желиховскую и я не разъ слыхалъ такія слова: ‘отъ этой теософіи и отъ этой тетушки кром горя никогда ничего не было и не будетъ’. Во всякомъ случа, еслибы это даже было только мое убжденіе,— оно оправдалось въ полной мр. Конечнымъ результатомъ этой поздки для г-жи Желиховской оказалась нын ея брошюра и настоящій мой отвтъ, документально доказывающій ложное обвиненіе меня въ подлог и многое другое. А разв клевета на ближняго, и такая клевета, не есть погибель души?! Значитъ, было у меня основаніе бояться за душу г-жи Желиховской. Дале она пишетъ, что, получивъ въ Эльберфельд убжденіе въ содянномъ мною ужас, т. е. подлог, по возвращеніи въ Петергофъ (гд жилъ и я) она ‘понятно‘, прекратила знакомство со мною (стр. 150, 151 брошюры).
Оно, ‘понятно’, такъ бы именно и было, еслибы благородная женщина, убдясь въ ‘подлог’, сдланномъ человкомъ, которому она врила, справедливо вознегодовала. Конечно, она должна была закрыть ему двери своего дома немедленно по возвращеніи. 0 чемъ же было толковать, когда все такъ ужасно выяснилось?!!
Къ сожалнію для г-жи Желиховсвой и въ доказательство того, что она и по возвращеніи изъ Эльберфельда въ моихъ дйствіяхъ ничего дурного не видла, въ мой подлогъ никогда не врила, и вообще всми мрами желала, для себя и для своей семьи, продолженія дружескихъ отношеній со мною,— вотъ собственноручно написанныя ею слова въ ея письм ко мн отъ 14 іюля 1886 года, Петергофъ, т. е. черезъ нкоторое время по ея прибытіи изъ Эльберфельда:

Письмо г-жи Желиховской, помченное ею 14 іюля 1886 года.

‘Ну-съ, друзья мои или, по вашему, быть можетъ бывшіе друзья мои,— такъ мы разошлись?.. Я была такъ уврена, что вы можете заблуждаться и врить сплетнямъ лишь до перваго съ нами свиданія и разговора, что въ первый же день прізда готова была сама, васъ не выжидая, идти на встрчу вамъ вслдъ за В., но В. неожиданно встртила такой пріемъ, посл котораго я должна была остановиться и ждать васъ,— не желая подвергать себя тому-же. Какъ бы то ни было, я права, а потому и не боюсь протянуть вамъ руку на честное забвеніе недоразумній. Приходите сами, если хотите добрыхъ отношеній: письмами, кром раздраженія, ничего не добьешься. Я бы и сама не писала, а пришла бы къ вамъ, еслибъ, посл вашего явнаго устраненія, не считала себя вправ выжидать, не рискуя. Готовая по прежнему любить васъ обоихъ. В. Желиховская’.
И все это написано посл того, какъ она, по ея напечатаннымъ ею словамъ, убдилась въ Эльберфельд въ моемъ подлог, въ разныхъ моихъ ‘неправдахъ, доведшихъ ее до безумія’, посл того какъ я ‘заставлялъ ея дтей переживать пытку’ и т. д.!!!
Вотъ какимь образомъ г-жа Желиховская покончила знакомство со мною по возвращеніи изъ Элъберфельда, гд убдилась въ содянномъ мною, ради погибели ея невинной сестры, подлог!!! Отсутствіе памяти и неспособность соображать свои слова, приготовляемыя для печати,— два большихъ порока. Или, можетъ быть, и это письмо — мой новый подлогъ?..
Я не пошелъ къ г-ж Желиховской, ибо недоразумній никакихъ не было. M-me де Морсье сообщила ужь мн тогда нкоторые факты — и я кое-что зналъ. Какъ мн противно и тяжело говорить обо всемъ этомъ! Но что же мн длать, когда г-жа Желаховская напечатала свою брошюру и ее читаютъ?!… Вотъ въ какую область могутъ завести иныя знакомства.
Г-жа Желиховская идетъ еще дальше. Она возвышается до темнаго намека на что-то еще боле темное въ моемъ прошломъ. Въ моемъ прошломъ могло быть большое личное сердечное горе, сопряженное съ семейными и всякими непріятностями, могли быть, по выраженію г-жи Желиховской, ‘романическія’ подробности, но, слава Богу, не было ничего такого, за что я долженъ былъ-бы краснть и стыдиться, что, такъ или иначе, касалось бы моей чести. Передъ безъименными клеветами и сплетнями, или совсмъ мн неизвстными, или достигающими до меня въ вид какихъ-то неопредленныхъ слуховъ, я конечно, какъ и всякій человкъ, безсиленъ.
Но пусть мн, не въ анонимномъ письм (я ихъ ужь получалъ), а прямо, лицомъ къ лицу, съ указаніемъ источника, скажутъ: кто и въ чемъ, несогласномъ съ честью и порядочностью, меня обвиняетъ,— и я спокойно разсчитываю, что смогу представить такія же ясныя доказательства лживости обвиненія, какъ и представленныя мною на этихъ страницахъ въ опроверженіе исторіи мнимаго подлога и прочихъ великихъ и малыхъ ужасовъ, измышленныхъ г-жой Желиховской.
Нисколько не защитивъ память Блаватской (не будь это дло такой общественной важности и не подними его сама же столь нжная сестра,— никто и не затронулъ бы этой памяти), а только очернивъ окончательно свою сестру, г-жа Желиховская, въ своей безсильной злоб, очевидно сама не понимаетъ, что такое длаетъ…

VII. Новые документы.

Приводя, то тамъ, то здсь, ‘по кусочкамъ’, мое поддразнивающее письмо къ Блаватской отъ 8 Окт. (нов. ст.) 1885 г. насмшливый тонъ котораго былъ отлично понятенъ Блаватской, также какъ и всякому внимательному моему читателю, г-жа Желиховская строитъ на немъ самыя ужасныя обвиненія. Въ своемъ мст я разобралъ и объяснилъ это письмо подробно. Почему, какъ и что я говорилъ г-ж Аданъ и г. Шарлю Ришэ—читателю уже извстно. Я ничего не выдумалъ и не ‘сочинилъ’, а только, такъ сказать, съехидничалъ на почв дйствительности. Неужели это было съ моей стороны ужь такое ‘преступленіе’ — съехидничать и посмяться надъ Блаватской — посл всхъ чудесъ въ Вюрцбург, посл того, что она продлывала со мною! Авось безпристрастные и умные люди не вынесутъ мн за это обвинательнаго приговора! Блаватская, хоть и находила на нее иной разъ наивность, была хитра — и ужь никакъ не могла въ ‘серьезъ’ принять моихъ словъ о томъ, что я обращаю въ теософію, по выраженію г-жи Желиховской,— передовыхъ людей Европы. Блаватская очень хорошо знала, что съ ‘серьезными’ людьми я не шучу и не насмшничаю, какъ всегда шутилъ и насмшничалъ съ нею и ея сподвижниками, за что, съ самаго начала, получалъ отъ нея, и устно и письменно (см. ‘Изиду’) прозвища ‘подозрителя,’ ‘омы неврнаго,’ ‘Мефистофеля’ и т. д. Ошибиться въ смысл моего письма, повторяю, Блаватская не могла и если кому потомъ выставляла его въ вид письма ‘серьезнаго’, то это было лишь притворство, ясное изъ всхъ обстоятельствъ дла.
Но вотъ г-жа Желиховская съ паосомъ восклицаетъ, что вдь такіе европейски извстные люди, какъ г-жа Аданъ и Ришэ ‘во всякое данное время могутъ, путемъ прессы, спросить меня какъ смлъ я ихъ морочить?’ Не думаю, чтобы меня спросила объ этомъ m-me Аданъ, но если спроситъ и вопросъ ея станетъ мн извстенъ — я по пунктамъ отвчу ей и сообщу хоть и запоздавшій на 8 лтъ,— но не потерявшій своей курьезности мой ‘интервью’ съ этой интересной язычницей конца XIX вка.
Что касается г. Шарля Ришэ—вотъ его собственноручное письмо, удостовряющее ка#къ именно я его морочилъ, а также отвчающее на выдумки г-жи Желиховской въ декабрьской книг ‘Русскаго Обозрнія’ за 1891 г., о которыхъ я упомянулъ на страницахъ 28—42 ‘Изиды.’

Удостовреніе Шарля Ришэ.

Dimanche 12 Mars. 1893.

Cher Monsieur Solovioff, je suis tout prt vous fournir sur mad. Blavatsky tous les renseignements que vous jugerez ncessaires, et que je pourrai vous donner.
Je l’ai connue Paris en 1884, par l’entremise de mad. de Barrau, et je n’ai jamais t ni de ses intimes ni de ses amis. Je l’ai vue en tout deux fois certainement, et peut tre trois fois, peut tre mme quatre fois, mais coup sur ce n’est pas plus de quatre fois. Ce n’est pas ce qu’on peut appeler, en langue franaise, de l’intimit. J’tais—et je le suis encore—curieux de tout ce qui peut nous clairer sur l’avenir de l’homme et les forces occultes, je ne savais—et je ne sais pas encore—si elles existent, ces forces occultes, mais je pense que le dvoir d’un savant est de chercher mme l s’il y a quelque vrit cache au fond de beaucoup d’impostures. Lorsque je vous ai vu [1], vous m’avez dit — ‘Reservez votre jugement, elle m’a montr des choses qui me paraissent trs tonnantes, mon opinion n’est pas faite encore, mais je crois bien que c’est une femme extraordinaire, doue de proprits exceptionnelles. Attendez, et je vous donnerai de plus amples explications’.
J’ai attendu, et vos explications ont t assez conformes ce que je supposai tout d’abord, savoir que c’etait sans doute une mystificatrice, trs intelligente assurment, mais dont la bonne foi tait douteuse.
Alors sont arrives les discussions que la S. P. R. anglaise a publies (Coulomb et Hodgson) et ce doute n’a plus t possible.
Cette histoire me parait fort simple. Elle tait habile, adroite, faisait des jongleries ingnieuses, et elle nous a au premier abord tous drouts!
Mais je mets au dfi qu’on cite une ligne de moi—imprime ou manuscrite—qui tmoigne d’autre chose que d’un doute immense et d’une rserve prudente.
A vrai dire, je n’ai jamais cru srieusement son pouvoir, car en fait d’expriences, la seule vraie constatation que je puisse admettre, elle ne m’a jamais rien montr de dmonstratif. Quant ce tout Paris qui l’a adule, c’est une bien sotte lgende: il n’y avait, pour lui rendre visite, que cinq ou six de mes amis, alors fort jeunes, et qui appartenaient plutt des groupes d’tudiants qu’ des groupes de savants, nous n’avons t, ni les uns ni les autres, sdiuts par le peu de soi disant phnomnes, qu’elle nous a montr.
Voil, cher Monsieur Solovioff, tout ce dont je me souviens avec prcision. Faites de ma lettre ce que vous voudrez, je me fie entirement vous.

Croyez moi, je vous prie, votre bien affectionn

Charles Richet.

Переводъ. Воскресенье 12 марта 1893. Дорогой господинъ Соловьевъ, я готовъ снабдить васъ о г-ж Блаватской всми свдніями, какія вы сочтете необходимыми и какія я буду имть возможность вамъ дать. Я съ ней познакомился въ Париж въ 1884 году, при посредств г-жи де-Барро, и никогда не былъ ей ни своимъ человкомъ, ни другомъ. Я видлъ ее, наврное, всего два раза, можетъ быть три, можетъ быть даже и четыре раза, но ужь во всякомъ случа не больше четырехъ разъ. Этого нельзя назвать, на французскомъ язык, близостью. Я былъ заинтересованъ — и до сихъ поръ интересуюсь — всмъ, что можетъ насъ просвтить относительно будущности человка (за гробомъ) и таинственными силами, я не зналъ — и до сихъ поръ не знаю — существуютъ ли он, эти таинственныя силы, но думаю, что обязанность ученаго — искать, нтъ ли какой нибудь истины, скрытой на дн многихь обмановъ. Когда я васъ увидлъ, вы мн сказали: ‘повремените съ вашимъ сужденіемъ, она мн показала вещи, кажущіяся мн очень удивительными, мое мнніе еще не составлено, но я думаю, что это женщина необыкновенная, одаренная свойствами исключительными. Подождите — и я вамъ дамъ боле полныя объясненія’.
Я ждалъ и объясненія ваши оказались достаточно сходными съ тмъ, что я и самъ прежде всего предполагалъ, а именно, что она, конечно, морочила (слова mystificatrice на русскомъ язык нтъ, по прямому смыслу фразы именно: морочила), была женщина, разумется, очень умная, но съ сомнительной добросовстностью.
Засимъ появились пренія, опубликованныя Лондонскимъ Обществомъ Психическихъ изслдованій (Куломбы и Годжсонъ) — и сомнніе уже стало невозможнымъ.
Исторія эта мн кажется очень простой. Она была искусна, ловка, производила ловкіе фокусы и сразу всхъ насъ сбила съ толку.
Но я хотлъ бы посмотрть, какъ это кто нибудь приведетъ хоть одну мою строку,— напечатанную или написанную,— которая бы свидтельствовала что либо кром огромнаго сомннія и благоразумной сдержанности.
По истин сказать, я никогда серьезно не врилъ въ ея могущество, ибо, что касается опытовъ,— единственнаго истиннаго доказательства, какое я признаю,— она никогда не показала мн чего либо убдительнаго. Что же касается этого ‘всего Парижа’, преклонявшагося передъ нею — это очень глупая легенда: у нея были только пять или шесть моихъ пріятелей, тогда очень юныхъ и принадлежавшихъ скоре къ числу студентовъ, чмъ къ числу ученыхъ, но мы, ни т ни другіе, не были соблазнены малой частицей такъ называемыхъ феноменовъ, которую она намъ показала.
Вотъ, дорогой Господинъ Соловьевъ, все, что я отчетливо помню. Длайте съ моимъ письмомъ что хотите, я совершенно вамъ довряю.

Прошу васъ врить и т. д.

Шарль Ришэ.

1) Г-жа Желиховская отрицаетъ категорически и называетъ ‘побасенками’ мое сообщеніе о томъ, что между мной и ею былъ уговоръ, чтобы она ничего не печатала въ Россіи о теософической дятельности Блаватской и ея ‘феноменахъ’ для того, чтобы не обращать вниманія на это матерьялистическое ученіе, и что только, исполненіемъ ею этого уговора обусловливалось мое молчаніе въ печати относительно всего, мн извстнаго о Блаватской и ея обществ.
2) Г-жа Желиховская говоритъ въ брошюр своей (стр. 29, 30), что я въ декабр 1891 года переслалъ ей найденный мною въ моихъ бумагахъ портретъ Блаватской одновременно съ предложеніемъ возвратитъ мн мои письма (курсивъ въ брошюр) къ ней и къ сестр ея (буде таковыя у нея окажутся) въ обмнъ на письма ко мн г-жи Желиховской. ‘Я отвчала,— пишетъ она,— что писемъ ему не отдамъ‘. Затмъ на страниц 152 брошюры такія слова: ‘Онъ, впрочемъ, предлагалъ мн цной возвращенія его переписки съ моей семьей откупиться (жирный шрифтъ въ брошюр) отъ его личныхъ на меня нападокъ, но я сама отъ выкупа оттзаласъ…’
На это и на кое-что другое, еще поважне, пусть отвтитъ нижеслдующее письмо А. А. Брусилова, на котораго, какъ на посредника между нами и свидтеля, указываетъ сама г-жа Желиховская въ своей брошюр.

Удостовреніе полковника А. А. Брусилова.

Милостивый Государь
Всеволодъ Сергевичъ.

Вслдствіе выхода въ свтъ брошюры ‘Е. П. Блаватская и современный жрецъ истины’, ‘отвтъ г-жи Игрекъ (В. П. Желиховской) Г-ну Вс. Соловьеву’ я, по вашему желанію, считаю долгомъ письменно изложить о тхъ переговорахъ, которые я велъ между вами и г-жею Желиховскою и о вашемъ съ нею разговор, происходившемъ у меня въ дом, въ моемъ присутствіи. Въ начал декабря 1891 года, по поводу статьи г-жи Желиховской, появившейся въ ноябрьской книг ‘Русскаго Обозрнія’ о г-ж Блаватской, вы, зная что я знакомъ съ семьею г-жи Желиховской и бываю у нихъ, просили меня переговорить съ нею и уговорить ее не печатать дальше біографіи ея сестры, на томъ основаніи, что вы не желали бы причинять непріятностей г-ж Желиховской, памятуя ваши прежнія дружественныя съ нею отношенія. Между тмъ, если она будетъ прододжать писать въ томъ же тон о г-ж Блаватской, вы окажетесь вынужденнымъ ей возражать по существу, считая это долгомъ своей совсти. Вы просили ей напомнить вашъ уговоръ о томъ, чтобы ни съ той, ни съ другой стороны не писать о Блаватской, какъ объ основательниц новаго ученія и распространительниц теософіи. Наконецъ вы выразили желаніе свидться съ нею на нейтральной почв для ршенія этого вопроса.
Я въ тотъ же вечеръ захалъ къ В. П. Желиховской и передалъ ей ваше порученіе. Она отвтила мн, что недоумваетъ почему вы приняли такъ къ сердцу ея статью въ ‘Русскомъ Обозрніи’, которая, по ея мннію, никому никакого вреда сдлать не можетъ, и согласилась на свиданіе съ вами черезъ нсколько дней, когда она оправится отъ нездоровья, но съ тмъ, что если вы не желаете пріхать къ ней, то чтобы оно состоялось у меня и въ моемъ присутствіи — на что я изъявилъ согласіе.
Кром того г-жа Желиховская просила передать вамъ, что она о васъ ни слова не писала, не желая затрогивать васъ, а, между тмъ, она могла бы причинить большія непріятности обнародовавъ, что у теософовъ есть форменное свидтельство, выданное имъ присяжнымъ переводчикомъ въ Париж Жюлемъ Бэссакомъ, въ которомъ значится, что онъ отказался свидтельствовать переводы писемъ къ вамъ г-жи Блаватской вслдствіи ихъ неврности и что, очевидно, эти письма подложны, а печати, какъ теософы полагаютъ, были приложены вами самими въ то время какъ Бэссакъ вышелъ изъ комнаты. Какъ это извстіе, такъ и многія ея воззрнія на ваши другъ къ другу отношенія она просила передать вамъ. Я предложилъ ей изложить мн въ письм все, что ей угодно сообщить вамъ, и получивъ письмо, приводимое въ ея брошюр на стр. 147, далъ вамъ его прочесть.
Въ половин декабря состоялось ваше свиданіе у меня, въ моемъ присутствіи. Наканун этого дня дочь г-жи Желиховской, Надежда Владиміровна, выразила желаніе также присутствовать на этомъ свиданіи, о чемъ я довелъ до вашего свднія. Вы на это не согласились, потому что не считали удобнымъ, въ виду щекотливаго оборота, какой могъ принять вашъ разговоръ, откровенно говорить съ матерью въ присутствіи ея дочери.
Въ начал вашего объясненія г-жа Желиховская очень горячилась, но затмъ успокоилась и въ конц вы вели разговоръ въ спокойномъ тон. Изъ этой бесды я отчетливо помню слдующее: вы напомнили г-ж Желиховской обстоятельства, при которыхъ состоялось ваше обоюдное согласіе ничего не печатать въ Россіи относительно г-жи Блаватской и теософическаго общества, и Вра Петровна на сей разъ этого уговора не отрицала, но говорила, что статьи ея о сестр написаны именно въ такомъ тон, который его не нарушаетъ, съ чмъ вы не согласились. Затмъ вы просили ее прекратить ея пропаганду дяній и ученія ея сестры и не помщать 2-ой статьи въ ‘Русскомъ Обозрвіи’. На это г-жа Желиховская отвтила, что теперь, о чемъ она и сама сожалетъ, это ужь совершенно невозможно, такъ какъ книга журнала уже отпечатана и съ этимъ она ничего подлать не можетъ. Въ 3-хъ вы спросили ее — о какихъ это подложныхъ письмахъ и фальшивыхъ печатяхъ она мн говорила, и она подтвердила вамъ все, мною уже разсказанное выше. На это вы отвтили, что напишете Бэссаку и такой клеветы не оставите безъ документальнаго опроверженія. Наконецъ вы предложили ей обмняться вашими частными письмами, исключительно касающимися семейныхъ длъ какъ вашихъ, такъ и семьи г-жи Желиховской, на что Вра Петровна тотчасъ же согласилась говоря: ‘извольте, съ удовольствіемъ!’ Вмст съ тмъ она совтовала вамъ ничего не писать противъ г-жи Блаватской, потому что ея послдователи, родня и друзья могущественны и причинятъ вамъ тяжкія непріятности. Вы же отвтили, что исполните свой долгъ, а тамъ что будетъ, то будетъ.
О передач вашихъ писемъ къ Блаватской и обратно никакого разговора не было. Кончивъ этимъ соглашеніемъ по поводу обмна интимныхъ писемъ, вы разстались и г-жа Желиховская вскор ушла.
Къ сему могу еще добавить, что обмнъ писемъ не состоялся потому, что не пожелали этого именно вы, а не г-жа Желиховская, какъ она это утверждаетъ въ своей брошюр. Вы мотивировали вашъ отказъ соображеніемъ, что, быть можетъ, не вс такія письма сохранились и какъ бы не вышло поэтому между вами какого-нибудь недоразумнія.
Портретъ г-жи Блаватской былъ мною переданъ г-ж Желиховской отъ васъ задолго до появленія первой статьи ея въ ‘Русскомъ Обозрніи’ и въ то время никакого вопроса объ обмв писемъ не было. Пишу вамъ все это потому, что въ вышеназванной брошюр мое участіе въ переговорахъ между вами изложено г-жею Желиховскою нсколько не такъ, какъ было въ дйствительности.
Я взялъ на себя посредничество въ переговорахъ между вами и г-жей Желиховской въ надежд помочь длу примиренія, или по крайней мр, приведенія обихъ сторонъ къ какому-нибудъ соглашенію, но задача, къ сожалнію, не удалась, какъ это и видно изъ вышеизложеннаго.
Съ этимъ письмомъ можете длать что вамъ заблагоразсудится.
Примите увреніе въ моемъ искреннемъ уваженіи и преданности

А. Брусиловъ.

===

Удостовреніе Жюля Бэссака, присяжнаго переводчика Парижскаго Аппеляціоннаго Суда.

===

‘Paris le 8 Janvier 1892.

C’est bien moi et mot-mme qui ai appos ma signature et mon cachet d’office aux traductions que m’a soumises dans le temps M-r Solovieff de lettres en langue russe de M-me Blavatsky, comme c’est moi aussi qui ai timbr ces lettres. Il est faux, absolument faux que M-r Solovieff ait profit, comme on l’aurait dit, d’un moment o j’tais absent de mon bureau pour appliquer lui-mme ce cachet.
Mon timbre sur les originaux quelconques n’a point pour objet de les authentiquer, mas d’tablir que ce sont bien les pices sur lesquelles ont t faites les traductions approuves et scelles par moi. Or, je le rpte, c’est bien moi qui ai mis mon timbre sur lea traductions dont il s’agit, ainsi que sur les textes originaux.

J. Baissac.

P. S. Il est fort inutile d’ajouter, aprs ce que je viens de dire, que je n’ai jamais dit ni crit personne quoique ce soit qui puisse faire croire le contraire de ce que j’affirme ici: ni dit, ni crit.

J. Baissac.

Переводъ: ‘Я самолично сдлалъ подписи и приложилъ мой оффиціальный штемпель на переводахъ, представленныхъ мн г. Соловьевымъ, съ русскихъ писемъ г-жи Блаватской, а также я самъ приложилъ штемпель на этихъ письмахъ. Ложно, совершенно ложно, что будто бы г. С. воспользовался моимъ краткимъ отсутствіемъ изъ моей конторы и самъ приложилъ мой штемпель.
Мой штемпель на какихъ-либо документахъ не свидтельствуетъ ихъ подлинности, но служитъ доказательствомъ, что это именно т самые документы, съ которыхъ сдланы переводы, одобренные и засвидтельствованные мною. Итакъ повторяю, что это я самъ приложилъ штемпель къ переводамъ, о которыхъ идетъ рчь, а также и къ текстамъ оригиналовъ.

Ж. Бэссакъ.

Р. S. Излишне прибавлять, посл того, что я сейчасъ сказалъ, что я никогда и никому не говорилъ и не писалъ чего бы то ни было, что могло бы противорчить съ утверждаемымъ мною нын, не говорилъ и не писалъ.

Ж. Бэссакъ.

На этомъ письм приложенъ оффиціальный штемпель съ такой на немъ надписью: ‘J. Baissac, interprte jur prs la cour d’Appel. Paris’.
Переводъ: ‘Ж. Бэссакъ, присяжный переводчикъ при Аппеляціонномъ Суд Парижъ.’
Кажется — довольно… и пора, пора кончить! Г-жа Игрекъ-Желиховская жестоко и многократно наказала сама себя собственной ‘брошюрой’. Способность впадать въ безуміе и не отдавать себ никакого отчета въ своихъ словахъ завела ее черезчуръ далеко. Отклоняться отъ истины, даже и печатно, ей не возбраняется. Но цлый рядъ клеветы въ печати, опровергаемой несомннными документами… это ужь слишкомъ! На что же разсчитываетъ г-жа Желиховская? Очевидно лишь на то, что она — женщина. Разсчетъ врный. Я не стану еще преслдовать ее судомъ.
Авось она остановится.
Я отдаю это дло на судъ всхъ безпристрастныхъ и порядочныхъ людей.

Примчанія.

1 Я познакомился съ г. Шарлемъ Ришэ, тогда-же въ 1881 году, въ дом г-жи де-Барро и видлъ его одинъ разъ у Блаватской.
Соловьев Всеволод Сергеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Что такое ‘Доктрина теософического общества’, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1893
  2. Иван Сергеевич Тургенев, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1900
  3. Мир как целое, Страхов Николай Николаевич, Год: 1872
  4. Письмо в редакцию (‘Русского Богатства’), Карабчевский Николай Платонович, Год: 1902
  5. Опыт христианского катехизиса, Храповицкий Алексей Павлович, Год: 1924
  6. Три проповеди, Словцов Петр Андреевич, Год: 1793
  7. Корреспонденции из Сибири, Кропоткин Петр Алексеевич, Год: 1867
  8. Йаматойо и его семья, Шрейдер Давид Ильич, Год: 1895
Электронная библиотека