А. Н. Островский
А. Н. Островский
Соображения и выводы по поводу мейнингенской труппы
Соображения и выводы по поводу мейнингенской труппы
(Из дневника)
Март 26 [1885 г.]
5 апреля
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Соображения и выводы по поводу мейнингенской труппы, Островский Александр Николаевич, Год: 1885
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Речи 1859-1886
ГИХЛ, М., 1952
Составитель тома Г. И. Владыкин
Подготовка текста и комментарии К. Д. Муратовой
Вчера видел в первый раз мейнингенцев. Я отправился смотреть Юлия Цезаря Шекспира, но ни Цезаря, ни Шекспира не видал, а видел отлично дисциплинированную труппу, состоящую из посредственных актеров и отвратительно ноющих и ломающихся актрис. Но смотреть мейнингенскую труппу стоит, — спектакли их поучительны. Я посмотрю их еще раза два-три, с меня довольно. Постараюсь довести свои впечатления до ясности и тогда изложу об них свое мнение. Более справедливого, но и зато более строгого приговора, какой сделают москвичи, мейнингенцам нигде не дождаться. Нас ничем не удивишь: мы видели московскую драматическую труппу в полном ее цвете, видели все европейские знаменитости и правдиво их оценили.
Вот мой приговор мейнингенцам!
Игра их не оставляет того полного, удовлетворяющего душу впечатления, какое получается от художественного произведения, то, что мы у них видели — не искусство, а уменье, т. е. ремесло. Это не драмы Шекспира, Шиллера, а ряд живых картин из этих драм. Но все-таки во время спектакля впечатление получалось приятное и сильное, последней сценою 3-го акта в Юлии Цезаре, лагерем Валленштейна, пиром у Терцкого я был захвачен врасплох и увлечен.
Впрочем, уяснив себе это впечатление, я нахожу, что оно было немногим сильнее того, какое мы получаем от стройных движений хорошего войска на параде или от хорошо обученного легкого кордебалета. Меня увлекло строгое, легкое и ловкое исполнение команды. Видно, что режиссер Кронегк — человек образованный и со вкусом, но в том-то и недостаток мейнингенской труппы, что режиссер везде виден. Видно, что и главный персонал играет по команде и по рисунку, а так как командой талантам не придашь того, что требуется от исполнителей главных ролей, т. ё. таланта и чувства, то главный персонал с толпой рознит, он отстает от нее, он ниже ее. Оно и понятно: от толпы требуется только внешняя правда, а от главных лиц — и внутренняя, которая достигается нелегко. Чтобы при внешней правде была и внутренняя, артисту нужно уменье понимать роль, нужны — талант, соответственные физические средства и правильная школа. Главный персонал у мейнингенцев — мужской — плох, а женский никуда не годится. Прекрасная речь, вложенная Шекспиром Антонию, была сказана актером слабо, а ловко обученная толпа волновалась и одушевлялась, как будто бы речь была сказана сильно и с увлечением.
Я смотрел пристально на мейнингенцев, стараясь заметить все, что у них есть хорошего, я смотрел также и на публику, чтобы поглядеть, как то или другое хорошее на нее действует.
У мейнингенцев хорошего было много.
Во-первых, хороша у них группировка на сцене персонала и толпы как в покойном состоянии, так и в движении. В покое толпа не остается сплошной, неподвижной, однородной массой, глядящей во 100 глаз на публику. Толпа расположена группами очень красиво и естественно. В движении толпа еще лучше. Я уж говорил о толпе римских граждан на площади во время речей Брута и Антония, толпа живет, волнуется, негодует и увлекает публику более, чем речь Антония. Хороша также битва в последнем акте Юлия Цезаря: солдаты разных родов оружия сходят с гор в ущелье, все это очень красиво и натурально, потом они входят в перелесок, там начинается битва, слышен звон оружия, солдаты отступают и, отступая, дерутся на сцене, и дерутся с таким жаром, что искры летят от мечей, падают раненые и убитые. Дрожь пробирает зрителя, дамы отворачиваются или закрывают глаза руками. Про лагерь Валленштейна нечего и говорить: это чистая натура, группы разнообразны и поставлены правдиво: кто валяется, кто чинит платье, и нигде один другому не мешает. Но верх совершенства — это пир у Терцкого: я никогда не видывал ничего подобного, да и не думал, что можно видеть.
Во-вторых, мейнингенцы отлично владеют электричеством и волшебным фонарем: бегущие облака, косой проливной дождь, молнии и лунный свет — все у них прилажено очень ловко и эффектно, например, лунный свет в саду Брута прорезывается в густой тени деревьев и падает на белую мраморную скамью, что представляет в темной зелени сада эффектное пятно и вместе с тем очень натурально. Появление тени Цезаря в палатке Брута бросает зрителя в озноб.
Все эти эффекты для нас, конечно, диковинка, но мейнингенцам этого в особую заслугу ставить нельзя, они обидятся, так должно быть в каждом благоустроенном театре, где есть сколько-нибудь понимающее свое дело начальство, оно должно следить, чтобы служащие при театре мастера: газовщики, машинисты и др. строго исполняли свои обязанности. Все показанные сценические эффекты нисколько не хитры, они — дело рук простых мастеровых, вся сила в том, что эти мастеровые исполняли свои обязанности старательно и с полным вниманием, т. е. не брали даром денег, как это у нас постоянно бывает, например, потрясающий эффект появления тени Цезаря был произведен единственно аккуратностью немца, наводившего электрический свет на лицо Цезаря.
В-третьих, хороши были у мейнингенцев декорации и бутафорские вещи, но обо всем выдающемся, как по декорационной, так и по бутафорской части, уже все сказано в газетах, нечего об этом говорить, да и говорить-то больно.
При наших огромных затратах на постановку пьес мы могли бы иметь все вдвое лучше, чем у мейнингенцев. Поговорим о том, о чем в газетах не говорено, именно об излишней педантичности в постановке у мейнингенцев. Точный слепок со статуи Помпея, точные копии с римских чаш, из которых пьют вино, для сцены не нужны, подлинность античных предметов дорога только для антиквария, да и тот из партера едва ли разберет совершенную точность в таких мелких вещах, как чаши. Для зрителей совершенно достаточно, если внешняя обстановка не нарушает исторической и местной верности, а точность — уж педантизм. У мейнингенцев и сам Юлий Цезарь принадлежит к бутафорским вещам. Первое появление Юлия Цезаря в толпе на площади, когда он явился, окруженный ликторами, было поразительно: сходство изумительное, это был вылитый оживший Цезарь. Но когда он заговорил и потом, в продолжение всей пьесы, этот вялый, бесстрастный, безжизненный актер был гораздо более похож на бездарного зачерствелого школьного учителя, чем на могучего Цезаря.
Кронегк оправдывал себя тем, что они никак не могли найти и талантливого, и похожего на Цезаря актера, а непохожего взять боялись, так как изображения Цезаря остались и всем знакомо его лицо, потому они и предпочли похожего. По-немецки это, может быть, и хорошо, а по-русски никуда не годится. Кронегк забыл, что они не восковой кабинет, не живые картины показывают, что они не римскую историю разыгрывают, а Шекспира и что его Юлия Цезаря без таланта играть нельзя.
Теперь перенесемся со сцены в партер и ложи. К хорошему у мейнингенцев московская публика относилась хотя не одинаково, но результат вышел одинаковый. Интеллигентная публика сразу поняла, в чем сила мейнингенцев, большинство же, т. е. богатая купеческая публика почувствовала это потом. Сначала на эту публику сильно подействовала внешность, чему, впрочем, много способствовали газетные рекламы. После первых представлений только и слышно было: ‘Статуя Помпея настоящая, чаша, из которой пьют, настоящая, колонны в сенате круглые, а не нарисованные, Цезарь похож на настоящего, как две капли воды’. Но это сходство только удивляло богатую, но неразвитую публику, а не увлекало ее, не затягивало. Посмотрел раз похожего Цезаря, и довольно, и можно хоть 5 лет рассказывать об этом. Потом послышались другие речи, посмотрев Пикколомини и валленштейнов лагерь, заговорили: ‘Эту пьесу надо еще раз посмотреть’, а иные: ‘Я эту пьесу буду смотреть каждый раз, сколько б ее ни давали’. Публику увлекала мастерская постановка народных сцен, публику увлекала жизнь толпы на сцене, умело поставленная и отлично разыгранная. Ставил эти сцены режиссер, а кто же их разыгрывал? Кто изображал и римских граждан, и рваных кроатов, бравых кирасиров? Неужели мейнингенцы привезли с собой 200 человек статистов? Нет, у них статистов только 7 человек, а остальные — наши солдаты.
Какое поучение для русского театра может вывести здравомыслящий человек из успеха мейнингенцев? Вот какое: так как успехом своим мейнингенцы главным образом обязаны превосходному режиссеру Кронегку и русскому солдатику, то для полного успеха спектаклей нужно иметь хороших, с эстетическим вкусом и всесторонне образованных режиссеров и хорошо обученных в школе артистов. Но скажут: ‘тут были солдаты, а не актеры’. Это все равно: хорошо обученный солдат всегда выше провинциальных актеров и актеров-любителей. Солдат выправлен, вымуштрован, он привык с полным спокойствием исполнять известные жесты на смотрах и парадах перед публикой и строгим начальством. Солдат заученный жест исполнит на сцене с совершенной точностью и апломбом. А лицедей-любитель ничего на сцене не делает, он с тоской, с кислой гримасой и с заметным для публики конфузом смотрит на свои ноги и руки, которые его не слушаются. Поэтому большие исторические пьесы, где нужна движущаяся толпа, нужно обставлять балетными фигурантами и солдатами, тогда толпа будет жить. А у нас, в Москве, нагнали в театр целый полк неумелых и неуклюжих, празношатающихся любителей, которые бестолку путаются на сцене и производят тяжелое, далеко не эстетическое впечатление, дали им жалованье, но уж это куда бы ни шло, а то еще дали им звание артистов императорского театра. Обидно до слез. Этих артистов-любителей ни за деньги, ни даром не надо пускать на сцену императорского театра. Кронегк восторгался способностями русских к сценическому искусству, он говорил: ‘Если у вас такие солдаты, то какие же должны быть актеры!’ Только патриотическое чувство мешало возразить ему, что с закрытием театральной школы у нас солдаты стали лучше актеров.
Теперь очень любопытно, что позаимствует дирекция императорских театров от мейнингенцев? Я думаю, вот что: У мейнингенцев в Юлии Цезаре круглые колонны, а в Пикколомини настоящие резные двери, навешенные на толщину в виде косяков, все это надо перенять и исполнить в какойлибо пошлой пьесе. У мейнингенцев очень хорошо изображается буря, с молнией, с бегущими облаками, с косым дождем, надо и это перенять. Все эти чудеса производятся посредством волшебного фонаря, давай сюда волшебный фонарь!
Но дирекция не знает, что фонарь, производящий чудеса у мейнингенцев, стоит 60 марок, и ухитрилась заплатить около 1000 руб. за фонарь, который не действует. Из всего этого вытекает, что дирекции не следует дозволять передразнивать мейнингенцев: толку из этого для искусства не будет никакого, а затраты, и без того громадные, удвоятся. Прежде чем расходовать огромные деньги на постановку пьес, нужно уметь играть их складно. Для этого дирекции следует восстановить старую дешевую театральную школу, завести дельных распорядителей и режиссеров, тщательно репетировать пьесы и строго контролировать исполнение, тогда императорские театры непременно поднимутся и при обыкновенных, никого не поражающих затратах. Лучше тратить небольшие деньги, да с пользою, чем большие, да без пользы. До этого вывода мы бы, пожалуй, без мейнингенской труппы и не дошли.
Печатается по писарской копии, хранящейся в Центральном государственном литературном архиве (Москва). На обложке, объединяющей эту рукопись с запискою ‘О наградных бенефисах’, запись: ‘Эти две записки получены от А. Н. Островского 8 ноября 1885 г. в Петербурге’. Заглавие принадлежит А. Н. Островскому. В Институте русской литературы Академии наук СССР хранится копия рукописи, сделанная П. О. Морозовым.
Записка о мейнингенцах вместе с запиской о наградных бенефисах была подана драматургом главному контролеру двора Н. С. Петрову.
…в какой-либо пошлой пьесе… — В копии Морозова имеется продолжение этой фразы: ‘вроде новой пьесы Потехина (что и сделано)’.