Сон, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1903

Повести и рассказы разных лет
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Скачать в PDF

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

СОНЪ
Святочный разсказъ.

Бываютъ странны сны,
А наяву странне…
Грибодовъ.

Гаврила Гаврилычъ Брусницынъ чувствовалъ себя очень скверно, вроятно, потому, что вс другіе обыватели узднаго города Шипицина радовались или просто имли такой видъ, что радуются.
— И чему радуются?— ворчалъ Гаврила Гаврилычъ, сдерживая приливъ законнаго негодованія.— Праздникъ, праздникъ… А что такое праздникъ? Лишніе дурацкіе расходы — и больше ничего. Вообще глупо… Говорятъ, за границей совсмъ нтъ праздниковъ. Народъ тамъ умный, бережливый. Да и какой это праздникъ — рождественскій сочельникъ? Добрые люди до вечерней звзды не дятъ и не пьютъ.
День вообще выдался неудачный. Утромъ, когда Гаврила Гаврилычъ ходилъ на базаръ,— онъ любилъ самъ закупать праздничную провизію,— попалась полицеймейстерша Прасковья Петровна, тоже промышлявшая по части провизіи, и крикнула ему издали:
— Гавріилъ Гавріиловичъ, сегодня у насъ въ клуб елка… Симочка будетъ шампанское продавать… Приходите непремнно! Она будетъ рада…
Скажите, пожалуйста, путно ли выкрикивать такія вещи на весь базаръ? Гаврила Гаврилычъ и самъ подумывалъ итти вечеркомъ въ клубъ и повинтить, а приглашеніе Прасковьи Петровны разрушило этотъ скромный планъ. Въ самомъ дл, ну зачмъ онъ, старый холостякъ, пойдетъ на какую-то дурацкую клубную елку? Ршительно ни съ чмъ не сообразно. А тутъ еще Симочка будетъ торговать шампанскимъ… Она, конечно, очень милая двушка, но на благотворительномъ базар самымъ безсовстнымъ образомъ взяла съ него за бокалъ шампанскаго десять рублей — у него не было обычнаго рубля за бокалъ, а у Симочки не оказалось сдачи,— и хоть бы глазомъ моргнула…
‘Нтъ, покорно васъ благодарю, Прасковья Петровна,— повторялъ про себя Гаврила Гаврилычъ.— Знаемъ мы васъ даже очень хорошо… Однимъ словомъ: къ чорту!’
Съ базара Гаврила Гаврилычъ вернулся раздраженнымъ и безъ всякаго основанія поссорился съ Анной Ивановной, причемъ обозвалъ ее старою кочергой и кофейною гущей. Анна Ивановна была до извстной степени особа таинственная, которую Гаврила Гаврилычъ выдавалъ за свою дальнюю родственницу, а редакторъ мстной газетки ‘Свточъ’ Василискъ Шуйцовъ опредлялъ, перефразируя слова Гамлета, какъ существо женскаго рода, которое по отношенію къ Гаврил Гаврилычу являлось ‘поменьше жены, побольше сестры’. Затаивъ въ себ месть по отношенію Анны Ивановны, Гаврила Гаврилычъ ршилъ про себя, что непремнно женится на Симочк и посмотритъ, что тогда запоетъ старая кочерга.
‘И женюсь, вотъ на зло всмъ женюсь:— уврялъ самого себя Гаврила Гавридычъ, шагая по своему кабинету.— Теперь Симочка — только дочь соборнаго протопопа, а тогда будетъ женой статскаго совтника…’
Короткій зимній день прошелъ. Наступилъ вечеръ. Морозъ крпчалъ. Сухой снгъ хрустлъ подъ ногами пшеходовъ. Въ домахъ зажигались огня. Дневное движеніе бойкаго предпраздничнаго дня быстро затихало. Гаврила Гаврилычъ долго стоялъ у окна своего кабинета и смотрлъ на улицу, на углу которой жалко мигалъ керосиновый фонарь. И грустно и жутко длалось у него на душ, и какъ будто чего-то недоставало, и какъ будто что-то такое не пережито, хорошее и бодрое, молодое, окрыленное неиспытаннымъ молодымъ счастьемъ.
Вообще день кончался скверно и тоскливо. У Гаврилы Гаврилыча мелькнула-было мысль отправиться къ соборному протопопу (отецъ Симочки) о. Евграфу, но онъ сегодня постится и ляжетъ спать пораньше. Старикъ былъ хорошій, и Гаврила Гаврилычъ любилъ съ нимъ побесдовать о загробной жизни и безсмертіи души, когда чувствовалъ, что у него ломитъ поясницу, сосетъ подъ ложечкой и въ голов ‘какъ будто не тово’. Въ послднее время Гаврила Гаврилычъ обращалъ особенно тщательное вниманіе на свое здоровье, читалъ статьи по медицин, длалъ изъ газетъ вырзки разныхъ чудодйствующихъ рецептовъ и открывалъ въ себ все новыя и новыя болзни. Что, въ самомъ дл, стоитъ человку умереть? Отъ каждой царапины можно умереть… Былъ человкъ, и нтъ человка. А Гаврила Гаврилычъ хотлъ жить, потому что еще не начиналъ жить, хотя ему и было уже за пятьдесятъ. Служилъ, старался, претерпвалъ, вожделлъ — и только. Что-то такое хорошее было еще впереди.
Вечеромъ Гаврила Гаврилычъ, желая наказать Анну Ивановну за собственную несправедливость, не вышелъ въ столовую къ чаю, и старая горничная Ариша принесла ему стаканъ холоднаго чаю въ кабинетъ,— Анна Ивановна мстила холоднымъ чаемъ. Гаврила Гаврилычъ почувствовалъ нанесенное оскорбленіе, по ничего но сказалъ. Э, не все ли разно…
Гаврила Гаврилычъ долго шагалъ по своему кабинету, смотрлъ на часы и повторялъ безъ конца точно прилипшую къ его языку фразу:

Отворите мн темницу…

Ужинать онъ не вышелъ, хотя и хотлось закусить. Пусть Анна Ивановна чувствуетъ, какъ онъ можетъ быть неистовъ въ гнв… Горничная Ариша и та потерпла нкоторое крушеніе,— ну, скажите, какая манера у Анны Ивановны нанимать горничныхъ-старухъ, безобразныхъ, какъ вс семь смертныхъ грховъ?
Было еще только десять часовъ вечера, а Гаврила Гаврилычъ уже улегся въ постель, т.-е. на диванъ въ своемъ кабинет. Въ качеств холостого человка онъ спалъ въ кабинет. Но заснуть онъ долго не могъ. Въ голов былъ какой-то сумбуръ, какъ въ муравейник, когда въ него засунутъ палку. Гаврила Гаврилычъ ворочался съ боку на бокъ, что-то тихо ворчалъ, угнетенно вздыхалъ и повторялъ про себя:
‘А я на вашу елку, Прасковья Петровна, не поду…’
Чего ни передумаетъ человкъ, когда ему не спится, а главное — если онъ начинаетъ припоминать преслдовавшія его въ жизни обиды и непріятности. Положимъ, въ этомъ случа лица и событія немного перепутываются, окраска живого дневного свта теряется, и припоминаются какія-то мелочи, точно распухающія до недоступной для нихъ величины.
День итога, день посщенія, день великаго отвта… День обиженнаго человка. Послднее — спеціально наше русское явленіе, потому что каждый чмъ-нибудь обиженъ. Гаврила Гаврилычъ обиженъ былъ со дня своего рожденія, когда его нарекли Гавріиломъ. Ну, разв не стало другихъ именъ? Нтъ,— Гавріилъ, а попросту — Гаврила. Вотъ вамъ первая обида. Сколько непріятностей доставило это вульгарное имя Гаврил Гаврилычу, начиная со школьной скамьи. И сейчасъ онъ страшно обижался, если его называли Гаврилой Гаврилычемъ. У него въ кабинет вислъ портретъ Державина, съ собственноручною надписью Брусницина: Гавріилъ Романовичъ Державинъ. А въ книжномъ шкапу, на самомъ видномъ мст, стояли сочиненія Державина съ тисненой золотомъ на каждомъ корешк надписью: Гавріилъ Романовичъ Державинъ. И все это было ни къ чему… Когда играли въ карты — полицеймейстерь Яковъ Иванычъ Блокопытовъ, редакторъ Василискъ Шуйцевъ, дйствительный статскій совтникъ Ефремъ Максимычъ Таліевъ, то въ начал игры вс называли Брусницына Гавріиломъ Гавріилычесъ, а подвыпивъ, когда переходили на ‘ты’,— просто Гаврилой Гаврилычемъ и даже совсмъ просто Гаврилой, Конечно, это было обидно, и Гаврила Гаврилычъ подъ какимъ-нибудь предлогомъ прекращалъ игру.

II.

Гаврила Гаврилычъ Брусницынъ ворочался на своемъ диван и никакъ не могъ заснуть. Самыя разнообразныя мысли продолжали лзть къ нему въ голову.
‘Наврно, въ клуб теперь уже составился ералашъ,— думалъ онъ.— Василискъ Шуйцевъ, Таліевъ, Яша-графинчикъ… Вроятно, они поджидали меня’.
Въ этой компаніи было два обидныхъ имни для Гаврилы Гаврилыча: дйствительный статскій совтникъ Таліевъ и Яша-графинчикъ, онъ же — Яшка-поджигатель. Друзья и пріятели, а обидно…
Необходимо объяснить, почему Гаврила Гаврилычъ обижался на вышеуказанныхъ лицъ.
Гаврила Гаврилычъ всю жизнь прослужилъ въ губернскомъ город Мохов. Онъ былъ аккуратенъ, исполнителенъ, точенъ, почтителенъ, предупредителенъ,— однимъ словомъ, обладалъ всми необходимыми для хорошаго чиновника качествами и къ пятидесяти годамъ дослужился до чина статскаго совтника. Но тутъ надъ нимъ и разразилась неожиданная гроза, да еще въ моментъ, когда онъ имлъ вс основанія мечтать, что черезъ нкоторое время сдлается дйствительнымъ статскимъ совтникомъ. Да, счастье было и близко, и возможно, но въ Моховъ назначили новаго губернатора, очень добродушнаго и милаго по существу человка, но, къ сожалнію, помшавшагося на иде, что онъ долженъ подтянуть всю губернію. Съ нимъ халъ въ качеств особо довреннаго лица новый правитель губернаторской канцеляріи. Переборка пошла съ верху до низу, что-то въ род террора. Въ числ пострадавшихъ оказался и Гаврила Гаврилычъ.
— У этого господина есть что-то такое въ глазахъ…— замтилъ новый правитель губернаторской канцеляріи.
И только. Карьера была кончена. Та же участь постигла и Таліева, съ того разницей, что онъ былъ уволенъ въ отставку съ повышеніемъ и получилъ ‘дйствительнаго’, о чемъ Гаврила Гаврилычъ, къ сожалнію, узналъ немного поздно. Изъ губернскаго города реформа разлилась и на уздные города, а въ томъ числ и на Шипицинъ, гд полицеймейетеромъ служилъ Яковъ Иванычъ Блокопытовъ. Онъ въ Шипицин являлся ‘маленькимъ губернаторомъ’ и подъ пьяную руку любилъ говорить:
— Въ Шипицин я — все… Шипицинъ — c’est moi. Я — царь, я — рабъ, я — червь, я — богъ.
Но за Блокопытовымъ были свои гршки, и новый правитель губернской канцеляріи обратилъ, конечно, на нихъ свое недремлющее око. Дни Блокопытова были сочтены. Но тутъ случилось нчто особенное. Блокопытовъ, лихой кавалеристъ, штабъ-ротмистръ, полетлъ бы въ трубу, какъ перышко, но у него была жена Прасковья Петровна, которая, въ сущности, правила Шипицинымъ и даже здила на пожары, когда мужа не было дома. Это была лихая полковая дама, про которую злые языки говорили, что она здитъ на пожары верхомъ на пожарной бочк. Конечно, это была неправда, но именно поэтому вс съ особенною охотой врили этому. Дло въ томъ, что новый губернаторъ страдалъ пироманіей и летлъ на каждый пожаръ, какъ на праздникъ. Прасковья Петровна какими-то путями вызнала эту слабость и воспользовалась случаемъ. Молва гласила такъ. Когда губернаторъ окончилъ чистку губернскаго города, то отправился въ экспедицію по уздамъ. По маршруту онъ долженъ былъ явиться въ Шипицинъ, чтобы смнить Блокопытова. Прасковья Петровна ожидала этого рокового визита и приготовила, съ своей стороны, сюрпризъ, т.-е. купила заблаговремя на окраин города старую избушку, а когда губернаторъ обдалъ въ дом градского головы, эта избушка загорлась.
— Ваше высокопревосходительство, пожаръ!..— доложилъ Блокопытовъ, вытягиваясь въ струйку.
— Слдовательно гд пожаръ?— спросилъ губернаторъ.
Онъ, конечно, бросился сейчасъ же на пожаръ, гд и могъ полюбоваться молодецкой работой шипицинской пожарной команды. Онъ каждую свою рчь начиналъ со слова ‘слдовательно’ и, всенародно обнимая и цлуя Блокопытова, проговорилъ:
— Слдовательно ты у меня молодецъ… Одобряю!
Обыватели были изумлены, новый правитель губернаторской канцеляріи былъ посрамленъ, а Прасковья Петровна торжествовала побду. Съ этого домика за Блокопытовымъ утвердилась кличка: ‘Яшка-поджигатель’. Происхожденіе клички ‘графинчикъ’ было другого характера. Блокопытовъ былъ очень милый малый, балагуръ, весельчакъ, немножко хвастунъ, вообще — душа общества. Во подъ пьяную руку у него была слабость сообщать по секрету первому встрчному, что онъ — не просто Блокопытовъ, а незаконнорожденный сынъ какой-то графини-двушки. Извстный своимъ ядовитымъ языкомъ всему Шипицину редакторъ Василискъ Шуйцевъ лингвистически назвалъ его ‘графинчикомъ’, потому что у замужней графини рождается сынъ графъ, а у графини-двицы можетъ родиться только графинчикъ. Здсь получалась нкоторая игра словъ, потому что Блокопытовъ любилъ выпить, т.-е. ‘придержаться графинчика’. Но вс эти клички, въ сущности, не имли никакого значенія, а примнялись къ случаю, въ своей доброй компаніи, и первымъ хохоталъ надъ ними самъ Блокопытовъ. Кстати, онъ хохоталъ удивительно, т.-е. даже не хохоталъ, потому что лицо оставалось совершенно неподвижно, а казалось, что кто-то хохочетъ внутри его.
Да, и Таліевъ и Блокопытовъ вышли изъ террора невредимыми, а Гаврила Гаврилычъ пострадалъ, оставшись просто статскимъ совтникомъ, т.-е., какъ говорится, ни Богу свчка ни чорту кочерга.
Оставаться въ Мохов онъ не могъ, да и средства не позволяли. Гаврила Гаврилычъ ршилъ переселиться до поры до времени въ уздный городокъ !!!!Шппадавъ, славившійся своею дешевизной. Это былъ ‘городъ отставныхъ’ по преимуществу, потому что въ немъ искали послдняго пріюта разные пенсіонеры, люди ‘за выслугой лтъ’, ‘предльнаго возраста’ чиновники и вообще инвалиды. Гаврила Гаарилычъ ко всему прицпился, все взвсилъ и ршилъ, что это именно такой пунктъ, гд возможно было со всми удобствами переждать ‘чиновничій терроръ’. Или губернаторъ устанетъ подтягивать, или умретъ новый правитель губернаторской канцеляріи,— все можетъ случиться.
Поселившись въ Шипицин, Гаврила Гаврилычъ имлъ въ виду главнымъ образомъ экономическія цли. Въ самомъ дл, пенсія ничтожная, маленькій капитальчикъ, сбереженный про черный день, можетъ быть исчерпанъ очень быстро, а что дальше? Гаврила Гаврилычъ нашелъ ршеніе въ томъ, что купилъ себ мсто и выстроилъ домъ. Во-первыхъ — не платить за квартиру, во-вторыхъ — получать нкоторую мзду съ квартирантовъ, и наконецъ, чувствовать себя самостоятельнымъ. Мой домъ — и конецъ. Тутъ ничего не можетъ подлать даже никакой новый губернаторъ. Домъ для Гаврилы Гаврилыча являлся чмъ-то въ род протеста.
— А вотъ и чувствуй, правитель губернаторской канцеляріи! Да… Думалъ меня утопить, а я — живъ.
Домикъ себ Гаврила Гаврилычъ выстроилъ ‘по послднему слову науки’, какъ онъ любилъ выражаться: небольшой, каменный, двухъэтажный, крытый желзомъ, а главное — выходившій на улицу ‘подъздомъ’, чего еще не бывало въ Шипицин. Улица, тротуаръ и подъздъ,— милости просимъ. Не то, что у шипицинскихъ купцовъ, гд парадное крыльцо выводилось на дворъ и не дозвонишься, пока откроютъ калитку. Вс одобряли Гаврилу Гаврилыча, даже самъ полицеймейстеръ Блокопытовъ.
— А ты, дйствительно, тово… да… Можно сказать, достигъ совершенства. И притомъ — хорошій примръ для другихъ. Да… Очень одобряю, и въ пожарномъ отношеніи весьма удобно.
На воротахъ брусницыпскаго дома была прибита желзная дощечка съ подписью: ‘Домъ статскаго совтника Гавріила Гавріиловича Брусницына’, но надпись была сдлана настолько искусно, что оставалась цлая свободная строка, если бы понадобилось со временемъ прибавить желанное слово: ‘дйствительнаго’
Первымъ жильцомъ Брусницына былъ Таліевъ, чему сначала новый домохозяинъ обрадовался,— все-таки свой братъ-чиновникъ и вмст претерплъ гоненіе иродово, а потомъ раскаялся — Таліевъ просто мозолилъ ему глаза своимъ ‘дйствительнымъ’, и Гаврила Гаврилычъ про себя называлъ его:
— Да, дйствительный фисдепопъ (fils de pope)…

III.

Сосдъ по улиц мщанинъ Затыкинъ былъ иного мннія. Онъ, вообще, какъ-то сразу не взлюбилъ Брусницына и устроенный имъ подъздъ прямо на улицу приписывалъ его гордости.
— Это только одинъ форсъ и больше ничего. На, молъ, смотрите, добрые люди, каковъ я человкъ есть на бломъ свт… Тьфу!.. Только кошекъ будетъ съ улицы заманивать на свое парадное крыльцо… А еще генераломъ себя называетъ. Ну, какой онъ есть генералъ? Разв бываютъ генералы Гаврилы?
Относительно кошекъ мщанинъ Затыкинъ ошибся, за исключеніемъ тхъ, которыхъ онъ самъ ловилъ и пускалъ на парадное крыльцо генералу Гаврил. Но это именно крыльцо сдлалось для Гаврилы Гаврилыча источникомъ большихъ непріятностей и даже подрывало его реномэ въ глазахъ шипицинскаго общества. Дло въ томъ, что, когда домъ былъ отстроенъ, Таліевъ поселился во второмъ этаж, а въ нижнемъ поселился самъ домовладыка,— не прошло трехъ дней, какъ у дверей Брусницына оказался подкинутымъ младенецъ ‘женска пола’. Вышелъ настоящій скандалъ. Такой солидный и почтенный человкъ и вдругъ — подкинутый младенецъ. Ална Ивановна рвала и метала.
— Почему же подкинули его теб, а не Таліеву? У Таліева живетъ какая-то племянница, ну, и понятно… Нанималъ квартиру одинъ, а тутъ оказалась вдругъ племянница, да еще совсмъ молоденькая двчонка. Безстыдникъ твой Таліевъ…
Мщанинъ Затыкипъ неистово торжествовалъ.
— Вотъ такъ ловко приспособилъ генералъ Гаврила крылечко… ха-ха!.. Для забвенныхъ бабъ, которыя ежели потеряли себя, въ самый то-есть разъ. Отворила дверь прямо съ улицы, сунула младенца — и была такова. Охъ-хо-хо!..
А тутъ еще Василискъ Шуйцевъ попечаталъ въ своемъ ‘Свточ’ въ отдл хроники, что такого-то числа, въ дом статскаго совтника Брусницына, на парадномъ крыльц усмотрнъ былъ подкинутый младенецъ.
Не прошло мсяца, какъ былъ подброшенъ второй младенецъ и опять къ дверямъ Брусницына. Это ужъ выходило изъ рукъ вонь, и Гаврила Гаврилычъ серьезно задумался, тайно предчувствуя, что все это только начало, конца которому не предвидится. Всего естественне и проще было запереть парадную дверь на ключъ, но на это не согласился Таліевъ.
— Если поставите швейцара, тогда, конечно, отчего и не держать подъзда на замк,— говорилъ онъ.— А мерзнуть на подъзд, пока моя кухарка соберется отворять, я не согласенъ. Вы знаете, что у меня подагра… И въ контракт объ этомъ у насъ, Гавріилъ Гавріиловичъ, ршительно ничего не сказано.
— Можно устроить американскій замокъ, Ефремъ Максимычъ: у васъ будетъ свой ключъ, у меня свой…
— А вдругъ пожаръ на черной лстниц? Моя племянница можетъ сгорть живая…
Анна Ивановна была того же мннія, потому что у нея бывали свои гости, которыхъ неудобно было принимать съ чернаго хода.
Брусницынъ собралъ всю силу своей воли и настоялъ на своемъ. Онъ даже нсколько унижался предъ Таліевымъ и раза два назвалъ вашимъ превосходительствомъ. Но изъ американскаго замка ничего не вышло, и проклятая дверь оставалась открытой, причемъ хозяинъ сваливалъ вину на жильца, а жилецъ на хозяина. Происходила глухая борьба двухъ статскихъ совтниковъ.
— Только кончится контрактъ, и фисдепопа по ше,— ршилъ Гаврила Гаврилычъ.
Въ теченіе одного года было подкинуто восемь младенцевъ, что уже составляло настоящій скандалъ. Сколько пренепріятныхъ хлопотъ было съ ними. Нужно было ‘длать заявку въ полицію, потомъ протоколъ, потомъ устройство подкидыша и т. д. Хорошо еще, что выручала полицеймейстерша Прасковья Петровна, состоявшая предсдательницей мстнаго благотворительнаго комитета, названнаго Василискомъ Шуйцевымъ: ‘Съ міру по рубашк — голому пятка’. Она принимала подкидышей и какъ-то ихъ устраивала. Несчастные маленькіе человчки исчезали неизвстно куда, какъ появлялись неизвстно откуда.
— Гавріилъ Гавріилычъ, опять?..— коротко спрашивала Прасковья Петровна, когда Гаврила Гаврилычъ являлся къ ней съ виноватымъ видомъ.— Вы бы какъ-нибудь, голубчикъ, тово… Потише, однимъ словомъ. Даже губернаторъ обратилъ вниманіе, что у насъ въ Шипицин быстро возрастаетъ количество подкинутыхъ дтей. Раньше этого не было.
— При чемъ же я тутъ, Прасковья Петровна?
— Вы? А отчего вы не возьмете хотя одного ребенка? Человкъ одинокій, въ солидномъ возраст…
— Вы что предложите Ефрему Максимычу… У него, кстати, есть племянница, которую онъ воспитываетъ
Прасковья Петровна только качала головой и говорила:
— Ахъ, вы, шалуны, шалуны… Ну что я буду съ вами длать? Вотъ разскажу все Симочк.
Губернаторъ, дйствительно, былъ освдомленъ о возрастающемъ количеств подкидышей въ Шипицин. Когда Блокопытовъ явился къ нему по дламъ службы, онъ быстро заявилъ:
— Слдовательно вы знаете мой принципъ, чтобы все было благополучно? Слдовательно порядокъ, а у васъ какіе-то подкидыши…
Блокопытовъ растерялся и, чтобы облить себя, брякнулъ:
— Ваше превосходительство, все это происходитъ отъ параднаго подъзда, который устроенъ статскимъ совтникомъ Гавріиломъ Брусницынымъ… Раньше все было благополучно.
Когда губернаторъ узналъ подробности дла, то милостиво расхохотался.
— Слдовательно, братецъ, подъздъ виноватъ? Ха-ха…
— Точно такъ-съ, ваше превосходительство.
— Слдовательно… ха-ха! Какой ты умный, братецъ.
Этотъ разговоръ съ необходимыми варіаціями и въ самомъ Шипицин сдлался источникомъ всевозможныхъ шутокъ и остротъ. Гаврила Гаврилычъ съ своимъ подъздомъ сдлался притчей во языцхъ. Понятно, какъ онъ волновался и злился. Просто, хоть бги изъ собственнаго дома… А подкидыши время отъ времени все-таки появлялись, несмотря на самыя остроумныя мры: уличному сторожу общано три рубля, если онъ поймаетъ женщину, которая будетъ подкидывать ребенка, дворникъ Антонъ устраивалъ засаду со двора, самъ Гаврила Гаврилычъ караулилъ по ночамъ у своего окна, и т. д. И все-таки эта ‘забвенная и тому подобная баба’, какъ выражался мщанинъ Затыкинъ, ухитрялась провести всхъ и проникала въ подъздъ какой-то невидимкой.
— Хоть бы одну поймать!..— возмущался дворникъ Антонъ.— А то одинъ срамъ на весь городъ.
Прасковья Петровна серьезно сердилась на Гаврилу Гаврилыча и всмъ жаловалась:
— Помилуйте, раньше бывали у насъ подкидыши — ну, два-три случая въ годъ, а тутъ что-то систематическое. Потомъ прежде подкидывали дтей купцамъ, т ихъ принимала и воспитывали, а теперь никто не хочетъ брать.
‘Пусть, говорятъ, самъ генералъ воспитываетъ. Ему подкинули младенца, значитъ, его и счастье’… Войдите, господа, въ мое положеніе! А тутъ еще губернаторъ говоритъ, что въ Шипицин развивается развратное поведеніе… А уто за все долженъ отвчать? Мы съ Яковомъ Иванычемъ… Другимъ угодно придумывать парадные подъзды, а мы виноваты.
До Гаврилы Гаврилыча, конечно, доходили эти пересуды и разговоры, и онъ сдлался мрачнымъ, раздражительнымъ и подозрительнымъ. Въ каждой проходившей по улиц мимо его дома баб онъ видлъ злоумышленницу, у которой уже приготовленъ младенецъ для подкидыванія. Анна Ивановна просто не узнавала своего сожителя и проливала слезы.
— Вотъ вамъ и тихій уздный городокъ Шипицинъ, въ которомъ живутъ благонравные обыватели,— ропталъ Гаврила Гаврилычъ.— Это, просто, Содомъ и Гоморра…

IV.

Гаврила Гаврилычъ никакъ не могъ заснуть. Воспоминанія только его раздражали. Онъ пожаллъ, что не пошелъ въ клубъ. А все виновата Прасковья Петровна со своими шуточками. Теперь Таліевъ, наврно, уже третій робберъ кончаетъ. Чтобы заснуть, Гаврила Гаврилычъ принималъ самыя ршительныя мры,— считалъ до тысячи, повторялъ про себя до сдури усыпляющую фразу: ‘у блой лошади — черный хвостъ, у черной лошади — блый хвостъ’ и т. д. Ничего нн помогло.
Потомъ онъ какъ будто задремалъ. Сколько времени это продолжалось, онъ не могъ отдать себ отчета, но очнулся, когда хлопнула парадная дверь.
‘Это, это Таліевъ возвращается изъ клуба,— соображалъ онъ.— Значитъ, сейчась около двухъ часовъ’.
Гаврила Гаврилычъ прислушался. Да, это былъ Таліевъ. Онъ отлично слышалъ его тяжелые шаги и звонокъ наверху.
— Негодяй опять не заперъ на ключъ парадную дверь!— возмущался онъ.— Конечно, не заперъ…
Слдовало бы встать и затворить дверь самому, но на Гаврилу Гаврилича напала самая преступная лнь. Ему не хотлось разставаться со своимъ нагртымъ ложемъ и даже не хотлось просто зажечь свчу на ночномъ столик, чтобы посмотрть, который теперь часъ.
— Негодяй!..— еще разъ обругалъ Гаврила Гаврилычъ своего коварнаго квартиранта.— Я нарушу съ нимъ контрактъ, заплачу неустойку — и до свиданія. Да…
Гаврила Гаврилычъ перевернулся на другой бокъ, сладко звнулъ, натянулъ на себя одяло до самаго подбородка и только опять задремалъ, какъ подъ окномъ послышались подозрительные шаги. Именно, подозрительные,— честный человкъ идетъ совершенно иначе, чмъ воръ. Гаврила Гаврилычъ напрягъ все свое вниманіе. Шаги на время затихли, а потомъ послышались съ другой стороны.
‘Эге…’ — подумалъ Гаврила Гаврилычъ, какъ рыбакъ, у котораго рыба тронула поплавокъ.
Гаврила Гаврилычъ слъ. Шаги опять затихли, но было слышно, какъ кто-то нершительно трогаетъ ручку парадной двери.
— Эге!— повторилъ ужо вслухъ Гаврила Гаврилычъ, вскакивая и въ темнот отыскивая свои туфли.
Онъ отлично понялъ это все. Парадная дверь тихонько отворилась, и послышалась робкіе шаги уже на лстниц.
— Такъ, такъ…— чуть не крикнулъ Гаврила Гаврилычъ, второпяхъ надвая свой старый, съ проношенными рукавами, теплый халатъ.— Эге!..
Онъ нарочно не зажигалъ огня, чтобы не спугнутъ дорогую дичь. О, онъ собственными руками поймаетъ, наконецъ, эту ужасную женщину, которая подбрасываетъ ему своихъ ребятъ…
Гаврила ‘аврилычъ, какъ бомба, вылетлъ на лстницу, по — увы!— тамъ уже никого не было. Онъ чиркнулъ спичку, и — о, ужасъ!— у его дверей въ уголочк стояла корзина, а изъ корзины слышатся самый подозрительный пискъ. Гаврила Гаврилычъ въ первый моментъ остолбенлъ, а потомъ у него мелькнула преступная мысль…
‘О, я теб покажу, фисдепопъ, какъ не затворять дверей…’
Гаврила Гаврилычъ схватилъ корзину и съ ловкостью завзятаго вора втащилъ ее во второй этажъ и поставилъ у двери дйствительнаго статскаго совтника Таліева.
— Вотъ теб, фисдепопъ, подарокъ къ празднику… Х-ха!..
Въ слдующій моментъ Гаврила Гаврилычъ, какъ безплотный духъ, спустился къ себ, неслышными шагами, чтобы не разбудить Анны Ивановны, прокрался въ кухню, а оттуда въ дворницкую.
— Антонъ, бги скоре въ полицію и заяви, что генералу Таліеву подкинули младенца… Понимаешь? Не мн подкинули, а Таліеву!
— Очень даже просто понимаю… Охъ, ужъ эти проклятущія бабы! Кажется, вотъ взялъ бы такую и на мелкія части растерзалъ…
Разсчитавъ время, когда дворникъ Антонъ долженъ былъ вернуться изъ полиціи, Гаврила Гаврилычъ выглянулъ на лстницу,— корзинка стояла у дверей Таліева, и изъ нея по прежнему раздавался слабый дтскій пискъ. Гаврила Гаврилычъ прокрался вверхъ, позвонилъ, а самъ спрятался за выступомъ лстниц. Щелкнулъ замокъ, дверь пріотворилась, и въ ней показалась блокурая таинственная племянница Таліева въ бдой кофточк. Увидвъ корзинуу, она быстро скрылась.
‘Однако какой шманткухенъ…— невольно полюбовался Гаврила Гаврилычъ испуганнымъ двичьимъ личикомъ.— Ай да фисдепопъ!.. Ловко!’
Немного погода дверь опять пріотворилась, и въ нее выглянулъ самъ Таліевъ. Онъ былъ въ одномъ халат. Увидавъ корзинку, онъ быстро схватилъ ее и бросился внизъ по лстниц, но въ это время послышался стукъ въ парадную дверь, и Таліевъ ринулся съ корзиной вверхъ на лстницу, въ чердакъ, а потомъ скрылся.
— Ахъ, негодяй, негодяй!..— ругался Гаврила Гаврилычъ, бросаясь въ свою дверь.
Потомъ онъ вышелъ на продолжавшійся стукъ и впустилъ заспаннаго околоточнаго, котораго сопровождалъ дворникъ Антонъ безъ шапки.
— Опять?— коротко спросилъ околоточный.
— Да, опять… тамъ, наверху…— объяснилъ Гаврила Гаврилычъ, показывая на квартиру Таліева.
Околоточный поднялся къ квартир Таліева и крикнулъ сверху, что никакой корзины нтъ.
— Поднимайтесь выше!— крикнулъ Гаврила Гаврилычъ.
На шумъ голосовъ показался въ дверяхъ Таліевъ и довольно строго спросилъ:
— Что такое случилось?
— А куда вы дли корзину съ ребенкомъ, которая стояла у вашихъ дверей?— откликнулся снизу Гаврила Гаврилычъ,— Я своими глазами ее видлъ… Вы не заперли, по обыкновенію, дверей, и какая-то негодяйка проскользнула на парадное. Я слышалъ, какъ она отворяла дверь, а когда выскочилъ, она успла скрыться.
— Не можетъ этого быть!— уврялъ Таліевъ.— Ты все врешь, Гаврила Гаврилычъ…
— Я?!.. Я вру?!.. Нтъ, это ты врешь, фисдепопъ!..
Пока совтники спорили, дворникъ Антонъ поднялся къ двери на чердакъ и принесъ оттуда таинственную корзину. Когда онъ ее открылъ, вс остолбенли отъ изумленія: на дн корзины, выложенной сномъ, лежалъ прехорошенькій… поросенокъ. Ножки и мордочка у него были перевязаны розовыми шелковыми ленточками.
— Эге!— замтилъ околоточный.— Антонъ, неси его въ полицію… Тамъ Яковъ Иванычъ все разберетъ.
Но Таліевъ и Брусницынъ ухватились съ двухъ сторонъ за корзину.
— Нтъ, ужъ извините!— закричали они въ одинъ голосъ.— Жирно будетъ Якову Иванычу. Ему и безъ того къ каждому празднику купцы тащатъ жаренаго и варенаго.
Околоточный очень ловко выхватилъ изъ корзины поросенка и хотлъ съ нимъ убжать, но совтники вцпились въ него, какъ клещи.
— Это мой поросенокъ!— кричалъ Таліевъ.
— Нтъ, это мой!— оралъ Гаврила Гаврилычъ.
Вс ухватилась за поросенка. Во время этой борьбы ленточка порвалась, и, освободившись отъ путъ, поросенокъ ухитрился выскользнуть изъ шести рукъ, бросился внизъ по лстниц и съ дьявольскою ловкостью шмыгнулъ въ дверь.
— Держи его!.. Держи!— закричалъ опомнившійся первымъ Гаврила Гаврилычъ и, подобравъ халатъ, ринулся въ погоню за поросенкомъ.
— Держи его!— оралъ Таліевъ, выскакивая на улицу тоже въ одномъ халат.
Совтники забыли о своихъ чинахъ, общественномъ положенія, наконецъ о томъ, что на улиц было очень холодно, а они въ однихъ халатахъ и безъ шапокъ мчатся по направленію замиравшаго въ отдаленіи поросячьяго визга. Гаврила Гаврилычъ улепетывалъ впереди, а Таліевъ поспшалъ за нимъ.
‘Еще хвастался, что у него подагра…— думалъ про себя Гаврила Гавралычъ.— Эти фисдепопы вс ужасно легки на ногу…’
Потомъ послышались еще чьи-то шаги, и мирно спавшія улицы Шипицина огласились неистовымъ воплемъ:
— Держи ихъ!.. Держи поджигателей!
Это былъ самъ мщанинъ Затыкинъ, безъ благосклоннаго участія котораго въ город не могло совершиться ни одно событіе,— онъ первымъ являлся на пожаръ, вытаскивалъ изъ рки утопленниковъ, ловилъ воровъ и т. д. Его крики разбудили даже спавшаго двадцать лта въ своей будк уличнаго сторожа, который тоже бросился за поджигателями. Мщанинъ Затыкинъ былъ легокъ на ногу и хитеръ. Онъ выхватилъ палку изъ рукъ сторожа и очень ловко запустилъ ее прямо въ ноги Гаврил Гаврилычу. Бдный статскій совтникъ полетлъ кубаремъ, а черезъ него полетлъ и дйствительный статскій совтникъ. Черезъ минуту они были связаны самымъ позорнымъ образомъ и, несмотря на самыя трогательныя увренія, о своихъ чинахъ, были доставлены въ участокъ.
— Похожи на генераловъ, нечего сказалъ!— злорадствовалъ мщанинъ Затыкинъ.— Вотъ прідетъ Яковъ Иванычъ, такъ онъ произведетъ васъ вполн… Оченно даже хорошо знаемъ вашего брата, семую роту!..
На прощаніе мщанинъ Затыкинъ обругалъ поджигателей ‘своими словами’ и отправился домой.
Заспанный городовой самыми невжливымъ образомъ толкнулъ обоихъ совтниковъ, и они очутились на грязныхъ нарахъ.
— Это все ты. Гаврила, виноватъ!— ругался Таліевъ, охая отъ боли,
— Нтъ, это ты, фисдепопъ…
— Что-о?…
— Фисдепопъ!..
Они сразу позабыли вс приличія и начали ‘тыкать’, другъ друга. Вроятно, эта перебранка перешла бы въ рукопашную, но мшали связанныя руки. И — о, ужасъ…— статскій совтникъ плюнулъ на дйствительнаго статскаго совтника.
— Вотъ теб!..
Дйствительный статскій совтникъ отвтилъ тмъ же и проговорилъ:
— А вотъ теб!..
Это скромное времяпрепровожденіе было прервано только появленіемъ самого Якова Иваныча, вызваннаго изъ клуба спеціально для освидтельствованія пойманныхъ поджигателей. Понятно, что онъ былъ очень недоволенъ и имлъ грозный видъ. Когда привели совтниковъ въ присутствіе, онъ мелькомъ взглянулъ на нихъ и проговорилъ:— Хороши гуси, нечего сказать!.. Засыпать вотъ для праздника горячихъ…
— Яшка, да ты съ ума сошелъ!— завопили оба совтника.— Ты посмотри на насъ хорошенько…
— Засып…
Яковъ Иванычъ узналъ своихъ друзей и только развелъ руками, а потомъ протеръ глаза.
— Ты просто Яшка-графинчикъ, а не полицеймейстеръ,— ругался Таліевъ.— Какіе у тебя порядки въ полиціи?.
— Ты не полицеймейстеръ, а Яшка-поджигатель!— заявилъ Гаврила Гаврилычъ, отличавшійся неистовствомъ въ гнв.— Ты… ты…
Но тутъ прошло нчто ужасное… Яковъ Иванычъ вдругъ почувствовалъ. что онъ при исполненіи обязанностей службы, и такъ какъ вообще отличался присвоенною его должности быстротой движенія, то Гаврила Гаврилычъ въ свою очередь почувствовалъ, какъ Яковъ Иванычъ съ необыкновенною ловкостью ударилъ его сразу по обимъ щекамъ…
Эта двойная пощечина заставила Гаврилу Гаврилыча проснуться. Онъ слъ на своемъ лож и долго не могъ прейти въ себя,— такъ все случилось живо…
Ему было и обидно, и горько, и даже хотлось плакать.
‘Этакое безобразіе…— повторялъ онъ про себя.— Ну, да и Таліевъ тоже былъ хорошъ… а впрочемъ… да… бываютъ случаи…’
1903.
Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Суд идет, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1880
  2. ‘Все мы хлеб едим…’, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1882
  3. Злой дух, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1898
  4. Профессор Спирька, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1903
  5. Комары, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1893
  6. Лист желтеет, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1896
  7. В раковине, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1901
  8. Риваль, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1896
Электронная библиотека