ПРЯНИКЪ ОСИРОТВШИМЪ ДТЯМЪ.
ПЕТРОГРАДЪ
1916.
едоръ Щеколдинъ.
едоръ Щеколдинъ.
СОЛНЦЕ ИГРАЕТЪ.
СОЛНЦЕ ИГРАЕТЪ.
1.
2.
3.
Солнце играет, Щеколдин Федор Иванович, Год: 1916
Время на прочтение: 8 минут(ы)
— Въ Свтлый день солнце, восходя, радуется и играетъ.
Это не только старые люди такъ говорятъ, а я и самъ это видлъ, своими глазами.
Давно хотлось посмотрть и порадоваться вмст съ краснымъ солнышкомъ Свтлому Воскресенію Христову, да какъ ни старайся, непремнно проспишь. Умаешься за недлю-то! Сколько поклоновъ земныхъ, — вс поклоны — земные въ пост на всхъ службахъ, а тутъ, въ пятницу — стоянье, въ субботу Христа погребать, а въ ночь на воскресенье и глазъ занести нельзя до заутрени: съ вечера въ церкви дянія слушаешь.
И дни такіе великіе: куличи, пасхи готовятъ, яйца красятъ, ризы на иконахъ чистятъ. Самыя хорошія иконы только и посмотришь разъ въ годъ, какъ на страстной съ нихъ ризы снимутъ. Ну и попостишься тоже, хоть и не очень строго, а все таки безъ масла всю недлю. А въ дом запахъ особенный совсмъ: отъ лампадокъ, отъ куличей, отъ половъ вымытыхъ, отъ пыли, переворошенной къ празднику изъ всхъ угловъ, да если еще раму хоть одну выставятъ и откроютъ окошко… Всмъ существомъ своимъ чувствуешь, какъ приближается великій день! У женщинъ голоса тоже особенные въ эти дни,— звонкіе да ласковые,— перекликаются изъ горницы въ горницу, когда полы моютъ и ворочаютъ шкапы. Всмъ усталость, а вс работаютъ радостно и гъ такимъ благочестіемъ, словно съ пылью и грязью, что изъ угловъ выметаютъ, и съ души тоже злоба и накипь сходитъ. Скоро вотъ, — послзавтра, завтра — ‘другъ друга пріимешъ!’
Утомишься такимъ радостнымъ утомленіемъ, ждешь — минуты считаешь. Наконецъ-то наряжаться начнутъ къ свтлой заутрен, самыя лучшія платья наднутъ: дня за три до праздника мамаша въ палатку за ними създитъ, достанетъ изъ сундуковъ. А сестеръ платья свтлыя, а платки на головахъ блые шелковые, на меня мою палевую шерстяную рубашку наднутъ съ серебрянымъ поясомъ. И похали. Не опоздать бы! Дорога-то плохая — всегда на Пасх ни на саняхъ, ни на колесахъ,— на косогор возл тетки Любовниой избы, того и гляди кувырнетъ обшивни. А на колокольн уже горятъ разноцвтные фонари на всхъ ярусахъ, чуть не до самаго верху. Ближе подъдешь — вс ворота и паперть такъ о переливаются всми цвтами, такъ и горятъ, и чмъ черне ночь, тмъ ярче. На воротахъ и падь папертью вензеля ‘X. В.’, и огоньки въ нихъ сами двигаются — тоже разноцвтные.
А въ церкви Сергй — сторожъ съ Точенымъ и съ едоромъ Блюдовымъ, какъ и во всхъ домамъ, всю недлю чистили вс ризы, подсвчники, поникадилы, ставили новыя свчи мстныя — настоящія, полупудовыя и пудовыя. У насъ въ церкви все настоящее — и свчи, и престолъ изъ чистаго серебра кованый, а ризы у поповъ пасхальныя — серебряныя съ настоящимъ жемчугомъ — сколько тысячъ стоятъ! И служба у насъ самая настоящая, единоврческая. Попробовали бы попы пропустить чего, такъ Марья Филипповна или самъ Андрей Васильевичъ зададутъ, не поздоровится! отцомъ-то Арсеніемъ, какъ спервоначала слдили, не щепотью ли онь молится… Андрей Васильевичъ завелъ порядокъ: на Пасху вс иконы и вс свчи — мстныя и въ паникадилахъ — сплошь убираютъ искусственными цвтами. На иконахъ хорошіе цвты, дорогіе, на свчахъ бумажные. Ни въ одной церкви нтъ этого!
А какъ двинется крестный ходъ, понесутъ серебряныя хоругви, иконы, серебромъ и золотомъ окованныя, какъ заблеститъ на попахъ тяжелая парча,— что тутъ только длается: фейерверки, ракеты, римскія свчи — блый день по всему пути. Вотъ какъ мы Христа встрчаемъ и радуемся Ему! Но самое радостное не это еще.
Самое радостное это, когда батюшка возгласить передъ закрытыми дверями: ‘Слава святй’, и прослезится. Надо обжать съ ходомъ вокругъ церкви непремнно вс три раза, стараясь, чтобы не погасла свча, и поспть забраться на паперть — увидать, какъ прослезится о. Арсеній. Безъ этого и заутреня только наполовину. Молодой былъ батюшка и красивый: ‘Ісусикомъ’ называли его за его ликъ и за мягкость его и трогательность.
Предшественникъ о. Арсенія о. Ксенофонтъ безъ нищаго за столъ не садился. Дождется, когда ‘старикъ’ прилетъ за милостыней, посадить съ собою за столъ,— и тогда только обдать станетъ. Притомъ-же, о. Ксенофонтъ отъ архіерея много претерплъ безвинно, собственно, изъ-за купцовъ же нашихъ, своихъ прихожанъ: купцамъ-то архіерей ничего не могъ сдлать и даже очень любезенъ былъ, а на священник и срывалъ за нихъ, да и на него самого косился, что къ ‘раскольникамъ’ перешелъ. Любили отца Ксенофонта, памятникъ мраморный покойнику поставили и въ Свтлое Воскресенье посл вечерни всмъ приходомь донын ходятъ служить литію на его могил: прежде всхъ къ нему, а потомъ уже, съ понедльника, пойдутъ и по своимъ могилкамъ.
О. Арсеній ничего особеннаго не сдлалъ, ничего такого не говорили о ннмъ, только что бдныхъ не обижалъ, а съ богатыми не ссорился. Но и его вс любили — именно за эту его мягкость и трогательность. Уже такой души нашъ батюшка, что никакой торжественности не можетъ выдержать: непремнно прослезится и разрыдается даже. Только возгласитъ: ‘Слава святй’, а на ‘единосущнй’ и голосъ уже задрожалъ и слезы ручьемъ. И тутъ ужъ нельзя не почувствовать, что Христосъ, сейчасъ вотъ, въ рту самую минуту, воистину воскресъ Христосъ и снизошелъ къ намъ, видитъ радость нашу и пріемлетъ наше умиленіе. Незабываемыя минуты, когда душа просвтляется, перерождается, и становится такъ несомннно, что міръ дйствительно обновился, люди уже не т, что вчера были, и начинается новая, праведная, свтлая жизнь. И не только люди: вся природа! Каждое деревцо вдь дышетъ въ эту ночь свжими молодыми почками… Христосъ воскресъ!
Вернешься домой посл такого радостнаго потрясенія, посл веселыхъ пасхальныхъ пснопній въ осыпанной цвтами церкви, въ облакахъ ладона и зно цвтныхъ пасхальныхъ свчой — красныхъ, зеленыхъ,— да сейчасъ же и свалишься и непремнно проспишь восходъ солнца. Заутреня кончится часовъ въ пять, а къ обдн въ семь заблаговстятъ,— этихъ двухъ часовъ никакъ и не выдержишь. А въ семь-то часовъ солнышко, глядишь, уже высоко, и день — какъ день, иной разъ даже срый и облачный.
Играетъ солнышко только пока восходитъ въ этотъ великій день.
Однажды я все-таки упросилъ разбудить меня, когда будетъ восходить солнце. И вотъ какъ сейчасъ помню: поставили меня на окно въ сняхъ, гляжу, а солнце подымается изъ-за поля — да такое большое, такое алое и такъ и прыгаетъ, такъ и прыгаетъ — радуется, такъ и переливается, брызжетъ то алымъ, то яркимъ нестерпимо золотомъ.
— Христосъ воскресъ!
Онмлъ я, двинуться не могу, а въ душ такое веселье, что вотъ до сей поры помню. Да, само солнышко празднуетъ съ нами и играетъ, встрчая свтлое воскресенье Христово. Это я самъ видлъ и знаю! Надо только крпко пожелать и увидишь, не полниться встать къ восходу солнца въ великій праздникъ.
Какъ-то Дмитрій Алексйчъ вздумалъ устроить на Пасху электрическую иллюминацію. У нихъ на самоткацкой электричество провели, вотъ онъ и къ церкви на Пасху проволоку протянулъ. Много было разговору въ тотъ годъ объ этомъ. Говорили: на колокольн электрическое солнце будетъ! И ждали, что это за великолпіе будетъ.
Дйствительно, на колокольн, на самыхъ верхнихъ слухахъ, выше колоколовъ, засвтился ночью ослпительный свтъ, а отъ него широкій блый снопъ перебрасывается то въ одну, то въ другую сторону. Богъ знаетъ въ какую даль, но куда упадетъ, тамъ совсмъ свтло. Удалась выдумка, и разговоровъ во всю Пасху было еще больше, нежели раньше, когда еще только ждали новинки. Вышло больше, чмъ ждали. Думали, ну, будетъ большой фонарь на самой верхушк, но чтобы такая сила оказалась,— кто это могъ подумать! Колокольня у насъ самая высокая на цлый уздъ, двадцать и четыре сажени, такъ вотъ, какъ наведутъ съ нея это электрическое солнце,— Палиха отъ насъ больше двухъ верстъ,— а и тамъ на часахъ видно было. Вотъ какая сила!
Много разговоровъ было, много дивились. Да такого совсмъ ужъ нигд не бывало и не слыхано. Всегда у насъ свтлая ночь всхъ свтле, а тутъ никому и спорить нечего — такъ постарался Дмитрій Алексичъ. Все онъ — такой ужъ охотникъ, да и вся семья ихъ, около церкви старается.
Павелъ едорычъ какъ разобидлся, когда посл смерти старика — строителя Василій Филипповича, не его, а Андрея въ старосты выбрали, съ клироса ушелъ и сталъ въ трапезной съ Черневскими мужиками становиться,— и съ купцами не всталъ, А сыновья и его все на клирос, и Алексй Васильичъ съ сынами, и не для почету, а поютъ поруку съ пвчими и на котавасіи выходятъ. Марья Филипповна, въ род уставщицы въ церкви,— архіерейшей ее въ шутку звали. Такъ вся семья. За ними о церковныхъ длахъ никому заботы нтъ: да и устава никто лучше ихъ не знаетъ.
Ждалъ и я электрическаго солнца, когда еще о немъ только слухъ шелъ. Да и посл хвалилъ вмст съ другими. Что говорить: такого освщенія дйствительно еще не бывало. Только вотъ прежняя наша иллюминація — фонарики цвтные и вензеля — потускнли при электричеств. И въ глубин сердечной было очень грустно.
Да, свтло, очень свтло, но чего-то не стало, что-то убили. Торчитъ голая блая колокольня.— именно голая, нагая какая то сдлалась она въ этомъ дневномъ свт среди ночи, — а фонарики внизу — не разберешь даже и зажжены ль они. И притомъ же ясно видно, какъ жалкія цвтныя стекляшки на проволоку нанизаны. И все, все такъ,— нагое, голое. Крестный ходъ идетъ — свтло итти, каждую лужу на пути видно. И не мелькаютъ красные огни свчей — блднютъ при злектричеств, и ризы иконъ, облаченія священниковъ не сверкаютъ изъ мрака. Свтло… какъ въ самоткацкой у Алекся Васильича.
Ужъ не красуются въ ночи разноцвтными огнями святыя ворота, крестный ходъ не выдляется изъ мрака, божьимъ свчамъ не надо побждать тьму. И какъ будто не стало тайны снятой ночи: все наголо, все до ниточки видно.
Электрическое солнце каждый годъ свтитъ съ колокольни, провода не убираютъ отъ Пасхи до Пасхи, такъ и тянутся они къ церкви отъ фабрики.
Благословилъ меня Богъ скитаться по блому свту,— и по нашей земл, и по заграницамъ. Гд-гд не приводилось встрчать Свтлый праздникъ: и въ деревенскихъ церквахъ, и въ большихъ городскихъ соборахъ, и въ Кремл Московскомъ, а у французовъ встрчалъ Христа въ ихней церкви.
И нигд въ свтлую ночь не было такъ торжественно и радостно, какъ бывало — у ‘Новой Миколы’.
Служба у насъ, по ‘старой вр’, а церковь называютъ: ‘Нова Микола’,— потому что неподалеку другой есть Никола — ‘Микола-Углецъ’, Про электрическое солнце какъ-то забылось, помнились умиленныя слезы отца Арсенія да море огней разноцвтныхъ въ ночной тьм да пніе пасхальное — стоголосое, веселое, дружное и истовое. Но больше то всего конечно, радость воскресенія Христова, какою тогда — не электрическое, а само Божье солнышко вмст съ нами радовалось.
Лтъ двадцать, а то и побольше, не доводилось встртить Христа въ своей церкви, а, наконецъ, удалось-таки, собрался.
Самоткацкая Алекся Васильевича выросла, стала совсмъ немаленькой фабрикой, рядомъ появились и еще больше. Село — прежде съ пятокъ купеческихъ домовъ съ садами, да попы — и все тутъ, а теперь вкривь и вкось улицы во вс стороны расползлись,— все фабричный народъ, сколько тысячъ. И хоть въ улицахъ грязь больше прежняго и темень ночью — глазъ выколи, но на фабрикахъ везд электричество и никому больше не видно.
На колокольн электрическое солнце попрежнему и какъ будто не такъ ужъ силенъ отъ него блый снопъ свта, или это оттого, что наглядлся я съ тхъ поръ всякой невидали. Колокольня же, какъ и тогда, нагая отъ этого свта, лзетъ къ небу. И стекляшки разноцвтныя такія убогія. У любого кинематографа каждый вечеръ огни куда ярче.
Народу столько стало, что въ маленькой зимней церкви уже не вмщаются, и круглый годъ въ лтней служатъ. И пасха въ лтнена жаль любимую деревянную церковку, осиротлая осталась она въ сторон!
И народъ другой. Стариковъ никого не стало, устава путемъ никто не знаетъ и, какъ ни служи попы, только бы поскоре. А для порядка — урядникъ.
Слоняются по оград, въ шапкахъ, съ папиросками… Нарядная толпа, — фабричная. Въ церкви давка и толкотня, а тутъ теб — какъ днемъ, отъ холоднаго электрическаго солнца… Вотъ и гуляютъ. На паперть урядникъ не пускаетъ, — пусти, такъ и поповъ сомнутъ! Меня пропустилъ, староста ему знакъ далъ. Николай Андреичъ хоть самъ-то ужъ и не знаетъ меня, да ему шепнули. Сказали, что хочу, молъ, посмотрть, какъ о. Арсеній прослезится.
Поднялся я на лстницу: высоко, все видно. Дв-три барыни стоятъ съ дтьми, старушки-богомолки какія-то. Вотъ идетъ крестный ходъ, обогнули алтарь, южныя двери прошли, слышно — приближаются къ намъ. И какъ подходятъ къ какому мсту, тамъ цлый пожаръ: ракеты лопаются, римскія свчи шипятъ, мельницы огненныя вертятся,— да такого и при Дмитріи Алексевич не бывало. Столько великолпія, столько блеску!
А нашлась таки одна христіанская душа: старушка какая-то подходитъ ко мн, можетъ и, знала меня бывало, да я-то вотъ ея не узналъ.
— Экое торжество, батюшка, экое торжество! Кабы евреи то посмотрли: что они сдлали! Что сдлали!..
Шепчетъ старая, утираетъ слезы платочкомъ: Христа жалко, и радуется, что воскресъ Онъ — Батюшка…
Отецъ Арсеній тоже, какъ и бывало, о. Арсеній прослезился за возгласомъ…
— Ну, вотъ, гляди!— кто-то толкнулъ меня въ бокъ: занимало всхъ, что мн такъ хотлось посмотрть опять, какъ прослезится батюшка.
Сохранилъ батюшка свою умиленную душу, черезъ вс тридцать съ лишнимъ лтъ, черезъ вс перемны пронесъ свою радость Христову дню. Спасибо! И меня вернулъ, и во мн воскресла святая радость въ сердц.
И пусть электрическое солнце блеститъ выше колоколенъ, солнышко не перестало, и нынче играетъ и радуется съ землею Свтлому Христову Воскресенію!