РУССКІЯ ПРЕДАНІЯ.
РУССКІЯ ПРЕДАНІЯ.
Солдатка.
Солдатка.
К. Авдева.
‘Отечественныя Записки’ No 11, 1847
Солдатка, Авдеева Екатерина Алексеевна, Год: 1847
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Мы не всегда съ настоящей точки смотримъ на простой народъ, полагая, что въ немъ нтъ чувствъ. Странно было бы искать въ простомъ народ вжливости и пріятнаго обращенія, но подъ грубою корою въ немъ есть много хорошаго. Я разумю подъ именемъ простолюдиновъ или простаго народа особенно крестьянъ, и, надобно сказать, не тхъ, которые живутъ близь столицъ и большихъ городовъ: эти не горожане и не настоящіе крестьяне, у нихъ даже образъ жизни и самая одежда измнились, нтъ простоты и чистыхъ нравовъ, но узнайте крестьянъ, которые всегда жили въ деревн, занимались сельскими работами и не познакомились съ городскою роскошью. Люблю я ихъ простые разсказы о деревенскомъ жить-быть, о ихъ радостяхъ и гор!
У меня жила солдатка, изъ крестьянокъ, очень-добрая и усердная женщина. Каждое лто она приходила работать въ Москву, а осенью уходила въ свою деревню, я все горевала о своемъ муж, котораго уже восемь лтъ какъ отдали въ рекруты. Вотъ ея простой разсказъ:
Семья была у насъ большая, а все старый, да малый. Душъ по ревизской сказк было много: старикъ свекоръ, дядя, тоже старикъ, деверь хромой, дти у него малыя, да мой мужъ, меньшой братъ, и ему уже было лтъ подъ тридцать. Барину не хотлось отдавать его въ рекруты, но обыкновенно при отдач очередныхъ возятъ еще подставныхъ. Вотъ взяли и Василья, моего мужа, его возили не одинъ разъ, но все онъ ворочался, взяли и въ этотъ разъ, а онъ намъ говоритъ: ‘молитесь Богу, ворочусь’. Но не такъ случилось: отдатчики, которые повезли его, покривили душой, тотъ братъ, другой сватъ, иной сынъ богатаго мужика, могутъ нанять, да еще не пріискали, останется парень, женится у кого-нибудь. Вдь и въ деревн т же люди, какъ въ город! Василій былъ не богатъ, ни бденъ: имлъ хлбъ насущный, а поживиться отъ него было нечмъ. Дтей у насъ только и была одна двочка. Но въ этотъ разъ у меня сердце такъ и ноетъ, я и говорю свекру: ‘подемъ, батюшка, въ городъ’, а городъ отъ насъ верстъ двадцать. Пріхали, а ихъ повели уже въ пріемъ. Богъ-знаетъ отъ-чего случилось, только какъ моего-то привели въ присутствіе, такъ и сказали: лобъ забрить. Да и дивиться тутъ нечего: молодецъ собой, здоровый и видный. Вотъ какъ вывели ихъ, да мы увидли, что у него лобъ забритъ, такъ и не вспомнились, а онъ какъ блое полотно, да такъ и трясется какъ въ лихоманк, а слезы-то у него такъ и катятся, слеза слезу побиваетъ. Ихъ повели съ старшими солдатами на квартиры, и мы за ними поплелись, весь день мы проплакали, маковой росинки во рту не было. Онъ же, мой родимый, сталъ насъ уговаривать, разуменъ былъ, хоть и грамоты не зналъ. ‘Видно мн на роду такъ написано, живъ буду, ворочусь: вишь, нын черезъ пятнадцать лтъ въ безсрочный отпускъ, а можетъ и честь заслужу: буду служить Богу и государю врой и правдой’. Прожили мы съ нимъ дня два, наши похали въ деревню, а я сказала свекру, что покуда не вышлютъ Василья, я буду въ город, хоть нагляжуся на него. Прожили въ город шесть недль, пришелъ приказъ идти въ походъ. Я похала въ деревню, повстить своихъ, да привезти двчонку. Онъ говорилъ намъ еще прежде: ‘Не убытчитесь за меня, денегъ мн не надобно, навкъ не наградите, а солдату все готовое — аммуниція, хлбъ и квартира, но мы все-таки собрали ему съ полсотни: я продала свои холсты, да еще продали изъ семьи двухъ коровъ, чтобы хоть на первый случай была копейка всей семьи, опричь малыхъ ребятъ. Пріхали мы проводить его, я и Дуняшу свою взяла. Въ городъ пріхали мы позднимъ вечеровъ, стучимся въ ворота, Василій и бжитъ отворить, хотлъ взять изъ саней Дуняшу, а она благимъ матомъ заголосила, не узнала его. Вошли въ избу, онъ ей и пряника, и калача, такъ нтъ, не беретъ! только говоритъ: ‘это не мой батюшка, у моего была борода и волосы, какъ у ддушки и дяди’. Наплакались мы на нее, глупую: не разуметъ, извстно, ребенокъ! Денька два побыли, рекруты пошли въ походъ, въ губернскій городъ: тамъ, говорили, прідетъ генералъ, будетъ разбирать, кто куда годовъ. Изъ нашей волости было трое рекрутъ: нашъ Василій, да парень Иванъ, сирота сердечный, его только одна тётка провожала. Онъ не больно и горевалъ, тоже за брата пошелъ. Третій былъ сосдъ Ефимъ, дтина смирный и работящій, да куда непригожъ! такъ вся деревня чудищемъ и звала. Двки, бывало, и въ хороводъ не берутъ, а какъ пошли они, то мать Ефимова, сердечная, голосомъ воетъ, да причитаетъ: ‘Ты кому чудо дивное, а мн чадо милое!’
Первый день перешли верстъ двадцать, остановились, на другой день была днёвка, тутъ, почитай, вс простились и домой похали. Я и говорю своимъ: ‘воротитесь, родимые, а я провожу его еще подальше, чтобъ не со всми вдругъ ему разстаться, я пріду съ тёткой едорой, ефимовой матерью’. Они меня послушались (да и свекру крпко нездоровилось), распростились, похали, и Дуню съ собой взяли, а мы еще верстъ сорокъ провожали, да все надобно было воротиться. О прощань вы меня и не спрашивайте, словно все во сн вижу! Воротились, такъ будто и свту Божьяго не стало. Старикъ нашъ, какъ пріхалъ домой, больно расхворался, а черезъ недлю и душу Богу отдалъ.
Зиму кое-какъ мы прожили, а къ весн, видимъ, хлба до новаго у насъ не хватитъ. Деверь и говоритъ мн: ‘Марья, ты вольный казакъ, наши бабы идутъ въ Москву, поди и ты съ ними: авось десятка три до петрова-дня заработаешь, здсь не чмъ зашибить копейку. Дуня твоя, не бойсь, обижена не будетъ.’ Подумала и пошла. Пришедши, я нанялась у огородниковъ до петрова-дни за сорокъ рублей, надобно было къ жнитву домой поспть. Работала я, наравн съ мужиками, тяжелую работу. Пришла домой, вижу, дло плохо: хлба нтъ, новый не посплъ, нечего длать, отдала деньги въ семью. Съ-тхъ-поръ каждый годъ прихожу въ Москву, но, живя здсь, все душа не на мст. Одинъ годъ, безъ меня Дуня была въ осп, другой разъ былъ опять неурожай, и хоть я оставила рублей пятнадцать, но деньги издержали, а двчонку мою послали побираться по міру. Жить здсь съ моимъ паспортомъ мн нельзя круглый годъ, да безъ Дуни я и сама не останусь, а она господская, все думаю скопить деньжонокъ, да выкупить ее.’
— Да попытайся, Марья, можетъ-быть, теб и дадутъ паспортъ, съ которымъ теб можно будетъ жить въ Москв, а для дочери возьми паспортъ изъ деревни, сказала я ей. Ну, а получала ты письма отъ мужа?
— Всего одну грамотку, да еще былъ въ отпуску солдатъ, даточный изъ нашей деревни, такъ сказывалъ о Василь, что вмст съ нимъ въ одномъ полку служитъ, что ему хорошо, но все, говоритъ, что ждетъ не дождется, когда бы уволили въ отпускъ. Да и подшутилъ же надъ нами Матвй-солдатъ, что приходилъ. Грамотки онъ изъ дому получалъ, такъ и зналъ, что племянницу его отдали въ деревню, отъ насъ такъ-что версты три будетъ. Вотъ онъ напередъ къ ней и зашелъ: деревня-то на пути, пришелъ въ избу — а у васъ такое заведенье въ деревняхъ, прохожаго, а кольми паче служиваго, напоить и накормить чмъ Богъ послалъ, а онъ же и съ крестикомъ. Ему-то угощенье и на умъ не идетъ, и все выспрашиваетъ о своихъ, а не признается, что я-де Матвй Бычковъ, да еще говоритъ: ‘знаю Матвя, онъ вамъ челобитье посылаетъ’. Старшіе съ нимъ говорятъ, а молодуха-сноха ходитъ, да прибирается по домашнему длу. Вотъ онъ и спрашиваетъ: ‘а что это, никакъ сноха ваша?’ — Да, господинъ-служивый, женили сынка, вотъ о Покров годъ будетъ. Тутъ ужь онъ и сказалъ: ‘Здравствуй, племянница и крестница! Она, да старики, такъ и не вспомнились. ‘Ахъ, ты нашъ родимый! да какъ тебя Богъ принесъ?’ Племянница-то Прасковья ему въ ноги. ‘Ну, родная, теперь я и ко дворамъ, я вдь то и спрашивалъ, вс ли живы я здоровы. Иду дорогой, да и думаю: застану ли всхъ стариковъ въ живыхъ, чтобъ ихъ порадовать я получить родительское благословеніе? Не бойсь, старёхоньки? Ддушка всё еще и скотинку приберетъ, и въ лсъ за дровами създитъ. Да что мы здсь мшкаемъ? пойдемъ скоре!’ — Что ты, Параша, идти пшкомъ! Я для сватушка какъ-разъ запрягу лошадку, да и самъ съ вами поду, посмотрю на вашу радость. Вишь, Иванъ твой, какъ на грхъ, похалъ за сномъ.— Пріхали они, Матвй соскочилъ съ телеги, а дло было вечеромъ, вся семья сидла за столомъ: ужинали и батюшка его съ матушкой. Тутъ я вамъ и сказать не могу, сколько было радости, кажись, все горе забыли! Вся деревня сбжалась. Вотъ онъ мн и говоритъ: Молись Богу, Марьюшка, дождешься и ты своего Василья!’… А вотъ тому ужь два года!
Пошла она хлопотать о паспорт. Велно было прійдти черезъ недлю, а когда пришла, ей и прочитали:
‘Рядовой Василій Кузьминъ, урожденецъ Большерцкой Волости, деревни Громовой, за отличіе произведенъ въ унтер-офицеры и награжденъ знакомъ отличія военнаго ордена, во время кампаніи за Кавказомъ, въ 18… году, умеръ отъ ранъ въ лазарет’.
Ей дали вдовій паспортъ, съ которымъ она могла жить, гд хочетъ.
Нельзя было равнодушно смотрть на ея горькія слезы. Когда немного она успокоилась, то я ей сказала: ‘Не плачь, Марья! твоему Василью и на томъ свт хорошо, потому-что, какъ ты сказываешь, человкъ былъ онъ добрый. Вдь мы здсь въ гостяхъ гостимъ’.— Я, матушка, и сама знаю, да сердце не терпитъ.
Этими словами она опровергла мою мудрость, но посл, время пришло на помощь къ ней, и она жила для своей дочери, съ которою переселилась въ городъ и которая утшала ее.