СОКРОВИЩНИЦА АРЛАТАНА.
СОКРОВИЩНИЦА АРЛАТАНА.
Разсказъ Альфонса Додэ.
I.
I.
Твой Т. де-Ложере.
II.
II.
III.
III.
* * *
IV.
IV.
——
V.
V.
Сокровищница Арлатана, Доде Альфонс, Год: 1896
Время на прочтение: 34 минут(ы)
‘По полученіи твоего письма, голубчикъ, сердце стараго Тима вспыхнуло точно костеръ въ ночь на Ивана Купала. Да, если ты серьезно желаешь порвать связь съ Мадленой Оже, укладывай поскорй свой чемоданъ и прізжай сюда. Ты найдешь тутъ именно то, что требуется, то есть не тутъ собственно, не среди высокихъ сосенъ Монмажура — нашъ уголокъ не представляетъ всхъ условій полнаго уединенія, необходимыхъ для того эксперимента, который ты предпринимаешь. Мы получаемъ газеты и журналы, въ которыхъ ты встртишь имя своей дивы и описаніе ея подвиговъ и тріумфовъ, притомъ же она сама восторгается Югомъ и способна въ одинъ прекрасный день появиться на сцен Арля въ роли Madame Camargo или Периколы, какъ десять лтъ тому назадъ. Въ тихіе вечера къ намъ доносится пніе арлезіанокъ и звонкій голосъ Мадлены могъ бы смутить твой покой, бдный мой сверянинъ, и теб пришлось бы опять укладывать свой чемоданъ и бжать отсюда. Тотъ уголокъ, который я избралъ для тебя, совершенно затерянъ въ степяхъ, газеты не станутъ смущать твоего покоя, карточки хорошенькихъ актрисъ не будутъ волновать тебя. Доберешься ты къ этому пункту по слдующему маршруту. Пріхавъ въ Арль ночнымъ поздомъ, направься прямо къ ронской пристани — единственной пристани Арля, на которой въ это время кипитъ жизнь. У ступенекъ пристани пыхтитъ, выбрасывая клубы дыма, пароходъ, отправляющійся въ Камаргу. Въ шесть часовъ онъ отчаливаетъ отъ пристани и мчится при помощи пара, мистраля и теченія между своеобразными берегами Роны. На лвомъ берегу безплодная каменистая степь ‘la Cran’, на правомъ — нивы, луга и болота Камарги, которые тянутся до самаго моря. Время отъ времени пароходъ останавливается у какой-нибудь пристани, высаживаетъ рабочихъ съ инструментами и двушекъ въ длинныхъ коричневыхъ мантиліяхъ, отправляющихся на работу съ корзинкой на рукахъ. На четвертой или пятой остановк на правомъ берегу, когда ты услышишь названіе ‘фермы Жиро’ — высаживайся.
У старой фермы, принадлежащей маркизамъ де-Барбантанъ — обрати вниманіе на широкую каменную скамью и навсъ изъ тростника — тебя будетъ ждать шарабанъ Шарлона. Помнишь-ли ты Шарлона, старшаго сына Митифіо, нашего сторожа въ Монмажур, который обучалъ тебя стрльб? Въ настоящее время Митифіо, изнуренный ревматизмомъ, какъ и его хозяинъ, не можетъ сдлать шагу, не подвергаясь жесточайшимъ болямъ, и мн пришлось поручить старшему сыну его охрану Камаргійскихъ болотъ, въ которыхъ такъ много дичи. Шарлонъ встртитъ тебя у фермы и отвезетъ въ ‘Хижину’, гд мы — помнишь?— останавливались во время охоты. Живя въ двухъ или трехстахъ метрахъ отъ ‘Хижины’, Шарлонъ будетъ къ твоимъ услугамъ днемъ и ночью, будетъ снабжать тебя дичью и рыбой, изъ которыхъ красавица Наиса мастерски приготовляетъ разныя блюда. Съ этой Наисой, женой Шарлона, ты танцовалъ фарандолу лтъ пять или шесть тому назадъ. Она — дочь одного изъ моихъ фермеровъ, и я помню твой восторгъ, когда она во время состязанія быковъ въхала въ кругъ на блой лошади, съ желзной палкой въ рук, съ тяжелымъ узломъ золотистыхъ волосъ, выбивавшихся изъ подъ ея остроконечнаго чепчика. Ты, вроятно, обрадуешься встрчи съ нею. За исключеніемъ Шарлона и его жены — ни одной живой души по близости отъ тебя. Есть тамъ еще старый пастухъ, живущій возл озера Вакаресъ. Но озеро это находится на разстояніи цлой мили отъ ‘Хижины’, да и старикъ этотъ, какъ и Шарлоны, никогда не произнесетъ имени Мадлены. Никто не заговоритъ о ней съ тобой, никто не вызоветъ въ теб ея образа. Я самъ не явлюсь къ теб, пока ты не потребуешь меня. Нужно произвести экспериментъ при соблюденіи всхъ требуемыхъ условій.
Признаюсь, другъ мой, не особенно врю исцленію такимъ путемъ. Важне всего запастись доброй волей и энергіей. Если же ты почувствуешь приближеніе опасности, совтую теб прибгнуть къ пріему быковъ въ Камарг во время сильныхъ бурь: они прижимаются другъ къ другу, наклоняя головы и обращая къ втру свои рога. Наши пастухи называютъ этотъ пріемъ — vira la bano au gisclo. Обрати вниманіе на него.
P. S. Въ ‘Хижин’ ты не найдешь ничего, тамъ такъ же трудно достать перцу, какъ на остров Робинзона Крузе. Захвати съ собой свчей, сахару, чаю, кофе, консервовъ. Не сердись за буржуазный совтъ въ столь серьезномъ вопрос’.
У воротъ старинной фермы ждалъ шарабанъ. Данжу съ трудомъ узналъ въ человк, который стоялъ у шарабана, старшаго сына монмажурскаго сторожа.
— Ты, вроятно, былъ боленъ, Шарлонъ?— спросилъ онъ, вглядываясь въ осунувшееся, исхудалое лицо своего спутника. Они слдовали за шарабаномъ, въ который уложили багажъ.
— Боленъ… я-то? Нтъ, мосье Анри, я не былъ боленъ. Но каждый годъ, въ періодъ сильнаго зноя, вс эти пруды и каналы, которые блестятъ тамъ точно живое серебро, превращаются въ гнилостные очаги, и если вы подойдете къ нимъ на разстояніе ружейнаго выстрла, вы можете быть уврены въ томъ, что обязательно схватите лихорадку. Вотъ она-то изнуряетъ насъ!
При этомъ Шарлонъ взглянулъ на изящнаго парижанина зоркимъ взглядомъ охотника, привыкшаго выслживать добычу на суш и на вод.
— Да и вы сильно похудли, мосье Анри… А вдь у васъ въ Париж, кажется, нтъ лихорадки?
— Какъ нтъ?.. Есть, другъ мой, и даже весьма злокачественная. Отъ нея-то я и надюсь исцлиться тутъ.
Данжу говорилъ очень серьезнымъ тономъ. Крестьянинъ отвчалъ такъ же серьезно:— Да, наши степи славятся своимъ климатомъ въ это время года.
Пройдя участокъ земли, принадлежавшій ферм Жиро, они вступили въ область Камаргійскихъ степей. Передъ ними разстилалась однообразная, безконечная равнина, прорзанная каналами, и прудами, сверкавшими среди зелени. Ни одного дерева… только рощи тамариса и тростника — точно островки на спокойной поверхности моря. Кое гд виднлись скотные дворы, низкія крыши которыхъ едва возвышались надъ землей. Кое гд обрисовывались стада, лежавшія въ трав или слдовавшія, прижимаясь другъ къ другу, за пастухомъ въ широкомъ кафтан. Мягкій свтъ южнаго зимняго дня освщалъ всю картину: время отъ времени мистраль нагонялъ длинныя тни на голубое небо и красное солнце.
— Что же ты не говоришь ничего о прелестной Наис, жен твоей?
Сторожъ сдвинулъ густыя брови, рзко обрисовывавшіяся подъ фетровой шляпой, потерявшей отъ времени цвтъ и форму.
— Вотъ ее-то совсмъ изуродовала лихорадка! Она страдаетъ ею круглый годъ… Вчера ее схватилъ страшнйшій приступъ и вотъ уже два дня трясетъ ее съ головы до ногъ… Да, нтъ боле красавицы Наисы, мосье Анри, съ которой вы танцовали въ Монмажур и которая такъ важничала, расхаживая подъ руку съ вами. Бдная жена моя нисколько не напоминаетъ прежнюю Наису, но я нисколько не сожалю объ этомъ… Я даже радуюсь тому, что она потеряла свою красоту и теперь принадлежитъ мн одному.
Данжу былъ пораженъ гнвомъ, звучавшимъ въ словахъ Шарлона.
— А-а, такъ ты принадлежишь къ числу ревнивцевъ, Шарлонъ?— И повинуясь неотразимой потребности облегчить въ бесд свою душу, онъ продолжалъ: — Подумай же, дружокъ, что бы испытывалъ ты, если бы жена твоя была актрисой или пвицей, если бы она была вынуждена являться полураздтой на сцен, показывать публик голыя плечи, руки?
Въ глазахъ сторожа сверкнулъ огонекъ.
— Это совсмъ неподходящая профессія для нашихъ женъ, мосье Анри, и потому я не могу отвтить на вашъ вопросъ. Помню только, что однажды я зашелъ въ одинъ изъ кафе-шантановъ Арля. Одна изъ пвицъ удивительно походила на мою Наису. Пропвъ какіе-то куплеты, она стала собирать деньги, и когда она прошла мимо меня, задвая обнаженнымъ плечомъ мою грубую куртку, я взглянулъ на ея голое тло, освщенное огнями люстръ, и мысль, что жена моя могла бы очутиться на ея мст, сдавила мою грудь. Я не могу передать вамъ того, что было со мною. Мн хотлось рыдать, кричать… Я долженъ былъ удалиться.. Я чувствовалъ, что могу задушить ее…
Наступила пауза. Данжу, думая о безстыдств многихъ звздочекъ театральнаго міра, видлъ передъ собою ложу Мадлены Оже, видлъ ее раздвающеюся въ антракт передъ всякимъ писакой, въ то время, какъ онъ, Данжу, выходилъ изъ себя, принужденный улыбаться, подавать булавки горничной пальцами, дрожавшими отъ гнва и желанія убить кого-нибудь.
Наконецъ добрались благополучно до ‘Хижины’. Устройство жилья и деревенскій завтракъ, поданный у пылавшаго камина, совершенно отвлекли парижанина отъ его печальныхъ мыслей. Въ то время, какъ Шарлонъ, мшкотный, какъ вс крестьяне, рзалъ сыръ кончикомъ ножа, Анри Данжу занялся осмотромъ страннаго охотничьяго павильона, который представлялъ типъ жилыхъ строеній въ Камарг и долженъ былъ служить для него санаторіей. Единственная комната представляла обширное помщеніе безъ оконъ, стны и крыша были сооружены изъ камыша, освщалась комната большой стекляной дверью, изъ которой видна была безконечная степь. Къ ночи на дверь навшивались ставни изъ камыша. Вдоль выбленныхъ известкой стнъ висли ружья, сумки, высокіе сапоги. На высокомъ деревенскомъ камин, надъ которымъ висла маленькая лампочка античной формы изъ красной мди, лежало нсколько разрозненныхъ томовъ провансальскихъ поэтовъ — стихотворенія Мирейля, Мистраля, Обанеля, Ансельма Матье и Руманиля. Посреди комнаты возвышалась мачта, настоящая мачта, врытая въ землю и доходившая до остроконечнаго потолка, которому она служила опорой, у самой стны стояли дв кровати, завшанныя голубой ситцевой занавской.
Противъ ‘Хижины’, за рощей испанскаго тростника, виднлся домикъ Шарлона. Изъ него жиденькой струей тянулся дымъ.
— Это Наиса кипятитъ воду,— вздохнулъ Шарлонъ съ наивнымъ умиленіемъ.
Данжу спросилъ:
— Но вдь Наиса больна… Кто же накрылъ этотъ столъ?
— О, наша малютка… Она же принесетъ вамъ вечеромъ обдъ.
— Какая малютка?
— Да Ція, сестра Наисы. Она теперь гоститъ у насъ. Это живой, привтливый ребенокъ, который общаетъ сдлаться хорошей хозяйкой. Жаль, что ей нужно вернуться къ старикамъ. Она готовится къ конфирмаціи.
Замтивъ, что парижанинъ, познакомившись съ инвентаремъ новаго жилища, собирается уходить, Шарлонъ послдовалъ за нимъ. Но Данжу остановилъ его.
— Спасибо, Шарлонъ… Отведи лучше въ конюшню свою лошадь. Она уже боле часу щиплетъ траву у дверей. Я отправлюсь погулять и вернусь только къ вечеру.
На необозримомъ пространств вокругъ ‘Хижины’ разстилался коверъ изъ тонкой, мелкой травы, усянной мелкими зимними цвтами, встрчающимися только въ Камарг. Посл часа ходьбы по бархатистому, мягкому газону, парижанинъ очутился передъ озеромъ Вакаресъ. Ни лодки, ни паруса… дв мили воды, дв мили лучистыхъ волнъ, тихій плескъ которыхъ привлекалъ стаи утокъ, цаплей, фламинго съ розовыми крыльями и ибисовъ, настоящихъ египетскихъ ибисовъ, которымъ это солнце и безусловная тишина напоминали родину. Но особенно поразило парижанина то чувство умиротворенія и гармоніи, которое овладло имъ среди этого уединенія и которое онъ испытывалъ впервые со времени отъзда изъ Парижа.
Боже, какъ пріятно не думать, не думать о ней, объ этой женщин, не думать о томъ, что скоро пять часовъ, что репетиція кончена, не терзать себя вопросомъ, вернется-ли она прямо изъ театра или задетъ куда-нибудь съ своими отвратительными товарищами. Какъ далеко все это ушло отъ него! Какую сильную защиту чувствуетъ онъ въ этой безконечной равнин, въ этомъ лазуревомъ неб! По мр того, какъ солнце спускалось надъ водой, втеръ ослабвалъ. Слышенъ былъ только глухой шумъ волнъ и голосъ табунщика, сзывавшаго своихъ лошадей: ‘Люциферъ!.. Эстелла!.. Эстерель!..’ И при каждомъ оклик одна изъ лошадей прибгала съ разввающейся гривой и ла овесъ изъ лвой руки табунщика, который стоялъ, прислонившись къ сдлу, въ высокихъ штиблетахъ и бумазейной куртк, не отрывая глазъ отъ маленькой книжки въ розовой обложк. Это было дивное зрлище — разввающіяся гривы лошадей, освщенныя лучами заходящаго солнца и величественный жестъ табунщика, кормившаго лошадей овсомъ, который онъ вынималъ изъ кожаной сумки, не отрывая глазъ отъ книги! Данжу подошелъ, заинтересовавшись страннымъ человкомъ и его книгой.
— Это, вроятно, очень интересная книга?
Ассирійская голова съ крупными, правильными чертами лица цвта старинной слоновой кости, изрытой мелкими морщинками и длинной бородой съ просдью, повернулась къ нему и произнесла хриплымъ голосомъ, картавя и показывая блые блестящіе зубы:
— Очень интересная, да… Заглавіе ея… вотъ сейчасъ посмотрю… Заглавіе ея — леченіе слизистыхъ оболочекъ.
Такъ вотъ что онъ читалъ въ этой грандіозной рамк, въ поз героя!.. Одно изъ тхъ наставленій, которыя прилагаются къ фармацевтическимъ препаратамъ! И чтобы окончательно ослпить парижанина, онъ прибавилъ: У меня большой запасъ подобныхъ брошюръ!.. Я пріобрлъ ихъ при распродаж одной аптеки въ Туръ-Сенъ-Луи. Все это составляетъ часть моихъ сокровищъ — сокровищъ Арлатана, извстнаго во всей Камарг. Если вы когда-нибудь заглянете ко мн, я покажу вамъ ихъ. Вотъ тамъ моя лачуга… видите?.. До свиданья, молодой человкъ!
— До свиданья, мосье Арлатанъ!
Обратный путь при наступавшихъ сумеркахъ показался Данжу восхитительнымъ. Долго еще слышался голосъ табунщика, привязывавшаго своихъ лошадей, затмъ все слилось въ странномъ шум, который становился все явственне. Тысячи овецъ, повинуясь зову пастуховъ и подгоняемые собаками, направлялись въ сторону скотныхъ дворовъ. Онъ чувствовалъ себя затертымъ, затеряннымъ въ этомъ водоворот курчавой шерсти, оглушеннымъ непрерывнымъ блеяніемъ, и ему казалось, что это настоящее море, что пастухи несутся на его волнахъ… На темномъ фон неба летла въ вид длиннаго треугольника стая дикихъ утокъ, какъ бы собираясь спуститься на землю, вдругъ предводитель ихъ согнулъ шею и съ дикимъ крикомъ поднялся вверхъ, а за нимъ полетла вверхъ вся стая…
Вотъ отворяется дверь ‘Хижины’ и на темномъ фон обрисовывается свтлый четерехугольникъ… Въ то же время онъ видитъ стройный, гибкій силуетъ арлезіанки въ коричневой мантиліи и маленькомъ чепчик, направляющейся къ дому Шарлоновъ. Несмотря на мракъ, онъ узнаетъ свою старую знакомую.
— Добрый вечеръ, Наиса!
Сдержанный смхъ раздается въ отвтъ на это привтствіе и затмъ силуетъ молодой женщины скрывается точно волшебное видніе въ темнот ночи.
Въ ‘Хижин’ весело пылалъ каминъ, лампа была зажжена и столъ накрытъ. На блой скатерти, между бутылкой розоваго вина и круглой булкой, стояла миска съ дымящейся ухой изъ налима и зелени, а рядомъ съ ней нсколько заботливо прикрытыхъ мисочекъ и нсколько тарелокъ для смны изъ желтой глины, которыя, казалось, говорили: ‘обдъ готовъ — приступайте къ длу’. Этотъ накрытый столъ, этотъ веселый огонь среди безконечной степи были полны какого-то таинственнаго очарованія.
Данжу полъ съ большимъ аппетитомъ, положивъ рядомъ съ своимъ приборомъ томикъ Мистраля. Но онъ не могъ читать, загипнотизированный величественнымъ безмолвіемъ ночи. По временамъ тишина прерывалась полетомъ журавлей, разскавшихъ холодный воздухъ своими крыльями, и какими-то странными заунывными звуками, глухо замиравшими вдали, напоминая шумъ морской раковины. Пріотворивъ двери, онъ старался отдать себ отчетъ въ происхожденіи этихъ звуковъ, когда передъ нимъ неожиданно очутился сторожъ съ огромнымъ фонаремъ въ рукахъ.
— Это нашъ bitor, м-сье Анри… У него широкій клювъ который производитъ этотъ шумъ, когда онъ ловитъ рыбу… Наиса мастерски приготовляетъ его.
— Да, жена твоя прекрасная стряпуха. Но почему она не хочетъ признавать старыхъ друзей?
— Вы встртили не ее, м-сье Анри, а Цію, которая почти такого же роста, какъ и ея сестра, хотя ей только недавно исполнилось пятнадцать лтъ.
— Пятнадцать лтъ? И она еще не конфирмировалась?
Шарлонъ не отвчалъ. Сильный порывъ южнаго втра, неожиданно пронесшагося надъ равниной, задулъ свтъ фонаря. Они вошли въ комнату и, усвшись у огня, закурили трубки.
Посл непродолжительной паузы сторожъ заговорилъ:
— Боже, какой вздоръ заберется иной разъ въ голову этихъ молоденькихъ двочекъ!.. Вотъ эта, напримръ… Въ третій разъ кюре откладываетъ на годъ ея конфирмацію! А между тмъ она вполн подготовлена и прекрасно знаетъ катехизисъ. Да и славная двочка!.. А все-таки что-то неладно съ ней, такъ какъ кюре нашъ — добрйшій человкъ. Мы просто не знаемъ, чмъ объяснить все это.
Онъ всталъ и бросилъ полно въ догоравшій огонь камина, и какъ только оно вспыхнуло розовымъ огнемъ, крестьянинъ повеселлъ. Вроятно, все это какъ-нибудь уладится. Двочка провела у нихъ весь годъ въ виду болзни Наисы и повидимому успокоилась. Монмажуръ слишкомъ близокъ отъ города и его соблазновъ — магазиновъ съ большими стеклами и позолотой, витринами, въ которыхъ красуются кружева, брилліанты и ленты — все, чмъ пользуется нечистый для соблазна двочекъ. Въ Камарг же…
— О, въ Камарг,— прервалъ его Данжу, смясь,— въ Камарг единственнымъ искушеніемъ можетъ явиться только сокровищница этого… какъ зовутъ этого табунщика?
— Вы уже видли Арлатана?— спросилъ съ удивленіемъ Шарлонъ. И такъ какъ ему показалось, что парижанинъ говоритъ съ пренебреженіемъ объ одной изъ знаменитостей края, онъ сталъ подробно разсказывать о жизни табунщика, знаменитаго укротителя быковъ, извстнаго во всхъ городахъ Прованса, даже въ Арл и Нимъ… Заболвъ отъ усталости и непосильной работы, Арлатанъ сдлался табунщикомъ,— ремесло мене утомительное и не столь опасное. Во всей Камарг — отъ Тринктаія до Фарамана — онъ стяжалъ себ громкую извстность въ качеств знахаря, леченіемъ ревматизма и лихорадки. Заслужилъ-ли онъ эту славу? Шарлонъ не считалъ себя достаточно компетентнымъ, чтобы ршить этотъ вопросъ.
— Могу сказать лишь одно,— сказалъ онъ въ заключеніе, зажигая фонарь.— Въ прошломъ году, во время охоты на утокъ, я схватилъ жесточайшую лихорадку. Благодаря двумъ сеансамъ Арлатана и баночк зеленой мази, я совершенно вылечился.
— Такъ почему же ты не направишь къ нему Наисы?
— Наиса ни за что на свт не согласится лечиться у него. Она питаетъ къ нему такое же отвращеніе, какъ къ саламандр или къ пауку. А между тмъ онъ далеко не безобразенъ. Въ молодости онъ былъ даже очень красивъ собою. Въ дтств я часто отправлялся къ морскому берегу и смотрлъ на мужчинъ, упражнявшихся тутъ, помню, что онъ выдлялся изъ десятка выстроившихся вдоль берега голыхъ мужчинъ, опоясанныхъ кожаными ремнями и что на него больше всего заглядывались женщины… И когда онъ показывался во время игръ, вс женщины сходили съума по красавц-брюнет, какъ называли его, даже городскія красавицы бгали за нимъ… Наиса не только не хочетъ идти къ нему, но когда онъ приходитъ къ намъ, она прячется отъ него и даже запретила Ціи подходить къ его лачуг… Ну, а теперь, кажется, пора спать, м-сье Анри. Южный втеръ все усиливается черезъ часъ вы услышите ревъ коровы Фарамана.
— Что это за корова, Шарлонъ?
— Это море, м-сье Анри. Когда южный втеръ дуетъ по пескамъ Фарамана, съ моря раздается страшный ревъ,— мы прозвали его ревомъ коровы Фарамана.
И дйствительно, корова Фарамана ревла всю ночь. Тростникъ стоналъ, хижина кряхтла, втеръ точно приближалъ далекое море и его шумъ, и Данжу казалось, что онъ находится въ кают парохода. Но, къ несчастью, Мадлена была тутъ же, съ нимъ. До самаго утра она не покидала его и онъ переживалъ часъ за часомъ вс моменты ихъ разрыва. Она все еще на сцен… Онъ въ ожиданіи ея прихода лежитъ въ ея уборной, на диван, противъ большого зеркала, въ которомъ онъ видитъ Армана, красавца-баритона, ложа котораго находится рядомъ. Полураздтый, вымазанный кольдкремомъ, онъ подходитъ къ маленькой плюшевой муфточк, которая виситъ на розетк, и вынимаетъ что-то. ‘Дорогой Арманъ, я думала, что онъ будетъ обдать сегодня у своихъ родныхъ’… Данжу зналъ наизусть письмо это, вырванное имъ изъ толстыхъ, покрытыхъ кольцами пальцевъ баритона и теперь онъ повторялъ его, переворачиваясь съ боку на бокъ на кушетк. Ему стоило не малыхъ усилій, пока онъ ршился ухать, не простившись съ этой женщиной, не оставивъ ей даже записочки. Неужели же она будетъ преслдовать его каждую ночь, какъ въ эту минуту, склоняясь съ этой очаровательной улыбкой, полной сладострастья, надъ его ложемъ, преслдовать этимъ очаровательнымъ, печальнымъ голосомъ, который раздавался вокругъ дома, стоналъ надъ покосившейся дверью, ревлъ въ пескахъ Фарамана, требуя у него прощенія.
Мощный ревъ морского втра и ослпительный свтъ утренняго солнца вывели молодого человка изъ тяжелаго сна, охватившаго его посл безсонной ночи. И какую радость почувствовалъ онъ въ моментъ пробужденія! Какъ не походило все, что окружало его, на уборную Мадлены, на кулисы театра! Въ нсколькихъ шагахъ отъ двери, открытой настежъ, стояла молоденькая, стройная, блокурая двушка въ легкой кисейной косынк и маленькомъ остроконечномъ чепчик, который придавалъ ея головк необыкновенно изящную форму. Она наклонила надъ книгой свой профиль — тонкій профиль камеи, и съ жадностью читала книгу, шевеля губами точно маленькія дти, читающія вслухъ.
— Ужь не брошюрка-ли Арлатана?— подумалъ Данжу, вспоминая о вчерашнемъ разочарованіи. Но слегка отдернувъ голубую занавску, онъ по обложк узналъ ‘La grenade entr’ouvertte’, Обанеля, безсмертный памятникъ любви, пснь раненаго голубя, которую такъ часто плъ ему въ дтств старый Тимъ. Онъ видлъ изъ постели, какъ дрожали маленькія, загорлыя ручки Ціи — онъ тотчасъ же узналъ ее — какъ при каждой строф, которая особенно дйствовала на нее, блдныя щеки ея покрывались легкимъ румянцемъ. Странное чтеніе передъ конфирмаціей. Конечно, стихи Обанеля глубоко цломудренны, но они волнуютъ молодую кровь… Ah! si mon coeur avait des ailes!— Sur ton cou, sur tes paules — il volerait tout en feu…
Вспоминая эти стихи поэта, Данжу вспоминалъ вмст съ тмъ вчерашній разговоръ съ Шарлономъ, опасенія его и Наисы по поводу конфирмаціи. Бдная маленькая Ція!.. Неужели же ее опять не допустятъ?
Точно услышавъ его слова, двочка подняла свою хорошенькую золотистую головку, заглянула въ комнату и, положивъ книгу на прежнее мсто, осторожно притворила дверь и исчезла съ робкой граціей козочки, потревоженной въ то время, когда она утоляетъ у ручья свою жажду.
Это восхитительное видніе преслдовало его все утро. Разсчитывая, что двочка вернется, онъ все утро просидлъ дома, читая стихи Мирейля и Обанеля, у стола, на которомъ стоялъ въ зеленой глиняной вазочк принесенный Діей большой букетъ изъ клевера, генціаны и васильковъ. Наконецъ наступилъ часъ завтрака. Въ дом Шарлоновъ не видно было ни малйшаго признака жизни, кром жиденькой желтоватой струи дыма, лниво тянувшейся вверхъ и исчезавшей въ лучахъ солнца. Данжу ршилъ отправиться къ сторожу, домикъ котораго, защищаемый густой тростниковой рощей, стоялъ на самомъ берегу большого пруда, выдляясь на зеленомъ фон своими свже выбленными стнами и крышей изъ красной черепицы.
Услышавъ шаги незнакомаго человка, собака неистово залаяла. Женщина, стоявшая на колняхъ, съ засученными рукавами у самаго пруда и чистившая жирнаго налима въ луж розовой крови, крикнула молодымъ, звонкимъ голосомъ, не вставая и не поднимая головы:— Миракло!.. Молчать!..— Данжу показалось, что это Ція… Тотъ же узелъ рыжихъ волосъ, выглядывавшихъ изъ подъ маленькаго остроконечнаго чепчика, та же ослпительная близна шеи и тонкихъ рукъ.
— Такъ ты осталась одна съ Миракло, Ція?— спросилъ онъ, подходя къ пруду.
— Это я, мосье Анри… Сестра моя ухала сегодня утромъ.
— А-а, Наиса! Такъ ты поправилась?
— Да, сегодня мн лучше… благодарю васъ!
Она прекрасно владла прованскимъ нарчіемъ и говорила съ той своеобразной кошачьей граціей, которая отличаетъ арлезіанокъ. Но, поглощенная своей работой, она не поднимала головы. На разсвт, передавала она, имъ дали знать, что управляющій фермой Жиро отправляется въ Арль съ ближайшимъ пароходомъ, и такъ какъ малютку нужно было отправить въ Арль для конфирмаціи, то Шарлонъ самъ отвезъ ее къ пароходу и поручилъ господину Андузу, прекрасному человку и знаменитому пчеловоду.— Ахъ, мосье Анри!— вздохнула крестьянка, желая подлиться своимъ горемъ, но не ршаясь взглянуть въ лицо своему бывшему кавалеру… Въ эту минуту раздался выстрлъ. Наиса воскликнула:
— Вотъ и Шарлонъ!.. Онъ возвращался каналомъ, гд много рыбы… Я пойду варить уху.
Надвинувъ косынку на глаза, она быстро вскочила на ноги и пролетла стрлой мимо Данжу, захвативъ большую корзину съ рыбой. На поворот канала показался сторожъ на своей узенькой лодочк, которой онъ управлялъ при помощи длиннаго шеста. Нсколько минутъ спустя лодочка остановилась прямо противъ дома.
— Извините, мосье Анри… Жена, вроятно, объяснила вамъ причину моего отсутствія… Шарлонъ привязалъ свою лодку къ сва, выгрузилъ свою добычу — дичь и рыбу — и принялся очищать берегъ отъ кровяной лужи и остатковъ налима, сообщая отъ времени до времени Наис о подробностяхъ путешествія. Двочка ухала съ Андузомъ на пароход ‘Городъ Ліонъ’. На возвратномъ пути онъ встртился съ двумя пастухами стада Ейсетъ. Изнуренные лихорадкой, они ршили отправиться къ Арлатану. Когда я прозжалъ въ лодк мимо ихъ, ихъ схватилъ сильный приступъ и пришлось остановить лошадей. Судорожно ухватившись за длинные шесты, врытые въ землю, они съ трудомъ держались на сдлахъ. Ихъ трясло съ такой силой, что даже лошади ихъ дрожали. Къ счастью, со мной была бутылка рому и это подкрпило ихъ для дальнйшаго пути. Остальное довершитъ искусство Арлатана.
Изъ кухни послышалось ворчаніе Наисы:— Арлатанъ… шарлатанъ… отвратительная гадина…
— А все-таки онъ исцляетъ всхъ,— возразилъ Шалонъ и, обращаясь къ Данжу, продолжалъ:
— Какъ вы думаете, мосье Анри, не разумне-ли было бы не ворчать, а лечиться отъ лихорадки, которая подтачиваетъ ее?
— Замолчи, Шарлонъ! Я сто разъ повторяла теб, что готова страдать и умереть, только бы не видть этого человка. Я боюсь его глазъ, которые наводятъ на меня столбнякъ… точь въ точь глаза зми… Ну, а теперь довольно болтовни! Снеси-ка поскорй завтракъ мосье Анри.
— Но вдь я могу позавтракать съ вами, Наиса…
— Нтъ!.. о, нтъ, умоляю васъ, мосье Анри…
Въ голос крестьянки звучалъ такой искренній испугъ, что Анри не сталъ настаивать. Онъ позавтракалъ въ хижин одинъ, и раздосадованный упрямствомъ Наисы, продолжавшей скрывать отъ него свое лицо, и исчезновеніемъ очаровательной двочки съ блднымъ личикомъ и золотистыми волосами, выбивавшимися изъ подъ благо пикейнаго чепца.
Посл обда онъ отправился съ Шарлономъ поохотиться въ болотахъ. Медленно, осторожно пробирались они въ кожаныхъ сапогахъ, между высокими камышами, издававшими своеобразный соленый запахъ — то пшкомъ, то въ узенькой лодочк, безъ веселъ, что представляло довольно трудную задачу. Однако, новизна обстановки совершенно разсяла тоску парижанина и образъ Мадлены Оже ни разу не потревожилъ его. Вечеромъ, собираясь зажечь фонарь, Шарлонъ робко замтилъ ему: — Вы не должны сердиться на нее, мосье Анри. Теперь я знаю, почему Наиса прячется отъ васъ… Она, видите-ли, находитъ, что болзнь обезобразила ее и ей не хочется испортить впечатлніе, которое она произвела когда-то на васъ… Вдь он такъ кокетливы наши арлезіанки!
— Она дйствительно была прелестна, твоя жена, лтъ пять или шесть тому назадъ.
— Да, прелестна,— повторилъ Шарлонъ, закрывая свои желтые глаза. Но по тону его голоса чувствовалось, что онъ говоритъ безъ сожалнія объ этой утраченной красот. Она причинила ему не мало страданій!
Цлую недлю Данжу страстно предавался всякаго рода тлеснымъ упражненіямъ, которыя утомляли его мускулы, успокоивая нервы. Утомившись въ теченіе дня, онъ засыпалъ ночью тяжелымъ глубокимъ сномъ, который ни разу въ теченіе и,лой недли не былъ смущенъ образомъ его любовницы. Онъ невольно улыбался, думая о старомъ Тим и его предсказаніяхъ. Экспериментъ общалъ блестящіе результаты.
Однажды сторожъ назначилъ ему мстомъ встрчи большой прудъ у Шартрузы. Явившись раньше назначеннаго времени, Данжу забрался на островокъ, поросшій тамарисомъ, въ которомъ едва нашлось достаточно мста для него и его собаки, огромной пиренейской дворняшки съ тяжелой рыжей шерстью. Почти мгновенно ночь окутала все — холодная, молчаливая ночь… Какъ только скрылось солнце, и втеръ затихъ. На горизонт виднлся еще нкоторое время слабый свтъ, затмъ все погрузилось въ темноту. Кругомъ не видно было ничего, ршительно ничего, кром ближайшихъ кустовъ тамариса, да время отъ времени болотную курочку, низко летавшую надъ болотомъ.
— Это вы, Шарлонъ?— воскликнулъ вдругъ Данжу, услышавъ тяжелые шаги по болоту. При этомъ оклик шумъ шаговъ мгновенно замеръ, но никто не отвчалъ ему. Онъ еще разъ окликнулъ Шарлона, но отвта не послдовало. Ему казалось, что онъ видитъ огромную неподвижную тнь надъ водою, но такъ какъ мракъ все усиливался, онъ ршилъ вернуться домой. Въ хижин его ждалъ веселый огонь и накрытый столъ. Пообдавъ, онъ услся курить у камина, когда дверь неожиданно отворилась.
— Какъ, это ты, Ція?.. Когда же ты пріхала?..
Смертельно блдная, встревоженная, она стояла передъ нимъ, прислонивъ голову къ камину.
— Сестра моя больна… Шарлонъ ухалъ за докторомъ въ Saintes-Maries…
Голосъ ея дрожалъ, слезы душили ее. Данжу сталъ успокоивать ее.
— Нтъ, она очень больна… и по моей вин… Кюре и въ этотъ разъ не допустилъ меня къ конфирмаціи… Когда я вошла въ комнату съ письмомъ отъ него, Нанса лишилась чувствъ.
Точно подавленная своимъ позоромъ, бдная двочка опустилась на каменный выступъ камина и, закрывъ лицо руками, зарыдала.
— Боже, возможно-ли это?— вскрикнула она въ порыв отчаянія.— Вс будутъ теперь указывать на меня пальцами! А межъ тмъ я не сдлала ничего дурного… нтъ, клянусь Богомъ!..— И отстраняя нетерпливымъ жестомъ свою косынку, двочка достала висвшій на ея груди мшечекъ изъ полинялаго голубого сукна и стала страстно цловать его. Слезы придавали зеленый оттнокъ прелестнымъ каримъ глазамъ, на блдномъ лиц лежала печать безумія.— Нтъ, я ничего дурного не длала!.. Но меня постигло несчастье… Я вижу ужасныя вещи… о, мосье Анри, ужасныя вещи!.. Я вижу ихъ, какъ только закрываю глаза… Он преслдуютъ, жгутъ меня… Вотъ почему кюре не могъ допустить меня къ конфирмаціи.
— Бдная крошка!— продолжалъ Данжу, глубоко потрясенный тмъ, что въ далекой пустын сталкивался съ душевнымъ недугомъ, который походилъ на его собственный.
— О, сколько я выстрадала въ эти два года! Чего только я не длала, чтобы не видть этихъ вещей!.. Теперь все кончено для меня… Глаза мои найдутъ успокоеніе только на дн Вакареса…
Она остановилась, прислушиваясь къ крикамъ, доносившимся съ поля.
— Не хочешь-ли вернуться къ сестр?— спросилъ ее Данжу въ полголоса. Но двочка боялась идти домой, боялась вида сестры, лежавшей безъ признаковъ жизни. Впрочемъ, бабушка пріхала изъ Монмажура, Наиса была не одна. Она сообщала объ этомъ безстрастнымъ, глухимъ голосомъ, прислушиваясь къ отдаленному шуму. Наконецъ, когда шумъ прекратился, она услась на прежнее мсто у камина, подъ лампой — мсто, которое обыкновенно занимаютъ старики и дти въ нашихъ прованскихъ кухняхъ. Данжу сталъ разспрашивать ее съ нжной заботливостью и деликатной осторожностью отца или врача. Пристыженная и встревоженная, она кротко отвчала на вс его вопросы. Нтъ, нтъ, не она сочинила эти ужасные образы. Ей показали ихъ нсколько времени тому назадъ… раскрашенныя картинки, гравюры…
— Но, милочка, время изглаживаетъ, стираетъ образы… Это было такъ давно…
— Вотъ въ томъ-то и грхъ мой!— вскрикнула двочка.— Да, это врно, время стираетъ ихъ… Но въ томъ-то мое несчастье, что когда я долго не вижу ихъ, я начинаю тосковать, глаза мои требуютъ ихъ, болятъ… и тогда…— Она вдругъ остановилась.— Да, что это я болтаю, Боже! Неужели же я схожу съ ума?.. Вдь я совсмъ не знаю васъ и раскрываю вамъ свой позоръ… я, которая никогда никому не говорила объ этомъ, никому… даже Шарлону, который такъ любитъ меня…— Она вскинула быстрымъ движеніемъ головку и дв длинныя золотистыя косы выбились изъ подъ маленькаго чепчика…
Данжу наклонился надъ ней и, заглядывая въ большіе каріе глаза двочки, сказалъ тихимъ голосомъ:
— Знаешь-ли, крошка, почему ты заговорила именно со мной о твоемъ недуг? Потому что я страдаю тмъ же недугомъ, потому что проклятый образъ мучитъ меня днемъ и ночью, подтачивая мой мозгъ и мое сердце, проклятый образъ, отъ котораго я стараюсь избавиться всми средствами. Вотъ почему я явился сюда, въ степи Камарги, и знаешь-ли, что больше всего успокоило меня съ тхъ поръ, какъ я тутъ? Посмотри туда, на каминъ… Вотъ уголокъ, отведенный поэтамъ Прованса — фелибрамъ, какъ они называются. Я видлъ, какъ ты перелистывала одну изъ этихъ книгъ… Почему же ты краснешь, крошка? Это прекрасныя книги… Читала-ли ты Мирейля?
— Нтъ, мосье Анри. Наиса запретила мн читать его. Но однажды вечеромъ, когда Шарлонъ ухалъ съ господами удить рыбу, я заглянула въ ‘Хижину’ и книга эта попала въ мои руки… Я не могла понять всего, но я помню, что тамъ были чудныя мста, и когда я читала ихъ, строки страницы спутались и я увидла звзду…
Она остановилась глубоко взволнованная. Данжу тоже не могъ говорить отъ волненія.
— Эту звзду,— сказалъ онъ посл небольшой паузы,— ты найдешь у всхъ настоящихъ поэтовъ. Читай ихъ почаще, и они дадутъ твоимъ глазамъ лучезарные образы, которые вытснятъ…
Звонъ шпоръ, шумъ грубыхъ голосовъ, нетерпливый стукъ въ дверь ‘Хижины’ прервали его рчь. Изъ стеколъ большой двери видны были силуеты всадниковъ.
— Что вамъ нужно?— воскликнулъ Данжу, полагая, что жандармы задержали браконьеровъ.
— Мы пришли предостеречь васъ… ‘Римлянинъ’ убжалъ.
Этотъ ‘Римлянинъ’, ужасъ Камарги, извстный во всхъ городахъ юга, былъ маленькій, злой, угрюмый быкъ, находившійся при стад Сабрана. Въ слдующее воскресенье было назначено состязаніе въ Арл и ‘Римлянинъ’ значился въ программ. Пять или шесть сторожей этого стада съ утра разъзжали на лошадяхъ по всей окрестности, предупреждая народъ о бгств быка.
Единственный пшій среди этихъ всадниковъ въ высокихъ сапогахъ, съ трезубцемъ на плечахъ — человкъ въ длинномъ кител, съ зажженнымъ смолянымъ факеломъ въ рукахъ, сказалъ повелительнымъ тономъ:
— Повторяю вамъ, что около шести часовъ онъ былъ у большого пруда.
— Вы говорите обо мн, Арлатанъ?— спросилъ, подходя къ двери, парижанинъ, услышавъ голосъ табунщика.— Да, я дйствительно охотился тамъ въ это время.
— Я говорилъ о ‘Римлянин’, молодой человкъ, но это могло относиться и къ вамъ, такъ какъ я видлъ васъ въ нсколькихъ шагахъ отъ быка.
— Чортъ возьми!— воскликнулъ смясь Данжу.— Вы могли, по крайней мр предупредить меня объ угрожавшей мн опасности. Да, теперь я вспоминаю, что видлъ въ нсколькихъ шагахъ отъ себя темную, неподвижную массу.
— Эта блондиночка, конечно, боле пріятная сосдка?— расхохотался табунщикъ, просовывая свою красивую ассирійскую бороду въ пріотворенную дверь. Пристально взглянувъ на Цію, ярко освщенную лампой, блдную, съ развязанной косынкой и разсыпавшимися по блой ше золотистыми волосами, онъ спросилъ ее шутливымъ тономъ:
— Такъ вы опять вернулись къ намъ, красавица? Если вы боитесь ‘Римлянина’, одинъ изъ этихъ всадниковъ охотно возьметъ васъ съ собой, да и я могу, если желаете, унести васъ подъ своимъ кителемъ.
Ція поправила косынку и волосы и нсколько смущеннымъ тономъ отвчала, что не нуждается ни въ комъ.
— Ладно… ладно… въ другой разъ! Онъ взглянулъ на нее съ покровительственной улыбкой и, отвсивъ низкій поклонъ парижанину, сказалъ ему:— До свиданья, мосье Анри. Если въ одинъ прекрасный день вы схватите злокачественную лихорадку или пожелаете осмотрть мои сокровища — я къ вашимъ услугамъ!
Затмъ онъ удалился въ сопровожденіи всадниковъ, освщая путь высоко поднятымъ смолянымъ факеломъ.
Оставшись одинъ съ двочкой, Данжу почувствовалъ какое-то смущеніе. Да и она, казалось, замкнулась въ самой себ. Смхъ пастуха нарушилъ гармонію.
— Мн, какъ и Наис, не нравится этотъ Арлатанъ,— сказалъ Данжу. И взглянувъ на разсянное лицо двушки, повидимому, озабоченной мыслью о бык, онъ предложилъ проводить ее домой.
Была теплая, лунная ночь, одна изъ тхъ свтлыхъ ночей, когда малйшій пучекъ травы рзко обрисовывается на земл и одинокій путникъ чувствуетъ нервное волненіе, всматриваясь въ свою тнь и спрашивая себя съ замираніемъ сердца, не двойникъли шествуетъ рядомъ съ нимъ или за нимъ. Залитые синеватымъ свтомъ лупы, безмолвные, Данжу и Ція шли рядомъ, слдя за свтящимся вдали факеломъ Арлатана, красный свтъ котораго мелькалъ на горизонт.
— Ты не боишься, крошка?— спросилъ Данжу.
— Кого? Быка? О, нтъ, мосье Анри!— воскликнула арлезіанка, привыкшая съ дтства къ состязаніямъ быковъ.
— Ну, такъ мы спшить не будемъ. Послушай!
Умривъ шаги, онъ сталъ декламировать своимъ звучнымъ голосомъ одно изъ лучшихъ мстъ поэмы Обанеля: La Grenade entrouverte.
— Боже, какъ это красиво!— пробормотала Ція въ экстаз.
Они подошли въ это время къ дому Шарлоновъ, изъ котораго доносились веселые голоса. Вся мстность вокругъ нихъ сіяла фантастическими огнями, прудъ и каналы были усяны звздами, голубоватые лучи луны играли въ болот.
— Спокойной ночи, крошка,— сказалъ тихимъ голосомъ Данжу.— Когда ты придешь въ ‘Хижину’, мы будемъ читать поэтовъ… Одни поэты могутъ спасти насъ.
Было чудное февральское утро. Въ этотъ день должны были состояться скачки и состязаніе быковъ въ Saintes-Maries-de-la-Mer.
Шарлонъ стоялъ съ бутылкой у дверей своего дома, наливая вино двумъ всадникамъ въ высокихъ сапогахъ, съ огромными усами и глубокими шрамами на загорлыхъ лицахъ. Тутъ же стояла великолпная блая лошадка, повидимому, приводившая въ восторгъ двухъ камаргійскихъ жеребцовъ.
Въ это время Данжу возвращался съ охоты и, подойдя къ окну, бросилъ, по обыкновенію, настрлянную дичь на кухонный столъ.
Сторожъ подбжалъ къ нему.
— Угадайте, мосье Анри, для кого эта великолпная лошадь въ шелковой, сбру! Держу пари на сто, на тысячу…
— Да замолчи же, дурень!— вскрикнула Наиса, появляясь въ шитомъ золотомъ бархатномъ чепчик, который она надвала къ внцу, и голубомъ корсаж, который придавалъ еще большую желтизну ея исхудалому лицу съ усталыми чертами и большими глазами, обведенными черными кругами. Наконецъ-то она ршилась показать себя, красавица Наиса! Но это нисколько не радовало ее и, сидя на высокомъ сдл, она оглядывалась съ смущеніемъ и, наконецъ, сказала унылымъ тономъ:— Пожалуйста, не смотрите на меня… вдь я на себя не похожа… мн стыдно самой себя…
О, Провансъ, край любви! Есть-ли на свт другая страна, въ которой простыя крестьянки такъ горевали бы о потер красоты? Шарлонъ горячо протестовалъ,— призывалъ пастуховъ въ свидтели, и восхвалялъ грацію жены и ея умнье сидть на лошади.
— Вы напрасно отказываетесь отъ поздки въ Saintes-Maries, мосье Анри… На эти состязанія стоитъ посмотрть… Если хотите, я отвезу туда васъ и Цію въ моемъ шарабан.
— Спасибо, братецъ… я останусь дома съ бабушкой,— отвчала молодая двушка, унося бутылку и стаканы.
— Какъ, неужели ты не подешь?
Наиса крикнула съ сдла суровымъ тономъ:
— Да оставь ее, если она капризничаетъ!..
Со времени возвращенія Ціи между сестрами происходили постоянныя стычки. Шарлонъ, глубоко огорченный этими отношеніями, поспшилъ замтить, что такъ какъ ни онъ, ни мосье Анри не собираются на состязаніе, то Ція приготовитъ имъ завтракъ изъ свжей рыбы. Она вдь удивительная мастерица, эта двочка, и готовитъ почти такъ же хорошо, какъ и ея сестра.
— Такъ прощайте!— крикнула Наиса рзкимъ голосомъ и погнала лошадь. За разввавшимися длинными лентами ея чепчика мчались камаргійскіе жеребцы съ разввавшимися по втру гривами, подметая тонкую траву своими длинными хвостамй.
Растянувшись въ трав на берегу Вакареса, прислушиваясь къ шуму этого маленькаго внутренняго моря, Данжу спрашивалъ себя съ безпокойствомъ: Что это со мной? Чмъ объяснить эту неопредленную тоску, это замираніе сердца?.. Вотъ уже десять дней, какъ я не думаю о Париж, не думаю, не сожалю о прошломъ… Еще нсколько дней этой безмятежной жизни, и я могу считать себя исцленнымъ… Такъ чмъ же объяснить охватившую меня сегодня тоску? Не тмъ-ли, что я разсчитывалъ провести утро съ этой двочкой, читать съ ней нашихъ поэтовъ?.. Она отказалась подъ предлогомъ головной боли… Не солгала-ли она?… Впрочемъ, она была такъ блдна, въ глазахъ свтилась такая глубокая тоска!.. А, можетъ быть, бдняжка снова подпала искушенію…
Тысяча неуловимыхъ мыслей тснились въ его мозгу въ то время, какъ онъ прислушивался къ шуму короткихъ волнъ, ударявшихъ о берегъ, покрытый бархатистой зеленью, и къ отдаленному звону лошадинаго табуна, то приближавшагося, то удалявшагося, то терявшагося въ шум втра. И вдругъ, отрываясь отъ созерцанія кустика голубой цикоріи, онъ увидлъ Арлатана, направлявшагося быстрыми шагами къ своей лачуг. Подойдя къ ней, онъ прежде всего вскарабкался на лстницу, служившую ему обсерваціоннымъ пунктомъ, съ котораго онъ часто наблюдалъ за скотомъ.
Не усплъ онъ сойти съ лстницы, какъ за домомъ показалась закутанная въ длинную мантилью темнозеленаго цвта женская фигура и, слдуя за табунщикомъ, вошла въ лачугу. По особенной граціи ея движеній Данжу сразу узналъ Цію… Ція — у этого стараго шута? Нтъ, это невозможно! Что станетъ она длать у него?.. Впрочемъ, кто знаетъ?.. Онъ вспомнилъ, какъ вздрогнула двочка подъ циническимъ взглядомъ Арлатана въ тотъ вечеръ, когда онъ засталъ ее въ ‘Хижин’ у камина. У него и тогда мелькнуло въ голов подозрніе, что между двочкой и табунщикомъ существуетъ таинственная связь… чтобы узнать истину, стоитъ только пройти шаговъ двсти по выгону и появиться неожиданно въ лачуг…
Первые удары въ дверь остались безъ отвта. Данжу продолжалъ стучать, и наконецъ дверь отворилась. Передъ нимъ стоялъ табунщикъ съ непокрытой головой, въ тяжелыхъ сапогахъ и зеленой куртк. На красивомъ лиц его играла улыбка. Приходъ гостя, казалось, нисколько не удивлялъ его.
— Войдите, мосье Анри… Но въ глазахъ его читалось:— Вы можете обыскать все, голубчикъ, то, что вы ищете, улетло.
— Такъ вы не отправились въ Saintes-Maries?— спросилъ Данжу, нсколько разочарованный осмотромъ единственной комнаты, въ которой, кром него и хозяина, не оказывалось никого.
Сторожъ пожалъ плечами.
— Эхъ, насмотрлся ужь я на эти состязанія!— Онъ оттолкнулъ сапогомъ обитый мдными гвоздями чемоданъ, который лежалъ посредин комнаты между двумя скамейками, взялъ себ одну изъ этихъ скамеекъ, вырубленныхъ изъ ствола ивы, и предложилъ другую парижанину съ тмъ размашистымъ жестомъ, который пріобртается степняками.
— Все, что вы видите тутъ,— сказалъ онъ,— отъ крыши и стнъ до этихъ табуретокъ и плетеной кровати — все это работа моихъ рукъ. Эти факелы, эта печь, сдланная изъ трехъ большихъ черныхъ камней, эта ступка, въ которой я растираю свои травы, даже замокъ въ дверяхъ и ключъ изъ благо дерева — все это сдлано мною.
Замтивъ взглядъ Данжу, устремленный на чемоданъ, отъ прибавилъ: — Вотъ только это не мое издліе… Это и есть моя сокровищница. Но о ней мы поговоримъ въ другой разъ. Сегодня я занятъ… Ахъ, мосье Анри, вы заговорили объ этихъ зрлищахъ!.. Вотъ въ этомъ чемодан у меня цлая коллекція медалей и аттестатовъ, полученныхъ мною отъ разныхъ мэрій, кокардъ, сорванныхъ мною съ роговъ извстнйшихъ быковъ. Послднюю кокарду я сорвалъ десять лтъ тому назадъ въ Арл съ роговъ огромнаго рыжаго быка, который убилъ сотни людей. Проклятый быкъ! И заставилъ же я его бгать и прыгать, и вдоль, и поперекъ, и, наконецъ, схватилъ его за длинные рога и вонзилъ ему ножъ въ бокъ! Звали его ‘Мусульманинъ’.
Сторожъ выпрямился во весь ростъ и подчеркивалъ свой разсказъ театральными жестами. Данжу, озабоченный другимъ вопросомъ, старался поддержать разговоръ.
— Вс укротители быковъ, которыхъ мн приходилось встрчать, имли на лбу и на щекахъ глубокіе рубцы. У васъ же нтъ ни одного рубца на лиц.
— Да, ни одного рубца на лиц, молодой человкъ,— отвчалъ табунщикъ.— Но если бы я показалъ вамъ свое тло! У меня на правомъ боку рубецъ въ нсколько пальцевъ ширины. Это отъ ‘Мусульманина’. Одна изъ вашихъ парижанокъ собственноручно зашивала рану… въ тотъ же вечеръ,— прибавилъ онъ, лукаво подмигивая глазомъ.
Данжу вздрогнулъ.
— Парижанка?
— Да, и очень красивая и знаменитая парижанка… что не мшало ей, впрочемъ, провести два дня со мною въ пол.
Любовнику Мадлены Оже хотлось спросить:
— Не двица-ли она?— Но его удерживала какая-то робость. Тотъ продолжалъ развязнымъ тономъ:
— Впрочемъ, фотографія ея тутъ, въ этомъ чемодан… великолпная женщина, раздтая до пояса. Если вы желаете заплатить двадцать франковъ, я могу показать вамъ эту фотографію и еще много другихъ. Но сегодня прошу извинить меня, я долженъ приготовить зеленую мазь… вдь вы знаете, что я занимаюсь ‘нелегальной медициной’, какъ выражается докторъ Эскамборъ въ Saintes-Maries de-la-Mer… Ну, до свиданья, товарищъ.
И продолжая улыбаться, табунщикъ проводилъ гостя и поспшилъ захлопнуть за нимъ дверь.
Наступали сумерки. Напвая веселую серенаду, мистраль игралъ гривами и хвостами лошадей, разнося звонъ ихъ колокольчиковъ по безконечной равнин. Вакаресъ освщалъ картину своимъ сіяніемъ. Большія цапли носились надъ нимъ, обрисовываясь на зеленоватомъ фон неба точно гіероглифы, цлая стая фламинго съ блой грудью и розовыми крыльями выстроилась на берегу, подобно длинной разноцвтной лент. Но вся прелесть этой картины не дйствовала на парижанина, который видлъ предъ собой лишь одно — фотографію Мадлены въ чемодан пастуха! Да, онъ не сомнвался въ томъ, что это была именно она. Конечно, парижанокъ, способныхъ увлечься красавцемъ-матадоромъ, наберется не мало. Но совпаденіе времени и мста, грубый цинизмъ этой фантазіи, вполн соотвтствовавшій нравамъ этой особы, наконецъ, смутная тревога, которую онъ чувствовалъ съ утра… Нтъ, сомнваться было невозможно! Еще одинъ изъ тхъ, о которыхъ она говорила, опуская голову на его плечо и тихо рыдая:
— О, это было до встрчи съ тобой, милый Анри! Да, вдь и связь съ красавцемъ Арманомъ была до встрчи съ нимъ… до, и во время, и посл встрчи… Ахъ, негодная! А онъ разсчитывалъ, что избавится отъ ея образа въ этомъ болот, въ атмосфер злокачественныхъ лихорадокъ! Что толкнуло его къ этому пастуху? И разъ онъ попалъ къ нему, почему онъ не узналъ имени этой женщины, не потребовалъ ея фотографіи? Вдь въ конц концовъ онъ долженъ будетъ добиться этого! Разв возможно жить съ этимъ мучительнымъ сомнніемъ въ душ? Онъ зналъ эти припадки унизительной ревности, эти ужасныя виднія, эти безумныя ночи. И явиться за ними въ камаргійскія степи, въ пустыню!..
…— Ахъ, вотъ и мосье Анри?— раздался чей-то голосъ. Онъ подходилъ къ хижин, гд ждали его Шарлонъ и его жена. Данжу, входя въ комнату, былъ пораженъ ихъ встревоженными лицами. Наиса расхаживала въ волненіи по комнат въ своемъ праздничномъ плать и расшитомъ золотомъ чепц и, увидвъ Данжу, остановилась прямо противъ него, освщенная яркимъ огнемъ камина, у котораго возился Шарлонъ.
— Скорй, мосье Анри…— Она задыхалась точно лошадь посл продолжительной зды…— Правда-ли, что сестра моя провела сегодня весь день въ хижин, читая съ вами?
Въ первый моментъ Данжу не понялъ вопроса. Маленькая Ція и ея страданія были такъ далеки отъ него! Но отчаяніе этихъ людей вызвало передъ нимъ этотъ поэтическій образъ двочки съ карими глазами и онъ ршилъ покривить душой для успокоенія ея семьи.
— Сестра ваша дйствительно провела здсь часть дня, милая Наиса…
— Вотъ видишь!..— воскликнулъ Шарлонъ.
Но Наиса, не вполн убжденная отвтомъ Данжу, спросила:
— Такъ вы совсмъ не выходили?
— Нтъ… Но къ чему эти вопросы?
— О, она вамъ не отвтитъ на это!— сказалъ Шарлонъ, продолжая такъ усердно подкладывать дрова въ каминъ, точно собирался поджечь домъ…— Но я разскажу вамъ все, мосье Анри, я не могу молчать… Я такъ радъ!.. Съ тхъ поръ, какъ двочка эта вернулась, домъ нашъ сталъ сущимъ адомъ… Он грызутся весь день… Наиса и бабушка ежедневно доводятъ двочку до слезъ по поводу этой конфирмаціи. И въ довершеніе всего Наиса обвиняетъ ее въ томъ, что она провела сегодняшній день — угадайте гд? У Арлатана!.. Боже!.. Ція — у Арлатана! Что она стала бы длать тамъ? Красавецъ-брюнетъ уже давно не гоняется за ласточками и предпочитаетъ всмъ женщинамъ свою аптеку… А между тмъ Наиса такъ встревожилась, что я положительно боялся новаго припадка… Къ счастью, вы успокоили ее… Неправда-ли Наиса?
Все еще сидя передъ каминомъ, Шарлонъ слегка дергалъ ее за платье, но она такъ же мало обращала на него вниманія, какъ и на Миракло, который пожиралъ свой ужинъ за дверью хижины.
— Ахъ, мосье Анри,— сказала Наиса,— если бы вы знали, сколько мученій доставляетъ мн эта двочка! У нея нтъ никого — ни отца, ни матери… никого, кром престарлой бабушки и меня. Я не съумла подойти къ ней… Я люблю ее какъ родную дочь, но она боится меня, я не знаю ея радостей и печалей… О, мосье Анри, когда она безмолвно сидитъ по цлымъ часамъ рядомъ со мной съ глазами, устремленными въ пространство, я готова была бы изрубить ее, истолочь ее въ ступк, чтобы узнать ея мысли… Видите-ли, мосье Анри, по моему, у бдняжки больной мозгъ… Но она не въ состояніи совершить что-либо дурное, я убждена въ этомъ, да и господинъ кюре того же мннія…
— Въ такомъ случа онъ долженъ былъ бы допустить ее къ причастію,— сказалъ Шарлонъ, вставая.
— Но, дурень, ты вдь знаешь, что въ послдній разъ Ція сама не пожелала конфирмоваться, она была страшно возмущена отказомъ.
Наиса продолжала, обращаясь къ Анри:
— Бдная сестра моя страдаетъ, кажется, болзнью, которая называется… какъ это называлъ ее кюре?..
Шарлонъ весело прервалъ ее:
— Да пусть называетъ ее, какъ ему угодно! Разъ ты знаешь, что она сегодня не была у Арлатана, ты должна пойти расцловаться съ ней. Дома бдняковъ особенно печальны, когда они не согрты любовью.
Огонь ярко горлъ въ камин, столъ былъ накрытъ, ужинъ поданъ. Шарлонъ взялъ за талію свою обожаемую дурнушку и направился домой, распвая популярную въ Прованс арію: Madame de Limagne fait danser les chevaux de carton…
Нкоторое время спустя онъ вернулся въ хижину съ Ціей. Анри читалъ у камина подъ лампой и увлеченный чтеніемъ, разсянно отвчалъ на вопросы Шарлона. Но когда сторожъ отправился набрать воды къ старому колодцу, расположенному между хижиной и домомъ Шарлоновъ, Ція и Данжу остались одни. Она нсколько разъ прошла мимо него и вдругъ, схвативъ его руку, страстно прижала ее къ своимъ губамъ. Нжное прикосновеніе этихъ губъ и глубокое чувство, выражавшееся въ этомъ порыв, тронули молодого человка. Но, сдерживая свое волненіе, онъ вырвалъ свою руку и сказалъ холоднымъ тономъ:
— Ты сегодня заставила меня солгать, Ція… Но брось эти глупости… въ другой разъ я лгать не буду.
Она стояла передъ нимъ въ смиренной поз, не говоря ни слова. Слышенъ былъ только скрипъ цпи у стараго колодца и шумъ выливаемой въ ведра воды. Данжу продолжалъ:
— Зачмъ ты ходила къ этому человку?.. Да, ты была у него — я самъ видлъ, какъ ты входила къ нему! Что ты длала тамъ? Вдь сестра запретила теб ходить къ нему.
Большіе темные глаза смотрли на него съ ужасающей тоской и неподвижностью. Но въ нихъ вспыхнуло негодованіе, когда Данжу спросилъ:— Ужь не вздумалъ-ли этотъ старый филинъ ухаживать за тобою?.. Неправда-ли, крошка, это невозможно? Такъ что же влекло тебя къ торговцу зеленой мазью?.. Ты не хочешь сказать мн этого? Но я все знаю, я угадалъ истину…
Бдная двушка дрожала всмъ тломъ и должна была опереться на стулъ, на которомъ сидлъ Данжу. Онъ повернулся къ ней и заговорилъ шепотомъ: — Къ теб вернулась твоя болзнь, неправда-ли, милочка? Тебя опять стали преслдовать эти гадкіе образы?.. Не такъ-ли, скажи?.. Сознайся мн во всемъ, сестричка моя по несчастью… И въ одинъ прекрасный день, когда ты не слышала музыки нашихъ поэтовъ, не видла лучезарной звзды, ты вспомнила о чудесахъ Арлатана и отправилась къ нему за лекарствомъ… неправда-ли, крошка?
Она слушала его, наклонивъ голову, безмолвно рыдая. Но при послднихъ словахъ она взглянула на него своими большими, позеленвшими отъ слезъ глазами, въ которыхъ свтилась безграничная тоска. Охваченный желаніемъ вернуть здоровье, жизнь этой дтской душ, пораженной тяжелымъ недугомъ, онъ не понялъ этого взгляда. Ему хотлось согрть, успокоить ее.— Не плачь, крошка,— говорилъ онъ,— не падай духомъ… Все это лишь временное испытаніе, болзнь, отъ которой ты скоро излечишься… И успокоивая больную двушку, онъ ободрялъ и успокоивалъ самого себя.
Но какъ только Шарлонъ ушелъ съ Ціей, Данжу снова отдался мысли о Мадлен и терзанія его возобновились. Онъ опять принялся читать дивную поэму Обанеля, отъ которой отозвалъ его приходъ Ціи. Но когда онъ дошелъ до стиха: ‘О, какъ сладко спать въ овчарняхъ, на ковр изъ листьевъ, спать крпкимъ сномъ среди большого стада…’, строки страницы спутались, какъ выражалась Ція, но вмсто звзды онъ увидлъ Мадлену Оже, направлявшуюся въ великолпномъ театральномъ костюм въ лачугу Арлатана… Два дня въ пол съ этимъ пастухомъ! Какая дикая страсть можетъ толкнуть на это женщину?!. ‘Ахъ, уйти на лоно природы въ обществ пастуховъ! Пролежать цлый день въ трав, наслаждаясь ароматомъ мяты…’
Онъ съ негодованіемъ захлопнулъ книгу и ршилъ, что лучше всего лечь спать. Но постель длаетъ насъ трусами и разстраиваетъ воображеніе. Не усплъ онъ улечься, какъ мучительныя сомннія снова овладли имъ. Да мало-ли ихъ было тамъ, этихъ парижанокъ, на празднествахъ въ Арл! Почему же та парижанка — именно она? Доказательства не выдерживали ни малйшей критики. Но уже въ слдующую минуту сомннія опять начинали терзать его. Она, да, это несомннно она… и ледяной потъ выступалъ у него на лбу. Вся ночь прошла въ лихорадочномъ волненіи, осложнявшемся мыслью, что доказательства гнуснаго преступленія тутъ, въ нсколькихъ шагахъ отъ него, и что стоитъ пройти эти нсколько шаговъ и они будутъ у него въ рукахъ. Раза два или три онъ вскакивалъ съ постели, восклицая:— Пойду къ нему сейчасъ же!— Но, убдившись, что на двор совершенно темно, онъ снова отдавался сомнніямъ и безсонниц. Только къ утру онъ впалъ въ какое-то полусознательное состояніе. Онъ не зналъ, сонъ-ли это или галлюцинаціи, вызванныя усталостью… Передъ нимъ разстилались камаргійскія степи, но степи въ періодъ зноя и втровъ, когда пруды и каналы высыхаютъ и почва трескается отъ жары. Кое-гд надъ прудами стоятъ столбы пара, точно поднимающагося изъ широкихъ мисокъ, на дн которыхъ копошатся саламандры, пауки и водяныя мухи, выискивая сырые уголки. Все точно окутано тяжелымъ облакомъ міазмовъ и зачумленныхъ испареній. И единственное живое существо въ этой мрачной картин — Мадлена Оже въ чепчик Наисы! Съ ввалившимися, пожелтвшими щеками она сидитъ на берегу моря, дрожа отъ холода подъ знойными лучами солнца, которое жжетъ лихорадочныхъ, не согрвая ихъ…
Пронзительные крики летвшей надъ домомъ стаи птицъ вырвали Данжу изъ тяжелаго кошмара. Стая летла очень низко, направляясь къ Вакаресу. Онъ воспользовался этимъ предлогомъ, схватилъ ружье и сумку и отправился къ озеру.
— Войдите… Ключъ въ дверяхъ!
Данжу повернулъ деревянный ключъ и вошелъ въ совершенно темную, наполненную дымомъ комнату. Сдлавъ два шага, онъ остановился, задыхаясь отъ дыма.
— Это втеръ гонитъ дымъ въ комнату, раздался голосъ табунщика, который лежалъ въ постели и стоналъ подъ кучей одялъ и тряпокъ.— Ахъ, это вы, молодой человкъ?.. Поставьте ружье въ тотъ уголъ… Вы слышите ревъ коровы Фарамана?.. Какъ рано она поднялась сегодня!.. А съ нею проснулся и ревматизмъ мой… Ай… ай… Да и вы, молодой человкъ, вроятно, не спали. Вы блдне смерти… Не желаете-ли послдовать моему примру?
Онъ приподнялся въ постели, распространяя при каждомъ движеніи запахъ дрожжей и теплой соломы, и досталъ съ полки, прибитой надъ его кроватью, крышку отъ жестяной коробки, наполненную до краевъ зеленоватой опійной настойкой собственнаго приготовленія, по которой онъ нсколько разъ прошелся языкомъ — обложеннымъ, кровоточивымъ языкомъ больного льва.
Данжу, стоявшій въ нкоторомъ разстояніи отъ постели, поспшилъ уврить его, что не иметъ ни малйшаго желанія послдовать его примру.
— Я такъ и думалъ, такъ и думалъ,— пробормоталъ знахарь, прячась подъ одяло.— Вы пришли сюда не за лекарствомъ.
Онъ неподвижно лежалъ на спин, крупныя черты старческаго лица подергивались судорогой при каждомъ порыв втра, точно втеръ этотъ, потрясавшій лачугу, рвалъ и растягивалъ его мускулы. Крыша скрипла, традиціонный деревянный крестъ стоналъ, по всей равнин раздавался неистовый звонъ стада, встревоженнаго отсутствіемъ хозяина и ревомъ морского втра.
Какъ только втеръ стихъ, Арлатанъ открылъ глаза.
— Вы пришли посмотрть на фотографію той дамы, не такъли?— спросилъ онъ…— Парижанка, раздтая до пояса… Я зналъ, что это заинтересуетъ васъ.
Онъ протянулъ кирпичнаго цвта, покрытую волосами и изрзанную глубокими блыми рубцами, руку.
— Если это не затрудняетъ васъ, будьте такъ добры, придвиньте сюда тотъ чемоданъ, обитый мдными гвоздями… Мы, вроятно, найдемъ тамъ то, что вы ищете.
— Что этотъ болванъ вообразилъ себ?— думалъ Данжу, придвигая чемоданъ къ постели больного и откидывая тяжелую, выпуклую крышку. Содержимое чемодана напоминало аптекарскій магазинъ. Высушенные цвты и растенія, бабочки и кузнечики, консервированныя въ камфарномъ спирт, опіаты, элементы, серебряная бумага, нсколько раковинъ, обломки перламутра и коралла — вотъ что прежде всего бросалось въ глаза въ сокровищниц Арлатана. Наклонившись надъ ней съ восхищеннымъ взглядомъ изобртателя или скупого, онъ пробормоталъ своими влажными губами:— Сколько тутъ у меня снадобій! Одни изъ нихъ исцляютъ, другіе убиваютъ…— Вздутыя ноздри его переходили съ жадностью обжоры отъ одного флакона къ другому, онъ заботливо осматривалъ, обнюхивалъ ихъ, и, точно забавляясь лихорадочнымъ нетерпніемъ кліента, останавливался на своихъ успхахъ матадора, увковченныхъ богатой коллекціей полинялыхъ кокардъ, изъ которыхъ каждая имла свою исторію и сопровождалась хвастливыми разсказами.
— Вотъ эту доставилъ мн Римлянинъ — не теперешній другой — въ стад всегда есть одинъ Римлянинъ. Вотъ эта — большая, обагренная кровью, доставила мн знакомство съ красивой парижанкой. Он далеко не холодныя, эти парижанки. Посудите сами… Въ вечеръ состязанія устраиваютъ мн обдъ. Посл обда господа любители усаживаются вокругъ меня въ большой зал съ позолотой и роскошными зеркалами и люстрами. Не успли мы закурить, какъ въ комнату входитъ барыня — великолпная женщина съ дождемъ брилліантовъ на обнаженной груди и плечахъ. Она смло глядитъ на меня и, не стсняясь присутствіемъ другихъ, говоритъ, обращаясь ко мн:
— Пастухъ, теб никогда не говорили, что ты очень красивъ — Ахъ, негодная! Говорить съ мужчиной такимъ образомъ!.. Я чувствовалъ, какъ краска бросилась мн въ лицо.
— А вамъ, сударыня, никто не говорилъ, что вы — двка?
Данжу чувствовалъ, какъ онъ блднетъ. Эта выходка такъ напоминала его любовницу!
— И она не разсердилась на васъ?— спросилъ онъ.
— Разсердилась?.. Ха… ха!.. Вотъ увидите.— Онъ прислъ на постели, въ рубах изъ грубаго холста, изъ-за которой виднлась покрытая сдыми волосами грудь… Передайте мн, пожалуйста, эти дв картонки — зеленую и ту другую.
Онъ указывалъ пальцемъ на дв картонки — одн изъ тхъ которыя разсылаются по всму свту модными магазинами. Изорванныя, грязныя, съ массой наклеенныхъ на нихъ почтовыхъ марокъ, эти картонки держались какимъ-то чудомъ. Какъ только Арлатанъ коснулся одной изъ нихъ, изъ нея вывалилась на одяло цлая куча женскихъ фотографій — актрисъ, танцовщицъ, декольтированныхъ дамъ, какія выставляются во всхъ витринахъ. Онъ взялъ одну изъ этихъ фотографій и долго всматривался въ нее. Данжу не могъ видть изображенія, такъ какъ стоялъ довольно далеко отъ кровати. Но отъ него не ускользала ни одна изъ подробностей вншности табунщика въ шерстяной фуфайк, его коренастой руки съ черными ногтями, державшей фотографическую карточку. И вспоминая о тонкомъ бль и изящныхъ туалетахъ своей возлюбленной, онъ считалъ ассоціацію этихъ двухъ существъ положительно невозможной, чудовищной.
— Взгляните-ка на нее, молодой человкъ,— сказалъ, наконецъ табунщикъ, передавая ему карточку.
Да, это была она, Мадлена Оже, во всемъ блеск славы и красоты, въ восхитительномъ костюм одной изъ лучшихъ ея ролей. А подъ карточкой, во избжаніе всякаго сомннія, строчка, написанная ея лнивымъ, капризнымъ почеркомъ — неоспоримое доказательство того, что эта безупречная грудь, эти очаровательныя губы принадлежали грязному пастуху:
‘Au plus beau des Camargais — sa Camargo’.
Но странно! Видъ-ли этой пожелтвшей, грязной бумаги или этотъ отвратительный аптекарскій запахъ подйствовали на него?.. Какъ бы тамъ ни было, юноша чувствовалъ только отвращеніе — онъ, который столько выстрадалъ, такъ боялся подтвержденія своихъ подозрній! И теперь, когда не оставалось боле сомнній, онъ наслаждался своимъ равнодушіемъ.
— Сколько требуете вы за эту фотографію?— спросилъ онъ равнодушнымъ тономъ.— Я могу предложить вамъ сто франковъ.
— Сто франковъ!— Камаргіецъ подпрыгнулъ подъ одяломъ.
— Красивое женское тло, неправда-ли?..— спросилъ онъ, прищелкивая языкомъ…— Но за сто франковъ я могу дать вамъ карточки боле красивыхъ женщинъ. Да, да… вотъ увидите.
Онъ вынулъ изъ другой картонки и бережно разложилъ на одяло нсколько большихъ хромолитографій, какія красуются въ витринахъ магазиновъ на старинныхъ набережныхъ Генуи или Марсели — Дафнисъ и Хлоя, лебедь Леды, Адамъ и Ева до грхопаденія.
— Выберите любую, молодой человкъ, вы не найдете ничего красиве этихъ экземпляровъ!
— Очень мило… очень мило,— продолжалъ Данжу разсяннымъ тономъ, едва взглядывая на разложенную на одял коллекцію и судорожно сжимая въ своихъ пальцахъ карточку Мадлены…— Но мн именно хотлось купить карточку этой женщины… Не будемъ больше говорить объ этомъ…
Но крестьянинъ настаивалъ, ослпленный суммой…— Есть много боле интересныхъ женщинъ… А эта дама подписалась подъ фотографіей. Быть можетъ, она еще жива и можетъ доставить ему не мало непріятностей…
Внезапно ворвавшійся свтъ заставилъ ихъ оглянуться. Дверь, вроятно, плохо притворенная Данжу, широко распахнулась, обрамляя темныя облака, которыя быстро неслись по низкому небу и кусты тамариса, изъ-за которыхъ виднлись спины и гривы разсянныхъ по лугу лошадей. Дальше виднлся бурный Вакаресъ, надъ которымъ неслись облака птицъ.
— Заприте дверь на ключъ… тогда никто не помшаетъ намъ,— сказалъ тихимъ голосомъ табунщикъ.
Но Данжу рзко прервалъ его:
— Не нужно… Я ухожу, такъ какъ вижу, что мы не сойдемся.
Тотъ побагровлъ отъ гнва.
— Обдумайте, молодой человкъ, обдумайте…
— Мн нечего обдумывать… Меня интересуетъ именно эта фотографія… Вы не желаете разстаться съ ней… Такъ вотъ двадцать франковъ за причиненное вамъ безпокойство и — до свиданья.
Но не стоило-ли всхъ фотографическихъ карточекъ въ мір то ужасное чувство отвращенія, которое онъ уносилъ съ собой? Имя постоянно карточку предъ собой, это впечатлніе, вроятно, изгладилось бы со временемъ. Быть можетъ, онъ не устоялъ бы передъ соблазномъ и отправилъ бы своей любовниц это воспоминаніе юности. Но тогда открылось бы его убжище и вс принесенныя жертвы оказались бы напрасными… письма, слезы и въ конц концовъ неизбжное примиреніе… ‘Нтъ, нтъ, оставайся въ сокровищниц твоего Камаргійца, голубушка, продолжай желтть и гнить между его зелеными глазами и отвратительными хромолитографіями’!
Данжу думалъ объ этомъ, направляясь къ озеру, гд онъ разсчитывалъ поохотиться еще часика два, когда неожиданно увидалъ Цію, сидвшую на мокрой трав, рядомъ съ ней стояла корзина, наполненная большими хлбами. Она машинально бросала большіе куски хлба лошадямъ, которыя паслись вокругъ нея. Безъ мантиліи, съ открытой шеей, съ поблднвшими отъ холода губами, она машинальнымъ движеніемъ руки поправляла волосы, выбивавшіеся изъ ея маленькаго чепчика. Движеніе это придавало ей совершенно растерянный видъ.
— Что ты длаешь тутъ, Ція?— спросилъ, подходя къ ней, Данжу?
Она подняла голову.
— Ничего… Не знаю…
— Какъ, ты сама не знаешь, что длаешь тутъ, такъ далеко отъ вашего дома?- Что это за хлбъ?
— Меня послали за нимъ въ Шартрузъ.
— Шартрузъ?.. Но какимъ образомъ попала ты сюда?— Взглядъ Данжу случайно упалъ на хижину табунщика. Онъ понялъ все.
— Не лги… Вдь ты шла къ нему?
— Да, къ нему,— воскликнула она рзко…— Ни ваши вчерашнія слова, ни мои молитвы не подйствовали… Какая-то темная сила схватила меня и привела меня сюда помимо моей воли… Я увидла ключъ въ дверяхъ и толкнула дверь, но, услышавъ голоса, я убжала сюда.
Она встала и надла корзину на руки.
— Куда ты идешь?— спросилъ Данжу.
— Я иду домой… Наиса, вроятно, безпокоится… Скажите-ли вы ей,— спросила она посл небольшой паузы,— что вы встртили меня тутъ?