Сокровище Голубых гор, Сальгари Эмилио, Год: 1907 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 233 минут(ы)

Эмилио Сальгари
Сокровище Голубых гор

I. Ураган

— Да, ребята, быть беде: перед нашим носом заиграла полосатая рыба, а это дурной признак, — говорил хриплый бас.

— У вас, боцман, вечно дурные признаки! Только и знаете путать всех, — насмешливо возражал звонкий молодой голос.

— Ты-то вот много смыслишь в океане и лучше меня все можешь объяснить Молчал бы лучше, молокосос!

— Какой же я молокосос, когда мне уже стукнуло семнадцать лет? Потом, боцман, вы забываете, что я — тоже сын моряка. Стало быть, у меня должно в крови сидеть.

— Моряка! Наверное, твой отец дальше порта Вальдивии и носа не высовывал? Ничего, значит, кроме простой барки, не умел вести. Моряк тоже!

— Что вы хаете моего отца, когда совсем и не знали его? Это нехорошо с вашей стороны, боцман. Прежде всего, он был такой же чилиец, как и вы’

— Может быть. Но я уже сорок лет хожу по океану, поэтому полагаю, что равняться со мной.

— Но и мой отец родился в одно время с вами.

— Да ты что же это, Эмилио, опять начал зубоскалить надо мной? Или забыл, как тяжела у меня рука, а? Так я напомню!

— Очень уж вы сердиты, боцман! Слова вам нельзя сказать.

— Молчи, негодный мальчишка!

— Смотрите, не ошибитесь, называя меня так.

— Говорят тебе, каналья, молчать!

— Перестаньте браниться, тогда и я замолчу.

Эта ссора между старым боцманом Ретоном и юнгой Эмилио могла бы продолжаться еще долго, к великой потехе всего остального экипажа, если бы вдруг не была прервана появлением на палубе капитана судна.

Капитан ‘Андалузии’ представлял собой прекрасный тип чилийца с примесью испанской крови. Бронзовое лицо его выражало неукротимую энергию прежних воинов высоких Анд, а черные бархатистые глаза горели еще юношеским огнем, несмотря на то что ему уже стукнуло пятьдесят лет. Он был высокого роста, широкоплечий, крепкий, мускулистый и сильный, поэтому его не без основания сравнивали с быком-пуной, грозой его родных гор. В черной бороде, обрамлявшей его красивое лицо и придававшей ему сходство с одним прославленным разбойником, еще не серебрилось ни одного белого волоска, между тем как густые волосы на голове были уже сильно подернуты сединой.

— Опять у вас тут баталия с Эмилио? — обратился он к боцману. — А вы, дон Хосе, не велите этому мальчишке вечно противоречить мне, тогда и баталий между нами не будет, — ответил Ретон.

— В чем дело?

— Да вот я говорю, что полосатая рыба заиграла на поверхности, а это предвещает дурное.

— Полосатая рыба?! — с видимым испугом перебил капитан, бросаясь к борту.

— В том-то и дело, капитан. Извольте сами посмотреть. Целыми дюжинами прыгает перед нами.

— Гм! Да. Это плохо. Положим, на небе еще ни одного облачка да и ветер умеренный. Но, разумеется, это может измениться в одну минуту. Мы вошли в область, где бури — самое заурядное явление. А до Новой Каледонии осталось еще около полутораста миль. Пожалуй, нам и не добраться благополучно.

Нахмурив лоб, капитан некоторое время молча смотрел на игру зловещих полосатых рыб, то и дело выскакивавших на поверхность моря и игравших вокруг великолепного парусника, который представляла собой ‘Андалузия’.

Рыба эта, длиной от двух до трех метров, плосколобая, покрытая мелкой чешуей, с удлиненным носом и открытой пастью, отчасти походит на огромную лягушку. Она массами водится в водах Тихого океана и охотно ловится обитателями Новой Каледонии, несмотря на ее неприятный вкус. Зато она берет количеством мяса: нередко попадаются экземпляры весом в сто пятьдесят килограммов. Обыкновенно полосатая рыба скрывается на большой глубине, но когда надвигается ураган, она выходит на поверхность, точно для предупреждения моряков об угрожающей опасности, а может статься, и в ожидании добычи.

— Что, капитан Ульоа, ошибся я? — спросил боцман.

— Нет, Ретон, ты не ошибся. Да я тебя никогда и не подозревал в таких ошибках, — ответил дон Хосе. — Что же нам теперь делать? Одну минуту я остановился было на мысли забраться в рифы, идущие параллельно берегу, и переждать там бурю. Но появилось опасение, что это будет еще рискованнее: в открытом море есть еще надежда уцелеть, а среди острых камней ‘Андалузию’ может превратить в щепки. Поэтому лучше будем продолжать путь в Балабиосскую бухту. ‘Андалузия’ уже не с одной бурей справлялась, надеюсь, выдержит и на этот раз’.

— И по-моему так, дон Хосе. Примем меры и, Бог даст, уцелеем’ Ага, вот и туча уж подымается!.. Ну, пора приниматься за дело’, э, уж и голос подает!

Действительно, на горизонте, до этой минуты совершенно чистом и ясном, стала появляться темная туча, а по парусам пронесся зловещий свист.

Отступив от борта, старый боцман начал отдавать приказания команде, состоявшей из четырнадцати человек. В несколько минут корабль был приготовлен к предстоящей борьбе с ураганом. Ход его с семи узлов [*] сразу убавился наполовину.

[*] — Узел — единица скорости корабля, равная одной морской миле в час (1,852 км/ч).

‘Андалузия’ в описываемое нами время — середине шестидесятых годов прошлого столетия — считалась одним из лучших парусников в Чили, морской державе, успешно соперничавшей с соседним Перу. Это был прекрасный четырехмачтовик с оригинальной и очень практичной оснасткой. Построенный из крепкого калифорнийского дуба, этот изящный корабль за свое пятилетнее существование с честью выдержал несколько сильных ураганов не только в Великом океане, но даже в Индийском, еще более опасном. Теперь для ‘Андалузии’ пробил час нового испытания, серьезнее предыдущих: она в первый раз заходила в область Новой Каледонии, где свирепость морских бурь достигает апогея. Сердца капитана Ульоа и боцмана Ретона сжимались недобрыми предчувствиями. Что же касается экипажа, состоявшего из молодых и не особенно еще опытных моряков, то, не подозревая страшной опасности, он был совершенно спокоен. Это только радовало капитана и боцмана, потому что иначе у матросов раньше времени могли бы опуститься руки.

— Вот эти порывы ветра с правой стороны у нас, чилийцев и южных островитян, называются вильивавис , и когда они задуют, мало надежды на благополучный исход, — говорил Ретон, с задумчивым видом глядя в морскую даль.

— А разве они так же страшны в этой части Тихого океана, как и под Кордильерами? — вдруг спросил чей-то звучный и приятный голос позади боцмана.

Старый моряк с живостью обернулся.

—А, это вы, дон Педро? И сеньорита с вами! — вскричал он, увидев перед собой красивого молодого человека лет двадцати пяти, в белой фланелевой одежде, и державшую его под руку хорошенькую девушку лет семнадцати. — Вышли посмотреть, что значит поднятая нашими молодцами беготня? Да, дон Педро, вильивавис свирепствуют и здесь не хуже, чем у нас Ну, сеньорита, предстоящая нам под вой бури пляска едва ли понравится вашей особе, — неосторожно сострил старик, обращаясь к девушке.

— Мне и вообще здесь не очень нравится, — в тон ему ответила та.

— Ну, Бог даст, отпляшемся благополучно, а там недалеко и до цели нашего плавания, — продолжал боцман, стараясь загладить свою неосторожность

Едва успел он проговорить последнее слово, как судно под пронзительный свист ветра высоко подбросило вверх, и через борт хлынула огромная волна. Боцман, молодые люди и капитан, приблизившийся было к ним, едва не были сбиты с ног. Девушка помертвела от ужаса, и ее кавалер поспешил увести ее обратно в каюту.

— Ага, струсили! — насмешливо проговорил юнга Эмилио, строя обезьяньи гримасы вслед удалявшейся парочке. — Ну, а мне так только весело при этой музыке. Эй вы, ветры, бури и ураганы, дуйте вовсю! Потешьте мою душеньку, играйте живее хорошую плясовую!

И он, напевая какую-то дикую песню, принялся плясать по мокрой и скользкой палубе.

Занятый своими заботами, капитан не обратил внимания на то, что он считал простой шалостью со стороны юнги, славившегося своими проказами, зато старый суровый боцман сразу осадил его и приставил к какому-то делу, чтобы ‘мальчишка не болтался зря по кораблю’.

— Боюсь, как бы не разыгрался настоящий ураган со смерчем, — сказал капитан вернувшемуся молодому человеку. — Дон Педро, прошу вас, как сына моряка и человека, достаточно хорошо осведомленного в морском деле, взять на себя присмотр за парусной частью, а я буду сам управлять рулем.

— Хорошо, капитан’ А делали вы сегодня полуденное измерение?

— Разумеется.

— На каком мы теперь расстоянии от берега?

— В полутора сотнях миль от Балабиосской бухты.

— А нельзя ли укрыться где-нибудь от бури?

— Положительно негде, да и времени нет на поиски такого места: буря на носу.

— Ну, делать нечего! Будем готовы ко всему, — пожав плечами, проговорил молодой человек и направился к мачтам, а капитан поспешил к рулю.

Между тем буря, послав первое предупреждение, готовилась к генеральному сражению. Небо потемнело, и зловещая туча, все шире и шире раскидываясь по всему горизонту, стала превращаться из свинцовой в черную. Над ‘Андалузией’ с пронзительными криками тревоги проносились по направлению к берегу стаи морских птиц. Среди этих птиц были снежно-белые с розоватым оттенком на концах перьев и голубовато-серые с белыми брюшками, похожие на голубей, все они принадлежали к самым крупным породам рыболовов, промышляющих на некотором расстоянии от берегов. Временами в гордом одиночестве пролетал огромный альбатрос, шумя один за целую стаю своими исполинскими крыльями. За ним обыкновенно следовало множество тех коричневых птиц, которые называются костедробителями благодаря своему твердому как железо клюву, пробивающему даже человеческий череп. Поспешное бегство этих птиц, привыкших к бурям, доказывало, что предстоит страшнейший ураган.

— Веселая ожидает нас ночка, могу сказать! — пробормотал Ретон, покачав головой. — Недаром птица так торопится к своим родным скалам. Да и я бы сейчас с гораздо большей охотой сидел в своем домишке, чем здесь.

Было шесть часов вечера, и солнце, блеснув на мгновение кроваво-красным диском, скрылось за горизонтом.

— Смотрите в оба! Буря идет на нас! — раздалась команда капитана.

Море глухо зашумело и закипело. Во все стороны забегали пенистые волны, серебрясь в лучах полумесяца, не закрытого еще тучей. Это были первые судороги волновавшегося моря. Буря пока заявляла о своем приближении одними порывами, сопровождавшимися то глухим ревом, то резким свистом и смутным гулом словно тысячи человеческих голосов, взывающих о помощи. А туча, делаясь все чернее и грознее, охватывала уже небеса, скрывая за собой одну за другой выступившие было звезды. Временами слышался отдаленный громоподобный грохот и треск, словно где-то происходила ожесточенная канонада.

Убрав паруса, ‘Андалузия’ шла к северу, наперерез восточному ветру, стараясь не сходить с курса и не быть заброшенной в самую середину океана.

Наконец все небо покрылось тяжелой, низко нависшей черной тучей, и корабль очутился в полном мраке. С каждым мгновением становилось страшнее и жутче. Присмирел даже проказник Эмилио, хотя и уверял своих товарищей, что ровно ничего не боится и только досадует на то, что вдруг сделалось так ‘адски’ темно.

— Состроил бы этому старому черту, боцману, хорошую рожу, да все равно он ничего не увидит теперь, вот мне и обидно, — пояснил юнга.

Между тем боцман, вместе с капитаном, был занят рулем и наблюдением за морем. Кудлатая голова старика, как на шарнирах, вертелась во все стороны, а привычные глаза прорезывали мрак, точно в них сидели электрические прожекторы, в то время еще не изобретенные.

— Плохо дело! — бормотал он. — Но это еще только присказка, а сказка-то впереди.

И действительно, не прошло и получаса после уборки парусов, как туча, до сих пор таившая то, что несла в своих недрах, стала прорезываться мрачными темно-красными огнями, зарокотал гром, и зашумели ряды бичуемых ветром валов. ‘Андалузию’ подняло на пенистый гребень огромной волны и подбросило словно в самую тучу, затем со страшной силой швырнуло в бездну, причем все судно на мгновение оказалось под водой. Самонадеянный, но еще не привыкший к таким переделкам Эмилио был сбит с ног и покатился по палубе, и если бы не наткнулся на борт, то был бы снесен волной прямо в бушевавшее море. Даже старые моряки едва устояли на ногах. Ни в одном море не образуется таких громадных волн, как в Тихом океане. И нигде во всем мире, не исключая и пресловутого мыса Доброй Надежды, не бывает таких страшных бурь, как у берегов Новой Каледонии. Ужасны циклоны, иногда опустошающие Антильские острова, но и они не так предательски подкрадываются и не отличаются такой продолжительностью, и причудливостью.

Бури в Новой Каледонии особенно страшны тем, что не имеют определенного направления, а несутся сразу со всех сторон. Каждая из этих бурь повергает в отчаяние прибрежных жителей, она как помелом сметает их хижины, с корнями вырывает самые большие деревья, а на уцелевших странным образом засушивает плоды и ветви.

Когда ‘Андалузия’ благополучно вынырнула из бурливших волн, вдруг наступила зловещая тишина. Казалось, воздух замер в неподвижности. Но гроза продолжалась, и море как-то особенно бурлило. Экипаж, за исключением капитана и боцмана, думал, что опасность уже миновала, и облегченно вздохнул. Не поддался, впрочем, обольщению и дон Педро. Оставив свой пост на корме, он взошел на капитанский мостик и спросил:

— Как вы думаете, сеньор Ульоа, долго ли может продолжаться это затишье? Оно мне кажется страшнее целой сотни ударов расходившейся бури.

— Вы правы, дон Педро, — ответил капитан, лицо которого при свете фонаря поражало своей бледностью. — Это затишье очень зловеще. Оно означает, что ураган собирается с силой, чтобы сделать решительный натиск’ До какой цифры опустился барометр? — крикнул он помощнику штурмана, выходившему в эту минуту из каюты.

— До семисот восемнадцати, капитан, — послышалось в ответ.

— Так я и думал! — со вздохом проговорил Ульоа. — Это цифра роковая.

Туча, словно окутывавшая корабль со всех сторон, вдруг разразилась страшным ливнем. Вода, хлынувшая целыми потоками на палубу, не успевала стекать в многочисленные отдушины вдоль бортов. Немного погодя туча начала редеть и рассеиваться, и сквозь ее клочья на мгновение блеснула луна.

Из-за полного прекращения ветра ‘Андалузия’ не двигалась с места. Только шумевшие волны с силой ударяли в крепкие бока судна. Некоторое время на борту царила такая же тишина, как в воздухе. Но затем раздался громкий возглас дона Педро:

— Берегись! Шквал находит!

Только прозвучало его последнее слово, как туча, соединив вновь свои отдельные части, завертелась со страшной быстротой, причем в ней вспыхнуло бесчисленное множество красных огоньков, сопровождавшихся каким-то странным, постепенно усиливавшимся шумом, в котором слышались шипение, гул, свист и рев. И вдруг, под этот адский шум, ‘Андалузию’ затрепало и зашвыряло во все стороны, как жалкую щепку.

Все ее четыре мачты погнулись как тростинки, но, к удивлению экипажа, не сломались, только некоторые из рей и других мелких принадлежностей оснастки были унесены шквалом.

— Поставить марсели! — скомандовал капитан, стараясь перекричать бурю. — Живее! Тонем!

Действительно, судно, лишенное парусов, не имело никакой устойчивости и закружилось волчком, погружаясь в волны то кормой, то носом. Хорошо еще, что кроме обычного балластного груза — песка, в трюме находилось большое количество чугунных плит, так искусно сложенных, что никакие толчки не могли стронуть их с места. Не будь этой тяжести, корабль неминуемо бы погиб в такую страшную минуту.

Когда марсели были поставлены, дон Педро снова чуть не ползком добрался до капитана и подавленным голосом проговорил:

— Не видать нам, видно, сокровища старого вождя канаков! Напрасно мы и стремимся за ним.

— Ну, это мы еще посмотрим! — ответил дон Хосе.

— Неужели вы полагаете, что обойдется без нового натиска бури, да еще, пожалуй, более сильного?

— Может быть, и не обойдется. Здешние ураганы так прихотливы, что не следуют никаким законам, и никогда нельзя предвидеть, скоро ли и как они кончатся. Но терять надежду не следует до последнего мгновения. Я вот немало видал бурь, а как видите, все еще цел и невредим.

— А удастся ли нам войти в залив?

— Этого не могу утверждать. Нас может отбросить в противоположную сторону.

— На счастье Рамиресу! — вздохнул дон Педро.

— Ну, это бабушка тоже надвое сказала, — возразил капитан. — Я уверен, что сокровище Голубых гор еще не в его руках.

— Вы думаете? А может быть, он давно уже там?

Капитан, зорко всматривавшийся в небо и море, освещаемые частыми вспышками круглых молний, ничего не ответил, потом, немного погодя, вдруг глухо прошептал:

— Господи, помилуй! Вот когда наступает настоящая-то опасность!

— Что такое, дон Хосе? — поспешно спросил дон Педро.

— Смерч! Пушку сюда! Живее! Смерч на носу! — не своим голосом скомандовал Ульоа.

Дон Педро взглянул на море и замер от ужаса. На некотором расстоянии от корабля поднимался водяной столб, крутившийся с неимоверной быстротой. Это была самая страшная угроза злополучным мореплавателям.

II. Сокровище Голубых гор

За семь недель до описываемого нами события, в одно тихое и ясное утро на борт ‘Андалузии’, стоявшей на якоре в бухте Кальяо, где она забирала груз в китайские и японские порты, поднялся молодой человек в сопровождении еще более молодой девушки и спросил капитана Хосе Ульоа, владельца этого прекрасного судна, составлявшего предмет восхищения всех моряков чилийского побережья.

Эти молодые люди были дон Педро де Бельграно и его сестра Мина, дети одного из наиболее именитых судовладельцев и моряков Вальпараисо, четыре года тому назад таинственным образом исчезнувшего в Тихом океане.

Дон Хосе Ульоа в это время курил трубку, сидя в своей маленькой, но прекрасно обставленной каюте.

На столике перед ним стояла бутылка доброго старого вина, поднесенная ему одним из его аргентинских приятелей.

Капитан ‘Андалузии’ наслаждался приятным отдыхом и рассчитывал, что никто и ничто не нарушит его. Однако его расчеты не оправдались: внезапно появившийся юнга доложил, что капитана желают видеть по какому-то очень важному делу двое молодых людей, дама и кавалер. Дон Хосе хотя и с легкой досадой, но приказал их привести к себе в каюту.

Увидев входящих посетителей, он поднялся им навстречу и любезно проговорил:

— Милости прошу. Чем моту служить?

— Вы — дон Хосе Ульоа? — спросил молодой человек.

— Он самый, к вашим услугам.

— В таком случае вы должны нас знать.

Старый моряк внимательно всмотрелся в лица стоявших перед ним посетителей, затем покачал головой.

— Нет, не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь имел удовольствие видеть вас, — сказал он.

— Я не так выразился, — поправился молодой человек, — наше имя должно быть вам знакомо. Наш отец славился как первый моряк по всему чилийскому и перуанскому побережью. Его имя — Фернандо де Бельграно!

— Фернандо де Бельграно! Да что же вы сразу не сказали мне этого? — вскричал капитан, с такой силой ударив кулаком по столу, что пролил все вино, бывшее в стакане. — Как же мне не знать Фернандо де Бельграно, когда я одно время состоял помощником капитана на его ‘Сармиенто’! Да, это действительно был великий моряк. Лучше его никто не умел ладить с морем’ И вы — его дети?

— Да, дон Хосе. Я — Педро, его сын, а это моя сестра, Мина.

— Бедные сироты! И у вас предательское море похитило отца!. Впрочем, как я слышал, капитан Бельграно сделался жертвой не разбушевавшихся волн, а меланезийских дикарей. Так ли это?

— Нет, капитан, совсем не так.

Новый удар кулаком старого геркулеса по столу.

— Как! — вскричал он. — Так ваш отец не был съеден дикарями Соломоновых островов, как у нас прошел слух?

— Ничего подобного, — ответил с улыбкой молодой человек, прихлебывая душистый кофе, поданный ему и его спутнице по приказанию капитана.

— Чему же это вы так улыбаетесь, сеньор! — вскипел дон Хосе, отличавшийся крайней вспыльчивостью. — Смеяться надо мной, что ли, вы явились сюда? Так я предупреждаю вас, что со мной шутки плохи!.. Не вертитесь, как вьюн! Терпеть не могу этого! Скажите мне прямо: жив еще ваш отец или умер, и как именно? Он был моим хорошим другом, и мне очень хотелось бы знать о нем правду.

— Увы, в настоящее время отца уже нет в живых! — с грустью проговорил дон Педро, нисколько не обижаясь на грубость старого моряка. — А как он умер — можете узнать из документа, найденного капитаном Рамиресом в бочонке.

— Рамиресом! — вскричал дон Хосе, нахмурившись. — Слыхал я об этом пирате, позорящем имя честных моряков. Он только тем и обогатился, что заморил голодом несколько партий китайских рабочих, нанятых им для добывания гуано’ Что же это за бочонок с документом, о котором вы говорите, молодой человек?

— Для того, чтобы вам, дон Хосе, было все понятнее, я должен начать несколько издалека.

— Сделайте одолжение! — горячо проговорил моряк. — Повторяю, история таинственного исчезновения вашего отца, глубоко поразившая всех знавших его, крайне меня интересует.

—Дело вот в чем, — начал молодой человек, допив кофе и отставив от себя чашку. — Недели три тому назад капитан Рамирес возвращался из Кантона [*] с новой партией китайцев.

[*] — Кантон (ныне Гуанчжоу) — порт в Южном Китае.

— Которых, конечно, не будет как следует кормить и уморит на тяжелой работе! — негодующим голосом прервал капитан ‘Андалузии’. — Но простите, дон Педро, и продолжайте, пожалуйста. Я вас слушаю.

— Возле острова Лифу, одного из самых больших, как вам известно, новокаледонских островов [*], дон Рамирес выловил из моря маленький бочонок, в котором оказался документ, написанный в двух экземплярах и на двух языках: на английском и на испанском. Кроме этого документа в бочонке оказались два куска древесной коры, покрытых какими-то таинственными знаками, смысл которых я напрасно старался понять, как ни ломал себе голову.

[*] — Автор называет новокаледонскими островами группу островов, расположенных в непосредственной близости от о. Новая Каледония. О. Лифу является …самым крупным из островов Луайоте, расположенных на 100 км севернее Новой Каледонии.

— При вас эти документы? — осведомился капитан.

— При мне, — ответил молодой человек.

— Позвольте мне взглянуть на кору. Я хорошо знаю Новую Каледонию и, быть может, скорее вас пойму загадочное послание, найденное возле ее берегов.

Дон Педро вынул из потайного нагрудного кармана бумажник и, развернув его, достал оттуда небольшой квадратный кусок беловатой древесной коры, на котором резко выступали три нарисованные чем-то красным фигуры птиц, походивших на больших голубей.

— А, это изображения ноту! — вскричал капитан, лишь только бросил взгляд на эти фигуры.

— Что же это значит? — в один голос спросили брат и сестра.

— Ноту — это порода птиц, в изобилии водящихся на берегах Новой Каледонии, — пояснил дон Хосе. — Я сам не раз ловил этих птиц, мясо их очень вкусно, да и сама птица красивая. Величиной она с курицу, перья у нее бронзового цвета. Любит прятаться в чаще кустарников, поэтому ее очень трудно поймать. Крик этой птицы тоже очень своеобразный, напоминающий рев быка. Канаки Новой Каледонии предпочитают ее всем другим птицам, — не то за ее красивое оперение, не то за вкусное мясо, а быть может, и еще по какой-нибудь неизвестной мне причине.

— А что это за кора? Знакома она вам? — спросил дон Педро.

— Да, — ответил капитан, внимательно всмотревшись в кору. — Это кора дерева ниаули, растущего на всех островах Новой Каледонии.

— Следовательно, во всем этом, в сущности, нет ничего особенного? — заметила Мина.

— Погодите, сеньорита, — возразил дон Хосе, — этот кусочек коры с нарисованными на нем птицами, быть может, окажется ключом к важной тайне… Дон Педро, покажите-ка мне теперь документ, который находился вместе с этой. карточкой особого образца.

— Вот, пожалуйте, один экземпляр, написанный по-испански.

С этими словами молодой человек вручил капитану сложенный вчетверо лист обыкновенной писчей бумаги, местами пожелтевшей от сырости.

— А другой экземпляр, на английском языке, не при вас? — спросил дон Хосе.

— Нет, вместе со второй ‘карточкой’ он находится в руках капитана Рамиреса.

— Почему?

— А вот, не угодно ли прочитать содержание этой бумаги? В ней вы и найдете ответ на свой вопрос.

Развернув бумагу, капитан Ульоа прочитал вслух следующее:

Писано двадцать четвертого марта 1866 года.

Готовясь предстать пред судом Божьим, я, нижеподписавшийся, пустил по морю семь бочонков с документами одинакового содержания. Эти бочонки уцелели после крушения, постигшего мое судно ‘Сармиенто’, принадлежавшее к морскому департаменту Кальяо. Крушение произошло 27 января 1863 года в рифах, окружающих Балабиосский залив. У меня в Вальпараисо остались двое детей: сын Педро и дочь Мина. Если один из бочонков, предаваемых мной морю, когда-нибудь попадет в руки моих детей, дальнейшая их жизнь будет полностью обеспечена, что окажется понятным из следующего.

Я нашел приют у племени крагоа, туземных людоедов. Дикари эти приняли меня с большим почетом, как ‘вышедшего невредимым из недр океана’, и, узнав поближе, сделали своим вождем, каковым я и остаюсь в настоящую минуту. Пользуясь свободой и изучая здешние горы, я случайно открыл богатую золотоносную жилу, из которой в течение трех лет извлек этого драгоценного металла на много миллионов пиастров. Сокровище спрятано мной в Голубых горах, и на место, где оно хранится, я властью вождя наложил священное табу (запрещение).

Прилагаю к этому документу, написанному в двух экземплярах, на английском и испанском языках, два одинаковых куска древесной коры с нарисованными мной изображениями трех ноту. Эта птица служит эмблемой моего племени, и кусочки коры с ее изображениями должны служить указанием моим детям, если они решатся пуститься на поиски сокровища.

Чувствую, что смерть быстрыми шагами приближается ко мне. На днях, во время праздника ‘пилу-пилу’, неизвестной рукой мне в грудь была пущена стрела, по всей вероятности отравленная.

Прошу всех, кому попадет в руки один из бочонков, бросаемых мной в море из залива Диа, доставить его моим детям, живущим в Вальпараисо, на улице Алькала.

Капитан Фернандо де Бельграно

Прочитав документ, капитан Ульоа некоторое время молча и с серьезным видом смотрел на молодых людей, с нетерпением ожидавших, что он скажет.

— Гм… ‘Много миллионов’ — это очень заманчиво, — произнес он наконец, закуривая новую трубку. — Это может вскружить голову даже самому хладнокровному человеку во всей Южной Америке.

— Что бы вы сделали с этими документами в руках? — спросил дон Педро.

— Конечно, тотчас отправился бы на всех парусах в Новую Каледонию и стал бы там отыскивать эти миллионы, если бы даже ради этого пришлось пожертвовать в пользу тамошних людоедов целой половиной тела!

— Вот именно за этим-то, за отысканием сокровища мы и обратились к вам, сеньор Ульоа. Я был уверен, что вы как друг нашего отца не откажетесь помочь нам в этом деле, а мы, со своей стороны, готовы предоставить вам известную часть того, что будет нами найдено в Голубых горах. Выскажусь определеннее, — продолжал молодой человек, немного подумав, — если вы согласитесь посвятить себя исключительно нашему делу, оставив все остальные, хоть на полгода. Думаю, наши поиски займут не больше времени— Итак, дон Хосе, если вы найдете возможным предоставить себя и свой корабль в наше распоряжение на полугодовой срок, то мы обязуемся вознаградить вас третьей частью всего сокровища, скрытого для нас нашим отцом в Голубых горах. В случае же, если наше предприятие почему-либо не увенчается успехом, вы получите вознаграждение по высшей оценке из состояния, оставленного нам отцом, а это состояние тоже довольно порядочное.

— Вы все это говорите серьезно, сеньор Бельграно? — спросил Ульоа, вскочив со своего места.

— Вполне серьезно, — подтвердил молодой человек. — Ну так как же, сеньор Ульоа, можем мы надеяться на ваше согласие?

— Разумеется! — весело вскричал моряк, срывая с себя фуражку и подбрасывая ее вверх. — Черт возьми, неужели я похож на дурака, который способен отказаться от подобного предложения! А когда вы желали бы отправиться в путь?

— Чем скорее, тем лучше, ввиду того что второй экземпляр наших документов находится в руках капитана Рамиреса, и он наверняка поспешит воспользоваться этим.

—А вы не знаете, где в настоящее время этот пират? — осведомился капитан.

— Корабль его все еще в порту, а на корабле ли сам его владелец — не знаю.

— Гм’ Ну, он может обогнать нас, если даже выйдет и позже. Судно у него образцовое, быстроходнее моего, — проговорил с задумчивым видом моряк. — Еще только десять, — прибавил он, взглянув на часы. — Времени у нас достаточно, успеем до вечера погрузить все необходимое. Итак, если вам угодно, ровно в полночь мы можем поднять паруса.

— Отлично, капитан. К этому времени мы с сестрой будем на вашем корабле. А пока до свидания.

Оставшись один, Ульоа крикнул:

— Эй, Эмилио!

На этот зов явился тот самый юнга, который перед тем подавал кофе, и почтительно спросил:

— Что прикажете, капитан?

— Где экипаж?

— С вашего разрешения, капитан, весь на берегу.

— Это я знаю. Но где именно?

— Боцман говорил, что его самого и всех остальных в случае надобности можно найти в таверне Быка.

— Ну, так ступай туда и скажи им от моего имени, чтобы все они немедленно собрались на борту. Ночью выходим.

— Слушаю, капитан! — проговорил юнга и бросился исполнять полученное приказание.

Не прошел он и двадцати шагов по набережной, как какой-то плотный, коренастый человек, с лицом индейца из области Кордильер, только более грубым и неприятным, схватил его за руку и так сжал ее, что бедный малый чуть не взвыл от боли.

— Молчи! — угрожающим шепотом предупредил его незнакомец. — Молчи и следуй за мной, если хочешь быть богатым’ Ведь ты — юнга с ‘Андалузии’?

— Да, сеньор. Но я послан по спешному делу и…

— Ладно! Я не стану надолго задерживать тебя’ Всего на четверть часа. Потом можешь идти, куда тебе нужно’ Называй меня капитаном и следуй за мной так, чтобы это не очень бросалось в глаза разным любопытным.

III. Гибель ‘Андалузии’

Самый страшный бич для мореплавателей — это подводный смерч, свирепствующий только в океанах, потому что в обыкновенных морях ему негде разгуляться. Водяным смерчем называется страшное явление, когда среди бушующих волн вдруг до самых облаков поднимается и соединяется с ними водяной столб, который, с необыкновенной быстротой вращаясь вокруг самого себя, так же быстро проносится по воде. Ужасны песчаные смерчи, временами проносящиеся по пустыне Сахара и погребающие под собой целые караваны, но еще более страшны морские. Горе несчастному кораблю, попавшему во власть всеразрушающего, крутящегося водяного столба, гибель судна тогда неизбежна — от него не остается ничего, кроме разбросанных по морю жалких щеп.

Смерч, готовившийся обрушиться на злополучную ‘Андалузию’, был невероятных размеров и крутился с ужасающей быстротой. Океан во время образования смерча бесновался с такой чудовищной силой, точно на дне его действовало несколько вулканов. Все пространство вокруг корабля постепенно вздувалось до размеров огромной горы. Из недр этой водяной горы временами раздавался шум, подобный раскатам подземной грозы.

Капитан, боцман и дон Педро стояли на носу судна, наблюдая за зловещим явлением, угрожавшим всем неминуемой гибелью.

— Буря улеглась, как это всегда бывает при смерче, — заметил капитан. — Но это только для того, чтобы вскоре разразиться с еще большей силой и уничтожить судно.

— Неужели нет возможности уклониться от смерча? — тоскливо спрашивал дон Педро, думая о своей сестре, которую должен был покинуть одну в каюте.

— Если не удастся рассеять его пушечным выстрелом, то спасения нет, — ответил дон Хосе.

— Если не удастся? Следовательно, это не всегда удается?

— Увы, да! Это зависит от разных условий. К тому же такая мера уже сама по себе представляет опасность для корабля.

— Почему, капитан?

— Потому, что смерч, разбиваясь, рождает огромные водяные валы, способные потопить любое судно.

Между тем на палубу уже выкатили небольшое орудие, обыкновенно хранившееся в недоступном для сырости месте, и пушкарь, по указанию капитана, устанавливал прицел. Одновременно с этим старый боцман, суеверный, как все моряки из простонародья, пустил в море маленький бочонок, на котором острием ножа начертил кабалистический знак, так называемый Крест Соломона, обладавший будто бы силой уничтожать смерчи.

Раздался выстрел, но внезапно налетевшим сильнейшим вихрем ядро подхватило и отнесло в сторону от цели. Крик ужаса, вырвавшийся у всего экипажа, был покрыт воем и свистом разнузданных стихий.

На палубе появилась бледная как смерть и с трудом державшаяся на ногах сеньора Мина и повисла на руке у брата.

— Я не могла дольше оставаться в одиночестве, — прошептала она. — Уж если погибать, так рядом с тобой, дорогой Педро.

Молодой человек молча прижал к себе руку сестры.

— Конец всему, дон Хосе? — немного погодя спросил он у капитана.

— Это известно одному Богу, — ответил тот, нервно теребя кончик бороды. — Кажется, столб изменил направление, так что, быть может, на нас обрушится не вся его сила’ Бывает и так.

— А не попытаться ли дать второй выстрел?

Капитан не успел ничего ответить, потому что в это мгновение новым напором вихря сорвало верхушку фок-мачты. К счастью, она тотчас же была унесена за борт, иначе придавила бы собой всех стоявших на носу. Вслед за тем ‘Андалузия’ чуть было не опрокинулась от страшного толчка, зачерпнув много воды и сильно накренившись на бок, она удержалась только чудом. Некоторое время разъяренные волны играли судном словно мячиком. Мина, обхватив руками брата, державшегося за борт, была близка к обмороку. Моряки и дон Педро про себя творили молитву. Момент был критический, это чувствовали все. Даже бесшабашный Эмилио совсем притих, забившись куда-то в угол.

Целые горы волн одна за другой обрушивались на злосчастное судно и гуляли по его палубе из конца в конец, целыми водопадами устремляясь через борта и отдушины обратно в море.

Смерч находился всего в нескольких метрах от корабля. Основание водяного столба было окружено блестящей белой пеной, между тем как его совершенно черная вершина, имевшая в объеме не менее сотни метров, освещалась вспыхивавшими внутри багровыми огнями. Разветвления этой вершины, соединявшейся с тучей, казались огромными руками, тянувшимися к все ниже и ниже опускавшейся грозной туче. Вдруг вместо красных огней без блеска во все стороны засверкали яркие разноцветные молнии, и небо затряслось под беспрерывными раскатами такого грома, о каком в умеренных поясах не имеют и понятия.

— Дон Хосе, скажите прямо: нет никакой надежды на спасение? — с отчаянием вскричал дон Педро, крепко прижимая к своей груди полумертвую от ужаса сестру. — Мне страшно не за себя, вы понимаете?

— Увы! Ничего не могу сказать, — отозвался старый моряк, сам с не меньшим ужасом наблюдавший игру разрушительных сил природы. — Все зависит от того, в какую сторону обрушится смерч. Он может, не коснувшись нас, вдруг перекинуться далеко в сторону.

— Ах, все равно нам погибать, если не от самого смерча, то от сопровождающего его вихря!

— Мы уже выдержали несколько его напоров. Может быть, выдержим и остальные. Конечно, судно сильно пострадает, но это еще не значит конец всему’ Смотрите, дон Педро, столб раскачивается из стороны в сторону и временами прекращает свое движение. Это может продолжаться довольно долго, пока он не разобьется своей собственной силой или под действием гонящего его урагана. Эта буря должна отозваться на всем восточном побережье острова Куни, самого южного из здешних островов, и вплоть до Балабио, самого северного’ Но вот что: снесите-ка лучше свою сестру опять в каюту, там ей все-таки будет поудобнее, — вдруг добавил дон Хосе, видя, что его собеседник растерялся, не зная, что делать с замершей у него на руках девушкой. — Пусть вам помогут боцман и его подручный.

Девушку отнесли и уложили на койку, поручив заботам жены корабельного повара, единственной женщины в составе экипажа.

Когда дон Педро снова появился на капитанском мостике, смерч, разражаясь бесчисленными молниями и временами раздувая бока, с оглушительным громом, ревом и гулом надвинулся на корабль и подбросил его в самую середину соединенной с ним густой грозовой тучи. Казалось, теперь уже больше нечего было надеяться на спасение.

Но судьба смилостивилась над несчастными. Под неописуемый адский шум, слабое подобие которого представляет канонада из тысячи орудий или стук тысячи молотов по железу, ‘Андалузия’ рухнула в раскрывшуюся под ней морскую бездну, но тут же снова была выброшена на поверхность чудовищно вздымавшихся волн и несколько секунд вертелась в страшном водовороте, после чего вдруг почти остановилась на месте. Пронесшись мимо судна, смерч с оглушительным воем и ревом рассыпался по океану, а ураган сразу затих.

— Живы! Уцелели!.. Благодарение Господу Богу! — вскричал дон Педро.

— Да, но этим еще не все кончилось, — проговорил капитан. — Очевидно, смерч разбился, наткнувшись своим основанием на подводный утес, на этот же утес попали и мы. Слышите треск во всем судне?

— Слышу, слышу! Значит…

— Да, это значит, что в корпусе судна сильная пробоина и что, уцелев от смерча, мы можем пойти ко дну.

— Но, дон Хосе, неужели…

— Да, мой юный друг, едва ли нам удастся добраться до Голубых гор. До этой минуты я еще надеялся, а теперь, когда я слышу, как под моими ногами расползается судно…

— Но, может быть, пробоина такого рода, что ее можно будет заделать? — искал утешения молодой человек.

— Заделать! — повторил моряк. — Да вы поймите, что раз корабль вдруг перестал двигаться, несмотря на сильное волнение моря, то, значит, острие утеса проникло в самые недра корабля, и он теперь как бы пришпилен к утесу, а при таком условии о ‘заделке’ и думать нечего.

— Но у нас есть шлюпка, капитан.

— Ее и следа не осталось. Разве вы не видите, что место, где она была, пусто. Ее снесло одновременно с верхушкой фок-мачты. Я еще тогда заметил это, да решил промолчать.

— Боже мой! Боже мой! — с отчаянием восклицал молодой человек, заламывая руки. — Следовательно, мы погибли, и сокровище, собранное отцом для нас с сестрой, должно попасть в руки этого разбойника Рамиреса?

— Ну, об этом еще рано беспокоиться. Если Рамирес вышел вслед за нами, то и его не миновала эта гроза, быть может, от него самого и от его судна теперь уж и следа не осталось, как от нашей шлюпки.

— Что же нам теперь делать, капитан? Неужели мы так и будем сложа руки ожидать своей гибели?

— Вовсе нет. Дайте немного улечься морю. Тогда посмотрим, нельзя ли будет соорудить плот и попытаться добраться на нем до берега. При спокойном море не страшно и на плоту.

— Да ведь неизвестно, когда оно успокоится, дон Хосе!

— По вашим возражениям видно, что вы в первый раз оказались лицом к лицу с опасностью, которой я подвергался десятки раз. Ураганы в Великом океане чрезвычайно сильны, зато непродолжительны. Не пройдет и ночи, как море совершенно успокоится. А когда перестанет свирепствовать ураган и исчезнет смерч, можно будет надеяться на долгое спокойствие. Не каждый же день случаются такие ужасы.

Действительно, оставленные бурей в покое, огромные водяные валы понемногу стали уменьшаться, и под утро море пришло в обычное состояние. Солнце, появившееся во всем своем блеске, озарило совершенно чистое ярко-голубое небо и мелкую морскую рябь, слегка подернутую жемчужной пеной, сгущенной лишь вокруг огромного кораллового рифа, посередине которого застряла ‘Андалузия’. Этот риф, занимавший довольно большое пространство, отличался изумительным количеством причудливо иззубренных вершин, напоминавших ветвистые деревья. Можно было только изумляться гигантским сооружениям, создаваемым неустанным трудом крохотных водяных существ в течение десятков, а может быть, и сотен тысяч лет, усеявших Тихий океан множеством островов, покрытых пышной растительностью. Рифы — это только, так сказать, фундамент для будущих островов, и тем опаснее они для мореходов.

— Нет худа без добра, — заметил капитан, внимательно осматривая место своей невольной стоянки. — Если бы судно не было сразу пробито насквозь одной из вершин этого рифа, застрявшей в его боках, то разбилось бы вдребезги, чего я и боялся, потому что тогда мы все погибли бы.

— Однако мы и сейчас не в блестящем положении, — процедил сквозь зубы молодой человек.

— Но все же еще живы и невредимы, — возразил моряк. — Пойдемте-ка, осмотрим мою бедную ‘Андалузию’, с которой, очевидно, нам придется проститься. Иди и ты, боцман. Обсудим на месте, что можно сделать.

Трюм оказался наполненным водой, проникавшей в него через множество трещин в корпусе, с каждой минутой все более и более расширявшихся. Только при помощи сильных паровых насосов можно было бы выкачать всю эту массу воды, но и это уже не спасло бы судно, потому что в то время на берегах островов Тихого океана еще не было корабельных верфей, где бы можно было его отремонтировать и привести в годное состояние.

— Я не ошибся в своем предположении: моя бедная ‘Андалузия’ доживает последние минуты, — сказал дон Хосе, поднимаясь обратно на палубу вместе со своими двумя спутниками. Но слава Богу, что хоть мы сами-то все уцелели.

— За это скажите спасибо мне, капитан, — самодовольно проговорил боцман, — если бы я не бросил в море бочонок с Крестом Соломона, то и нам несдобровать бы.

— Честь тебе и хвала, друг Ретон, за твое умение колдовать! — со смехом промолвил дон Хосе, хлопнув старика по плечу. — Научи этому своих помощников и подручных. На всякий случай.

— Дон Хосе, — раздался вдруг голос сеньориты Мины, только что вышедшей из каюты после крепкого предутреннего сна, вознаградившего девушку за перенесенные ею ночные страхи, — говорят, мы сели на риф и судно распадается на части. Что же вы теперь думаете предпринять?

— Соорудим из имеющегося под руками материала хороший плот и на нем продолжим путь. До берегов Новой Каледонии осталось всего миль сто. Дня через три будем там, — уверенно проговорил моряк.

— А если поднимется новая буря? — спросил дон Педро.

— Едва ли в такой короткий промежуток времени. Это был бы совсем уж исключительный случай, — ответил капитан, затем, обернувшись к боцману, озабоченно спросил его: — Ретон, ты смотрел, кладовая для съестных припасов еще не под водой?

— Силы небесные! У меня это совсем из головы вылетело! Ах я, старый безмозглый дурак! — обругал сам себя боцман. — Я сейчас.

И он опрометью бросился к спуску в нижние помещения. Через минуту старик, запыхавшись и с искаженным от ужаса лицом, вернулся и хриплым голосом еще издали крикнул:

— Все пропало, капитан! Вся кладовая под водой! Наступило тяжелое молчание. Все, слышавшие эту страшную весть, были поражены как громом. Первым пришел в себя капитан.

— Ребята, — обратился он к окружавшей его команде, — нет ли чего-нибудь съестного в вашем помещении?

— У меня есть немного сухарей, — заявил один из матросов.

—А я сберег свою вчерашнюю порцию солонины, — сказал другой.

— У меня баночка с сардинами, — послышалось со стороны третьего.

Остальные матросы и другие члены экипажа зловеще молчали.

— Больше ничего ни у кого нет? — спросил капитан. Полное безмолвие было самым красноречивым ответом.

— В таком случае, друзья мои, — по возможности спокойным тоном сказал капитан, — нужно приступить к сооружению плота, не медля ни одной минуты. С Богом, за дело! К счастью, огнестрельное оружие и амуниция находятся у меня в каюте вместе с другими важными инструментами и приборами, а это самое главное в настоящих условиях.

Не прошло и четверти часа, как на борту погибавшего корабля уже закипела работа. Вооружившись ломами, топорами и пилами, весь экипаж, начиная с боцмана и кончая младшим юнгой, спешно разбирал мачты и обшивку судна, подготавливая материал для плота. Боязнь призрака голодной смерти удесятеряла силы работавших и объединяла в дружном порыве самые противоположные характеры этой кучки людей.

К полудню на рифах уже громоздились груды досок, остатки мачт и такелажа, так что плотники могли приступить к сооружению плота. Капитан лично наблюдал за всем и подбадривал работавших. Он убедился, наблюдая за барометром, что давление поднимается очень медленно, и это вызвало в старом моряке опасение, как бы не оказался прав дон Педро, высказавший предположение о возможности повторения страшного урагана. Но пока, к счастью, море оставалось совершенно спокойным, и это благоприятствовало работе.

В три часа дня было уже готово основание плота, а к шести успели приколотить настил, устроить каюту и два небольших трюма.

— Молодцы, ребята! — похвалил капитан усталую команду. — Отдохните немного, а потом — в путь. Как ты полагаешь, боцман, успеем мы добраться до бухты заблаговременно? Дон Педро тут недавно высказал опасение, что ураган может повториться. Ты человек бывалый и редко ошибаешься.

— Сейчас не могу вам сказать ничего определенного, капитан, — пожав плечами, ответил боцман, окидывая своим ястребиным взором небо и море. — Во всяком случае, советую как можно скорее пересаживаться на плот, благо он готов. На нем будет безопаснее, чем на ‘Андалузии’, которая того и гляди вся расползется по швам.

— Провизию свою забрали, ребята? — снова обратился капитан к команде.

— Она вся у нас в сумках, капитан.

— А воду?

— Она уже в трюме на плоту. Три бочки по сто литров в каждой.

— Хорошо. Отдохнуть вы можете и на плоту, поэтому готовьтесь перейти на него. Забирайте с собой все, что кому дорого.

— Мы все уже снесли туда, капитан.

— Тем лучше. Сеньорита Мина, пожалуйте сюда. Вам первой спускаться. На новоселье, так сказать.

С помощью дона Хосе, брата и боцмана молодая девушка была переправлена со зловеще трещавшего остова ‘Андалузии’ на плот, за нею помогли спуститься и жене повара.

Через несколько минут на ободранном борту ‘Андалузии’ не осталось никого, кроме капитана и юнги.

— А ты что же, Эмилио? — спросил дон Хосе, с удивлением глядя на молодого парня, спокойно усевшегося на обрубке мачты. — Чего ты еще ожидаешь тут?

— Я бы желал, с вашего позволения, капитан, остаться для охраны вашего корабля, — ответил юнга, лениво поднимаясь на ноги.

— Что такое?! — еще более удивился капитан. — Да ты с ума, что ли, сошел!

— Напротив, капитан, я вполне в здравом уме! Отец не раз мне рассказывал, как он близ берегов Огненной Земли, во время такой же бури, какая потрепала нас прошлой ночью, спасся только потому, что остался на своем корабле, между тем как весь его экипаж погиб на плоту.

— Это могла быть только счастливая случайность.

— Почем знать, капитан, может статься, и мне суждено такое же счастье.

— Ну, я таким случайностям не доверяю, — уже начиная раздражаться, возразил дон Хосе. — Я даже и права не имею покидать кого бы то ни было одного среди моря. Садись на плот. Живее, без дальнейших рассуждений! Слышал?

Юнга с недовольным видом проворчал что-то себе под нос и, весь съежившись под строгим взглядом капитана, поспешил спрыгнуть на плот, но с таким расчетом, чтобы наделать при этом как можно больше шуму.

‘Ладно, — шептал он про себя, злобно сверкая глазами, — я все-таки всех вас перехитрю, что ни делайте со мной!’

— Прощай, моя бедная ‘Андалузия’! — взволнованным голосом говорил капитан, спускаясь последним с борта своего судна, лишенного красивой обшивки и обреченного на полное разрушение при первом же натиске ветра и волн.

Каждый моряк привязывается к своему кораблю, как к домашнему очагу, и с трудом покидает его. Горько было и дону Хосе Ульоа расставаться навсегда со своим плавучим домом, который, по его мнению, должен был бы пережить своего владельца.

Впрочем, дон Хосе был человек слишком энергичный, чтобы долго предаваться личным чувствам, в особенности когда на нем лежали заботы и ответственность за весь экипаж и, вдобавок, за двух пассажиров, доверивших ему свою жизнь.

IV. На плоту

— Трави канат! — Скомандовал он, придавая своему голосу обычную твердость. Канат живо был обрублен — этим обрывалась последняя связь с судном. Парус на мачте посреди плота сразу надулся, и неуклюжее сооружение довольно плавно вышло из широкого прохода между рифами и понеслось, подгоняемое свежим попутным ветерком, дувшим прямо на берег. Вместо руля боцман осторожно управлял длинным веслом, старик опасался, как бы это весло тут же не сломалось о невидимый подводный риф. Положим, весел в запасе было много, но могло случиться, что они все будут переломаны, пока плот выйдет из полосы рифов. К счастью, его опасения не оправдались.

Убрав в каюту собственноручно взятые с корабля документы и разные приборы, необходимые для ориентировки на море, капитан вернулся к своим пассажирам, стоявшим рука об руку под мачтой и грустно смотревшим на покинутое судно.

— Бодритесь, друзья мои, — сказал он им, — если ветер не переменится, мы дня через три, самое большее — через четыре достигнем залива Диа, ведущего в бухту острова Балабио… Дон Педро, где ваш талисман?

— При мне, как всегда, дон Хосе.

— То-то, молодой человек. Берегите его пуще всего, иначе, если он у вас пропадет, нам всем не миновать беды…

— Дикари сжарят нас живьем и полакомятся нами? — с горькой усмешкой проговорил молодой дон Педро. — Да, я знаю, что дикари этих широт большие любители нашего мяса. Но мой талисман спасет нас только от одного племени, а разве не может случиться, что мы встретимся при высадке на берег с другим?

— Тогда нам придется повоевать с ним — вот и все! К счастью, у нас достаточно оружия, пуль и пороха, и живыми мы в руки не дадимся.

— Есть еще большая опасность, капитан: мы можем столкнуться с Рамиресом. Это человек отчаянный…

— Знаю, знаю, дон Педро. Я и сам побаиваюсь этого. Ах, если бы не вчерашний ураган, мы этой ночью могли бы спать уже в Балабиосской бухте! Одно только утешение и остается нам, что и Рамирес пострадал не меньше нас.

— Но могло случиться и так, что он еще не выходил в море. Тогда он нас нагонит, — предположил дон Педро.

— Не оспариваю и этой возможности, — сказал моряк. — Шхуна у него быстроходная, даже лучше моей злополучной ‘Андалузии’.

Но оставим пока в стороне все эти предположения и сосредоточим все свое внимание на настоящем.

С этими словами капитан достал из кармана морской бинокль и принялся осматривать все вокруг.

Несмотря на все усилия боцмана, плот временами сбивался в сторону, но в общем шел неплохо, хотя и был тяжело нагружен.

Море пока еще было спокойно. Лишь изредка с востока подкатывала длинная волна и, подхватив плот на свой высокий пенящийся гребень, сильно раскачивала его из стороны в сторону, при этом его составные части скрипели и трещали. Это были последние отзвуки пронесшегося ночью урагана. Экипаж ворчал на эти волнения, требовавшие напряженного внимания и отнимавшие время, которое матросы хотели использовать для ловли рыбы, ради чего вооружились гарпунами. В этих широтах водится рыба-меч, идущая большими стаями, если бы удалось поймать хоть одну их них, ужин был бы обеспечен.

Ни земли, ни кораблей не было видно. Только далеко впереди иногда мелькала утлая пирога туземных островитян. Не показывалось вблизи даже и рыбы. Изредка проносилась по небу стая морских птиц, но так высоко, что никакая пуля не могла их достать. Таким образом, надежда на необходимое пополнение скудных съестных припасов не оправдывалась.

Мина, убежденная, что всякая непосредственная опасность миновала, пришла в веселое настроение. Сидя под парусиновым навесом, устроенным специально для нее по распоряжению капитана, она беззаботно шутила с Эмилио, который нравился ей за его умение петь забавные песенки и рассказывать интересные истории из быта своей родной деревни. Когда же наступила темнота, девушка перешла в каюту, где для нее было приготовлено особое отделение, и спокойно заснула до утра.

В двенадцать часов следующего дня, тоже ясного и тихого, дон Хосе по сделанным им измерениям удостоверился, что плот прошел уже около тридцати миль Скорость была удовлетворительная, и капитан беспокоился только относительно провизии. Ввиду сомнительности новой добычи провизию приходилось раздавать микроскопическими порциями. Каждый из семнадцати человек на плоту, не исключая и самого капитана, получал по сухарю, по сардинке и по небольшому куску солонины. К счастью, не было недостатка в пресной воде, хотя ее, ввиду тропической жары, и требовалось больше обыкновенного.

Вскоре после полудня ветер перекинулся в другую сторону, и плот теперь шел с большими затруднениями.

— Нас точно заколдовало, — говорил капитан не отходившему от него дону Педро, — рыбы и птицы бегут от нас, как будто чуя, что мы нуждаемся в них. Был попутный ветер, а теперь и он изменил, и мы должны ползти по-черепашьи.

— Да, по-видимому, нам придется поголодать, — заметил молодой человек.

— Похоже на то… Но хорошо еще, что у нас довольно воды. Без пищи еще можно провести несколько дней, а без пресной воды под этим раскаленным небом и дня не проживешь.

—Да. Но странно, что не показывается ни одной рыбы, между тем как ее здесь должно быть очень много.

— Вот погодите, скоро покажутся акулы. У них изумительное чутье на потерпевших крушение… К счастью, берег не так далек, чтобы не оставалось никакой надежды благополучно до него добраться. Как мы ни тихо ползем, а все же завтра будем на месте.

Эмилио в это утро был назначен наблюдать, не покажется ли где земля или парус. Юнга славился своим острым зрением. Бывали случаи, когда он невооруженным глазом видел то, чего не мог разглядеть капитан даже в бинокль.

Спустив ноги в воду и насвистывая что-то удалое, юнга, пользуясь тем, что возле него, на передней части плота, никого не было, по временам поднимал одну из досок настилки и доставал из-под нее по небольшому квадратику из пробкового дерева, на котором раскаленным железом была выжжена буква ‘А’. Такие квадратики, так называемые доге , используются китоловами, которые бросают их в море, чтобы давать о себе знать друг другу.

— Авось, хоть один из этих значков дойдет куда следует, — бормотал он, пуская в воду такой квадратик. — Я за две недели уже немало пустил их. Погоди, старый черт, отплачу я тебе за твое любезное обращение со мной!

Только он хотел бросить еще один квадратик, как вдруг позади него раздался суровый голос:

— Что это ты тут делаешь, дрянной мальчишка?

— Ах, это вы, сеньор Ретон? — проговорил юнга, оборачиваясь и мастерски скрывая свой невольный испуг. — Видите, бросаю доге.

— Для чего?

— Чтобы посмотреть, не клюнет ли на нее рыба. Я бы ее сразу гарпуном. Это мне не впервой.

— А где же ты взял эту доге?

— Нашел среди разного хлама в трюме ‘Андалузии’.

— Гм… Странно! Каким образом такие вещи могли попасть на борт ‘Андалузии’? Ведь это судно никогда не было рыболовным?

— Ну, этого я уж не знаю, — сказал юнга, ощерив свои блестящие острые зубы. — Вспомнил, что рыба бросается почти на всякую приманку, вот и вздумал попытаться, не выманю ли хоть одну рыбку на поверхность. Ни за что бы ей не удалось уйти от моего гарпуна. А какой был бы великолепный обед у нас сегодня, боцман, подумайте только!

— Ну ладно, старайся, — смягченным тоном проговорил старик и, успокоенный, возвратился на свое место. Жаль, что он не мог видеть, каким злобным взглядом проводил его юнга.

Плот медленно продвигался вперед в северном направлении, почти наперерез слабому ветру. Огромные валы продолжали набегать, хотя и гораздо реже, чем вначале. Немало хлопот доставляло экипажу удерживать плот в равновесии при натиске этих валов, но пока все обходилось благополучно.

Огненный шар солнца уже потонул в волнах, и ему на смену всплыла луна, заливая все необъятное водное пространство своим голубоватым сиянием. Но ни земли, ни паруса нигде не показывалось.

— Ой, ребята, — говорил боцман, качая своей лохматой головой, — боюсь, как бы завтра нам не пришлось потуже затянуть пояса!

— Да и мы подумываем об этом, боцман, — отозвался один из матросов, стоявших на вахте. — Что же это капитан наврал нам, будто до этой проклятой Новой Каледонии остается всего несколько десятков миль?

— А ты потише! — сердито осадил его боцман. — Наш капитан не из таких, чтобы обманывать Он не мог предвидеть, что придется перебираться на плот’

— А за каким дьяволом его понесло сюда, в эти проклятые места? Разве ему не известно, что случилось здесь с ‘Медузой’. Знать, ему захотелось, чтобы и мы испытали участь экипажа ‘Медузы’?

— Да ты чего это разошелся сверх меры, Педро? — прикрикнул Ретон. — Смотри, как бы не угодить тебе за это в трюм!

— Ну, вы сейчас же и на дыбы, боцман! Слова вам нельзя сказать. Нам бы только хотелось знать, чего еще мы должны ожидать.

Какой-то странный звук, особенно резкий, словно металлический свист, разнесшийся по морю, прервал слова матроса.

— Это еще что такое? — вскричала команда, бросаясь на переднюю часть плота, где находился на часах Эмилио.

— Это морской черт, а то что же еще! — насмешливо проговорил юнга. — Слышите, боцман, черт собственной персоной плывет прямо на нас?

— Замолчи ты, пустомеля! — прикрикнул на него старик. — Дай прислушаться.

— Должно быть, это нам только показалось, — шепотом заметил матрос Педро. — А может статься, и птица какая-нибудь’

— Ш-ш! — зашипел и на него Ретон, вытянув шею. — Вот опять… Действительно, послышался такой же свист, только еще продолжительнее и яснее, чем в первый раз.

— А теперь понял! — вскричал боцман. — Это дюгонь. Слава Богу, теперь мы не умрем с голоду!

И старик от радости даже подпрыгнул на месте.

— Да, если удастся поймать эту ‘рыбку’, — подтвердил его подручный, Алонсо. — Неприятно вот только то, что придется есть ее сырой: на плоту ни варить, ни жарить нельзя.

— Ну, мы теперь с аппетитом поедим и сырого, — заметил боцман. — Главное то, что судьба посылает нам сразу кусочек мяса в несколько сотенок килограммов.

В третий раз повторился странный свист и одновременно с ним метрах в сорока от носа плота из волн поднялось огромное черноватое тело, далеко разбрызгивая вокруг себя белоснежную пену.

— Ребята, беритесь за винтовки и цельтесь вернее! — вскричал боцман. — Старайтесь! Кому удастся подстрелить эту добычу, тот получит двойную порцию.

Алонсо достал из привинченного к плоту водоупорного ящика четыре длинноствольные винтовки, по числу людей, находившихся в это время на вахте.

— Все уже заряжены, — сказал Ретон, раздавая оружие. — Полагаю, мой выстрел окажется самым верным, немало я за свою жизнь ухлопал таких морских обитательниц. Жаль только, что эти винтовки без разрывных пулы с ними было бы еще лучше.

Дюгонь, или морская корова, отличается особой формы головой, снабженной на месте носа отростком, похожим на трубу или хобот. ‘Рыба’ эта — млекопитающее и довольно часто встречается в экваториальных морях и под тропиками. Некоторые из дюгоней бывают весом в шестьсот килограммов, но чаще попадаются от четырехсот до пятисот килограммов. Мясо дюгоня нежное и вкусное, вроде телячьего. Разумеется, если бы удалось запастись такой ‘рыбкой’, экипажу капитана Ульоа нечего было бы бояться голода.

Чудовищная ‘рыбка’, словно чуя опасность, только на мгновение показывалась над водой, а затем снова скрывалась в волнах. Выставляя свой необычный нос, она каждый раз издавала тот резкий свист, который и привлек к ней внимание моряков.

— Никогда я не слыхал, чтобы морская коровка так свистела, — говорил боцман, стоя с винтовкой наготове. — Должно быть, эта милашка ранена или влюблена.

— Влюблена! — со смехом повторил Алонсо. — Уж вы скажете, боцман!

— Нуда, ищет себе пару, но не находит, вот с досады и орет благим матом. Старые люди говорят, что в таких случаях все китообразные выходят из себя и свищут так, что хоть уши зажимай’ Впрочем, может статься, она ревет и от боли.

— Вот это вернее, — сказал Педро.

— Почему ты так полагаешь? — спросил боцман.

— Потому, что ее кто-то преследует в воде.

— Ну, преследовать дюгоня, кроме акулы, некому. Если ты не ошибаешься, что ее преследуют, то нам этой добычи не видать, как своих ушей: акула своего не упустит.

— А мне кажется, что ее преследует не акула, а какие-то еще более крупные рыбины, — возразил Алонсо, забравшийся на бочку, чтобы иметь более полный обзор. — Их там много ворочается. Временами показываются головы, не похожие на акул — этих я хорошо знаю.

— Да, теперь и я вижу, — заявил боцман. — До сих пор мне казалось, что это просто отражение луны в воде, а между тем это глаза.

Чудовище вдруг испустило такой неистовый, пронзительный и протяжный — уже не свист, а прямо рев, что даже все спавшие на плоту проснулись и поспешили узнать, в чем дело.

— Что тут такое? — осведомился капитан у боцмана.

— Да ведь впереди нас морскую корову преследует стая акул или еще каких-то неприятелей. Должно быть, здорово попало бедняжке. Наверное, это был ее предсмертный крик, — пояснил Ретон.

Капитан распорядился сесть на весла и как можно скорее продвинуть плот к тому месту, где разыгрывалась морская драма. Он хотел предупредить пожирание добычи охотившимися за ней преследователями.

Все четырнадцать человек команды принялись усердно работать веслами, чтобы ускорить ход тяжелого плота. Рев дюгоня повторился еще несколько раз, но все слабее и слабее и наконец совсем замер.

— Ишь ведь сколько времени боролась, — заметил боцман. — Но теперь уже конец.

— Пожалуй, мы не поспеем вовремя, — сказал капитан, — плот идет слишком медленно, а охота удаляется от нас Приналягте еще, ребята!

— И так из последних сил стараемся, капитан, — пробурчал кто-то в ответ. — На голодное-то брюхо не очень поработаешь. Руки почти не действуют.

Дон Педро и его сестра тоже явились из каюты, заинтересовавшись этим, можно сказать, сенсационным событием.

— Ба, да это рыба-меч! — вдруг вскричал дон Хосе, вглядевшись в то место, где кипели пенистые волны. — Ну, в этом удовольствия мало.

— А что это за рыба? Почему у нее такое странное название? — полюбопытствовала девушка.

— Потому что природа снабдила ее орудием, очень похожим на меч, и она им пользуется не хуже самых опытных воинов, — пояснил дон Хосе. — Вообще эта рыба — одна из самых опасных, но вместе с тем и вкусных.

— Ишь ты, какое дело, — удивился старый боцман, хлопнув себя ладонью по бедру. — Сроду не видывал и не слыхивал, чтобы на дюгоня нападали другие рыбы, кроме акул.

— Ну, а мне это давно уже известно, — сказал капитан. — Еще отец рассказывал об этом, да и сам я не первый раз вижу охоту меча-рыбы на дюгоней. Брюхо у этих китообразных мягкое, и рыбе-мечу ничего не стоит пронзить его одним ударом, подкравшись снизу. Кстати сказать, меч-рыба так же падка на человеческое мясо, как акула, и ее надо очень остерегаться. Она всегда ходит стаями, и если нам удастся попасть в середину стаи, то в провизии недостатка не будет.

— Капитан, никак там сызнова начинается баталия? — вскричал боцман, указывая рукой немного в сторону от места, где перед тем шла битва между морскими чудовищами.

Старик был прав: метрах в десяти по правому борту плота вода снова зашумела, образуя огромные пенистые волны, в которых мелькало множество голов и хвостов, покрытых блестящей чешуей.

— Гм, — продолжал он, — должно быть, к ‘мечам’ пришла другая рыба, оспаривая добычу. Но какая именно? Не пожалел бы целой трубки табаку, чтобы узнать это.

— И без этой жертвы сейчас узнаешь, мой бравый Ретон, — сказал дон Хосе. — Потерпи немного. Видишь, подходим к месту.

Команда добросовестно работала веслами. Матросы отлично понимали, что наградой им будет избавление от голодной смерти, которая пугала моряков больше, чем быстрая гибель при какой-нибудь катастрофе. Добыча дюгоня могла обеспечить им надолго пропитание.

Близ берегов Новой Каледонии водится немало китообразных, длиной от пяти до шести метров, при обхвате в три метра. Туземные дикари, не менее свирепые, чем те, которые обитают на Соломоновых островах, на Новой Ирландии и Новой Британии, яростно охотятся за дюгонями и стараются по возможности схватить их живыми, чтобы потом похвастаться своей храбростью и ловкостью. Для этого они вплавь окружают то место, где заметили дюгоня, шумом и криками заставляют ‘рыбу’ подняться на поверхность воды, ловят ее за хвост и за широкие плавники и тащат на берег, где и умерщвляют каменными топорами. Этот способ охоты распространен у всех островитян Тихого океана.

Вскоре плот благодаря дружным усилиям команды оказался возле места новой морской битвы. На это раз сражение происходило между меч-рыбами и акулами.

Из бушевавших в этом месте волн показывались то огромные головы с чудовищными разинутыми пастями, снабженными рядами треугольных острых зубов, то яростно размахивавшие во все стороны чешуйчатые хвосты, то нечто вроде длинных черных мечей, со свистом разрезавших воду. Волнение моря здесь было так же сильно, как в хорошую бурю, и плоту приходилось очень осторожно маневрировать, чтобы не быть опрокинутым или залитым водой.

Сцепившиеся враги стоили друг друга. Меч-рыба хотя и не может равняться с акулой ни величиной, ни силой, зато превосходит ее быстротой и ловкостью движений, а главное, крепостью и силой своего орудия, давшего ей прозвание.

Белые гребни крутящихся волн были покрыты полосами крови, но другого следа от дюгоня не было видно. Должно быть, прожорливые морские чудовища уже успели растерзать и проглотить добычу. Взбешенные неудачей матросы яростно колотили чем попало по головам и спинам барахтавшихся вокруг акул и меч-рыб, надеясь вознаградить себя добычей хоть одного из этих чудовищ. Но морские обитательницы извивались в воде с такой быстротой, что не представлялось никакой возможности попасть в них даже гарпуном, а стрелять в этот момент и совсем было бы бесполезно.

Вдруг один из матросов по имени Кардосо, стоявший на самом краю плота, был сбит с ног какой-то темной с серебристым отливом громадной массой и издал раздирающий душу вопль. Стоявшие вблизи товарищи поспешили к нему на помощь и принялись колотить чем попало висевшую на нем массу. Кардосо отчаянно бился, продолжая испускать нечеловеческие вопли, постепенно переходившие в тяжелое хрипение.

— Вы что же это, негодяи, — загремел капитан, думая, что тут происходит убийство, — товарища убивать?!

И он выхватил из-за пояса револьвер.

— Бог с вами, капитан, разве вы не видите, что на Кардосо насел ‘меч’? — возразил Алонсо. — У бедняги пробита грудь, и он, должно быть, уж умирает.

Наконец чудовищная рыба, пораженная несколькими ударами ножа в наиболее чувствительное место, перестала шевелиться, но и ее жертву уже нельзя было спасти: длинный и острый меч чудовища пронзил беднягу насквозь, задев сердце и легкие, смерть его была неизбежна.

Меч-рыба оказалась одной из самых крупных: она имела в длину более трех метров и весила около двухсот килограммов. Эти морские хищники очень опасны, когда раздражены, и случаи вроде описанного нередки среди рыбаков тех побережий, где водится меч-рыба. Она не боится ни акулы, ни даже кита, легко распарывая им брюхо своим страшным орудием.

Наверное, той меч-рыбе, которая свалила злосчастного Кардосо, пришлось бы окончить свое существование и без постороннего содействия, потому что ее орудие застряло в позвоночнике матроса, и она была не в состоянии вытащить его обратно. Бывает, что на подводных частях деревянных кораблей находят повисшими по нескольку штук мертвых этих чудовищ, в слепой ярости или от жадности вонзивших в них свое страшное жало.

Когда мертвое чудовище было снято с умиравшего, дон Хосе, сильно потрясенный этим несчастным случаем, стал принимать меры, чтобы остановить кровь, потоками лившуюся из огромной раны.

— Не трудитесь. Напрасно. Умираю.. — еле слышно лепетал умирающий, устремляя на капитана потухающий, но благодарный взгляд.

Это был красивый, мужественный малый лет двадцати пяти, и дону Хосе было очень жаль лишиться его, да еще таким ужасным образом.

— Дай Бог, — продолжал умирающий, напрягая последние силы угасающей жизни, — чтобы моя смерть, послужила, на пользу, бедным, товарищам, без этого случая им не овладеть бы рыбой, и…

Хлынувший изо рта новый поток пенистой крови заглушил последние слова несчастного. Голова его, покоившаяся на плече у боцмана, стоявшего возле него на коленях, бессильно повисла, все тело вздрогнуло и вытянулось.

— Готов, — проговорил дон Педро, утирая набегавшие на глаза слезы.

Дон Хосе молча кивнул головой.

— И как нарочно, это был один из лучших у нас, — сказал боцман, делая разные гримасы, чтобы скрыть свое волнение, проявлять которое ему, старому морскому волку, казалось неприличным.

Поднявшись на ноги, он поспешил в каюту и принес оттуда кусок парусины, которым и прикрыл покойника, между тем как столпившиеся вокруг товарищи погибшего совершали над ним молитву, к которой присоединились и все остальные.

—Дурное предзнаменование для нашего предприятия, — заметил дон Педро, удаляясь вместе с капитаном на другой конец плота.

— Хорошо, что вы не сказали этого при матросах, — сказал дон Хосе. — Это бы их окончательно обескуражило, и тогда действительно можно было бы ожидать всего худшего. Будем надеяться, что этим несчастьем и окончатся наши испытания. Немного погодя я прикажу похоронить этого беднягу. А пока пусть товарищи поплачут над ним и помолятся за упокой его души.

— А мне кажется, что этим дело не кончится, — стоял на своем молодой человек. — Какое-то тяжелое предчувствие давит мне грудь. Боюсь, не напрасно ли мы с сестрой затеяли эту опасную игру… Не можете ли вы, дон Хосе, сказать мне, по крайней мере, где мы теперь находимся?

— Полагаю, что недалеко от Новой Каледонии. В полдень сделаю измерения, и тогда мы узнаем в точности, сколько еще осталось до бухты. Может статься, что мы миль на двадцать или на тридцать уклонились в сторону от прямого курса, но это не страшно: стоит ветру подуть с востока — и мы в несколько часов исправим это положение.

— А если дон Рамирес теперь уже на месте?

— Так что же? Потягаемся с ним и возьмем свое. У него такой сброд на судне, который едва ли сумеет дать нам сильный отпор. При первом же нашем натиске все попрячутся. Талисман-то у вас цел?

— Цел, дон Хосе. Не беспокойтесь Я берегу его как зеницу ока.

— Да, берегите. Без него нам действительно придется плохо.

Во время этой беседы они подошли к каюте, на пороге которой сидела девушка, закрыв лицо руками. Услыхав шаги приближавшихся, она подняла голову и сквозь слезы коротко спросила:

— Умер?

— Увы, сеньорита, да! — ответил капитан. — Никто из нас, моряков, не застрахован от такого конца. Дон Педро, успокойте свою сестру, а я пойду распорядиться относительно отдачи последнего долга бедному Кардосо. При восходе солнца мы, может быть, уже увидим вершины Голубых гор. Не огорчайтесь, сеньорита, а главное, не унывайте.

Взяв сестру за руку, дон Педро увел девушку в ее помещение и уговорил прилечь, после чего забрался в свою койку и вскоре тоже крепко заснул.

Рыба вокруг плота исчезла, вызванное ею волнение прекратилось, и плот тихо продвигался вперед.

Когда горизонт с востока окрасился пурпуром утренней зари, дон Хосе отправился в свое отделение каюты, чтобы взять там подзорную трубу, с помощью которой собирался делать наблюдения. Труба эта лежала в большой деревянной шкатулке, никогда не запиравшейся, вместе с запасным компасом, секстантом, хронометром и другими приборами.

— Что за странность? — пробормотал он, открывая шкатулку и протянув руку за трубой. — Не слыхать тиканья хронометра. Не мог же он остановиться сам собой? Я всегда аккуратно завожу его.

Дрожавшей рукой моряк дон Хосе схватил часы и приложил к уху. Они стояли. Он побледнел и испустил сквозь крепко сжатые зубы проклятие. Остановка хронометра лишала его возможности делать правильное измерение долготы и широты данной местности. Простояв некоторое время как в столбняке, дон Хосе положил хронометр обратно в шкатулку и вынул секстант. Но взглянув на этот инструмент, он в бешенстве топнул ногой и снова выругался: стекла секстанта были разбиты, и их осколки валялись на дне шкатулки.

— Это явное предательство! — прошептал он побледневшими губами. — Но кто мог это сделать? Почти всех своих людей я знаю по нескольку лет и не имею никакого основания подозревать кого-нибудь из них. И, во всяком случае, кому из экипажа могло прийти в голову портить инструменты, с помощью которых его капитан ориентируется в море?

Выскочив из каюты, дон Хосе одним взглядом окинул плот. Весь экипаж находился возле тела погибшего товарища. Один только Эмилио сидел на корме, нагнувшись над водой, словно собираясь ловить рыбу.

— Ретон! — крикнул капитан.

Боцман со всех ног бросился к своему командиру.

— Что прикажете, капитан? — спросил он.

— Попроси ко мне дона Педро — он, по всей вероятности, у себя, — и приходи вместе с ним.

— Но что с вами, капитан? У вас такой расстроенный вид.

— Сейчас узнаешь. Ступай!

— Слушаю, капитан. Сейчас.

И старик поспешно отправился за молодым человеком, между тем как дон Хосе, вернувшись в свою каюту, снова достал хронометр и посмотрел на стрелки, которые показывали без двадцати минут одиннадцать.

— Значит, это было сделано ночью, — пробормотал капитан, с силой сдавливая в сжатой руке хронометр.

V. Неразрешимая загадка

Лицо капитана было так искажено, что у дона Педро упало сердце, когда он взглянул на него.

— Боже мой! Что случилось, дон Хосе? — вскричал молодой человек. — Я никогда не видел вас таким.

— Погодите немного, дон Педро, — перебил его капитан. — Ретон, кто этой ночью стоял на часах до одиннадцати часов?

— Я, капитан.

— Да не один же ты? Кто еще был с тобой?

— Трое матросов и юнга.

— Ты где стоял?

— У руля.

— А остальные?

— По боковым сторонам плота.

— И Эмилио находился там?

— Нет, он один стоял на носу.

— Впрочем, дело не в этом мальчике. Не заметил ты, чтобы кто-нибудь из матросов подходил к моей каюте?

— Нет, капитан, при мне никто с места не сходил.

— Припомни хорошенько, Ретон. Дело нешуточное: между нами есть предатель.

— Предатель? Не может быть! А что касается вахтенных, то могу чем угодно поклясться, что из них никто не покидал своего места.

— А когда ты ушел от руля?

—Часов около одиннадцати, когда первый раз послышался свист дюгоня.

— Ну, а потом?

— Потом мы все бросились на носовую часть, в надежде овладеть добычей.

— Да?.. Гм… Ну, значит, в это время кто-нибудь и совершил это злодеяние.

— Позвольте узнать, капитан, о каком злодеянии вы говорите? — спросил недоумевавший старик.

— Кто-то испортил у меня хронометр и секстант, чтобы лишить возможности делать измерения, понимаешь?

Боцман и дон Педро в недоумении переглянулись. Наступило продолжительное молчание. Все трое погрузились в грустные размышления.

— Это, должно быть, сделал кто-нибудь из ваших людей, капитан, — сказал наконец дон Педро. — Кому же еще?

— Конечно. Но кто? Из людей моего экипажа нет никого, на ком можно бы остановить подозрение.

— Так не извне же проник сюда изменник? — заметил молодой человек. — Следовательно, это кто-нибудь из ваших.

— Из вахтенных никто не отходил от меня, за это могу ручаться головой, — утверждал боцман, усиленно ворочая во рту табачную жвачку, это любимое ‘лакомство’ моряков. — Да и попробовал бы кто-нибудь сделать хоть одно подозрительное движение — я тотчас же отправил бы его в гости к акулам! — прибавил он, сжимая кулаки.

— А разве не мог прокрасться в каюту кто-нибудь из остальных? — продолжал дон Педро. — Не сам же собою остановился хронометр и разбился секстант.

— Да, вы правы, — согласился капитан. — Но кто мог решиться на такую подлость и с какой целью, — вот что меня интересует… К счастью, остался в целости компас, им теперь и придется руководствоваться. Если с ним одним нельзя добраться до определенного пункта, например, до Балабиосской бухты, то хоть мимо берега не проплывем. Прошу вас, дон Педро, и тебя, Ретон, оставить все это между нами. Пусть никто и не подозревает, что у нас случилось. Виновный сам не проговорится, а остальным лучше не знать, в каком затруднении мы оказались, чтобы не вызывать нежелательных волнений среди команды. Будем молча и зорко наблюдать за всеми. Теперь наша последняя надежда на компас: если испортят или совсем уничтожат и его, мы пропали. Другой компас, находившийся на ‘Андалузии’, был сорван вместе с будкой и унесен в море ураганом, так что у меня остался только этот.

— А вам не приходило в голову, что тут замешана рука Рамиреса? — спросил дон Педро.

— Приходило, — ответил капитан. — Я даже не сомневаюсь, что это злодейство подстроено им. Наверное, подкупил здесь кого-нибудь. Но кто именно продал нас ему, — вот в чем вопрос. Клянусь моей душой, если этот негодяй попадется мне в руки, я его не пощажу!

— Не поглажу его по голове и я! — проскрипел сквозь зубы боцман.

— Хорошо, пока довольно об этом, — сказал дон Хосе. — Ступай, Ретон, к рулю и правь к северо-западу. Ветер подул с востока, а это-то нам и нужно.

Пока старый моряк спешил на корму, капитан и молодой человек направились к носу плота. Часть команды прощалась с погибшим товарищем, другая часть управляли плотом. Один из матросов был занят разделкой меч-рыбы, другой разрезал ее на ломти и тут же густо солил их. На их лицах ясно было написано сильное отвращение: матросам претила необходимость питаться тем, что послужило причиной ужасной гибели одного из их товарищей. Но голод, этот величайший деспот, уже давал себя чувствовать команде, целые сутки не получавшей ничего, кроме той порции, которой было бы недостаточно и ребенку.

Море начало слегка волноваться, и капитан должен был прислониться к высокой бочке, чтобы удержать равновесие. Дон Педро стал возле него. Дон Хосе долго и напряженно всматривался вдаль, потом, глубоко вздохнув, опустил руку с трубой.

— Ничего не видно, капитан? — спросил его молодой человек.

— Чернеется на самом горизонте какое-то пятно, но разобрать, что это такое, пока еще невозможно. Быть может, это вершина горы, а может статься, и просто облако.

— А какой приблизительно высоты горы Новой Каледонии?

— Самые высокие имеют от четырех до пяти тысяч футов, но их отсюда не видно: они находятся на южной стороне.

— Не берег ли это уже виднеется, дон Хосе?

— Нет, этого быть не может, — возразил капитан. — Берега Новой Каледонии очень низки, кроме того, мы должны считаться с тем, что земля круглая. Немного спустя опять сделаю обзор, а пока пойдемте завтракать, дон Педро.

— Сырой рыбой?

— Что же делать! Нельзя же развести огонь на плоту. Ведь это значило бы прямо обречь себя на самосожжение. Да вы не бойтесь, мой друг: рыба будет хорошо посолена, и вообще, к сырью обыкновенно очень быстро привыкают.

— Ну, сестра едва ли согласится.

— Для нее на сегодня остался кусок солонины с сухарем, а потом, если мы почему-либо еще не скоро достигнем берега, она сдастся: голод возьмет свое.

Созвав экипаж к столу, расставленному под парусиновым навесом посередине плота, капитан напомнил, что нужно быть экономными в порциях, потому что еще неизвестно, когда попадется другая добыча.

Девушке, с общего согласия, был предложен оставшийся кусок солонины и два последних сухаря.

Все ели в угрюмом молчании. Самых грубых из моряков угнетало сознание, что они питаются чудовищем, погубившим их товарища. Голод у них был еще не настолько силен, чтобы заглушить в их сердцах голос совести.

Встав из-за стола, капитан приказал завернуть покойника в старую парусину, потом, после новой общей молитвы, скомандовал опустить его в море. Едва мертвое тело скрылось в волнах, как на поверхности воды показалась огромная пасть со страшными зубами. Очевидно, его подстерегала под плотом акула, всегда еще издали чующая добычу.

— Самая подходящая могила для моряков, — с горькой иронией произнес капитан.

— Как бы нам всем не пришлось позавидовать, что для этого парня все уже кончилось! — проворчал себе под нос старый боцман.

Хорошо, что никто не слыхал его зловещих слов.

Рассыпавшись по плоту и обмениваясь между собой впечатлениями, матросы зорко всматривались в далекий небосклон, не покажется ли признака земли, и в море — не попадется ли еще рыба. Но ничего утешительного нигде не было видно. До земли, без сомнения, было еще далеко, а рыба хотя и шныряла поблизости, словно дразня несчастных пловцов, но держала себя очень осторожно: покажет голову, махнет хвостом и снова исчезнет. Особенно много мелькало красивой крупной рыбы с лазурной чешуей, сверкавшей в лучах солнца золотистыми блестками. Эта рыба ловится гарпунами, но она так проворна, что только самый искусный ловец может попасть в нее. Экипаж капитана Ульоа из себя выходил от досады, что у него перед глазами целая уйма вкусной пищи, а получить ее нет никакой возможности.

По временам проносились мимо плота и целые стаи морских змей, длиной в метр, цилиндрических по форме, темно-коричневых сверху и с желтовато-белыми брюшками. Мясо этих змей хотя и нежно, но моряки на него не льстятся, зная, что оно ядовито.

Вдруг один из матросов заметил, что и лазурные рыбы, и змеи в ужасе бросаются врассыпную, лишь только в их середину врезается плот. Обратили внимание на это обстоятельство и остальные моряки. Сам плот, даже и с людьми, не мог так напутать этих проворных морских обитателей, которым ничего не стоило увертываться от него. Очевидно, под плотом находилась та самая акула, которая закусила несчастным Кардосо и теперь притаилась в ожидании другой, не менее лакомой добычи.

Когда Алонсо сообщил боцману о своем предположении, тот сказал:

— Разумеется, она. Эта бестия, должно быть, намерена сопровождать нас до самого конца, чтобы по пути распугивать всю рыбу. Пока она не будет уничтожена, нам нечего и мечтать о пополнении запаса провизии.

В полдень капитан, чтобы успокоить всю команду, производил по обыкновению свои измерения, хотя, как известно, ни хронометр, ни секстант больше не действовали.

— Ну, теперь, слава Богу, до бухты осталось всего каких-нибудь восемьдесят миль, — веселым голосом говорил он окружавшим его матросам, с беспокойством следившим за его манипуляциями. — Если только не переменится опять ветер, мы скоро будем иметь удовольствие отдыхать под тенью кокосовой пальмы.

Однако, когда дон Хосе оказался один на один со своим молодым другом, то сказал совсем другое.

— Неприятная новость, — проронил он, уныло глядя в сторону.

— Что еще случилось, капитан? — с беспокойством осведомился дон Педро.

— Того черного пятна, которое я накануне заметил на горизонте, больше не видно. Будь это облако, оно уже надвинулось бы ближе. Следовательно, то была земля, а теперь ее и следа не осталось.

— Что за странность, дон Хосе? Почему же это?

— Да просто потому, что мы сильно отклонились в сторону. А я-то надеялся, что мы за этот день исправим курс!

— Куда же нас отнесло?

— На север, если только мой компас не врет. Может быть, и он испорчен, кто ж его знает?

— Так мы уже миновали бухту?

— Возможно, и так. Право, кажется, нет такого несчастья, которое не могло бы стрястись с нами. До сих пор я придерживался другого взгляда, а теперь…

И не договорив начатой фразы, дон Хосе безнадежно махнул рукой.

— Занесет нас на тот край океана! — с горечью проговорил дон Педро в тон своему собеседнику. — Доставшейся нам такой дорогой ценой рыбы надолго не хватит. Не больше чем на завтра, а потом что будет?

— Ах, я и сам не знаю! — с отчаянием отозвался капитан. — Положим, море полно всяких случайностей, и плохих и хороших. Стоит только, например, пройти здесь какому-нибудь судну — и мы спасены.

— Да разве заходят сюда корабли? Что им здесь делать?

— Все может случиться, — самоутешался капитан. — Действительно, мы далеко от обычного курса судов, идущих от Зондских островов в китайские воды и обратно. Но ведь какое-нибудь судно может отклониться и в сторону Новой Каледонии. Есть же любители исследовать малоизвестные страны. Конечно, все это предположительно. С вами я могу быть откровенным, а другим не рискну сказать правду.

— Стало быть, дело наше очень плохо, и на спасение, в сущности, нет почти никакой надежды! — с тоской воскликнул молодой человек.

— Я не Бог, и верного ничего не могу сказать, — уже с оттенком раздражения проговорил дон Хосе. — Но пусть наши опасения останутся при нас. Раньше времени не следует обескураживать команду.

Между тем, что бывает очень редко в этих жарких областях, потянуло свежим ветерком с юго-востока, и это угрожало отбросить злополучных пловцов от северных мысов Новой Каледонии. Тщетно боцман старался выправить курс, плот относило все дальше и дальше в сторону от намеченной цели. Экипаж же радовался ветру: это увеличивало надежду на скорое достижение берега. Еще более обнадеживало моряков появление птиц — не альбатросов и фрегатов, которые могут встречаться и за тысячу миль от берега, — а тех, которые держатся близ земли.

К вечеру стало показываться на море и огромное количество водяных растений, покрытых как бы желтоватым порошком, называемым английскими моряками опилками. На самом же деле это вещество производится алъгами , микроскопическими водорослями, в изобилии встречающимися близ рифов и скалистых берегов.

Подметив эти благоприятные признаки, капитан поспешил под навес, где дон Педро занимал беседой скучающую и подавленную горькими размышлениями сестру.

— Вы с доброй вестью, дон Хосе? — спросил молодой человек, поднимаясь ему навстречу.

— Да. Некоторые признаки указывают на близость берега, — ответил тот.

— Новой Каледонии?

— Именно. Ветер опять переменился, еще посвежел и несет нас как раз к Балабиосской бухте.

— А самой береговой полосы еще не видно?

— Пока нет. То, что я утром готов был принять за очертание горы, наверное, было лишь дождевым облаком. В Новой Каледонии в это время года часто идут дожди.

— А когда можно надеяться пристать к берегу, капитан?

— Определить это я пока не могу. Все зависит от ветра, который в этих широтах крайне непостоянен. Кроме того, надо считаться с разными встречными течениями.

— Следовательно, мы и в виду берега можем долго пролавировать, не имея возможности пристать к нему? Ах, подумать только, что провизии хватит всего только на еще один день! — ужасался дон Педро.

— Была бы вода, а без пищи можно обойтись денька два. Во всяком случае, нам нечего опасаться страшной участи экипажа ‘Медузы’, — утешал капитан.

— Какое зловещее совпадение! Я уже второй день все вспоминаю о ‘Медузе’! — вскричала девушка, только теперь из неосторожных слов брата понявшая, что до сих пор истинное положение дел от нее скрывалось.

— Мало ли какие бывают совпадения! Не придавать же значение каждому пустяку, сеньорита, — возразил капитан, желая ее успокоить. — Вы лучше думайте не о дурном, а представляйте себе, как мы не сегодня-завтра будем сидеть под великолепными тенистыми деревьями, отягченными сочными плодами, а потом — рыться в золоте, спрятанном для вас вашим отцом в недрах Голубых гор.

Однако, как нарочно, к ночи ветер стал утихать, потом поднялось сильное морское волнение с востока, явившееся, должно быть, отголоском шторма, разыгравшегося где-нибудь в отдалении. Под напором огромных валов плот подвергался такой качке, что все находившееся на нем раскатывалось и сталкивалось, угрожая разбиться или свалиться в воду. Команде всю ночь не пришлось сомкнуть глаз и следить за целостью груза.

Когда наконец снова поднялось солнце, положение пловцов нисколько не улучшилось: шедшее с востока волнение еще не улеглось, и на горизонте ничего утешительного не показывалось. Все тот же безграничный морской простор со всех сторон охватывал злополучных пловцов, а над их головами сияло яркое лазурное небо без единого облачка.

— Хоть бы какая-нибудь пирога показалась! — с отчаянием говорил капитан боцману. — И что всего хуже, мы даже не знаем, где находимся, из-за негодяя-предателя, скрывающегося среди нас… О, только бы мне узнать его! Понял бы он тогда, как проделывать такие шутки!

— Что же, капитан, долго мы еще будем прохлаждаться здесь? — спрашивала команда, обступив его, когда он сошел со своего наблюдательного поста.

— А вот подует ветер опять нам в спину, тогда мы через несколько часов будем у берега, — утешал он моряков, на лицах которых было написано угрюмое недоверие.

— Рыбы хватит только на сегодняшний обед, капитан, — заметил один из моряков.

— Что же будет с нами завтра, если не удастся сделать нового улова? — добавил другой.

— Эх, братцы, люди постятся по целым неделям и то не умирают! Вот если бы у нас вышла вся вода, тогда действительно было бы скверно, но ее пока, благодаря Богу, достаточно.

— Да мы и эти последние три дня живем впроголодь.. — начал было Алонсо.

— Моя порция не больше вашей, однако я креплюсь, — перебил его капитан.

— Это верно, капитан, и мы не смеем ничего возразить, — единодушно отозвалось несколько человек, пораженных верностью этих слов своего командира. — Вместо того чтобы ныть по-бабьи, постараемся лучше поймать еще хорошую рыбку, — прибавил один из них, очевидно самый благоразумный.

— Вот это дело, ребята! — одобрил дон Хосе. — Давно бы так, чем терять время на пустые разговоры.

Запасшись разного рода приспособлениями для ловли рыбы, команда уселась на краю плота и вся погрузилась в это занятие.

Однако, несмотря на все их старания, не попалось ни одной рыбки, и в полдень капитан раздал остаток соленой меч-рыбы. Даже молодая девушка была вынуждена победить свое отвращение к сырому мясу и съесть кусок.

С ужасом смотрели моряки на опустевшую бочку. Вдруг Эмилио, усерднее всех исполнявший обязанности вахтенного, заявил, что навстречу несется целая стая очень крупной летающей рыбы, преследуемая костедробителъницами .

Вся команда бросилась на носовую часть и убедилась в верности слов юнги. Должно быть, летающей рыбе угрожала опасность не только со стороны птиц, но и от какого-нибудь врага под водой, вроде меч-рыбы или акулы, иначе, если бы не было такой опасности, она не стала бы держаться над водой на виду у пернатых хищниц.

— Дайте-ка мне палку, товарищи! — крикнул один из матросов, малый лет под тридцать, жилистый, сильный и ловкий, настоящий испанский матадор, привыкший одним ударом сваливать быка. — Хорошо бы еще чего-нибудь на приманку, и у нас будет сегодня хороший ужин.

— Кроме рыбьих внутренностей, которые я сберег на всякий случай, ничего нет, — отозвался повар.

— Вот и отлично! Давай сюда, приятель.

— Что ты хочешь делать, Джон? — спросил капитан у ‘матадора’, бывшего чистокровным американцем и носившего английское имя. — Уж не задумал ли ты поймать на лету одну из этих ‘рыбок’, которые немного меньше тебя самого.

— Задумал и сделаю, капитан, — ответил Джон. — Когда я был еще у себя на родине, в Калифорнии, то чуть не каждый день притаскивал домой по несколько штук этой рыбы.

— Неужели? Но ведь в каждой из них не менее двухсот фунтов. Впрочем, летучая рыба бывает и гораздо мельче, и ты ловил ее, наверное, сетями. А какой способ ловли ты намерен применить здесь?

— А вот не угодно ли вам будет посмотреть, как мы, американцы, ловим эту рыбу прямо на удочку’ Даже и не настоящую удочку, а на простую палку, — ответил калифорниец, наматывая на длинную и толстую палку часть рыбьих кишок.

Присутствовавшие с любопытством обступили полукругом самоуверенного ловца. Привлеченная любопытным зрелищем, подошла даже девушка, держа под руку брата.

Летучие рыбы огромной массой неслись прямо на плот, преследуемые воздушными хищниками, от которых старались спастись быстрыми, как молния, поворотами. Некоторые из этих рыб были длиной в пять футов и отличались красновато-коричневой окраской, тупым рылом и головным украшением в виде какого-то подобия каски, усаженной острыми колючками. Пользуясь своими длинными и широкими жабрами как крыльями, рыбы с шумом рассекали воздух и очень ловко бросались в пенистые волны в тот самый момент, когда пернатый враг, испуская крик преждевременного торжества, заносил над намеченной жертвой свой страшный клюв, готовясь нанести ей смертельный удар.

Сидя на краю плота с опущенными в воду ногами, американец размахивал по воздуху своей примитивной ‘удочкой’ с насаженной на ней приманкой, рассчитывая сильным ударом оглушить клюнувшую рыбу.

Ловля летучей рыбы служит одним из любимых развлечений для жителей побережья Флориды, Нового Орлеана и Калифорнии — мест, наиболее богатых этой породой рыб.

Как известно, есть два сорта летучей рыбы: мелкая, с нежным и приятным на вкус мясом, и крупная, на грубое, жесткое и терпкое мясо которой найдется мало охотников. Но голод, разумеется, гоняется не за качеством, а за количеством.

Североамериканские ловцы обыкновенно выходят на эту ловлю в простых лодках и не используют никакого другого орудия, кроме крепкой палки с приманкой и бечевкой с подвижной петлей на конце. Приманка помещена так, что рыба, намеревающаяся ею воспользоваться, должна сунуться головой в петлю, которая и затягивается вокруг головы. Иногда же ее оглушают ударом палки и вытаскивают из воды, когда она свалится з нее. Нередко попадаются экземпляры в полтора метра длиною и более двухсот фунтов весом. Нужна особенная ловкость и сила, чтобы овладеть одному такой крупной добычей. Молодые североамериканцы на этой ловле упражняют свои силы, стараясь превзойти друг друга в интересном спорте. Диталлотеро — так называется крупная разновидность летучей рыбы — с трудом поддается на все ухищрения ловца и долго испытывает его терпение. Кроме того, она быстротой своих движений часто заставляет ловца терять равновесие, он падает в воду и подвергается неожиданному морскому купанию. Положим, для обитателя побережья это не опасно: во-первых, он с детства так же хорошо плавает в воде, как ходит по земле, а во-вторых, ловля летучей рыбы производится только в самое жаркое время года. Водится она у многих берегов Атлантического и Тихого океанов и почти всегда появляется огромными стаями.

— Помолчите немного, товарищи! — крикнул Джон, не переставая размахивать приманкой по воздуху.

Все сразу притихли и с интересом принялись наблюдать происходившую на их глазах сцену.

Перед самым носом плота, среди опустившихся в воду диталлотеро, вдруг показалась меч-рыба, яростно нападавшая сразу на целый десяток их.

Сообразив, что нужно делать в этот момент, Джон поспешно прицепил к палке острый крючок для ловли крупных рыб и с замечательной ловкостью сразу всадил его в бок одной из преследуемых меч-рыбой диталлотеро. Судорожно извиваясь, последняя тщетно рвалась с предательского крючка.

—Давайте скорее другую палку с крючком и осторожно вытаскивайте добычу! — крикнул Джон товарищам.

Требования ловца немедленно исполнялись, потому что дело шло об обеспечении себя хорошим ужином. Через полчаса на плоту лежало три огромных рыбы. Поймать больше Джону, несмотря на всю его ловкость, не удалось, так как остальная рыба поняла, что и со стороны людей ей угрожает не меньшая опасность, и, все еще преследуемая с двух сторон — хищной птицей и не менее хищной меч-рыбой, — бросилась в сторону.

Призрак голодной смерти, носившийся над пловцами, пока исчез, но надолго ли — этого никто не мог предугадать.

VI. Бунт

Прошло еще двое суток, а положение пловцов нисколько не изменилось к лучшему. Казалось, берег отходил от них все дальше и дальше, несмотря на то что боцман прилагал все усилия, чтобы держаться нужного направления

Ни вблизи, ни вдали не белело ни одного паруса. Только изредка подлетала стая морских птиц, привлекаемая, быть может, любопытством, но тотчас же быстро удалялась, словно чуя, что на плоту есть два хороших стрелка: капитан и дон Педро, которые не упустили бы случая поохотиться на них.

Провизия, добытая благодаря умению и ловкости американца, быстро убывала, да если бы ее было и много, она все равно должна была бы испортиться от сильной жары и неимения у пловцов больше ни одной щепотки соли.

Экипаж глухо волновался. Волнение его увеличивалось еще и потому, что, по всей видимости, до берега вовсе не было так близко, как постоянно уверял капитан, и что, в сущности, никому не было известно, куда именно несет их плот, всецело находившийся во власти ветров и течений.

Осаждаемый командой, требовавшей точного указания долготы и широты, под которыми они находились, капитан должен был сознаться, что не в состоянии определить этого, так как у него испортился хронометр. Причины он не высказал во избежание опасных недоразумений.

Можно себе представить, как подействовало на матросов неожиданное для них открытие, что они затерялись в безбрежном океане и неизвестно, что ожидает их впереди.

На третью ночь после рыбной ловли случилось нечто, сильно взволновавшее капитана, боцмана и дона Педро, этих троих людей, превосходивших остальных своих спутников силой духа.

В эту ночь плот не двигался с места из-за полного затишья. Перед рассветом боцман, выйдя на вахту, уселся на носу. Старик надеялся при первых лучах солнца увидеть берег, но вместо этого обнаружил перед собой, в воде, кусок пробки вроде той, которая используется рыболовами для поплавков на удочках.

Удивленный видом этого предмета и недоумевая, откуда он мог взяться, старик поспешно огляделся вокруг. Убедившись, что остальные вахтенные столпились в противоположной от него стороне, он достал веслом пробку и внимательно осмотрел ее.

Эта находка не могла быть брошена с рыболовного судна, потому что там были в употреблении пробковые квадратики более крупных размеров и, вдобавок, всегда снабженные названием судна и какой-нибудь цифрой. Этот порядок был хорошо известен старому моряку, в молодости часто ходившему на рыболовных судах.

Зажав в руке свою неожиданную находку, Ретон украдкой прошел в каюту к капитану, чтобы обрадовать его известием о вероятной близости какого-нибудь рыболовного судна, вышедшего, быть может, на добычу трепанга, этого моллюска, который так любим китайцами и водится только близ больших островов Тихого океана.

Достаточно было простого шепота боцмана, чтобы дон Хосе, спавший всегда только ‘вполглаза’, вскочил с тревожным вопросом:

— В чем дело? Уж не берег ли?

— К несчастью, пока еще нет, капитан, — ответил Ретон. — Впрочем, надеюсь, что теперь он уж скоро будет в виду. Но я не затем вас побеспокоил. Взгляните-ка вот, капитан, на эту вещицу, которую я только что выудил из воды.

Капитан взял из руки боцмана пробочный квадратик и внимательно осмотрел его с обеих сторон. Вдруг с его уст сорвалось такое громкое восклицание негодования, что спавшие рядом за парусиновой переборкой дон Педро и его сестра проснулись и явились узнать, что еще случилось.

— Новое несчастье, капитан? — спросил молодой человек.

— Да’ случайно открылась новая измена, — отрывисто проговорил дон Хосе, судорожно сжимая в руке квадратик.

— Новая измена? — вскричал боцман, вытаращив с удивлением глаза.

— Да, — продолжал капитан, — этот кусок пробки является доказательством того, что находящийся среди нас изменник продолжает свое гнусное дело. — Разве ты не понимаешь, что означает этот предмет?

— Понимаю. Это значок, которым рыболовы обмениваются между собой во время кампании, — хотел ты сказать, мой старый друг. Да. Но эта таблетка брошена в воду здесь.

— Кем же и с какой целью? — любопытствовал нетерпеливый дон Педро.

— А вот сначала осмотрите эту штуку, — проговорил капитан, передавая ему квадратик.

Молодой человек с живостью схватил этот маленький предмет и увидел довольно ясно нацарапанные на нем три непонятных иероглифа, над которыми расположилась фигура ноту — точное воспроизведение тех, которые значились на документе Фернандо де Бельграно.

— Да ведь это то же самое, что у меня, — начал было он, но капитан перебил его:

— Поверните пробку другой стороной. Что вы там видите?

— Букву ‘А’. Что же означает эта буква?

— По всей вероятности, она означает ‘Андалузия’.

— Что же вы из всего этого заключаете, дон Хосе? — вмешалась наконец и девушка, до сих пор скромно молчавшая.

— Сейчас объясню, сеньорита. Позвольте мне сначала спросить вашего брата кое о чем… Дон Педро, вы никому не показывали известный документ?

— Никому, кроме вас, капитан.

— Так ли это?

— Даю честное слово.

— А где вы его всегда храните?

— У себя на груди.

— Может быть, кто-нибудь доставал его у вас во время вашего сна?

— Это невозможно! — вскричал молодой человек. — Я сплю так же чутко, как вы, дон Хосе, и всегда слышу малейший шорох около себя.

— Однако кто-нибудь из наших все же изучил ваш талисман. Иначе объяснить это странное совпадение? — говорил с задумчивым видом капитан, вертя в руках возвращенную ему молодым человеком пробку.

— Ну, что же вы об этом думаете, дон Хосе? — допытывалась девушка, инстинктивно чувствуя важность сделанного открытия.

— А то, что над нами висит преступная рука пирата Рамиреса! — с нескрываемым волнением ответил моряк. — Этот негодяй подкупил кого-нибудь из моих людей. Я убежден, что этот значок брошен в море отсюда, и, быть может, уже не первый раз. Очевидно, этим путем ведутся переговоры с ‘Эсмеральдой’, кораблем Рамиреса… Боцман, видел ты у нас на борту такие значки?

— Нет, капитан, не видал. Да ведь они бывают только у рыболовов.

— Подождите, вот и на боках квадрата есть знаки! — вскричал дон Педро, снова взяв в руки брошенную капитаном на стол пробку.

— Какие? — поспешно спросил дон Хосе.

— Да вот, на одном боку виднеется семь точек и четыре черточки, а на другом — цифры: двойка, десятка и двадцать четыре.

— Гм! Да, — произнес капитан, взглянув на эти знаки. — Разумеется, это условные знаки.

— Вы думаете, капитан, что этот значок предназначен для капитана Рамиреса? — спросил боцман.

— Да, я убежден в этом.

— Боже мой! Как же нам быть? — тоскливо произнес дон Педро.

— Нужно постараться открыть предателя — больше нам ничего не остается, — сказал дон Хосе.

— Эх, только бы он попался мне в руки! Угостил бы я им добрую акулу! — хрипел боцман, яростно сжимая кулаки.

Вдруг он подскочил на месте, хлопнул себя по лбу и вскричал:

— Да-да-да! Вспомнил! Вспомнил! Как-то утром я застал Эмилио бросавшим в воду такую пробку. Когда я его спросил, что он делает, он ответил мне, что бросает приманку рыбам.

— Эмилио?.. Уж не подозреваешь ли ты этого мальчика? — с недовольным видом промолвил капитан. — Ты почему-то недружелюбно, даже враждебно относишься к этому бедняге, виновному разве только в том, что он по своей молодости охотник порезвиться, пошалить и поострить. Это у тебя своего рода мания, кстати сказать, очень для меня неприятная, и я был бы рад, если бы ты постарался от нее избавиться. Ну, сообрази сам, где же неопытному мальчику задумать и провернуть такую хитрую махинацию? На это нужен человек бывалый.

— Хорош ‘мальчик’, чуть не с бородой! — проворчал боцман. — Да ведь он…

— Довольно! — сурово оборвал его капитан, поворачиваясь к выходу. — Оставим пока это. Никому ни слова, слышишь, Ретон? Будем наблюдать молча. Когда-нибудь предатель все же попадется. За это тебе большое спасибо, старина, а за стремление оклеветать ни в чем не повинного мальчика не хвалю.

Вслед за капитаном вышли из каюты и остальные.

По-прежнему нигде не было видно ничего, что могло бы окрылить надеждой угнетенный дух злополучных пловцов. Тихий океан в эту минуту вполне оправдывал свое название, данное ему, вероятно, в такое же утро великим, но несчастным Магелланом. В воздухе было совершенно тихо, и ни малейшая рябь не пробегала по зеркальной поверхности спокойных вод. Хотя солнце только что взошло, но уже немилосердно жгло.

По временам с запада пролетали стаи птиц и, покружившись над морской гладью, снова возвращались назад. Это показывало, что в том направлении должна быть земля.

— Все точно сговорилось против нас: ветер, море, люди и сама земля, как бы нарочно убегающая от нас, — говорил находившимся около него молодым людям капитан, долгое время молча водивший по всем направлениям подзорной трубой. — Лучше бы уж снова разразилась буря, чем это неспокойное затишье: по крайней мере, один бы конец. Стоим на мертвой точке и неизвестно, сколько еще времени придется пробыть в таком положении. Сегодня уже седьмой день, как мы покинули ‘Андалузию’, а я был уверен, что не пройдет и трех дней, как мы будем у цели. Забыл, что не мы распоряжаемся стихиями, а они сами.

Так прошел и этот день. Ночью ни капитан, ни боцман, ни дон Педро не смыкали глаз, оставаясь кто на корме, кто на носовой части плота, они наблюдали, не покажется ли наконец где-нибудь вожделенный берег.

Команда усиленно работала веслами, но плот едва двигался вперед. Казалось, он превратился в свинец или притягивался чем-то снизу. С вечера до утренней зари было пройдено всего несколько миль.

Полуголодные матросы глухо роптали между собой на капитана, вовлекшего их в такое безумное предприятие. Наобещал чуть не золотые горы, а вместо того подверг их всевозможным лишениям.

Пока экипаж еще сдерживал кипевшие недобрые чувства, но по мрачным лицам и злобным взглядам матросов было видно, что достаточно небольшого толчка, чтобы все таившееся в них бурным потоком вылилось наружу.

Прошло еще трое суток уже без всякой пищи. Напрасно матросы старались поймать хоть одну рыбу, напрасно и капитан истратил несколько зарядов, надеясь свалить хоть одного из альбатросов, иногда пролетавших над самым плотом, но, к несчастью, слишком высоко, так что их не могла настигнуть пуля.

Наконец, начиная свирепеть от голода, команда перестала исполнять распоряжения не только боцмана, но и самого капитана. Это был очень зловещий признак. Одновременно с тем в сердцах матросов вспыхнуло озлобление против дона Педро и его сестры, в которых они видели главных виновников своих бедствий.

Цель плавания экипажу хорошо была известна. Сам капитан сообщил своим людям, что дело это связано с сокровищем, скрытым знаменитым капитаном Фернандо де Бельграно в Голубых горах для своих детей, отправлявшихся за этим кладом. Сначала матросы, разумеется, были в восторге от перспективы получить богатое вознаграждение за переход по малоизвестным местам Тихого океана, в настоящее же время готовы были бы променять все золото мира на сытный обед и горько сожалели о тех днях, когда они спокойно плавали вдоль западных берегов Америки, где не могло быть такой голодовки.

Эта перемена в настроении команды не могла укрыться от зоркого взгляда капитана и вызвала в моряке самые мрачные опасения.

— Если еще долго не будет видно берега и нам не удастся раздобыть хоть какой-нибудь пищи, то дело наше дрянь, — говорил он боцману. — Особенно страшно становится мне за дона Педро и его сестру. Наша голодная команда такими алчными глазами смотрит на них, что того и гляди произойдет что-нибудь ужасное.

— Сохрани, Господи! — вскричал боцман. — Попробуй только кто-нибудь тронуть хоть пальцем сеньориту — минуты не дам ему прожить, клянусь вечным блаженством моих родителей!.. Говорили вы об этом дону Педро, капитан?

— Разве можно!

— То-то, капитан! Молодой человек горяч и может раньше времени вызвать бурю’ Винтовки и амуниция у вас в каюте?

— Разумеется.

— Смотрите, чтобы кто-нибудь не стащил их во время вашего сна или отсутствия.

— Будь спокоен, никому не удастся: ты знаешь, как я чутко сплю, а уходя, всегда запираю помещение.

— Всего у нас девять винтовок, капитан. Не лучше ли оставить только четыре, а остальные выбросить в море?

— Я уже думал об этом, Ретон, но потом сообразил, что на острове среди людоедов лишнее оружие нам не помешает.

— Это верно, капитан. Но если мы еще долго не доберемся до этого заколдованного острова, который не дается нам в руки, то как бы нам не пришлось раскаяться в излишке оружия. От голода люди чумеют, возьмут да и пристрелят нас нашим же собственным оружием. Нам для обороны достаточно и четырех винтовок, а остальными могут воспользоваться наши враги.

— Ну, мы это увидим, Ретон, — проговорил дон Хосе. — Да, положение наше несладкое. Я сильно опасаюсь, как бы наши молодцы не вздумали повторить тех ужасных пирушек человечьим мясом, какие были устроены потерпевшим крушение экипажем ‘Медузы’.

Опасения его оказались вполне основательными. В тот же вечер семеро из команды, в том числе и Эмилио, собрались на корме и, делая вид, будто намерены продолжать свои бесплодные до сих пор попытки рыболовства, шепотом завели такую беседу, от которой у каждого слушателя кровь застыла бы в жилах.

Юнга, несмотря на свою страсть к зубоскальству, пользовался любовью матросов, бывших когда-то приятелями его умершего отца, в свое время славившегося в качестве искусного лоцмана и хорошего товарища.

— Пора наконец решиться, — говорил Эмилио, когда один из матросов спросил, какого он мнения относительно обсуждавшегося дела. — Что же мы, как круглые дураки, будем умирать с голоду, когда под руками столько вкусного мяса? Ждать, когда доберемся до земли, — бесполезно. До тех пор мы все передохнем с голодухи.

— Страшный ты делаешь намек, паренек, — заметил Джон. — Ведь мы не людоеды.

— Ну, это говори за себя или еще там за кого, Джон, — отозвался другой матрос. — До сих пор и я не был людоедом, но теперь готов им сделаться, только бы утолить голод’ Третьи уж сутки он переворачивает все мои внутренности.

— Каждому из нас суждено умереть, — заметил третий. — И не все ли равно, нынче или через несколько лет придет смерть? Я, например, хоть сейчас готов.

— Да, но не от голода же! — перебил Эмилио. — На такую смерть мы к капитану не нанимались И не по своей вине мы попали в такое дьявольское положение, не правда ли, товарищи? Ведь не будь этого сеньоришки и его сестры, которые вбили себе в голову рыскать по неизвестным морям в поисках какого-то, может быть, вовсе и не существующего клада, мы бы и горя не видали. Поэтому я без дальних рассуждений предлагаю убить их и съесть, — заключил он.

При этих словах, совершенно хладнокровно произнесенных юнгой, к которому всегда благоволили пассажиры, в особенности девушка, матросы в ужасе переглянулись, чуть не выронив из рук удил.

— Джон, — обратился один из них к американцу, — погляди тут, как бы нас не подслушали. Даже товарищи пока не должны знать, о чем мы тут ведем разговор. В свое время все узнают.

Американец встал и, пройдя несколько шагов, засел между двумя бочками, откуда ему видна была вся палуба.

Капитан с боцманом находились на носу. Они тоже о чем-то вполголоса переговаривались, очевидно, не подозревая о совещании кандидатов в людоеды. Остальные матросы сидели вдоль одного из бортов, в противоположной от заговорщиков стороне. Дон Педро с сестрой заперлись в каюте и, наверное, уже спали.

— Есть у вас терпение поголодать неизвестно сколько еще времени? — спрашивал Эмилио своих собеседников.

— Нет! Нет! — единодушно отозвались матросы.

— И вы полагаете, что остальные ваши товарищи не пойдут против вас?

— Мы уверены в этом.

— В таком случае нечего больше и церемониться: идем сейчас же к капитану и потребуем, чтобы он или дал нам провизии, или выдал этого малого либо его сестрицу на ужин.

— Лучше бы уж сестрицу, — плотоядно облизываясь и со страшной улыбкой сказал один из матросов, — ее мясо будет понежнее.

— А если капитан откажет нам? — спросил один из матросов.

— Заставим силой, — ответил Эмилио.

— Ты забываешь, Эмилио, что все оружие у капитана, а не у нас, — заметил еще кто-то.

— Ну так что ж! — ничуть не задумываясь, возразил юнга, очевидно уже заранее во всех подробностях обдумавший свой адский замысел. — Нас ведь двенадцать человек, и мы вооружимся ножами и топорами. Перед такой силой капитан так струсит, что позабудет о своих ружьях и сдастся нам.

— Ну, это еще сомнительно, — вмешался новый голос. — Он, кажется, не из трусливых. Ну ладно, попытаемся. А кого изберем старшим?

— Лоцмана Эрмосу, — последовал дружный ответ.

— А согласится ли он? — проговорил Эмилио. — Хотя по своей храбрости и настойчивости он как раз сгодился бы на это, — прибавил юнга, который, несмотря на свою молодость, сделался в этот роковой вечер авторитетом для части своих спутников.

— Уговорим, — начал было один, но троекратное покашливание Джона заставило его умолкнуть.

Притихли и остальные, сделав вид, что возятся с удочками.

Ретон, почуявший что-то неладное, тихими шагами приближался к корме, надеясь услыхать хоть словечко из того, о чем так оживленно переговаривались усердные рыболовы. Но, к крайней его досаде, ему ничего не удалось услышать.

— Ну что, поймали что-нибудь? — осведомился он, подойдя вплотную к заговорщикам.

—Ровнехонько ничего, боцман, — ответил один из матросов. — Нет настоящей приманки, а на кусок сухой кожи рыба не полезет.

— Да, плохо дело, боцман! — подхватил другой. — Если капитан не накормит нас, мы все скоро передохнем с голоду.

—А чем же прикажешь вас накормить, когда на борту не осталось ни одной горошинки съедобной? — спросил старик.

— Зато здесь есть лишние люди, — со злым смехом проговорил американец, очевидно уже успевший примириться с мыслью о людоедстве, сначала так претившей ему. — Одним человеком меньше на этом проклятом плоту — ему же легче будет.

— Джон, да ты обезумел, что ли, если у тебя поворачивается язык говорить такие слова! — вскричал пораженный ужасом Ретон.

— Нет, я в полном рассудке, — нахально возразил американец. — Неужели ты, старая морская крыса, сам не понимаешь, что так мучиться, как мы в эти дни, больше нельзя, и нужно же было нам придумать для своего спасения…

— Ну, и что же, придумали?

— Придумали, боцман, не спросясь даже тебя.

— Гм… А что именно?

— А вот утром заявим капитану.

— Смотрите, ребята, не наделайте себе худшей беды! Потерпите еще денек, авось, Господь…

— Слыхали мы эту песню, и она давно уж надоела нам! — перебил старика Эмилио. — Хуже того, что мы теперь испытываем, не может и быть.

— А, и ты, паршивый мальчишка, подаешь голос? — презрительно проговорил старик. — Впрочем, где что затевается дурное, там, разумеется, дело не обойдется без такого негодяя, как ты.

— Напрасно вы и теперь еще ругаетесь, боцман! — прошипел юнга. — Сейчас все мы тут равны.. Моя шкура нисколько не дешевле вашей.

Взбешенный старик размахнулся было, чтобы влепить дерзкому мальчишке хорошую затрещину, но тот, бывший уже настороже, ловко увернулся и с насмешливым хохотом скрылся за бочками. Потеряв равновесие, старик чуть было не угодил в воду.

— Ах, чтоб тебя разорвало, подлеца! — взревел он, с трудом устояв на ногах и намереваясь броситься за юнгой.

— Оставьте его, боцман! — вступились матросы. — Ну что вы все дразните этого малого? Не его вина, что он родился с острым языком.

— Ну ладно, плевать мне на него! — с деланным добродушием проговорил старик. — Скажите же, ребята, что вы в самом деле задумали?

— Зачем же мы скажем тебе? Ведь не ты над нами старший, а капитан, — возразил американец. — Завтра все и узнаешь.

Поняв, что дальнейшие расспросы могут только еще больше озлобить этих и без того уже воинственно настроенных голодных людей, старик махнул рукой и отступился от них.

Капитана в это время на палубе не было, и боцман решил, что не следует его пока беспокоить ‘Может быть, — думалось ему, — Джон и другие только путали своими страшными намеками, и команда просто решила убедить капитана переменить курс плавания, в надежде выбраться на путь кораблей, совершавших рейсы к северным берегам Австралии’.

Успокоившись на этой мысли, старик сменил сидевшего за рулем помощника. Хотя у руля и нечего было делать, но к нему продолжали садиться по привычке или по заведенному порядку. Из-за полного затишья плот стоял неподвижно среди морской глади, в ночное время казавшейся огненной от кишевших в ней мириад светящихся моллюсков. Опущенный парус болтался как тряпка.

Ночь прошла, не принеся с собой ничего особенного. Но если бы старый боцман не был так погружен в свои невеселые размышления, он заметил бы, что то один, то другой из заговорщиков потихоньку прокрадывались к спавшим в разных местах палубы товарищам, будили их и шептали что-то таинственное,

Старик тщетно надеялся, что вот-вот потянет свежий ветерок, парус наполнится и плот понесется к спасительному берегу. Наступил рассвет, а воздух был так же неподвижен, как все эти последние ужасные дни.

В шесть часов вышел на палубу капитан, и его тотчас же обступила вся команда во главе с Эрмосой, человеком гигантского роста и необычайной силы, в жилах которого, судя по темному цвету его кожи, текло больше индейской, нежели европейской крови, хотя он и носил испанское имя.

С виду матросы были не вооружены, но под одеждой у них были спрятаны ножи, так называемые навахи, распространенные среди моряков Тихого и Атлантического океанов.

— Вы что, ребята? — спросил капитан, пораженный сосредоточенным, а у некоторых и угрожающим выражением лиц молчаливо надвинувшейся на него толпы.

Предчувствуя беду, Ретон поспешил разбудить дона Педро и приготовить оружие.

— Мы собрались требовать, чтобы вы наконец накормили нас, капитан, — с решительным видом заявил Эрмоса. — Вот уж четвертый день, как наши желудки пустуют, и у нас нет больше сил терпеть.

— Если вам удалось ночью наловить рыбы, давайте, я разделю ее между вами поровну, — сказал капитан.

— На что же мы можем ловить ее? Вы сами знаете, что без приманки не поймаешь, — грубо возразил один из матросов.

— Ну, так чем же я накормлю вас, когда вам известно, что у меня ничего нет?

— Мы вам укажем и при этом заявляем вам, капитан, что без какого бы то ни было мяса мы не можем пробыть больше ни одного часа, — резко проговорил Эрмоса.

Дон Хосе побледнел, в его черных глазах вспыхнуло пламя негодования и гнева. Он отлично понял, какого мяса требовала озверевшая от голода команда, но не хотел этого показать, пока люди не выскажутся напрямик. Поэтому, сделав над собой громадное усилие, чтобы не разразиться грозой раньше времени, он скрестил на груди руки и, пристально глядя в глаза лоцману, деланно спокойным голосом произнес:

— Объясни мне, Эрмоса, на что ты намекаешь? Я никак не могу понять твоих намеков.

— Другой на вашем месте сразу понял бы. Говорят вам, что мы голодны. Разве это не ясно, капитан?

— Это-то мне вполне ясно, потому что я и сам голоден не меньше вас, — с ударением сказал капитан. — Ну, и что же следует сделать, по-вашему?

— А то, что ради спасения четырнадцати человек можно пожертвовать одним или двумя. Так было сделано экипажем ‘Медузы’. Мой дед только благодаря этому и вернулся домой.

— Негодяй! — загремел капитан, не будучи более в силах сдерживаться. — Как осмелился ты говорить это мне? Или ты забыл, что перед тобою не слабый, безвольный капитан ‘Медузы’, а человек, привыкший держать в повиновении свой экипаж? Я скорее умру, чем соглашусь допустить у себя на глазах то бесчеловечие, которое происходило среди озверевшего экипажа ‘Медузы’.

— Э, капитан, голод не разбирает, что человечно, а что нет, — возразил Джон. — Если вы желаете умирать с голоду — дело ваше, а у нас на это охоты нет.

— И ты, Джон, записался в людоеды? — с горечью произнес дон Хосе.

— Неудивительно: ведь мы двигаемся к стране людоедов, — насмешничал Эмилио.

— Решайтесь скорее, капитан! — наседал Эрмоса. — Мы дохнем с голоду, но окончательно умирать не желаем.

— Что ж, вы хотите метать между собою жребий?

— Может статься, и до этого дело дойдет, — с мрачной улыбкой проговорил лоцман. — А пока мы решили съесть одного из тех, кто является причиной наших мучений. Без них ‘Андалузия’, наверное, осталась бы цела и мы бы не испытали горя. Сначала мы утолим свой голод ими, а потом, если понадобится, отдадим, кому выпадет жребий, и себя для спасения остальных товарищей.

— Опять намеки? — грозно нахмурившись, заметил капитан. — Говорите ясней, кого вы наметили своими первыми жертвами?

— Имейте в виду, капитан, что мы все как один стоим на этом, — с твердостью заявил Эрмоса, подступая еще ближе и засовывая правую руку под свой широкий красный шерстяной пояс, за которым был спрятан нож.

— Да что же ты все увиливаешь от прямого ответа?! — вскричал дон Хосе. — Говори без уверток!

— Хорошо, капитан, буду говорить прямо. Мы требуем, чтобы вы не препятствовали нам схватить тех людей, которые не принадлежат к экипажу и из-за своей жадности к золоту довели нас до голодовки.

Дон Педро и его сестра, стоявшие за капитаном и от слова до слова слышавшие странные переговоры между ним и его командой, испустили крик ужаса. Но молодой человек тут же взял себя в руки, смело выступил вперед и, обращаясь к матросам, твердо проговорил:

— Это меня, что ли, вы хотите принести в жертву своему брюху?

— Нет, мы предпочитаем вашу…

Сильный удар прямо в лицо, нанесенный капитаном, заставил лоцмана проглотить последнее слово и опрокинуться навзничь.

Испустив яростный рев, его товарищи плотной группой придвинулись к капитану, размахивая перед ним сверкающими ножами. К счастью, в этот критический момент около капитана и его пассажиров появился Ретон с четырьмя карабинами.

— Капитан, дон Педро и вы, сеньорита, берите скорее! — крикнул он, вручая каждому из них оружие. — Только что зарядил. Стреляйте без всякого милосердия в этих негодяев!

Схватив карабин, дон Хосе навел его на толпу и властным голосом громко проговорил:

— Ножи в воду и расходитесь!

Могучая фигура капитана, страшный гнев, исказивший его лицо, не совсем еще утерянный им авторитет и, в особенности, его повелительный голос — все это, вместе взятое, заставило бунтовщиков машинально отступить. Не менее сильно подействовало на них и то обстоятельство, что, кроме карабина капитана, на них смотрели еще три ружейных дула.

— Вы слышали: ножи в воду и марш по местам! — повторил капитан.

Между тем Эрмоса, испуская целый поток всевозможных проклятий, поднялся на ноги, выхватил длинную наваху и крикнул:

— Не робейте, товарищи! Держитесь крепче!

— Еще одно слово, негодяй, — и тебе смерть! — пригрозил ему дон Хосе, прицеливаясь в него из карабина.

— Говорят вам: бросайте ножи, разбойники, и убирайтесь отсюда! А не то я и один вас всех перещелкаю, как мух! — вскричал старый боцман, размахивая над толпой прикладом ружья.

Под этим храбрым натиском бунтовщики рассыпались во все стороны, но ножей из рук не выпустили.

Вдруг по палубе пронесся душу раздирающий вопль: ‘Помогите, помогите!.. Погибаю!’

Этот вопль раздался как раз вовремя, чтобы предупредить выстрел капитана в грудь вызывающе стоявшего перед ним лоцмана.

Забыв о только что происшедшем, все бросились в ту сторону, откуда неслись вопли. Эрмоса, довольный, что отделался только угрозой быть застреленным, кинулся туда же.

Один из матросов, оказалось, упал в воду. Отчаянно цепляясь за борт плота, он страшно бился в воде, покрывавшейся вокруг него окровавленной пеной, и нечеловеческим голосом вопил, очевидно от боли. Лицо несчастного искажалось страшной судорогой, а глаза, полные выражения неописуемого страха, выходили из орбит.

Ретон, подоспевший первым, схватил его за руку и мощным усилием втащил на плот, но тут же с криком ужаса отскочил назад.

— Бедняга!.. О Господи! — сдавленным от волнения голосом вскричал старик, закрывая лицо руками.

Такой же ужас выражался и на лицах матросов, не говоря уже о капитане и его пассажирах. Да и было чему ужасаться: у злополучной жертвы своей неосторожности и как раз единственного человека из всей команды, не принимавшего участия в заговоре, были как ножом отрезаны обе ноги под самым животом. Он сидел с удилищем, надеясь поймать хоть что-нибудь для утоления общего голода. Увидев высунувшийся из воды нос какой-то большой рыбы, несчастный от радости так сильно наклонился вперед, что потерял равновесие и свалился в воду, где ему моментально отхватила обе ноги своими железными зубами та самая акула, которая все время держалась под плотом в ожидании новой добычи.

— Ну, он не выживет, — заметил лоцман, нагнувшись над умирающим товарищем и тщетно силясь скрыть плотоядную улыбку, мелькнувшую у него на лице при мысли, что телом несчастного можно будет воспользоваться для утоления голода.

VII. Ядовитая рыба

Глубоко взволнованный и огорченный, дон Хосе нагнулся над пострадавшим и печально произнес:

— Бедный Эскобадо! Мужайся, мы тебе сделаем перевязку — живут и без ног…

Устремив на него уже потухающий взгляд, умирающий еле слышно пробормотал: — Ради Бога, добейте… меня скорее, прекратите мои мучения!

— Потерпи немного. Я дам тебе болеутоляющее средство. Сейчас принесу, — успокаивал его капитан, порываясь бежать за своей аптечкой.

— Напрасно! — стонал Эскобадо. — Не жить… уж… мне… Докончите меня — не давайте так… страдать!

— Боцман, хоть кусок парусины, скорее! — крикнул капитан. — Нужно остановить кровь…

— Капитан, — возразил старик, — все равно минуты его сочтены, и мы только продлим его мучения.

— Без рассуждений! Делай, что тебе приказывают! Я обязан испробовать все средства для спасения человека, — раздраженно перебил капитан.

— Конечно, нужно остановить кровь, пока еще можно, — подал голос лоцман, а про себя со свирепой плотоядностью прибавил:

‘Вкуснее будет мясо!’

Несмотря на протесты умирающего, капитан сделал ему перевязку и отправился за имевшимся у него в аптечке наркотическим средством.

Несчастный так метался и ужасно стонал, что девушка и повариха не выдержали и. убежали в слезах.

— Капитан! — крикнул вдогонку дону Хосе лоцман. — Всадите лучше ему в сердце тот выстрел, который был предназначен мне. В самом деле, прекратите его мучения.

— Я не имею права напрасно лишать человека жизни, — отозвался дон Хосе.

— Да ведь все равно минуты его сочтены, и вы только…

— Молчать! Я знаю, что я делаю.

Порция опиума в воде, данная умирающему, действительно уменьшила его страдания. Он закрыл глаза и замолк, только судорога, временами сотрясавшая его жалкое туловище, и хриплое дыхание доказывали, что жизнь в нем не совсем еще угасла.

Капитан стал возле него на колени и принялся шептать над ним молитвы. Матросы, столпившиеся в ногах умирающего товарища, думали о том, что каждого из них ожидает такой же мучительный конец, если не от зубов морского чудовища, то от голода.

Вдруг Эскобадо, испустив протяжный вздох, замер. Грудь его перестала вздыматься, и тяжелого, прерывистого дыхания не стало слышно.

— Кончился! — глухо произнес капитан, приложив руку к сердцу умиравшего. — Вот уже второй.

— Ну, этот на пользу нам! — пробурчал себе под нос Эрмоса.

— Прикройте его. Вечером опустим в море, — распорядился дон Хосе, поднимаясь на ноги.

Лоцман с несколькими товарищами из наиболее терзаемых голодом выступил вперед и проговорил сквозь стиснутые зубы:

— Что же, капитан, вы и этого хотите пожертвовать проклятой акуле? Мало ей двух его ног?

— Приищите ему другую могилу, — холодно ответил капитан, пожав плечами.

— Мы уже приискали, — резко ответил лоцман и, обращаясь к товарищам, прибавил: — Поставьте почетную стражу к покойному и не подпускайте к нему никого со стороны. Он наш и должен остаться нашим.

Потрясенный трагическим событием, капитан удалился под навес и молча опустился на скамью рядом с девушкой, даже не пытаясь остановить ее рыданий. Мрачный и угрюмый сидел в своей каютке дон Педро, он стерег оружие с боевыми припасами. Ретон, удалившись на свой пост, зорко наблюдал за движением на палубе. Старик ожидал новой дикой выходки со стороны бунтовщиков, больше не признававших над собой никакой власти.

Так как навес находился как раз перед входом в каюту, то дон Педро был всего в нескольких шагах от своей сестры и капитана и мог свободно с ними переговариваться.

— Что это сделалось с вашими людьми, дон Хосе? — спросил он. — Раньше они были такие покорные и человечные, а тут вдруг взбеленились.

— Малокультурных людей продолжительный голод часто доводит до полного озверения, — отозвался капитан. — С этим нужно считаться и быть настороже. Если им удастся захватить нас врасплох — мы погибли и очутимся у них в желудках.

— Да неужели они в самом деле решатся на людоедство? — с ужасом вскричала девушка, отирая слезы. — Мне это кажется невозможным.

— Вот увидите, что будет, сеньорита, — сказал капитан. — Я не ручаюсь, что они не набросятся теперь на труп своего погибшего такой ужасной смертью товарища.

— Почему же вы не прикажете скорее спустить его в воду? — спросил молодой человек.

— Из опасения встретить отчаянное сопротивление, поэтому и отложил до наступления темноты. Тогда, быть может, удастся украдкой спровадить тело… Впрочем, едва ли ему дадут пролежать в покое столько времени, — задумчиво прибавил он. — Вообще наше положение отчаянное.

—Так не позволять же этим зверям съедать труп на наших глазах! — в ужасе вскричал молодой человек.

Капитан молча потеребил концы своей бороды, потом вдруг встал и вышел из-под навеса, крепко сжимая в руках карабин.

Вся команда попряталась между бочками и ящиками, загромождавшими часть палубы, и растянулась в тени. Зной стоял такой, что почти нечем было дышать. Пылающее солнце слепило глаза. Тяжелое безмолвие царило над затерявшимся в океане плавучим дощатым островком, лениво раскачивавшимся на зеркальной поверхности водной глади. Кругом все еще ничего не было видно, кроме безотрадной пустыни безбрежного океана. Куда ни обращался полный отчаяния взор капитана Ульоа и его верного боцмана, всюду виднелась одна и та же картина: сверху, как раскаленное железо, жгло неумолимое небо, а внизу, точно расплавленная сталь, сверкали неподвижные морские воды.

Сравнивая эту водную пустыню с песчаной сахарской, дон Хосе вдруг увидел приближавшегося к плоту фрегата. Огромная птица с быстротой молнии рассекала воздух, хотя ее блестящие крылья казались почти неподвижными. Подняв свою дальнобойную двустволку, капитан прицелился в птицу.

— Если бы удалось свалить этого пернатого великана, всем хватило бы понемногу, и мои очумевшие от голода молодцы, быть может, хоть на время успокоились бы, — пробормотал он, продолжая тщательно прицеливаться.

Два выстрела, один за другим, раздались в тот самый момент, когда фрегат проносился над палубой, и огромная птица, усиленно затрепетав крыльями, тяжело грохнулась у подножия мачты.

Вообразив, что капитан выстрелил в кого-либо из их товарищей, все матросы выскочили из-за своих прикрытий, размахивая ножами и топорами, которые они все время не выпускали из рук. Но увидев убитую птицу, сразу поняли, в чем дело.

— Охота была вам, капитан, тратить заряд на эту дрянь! — презрительно заметил Эрмоса. — Напрасно трудились, у нас на борту есть другая, более лакомая и обильная закуска.

— У тебя карабин заряжен, Ретон? — обратился сеньор Ульоа к боцману вместо ответа лоцману.

— Да, капитан.

— Давай его сюда. А мой вот возьми, его нужно зарядить. Запасшись новой двустволкой, дон Хосе, с пылающими от едва сдерживаемого гнева глазами, обернулся к Эрмосе и крикнул:

— Ты опять за свое? Повтори-ка, что ты сказал!

Чувствуя, что начинается новое действие их страшной драмы, команда сплотилась вокруг своего предводителя. К дону Хосе примкнули боцман и дон Педро, оба вооруженные.

Несколько мгновений Эрмоса молчал, очевидно взвешивая в уме возможные последствия своих слов, затем решительно проговорил:

— Что ж, и повторю. Я сказал, что не стоило труда убивать эту птицу, которой хватит не больше как на троих. Ведь теперь не прежние дни, когда у нас всего было вдоволь и мы искали в пище разве только разнообразия.

— А разве что-нибудь хуже, чем ничего! — продолжал дон Хосе.

— Бывает, что иногда и хуже. Вы знаете, капитан, что у нас на борту есть нечто, чем гораздо лучше можно утолить голод всех нас, нежели эта дрянь… Вы сами можете воспользоваться ею, если брезгуете нашим угощением.

— Каким? — грозно спросил дон Хосе.

— А! Вы все еще разыгрываете из себя ничего не понимающего? — насмешливо произнес лоцман. — Ну, я объясню, если вам так желательно. На наше счастье, судьба послала смерть товарищу Эскобадо. Вот его тело и послужит нам…

— И ты осмеливаешься говорить мне такие гнусности в лицо?! — вне себя крикнул капитан.

— Голодный человек на многое может осмелиться, — мрачно ответил лоцман. — Мы дошли до такого состояния, что готовы на все, лишь бы утолить мучающий нас голод. Не правда ли, товарищи?

Гул одобрительных возгласов послужил ему ответом.

— Негодяи! — воскликнул честный моряк, содрогавшийся и перед тем, что задумала озлобленная голодом команда, и перед необходимостью усмирять ее лишним кровопролитием. — Неужели вы за несколько дней так озверели, что потеряли всякую совесть и стыд? Не узнаю в вас своих прежних добрых товарищей и примерных людей.

— Пустое брюхо ничего не чувствует, кроме голода, — пробурчал Эрмоса, все-таки невольно опустив глаза перед пылавшим негодованием взором капитана.

— Нет, я все-таки не допускаю мысли, чтобы вы позволили себе совершить такую гнусность у меня на глазах, — говорил дон Хосе, надеясь смягчить очерствевшие сердца.

— Мы вас не заставим насильно смотреть, капитан. Можете уйти. Не мешайте только нам делать то, к чему нас вынуждает необходимость, — не сдавался лоцман.

— Друзья, подумайте, ведь это ваш бывший товарищ! Как же вы можете решиться трогать его с такой ужасной целью насыщения им? Опустите лучше его тело скорее в воду — по крайней мере, у вас не будет соблазна, и вы избавитесь от страшного греха, — продолжал дон Хосе, стараясь говорить как можно сдержаннее.

— Нет, капитан, мы на это не согласны! — вскричало несколько решительных голосов.

— Ну, так я заставлю вас, негодяи!.. Я еще ваш капитан! Сию минуту опустить в воду тело умершего! Слышите? Иначе буду стрелять в вас, как в бешеных зверей!

— Стреляйте! Мы все заодно, и ни один из нас не будет повиноваться вам в этом деле, — неустрашимо заявил Эрмоса.

— Да ведь это самый настоящий бунт.

— Ну, бунт так бунт. Называйте, как хотите, — от этого ничего не изменится. Над нами сейчас только одна власть — голодный желудок.

— А я повторяю, что я еще ваш командир, и приказываю тотчас же опустить мертвое тело в море! — вскричал Ульоа. — Это мое последнее слово! — прибавил он, прикладывая к плечу карабин.

Но вместо того чтобы повиноваться, команда с угрожающим видом окружила мертвое тело, опасаясь, как бы боцман или дон Педро не бросили его в воду.

— Расходитесь, мерзавцы! — громовым голосом снова крикнул Ульоа.

— А, черт бы тебя побрал! — воскликнул, в свою очередь, Эрмоса, подскакивая к нему с поднятым ножом. — Что ты все пугаешь нас своим оружием? Не с голыми руками и мы. Эй, товарищи, за мной!

Грянул выстрел, и предводитель бунтовщиков упал мертвый к ногам капитана: пуля пробила ему навылет висок.

Рев ужаса и ярости со стороны мятежников потряс воздух. Затем вдруг воцарилось гробовое молчание. Казалось, на несколько мгновений все оцепенели.

— Прости мне, Господи! Этот несчастный сам напрашивался на свою смерть! — прошептал Ульоа, подняв глаза к небу.

Матросы поспешно ретировались на противоположный край плота, в бессильной ярости потрясая своими ножами, которые не могли соперничать с ружьями. Решительность действий капитана привела всех в смущение. Никто не ожидал, что он исполнит свою угрозу. К тому же некоторые, как и сам убитый, воображали, что им удастся овладеть огнестрельным оружием, находившимся в распоряжении капитана.

В этот момент послышался сильный треск, а вслед за тем и голос боцмана:

— Ветер поднимается! К парусу, скорее! Близок берег!

Услыхав эту многообещающую радостную весть, команда со всех ног бросилась поднимать парус, все сразу забыли и о голоде, и о смерти своего предводителя, и, быть может, даже о мести. Один Эмилио остался на месте, кусая себе до крови губы.

Действительно, с востока вдруг подул ветер, с каждой секундой крепчавший, и море сразу зарябилось грядами все возраставших волн.

Ульоа шепнул дону Педро и его сестре, чтобы они не отходили далеко от него и от боцмана. Капитан опасался нападения на них со стороны команды.

Подгоняемый ветром и постепенно ускоряя ход, плот весело пошел вперед, оставляя за собой широкий пенистый след. Сердца всех наполнились надеждой на скорое достижение берега, который, наверное, был недалеко.

— Этот ветер принес нам спасение: он предупредил страшную бойню и еще кое-что, — заметил боцман. — Благодарение Творцу, смилостившемуся наконец над нами.

— Боюсь, как бы ты не ошибся, Ретон, — возразил со вздохом капитан, — ведь голод у них все-таки скажется, как только пройдет радостное возбуждение этой минуты, тогда повторится все, что произошло.

— Едва ли, раз убит у бунтовщиков предводитель, — заметил дон Педро. — Толпа без вожака — то же, что тело без головы.

— Выберут нового, — сказал Ульоа, — и, по всей вероятности, Джона.

— Ну и пусть! Отделаемся и от него, — пробурчал Ретон.

— Не желал бы я еще раз поднимать оружие против своих людей, которые до сих пор были так преданны и покорны. Уж одно то, что пришлось покончить с несчастным Эрмосой, тяжелым гнетом лежит на моей совести, — проговорил с новым вздохом Ульоа.

— Однако он едва ли задумался бы всадить вам нож в живот, капитан, и его совесть совсем не смутилась бы. Да и этот североамериканец уж показал, на что он способен, — возразил боцман.

— Разумеется, зарезать себя или кого-либо из своих друзей я не дам и постараюсь предупредить это самыми суровыми мерами, — энергично продолжал Ульоа. — Но, повторяю, это было бы для меня новым тяжким испытанием. Дай Бог скорее увидеть берега Новой Каледонии. Тогда мы избегнем возобновления бунта и всех связанных с ним ужасов.

— Да, капитан, — начал было Ретон, машинально, по привычке, оглядываясь по сторонам. — Ба! А где же убитая вами птица? — вдруг вскричал он, не видя ее на палубе и, очевидно, только теперь вспомнив о ней.

— Подхватили матросы, — поспешил ответить молодой человек. — Пока вы возились с умиравшим Эскобадо, трое из них воспользовались случаем и стащили ее. Я видел это, но промолчал, чтобы не возбуждать лишних недоразумений.

— Эх-ма! — с досадой проговорил старик. — А я было порадовался, что есть чем угостить сеньориту.

— Спасибо, мой добрый Ретон, — отозвалась девушка. — Я не так страдаю от голода, как вы, быть может, думаете. Чувствую только сильную слабость.

— Бедная сестра! — с глубоким вздохом пробормотал молодой Бельграно.

— Не будем унывать, друзья мои, — утешал своих собеседников Ульоа, стараясь бодриться и сам. — Только бы немного продержался этот попутный ветер — и мы спасены от всех наших невзгод: до берега теперь, как говорится, рукой подать.

Действительно, Новая Каледония должна была быть не особенно далеко от того места, где находился плот. На это указывали многие признаки: доносившееся изредка благоухание лесов, мелькавшие в отдалении стаи береговых птиц, а главное, то и дело плывшие навстречу обломки исполинских деревьев, известных под названием ризофоров, густой чащей окаймляющих берега острова. Кроме того, все чаще и чаще стала показываться вокруг плота разных пород рыба, но, к сожалению, приближение огромного плавучего сооружения, на котором так страшно стучали ударявшиеся друг о друга предметы, заставляло испуганных морских обитателей скорее скрываться под водой. Между ними особенно много было дельфинов длиной в полтора метра, отличающихся стройностью формы, тупым рылом и чем-то вроде черного бархатного плаща, покрывающего их спину. Проходя мимо плота, эти дельфины издавали какой-то странный звук, похожий на резкий визг, высоко подпрыгивали в воздух и, к великому огорчению моряков, тут же исчезали под водой. Быть может, это выражение страха вызывалось не столько видом плавучего островка с людьми, сколько присутствием под ним акулы, неотвязно сопутствовавшей ему.

В тех морях, где водятся эти прожорливые чудовища, хоть одно из них всегда сопровождает плоты и даже целые суда, нагруженные неграми, чуя добычу.

Несмотря на свою плохую постройку и большую тяжесть, плот все-таки подвигался вперед со скоростью от трех до четырех узлов. Будь получше оснастка, ход его был бы быстрее.

Устроив себе на носовой части нечто вроде навеса, вся команда собралась там и, не сводя глаз с горизонта, ожидала появления вдали горных вершин желанной земли. Жажда скорее достичь берега была так сильна у моряков, что они в эту минуту совершенно забыли о мертвых телах, лежавших посреди палубы и из-за страшной жары, уже показывавших признаки скорого разложения.

Капитан, опасавшийся нового припадка людоедства со стороны своей команды, сам, с помощью боцмана, стащил бы трупы в воду, но ему препятствовало другое опасение: как бы это не вызвало бурного протеста, который пришлось бы опять усмирять оружием.

— Лучше их не раздражать, — говорил он боцману, предлагавшему скорее убрать мертвецов. — Подождем до ночи и посмотрим, решатся ли они приступить к разлагающимся телам для утоления своего голода.

Ровно в полдень ветер вдруг переменился и стал дуть с севера, к тому же слабее, чем утром. Потом и этот ветер совсем затих, что было очень дурным признаком.

Перед заходом солнца капитан и боцман внимательно оглядывали небосклон, не высказывая, однако, вслух своих впечатлений, чтобы не подавать повода к преждевременным разочарованиям команды. И сделали очень умно, потому что смутные очертания, которые они сначала приняли за гору, при ближайшем рассмотрении оказались надвигавшимся темным облаком, и вспыхнувшая было в их сердцах радость сменилась горечью.

— Только этого еще недоставало! — прошептал капитан, обращаясь к боцману. — Ведь эта тучка, так быстро приближающаяся к нам, предвещает новый шторм.

— Да, — так же тихо отвечал старик, сумрачно сдвинув свои густые седые брови, — не иначе как шторм. Хороша будет эта ночка!

— Едва ли мы ее переживем, мой старый друг, — продолжал Ульоа. — Это сооружение, — он кивнул на плот, — совершенно не приспособлено противостоять сильному напору шквала… Но только смотри пока об этом никому из команды ни слова! Что их преждевременно смущать?

— Знаю, капитан, не беспокойтесь. Сами увидят — тогда другое дело… Может быть, при такой угрозе у них и мысли переменятся.

В тяжелом раздумье, сильно угнетенный и озабоченный, капитан прошел под навес, где сидели его пассажиры, и молча опустился там на ящик, служивший, между прочим, и скамьей. Взглянув на хмурое лицо дона Хосе, молодые люди сразу поняли, что угрожает новая беда, но ни у дона Педро, ни у его сестры в этот момент не повернулся язык спросить, чего еще ожидать.

С носовой части неслись крики громко споривших матросов. Судя по некоторым долетавшим оттуда словам, шел оживленный спор о близости или отдаленности берега.

Сумерки сгустились раньше обычного, и на небе не было ни одной звездочки. Вскоре на глухо шумевший Великий океан с беспомощно повисшими на нем досками, нагруженными кучкой людей, спустился непроницаемый, зловещий мрак.

Капитан и сидевшие возле него молодые люди, подавленные тяжелыми предчувствиями, хранили гробовое молчание. Шум же со стороны матросов продолжался.

Вдруг воздух сделался удушливым, как обыкновенно бывает перед сильной бурей, все почувствовали себя облитыми горячим потом, не приносившим никакого облегчения, и грудь сдавило точно свинцовой тяжестью. Дышать стало нечем. К счастью, это продолжалось недолго: пронесся сильный порыв ветра, и повеяло спасительной свежестью. Но этот порыв был предшественником надвигавшегося урагана.

В десятом часу вечера, когда уже и команда стала понимать, что предстоит новая борьба с разнузданной стихией — борьба, в которой едва ли им уцелеть, — в море, с восточной стороны плота, вдруг вспыхнула ослепительно яркая полоса. Свет был так ярок, что напоминал обычные в северных странах сияния на небе.

— Светящаяся рыба! — вскричал капитан, вскочив на ноги и подбегая к борту плота. — Это наше спасение…

Вдруг до его слуха донесся звук, похожий на хруст костей.

— Ретон! — крикнул он не своим голосом, чувствуя, что у него от ужаса стынет в жилах кровь — Ко мне! Скорее! Кажется, они начали…

Взяв наперевес карабин, дон Хосе бросился к тому месту, где лежали трупы погибшего Эскобадо и убитого мятежника Эрмосы. Он не ошибся: окружив тесным кольцом эти трупы, команда принялась уже разрезать их ножами и разрубать топорами.

— Негодяи! Что вы делаете?! — грозно спросил он.

— Собираемся ужинать, капитан, — послышался в ответ спокойно-насмешливый голос Эмилио.

— Ах, и ты уже так заговорил! — воскликнул с искренним огорчением дон Хосе. — Значит, я напрасно считал тебя лучшим. Прочь отсюда! Не то перестреляю всех, как бешеных собак!

— Будет вам бесноваться попусту, капитан! — проговорил Джон, новый предводитель мятежников. — Неужели вы предпочитаете вместо нас кормить акул?

— Но ведь вы не дикари, чтобы питаться телами своих товарищей! — пробовал капитан воздействовать на самолюбие своих людей. — Разве это по-христиански?

— Что же прикажете делать, если мы поставлены в такие условия, когда уже не приходится разбирать, христиане мы или нет? — возразил Джон. — Голод-то, я думаю, одинаково мучителен для всех.

— Об этом не спорю, — продолжал Ульоа. — Но у честных людей при любых страданиях берет верх совесть, не допускающая их унижать свое человеческое достоинство ради облегчения страдания бренной плоти… Да, наконец, взгляните на море: разве вы не замечаете необыкновенного света и не видите рыбы, несущейся прямо на нас?

— Рыбы? Какая там рыба! Это только обман! — возразил Джон.

— Свет-то мы давно уже заметили, но это просто светляки.

— Светляки?.. Дурень! Иди сюда и разинь хорошенько буркалы-то! — перебил боцман.

Калифорниец бросил мертвую руку, которую начал уже было обгладывать, и тяжелыми шагами поплелся к противоположному борту. Он так ослаб от голода, что едва волочил ноги.

— Э, да это сардинка! — вскричал он, вглядевшись в светящуюся полосу. Эй, товарищи! Сюда! Смотрите, сардинка идет! Наше спасение!.. Руками можно брать!.. В воду эти трупы!.. Отвел нас Господь от страшного греха!

Американец весь преобразился: его мрачная кровожадная свирепость вдруг сменилась радостным возбуждением, было ясно видно, что с его души скатилось тяжелое бремя.

Матросы, также еле живые от долгой голодовки, медленно приблизились к нему и тупо уставились на широкую, ярко фосфоресцирующую полосу двигавшейся сплошной стеной рыбы.

Но Ульоа вдруг усомнился, сардина ли это. Он вспомнил, что не раз встречал в северных частях моря похожую на сардину рыбу, но негодную в пищу из-за своей крайней ядовитости.

Между тем матросы оживились, присели на корточки и принялись шарить руками в воде, бездна которой сияла таким волшебным живым светом.

Приблизились и дон Педро с сестрой, любуясь на огненную полосу, бесконечной лентой извивавшуюся по океану с востока на запад, к берегам Новой Каледонии.

— Может быть, это действительно не рыба, а светящиеся полипы? — шепнул дон Педро на ухо капитану.

— Тогда оттенок света был бы другой, — возразил Ульоа. — Нет, я убежден, что это рыба.

— А как ее много, — заметила Мина.

— Да, сардина всегда ходит огромными, тесно сплоченными стаями. Случается, что она останавливает на ходу даже большие суда, попадающие в ее массу, — пояснил Ульоа. — Ведь она идет не только в длину и ширину, но и в глубину, множеством наслоений.

— Следовательно, мы спасены! — радостно воскликнул молодой человек.

— Да, если только это не та ядовитая рыба, которая в это время огромными количествами появляется близ берегов Новой Каледонии и очень похожа на европейскую сардинку. Года три тому назад я уже был здесь, и мне тогда показывали эту рыбу. Она отличается от европейской тем, что вся ее серебристая чешуя испещрена черными точками. Мне говорили, что в какой-то период она не бывает вредной, но, к несчастью, я не запомнил, когда именно.

— Неужели наших людей, да и нас самих, ожидает еще одно разочарование и наши страшные испытания не окончились? — грустно проговорил молодой человек.

— Должно быть, нет: того и гляди, нагрянет новый ураган. Голос боцмана, произнесшего эти зловещие слова, был заглушён радостными возгласами матросов. Светящаяся полоса начала окружать плот, разделившись на два широких потока, вся она кишмя кишела мириадами небольших серебристых рыбок. Лихорадочно быстрое движение их хвостов и жабр производило звуки, похожие на шум проливного дождя в море или в густой листве.

Матросы алчно ловили рыбу прямо руками, позабыв даже об акуле, которая каждую минуту могла вынырнуть из-под плота за новой жертвой. Впрочем, вероятно, и это прожорливое чудовище всецело было поглощено обилием лезшей ей прямо в пасть другой добычи.

Пододвинутые на край плота бочки быстро наполнялись трепещущей рыбой, целыми массами подхватываемой ловцами прямо руками. Взяв одну рыбку на ладонь, капитан стал внимательно рассматривать ее при свете фонаря.

— Новое горькое разочарование! — вскричал он, страшно переменившись в лице. — Ребята, выкиньте скорее всю эту рыбу обратно в море: она ядовитая и в пищу не годится…

Слова его были встречены взрывом дружного хохота со стороны всей команды.

— Капитан с голодухи с ума сошел! — воскликнул Джон. — Не слушайте его, товарищи! Собирайте больше этой манны небесной. В ней наше спасение, а он говорит.

— Клянусь вам, это рыба ядовитая! — снова крикнул Ульоа, у которого от ужаса поднялись дыбом волосы на голове. — Поверьте мне, друзья, я знаю эту рыбу… Кто ее поест, тотчас же умирает в страшных мучениях…

— Что ж, тем лучше, по крайней мере, околеем с полным брюхом, а не с пустым! — насмешливо отозвался чей-то грубый голос.

— Дурачье безмозглое! Неужели вы хотите сдохнуть около самой Новой Каледонии? — вмешался боцман.

В ответ на это послышались восклицания:

— К черту все ваши и новые и старые Каледонии.

— Лопайте их вместе с вашим капитаном!

— Подавитесь там золотом, на которое вы так жадны!

Судя по этим восклицаниям, из всей команды никто не верил ни капитану, ни боцману.

— Так я силой не дам вам отравиться! — решительно заявил Ульоа, стараясь свалить в воду одну из бочек, почти доверху наполненную выловленной рыбой. Это вызвало новый взрыв бешенства со стороны разъяренных голодом людей. Угрожая ножами, они бросились защищать свою добычу, оглашая пустынное море диким ревом.

— Так вы отказываете мне в доверии и в повиновении? — гневно спросил капитан.

— Отказываем, — раздался дружный хор.

— А!.. Ну, хорошо! Делайте что хотите’ Умирайте от страшной отравы, если непременно желаете этого. Но помните, что вы были мной предупреждены, и не пеняйте потом на меня!

Видя, что некоторые из товарищей призадумались, Джон крикнул:

— Будет вам слушать эту брехню! Слыханное ли дело, чтобы живая рыба могла быть ядовитой?.. Ешьте ее на здоровье, товарищи! А этот сумасшедший болтун пускай сам дохнет с голоду, глядя, как мы будем насыщаться и останемся целехоньки’. Старый дурак боцман и те неженки, из-за которых мы столько натерпелись, могут составить ему компанию. Следуйте моему примеру, — прибавил он, запихивая в рот сразу несколько рыбок.

Покрыв слова своего вожака одобрительным смехом, матросы с чисто животной алчностью также принялись поглощать рыбу целыми горстями.

— Несчастные!.. Сами себя губят! — восклицал в отчаянии Ульоа, опираясь одной рукой на карабин и хватаясь другой за голову. — О, Господи, какой ужас! И я не могу воспрепятствовать этому!

В этот момент из огромной быстро приближавшейся тучи сверкнула ослепительная молния, вслед за тем по океану раскатился оглушительный грохот, и сильным порывом разыгравшейся бури чуть не опрокинуло плот.

— Ну, теперь всем нам конец! — бормотал Ретон, покорно склонив на грудь свою седую голову. — Будет настоящее чудо, если кто-нибудь из нас уцелеет в эту ночь…

Капитан Ульоа молча сидел с низко опущенной на грудь головой.

Дон Педро и его сестра тоже молчали и с замиранием сердца смотрели на грозное небо, которое во всех направлениях бороздили яркие молнии.

Насытившиеся наконец матросы вдруг притихли и один за другим тяжело валились около уже наполовину опустошенных ими бочек.

Совершенно спокойно сидел на своем месте один Эмилио.

VIII. Новое испытание

Ураган, которому, по-видимому, было предназначено окончательно стереть с поверхности океана жалкую кучу людей, лишенных всякой возможности оказать ему сопротивление, несся с берегов Новой Каледонии, как и первый, погубивший прекрасную и гордую ‘Андалузию’. Приведя при помощи дона Педро и Эмилио в порядок парус, боцман занял свое место у руля, который он, по его собственному шутливому выражению, готов был съесть, если бы этот руль представлял собой что-либо мало-мальски съедобное.

Капитан неподвижно сидел на голых досках настилки, покрывавшей бревна, из которых был составлен плот. Обхватив голову обеими руками, Ульоа по-прежнему был погружен в глубокие раздумья. Убежденный, как и старый боцман, что теперь конец всему, он находил бесполезным делать какие-либо попытки к борьбе с неумолимой судьбой, и на него, всегда такого бодрого, стойкого и энергичного, напала парализующая апатия.

Мина была уведена братом в ее помещение, а сам дон Педро, вернувшись, оставался возле боцмана.

— О, Господи, помилуй и спаси нас! — воскликнул молодой человек, когда сильный напор бури свалил его с ног, так что он едва не скатился в грозно шумевшие и вздымавшиеся волны. — Как вы думаете, Ретон, — обратился он к боцману, с трудом дотащившись до мачты, за которую и уцепился обеими руками, — в состоянии ли будет наш плот удержаться в равновесии в такую бурю?

Старый моряк молча покачал головой.

— Скажите мне откровенно ваше мнение, — настаивал молодой человек. — Я не за себя беспокоюсь, а за свою бедную сестру.

— Одно только могу вам ответить: все в руках Божьих, — глухим голосом ответил старик.

Новый шквал с пронзительным свистом и воем пронесся над плотом и сорвал парусиновый навес вместе со столбами, к которым он был прикреплен. Все находившееся на палубе и в двух маленьких трюмах под ней пришло в движение: валилось, катилось, трещало и ломалось, часть попадала в воду.

Боязнь лишиться последнего остатка питьевой воды заставила капитана выйти из оцепенения и озаботиться прикреплением бочонков с драгоценной влагой, без которой нельзя было прожить ни одного дня в этой знойной области. Вода уже начала портиться, но все же моста утолять нестерпимую жажду.

Дону Хосе пришлось собственноручно исполнить это трудное дело. Лишь только он успел привязать канатом к мачте последний бочонок, как вдруг услышал громкие стоны и мольбы о воде.

— Ретон! — в ужасе крикнул он. — Сюда! Скорее! Помоги мне напоить этих несчастных! Они умирают в страшных мучениях, наевшись ядовитой рыбы.

— Охота вам, капитан, беспокоиться об этих негодяях? — ворчливо отозвался старик, нехотя приближаясь — Ведь они сами захотели этого, ну и пускай издыхают! Для них жаль воду-то тратить, да и все равно она не спасет их, а только продлит мучения.

— Воды! Ради Бога, воды! Жжет все внутренности! Умираем! Сжальтесь! Помогите!

Эти отчаянные крики и вопли, прерываемые раздирающими душу стонами, неслись с носовой части, где возле бочек с рыбой бился, метался и копошился хаос тел.

— Перестань, Ретон, говорить против своего собственного сердца! Оно у тебя вовсе не такое жестокое, как ты хочешь показать, — усовестивал капитан старика. — Неси скорее ведра и наполняй их.

— Сначала нужно бы всех этих обжор стащить сюда, на середину, а то их сейчас же снесет водой. Положим, им же легче — меньше будут страдать, — рассуждал боцман.

— Это уж дело их горькой судьбы, а наша обязанность — оказывать им до последнего мгновения любую помощь, — возражал капитан. — Давай перенесем их. Позови на помощь дона Педро и Эмилио. Одним нам придется возиться долго.

Крики и стоны несчастных жертв собственной невоздержанности перешли в зверский рев и вой. Из всей команды остался невредимым один Эмилио, у которого хватило рассудка и выдержки, чтобы не броситься на рыбу, объявленную капитаном и боцманом ядовитой. Конечно, в этом выражалось вовсе не послушание, а простая боязнь за свою жизнь. Теперь, когда предупреждение капитана оправдывалось, юнга радовался, что уцелел. Он принял деятельное участие в перенесении бившихся в агонии матросов на более безопасное от волн место. Положим, эта мера действительно только отсрочила смерть, единственное оставшееся у них средство избавиться от своих невыносимых мучений, но капитан не мог допустить, чтобы они обвинили его в безучастности к их страданиям, поэтому и делал все возможное для облегчения этих страданий.

Когда сам Ульоа, дон Педро, боцман и Эмилио стали поднимать умирающих, чтобы перенести их на середину палубы, те начали яростно отбиваться: им показалось, что их хотят заживо утопить. С трудом удалось убедить их в противном.

Едва успели переместить часть отравившихся к бочкам с водой, крепко привязанным к мачтовому столбу, как новым шквалом плот завертело и закружило с такой силой, что всех остальных, находившихся на краю плота, снесло в воду, а за ними с треском и шумом последовали и те предметы на палубе, которые были недостаточно прочно прикреплены. Перенесенные же сюда люди, испуская от телесных и душевных мучений хриплые стоны, в судорогах покончили свои счеты с жизнью. Оставшиеся в живых капитан, боцман, юнга, дон Педро и его сестра только потому и удержались на плоту, что, лежа возле мачты, крепко ухватились за нее.

— Земля! Земля! — вдруг крикнул Ульоа, когда порыв бури стал затихать вдали и явилась возможность открыть глаза и оглядеться.

Действительно, при ярком блеске беспрерывно вспыхивавшей молнии, на сравнительно небольшом расстоянии виднелись смутные очертания двух горных вершин. Кроме того, привычный слух моряков уловил шум прибрежных бурунов.

— Земля?! — вскричал дон Педро. — Где?.. Далеко?

— Вон там, на западе, недалеко, — ответил боцман. — Мужайтесь, дон Педро, и вы, сеньорита. Если Господь не совсем еще на нас прогневался, то мы, с Его помощью, как-нибудь доберемся до прибрежных рифов, а от них и до земли.

— Да ведь нас разобьет о рифы! — возразила девушка.

— Плот, конечно, разнесет на части, — сказал Ульоа. — Но судя по направлению, силе ветра и высоте волн, нас и в этот раз выбросит на вершину какой-нибудь группы крупных рифов. Это и будет нашим спасением. Часть плота зацепится, и под нами окажется твердая опора.

— Надо выбросить в воду мертвые тела, — заметил Ретон, указывая на только что умерших от отравы, не снесенных еще с плота в воду.

Между этими телами находилось и тело несчастной поварихи. Бедная женщина терпеливо переносила голод до последней минуты, пока вид предательских сардинок, так легко давшихся в руки, не заставил и ее, несмотря на предупреждение капитана, наброситься на соблазнительную добычу.

Напрягая последние силы, мужчины стащили на борт и спустили с него в воду мертвецов, мгновенно исчезавших в яростно вздымавшихся и ревущих волнах.

— Несчастные безумцы! — пробормотал Ульоа, спровадив в море последнее тело. — Не хотели меня слушать и потерпеть еще немного, вот и обрекли себя на такую страшную смерть уже у самого берега. Мир душам вашим!

Целый час продолжался ураган, хотя и не такой свирепый, как тот, при котором погибла ‘Андалузия’, но вполне достаточный для того, чтобы разнести в щепы утлую связку бревен и досок и рассеять во все стороны горсть цеплявшихся за них измученных людей.

Надежда капитана оправдалась. После долгого кружения среди водяных гор и бездн ревущего и бурлящего океана, под грозный вой и пронзительный свист бури, при беспрерывных вспышках молний и страшных раскатах грома, плот с треском ударился о ряд громадных рифов и закачался, как колыбель на полозьях. Бревна и доски разошлись, и вода хлынула на плот не только сверху, но и снизу.

Если бы капитан не распорядился вовремя привязать своих спутников и себя к мачте, никому бы не уцелеть: все были бы снесены в море. Теперь же, наоборот, следовало как можно скорее отвязать себя, чтобы успеть перебраться на соседний риф, настолько высокий, что до его вершины, поднимавшейся над водой в виде широкой и длинной платформы, почти не достигали брызги пенившихся волн. С помощью ножей были быстро перерезаны веревки, и злополучные пловцы, хотя и с огромным трудом, рискуя ежеминутно сорваться со скользких окаменелых коралловых нагромождений или быть сорванными бурей, наконец оказались в сравнительной безопасности на вершине рифа. Девушку отнес туда на руках капитан, геркулесова сила которого еще не вся истощилась, несмотря на страшные испытания и лишения. Удалось перенести и самое необходимое: оружие, документы, ящики с инструментами, компас и прочие приборы, хотя и испорченные. Уцелели и некоторые из чемоданов с носильными вещами.

— Сеньорита, — сказал дон Хосе, когда все немного пришли в себя от только что пережитых ужасов, — наши испытания кончились. Благодарите милосердную судьбу. Больше нам опасаться нечего: до земли канаков, где хранится ваше сокровище, осталось всего каких-нибудь тридцать миль… Жаль только моих погибших людей.

— Сами того захотели, туда им и дорога! — пробурчал Ретон.

— А нас отсюда не снесет волной? — выразил опасение дон Педро.

— Нет, так высоко волны не достают, — успокоил его Ульоа. — Хорошо, что мы попали в коралловые рифы: уступов много, так что по ним можно будет добраться до верха как по ступеням. Обыкновенные утесы очень редко представляют такое удобство.

Успокоенный этим объяснением, молодой человек заявил, что он страшно измучен и его сильно клонит ко сну. То же самое сказала и его сестра. Действительно, молодые люди едва держались на ногах.

— Ложитесь вот тут, в этой ложбинке, вам тут как раз хватит места, — предложил боцман, указывая на большую впадину с шероховатым дном, находившуюся почти посредине рифа, под другим, нависшим в виде крыши. — Сейчас достану ваши подушки и одеяла — к счастью, я успел их связать в узел и сохранить.

— Устраивай их, Ретон, а потом и нас самих, — проговорил капитан. — Я думаю, ты и сам еле жив от всех этих страшных лишений, потрясений и трудов. Я тоже не в лучшем состоянии. Но надеюсь, что сон в этом безопасном убежище, под шум ветра и волн, теперь нам уже не страшных, подкрепит всех нас, а утром мы здесь найдем такую вкусную и здоровую пищу, о какой в других странах могут мечтать только богатые лакомки.

Последние порывы затихавшего шквала яростно сотрясали коралловые сооружения, но те держались непоколебимо, словно отлитые из стали. У их зубчатых подножий бешено крутилась пенящаяся вода, а между вершин с воем и ревом проносился ветер, истощавший последние силы в игре с яростно волновавшимся океаном. Повисший над бездной плот постепенно распадался на части, тут же застревавшие среди множества мелких рифов.

Понемногу гряды мрачных туч стали рассеиваться, сверкнула еще одна слабая молния, прокатился еще один отдаленный удар грома, — и на небе показались предутренние звезды. Только океан все еще шумел, ревел и грохотал, но, видимо, и он готовился затихнуть.

Капитан со своими немногими уцелевшими спутниками давно уже спал глубоким и спокойным сном.

Дон Хосе проснулся как раз в тот момент, когда на востоке стал подниматься, словно из недр океана, ослепительно яркий диск солнца. Море было спокойно, воздух тих и свеж, небо чисто и ясно. Казалось, все происходившее за несколько часов перед тем было лишь тяжелым кошмаром, и только остатки плота свидетельствовали о реальности пережитого ночью. Убедившись, что его спутники спокойно спят, Ульоа обернулся к берегу, находившемуся на расстоянии не более полукилометра. Вся доступная взгляду ближайшая часть острова была покрыта чащей великолепных ризофоров, а над зелеными вершинами этих деревьев господствовали пики двух отдаленных гор.

— Желал бы я знать, в каком мы положении по отношению к Балабиосской бухте, — задумчиво прошептал про себя дон Хосе. — Какое несчастье, что я лишён возможности пользоваться хронометром и секстантом!.. И кто это устроил?.. Э, да что об этом вспоминать! Виновный уж понес свое наказание… Наверное, это был лоцман, больше других имевший понятие об испорченных им инструментах…

Громкий зевок заставил капитана оглянуться.

— Ну что, все еще не выспался, Ретон? — проговорил он, подходя к сладко потягивавшемуся боцману. — Потерпи, дружище, потом мы всласть отоспимся.

— Простите, капитан, что я так долго продрых! — извинился старик, поспешно вскакивая на ноги и приводя в порядок одежду. — Первый раз в жизни я допустил, чтобы мой капитан смотрел на меня, валяющегося, как чурка!.. Мы все еще у берега?

— Да, он пока еще не отодвинулся от нас, — ответил с улыбкой дон Хосе. — Должно быть, ты видел во сне, что мы на плоту, а может статься, даже на ‘Андалузии’, подошли было к берегу, а потом были отброшены назад, — вот и мелешь такую чепуху.

—Угадали, капитан, как раз что-то в этом роде пригрезилось моей старой голове, — веселым голосом произнес моряк. — Никого не видно на берегу?

— Ни души. Наверное, канаки живут не возле самой воды, а где-нибудь в горах. Да оно и хорошо, что их нет здесь С ними вообще лучше подольше не встречаться. Знаю, как они охочи до человеческих котлет.

— Ну, делать котлеты из себя мы, во всяком случае, не дадим, — проговорил старик. — Еще постоим за себя.

— Конечно. Но вот в чем задача, Ретон: как мы доберемся до берега? Ведь тут есть такие промежутки между рифами, через которые не перескочишь — придется местами плыть’ Сеньориту Мину, конечно, как-нибудь перетащим, но все вещи, кроме самых необходимых, нужно будет оставить здесь. Потом, тут должно водиться множество хищных рыб. Все полинезийские воды кишмя кишат ими… Впрочем, может быть, если повезет, отделаемся от них несколькими выстрелами. Стоит убить пару, остальные испугаются и уйдут… Но прежде всего нам необходимо позаботиться о подкреплении наших сил. В здешних коралловых рифах находится множество очень вкусных моллюсков. Надо будет набрать их.

— Моллюски? — повторил боцман, делая смешную гримасу. — Я полагаю, что мы предпочли бы этому студню хороший, сочный бифштекс.

— Ишь ты, чего захотел, друг Ретон! — рассмеялся капитан. — Будем благодарны и за возможность заморить червячка… Вернее, целую змею, ворочающуюся у нас в пустых желудках, хоть студнем. Набери-ка его побольше.

— Слушаю, капитан. Сейчас наберу.

Старик пополз по уступам рифа и принялся отрывать от него крепко присосавшиеся раковины, которых было такое изобилие, что боцман в несколько минут набрал их полную шапку.

— Вот, извольте, капитан, — сказал он, высыпая перед своим командиром принесенную добычу. — Сейчас я доставлю вам такую прелесть, что вы только ахнете… Впрочем, вы-то, быть может, уже видали такие чудеса, зато удивятся вот они, — кивнул он на спокойно спавших молодых людей.

Разбудив и заставив юнгу набрать сухих водорослей, из которых можно было развести костер, неутомимый старик поспешно спустился вниз почти до самой воды. Там, в огромном гнезде, созданном причудливо расположенными коралловыми отростками, покоилась огромная, метра в полтора обхватом, бледно-лазоревого цвета раковина из так называемых гигантских тридакн, встречающихся только в Южных морях. Эта красивая и чудовищная по своим размерам веерообразная раковина и привлекла внимание боцмана в то время, когда он был занят сбором мелких моллюсков, на каждом шагу попадавших ему под руку. С трудом высвободив из гнезда эту тяжелую массу, старик взгромоздил ее себе на плечи и потащил наверх, где застал капитана оживленно беседующим с молодыми людьми, только что проснувшимися.

— Жаль, не сразу попалась мне на глаза эта красавица… Тогда не потерял бы напрасно времени на сбор той вон дряни, — сказал старик, сбрасывая свою ношу на площадку. — Тут, в одном этом веере, есть чем накормить досыта целый десяток голодных людей.

— Ах, какая прелесть! — вскричала Мина, всплеснув руками. — И какая она огромная. Я никогда и не воображала, чтобы могли быть такие большие раковины.

— Есть еще крупнее, сеньорита, но те попадаются гораздо реже, — пояснил Ретон и, обращаясь к юнге, прибавил: — Разводи живее огонь, вот тут, в этой ложбинке. Вот тебе огниво. — Поворачивайся, паренек. Самому понравится, когда это тесто будет готово.

Дон Педро и его сестра с веселым видом принялись помогать юнге. Через несколько минут вокруг раковины, среди ветвистых, окаменелых полипов, запылал яркий огонь. Когда ее створки под действием жары раскрылись, под ними оказалась белая тестообразная масса, как настоящее тесто, вздувавшаяся и оседавшая. Вместе с тем распространился очень приятный, щекочущий обоняние аромат.

— Счастливый остров, где стоит только нагнуться, чтобы получить такую роскошь! — воскликнул дон Педро, с жадностью вдыхая

аппетитный запах.

—А между тем здешние обитатели не довольствуются щедротами природы, — заметил дон Хосе. — Под рукой неисчерпаемое количество всевозможной рыбы, вокруг целые леса хлебных деревьев, плоды которых могут поспорить с самым вкусным нашим печеньем, кокосовые орехи так и сыплются, как горох.. Вообще здесь невероятное изобилие всяких деликатесов, которые, так сказать, сами лезут в рот, а туземцы находят, что всего этого мало, и ни за чем так не гонятся, как за мясом себе подобных. Из этого можно вывести заключение, что человеку мило только то, что редко и дается с трудом.

— Да, новозеландцам еще отчасти простительно, если они алчны на мясо людей, — заметил Ретон. — У них климат посуровее и почва не так благодатна. Но про здешних, новокаледонских дикарей можно сказать разве только то, что они бесятся с жиру.

— А может быть, они людоеды лишь из чувства мести? — высказала предположение девушка. — Разве нельзя допустить этого?

— Может быть, и так, — согласился капитан. — Но главная побудительная причина у них — все-таки зверская кровожадность.

— Я где-то читал или слышал, будто бы нет более питательной, укрепляющей и даже… вкусной пищи, чем человечье мясо, — сказал дон Педро. — Не знаю, верно ли это, но я все-таки ни при каких условиях не мог бы решиться испытать это на практике. Слишком уж это чудовищно!

И молодой человек сделал жест глубокого отвращения.

— Кто написал или сказал такую гнусную ложь, того бы следовало по меньшей мере повесить как человека, внушающего самые зловредные понятия! — с негодованием воскликнул дон Хосе. — Напротив, факты доказывают, что человечье мясо очень вредно не только нам, людям, но и животным. Возьмите, например, тигра, из тех, которых в Индии называют людоедами за то, что они питаются почти исключительно нашим мясом, и сравните с ним тигра из породы обыкновенных хищников, бросающихся на человека в большинстве случаев только ради самозащиты, и вы увидите, какая огромная разница между тем и другим. Первый быстро превращается в безобразное, облезлое, худое, больное и слабосильное существо, тогда как второй до самой старости сохраняет красоту, здоровье и силу. То же самое можно сказать и о двуногих людоедах. Стоит им несколько раз полакомиться мясом себе подобных, как их начинает разъедать проказа. Не погибают же они окончательно только потому, что главной пищей для них служат все-таки рыба и плоды, а человечье мясо попадается им не всегда и именно как вредное лакомство.

— Кажется, одним акулам идет впрок наше мясо, — заметил боцман.

— Это именно только кажется, друг Ретон, потому что мы не имеем возможности сравнивать отдельные экземпляры этих прожорливых чудовищ, — возразил Ульоа.

Беседа эта была вдруг прервана юнгой.

— Кушанье готово! — громко провозгласил он и разворошил угли, чтобы достать из них испекшегося моллюска.

IX. Рыба-молот

С самого отъезда из Чили пловцы не чувствовали себя так хорошо, как в этот день, когда они, сидя на высоком коралловом рифе, созерцали покрытый роскошной растительностью берег, посылавший им свои пьянящие ароматы, и насыщались вкусным блюдом. Не будь они даже так изморены голодом, этот деликатес и тогда не был бы лишен в их глазах своей цены.

Опасаясь вредных последствий после слишком продолжительного воздержания от всякой пищи, дон Хосе убедил своих спутников следовать его примеру, то есть утолять голод небольшими порциями и с известными промежутками. Последовать такому благому совету было для всех очень нелегко, в особенности из-за чудного аромата и вкуса кушанья, еще больше раздражавших голодные желудки. Поэтому после небольших приемов пищи, с получасовыми промежутками, все, не исключая и самого советчика, единодушно, по молчаливому соглашению, принялись дружно уничтожать соблазнительное лакомство уже без всяких перерывов и усердствовали до тех пор, пока оно не было уничтожено все.

После небольшого отдыха, потребность в котором была вызвана усиленной деятельностью наполненного и даже переполненного желудка, капитан Ульоа стал разбираться с помощью подзорной трубы в лабиринте рифов, среди которых он находился со своими спутниками. В одном месте наблюдатель заметил свободный проход, простиравшийся до самого берега. По этому проходу можно было провести небольшую лодку или что-нибудь вроде этого.

От всего плота уцелело только два довольно толстых бревна, крепко связанных одно с другим. На эти бревна можно было поместить девушку с необходимыми вещами, сами же мужчины должны были пуститься вплавь и подталкивать бревна с драгоценным грузом.

— Только бы избежать встречи с акулами, — озабоченно говорил капитан.

— Не беспокойтесь, дон Хосе: я буду смотреть в оба, и лишь только замечу что-либо похожее на этих морских чудовищ, тотчас же выстрелю в них. Я ведь прилично владею огнестрельным оружием, — успокаивала его храбрая девушка.

— Да, мне ваш брат говорил об этом, — отозвался Ульоа. — Ну и отлично, можно, значит, надеяться, что наша переправа окончится благополучно.

— А для себя мы воткнем в бревна ножи, чтобы иметь их в случае надобности под рукой, — заявил Ретон.

Так как никаких предварительных приготовлений не требовалось, то тотчас же спустили на воду связанные бревна, перенесли на них и укрепили, как могли, несколько ящиков с самыми необходимыми вещами, затем на один из ящиков усадили Мину и, оставшись сами в воде, пустились вплавь, подталкивая вперед этот новый, более легкий и небольшой плот. Держа наготове заряженный карабин, Мина зорко оглядывала вокруг себя воду.

Не без труда пролавировав между рифами, пловцы вывели плот в свободный проход. Но не успели они отплыть от покинутого убежища и двухсот метров, как боцман с громким восклицанием ужаса вдруг вытащил из бревна ближайший к себе нож и заявил, что кто-то под водой укусил его за ногу.

— Уже? — произнес Ульоа, нахмурившись. — Смотри, Ретон, тут водятся морские животные, укус которых очень опасен. Зубы у них такие же ядовитые, как у змей.

—А вот я сейчас узнаю, с кем мы имеем дело, — проговорил старый моряк и скрылся под водой.

Через минуту его седая кудлатая голова снова показалась на поверхности, и он крикнул:

— Удрала, проклятая!.. Похожа на ящик, покрытый колючками’ Сроду не видывал такой… Акул не заметил, зато по соседству шныряет что-то вроде рыбы-молота.

— Это тоже очень опасная рыба, — заметил капитан, — а та, что походит на ящик, должно быть, так называемый треугольный чемодан. Эта рыба водится только близ пресных вод. Значит, мы должны быть недалеко от Балабиосской бухты, в которую впадает несколько рек и, между прочим, самая значительная из них, река Диа. Счастье наше, если мы, по воле ветра и волн, действительно так близко очутились к нашей цели.

— Ах, черт! — снова вскричал старик. — Берегитесь! Нападение! — прибавил он и вторично скрылся под водой.

В том месте, где исчезла его голова, появились пенистые круги, потом на воздух взвилась, сверкая точно стальной щетиной, какая-то треугольная живая масса и тут же тяжело шлепнулась назад в воду. Вслед за тем вынырнул и старик, крепко сжимая в правой руке нож.

— Ну, угостил же я эту проклятую тварь! — объявил он, тяжело отдуваясь и отплевываясь. — Так саданул ее ножом под брюхо, что едва ли она теперь будет кого преследовать. Не достать ли ее на закуску, капитан? — вдруг спохватившись предложил старик.

— Не стоит, отдохни лучше, дружище, и побереги свои силы, — произнес Ульоа. — В этом колючем костяке ничего нет, кроме небольшого куска мочалистого мяса и огромной, пропитанной жиром печени. Этим уродом пренебрегают даже голодные дикари.

— Значит, в здешних водах почти вся рыба никуда не годится? — спросил дон Педро.

— Нет, здесь много очень хорошей и замечательно вкусной рыбы, — ответил Ульоа. — Приготовьте, например, как следует хотя бы дюгоня — пальчики оближете. Ну, а больше ты ничего не заметил в воде, Ретон? — обратился он к боцману.

— Кроме нескольких рыб-молотов, ничего, капитан. Ай-ай! Смотрите, смотрите, вон они, с правой стороны. А вон и спереди высунулась одна! — с ужасом вскричал старик, еще крепче сжимая в руке нож.

Ужас боцмана передался и другим пловцам. Да и было от чего. Рыба-молот хотя и принадлежит к мелкой разновидности акулы, но не менее ее прожорлива и опасна. Правда, благодаря странному устройству пасти, находящейся под рылом, что и придает голове этой рыбы вид молота, ей не так удобно, как акуле, хватать добычу, зато она может оглушить ударом своего хвоста, поэтому борьба с ней тоже довольно опасна.

— Дон Педро, и вы, сеньорита, готовьтесь стрелять! — крикнул Ульоа. — Третьим стрелком буду я. А ты, Ретон, и ты, Эмилио, держитесь ближе к бревнам и как можно осторожнее подталкивайте их вперед.

Молодой Бельграно поспешил взобраться на плот. Усевшись на краю бревен и взяв поданное ему сестрой ружье, он одновременно с ней выстрелил в ближайшее чудовище, показавшееся перед самым носом плота и кровожадно сверкавшее синими с желтым отливом глазами. Меткая пуля девушки угодила чудовищу прямо в пасть, а выстрел ее брата пропал даром. Молодой человек с досадой швырнул на плот ружье, схватил нож и бросился с ним в воду.

— Молодец, сеньорита! Вы образцовый стрелок! — восторженно воскликнул Ульоа. — Дон Педро! — крикнул он молодому человеку, спешившему с ножом в руке к раненной сестрой рыбе-молоту, — скорее назад! На плот! Берите опять карабин и старайтесь так же метко стрелять, как ваша сестра! Атака только начинается!

— Берегитесь! — крикнул в этот момент боцман. — Чудище нырнуло под плот, должно быть, задумало напасть снизу… Впрочем, я сейчас посмотрю.

С этими словами старик в третий раз скрылся под водой.

— Ну что? — спросил его Ульоа, когда он вновь появился на поверхности.

— Они занялись там морскими змеями, до которых так же охочи, как и до нас, — ответил Ретон. — На этот раз, к нашему счастью, пожалуй, даже предпочтут нам змей, потому что с ними им меньше возни, чем с нами. Бестии, надо думать, поняли это.. Вот когда проглотят по нескольку змеек, а остальных распугают, тогда, гляди, опять двинутся на нас Хорошо бы нам успеть до тех пор добраться до берега, он вон уже недалеко. Двигайте скорее плот, а я буду наблюдать за этими разбойницами.

До береговой линии действительно оставалось не более сорока метров. Все мужчины принялись усиленно подталкивать к недалекому берегу плот, причем старик то и дело нырял с целью удостовериться, не угрожает ли новая опасность со стороны морских чудовищ. Мина по-прежнему спокойно восседала на своем месте, зорко посматривая по сторонам и держа наготове карабин.

— Вот они, вот они опять! — вдруг пронзительно взвизгнул юнга, поспешно взбираясь на задний конец плота. — Одна меня сейчас сильно ударила чем-то тупым.

Действительно, возле него шевелилось несколько молотообразных голов. Потом вдруг все эти головы исчезли, и через минуту по бревнам снизу и с боков посыпались сильные удары хвостами: очевидно, чудовища старались опрокинуть плот.

К счастью для пловцов, в это время плот уже входил в лабиринт окаймлявших береговую полосу ризофоров, корни которых так плотно переплетались между собой, что по ним можно было пройти, как по мосту.

Когда пловцы оказались в этом месте, капитан предложил всем приготовить карабины.

— Отобьем эту последнюю атаку и потом уж без помехи переберемся на твердую землю, — сказал он и скомандовал: — Пли!

Дружно грянуло сразу четыре выстрела. Три чудовища забились в воде, поднимая вокруг плота целые каскады окрашенной темной кровью пены. Остальные скрылись

— Ну, теперь баста! — довольным голосом проговорил Ульоа. — Эти уроды из трусливых и долго не забудут нашего угощения’ Еще одно дружное усилие, друзья, — и мы наконец в тихой пристани.

Спустившись с плота, пловцы за несколько минут протащили его к выступавшему перед ними из воды естественному мосту из корней ризофоров, вывели на него девушку, проявившую завидное мужество, перенесли туда же все бывшие на плоту вещи и с чувством полного облегчения предались созерцанию окружавшей их роскошной растительности.

Ризофоры принадлежат к породе тех деревьев, которые растут в воде. Глубоко внедряясь в морское дно своими многочисленными крепкими и цепкими корнями, с густой сетью постепенно утончающихся разветвлений, они забираются и на песчаные побережья. Весь остров Новая Каледония на протяжении большей своей части опоясан такими деревьями. Из-за своих паразитических свойств ризофоры заглушают всякую другую растительность и очень быстро размножаются сами. Соленая морская вода им, очевидно, вполне благоприятствует, поэтому целые их островки встречаются иногда довольно далеко от берегов, почву которых они пробуравливают корнями вплоть до воды.

После довольно продолжительного отдыха капитан Ульоа предложил своим спутникам двинуться потихоньку и с соблюдением всевозможных предосторожностей на самый остров.

— Имейте, друзья мои, в виду, что нас на первом же шагу могут встретить канаки, — предупреждал он. — Если мы не сумеем сразу внушить им к себе страх и уважение, то нам придется, пожалуй, пожалеть, что мы не погибли в море. Сеньорита, — обратился он к девушке, — идите как можно осторожнее. Этот ‘мост’, как видите, очень шероховат и скользок.

Маленькое общество осторожно тронулось в путь. Местами он преграждался густой сетью низко нависших и густо переплетенных между собой мелких ветвей ризофоров, подымавшихся террасовидными уступами, так что их приходилось перерубать ножами.

Вдруг капитан, шедший впереди, поспешно обернулся к непосредственно следовавшей за ним девушке и что-то шепнул ей, и они оба присели, выставив вперед карабины. Остальные спутники поспешили последовать их примеру.

Через несколько минут Ульоа снова поднялся на ноги и, обернувшись к дону Педро, который ближе других спутников находился к нему, шепнул:

— Впереди видны люди.

— Канаки? — с тревогой спросил молодой человек.

— Кажется.

— А много их?

— Пока только двое. Вооружены копьями и каменными топорами. Что-то делают там. Но что именно, не могу понять.

— А далеко отсюда?

— Не особенно. Да вот взгляните сами.

Посторонившись, он пропустил немного вперед молодого человека. Дон Педро поспешно взглянул в указанную ему сторону и тоже увидел две высокие и статные фигуры, наряженные только в одни передники и походившие скорее на негров, нежели на малайцев. Они прикрепляли к гигантскому ризофору длинные бечевки, свитые из лиан.

— Ну, а вы не разглядите, что они там делают? — спросил Ульоа.

— Точно натягивают на дерево какие-то веревки, — ответил молодой человек, всматриваясь в работу дикарей.

— А, теперь я понял, в чем дело! — проговорил Ульоа. — Они устраивают силки для кутио-кузти .

— Что же это такое, дон Хосе? — полюбопытствовала Мина.

— Так называется туземцами перелет голубей ноту, — пояснил он.

— Судя по этим приготовлениям, птица скоро должна показаться в здешней местности.

— Это те самые птицы, которые изображены на документе отца? — спросил молодой человек.

— Те самые, дон Педро, — ответил Ульоа. — Вероятно, вечером у нас будет великолепный ужин, потому что эта птица очень вкусная. Нужно только быть крайне осторожными, чтобы не попасть в лапы этим молодцам. Наверное, их поблизости целое полчище. Канаки — народ воинственный и храбрый. Они отваживаются нападать на людей, имеющих даже огнестрельное оружие. Для того чтобы навести на них страх и заставить сказать, где находится интересующее нас племя крагоа, нам необходимо захватить хотя бы одного из них в плен.

— А нельзя ли сделать попытку завязать с ними мирные сношения? — спросил молодой Бельграно.

— О нет, об этом и думать нечего! — с живостью возразил Ульоа.

— Они вообразят, что мы их боимся, и тогда нам придется плохо… Но вон они удалились. Пойдемте к тому дереву, которое они так живописно украсили веревочными гирляндами.

Небольшой отряд снова двинулся вперед прямо по направлению к ризофору, вокруг которого только что возились дикари.

— Так и есть, я угадал, — проговорил Ульоа, подойдя к дереву и рассматривая искусно размещенные по ветвям и скрытые в густой листве силки из гибких лиан. — Ни одному нашему птицелову не устроить такого замысловатого приспособления, — восхищался он.

— Удивительная изобретательность и тонкость практического чутья у этих дикарей. А еще смеют говорить об их тупоумии! Смотрите, как все целесообразно придумано. Все силки — а их, как видите, здесь множество — зависят от одной веревки, стоит только потянуть за нее, все петли сразу стянутся, и ни одной птице не уйти’ А как умно распределена приманка в виде зерна, насыпанного на поперечные жердочки.

Все спутники капитана, особенно молодые люди, вполне разделяли его восхищение замысловатостью этих приспособлений для ловли птиц.

— Теперь нам необходимо найти безопасное убежище, из которого мы могли бы наблюдать за дикарями, когда они опять явятся, не будучи сами замечены ими, — продолжал Ульоа. — По всей вероятности, птицы скоро появятся здесь. Но раньше должны вернуться дикари, чтобы успеть вовремя спрятаться и следить за силками. Как только силки окажутся наполненными добычей, необходимо тотчас же затянуть все петли, иначе птицы живо склюют корм и улетят.

— Вон направо кокосовые деревья с плодами, капитан, — вмешался старый боцман. — Там можно будет и спрятаться.

— О да, дон Хосе, пойдемте, пожалуйста, туда! — воскликнула Мина. — Я давно уже слышала об этих орехах, но не знала, что они растут и здесь.

Брат ее тоже выразил желание отведать свежих кокосовых орехов, а юнга, облизываясь, заметил, что он очень жалеет, что у него во рту обыкновенные зубы, а не железные молотки, которыми можно бы сразу раздробить скорлупу этих ‘орешков’.

— Хорошо, пойдемте туда, но смотрите, как бы нам не попасть в засаду, — произнес осторожный капитан и, зорко оглядываясь по сторонам, направился к высившимся на некотором расстоянии кокосовым пальмам.

С трудом продираясь сквозь почти сплошные заросли ризофоров и преследуемые откуда-то налетевшими тучами назойливых мух, путники вполголоса обменивались мыслями по поводу того, что, по-видимому, они избавились от одной беды только для того, чтобы попасть в другую, еще большую.

Мухи своими ядовитыми укусами, причиняющими нестерпимый зуд, покрывали не только лицо, руки и шею, но забирались и под одежду, что было еще мучительнее.

Эта муха, названная туземцами поне , величиной с москита, в огромных количествах водится среди новокаледонской морской растительности. Рождаясь вместе с восходом солнца, чтобы умереть в тот же день при его закате, поне за время своего кратковременного существования причиняет обнаженным туземцам жестокие страдания, вызывая на коже человека своими ядовитыми укусами очень болезненные волдыри, с трудом поддающиеся излечению, если их расчесывать, а это неизбежно при нестерпимом зуде.

Наши путники тоже сильно натерпелись от этих маленьких преследователей, пока не добрались до чудовищного по величине банана, ствол которого состоял из нескольких сросшихся между собой отдельных растений. В обхвате этот лесной гигант имел не менее тридцати метров, покрывая своими густолиственными, горизонтально раскинувшимися ветвями огромное пространство в несколько сотен квадратных метров.

— Вот так деревцо! — воскликнул старик-боцман, остановившись перед лесным великаном и с почтением глядя на него.

— Да это дерево представляет собой целую рощу! — дополнил его дон Педро. — В первый раз вижу такое колоссальное растение из породы бананов.

— Верю, — с улыбкой проговорил Ульоа. — Вот мы и расположимся под ним и, чтобы не скучать, полакомимся. Сбегай-ка, Эмилио, — обратился он к юнге, — и принеси нам несколько орехов с тех вон деревьев.

— Слушаю, капитан, — ответил молодой малый, сделавшийся почему-то вдруг удивительно почтительным и послушным.

Пока он ходил исполнять поручение капитана, остальные удобно устроились под зеленым шатром банана.

Вскоре юнга возвратился с целой охапкой огромных кокосов. Орехи оказались не совсем еще спелыми, зато были наполовину наполнены замечательно вкусным молоком и наполовину — не менее вкусной нежной мякотью, похожей на сливочный крем.

X. Неожиданная встреча

В описываемое нами время Новая Каледония еще не была французской колонией и не служила местом ссылки преступников, как впоследствии. Этот обширный остров, населенный туземными людоедами, отдельные племена которых постоянно враждовали между собой, охотясь друг за другом ради мяса, только еще ожидал желающих овладеть им и подчинить своей власти. Лишь изредка к берегам Новой Каледонии приставали европейские, американские и китайские корабли. Владельцы и капитаны этих кораблей являлись сюда исключительно за трепангом, цилиндрическим моллюском, напоминающим вкусом раков и очень ценимым лакомками Поднебесной империи.

Открытая в 1774 году английским мореплавателем Куком и посещенная в 1792 году французским адмиралом Д’Антркасто, Новая Каледония затем была предана полному забвению всеми мореплавателями. Это происходило, вероятно, потому, что Кук и Д’Антркасто ограничились только определением местоположения острова и его размеров, констатированием трудности доступа к нему и свирепости его населения, кроме того, они были уверены в бесплодности большей части почвы. Поэтому им и не заинтересовались.

Между тем английский и французский мореплаватели сильно заблуждались, отнесясь с таким пренебрежением к Новой Каледонии. Этот обширный остров наделен густыми лесами с деревьями редких пород, большими пространствами девственной плодороднейшей почвы и, вдобавок, населен очень смышлеными, храбрыми и трудолюбивыми людьми, которые потом, под французским владычеством, сделались образцовыми земледельцами и моряками, ни в чем не уступавшими малайцам, этим высшим представителям оливкового цвета расы.

В настоящее время как в Новой Каледонии, так и на всех островах Тихого океана людоедства уже не существует. Этот ужасный обычай удалось искоренить отчасти благодаря энергичным мерам французского правительства, а отчасти стараниями миссионеров, способствовавших смягчению нравов туземцев.

Но в описываемую нами эпоху людоедство там было еще в полном ходу. Капитан Ульоа это хорошо знал и считался с этим.

Всласть полакомившись и даже насытившись кокосовым молоком и кремом, путешественники растянулись на пышной свежей траве, в тени исполинского дерева, и предались приятному отдыху. Хотя им и было известно, какой опасностью угрожает эта местность, но, успокоенные царившей вокруг тишиной и отсутствием поблизости людоедов, они в эту минуту чувствовали себя в сравнительной безопасности под густым зеленым шатром. Вскоре вся компания сладко задремала.

Не поддался этой слабости только Эмилио. Убедившись, что его спутники крепко заснули, юнга переждал еще несколько минут, потом взял один из карабинов и потихоньку проскользнул к дереву с силками.

— Хорошо бы повидать кого-нибудь из здешних, — пробормотал он, озираясь по сторонам. — Мне необходимо знать, попал ли им в руки хоть один из той полусотни значков, которые я посылал по воде. Если они нашли такой значок, то должны были ответить мне условленным знаком на здешних деревьях. Посмотрим’ На этом вот ничего нет, а на том, рядом? Гм! Тоже ничего…

Осмотрев еще несколько ближайших деревьев и не найдя ни на одном из них того, что ему было нужно, юнга вытащил из-за пояса нож, срезал с одного дерева, на самом видном месте, часть коры в виде треугольника и вырезал в этом треугольнике очертания трех голубей ноту. Покончив с этим делом, он осторожно прокрался назад к своим ничего не подозревавшим спутникам и притворился также спящим.

Перед солнечным закатом капитан Ульоа вдруг проснулся от громкого шума, походившего на глухое мычание далекого стада быков.

— Ага, вот и ноту! — проговорил он, поднимаясь на ноги. — Вставайте скорее, друзья, — разбудил он сладко спавших спутников, — сейчас начнется кутио-кузта . Канаки уже должны находиться возле силков.

Боцман, аза ним и остальные сразу поднялись и с удивлением стали прислушиваться к странному шуму, постепенно возраставшему.

— Что это за шум, дон Хосе? — спросил дон Педро. — Уж не собирается ли напасть на нас целое стадо диких быков?

— Нет, это перелет ноту, о котором я вам недавно говорил. — Но это, вероятно, еще только передовой отряд. Они перелетают через весь остров с противоположного конца на этот и присядут здесь отдохнуть на солнечной стороне.

Действительно, над вершинами деревьев проносилась огромная стая красивых птиц бронзового цвета, величиной с курицу. Шуршание их блестящих, словно металлических крыльев и издаваемый странный крик, вроде мычания или глухого рева быков, производили сильный шум.

— Ну и попируют же теперь эти канаки! — воскликнул боцман. — Я думаю, после такого пира они надолго потеряют охоту к человечьему мясу.

— А что, разве эта птица так вкусна? — спросил Бельграно.

— И даже очень, — ответил Ульоа.

— Так нельзя ли нам подстрелить несколько?

— Подстрелить? — перебил моряк. — Да ведь мы своими выстрелами сейчас же выдадим себя! Нет, мой молодой друг, об этом нечего и мечтать. Ну вот, — продолжал он, производя наблюдения в бинокль. — Так я и думал: там те же двое ловцов, которые были и прежде. Необходимо захватить их в плен. Ретон, — обратился он к боцману, — ты и Эмилио заходите с правой стороны, а мы зайдем с левой. Если дикари при виде вас вздумают бежать, стреляйте в них, но старайтесь не убивать их, а только ранить. Ну, теперь молчок и вперед!

Отряд разделился. Капитан в сопровождении молодых людей начал осторожно подбираться к опутанному силками ризофору с правой стороны, а боцман и юнга — с левой.

Наступил прохладный и ясный вечер. В вышине проносились все новые и новые стаи птиц, шумно усаживаясь на ближайших к морю деревьях. Часть птиц с жадностью бросалась на выставленную дикарями приманку.

Отряд Ульоа находился еще только на полпути к дереву с силками, как вдруг раздались два выстрела и послышался громкий, болезненный крик.

— Ого! — воскликнул Ульоа. — Это в той стороне, где находятся наши’ Уж не напали ли на них? Нужно поспешить к ним.

— Нет, нет, дон Хосе! — успокоил своего спутника молодой человек. — Вон там катается по земле дикарь, очевидно раненый, а еще двое убегают. Боже мой! Да, вы, пожалуй правы: вдали несется еще целая толпа дикарей. Кого-то тащат. Уж, действительно, не наших ли?

— Наверное, так, — проговорил Ульоа. — За мной, друзья! Скорее! И он бегом бросился к месту, где происходила эта драма, за ним поспешили и спутники. Когда они явились туда, там уже никого не оказалось, кроме смертельно раненого дикаря, который тут же испустил дух. Вдруг немного в стороне из чащи выглянули было бронзовые лица двух канаков, но тотчас же скрылись. Однако зоркий глаз моряка успел их заметить. Подняв вверх карабин, Ульоа громко крикнул на туземном наречии:

— Тайос! (Друзья!)

После этого слова из-за исполинского ризофора осторожно вышел один из дикарей, вооруженный огромной дубиной, и в нерешительности остановился, увидев троих людей с карабинами в руках, но потом вдруг выступил вперед и твердым голосом произнес:

— Тайос!

Несколько мгновений Ульоа и дикарь мерили друг друга взглядами. Затем первый, опустив к ногам карабин, повторил:

— Тайос, тайос! Выходите оба. Не бойтесь. Мы не сделаем вам никакого зла.

Дикарь наклонил голову в знак согласия, но дубины из рук не выпускал. Обернувшись, он что-то сказал своему товарищу, все еще продолжавшему прятаться за деревом, после чего и тот вышел на поляну, держа в руке тяжелый каменный топор.

Вдруг с толстых губ обоих дикарей сорвался единодушный крик удивления и радости, и они, бросив свое оружие, в видимом волнении приблизились к капитану и его изумленным спутникам и похлопали их обеими руками по щекам.

— Белые! — вскричал на своем гортанном языке тот, который был вооружен дубиной. — Белые! — повторил он, радостно подпрыгивая и размахивая руками.

— Почему же это тебя так удивляет, друг? — спросил Ульоа. — Разве ты в первый раз видишь белых?

— Нет. Я уже видел белых, — ответил дикарь. — Наш великий вождь тоже был белый. Наше племя называется крагоа, — поспешил пояснить он, заметив недоумение на лицах путешественников.

Наступила очередь удивиться Ульоа и его спутникам. После стольких опасностей и лишений судьба наконец смилостивилась над несчастными и забросила их именно в ту часть острова, куда им было нужно.

— Так они принадлежат к племени крагоа! — в один голос радостно воскликнули дон Педро и его сестра.

— Крагоа! Крагоа! — подтвердили дикари, подхватив это слово.

— Что же нам теперь делать, дон Хосе? — спросил молодой человек. — На Ретона и Эмилио, очевидно, напала целая толпа людоедов и, несмотря на сопротивление несчастных, увела их с собой. Неужели мы допустим, чтобы их…

— Разумеется, нет! — энергично возразил Ульоа. — Мы сделаем все возможное, чтобы выручить их. Но действовать нужно как можно осторожнее. Сгоряча нельзя. Придется немного потерпеть и им, и нам. Важно подружиться с этими вот молодцами. От них мы узнаем все что нужно. Они же помогут нам выручить из рук людоедов пленников. Вы только, пожалуйста, не мешайте мне. Я знаю, как обращаться с дикарями, и понимаю их язык, даже, как видите, говорю на нем… Тут сейчас была битва. Это ваше племя напало на моих людей? — спросил он у дикарей.

— Нет! Нет! — поспешили ответить те. — Наше племя теперь не ест людей. Великий белый вождь запретил нам это.

— Уж не наш ли отец был этим вождем? Вот было бы счастье-то! — воскликнула Мина.

— Очень может быть, — проговорил Ульоа. — Это мы сейчас узнаем. Дон Педро, — обратился он к молодому человеку, — позвольте ваш талисман.

Молодой Бельграно поспешно достал из-за пазухи бумажник, вынул из него кусок коры с изображениями ноту и вручил его капитану. Тот показал эту драгоценность дикарям и спросил:

— Вам известно, что это такое?

— Табу! Табу! — в благоговейном страхе вскричали оба дикаря и попятились назад.

— Что с ними? Почему они так испугались этого кусочка коры? — не утерпела, чтобы не полюбопытствовать, девушка.

— Словом ‘табу’ дикари обозначают все, на что для них наложено запрещение, — пояснил Ульоа. — С помощью этого волшебного кусочка мы можем добиться от них всего. Видите, их уважение к нам еще больше возросло, когда они увидели у нас в руках этот талисман… Вы можете сказать, кто увел моих людей, которые убили вот этого? — указал он дикарям на тело канака.

— Можем. Это племя нуку. Мы сами были у них в плену, — ответил дубиноносец, бывший, очевидно, старшим.

— А убитый тоже из их племени?

— Да.

— Моих людей сейчас же будут есть?

— Нет, их оставят до праздника пилу-пилу. Может быть, и тогда их не позволит есть другой белый.

— А разве у вас тут есть еще белый?

— Есть, есть.

— Он тоже явился сюда из моря?

— Да. Все белые всегда приходят к нам из моря.

— А давно ли он пришел?

Дикарь сначала пересчитал все пальцы на своих руках, потом поднял с земли хворостинку, разломал ее на мелкие куски, которые также сосчитал, затем немного подумал, наконец, покачав головой, произнес с видимым сожалением:

— Не могу сказать. Только это было при закате солнца.

— Вероятно, это Рамирес, — сказал Ульоа своим спутникам.

— Вернее всего, он, — согласился дон Педро. — Обогнал-таки нас, негодяй! Что же вы думаете теперь предпринять, дон Хосе?

— А вот порасспросим еще этих канаков, тогда и увидим, что нужно предпринять, — ответил Ульоа.

Между тем перелет птиц продолжался, и пока старший дикарь разговаривал с капитаном, младший с замечательным проворством выбирал из переполненных силков отчаянно бившихся птиц и тут же ловко скручивал им головы. Вскоре возле него образовалась целая груда этой дичи.

— А ты видел того белого? — продолжал Ульоа расспрашивать старшего дикаря.

— Видел, вождь.

— Какой он из себя?

— Высокий, как и ты, вождь, только лицо у него темнее твоего и борода красная, а не черная с белым, как у тебя.

— А нет ли у него знака на лице?

— Есть: большой рубец.

— Он один пришел сюда?

— Нет, не один. С ним вот сколько других белых. Канак показал по три пальца на каждой руке.

— А, значит, шесть человек, — догадался Ульоа. — А его большую лодку с белыми крыльями видел?

— Сам не видал. Был в плену у людоедов вместе с братом, — дикарь указал на своего товарища, — но другие говорили, что видели эту лодку.

— Есть у Рамиреса рубец на лице? — спросил Ульоа у своих спутников.

— Есть на правой щеке, вероятно от очень глубокой раны, — поспешил ответить молодой человек.

— Да, и я видела этот рубец, — подтвердила его сестра.

— Ну, стало быть, это он, никакого сомнения теперь быть не может, — с уверенностью проговорил Ульоа. — Как зовут тебя и твоего брата? — снова обратился он к канаку.

— Мое имя — Математе, а имя брата — Котуре.

— Ты лично знал великого белого вождя?

— Знал. Был его другом.

— А! — воскликнул Ульоа и, указывая на молодых людей, с важностью сказал: — Вот белые дети великого вождя.

Слова эти произвели новое магическое действие. Оба канака в сильном волнении опустились на колени перед молодыми людьми и принялись колотить себя кулаками по голове и по шее.

— Ах, Боже мой! — вскричала девушка. — Что они делают?

— Клянутся в верности сыну и дочери своего бывшего великого белого вождя, — с улыбкой пояснил Ульоа.

Между тем оба дикаря, стоя на коленях, продолжали наносить себе такие удары, что молодые люди поспешили просить капитана, что бы он заставил канаков прекратить эти упражнения из опасения, как бы дикари не причинили себе серьезных повреждений.

Когда дикари по приказанию молодых людей, переданному им капитаном Ульоа, поднялись на ноги, Математе радостно проговорил:

— Счастливее нас нет никого на всем острове. Нам первым выпала великая честь встретить детей славного Тахахаки, который перед своим переселением в страну духов сказал нам, что придет время, когда его дети прибудут сюда на большой крылатой лодке с другими белыми людьми. Время это пришло, и мы радуемся.

— Да, ваш вождь оказался прав: его дети прибыли сюда со мной и моими людьми, только мою большую лодку разбило бурей, — сказал Ульоа. — Они тоже очень рады видеть друзей, вождем которых был их отец, и желают посетить ваше селение, где жил их отец. Но сначала им нужно чем-нибудь подкрепить свои силы. Можете вы приготовить на огне несколько этих ноту? — указал он на убитых птиц.

— Сейчас, вождь! — воскликнули дикари.

Оба канака со всех ног бросились устраивать костер из сухого валежника. Потом младший отправился за птицами, а старший вынул из-за пояса обрубок довольно толстой бамбуковой палки с несколькими сквозными отверстиями. В одно из отверстий он вставил втулку из какого-то другого очень твердого дерева и, зажав между коленями палку, начал быстро вращать обеими руками вправо и влево втулку, держа ее над хворостом. Через несколько минут из отверстия стали сыпаться искры, и хворост загорелся.

Этот простой способ добывания огня, не требующий ни особых приспособлений, ни большого труда, ни продолжительного времени, используется всеми островитянами Тихого океана.

Ульоа и его спутники при помощи имевшегося у них огнива, разумеется, могли бы еще скорее добыть огонь, но им хотелось видеть, как будут добывать его дикари, а кстати, и доставить им удовольствие показать свое искусство.

Вскоре большой костер, очень практично сложенный, весело запылал, Математе набросал в него целую груду камней, а его брат, начисто ощипав десяток птиц, аккуратно завернул каждую из них в банановые листья. Как только камни достаточно накалились, канаки с помощью толстых сучьев вытащили их из огня, побросали в заранее приготовленную яму и положили на них птиц.

Едва они успели сделать это, как Математе и его брат с видимой тревогой поспешно принялись раскидывать костер и тушить огонь вырытой из ямы землей.

— Зачем вы это делаете? — удивился Ульоа.

— Люди идут, — ответил Математе.

— Какие люди? Где ты их видишь?

— Не вижу, а слышу. Какие — не знаю. Только не наши. Пусть сам вождь и дети нашего покойного вождя скорее прячутся вот на это дерево, — указал дикарь на гигантский ризофор, под которым сидели путешественники. — Там густо, и их никто не увидит.

Ульоа и его спутники поспешили последовать этому совету. Сначала они помогли взобраться на дерево девушке, потом полезли и сами. Все довольно удобно разместились на огромных вилообразно раздвоенных ветвях, способных выдержать и не такую тяжесть. Густота листьев совершенно скрывала от посторонних взоров даже белую одежду Мины. Оба канака с ловкостью обезьян забрались чуть не на самую вершину этого дерева.

— Да где же ты в самом деле слышишь людей, Математе? — спросил Ульоа. — Я ничего особенного не слышу и не вижу.

— А ты прислушайся, вождь, — ответил дикарь. — Слышишь мычание?

Действительно, в некотором отдалении раздавалось такое же глухое мычание, какое слышалось при перелете ноту, и непривычное ухо не могло заметить никакой разницы.

— Да этот шум производят ноту, — проговорил, прислушиваясь, Ульоа.

— Нет, вождь, это люди, — упорствовал канак, — вот послушай. Сорвав большой лист, Математе как-то особенно сложил его, потом приложил ко рту и начал проводить губами по краям листа, тотчас же раздались звуки, поразительно похожие на крик ноту. Повторив их несколько раз, дикарь остановился. Минуту спустя послышалось ответное мычание.

— Слышишь, вождь? — проговорил канак и поспешил прибавить: — Теперь нам следует молчать. Сейчас придут сюда люди, и мы посмотрим, кто они.

— Приготовьте карабины, — шепнул Ульоа своим спутникам. Мычание повторилось гораздо ближе, и все насторожились.

XI. Гермоза

Через небольшой просвет в листве Математе, острое зрение которого позволяло ему хорошо видеть и ночью на целую сотню шагов, различил очертания пяти человеческих фигур, выходивших из лесной чащи на прогалину. При слабом мерцании звезд он даже разглядел, что четверо из этих людей были темнокожие, а один — белый. Наблюдения эти он передал шепотом капитану.

‘Белый в сопровождении четырех туземцев, — подумал Ульоа. — Гм! Уж не нас ли они разыскивают?.. Неужели нас предали наши?.. Впрочем, нет, за старика-боцмана я чем угодно поручусь, а вот насчет юнги несколько сомневаюсь. Но посмотрим, что будет дальше, и будем действовать сообразно обстоятельствам’.

Вскоре небольшой отряд, вооруженный каменными топорами, вместе со своим предводителем, в руках которого был карабин, остановился в нескольких шагах от убежища путешественников, видимо, прислушиваясь и приглядываясь.

Математе нагнулся к Ульоа, сидевшему ниже его на толстом суку, и еле слышно шепнул ему:

— Видишь, вождь, белого? Это один из тех, которые приплыли сюда на большой крылатой лодке.

— Вижу, но не могу понять, что он делает. Птиц, что ли, ищет?

— Нет, тогда он действовал бы по-другому.

— Значит, он кого-нибудь ищет или ожидает?

— Да. Будем молчать. Увидим, — отрывисто прошептал дикарь. Между тем отряд двинулся вдоль ряда деревьев, окаймлявших с восточной стороны поляну. Он останавливался перед каждым деревом, причем предводитель внимательно осматривал на известной высоте ствол дерева. Добравшись до одной из роскошных колоннообразных сосен, называемых каори и принадлежащих к семейству даммаросов , высотой до сорока метров, при обхвате в полтора метра, темнокожие вдруг испустили радостный крик и указали своему предводителю на дерево. Тот поспешил подойти поближе, посмотрел и с видимым удовлетворением несколько раз кивнул головой, потом что-то сказал своим темнокожим спутникам, после чего все торопливо направились тем же путем назад.

— Что бы все это значило? — прошептал с полным недоумением Ульоа.

— Увидали на том дереве, что им было нужно, и ушли, — пояснил Математе. — Теперь они не вернутся до утра. Можно спокойно поужинать. Только не следует сходить с дерева: на нем все-таки безопаснее. Я сейчас сделаю тут для молодой дочери нашего вождя постель, — продолжал канак. — А ты, — обратился он к брату, — принесешь сюда птиц, они теперь уж готовы.

Пока Котуре спускался вниз и доставал из ямы жаркое, Математе с поразительной быстротой и ловкостью устроил на дереве из тонких ветвей удобный и прочный гамак и устлал его мягкими листьями.

Птицы действительно оказались изжаренными, и сильно проголодавшиеся путешественники принялись вместе с канаками усердно истреблять вкусную дичь. Обвернутые ароматными листьями и изжаренные по вышеописанному способу дикарей, ноту представляли собой настоящий деликатес.

Когда все насытились, канаки устроили гамак побольше для капитана Ульоа и молодого Бельграно.

Как только молодые люди улеглись в импровизированные воздушные постели, они тут же крепко заснули. Что же касается капитана, то, по привычке всех моряков, он еще долго продолжал сидеть, куря трубку, пока наконец его тоже не одолел сон, и старый моряк устроился рядом со сладко спавшим молодым человеком.

Бодрствующими остались одни канаки. Дикари благодаря своей удивительной выносливости могут без особенного для себя неудобства не спать несколько суток подряд и продолжительное время подвергаться всевозможным лишениям.

Давно уже измученные путешественники не спали так спокойно, как в эту ночь, под бдительной охраной дикарей и в полнейшей тишине, вдыхая чудесный воздух.

Когда Ульоа проснулся на рассвете, дикари радостно приветствовали его, почтительно называя ‘великим белым вождем’. Накануне они его называли просто ‘белым вождем’, а теперь прибавили к этому эпитет ‘великий’. Этим было многое сказано. Ульоа хорошо понимал, что значит такое отличие, и остался очень доволен. Это свидетельствовало о том, что почтение к нему дикарей за ночь не уменьшилось, а напротив, еще больше увеличилось. Из этого можно будет извлечь большую пользу для дела.

Отправив дикарей за кокосовыми орехами на завтрак, Ульоа разбудил своих молодых спутников. Все с удовольствием позавтракали кокосовым молоком и кремом.

По окончании завтрака Математе предложил капитану и его спутникам спуститься на землю и посетить, если им будет угодно, селение племени крагоа, где они будут приняты со всеми почестями, подобающими великому белому вождю и детям их бывшего великого вождя.

Ульоа за себя и за своих спутников изъявил согласие на это любезное предложение и прибавил:

— Кстати, взглянем на то дерево, к которому приходил ночью другой белый с темнокожими.

К немалому изумлению Ульоа и его спутников и большому испугу дикарей, они увидели на дереве грубое изображение трех ноту, вырезанное ножом.

— Табу! — вскричали канаки, с испугом отскакивая от дерева.

— Знаки ноту! — воскликнули путешественники, с любопытством и удивлением рассматривая изображение птиц.

— Только тут прибавлено два креста, которых нет у меня, — заметил Бельграно.

— Зато они были на значке, выловленном Ретоном из моря. Я это хорошо помню, — сказал Ульоа. — Кто-нибудь из ваших мог начертить эти знаки? — спросил он у канаков.

— Нет, — поспешил ответить Математе, — из наших никто не осмелится делать знаки, на которые великим вождем наложено табу: за это накажет Таки [*].

[*] — Таки — один из злых духов канакской мифологии. — Примеч. автора.

— Так кто же мог сделать это? — недоумевал Ульоа. — Очевидно, те, которые приходили сюда ночью, искали этот знак, следовательно, он начертан не ими, а для них… Дон Педро, — обратился моряк к молодому человеку, — вы говорите, что кроме вас и Рамиреса никому не должен быть известен этот иероглиф?

—Да, я уверен в этом, — ответил тот. — По всей вероятности, ночью приходил сюда сам Рамирес, для которого был оставлен этот знак. Но сказать это наверное, конечно, нельзя: в темноте невозможно было разглядеть его лицо.

— А между тем нам необходимо знать, с кем мы имеем дело, — сказал Ульоа, — поэтому мы должны прежде всего.

Но здесь слова его были прерваны пронзительным свистом, раздавшимся вдруг из леса.

— Туда! Скорее! — вскричал Математе и, схватив Ульоа за руку, потащил его вдоль побережья в противоположную сторону от того места, где была проведена ночь. — Нуку… Людоеды! — пояснил он уже на бегу.

Котуре увлекал за братом молодых людей.

Вскоре все очутились под деревьями, росшими в воде.

— Некоторое время придется идти по воде, — предупредил Математе. — Позволь, госпожа, — обратился он к девушке, — перенести тебя на руках. Здесь у нас с братом есть такое убежище, которое никому неизвестно.

С этими словами он подхватил девушку на руки и пустился со своей ношей в узенький пролив, где вода доходила только до колен.

Ульоа и дон Педро, руководимые младшим канаком, следовали сзади.

Минут через десять перед беглецами открылась обширная пещера, далеко вдававшаяся в берег и вся проросшая корнями деревьев. В этой пещере и устроилась небольшая компания. Сухое песчаное дно пещеры напоминало своей твердостью прекрасный мозаичный пол, вертикально пронизывавшие песчаную толщу корни могучих ризофоров походили на колонны, а их подножия — на скамьи. Пещера была таких размеров, что в ней свободно могло поместиться человек десять.

— Котуре, — обратился Математе к брату, — проберись вон туда,

— он указал рукой в сторону налево от себя, — набери там побольше плодов и высмотри, сколько там нуку. Будь осторожнее.

Младший дикарь кивнул головой и тут же исчез. Через полчаса он вернулся с большим мешком, искусно связанным из огромных листьев какого-то дерева. Мешок оказался наполненным кокосовыми орехами и какими-то неизвестными молодым путешественникам плодами, величиной с голову двухлетнего ребенка, покрытыми шероховатой, усеянной наростами оболочкой.

— Что это за плоды? — полюбопытствовала Мина.

— Вероятно, вы слыхали о хлебном дереве, растущем в тропических странах, — это именно и есть его плоды, — пояснил Ульоа. — Ну что, Котуре, видел ты нуку? — спросил он у канака.

— Видел, великий вождь.

— А много их?

— Много, великий вождь. Очень много. И белый с ними. Тот самый, который приходил ночью.

— Далеко они отсюда?

— Подходят к дереву, на котором табу.

Ульоа передал эти ответы дикаря своим спутникам и прибавил:

— Без сомнения, они ищут нас. Кто-нибудь сообщил Рамиресу о нашем прибытии сюда.

— Но кто же мог сделать это?! — воскликнул молодой Бельграно.

— Кроме Ретона или Эмилио, некому. Но возможно ли представить себе, чтобы такой прямой и честный человек, как боцман, мог решиться на подобную гнусность? Трудно допустить это и по отношению к Эмилио, который еще так молод, что…

— А не приходило вам в голову, что они могли попасть в плен к Рамиресу? — перебил Ульоа. — Этот бесчеловечный негодяй мог под жестокими пытками выведать от них все, что ему нужно.

— Не думаю, дон Хосе, чтобы на такое ужасное преступление решился даже Рамирес, хотя знаю, что он не из совестливых, — возразил молодой человек. Он все-таки постесняется.

— Полноте, мой друг, кого он будет стесняться на этом затерянном среди океана диком острове, вдали от всякой цивилизации! — воскликнул Ульоа. — Напротив, я нисколько не удивлюсь, когда узнаю, что этот проходимец именно так и поступил. Боже мой! — вдруг прервал он сам себя, вскакивая с места и бросаясь к выходу.

— Куда вы? Что с вами, дон Хосе? — с изумлением спросили молодые люди.

Но Ульоа ничего не ответил. Высунувшись в отверстие пещеры, он стал напряженно прислушиваться к лаю собаки, доносившемуся сначала издали, потом постепенно приближавшемуся.

— Гермоза!.. Гермоза! — радостно крикнул Ульоа, еще больше высунувшись в отверстие.

— Кто это — Гермоза? — снова в один голос спросили брат и сестра, крайне заинтересованные поведением и видимым волнением своего спутника и руководителя.

— Это моя собака-ньюфаундленд, таинственным образом исчезнувшая перед самым моим отплытием от берегов Чили, — возбужденно ответил наконец Ульоа, полуобернувшись к молодым людям.

Последние с удивлением переглянулись и чуть не засмеялись. Слишком уж нелепым показалось им предположение их спутника, чтобы собака, пропавшая в Чили, могла вдруг очутиться на островах Новой Каледонии.

— Вероятно, вы ошибаетесь, дон Хосе, — сдержанно заметил молодой человек, стараясь скрыть улыбку недоверия.

— Нет, нет, этого быть не может! — тоном глубокого убеждения возразил Ульоа. — Я узнаю голос моей Гермозы среди лая хоть целой тысячи других собак.

— Но каким же образом она могла попасть сюда? Не последовала же она за вами вплавь по морю! — воскликнула девушка.

— А разве Рамирес не мог украсть ее и привезти сюда?

— С какой же целью? — удивился молодой человек.

— Да мало ли какие могут быть цели у этого негодяя! — вскричал Ульоа. — А что это лает моя Гермоза — ручаюсь головой.

Лай собаки раздавался теперь совсем близко.

— Великий вождь, наше убежище открыто! — взволнованно проговорил Математе.

— Да, и благодаря моей собаке! — смущенно пробормотал Ульоа, не зная, что предпринять.

— А у тебя была собака, вождь? Это очень опасное животное, — заметил канак.

— Да-а, — машинально проговорил Ульоа, занятый своими мыслями, и вдруг, ударив себя по лбу, вскричал: — А, теперь я понял цель похищения Рамиресом Гермозы! При помощи моей умной собаки негодяй рассчитывал скорее напасть на мои следы, и он не ошибся: она навела его на них. Что же нам теперь предпринять?

— Прежде всего нужно убить собаку, вождь, — посоветовал старший канак.

— Никогда! — угрожающе крикнул Ульоа. — Я ни за что не допущу этого и накладываю на собаку табу. Слышишь? Мы будем иметь дело только с людьми, а собака, когда узнает меня, нас же станет защищать… Это очень смышленое и сильное животное, — прибавил он, обращаясь к молодым людям, — не то что та жалкая порода собак, которая была разведена здесь вместе с поросятами Куком и другими мореплавателями, пристававшими к этим берегам… Э, да будь что будет! — с решимостью отчаяния вдруг вскричал он и, снова высунувшись в отверстие, громко свистнул.

В ответ на этот свист тотчас же послышался радостный, полуприглушенный визг, затем раздался звук падающего в воду какого-то тяжелого тела и усиленное шлепанье по воде. Оба канака, опасаясь нападения, загородили было собой вход в пещеру и приготовились встретить врага ударами своих каменных топоров.

— Прочь отсюда! — властно крикнул им Ульоа.

Едва канаки успели посторониться, как в пещеру влетела огромная собака, покрытая блестящей белоснежной с черными пятнами шерстью. С прерывающимся от волнения визгом она подбежала к Ульоа, поднялась на задние лапы, положила ему на плечи передние и, усиленно вертя во все стороны хвостом, принялась усердно облизывать лицо моряка. Затем она, продолжая стоять на задних лапах и опираясь передними о колено своего хозяина, намеревалась выразить радость свидания с ним громким лаем.

— Куш, Гермоза! — остановил он собаку, погрозив ей пальцем. Лай собаки мог выдать их присутствие здесь врагам, если те еще не догадывались об этом.

Девушка, со своей стороны, тоже старалась успокоить собаку, между тем как ее брат и Математе охраняли вход, а Котуре, растянувшись на земле и приложившись к ней ухом, прислушивался, близко ли преследователи. Ульоа ласкал собаку, приговаривая прерывавшимся от радостного волнения голосом:

— Гермоза… Славная моя Гермоза!.. Ты не забыла своего старого хозяина… сразу узнала его… Я так и знал… Ведь вы, собаки, никогда не забываете своих хозяев… Ну, теперь мы уж не расстанемся с тобой, нас может разлучить только смерть. Вот видите, сеньорита, — обратился он к девушке, со слезами умиления наблюдавшей эту сцену, — я не ошибся, когда утверждал, что это был лай моей Гермозы.

— Да, эта встреча просто чудесная. Быть может, она послужит к нашему счастью, — отозвалась Мина.

— Во всяком случае, у нас прибавился новый храбрый и сильный друг, на преданность которого можно вполне рассчитывать, — проговорил Ульоа, лаская собаку, не перестававшую лизать ему одежду, руки и лицо.

Заметив, что дикари опасливо косились на животное, пугавшее их своей величиной и страшными зубами, Ульоа поспешил успокоить их.

— Не бойтесь, друзья, этой собаки, — сказал он. — Она не только не сделает вам ни малейшего зла, но еще будет защищать вас от всех ваших врагов. Вы только сами не задирайте ее, а постарайтесь лучше поскорее подружиться с ней.

Успокоенные этими словами, дикари несмело подошли к собаке, которая, по приказанию своего хозяина, изъявляла, со своей стороны, полную готовность подружиться с ними, и стали внимательно и с заметным удивлением разглядывать ее.

— Странно, что преследователи до сих пор не показываются, — заметил Бельграно, отходя от своего наблюдательного поста. — Должны же были они видеть, куда бросилась собака, и последовать за ней.

— Может быть, они решили дождаться наступления темноты, чтобы захватить нас врасплох, — предположил Ульоа.

— А мы так и будем сидеть здесь, как в осаде?

— Что же еще мы можем сделать? — Устроить вылазку? Я бы, пожалуй, не прочь, но опасаюсь за вашу сестру.

— О, за меня не беспокойтесь, дон Хосе! — воскликнула девушка. — Я ничего не боюсь с вами и с братом, а обращаться с ружьем, как вы сами видели…

— Тсс! — прошептал Математе, вдруг обернувшись к ним и внушительно подняв вверх указательный палец правой руки.

Среди воцарившейся тишины послышались глухие удары сверху по корням, образовавшим свод пещеры. В то же время вода у входа стала медленно, но заметно прибывать.

— Что там происходит наверху? — спросил Ульоа у старшего дикаря, когда тот по его знаку подошел к нему.

— Должно быть, нуку задумали завалить нас сверху землей… Стараются пробить ее около корней, как раз в том месте пещеры, где можно укрыться от воды, — высказал свое предположение дикарь.

Когда Ульоа передал его слова дону Педро, тоже подошедшему к нему, молодой человек заметил:

— Значит, нам угрожает быть засыпанными землей или затопленными водой?.. Приятное положение!

— Можно спастись, — сказал канак, очевидно понявший молодого человека, хотя тот сделал свое замечание на испанском языке, на котором говорил с Ульоа.

— Каким же образом? — спросил последний у канака на его родном языке.

— Проделать проход… Вот здесь, — пояснил Математе, указывая на одно место. — Отсюда мы выйдем в такую чащу, где нас никто не найдет.

— Гм, — пробормотал моряк, рассматривая указанное дикарем место. — Да тут, наверное, такая толщина, которую не скоро преодолеешь, а нам дорога каждая минута.

— Не бойся, великий вождь, — успокоил его дикарь, — если дружно примемся за работу, живо проложим путь. Нам уж приходилось делать такие проходы, и мы знаем, что это вовсе не так трудно.

— Да ведь нас, того и гляди, зальет водой или засыплет землей… Вон земля уже начала осыпаться, — возразил Ульоа.

— Ничего, — стоял на своем дикарь, — нам нужно немного прорыть, чтобы уйти отсюда… А там будет уже не так опасно.

— Но если эту пещеру засыплют землей, в ней не будет воздуха…

— И об этом не беспокойся, великий вождь: воздух будет. Между корнями везде пустота, через нее и проходит воздух. Не задохнемся, — уверял дикарь.

— Ну хорошо, будь по-твоему, — согласился Ульоа.

Все поспешно принялись за дело. Канаки начали ловко действовать своими орудиями, а Ульоа и Бельграно — тяжелыми ружейными шомполами. Работа закипела. По указанию Математе следовало прочистить путь в одной из боковых стен пещеры. Рыхлая земля поддавалась легко, труднее было сладить с густой массой толстых корней, переплетенных частой сетью мелких отростков. Двое были заняты перерубанием этих преград, а другие двое — уборкой срубленного. Вскоре часть пещеры была завалена этими обрубками.

Во время работы мужчин Мина взяла на себя обязанность сторожа. Держа наготове карабин, мужественная девушка чутко прислушивалась к тому, что происходило снаружи.

Через полчаса дружной работы был уже прорыт проход, который нужно было только несколько расширить, чтобы выбраться через него наружу, в стороне от того места, где находились враги.

Вдруг раздался яростный лай Гермозы, а вслед за ним грянул выстрел. Мужчины поспешно оглянулись и увидели девушку с дымившимся ружьем в руках.

— В кого ты стреляла, Мина? — спросил у нее брат.

— Какой-то дикарь хотел проникнуть сюда со стороны воды. Я его прихлопнула, — ответила она.

— Убила его?

— Вероятно, потому что он пошел ко дну, не успев даже вскрикнуть.

— Вы настоящая героиня, сеньорита! — восторженно воскликнул Ульоа. — Но за одним врагом наверное последуют и…

— Угадали, приятель, — прервал его чей-то грубый и насмешливый голос, донесшийся сверху. — Нас здесь много. Сдавайтесь скорее, иначе через несколько минут от всех вас останется только одно неприятное воспоминание!

— Кто вы такой? — крикнул, в свою очередь, Ульоа, держа наготове карабин.

— Разумеется, человек, да вдобавок еще белый!

— И, конечно, пират?

— Это меня-то вы называете пиратом?! Ну, я вам покажу.

— Кто же, кроме пирата, решится преследовать людей, которые не сделали ему никакого зла? Какому порядочному человеку придет в голову во главе шайки дикарей-людоедов…

— Укоротите свой чересчур длинный язык, милейший!..

— Я вам не ‘милейший’! Меня называют капитаном! — кипятился Ульоа.

— Ха-ха-ха! — раздался насмешливый хохот. — Хорош капитан без корабля и без команды! Ну, так как же, господин капитан, намерены вы сдаться или нет?

— Прежде чем ответить на этот дерзкий вопрос, я требую, чтобы вы сказали, кто вы и с какой целью преследуете нас, — с твердостью крикнул Ульоа.

— Ну, об этом вам придется потолковать с моим капитаном.

— А кто ваш капитан?

— Дон Рамирес.

— А, так вы значит из его шайки! — воскликнул Ульоа. — А где он сам?

Ответа на этот вопрос не последовало. Только тонкий слух девушки, ближе других стоявшей к отверстию, через которое происходили эти переговоры, уловил, как незнакомец наверху пробормотал про себя:

— Эта проклятая капе [*] совсем отшибла у меня память! Капитан строго-настрого запретил называть его, а я все-таки проболтался. Ну да ладно, как-нибудь выпутаюсь!..

[*] — Капе — род крепкой водки, выделываемой туземцами. — Примеч. автора.

— Значит, мы не ошиблись в своем предположении? Рамирес здесь, — заметил Бельграно.

— Да, мой друг, и нам придется, — начал было Ульоа, но тот же голос сверху снова прервал его:

— Эй вы, пещерные затворники, черт бы вас побрал! Говорите толком: сдаетесь или нет? Мне начинает надоедать возиться с вами!

— Возьмите нас, если можете! — насмешливо ответил Ульоа, к которому вернулось его обычное хладнокровие.

— Очень нужно! — кричал голос. — Вы и так издохнете там: выхода оттуда нет.

— Знаете что, дон Хосе, — проговорил бледный от волнения молодой Бельграно, — он прав: мы действительно здесь заперты. Не предложить ли Рамиресу мировую, уступив ему половину сокровища?

— Боже вас сохрани! — горячо возразил Ульоа. — Это было бы непоправимой глупостью с нашей стороны. По всей очевидности, негодяй задался целью в одиночку овладеть сокровищем. Для вида он, быть может, и согласится на такое предложение, чтобы с нашей помощью скорее отыскать клад, а потом, когда мы больше не будем ему нужны, он не постесняется избавиться от нас, то есть отправить на тот свет.

— Что же в таком случае нам делать, дон Хосе? — с отчаянием проговорил молодой человек. — Вон опять стала осыпаться земля. Еще немного, и мы…

— Прежде всего нам необходимо закончить то дело, которое было прервано переговорами с этим нахалом, — заявил Ульоа. — Сначала выберемся из этой ловушки, а потом обстоятельства сами подскажут нам дальнейший образ действий… Давайте опять помогать нашим неутомимым друзьям. Смотрите, вон они продолжают свое дело.

Дикари действительно продолжали прокапывать боковую галерею и уж прорыли, по их соображениям, не менее половины. Работа пошла вдвое быстрее, когда к ним опять присоединились Ульоа и Бельграно. Как только вода из пролива стала заливать пещеру, новая галерея была уже готова и могла вместить всех осажденных. Сверху больше не доносилось никаких звуков, казалось, находившиеся там люди удалились.

— Как бы нам не задохнуться! Воздуху здесь слишком мало, — высказал Ульоа свое опасение дикарям.

— Не беспокойся, вождь, мы скоро будем на воле, — утешали его те.

— Почему вы так думаете?

— По виду корней… Еще немного покопать — и мы выйдем отсюда. Напрягая все силы, Ульоа и его молодой спутник старались не отставать от неутомимо работавших канаков. Мина, видя, что вокруг все спокойно, поставила к стене карабин, который все это время не выпускала из рук, и стала помогать в работе мужчинам, убирая срубленные корни деревьев.

Галерея все время шла под довольно высокими сводами нависших сверху корней. Между ними кое-где виднелись небольшие просветы, сквозь которые проникал воздух. Это были или отверстия нор каких-нибудь мелких животных, или же не успевшие еще затянуться илом промоины от проливных дождей.

Около полудня Математе с торжеством объявил:

— Сейчас будет готово!

— Что именно? — спросил Ульоа.

— А вон видишь, там большой просвет? Это ход из дупла. Через него мы и выйдем наверх.

—Вылезайте, вылезайте скорее, голубчики! — послышался сверху тот же насмешливый голос. — Милости просим! С нетерпением поджидаем вас! Встретим как нельзя лучше. Ха-ха-ха!

Осажденные в безмолвном ужасе переглянулись.

— Значит, все наши труды пропали! — прошептал Ульоа, скрежеща зубами. — Догадались, мерзавцы, и все время следили за нами’ Впрочем, и немудрено было догадаться: ведь мы так шумели при работе…

— Что же нам теперь делать, дон Хосе? — с отчаянием спросил Бельграно.

— А вот посоветуемся с нашими проводниками, — ответил Ульоа и, обратившись к Математе, начал было:

— Как ты думаешь…

— Я знаю, что нужно сделать, вождь! — с живостью прервал его дикарь. — Это только сейчас пришло мне на ум. Пусть сын нашего великого белого вождя даст мне его табу — это спасет нас.

Когда Ульоа перевел дону Педро предложение канака, молодой человек поспешно достал свой талисман и вручил его дикарю. Математе несколькими ловкими ударами топора перерубил последнюю преграду, отделявшую проход от дупла, влез в это дупло и, высунувшись из него, громко крикнул только одно слово, повторив его три раза:

— Табу! Табу! Табу!

— Какое там еще к черту табу?! — в бешенстве вскричал знакомый уже голос на испанском языке.

— Какое табу? — повторил на туземном наречии другой, твердый и сухой, голос.

— Табу великого белого вождя! — продолжал на местном наречии Математе. — Смотрите, люди племени нуку! Вы должны знать его табу.

И он высунул из дупла руку с куском коры, на котором были изображены птицы.

— Это дук-дук! — вдруг раздался целый хор голосов.

— Выходите безбоязненно все, и белые, и канаки! — крикнул сухой и твердый голос на местном гортанном наречии. — Мы не знали, что у вас есть дук-дук, иначе не пошли бы против вас.

— Можете смело выходить, — сказал Математе, вылезая из дупла, — теперь все нуку за нас.

— А тот белый, который ими предводительствует? — усомнился Ульоа.

— Нуку не станут больше ему повиноваться, и он теперь в наших руках, — уверенно проговорил дикарь.

Путешественники, а за ними и дикари поспешили выбраться через довольно широкое отверстие дупла на поверхность земли и очутились посредине лесной поляны перед двумя десятками вооруженных копьями и каменными топорами дикарей, предводительствуемых белым. Это был человек средних лет, высокого роста, с черной бородой и чисто разбойничьей физиономией, украшенной широким багровым рубцом на правой щеке. Рядом с ним стоял пожилой статный дикарь с властным взглядом и тяжелыми медными серьгами в ушах.

При появлении Ульоа с волшебным талисманом в руках туземец в серьгах что-то крикнул на своем языке толпе. Туземцы, побросав оружие, опустились на колени и с громкими криками принялись колотить себя кулаками в грудь и в голову: этим они приносили клятву в верности владельцу талисмана.

— Измена! — яростно вскричал чернобородый белый, топая ногами. — Поганые черти! Вы предаете своего великого вождя первому попавшемуся обманщику, которому вздумалось заморочить вам головы поддельным табу… Настоящее табу только у нашего вождя, а все другие…

— Мы этого не знаем, — твердо и спокойно возразил дикарь в серьгах. — Мы делаем только то, что нам приказывает дук-дук.

— А вот я вам сейчас покажу, что ваш дурацкий дук-дук ровно ничего не значит! — вне себя от злобы крикнул чернобородый незнакомец, направляя дуло карабина в Ульоа, стоявшего впереди своих спутников. — Умри, проклятый обманщик, явившийся сюда смущать этих дураков!.

— Сначала умрешь ты, негодяй! — прогремел Ульоа и, прежде чем чернобородый успел выстрелить в Ульоа, меткая пуля последнего угодила ему прямо в лоб.

Незнакомец, выронив из рук карабин и схватившись за голову, упал навзничь.

— Умер! — объявил дикарь в серьгах, приблизившись к убитому и заглянув в его неподвижные глаза.

После этого дикарь, очевидно старший в отряде, обернулся к толпе и сделал знак рукой. Вся толпа снова упала на колени перед Ульоа, изъявляя ему этим свою полную преданность.

XII. Белый король

У полинезийских людоедов, подобно европейцам, китайцам, индусам и некоторым африканским племенам, тоже существуют тайные общества с особыми ритуалами и символикой. Но в то время как подобные общества у культурных народов почти все носят политический характер, у африканцев они преследуют лишь частные цели — защиту личной безопасности и имущества своих членов.

Тайное общество у племен, населяющих Новую Каледонию, также преследует только личные цели. О политике эти дикари и понятия не имеют. Общество это носит название дук-дук, по имени воображаемого блуждающего духа, будто бы призывающего всех туземных подростков, достигших двенадцатилетнего возраста, к тайному объединению.

Посвящение в члены общества происходит следующим образом. Молодому дикарю сообщают, что дук-дук приказывает ему явиться в такое-то время на такое-то место. Он отправляется туда в сопровождении всех своих родственников и друзей, под оглушительную трескотню деревянных барабанов и пронзительные крики провожатых, посредством чего дук-дук предупреждается о приходе его нового избранника.

Сборище обыкновенно происходит в укромном уголке леса, под сенью вековых деревьев. Из дупла одного из этих великанов растительного царства, внутренность которого может вместить целый десяток людей, выходит какое-то фантастическое чудовище в замысловатом головном уборе огромных размеров и безобразной карикатурной маске из древесной коры. Чудовище пускается в дикую, бешеную пляску, гремя привязанными к поясу черепами съеденных врагов, при этом оно всячески ухищряется прикоснуться к новопосвящаемому, который, предупрежденный заранее, старается не допускать этого, в противном случае он, по поверью, тут же или вскоре должен умереть.

Церемония посвящения этим и ограничивается. Выдержав испытание, новопосвященный узнает символ общества, потом угощает всех собравшихся и таким образом становится полноправным членом этого общества и может рассчитывать на его помощь во всех затруднительных случаях своей жизни.

К обществу могут принадлежать представители различных племен, даже враждующих между собой. Когда членам этого общества приходится встречаться на поле сражения и один из них бывает ранен, то, если он докажет победителю, что принадлежит к обществу дук-дук, его, вместо того чтобы добить и съесть, стараются вылечить и потом отпускают в родное селение, а если он умрет, тело его с почестями отправляют туда же для погребения.

Самый символ дук-дук хранится только у вождей, принадлежащих к обществу, эти вожди объявлены табу, то есть священными и неприкосновенными, как самый символ. У них хранится и знамя общества. Различные племена имеют и различные символы, обладающие, однако, одинаковой силой.

По странной случайности, племя людоедов нуку, направленное Рамиресом против Ульоа и его спутников, принадлежало к обществу дук-дук, символом которого служили три ноту. Поэтому можно представить себе, какое впечатление должен был произвести вид этого символа в руках Ульоа на тех, которые собирались убить капитана и всех его спутников.

Дикарь, украшенный серьгами, подошел к Ульоа и почтительно сказал ему на наречии племени крагоа:

— Белый вождь, приказывай. Все племя нуку будет повиноваться тебе, потому что ты имеешь табу.

— Хорошо, — произнес Ульоа. — Прежде всего, скажи мне, почему ты со своими людьми находился на стороне моего белого врага?

— Потому что этот белый показал нам такое же, как и у тебя, табу, и мы не могли ослушаться его. Наш старый вождь, у которого я был помощником, вздумал было сказать слово против того белого, но тут же был убит молнией из такой же вот палицы, — и он указал на карабин Ульоа. — После этого белый сам себя объявил нашим вождем и сказал, что он — Дух моря. К тому же, сопровождавшие его воины племени кети угрожали истребить нас всех, если мы не подчинимся белому вождю. Мы были так напуганы всем этим, что не посмели даже отомстить за смерть нашего вождя.

— Где же теперь кети? — спросил Ульоа.

— Вчера куда-то ушли.

— Но, быть может, скоро возвратятся?

— Этого не могу сказать тебе, великий вождь, — не знаю, — тоном сожаления проговорил нуку.

— Если они возвратятся с враждебными намерениями, то я буду защищать тебя и твое племя, — заявил Ульоа.

— Благодарю тебя, вождь, — отозвался дикарь — Я вижу, что ты — великий воин, потому что не побоялся убить нашего самозваного вождя, значит, твое обещание защищать нас против наших врагов кети — не пустые слова. Просим тебя быть великим вождем всего нашего племени, но не самозваным, как тот, а по нашему собственному желанию.

— Вот тебе и раз! — со смехом вскричал Ульоа, оборачиваясь к своим молодым спутникам. — Нежданно-негаданно я вдруг попадаю в вожди, то есть, собственно говоря, в короли дикарей.

— Как! Разве они предлагают вам корону? — в один голос спросили удивленные молодые люди.

— Да, нечто в этом роде. Племя нуку предлагает мне быть его великим вождем, то есть неограниченным властителем.

— Ну и что же, вы отказались?

— Нет. Нужно обдумать это неожиданное предложение… Но представить только себе: я — король людоедов!

— Так что же из этого? — возразил Бельграно. — Наш отец был ведь королем племени крагоа, почему же вам не сделаться королем нуку?

— Так вы советуете мне принять это предложение?

— Конечно! Ведь нужно иметь в виду, что нам необходима сильная помощь для того, чтобы вырвать наше сокровище из рук негодяя Рамиреса. На его стороне остались кети, а у нас будут нуку и крагоа, следовательно, наши шансы в борьбе с ними будут сравнительно уравновешены, несмотря на то что у него есть белые помощники, которых у нас нет… Кстати, нам необходимо скорее выручить Ретона и Эмилио.

— Да, да, это наша главная обязанность! — подхватил Ульоа. — Хорошо, сейчас посоветуюсь с нашими темнокожими друзьями, а потом, благословясь, и перейду, по примеру Цезаря, Рубикон.

И он обратился за советом к канакам. Оба дикаря, в свою очередь, горячо стали уговаривать его не отказываться от предложения нуку.

— Я согласен быть вашим вождем, — громко объявил он, обернувшись к нетерпеливо ожидавшим его ответа представителям племени нуку.

Услышав это, дикари пришли в неистовый восторг и, в честь этой великой радости, тут же предложили устроить пилу-пилу, а потом съесть убитого их новым повелителем самозваного вождя. Но Ульоа поспешил отговорить своих новых подданных от такого намерения, строго объявив им, что белые не могут допускать при себе ничего подобного из опасения прогневать ‘духов моря и гор’.

От такого разочарования лица дикарей несколько вытянулись, но делать было нечего: воля вождя была непреложным законом. Со вздохом сожаления нуку оставили лакомую закуску крысам, кишмя кишевшим на острове.

Во главе со своим новым властителем, выслав вперед разведчиков с приказанием высмотреть, нет ли на пути засады, нуку двинулись через лес по направлению к югу, освещая дорогу — наступил уже темный вечер — факелами из ниаули.

Два часа с лишком продолжался переход по запутанным тропинкам девственного леса. Наконец отряд выбрался на обширную поляну, окаймленную высокими ниаули, под сенью которых ютились небольшие хижины, сплетенные из ветвей одного гибкого дерева, обмазанные тиной и покрытые широкими пальмовыми листьями. Каждая из хижин была очень ловко прилажена к стволу дерева, служившему ей надежной опорой.

Ответив на окрики ночных сторожей, отряд в глубоком молчании вступил в селение, обитатели которого мирно спали. Нового вождя и его спутников провели к хижине, отличавшейся от других гораздо большими размерами и окруженной с трех сторон крепким палисадом, четвертая сторона примыкала к четырем ниаули.

— Вот твое жилище, великий вождь, — почтительно проговорил старший дикарь, вводя Ульоа с его спутниками в хижину. — Завтра будем праздновать твое избрание большим пилу-пилу. Канаки, если пожелаешь, могут остаться при тебе. Спокойной ночи!

Когда он удалился, путешественники стали с любопытством осматривать при свете двух оставленных им факелов свое новое помещение. Оно оказалось очень просторным и довольно чистым. На полу были постланы пестрые, искусно сплетенные из мягкой морской травы циновки, служившие постелями. По стенам были расставлены большие глиняные сосуды со свежей водой и разными отборными плодами. У задней же стены, образуемой стволами четырех деревьев, красовалось нечто вроде большой вазы, наполненной черепами съеденных на пилу-пилу врагов.

Подкрепившись кокосовым молоком, усталые путешественники тотчас же улеглись спать. Канаки с Гермозой устроились около входа. Все сразу заснули.

Рано утром они были разбужены страшным шумом. Оказалось, что перед хижиной белого короля собралась толпа его новых подданных, и раздается оглушительный треск барабанов. Вслед за тем отодвинулась циновка, заменявшая дверь, и в хижине появился тот же помощник великого вождя в сопровождении нескольких подростков, несших большие корзины, из которых распространялся аппетитный запах.

Это было угощение, подносимое от имени всего племени новому белому вождю. Ульоа милостиво принял его и пригласил своего помощника разделить с ним трапезу. Тот, видимо, был очень польщен этим, хотя со свойственной всем дикарям сдержанностью ничем не выдал своих чувств.

Угощение состояло из отлично поджаренных поросят с гарниром из каких-то крупных кореньев, походивших видом на свеклу, с довольно вкусной сладкой мучнистой мякотью. Кроме того, была принесена крупная рыба, поджаренная с плодами хлебного дерева, и огромная глиняная бутыль капе .

Завтрак состоялся под невыносимую для белых трескотню барабанов, требовать прекращения которой никто не решался из опасения обидеть дикарей, привыкших чествовать своих новых вождей именно таким образом.

Поросячье и рыбное жаркое оказались очень вкусными, а капе, помимо своего хотя и своеобразного, но довольно приятного вкуса, отличалась такой крепостью, что Педро, только отведавший ее, почувствовал сильное головокружение, а ‘король’, уже привыкший к такого рода напиткам, пришел в самое веселое настроение.

После завтрака Ульоа устроил совещание, на котором обсуждалось, как освободить боцмана с юнгой и как бороться с Рамиресом за сокровище умершего Фернандо де Бельграно.

— Прежде всего мы должны хорошенько узнать, какими силами располагает наш противник, — говорил Ульоа.

— Сначала мы просили бы вас, дон Хосе, разузнать все подробности, касающиеся нашего покойного отца, — возразил молодой Бельграно. — До сих пор мы не успели сделать этого, а теперь, по-моему, это вполне удобно.

— Ах, да! Вы правы, дон Педро, — согласился Ульоа и, обратившись к Математе, тоже вместе с братом получившему хорошую долю угощения, спросил: — Так ты хорошо знал великого белого вождя своего племени?

— Да, вождь. Я был одним из его друзей, как он сам называл меня.

— А давно он умер?

— Шесть лун тому назад.

— Что было причиной его смерти?

— Удар копьем во время битвы с тонгуинами. Он убил их вождя и потом сам был смертельно ранен.

— А каким образом он сделался вашим вождем?

— Его большая крылатая лодка была разбита бурей. Все его люди утонули, и он один был выброшен на берег, близ Балабио. Там, где большая река Диа. Мы нашли его чуть живого…

— И не съели? — удивился Ульоа.

— Мы не могли этого сделать, вождь. Наши волшебницы незадолго перед его появлением предсказали, что на наш остров скоро прибудет белый, сын солнца и моря, который принесет всему нашему племени большую пользу. Мы поняли, что это и есть тот самый белый, которого принесло нам морем, и так как были в то время без вождя, — он за четверть луны до того был взят в плен и съеден тонгуинами, — то мы и выбрали посланного нам духами белого своим великим вождем.

— И он у вас пользовался почетом?

— Да, вождь, очень большим почетом, потому что он принес нам много пользы. При нем наше селение сделалось самым большим и безопасным на всем острове, и мы поем песни, сложенные нами в честь нашего великого белого вождя.

— Он принадлежал к обществу дук-дук?

— Да, он один и имел великое табу.

— А почему же он бросил в море несколько списков с табу, если они имеют такое большое значение?

— Он всегда со слезами говорил, что у него далеко за морем, там, где восходит солнце, остались дети…

— Бедный папа! — взволнованно воскликнула девушка, когда Ульоа перевел ей слова дикаря.

— И вот, — продолжал Математе, — когда наш вождь почувствовал приближение кончины, он приказал заделать дук-дук в маленькие бочки и бросить их в море. Он говорил, что море донесет их до его детей.

— И он не ошибся: море действительно принесло дук-дук его детям, — сказал Ульоа. — Вот его дети, — продолжал он, указывая на молодых людей. — Они явились сюда за золотом, собранным для них отцом, если оно только еще цело.

При этих словах Ульоа на лице канака выразилось полное изумление.

— Разве желтые камни нашего великого вождя так нравятся его детям, что они не побоялись явиться сюда за ними из-за моря? — воскликнул он.

— Это им приказал сделать их отец, — с невольной улыбкой ответил Ульоа, не входя в дальнейшие объяснения. — А много было собрано им этих камней? — не без любопытства спросил он.

— Много, вождь. Одна из пещер Голубых гор почти вся наполнена ими. Наш покойный вождь складывал камни в эту пещеру понемногу, потом перед своей кончиной наложил на нее табу, чтобы никто, помимо его детей, не мог проникнуть в пещеру.

— А где находится эта пещера?

— На реке Диа, в высокой горе, на самой вершине которой лежит тело нашего великого вождя.

Узнав от дикаря все эти подробности, Ульоа отпустил его.

— Мои дорогие друзья, — обратился он к молодым людям, — сокровище вашего покойного отца действительно существует. Нам стоит только пойти и взять его, не связываясь даже с Рамиресом.

— А как же быть с Ретоном и Эмилио, дон Педро? — прервал молодой человек. — Нельзя же оставить их на произвол судьбы, или, вернее, дикарям.

— Разумеется, мы не покинем острова без них, — поспешил ответить Ульоа. — Каким бы то ни было способом постараемся выручить их из рук людоедов. Теперь у меня целая армия подданных, и я этим воспользуюсь. Освободим старика-боцмана и потом потолкуем с Рамиресом. У меня уж и план готов.

— А в чем именно он состоит?

— А вот в чем. У Рамиреса есть судно, а у нас нет даже лодки’ Да в ней все равно не добраться до Америки. Поэтому нам прежде всего необходимо завладеть его судном. Кстати, это лишит негодяя возможности ускользнуть от нас с сокровищем, если он успеет добыть его раньше нас. Часть экипажа ‘Эсмеральды’, наверное, осталась на корабле. Постараемся захватить всех врасплох. Тогда мы можем потолковать с Рамиресом по-своему. Конечно, этот план довольно труден, но не безнадежен, и нам нужно во что бы то ни стало привести его в исполнение.

— Но каким же образом мы будем приводить в исполнение ваш план, дон Хосе, когда не знаем, где находится ‘Эсмеральда’? — заметил молодой Бельграно.

— Это будет нетрудно узнать, — возразил Ульоа. — Я пошлю разведчиков в селение кети, и они доставят нам необходимые сведения. Завтра мы займемся освобождением Ретона, а сегодня позвольте мне потешить моих новых ‘подданных’, то есть отпраздновать свое, так сказать, ‘вступление на престол’.

Вечером все племя под руководством своих старейшин устроило в честь своего нового вождя великолепное пилу-пилу — торжественное празднество с музыкой и плясками.

Подобно другим первобытным народам, островитяне Тихого океана питают особую страсть к ночным пляскам. Пляски дикарей очень разнообразны, но самые оригинальные наблюдаются у новокаледонцев. Они обыкновенно происходят на лесной поляне, окруженной со всех сторон густым кустарником, нарочно посаженным для этой цели. Когда все соберутся, по знаку одного из старейшин выскакивает кучка самых искусных танцоров с лицами, разрисованными ярко-красной и черной красками. За танцорами с невообразимым шумом и гамом появляется целая толпа барабанщиков и флейтистов с музыкальными инструментами, сделанными из берцовых костей съеденных врагов.

Самая пляска состоит в бешеном кружении, размахивании руками и топанье ногами, причем все эти движения сопровождаются громким гиканьем и пронзительным присвистом танцоров. Под конец выступает танцор-солист, совершенно обнаженный, но в чудовищной маске и украшенном разноцветными перьями парике из волос, снятых с черепов убитых врагов. Приветствуемый и поощряемый веселыми криками зрителей, танцор скачет, прыгает, вертится, как сумасшедший, затем вдруг с непостижимой быстротой куда-то исчезает, словно проваливается сквозь землю.

Такие балы обыкновенно заканчиваются пиром, главное лакомство на котором составляет человечье мясо. Но так как Ульоа выразил полное отвращение к такому угощению, то дикари на этот раз скрепя сердце избавили нового вождя от этого лакомства и взамен предложили ему ужин вроде утреннего завтрака. После чего дикари с особенными почестями проводили своего вождя и его спутников до их жилища, потом и сами разошлись по своим хижинам.

Но если бы этому вождю пришло в голову некоторое время спустя пройтись по лесу, он застал бы всех старейшин и других почетных лиц племени весело пирующими над останками убитого им посланного Рамиреса, полусъеденное тело которого им удалось отбить от целого полчища крыс.

XIII. Муравьиная пытка

На другой день, вечером, небольшой отряд воинов нуку под предводительством дона Хосе и в сопровождении обоих канаков тихо вышел из селения и углубился в лесную чащу.

Днем посланные капитаном разведчики вернулись с известием, что Рамирес собирается к реке Диа, в устье которой должен находиться его корабль, а союзники Рамиреса, кети, уже назначили день, когда будет устроено грандиозное пилу-пилу для принесения в жертву и съедения одного из белых пленников. Это известие заставило дона Хосе поспешить на выручку Ретона и Эмилио из рук людоедов.

Чтобы не подвергать девушку лишней опасности, с которой несомненно была сопряжена предпринимаемая экспедиция, Ульоа оставил ее в селении под охраной ее брата, которому на время своего отсутствия передал всю полноту власти. Оставил он им и Гермозу, внушавшую дикарям страх своим ростом, а некоторых случаях свирепостью, в общем же умное животное вело себя очень хорошо.

Отряд направился к северу, к селению кети. Несмотря на царивший вокруг мрак, Ульоа не позволял зажигать факелы, предполагая, что враги могли выслать разведчиков.

Обоих канаков он выучил обращению с огнестрельным оружием, и они с гордостью выступали, вооруженные карабинами дона Педро и его сестры.

Вслед за белым вождем шел его темнокожий помощник, не пожелавший отставать от своего нового повелителя в его опасном предприятии.

В полночь отряд остановился в миле от селения кети, все взобрались на огромное банановое дерево, которое в случае необходимости могло послужить хорошим убежищем.

После короткого совещания было решено отправить вперед разведчиков, которые должны были узнать, где именно находятся пленники. Войти прямо в селение было очень рискованно, так как довольно многочисленное само по себе племя кети могло быть подкреплено еще частью экипажа ‘Эсмеральды’.

Математе выбрал среди воинов четверых самых смышленых и ловких и отправился с ними на разведку.

— Хорошо было бы, если бы вам удалось захватить в плен хоть одного кети и доставить его сюда, — сказал им Ульоа. — Тогда мы узнали бы от него все, что нам нужно.

— Постараемся, вождь, — ответил канак.

В ожидании нападения со стороны врагов ночь прошла очень тревожно. К счастью, все ограничилось одной тревогой: ни один враг нигде не показывался. День также прошел невесело: разведчики не возвращались, и Ульоа сильно беспокоился о них. Он уже хотел было двинуться вслед за ними, когда вдруг перед заходом солнца один из дозорных, расставленных в лесу для караула, прибежал с известием о возвращающихся разведчиках.

Действительно, несколько минут спустя перед Ульоа предстал Математе со своим отрядом, посреди отряда находился новый туземец, всю одежду которого составлял широкий бахромчатый пояс, сплетенный из травы.

— Вот, вождь, мы привели тебе пленника, как ты приказывал, — доложил Математе. — Это кети, которого мы захватили в лесу. Он притворяется, что не знает нашего языка, между тем как все его племя говорит по-нашему. Быть может, ты заставишь его развязать язык.

Пленник, типичный образчик новокаледонского туземца, высокий, сильный, бородатый, впился своими пылавшими мрачным огнем черными глазами сначала в капитана, потом обвел ими всех присутствовавших и проговорил на местном наречии:

— Леле тайос. (Новые друзья.)

— Если ты считаешь нас своими друзьями, то не должен отказываться отвечать на наши вопросы, — сказал ему на языке крагоа дон Хосе.

Дикарь сморщил лоб, словно стараясь понять смысл сказанного ему, потом развел руками и молча покачал головой.

— Ага, хорошо! Понимаю, в чем дело, — произнес с улыбкой Ульоа и, обратившись к своему помощнику, приказал: — Привязать пленника и хорошенько стеречь его. Мы потом потолкуем с ним и постараемся развязать ему язык.

Сделав это распоряжение, он отвел в сторону Математе и спросил его:

— Ну, разузнал ты что-нибудь о белых пленниках, которые находятся во власти кети?

— К сожалению, нет, великий вождь, — с виноватым видом ответил канак. — Мы не могли приблизиться к селению кети: все их племя вооружено, словно на войну, и по всему лесу ходят разведчики. Только по особо счастливому случаю нам удалось захватить вот этого человека, иначе пришлось бы вернуться к тебе ни с чем.

— Уж не собираются ли они напасть на нуку?

— Это может тебе сказать только человек, которого мы привели к тебе, великий вождь

— А если он откажется говорить?

— Тогда его можно заставить, — с многозначительною усмешкой ответил дикарь.

— Ты намекаешь на пытку, Математе? Но мне очень не хотелось бы прибегать к ней, притом у нас и мало времени на это. Пока мы будем заниматься превращением немого в говорящего, мои люди могут быть уже съедены.

— На мелаленко не потребуется много времени, великий вождь.

— Что это за ‘мелаленко’? — полюбопытствовал Ульоа.

— А вот пойдем со мной и этим немым человеком, и ты увидишь, что это такое средство, которое сразу заставит самого немого человека развязать язык, — скаля свои белые зубы, проговорил канак.

— А далеко идти?

— Нет, тут поблизости.

— Хорошо, пойдем, — согласился Ульоа, которому было очень важно заставить пленника заговорить.

Математе распорядился срезать с ниаули несколько продолговатых полос коры, из которых делались факелы, и заявил Ульоа, что он готов к его услугам.

Наказав своему помощнику не покидать стоянки и зорко следить за врагами, дон Хосе стал во главе маленького отряда вместе с Математе, показывавшим путь Четверо воинов, вооруженных каменными топорами и деревянными копьями, шли по обеим сторонам пленника, держа его за концы лиан, которыми он был скручен.

Пленник казался совершенно спокойным и не выказывал ни малейшего признака страха. Хотя он, вероятно, и думал, что его ведут убивать, чтобы потом съесть, но, очевидно, покорился своей участи.

Пройдя несколько сот шагов, отряд очутился на обширной поляне, посередине которой возвышалось с десяток деревьев какой-то еще не виданной доном Хосе породы. Они походили на оливковые деревья с белыми блестящими стволами и немногими прихотливо расположенными ветвями, ветви были покрыты продолговатыми листьями мрачного темно-зеленого цвета, придававшими деревьям печальный вид, вроде того, каким отличаются кипарисы на кладбищах.

В тени этих деревьев не было никакой растительности, точно они выделяли из себя испарения, губительные для всего живого. Даже та растительность, которая находилась на некотором расстоянии от них, была редкая и хилая.

Сначала Ульоа подумал, что это упасы, ядовитые деревья, преимущественно произрастающие на Малайских островах, но Математе вывел его из этого заблуждения.

— Вот мелаленко, вождь, — проговорил он, указывая на группу этих деревьев.

— Значит, они ядовитые и, кроме вреда, ничего не приносят? — спросил Ульоа, с любопытством рассматривая это интересное произведение природы.

— Да, очень ядовитые, — отвечал канак. — Но они приносят пользу: мы добываем из них смолу для факелов, а их корой, сквозь которую не может пройти самый сильный дождь, покрываем свои хижины.

— Все это так, — проговорил Ульоа. — Но какое же отношение имеют эти деревья к нашему пленнику?

— А вот сейчас увидишь, вождь, — улыбнулся дикарь. — Мы привяжем этого человека к одному из деревьев. Не успеет он и опомниться, как почувствует страшную боль в голове и во всем теле, потом у него начнется сильная рвота, будет выворачивать все внутренности… Но этим, пожалуй, его не проймешь: люди нашего острова долго могут выносить все это, и нам придется прибегнуть еще к одному средству, чтобы заставить пленника развязать язык. Против этого средства уж никто не устоит… Видишь, вождь, вот эти кучки? — указал он на находившиеся под деревьями конусообразные холмики белесоватой глины.

— Вижу, — отозвался Ульоа, продолжая недоумевать. — Это муравейники, и я все-таки не понимаю.

— Мы привяжем пленника так, чтобы его ноги касались одной из этих куч, и ты посмотришь, как он заговорит, когда муравьи примутся высасывать из него кровь. Этого, повторяю, не выносит.

— Но я не желал бы подвергать его такой ужасной пытке! — с ужасом воскликнул Ульоа.

— Ну, тогда ничего и не узнаешь! — невозмутимо проговорил канак, пожимая плечами. — Другого способа развязать этому человеку язык я не знаю, а время, ты сам говоришь, дорого. Твои люди могут быть съедены, пока мы будем придумывать, как заставить заговорить притворщика. Если ты сам не желаешь видеть, как нам будут помогать муравьи, отойди от этого места, а мы займемся делом. Пленник от этого не умрет. У него только убавится немного крови.

Все эти доводы подействовали на Ульоа. Он отошел в сторону, предоставив канаку полную свободу действий, но при этом все-таки предупредил его, чтобы он не слишком мучил несчастного.

Когда пленника подвели к муравьиной куче, лоб его нахмурился, но с его губ по-прежнему не сорвалось ни звука.

— Ну, теперь будешь отвечать нашему вождю? — спросил Математе у пленника, когда его привязали к дереву, причем ноги его оказались в муравейнике.

Пленник покачал головой, как бы желая показать, что он не понимает вопроса.

—Ага! Не желаешь? — продолжал со злорадной усмешкой канак. — Хорошо, муравьи сейчас развяжут тебе язык!

С этими словами канак сделал несколько царапин на ногах пленника. Из царапин тотчас же стала струиться кровь. Привыкший к гораздо более болезненной операции татуировки всего тела, пленник даже и глазом не моргнул из-за такого пустяка.

После этого Математе зажег два факела и воткнул их в землю по обе стороны жертвы, потом разворотил копьем муравейник и поспешил отойти на такое расстояние от деревьев, чтобы его не достигали их ядовитые испарения. Усевшись с поджатыми под себя ногами, он уставил выжидающий взор в лицо пленника. Но тот продолжал оставаться точно каменным, хотя отлично знал, какие страшные муки предстоят ему.

Не прошло и двух минут, как из отверстий, проделанных канаком в муравейнике, стали показываться первые ряды муравьев-мясоедов, спешивших на лакомый запах свежей крови.

Подобно Америке, где водятся кровожадные симбос , и Африке, изобилующей не менее свирепыми термитами, все острова Полинезии также имеют плотоядных муравьев. Достигая трех сантиметров в длину, эти страшные насекомые крайне свирепы и кровожадны, горе человеку или животному, если их кожа окажется во власти этих маленьких кровопийц. Они набрасываются на свою жертву огромными массами и своими острыми и крепкими клещиками в короткое время уничтожают все ткани тела жертвы, не исключая даже самых плотных, мускульных, так что от нее потом остается голый, точно искусно препарированный костяк.

Когда живая черная масса стала наползать на пленника, начинавшего уже страдать от ядовитых испарений мелаленко, у несчастного невольно вырвался крик ужаса.

— Ага, почувствовал наконец! — злорадно вскричал Математе.

— Я не могу допустить, чтобы муравьи съели его заживо! — проговорил Ульоа, подходя к злорадствовавшему канаку и с содроганием глядя на начинавшиеся муки пытаемого.

— Не беспокойся, вождь, до этого не дойдет, — успокаивал его Математе, — он заговорит при первом же настоящем наступлении муравьев. Пока они только довольствуются вытекшей уже из него кровью, но вот когда примутся высасывать из него свежую, тогда он сдастся.

— А каким же образом ты извлечешь его тогда из муравейника?

— Сейчас увидишь, вождь, — ответил канак и, приказав своему брату срезать несколько длинных и гибких густолиственных ветвей, часть их взял себе и брату, а другие раздал остальным дикарям.

В этот момент воздух прорезал громкий крик жертвы, и несчастный рванулся с привязи.

— Начинается! — радовался Математе. — Теперь он быстро заговорит.

Покрыв ноги пленника, муравьи вонзили в них свои ужасные клещи, отчего возникало такое ощущение, точно тело жгли раскаленными угольями. Через уже насевших на жертву кровопийц переваливались целые ряды других. Копошась и отталкивая друг друга, они пробирались на незанятые еще места, чтобы скорее полакомиться теплой кровью жертвы.

Корчась в судорогах невыносимой боли, с глазами навыкате, с покрытыми кровавой пеной губами, несчастный тщетно старался разорвать связывающие его узы и испускал раздиравшие душу вопли и стоны.

— Довольно, Математе! — воскликнул возмущенный Ульоа. — Прекрати эту невозможную пытку! Я не могу допустить, чтобы на моих глазах так ужасно погибал человек. Наверное, теперь он сдастся.

Математе нехотя поднялся и с ветвью в руках направился к пытаемому, сделав знак другим дикарям следовать за собой. Подойдя к мучавшемуся пленнику, все принялись энергично сбивать с него ветвями муравьев, потом, перерезав веревки, которыми он был привязан к дереву, вытащили его из муравейника и повели под руки к Ульоа.

Ноги несчастного снизу доверху были покрыты кровоточащими и сильно припухшими ранками, и сам он еле двигался. Ему осторожно обмыли израненные ноги водой, обвязали какой-то целебной травой, быстро утоляющей боль и затягивающей раны, потом дали выпить целый кокосовый орех для подкрепления сил. Через несколько минут дикарь пришел в себя, боль у него затихла, и он мог говорить.

— Теперь, — сказал Математе, — отвечай на все, о чем тебя будет спрашивать вождь. Но смотри, — прибавил он с угрожающим видом, — не вздумай увиливать и лгать! Тогда ты снова будешь поставлен ногами в муравейник и брошен там. Помни это. Не забывай и того, что белые умеют читать наши мысли.

После этого внушения начался допрос пленника.

— В вашем селении есть белые? — спросил Ульоа.

— Был, а теперь его нет, — ответил допрашиваемый.

— Куда же он девался?

— Не знаю. Я видел только, как он вчера на восходе солнца с отрядом наших воинов отправился в ту сторону, где заходит солнце.

— Если знаешь, зачем он отправился туда, то лучше говори не таясь. Мы, белые, умеем читать мысли не хуже ваших вьерреданов (колдунов).

— Я не таюсь, — возразил пленник, — но не могу сказать того, чего не знаю. Говорили, что белый отправился к своей большой лодке за подарками для племени крагоа, к которым он хотел потом пойти, но наверняка сказать не могу.

— А где находится его большая лодка?

— Говорят, на реке Диа.

— Это далеко отсюда?

— Два дня ходьбы.

— Этот белый давно живет у вас?

Пленник пустился было в какие-то таинственные вычисления по пальцам, но запутался, с досадой покачал головой и сконфуженно произнес:

— Не могу сказать этого!

— Так скажи, по крайней мере, почему твое племя приняло к себе этого белого, вместо того чтобы, по вашему обычаю, съесть его?

— Он убил молнией из своей волшебной палки нашего вождя, потом дал нам много подарков и объявил себя нашим вождем.

— Взял он недавно в плен двух белых?

— Взял.

— Что он сделал с ними? — с тревогой осведомился Ульоа.

— Старого держат в пещере, и он будет съеден завтра при восходе луны, после большого пилу-пилу, а молодой…

— Ты знаешь, где эта пещера? Можешь провести нас туда? — прервал Ульоа.

Заметив, что пленник, вместо того чтобы прямо ответить на эти вопросы, как и на предыдущие, замялся, Математе с угрожающим видом занес над его головой топор. Эта угроза заставила пленника быстро проговорить:

— Могу! Могу!

— А что сделали с молодым белым? — продолжал допытываться Ульоа.

— Он на свободе и отправился вместе с вождем.

— Ах, каналья! — прошептал сквозь зубы Ульоа, сжимая кулаки. — Ну, теперь мне все ясно. Так я и чувствовал в последнее время, что этот негодяй испортил мои инструменты и указал значками Рамиресу наш путь. Можно ли было ожидать столько дьявольской хитрости со стороны почти еще мальчишки? Мой старый Ретон был абсолютно прав, сразу невзлюбив этого предателя. Он понял его лучше меня. Ну, попадись только он мне в руки, несдобровать ему!

— Вот что, друг, — снова обратился он к пленнику, — желаешь сохранить свою жизнь, которую я только что спас тебе, и служить мне, а не тому белому?

— Хочу, вождь! — воскликнул дикарь, и в тоне его ответа послышалась искренность

— В таком случае веди нас к той пещере, где находится старый белый пленник’ Ведь ты говоришь, что знаешь ее?

— Еще бы не знать, вождь, когда в этой пещере постоянно происходят наши пиры после пилу-пилу. Я сведу тебя туда, но только…

И дикарь замялся.

— Что еще? — с нетерпением спросил Ульоа.

— Только, если ты обещаешь не выдавать меня белому вождю нашего племени. Он узнает, что я все рассказал тебе, и отдаст меня на съедение.

— А! Не беспокойся, я не выдам тебя, если только ты будешь верно служить мне, — прервал его Ульоа. — Теперь веди нас скорее… Впрочем, нет, — продолжал он, подумав немного, — сначала необходимо заручиться большими силами, а потом уж и действовать. До завтрашнего вечера мы еще успеем выручить старика Математе, — обратился он к канаку, который был его правой рукой, — сведи пленника в наше становище и хорошенько стереги его. Потом пошли в наше селение за молодым белым. Пусть он приведет ко мне еще отряд самых храбрых воинов’ Я думаю, теперь вполне можно положиться на нуку?

— О да, вождь! Ты им послан на счастье, и они не могут задумать ничего дурного против тебя.

— А девушку можно оставить под их охраной?

— Можно, вождь. Ведь ее брат имеет табу.

— Ах, да! Значит, она неприкосновенна и вполне в безопасности.

Успокоившись относительно этого, Ульоа вернулся на место ночной стоянки, где все вокруг казалось спокойным. Он расставил новую смену караульных и, страшно утомленный, улегся в приготовленный для него из лиан гамак и тотчас же крепко заснул.

Остальная часть ночи прошла без всяких тревог. К утру прибыл молодой Бельграно с отрядом воинов, выбранных им из самых рослых, крепких и храбрых людей. Каждый из них принес по корзине с провизией: жареной рыбой, плодами и овощами.

— Пора приступить к действиям, — сказал Ульоа молодому человеку, обменявшись с ним приветствиями и узнав, что в селении все благополучно и что Мина чувствует себя хорошо. — Сегодня вечером назначено жертвоприношение в лице нашего бравого Ретона. Но я знаю, где находится старик, и его спасение будет зависеть исключительно от нашего мужества и нашей ловкости.

— За этим дело не станет! — уверенно проговорил молодой человек. — Я твердо надеюсь, что нам удастся вырвать из рук людоедов нашего старого друга.

— Надеюсь и я, — продолжал Ульоа — Мы отправимся перед солнечным закатом. Вечером будет не так заметно наше передвижение. Зададим страха этим проклятым людоедам, уже точащим зубы на бедного Ретона, выручим его, а потом займемся и самим Рамиресом.

XIV. Пещера людоедов

Только что начало смеркаться, и огромные летучие собакоголовые мыши целыми стаями покидали свои дневные убежища, чтобы полакомиться насекомыми и плодами, когда отряд дона Хосе, состоявший из двадцати человек, двинулся в путь по направлению к селению кета Дорогу показывал пленник, по бокам которого шли оба канака, зорко наблюдавшие за его малейшим подозрительным движением.

В лесной чаще, через которую приходилось проходить, царила томящая духота, все небо было покрыто тяжелыми тучами, насыщенными электричеством. Очевидно, над островом готовился пронестись один из тех страшных ураганов, какие нашим путешественникам уже пришлось испытать на море.

Шли более часа. Вдруг проводник обернулся и тихо проговорил:

— Теперь нужно идти как можно осторожнее: мы приближаемся к нашему селению.

— Мы-то будем молчать, а вот ты сам, смотри, не вздумай издать какого-нибудь предательского звука. Тогда тебе тут же и конец! — угрожающе предупредил его Математе.

— Не беспокойся: раз вы меня оставили в живых, я вас не выдам и до конца буду стоять за вас. У меня не двойной язык, — с достоинством проговорил пленник.

— А далеко еще до места? — спросил Ульоа, услыхав разговор пленника с канаком.

— Нет, — ответил пленник. — Вон уж и берег.

— Твои соплеменники уже там?

— Нет. Они соберутся при восходе луны.

Лес начал сильно редеть. Высокие деревья не любят близости моря, где их так беспощадно треплют и ломают свирепые ураганы. Только кокосовые и каурисовые деревья да морские сосны отваживаются выдвигаться дальше других, гордо вознося свои пышные вершины на высоту сорока метров над землей.

Уже засверкали первые молнии и загрохотал вдали гром, когда отряд, выбравшись на окаймленную густым кустарником лесную опушку, оказался перед селением кети. Селение было довольно большое и состояло из разбросанных среди обширной поляны хижин, напоминавших своим видом большие ульи.

Нигде не было заметно никакого движения. Вероятно, все население уже отправилось к месту сборища, чтобы сначала поплясать, а потом урвать хоть кусочек останков злополучного боцмана.

Осторожно миновав этот поселок, отряд вступил в новую полосу гигантских ризофоров, тянувшуюся параллельно морю, глухой рев которого уже слышался невдалеке.

Вдруг откуда-то донеслись продолжительные раскаты словно подземного грома.

— Опоздали! — в ужасе вскричали канаки. — Этот шум возвещает начало пляски в честь бога Тики.

— Что вы говорите? — поспешил осведомиться Ульоа.

— Мои соплеменники, кажется, раньше времени начали свое празднество. Этого прежде никогда не бывало. Пилу-пилу всегда начиналось только при восходе луны, а она еще не показывалась, — бормотал пленник, сам, видимо, пораженный.

— Значит, твои соплеменники уже собрались в пещере? — продолжал Ульоа.

— Да, вождь, должно быть. Хотя еще рано, и я не могу понять…

— А что, вход в пещеру только один?

— Нет, два. Но один из них будет очень неудобен для тебя, вождь. По нему надо спускаться ползком, и притом…

— Это ничего не значит! Веди! Нам необходимо захватить твоих сородичей врасплох. Прямого нападения лучше избежать.

— Хорошо, вождь, идем! — вдруг сказал кети тоном человека, принявшего какое-то важное решение.

— Смотри, не вздумай завлечь нас в ловушку! Ты первый погибнешь тогда от моей рутси! — предупредил его Ульоа, подметив этот тон.

— Ты подарил мне жизнь, вождь, и я теперь твой. Кети неблагодарным не бывает! — возразил дикарь, и в тоне его голоса слышалась полная искренность. — Идем скорее! Как только окончится пляска, твой белый друг будет убит и положен на огонь.

С соблюдением всевозможных предосторожностей и в полном безмолвии отряд двинулся вперед вслед за проводником, быстрым и уверенным шагом направившимся к холму, поросшему величественными кокосовыми пальмами и густым кустарником.

Подземный рокот деревянных барабанов, возвещавших начало пилу-пилу, с каждым шагом вперед становился все слышнее и слышнее. По временам этот шум перекрывался пронзительными взвизгиваниями и криками.

‘Интересно бы знать, сколько собралось там этих дьяволов в человеческом образе? — спрашивал сам себя Ульоа, сердце которого усиленно билось, когда он начинал опасаться за успех своего рискованного предприятия. — В состоянии ли мы будем одолеть их и вырвать из их рук беднягу Ретона?’

Между тем проводник, которого оба канака продолжали крепко держать на привязи из лиан, вдруг остановился на краю холма, указал на зиявшую внизу пустоту и сказал:

— Вот вход в пещеру.

Ульоа заглянул в эту пустоту и спросил:

— А что, если мы зажжем факелы, чтобы удобнее пройти там, не выдадим себя этим раньше времени?

— Нет, вождь, — ответил пленник. — Проход очень извилистый. Факелы можно будет потушить, когда мы переберемся через подземный канал, питающий лагуну.

— Разве там, в пещере, есть и вода?

— Да, вождь, есть лагуна, посредине которой стоит изображение доброго духа моря, Тики.

Ульоа при помощи своего огнива зажег один из имевшихся в отряде факелов из коры ниаули, потом вслед за проводником сполз с почти отвесной крутизны скалистого холма. Математе, продолжавший не доверять пленнику, первый, и также ползком, протиснулся сквозь узкую расщелину, через которую, по словам пленника, можно было проникнуть в пещеру. Факелом он освещал путь себе и другим. За Математе следовал пленник, потом Котуре. Таким образом, кети находился как бы в тисках, готовых сдавить его при малейшем подозрительном движении или звуке с его стороны. Ульоа со своим отрядом пока оставался в некотором отдалении позади передовой группы.

Узкий проход весь был загроможден острыми выступами скалы. Пробираться между этими препятствиями было нелегко и довольно опасно.

Откуда-то доносился грохот, напоминавший шум каскадов или бурно бегущих потоков, но пока ничего не было видно. Казалось, и самый проход когда-то служил ложем для горного потока. Местами этот проход был так тесен и низок, что люди должны были съеживаться до последней возможности, чтобы на несколько шагов продвинуться вперед. Иногда Математе вдруг останавливался перед преграждавшей путь глыбой и с большим трудом отыскивал подходящую лазейку, через которую и протискивались вслед за ним остальные. Пустить же вперед пленника, который, будучи лучше знаком с этой пещерой, нашел бы, вероятно, и более удобный проход, не решались из опасения, как бы он не завел их в какую-нибудь ловушку.

Наконец шагов через четыреста проход начал понемногу расширяться, и впереди засверкала широкая серебристая лента какого-то источника.

— Это пресная вода или морская? — шепотом спросил Ульоа у проводника.

— Морская, вождь, — так же тихо ответил тот. — Скоро лагуна. Надо бы погасить свет.

Ульоа шепнул Математе, и тот поспешил потушить факел.

Между тем грохот барабанов, дикие крики, свист и рев вперемешку с гулким стуком, происходившим, вероятно, от ударов палицами и кистенями по стенам пещеры, просто оглушали. Шум был прямо адский.

— Математе и Котуре, держите крепче пленника! — приказал Ульоа.

— Будь спокоен, вождь, мы отвечаем за него головой! — раздалось в ответ.

— Дон Педро, — обратился Ульоа к следовавшему за ним молодому человеку, — приготовьте карабин, но без моей команды не стреляйте. Ну, теперь с Богом, вперед!

Расширившийся проход извивался крупными зигзагами. Могло случиться, что где-нибудь за крутыми поворотами притаились караульные, выставленные врагами на случай внезапного нападения с этой стороны. Приходилось удвоить предосторожности, чтобы не наткнуться на такую засаду.

Вскоре показался яркий свет, лившийся из обширной пещеры, в которой людоеды праздновали свои пилу-пилу. Пещера была сталактитовая, почти круглой формы и такой красоты, что смело могла поспорить с иными прославленными пещерами всего мира. Сплошь выложенная самой природой дивной мозаикой из минералов всевозможных пород и цветов, ослепительно сверкавших при свете многочисленных факелов, воткнутых во все щели среди массы пестрых и причудливых форм сталагмитов, эта пещера представляла сказочно-прекрасный вид.

Посредине был природный бассейн, наполненный водой, а в его центре, на выступе скалы, высился грубо вырезанный из дерева истукан, изображавший бога Тики. Сидя с поджатыми под себя ногами и скрещенными на толстом животе руками, истукан тупо таращил свои огромные глаза, во впадины которых были вставлены какие-то зеленоватые камни, и ухмылялся своим широчайшим ртом. На его бесформенной голове красовалась четырехугольная шляпа, грубо сплетенная из соломы.

Вокруг бассейна, имевшего не менее ста метров в поперечнике, усердно плясало несколько десятков дикарей, ударяя палицами о сталагмитовый пол пещеры. Танцоров окружало несколько сотен зрителей, в числе которых были женщины и дети.

Невообразимый шум, производимый барабанщиками, флейтистами и певцами, и неистовые крики толпы поощряли плясавших.

— Что такое! — шепнул Ульоа молодому человеку. — Любая слабонервная дама через минуту упала бы в обморок от этого ‘концерта’. Но где же, однако, наш бедный Ретон?

— Разве вы его не видите, дон Хосе? — отозвался молодой человек.

— Вон он посредине бассейна… По ту сторону идола, в клетке. Ульоа подвинулся немного вперед и действительно увидел на противоположной стороне, перед идолом, бамбуковую клетку, в которой сидел несчастный старик со скрученными назад руками.

— Бедный мой друг! — взволнованно прошептал Ульоа. — Какие мучения должен ты терпеть!

— Нельзя ли как-нибудь предупредить его о нашем присутствии здесь, чтобы хоть немного ободрить в эту ужасную минуту? — спросил молодой человек.

— Невозможно! — возразил Ульоа. — Малейшая неосторожность с нашей стороны — и мы погибли.

— Да, дон Хосе, вы правы… Этих дьяволов слишком много. Едва ли мы сладим с такой ордой. Что вы думаете предпринять?

— Погодите, мой друг. Пусть они сначала досыта или, вернее, до полного изнеможения набеснуются, тогда мы и удивим их. У меня уже готов план… Долго еще может продолжаться это удовольствие? — спросил Ульоа у старшего канака.

— Нет, вождь, сейчас будет конец, — ответил тот. — Вон уже и жрец идет, который должен совершить жертвоприношение богу Тики.

— А, вижу, вижу! Ну хорошо, подождем еще минуту, а потом, как только я выстрелю, стреляйте и вы, дон Педро, а ты, Математе, бросайся в суматохе освобождать моего белого друга. Остальные же воины пусть рассыплются в разные стороны и как можно громче кричат, чтобы этим людоедам показалось, будто нас целые сотни.

Пляска прекратилась. Измученные, с ручьями пота, струящегося по лицам, плясуны и плясуньи гурьбой двинулись вместе с музыкантами, певцами и зрителями вслед за жрецом, шествовавшим торжественным шагом к бассейну.

Жрец был безобразного вида старик с морщинистым лицом, покрытым точно солончаковой корой от постоянного злоупотребления крепкой настойкой из особого рода хмельных кореньев и черного перца. На руках и ногах у него не хватало по нескольку пальцев, съеденных проказой. Длинные седые курчавые волосы были собраны на затылке в пучок, переплетенный шнурком, унизанным человеческими зубами, а самая голова была обвита ниткой крупных разноцветных стеклянных бус.

За жрецом следовали четыре рослых молодых воина, с трудом несших тяжелую деревянную колоду, в которой, очевидно, что-то заключалось.

— Что это они несут? — полюбопытствовал Ульоа.

— Тело нашего вождя, убитого тем белым, который теперь занял его место, — ответил пленник.

— Ведь ты говорил, что ваш убитый вождь давно похоронен?

— Да, его похоронили на вершине вот этой горы. А теперь, когда белый удалился отсюда, жрец приказал вырыть тело вождя и доставить сюда. Вот в честь его и хотят принести в жертву белого пленника

— А-а! — протянул Ульоа. — Ну, мы еще посмотрим, удастся ли им это!

Между тем колода с останками убитого Рамиресом вождя, при благоговейном молчании только что бесновавшейся толпы, была донесена до бассейна и поставлена перед идолом, после чего с нее сняли крышку. В колоде оказался почти совершенно разложившийся труп, тотчас же распространивший сильное зловоние.

Жрец три раза низко поклонился праху вождя, бормоча какие-то непонятные слова. Женщины подняли пронзительный вой и принялись расцарапывать себе до крови лицо, руки и грудь небольшими раковинами с острыми краями. Воины стояли молча и неподвижно, не сводя глаз с тела вождя.

Но вот по знаку жреца женский плач и завывания разом смолкли. Вслед за тем жрец сбросил с головы подвязанную косу вместе со всеми украшениями и, потрясая топором в направлении клетки с пленником, громким голосом троекратно произнес формулу мести.

— Ну, теперь больше медлить нельзя, вождь, — шепнул капитану | пленный кети, — сейчас начнется жертвоприношение.

Бледный, с крепко стиснутыми зубами, Ульоа прислонил дуло карабина для более верного прицела к сталактиту возле себя, молодой Бельграно тоже приготовился стрелять вслед за Ульоа, если бы тот промахнулся. Оба метились в жреца, без которого жертвоприношение не могло состояться. Канаки и нуку, со своей стороны, также ожидали только знака капитана, чтобы броситься на своих исконных врагов — кети.

Момент был трагический. В обширной пещере царило полное безмолвие. Начертив в воздухе топором ряд каких-то таинственных знаков, жрец направился к клетке с пленником и остановился перед ней, видимо, наслаждаясь ужасом, отражавшимся на лице и в глазах жертвы. Потом жрец одним взмахом топора разрубил крепкую бамбуковую преграду и, держа в правой руке топор, левой рукой схватил за шиворот злополучного пленника и вытащил его из клетки. Но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Собрав всю свою силу, бравый боцман вдруг вырвался из руки жреца и принялся осыпать его целым градом ударов кулаками по чему попало.

— Браво, Ретон! — крикнул Ульоа. — Хорошенько отделай эту старую обезьяну!

Пораженная таким необычайным зрелищем, толпа не шевелилась и безмолвствовала. Пользуясь этим, боцман схватил довольно увесистый кусок сталактита и принялся им обрабатывать жреца, который, выронив из руки топор, беспомощно стоял перед наносившим ему удары моряком.

Наконец последний, бросив камень, с такой силой ткнул ногой в отвислое брюхо жреца, что тот упал навзничь и, катаясь по полу пещеры, принялся испускать пронзительные вопли.

Только теперь опомнилась толпа. Несколько человек бросились было поднимать старика, но тот, пристыженный своим падением, сам поспешил подняться на ноги. Однако едва он успел немного выпрямиться, как меткая пуля Ульоа вновь заставила его упасть, и уже навсегда. Вслед за капитаном выстрелил и Бельграно. Гул выстрелов, усиленный отзвуками пещеры, произвел на устрашенную толпу впечатление внезапного громового удара.

Дикари в паническом ужасе заметались по обширной пещере и бросились к выходу, как стадо испуганных животных, опрокидывая и давя друг друга. Женщины и дети с отчаянными визгами и криками бежали впереди.

Ульоа, Бельграно и Математе пускали выстрел за выстрелом по улепетывавшей со всех ног толпе, воображавшей, что на нее напали сами боги грома и молнии.

По первому выстрелу Ретон понял, в чем дело, и поспешил в ту сторону, откуда раздался этот выстрел.

— Капитан! — Дон Педро!.. Спасители мои! — радостно бормотал старик, так чудесно избавленный от смерти в самый критический момент, когда, казалось, уж неоткуда было ожидать помощи.

— Бравый мой Ретон! Дорогой друг! — восклицал, в свою очередь, Ульоа, порывисто кидаясь навстречу старику по опустевшей уже пещере. — Как я счастлив, что мне удалось наконец вырвать тебя из когтей и зубов этих дьяволов!

Взволнованные до глубины души, оба моряка крепко обнялись.

— Обнимите и меня, боцман! — вскричал Бельграно, подходя к старику, когда тот высвободился из объятий капитана.

— О, сеньор Бельграно! С радостью!

— А ваша сестра?

— В полной безопасности, — ответил за молодого человека Ульоа и тотчас же прибавил: — Уберемся поскорее отсюда. Эти дьяволы, пожалуй, опомнятся и вернутся, чтобы отомстить нам за своего старого урода. Ноги еще служат тебе, Ретон?

— Действуют, капитан. Клетка была большая, и я мог вытягивать их, так что они нисколько не пострадали. На радостях я, пожалуй, пропляшу на них не хуже этих дикарей.

— Ну и отлично, тогда следуй за нами, друг. Идем!

И он хотел было направиться к проходу, по которому они пришли сюда, но Математе, успевший уже осмотреть его, остановил капитана.

— Там больше нельзя пройти, вождь! — доложил он. — Вода в канале так поднялась, что залила весь проход. Наш проводник указывает еще на один боковой проход. Он шире и выходит прямо в кустарник на откосе холма.

— Что же делать! Попробуем пробраться по этому проходу, если нельзя по первому! — согласился Ульоа, не дослушав доклада до конца. — Идемте скорее! Я больше ни одной минуты не желаю оставаться здесь.

Отряд вслед за проводником двинулся по боковой галерее. Проход оказался настолько широким, что по нему можно было идти по двое в ряд, он не имел таких крутых изгибов, как первый. Лишь изредка попадались огромные сталактиты, преграждавшие путь, но их не трудно было прорубать: из-за своего сравнительно недавнего происхождения они не обладали особенной твердостью.

Было недалеко уже до выхода, судя по несшимся навстречу струям свежего воздуха, как вдруг Математе остановился и стал нюхать воздух.

— В чем дело? — не без тревоги спросил Ульоа, шедший вслед за ним и проводником с факелом в руке.

— Дымом запахло, вождь.

— Дымом? Да, действительно пахнет. Откуда же это?

— Должно быть, мои соплеменники разложили перед самым выходом костер, — высказал свое предположение проводник. — Я опасался этого, но думал, что они не догадаются сделать это так скоро и мы успеем пройти.

— Догадались, значит, черти! — воскликнул Ульоа. — Как же нам теперь быть? Куда деваться? Дым заполняет уже весь проход. Дышать становится трудно. Мы совсем можем задохнуться. Ах, черт возьми! Это что еще такое? — воскликнул он, хлопая себя свободной рукой по лицу, шее и другой руке, в которой держал карабин и факел. Что-то вдруг укусило и жжет, как огнем.

— И меня тоже! — заявил Бельграно, яростно отбиваясь от целой тучи напавших на него мошек.

— Это поие! — ответил испуганным голосом Математе. — Они залетели сюда, а вылететь назад не могут из-за дыма. Они так же страшны, как огонь. Нужно скорее идти вперед. До выхода всего несколько шагов. Может быть, мы успеем расшвырять костер кети, а их самих разогнать выстрелами.

Судя по густому, удушливому и едкому дыму, дикари жгли перед выходом кору с мелаленкового дерева, богатого особенной, очень едкой смолой.

Ульоа решил последовать совету старшего канака, тем более что тот уже бросился вперед. За ними поспешили и все другие дикари, которые, будучи без одежды, особенно сильно страдали от ядовитых укусов свирепых мошек, способных кого угодно довести до полного отчаяния.

Воздух, к удивлению беглецов, вдруг очистился от дыма, последняя туча которого пронеслась дальше в пещеру, а новой не последовало. Мошки тоже исчезли.

Ульоа и Бельграно остановились и прислушались. Снаружи не было слышно никаких звуков. Ульоа окликнул Математе и, когда тот подошел, спросил его, что он думает об отсутствии дыма.

— Это костер, должно быть, догорел, и они отправились за корой, чтобы развести новый, — ответил канак.

— Плохо дело! — проговорил Ретон. — Меня-то спасли, а теперь вот и сами попали в засаду.

— Математе, нужно скорее заделать это отверстие так, чтобы сюда не могли проникнуть новые тучи проклятой мошкары и дыма, — распорядился Ульоа. — Этот путь для нас теперь бесполезен и даже опасен. Поищем другой.

Под руководством старшего канака его брат и двое нуку живо воздвигли из разбросанных вокруг камней плотную преграду, которая могла противостоять любым воздействиям извне.

— Дон Педро, — продолжал капитан, — оставайтесь здесь с Котуре и четырьмя воинами нуку на страже. В случае чего-либо подозрительного дайте мне знать выстрелом.

— Хорошо, дон Хосе, — ответил молодой человек. — А вы что намерены предпринять?

— Я с Математе и остальными отправлюсь на разведку по главному проходу. Посмотрим, что еще задумал неприятель. Если окажется возможным, мы проложим себе путь силой. Эти людоеды все еще сильно боятся огнестрельного оружия-

— Как бы они не заделали и главный выход, — заметил Бельграно.

— И я опасаюсь того же.

— Каким же образом мы тогда выберемся из этой ловушки?

— Что-нибудь придумаем. Ретон, иди и ты с нами.

XV. В осаде

Казалось, кети, ошеломленные ‘громом и молнией’ стрелков и смертью от их рук своего жреца, не спешили покороче познакомиться с таинственными врагами. Но, опомнившись, они, конечно, должны были принять какие-то меры для предупреждения их бегства.

Ульоа в сопровождении Ретона, Математе и большей части отряда вернулся в пещеру, где, недалеко один от другого, лежали трупы вождя и жреца, окруженные несколькими телами убитых дикарей и освещенные факелами, продолжавшими ярко гореть.

— Главного выхода что-то не видно, — заметил Ульоа, всматриваясь в то место, где находился этот выход.

— Дикари могли забаррикадировать и его, — заметил Ретон.

— Да, это возможно. Гм… Что же нам предпринять? — задумчиво проговорил Ульоа, обводя взглядом пещеру. — Э, вот отличная мысль! — вдруг вскричал он, машинально взглянув на клетку, в которой совсем недавно сидел злополучный боцман. — Эта клетка может оказать нам большую помощь: она послужит для нас превосходным щитом против оружия дикарей… Математе, распорядись перетащить клетку сюда.

Клетка, три стороны которой были сколочены из толстых досок, оказалась настолько просторной, что свободно могла вместить целую дюжину людей и служить им крепостью. Ульоа приказал перенести ее в глубь пещеры, на возвышенное место, и примостить там к стене. После этого он вместе с Ретоном и Математе отправился к главному выходу.

— Ах, негодяи! — воскликнул он, увидев огромную непроницаемую баррикаду, сооруженную из толстых стволов деревьев и крупных камней, которая преграждала выход. — Так я и думал… Заперли нас со всех сторон.

— Да, эту баррикаду только пушкой и можно разрушить! — сказал Ретон. — Эх, ради спасения моей старой, ни на что не годной шкуры все попали в западню! Лучше бы оставили меня…

— Ну, ну, не ворчи, дружище! — прервал его Ульоа. — Вышло иначе, чем мы рассчитывали, — вот и все. К счастью, здесь достаточно воздуха и воды, а что касается еды, то без нее можно будет обойтись некоторое временя, пока мы не придумаем выход из этого неприятного положения’ Как ты думаешь, Математе, возможен какой-нибудь выход?

Канак, погруженный в глубокую думу, при этом вопросе Ульоа вдруг встрепенулся.

— Я сейчас думал об этом, вождь, — ответил он. — Мнекажется, что можно будет выбраться отсюда через лагуну.

— Через лагуну?! — удивился Ульоа. — Ну, уж это ты, кажется…

— Отчего же нет, капитан? — вмешался Ретон. — Пока я сидел в клетке, мне удалось сделать одно интересное наблюдение. Я заметил, что вода в этом пещерном озере ежедневно, в определенное время, пропадает часов на шесть…

— Ну, и что же из этого?

—А то, что здешнее озеро, подчиняясь закону приливов и отливов, имеет сообщение с морем. Вот по этой лазейке мы и могли бы сделать попытку выбраться из нашей западни.

— А ты не знаешь, далеко отсюда до моря?

— Говорят, шагов с сотню, не больше.

— Гм… С сотню? Ну, одним взмахом их не переплывешь, да еще в темноте. Впрочем, была не была, попробуем.

Ульоа послал за молодым Бельграно и сообщил ему о загромождении дикарями главного прохода и о предложении старшего канака пробраться прямо к морю подземным каналом.

— А когда можно будет воспользоваться твоим советом, Математе? — обратился к канаку капитан.

— Нужно сначала дождаться отлива, вождь, чтобы узнать, в каком месте здешнее озеро сообщается с морем, — ответил тот.

— Гм… Долго, пожалуй, придется ждать. К тому времени наши враги придумают еще какую-нибудь пакость.

— Не беспокойся, вождь, кети сюда не войдут, раз они закупорили нас со всех сторон. Они боятся нашего грома и хотят взять нас измором…

— Ах, черт возьми! — вдруг вскричал Ульоа, ударив себя по лбу. — Я теперь догадываюсь, почему эти негодяи сделали так: они, вероятно, послали за Рамиресом.

— Наверное так, капитан, — подхватил боцман. — При нем целый десяток головорезов, вооруженных винтовками и пистолетами…

— А ты уже видел его, Ретон?

— Видел так же хорошо, как вижу сейчас вас, капитан, потому что имел удовольствие беседовать с ним. Он обозвал меня и вас грабителями, явившимися с целью украсть у него сокровище, которое находится в Голубых горах’ Ему известно и то, что дон Педро и сеньорита Мина находятся с вами.

— Вот как! Кто сообщил ему об этом?

— Да все тот же негодяй, Эмилио. Он-то и подстроил нам все пакости’ Не верите, капитан? — продолжал старик, заметив что Ульоа пожал плечами. — Так вот вам лучшее доказательство низкой измены этого мерзавца. Меня Рамирес отдал на съедение людоедам, а его сделал своей правой рукой.

— Боже мой, никогда я не мог ожидать, чтобы этот юноша былспособен на такую низость! — с горечью воскликнул Ульоа. — Ведь он был мне рекомендован моим старым, испытанным другом, и я всегда относился к нему, как к родному сыну.

— Ну, а я с первого же взгляда на этого юного негодяя не стал доверять ему… Чуяло мое старое сердце, что он мерзавец. А вы, капитан, всегда сердились на меня за это. Теперь вот вышло, что я был прав…

— Да, мой добрый друг, и я теперь очень жалею… Но довольно об этом негодяе. Сделанного не воротишь. Лучше скажи мне вот что: как смотрят дикари на Рамиреса?

— С большим уважением или, вернее, со страхом, капитан. Они считают его вышедшим из моря божеством… Положим, этому, главным образом, способствуют угощения, которые он устраивает им, спаивая их водкой, так что они пьяны с утра до ночи и не могут опомниться. Не будь этого, они, пожалуй, отомстили бы ему за смерть своего вождя.

— Да, действует, как настоящий дипломат… А не слыхал ты, куда он отправился?

— Нет, капитан. Ведь меня не выпускали из клети, и я не мог.

— Жаль! Мне очень хотелось бы узнать это. Меня сильно смущает его внезапное исчезновение. Куда он направился? К своему судну или к Голубым горам, чтобы овладеть сокровищем? И пока он действует там, мы, пожалуй, должны будем сидеть в этой ловушке и снова подвергнемся всем ужасам голода…

— Ну, что касается голода, то нам от него не придется страдать, капитан, — сказал старый моряк, — тут целые склады разной провизии.

— Как так? — удивился Ульоа. — Где же они?

— Да везде, где прохладнее. Пользуясь этой прохладой, дикари и держат здесь свои запасы.

— Почему же ты раньше не сообщил нам об этом, боцман?

— Да не к чему было, капитан, а теперь вот я припомнил, как они носили сюда всякую всячину и прятали здесь… Когда я сидел в клетке, мне и еда в рот не лезла, и меня кормили насильно… Одной попи сколько заставили проглотить. Думали, я разжирею, а вышло наоборот: я еще больше похудел.

— Да, мой бедный старый друг, не впрок тебе пошло угощение дикарей! — с улыбкой проговорил Ульоа.

— А что это за попа, Ретон? — полюбопытствовал Бельграно.

— Так называются здесь плоды хлебного дерева, сеньор… Да вот я сейчас покажу вам.

С этими словами старик, всмотревшись внимательно в пол пещеры, сделал несколько шагов в сторону и сдвинул в одном месте ногами камень. Под камнем была довольно глубокая яма, прикрытая сверху банановыми листьями. Когда Ретон снял верхний слой этих листьев, под ними оказалось нечто вроде желтоватого теста с кислым запахом.

— Вот вам и попа, — сказал он. — Сейчас пора сбора, и дикари складывают ее целыми массами в пещерах. Она требует влажной прохлады, иначе так ссыхается, что потом ее трудно разгрызть даже самыми крепкими зубами.

— Ее едят в таком виде, как она есть? — продолжал расспрашивать молодой человек.

— Нет, ее приготавливают особенным способом, — пояснил моряк.

— Я видел эту процедуру. Самый плод, как известно, покрыт толстой, шершавой корой. Для того чтобы снялась эта кора, плод кладут на огонь, тогда кора отстает, и из нее вынимают вот это тесто. Его потом обрабатывают деревянными лопатками. Вкус неважный, но… Ах, черт их возьми! — вдруг вскричал старик, прерывая самого себя. — Начали, кажется, уже бомбардировать нас?

Действительно, откуда-то в пещеру влетела целая каменная глыба и, ударившись о стену, рассыпалась на мелкие осколки. Ульоа и Бельграно схватились за карабины, с удивлением озираясь вокруг.

— Откуда же это они нападают? — спросил молодой человек.

— Сверху, — отвечал Ретон. — Там много мелких расщелин, и они стараются расширить их… Вон, вон, смотрите, какую дыру они уже успели пробить! Камень, очевидно, мягкий… Берегитесь! Еще один!

Едва все успели отскочить в сторону, как над их головами со свистом пролетел второй камень и чуть не попал в голову Котуре.

— Необходимо где-нибудь укрыться, — сказал Ульоа, продолжая оглядываться вокруг.

— А о моей клетке-то забыли? — вскричал Ретон. — Верх и стены ее так толсты, что никакими камнями не прошибешь.

— Клетка-то прочная, это верно, — задумчиво проговорил Ульоа.

— Но если мы засядем в нее, то будем лишены возможности выбраться отсюда, потому что неизвестно, сколько времени дикари намерены продолжать свою бомбардировку, и мы можем упустить время отлива. Лучше я попробую пугнуть их холостым выстрелом. Ведь они боятся, главным образом, не пуль, а грома выстрелов.

Между тем камни стали сыпаться сверху уже сразу из нескольких мест. Ульоа поспешил вынуть из карабина пулю и выстрелил одним порохом. Оглушительный, громоподобный грохот выстрела, раскатившийся по обширной пещере сотней отголосков, очевидно, подействовал на осаждавших. Камни вдруг перестали сыпаться, и снаружи не слышалось ни малейшего движения.

— А, притаились, дьяволы! — воскликнул Ретон. — А может быть, и разбежались?.. Странно, даже голосов не слыхать…

— Да, действительно странно, что они при моем выстреле не подняли обычного визга, — проговорил Ульоа, вновь заряжая карабин.

— Должно быть, хотят дождаться возвращения Рамиреса. Тогда и поведут правильную атаку, а пока будут держать нас в осаде, — высказал свое предположение Бельграно.

— Ну что ж, пусть забавляются, если это доставляет им удовольствие! — заметил Ульоа. — Раз нам не грозит голод, нечего особенно опасаться’ Ты, кажется, говорил, что здесь и рыба водится, Ретон?

— Да, капитан, ее при мне ловили тут. Кроме того, она водится и в том канале, по дну которого вы проникли сюда во время отлива, когда в нем не было воды, и который теперь наполнен водой. Наверное, с того конца этого канала негодяи и устроили засаду. Явится Рамирес, разделит своих стрелков и начнет жарить в нас с двух сторон.

— Милости просим! Я буду очень рад потолковать с ним. Пока мы его не обезвредим, нам нечего и думать о сокровище, — говорил Ульоа.

— Гм… — промычал старик. — Потолковать? Но у него, капитан, человек тридцать хорошо вооруженных головорезов, так что разговоры с ним могут, пожалуй, оказаться для нас не особенно выгодными. Поэтому мой совет — стараться скорее убраться отсюда, не дожидаясь появления нашего приятеля Рамиреса.

— Конечно, это было бы лучше всего, Ретон. Пойдем, потолкуем с Математе. Этот дикарь очень смышлен и хорошо знаком со здешней местностью.

Старший канак сидел около бассейна и наблюдал за начинавшей убывать водой. Острые черные глаза дикаря были устремлены в одну точку бассейна, где вода особенно сильно булькала и пенилась.

— Там, вероятно, опускается и подымается вода? — спросил Ульоа, подойдя к канаку и указывая на это место.

— Да, вождь, именно так.

— И ты надеешься на успех?

— Надеюсь, но не ручаюсь. Во всяком случае, сделаю попытку, чтобы спасти всех.

— Ты честный и храбрый человек, Математе.

— Я берегу и свою жизнь, вождь. Ведь если убьют или возьмут в плен вас, несдобровать и мне.

— Ну, до этого дело, быть может, и не дойдет! — возразил Ульоа. — У нас в запасе еще несколько сот зарядов. А так как я, ты и сын великого вождя вашего племени промахов не делаем, то от всего племени кети не останется ни одного человека, если оно вздумает напасть на нас.

— Громовые удары надо беречь, вождь: они могут еще пригодиться. До моего племени не близко, и по пути могут встретиться враждебные племена, не лучше кети. С ними тоже, пожалуй, придется иметь дело, — говорил канак. — Позволь мне, вождь, попытаться проникнуть в канал.

— А если ты почему-либо не в состоянии будешь вернуться назад?

— Не бойся за меня, вождь. Мой брат такой же хороший пловец, как я, и в случае надобности поспешит ко мне на помощь.

— Ну хорошо, отправляйся, — разрешил Ульоа. — Мы будем ожидать тебя.

Выпросив у капитана его нож, на случай встречи с каким-нибудь морским животным, отважный дикарь бросился в озеро и тут же исчез под водой.

— Молодчина этот дикарь! — похвалил его Ретон. — Какой бы славный вышел из него моряк… Только преуспеет ли он в своем отважном предприятии?

— А вы сомневаетесь в этом, боцман? — спросил у него Бельграно.

— Да, сеньор, сильно сомневаюсь.

— Почему же?

— Да прежде всего потому, что канал может оказаться гораздо длиннее, чем думает Математе, потому. А, бестии, опять принялись за бомбардировку!.. Вот и орать начали. Должно быть, опомнились… Сеньор Бельграно, попутайте-ка теперь их вы.

В самом деле, сверху снова посыпались камни и раздались крики, из отверстий даже стали высовываться свирепые, злорадные физиономии.

Молодой человек поднял карабин, прицелился и спустил курок. Вслед за тем наверху раздался болезненный вой.

— Ага, попало! — воскликнул старик. — Браво, дон Педро! Вы стреляете не хуже любого пограничного гаучо [*]. Должно быть, угодили прямо в физиономию какого-нибудь из этих красавцев. Кто же теперь будет лечить его? Их чародея прихлопнул капитан. Хорошо, если у них найдется еще…

[*] — Гаучо — этническая группа в Южной Америке, образовавшаяся в XVII—XVIII вв. в результате браков испанцев с индейскими женщинами Ла-Платы. Гаучо прославились как непревзойденные наездники и пастухи.

— Да будет тебе трещать, как сорока, старина! — остановил его Ульоа. — Дай прислушаться. Кажется, возвращается Математе.

Капитан наклонился над бассейном и стал прислушиваться. Его примеру последовали и остальные. С противоположного берега озерка слышался какой-то особенный шум. Все присутствовавшие с напряженным ожиданием вглядывались в медленно понижавшуюся водную поверхность. Котуре взял один из факелов и поднял его над бассейном, освещая, главным образом, тот угол, где шумела, крутилась и пенилась стремившаяся в канал вода.

— Видишь что-нибудь, Котуре? — спросил Ульоа.

— Да, вождь, вижу вон там какую-то тень. Подержи, пожалуйста, факел, я сейчас посмотрю поближе.

И сунув пылавший факел в руки капитана, канак прыгнул в воду

и нырнул.

— Вероятно, с его братом что-нибудь случилось, — проговорил Бельграно.

— Очень может быть, — отозвался Ульоа, лицо которого сильно омрачилось. — Слишком уж понадеялся на свои силы. Ведь ему все время пришлось плыть под водой.

— Помогите! — вдруг раздался пронзительный крик с озера. Все поспешно наклонились и увидели младшего канака, который с трудом плыл, действуя одной рукой и поддерживая другой рукой неподвижное тело брата. Не дожидаясь приказания вождя, несколько нуку поспешили броситься на помощь.

— Что такое с ним случилось? — недоумевал Ульоа, тревожно всматриваясь в копошившуюся в воде группу обнаженных тел.

— Наверное, бедняга задохнулся под водой, а может, и морской водицы малость хлебнул, — проговорил Ретон. — Но это ничего. Если он еще жив, мы в минуту приведем его в себя.

Когда канака вытащили на берег, то он казался мертвым. Неподвижные, широко раскрытые глаза его выражали ужас, зубы были крепко стиснуты, лицо сделалось серого цвета, из носу струями текла вода…

— Порядком хлебнул соленой водицы, бедняга! — говорил Ретон, ощупывая утопленника. — Придется, пожалуй, повозиться с ним… Ба! Да у него здоровенная рана в правом боку. Вон как захлестала из нее кровь. Пока он находился в воде, кровь не могла течь, а теперь вот’ Нет ли у кого, чем заткнуть рану, а то он истечет кровью.

Котуре торопливо оторвал половину своего холщового передника, пожертвовали часть своих передников и некоторые из дикарей, молодой Бельграно поспешил отдать свой носовой платок. Рана была быстро и искусно перевязана старым моряком. После этого Ульоа, Ретон и Бельграно принялись приводить в чувство утопленника.

Минут через десять благодаря энергичным действиям моряков и их молодого помощника Математе вдруг закрыл глаза, затем снова открыл их, но уже с проблеском сознания и с другим, более спокойным выражением, и в то же время глубоко вздохнул полной грудью.

— Слава Богу! Оживает! — обрадовался Ретон. — Ну, теперь дело быстро пойдет на лад,

Математе обвел всех хлопотавших около него благодарным взглядом и сделал попытку приподняться.

— Лежи, лежи, не шевелись! — остановил его Ульоа. — Говорить можешь?

— Могу, вождь… Только позволь мне хоть сесть. Я не привык валяться, — ответил канак и одним сильным движением принял сидячее положение.

— Да он, должно быть, железный! — воскликнул боцман, с восторгом глядя на больного. — Вот так молодчина!

— Нашел проход? — продолжал Ульоа.

— Нашел, вождь, только этот проход не годится. Он упирается в большую скалу. Вода, по-видимому, проходит под этой скалой или через какое-нибудь узкое отверстие в скале, а куда — не мог понять. Ничего не было видно. Во всяком случае, человеку там не пройти.

— Гм!.. Это плохо. А почему у тебя рана в правом боку?

— Рана? Ах да, в самом деле, какая-то царапина! — проговорил канак, ощупывая свой бок. — Уже и перевязали? Напрасно беспокоились, и так прошло бы. Да, теперь я припоминаю. На меня набросилась какая-то большая рыба. Я не мог в темноте разглядеть ее, но все-таки попал в нее ножом, с которым она так и ушла от меня, а я повернул назад и вдруг, когда хотел подняться в озеро, упал в воду и точно заснул.

— И чуть было не навеки, дружище! — подхватил Ретон. — Не догадайся твой брат…

— Значит, мы погибли? — глухим голосом прервал его Бельграно. — Бедная сестра! Что будет теперь с ней?

— Она-то в полной безопасности, — успокаивал его Ульоа. — За нее нечего беспокоиться. Насколько дикари беспощадны к врагам, настолько же преданны друзьям. Кроме того, ваша сестра для них священна из-за наложенного на нее табу, так что ни один нуку не осмелится коснуться даже волоса на ее голове. Если нам суждено здесь погибнуть, они наверняка сделают ее своей королевой.

— А мы? Неужели нам так и придется погибать здесь? — с отчаянием проговорил молодой человек. — Нужно еще что-нибудь придумать. Вылазку хоть, что ли.

— Вылазку?! — повторил Ульоа. — Если бы нам даже и удалось проникнуть сквозь их баррикады, то что же мы сделаем против нескольких сотен дикарей? К тому же скоро, вероятно, явится и Рамирес со своими бандитами.

— Так нельзя же нам оставаться здесь в полном бездействии, дон Хосе!.. Но погодите, кажется, перестрелка?

Сверху в самом деле стал доноситься треск беглого ружейного огня.

— Должно быть, приближается Рамирес, — проговорил Ульоа. — Но странно, что означают эти выстрелы?

— Должно быть, он хочет попугать нас или дать нам знать о своем прибытии, — предположил старик-боцман. — Ну, теперь дело пойдет повеселее! — прибавил он, потирая руки.

— И мы окончательно погибли! — заключил в полном отчаянии молодой человек.

XVI. Рамирес

Заключенные в подземелье ожидали появления своего злейшего врага, а в это время из кустарника, широким поясом охватывавшего главное селение племени кети, быстро выступал отряд вооруженных моряков. В отряде было двенадцать человек, во главе которых шел среднего роста мужчина, очень плотный и коренастый, со смуглым лицом и длинной и густой черной, порядочно уже посеребренной проседью бородой. Лет ему было, очевидно, за сорок.

Это был тип настоящего искателя приключений, с лицом, выражавшим непреклонную волю, с черными огненными глазами и тонкими злыми губами.

Приблизившись к главной хижине селения, где толпилось около сотни воинов, сильно чем-то озабоченных и взволнованных, незнакомец остановился и крикнул своему отряду резким голосом по-испански:

— Стойте, волчата! Держите наготове ружья и не спускайте глаз с людоедов! Этим канальям никогда не следует доверять, как бы они ни лебезили перед нами. Они так делают только потому, что видят на нашей стороне силу.

Отряд остановился и окружил своего командира, приготовившись по первому его знаку стрелять в дикарей, подходивших нестройной толпой.

— Что тут стряслось у вас? — обратился к ним презрительным тоном на местном наречии незнакомец, опираясь на дуло карабина. — Говори ты, Нарго, а другие пусть не суются вперед и держат язык за зубами. Ну?

Один из старших воинов, богатая татуировка которого была во многих местах перерезана глубокими рубцами от полученных им ран, с некоторой нерешительностью выдвинулся вперед.

— Великий вождь, твои враги заперты в пещере озера, — несмело проговорил он.

— А! — с оттенком удовольствия воскликнул незнакомец. — Значит, твой посланный донес мне верно? Гм… странно! Самый главный из моих врагов — человек очень опытный, с какой бы стати ему забираться в эту ловушку?

— Может быть, он явился сюда, чтобы освободить старого белого пленника, который тоже теперь находится с ним в пещере, — высказал свое предположение дикарь.

— Ах, старый черт, уцелел-таки! — со злобным сожалением произнес юнга Эмилио, также находившийся в отряде матросов.

— Молчать! — прикрикнул на него незнакомец, — Ты знаешь, что я не терплю, когда мои люди вмешиваются не в свое дело!

— Виноват, капитан!

— То-то! В другой раз не забывайся! — сурово проговорил Рамирес (командиром отряда был именно он) и, обратившись снова к дикарю, продолжал: — Да, я чуть не забыл об этом пленнике. Твой посланный говорил мне, что у моего врага только один белый да несколько нуку. Неужели вы не могли забрать их всех в плен и устроить из них хороший пир?

— У них такие же гремящие железные трубки, как вот у тебя и у твоих людей, вождь, — оправдывался дикарь.

— Ага! Значит, у них уцелели эти смертоносные трубки? — проговорил, нахмурившись, Рамирес. — Гм… В таком случае мне придется, пожалуй, повозиться с ними… У них теперь трое хороших стрелков.

Он закурил толстую сигару и, сделав несколько затяжек, спросил:

— Заперли вы их, по крайней мере, как следует в пещере?

— О да, вождь! Мы завалили оба выхода так, что из пещеры нельзя выбраться.

— С ними должна находиться еще молодая белая девушка. Видели вы ее?

—Нет, вождь Один из моих воинов говорил мне, что видел ее среди нуку.

— Нуку? Это племя тоже ест людей? — тревожно осведомился Рамирес.

— Да, вождь.

— В таком случае она в большой опасности! — с еще большей тревогой вскричал Рамирес. — Ее могут съесть, а быть может, уже и съели.

— Нет, вождь, она находится под охраной табу.

— А-а! — облегченно протянул авантюрист и погрузился в глубокие размышления, потом через минуту вдруг крикнул по-испански: — Эмилио!

— Что прикажете, капитан? — спросил подбежавший юнга.

— Ты, как я уже имел случай убедиться, хитрее любого чертенка и, быть может, сумеешь оказать мне еще одну важную услугу, за которую потом я по-царски вознагражу тебя. Видишь, в чем дело… Но прежде скажи: как к тебе относилась сеньорита Бельграно?

— Всегда очень хорошо, капитан. Постоянно заступалась за меня, когда, бывало, этот старый черт, боцман, начинал придираться ко мне из-за каждого пустяка.

— И в последнее время она не выказывала к тебе никакой подозрительности?

— Нет, капитан. Да и никто не мог ничего подозревать, исключая разве старика боцмана, но ему не верили, потому что я…

— Хорошо! Она теперь находится в селении нуку. Отважился бы ты прогуляться к ней туда?

— Гм? А не съедят меня там, капитан?

— Не думаю, если ты скажешь, что идешь к ней. Ну, хотя бы по поручению ее брата. Впрочем, для твоего успокоения я, пожалуй, пошлю вперед вот этого старого рубаку разузнать, можешь ли ты рассчитывать на покровительство сеньориты.

— Это было бы очень хорошо, капитан’ А что я должен сказать сеньорите?

— Что капитан Ульоа и ее брат освободили старика боцмана… Если хочешь, даже соври, что с твоей помощью… Что все дикари стали покорными, как овечки, и что они, то есть ее брат, капитан и боцман прислали тебя за ней. Понял?

— Понял, капитан. А если она спросит про вас, что я должен…

— Про меня?.. Гм… Ну, скажи, что сошелся с ее братом и прочими и что мы теперь неразлучные друзья… Когда она окажется у меня в руках, они тоже все сдадутся… Вообще мне тогда будет гораздо легче овладеть сокровищем, и я по-братски разделю его между моими храбрыми волчатами. Недаром же мы Забрались в эту глушь к людоедам.

В сильном возбуждении Рамирес принялся расхаживать взад и вперед мимо своего отряда и толпы дикарей, с недоумением смотревших на него. Вдруг он круто остановился против Нарго и сказал ему:

— Веди нас к пещере, где сидят заключенные. Волчата, за мной! Матросы и дикари, соединившись, двинулись под предводительством Нарго к холму, в недрах которого находилась пещера.

Небольшой отряд дикарей сторожил вход в пещеру, заваленный огромными камнями и толстыми стволами деревьев. При виде Рамиреса караульные распростерлись перед ним ниц — таковы были уважение и страх, внушенные дикарям этим проходимцем.

— Да, сквозь такую преграду не скоро проберешься! — с довольной усмешкой заметил Рамирес, взглянув на это загромождение. — Но на всякий случай станьте здесь на страже вы, волчата, — обратился он к матросам, — и тотчас же стреляйте, как только заметите со стороны пленников малейшую попытку к освобождению. Впрочем, не мешает и сейчас сделать несколько холостых выстрелов, чтобы порадовать пленников вестью о нашем прибытии и, кстати, попутать этих дураков дикарей. Выньте из ружей пули и выстрелите потом по разу одним порохом.

Матросы поспешили исполнить это приказание. Раздалось двенадцать выстрелов, по два, по три сразу, с небольшими промежутками. Эти-то выстрелы, заставившие окружавших Рамиреса дикарей попадать в страхе ничком на землю, и были услышаны заключенными.

— Вот так будет хорошо! — усмехнулся авантюрист и, сделав знак стоявшему около него старому дикарю, который один остался на ногах, следовать за собой, поднялся на холм и остановился возле большой расщелины, в которую несколько дикарей продолжали время от времени бросать камни.

— Посмотри, видно их? — приказал Рамирес дикарю. Старик поспешно бросился к расщелине и заглянул в нее.

— Видно, вождь. Все там: и белые, и темнокожие.

— А что они там делают?

— Разыскивают наши запасы попы…

— Ах, трижды дурак! — вспылил Рамирес. — Зачем же ты оставил там эти запасы?

— Что же нам было делать, вождь? Они напали на нас в пещере совсем неожиданно и прежде всего сразили громом нашего жреца… Все наши бросились бежать, потому что не знали, сколько их там…

— За то, что они ухлопали вашего старого фокусника, их следует похвалить! — прервал Рамирес. — Я и сам хотел сделать это. Но бежать такой ораве перед горстью людей, — на это только и способны такие горе-воины, как вы… Пусти-ка меня на свое место… Ты, наверное, уже дрожишь от страха, как бы в тебя не угодили громовым ударом? — насмешливо продолжал он, грубо отпихивая ногой старика от расщелины и заглядывая в нее сам. — Гм… Кажется, они там не очень тревожатся за свою участь, — пробормотал он. — Да и аппетит у них нисколько не пострадал’ Вон как исправно за обе щеки уплетают запасы, так любезно оставленные им этими дураками’ Очень удобный момент перестрелять всю эту компанию, как зверей в клетке, — он протянул было руку за своим карабином, но тут же отдернул ее назад со словами: — Нет, это будет слишком просто. Сначала надо потолковать с ними.

И приставив рупором руку ко рту, он крикнул вниз:

— Приятного аппетита, сеньоры. Почему бы вам не пригласить и меня полакомиться этой желтой прелестью, которую вы так усердно уничтожаете?

Услыхав этот насмешливый голос, Ульоа и Бельграно мгновенно вскочили на ноги, схватили свои карабины и взглянули наверх, откуда доносился голос.

— Это Рамирес! — вскричал молодой человек. — Я узнаю его голос.

— Он! Он!.. Клянусь всеми акулами Великого океана! — подтвердил старый боцман, засучивая рукава, точно собираясь вступить в рукопашную с капитаном ‘Эсмеральды’.

Ульоа молча поднял карабин в ожидании, что в отверстии покажется голова его противника. Но этого не случилось: Рамирес не был настолько неопытен, чтобы подвергаться такой опасности.

— Кажется, имею честь беседовать с капитаном блаженной памяти ‘Андалузии’? — продолжал тем же насмешливым голосом авантюрист, оставаясь невидимкой.

— Совершенно верно, господин пират! — ответил Ульоа, не будучи в состоянии, по своей прямоте, удержать на языке то, что у него было на уме.

— Такой ответ не совсем вежлив по отношению к собрату! — донеслось сверху. — Вы не в меня.

— И слава Богу! — продолжал Ульоа. — Не всем же быть такими негодяями, как вы!

— Какой, однако, у вас острый язык, господин искатель приключений, особенно, когда тот, с кем вы говорите, не рядом с вами!

— Пожалуйте сюда, доблестный искатель чужих богатств, и вы убедитесь, что и от более близкого соседства с вами мой язык не притупится.

— Ну, из-за такого пустяка не стоит беспокоиться! — со смехом возразил Рамирес. — Я чувствителен к более существенным уколам, а не к уколам языка, как бы он ни был остер.

— Я не знал, что вы такой храбрец, сеньор Рамирес! — крикнул Бельграно, до сих пор молчавший.

— А, и вы, сеньорчик, подали свой голос? Напрасно! Я беседую не с вами, а с многоуважаемым капитаном несуществующей ‘Андалузии’, доном Хосе Ульоа.

— Ого, как мы стали важничать! — не удержался, чтобы не крикнуть, и боцман.

— А ты, старая сорока, и подавно должен был молчать! — продолжал Рамирес. — Ведь только благодаря непроходимой глупости дикарей ты сейчас находишься в этом подземелье, а не у них в желудке… Впрочем, мне с тобой сейчас некогда точить лясы. Я должен побеседовать с сеньором Бельграно. Дон Педро, вы слушаете меня?

— Слушаю, — отозвался молодой человек. — Что вам угодно?

— Во-первых, позвольте мне извиниться перед вами за невольную нелюбезность, которую я сейчас позволил себе по отношению к вам, а во-вторых, я хочу предложить сам свои условия относительно вашего освобождения.

— А какие будут ваши условия, сеньор Рамирес?

— О, самые пустячные… в сущности, даже одно условие. Как человек еще не старый, а главное, богатый — сокровище Голубых гор я могу уже считать своей собственностью, — обладающий к тому же хорошим морским судном, я представляю, так сказать, завидную партию и могу рассчитывать, что не получу отказа в руке любой красавицы.

— Ну, что же вы остановились, сеньор Рамирес? К чему клонится ваша речь? Договаривайте!

— Погодите!.. Дайте передохнуть!.. Ведь мне приходится кричать на весь остров, чтобы вы могли расслышать мои слова.

Наступило минутное молчание. Потом снова послышался голос Рамиреса:

— Сеньор Бельграно, слушайте внимательнее! — продолжал авантюрист. — Вот мое условие… Для удобства разделим его, пожалуй, на два пункта. Итак, во-первых, вы должны навсегда отказаться от всяких претензий на сокровище Голубых гор, тем более что вам все равно не видать его как своих ушей, а во-вторых, признать меня женихом вашей сестры. Если вы согласны на это условие — другого выхода для вас все равно нет, — то я пока удовольствуюсь вашим честным словом, которое вы дадите мне в присутствии ваших благородных свидетелей, а потом мы скрепим его на бумаге, и я тотчас же распоряжусь освободить вас…

Тройной крик негодования покрыл эти слова.

— Негодяй! Пират! Жадная акула! — донеслось снизу.

— Так вы отказываетесь от моего условия, сеньор Бельграно? — продолжал Рамирес, нисколько, по-видимому, не смущенный этими не особенно лестными эпитетами.

— Отказываюсь!.. Лучше собственными руками задушу сестру, нежели соглашусь отдать ее руку такому негодяю, как вы! — горячо крикнул молодой человек.

— Это ваше последнее слово, сеньор Бельграно?

— Последнее, сеньор Рамирес.

— Хорошо! Так и будем знать!.. До скорого свидания! Бледный от душившей его злобы авантюрист спустился с холма, бормоча сквозь крепко стиснутые зубы:

— Гм… Увидим, как-то ты запоешь потом, когда девчонка окажется у меня в руках!

Добравшись до селения, он прошел прямо в свою хижину, украшенную человеческими черепами и старым, истрепанным чилийским флагом. Хижина эта, самая обширная и лучше других отделанная, принадлежала прежнему туземному вождю. Возле нее, перед очагом, под которым ярко пылал костер, возились женщины и подростки, готовя обед белому вождю.

Вне себя от душившей его злобы, Рамирес, ударами ноги отстранив стоявших на пути женщин и детей, вошел в свою хижину мрачнее грозовой тучи.

Следовавший за ним Нарго по его безмолвному приказанию почтительно остановился у порога и со страхом стал ждать, чем разразится эта зловещая туча. Старый дикарь по горькому опыту уже знал, как страшен гнев белого вождя.

— Ты и все твои воины — жалкие, трусливые бабы! — заговорил после довольно продолжительного молчания Рамирес. — Вместо того чтобы постыдно удирать от этой горсти людей, их всех следовало бы перерезать, а не посылать для этого за мной— Вы только напрасно отняли у меня время, заставив вернуться с полпути’ Они сами лезли в руки, а вы не сумели взять их’ Эх вы, горе-воины!. Сколько времени, по-твоему, могут они продержаться в пещере, не передохнув с голоду?

— Они могут прожить в пещере в течение нескольких лун, великий вождь, потому что там много запасов. Мы перед их приходом только что сложили туда…

— Ну, вы и дураки! Черт бы побрал и вас и их! — рявкнул Рамирес, с силой стукнув кулаком по столу, на котором так и запрыгали расписные глиняные блюда с кушаньями и вазы с плодами. — Сколько придется мне еще потерять времени из-за них, и все благодаря вашей глупости и трусости!

—А почему же, великий вождь, ты сам не прикажешь своим белым воинам перебить всех пленников? — осмелился робко заметить дикарь. — Ведь у твоих воинов такие же громовые трубки, как…

— Потому что ты — старый дурак и ничего не смыслишь в моих делах! — резко прервал его Рамирес. — Если бы мне это было нужно, я не стал бы ждать твоего совета… А ты вот что скажи мне: есть у тебя хорошие разведчики?

— Есть, великий вождь. Куда прикажешь послать их?

— В селение нуку, узнать поумнее, там ли белая девушка.

— Хорошо, вождь. Будет немедленно исполнено. Более ничего не прикажешь?

— Ничего. Можешь уходить. Когда разведчики возвратятся, приди сказать мне.

После ухода дикаря Рамирес наскоро закусил, запив еду целой бутылкой водки. Затем он бросился на мягкую постель из свежих листьев и травы и тут же крепко заснул. Проспал он до самого вечера и, вероятно, продолжал бы спать, если бы его не разбудил Нарго, явившийся с докладом о возвращении разведчиков.

Первый раз в жизни Рамирес проснулся без обычных проклятий.

— Однако и ноги же у твоих гонцов! — удивился он, поднимаясь с постели. — Теперь мне понятно, почему кети всегда так легко улепетывают от врагов.

— Я приказал им поспешить, вождь, — ответил старик, сделав вид, что не понял насмешки.

— Хорошо. Ну, что же они узнали?

— Белая девушка все еще там, у нуку, и признана королевой племени.

— Вот как! Почему лес это?

— У нее есть табу племени крагоа.

— А-а! — протянул авантюрист и задумался. — Гм’ Какая странная история, — пробормотал он про себя, — и какой волшебной силой в глазах этих дураков обладает простой кусок древесной коры с тремя птицами. Хорошо, что у меня есть дубликат… Вот что, старик, — обратился он к дикарю, — позови-ка ко мне этого молодого воина, которого вы поймали тогда вместе со старым.

Дикарь поспешно отправился исполнять это приказание. В ожидании Эмилио Рамирес налил в серебряную чарку водки. Залпом осушив эту чарку, он вновь наполнил ее и закурил крепкую сигару. Не успел он сделать несколько затяжек, как в хижину вошел тот, за кем он посылал. Бывший юнга ‘Андалузии’ за несколько дней сильно обрюзг, благодаря щедрым угощениям дикарей, для которых капитан ‘Эсмеральды’ не жалел водки с целью привлечения их на свою сторону. Юноша и в эту минуту был немного навеселе, а потому и имел довольно непринужденный вид.

— Что прикажете, капитан? — спросил он, развязно остановившись перед строгим командиром.

Рамирес не обратил внимания на состояние юноши и спокойно сказал ему.

— Ну, можешь безбоязненно отправиться к сеньорите Бельграно. Если она действительно, как ты говоришь, симпатизирует тебе, то на съедение дикарям тебя не выдаст. Она там у них королевой. Но теперь ты должен сказать ей другое. Передай, что ее брат вместе с капитаном и боцманом заперты здесь, в пещере, и что если она не поспешит выручить их, они будут съедены. Пусть она является во главе хоть всех своих подданных, для меня это не страшно: со своими волчатами я разнесу всю эту орду’ В проводники можешь взять старого дурака Нарго. Он умеет говорить на языке нуку, и тебе с ним будет удобнее. Ну, теперь отправляйся и смотри не возвращайся с пустыми руками. Слышишь?

— Слушаю, капитан. Все будет сделано, как следует, — самоуверенно проговорил юный негодяй. — Пойдем, дед, — обратился он к Нарго, и вышел вместе с ним из хижины.

Оставшись опять один, Рамирес выпил чарку водки, побарабанил пальцем по столу, посвистел и потом с довольной улыбкой проговорил вслух:

— Ну, авось, теперь дело пойдет на лад. Девчонка к утру может уже быть здесь, и мы с ней потолкуем по душам. Посмотрим, как она решится отказаться от такой блестящей будущности, которую я предложу ей! Царское состояние соблазнит любую, самую неприступную красавицу. Во всяком случае, она захочет спасти жизнь брата и свою собственную. А вдруг она заупрямится? Вздор! Может ли слабая девочка противостоять мне, твердому мужчине, в жилах которого течет значительная доля индейской крови. Я и не таких сгибал в бараний рог. Миндальничать долго не буду, а сразу круто поверну по-своему. Ха! О твердости моего характера могли бы кое-что порассказать те сотни китайцев и негров, которых я сначала изводил на работе, а потом отправлял в желудки акул.

XVII. Засада

В то время, когда капитан Ульоа и его товарищи по заключению ломали головы, придумывая выход из своего тяжелого положения, а Рамирес заранее торжествовал победу, сеньорита Мина терзалась неизвестностью относительно участи экспедиции, отправившейся выручать боцмана. Тщетно старейшины отдельных селений, входивших в состав области племени нуку, рассылали по всем окрестностям разведчиков в поисках следов своего белого короля или кого-либо из его людей. Все разведчики возвращались ни с чем, ровно ничего не узнав. По этой причине и сама молодая девушка, и старейшины были уверены, что с королем и его отрядом случилось какое-нибудь несчастье.

Каждый день старейшины собирались на совет для обсуждения способов, посредством которых можно бы узнать об этом наверное. Пойти открыто в страну кети было бы безрассудно ввиду численного превосходства этого враждебного племени и пребывания в нем белых, вооруженных ‘громом и молнией’. Дикари надеялись, что белая девушка, которую они считали высшим существом и заместительницей отсутствующего короля, придумает какой-нибудь план, но, к несчастью, она не знала их языка, а они — ее, так что совещание с ней не могло состояться.

Но вот вдруг прибежали, запыхавшись, новые разведчики с известием, что к селению приближается молодой белый в сопровождении старого кети. Старейшины бросились навстречу этим людям, одним из которых оказался Эмилио, а другим — Нарго. Узнав от проводника, что белый желает видеть девушку, они тотчас же привели его к ней.

Мина сидела около занимаемой ею хижины. При виде экс-юнги ‘Андалузии’ она испустила изумленное восклицание:

— Эмилио?! Ты еще жив?

— Как видите, сеньорита, цел и невредим’

— Откуда ты?

— Оттуда же, где дон Педро и…

— Мой брат? Где он? Что с ним? Говори скорее! Впрочем, пойдем лучше ко мне в хижину.

— Сейчас, сеньорита. Позвольте только узнать, не грозит ли какая опасность моему проводнику? Посмотрите, как косо посматривают на него ваши дикари. Он ведь враждебного племени.

— О нет, за него не беспокойся! Я сейчас это устрою, — проговорила девушка и, обернувшись к толпе дикарей, действительно очень недружелюбно посматривавших на стоявшего в стороне Нарго, громко крикнула, указывая рукой на старика: — Табу!

Как только дикари услыхали это магическое слово, их отношение к представителю вражеского племени сразу изменилось. Они взглянули на него уже с почтением. Старый дикарь понял, что он теперь в полной безопасности, и бросил признательный взгляд на свою защитницу.

Девушка увела юнгу в хижину, и когда они очутились вдвоем, с нетерпением вскричала:

— Ну, рассказывай же скорее все, что знаешь о моем брате, о капитане Ульоа и о прочих. Удалось ли им освободить бедного Ретона?

— Все расскажу, сеньорита. Извольте слушать.

И юнга поведал, как его и Ретона взяли в плен дикари, как боцмана посадили в клетку, а его самого, Эмилио, по распоряжению Рамиреса оставили на свободе, потому что он, юнга, чтобы выручить старика, притворился изменником, перешедшим на сторону врага своего прежнего капитана, как потом явились дон Педро и капитан Ульоа и, вырвав из рук дикарей боцмана, сами вместе с ним оказались в ловушке.

— Я все время собирался известить вас об этом, сеньорита, — заключил свой рассказ юный негодяй. — Но не знал как. Пока там находился Рамирес, он ни на минуту не отпускал меня от себя, так что у меня абсолютно не было возможности.

— А разве теперь Рамиреса там уже нет? — с живостью спросила девушка.

— Он вчера отправился к своему кораблю, чтобы плыть по реке Диа, — не смущаясь лгал юный предатель

— А почему же он не взял с собой тебя?

— Он мне так доверился, что оставил меня начальником стражи, которая сторожит все выходы из пещеры, где находятся заключенные. Когда он ушел, я мог действовать уже не стесняясь. Старый дикарь, который служил мне проводником сюда, говорит кое-как по-испански и знает все местные наречия. Я велел ему проводить меня сюда, чтобы привести и вас к брату, то есть сделать также пленницей, но об этом вам, конечно, не говорить. Я сказал ему, что действую так по распоряжению их белого вождя Этим вождем у них состоит капитан Рамирес и пользуется большой властью . Все дикари его страшно боятся— Итак, вот я явился к вам, сеньорита, чтобы вместе с вами обсудить, как нам выручить заключенных.

— Большое тебе спасибо, добрый Эмилио! — со словами благодарности воскликнула Мина. — Будь спокоен, твоя огромная услуга не останется без вознаграждения’ Но что же нам предпринять для освобождения брата и наших друзей?

— Очень просто, сеньорита: прикажите старейшинам собрать сотню отборных воинов, во главе которых вы и направитесь…

— А достаточно ли будет одной сотни? Я слышала, что племя кети очень многочисленно. Как бы нам самим не пропасть…

— Вполне достаточно. Капитан Рамирес увел с собой всех своих матросов. Кроме того, все старейшины племени кети отправились провожать его, так что у дикарей не осталось ни одного дельного командира и они не ожидают нападения. Мы явимся к ним совсем неожиданно и так пугнем их, что они все разбегутся, как стадо баранов без пастуха’. Только я советовал бы сделать это поскорее, чтобы успеть все устроить до возвращения старейшин.

— За мной дело не станет, — проговорила девушка. — Пойдем! Она быстро надела на голову свою соломенную шляпу, заткнула за пояс нож, оставленный ей братом взамен карабина, отданного Математе, и направилась к выходу. Но, дойдя до порога, она вдруг остановилась и смущенно сказала:

— А как же я объясню своим старейшинам суть дела? Ведь они не знают моего языка, а я…

— О, об этом не беспокойтесь, сеньорита! — перебил Эмилио. — Я нарочно взял с собой этого старого дикаря, который знает их язык. Позвольте мне переговорить с ним, и мы живо все устроим.

— Пожалуйста, милый Эмилио, будь добр.

Юный предатель, выйдя вместе с девушкой из хижины, подозвал к себе Нарго и сказал ему несколько слов. Старый дикарь тотчас же направился к кучке таких же стариков, как он сам, стоявших немного в стороне и, очевидно, ожидавших распоряжения заместительницы своего короля.

Когда Нарго передал им слова юнги, они тотчас же сделали знак находившемуся около них барабанщику, и тот усердно принялся колотить палками по деревянному барабану. Со всех сторон стали стекаться вооруженные воины. Собралось несколько сот человек. Старейшины выбрали сотню самых сильных и ловких, вооруженных тяжелыми боевыми палицами, луками и каменными топорами.

Через полчаса отряд был уже готов двинуться в поход. Молодую предводительницу усадили в сплетенные из ивняка и устланные пестрыми циновками носилки, которые несли четверо дюжих дикарей. Отряд, окружив ее, тронулся в путь в сопровождении Нарго и Эмилио, шедших впереди.

Старейшины приняли все необходимые предосторожности на случай внезапного нападения врагов или засады и во все стороны выслали разведчиков. Возле носилок шли самые отборные воины.

Владения кети граничили с владениями нуку. Это обстоятельство заставляло отряд двигаться особенно осторожно, чтобы не возбудить раньше времени тревоги врагов и захватить их врасплох.

Пока все шло благополучно, но около трех часов ночи, когда уже скрылась луна и наступила полная темнота, ночной мрак вдруг прорезался несколькими одновременными огненными вспышками в разных местах и вслед за тем раздался треск ружейных выстрелов.

— Эмилио, — крикнула испуганная девушка, — уж не в нас ли это стреляют? Быть может, мой брат, дон Хосе и Ретон выбрались из пещеры и, заслышав нас, вообразили, что это враги…

— Сейчас узнаю, сеньорита! — отозвался юнга. — Подождите немного.

Поняв, что наступила решающая минута, юный негодяй бросился в лесную чащу и забрался на первое попавшееся густое дерево.

Между тем выстрелы продолжались уже в непосредственной близости. Несколько человек в отряде нуку были убиты и ранены. Испуганный авангард в полном беспорядке рассыпался в разные стороны, вскоре дрогнул центр, а за ним и арьергард.

Засада, вероятно, была многочисленная, судя по оглушительному хору воинственных криков, несшихся со всех сторон. По голосам кричавших нуку признали в них своих исконных врагов — кети.

Опомнившись от неожиданности, старейшины нуку собрали весь отряд.

Окружив тесным кольцом носилки своей предводительницы, они, размахивая оружием и испуская громкий боевой клич, храбро бросились было вперед на скрывшихся за деревьями врагов, которых могли видеть только мгновение при блеске их выстрелов. Но именно этим-то ‘громовым’ ударам нуку не могли ничего противопоставить, кроме своих стрел, каменных топоров и палиц, совершенно бесполезных при таком положении. Имей нуку дело с одними кети или другими темнокожими, обладающими одинаковым с ними оружием, они постояли бы за себя, но против целого отряда, действующего огнестрельным оружием, они были бессильны. Тем не менее отважные воины, поощряемые своими старейшинами, грудью шли на неприятеля, рассчитывая схватиться с ним в рукопашную.

Рамирес, принимавший личное участие в этой схватке, с целью уберечь своих матросов от все же опасных секир и палиц нуку, старался не допускать до рукопашной, беспрерывно обстреливая наступавших. Что должно было случиться, то и случилось. Ослабленные и оглушенные непрекращающейся стрельбой и видя, как вокруг них один за другим падают товарищи, самые мужественные из нуку не выдержали и в паническом ужасе бросились бежать куда попало. Последними покинули поле битвы, а вместе с тем и свою предводительницу, старейшины, утешаясь, быть может, тем, что она останется под защитой своего ‘молодого белого друга’.

Оцепенев и онемев от страха, смотрела девушка на происходившее вокруг нее, она не верила своим чувствам и думала, что все это лишь тяжелый кошмар, от которого она вот-вот очнется. Но кошмар не проходил, и Мина, придя немного в себя, принялась звать Эмилио, чтобы послать его остановить стрельбу. Бедная девушка все еще была уверена, что стрельба происходит по недоразумению и что стреляют ее брат и друзья. Но молодой предатель, сидя в своем безопасном убежище, хотя и слышал этот зов, предпочел, однако, не откликаться на него, чтобы уберечь собственную шкуру от шальной пули.

Наконец девушка, все еще уверенная в своем предположении и думая, что юнга не слышит ее, выскочила из носилок и громко крикнула:

— Друзья! Да перестаньте же стрелять! Вы можете попасть и в меня!

Едва она успела крикнуть эти слова, как стрельба сразу прекратилась, и между деревьями замелькало, приближаясь к ней, множество горящих факелов, а вблизи нее появился человек с дымившимся карабином в руках. Он был одет во все белое и не походил ни на дона Педро, ни на капитана Ульоа, ни на боцмана Ретона.

— Кто вы и с какой целью нападаете на женщину вашей расы среди дикарей? — негодующим голосом крикнула девушка незнакомцу.

Человек в белом снял со своей головы желтую соломенную шляпу и, отвесив низкий поклон, с преувеличенной вежливостью проговорил:

— Простите, пожалуйста, сеньорита, что мы так напугали вас. Наши выстрелы были направлены не в вас, а в дикарей.

Мина пристально взглянула на незнакомца, стараясь припомнить, где и когда видела его.

— Вы не можете вспомнить, где и когда встречались со мной? — продолжал с улыбкой незнакомец, заметив ее вопросительный взгляд. — Напомню вам. Три месяца тому назад я имел счастье принимать вас и вашего брата на борту своей ‘Эсмеральды’…

— Так вы тот самый дон Рамирес, который хочет отнять у моего брата и у меня сокровище, оставленное нам отцом?

— Не отнять, сеньорита, а просто взять его по праву сильного. Но пока я еще не осуществил этого права, и сокровище до сих пор находится на прежнем месте.

— Что же вам нужно от меня? С какой целью вы напали на мой отряд?

— Я желал пригласить вас к себе на завтрак, при котором сопровождавшие вас дикари были бы совершенно излишни. А так как добровольно они едва ли удалились бы, то я нашел нужным удалить их насильно.

— Вы шутите, сеньор?

— Нисколько, сеньорита. Я здесь, в этой дикой стране, так соскучился, что мне, право, не грех доставить себе небольшое развлечение…

— В виде охоты на несчастных дикарей! — с горькой улыбкой вскричала Мина, едва владевшая собой от душившего ее негодования.

— Э, сеньорита, разве мало тут этих двуногих зверей! — проговорил с презрительной усмешкой авантюрист. — Ведь охотились же вы на морских чудовищ, так почему же мне не развлечь себя охотой на двуногих земных, за неимением под рукой четвероногих?

— Негодяй! — невольно вырвалось у возмущенной девушки.

— Не волнуйтесь, сеньорита, — спокойно сказал Рамирес. — Это может вредно отозваться на вашем здоровье. Пожалуйте лучше ко мне’

— К вам? Куда же это?

— В мое жилище… Правда, оно не отличается особенными удобствами, но что же делать? Здесь страна дикарей, не имеющих понятия о цивилизации. Зато вы найдете в моем лице настоящего рыцаря…

— Если вы действительно считаете себя рыцарем, то помогите мне сначала освободить брата и его друзей. Они находятся…

— Знаю, знаю, сеньорита, — прервал с усмешкой Рамирес. — Об этом мы поговорим у меня за столом. До моего обиталища нужно пройти несколько миль, и нам следует сейчас же двинуться в путь, чтобы поспеть к тому времени, когда я привык завтракать.

Девушка смотрела на своего собеседника с полным недоумением, все еще не зная, кем считать его: сумасшедшим, беззастенчивым наглецом или просто разбойником.

— Что же вы не изволите ничего отвечать, сеньорита? — с оттенком нетерпения продолжал Рамирес. — Вас приглашает к себе не дикарь, а человек…

— Я охотнее приняла бы приглашение дикаря, нежели ваше! — отрезала Мина.

— Ведь это оскорбление, сеньорита! Я просил бы вас быть более сдержанной.

— Если назвать разбойника его настоящим именем — оскорбление, то я согласна с этим! — возразила храбрая девушка.

— Черт возьми! — вспылил авантюрист. — И я должен все это терпеть! Повторяю: будьте поосторожнее, сеньорита. Не забывайте, что и в моих жилах течет кровь чилийского джентльмена.

— Оно и похоже на это! — произнесла Мина, презрительно улыбнувшись.

— Сеньорита! — яростно крикнул было Рамирес, сжимая кулаки, но, сделав над собой громадное усилие, сказал более спокойным тоном: — Охота вам доставлять дикарям даровое зрелище ссоры между двумя представителями высшей расы?

— Они едва ли понимают наш язык и могут счесть наши слова за взаимные любезности, — насмешливо ответила девушка.

— Какая вы, однако, прелесть! — невольно вырвалось у авантюриста, с восхищением глядевшего на действительно красивую девушку, щеки которой пылали и в глазах сверкал огонь негодования.

— Не забывайтесь, сеньор!

— Не доводите меня до этого, сеньорита. Однако нам пора трогаться. Пожалуйте в ваши носилки, сеньорита. Мои люди понесут вас.

— А если я откажусь от вашего любезного приглашения, сеньор Рамирес?

— Тогда, к сожалению, я вынужден буду применить силу, а она, как видите, на моей стороне. Все эти темнокожие уроды мне слепо повинуются. Я их вождь и владыка. По первому моему знаку они вас схватят и отнесут, куда я прикажу. Поэтому советую лучше не сопротивляться.

Девушка поняла, что сопротивление действительно бесполезно. С внешним спокойствием она молча направилась к своим носилкам и уселась в них. По знаку Рамиреса четверо дикарей подняли носилки и понесли. Шествие тронулось в путь. Около носилок шел сам Рамирес, а позади следовали матросы, в толпу которых вмешался и Эмилио. Как только стрельба прекратилась, юнга спустился с дерева и незаметно присоединился к матросам, стараясь не попасться на глаза девушке, негодующего взгляда который он в эту минуту боялся больше, чем наказания строгого капитана ‘Эсмеральды’. В душу юного предателя начали уже прокрадываться раскаяние и чувство жгучего стыда.

Солнце было уже высоко, когда Рамирес и его ‘гостья’ достигли главного селения кети, где находилась резиденция их белого вождя.

Сам Рамирес поспешил вперед, чтобы встретить гостью на пороге своего жилища. Когда носилки приблизились, он снял шляпу и вежливо предложил руку, чтобы помочь сеньорите сойти с носилок. Но она не приняла его руки и, выпрыгнув с легкостью серны из носилок, презрительно проговорила:

— Благодарю! Я не привыкла пользоваться услугами таких людей, как вы.

Проглотив с внутренней досадой и эту обиду, Рамирес отступил немного назад и сказал, указывая на хижину:

— Вот и мое скромное жилище, сеньорита. Повторяю, очень сожалею, что пока не могу предложить вам лучшего, но со временем надеюсь’

— Мне вовсе не интересно знать о ваших надеждах, сеньор Рамирес! — прервала его девушка, смело входя в хижину.

— Гм… увидим! — пробормотал авантюрист, следуя за своей гостьей.

Посредине довольно обширного помещения стоял большой, грубо сколоченный стол, покрытый тонкой мягкой циновкой и уставленный множеством фаянсовых блюд и ваз, очевидно не здешнего изготовления, наполненных всевозможными кушаньями и отборными фруктами. Было даже нечто вроде торта, сделанного из теста кокосовых орехов, бананов и сиропа сахарного тростника. Не забыты были, разумеется, и бутылки с разными водками и даже дорогими испанскими винами.

— Не обессудьте, сеньорита. Чем богат, тем и рад, — любезно проговорил Рамирес, указывая гостье на стол.

Удалив движением руки темнокожих прислужниц, он усадил девушку в кресло, сплетенное из гибких ивовых прутьев, потом занял скамью напротив и поспешил откупорить бутылку водки для себя и вина для гостьи.

— Прошу покорно приступить, сеньорита, — угощал он, наполняя стаканы. — Вероятно, и вы проголодались не меньше меня.

— Скажите же мне, наконец, сеньор Рамирес, какова цель вашего приглашения меня сюда? — спросила девушка, ни до чего не дотрагиваясь.

— Об этом потом, сеньорита, а пока позвольте выпить за ваше здоровье, — ответил авантюрист и, одним махом осушив большой стакан крепкой водки, с аппетитом принялся за жареного поросенка. — Преинтересная история произошла тут на днях во время моего отсутствия, — продолжал он, пережевывая огромный кусок жаркого. — Третьего дня мои черномазые подданные задумали праздновать свой дурацкий пилу-пилу. И рассчитывали после празднества полакомиться боцманом блаженной памяти ‘Андалузии’. Но в самый, как говорится, интересный момент вдруг явились ваш брат и капитан этого славного корабля, мой уважаемый собрат, дон Хосе Ульоа, и не только отняли у моих дураков старика, но даже отправили на тот свет их жреца… Впрочем, по-моему, и то и другое не должно особенно огорчать их. Жрец был старый фокусник, который всячески обманывал этих идиотов, а старикашка боцман, несмотря на усиленное его откармливание, остался кощей кощеем, так что они не много потеряли.

— Так Ретон жив?! — вскричала девушка таким обрадованным тоном, точно ничего не знала об освобождении боцмана. — Слава Богу!

— Как видите, уцелел… Но почему вы так обрадовались, что дикарям не удалось полакомиться им?

— Потому что он очень хороший, честный и преданный человек.

— Разве? Впрочем, очень может быть. Он и мне понравился.

— Так почему же вы не освободили его из рук дикарей?

— А потому, что он не соглашался на… Одним словом, потому, что я не хотел ссориться со своими подданными: это могло бы повредить моим интересам, — откровенно сознался авантюрист.

— Настоящий рыцарь не будет смотреть на свои интересы, когда дело идет о жизни его ближнего, — возразила девушка.

— Ну, в этих диких странах иначе смотрят на рыцарские чувства, — с улыбкой произнес Рамирес. — Однако вы ничего не отведали, сеньорита! Не стесняйтесь, пожалуйста, ешьте, что вам по вкусу, и выпейте вина. Это придаст вам бодрости и прояснит ваш ум. Потом мы поговорим о предметах более интересных, чем этот старик, одной ногой уже стоящий в могиле.

Девушка бросила на своего собеседника взгляд, полный негодования и ненависти. Рамирес сделал вид, что не заметил этого взгляда, и старался заглушить кипевшую в нем ярость водкой и едой. Ел и пил он с жадностью проголодавшегося животного.

Мина, тоже чувствуя аппетит, взяла кусок торта и с удовольствием съела его. Подобного рода печенья, приготовляемые туземцами Новой Каледонии, по свидетельству всех путешественников, очень вкусны. Вообще дикари меланезийской расы довольно сведущи в кулинарном искусстве. Самые избалованные белокожие не брезгают их столом.

Гостья ограничилась куском торта и несколькими фруктами. Зато хозяин, не стесняясь, ел за четверых и пил за десятерых. Долгое время он и его гостья молчали. Девушка была поглощена своими чувствами, а Рамирес, помимо своих чувств, был занят желудком.

Наконец, бросив вилку и нож, он вздохнул от переполнения желудка и тоном сожаления произнес:

— Неважен у вас аппетит, сеньорита. Вы не в меня. Я — настоящий моряк не только по делам, но и по пристрастию к еде… Впрочем, — продолжал он, закуривая огромную сигару, — может быть, для вас еще рано завтракать?’ Ну, тогда, надеюсь, вы окажете больше чести обеду…

— Обеду?! — вскричала Мина, вскакивая с места. — Вы воображаете, что я целый день буду сидеть у вас? Или, быть может, я ваша пленница?

— Это будет зависеть от вас, сеньорита, — спокойно проговорил Рамирес, окутывая себя густым облаком табачного дыма.

— Потрудитесь высказаться яснее, сеньор.

— Конечно, сеньорита. Я этого именно и желаю… Но потрудитесь снова присесть, чтобы избавить меня от необходимости тоже стоять, к чему после порядочной закуски я не чувствую никакой охоты.

— Хорошо. Сажусь и слушаю.

— Вот и отлично. Прежде всего позвольте спросить: вы слыхали, кто был мой отец?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Один из великих вождей индейцев.

— Этому можно поверить, судя по вашей наружности.

— Зато моя мать была испанская маркиза очень древнего рода’

— И она решилась выйти замуж за дикаря?

— Да, в силу необходимости. Ей был предложен выбор: или согласиться на это замужество, или сделаться простой невольницей.

— Следовательно, ваш отец похитил ее?

— Вы угадали, точь-в-точь, как похитил вас я. Мать отчаянно сопротивлялась, но он сумел сломить ее упорство. Какими средствами — не знаю, да и не хочу знать, потому что я человек уже цивилизованный и мне чужды приемы диких людей.

Девушка молчала и широко открытыми глазами смотрела на этого страшного человека. Его предисловие заставляло ее уже догадываться, к чему он клонит.

— Я вижу, у вас как бы присох язычок, сеньорита? — продолжал с ядовитой улыбкой Рамирес. — Позвольте предложить вам стакан хорошего вина промочить горлышко. Могу вас уверить, что это настоящее испанское и оно живо развяжет вам язычок. Не желаете? Ну, как угодно. Значит, выпью за ваше здоровье я. Лишняя порция этой живительной влаги только прибавит мне красноречия, так необходимого в наступающий момент, — грубо острил он, с нарочитой медлительностью выпивая небольшими глотками душистое вино, чтобы предоставить своей собеседнице возможность вдуматься в смысл его речи и свыкнуться с предстоящей ей участью. — Вы, быть может, еще не знаете, что ваш брат вместе с бескорабельным капитаном и этим старым кощеем боцманом находятся в моей власти? — спросил он после довольно продолжительной паузы.

Девушка снова сорвалась со своего места и молча смотрела на своего собеседника горящими от горя и гнева глазами. Красивая вообще, она в эту минуту была особенно хороша.

— Фу, черт возьми, как вы хороши, сеньорита! Прямо восторг! Клянусь памятью моего отца, примеру которого я стараюсь следовать! — вскричал Рамирес, любуясь девушкой с видом опытного оценщика. — Честное слово, я никогда не видывал такой красоты’ И какое величие! Сразу видна благородная испанская кровь.

— В вашей власти, в вашей! — еле могла проговорить девушка, задыхаясь от сильного волнения.

— Ну да, в моей, — с деланным спокойствием продолжал Рамирес. — Разве это так страшно? Я ведь не людоед и вовсе не намерен съесть их.

— А я еще так доверчиво спешила к ним на помощь чуть ли не со всем преданным мне и им народом? О, Боже мой, Боже мой, в какую ловушку я попала вместо того, чтобы освободить их! — стоном вырвалось из груди несчастной жертвы собственной доверчивости, в полном отчаянии ломавшей руки. — Сеньор Рамирес, умоляю вас всем, что для вас свято, освободите их… Вспомните, что вы одной с ними расы, хотя бы по матери. Не унижайте перед дикарями действительные преимущества этой расы…

— Все будет исполнено, сеньорита, если только вы…

— Если только что? Договаривайте же, ради Бога, сеньор! Рамирес встал и, слегка пошатываясь, с низким, но неуклюжим поклоном проговорил:

— Сеньорита Мина де Бельграно, капитан Алонсо Рамирес имеет честь предложить вам свою руку. Если вы примете это предложение, он дает вам честное слово, что менее чем через час вы увидите своего брата, капитана Ульоа и старика боцмана.

Если бы перед девушкой вдруг появилась ядовитая гадина или с потолка хижины грянул гром, это не поразило бы ее так, как предложение авантюриста.

— Мне быть вашей женой?! — звенящим от негодования голосом вскричала она, гневно сдвинув брови и всей своей позой выражая энергичный протест. — За кого вы принимаете меня, если вообразили, что я способна принять предложение такого человека, как вы?.. Как повернулся ваш язык, чтобы высказать мне подобное оскорбление? Вы много выпили и в вас, должно быть, заговорили винные пары… Стыдитесь, сеньор Рамирес!

— Я привык пить и нахожусь вполне в здравом уме и твердой памяти, сеньорита, — возразил авантюрист. — Что же касается вашего ответа, то я другого и не ожидал, — с деланной невозмутимостью продолжал он, снова садясь на свое место и опорожняя огромный стакан крепкого вина.

— В таком случае, зачем же вы сделали мне такое предложение, если наперед знали, что я не соглашусь на него и оно нанесет мне только оскорбление?

— Я уже имел удовольствие сказать вам, сеньорита, что следую в этом отношении примеру виновника моих дней’ Но я никак не могу понять, что вы находите оскорбительного в предложении вам руки со стороны еще далеко не старого человека, у которого к тому же завтра будет многомиллионное состояние?

— Вы говорите об этом состоянии, точно оно было оставлено моим отцом вам, сеньор.

— Так почему же вы не воспользовались им раньше, сеньорита? Вы вот оскорбились моим честным предложением, а между тем все время сами оскорбляете меня, называя грабителем, разбойником и тому подобными ‘лестными’ наименованиями, и я не должен обижаться. А кто сообщил вам о находке документов вашего покойного отца? Все я же! Всякий на моем месте преспокойно отправился бы в указанное в них место и завладел бы сокровищем. Каким образом вы могли бы узнать об этих документах и уличить ‘вора’? Ведь без меня вы не узнали бы и о смерти отца на этом острове… Вы отказываетесь разделить со мной богатство, о котором вам стало известно лишь благодаря мне, значит, я имею право оставить его себе целиком.

— И это, по-вашему, будет справедливо, сеньор? Неужели вы забыли, как мы с братом, получив документы покойного отца об оставленном им для нас сокровище (может быть, даже и не от вас, — это осталось невыясненным, насколько мне известно)’ Погодите, не перебивайте меня… Итак, получив эти документы, мы прежде всего явились к вам с предложением уступить вам половину отцовского сокровища, если вы предоставите в наше распоряжение свой корабль и поможете нам разыскать это сокровище. Вы тогда не согласились на наше предложение, и мы обратились к дону Хосе Ульоа, который оказался более сговорчивым. А теперь вот вы…

— Ну, что вспоминать о прошлом, когда дело идет о настоящем и будущем, сеньорита! — прервал Рамирес. — Тогда я думал иначе, а теперь охотно соглашаюсь разделить с вами богатство и даже выдать известную часть вашему брату и капитану Ульоа, в возмещение убытков, которые он понес от гибели своего корабля, и даже старику боцману’

— Без всяких обязательств с моей стороны? — с живостью спросила обрадовавшаяся было девушка.

— Нет, с одним и непременным — выйти за меня.

— Но ведь я уже сказала вам, что не…

— Это ваше последнее слово, сеньорита?

— Последнее, сеньор!

— В таком случае я не буду больше стесняться и овладею вами силой! — вскричал авантюрист, вдруг срывая с себя маску напускной сдержанности.

С этими словами он вскочил с места и бросился к девушке. Но она отступила от него, выхватила из-за пояса нож и, приставив его к своей груди, крикнула:

— Еще один шаг, негодяй, — и ты получишь мой труп!

Лицо Рамиреса побледнело и исказилось судорогами. Сделав над собой огромное усилие, он молча направился к двери, но на пороге остановился и, обернувшись к девушке, проговорил угрожающим тоном:

— Хорошо, сеньорита… Мы с вами поговорим потом, а теперь я пойду потолковать с вашим братом и его друзьями.

С этими словами он бросился вон из хижины, с силой захлопнув за собой дверь. Девушка, оставшись одна, упала в изнеможении в кресло и разразилась долго сдерживаемыми слезами.

XVIII. Опустевшая ловушка

Около хижины Рамиреса ожидали двенадцать матросов, настоящих каторжников, судя по лицам, готовых по первому слову своего предводителя в огонь и в воду и на всякую мерзость — На приступ, волчата! — крикнул им Рамирес и, обернувшись к толпе дикарей, добавил: — И вы за мной! К матросам присоединилась сотня дикарей. Осмотрев свою ‘армию’ и поставив несколько дикарей стеречь пленницу, за целость которой они должны были отвечать головами, Рамирес повел отряд к пещере на приступ. Авантюрист твердо решил во что бы то ни стало добиться успеха.

— Если будут оказывать сопротивление, тем хуже для них! — угрожающе бормотал он дорогой. — А придется ухлопать самого Ульоа и его старика боцмана — буду очень рад. Но молодого Бельграно необходимо захватить в плен. Давлением на него мне, быть может, удастся подчинить своей воле его упрямую сестрицу… Какими оскорблениями она осыпала меня — и воображает, что это пройдет ей даром!.. Ну нет! Рамирес никогда не оставляет ничего без оплаты! Недаром в его жилах течет кровь индейцев.

Перед главным входом в пещеру толпилось тоже не менее сотни дикарей. Тут же находились Нарго и Эмилио.

— Что, пленники еще там? — спросил Рамирес, подойдя к пещере.

— Они не могли никуда уйти, вождь: второй выход загорожен так же, как и этот, и около него тоже стоит стража, — ответил старый дикарь.

— Хорошо! Разберите поскорее это заграждение! — приказал Рамирес.

Пока матросы и дикари поспешно разрушали массивную баррикаду, авантюрист нетерпеливо расхаживал взад и вперед перед входом, бормоча проклятия и понукая работавших.

Через полчаса преграда была уничтожена, и открылось арковидное устье пещеры. Матросы, уверенные, что будут встречены со стороны осажденных огнем, приготовились и сами стрелять, а дикари боязливо разместились по сторонам от выхода. Но, к величайшему удивлению всех, ничего подобного не случилось, и ничто не указывало на присутствие живых людей в зиявшей перед ними пещере.

— Что бы это значило? — недоумевал Рамирес. — Уж не перемерли ли они там все? Гм!.. Это было бы очень странно: провианта у них вполне достаточно, и еще вчера вечером они все были целы… Эй, Эмилио!

— Что прикажете, капитан? — спросил поспешивший на этот зов юнга.

— Ты моложе и хитрее всех. Полезай-ка в эту яму и погляди, в чем дело…

— А если они встретят меня выстрелами и убьют, капитан? — повторил свою обычную песню трусливый негодяй.

— В случае такого несчастья я передам причитающуюся тебе часть золота твоим наследникам, — иронически проговорил Рамирес и грозно добавил: — Ну, живее! Ты знаешь, я не привык повторять своих приказаний!

Юнге очень хотелось бы послать вместо себя кого-нибудь другого, но боязнь гнева Рамиреса заставила его превозмочь страх, и он поспешно юркнул в пещеру, между тем как матросы по распоряжению капитана опустились перед входом на колени и направили ружья в пещеру, чтобы в случае надобности сделать залп.

Через несколько минут разведчик вернулся. Лицо его выражало полное изумление.

— В пещере нет ни одной живой души! — воскликнул он, разводя руками.

— Что ты мелешь?! — накинулся на него Рамирес. — Ты, должно быть, совсем и не был в ней, а спрятался за каким-нибудь ближайшим выступом, сберегая свою драгоценную жизнь? Смотри, негодный! Я тебя…

— Честное слово, я осмотрел всю пещеру. Кроме нескольких мертвых тел, в ней никого нет, — ответил убежденным тоном юнга. — Слышите, как пахнет от них?

Действительно, из пещеры неслось такое смрадное зловоние, что даже дикари отворачивали в сторону носы, а капитан и матросы только и спасались крепким табачным дымом.

— Не может этого быть! — кричал авантюрист, топая от ярости ногами. — Куда же могли деваться заключенные?.. Не превратились же они в мышей, чтобы проскользнуть в какую-нибудь щель?.. Во всяком случае, нужно узнать наверное… Полезай теперь туда ты, старик, огляди там все как следует! — приказал он Нарго. — Возьми с собой кого поумнее из своих дураков.

Старый дикарь выбрал десяток лучших воинов и поспешно направился с ними в пещеру. Вскоре и он возвратился с тем же сообщением, что в пещере, кроме нескольких зловонных трупов, действительно никого нет, и куда могли деваться пленники — для него решительно непонятно.

Разразившись потоком новых проклятий и пообещав перестрелять дикарей, стороживших пустую нору, а остальных — за компанию с ними, взбешенный Рамирес сам бросился в пещеру, обыскал там все уголки и также никого не нашел.

Задыхаясь от бушевавшего в нем бешенства, с налитыми кровью глазами, он набросился было на трясшегося с испугу, как в лихорадке, ни в чем не повинного Нарго, и хотел его первого уложить на месте. К счастью, матросам удалось немного успокоить своего капитана и уговорить разослать во все стороны разведчиков по горячим следам беглецов, а потом устроить на них облаву.

Рамирес принял этот совет и, несколько успокоенный, направился в ‘хижину совещаний’, находившуюся близ его собственной, занятой пленницей. Он сделал знак Эмилио следовать за собой. Войдя в хижину, он сказал юнге:

— Вот что, дружок. Ты парень со смекалкой и в хитрости не уступишь самому черту — труслив вот только, ну, да это, пожалуй, можно назвать и осторожностью. В общем же, ты молодчина, и я никому так не доверяю, как тебе…

— Благодарю, капитан! — отозвался польщенный юнга. — Вы правильно изволили сказать, что я не так труслив, как осторожен, но для вас я готов на все. Что еще прикажете?

— Да вот, видишь, в чем дело… Но сперва скажи: как на тебя смотрит сеньорита Бельграно?

— Сначала она на меня косилась, а потом, когда я заговорил ей зубы, она снова стала было доверять мне и согласилась, по моему совету, отправиться сюда. Но вот теперь, когда она, благодаря этому совету, попала…

—А ты опять заговори ей зубы. Ты ведь мастер на это, и она снова поверит тебе. Я хочу, чтобы ты помог мне уломать ее сделаться моей женой.

— Стало быть, вам самим это не удалось? — неосторожно воскликнул юнга, и по его лицу пробежала злорадная усмешка.

— Не твое дело, щенок, задавать мне вопросы! — крикнул задетый за живое Рамирес, стукнув кулаком по столу.

— Это я-то щенок?! — вскипел вдруг юноша под влиянием выпитой им в изрядном количестве кане . — Напрасно вы так оскорбляете меня, капитан! Щенок не мог бы оказать вам столько важных услуг, сколько оказал я…

— А, ты вот как заговорил! — грозно начал было Рамирес, но тут же, пересилив себя, продолжал более спокойным и даже как бы заискивающим тоном: — Ну, ладно, не кипятись, я беру это обидное для тебя слово назад. Нам не к чему ссориться. Итак, слушай меня. Ты снова отправишься к сеньорите и скажешь ей, что ее брат и другие находятся у меня в плену…

— А если она теперь не станет меня слушать и прогонит?

— Ты постарайся, чтобы этого не случилось. Заговори ей опять зубы. Вообще, ты должен постараться, слышишь? Ну так вот, ты скажешь ей, что жизнь ее брата и прочих находится у меня в руках и что если она хочет, чтобы они остались в живых, то должна немедленно согласиться на мое предложение. Скажи, что я буду ожидать ее ответа до вечера, и если этот ответ будет неблагоприятный или она вовсе ничего не ответит, то ее брат и его товарищи будут отданы мной на съедение дикарям, а она сама все равно не уйдет от моих рук. Пожалуй, прибавь, что я сегодня же отправлюсь в поход и захвачу с собой ее. Я и так потерял много времени. Если бы не этот остолоп Нарго, вздумавший вернуть меня почти с полпути из-за того, что испугался пары выстрелов твоего бывшего капитана, то я теперь находился бы уже в Голубых горах и рылся бы в золоте, — предавался мечтаниям авантюрист, возбужденно шагая взад и вперед по хижине, точно зверь в клетке.

Юнга исподлобья следил за ним недобрым взглядом и со скрытой усмешкой.

— Я действительно сегодня же выступлю в поход, — продолжал Рамирес. — Догоню по дороге этих фокусников, удравших при помощи, должно быть, самого дьявола из ловушки, и навсегда избавлюсь от них. Тогда и строптивая девчонка поневоле сделается шелковой… Иди же, Эмилио, к сеньорите и передай ей все, что я приказываю… Удастся тебе убедить ее — озолочу тебя, а нет — бойся моего гнева! Понял?

— Все понял, капитан, — ответил с подчеркнутой преданностью юнга, едва сдерживая бушевавшую в нем теперь ненависть и злобу к этому ужасному человеку, которого он окончательно раскусил только за последние дни.

И он поспешно вышел из хижины, сжимая кулаки, злобно сверкая глазами и бормоча про себя:

— А, ты меня за все мои услуги щенком обозвал!.. Впрочем, я заслуживаю еще и не такого названия за свою измену капитану Ульоа, который всегда относился ко мне, как родной отец… да и добрую сеньориту подвел за ее доверие ко мне. Подлец я, а не щенок!.. Не соблазни меня этот дьявол проклятым золотом, я никогда бы и не подумал сделаться таким низким предателем. Еще обозвал меня щенком и каждый раз угрожает смертью!.. Ну, если нехорош я, то этот разбойник гораздо хуже меня. Но погоди, я тебе теперь так услужу, что не обрадуешься!.. Только бы мне вернуть опять доверие бедной сеньориты… Впрочем, она такая добрая, что, наверное, простит меня, если увидит мое искреннее раскаяние.

— Ты зачем опять явился ко мне? — спросила девушка, увидев юнгу, со скромным и смущенным видом остановившегося у порога. — Устроить какую-нибудь новую гадость? Боже мой, могла ли я подумать, чтобы молодой человек, еще юноша, был таким испорченным и бесчеловечным?

— Напротив, сеньорита, — смиренно отвечал юнга, низко склонившись перед девушкой, — я пришел испросить у вас прощения в невольном грехе против вас и предложить вам, в виде искупления за этот грех, свою жизнь, если она может послужить вам на пользу… Оправдываться не стану и не могу… Я сознаю, что продал было свою душу этому дьяволу в образе человека, Рамиресу. Но теперь я искренне раскаиваюсь.

— Так ты был заодно с этим негодяем?

— Увы, сеньорита, да, и сознаюсь в этом… Еще перед нашим отплытием из Чили он соблазнил меня проклятым золотом… Все, что вам и вашим спутникам пришлось перенести во время пути, главным образом, было делом моих рук… Только одна буря произошла не по моей вине, но и она помогла мне…

— Несчастный предатель! — воскликнула девушка, с негодованием и сожалением глядя на юношу. — Следовательно, боцман недаром подозревал тебя, а я еще не верила ему… И как же я теперь могу доверять тебе?

— Я сейчас докажу вам свою искренность, сеньорита. Рамирес прислал меня сказать вам, что ваш брат вместе с капитаном Ульоа и боцманом у него в руках и что если вы не согласитесь на известное предложение, все они будут отданы на съедение дикарям…

— Боже мой! Да неужели…

— Подождите, сеньорита, не волнуйтесь. Когда Рамирес со своими матросами и целой сотней дикарей отправился к пещере, чтобы захватить, а быть может, и перебить всех заключенных, пещера оказалась пустой…

— Вот как! Куда же девались заключенные?

— Этого никто не знает. Оба выхода из пещеры были завалены и тщательно охранялись. По всей вероятности, заключенные нашли какой-нибудь третий, никому неизвестный выход, через который и выбрались на свет Божий.

— Слава Богу!.. Ну, а Рамирес?

— Разумеется, вышел из себя и разослал во все стороны погоню по следам беглецов, а сам намерен сегодня же отправиться к Голубым горам за сокровищем, о котором думает день и ночь. Вас тоже хочет взять с собой…

— Меня?! Ну, я ни за что не соглашусь…

— Сеньорита, я теперь всей душой предан вам и советую согласиться следовать за ним. В пути гораздо скорее можно найти случай уйти от этого разбойника, нежели отсюда, из четырех стен… К тому же в стране крагоа, где находятся Голубые горы, вы, вероятно, встретитесь с вашим братом и капитаном Ульоа, которые, наверное, направились туда же.

— Очень может быть. А в случае надобности и возможности ты поможешь мне бежать?

— Клянусь в этом, сеньорита, памятью моей матери! Девушка пытливо взглянула недавнему предателю прямо в глаза и, встретив его ясный и открытый взгляд, твердо проговорила:

— Хорошо, я еще раз готова поверить тебе. Передай Рамиресу, что я последую за ним.

— Благодарю, сеньорита! — с чувством произнес юнга и, отвесив почтительный поклон, удалился.

XIX. Бегство

Читатель уже знает, что подземный канал, служивший сообщением между морем и пещерным озерком, протекал по той извилистой галерейке, по которой капитан Ульоа со своим отрядом проник в пещеру. Вернуться обратно этим ходом не представлялось возможности, потому что он весь был наполнен водой от прилива, дымом от костра и тучами ядовитых мошек, проникших туда через боковой проход, так же, как и главный, забаррикадированный дикарями.

Поэтому Математе и хотел было пробраться в канал вплавь, но, как мы знаем, потерпел неудачу и едва не поплатился жизнью за свою смелую попытку.

Выбрав место подальше от испускавших зловоние трупов, заключенные хорошо выспались за ночь и проснулись утром со свежими силами. Они основательно перекусили, потом заглянули в проход с каналом и убедились, что вода хотя и сильно понизилась и через нее можно было перейти, но над ней носились такие густые клубы едкого, удушливого дыма, что пришлось отступить назад.

После продолжительного совещания о возможных способах выбраться из пещеры пленный кети, по обычаю всех обласканных дикарей быстро привязавшийся к белым, вызвался посмотреть, нельзя ли будет проплыть прямо каналом, почаще ныряя, чтобы уберечься от удушливого дыма, постоянно проникавшего из боковой галереи, перед входом в которую горели неугасимые костры из едкой коры ядовитого дерева. Математе сообщил, что он застрял было в узком месте, где канал, по-видимому, соединяется с озерком и морем, пленник же надеялся, что, быть может, в самом канале особенного препятствия не встретится.

Сопровождаемый пожеланиями успеха, отважный дикарь бросился в канал, вода в котором, несмотря на отлив, была еще довольно глубока, и тотчас же нырнул. Вынужденные укрыться от перехватывавшего дыхание дыма, заключенные не могли долго следить за движениями пловца и, полные тревожного ожидания, отошли в безопасный угол пещеры.

Прошла мучительная четверть часа. Наконец послышался радостный возглас пленника:

— Есть еще выход!

Вслед за тем и сам он появился перед бросившимися к нему навстречу заключенными.

— Канал выходит под большие деревья, из-под которых будет очень трудно выбраться, — проговорил он, запыхавшись — Но на полпути я нашел другую, подводную пещеру. Она не очень длинна и выходит прямо в открытое море неподалеку от песчаной береговой полосы. Но только.

— Что же ты замялся? Договаривай! — нетерпеливо крикнул Ульоа.

— Только эта пещера полна морских змей и мурен, — закончил пленник.

— Ого! Значит, и через нее нельзя будет пройти?

— Нет, вождь, пройти можно и даже довольно удобно: пещера широкая и высокая, но с гадами придется повозиться… Вам, белым, это все-таки не так страшно — вы защищены одеждой, а нам… Да вот, вождь, взгляни, как меня уже успели отделать.

И пленник указал на свои ноги, покрытые мелкими ранками.

— Гм… — промычал Ульоа и задумался. — Дон Педро, — обратился он после минутного раздумья к молодому человеку, — вы как насчет ныряния в воде? За себя и боцмана я ручаюсь. Нам не раз уже приходилось испытывать себя в этом виде спорта, а о туземцах и говорить нечего — это те же рыбы. Но вот вы…

— И обо мне не беспокойтесь, дон Хосе! — перебил молодой человек. — Я — сын моряка и с самого раннего детства привык барахтаться в воде. Но как мы убережем от воды ружья?

— О, это пустяки: заткнем хорошенько дула тряпками — вот и все.

— В таком случае, с Богом, в путь, дон Хосе!

— Да, мешкать нечего, — сказал боцман. — Вот разинут пасти и вытаращат зенки наши дружки, когда увидят, что садок опустел и все рыбки уплыли невесть куда, ха-ха-ха!..

— Погоди, старина, посмеемся потом, когда благополучно выберемся из этой ловушки, а теперь нужно приниматься за дело, — умерил его радость Ульоа. — Ну, показывай дорогу, — обратился он к кети. — Первым за тобой я, потом вы, дон Педро, затем ты, боцман, и все остальные. Я думаю, лучше плыть гуськом, как ты полагаешь?

— Да, вождь, по одному, друг за другом, — ответил проводник.

— Ну, с Богом, в путь! — скомандовал капитан.

Проводник, вбежав в наполненную дымом галерею, быстро добрался до канала и бросился в него. За ним в указанном капитаном порядке последовали и другие.

До второй, подводной пещеры было метров пятьдесят. Дно канала в этом месте оказалось довольно гладким, и ни одного морского чудовища пока не попадалось. По временам пловцы высовывали наверх головы и, набрав в легкие воздуха, хотя и дымного, тотчас же снова скрывались под водой.

— Вот и пещера! — возвестил проводник.

Действительно, по правую сторону от пловцов вырисовывалась довольно широкая арка, вся увешанная красивыми пестрыми, причудливой формы, сталактитами. За аркой виднелась небольшая пещера, наполненная прозрачной голубоватой водой, кишмя кишевшей огромными змееобразными рыбами, с поразительной быстротой шнырявшими во всех направлениях.

— Боже мой! Да это мурены! — с ужасом вскричал Бельграно. — До сих пор я видал их только издали.

— Да, и притом мурены Великого океана, то есть самые свирепые, — подтвердил Ретон, взбираясь на небольшой выступавший из воды камень перед пещерой.

— Да это настоящий рассадник мурен! — ужасался и Ульоа. — Пробираться через эту массу чудовищ — все равно что следовать под градом пуль. Но тем не менее нужно отважиться… Нас много, может быть, и пробьемся. Вперед, друзья! — крикнул он туземцам. — Работайте хорошенько своими секирами и расчищайте нам путь, а мы последуем за вами и будем действовать ножами.

Началась отчаянная схватка людей с этими страшными угрями, водящимися и в других морях, но особенно свирепыми в Тихом океане. Заметив лакомую добычу, чудовища огромными массами набросились на пловцов, но встретили самое энергичное сопротивление. Секиры туземцев рассекали им головы и перерубали их пополам, несмотря на увертливость чудовищ, попадало им и от острых ножей белокожих, но все-таки и тем и другим сильно досталось. Особенно пострадали темнокожие — их ничем не защищенные тела были сплошь покрыты ранами, — а вторым хищники впивались в тело сквозь одежду. К счастью, укусы мурен не ядовиты, а только очень мучительны.

Храбро отстояв себя в схватке с этими свирепыми врагами, беглецы, покрытые многочисленными следами нападения на них морских чудовищ, в общем благополучно добрались до открытого моря и поспешно направились к плоскому утесу, метров на десять возвышавшемуся над поверхностью моря. Отсюда было недалеко и до берега.

— Ну вот, слава Богу, преодолели и эту опасность! — воскликнул Ульоа, взобравшись на утес и с наслаждением растягиваясь на солнце, чтобы обсушиться. — Бог даст, преодолеем и остальные, которые нам пошлет судьба. Отдохнем здесь, обсушимся да и двинемся дальше. Молодцы, ребята! — похвалил он дикарей. — Вы так хорошо поработали своими секирами, что, наверное, надолго навели страху на все змеиное царство. Однако и отделали же вас эти чудовища! Нам не так досталось, как вам, у нас, главным образом, пострадала одежда, а на вас вон места живого не осталось.

— Ничего, вождь, — успокаивал Математе, — как только выберемся на берег, приложим к ранам травы, и все живо пройдет. Нам к этому не привыкать.

От всех белокожих на солнце шел пар, а на сохнувшей одежде выступала соль. То же замечалось и на телах туземцев, но соль, проникая в ранки, причиняла дикарям жгучую боль, от которой они, при всей своей выносливости, морщились, кряхтели и кусали губы.

— Ба! Вон и лодочка для нас! — вдруг вскричал боцман, осматриваясь вокруг.

— Где ты ее видишь, Ретон? — поспешно спросил Ульоа.

—Да, и я вижу ее! — заявил Бельграно, указывая на вдававшийся в песчаный берег небольшой залив, в котором раскачивалась длинная двойная пирога туземного изготовления.

— Верно! — радостно подтвердил и Ульоа, увидев лодку. — Вот это-то нам и нужно было. Скоро стемнеет, тогда мы возьмем эту лодку и направимся в ней к землям крагоа…

— Непременно, дон Хосе! — подхватил Бельграно. — Только боюсь, как бы нас не задержали кети. Наверное, они уже ищут нас.

— Едва ли, — возразил Ульоа. — Они так уверены в невозможности выбраться из пещеры, что им и в голову не придет мысль о нашем побеге.

— А вдруг этот бандит Рамирес встретит нас в Голубых горах со всеми своими головорезами? Как нам тогда быть, капитан? — высказал свое предположение Ретон.

— Ну что ж, мы вступим с ним в решающее сражение, и победа наверняка будет на нашей стороне, потому что к нам примкнет все племя крагоа, лишь только узнает, что с нами сын их покойного белого вождя, — уверенно ответил Ульоа. — Кстати, надо посмотреть, в каком состоянии наши ружья и заряды, — прибавил он, осматривая свой карабин и сумку с амуницией.

К счастью, все оказалось в порядке. Туго забитые тряпками и носовыми платками ружейные дула были внутри сухи, лишь курки немного пострадали от застывшей на них соли. Но их отвинтили, насухо протерли и смазали салом. Пороховницы и пули также оказались в целости.

Пока белые приводили в порядок свое оружие, дикари набрали съедобных раковин и прямо руками наловили мелкой рыбы, в огромном количестве шнырявшей вокруг утеса, потом развели костер из сухой морской травы и приготовили ужин.

Солнце закатилось среди огромной черной тучи, предвещавшей грозу, а быть может, и страшную в этих широтах бурю. На берегу все было тихо, и не виднелось ни одного живого существа. Когда стемнело и на небе показались одинокие звезды, Ульоа, во главе своего отряда, пустился вплавь до пироги и через несколько минут без всяких приключений добрался до нее.

В пироге, выдолбленной из двух огромных соединенных между собой древесных стволов, оказались рыболовные сети и порядочный запас лепешек из хлебного дерева и разных плодов. Тщательно отделанная и пестро расписанная, пирога была снабжена по бортам довольно высокой и крепкой оградой для защиты от волн и прочной мачтой с оригинальным парусом, искусно сплетенным из каких-то крепких волокон.

— Как все это практично, прочно, удобно, своеобразно и даже красиво! — восторгался капитан, внимательно осматривая пирогу. — Удивительно смышленый и трудолюбивый народ эти туземцы.

— Ну, эта лодчонка не может сравниться даже с простым катером. В ней далеко не уйдешь, — заметил боцман.

— Да уж ты, старый ворчун, вечно чем-нибудь недоволен! Тебе ничем не угодишь! — со смехом проговорил Ульоа. — Я эту лодку и не сравниваю о морскими судами, а говорю вообще. Но не будем терять драгоценного времени, болтать можем и в пути. Садитесь, дон Педро. Математе, ты с братом и кети также садитесь к нам, а ты, боцман, рассаживай остальных и займись потом парусом.

Когда все разместились, боцман при помощи услужливых туземцев натянул парус, и пирога под напором свежего ветерка быстро понеслась в открытое море, по направлению к югу.

Ночь была темная, и в отдалении рокотал гром. Налетавшие по временам порывы более сильного ветра порядочно трепали парус, шумевший, как соломенный, накреняли пирогу, а беспокойно заходившие волны тотчас подхватывали ее и относили в сторону. Иногда она глубоко зарывалась носом в воду, но тут же выныривала обратно и снова легко неслась дальше.

Из опасения наскочить на подводный камень капитан сам правил рулем, а Бельграно и Математе, сидя по бокам от него, зорко смотрели во все стороны и сообщали ему о своих наблюдениях. Боцман с туземцами управлял парусом.

Темные очертания берега быстро проносились мимо, кое-где на берегу виднелись огни костров. В полночь, когда буря окончательно разыгралась, пирогу удалось ввести в небольшой заливчик, под защиту утесов, где решили переждать до утра.

— Хорошо, что тут по всей береговой линии так много маленьких природных гаваней, — говорил Ретон, прислушиваясь к яростному реву моря, вою ветра и шуму прибоя. — Есть где укрыться местным рыболовам, когда вдруг разгуляется такая вот буря, какими богат этот милый океан, должно быть, в насмешку названный Тихим. Ни одного перехода по нему я не сделал без того, чтобы не убедиться в полной безосновательности этого названия.

Наутро, когда буря затихла и море почти успокоилось, Математе предложил направить пирогу к берегу, говоря, что за лесной полосой находятся селения племени нуку, куда хотели завернуть Ульоа и Бельграно, чтобы проведать девушку и, если она пожелает, взять ее с собой в Голубые горы.

Так и сделали. ‘Белый король’ был встречен своими темнокожими подданными с такой шумной радостью, что это его сильно растрогало. Такую же радость выразила и Гермоза, пользовавшаяся теперь большим почетом среди всего племени. Девушка, отправившись выручать брата и его друзей, почему-то не взяла с собой сильно привязавшуюся к ней собаку, и та очень скучала среди чужих людей.

Между тем Бельграно, удивленный, что сестра не встретила их, и чувствуя что-то недоброе, опрометью бросился к ее хижине. Не найдя ее и там, в отчаянии и гневе он крикнул:

— Боже мой! Да где же Мина? Что сделали с ней эти негодяи? Неужели они осмелились…

— Погодите, дон Педро, не отчаивайтесь и не кипятитесь понапрасну! — успокаивал его последовавший за ним Ульоа. — Ваше подозрение ни на чем не основано. Здесь никогда не бывало, чтобы дикари не оправдали доверие и съели людей, оставленных под их защиту… На такое предательство способны, к величайшему сожалению, только мы, белокожие. Может быть, ваша сестра просто гуляет где-нибудь поблизости. Впрочем, тогда с ней была бы и Гермоза… Подождите, сейчас все узнаем.

И узнали! Все были поражены как громом, когда выяснилось, что девушка попала в руки Рамиреса.

— А, негодяй! — заскрипев зубами, проговорил Ульоа. — Мало ему сокровища, на которое он не имеет никаких прав и которое задумал присвоить себе, он еще осмелился обманом овладеть и дочерью владельца этого сокровища. О, я убью его как бешеного зверя!

— Боже мой! Боже мой! — восклицал в страшном отчаянии Бельграно, беспомощно поднимая руки кверху.

— А, ненасытная акула!.. Погоди, попадись ты мне в руки! — кричал, в свою очередь, и старик боцман, яростно размахивая крепко сжатыми кулаками.

Канаки и прочие дикари, понявшие, в чем дело, по своей сдержанности молча выражали глубокое сочувствие горю белых. Больше всех это сочувствие выражалось на лице старшего канака. Подойдя к Ульоа, он сказал ему:

— Вождь, нужно вырвать из рук твоего врага дочь белого вождя племени крагоа.

— Разумеется! — ответил капитан. — Но как?

— Дай мне свою собаку. Она хорошо умеет разыскивать следы. Как только стемнеет, я отправлюсь с братом по этим следам, а ты дождись нашего возвращения.

— А ты не боишься попасть в руки кети? Канак улыбнулся и уверенно проговорил:

— Нет, вождь, этого я не боюсь. Не беспокойся за нас. К восходу солнца мы возвратимся и доставим тебе нужные сведения.

— Хорошо, берите собаку и отправляйтесь. Я буду ожидать вашего возвращения.

Когда ночной мрак окутал остров, оба канака отправились в путь. Математе с трудом удерживал на длинной привязи из лиан Гермозу, так и рвавшуюся по еще не остывшим следам Рамиреса и девушки.

XX. По горячим следам

Мучительную ночь провели Ульоа, Бельграно и Ретон. Первый до самого утра без устали расхаживал молча взад и вперед по просторной хижине, второй стонал и заламывал руки. Третий яростно барабанил кулаками по столу, перед которым сидел, разражаясь по временам потоками гневных восклицаний. Нетерпение всех троих, по мере того как ночной мрак начал сменяться утренним рассветом, все возрастало и возрастало. Наконец, когда во всем своем блеске показалось дневное светило, Математе с братом и Гермозой вернулись. Несмотря на всю свою выносливость, дикари были страшно измучены и с трудом переводили дух.

Дав им немного отдышаться, Ульоа приступил с расспросами.

— Ну, что вы узнали? — с нетерпением спросил он у старшего канака.

— Твоя собака, вождь, привела нас в главное селение кети. Оно уничтожено огнем, и все племя ушло за своим белым вождем. На месте мы нашли только больную старуху, от которой и узнали, что твой враг хитростью выманил отсюда белую девушку и поместил ее в одной из хижин селения. Потом, когда он сам покинул селение со всем его племенем, то взял с собой и девушку. Самое же селение он приказал своим людям сжечь для того, чтобы кети не вздумали вернуться назад и вернее служили ему.

— А куда он отправился?

— К реке Диа.

— А, значит к своему судну… Можешь ты привести нас туда же?

— Могу. Твоя собака так и рвалась туда по следам молодой госпожи, но я не решился идти дальше по этим следам, чтобы не потерять времени и сказать тебе, куда направился твой враг.

—Ты поступил мудро, Математе, — похвалил догадливого дикаря Ульоа и, обратившись к Бельграно, передал ему все, что узнал от канака.

— Дон Хосе, ради Бога, отправимся сейчас же в погоню за этим негодяем и отобьем у него мою несчастную сестру! — взмолился молодой человек. — Не понимаю, с какой целью он захватил ее?

— С целью, вероятно, иметь в руках заложницу, чтобы связать нам руки. Но это ему не удастся, клянусь честью…

— А что, если он будет мучить ее и потом отдаст людоедам’.

— О нет, такого бесцельного злодейства он не сделает. В этом отношении вы можете быть покойны. Напротив, он всячески будет оберегать ее, чтобы, повторяю, иметь в руках такой крупный козырь в затеянной с нами игре’ Я опасаюсь только вот чего: как бы он не успел раньше нас захватить сокровище и бежать вместе с ним и вашей сестрой. Этому нужно во что бы то ни стало воспрепятствовать.

— А как же это сделать?

— Прежде всего постараться овладеть его судном, поэтому нам необходимо отправиться прежде всего туда, где оно находится.

— Но каким же образом мы овладеем им? Ведь не оставил же его Рамирес без защиты-

— Это мы увидим на месте. Математе, собери сюда ко мне поскорее всех старейшин.

— Слушаю, вождь — ответил канак и, невзирая на свою усталость, со всех ног бросился исполнять полученное приказание.

Старейшины племени не только тотчас же собрались по приглашению своего белого короля, но привели с собой несколько женщин и подростков с разными закусками, плодами и кувшинами туземной водки. Это было их обычное угощение королю. Разумеется, король пригласил и старейшин участвовать в этом угощении.

По окончании трапезы общими усилиями был выработан план решительной борьбы с Рамиресом. Старейшины выбрали для экспедиции лучших воинов и позаботились о запасах провианта, так как предстояло идти в глубь острова, где было мало лесов и трудно было рассчитывать на прокормление большого отряда.

Отдохнув эту ночь, капитан Ульоа рано утром вместе с Бельграно и Ретоном выступили во главе сотни отборных воинов в поход. Все воины с головы до ног были вымазаны какой-то черной маслянистой блестящей краской, похожей на сапожную ваксу, и вооружены каменными секирами, тяжелыми деревянными палицами и луками со стрелами. Кроме того, каждый имел за спиной нечто вроде ранца со съестными припасами и бутылкой местной водки.

Вместе с капитаном Ульоа находились Бельграно, Ретон, оба канака, бывший пленник кети, принятый за свои услуги в число доверенных лиц, и Гермоза.

Старейшины, следуя своему мудрому обыкновению, разослали во все стороны разведчиков со строгим предупреждением немедленно доносить обо всем подозрительном.

К вечеру экспедиция, продвигавшаяся ускоренным шагом, уже перешла широкую лесную полосу, сделав только один короткий привал в полдень, и вышла к тому месту, где находилось селение кети, от которого действительно остались только кучи угольев и золы. Собака без удержу рвалась по следам отряда Рамиреса, при котором находилась девушка, и экспедиции капитана Ульоа оставалось только следовать за своей хвостатой проводницей. Ночь была необыкновенно ясная, так что ничто не мешало переходу по открытой равнине, через которую пролегал путь.

Когда около полуночи сделали новый привал, Гермоза ни за что не хотела останавливаться, она так и стремилась вперед, отказываясь не только от отдыха, но и от еды, жажду же она утоляла в многочисленных встречных ручьях, потоках и простых лужах, образовавшихся от недавних проливных дождей. Ульоа решил пустить собаку в сопровождении неутомимых канаков и двух разведчиков. Последние вернулись под утро с известием, что собака пожелала остановиться на том месте, где, по всем признакам, была стоянка Рамиреса, и канаки вместе с ней ожидают там прибытия своего отряда.

Получив это известие экспедиция тотчас же стала продолжать путь и часа через три достигла небольшого перелеска, где была радостно встречена Гермозой и канаками. Трава на огромном пространстве под редкими деревьями оказалась сильно примятой, и в одном месте оставались следы большого костра и множество остатков еды.

— Вероятно, мы скоро догоним этого бандита, — проговорил Ульоа. — Это видно по свежим следам… Да и Гермоза очень уже рвется вперед.

— Догоним и дадим ему хорошую взбучку, так чтобы он долго помнил ее! — подхватил Ретон.

— Да, дадим ему генеральное сражение, — проговорил Ульоа. — Быть может, нам удастся привлечь на свою сторону всех его туземцев — они ведь не особенно любят его. Тогда мы легко справимся с ним и с его шайкой… Конечно, это пока только мечта…

— Тут есть надпись на дереве! — вдруг крикнул Бельграно, отошедший немного в сторону.

— Какая надпись? О чем? — в один голос спросили капитан и боцман, подходя к молодому человеку.

— Трудно разобрать, наскоро нацарапана, — продолжал тот, стараясь изучить иероглифы, начертанные на гладкой коре одного из деревьев. — А, вот так будет лучше, — продолжал он, отступив на шаг от дерева, — а то я слишком близко подошел… Слушайте, что гласит надпись: ‘Направляемся с Рам и всем племенем кети к реке Диа. Охраняю сеньориту. Эмилио’.

— Он охраняет сеньориту?.. Этот предатель-то?! — вскричал Ретон. — Ах он, бестия! Ну, попадись только он мне в руки, я…

— Постой, старина, не горячись! — остановил его радостно взволнованный Ульоа. — Ведь у нас в сущности нет точных доказательств измены юнги. Да с какой бы стати делать ему такую надпись, если бы он замыслил что-либо дурное? Подумай-ка.

— И думать не хочу! — упорствовал старик. — Пусть меня съедят разом все акулы Великого океана, если это не новый подвох со стороны негодного мальчишки. ‘Охраняю сеньориту’!.. Подумаешь, какой охранитель выискался! Нет, капитан, воля ваша, а я…

— Подождите, Ретон! — вмешался и Бельграно, не менее Ульоа обрадованный найденной надписью. — Откуда вы знаете, как у него теперь сложились обстоятельства? Если он прежде и кривил душой, то теперь, быть может, раскаивается и старается загладить свои прежние грехи. Разве не бывали случаи, когда люди вполне искренне раскаивались в своих дурных поступках, особенно в такие юные годы, как Эмилио? Нет, я вместе с доном Хосе верю в искренность этой надписи, очевидно сделанной именно для нас с целью дать нам ценное указание.

— Гм!.. Ну что ж, я буду очень рад, если вы не обманываетесь хоть на этот раз, — проворчал старик, несколько успокаиваясь. — А что касается того, что ваш раскаивающийся грешник продал всех нас Рамиресу, то в этом не может быть ни малейшего сомнения. Взять хотя бы одно то, что этот разбойник, захватив нас обоих, меня отдал было на съедение дикарям, а мальчишку оставил при себе и сделал своим адъютантом.

— Да, это очень весомое доказательство против него, — согласился Ульоа. — К тому же и значки. Порча моих инструментов — ясно, что все это было делом юнги…

— Вот то-то и есть, капитан! — подхватил упорствующий старик. — О настоящем всегда судят по прошедшему. Быть может, Рамирес разделил свой отряд: одна часть отправилась с самим разбойничьим атаманом в одну сторону, а другая, с сеньоритой, под предводительством его адъютанта, — в другую, и вот он этой надписью указывает атаману свой путь и сообщает о…

— Нет, Ретон, этого быть не может! — прервал Бельграно. — Вы ошибаетесь. Эта надпись сделана для нас, и из нее видно, что Мина цела, и мы теперь знаем, куда она направляется. А потому нам следует как можно скорее.

— Направиться по ее следам, — докончил Ульоа. — Совершенно верно, дон Педро… Математе, собирай воинов, и в путь!

Через несколько минут отряд снова тронулся в путь по направлению к реке Диа.

XXI. Наводнение

К вечеру отряд благополучно добрался до второй стоянки тех, за кем гнался. Под грудой золы, оставшейся от костра, еще тлели головешки. Вблизи находилось нечто вроде полуразвалившегося шалаша, наскоро устроенного из валежника. В шалаше оказалась густая настилка из свежей, но сильно примятой травы. Очевидно, здесь кто-то спал. В одном месте из-под настилки высовывался большой кусок коры ниаули, содержавший повторение прежней надписи Эмилио.

— Ну, конечно, эти указания именно нам, — проговорил Ульоа. — Ясно, что бедный малый если и был виновен перед нами, то теперь раскаялся и старается загладить свою вину.

— А как верно он угадал, что мы отправимся в погоню за Рамиресом, и как умно придумал оставлять нам эти указания! — заметил Бельграно.

— Уж на что другое, а на эти выдумки он мастак! — проворчал старый боцман, упорно не желавший отказаться от своего недоверия к юнге. — Погодите, эта продувная бестия и не так еще удивит вас.

— Ворчи, ворчи, старина, а мы все-таки будем следовать этим указаниям, — сказал Ульоа. — По всем признакам видно, — продолжал он после небольшого раздумья, — что Рамирес не слишком далеко опередил нас, и если мы не будем очень мешкать, то, пожалуй, нагоним его. Впрочем, пусть он сначала побывает на своем судне. Он наверняка заберет с собой оттуда весь свой экипаж, оставив только несколько человек для охраны судна. Это значительно облегчит нам захват ‘Эсмеральды’.

— Зато затруднит стычку с самим разбойником: ведь у него тогда будет еще больше головорезов, а они все вооружены винтовками, — резонно заметил старик.

— Это ты верно говоришь, дружище, — согласился Ульоа. — Но овладев его судном, мы будем иметь больше возможностей начать выгодные для нас переговоры, и он поневоле должен будет с нами считаться. Что он сделает без корабля? Не отважится же он в простой пироге переправиться через океан с захваченным сокровищем?

— Разумеется, нет, дон Хосе! — подхватил Бельграно. — Я вполне согласен с вами, что ‘Эсмеральда’ будет, как говорят игроки в карты, самым большим козырем у нас в руках. Да, нам во что бы то ни стало нужно овладеть кораблем.

На утренней заре, после короткого отдыха, экспедиция снова выступила в поход. Шли ускоренным шагом. Сильно уставшие, путники остановились только в полдень в небольшой долине, сжатой двумя отвесными утесами. Судя по свежим следам, Рамирес должен был теперь опережать их всего на несколько часов.

Математе, хорошо знакомый с этой местностью, отсоветовал располагаться в этой долине всем отрядом.

— А что, разве можно опасаться засады? — спросил Ульоа у канака, которому безусловно доверял.

— Да, вождь, проход слишком узок и легко может быть перекрыт несколькими людьми с ружьями, — объяснил сообразительный дикарь. — Кроме того, впереди, дальше к морю, поперек долины протекает несколько бурных потоков, которые часто заливают ее. Стоит только пойти сильному дождю — и мы будем залиты водой.

— Что же, по-твоему, следует сделать?

— Нужно расположиться перед входом в долину и отправить разведчиков посмотреть, в каком состоянии потоки и нет ли где засады.

Совет этот был принят. Дельный канак быстро все устроил. Десять человек было послано на разведку и десятка два — для сбора плодов и поимки дичи. Последним, помимо массы разных плодов, удалось поймать целый десяток ноту, отставших при перелете через остров от основной стаи.

Отлично на этот раз поужинав, Ульоа, Бельграно и Ретон, сильно измученные, завалились спать, и под надежной охраной каждый час сменявшихся туземцев спокойно проспали до того времени, когда под утро вернулись разведчики и сообщили, что по всей долине, вплоть до самого моря, они не встретили ни души, не видели даже следов стоянок врагов и все потоки пока в берегах.

— Значит, Рамирес прошел каким-нибудь другим путем, — сказал Бельграно, когда Ульоа сообщил ему о донесении разведчиков.

— Едва ли, — возразил капитан, казавшийся очень озабоченным.

— Гермоза все время уверенно идет вперед и именно этим путем, а она слишком опытна, чтобы ошибаться… Надо посоветоваться с нашими темнокожими друзьями.

На общем совете было решено немедленно продолжить путь, пользуясь темнотой, так чтобы проскользнуть по узкой долине незамеченными, если Рамирес и стережет где-нибудь в соседних утесах.

— Диа течет за этими утесами, — говорил Математе, — и если нас ничто не остановит в долине, мы к утру достигнем реки.

Снявшись со стоянки, отряд быстрым шагом, но с соблюдением всевозможных предосторожностей, пошел по долине. Ульоа крепко держал на короткой привязи рвавшуюся по обыкновению вперед собаку, строго приказав ей молчать. Умное животное поняло, чего от него требуют, и тихо шло с прижатыми ушами и опущенным хвостом, не испуская ни малейшего звука.

В долине, или, вернее, в ущелье, было совершенно темно, благодаря тому что по небу ползли мрачные тучи. Авангард, под предводительством младшего канака, подозрительно всматривался в каждую впадину гор, где могли сидеть в засаде люди. Капитан и его спутники держали наготове ружья, а дикари — свое оружие.

Прошло около часа. Отряд все дальше и дальше проникал в извилистую, постепенно сужавшуюся долину. Вдруг авангард дрогнул и поспешно повернул назад.

— В чем дело? — крикнул Ульоа, бросаясь навстречу.

— Какой-то страшный шум впереди, вождь, — доложил Котуре.

— Мы не знаем, что значит этот шум, и не решились без твоего приказания следовать дальше.

Ульоа и его спутники внимательно прислушались. Действительно, в ночной тишине слышался глухой шум, точно большого водопада или очень стремительного потока.

— Это шум воды! — вскричал боцман.

— Да, ведь я говорил, что впереди будут большие потоки, — сказал Математе. — Но это шум такой, будто вода течет сюда, навстречу нам. Должно быть, твой враг, вождь, устроил на ближайшем потоке плотину, чтобы затопить эту долину.

— А почему же наши разведчики ничего не заметили? — подозрительно спросил Ульоа. — Уж не задумали ли и они…

— Нет, вождь, нуку никогда не изменяли тем, кому поклялись в верности! — смело возразил Математе. — Наверное, при них ничего еще не было, и плотина была сделана после их ухода… Но вот уже и вода! — воскликнул он, прислушиваясь к быстро надвигавшемуся шуму.

— Что же теперь нам делать?.. Бежать назад?

— Теперь уже поздно, вождь… Не успеем, вода догонит. Спасение только впереди. Следуй за мной. Скорее!

С этими словами канак, а за ним и все дикари бросились бежать вперед, навстречу приближающемуся шуму.

—Да эти людоеды с ума сошли! — крикнул Ретон. — Они со страху сами лезут на погибель да и нас тащат за собой…

— Скорее, скорее следуйте за нами! — слышался голос Математе.

— Я, право, не знаю, капитан, — начал было Ретон, не двигаясь с места.

— Ну, Математе знает, что делает, — проговорил Ульоа. — Последуем и мы за ним.

И он со всех ног бросился вперед. За ним инстинктивно последовали Бельграно и Ретон.

Ускоренный бег продолжался минут пять, после чего впереди вдруг показался довольно отлогий и широкий выступ скалы, на который дикари и стали взбираться с ловкостью кошек.

— Сюда, сюда! Скорее! — кричал Математе. — Так высоко вода не поднимется.

Еще через несколько минут весь отряд уже находился в полной безопасности. Все с любопытством и страхом следили, как мимо их безопасного убежища шумно проносился разлившийся поток, бешено крутя в своих волнах целые деревья и глыбы земли с кустарником и травой.

— Да, не будь этого убежища, мы все погибли бы, — говорил Ульоа.

— Этот Математе настоящий гений сообразительности! — восторженно отозвался Бельграно.

— Который при других условиях вот бы с каким аппетитом всех нас слопал! — заметил старый боцман. — Эти темнокожие ‘гении’ хороши только до тех пор, пока дело идет о целости их собственной шкуры, а попадись мы им…

— Ну уж, конечно, наш неугомонный Ретон не может не поворчать! — с улыбкой прервал старика Ульоа. — Если нет видимого повода к этому, то он придумает…

— Как бы все-таки вода не дошла до нас, — беспокоился молодой человек. — Смотрите, она все прибывает. Уж не направил ли сюда Рамирес целую реку?

— Нет, этого не может быть, это был бы слишком большой труд, требующий много времени и средств, которых у Рамиреса нет, — возразил Ульоа. — Впрочем, мы лучше спросим об этом у Математе.

Канак подтвердил возражение капитана и добавил, что вода, по всей вероятности, скоро схлынет. Тогда можно будет снова двинуться вперед.

Успокоенные словами дикаря, Ульоа и его спутники решились остаться в своем убежище и ждать. По распоряжению вождя дикари живо устроили защищенный лагерь, отгородив небольшое пространство частоколом, потом разбрелись в поисках чего-нибудь съестного по холму, поросшему молодыми деревьями и густым кустарником, но ничего не нашли, кроме мягкой зеленой глины. Туземцы, за неимением лучшего, удовольствовались этой неудобоваримой пищей, но американцы от нее отказались.

Математе, долго и внимательно всматривавшийся в противоположную гору, вдруг испустил какое-то восклицание.

— Что там еще такое? — тревожно спросил Ульоа, глаза и уши которого также были настороже.

— Вон там, между деревьями, — ответил канак, указывая на густые лесные заросли, покрывавшие гору, — ходят белые люди.

— Да, да, верно! — подтвердил Ульоа, всмотревшись в указанное место. — Не стой на виду, Математе… Они могут выстрелить в тебя.

Капитан не ошибся: едва канак успел подбежать к нему и присесть на землю, как грянул звук выстрела, гулкими отголосками рассыпавшийся по узкой долине, и над головой дикаря просвистела пуля.

— Из карабина! — заметил Ульоа. — Ложитесь все! — скомандовал он.

Только успели дикари, трясшиеся от страха перед ‘гремящими трубками’, растянуться плашмя под большой каменной глыбой, прикрывавшей с той стороны утес, как раздался второй выстрел, не причинивший, как и первый, никому вреда.

— Однако они не жалеют зарядов… Знать, у них полно пороху и пуль, — заметил Ретон.

— А вот мы сейчас покажем им, что они есть и у нас! — проговорил Ульоа и, прицелившись, выстрелил.

Вслед за гулким раскатом выстрела капитана человеческая фигура, одетая во все белое, покатилась вниз по склону лесистой горы, ломая по пути мелкую поросль, и угодила прямо в бурлящий поток.

— Лихо, капитан! — воскликнул старик боцман. — Одним разбойником меньше.

Растерявшись от этого неожиданного отпора, неприятель некоторое время молчал. Потом, как было заметно по движению кустарника, стал пробираться вниз по горе, намериваясь, вероятно, произвести обстрел с более близкого расстояния. Спуск оказался очень затруднительным, из-за глубоких трещин и крутизны горы.

— Интересно бы знать, находится ли там сам атаман этой разбойничьей шайки? — заговорил вновь боцман, следя за спуском белых фигур.

— Едва ли, — заметил Ульоа. — Он, по всей вероятности, безостановочно идет с главными силами вперед, а здесь оставил в засаде только нескольких человек, чтобы задержать нас.

Едва капитан успел проговорить эти слова, как со стороны неприятеля раздался новый выстрел. Пуля шлепнулась о каменную глыбу, за которой лежали разговаривавшие.

— Ответьте теперь им вы, дон Педро, — предложил Ульоа. — У меня еще не заряжен карабин.

Молодой человек поспешно высунулся из-за скалы, прицелился и спустил курок. Вслед за этим выстрелом в воду тотчас же скатился еще один матрос.

— Второй! — воскликнул Ретон. — Браво, дон Педро!

Гул яростных восклицаний на испанском языке и взрыв бешеного рева на наречии кети свидетельствовали, что в засаде, кроме белых, были и темнокожие. Затем со стороны неприятеля последовал целый залп, снова не достигший цели, потому что все пули угодили в спасительный для осажденных выступ.

— Совсем взбесились! — воскликнул боцман. — Ну-ка, на этот раз попробую угостить их я.

Приблизившись к выступу, он поднял было карабин, но капитан остановил его:

— Погоди, старина, не стреляй! Видишь, они все попрятались. Твой выстрел пропадет даром, а заряды нам необходимо поберечь.

— Это верно, капитан, — согласился старик, опуская карабин и снова ложась на свое место. — А жаль!.. Хотелось бы и мне of править хоть одного из тех молодчиков на тот свет, а то я ведь перед вами в долгу.

— Успеете, Ретон, — заметил Бельграно. — Не беспокойтесь, вероятно, еще не один достанется и на вашу долю.

— Хорошо, дон Педро, будем ждать, — промолвил боцман, прислушиваясь к какому-то новому шуму. — Что такое мастерят наши канаки? — подозрительно прибавил он, кивнув головой на противоположный край места стоянки, откуда неслись звуки ударов топорами по чему-то твердому, точно рубились деревья.

— Вероятно, Математе устраивает что-нибудь полезное для нас, — заметил Ульоа. — Он малый смышленый и знает, что делает. Не будем мешать ему, а займемся лучше наблюдением за неприятелем. Вон он опять начинает действовать.

Действительно, с неприятельской стороны снова был открыт огонь по осажденным. Очевидно, это делалось с целью лишить их возможности устроить переправу через постепенно убывавший и затихавший поток, так как причинить им серьезный вред, благодаря прикрытию, было трудно.

Обстрел продолжался весь день. Осажденные изнывали от палящего зноя, жажды и голода, но ни один выстрел не попал в них.

Между тем братья-канаки при помощи пленного кети и десятка нуку продолжали что-то мастерить на другом склоне убежища. Когда стало темнеть, перед нашими друзьями вдруг появился Математе и, обращаясь к Ульоа, проговорил:

— Вождь, пора отправляться в путь.

XXII. Под огнем

Пробравшись под покровом ночной темноты на другой склон выступа, Ульоа со своими друзьями остановился в изумлении при виде копошившихся внизу, в воде, людей.

— Что они там делают, Математе? — спросил Ульоа.

— Следуй за мной, вождь, и узнаешь, — загадочно ответил канак.

Капитан и его спутники молча последовали за своим проводником. Спустившись к подножию выступа, они в изумлении остановились перед висячим мостом, искусно сделанным из цельных деревьев и смело переброшенным с подножия горного выступа через поток на скалу немного в стороне от той, на которой находился неприятель.

— А надежен ли этот мост? — усомнился Ретон, осторожно пробуя его ногой.

— Не беспокойся, дружище, на искусство и добросовестность этих островитян вполне можно положиться, — сказал Ульоа. — Скверно вот только то, что неприятель продолжает стрелять. Как мы пройдем под огнем?

— Нам необходимо пройти — и пройдем! — отважно проговорил Бельграно и первый ступил на мост.

За ним без дальнейших рассуждений последовали Ульоа и Ретон, а затем и весь отряд.

Не успела и половина отряда взойти на мост, как раздались два последовательных выстрела. Бельграно, пробежавший было уже половину моста, вдруг упал и не свалился в поток только потому, что вовремя успел схватиться свободной рукой (в другой он держал карабин) за грубые, но прочные перила моста.

— Вас ранили, дон Педро?! — испуганно вскричал Ульоа, нагибаясь над молодым человеком.

— Нет! — прошептал тот. — Но, ради Бога, тише!.. Нас не могут видеть, но могут услышать… Нужно лучше продолжать переправу ползком.

И он осторожно пополз вперед. Его примеру последовали и остальные.

Но, должно быть, восклицание Ульоа действительно было услышано неприятелем, потому что на мост тотчас же посыпались пули.

— Лучше некоторое время не двигаться, — шепнул Математе. — Пусть они подумают, что мы вернулись назад и, быть может, перестанут выпускать гром и молнию из своих трубок.

Все последовали его совету и замерли, лежа на мосту. Действительно, через минуту стрельба вдруг прекратилась.

— Теперь нужно скорее перебраться через мост и укрыться на той стороне, — снова прошептал старший канак.

Все поспешно поползли вперед. Когда почти весь отряд находился уже на противоположном берегу, мост снова был осыпан градом пуль, к счастью опять не причинивших никому вреда.

Оказавшись в безопасном месте, между двумя широкими каменными зубцами, Бельграно с видимой досадой бросил свой карабин на землю.

— Что это вы вдруг так небрежно стали обращаться со своим оружием, дон Педро? — полюбопытствовал Ульоа. — Ведь карабин может выстрелить сам собой и…

— Теперь уж больше он не выстрелит ни сам собой, ни в моих руках! — проговорил молодой человек. — Это уже не огнестрельное оружие, а простая палка: неприятельская пуля отшибла курок, и он больше не действует… От этого неожиданного удара я и упал на мосту.

— Да, это очень неприятно! — воскликнул Ульоа. — Значит, у нас осталось только три ружья против нескольких десятков неприятельских’. Впрочем, Математе говорит, что мы скоро достигнем устья Диа, а там условия могут измениться в нашу пользу.

И действительно, отряд, пробираясь по лабиринту ущелий, около полуночи оказался на берегу Балабиосской бухты, покрытом густыми зарослями кокосовых деревьев, отягощенных массой плодов.

Ульоа тотчас же распорядился набрать этих плодов, устриц и разных других морских деликатесов, и измученные путники могли наконец после суточного воздержания утолить голод. Потом, расставив часовых и приказав разбудить себя перед рассветом, капитан и его спутники улеглись и тут же заснули.

Перед восходом солнца Ульоа, Бельграно, Ретон и Математе стояли на возвышенности, вдававшейся мысом в море.

— Вот она, большая крылатая лодка, — сказал канак указывая на видневшееся невдалеке судно.

Все взглянули в указанном направлении и увидели метрах в трехстах от мыса, посредине залива, красивый, изящный и легкий корабль, оснащенный как бриг. Паруса на нем были убраны, и он слегка раскачивался на небольшой зыби.

— Вот так кораблик! — восхищался боцман. — Совсем не к лицу такому пирату, как наш приятель Рамирес. Ведь это первоклассная яхта…

— Замаскированное невольничье судно, дружище! — перебил капитан. — Наверное, там есть и пушка.

— Разумеется! — вскричал боцман. — Один хороший выстрел из нее — и от всех ваших темнокожих только мокрое место останется, капитан.

— Ну, мы их не будем сразу подставлять под пушку, — продолжал Ульоа. — У меня зародился один план, но для его выполнения необходим человек решительный, сообразительный и знакомый с морской наукой…

— А я разве не похож на такого человека, капитан? — спросил старик, с комичной важностью выступая вперед и ударяя себя по выпяченной груди. — Кажется, меня никак нельзя смешать с каким-нибудь франтом из…

— Ну еще бы, старина! — с улыбкой подтвердил Ульоа. — Но дело в том, что смельчак, который возьмется за исполнение задуманного мной крайне смелого плана, рискует оказаться в виде украшения на какой-нибудь брам-pee или…

— Ну что ж, капитан, по-моему, я и на это гожусь.

— Вы, Ретон, не только хороший человек, но еще и герой! — вскричал Бельграно, крепко пожимая старику руку.

— Нет, сеньор, я просто человек, желающий принести хоть какую-нибудь пользу, а вы меня уж и в герои производите! Рановато. Я еще ровно ничего геройского не сделал, — проговорил старый моряк. — Ну, капитан, — обратился он к Ульоа, — если я гожусь для задуманного вами плана, то говорите, в чем дело.

— Видишь ли, дружище, хорошо бы как-нибудь половчее пробраться на судно Рамиреса и высмотреть, что там и как… Я предполагаю, что там теперь находится сеньорита. — Не потащил же ее Рамирес с собой в горы! Не мешало бы дать ей знать, что мы здесь, около нее. По получении всех этих сведений мы обсудим свои дальнейшие действия. Понял, старина? Берешься за это рискованное дело?

— Берусь, капитан. Берусь и все обстряпаю в самом лучшем виде, будьте спокойны. У меня тоже сейчас зародился в башке план, как обойти тех дураков, которые находятся на судне… Уж и посмеюсь же потом над ними, ха-ха-ха!.. Только вот не столкнуться бы там с самим атаманом… Впрочем, постараюсь заговорить зубы и ему… Если его сумел обставить какой-то юнга, — хотя я все еще сильно сомневаюсь в раскаянии этого мальчишки, — то такой старый морской волк, как я, и подавно сумеет провести разбойника. Ну, капитан, благословите. Я отправляюсь.

— Вождь, позволь и мне идти с белым отцом, — вдруг заявил Математе, все время молча прислушивавшийся к беседе белых, сидя возле них на корточках и теперь с решительным видом поднявшийся на ноги.

— Иди, иди, друг! — разрешил Ульоа. — Ретон, возьми его с собой.

Он тебе пригодится.

— С удовольствием, капитан! Разумеется, пригодится. Он парень смышленый и ловкий. Пойдем, друг. До свидания, сеньоры! Ждите скорых и точных сведений.

Ульоа и Бельграно самым сердечным образом проводили двух смельчаков и пожелали им полного успеха в их рискованном предприятии.

Выбрав удобное место для спуска в воду и убедившись, что поблизости нет ничего подозрительного, Ретон и Математе бросились в воду и пустились вплавь по направлению к бригу, который, мирно раскачиваясь на воде, казался совершенно безлюдным.

Через несколько минут пловцы достигли носовой части судна, и боцман, приподнявшись на воде, крикнул во всю силу своих здоровых легких:

— Эй! Кто на бриге?

Только после второго оклика с борта корабля послышался грубый хриплый голос:

— Какой там дьявол орет в такую пору? Разве нельзя было подождать до утра? Что нужно?

— Однако вы тут не очень любезны к товарищам, имевшим несчастье потерпеть катастрофу и попасть в лапы к людоедам! — продолжал Ретон.

— А, так вы потерпевший? — значительно смягчившимся тоном донеслось с корабля, и над бортом склонилась голова моряка. — Какого же черта нужно здесь?

— Вот так вопрос! — снова крикнул Ретон. — Разумеется, спасти свою шкуру… Да чем зря-то болтать, бросили бы лучше веревку, если не хотите, чтобы я на ваших глазах отправился в брюхо к акулам… Это будет только лишний грех на вашей душе…

— Сейчас, приятель!.. На, вот, держи!

Через минуту с борта повисла веревочная лестница. Старый моряк проворно взобрался по ней на палубу. За ним влез и канак.

Громко стуча тяжелыми башмаками по палубе, навстречу неожиданным гостям двигалось человек двенадцать членов команды. Шедший впереди матрос нес большой зажженный фонарь. Лица у всех были сонные и сильно опухшие — очевидно, после хорошей попойки.

— Кто же ты будешь, приятель? — спросил этот матрос, человек огромного роста и геркулесового телосложения, суя фонарь прямо под нос Ретону.

— Выл боцманом на погибшем судне, а теперь не знаю, кем буду, — ответил старый моряк.

— Та-ак… А это что за черномазое чучело с тобой? — продолжал матрос, кивая на Математе.

— А это мой новый темнокожий товарищ, — лгал старик. — Когда погиб наш корабль и я бросился вплавь к берегу, он возился в воде с акулой. Ну, я сейчас же за нож и спас его от зубов акулы, а он меня потом — от зубов своих сородичей… Вот мы и подружились…

— Та-ак… Долг, значит, платежом красен?.. Молодчина! А он тебя-то спас, приятель?

— Да вот как только мы с ним выбрались на берег, его сородичи сейчас меня и сцапали и, невзирая на мои старые кости и кожу, хотели устроить из меня пир завтра утром на заре’ Этот темнокожий бросился было защищать меня, а они накинулись и на него и заперли нас с ним вместе до утра. Ночью он помог мне дать стрекача, да и сам увязался за мной, потому что теперь ему стало боязно оставаться среди своих: вместо меня могут, пожалуй, слопать его.

— Это верно, приятель… Ничего, он, видно, малый хороший, не пропадет… Куда-нибудь пристроится с тобой… Постой! Да ты, может, есть и пить хочешь?

— Еще бы не хотеть! Целые сутки ничего не пробовал, кроме морской воды, а от нее, сам знаешь, не больно…

— Это правильно. Что ж ты сразу не сказал?.. Эй, команда! Тащите сюда еды и питья а сами можете продолжать дрыхнуть, если еще не выспались.

Через минуту Ретон уже сидел на канатной бухте перед заменявшим стол большим ящиком, уставленным вареной и жареной рыбой, солониной и сухарями. Тут же красовалась и объемистая бутыль крепкой водки.

— Принимайся-ка за дело, приятель! — угощал матрос. — Да не стесняйся: у нас этого добра вдоволь, а главное — пей как следует… Я сам есть не хочу, а выпить за твое здоровье могу, хоть и здорово врезал вечером.

Матрос наполнил два огромных стакана, и новые приятели, чокнувшись, выпили за здоровье друг друга. Хотя Ретон и не был особенно голоден, но вид давно не пробованной им солонины заставил его основательно приналечь на любимое кушанье. Математе тоже был приглашен к столу и, со своей стороны, оказал ей внимание, отказавшись только от второго стакана водки, несмотря на уговоры и добродушное подтрунивание матроса, пришедшего в игривое настроение от выпитого.

— Что же ты не пьешь, черномазый? Или, быть может, закуска не по вкусу? Человечинки захотелось? Ну, брат, у нас ее нет! — подтрунивал матрос, чокаясь с боцманом, который, чтобы не слишком охмелеть, выпивал только часть стакана, чего не замечал его порядочно подвыпивший новый приятель

— Откуда ты шел со своим кораблем, приятель? — спросил слегка заплетающимся языком матрос, выливая в стаканы остатки водки из бутылки.

— Из Кальяо, — продолжал врать Ретон.

— Та-ак… А куда?

— В Кантон.

— И попал в ураган?

— В том-то и дело! Корабль разнесло в щепы… Из всего экипажа один только я и спасся, а все остальные отправились в брюхо акулам.

— Гм!.. Это часто бывает… Никто из нас не застрахован… Ну, да ты, старик, за свое будущее не беспокойся: наш капитан наверняка тебя оставит у себя… Ты, по всем видимостям, старый морской волк, а нам такие люди нужны…

— Что ж, я буду очень рад. Да и ваш капитан не останется внакладе. Я хоть и стар, но любого молодого заткну за пояс… Уж одно то чего стоит, что я сорок лет пробродил по всем океанам и знаю их, как свои пять пальцев… А как имя вашего капитана?

— Дон Алонсо Рамирес.

— А-а!.. Имя знакомое. Он не чилиец?

— Он родом из Асунсьона.

— А бывал он в китайских портах?

— Еще бы не бывать! Он там забирал невольников.

— А сюда зачем же занесло вас? Уж не рассчитываете ли вы набрать и здесь…

— Ну, нет, тут такого груза не наберешь. Здесь скорее нас самих заберут и переедят прежде, чем захватим хоть одного дикаря… Мы попали сюда за другим делом, собираемся нагрузиться золотом, а не…

— Золотом?! — с искусно разыгранным удивлением спросил Ретон. — Да разве вы тут нашли новую Калифорнию?

— Вроде того… Но об этом ты узнаешь только тогда, когда будешь принят капитаном в нашу команду, а до тех пор извини, приятель…

— Так веди меня к своему капитану! — воскликнул Ретон. — Я сумею с ним…

— Тише, приятель, — остановил его матрос, — не горячись! Капитана сейчас нет на борту. Он вчера с частью нашей команды и целым племенем людоедов отправился за золотом и вернется, пожалуй, не раньше чем через две недели… В его отсутствие распоряжаюсь здесь я. А так как ты пришелся мне по душе, то я оставляю тебя на корабле собственной властью до возвращения капитана и даже дам тебе занятие… оно, правда, не совсем подходит для моряка, но что же делать, другого пока нет… Я сделаю тебя тюремщиком…

— Тюремщиком?! — снова воскликнул Ретон, на этот раз уже с неподдельным удивлением.

— Да, приятель, — продолжал матрос. — Дело, видишь, в чем. Капитан добыл где-то тут смазливую девчонку нашей расы и держит ее здесь в заключении. Уходя, он строго-настрого приказал стеречь ее, а нам очень трудно это делать, потому что она нас чурается и не хочет ни с кем разговаривать, ты же старик, и она, быть может, перестанет гримасничать с тобой… Будь другом, возьми на себя эту обязанность. И мы скажем тебе спасибо, да и капитан останется очень доволен.

Ретон чуть не выдал себя неосторожным восклицанием, когда узнал, что молодая девушка находится на корабле, но, к счастью, сдержался и нарочито недовольным тоном равнодушно проговорил:

— Хоть и сильно мне не по душе эта должность… Вот уж не думал я сделаться на старости лет тюремщиком! Но делать нечего, за то, что вы по-дружески приняли меня, и я услужу вам. Что же я должен делать?

— Ты засядешь в каюте, рядом с той, в которой заперта красотка, и будешь следить за каждым движением этой капризницы… Но предупреждаю тебя, приятель, по дружбе, что если ты прозеваешь эту птичку и она улетит из клетки, то еще до неприятного разговора с капитаном тебе придется познакомиться с моими кулаками. А они вот какие, смотри!

С этими словами матрос поднес прямо к лицу боцмана пару кулаков, походивших на кузнечные молоты.

— Ладно, не пугай! — отстранился старик. — Будь спокоен, не прозеваю вашу пленницу… Я сплю чутко, мимо меня и мышке не проскользнуть.

— Ну и отлично! — проговорил довольным голосом матрос. — Захвати с собой и своего черномазого дружка… Пара лишних глаз не помешает.

— Ладно, захвачу. Ну, веди нас в каюту. Спасибо за угощение, — ответил старый моряк, поднимаясь с места и делая знак Математе следовать за собой.

Матрос тоже встал, взял фонарь и, покачиваясь, повел Ретона и его спутника через палубу в каютные помещения. Там они наткнулись на рыжеволосого матроса, лежащего на полу и храпевшего на весь корабль.

— Вот какие надежные сторожа наши молодцы! — засмеялся великан, толкнув ногой спавшего матроса, который только испустил мычание, но не пошевельнулся. — Девчонка тоже, должно быть, спит, — продолжал он, приложив ухо к двери одной из кают, и, обратившись к Ретону, добавил: — А ты, приятель, и твой черномазый спутник ступайте вот в эту каюту и смотрите в оба, чтобы птичка не упорхнула’ Я же отправляюсь досыпать.

— Ладно, ладно, иди, дрыхни себе на здоровье! А насчет пленницы не беспокойся, цела будет, — проговорил с загадочной улыбкой Ретон.

Когда затихли шаги удалявшегося матроса, он рассмеялся и, радостно потирая руки, весело продолжал сам с собой:

— Убережем, убережем сеньориту, будь спокоен, только не для твоего атамана, а от него!.. А как все это чудесно сложилось, точно в сказке… Счастье, что капитан сначала послал нас сюда, а не приступил сразу к абордажу: эти разбойники, пожалуй, ухлопали бы сеньориту, как только увидели бы, что им не уйти от наших рук, и мы, вместо того чтобы спасти ее, собственными руками погубили бы… Э, да тут как раз есть такое приспособленьице, какое нам нужно! — продолжал он, оглядевшись в каюте и заметив, что одна из ее дверей выходит на небольшую галерейку, открывавшуюся одним концом прямо на море. — Это, надо быть, местечко для пушечки на случай ‘военных’ действий? Великолепно!.. Математе, — обратился он к канаку, безмолвно прикорнувшему в уголке каюты.

— Что прикажешь, белый отец? — отозвался дикарь, быстро вскакивая на ноги.

— Нож при тебе?

— Нет, я оставил его брату.

— И глупо сделал! Я тоже не взял… Ну так вот что: пойди, пошарь у того пьяницы, который вон храпит на весь залив. Если найдется, стащи поосторожнее и принеси мне.

Канак осторожно вышел из каюты. Через минуту он вернулся и подал боцману крепкий и острый нож в кожаном чехле.

— Вот спасибо! — сказал Ретон, вынимая нож из чехла. — Эх, славная штука! Любой акуле можно разом распороть все брюхо… Ну, теперь вот что, приятель: стань-ка по ту сторону этой двери да гляди в оба. Как только заметишь, что этот храпун зашевелится, или еще что покажется подозрительным, тотчас же стукни потихоньку в дверь. А я пока тут займусь кое-каким делом.

XXIII. Захват ‘Эсмеральды’

Cтарый моряк одним взглядом определил, что от соседней каюты, где была заключена пленница, его отделяла лишь тонкая перегородка. Ретон подошел к этой перегородке и три раза осторожно стукнул в нее рукояткой ножа. В ответ тотчас же раздался торопливый шорох, и знакомый старику нежный голос раздраженно крикнул:

— Что еще вам нужно?! Даже спать спокойно не даете, негодяи!..

— Ради Бога, тише, сеньорита! — остановил ее шепотом боцман. — Это я, Ретон. Не выдавайте себя и меня…

— Ретон?.. Боже мой! — послышался радостный сдержанный шепот у самой перегородки. — Неужели это в самом деле вы, милый Ретон? Как же это вы ухитрились…

— Пробрался сюда хитростью за вами.

— Спасибо, дорогой Ретон!.. А брат?.. А дон Хосе?..

— Все целехоньки, находятся недалеко отсюда на берегу и ожидают моего знака, чтобы приступить к абордажу… Но необходимо сначала освободить вас… Я придумал, как это сделать. Сейчас проделаю сюда из вашей каюты лазейку, через которую вы и выйдете, а потом мы вас с Математе — он тоже здесь — постараемся переправить на берег. Имейте только еще немножко терпения и не выдавайте нас…

— Хорошо, хорошо, милый Ретон, я буду терпеливо ждать и, будьте уверены, ничем не выдам вас.

— Отлично! Отойдите теперь от стены. Я принимаюсь за работу.

И старик энергично взялся за дело. Через полчаса в тонкой перегородке был готов проход для девушки. После этого он стал искать что-то в каюте, и вытащил из-под груды старой парусины сверток толстых веревок.

— Вот это-то мне и нужно было, — пробормотал он довольным голосом, выходя со своей находкой на галерею.

Привязав один конец веревки к железному кольцу, ввинченному в стену галерейки у самого отверстия наружу, и перебросив другой через борт в воду, он позвал канака и шепнул ему:

— Ты, приятель, наверное, умеешь лазить не хуже любой обезьяны да и плаваешь как рыба. Спустись-ка вот по этой веревке в воду и посмотри хорошенько, нет ли в море, по направлению к берегу, каких-нибудь обжор вроде акул, рыбы-молота или еще кого. Потом скорее возвращайся назад сказать мне, можно ли будет нам добраться до берега с белой госпожой. Возьми вот на всякий случай нож.

Канак кивнул головой и с замечательной ловкостью спустился по веревке в море. Через четверть часа он вернулся и объявил, что от корабля до самого берега ничего опасного не заметил.

— Вот и отлично! — довольным тоном проговорил старый моряк. — Теперь, приятель, постой здесь и подожди нас. Я сейчас приведу сюда молодую госпожу, и мы с тобой постараемся переправить ее на берег.

Математе остался около отверстия, а Ретон поспешно направился в свою каюту и осторожно стукнул три раза в стену каюты молодой девушки.

— Это вы, Ретон? — послышалось оттуда тихим голосом.

— Я, сеньорита, — так же тихо ответил моряк. — Выходите скорее из своей клетки.

Минуту спустя девушка находилась уже около старика и с чувством пожимала ему руку.

— Вы не побоитесь, сеньорита, отправиться вплавь к берегу? — спросил старик. — Я и Математе будем около вас…

— Конечно, нет! — ответила девушка. — Я хорошо плаваю, к тому же и вы будете около меня… Лишь бы только скорее вырваться отсюда.

— В таком случае пойдемте. Математе ожидает нас около спуска в море.

Канак спустился первый и стал придерживать снизу веревку, туго натянув ее. Затем последовал и боцман вместе с девушкой, доверчиво обхватившей старика за шею. Через десять минут пловцы благополучно добрались до берега, а спустя еще четверть часа были уже радостно встречены в лагере своими друзьями.

— Мой бравый Ретон! — воскликнул Ульоа, крепко пожимая старому моряку руку. — Дорогая сеньорита, вот вы и опять с нами! — обратился он к девушке, которая, пожав его руку, с радостными слезами бросилась в объятия брата.

Шумнее всех выразила свою радость Гермоза. Пока девушка была в объятиях брата, собака визжала и лизала ей одежду, а потом, когда Мина высвободилась из объятий и хотела погладить ее, она положила ей передние лапы на плечи и принялась облизывать ей лицо.

После того как друзья уселись и поведали друг другу о своих приключениях, решено было обсудить, каким способом захватить ‘Эсмеральду’.

— Так ты говоришь, что на судне немного команды, Ретон? — спросил Ульоа после того, как боцман сообщил обо всем, что ему удалось узнать на корабле.

— Да, капитан, было двенадцать человек. Но когда мы подплывали к берегу, я заметил, что к бригу подошла шлюпка с несколькими людьми в белой одежде. Это, должно быть, те, которые вели с нами перестрелку, когда мы спасались на утесе от наводнения.

— Гм… Значит, там теперь человек около двадцати, и все они хорошо вооружены, — продолжал с задумчивым видом Ульоа.

— Да, оружия у них много. Кроме того, имеется пушка. Но это не так уж страшно, капитан: вся команда вдребезги пьяна, а те, которые только что явились, тоже, наверное, напьются, так что, если мы нападем до рассвета и врасплох, пожалуй, наше дело и выгорит.

— Так и сделаем. Мы тут без тебя соорудили четыре больших плота, на которых со всеми силами сейчас и переправимся к ‘Эсмеральде’. Наши молодцы так и рвутся схватиться с шайкой ненавистного им разбойника.

— Это наше счастье, капитан. На их численность только и надежда. Лишь бы нам удалось забраться с ними на борт, тогда мы потолкуем с этими пьяницами… А кто же будет командовать плотами?

— Первым я, вторым ты, третьим Математе, а четвертым Котуре, потому что дон Педро с несколькими туземцами останется здесь оберегать сестру. Ну, с Богом, отправляемся!

Четыре плота, прочно устроенные из массивных стволов кауриса и огороженные по краям высоким заграждением из плотно воткнутых стволов поменьше — для защиты от пуль, — тихо покачивались в небольшой бухточке.

Разделив свое ‘войско’ на четыре отряда, Ульоа при помощи своего деятельного помощника, Математе, разместил его на плотах и, когда все уселись, подал знак к отплытию. Для охраны молодой сеньориты остался ее брат с четырьмя туземцами.

Плоты, по возможности управляемые бесшумно, плавно заскользили по гладкой поверхности моря, неслышно приближаясь к кораблю. Все находившиеся на них хранили глубокое молчание. Было еще темно. Зажженные было на ‘Эсмеральде’ два палубных фонаря погасли, и с судна, смутно обрисовывавшегося при слабом мерцании звезд, не доносилось ни малейшего звука. Казалось, там все вымерло, и предположение Ретона, что с прибытием товарищей попойка возобновится, по-видимому, не оправдывалось.

Плоты двигались гуськом, и лишь только передний, под командой капитана, подошел к кораблю, с последнего вдруг раздался громкий окрик:

— Кто тут?

— Потерпевшие крушение! — ответил Ульоа.

— А много вас?

— Нет, и все мы умираем от голода и жажды.

— Все-таки вам придется подождать до рассвета.

— Не можем!.. Истомились!..

— Ах, истомились?.. Эй товарищи, к оружию!

На корабле вдруг раздался шум. Слышно было, как по палубе забегали люди. Послышались ругательства и проклятия. Затем раздалась зычная команда: ‘Пли!’ Сверкнул огонь, и далеко по морю раскатился гул пушечного выстрела, будя береговые отголоски.

К немалому удивлению Ульоа, дикари не выказали не только своего обычного панического ужаса, но даже простого испуга, а спокойно стояли на плотах с поднятым оружием.

Первый пушечный выстрел перелетел через головы осаждавших, не причинив им никакого вреда, но последовавший за ним второй ранил нескольких туземцев. Однако и это не произвело между ними особенного переполоха, и когда Ульоа скомандовал стрелять, они дружно выпустили в осажденных целую тучу стрел. По раздавшимся на борту корабля проклятиям можно было судить, что часть стрел не миновала своей цели.

Пока шла перестрелка с этой стороны, плот Ретона подошел к тому месту, где все еще висела веревка. Старик со своим отрядом быстро взобрался по ней на галерейку, следовавшие за ним двадцать туземцев, вооруженных каменными топорами и тяжелыми палицами, не отставали от него.

Отсюда Ретон бросился на палубу и крикнул громовым голосом:

— За мной, друзья! Корабль сейчас будет наш! Прицелившись в пушкаря, он метким выстрелом свалил его с ног, так что пушкарь не успел еще раз зарядить орудие.

Началась ожесточенная схватка. Экипаж ‘Эсмеральды’, разрядив ружья и не имея возможности зарядить их вновь, сбился в кучу и с яростью бился прикладами ружей. Темнокожая орда, пылая жаждой мщения за убитых товарищей и поощряемая криками своих вождей, без устали наседала на небольшую кучку защитников судна, число которых с каждым мгновением все убывало.

Продолжаться долго, конечно, это не могло. Через полчаса судно оказалось в руках осаждавших. Только пятерым защитникам удалось каким-то чудом ускользнуть с судна, и их заметил боцман, когда они быстро плыли к берегу. Старик, успевший уже зарядить пушку, хотел было пустить вдогонку беглецам картечь, но Ульоа остановил его:

— Оставь этих несчастных, дружище! — сказал он. — Они теперь не могут нам принести никакого вреда. Ты вот что лучше скажи мне: не знаешь, сколько на ‘Эсмеральде’ шлюпок?

— Пяток я видел, капитан. Кроме того, есть довольно вместительная китоловка…

— Ну вот и отлично! Пошли сейчас же Математе на одной из шлюпок за доном Педро и его сестрой, а китоловку и остальные шлюпки распорядись приготовить к отплытию. Утром мы отправимся на них по реке к Голубым горам и там окончательно разберемся с Рамиресом. Пушку возьмем с собой. Ее можно поместить на китоловку.

— Слушаю, капитан, — ответил старик и отправился исполнять полученные распоряжения.

XXIV. Последнее слово Рамиреса

К восходу солнца неутомимым Ретоном были окончены все приготовления к отплытию. В воду спустили пять шлюпок и китоловку и погрузили в них необходимое количество съестных припасов, оружия и амуниции. Пушку с несколькими десятками зарядов поместили на китоловке. Управлять орудием взялся сам Ретон, который был хорошим канониром. ‘Эсмеральду’ оставили под охраной Котуре и десяти туземцев со строгим внушением никого не пускать на корабль. Девушку хотели оставить на корабле, но она упросила взять ее с собой.

Рано утром флотилия тронулась в путь по Диа. Река эта, истоки которой скрываются в высотах, обступающих западный берег Новой Каледонии, не особенно велика, но довольно широка в устье, выходящем прямо в океан.

Флотилия шла два дня, не встречая серьезных препятствий, за исключением обширной отмели, покрытой массой мелких раковин, которыми пловцы пополнили свои съестные припасы. После этого стали держаться самой середины реки, где было достаточно глубоко. По обоим берегам тянулись леса, из-за которых кое-где выглядывали поселки туземцев. Жара была такая, что не привыкшие к ней американцы буквально задыхались.

— Ну, пока мы доберемся до Голубых гор, непременно изжаримся в этом адском пекле! — жаловался боцман, обливаясь потом и то и дело опрокидывая на голову холодную речную воду.

— Рамиресу не легче нашего, — утешал его Ульоа.

— Ему, разбойнику, поделом, а мы за что страдаем?.. Только ему теперь не на чем будет везти сокровище: кораблик-то от него уплыл… Как бы еще дикари не ухлопали его, чтобы воспользоваться золотом.

— Ну, ради этого они его не ухлопают, — возразил Ульоа. — Туземцы пока еще не знают настоящей цены золоту и смотрят на него, как на простые камни.

— Счастливцы! — со вздохом произнес старик. — Сеньорита, — вдруг обратился он к девушке, которая вместе с братом и капитаном Ульоа также находилась на китоловке, — вы давно не видали нашего юнгу, этого ‘раскаявшегося’ грешника?

— Видела в день отбытия Рамиреса к Голубым горам.

— А где же он теперь?

— Отправился вместе с Рамиресом.

— Ага! — воскликнул старик. — Значит, он опять заодно с этим разбойником?

— Нет, Ретон, — возразила девушка, — он отправился с ним по необходимости: Рамирес почему-то не захотел оставить его на корабле. Бедный юноша все последнее время относился ко мне очень хорошо и заботливо охранял меня от разных грубостей матросов.

— Ишь какой выискался охранитель! — не унимался старик.

— Значит, он искренне раскаялся? — спросил Ульоа, не обратив внимания на замечание боцмана.

— Следовательно, и указания, которые мы два раза встретили на пути, о тебе и о Рамиресе были действительно оставлены им для нас? — с живостью спросил Бельграно. — Вот видите, Ретон? А вы все нападаете на этого беднягу!

— Увидим, увидим, сеньор, что будет дальше, — упорствовал старик, не желавший так быстро сдаваться.

На второй день к ночи флотилия пристала к небольшому зеленому островку в некотором отдалении от берега, которого Ульоа избегал из опасения засады, которую мог устроить Рамирес.

Спокойно переночевав на этом островке, пловцы при первых лучах утреннего солнца пустились в дальнейший путь. Хорошо отдохнувшие и сытно накормленные туземцы усердно работали веслами. Берега начинали сближаться. К полудню их стала разделять только такая узкая лента реки, что росшие по обеим сторонам деревья сплетали свои ветки, образуя над рекой густой зеленый свод, под которым царила приятная прохлада. Этому особенно радовался Ре-тон, больше других страдавший от жары.

К вечеру сделалось прохладнее, и пловцы с обновленными силами продолжали путь. Через несколько часов, когда над вершинами девственного леса уже заблистала луна, экспедиция приблизилась к селениям крагоа, ютившимся у самого подножия Голубых гор.

Впереди находилось небольшое озеро, за которым, по словам Математе, расположились селения крагоа. Канак советовал остановиться на этом берегу озера до утра.

— А почему же нам не идти теперь же к крагоа? — спросил Ульоа.

— Опасно, вождь, — ответил дикарь. — Племя крагоа самое могущественное и храброе на всем нашем острове. Завидев нас, они способны окружить и уничтожить весь наш отряд, так что мы не успеем сказать им, кто мы и зачем пришли сюда. Пусть лучше твой молодой друг передаст мне значок с птицей ноту. Я покажу его вождям крагоа, чтобы они знали, что твой друг — сын их умершего великого белого вождя.

Передав предложение канака Бельграно, Ульоа взял у молодого человека талисман и, вручая его дикарю, спросил:

— А когда ты рассчитываешь вернуться назад?

— К восходу солнца.

— А если наш враг опередил нас и сумел уверить крагоа, что он и есть сын их умершего белого вождя, как же ты поступишь тогда?

— Тогда они узнают от меня, что он обманул их, и жестоко отомстят ему за этот обман! — уверенным тоном ответил канак.

— Хорошо, иди! Мы будем ожидать тебя к восходу солнца, — проговорил Ульоа.

Вскоре после ухода канака из лесу вдруг раздался протяжный свист. Ульоа, Бельграно и девушка схватились за оружие. Их примеру последовали и нуку.

— Это еще что такое? — воскликнул Ретон, бросаясь к своей пушке.

Пока все тревожно прислушивались, не раздастся ли нового звука, из лесного мрака вынырнула фигура быстро бегущего к месту стоянки одного из разведчиков.

— Что случилось? — поспешно спросил Ульоа у дикаря, когда тот подбежал к ним.

— Я чуть было не наткнулся на кети! — еле мог выговорить задыхавшийся от поспешного бега дикарь.

— Много их?

— Очень много… с ними женщины и дети… Все воины вооружены… Я послал своего товарища догнать канака и сказать ему, чтобы он скорее привел нам на помощь побольше крагоа.

— Это ты хорошо сделал, — похвалил дикаря Ульоа и обратился к боцману: — Слышишь, Ретон?

— Слышу, слышу, капитан! — отозвался старик. — Ну что ж, пусть пожалуют, милости просим. У нас есть чем угостить их, — прибавил он, поглаживая дуло пушки.

Раздался новый свист, еще протяжнее и резче первого.

— Это мой товарищ дает мне знать, что догнал канака, исполнил мое поручение и возвращается назад, — пояснил дикарь, видя тревогу на лицах белых. — А первым свистом он остановил канака… Так мы условились на случай надобности… Теперь, вождь, будь готов. Сейчас, должно быть, на нас нападут.

По знаку Ульоа все воины приготовились к битве, испуская оглушительные крики, чтобы показать наступавшим свое мужество.

Бельграно отвел сестру под ветвистое дерево с густой листвой, чтобы защитить ее от пуль матросов и стрел туземцев, а сам вместе с Ульоа и Ретоном укрылся за баррикадой, ограждавшей пушку.

Прошло несколько минут томительного и тревожного ожидания. Небо покрылось тучами, луна и звезды скрылись, и все вокруг погрузилось в полный мрак. Вдали сверкнула молния и пророкотал гром. Сделалось так душно, что почти нечем было дышать. Вслед за тем вблизи в лесу блеснул огонек и раздался звук карабинного выстрела.

— А! Вы уже начали, приятели! — вскричал Ретон. — Ну, начнем и мы! Жаль только, что стрелять приходится наудачу: ничего не видно.

Через мгновение вся окрестность содрогнулась от грохота пушечного выстрела, вслед за которым раздались крики испуга и болезненный вой. Когда эти крики и вой умолкли, на несколько минут воцарилась мертвая тишина. Затем на лагерь посыпался град стрел и над головами осажденных просвистело несколько пуль.

— А! Не угомонились еще! Мало им этого угощенья! Захотели нового! Ну что ж, можно и прибавить, — бормотал Ретон, вновь заряжая орудие.

В это время в непосредственной близости затрещали ветви деревьев, и на лагерь с ревом и воем готова была обрушиться целая лавина людей, казавшихся призрачными в темноте. Нуку хотели было отразить это нападение и бросились с поднятым оружием на врагов, но Ульоа приказал им лечь на землю, и Ретон по его команде дал новый выстрел. Сначала нападавшие с испуганными криками отступили назад, но потом, поощряемые своими белыми предводителями, снова полезли на осажденных. Завязалась ожесточенная рукопашная схватка. Стрелять из пушки и из ружей не было возможности.

Вероятно, осажденным пришлось бы плохо ввиду огромного перевеса сил осаждавших, если бы вдруг вблизи не раздался пронзительный свист и не послышались новые воинственные крики, заглушившие даже страшный шум битвы. Это подоспел Математе с целой армией крагоа, подобно снежной лавине обрушившейся на нападавших.

Произошло нечто неописуемое. Вой и рев дикарей, их предсмертные стоны и вопли, крики матросов, руководивших нападавшими, треск ломавшихся вокруг кустов и мелких деревьев, глухие удары каменными топорами и тяжелыми деревянными палицами — все это сливалось в один адский шум.

Ульоа и его белые друзья, не обладавшие таким острым зрением, какое было у дикарей, позволявшим последним хорошо видеть в темноте, к своей досаде, не могли принять активного участия в схватке и должны были, сидя за своим прикрытием, оставаться только пассивными наблюдателями.

Через каких-нибудь полчаса нуку и крагоа рассеяли нападавших, перебив всех их белых предводителей.

Когда вокруг все затихло, Математе, каким-то чудом уцелевший в этой бойне, хотя и принимавший в ней самое деятельное участие, подошел к Ульоа и сказал ему:

— Вождь, если ты хочешь захватить своего врага, то не теряй времени. Он плывет вниз по реке со всеми желтыми камнями…

— Успел-таки захватить их, негодяй! — вскричал Ульоа. — Почему же крагоа допустили его к доверенному им их умершим вождем кладу?

— По значку, который был у него… такому же, как вот этот, — ответил канак, возвращая данный ему доном Педро талисман. — Он взял у крагоа несколько пирог и положил в них все камни. Но ты на своих лодках догонишь его, если поспешишь. Пироги с камнями очень тяжелы и быстро идти не могут. Но у него, кроме белых с громовыми трубками, есть много кети, поэтому разреши мне, вождь, собрать нуку и крагоа. Они бросились преследовать врагов, но, если ты прикажешь, они возвратятся, чтобы проводить и защитить тебя.

— Хорошо, собирай скорее! — разрешил Ульоа. — А потом мы отправимся в путь.

Когда нуку и крагоа по сигналу старшего канака стеклись со всех сторон, оставив преследование беглецов, весь сильный соединенный отряд во главе с американцами, захватив с собой пушку, поспешно двинулся обратно к тому месту, где были скрыты лодки.

Переход был совершен без остановок. Все лодки оказались целы. Пушку снова поместили на китоловку, и маленькая флотилия быстро направилась вниз по течению реки, между тем как главные силы нуку и крагоа, под предводительством канака, шли вдоль берега, стараясь не отставать от лодок.

В первый день плавания похититель сокровища не только не был настигнут, но его даже не было видно. Это, впрочем, объяснялось извилистостью реки. Ночью поневоле пришлось устроить стоянку, потому что гребцы слишком переутомились.

Лишь к концу второго дня американцы, плывшие впереди на китоловке, заметили перед собой на довольно большом расстоянии четыре темные точки, быстро несшиеся гуськом по воде.

— Готов поставить свою последнюю трубку, что это наш приятель со своими разбойниками! — вскричал Ретон, первый заметив двигавшиеся впереди точки и указывая на них своим спутникам.

Последние поспешили взглянуть в указанном направлении и радостно воскликнули:

— Они! Конечно, они!

— Нужно во что бы то ни стало догнать их до устья, — сказал Ульоа. — Но погодите! Что случилось с пирогами? — продолжал он, всматриваясь вдаль. — Они вдруг остановились… Математе, что бы это значило?

— Пристают к тому самому островку, на котором останавливались и мы по пути сюда, — сразу определил канак, бросив туда беглый взгляд. — Несколько белых выходят на берег, а остальные вместе с кети остаются в пирогах.

— Вот так глаза! — восторгался Ретон. — И у меня, как у моряка, они не плохи, несмотря на мои лета, но все-таки я, кроме каких-то точек, ничего не вижу, а он…

— Ну, этому мы будем удивляться потом, — прервал Ульоа. — Пока же надо пользоваться удобной минутой. Друзья! — обратился он к гребцам, — приналягте на весла. Угощение за мной.

Флотилия еще быстрее понеслась к островку и достигла его, когда начали спускаться вечерние сумерки. Под сенью исполинских ризофоров раскачивались на воде четыре двойные пироги, по-видимому, тяжело нагруженные. На каждой из них находилось несколько вооруженных дикарей и матросов. Все они с беспокойством смотрели на приближавшуюся флотилию.

По команде Ульоа флотилия остановилась на расстоянии ружейного выстрела, образовав полукруг.

— Сдавайтесь! — громовым голосом крикнул капитан. — Кто не исполнит этого требования, тому тут же и конец!

В ответ раздался рев испуганных дикарей, тревожно зашевелившихся в пирогах, между тем как матросы бросились на берег.

— Отправились за своим атаманом! — воскликнул Ретон. — Ну что ж, пусть является и он. Скорее окончится дело.

— Вперед! — скомандовал Ульоа. — Математе, заставь кети сдаться и забери пироги. А мы потолкуем с их вождем.

Пока Математе убеждал испуганных дикарей сдаться без напрасного кровопролития, американцы выскочили на берег и были встречены десятью вооруженными матросами во главе с самим Рамиресом.

— Бандиты! — яростно крикнул с пеной у рта авантюрист, дико вращая во все стороны налитыми кровью глазами. — Горе тому, кто осмелится хоть пальцем прикоснуться к пирогам!.. Я завоевал сокровище Голубых гор и никому не уступлю его!

Бельграно поднял было свой карабин и прицелился в авантюриста, но Ульоа поспешил остановить молодого человека, надеясь уладить дело мирным путем.

— Это вы капитан ‘Эсмеральды’? — спросил он.

— Да, — резко ответил Рамирес, — а вы кто?

— Я — капитан ‘Андалузии’ и хотел бы…

— Был им, а сейчас отправишься вслед за своей ‘Андалузией’! — прохрипел авантюрист, наводя на своего противника дуло карабина.

Но Ульоа также навел на него свое ружье и с улыбкой проговорил:

— Перестаньте упорствовать, дон Рамирес! Разве вы не видите, что сила на моей стороне? Ведь в моих руках и пушка с вашей ‘Эсмеральды’…

— Пушка с ‘Эсмеральды’?! — с удивлением вскричал Рамирес. — Но как же она могла очутиться у вас?

— Очень просто, — невозмутимо продолжал Ульоа, — я ее взял вместе с вашим судном.

Рамирес был как громом поражен и на несколько мгновений оцепенел. Потом в нем опять заклокотала ярость

— А, негодяи! — скрежеща зубами, крикнул он и снова поднял было карабин. — Смерть всем вам!..

— Сдавайтесь, капитан! — сказал один из матросов, ухватив его за руку. — Мы отказываемся от дальнейшего участия в ваших замыслах, от которых и так уже достаточно пострадали…

— И вы так легко отказываетесь от миллионов, которые уже находятся в наших руках?! — крикнул вне себя Рамирес. — Изменники! Трусы!..

— Ошибаетесь, дон Рамирес, — насмешливо прервал его Ульоа, — золото тоже уже не в ваших руках, а в моих. Взгляните: все ваши воины сдались моим, потому что поняли бесполезность сопротивления.

Рамирес бросился к воде и остолбенел, увидев, что все пироги действительно находились уже в руках врагов. Переведя потом глаза на китоловку, он заметил на ней свою собственную пушку и торжествующе выглядывавшего из-за нее Ретона, а рядом с ним и девушку.

— А, красавица! — взревел, искажаясь от злобы, авантюрист. — И ты ускользнула из моих рук? Ну, так не доставайся же ты никому!

С этими словами он прицелился в девушку, но только хотел спустить курок, как из группы матросов вдруг выскочил стройный и ловкий юноша. Подскочив к авантюристу, он с силой вонзил ему прямо в сердце длинный блестящий нож.

— Ты?.. Эмилио! — хриплым стоном вырвалось из груди Рамиреса, и он, последним усилием воли выпустив предназначенную для девушки пулю в юнгу, который ловко увернулся от нее, тяжело рухнул на землю.

Несколько матросов бросились к нему, чтобы поднять, но он, взглянув на них укоризненным потухающим взором, прошептал: ‘Кончено!’ — это было его последним словом.

В тот же день, предав земле тело виновника всех своих испытаний, счастливые завоеватели сокровища Голубых гор, глубоко потрясенные разыгравшейся трагедией, покинули островок, конвоируя нагруженные золотом пироги. К утру вся флотилия благополучно добралась до ‘Эсмеральды’, на борт которой и было перегружено сокровище.

Все оставшиеся в живых матросы Рамиреса охотно перешли на службу к дону Хосе Ульоа, славившемуся хорошим обращением с подчиненными, и своим поведением вполне искупили свои грехи.

Американцы спешили скорее покинуть Новую Каледонию, которая хотя и обогатила их, но зато заставила пережить столько страшных минут.

Прощание их с верными темнокожими было очень трогательным. Братья-канаки и спасенный от смерти кети с искренними слезами колотили себя в грудь от горя. Они все трое получили на память разные подарки и по хорошему ножу, которые были для них дороже всех других подарков.

Незадолго до отплытия ‘Эсмеральды’ на ее борт явился с повинной и просьбой взять его с собой и Эмилио. Ульоа сначала принял второго виновника своих злоключений не особенно любезно. В присутствии Математе, стоявшего рядом с полученным в подарок ножом в руке, капитан угостил юнгу таким пинком, что тот отлетел к трапу, ведущему в трюм. Но потом, по просьбе Мины, ее брата и даже Ретона, он простил его и снова зачислил в свой экипаж.

С этого времени юнга точно переродился, сделавшись таким исправным, усердным и исполнительным, что заслужил одобрение даже ворчливого боцмана.

Всех дикарей хорошо угостили и сердечно распрощались с ними. Затем ‘Эсмеральда’, гордо распустив паруса, плавно направилась в открытое море, напутствуемая прощальными криками темнокожих.

По прибытии на родину молодые наследники произвели подсчет завоеванному с такими трудностями сокровищу. Золота оказалось более чем на сорок миллионов долларов. Капитан Ульоа получил оговоренную часть. Ретон, Эмилио и все матросы тоже были так щедро вознаграждены, что оказались обеспеченными на всю жизнь.

Эмилио Сальгари Сокровище Голубых гор