Социализм как положительное учение, Туган-Барановский Михаил Иванович, Год: 1918 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 144 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

М. И. Туган-Барановский

Социализм как положительное учение

Содержание:

Предисловие

ГЛАВА I. Сущность и внутренняя природа социализма

ГЛАВА II. Классификация различных систем социалистического строя

ГЛАВА III. Государственный социализм (коллективизм)

ГЛАВА IV. Государственный коммунизм

ГЛАВА V. Синдикальный социализм

ГЛАВА VI. Коммунальный коммунизм и социализм

ГЛАВА VII. Анархический коммунизм и социализм

ГЛАВА VIII. Социалистический строй будущего

ГЛАВА IX. Ценность, стоимость, цена и деньги при социализме

ГЛАВА X. Социалистический строй, как хозяйственная система высшей производительности

ГЛАВА XI. Социализм и духовная культура

Предисловие

Думается, что появление в настоящее грозное время новой книги о социализме не нуждается в оправдании. Все теперь говорят о социализме: но многие ли соединяют с этим словом вполне определенное представление? Задача этой небольшой книги — охарактеризовать сущность социализма, как определенного учения о новой форме общественного строя. О социализме мне приходилось в разное время много писать, здесь я подвожу итоги моей многолетней работе в этом направлении.

20 ноября 1917 г.

ГЛАВА I. Сущность и внутренняя природа социализма

I. Античный социализм Платона и современный социализм. Социализм, как ‘государство разума’ и социализм, как ‘царство свободы’. — II. Подчинение личности обществу у Платона. Индивидуалистический характер современного социализма. — III. Моральный характер платоновского социализма и хозяйственный характер современного социализма. — IV. — Отрицание человеческого равенства у Платона. Идея равноценности человеческой личности, как основа современного социализма.

I

История общественной мысли начинается с социализма и, поскольку мы можем судить о ближайшем будущем, заканчивается социализмом. Действительно, первым по времени великим произведением общественной мысли является платоновская ‘Политейя’. В ‘Политейе’ гениальнейший мыслитель эллинского мира попытался дать картину идеального общественного строя, совершенного государства ‘достойного богов’. И строй этот оказался, в изображении Платона, социалистическим.

Точно также и современное человечество, поскольку оно мечтает о наиболее совершенном общественном строе, приходит к социализму. Социализм оказывается, следовательно, надысторическим идеалом человечества — этот строй, увлекший своей гармоничной прелестью лучшего представителя древней эллинской культуры, сохранил свою обаятельную силу и для современного европейца, несмотря на глубочайшие различия современного социального строя сравнительно со строем эллинского общества.

Великие исторические перевороты за тысячелетия, протекшие со времени Платона, бесчисленные войны и внутренние революции, сотни сменившихся поколений, целые народы, сошедшие навсегда с исторической арены, полное преобразование политической и экономической карты цивилизованного мира, грандиозные открытия науки и техники, гениальные достижения искусства, все это оказалось бессильным изменить общественный идеал человечества. Современный человек, как и вещий эллинский провидец, не могут представить себе ничего более прекрасного, чем тот общественный строй, при котором все будет общим и навсегда исчезнет право человека называть ту или иную вещь своей с исключением всех других людей от права пользования той же вещью.

Частная собственность — тот правовой институт, на котором выросла вся цивилизация и культура человечества, — вот корень всего социального зла, от которого страдает человечество. К этому сводится самая глубокая социальная философия тысячелетий человеческой мысли.

В чем же, однако, заключается сущность социализма, как определенного представления об идеальном строе будущего?

Уже Платон назвал свое идеальное государство государством разума. Энгельс, противопоставляя социалистическое общество всем до сих пор бывшим формам общественного строя, охарактеризовал социализм, как ‘царство свободы’, в противоположность существовавшим до сих пор обществам, являющимся ‘царством необходимости’. И Платон, и Энгельс выразили в данном случае одну и ту же мысль.

Все до сих пор бывшие формы общежития возникли путем стихийного исторического развития без решающей роли воли и мысли человека. Конечно, в основе общественного взаимодействия лежит сознательное и целесообразное поведение людей. Однако то, что получается в результате столкновения тысяч отдельных человеческих воль не входило в сознание и волю отдельных человеческих личностей или общественных групп, поведение которых привело к этому результату, бессознательному последствию общественного взаимодействия, общественной равнодействующей параллелограмма общественных сил.

В этом смысле, до сих пор бывшая история человечества может быть названа царством необходимости: человеческая разумная воля не могла овладеть (или не вполне могла овладеть) общественным строем и воспринимала его как нечто для нее объективно данное и независящее от нее.

Общественный строй, в своем целом, до сих пор являлся в очень небольшой степени результатом определенного замысла, походя, в этом отношении, на такие бессознательные социальные образования, как, напр., национальный язык, которым мы говорим и который никем не был изобретен или придуман.

Правда, отдельные лица влияли на образование национального языка. Державин, Карамзин, Пушкин и другие существенно повлияли на строй и формы современного русского литературного языка. Однако, в своей совокупности русский язык развился стихийно и бессознательно. Великие писатели, создавая и изобретая новые слова и формы языка, не изменили процесса бессознательного творчества языка, так как создаваемые ими новые слова и словосочетания бессознательно усваивались другими, и только в силу такого усвоения большинством эти новые обороты речи вошли в состав национального языка.

Чтобы отчетливее понять этот бессознательный процесс развития национального языка, достаточно сравнить с национальным языком такой искусственный язык, как, напр., язык эсперанто. Этот последний язык явился продуктом сознательного творчеств: он был придуман, а не создался ‘сам собою’, как ‘сами собой’ растут леса и образуются реки (в противоположность насаждаемым садам и выкапываемым каналам).

Современный общественный строй, в целом, по условиям своего образования, гораздо более походит на ‘естественный’ национальный язык, чем на ‘искусственный’ язык эсперанто — он не придуман и не создан кем-либо, а возник и развился стихийно и бессознательно.

Географические границы отдельных государств, расселение жителей внутри каждого государства по селам и городам, политический и экономический строй — все это явилось в результате борьбы общественных групп и отдельных личностей за самые различные цели, но без какого бы то ни было общего соглашения, общего плана или договора.

Современное общество ни малейшим образом не основано на общественном договоре. Отдельная человеческая личность должна принять строй того общества, в котором случайностью рождения она принуждена жить, как нечто исторически данное и лишь в очень ограниченной мере изменяемое усилиями и волей хотя бы большинства личностей, образующих данное общество. Человеческая личность, при современных условиях общественной жизни, оказывается бессильной перед своими собственными общественными отношениями, принудительно господствующими над действиями даже большинства личностей, из которых общество слагается.

Социалистическое общество тем принципиально отличается от всех до сих пор бывших форм человеческого общежития, что социализм мыслится нами как общество, в основу которого положен известный разумный план, положена определенная цель, определенная идея.

Социалистический строй есть искусственная, придуманная форма человеческого общежития в противоположность естественным, стихийно развившимся формам общества, существующим ныне. Этой отличительной особенности социализма нисколько не мешает то, что социализм, подобно всем другим формам общества, есть естественный и необходимый результат исторического развития человечества.

Отсюда ясно, в каком смысле Платон имел право говорить о государстве, созданном его творческой фантазией, как о ‘государстве разума’, а Энгельс мог говорить о социализме, как о ‘царстве свободы’.

Конечно, в социалистическом обществе человек будет нисколько не менее подчинен законам природы, чем и в капиталистическом обществе. Но дело в том, что теперь формы общественной жизни возникли помимо разумной воли человека, в социалистическом же обществе общественная форма жизни будет соответствовать разумным желаниям личностей, образующих общество. В этом смысле человеческая личность теперь не свободна — она не может, по своему желанию, творить свои общественные отношения, при осуществлении же социалистического строя личность получит свободу, — она получит возможность строить свои общественные отношения соответственно своей воле.

И Платон, и Энгельс в этом существенном пункте одинаково понимают характернейшую особенность социализма сравнительно с реально существующими формами общественного строя.

II

Итак, первой характерной чертой социализма является то, что социалистическое общество есть общество, в основу которого положены определенный замысел, определенная правовая идея, в противоположность современному обществу, бессознательному комплексу общественного взаимодействия.

Какая же правовая идея лежит в основе социализма? Здесь между эллинским социализмом Платона и современным социализмом замечается не только существенное различие, но даже прямая противоположность. Правовой идеей платоновского социализма является идея гармоничности и совершенства общества, как некоторого высшего единства и высшей реальности, при полном подчинении человеческой личности общественному целому.

Общественный идеал Платона находится в непосредственной связи с платоновской метафизической концепцией мира. Платон не верит в объективную реальность личности, как и вообще всякого конкретного, единичного явления. Отдельные явления суть для Платона только обнаружение единой пребывающей и лежащей в основе этих преходящих, изменчивых явлений сущности.

Пестрое разнообразие мира конкретных явлений есть только обманчивое покрывало потусторонней метафизической сущности.

Общество есть истинное бытие, но личность есть лишь обманчивый призрак, иллюзия, создаваемая ограниченностью нашего познания, не проникающего в глубь вещей, дальше лживой видимости мира.

Потому действительной ценностью обладает не человеческая личность, а человеческое общество. Общественный строй должен быть таков, чтобы общественное целое было всего прекраснее, гармоничнее и совершеннее. Для этого же требуется полное подчинение личности обществу, превращение личности в простой орган общества, уничтожение всего того, что при современных условиях общества приводит к столкновениям личности с обществом.

Правда, не все человеческие личности способны отказаться от своих собственных интересов, целей и стремлений и подчинить свою волю всецело и до конца интересам целого. На это способны лишь немногие избранные, люди высшего разума, между тем как человеческая толпа всегда будет ставить в центр своей деятельности, своей жизни свои собственные интересы.

Эта человеческая толпа мало интересует Платона. Все его внимание сосредоточено на вождях человечества — людях высшего разума, философах.

Именно от этих избранников человечества, философов, Платон и требует полного отказа не только от частной собственности на вещи, но и от семьи. Философы не должны ничего называть своим — все у них должно быть общим, даже жены. Они должны избегать всякой роскоши, жить в строгой умеренности, без всяких излишеств.

Требование полного отказа от каких бы то ни было своекорыстных целей и наслаждений вызывается следующими соображениями. Платон глубоко убежден в естественном и неустранимом неравенстве людей: одни созданы, чтобы повелевать, другие, чтобы подчиняться. Повелевать должны мудрые, подчиняться менее одаренные разумом. Поэтому в интересах всего общества, чтобы его жизнью руководили немногие мудрые.

Но для того, чтобы власть мудрых была всегда направлена к общественному благу, необходимо, чтобы мудрые не преследовали своих личных целей, не злоупотребляли властью в своих интересах. Такое злоупотребление лишило бы всякого смысла предоставление мудрым господства над остальным человечеством. Правители должны походить на тощих и чутких собак, оберегающих стадо от врагов, но никоим образом не нападать на самое стадо. В противном случае они уподобятся волкам, и общество погибнет.

Итак, нужно сделать все возможное, чтобы предохранить философов от какого бы то ни было искушения использовать свою власть над людьми в своих своекорыстных интересах, а не в интересах всего общества.

Как же этого достигнуть? Устранением из жизни философов всего того, что может вести к своекорыстным побуждениям. Если бы философы имели собственность и имели свою семью, они могли бы поддаться искушению увеличивать свое богатство или ограждать интересы своей семьи более, чем интересы других людей. Но тем самым они оказались бы недостойными той беспредельной власти над своими согражданами, которой их облекает Платон.

И потому философы должны жить в полной бедности, ничего не называя своим, не имея семьи, не называя никакой женщины своей женой и никакого ребенка своим сыном или своей дочерью. Они должны отдавать всю свою жизнь, всю свою мудрость, всю свою волю целиком и без остатка обществу — и взамен этого им подобает почет и власть над другими людьми, не обладающими такой мудростью и такой способностью отдавать себя на служение обществу. Равенства не существует в государстве Платона: немногие мудрецы пасут человеческое стадо, обязанное беспрекословным повиновением своим пастырям, отказавшимся от своекорыстных целей, но получившим полную власть над телом и духом людей. Высшая добродетель людей толпы — это покорность своим пастырям.

Как все это близко к гениальной мечте Достоевского, к созданному им образу Великого Инквизитора из ‘Братьев Карамазовых’!

Итак, платоновский социализм вытекает из подчинения личности обществу. Личность человека не имеет для Платона ценности и он хочет превратить ее в орган общества, послушное орудие, не преследующее своих особых целей, но служащее только интересам целого.

Требование общности имуществ отнюдь не вызывается у Платона стремлением обеспечить каждому возможно большее участие в пользовании общественным богатством. Наоборот, общность имущества мудрецов в платоновском ‘государстве разума’ преследует цели их общей бедности.

Платоновский социализм имеет всецело моральный характер и чужд какой бы то ни было примеси экономического интереса. Экономический интерес, стремление Блана к умножению богатства, встречает у Платона самое категорическое осуждение, как опасный соблазн, неразрывно связанный с частной собственностью.

Современный социализм проникнут не только иным, но совершенно противоположным воззрением на высшие ценности жизни.

В то время, как для Платона человеческая личность не имеет самостоятельной ценности, для современного социализма личность человека есть верховная ценность мира.

Современный социализм исходит из миросозерцания, поставившего в центре всего человеческую личность. Миросозерцание это нашло себе наиболее яркое философское выражение в философии Канта.

Сознательная деятельность человека направлена на достижение разнообразных целей. Все, что является для нас целью, имеет для нас и определенную ценность. Наши цели бывают относительными в том случае, когда мы сами произвольно, по своему усмотрению, ставим их себе, — ибо ценность этих целей произвольно определяется каждым отдельным субъектом, не представляя собой ничего общеобязательною для других людей. Но не существует ли в природе чего-либо, что должно иметь абсолютную, общеобязательную ценность для всех людей? Да, нечто такое в природе существует. ‘В природе все что угодно, над чем мы имеем власть, может служить нам средством,- говорит Кант,- и только человек, и с ним всякое разумное существо — есть цель в себе… Человек, и вообще всякое разумное существо существует, как цель в себе, не как средство для той или другой воли, но всегда должен рассматриваться во всех своих действиях, направленных как на него самого, так и на другие разумные существа, как цель’ .

Таков общеобязательный моральный идеал, лежащий в основе гуманистического миросозерцания, выразившегося в революционном требовании свободы и равенства для всех человеческих личностей.

Это революционное миросозерцание, ниспровергшее столько святынь, нашло и утвердило одну верховную святыню — человеческую личность. Оно преклонилось перед человеком, как таковым. Достоинства людей различны:

некоторые люди внушают нам уважение, к другим мы относимся с презрением и негодованием. Но в каждом человеке, даже самом низком, есть нечто, имеющее абсолютную ценность, ценность превыше всего — это его человеческая природа. Каков бы ни был человек, мы всегда должны относиться к нему не как к средству, а как к верховной цели. Всякий человек может требовать такого отношения к себе, как своего прирожденного неотъемлемого права.

Таким путем Кант приходит к идее ‘царства целей’ — господства разумных целей, которые ставят себе разумные существа, каждое из которых видит в другом не средство, но цель. Идеальное человеческое общество и должно быть таким царством целей.

Современный социализм не только не подчиняет личность обществу, но, наоборот, стремится подчинить весь строй общества интересам личности.

Противопоставление современного социализма индивидуализму есть несомненное заблуждение, в котором, впрочем, повинны всего более сами социалисты. Этимологически слово социализм, действительно, естественно противопоставляется слову индивидуализм. Слово ‘социализм’ возникло в 30-х годах прошлого века, причем творцы его этим новым термином хотели охарактеризовать новое общественное направление, выдвигавшее значение общественного сотрудничества, в противоположность господствовавшей экономической школе, признававшей идеалом хозяйственного строя неограниченную свободу единоличного предпринимательства. Французский социалист 40-х годов прошлого века Пьер утверждал, — хотя и без достаточных оснований — что термин ‘социализм’ был создан им в противоположность понятию ‘индивидуализм’, причем под социализмом он понимал такую общественную организацию, ‘в которой индивидуализм приносится в жертву целому, именуемому обществом’. Противопоставление социализма индивидуализму прочно утвердилось в литературе и в настоящее время является почти общепринятым, как среди сторонников, так и среди противников социализма.

С другой стороны, история происхождения современного социализма указывает на совершенно иное соотношение между индивидуализмом и социализмом. Так, английский социализм в лице Оуэна и Томпсона в своей философской части непосредственно примыкает к философии Бентама — одного из наиболее последовательных и ярких выразителей философского индивидуализма. Книга Томпсона о принципах распределения богатства, являющаяся самым замечательным теоретическим продуктом английской социалистической мысли, представляет собой не что иное, как систематическое приложение к экономической науке бентамовского принципа ‘наибольшего счастья наибольшей суммы людей’. Последователем Бентама был и учитель Томпсона — Оуэн.

Что касается французского социализма, то он был духовным детищем великой революции. Индивидуалистическое мировоззрение 18-го века, достигшее в революции своего громоносного практического выражения, окрашивает все работы Морелли, Мабли, Бабефа, Фурье, Кабе, Луи Блана и других представителей социалистической мысли Франции.

Шеффле сделал как-то парадоксальное, на первый взгляд, замечание, что социализм есть не что иное, как ‘доведенный до крайней степени индивидуализм’. Во всем этом вопросе коренится, очевидно, некоторое недоразумение. Вл. Соловьев определяет практический индивидуализм, как ‘утверждение и отстаивание человеческой индивидуальности против различных, естественных и исторических групп и учреждений, могущих ее подавлять’. Что же такое представляет собой современный социализм — стремление к утверждению или к угнетению человеческой индивидуальности?

Книга Лоренца Штейна о французском социализме и коммунизме, вышедшая в 1842 г., представляет собой первую по времени научную характеристику различных направлений французского социализма. Интересно, как обосновывает Штейн социализм. Идея человеческой личности,- говорит он,- имеет абсолютный характер. Эта идея требует, чтобы каждой человеческой личности были доступны высшие блага цивилизации. Однако, пользование этими благами возможно лишь при условии обладания известными материальными средствами. Индивидуальное же обладание материальными средствами имеет, по необходимости, исключительный характер: принадлежность вещи одному лицу делает невозможным пользование ею другим лицом. Следовательно, если материальные средства богатства будут находиться в индивидуальном обладании отдельных лиц, то возможно, что некоторые лица не будут обладать этими средствами, а, следовательно, и не будут иметь доступа к благам цивилизации, чего требует идея абсолютной личности. Иначе говоря, право частной собственности несовместимо с идеей абсолютной личности, и, таким образом, идея личности естественно приводит к отрицанию права частной собственности. ‘Для мыслящего человека возникает задача,- говорит Штейн,- найти такую форму общества, при которой сохранилось бы личное владение, и все же это владение не становилось бы абсолютным препятствием для полного развития личности. Это и есть общая идея, к которой стремится социализм, и в этом заключается глубокое значение социализма для внутренней истории цивилизации’. Верховной целью социализма является, по словам Штейна, ‘законченное развитие личности’.

Итак, Штейн приходит к заключению, что социализм есть завершение индивидуализма. Великий германский ученый совершенно правильно рассмотрел истинную сущность нового общественного учения, которое выступало столь резким противником экономического либерализма. По своим средствам социализм является антиподом экономического либерализма. Первые провозвестники свободы торговли искренно верили, что экономическая борьба, всеобщее, свободное соперничество есть лучшее средство достигнуть всеобщего благосостояния и всестороннего развития человеческой личности. Оптимизм Кэнэ и Адама Смита, возлагавших такие радужные надежды на социальные последствия экономической свободы, был вполне естественным результатом социально-политических условий их эпохи. Подавленная человеческая личность протестовала против гнета, которому она подвергалась со стороны исторического государства, опиравшегося на насилие — и выражением этого протеста был либерализм 18-го века, выступивший в защиту личности под знаменем политической и экономической свободы.

Но события очень скоро доказали, что экономическая свобода, свобода частно — хозяйственного предпринимательства, не только не равносильна фактической свободе личности, а имеет обратный смысл — порабощения труда капиталом, иначе говоря, порабощения огромного большинства народа. И вот — во имя тех же целей защиты и утверждения прав личности — социализм отверг мнимую капиталистическую свободу и вместо нее развернул новое знамя — общественной организации труда. Средства радикально изменились, но цели остались те же. И потому, как совершенно верно указывает Дитцель, либерализм и коммунизм, по своему идеальному содержанию, находятся в самом тесном родстве. ‘Либеральная программа школы Смита и физиократов,- говорит Дитцель,- есть первый продукт, в области социальной практики, индивидуалистической теории права, в различных коммунистических программах отражается та же основная идея, но лишь в более последовательной форме… Либерализм — старший, а коммунизм — младший брат индивидуалистической теории права… Коммунизм есть ничто иное, как продукт индивидуализма, как его крайнее последствие в материально-хозяйственной области’.

Правда, Дитцель противополагает индивидуалистический коммунизм социализму, в котом он усматривает логическую противоположность индивидуалистическому принципу. Представителем такого социализма он считает Родбертуса. Однако, тот социализм, который теперь волнует человечество и который Дитцель называет коммунизмом — вполне индивидуалистичен. С этим согласен и Дитцель. ‘Современный коммунизм,- говорит он,- движущий массы и беспокоящий государственную власть, есть, за малыми исключениями, не что иное, как доведенный до крайности индивидуализм’.

На то же указывают и другие авторы. ‘Основная идея, налагающая свой отпечаток на всю классическую эпоху от Клопштока до Канта,- замечает Франц Штаудингер,- это идея разумно самоопределяющегося человека. С этой идеей вся указанная эпоха вступает с более или менее ясным сознанием, в принципиальное противоречие с предшествовавшими периодами феодализма и абсолютизма, связывавшими мысль, волю и деятельность человека извне обязывающими нормами. Эта основная идея после долгой внешней реакции и глубокого духовного сна вновь становится в последние десятилетия жизненным принципом современного духовного движения. И она, чтобы против этого ни говорили, составляет жизненный принцип и истинный внутренний исходный пункт социализма’.

Внутренняя связь индивидуализма с социализмом сознается и руководящим теоретиком марксизма — Каутским. ‘Только капиталистическому способу производства, — говорит он,- удалось уничтожить в широких кругах населения стадное начало, превратить индивидуума, ‘сверхчеловека’, из аристократического существа в более демократическое… Но индивидуализм, стремление к свободному развитию своей личности, должен стать в социалистическом обществе несравненно шире и сильнее’.

Обычное противопоставление индивидуализма социализму основывается, таким образом, на чистом недоразумении. Отчасти оно находится в связи с неопределенностью самого понятия индивидуализма. Только в условном смысле личность может быть противопоставлена обществу, все то, что составляет реальное содержание человеческой личности, есть продукт общества, которое не есть простое скопление или сумма личностей, но некоторое высшее единство. Общественность есть необходимое условие индивидуальной жизни человека. Социализм, конечно, не может быть заподозрен в игнорировании значения общественного элемента в развитии человеческой личности. Для социалистического мировоззрения именно и характерно глубокое понимание ничтожности и беспомощности отдельного человека, предосталенного свом собственным силам, в связи с собой подобными. Принцип братства, солидарности людей в достижении их общих целей, есть естественное основание социалистической этики.

В отличие от существующих систем хозяйства, социализм стремится перенести возможно большую часть хозяйственных забот от индивидуального человека на все общество. Но именно это и равносильно освобождению личности человека, всестороннее развитие которой составляет, с социалистической точки зрения, конечную и верховную цель общественного союза.

Миросозерцание прежнего времени знало много высших ценностей, которые могли быть противопоставлены личности человека. Государство, церковь, национальность и многое другое были такими ценностями, ради которых приносилось в жертву счастье людей. Но в эпоху Возрождения сложилось новое миросозерцание, которое, не отрицая других ценностей, признало, что среди всех их есть одна, стоящая превыше всего остального. Этой ценностью является человеческая личность. В философии Канта это миросозерцание получило свое наиболее глубокое философское обоснование. И современный социализм есть не что иное, как радостный, бодрый и проникнутый глубокой любовью и верой в людей гуманизм, воскрешение светлого призрака ранней итальянской весны.

Правда, нельзя отрицать, что в некоторых направлениях современного социализма чувствуется и антииндивидуалистический дух, которым проникнут в такой сильной степени социализм Платона. Дитцель указывает в этом отношении на Родбертуса, противопоставляя социализм Родбертуса коммунизму Маркса.

Еще в большей мере, чем у Родбертуса, элементы антииндивидуалистического социализма можно заметить у Сен-Симона и всей его школы. Однако, крайне характерно, что и Родбертус и школа Сен-Симона остались в стороне от широкого социалистического движения и не оказали влияния на массы.

Это и понятно — народные массы нашего времени вовлечены в социалистическое движение теми хозяйственными выгодами, которые социализм обещает трудящимся классам, — а этот индивидуалистический мотив не имеет ничего общего с подчинением личности общественному целому, что характерно для социализма Платона и в гораздо меньшей степени для Родбертуса и школы Сен-Симона.

Вообще же, об антииндивидуалистическом социализме можно с полным правом говорить лишь по отношению к Платону. Представители современного социализма никогда не порывали с мировоззрением индивидуализма и лишь иногда в их социалистических построениях звучат более или менее сильные антииндивидуалистиские ноты.

III

Социализм Платона имел моральный, а не экономический характер. Требуя общности имуществ, эллинский мудрец боролся не с бедностью, а с богатством. Современный социализм, исходит из совершенно иной оценки богатства и стремится общностью имущества обеспечить не общую бедность, а общее богатство.

В хозяйственном богатстве, современный социализм усматривает естественную основу развития человеческой культуры. Никакой опасности для морали в богатстве, в котором участвуют все члены общества и которое приобретается трудом каждого, а не эксплуатацией одних членов общества другими, социализм нашего времени не усматривает и потому, в полном согласили с требованиями личного интереса каждого, требует возможно большего богатства для каждой личности, поскольку это не противоречит интересам других личностей.

Именно благодаря этому современный социализм и связал себя с интересами огромного большинства современного общества, с интересами трудящихся классов, страдающих от бедности и желающих получить долю в национальном богатстве.

Страх перед богатством у Платона был тесно связан с его идеалистическим философским мировоззрением. Не тело, а дух представляет собой истинную ценность, — так учил Платон, чувственные удовольствия казались ему опасными для мощи духа.

Современный социализм смотрит на мир иными глазами. Мировоззрение гуманизма, провозгласившее права плоти, как основы развития духовных способностей, всего ближе социализму нашего времени, хотя из этого не нужно делать вывода, что современный социализм равнодушен к высшим духовным ценностям жизни. Признание материального богатства основой умственной и эстетической культуры не имеет ничего общего с отрицанием ценности культуры этого последнего рода.

IV

Платон пришел к социализму, исходя из убеждения в естественном и неустранимом неравенстве людей. И в этом отношении современный социализм представляет собой прямую противоположность платоновскому.

Социализм нашего времени ведет свое начало с эпохи великой французской революции, в столь различных и многообразных отношениях являющейся гранью, с которой начинается новейшая история человечества.

В эту эпоху окончательно сложилось и окрепло мировоззрение, краеугольным камнем которого явилась идея равноценности человеческой личности.

Кант дал в своих работах о морали и праве теорию того миросозерцания, которое на практике выразилось в знаменитом революционном требовании ‘свободы, равенства и братства’. Из этой триады для социализма особенно важен второй принцип равенства, который и является идейным корнем социализма нашего времени.

Между тем, именно этот принцип обосновать всего труднее. Желательность свободы и братства не нуждается в доказательствах. Отсутствие свободы ощущается человеком, как положительное страдание. Точно также братство, — иначе говоря, любовь — есть положительное благо. Другое дело равенство. Почему и в каком смысле равенство есть благо, а неравенство — зло? Неравенство коренится в самой природе вещей: люди рождаются неравными — не равными по своим физическим силам, умственным способностям, нравственным наклонностям, вкусам, потребностям и т. д. и т. д. Никакой социальный строй не может устранить этого естественного неравенства. И для чего нужно стремиться к его устранению? Разве всеобщее равенство гарантирует всеобщее счастье?

Все эти соображения так естественны и убедительны, что и поныне неизменно выдвигаются противниками социализма. И только стройная, строгая, неумолимо-последовательная и логичная теория Канта дает прочное, как гранит, обоснование требования равенства.

Кант признал человеческую личность целью в себе, верховной целью, которая не должна никогда и ни в каком случае становиться средством для чего-либо другого.

Таким образом, в то время как античный социализм Платона клал в основу социалистического строя правовую идею подчинения личности обществу, интересов личности интересам всего общественного целого, современный социализм исходит из идеи равноценности каждой человеческой личности и стремится к созданию такого общественного строя, при котором были бы обеспечены в возможно большем размере равные права всех личностей, составляющих общество. Современный социализм, как сказано, имеет индивидуалистический характер, и даже такой социалистический мыслитель, как Сен-Симон, в мировоззрении которого индивидуалистические элементы выражены гораздо слабее, чем у других новейших социалистов, провозгласил высшей задачей общественного строя ‘обеспечение всем людям наиболее свободного развития их способностей’.

Социальным идеалом нашего времени является не возможно более полное поглощение личности обществом, а, наоборот, возможно большая свобода каждой человеческой личности без различия, ибо каждый человек, независимо от своих личных достоинств, сильный и слабый, умный и глупый, святой и величайший злодей, все обладают в равной мере верховной святыней человеческой личности.

В этом смысле и можно говорить о равенстве всех людей: каждая человеческая личность есть бесконечная ценность, а бесконечность всегда равна бесконечности. Как носители человеческой личности, все люди равны между собой, как бы они ни были различны по своим свойствам и достоинствам. Они равны по своим правам на жизнь и счастье, они равны по тому уважению, с каким мы должны относиться к интересам их всех, — они равны по бесконечной ценности, которой обладает личность каждого из них. Только с этой точки зрения можно признавать принцип равенства основанием правильного общежития людей. Отбросьте учение об абсолютной ценности человеческой личности — и все демократические требования нашего времени окажутся пустым разглагольствованием. Поэтому необходимо признать идею равноценности человеческой личности основной этической идеей современного социализма.

Правда, сам Кант, давший незыблемое теоретическое обоснование социализму, отнюдь не был социалистом. В своей ‘Метафизике нравов’ он защищает право частной собственности на землю и другие средства производства и пытается вывести его из основного прирожденного права человека на свободу. Но если есть какое-либо положение, твердо установленное социалистической критикой, то это то, что право частной собственности на средства производства, по неумолимым законам хозяйства, неизбежно превращается в право эксплуатации одними людьми других, неизбежно ограничивает свободу личности трудящегося человека, обращает в пустую юридическую фикцию прирожденное равенство всех. Пока останется частная собственность на землю и капитал, до тех пор землевладелец и капиталист останутся фактическими господами работника, лишенного средств — производства и существования. Иными словами, частная собственность на средства производства несовместима с правом человека на свободу и равенство. Социализм есть, следовательно, требование естественного права, логически связанное с первым и основным прирожденным правом человека на свободу.

Кант не был, как сказано, социалистом. Однако, только в идее равноценности человеческой личности, — а эта идея нашла свое самое систематическое выражение в философии Канта — заключается теоретическое обоснование современного социалистического мировоззрения, поскольку таковое опирается на этические принципы. Социализм есть стремление осуществить в действительной жизни все те права, которые ныне теоретически признаются всеми неотъемлемым достоянием человека. Из области юридической фикции права они должны перейти в реальную жизнь.

Недостаточно всех людей объявить равноправными — нужно их сделать реально равноправными, нужно обеспечить за ними возможность реально использовать их права, а так как в основе индивидуальной и общественной жизни лежит хозяйство, вне которого невозможно никакое реальное обеспечение права, то социализм, естественно, приходит к требованию преобразования современного устройства хозяйства. Пока одни классы общества будут присваивать труд других классов, пока сохранится эксплуатация трудящихся классов имущими, до тех пор фактическая равноправность всех, к которой стремится социализм, не будет достигнута. Поэтому социализм требует экономической равноправности всех членов общества.

ГЛАВА II. Классификация различных систем социалистического строя

Социализм и коммунизм.- Государственный, синдикальный, коммунальный и анархический социализм.- Государственный, коммунальный и анархический коммунизм.

Цели социализма могут достигаться различными путями, и потому было бы большой ошибкой думать, что социалистические построения основ будущего общественного строя в общих чертах тождественны или, хотя бы, близки друг к другу. Наоборот, наблюдается чрезвычайное разнообразие систем социалистического строя, почему характеристика социалистического строя предполагает предварительную классификацию этих систем.

Наиболее естественной и логически обоснованной классификацией этих систем мне представляется нижеследующая:

Социализм Коммунизм

в узком смысле слова

Государственный………………………………..Государственный.

Синдикальный……………………………………. —

Коммунальный ……………………………………Коммунальный.

Анархический ……………………………………Анархический.

Наиболее общим делением социализма является деление его на социализм в узком смысле слова и коммунизм.

Обыкновенно, различие социализма в узком смысле от коммунизма видят в том, что социализм в узком смысле требует перехода в общественную собственность только средств производства, допуская частную собственность на предметы потребления, между тем как коммунизм требует совершенного уничтожения частной собственности, как на средства производства, так и на предметы потребления. Но это не совсем верно.

Нельзя, прежде всего, строго разграничить средства производства от предметов потребления. Стул, на котором я сижу, есть предмет потребления, если я сижу для отдыха, и средство производства, если я на нем работаю. Экипаж, в котором я еду, есть предмет потребления, если я катаюсь для собственного удовольствия, и средство производства, если я еду по делу и т. д. и т. д.

Неверно затем, будто социализм требует обобществления всех орудий труда (средств — производства). Свою книгу об ‘Аграрном вопросе’ Каутский заканчивает очень красноречивым и искренним описанием прелестей домашнего очага, жизни у себя дома. В социалистическом обществе Беллами каждая семья живет в особом доме. С этим неизбежно связывается и сохранение в большей или меньшей степени домашнего хозяйства — а, следовательно, и индивидуальное владение средствами производства этого хозяйства. Принятие пищи дома требует своих орудий труда — посуды, столовых принадлежностей и пр. Бумага, перья, чернила, книги, читаемые не для развлечения, — все это орудия умственного труда, по отношению к которым должно быть допущено индивидуальное владение и при социалистическом устройстве общества.

Итак, и при господстве социализма в узком смысле известная часть средств — производства останется в частном владении. С другой стороны, по отношению к очень многим предметам потребления частное владение в таком обществе, ни в каком случае допущено быть не может. Уже и теперь очень многое, служащее для непосредственного наслаждения и пользы, находится в свободном и общем пользовании всех — напр., общественные музеи, картинные галереи, городские парки и пр. В социалистическом обществе такое свободное пользование различными источниками наслаждения должно чрезвычайно возрасти.

Другие предметы потребления, как, напр., жилые дома, должны перейти в собственность всего общества, и только пользование ими должно быть предоставлено за известную плату отдельным лицам.

Таким образом, в социалистическом обществе будут три группы предметов потребления: одни предметы будут принадлежать всему обществу, и пользование ими будет свободно предоставлено всем, другие будут принадлежать всему обществу, и пользование ими будет предоставлено отдельным лицам за известную плату и, наконец, третьи будут находиться во владении отдельных лиц.

Но и коммунизм отнюдь не характеризуется тем, что при этом строе индивидуальное владение совершенно исчезнет. Главным апостолом коммунизма в новейшее время был Кабэ. В своей ‘Икарии’ он стремился все сделать общим и уничтожить всякое индивидуальное владение. Но это ему удалось далеко не в полной мере. Икарийцы, живущие в деревне и ведущие сельское хозяйство, имеют, по описанию Кабэ, особые фермы, с которых они поставляют государству заранее определяемое количество сельскохозяйственных продуктов. За этим вычетом, они свободно располагают всеми продуктами своих ферм и не подлежат в потреблении их никакому общественному контролю. Очевидно, икарийцы являются полными владельцами продуктов своего труда (без права, разумеется, их отчуждения). В этом случае индивидуальное производство естественно влечет за собой и индивидуальное владение продуктом труда. Но и при общественном производстве, как широко бы оно ни было проведено, останется много предметов потребления, которые по самой своей природе должны быть в единоличном владении отдельных лиц. Сюда относится, напр., одежда. Как бы далеко ни были проведены принципы коммунизма, но одним сюртуком одновременно одеть двух не удастся, и каждый сюртук будет силою вещей во владении того, кто его носит.

Принципиальное отличие собственно социализма от коммунизма не может, таким образом, приурочено к указанному признаку.

Ввиду этого многие склоны отождествлять социализм с коммунизмом или же усматривать различие между тем и другим, в степени, в которой проводится принцип общественной собственности на предметы хозяйства. Однако, возможно установить ясный и точный признак, по которому социализм резко отличается от коммунизма. Признаком этим, по моему мнению, является следующее.

Среди различных социалистических систем, в широком смысле слова, легко отличить два основных типа. В одних системах нормируются тем или другим способом доходы отдельных лиц, т. е. устанавливается общая сумма ценности, которой данное лицо может располагать для своего потребления, согласно другим системам доходы отдельных лиц совершенно не нормируются, и даже устраняется самое понятие дохода как определенной суммы ценности, а нормируется непосредственно потребление или же потребление признается совершенно свободным.

При системах первого типа распределение продуктов обязательно совершается при помощи той или иной системы денег, хотя бы только идеальных: каждая отдельная личность расходует свой доход — потребляет в пределах ценности, которой располагает, для чего требуется, в свою очередь, точное сравнение ценности потребляемой вещи с общей ценностью дохода потребляющего лица, и расходование этой последней ценности данным лицом для приобретения предметов потребления. Поэтому, при системах этого типа, предметы потребления должны иметь свою цену, цена же должна быть выражена в каких-либо единицах. Иными словами, деньги, как мерило цен и как покупательное средство, являются в системах этого типа необходимым орудием распределения продуктов.

Напротив, в системах второго типа, предоставляющих полную свободу потреблению или же нормирующих не доходы, но непосредственно потребление, деньги совершенно не нужны в качестве орудия распределения. Общественное хозяйство в системах первого типа есть денежное хозяйство, в системах второго типа — натуральное хозяйство.

Различие это глубоко и принципиально и именно к нему следует приурочить деление социализма и коммунизма. Где имеется категория личного дохода, там мы имеем дело с социалистической системой, где этой категории нет, там перед нами коммунизм.

Обычное понимание социализма, как системы, допускающей личную собственность на предметы потребления, и коммунизма, как системы, отвергающей такую собственность, есть смутное выражение указанного основного и принципиального отличная обеих систем. Ибо категория личного дохода логически предполагает свободу распоряжения доходом, свободу расходования дохода по своему вкусу, а такое свободное расходование предполагает и личные права расходующего лица на приобретенные предметы потребления. Иными словами, категория личного дохода предполагает и личное владение предметами потребления.

Напротив, отсутствие категории личного дохода предполагает и отсутствие личных прав на предметы потребления. Поэтому системы этого типа отрицают частную собственность на все предметы хозяйства без различия.

Таким образом, исходя из указанного признака, можно с полной определенностью разграничить социализм (в узком смысле) от коммунизма. При социалистическом строе потребление регулируется доходом, при коммунистическом — потребление или совершенно свободно или же регулируется непосредственным распределением продуктов в натуральном виде между отдельными лицами.

При коммунистическом строе экономическая равноправность выражается или в равной свободе потребления каждого или же в равенстве потребления (в зависимости, конечно, от возраста, пола, здоровья и т.д.), Отказываясь от нормирования дохода отдельных личностей, коммунизм отрицает и необходимость пропорциональности между тем, что каждое лицо дает обществу и что оно от последнего получает.

Напротив, системы социализма (в узком смысле) могут быть двоякого рода. Одни (Пекер, Беллами) так же строго стоят на почве фактического равенства, как и системы коммунизма. Нормирование дохода принимает в этом случае вид полного равенства доходов всех членов общества:

за каждым признается право на равную сумму дохода. Но, в отличие от уравнительного коммунизма, это равенство доходов не превращается в одинаковость потребления по роду и качеству потребляемых продуктов. Каждый расходует свой доход согласно своим личным вкусам и потребностям.

В других системах социализма экономическая равноправность понимается как равное право каждого рабочего на создаваемый им трудовой продукт, а так как трудовые продукты различных рабочих могут — и даже неизбежно должны — быть неравны, ибо люди обладают фактически различными силами и способностями, то коллективизм этого типа отнюдь не требует равенства доходов. Такое равенство многие социалисты считают даже нежелательным, ибо при нем у рабочего отпадают побудительные мотивы повышать производительность своего труда. Так, напр., формула сен-симонистов гласит: ‘от каждого по его способностям, каждой способности по ее делам’. Иными словами, каждый должен исполнять ту работу, к которой он наиболее способен, и получать вознаграждение в соответствии с тем, что дает обществу его работа. Таково основное и наиболее глубокое деление социалистических систем в широком смысле слова — на социализм в узком смысле слова и коммунизм. Деление это основывается, как указано, на способе распределения продуктов между отдельными членами общества — в одном случае это распределение совершается при посредстве особого покупательного средства, которым наделяются все члены общества, во втором случае распределение продуктов совершается непосредственно, без промежуточной ступени покупки, и продукты прямо переходят из общественных складов в потребление отдельных лиц. Социализм в узком смысле слова является, таким образом, более сложной экономической системой, коммунизм — более простой.

В свою очередь, социализм в узком смысле слова и коммунизм могут быть подразделены на различным системы, причем, в основу этого деления я положил большую или меньшую централизацию хозяйственного строя, подчинение частей целому.

В государственном социализме и коммунизме централизация достигает своего наивысшего выражения: все общественное хозяйство непосредственно сосредоточено в руках государства, владеющего всеми средствами производства и всеми продуктами общественного труда до перехода последних в индивидуальное потребление.

Синдикальным социализмом я называю такую форму социализма, при которой средства производства, находятся во владении не всего общества, а различных, профессиональных рабочих групп, непосредственно работающих при помощи этих средств — производства. Земля, при синдикальном социализме, принадлежит не всему обществу, а только земледельцам, фабрики принадлежат занятым на фабриках рабочим и т. д.

В качестве владельца данных средств — производства соответствующая рабочая группа, — иначе говоря, производительная ассоциация рабочих, производительная артель — владеет и своим трудовым продуктом. Этот трудовой продукт продается производительной ассоциацией рабочих, и в обмен на вырученные деньги приобретаются предметы потребления, в которых нуждаются члены производительной ассоциации.

Таким образом, синдикальный социализм предполагает обмен продуктов (обмен продуктов труда производительной ассоциации на предметы потребления членов последней), этим самым логически исключается возможность синдикального коммунизма — коммунизм есть система, отрицающая обмен в какой бы то ни было форме.

Под коммунальным социализмом и коммунизмом я понимаю те формы социализма, при которых хозяйственной единицей является община, коммуна. Коммунальный социализм тем отличается от синдикального, что в состав общины входят рабочие не одного, а разных родов труда. Коммуна стремится, по возможности, удовлетворять свои потребности своим собственным трудом, возможно менее прибегая к обмену. Поэтому в состав коммуны неизбежно должны входить рабочие разных профессий.

Внутри коммуны распределение продуктов может происходить как на социалистической, так и на коммунистической основе: отдельные члены коммуны могут получать определенный денежный доход и затрачивать его на покупку произведений коммуны, или же продукты общинного труда могут непосредственно распределяться общиной между ее членами. Соответственно этому возможен как коммунальный социализм, так и коммунальный коммунизм.

В системах анархизма отвергается какая бы то ни была принудительная, хозяйственная организация и личность провозглашается совершенно свободной от общественной власти. Анархизм является системой, наиболее далекой от государственной организации хозяйства. Анархизм мыслим как в форме социалистического, так и коммунистического анархизма: в первом случае отдельные производители свободно обмениваются своими продуктами, во втором случае они свободно пользуются продуктами друг друга без посредства какого бы то ни было обмена.

ГЛАВА III. Государственный социализм (коллективизм)

I. Государство сен-симонистов. — II. Коллективистическое государство Пекера. Трудовая повинность. Принципы распределения. Свобода творческого труда. Роль денег. Международный обмен. — III. Социализм Родбертуса. Вознаграждение по трудовому продукту. — IV. Централистический социализм марксистов. — V. Коллективистическое государство Беллами.

I

Основоположниками государственного социализма нашего времени (или, как обычно называют эту форму социализма, коллективизма) следует признать, скорее всего, сен-симонистов. Именно школа Сен-Симона выдвинула ту мысль, что преобразование общественного строя в интересах рабочих масс может совершиться лишь путем государственной организации общественного хозяйства на социалистических началах.

Сам Сен-Симон не был, в строгом смысле слова, социалистом и никакого определенного плана социалистического устройства общества после себя не оставил. Но его ученики, главным образом, Базар и Анфантэн довершили дело учителя: они создали стройную социалистическую систему, проникнутую, как в своей критической части так и в положительной одним духом,- духом признания солидарности и взаимного подчинения людей необходимой основой общественного союза.

Хозяйственная система, господствующая в настоящее время, говорили они, покоится на начале свободной конкуренции. Экономисты, провозгласившие эту систему, полагали, что можно доверить дело общественного хозяйства личному интересу каждого. Современное общественное хозяйство слагается из множества отдельных предприятий, конкурирующих друг с другом. Предприниматель, в существующем строе, является бесконтрольным и ни от кого независимым руководителем хозяйственного предприятия, а, вместе с тем, в известной части, и всего народного хозяйства. Предприниматель исполняет, таким образом, важное народнохозяйственное дело. Его можно рассматривать как общественного служителя, на которого общество возлагает известные обязанности и вознаграждает его за них.

Но есть ли какая-нибудь гарантия, при господстве свободной конкуренции, что предприниматель удачно выполнит свои общественные обязанности? Не только такой гарантии нет, но вполне ясно, что предприниматель, как бы он ни был лично заинтересован, ни в каком случае не может удовлетворительно справиться с теми общественными обязанностями, которые на нем лежат. Ибо в чем заключается общественное назначение предпринимателя? В удовлетворении общественного спроса путем доставления обществу продуктов, в которых оно нуждается. Деятельность предпринимателя должна быть направлена на то, чтобы общественное производство возможно полнее соответствовало общественному спросу. Предприниматель должен производить именно те товары и в таком количестве, какие и в каком количестве требуются обществом.

Но при господстве свободной конкуренции никакой отдельный предприниматель не знает и не может знать истинных размеров и истинного характера общественного спроса. С другой же стороны, он не знает и размеров и характера общественного производства. Он не знает, какие товары, и в каком количестве производят другие предприниматели, конкурирующие с ним.

Таким образом, предприниматель должен выполнять свое важное общественное дело с завязанными главами. Неудивительно, что в результате получается, вместо согласованности общественного производства со спросом, полный разлад между тем и другим, и, как результат этого — промышленные кризисы, банкротства, безработица и нищета рабочих.

Далее, при господстве свободной конкуренции и отсутствии общественного руководительства народньм хозяйством, во главе предприятий становятся не те люди, которые наиболее способны именно к данному делу, но люди совершенно случайные, благодаря случайности рождения в среде данного класса располагающие требуемыми капиталами. От этого опять-таки страдает общественное хозяйство, руководительство которым достается людям, совершенно для этого непригодным.

Наконец, вознаграждение, получаемое предпринимателями, их предпринимательский доход, находится в соответствии не с действительной пользой, приносимой каждым из них обществу, а с капиталами, которыми каждый из них располагает. Владельцы средств — производства облагают общество данью в свою пользу, и эта дань тяжело ложится на трудящиеся классы общества.

‘Не следует ли из этого заключить,- говорят Базар и Анфантэн в главном труде сен-симонистской школы ‘Exposition de la doctrine de Saint-Simon’,- что результаты современного хозяйства, вызывающие наше изумление, будут во много раз превзойдены — и притом без тех несчастий, которых мы ныне постоянно являемся свидетелями, если бы эксплуатация природы была урегулирована, и если бы эта эксплуатация была подчинена общему плану? Именно единства и плана нам и не хватает’.

Высшая цель, к которой стремится человечество, это образование всемирной ассоциации трудящегося человечества. Современное государство, говорят сен-симонисты, должно в корне изменить свой характер, теперь оно преследует цели насилия, — в будущем же оно будет существовать для мирной организации общественного труда.

Организация эта будет покоиться, по представлению сен-симонистов, на следующих основаниях. Все средства производства будут сосредоточены в руках государства, носящего характер религиозной общины, так как государство сен-симонистов одновременно является и церковью. Распоряжение этими средствами производства, распределение их между отдельными местностями страны возлагается на центральное государственное учреждение. Его роль будет соответствовать, в хозяйственной области, современному правительству. С этим центральным государственным, хозяйственным учреждением будут находиться в непосредственной связи учреждения областные, эти последние — с территориально еще более ограниченными учреждениями, разветвляющимися все более и более и все теснее соприкасающимися с отдельными производителями и потребителями.

Все вместе образует сложную, иерархию взаимно подчиненных хозяйственных организаций различного порядка, с центральной государственной организацией во главе. От местных организаций будут стекаться в центральную организацию сведения о величине и характере национального спроса. Соответственно этому центральная организация будет распределять между местными организациями средства производства. Для этого центральная организация будет сравнивать запросы отдельных местных организаций между собою, а также и со средствами производства, которыми располагает нация. Ежегодно будет составляться национальный бюджет, подобно теперешнему государственному бюджету. Роль актива в этом бюджете будет играть совокупность продуктов национального производства, роль пассива — спрос на продукты со стороны местных организаций, каждая из которых будет составлять свой бюджет подобным же образом. В результате должна получиться, по мнению сен-симонистов, стройная организация всего национального хозяйства, полное единство плана и подчиненность частей, полное соответствие между национальным производством и национальным потреблением.

‘Во главе социального организма — говорят Базар и Анфантэн — должны стоять руководящие лица, обязанность которых должна состоять в том, чтобы каждому указывать именно то место, которое ему больше всего соответствует и в его личных интересах и в интересах других. Если руководители отказывают одной отрасли промышленности в кредите, то это потому, что в общих интересах средства производства могут получить лучшее употребление, если один человек не получает орудий труда, которых он просит, то это потому, что компетентные власти признали его более способным выполнять другое дело. Конечно, ошибки свойственны людям, но нужно согласиться, что люди высшего таланта, стоящие на точке зрения общих интересов, взор которых не затемнен мелочами, имеют всего менее шансов впасть в ошибку в порученном им выборе, так как их чувства и даже личные интересы побуждают их стремиться настолько содействовать общему развитию хозяйства, и в каждой отдельной отрасли его в такой мере снабжать орудиями труда отдельные личности, насколько это допускается состоянием национального богатства и национального труда’.

Совокупность работников будет образовывать собой иерархию, в которой будут высшее и низшие, начальники и подчиненные. Правилом распределения будет ‘от каждого по его способностям, каждой способности по ее делам’. Таким образом, в сен-симонистском государстве не будет ничего похожего на равенство распределения, но зато в нем должна быть строгая пропорциональность между тем, что каждый дает обществу и что он от последнего получает. Все привилегии рождения должны исчезнуть, и только личные заслуги должны получать полную оплату. При равной оплате труда, независимой от его производительности, менее производительные рабочие присваивали бы в свою пользу плоды труда более производительных рабочих. Потому сенсимонисты полагают, что именно их принцип распределения всего более согласуется с верховным требованием равноправности всех людей, что именно оплата по труду и заслугам и есть истинное равенство.

Начало авторитета, добровольного подчинения людей низших умственных и нравственных способностей людям высшего таланта и высшего, нравственного сознания было основанием всей этики сен-симонистов. Правда, сенсимонисты были индивидуалистами в том смысле, что свободное развитие человеческой личности во всей ее сложности и полноте было их высшим идеалом. ‘Вся моя жизнь, сказал умиравший Сен-Симон, резюмируется одной мыслью — обеспечить всем людям наиболее свободное развитие их способностей’. В этом и усматривали сенсимонисты конечную цель общественного союза. Но средством к этой цели являлось у них руководительство слабых людей сильными, авторитет ума, морали и таланта. Тот же принцип авторитета лег и в основание проектированного ими социалистического государства, которое должно было покоиться на строгом подчинении низших высшим. Не надо при этом упускать из виду, что для всей школы Сен-Симона крайне характерна религиозная окраска их учения. Государство будущего должно стать не только хозяйственной ассоциацией производительных рабочих, но и новой церковью.

Именно эти особенности сен-симонистского плана общественного устройства и оттолкнули от него рабочие массы. Сен-симонизм никогда не был, в какой бы то ни было степени, народным движением. Для этого сен-симонизм был слишком аристократичен, круг его сторонников слагался почти исключительно из представителей интеллигенции — аристократии ума и таланта. Современная демократия не склонна к преклонению перед авторитетом, а крайняя централизация общественного устройства, проектированная сен-симонистами, потребовала бы такой железной дисциплины, которой ни в каком случае не согласился бы подчиниться свободолюбивый рабочий нашего времени. И потому сен-симонизм остался чужд народной массе и лишь косвенно, через посредство отдельных мыслителей, воспринявших некоторые важнейшие идеи сенсимонистов, но отказавшихся от авторитарного духа, которым проникнуто все учение, повлиял на современное социалистическое движение. Эту последнюю работу — преобразования и усовершенствования сен-симонизма — исполнил, главным образом, Пекер, отец современного коллективизма.

II

Государство Пекера, как и сен-симонистов, является единственным собственником всех средств производства, земли и орудий труда. Оно подразделяется, подобно современному государству, на департаменты, округа, кантоны и коммуны, пользующиеся известным самоуправлением и являющиеся взаимно подчиненными центрами хозяйственных организаций.

Размер и характер национального спроса на каждый предстоящий хозяйственный период устанавливается в социалистическом государстве Пекера количеством и родом продуктов, потребленных населением в истекшем хозяйственном периоде, а также заказами со стороны населения. Таким образом, выясняется, какие продукты и в каком количестве спрашиваются населением, соответственно этому распределяется и национальное производство. Государство, владеющее средствами производства, организовывает по определенному плану, при помощи своих подчиненных общественных учреждений, все национальное производство. Производимые продукты отнюдь не являются собственностью отдельных производителей. Они поступают в государственные магазины для хранения и распределения их между всеми членами общества.

В основу этого распределения Пекер кладет следующие начала. Прежде всего, он решительный и безусловный враг неравенства оплаты труда различной производительности. Исходя из соображений справедливости, он отрицает, чтобы рабочий более талантливый или искусный, имел какое-либо право на большую оплату труда, ибо заслуга человека определяется не внешними результатами его действий, а только его доброй волей.

Задача общественной власти — установить, как велика должна быть нормальная продолжительность рабочего времени в каждой отдельной отрасли труда, в каждой отдельной профессии для того, чтобы обременительность труда для среднего рабочего повсеместно была одинакова. Иными словами, рабочий день в каждой отрасли производства должен быть обратно пропорционален тяжести и неприятности труда. Вместе с тем, та же общественная власть должна установить везде, где это возможно, нормальный трудовой продукт, т. е., количество продуктов, производимых в нормальное рабочее время средним рабочим.

Оплата труда во всех отраслях его должна быть разная, если нормальный урок выполнен удовлетворительно. Если же рабочий произвел, по своей вине, менее нормального продукта, то он получает и соответственно меньшую плату. Если он выполнил урок за время меньшее нормального, то он не обязан работать более продолжительное время.

При расчете средней и одинаковой для всех платы принимаются в соображение все потребности, которые государство должно удовлетворить при помощи общего национального трудового продукта — напр., потребности в поддержании жизни лиц, неспособных к труду, больных, стариков и детей и т. д. Кроме того, известная часть трудового продукта отчисляется на восстановление и увеличение израсходованных в процессе производства элементов национального капитала. Весь остальной трудовой продукт за этими вычетами распределяется в равных долях между рабочими.

Самое распределение совершается при посредстве денег. Конечно, деньги в социалистическом обществе должны играть совершенно иную роль, чем они играют ныне. Теперь деньги — товар, имеющий свою самостоятельную ценность. В государстве же Пекера деньги — это простые бумажные знаки, символические выразители ценности. Нужны они потому, что Пекер желает предоставить всем гражданам полную свободу личного потребления в смысле выбора рода потребляемых продуктов. Каждый выбирает для своего потребления то, что ему нравится, — продукты любого рода в любом количестве. Но так как общая ценность потребления каждого ограничивается известными пределами, то и является необходимость точного определения ценности каждого потребляемого предмета и, вместе с тем, подсчета общей ценности предметов, потребляемых каждым, ибо в противном случае установленная норма дохода каждого могла бы быть превзойдена. Поэтому при всякой системе социализма в узком смысле (в противоположность коммунизму, не устанавливающему никаких норм дохода отдельных лиц) та или иная форма денег, как покупательного средства и масштаба цен, является безусловной необходимостью.

Но не проникнет ли вместе с деньгами в социалистическое государство и отдача денег в рост, и, следовательно, эксплуатация человека человеком? Нисколько, ибо золотой телец имеет в наше время такую роковую власть над людьми не в силу свойств самих денег, как орудия обмена, а в силу всего строя современного общества. Деньги потому теперь так всесильны, что, с одной стороны, они могут быть обращены в капитал, и стать источником присвоения чужого труда, с другой же стороны, они нужны массе населения потому, что она не имеет денег в достаточном количестве для удовлетворения своих насущных потребностей. Ни того, ни другого условия в социалистическом государстве не будет. С одной стороны, деньги нельзя будет превратить в средства — производства, так как средства производства будут принадлежать государству и не будут подлежать отчуждению в частные руки. С другой же стороны, все, не только насущные, но и менее необходимые потребности массы населения будут с избытком удовлетворены и, следовательно, не будет никакой необходимости для кого-либо брать деньги в ссуду.

Только в исключительных случаях попытки к сделкам такого рода (к отдаче денег в рост) могли бы возникать в социалистическом обществе и, конечно, они были бы безусловно запрещены законом. Социалистическое государство не может признать за кем бы-то ни было права извлекать доход из своего имущества, так как всякая эксплуатация человека человеком не совместима с принципами социализма.

Но никаких других стеснений по отношению к пользованию деньгами Пекер не проектирует: каждый волен не только расходовать их, как ему угодно, на какие угодно продукты, но и дарить их другим людям в любом количестве, сохранять их любое время у себя и даже завещать их кому угодно после своей смерти. Единственное, чего не может делать со своими деньгами гражданин государства Пекера — это пользоваться ими для эксплуатации себе подобных.

Конечно, право получения денег (равно как и всех предметов потребления, которыми располагают отдельные лица), посредством дара или завещания несколько нарушает принцип равенства, ибо одни будут иметь, без всякой заслуги со своей стороны, больше предметов потребления, чем другие. Но это нарушение так ничтожно и неопасно, в виду невозможности обратить деньги и предметы потребления в капитал, что Пекер его смело вводить в свою систему, чтобы возможно меньше ограничивать личную свободу.

Итак, всякий гражданин волен покупать по своему усмотрению на свои деньги любые продукты в государственных магазинах. Государство же совершает за свой счет и все операции по ввозу нужных для страны продуктов из-за границы, равно как и по вывозу за границу туземных продуктов. Когда социалистический строй охватит весь мир, единственным орудием мирового обмена явятся те же бумажные деньги каждого государства, которые обращаются и внутри страны. Золото будет так же излишне для международного обмена, как и для купли-продажи внутри страны, иностранные бумажные деньги не будут внушать никому недоверия, так как выпуск их будет строго регулирован в каждой стране хозяйственными потребностями населения, и выпустившее их государство будет оплачивать их своими продуктами. По этой причине деньги каждой страны будут всемирными деньгами, и каждый путешественник будет свободно расплачиваться ими в любой стране.

Цены продуктов, количество которых может быть свободно воспроизводимо в желаемых размерах, будут регулироваться трудом производства, но в случае превышения спроса на эти продукты над предложением их, цена их должна соответственно изменяться. Цены же редких продуктов будут всецело регулироваться спросом и предложением: ибо, если держать цены этих продуктов на уровне трудовых затрат, то только часть лиц, желающих воспользоваться этими предметами, могла бы их получить, между тем, как остальная часть населения осталась бы без них, что было бы очевидной несправедливостью. И только повышение цены продукта до того уровня, при котором общественный спрос на продукт равен предложению, соответствует требованию экономической справедливости, выражающейся началом экономической равноправности всех людей.

Исходя из своего принципа, что каждый может свободно распоряжаться своими доходами, Пекер дает своеобразное разрешение и вопросу о роли литературного, художественного и всякого иного высшего творческого труда в общем строе социалистического хозяйства. Для государства чрезвычайно важно непосредственно поддерживать все вицы этого исключительно производительного и ценного общественного труда, — оно должно само за свой счет издавать книги, признаваемые хорошими и полезными, давать средства ученым на производство исследований, польза которых признана государством, и т. д. и. т. д. Но в этой государственной поддержке творческого труда заключается и огромная опасность. Творческий труд должен быть совершенно свободен и никакому контролю подлежать не может. Даже самое совершенное общество некомпетентно в оценке этого труда, ибо гениальный мыслитель или художник стоят выше толпы, опережают свое время. Общественный контроль творческого труда (а как оказывать поддержку этому труду без контроля? ведь нельзя же печатать на общественные средства всякую бездарную книгу — и должна же, следовательно, какая-либо общественная власть решать, заслуживает книга печатания или нет) должен совершенно убить свободу личного творчества.

Выход из этого, затруднения Пекер указывает следующий: каждый имеет право печатать на свои личные средства все, что пожелает. Государственные типографии открыты для всех. Точно также каждый может расходовать свои личные средства на научные, художественные и иные цели. Таким образом, наряду с наукой, литературой, искусством, поддерживаемыми государством, будет существовать и свободное творчество, ничем не ограничиваемое и ничем не стесняемое.

Воспитание и обучение молодого поколения, естественно, должно лежать на государстве и иметь бесплатный характер. Государство же берет на себя содержание подрастающего поколения вплоть до того возраста, когда молодые люди приступают к производительной работе. Но при этом государство предоставляет родителям право содержать детей до известного возраста при себе, или же отдавать их в государственные воспитательные учреждения. На государство всецело ложится и содержание неспособных к труду, стариков и больных.

Обычным камнем преткновения социалистических систем является вопрос о выборе занятий отдельными лицами. Если предоставить каждому полную свободу выбора, то более привлекательные занятия будут переполнены, а менее привлекательные пустовать. Вместе с тем, если каждый будет руководствоваться в выборе занятия только своим усмотрением, то общество не имеет гарантии, что данное общественное дело будет исполняться именно тем, кто к нему наиболее способен.

С другой же стороны, известная степень свободы выбора занятий есть необходимое условие свободы личности вообще. Как же примирить это противоречие?

Пекер предлагает следующий выход. Для занятия каждым определенным родом труда требуется доказать, что данное лицо наиболее пригодно к этому труду. Доказательством этого является специальный экзамен, производимый компетентными лицами, и избрание данного лица населением. Преимущественным правом занять определенную общественную должность пользуются лица, стоящие выше других по своей подготовленности к ней и по симпатии к ним населения. Этим же определяется и повышение данного лица в общественной иерархии — занятие им высших, руководящих общественных должностей.

Лица, менее одаренные и пользующиеся меньшими симпатиями населения, естественно будут занимать низшие должности, будут исполнять те обязанности, на которые находится меньше охотников. При этом не нужно, однако, забывать, что общественная власть должна принимать всевозможные меры к тому, чтобы обременительность труда во всех его отраслях была одинакова, и что вознаграждение труда предполагается Пекером равным на всех ступенях общественной лестницы.

Это последнее обстоятельство крайне ослабляет то трение, которое не может не возникать при выборе отдельными лицами себе занятий. В настоящее время вопрос о выборе занятия имеет такой жгучий характер для огромного большинства потому, что с различными занятиями связаны и различные удобства жизни. В государстве Пекера это различие совершенно отпадает. Все роды труда будут мало обременительны, и будут вознаграждаться одинаково щедро, поэтому, единственным побудительным мотивом для человека выбирать именно данный род труда будет большая склонность человека к этому роду труда. А большая склонность к какой-либо деятельности обыкновенно сопровождается и большей способностью к ней. Таким образом, хотя система Пекера и не можете обеспечить полной свободы в выборе занятий, все же она обеспечивает эту свободу в гораздо большей степени, чем существующая хозяйственная система, при которой выбор занятий решается частью случаем, частью ожесточенной борьбой конкурентов, в каковой побеждает, большей частью, не самый способный, а экономически самый сильный, т.е., обладающий наибольшим капиталом.

Многим может показаться странным требование Пекера, чтобы все роды труда вознаграждались одинаково. Мы привыкли думать, что так называемые высшие роды труда должны и вознаграждаться выше. По распространенному мнению, такое всеобщее равенство убьет всякую охоту заниматься творческим трудом и, следовательно, в корне подрежет прогресс цивилизации.

На это можно ответить, что никакое истинное творчество не совершается из-за денег. Ученый, мыслитель, поэт творят ради самого наслаждения творчества или под влиянием мотивов более благородного порядка, чем мысль об экономических выгодах. Конечно, для умственного труда требуется известный минимум материального комфорта, а также досуг. Социалистическое государство должно обеспечить всем гораздо больше, чем этот минимум богатства, — оно должно обеспечить всем действительное богатство и не менее обеспечить всем действительный досуг. При этом условии совершенно непонятно, для чего требуется добавочное вознаграждение для умственного труда. И без того труд этого рода будет получать самое высшее, самое ценное добавочное вознаграждение, которое, действительно, весьма важно в качестве побудительного мотива к этого рода деятельности, требующей наибольшего напряжения всей личности человека, — вознаграждение в виде славы, почета, удивления и любви людей.

Хорошая сторона начала равенства оплаты всех родов труда (помимо справедливости этой формы оплаты, ибо человек ответственен только за свою добрую волю, но не за свои природные способности и таланты) заключается также и в том, что при этом выбор занятий будет определяться для каждого только обстоятельствами, лежащими в природе этого самого занятия, но не обстоятельствами внешними и посторонними по отношению к этому занятию. Люди будут избирать дело, которое они всего более любят, а не то, которое всего лучше вознаграждается. И в этом лучшая гарантия, что всякое дело будет исполняться наиболее пригодными для него людьми.

План коллективистического государства, созданный Пекером, в высшей степени замечателен. В нем стройно сочетается общественная организация труда с принципом личной свободы. План Пекера совершенно свободен от основного греха сен-симонизма — чрезмерного увлечения принципом авторитета — увлечения, сделавшего сен-си-монитскую ассоциацию такой неприемлемой для современного человека. Социалистическое государство Пекера представляет собой самый зрелый плод социалистической мысли Франции.

Основньш правилом распределения у Пекера является равенство оплаты труда, независимо от его качественного различия. Пекер решительно отвергает право рабочего на свой полный трудовой продукт и считает совершенно недостижимым стремление осуществить это право при каком бы то ни было устройстве общества.

Напротив, социалистическое государство Родбертуса является попыткой осуществить это право.

III

Родбертус, как и Пекер, исходит из предположения, что все средства производства находятся в распоряжении государства, являющегося единственным руководителем национального хозяйства. Точно также, Родбертус принимает, что отдельные личности пользуются свободой в выборе предметов потребления, и что размер их участия в общем национальном потреблении определяется величиной их дохода. Но этот доход, по плану Родбертуса, не должен быть равным для всех родов труда без различия (как это проектировал Пекер), но строго пропорционален трудовому продукту. Каждый рабочий должен получать от общества в свое распоряжение (за вычетом известной части в пользу всего государства на его нужды), как раз столько ценности в виде предметов потребления, сколько он дал обществу в виде затраты своего труда. Отношения между личностью и обществом должны покоиться на основе равенства услуги и вознаграждения.

С этой целью Родбертус рекомендует установить для всего общественного хозяйства нормальное рабочее время и с этим нормальным рабочим временем сравнивать действительную трудовую затрату в отдельных отраслях труда. В отраслях так назыв. квалифицированного, искусного труда час трудовой затраты соответствует большему количеству нормального рабочего времени, а в отраслях труда низшей производительности час труда заключает в себе меньшее количество нормального рабочего времени. Возможность такого приравнивания качественно различных родов труда доказывается для Родбертуса тем, что и теперь, при господстве капиталистического строя, путем конкуренции между рабочими устанавливается нечто подобное: в различных отраслях труда оплата труда различна в зависимости от различия его производительности.

Сведя качественно различные роды труда к соответствующим количествам нормального рабочего времени и зная средний трудовой продукт в каждом из этих родов труда, легко будет определить, сколько именно нормального рабочего времени заключено в каждом трудовом продукте. Таким образом, определится трудовая ценность каждого продукта.

Распределение продуктов будет совершаться следующим образом. Каждый рабочий будет получать рабочие деньги — чековую книжку, в которой будет обозначено, на какую сумму он создал трудовой ценности. На такую же сумму он будет иметь право приобретать предметов потребления, ценность которых будет выражаться также в трудовых единицах. Таким путем будет достигнуто полное соответствие между национальным производством и национальным потреблением и, в то же время, осуществлено в полной мере право рабочего на свой полный трудовой продукт.

Таков план Родбертуса. Нетрудно показать его несостоятельность. Недостижимо, прежде всего, сведение качественно различных родов труда к единому, нормальному рабочему времени, вполне соответствующему созданному Марксом понятию общественно необходимого рабочего времени. Ссылка на существующие различия оплаты труда совершенно неубедительна, так как существующие огромные различия заработных плат в разных профессиях основываются, прежде всего, на различии условий экономической борьбы в этих отраслях труда, а вовсе не на различии производительности последнего. Где рабочие относительно сильнее в своей борьбе с предпринимателем, там выше и их заработная плата. Вообще же, производительность труда в различных профессиях по самому существу не допускает сравнения.

Каким общим мерилом сравнивать, напр., производительность труда судьи или врача и земледельца? Сколько часов труда ткача заключается в часе труда поэта, какому количеству ‘нормального времени’ соответствует час труда этого последнего?

Очевидно, все такие попытки сведения к одной общей единице качественно различного труда следует бросить. Справедливая система распределения должна стремится не к тому, чтобы обеспечить каждому рабочему его полный трудовой продукт (стремление это неосуществимо по несравнимости трудовых продуктов качественно различных родов труда), а к тому, чтобы привести распределение продуктов в возможно большее согласие с основной этической идеей социализма — идеей равноценности человеческой личности. Великий ученый такой же человек, как и последний чернорабочий, оба они в равной мере люди и потому должны пользоваться совершенно равными правами на жизнь. Право человека на вознаграждение со стороны общества определяется не внешним результатом его деятельности, а его внутренней, доброй волей, его готовностью служить обществу. Подобно тому, как общество нравственно обязано поддерживать жизнь больного и неспособного к труду человека, являющегося для общества чистой обузой, совершенно в той же мере, как и производительного работника, оно в той же мере обязано вознаграждать малопроизводительный, но добросовестный труд, как и труд высшей производительности.

Право каждого на равную оплату добросовестного труда может быть ограничено лишь с одной стороны. Дело в том, что некоторые роды труда так тягостны и неприятны сами по себе, что на них трудно найти охотников, какова бы ни была внешняя обстановка труда этого рода. В этих случаях не будет нарушением принципа равенства, если труд такого рода будет получать некоторое добавочное вознаграждение, как оплату добавочного бремени труда. Но так как наиболее тягостны именно разные роды грубого чернорабочего труда, в противность высшему, творческому труду, доставляющему человеку огромное наслаждение, то именно менее производительные роды труда в социалистическом, обществе могут вознаграждаться всего выше.

Очевидно, ни о каком соответствии с принципом обеспечения рабочему его полного трудового продукта не может быть в данном случае и речи.

Вообще, право рабочего на свой полный трудовой продукт имеет значение для социализма, как это указал Антон Менгер, главным образом, в своем отрицательном смысле — как отрицание правомерности нетрудового дохода. Как положительное право оно имеет смысл лишь по отношению ко всему обществу, как целому, но отнюдь не пригодно в качестве правила распределения продуктов между отдельными членами общества. В основу распределения в социалистическом обществе должен быть положен другой, более высокий принцип — равного права всех людей на жизнь, счастье и свободное развитие своей личности.

Уже по одному этому, принадлежащий Родбертусу план социалистического государства, целиком покоящийся на уравнении права отдельного рабочего на ценность его трудового продукта, должен быть отвергнут. Но этот план заключает в себе и другую слабую сторону — установление цены продуктов на основе трудовых затрат. Как указывает Пекер, последовательное проведение трудового принципа в области цены продуктов равносильно нарушению принципа равенства людей — равносильно лишению части населения тех продуктов, в которых оно нуждается, в пользу другой части, случайно успевшей приобрести эти продукты раньше. Цена продуктов в социалистическом обществе, как и в капиталистическом, должна быть такова, чтобы спрос на них соответствовал предложению — таково требование экономической справедливости, покоящееся, опять-таки, на идее равноценности человеческой личности, на признании за всеми равного права участвовать в потреблении.

IV

Марксизм принципиально отрицает пользу и значение подробных планов будущего устройства, усматривая в этом утопизм. Поэтому неудивительно, что ничего выдающегося в этой области марксизм не создал. Несомненно лишь одно, что хотя марксисты и отрицают, чтобы общество будущего могло называться государством — так как современное классовое государство есть организация классового господства, а именно, господства имущих классов над неимущими, между тем как в социалистическом обществе не будет классов, классовых противоречий и классового господства, почему оно и не будет в современном смысле государством — социалистическая организация общественного хозяйства будущего должна иметь, по представлению марксистов, централистический характер. Правда, не все общественное производство будет управляться из одного общественного центра. Производства, служащие чисто местным потребностям, могут перейти в ведение местных, общинных учреждений. ‘Но главная группа средств производства должна перейти в собственность государства, точно так же, как только современное государство может явиться рамкой для социалистического общества, а также создать те условия, в которых общинные или товарищеские предприятия могут стать звеньями социалистического производства’ (Каутский).

Социалистическое общество будущего рисуется марксистам как громадная ассоциация, более или менее совпадающая с современным государством. Ассоциация эта будет находиться в известной экономической связи с другими подобными же ассоциациями, так как ни одно современное государство не может обойтись без ввоза иностранных продуктов. Отношения между подобными независимыми социалистическими государствами не могут быть регулируемы какой-либо высшей властью и каждое государство будет по отношению к другому как бы независимым предпринимателем. На основании свободного соглашения друг с другом отдельные социалистические государства будут балансировать, уравновешивать свой ввоз и вывоз, расплачиваться продуктами по своим взаимным обязательствам. Таким образом, если внутри государства народное хозяйство и будет подчинено стройному, сознательно выработанному плану, то мировое хозяйство в своем целом будет лишено какого бы то ни было плана. С социалистической точки зрения, стремящейся подчинить сознательной воле человека всю общественную организацию в совокупности, непланомерность мирового хозяйства является очевидным несовершенством, слабостью системы, и потому Каутскому рисуется в будущем слияние всех отдельных социалистических ассоциаций в одну колоссальную ассоциацию, охватывающую собой весь мир. Только тогда социалистическое преобразование современного хозяйства достигнет своего естественного завершения.

Господствующей формой производства в пределах социалистического общества естественно будет крупное производство в силу своих технических выгод сравнительно с мелким производством. Но это не значит, что мелкое, индивидуальное производство совершенно исчезнет, напротив, в некоторых родах труда оно навсегда сохранится, как, напр., в области художественной промышленности, а также, быть может, и в некоторых отраслях современного ремесла и сельского хозяйства. Но, конечно, мелкий производитель социалистического общества будет тем коренным образом отличаться от современного мелкого производителя, что он не будет предпринимателем и не будет собственником своих орудий труда, равно как и своего трудового продукта. И то и другое будет принадлежать обществу, а мелкий производитель будет лишь иметь такое же право на вознаграждение от общества, как и всякий другой производительный рабочий.

Что касается до распределения продуктов между членами общества, то в этом отношении марксисты склоняются к принципу равенства оплаты труда, независимо от его рода, допуская уклонения от равенства в пользу более неприятных родов труда. Вместе с тем марксисты решительно высказываются за признание принципа ‘обязательности труда’.

Но не следует представлять себе социалистическое государство как какую-то гигантскую деспотию, в которой воля большинства будет железным обручем сковывать всю народную жизнь. Централистическая организация общественного производства совместима с самым широким развитием местного самоуправления, являющегося необходимым условием для правильной работы всего механизма социалистического хозяйства, ибо только при этом условии центральная организация не потеряет связи с конкретными условиями жизни. Вообще же власть в социалистическом обществе утратит все то, в силу чего она в настоящее время всегда представляется опасной для народной свободы. Раз представители власти не будут пользоваться никакими преимуществами сравнительно с другими гражданами и будут находиться под постоянным контролем свободного народа, то нет никакого основания опасаться, что власть явится приманкой честолюбия и послужит к угнетению личности. При отсутствии внутри социалистического общества классов и классовых противоречий всякие поводы к столкновению хозяйственных интересов различных групп населения сократятся до последней степени и исчезнет повод для всякого притеснения и насилия с чьей бы то ни было стороны, Люди власти станут не повелителями, а исполнителями воли, слугами народа.

V

Но, в общем, марксизм, как я уже сказал, не создал никакого определенного плана будущего общественного устройства. А так как такие планы, как я опять таки указывал, необходимы для социализма, то неудивительно, что они продолжают возникать помимо марксизма. Именно в новейшее время наблюдается расцвет так назыв., ‘утопий’, обычная форма которых, унаследованная ими еще от их общего предка — ‘Утопии’ Мора — рассказ в беллетристической или полубеллетристической форме. Наибольший и вполне заслуженный успех имела за последние десятилетия утопия американца Беллами, которая больше содействовала пропаганде в широких народных массах идей социализма, чем какая-либо другая книга за последние 30 лет.

Книга Беллами ‘Взгляд назад’ (1888 г.) интересна в том отношении, что она дает в наглядной и ясной, весьма разработанной форме практичный план социалистического государства. В основу этого плана положены обычные принципы коллективизма. Все хозяйственные работы исполняются у Беллами промышленной армией, в которой участвует все, способное к труду и не избавленное от этого участия по особым причинам, население страны в возрасте 21-45 лет. По окончании обязательного 24-летнего труда каждый гражданин получает полную свободу делать, что ему вздумается или даже ничего не делать. Национальное производство организовано строго централистически — центральная власть регулирует все национальное производство в соответствии с национальным спросом. До 21 года граждане, как сказано, не приступают к хозяйственному труду и получают образование. Выбор занятий Беллами стремится сделать, по возможности, более свободным. Общественные власти обставляют занятия каждого рода такими условиями, чтобы предложение труда в каждом отдельном занятии соответствовало спросу на этот труд. Это достигается, прежде всего, неодинаковой продолжительностью рабочего времени в различных профессиях. Чем менее привлекателен труд известного рода, чем более он утомителен, тягостен, опасен или неприятен, тем короче и его продолжительность. Если число желающих заниматься известным трудом превышает возможность найти для них занятие, поместить их в этой отрасли труда, то удлинение в ней рабочего времени делает соответствующий труд менее привлекательным, благодаря чему предложение труда падает и оно приходить в соответствие со спросом. Недостаток предложения труда известного рода вызывает меры обратного рода: число рабочих часов сокращается или принимаются какие-либо иные меры для увеличения привлекательности труда и предложение труда возрастает.

Таким простым способом возможно пропорциональное размещение рабочих по всем отраслям национального труда без всякого насилия над свободой выбора занятий. В основу полагается принцип, что все люды, каковы бы ни были их способности или вкусы, равноправны и потому общественный труд во всех его отраслях и подразделениях должен быть одинаково привлекателен для занятых им людей.

Но, конечно, эта свобода выбора занятий не относится к иерархической организации общественного труда. В промышленной армии должны быть свои офицеры и генералы, более опытные и способные рабочие, руководящие хозяйственным процессом. Эти руководители должны обладать достаточной властью над своими подчиненными, так как лишь при этом условии хозяйственная организация может работать правильно и успешно.

На принципе равноправности всех членов общества покоится у Беллами и система оплаты труда. Вознаграждение труда во всех отраслях должно быть одинаково, мало того, даже лица, не способные к труду или закончившие свой обязательный 24-летний труд, получают совершенно такое же содержание, как и производительные рабочие. ‘Право каждого человека требовать свою долю в национальном продукте,- говорит Беллами,- основывается на его человеческой природе. Оно непосредственно вытекает из того факта, что перед нами человек’.

Каждому взрослому мужчине или женщине открывается кредит на одинаковую ‘сумму и выдается соответствующая именная кредитная книжка. В этой книжке обозначено, на какую сумму в долларах открыть кредит. При приобретении из государственных магазинов предметов потребления, с открытого по данной книжке кредита списывается цена приобретенного предмета, обозначаемая также в долларах. Обозначение всех цен в прежних денежных единицах имеет в данном случай вполне символическое значение, так как реально доллара, как особого предмета определенной ценности, не существует и денежная единица является лишь идеальной единицей счета, масштаба цен.

Таким образом, несмотря на равенство доходов, свобода выбора предметов потребления нисколько не стеснена. Каждый выбирает себе по вкусу любые предметы потребления, лишь бы их общая цена соответствовала общей сумме открытого ему кредита. Дома и строения принадлежат государству, и за пользование ими полагается определенная плата, притом весьма различная в зависимости от качества квартиры. Таким образом, ничего похожего на внешнее однообразие жизни в государстве Беллами не существует.

Международный обмен регулируется приблизительно так же, как и в государстве Пекера. Таковы же и принципы установления цен: цены устанавливаются в соответствии с трудовой стоимостью производства, но от трудовой стоимости делаются отступления в случае нарушения равновесия между спросом и предложением. Потому цены редких предметов устанавливаются на основе равенства спроса и предложения.

Как и Пекер, Беллами допускает свободу распоряжения каждого своим индивидуальным имуществом (кроме его перепродажи): каждый волен отдавать другому принадлежащие ему вещи и оставлять их по завещаниям кому угодно. Беллами весьма основательно не опасается, что таким образом возникнет сколько-нибудь значительное экономическое неравенство, так как скопление в руках одних несколько большего количества предметов украшения, домашней обстановки и т. п. при невозможности все это продать, а тем более, обратить в капитал для извлечения нетрудового дохода, никакой опасности ни для кого не представляет. А так как хранение таких вещей требует добавочного помещения и вообще добавочной заботы и расходов, то не будет и особого побудительного мотива как дарить и завещать эти вещи, так и принимать их.

Весьма интересно, каким образом Беллами разрешает важную задачу обеспечения свободы умственного труда. Печатание книг, как и вообще все производство, лежит на обязанности государства. Но государственные типографии открыты для каждого, согласного принять на себя расходы по изданию книги. Изданная таким образом книга, цена которой определяется стоимостью ее издания, к которой прибавляется авторский гонорар, по усмотрению автора, пускается в продажу в государственных магазинах. Гонорар, вырученный автором, освобождает его на соответствующее время от участия в обязательном труде. Таким образом, писатель может, как и теперь, жить исключительно доходом со своих книг — для этого нужно только, чтобы книги его находили сбыт. Но, в отличие от нашего времени, доход писателя не может превысить общей нормы, равной для всех: получаемый им доход служит лишь для освобождения его от обязательного труда, но не для поднятия нормы его дохода.

Периодическое издание осуществляется, как и теперь, путем подписок лиц, желающих его получать. Подписчики уплачивают государству стоимость издания, а также гонорар редакторам и сотрудникам путем соответствующего освобождения их от обязательного труда. Такой же способ оплаты применяется и в некоторых других областях умственного труда.

Книга Беллами не прибавляет ничего принципиально нового к другим планам социалистического государства, хотя бы Пекера. Но в деталях она дает нечто новое и удачно разрешает некоторые второстепенные трудности социалистического устройства общества. Написанная очень легко и живо, она должна была произвести огромное впечатление на умы и, действительно, его произвела. В первые годы после своего появления социалистический роман Беллами взволновал собой буквально весь цивилизованный мир. Вот, напр., как описывает впечатление, произведенное романом Беллами, враждебный социализму автор ‘Schlaraffia politica’.

‘Два, три года тому назад,- пишет он в 1892 г.,- можно было позволить себе вопрос: ‘Читали ли вы Беллами?’ Но скоро уже стало странно об этом спрашивать, так как повсюду ни о чем другом не говорили. В каждом вагоне можно было увидеть кого-нибудь, вынимавшего из кармана рекламовское издание Беллами, студенты читали ту же книгу в аудиториях, вместо того, чтобы слушать лекции, и даже бравый крестьянин изучал эту своеобразную государственную науку. Можно было видеть массы крестьян, собиравшихся на доклады одного господина, переезжавшего из города в город, и читавшего против Беллами, и нам самим пришлось слышать при этом случае замечание одного крестьянина: ‘что бы он ни говорил, а Беллами все-таки прав!’

Смею думать, что книжка Беллами сослужила хорошую службу делу социализма, и что его утопия, ничего утопического в обычном смысле этого слова в себе не заключающая, немало содействовала рассеянию предубеждений против социализма и росту социалистического движения во всем мире.

ГЛАВА IV. Государственный коммунизм

I. Античные планы государственного коммунизма. ‘Утопия’ Мора.- II. ‘Икария’ Кабэ. Порабощение творческой деятельности.

I

Все изложенные планы устройства будущего общества нужно отнести к социализму в узком смысле слова: все они отнюдь не предполагают однообразия потребления и допускают полную свободу выбора предметов потребления и распоряжения ими в пределах, определяемых доходом каждого. Напротив, для коммунизма характерно полное устранение категории дохода, как определенной ценности, которой человек располагает для своих потребительных нужд. Коммунизм требует, в идеале, полной свободы личного потребления, без всякого ограничения: каждый черпает из общего фонда национального потребления в меру своих потребностей. Но так как нечто подобное в ближайшем будущем совершенно неосуществимо, то на практике коммунизм довольствуется требованием полного равенства и единообразная потребления для всех членов общества (применительно, разумеется, к полу, возрасту, состоянию здоровья и другим естественным различиям людей).

Планы коммунистического государства исторически значительно предшествуют планам социализма в узком слова. Это и понятно, так как социализм является гораздо более сложной хозяйственной системой, чем коммунизм.

Поэтому социалистические построения появляются лишь в XIX веке, между тем как с коммунистических построений начинается история социалистической мысли. Уже Платон дал нам в своем ‘государстве разума’ картину коммунистического государства, хотя лишь наполовину (по отношению к хозяйственной жизни философов).

В более позднее время различные эллинские писатели изображали в более разработанном виде коммунистическое государство. В особенности это следует сказать о двух эллинских авторах — Эвгемере с его ‘Священной хроникой’ и Ямбулле с его ‘Государством солнца’, на которых обратил внимание Пельман в своей известной ‘Истории античного социализма и коммунизма’. Коммунистические построения этих авторов интересны и в том отношении, что они являются образчиками индивидуалистического коммунизма, коммунизма, не подавляющего личность ради общества, а, наоборот, стремящегося подчинить общественный строй интересам личности.

В этом отношении Эвгемер и Ямбулл резко расходятся с Платоном и сближаются с современным социализмом, имеющим резко индивидуалистический характер.

Знаменитая ‘Утопия’ Томаса Мора дает нам разработанный до мельчайших деталей план коммунистического государства. В ‘Утопии’ чувствуется иногда влияние Платона, но, в общем, Томас Мор проникнут индивидуалистическим мировоззрением нашего времени, и его коммунизм служит интересам большинства.

II

В XIX веке коммунистические планы государственного устройства отходят на задний план перед коллективными. Почти единственным представителем государственного коммунизма в XIX веке был Этьен Кабэ, давший в своем романе ‘Путешествие в Икарию’ картину коммунистического государства.

Икария — это новое государство, названное так в честь своего основателя, Икара. По мысли своего творца она должна воплощать идеал рационального устройства общества. Потому в ней ничего нет случайного, бессознательного, исторически возникшего, но все проникнуто сознательной волей человека. Всякая наличная черта этого государства имеет за себя какое-нибудь логическое основание.

Такой характер имеет, прежде всего, внешнее территориальное деление страны. В современных государствах города, провинции, деревни складывались и вырастали в стихийном процессе исторического развития, случайно и неправильно. Икария не такова. Она разделена на 100 провинций — не больше и не меньше. Каждая провинция занимает одинаковую территорию и имеет одинаковое население. Каждая провинция состоит из 10 опять таки равных коммун, в центре каждой провинции помещается провинциальный город, а в центре каждой коммуны — коммунальный город. На территории каждой коммуны равномерно рассыпаны деревни и фермы жителей.

В центре государства помещается его главный город, Икара. Тут чудеса правильности и симметрии достигают своего высшего предела. Даже река, которая протекает через этот город, вытянута искусственными сооружениями в почти правильную геометрическую, прямую линию.

Законом общественного устройства Икарии является принцип самого строгого равенства всех. Общество принимает всевозможные меры к тому, чтобы в корне убить самые зачатки неравенства. Все жители получают нужные им предметы потребления от государства, которое отводит каждой семье одинаковые дома с одинаковой меблировкой, дает одежду одинакового покроя и в одинаковом количестве, одинаково кормит всех в общественных ресторанах и т. д. и т. д. Если какого-либо предмета потребления не хватает для всех, то, чтобы не нарушать принципа равенства, государство не дает его никому, совершенно его не производит.

Закон устанавливает все подробности личного потребления. Так, например, особый комитет вырабатывает форму одежды, покрой ее, цвет и пр., и эта форма обязательна для всех.

Но, во внимание к слабости человеческой, Кабэ допускает различие в цвете одежды: блондинки могут получать одежду голубого цвета, а брюнетки — красного.

Существует и другое разделение формы одежды: одежда в Икарии служит не только для защиты от холода и украшения человека, но и преследует другие, более существенные цели. ‘Особенности одежды,- восклицает восторженный поклонник икарийских порядков, добродушный Кабе,- должны указывать на все обстоятельства жизни человека. Детство и юность, годы возмужалости и зрелого возраста, состояние в браке или вне его, вдовство, профессия или занятие — все это указывается одеждою. Все лица одинакового положения имеют одинаковую форму одежды, но тысячи различных форм соответствуют тысячам различных положений человека’.

Итак, в Икарии нельзя будет скрывать своего возраста, нельзя будет никого вводить в обман и прикидываться неженатым: достаточно будет одного взгляда на икарийца, чтобы безошибочно определить, с кем имеешь дело.

Заботы Кабэ о доброй нравственности его граждан и гражданок простираются до того, что он строго регламентирует, в каком возрасте женщины получают право носить цветы, перья на шляпах, драгоценности, яркие платья и когда они должны переходить к более скромным одеждам. Все должно быть разумно в Икарии и содействовать общему благополучию.

Для Кабэ возникает одна трудность — как быть с, к сожалению, не вполне устранимым разнообразием физического сложения людей. Ведь Икария не знает работы на заказ, применительно к физическим особенностям и вкусам заказчиков. Вся одежда выделывается в ней на огромных фабриках и распределяется в готовом виде между жителями. Однако, люди не все одинаково сложены. Но и с этой трудностью справляется автор ‘Икарии’. Одежда будет приготовляться из эластичных тканей, ‘так что будет годиться людям различного роста и сложения’.

Таково будет это царство скуки, скуки и коммунизма, кажущееся его творцу идеалом совершенства. Свободы печати в нем, конечно, не будет, так как нельзя же позволить каждому печатать на общественный счет все, что ему вздумается. По этому деликатному вопросу Кабэ заставляет своих действующих лиц вести следующий диалог.

— ‘Республика,- сказал Евгений,- печатает заранее одобренные работы, чтобы затем раздавать их даром, как и все остальное, частью одним ученым, частью всем семьям, так что библиотека каждого гражданина состоит только из самых лучших книг’.

— ‘Превосходно!’ — заметил Вальмор.

— ‘И республика,- прибавил я,- исправила и переделала все старые книги, которые были плохи, напр., национальную историю, и сожгла все старые книги, которые были признаны вредными или бесполезными’.

-‘Сожгла!’ — воскликнул Евгений,- вас можно было бы обвинить, что вы желаете подражать Омару, сжегшему александрийскую библиотеку!’

— ‘Но на это я отвечу,- сказал Вальмор,- что мы делаем в пользу человечества то же, что тираны делали против него, мы сожгли вредные книги, между тем, как фанатики сжигали безвредных еретиков. Однако, мы со хранили в наших больших национальных библиотеках по нескольку экземпляров старых книг, чтобы люди не забывали о невежестве и безумии прежнего времени и о прогрессе настоящего’.

‘Счастливая Икария,- воскликнул Евгений, воодушевление которого постепенно возрастало,- счастливая Икария, что она идет так быстро по пути прогресса! Как она счастлива, что в ней нет ничего дурного, даже почти ничего посредственного, а во всем достигнуто почти полное совершенство!’

Образчиком этого почти полного совершенства может служить икарийская пресса. Икарийцы презирают лживую и испорченную прессу нашего времени. Взамен этого, они установили следующий порядок. В каждой коммуне разрешается издание только одной коммунальной газеты, в каждой провинции — одной провинциальной газеты, и во всем государстве одной национальной газеты. Редактором каждой такой газеты назначается особо выбранное народом и пользующееся доверием лицо. Но и этого мало — и это лицо могло бы оказаться не на высоте положения и вносить свои индивидуальные вкусы и мнения в оценку текущих событий. Поэтому, ‘чтобы вырвать зло с корнем,- говорит икариец Вальмор,- мы решили, чтобы газеты имели характер простых протоколов, и были бы простым изложением фактов, без всякого обсуждения последних со стороны журналиста’.

В полной гармонии со всем строем Икарии находится и то, что выбор занятий в этом совершенном государстве всего меньше может считаться свободным: ‘Ребенок земледельца,- говорит Кабэ,- свободен выбрать другое занятие, если какая-либо семья в городе соглашается его взять, как дитя из городской семьи может стать земледельцем, если какой-либо фермер соглашается принять его к себе,

но как общее правило, дети земледельцев предпочитают быть земледельцами, как и их отцы’.

Итак, наследственность занятий — нечто вроде каст!

‘Икария’ Кабэ воплощает в себе именно то ‘грядущее рабство’, о котором говорят враги социализма. Вообще государственный коммунизм икарийского типа является для того, кто считает свободу развития человеческой личности верховным благом, совершенно неприемлемой формой общежития.

ГЛАВА V. Синдикальный социализм

Синдикальный социализм Луи Блана. Лассаль. Критическая оценка синдикального социализма.

Самым выдающимся представителем синдикального социализма был Луи Блан. Государственный социализм стремится к сосредоточению в руках организованной центральной общественной власти руководительства всем общественным процессом производства. Напротив, синдикальный социализм имеет в виду передачу общественного производства в руки отдельных организованных профессиональных рабочих групп, синдикатов рабочих. Луи Блан хорошо понимал важность государства в деле социалистического преобразования общественного хозяйства. Он отнюдь не был сторонником социалистических опытов в малом размере. Но в то же время, он не верил и в возможность для государственной власти непосредственно руководить всем громадным и чрезвычайно сложным общественным хозяйством. Его задачей было примирить оба противоположных начала — государственное вмешательство и свободу частного почина. План Луи Блана сводился к следующему. Движущим рычагом социалистического преобразования общества становится государственная власть. С этой целью государство сосредоточивает в своих руках все те отрасли хозяйства, которые, по своему существу, допускают или даже требуют централизации, сюда относится вся область кредита и страхового дела, затем железные дороги, горнозаводская промышленность. Кроме того, государство сосредоточивает в своих руках оптовую и розничную торговлю. Располагая всеми этими могущественными хозяйственными средствами, государство пользуется ими для того, чтобы постепенно заменять все капиталистические частно — хозяйственные предприятия трудовыми ассоциациями, артелями рабочих, оказывая поддержку свободно возникающим ассоциациям такого рода. Но, конечно, государство будет оказывать помощь не всяким ассоциациям рабочих, а лишь таким, которые удовлетворяют известным требованиям. Ассоциации, пользующиеся помощью государства, должны иметь, прежде всего, чисто трудовой характер, они должны состоять только из рабочих, пользующихся совершенно равными правами, наемный труд в них никоим образом не может быть допущен, руководительство ими должно принадлежать всецело рабочим, которые для этого должны свободно избирать из своей среды соответствующих лиц. Только первый год после возникновения ассоциации, когда рабочие еще мало познакомились между собой, должностные лица ассоциации могли бы назначаться государственною властью. Вознаграждение труда в пределах каждой такой ассоциации в ближайшем будущем должно было бы быть равным, хотя такое равенство оплаты труда Луи Блан признает лишь временной необходимостью, несоответствующей справедливости. Полная справедливость требовала бы, чтобы каждый рабочий работал по мере сил и получал по мере своих потребностей.

Производительные ассоциации такого типа, пользующиеся поддержкой государства, в весьма скором времени вытеснят, по мнению Луи Блана, частно — хозяйственные предприятия, и таким образом, все национальное производство, не входящее в область государственного хозяйства, сосредоточится в их руках. Когда это будет достигнуто, можно будет сделать дальнейший шаг в деле организации национального производства. За объединением рабочих в ассоциации должно последовать объединение между собой отдельных ассоциаций, изготовляющих те же продукты. В конце концов, все ассоциации того же рода должны слиться в одно организованное целое и управляться из одного общего центра. Конкуренция внутри каждой отрасли труда тогда совершенно исчезнет, и национальное производство распадется на отдельные отрасли труда, объединение внутри, но свободные в своих взаимных отношениях.

Однако, этим еще не заканчивается организация национального производства. Пользуясь отчислениями в свою пользу из доходов отдельных профессиональных организаций, государство должно организовать известную взаимопомощь всех отраслей национального труда. Для этого государство должно оказывать поддержку из общего национального фонда тем отраслям труда, которые, благодаря каким-либо непредвиденным обстоятельствам, пришли бы в расстройство и нуждались бы во внешней помощи.

План Луи Блана был заимствован знаменитым организатором немецкой рабочей партии Лассалем, который противопоставил этот план устройства производительных ассоциаций, при поддержке и на средства государства, организациям рабочих на основе самопомощи, без всякой поддержки государства, за что энергично ратовал в 60-х годах в Германии Шульце-Делич. Таким образом, возник известный спор Лассаля с Шульце-Деличем. Свои практические предложения Лассаль резюмировал следующим образом: ‘свободная ассоциация рабочих, но свободная ассоциация, опирающаяся на поддерживающую руку государства — вот единственный открытый рабочему народу выход из пустыни’.

Для постепенного осуществления этого плана Лассаль требовал ассигновки из государственной казны 100 мил. талеров (около 150 мил. р.).

Таким образом, синдикальному социализму рисуется в будущем следующая организация общественного хозяйства. Каждая отрасль производства находится в руках организованных рабочих, почти бесконтрольно распоряжающихся принадлежащими им средствами производства. Земледельцам принадлежит земля, рабочим ткацких фабрик — ткацкие фабрики, бумагопрядилен — бумагопрядильни и т. д. Изготовленные продукты поступают в обмен, продаются и покупаются. Каждая организованная отрасль труда является на рынке самостоятельным предприятием и распределяет между своими членами вою свою чистую выручку, за вычетом доли, следуемой государству.

Каковы бы ни были выгоды такой организации общественного хозяйства, легко видеть, что она не обеспечивает экономической равноправности всех членов общества. При господстве синдикального социализма средства производства принадлежали бы не всему обществу, не всему народу, а лишь отдельным группам его. Рабочие в тех отраслях труда, которые оказались бы в более благоприятных условиях, могли бы пользоваться выгодами своего экономического положения в ущерб интересам остальной части общества и, таким образом, эксплуатировать ее.

Борьба противоположных экономических интересов, при такой организации общественного хозяйства, не уничтожается, а лишь переносится из области частных хозяйств в область организованных общественных групп, и от этого она может стать даже более ожесточенной.

Синдикальный социализм оставляет национальное производство в целом неорганизованным и непланомерным. Каждая группа рабочих самостоятельно руководит производством, не считаясь с нуждами и желаниями других групп. В этом отношении организованные группы профессиональных рабочих вполне соответствовали бы картелям капиталистов с тем, разумеется, различием, что они не имели бы капиталистического характера. Но, как картели не в силах предотвратить промышленных кризисов и помешать тому экономическому трению, которое задерживает рост народного богатства при господстве капитализма, точно также бессильны будут организовать общественное хозяйство и производительные ассоциации рабочих.

По плану Луи Блана, производительные ассоциации самостоятельно руководят производством, но если известная отрасль труда приходит в расстройство, государство оказывает ей поддержку. Таким образом, производительным ассоциациям предоставлена полная свобода распоряжаться общественными средствами, но они избавлены от всякой ответственности за неудовлетворительное ведение дела. Это отнюдь не должно содействовать успешности общественного хозяйства.

Такого рода практических возражений против планов синдикального социализма можно было бы привести сколько угодно. Но в этом нет нужды, так как синдикальный социализм должен быть решительно отвергнут как конечный, хозяйственный идеал уже по чисто принципиальным соображениям. Социалистический идеал не допускает, чтобы права общества, как целого, были ограничиваемы исключительными правами отдельных общественных групп. Средства производства, которые суть вместе с тем средства существования, должны быть нераздельной собственностью всего народа, а, следовательно, и распоряжение ими должно принадлежать народу, а не профессиональной группе.

Синдикальный социализм может иметь крайне важное значение, как временная мера перехода к более совершенным формам социализма. В этом отношении производительные ассоциации рабочих могут оказаться незаменимой формой хозяйственного предприятия в переходное время от капитализма к социализму. Вообще же синдикальный социализм представляет известные опасности, развивая профессиональный эгоизм среди рабочего класса и разбивая его единство. Немецкая социал-демократия усиленно борется с узко — профессиональным духом рабочих союзов и противопоставляет интересам отдельных профессиональных групп рабочих интересы всего пролетариата. И всякий мыслящий социалист должен признать, что в данном случае руководителями немецкой социал-демократии движет истинный социалистический идеал, правильное понимание конечных целей социализма.

ГЛАВА VI. Коммунальный коммунизм и социализм

I. Коммунальный и синдикальный социализм, — II. Коммунальный коммунизм Оуэна. Вильям Томпсон.- III. Коммунальный социализм Фурье, фаланги. Свобода страстей. Аморализм. Внутренняя невозможность фурьеристской гармонии. — IV. Сравнение коммунизма Оуэна с социализмом Фурье.

I

Коммунальный социализм резко отличается как от государственного, так и от синдикального социализма. Государственный социализм требует объединенной организации всего народного хозяйства в пределах государства в связное, стройное целое, все части которого должны быть строго согласованы между собой. Государственный социализм совместим с широкой свободой местных хозяйственных организаций, но лишь в известных пределах, в пределах признания верховной власти и верховного авторитета центральной хозяйственной организации.

Напротив, коммунальный социализм принципиально отвергает необходимость объединения отдельных социалистических общин в одно связное целое. Этим он резко отличается от государственного социализма. В то же время он отличается и от синдикального социализма. Этот последний кладет в основу хозяйственного деления общества профессию, род производительного труда. Хозяйственной единицей в синдикальном социализме является группа рабочих, связанных единством профессии. Напротив, коммунальный социализм стремится объединить в одну хозяйственную организацию представителей различных профессий: хозяйственной ячейкой коммунального социализма является коммуна, община, включающая в себя, по возможности, все роды труда и ведущая хозяйство, в значительной мере, на натуральных началах — вырабатывающая собственными средствами большую часть разнообразных продуктов, служащих для потребления ее членов.

Синдикальный социализм близок к государственному в том отношении, что он покоится на широком общественном разделении труда и предполагает тесную связь между всеми группами профессиональных рабочих, так как каждая отдельная группа их не имеет возможности удовлетворять свои потребности без помощи других групп. Напротив, коммунальный социализм, разбивая общество на множество отдельных общин, находящихся в весьма слабой связи друг с другом, образует собой уклон уже в сторону анархизма.

II

Коммунальный социализм в широком смысле слова подразделяется на коммунальный коммунизм и коммунальный социализм.

Самым замечательным представителем коммунального коммунизма был Роберт Оуэн — отец современного кооперативного движения и один из самых выдающихся практических социальных реформаторов.

Его конечный социальный идеал рисуется в следующем виде.

Существующее разделение города и деревни, промышленности и земледелия, должно исчезнуть. Община будущего должна соединять земледельческий труд с промышленным. Хозяйственные работы будут производиться сообща за счет общины, причем все выделываемые продукты будут принадлежать самой общине. Таким образом, в ней не будет частной собственности не только на средства производства, но и на предметы потребления, которые будут переходить в распоряжение отдельного лица только во время их потребления. Что же касается предметов, потребляемых не сразу, как, напр., жилые помещения или мебель, то они могут принадлежать отдельному лицу только на время пользования ими. Всякий выбирает работу в соответствии со своими наклонностями и вкусами и все работают сообща, причем община принимает всевозможные меры, чтобы сделать работы как можно более привлекательными и приятными. Работы неприятные, нездоровые или слишком тяжелые должны быть, по возможности, устранены широким применением машин.

С целью использовать все выгоды не только производства, но и потребления в крупных размерах, члены общины помещаются в центральном здании общины, представляющем собою роскошный дворец. В этом дворце каждая семья занимает свою особую квартиру, но дети с самого раннего возраста воспитываются сообща, причем воспитание должно иметь строго методический характер и преследовать цель выработки наиболее совершенного человеческого характера. Именно на разумное воспитание, которое должно совершенно преобразовать человека и сделать из него новое существо, лишенное пороков и слабостей нашей эпохи, Оуэн и возлагает свои главные надежды. Во всех его книгах и статьях, посвященных устройству будущего общества, вопросам воспитания отводится самое видное место.

Число членов такой кооперативной общины может изменяться в пределах от 500-3000. Управление общиной с более многочисленным составом членов было бы уже затруднительным, а община, имеющая менее 500 членов, была бы недостаточно крупной.

Каждая община должна располагать для своих целей известным участком земли, причем для начала ей требуется не более 1-2 акров на душу (т. е. около десятины). Впоследствии же, когда община повысит интенсивность земледелия до характера садовой культуры, ей будет достаточно 1/2 или даже 1/3 акра на душу.

Общественная организация производства и потребления даст каждой общине такие выгоды, что общины обеспечат своим членам не только достаток, но и богатство, которым все будут пользоваться совершенно в равной мере.

Отдельные общины будут независимы друг от друга. Современные государства исчезнут и их место займут общины, которые будут заключать союзы друг с другом для исполнения работ, превышающих силы отдельной общины.

Союзы эти будут совершенно свободны и лишены хотя бы в самой слабой степени принудительного характера.

Мало-помалу — надеется Оуэн, — весь земной шар покроется кооперативными общинами, долженствующими стать единственной формой человеческого общежития. Мир примет совершенно иной вид. Не будет современных городов и громадных скоплений населении в немногих пунктах, везде будут равномерно рассеяны дворцы кооперативных общин, с их садами и цветущими полями. Между отдельными общинами будет поддерживаться самое живое общение, каждый член такой общины будет иметь право перейти в другую, если в этой последней находится для него место. Таким образом, все общины будут чувствовать себя внутренне обязанными и каждая, в то же время, будет своим единственным и верховным господином.

Организация производства и управления внутри каждой общины будет иметь следующий характер. Все население будет делиться по возрастным группам. С двенадцати лет дети будут обучаемы хозяйственным работам, в двадцать лет теоретическое обучение будет заканчиваться.

Хозяйственный труд будет лежать, главным образом, на молодых людях обоего пола в возрасте 20-25 лет. В возрасте 25-30 лет люди будут только 2 часа в сутки отдавать хозяйственному труду, а затем совсем освобождаться от него.

Управление всеми внутренними делами общины будет лежать на всех членах ее в возрасте 30-40 лет, а управление внешними делами — на более старших членах, в возрасте 40-60 лет. Эту своеобразную систему управления, основанную на возрастных группах населения, Оуэн предлагает потому, что он решительно отвергает систему, каких бы то ли было выборов, ибо ‘выборы развращают как избирателей, так и избираемых и причиняют неисчислимое зло обществу. Самые худшие страсти и всевозможные виды обмана порождаются столкновениями интересов при выборах’. Взамен системы выборов Оуэн стремится организовать общественное управление путем привлечения к нему всего взрослого населения (с подразделением по возрастным группам).

Таким образом, исчезает надобность, в каком бы то ни было особо избираемом правительстве, и люди становятся равны друг другу не только в экономическом, но и в политическом отношении. Всякая власть одного человека над другим делается излишней и ненужной. Каждый знает, что, достигши известного возраста, он примет такое же участие в управлении делами своей общины, как и все остальные ее члены.

Горячим защитником планов Оуэна был его замечательнейший ученик Вильям Томпсон, который, как теоретик, стоял значительно выше своего учителя. Весьма любопытно, какие изменения он ввел в план Оуэна. От Томпсона не ускользнуло, что полное равенство, господствующее внутри общины, еще не обеспечивает равенства между членами отдельных общин. Напротив, совершенно неизбежно, что одни общины будут находиться в лучших экономических условиях, чем другие, хотя бы уже по естественным различиям их местонахождения. Томпсон был таким же сторонником строгого равенства, как и его учитель. И вот он оказался вынужденным, для восстановления равенства, восстановить и упраздненное Оуэном государство: он предложил, чтобы государство облагало общины особым налогом, пропорционально различиям плодородия и другим естественным преимуществам земель, находящихся в распоряжении каждой общины. Таким образом, естественные неравенства будут нейтрализованы специальным налогом, который пойдет, в свою очередь, на общие нужды всех общин государства, на поддержание и развитие всех тех хозяйственных предприятий, которые по своим размерам не могут быть уложены в рамки одной общины.

Итак, путем развития того самого принципа равенства, из которого исходит и Оуэн, Томпсон пришел к признанию необходимости центральной общественно- экономической организации, стоящей вне общины, — пришел, иными словами, к отрицанию федералистического социализма в его чистом виде: результат весьма знаменательный, показывающий внутреннее противоречие федералистического социализма с началом равенства, иначе говоря с основной идеей социализма.

III

Создателем коммунального социализма ( в противоположность коммунальному коммунизму) был Фурье. Для Фурье, как и для Оуэна, социальный вопрос есть вопрос о наилучшей организации коммуны.

Коммуна и в современном обществе является самым важным социальным элементом, но она не организована, и потому общественное хозяйство идет так плохо. Коммуны — это камни, из которых строится общественное здание. Если камни не отесаны, не пригнаны друг к другу, то для их скрепления нужно много цемента, напротив, для хорошо отесанных камней не требуется большого количества скрепляющего материала, — они держатся собственной тяжестью. При дурном устройстве или полном неустройстве коммун требуется много чиновников, сильная правительственная власть, сложная администрация для того, чтобы общественная машина могла работать, при хорошем устройстве коммуны правительству останется мало дела. Не правительство, а коммуна создает богатство — вот почему и главное внимание социальных реформаторов должно быть обращено на коммуну. Отсюда ясна бессодержательность политических революций, направленных к преобразованию формы правления и оставлявшими незатронутым самый важный социальный элемент — коммуну.

Важнейшей задачей всякой общественной организации является создание богатства, материальной основы прогресса. Если мы обратим внимание на организацию хозяйства в современном обществе, то увидим, что в нем имеются два различных вида хозяйства: крупное — при помощи наемного труда и мелкое — при помощи труда собственника. И тот, и другой вид хозяйства имеют свои недостатки и достоинства. Крупное хозяйство выше в техническом отношении, но зато в нем рабочий не заинтересован в результатах труда и работает плохо. Мелкое хозяйство стоит на низком техническом уровне, но зато в нем человек трудится сам для себя.

Задача в том, чтобы воспользоваться преимуществами крупного производства и не утерять выгод мелкого. Образцовая коммуна должна удовлетворять следующим требованиям: 1) собственность не должна быть в ней раздроблена,

2) все земельные участки коммуны и все отрасли промышленности должны эксплуатироваться в ней по общему плану, 3) система наемного труда, при которой рабочий не заинтересован в продуктах своего труда, должна быть заменена системой общего участия всех в общем продукте пропорционально участию каждого в производстве.

Нужно создать ассоциацию нескольких сот семей (Фурье берет 300 семейств), которые могли бы совместно вести хозяйство. Для этого не требуется лишать собственности кого бы то ни было. Собственник не лишается своей собственности, отдавая ее такой ассоциации, так как взамен своей собственности он получает акции, доход которых, по расчетам Фурье, будет несравненно выше, чем доход с собственности при единоличном владении.

Такую коммуну, организованную согласно его плану, Фурье называет фалангой, а социальный дворец, который предназначен для жизни членов фаланги — фаланстером.

Хозяйство фаланги не будет иметь коммунистического характера. Коммунизм стремится к полному равенству, отрицает права капитала и таланта и признает только права труда. Коммунизм рассчитывает достигнуть общего довольства не путем согласного, гармонического развития всех страстей человека, а путем подавления некоторых из них, при том наиболее содействующих материальному и умственному прогрессу, каковы — стремление к превосходству, честолюбие, жажда богатства и пр.

Основная идея коммунизма есть не более, как половина социальной идеи — именно принцип коллективности, ассоциации, и притом в своей грубой, неразвитой форме, точно так же, как основная идея современного строя — принцип частного почина, есть другая половина социальной идеи. Гармоническое соединение этих двух несовершенных элементов в высшем и сложном сочетании должно быть основной идеей ассоциации будущего, фаланги.

Частная собственность в фаланге отнюдь не уничтожается, но только принимает иную форму, — форму права участия в общих доходах, а не права исключительного пользования тем или иным орудием производства. Последнее право естественно отпадает, так как производство в фаланге ведется сообща, предметы потребления могут однако принадлежать отдельным лицам. Вообще личная свобода в фаланстере не испытывает никакого ограничения. Каждый живет, как хочет, может обедать в собственном углу и не принимать участия в общих обедах, если этого пожелает, хотя собственная выгода и должна побуждать его к участию в общественной организации потребления, которая представляет такие же огромные преимущества, как и общественная организация производства. Именно ввиду выгодности производства и потребления в крупных размерах, и то, и другое будет организовано в фаланстере на общественных началах.

Фурье подробно описывает, какие огромные сбережения получатся, если сотни отдельных маленьких кухонь будут заменены одной огромной кухней в фаланстере, если сотни прачечных, кладовых, подвалов будут соединены в одно огромное целое в будущей коммуне. Политико — экономы обыкновенно с презрением относятся к организации домашнего хозяйства: это кажется им делом мелким, ничтожным. На самом же деле трудно и оценить, какая масса капитала и труда бесполезно растрачивается, благодаря раздроблению потребления.

Что касается до преимуществ общественного производства, как оно будет организовано в фаланге, то выгоды его должны быть еще больше. Всем известно, что крупная промышленность вытесняет мелкую именно благодаря большей производительности труда в крупном производстве. Но фаланга будет иметь одно важное преимущество перед современным крупным предприятием: ей будет выгодно вводить такие машины, такие усовершенствованные приемы производства, которые не могут быть усвоены современной промышленностью, потому что этому препятствует низкая заработная плата (делающая ручную работу более дешевым способом производства, чему машинную) и сопротивление рабочих введению новых машин. Машина перестанет быть врагом человека, каким она является при современном несовершенном устройстве общества, и сделается его помощником и слугой.

Точно также будет преобразовано и земледелие. Соединение в фаланстере земледелия с промышленностью даст возможность избежать еще одного огромного недостатка хозяйственного устройства цивилизации — именно, вынужденной праздности земледельца в зимнее время.

Наконец, в области торговли преимущества фаланги не менее очевидны. Покупки в розницу, небольшими партиями, через частые промежутки, при огромной затрате времени, будут заменены правильно организованным приобретением продуктов, нужных для фаланги и сбытом ее собственных произведений.

Все эти огромные сбережения дадут возможность достигнуть, при гармоническом устройстве общества, таких степеней богатства, о которых мы теперь и не мечтаем. На месте теперешних хижин будут воздвигнуты роскошные дворцы. Фурье с особенною любовью останавливается над описанием социального дворца будущего, фаланстера.

Это прекрасное здание, план которого Фурье дает во всех мельчайших подробностях. Фаланстер окружен садами, рядом с ним помещаются промышленные мастерские, сельскохозяйственные постройки, распланированные таким образом, чтобы не портить общего вида. Сам фаланстер и все хозяйственные постройки соединены закрытой галереей — каналом, по которому циркулирует жизнь фаланги. Галерея эта широка и просторна, обставлена тропическими цветами, полна света и воздуха, в ней устраиваются общественные собрания, выставки, балы, концерты. В фаланстере помещается храм и театр.

Каждый выбирает себе в фаланстере квартиру по своему вкусу, причем предоставляется усмотрению каждого меблировать ее собственною мебелью, или получать полную обстановку за известную плату от фаланги.

Каким же образом должна быть организована работа фаланги? Вопрос этот является основным для всей системы Фурье и в разрешении его наш автор проявляет наибольшую оригинальность. Фурье не признает вредных страстей или влечений. Человек устроен таким образом, что все его страсти естественно образуют согласный, гармоничный ряд. Наши страсти суть элемент неизменяемый и постоянный, а общественные формы — преходящий и изменчивый. Поэтому, не страсти людей должны приспособляться к общественному устройству, а социальное устройство должно быть таково, чтобы страсти человека направлялись не во вред обществу, а на пользу ему. Соответственно этому принципу — предоставления полной свободы всем страстям и стремлениям человека, — должен быть организован и труд в фаланге. В ней должна быть полная свобода в выборе занятий для всех членов фаланги Прирожденные способности, симпатии, привычки, знания определяют, какое занятие изберет себе каждый член фаланги.

Так как все работы фаланги будут совершаться сообща, то естественно возникнут группы рабочих, занимающихся одним и тем же делом. Чтобы объяснить, каким образом возникнут группы, Фурье указывает на детей. Возьмите какую-нибудь гимназию или пансион. Какое зрелище представляют собою школьники в то время, когда они свободны от занятий? Они не разбредаются порознь, но среди них сами собой возникают группы. Одни заняты одною игрою, другие — другой, одни — одним делом, другие — другим. Каждый присоединяется к той группе, которая кажется ему наиболее привлекательной.

То же самое должно происходить и среди взрослых людей, если они будут предоставлены собственным влечениям, если над ними не будет висеть внешней силы, противодействующей этим влечениям. Современная организация труда, делающая невозможною такую естественную группировку рабочих, уже по одному этому должна быть признана никуда негодной. Она порождает отвращение к труду, являющееся такой характерной чертой нашей эпохи. Гармоничная община будет в этом отношении прямой противоположностью современному строю. Каждый будет выбирать себе занятие по вкусу, присоединяться к той группе, которая ему всего более нравится.

Обыкновенно думают, что существуют известные роды труда, которые но самому своему характеру неприятны для человека. Но это неверно, труд — данаид не может быть привлекательным, но не потому, что он требует исключительных усилий, а потому, что он безрезультатен. Высшая задача социальной организации — полное и гармоническое развитие сил человека — будет разрешена только тогда, когда будет открыто средство сделать всякий труд привлекательным. А это и будет осуществлено в фаланге. Каждая группа производителей фаланстера работает кряду не более 2-х часов. Как только труд становится утомителен и теряет свою привлекательность, группа прекращает работу, ее члены входят в состав новых групп, и с новой энергией принимаются за новую работу.

То, что теперь называют леностью, в сущности есть не что иное, как отвращение к однообразной, монотонной работе, это отвращение точно так же как и честолюбие и жажда первенства среди рабочих будет не ослаблять, а усиливать энергию труда в фаланстере. Те силы, которые в цивилизованном обществе действуют разрушительно, в фаланге будут служить общим интересам. Каким же образом будет совершаться распределение продуктов в фаланге? Весь продукт будет делиться на 3 неравные части: 5/12 будет идти труду, 4/12 — капиталу и 3/12 — на вознаграждение таланта. Хотя все работы будут производиться сообща, равенства вознаграждения в фаланстере не будет. Каждый будет получать соразмерно своему участию в производстве. И хотя, сравнительно с современным состоянием, доход от труда возрастет в гораздо большей степени, чем доход от капитала, тем не менее и капиталисты не потерпят никакого убытка. Доход рабочих увеличится в 6-8 раз, а капиталистов — в 3-4 раза. Сверх того, во много раз увеличится вознаграждение таланта.

Но допуская процент на капитал, Фурье не считает возможным возникновение в фаланстере класса праведных капиталистов. С одной стороны, все рабочие в фаланстере будут капиталистами, так как их доход будет настолько велик, что сбережение части этого дохода не представит никаких трудностей. С другой же стороны, все капиталисты будут работать, так как работа будет наслаждением, а не бременем. Вообще, вопросу о системе распределения Фурье не придавал большого значения, потому что в его представлении фаланга должна обладать такой огромной производительной силой, что потребности каждого из ее членов, во всяком случае, будут удовлетворены достаточно полно.

Я не буду останавливаться над описаниями прелести жизни в фаланстере, которые так увлекали самого Фурье и его учеников. Наш утопист рисует эту жизнь как постоянный, светлый и радостный праздник, который не будут омрачать никакие тени, никакое страдание, никакой диссонанс. И все это будет достигнуто благодаря тому, что организация производства и потребления в крупных размерах вместе с увеличением энергии труда вследствие его привлекательности, дадут человечеству столько богатства, что люди не будут испытывать ни в чем недостатка.

Выработав так детально экономическую организацию фаланги, ячейки будущего гармонического общества, Фурье не мог не коснуться и политического его устройства. Во главе каждой фаланги стоят свободно избираемые лица, и высший глава фаланги — унарх, является также свободно избираемым лицом. Но политической или какой бы то ни было другой власти в обществе, о котором мечтает Фурье, не будет. Звание унарха будет лишь почетным титулом. Что делать власти в фаланге? Все средства насилия будут бесполезны в новом социальном строе, который не будет иметь врагов, потому что будет удовлетворять всем потребностям своих граждан. Главная причина преступлений в современном обществе — бедность и нищета — совсем исчезнет. Кто станет прибегать к краже, если всякий имеет возможность легко получить все, в чем имеет нужду? Вообще, ни для чего похожего на правительство в фаланге места нет.

Как только возникнет первая фаланга, гармоничность и прелесть устройства ее подействует так завлекательно на остальное население, что, мало-помалу, без всякого насилия и принуждения, сами собой начнут возникать новые и новые фаланги. Постепенно они покроют весь мир, сделают плодородной Сахару и заселят пустыни Сибири. Настанет земной рай — и человек благословит свою судьбу, люди убедятся на опыте, что их удел на земле — счастье, полное, глубокое, безграничное, ибо несчастье, горе, зло коренятся не в человеческой природе, а в несовершенствах социальной организации…

Что касается до отношений между отдельными фалангами, то они должны быть совершенно свободны и лишены какой бы то ни было внешней организации. Каждая фаланга является как бы независимым предпринимателем по отношению ко всем другим. Фаланги продают друг другу свои продукты, ведут ими торговлю и вообще ничем не стеснены в своей хозяйственной деятельности.

Социальный идеал Фурье так близок к анархическому идеалу, что возникает вопрос, не следует ли Фурье считать представителем анархизма. Действительно, для всей системы великого француза характерно полное отрицание какой бы то ни было власти, какого бы то ни было принуждения.

Фурье заходит в этом отношении так далеко, что отрицает даже нравственное принуждение. Он безусловный аморалист (отрицатель нравственного долга) и в этом отношении является предшественником Ницше и аморализма нашего времени. Задача созданной его воображением социальной системы — дать полный простор, полную свободу человеческим страстям и влечениям и привести их в такое согласие, в такую гармонию, чтобы их собственная свободная игра обеспечивала наибольшее счастье всех. ‘Все измышления философии, — писал Фурье, — называемые обязанностями, не имеют ничего общего с истинной природой человека, долг создан людьми, влечение же исходит от Бога. И потому, если желать узнать виды Божества, нужно изучать влечение людей, одну природу, совершенно оставляя в стороне долг, изменяющий свой характер в каждом столетии и в каждой стране, между тем природа страстей была и остается неизменной у всех народов’.

Фурье полагал, что созданное его фантазией устройство общества, называемое им гармонией, вполне разрешает задачу обеспечения наибольшего счастья всех при совершенной свободе всех следовать всем своим страстям и влечениям. И, конечно, если бы нечто подобное когда- либо было достигнуто, то необходимость внешнего и внутреннего принуждения — общественной власти и нравственного долга — совсем бы исчезла.

Но может ли это когда-либо быть достигнуто? Возможно ли человеческое общество, совершенно свободное от власти и нравственного долга? Научной критике нетрудно разрушить все воздушное здание Фурье, в которое он вложил столько гениальной силы мысли и столько артистического чувства.

Так, совершенно ясно, что фаланга Фурье не есть царство гармонии человеческих страстей. Для такой гармонии нужно, чтобы влечения каждого отдельного лица согласовались с влечениями других лиц, с общими интересами, но каким образом это будет достигнуто в фаланге — остается совершенно непонятным. Каждый работник выполняет в фаланстере ту работу и то дело, которое ему всего больше нравится. Но что если общество в этой работе не нуждается, а нуждается в какой- либо иной, для которой не находится охотников в достаточном числе? Как тогда быть? Фурье предполагает, что существует какое-то внутреннее соответствие между влечениями людей к той или иной работе и общественной потребностью в продуктах именно этого рода труда. Только при существовании такого внутреннего соответствия люди, следуя своим внутренним влечениям, могли бы изготовлять как раз те продукты и как раз в том количестве, какие и в каком требуются обществом.

Но, очевидно, такого внутреннего соответствии между влечениями отдельных лиц к определенным родам деятельности и общественными потребностями в определенных продуктах не существует и существовать не может, так как то и другое представляют собой обстоятельства совершенно различного порядка, зависящие от совершенно различных условий и причин. Наличность усиленного спроса на известный продукт отнюдь не требует, чтобы самый труд производства этого продукта был особо привлекателен для работников. Жемчуг высоко ценится как украшение, но труд добычи жемчуга из морских глубин ничего в себе привлекательного не заключает.

Это простое соображение разрушает всю мнимую гармонию фаланстера. На садоводство и другие занятия, связанные с работой среди природы, в фаланстере нашлось бы много охотников, но не все же работы одинаково приятны сами по себе. Кто станет их исполнять, если основной закон фаланстера — следовать только своим внутренним влечениям? Без внешней, а, следовательно, и принудительной организации невозможна согласованность отдельных частей хозяйственного организма, составляющая неустранимое условие его жизнедеятельности. Итак, Фурье не разрешил задачи согласования общественного и частного интереса, а прямо обошел эту задачу, признавши ее разрешенной. Кроме того, оставляя совершенно неорганизованными отношения между отдельными фаланстерами, Фурье сохранил в полной силе и все недостатки системы свободной конкуренции. Отдельные фаланги будут вести друг с другом такую же борьбу, какую теперь ведут отдельные капиталистические предприятия,

отдельные фаланги будут неравны между собой по своей экономической силе, так как будут располагать землями различного качества, различными капиталами и различным личным составом членов. В результате получится такая же анархическая борьба всех со всеми, которая составляет такое крупное зло существующей хозяйственной системы, — борьба, в которой слабые должны быть побеждены сильными. Таким образом, и внутри фаланги и в отношениях их друг к другу далеко не будет той гармонии, о которой мечтал гениальный утопист.

IV

Между общинами Оуэна и фалангами Фурье замечается значительное сходство по целому ряду существенных пунктов. Тем не менее между организациями того и другого рода имеются и весьма важные различия. Прежде всего нужно помнить, что фаланги Фурье — организации социалистические, а общины Оуэна — коммунистические. Внутри фаланги распределение продукта совершается путем купли продажи, члены фаланги получают за свой труд заработную плату, да еще кроме того вознаграждение за талант и процент на вложенный в общее дело капитал. Величина доходов отдельных членов фаланги неодинакова, а характер общественного потребления столь же многообразен, насколько различны индивидуальные вкусы отдельных лиц. Напротив, община Оуэна имеет строго коммунистическое устройство. Всеми продуктами, производимыми общиной, владеют члены ее сообща, и никакой продажи продуктов отдельным лицам, равно как денежного вознаграждения последних, в общине не существует. Община Оуэна представляет собой как бы большую семью, где все имеют равное право участвовать в потреблении, и потому отсутствуют какие бы то ни было определенные правила для распределения продуктов.

Но и сами цели социальных организаций Фурье и Оуэна глубоко различны. По своему духовному складу Оуэн и Фурье были величайшими антиподами и пришли к своим планам социального преобразования путем совершенно противоположным. Оуэн долгое время был чрезвычайно успешным фабрикантом, затем его внимание привлекли вопросы воспитания рабочих, преимущественно морального. Как руководитель огромного фабричного предприятия, в котором от него зависели многие сотни людей, Оуэн пришел к убеждению в пластичности человеческой природы, в ее изменчивости под влиянием изменения условий среды. Будучи по своей духовной природе моралистом, Оуэн считал высшей целью общественного союза моральное возвышение человечества.

В течение ряда лет Оуэн пытался воспитывать в моральном отношении рабочих своей фабрики в Нью-Ланарке. Но он не мог, в конце концов, не придти к заключению, что нравственное перевоспитание человека невозможно, если социальная среда, в которой живет человек, остается неизменной. Современное общественное устройство таково, что оно препятствует развитию благородных свойств человеческой природы и поощряет все его дурные свойства. Неудивительно, что современные люди стоят в нравственном отношении так низко. И, очевидно, никакие воспитательные учреждения не в силах улучшить природу человека, если социальная среда не будет изменена.

Вот таким путем, в поисках средств нравственно возвысить человека, Оуэн и пришел к мысли о необходимости глубочайшего преобразования основ современной общественной жизни. Новый тип общественного строя, проповедником которого он стал, он называл ‘новым нравственным миром, указывая этим, что конечные цели этого нового общественного строя заключаются в нравственном преобразовании человека. Современный строй плох потому, что он воспитывает плохого человека, оправданием же проектированной Оуэном великой социальной реформы являлось, в глазах ее проповедника, связанное с ней нравственное возвышение человека.

Итак, для Оуэна человеческая природа есть нечто в высшей степени пластичное и изменчивое, цель общественного преобразования заключается в изменении человеческой природы, в создании нового человека, более соответствующего нашему нравственному идеалу. Цели общественной реформы для Фурье прямо противоположны. Фурье не только не считал самым важным общественным делом нравственное преобразование человека, но был убежден, с одной стороны, в неизменности основных свойств человеческой природы, а с другой стороны, был решительным аморалистом. Не человеческий характер должен приспособляться к общественному строю, а общественный строй должен быть приспособлен к неизменным свойствам человеческого характера. Общественное воспитание не имеет никакого смысла, ибо человеческая природа неизменна. Наилучшим общественным строем является не тот, который воспитывает наилучшего человека (как думал Оуэн), а тот, который всего более приспособлен к неизменным свойствам человека. Таким наилучшим строем казалась Фурье придуманная им организация фаланги, преимуществом которой перед всеми другими формами общественного строя являлась, в глазах творца фаланги, предоставляемая последней полная свобода действию всех страстей и влечений человеческой природы, ибо не существует естественных влечений вредных или безнравственных, а существуют лишь плохие формы общественного строя, делающие некоторые влечения человека вредными для общества.

Итак, Оуэн был моралистом, и пришел к социальной реформе, как к средству морального воспитания человечества, Фурье же был аморалистом и пришел к социальной реформе, как к средству освобождения человечества от власти долга и морали. Их социальные цели, по своим конечным завершениям, были прямо противоположны, но конкретные планы общественного устройства, предложенные тем и другим, имели, при существенных различиях, много общего.

Оуэн обладал, несомненно, в гораздо большей степени тем, что называется здравым смыслом. Уже своей деятельностью в качестве руководителя огромным фабричным предприятием Нью-Ланарка он доказал свои практические таланты. Он сумел достигнуть двух вещей, почти всегда взаимно исключающих друг друга: блестящего коммерческого успеха, выражавшегося в высоких барышах, которые его фабричное предприятие доставляло ему и его компаньонам, и существенного улучшения экономического положения занятых в его предприятии рабочих. Оуэн обладал талантом влиять на людей и подчинять их своей воле, но воля его была направлена не на личные, а на общие интересы.

Однако, в то же время Оуэн отнюдь не был сильным мыслителем, и ему менее всего были свойственны, в умственной области, гениальность, творческий полет воображения. Он был рассудочной натурой, и таким же духом рационализма были проникнуты его планы будущего общественного устройства, вытекавшие из всеми признаваемых бесспорными посылок. Никто не отрицает высокой ценности добродетели. Вместе с тем очевидно, что благородные свойства человеческой природы не могут развиться, если социальные условия поощряют пороки. Значит, нужно создать такие условия общественной жизни, при которых пороки не могли бы развиться, а добродетели встречали бы опору в социальной среде.

Корнем всех пороков является, по общему мнению, себялюбие, в свою очередь проявляющееся наиболее резко в области хозяйственных интересов. Поэтому, чтобы создать добродетельного человека, нужно сделать невозможным проявление хозяйственного эгоизма.

А для этого нужно, чтобы исчезла частная собственность, чтобы человек ничего не мог называть своим — только в этом случае для развития хозяйственного эгоизма не будет почвы, и хозяйственный эгоизм погаснет сам собой.

Но одного этого мало, — нужно, чтобы в общественной жизни исчезли какие бы, то ни было поводы к развитию дурных свойств в человеческой природе. Всякое неравенство питает зависть и вражду. Поэтому, кроме уничтожения частной собственности, необходимо уничтожить и неравенство в других областях человеческой жизни — не должно быть правительства, хотя бы и выборного, а значит, не должно быть и государства. Таким логическим путем Оуэн приходит к своим кооперативным, как он их называет, общинам, представляющим крайнее развитие коммунального коммунизма.

Весь ход мыслей Оуэна был очень последователен, и нисколько не удивительно, что отец кооперации твердо верил в разумность своего плана общественного устройства, верил настолько непоколебимо, что одно из своих сочинений он озаглавил ‘Попытка превратить человеческое общество из дома сумасшедших, в разумный мир’. Действительно, разве не ‘домом сумасшедших’ должно было представляться рационалисту типа Оуэна современное общество, в котором признаваемые всеми высшие цели общественного союза — выработка благородных свойств человеческого характера — не только не получают осуществления, но и попираются самым грубым образом? И разве общество, понимающее блага морали, не должно стремиться преобразовать строй своей жизни в соответствии с требованиями морали? Если же оно этого не делает, то не нарушает ли оно очевиднейшим образом своих интересов и не свидетельствует ли этим самым о своем безумии?

Слабая сторона всего этого хода мыслей заключалась, однако, в его рационалистическом основании. Добродетель, кроме порока, имеет еще одного опасного врага — скуку. Человечество может предпочитать добродетельному устройству общества менее совершенное, если последнее веселее и приятнее. Социальный строй, проектированный Оуэном, несомненно, добродетельнее современного, но будет ли в нем интереснее жить? Если бы удалось убить все побуждения тщеславия и себялюбия, к чему так стремится Оуэн, то для многих возник бы вопрос, стоит ли жить в таком социальном монастыре? В заглавном рисунке на одном из своих изданий Оуэн дал изображение, с одной стороны, современного города, с его смешением красивых и безобразных зданий, при крайнем разнообразии условий жизни населения, и, с другой стороны, стройных, величавых социальных дворцов будущего. Этот рисунок подал повод к ироническим комментариям противников Оуэна, которые справедливо нашли, что в изображениях самого Оуэна безумный мир современности оказался гораздо живописнее и привлекательнее скучного и однообразного разумного мира будущего.

Совсем иное Фурье и его фаланги. Если общины Оуэна слишком уж разумны и потому скучны, то фаланги. Фурье представляют собой продукт самой смелой, безумной, творческой фантазии. Чего только, каких только чудес нет в этих фалангах! Ведь в фалангах совершенно отсутствует в какой бы то ни было степени долг и все исполняется только во имя непосредственного наслаждения. Фаланги не только не страдают монотонностью и скукой нравственных общин Оуэна, но в них все блестит и сияет радостью и весельем, наполняющими жизнь и отгоняющими всякую мысль о морали. Свобода страстям и смерть долгу — таков девиз фаланги.

В противность рационалисту Оуэну, Фурье был величайшим фантазером. Своей мечте он доверял безгранично, до такой степени, что самым серьезным образом рассуждал о таких чудесах мира будущего, как превращение морской воды в приятный напиток, вроде лимонада, как население морей будущего новыми животными, антикитами, которые с неимоверной быстротой будут перевозить по океану счастливых обитателей фаланстеров, как появление в полярных областях великолепных пальм и т. д. и т. д. Фантазии Фурье заходили так далеко, что многие ставят вопрос, не был ли он попросту помешанным. Но кем бы он ни был, он был, во всяком случае, человеком гениальной мысли.

Социальный строй, основанный на полной свободе человеческих страстей, конечно, представляет собой совершенную утопию и никогда не осуществится. Нравственные общины Оуэна гораздо осуществимее, но зато фаланги Фурье привлекательнее и интереснее. Фурье поставил себе несравненно более трудную задачу, чем Оуэн: создать социальный строй, действующий без чувства долга — той социальной узды, которая ныне вводит в пределы разрушительную силу человеческих страстей. И хотя задачи этой Фурье не решил, все же сама ее постановка свидетельствует о поразительной силе его научного воображения.

Как фаланги Фурье являются организациями почти анархическими, также близки к анархизму и коммунистические общины Оуэна. Единственным отличием коммунального социализма от анархизма является то, что коммунальный социализм не допускает иной хозяйственной единицы, кроме общины определенного устройства, между тем как последовательный анархизм должен допускать и единоличное хозяйство.

ГЛАВА VII. Анархический коммунизм и социализм

I. Сущность анархизма. — II. Анархический коммунизм Годвина. — III. Анархический социализм Прудона. Меновой банк. — IV. Анархизм Кропоткина. — V. Внутренняя невозможность анархизма.

I

Крайней противоположностью централистическому социализму является анархизм.

С точки зрения анархизма, идеал общественного строя будет достигнут лишь тогда, когда из общественного строя исчезнет всякая власть человека над человеком, когда все люди будут равно свободны и над ними не будет никакого господина. Власть большинства над меньшинством признается анархистами таким же насилием над личностью человека, как и власть меньшинства над большинством. Единственным законом анархического общества должна быть свободная воля каждого человека, каждый должен быть свободен делать лишь то, что признает нужным, и лишь добровольное соглашение отдельных лиц, соединяющихся ради достижения какой-либо общей цели, может быть основанием их совместной жизни и деятельности.

II

Первым провозвестником современного анархизма можно считать Годвина.

Этот замечательный писатель, подвергнувший самой резкой критике капиталистический строй, как несогласный с требованием справедливости и равенства, был вместе с тем противником и обязательной общности производства и потребления. ‘Для чего общие обеды?- спрашивает Годвин,- разве я должен чувствовать голод в тот же час, как и ты? Разве я должен из библиотеки, в которой я работаю, из места, в котором я предаюсь размышлению, из если только этим не делается помехи моей работе. Нам, не привыкшим к такому строю, сейчас же представляются споры и пререкания, которые в этом случае возникнут. Но на самом деле никаких споров возникать не будет, так как все они порождаются чрезмерным и завистливым себялюбием. Тебе нужен мой стол? Приготовь его себе сам. Или, если я искуснее тебя, я готов его тебе сделать. Тебе стол нужен немедленно? Сравним, кто в нем больше нуждается, и тогда решим по справедливости’.

Конечно, в царстве будущего не исчезнет разделение труда. Каждый будет занят той работой, к которой он будет чувствовать всего больше склонности. Но так как склонности различны, то люди будут выделывать разные вещи. Но они отнюдь не будут обмениваться ими так, как теперь. Каждый будет свободно брать у другого то, что ему нужно, если, конечно, тот, у кого берут, сам не нуждается в своем продукте. В основе обмена будет лежать не себялюбие, а любовь к ближним. Каждый будет охотно работать на другого и потому с такой же свободой пользоваться работой другого.

Таков был общественный идеал Годвина. Наш утопист исходит не только из предположения, что вся душевная природа человека испытает глубочайшее преобразование, — что любовь к ближнему вытеснит окончательно в душе человека все своекорыстные чувства, — но и из предположения не менее глубокого преобразования техники, которое даст человеку возможность своими единоличными силами исполнять самые трудные работы. Только, когда осуществятся оба эти условия, наступит, по мнению Год-вина, царство справедливости — полной свободы и отсутствия какого бы то ни было насилия человека над человеком.

III

Анархический идеал Годвина не встретил отклика среди современников и никакого общественного движения не вызвал. Анархизм, как общественное движение, ведет свое начало от писателя значительно более поздней эпохи, Прудона.

Прудон, так же как и Годвин, признает добровольное соглашение людей единственно допустимой формой общественного сотрудничества. Поэтому, он отвергает все формы исторического государства, все виды правительства без различия. Демократия — владычество народа в лице большинства — есть для Прудона такое же царство насилия, как и монархия. Правительство и вообще насилие необходимо в обществе лишь потому, что экономические силы общества не организованы, не согласованы друг с другом. Но если только люди, путем добровольных договоров, достигнут согласованности общественного труда, то и надобность в каком бы то ни было вмешательстве принудительной общественной власти, в каком бы то ни было правительстве, совершенно исчезнет. Есть только два коренных общественных начала: начало свободы и начало авторитета. Правительство основывается на авторитете, и это начало проникает всякую форму государства. Общество будущего должно отказаться от этого начала и всецело основаться на начале свободы.

Всякое правительство, какую бы форму мы ему ни придавали, неизбежно враждебно народной свободе. Всеобщее голосование отнюдь не ограждает народной свободы, наоборот, оно является вредным самообманом народа, так как народ думает, что, вручая власть своим избранникам, он остается владыкой своих судеб. Но это ошибка. На самом деле, избранники народа немедленно делаются его повелителями, как это доказывается всей новейшей историей.

Потому нужно стремиться не к улучшению формы правления, а к уничтожению какого бы то ни было правления. К этому ведет ход истории, и только непонимание этой истины заставляет человечество истощать свои силы в бесплодных революциях.

Итак, будущий анархический строй общества должен всецело покоиться на начале свободного договора. ‘Действительно, если бы я мог заключить договор со всеми людьми таким же образом, как и теперь заключаю договор по поводу отдельного предмета с некоторыми, если бы все могли возобновлять эти договоры, если бы любая группа граждан, общин, союзов, обществ могла возникать на основании подобного же договора, и рассматривалась как особая договаривающаяся личность, то все могли бы заключать соглашения со всеми, моя личная воля как бы умножалась во много раз. Господство свободных соглашений вместо господства законов было бы истинным господством человека и гражданина, истинным владычеством народа, революции’.

Все это станет, по мнению Прудона, возможным, если будет осуществлена предложенная им реформа существующего хозяйственного строя. Задача этой реформы должна заключаться в организации беспроцентного кредита и менового обращения товаров без посредства денег

Для этой цели Прудон предлагает следующее. В настоящее время производители страдают от недостатка средств — производства, капитала и от трудности сбыта, продажи товаров. Но ведь сбыт труден не потому, что товар никому не нужен. Масса населения страдает от недостатка нужных ей продуктов, но ей не на что купить эти продукты, она лишена необходимых для этого денег. С другой стороны, и капиталов имеется достаточно, но собственники капитала не уступают его без дани в свою пользу, процента. Потому следует организовать безденежный обмен товаров и беспроцентное получение капитала.

Должен быть устроен особый меновой банк, который будет выдавать товаропроизводителям беспроцентные ссуды, но не деньгами, а своими билетами, которые будут приниматься всеми клиентами банка вместо денег. При установлении размера ссуд будет приниматься в соображение цена изготовленного товара, цена эта должна определяться не спросом и предложением, как теперь, а трудом производства. Каждый товаропроизводитель, получивший билеты банка, может обменять их на любой другой товар, производимый клиентами банка. Таким образом, товаропроизводители будут свободно обмениваться при помощи банковых билетов своими продуктами, а так как ссуды будут беспроцентными, то исчезнет и капиталистическая прибыль.

Когда операции банка охватят все народное хозяйство, всех товаропроизводителей страны, то при посредстве билетов банка можно будет купить всевозможные товары и, следовательно, всякие иные деньги совершенно исчезнут из обращения. Весь народнохозяйственный обмен будет совершаться через посредство банка, без всякого насилия над производителями и к общей выгоде всех. Все будут свободны производить то, что желают, и всем будет обеспечен, в соответствии с общественными потребностями, сбыт произведенных товаров.

IV

Итак, анархический общественный строй в представлении Прудона тесно связывается с определенной организацией товарообмена без посредства современных денег. Как бы мы не оценивали положительное значение настроений Годвина и Прудона, им нельзя отказать в ясности и определенности. Мы знаем, чего хотели эти представители более ранней анархической теории. К сожалению, того же отнюдь нельзя сказать о новейших представителях анархизма,- слишком уже неясны, туманны и противоречивы в своих подробностях их планы будущего общественного устройства.

Крупнейшим из современных анархистов является, бесспорно, Лев Толстой. Но Толстой, будучи несомненным анархистом по своим общественным идеалам, не может считаться теоретиком анархизма и потому мы оставим его в стороне. Из теоретиков современного анархизма выделяется силою ума, талантом и разносторонним знанием Кропоткин.

Кропоткин принадлежит к тому направлению анархизма, которое он сам определяет как анархический коммунизм. Этим он существенно отличается от Прудона, который не стоял на почве коммунизма и считал необходимым сохранение частной собственности отдельного лица на произведения его труда. Напротив, Кропоткин отвергает какую бы то ни было частную собственность и какое бы, то ни было право рабочего на его трудовой продукт. Этому последнему праву он противопоставляет право каждого на существование, достойное человека.

Кропоткин считает совершенно ненужным какую бы, то ни было принудительную организацию общественного труда. Противоположное мнение кажется ему просто укоренившимся предрассудком. Обыкновенно думают, что без принудительной власти невозможна никакая сложная общественная организация. Но так ли это? Не видим ли мы множество примеров весьма сложных организаций, которые существуют лишь на основании совершенно свободного соглашения участников. Такой характер, по необходимости, имеют все организации, выходящие за пределы одного государства — напр., всемирный почтовый союз или организация международного железнодорожного сообщения. И та и другая организации охватывает сотни тысяч и миллионы рабочих и требует величайшей согласованности их труда. Тем не менее, она всецело основана на свободном договоре — каждое государство, каждая железнодорожная компания, участвующая в этой организации, делает это добровольно без всякого внешнего принуждения. Отсюда видно, что принудительная власть, вопреки мнению коллективистов, отнюдь не есть необходимое условие сложного общественного сотрудничества.

Кропоткин — противник какой бы, то ни было организации обмена, а также и какой бы то ни было системы денег. Обмен будет происходить в анархическом обществе очень просто: ‘Пусть город — говорит он,- выделывает те вещи, которых не хватает крестьянам, вместо того, чтобы изготовлять разные безделушки для украшения буржуазных женщин. Пусть на швейных машинах в Париже шьют рабочие и праздничные одежды для деревенских людей, вместо того чтобы шить свадебное приданое, пусть на заводах делают земледельческие машины, лопаты и кирки, вместо того, чтобы ожидать их от англичан в обмен на наше вино. И пусть город посылает в деревню не комиссаров, опоясанных в красные или трехцветные пояса, которые приказывали бы крестьянам доставить свои продукты в такое-то место, но пусть по деревням отправляются из города друзья, братья, которые говорили бы крестьянам:

‘Несите нам свои изделия, и берите в наших магазинах все мануфактурные изделия, которые вам понравятся. И тогда деревенские изделия в изобилии появятся в городах. Крестьянин сохранит себе все, что ему нужно, а остальное отдаст городским рабочим, в которых, в первый раз за все время истории он увидит друзей, а не эксплуататоров’.

Таким простым способом, без всякой внешней организации, установится обмен продуктами. Производство будет так же свободно, как и обмен. Всякий будет производить, что хочет, и пользоваться продуктами по мере своих потребностей, если продукты имеются в избытке, и в равной доле с другими, если продуктов не хватает в желаемом количестве на всех.

Но наряду с этой картиной хаотической всеобщей свободы, Кропоткин выдвигает и несколько иной план общественного хозяйства. А именно, он предлагает, чтобы каждый член общества в возрасте от 20 до 45 или 50 лет добровольно согласился работать в сутки по 5 часов в тех отраслях труда, которые общество признает необходимыми. Взамен этого общество обеспечивает каждому своему члену полный достаток и свободное пользование продуктами общего труда.

Но что если некоторые члены этого общества не пожелают работать? В таком случае общество признает свой договор с неработающим членом нарушенным, и предоставляет его своим собственным силам, пусть он делает, что хочет, а общество не считает себя связанным с ним какими бы то ни было обязательствами.

Таков анархический общественный строй по представлению Кропоткина. Легко заметить, что наш теоретик коммунистического анархизма колеблется между двумя противоположными точками зрения. Как анархист, он требует абсолютной свободы и, следовательно, свободы для каждого работать, что вздумается, как вздумается и сколько вздумается, или даже совсем не работать, но как коммунист, он понимает, что такой порядок вещей противоречит требованию равенства, так как недобросовестный и не желающий работать будет при этом жить за счет труда работающего и добросовестного. И вот, чтобы избегнуть этой формы эксплуатации труда, Кропоткин предлагает, чтобы все члены общества добровольно обязались работать 5 часов в сутки, кто же не пожелает исполнить этого обязательства, тот может убираться на все четыре стороны. Но так как убраться человеку из человеческого общества некуда, разве в могилу, то, очевидно, предлагаемый Кропоткиным добровольный договор личности с обществом есть та же принудительная власть общества над личностью, против которой Кропоткин восстает.

Нетрудно показать всю обманчивость примеров Кропоткина, которыми он пытается доказать, что самое сложное общественное сотрудничество возможно на основе совершенно добровольного соглашения. И международное железнодорожное движение, и всемирный почтовый союз покоятся не на свободном договоре, а на принудительной общественной силе. Правда, отдельные компании, отдельные государства добровольно вступают в соглашение. Но Кропоткин забывает, что каждая железнодорожная компания, каждое государство исполняет свое дело при помощи не добровольцев, а наемных рабочих, которые работают не из любви к труду, а под угрозой голода. Железная дисциплина сковывает армию рабочих каждой железнодорожной компании и только благодаря этой дисциплине отдельные компании так легко согласовывают движение своих поездов. Непонятно, каким образом в добровольных соглашениях капиталистов, обладающих принудительной властью над армиями наемных рабочих, Кропоткин усматривает довод в пользу возможности сложных хозяйственных организаций без всякой принудительной власти.

Вот если бы Кропоткин привел пример добровольного сотрудничества сотен тысяч рабочих, без всякого общественного контроля и принудительного руководительства, этот пример был бы сильным доводом в пользу возможности анархического общества. Но, конечно, такого примера Кропоткин не мог бы привести, так как вполне анархический строй — и это нужно твердо признать — есть безусловная невозможность.

V

Трудность осуществления анархического хозяйства заключается в том, что в общественном хозяйстве необходима строгая пропорциональность частей. Общество нуждается в определенном количестве хлеба, мяса, тканей, железа, стекла, дерева и т. д. и т. д. Если железа или мяса или дерева изготовлено больше, чем нужно, то излишнее количество относительно, по крайней мере, бесполезно. В настоящее время, при капиталистическом хозяйстве, эта пропорциональность производства достигается весьма сложным образом через посредство рынка, путем колебания рыночных цен товаров. Когда капиталистическое товарное хозяйство исчезнет, то пропорциональность общественного производства должна достигаться путем планомерного распределения общественного труда. Без этой планомерности немыслимо общественное хозяйство, а эта планомерность может быть создана только общественным руководительством всего общественного процесса производства.

Если бы каждый производил, что ему вздумается, как это предполагают все анархисты (в том числе и Прудон — его план менового банка несостоятелен именно потому, что организация обмена еще не обеспечивает пропорциональности общественного производства), то будут изготовляться не те продукты и не в таких про порциях, как это требуется обществом, и, следовательно, общество будет терпеть экономическую нужду, голодать, благодаря неорганизованности общественного производства. Анархия производства в строе будущего, при отсутствии тех сил, которые в настоящее время обеспечивают, хотя и весьма грубую пропорциональность общественного хозяйства, равносильна уничтожению всякого хозяйства

Анархическое производство мыслимо лишь при том условии, что каждый будет добровольно подчинять все свои интересы общественным и производить всегда именно те продукты, в которых нуждается общество. Потому анархический идеал полной свободы личности от общественного принуждения может получить осуществление лишь при совершенном преобразовании человеческой личности.

Есть только одна область человеческой деятельности, в которой возможна и необходима полная свобода,- это область высшего, умственного, творческого труда. В этой области никакая власть большинства над меньшинством не может быть терпима. Всякая попытка подчинить общественному контролю творческий труд равносильна огромному понижению его производительности, и, следовательно, огромной потере для общества.

Вместе с тем, в этой области отнюдь не требуется той строгой пропорциональности, которая составляет такое необходимое условие хозяйственного труда. Общество не испытывает никаких страданий от того, что в одну эпоху преобладает один род искусства, в другую — другой. Если картин написано больше или меньше, чем требуется общественным спросом, то страдают или выигрывают от этого преимущественно сами художники. Во всяком случае, всякие внешние меры воздействия были бы в данном случае совершенно неуместны. Союзы людей творческого труда — художественные, научные и литературные общества — уже и теперь имеют характер вполне свободных соглашений и воплощают собой анархический идеал. В обществе будущего такие свободные анархические союзы должны получить, конечно, гораздо большее распространение, но основой хозяйственного строя общества они не станут до тех пор, пока эгоистические мотивы не исчезнут без остатка в душе человека.

ГЛАВА VIII. Социалистический строй будущего

I. Различные системы социализма. — II. Природа социалистического государства. III. Внешняя экономическая политика социалистического государства. Борьба за рынки при социализме. — IV Недостаточность коммунального социализма. — V. Мировые организации социализма. — VI. Государственное управление производством и распределением продуктов. — VII. Выгоды и невыгоды централистического социализма. — VIII. Муниципальный социализм. — IX. Трудовая кооперация как элемент анархического хозяйства при социализме. Социалистические общины и социалистические артели. — X. Город и деревня при социализме. — XI. Сложность хозяйственного строя социалистического общества. — XII. Социализм и коммунизм.

I

Различные системы социалистического строя многочисленны и разнообразны, причем многие из них заключают в себе существенные и глубокие принципиальные различия. Тем не менее, все они имеют друг с другом нечто общее, дающее возможность объединять их все в одно общее понятие социализма. Этим общим является стремление заменить существующий стихийный строй общественного хозяйства определенным планом, вытекающим из известных правовых принципов и не допускающим эксплуатацию одних членов общества другими.

В то же время ни одна из этих систем не может быть признана исчерпывающей и устраняющей остальные. В настоящее время всего более сочувствия к себе вызывает государственный социализм. Сочувствие это вытекает из совершенно правильного соображения, что социалистическая организация хозяйства может в наибольших размерах поднять производительность общественного труда лишь в том случае, если она осуществляется в достаточно крупном масштабе, каковой достижим лишь в рамках целого государства. Чем обширнее хозяйственная единица, тем большая планомерность возможна в хозяйственных процессах, ибо планомерность эта не может выходить за пределы данной организации.

Если мы предположим, что хозяйственной единицей является небольшая община (как в системах коммунального социализма), то планомерная организация хозяйства будет ограничиваться узкими пределами данной общины. Отношения же между отдельными общинами будут лишены какой бы то ни было планомерности, ибо для такой планомерности пришлось бы предположить какую-то хозяйственную организацию, стоящую выше общины, что исключается самим существом коммунального социализма.

Точно также и синдикальный социализм допускает возможность планомерной организации лишь внутри данной производительной ассоциации, отношения же между отдельными производительными ассоциациями остаются непланомерными и неурегулированными.

Вот почему современная социалистическая мысль признает возможным решение социалистической проблемы лишь в широких рамках государства.

Действительно, современное государство представляет собой обширную территорию с многомиллионным населением. В пределах этой обширной территории наблюдается значительное разнообразие естественных условий и, соответственно этому, значительное разделение общественного труда. При планомерной организации хозяйства всего огромного целого — государства — производительность общественного труда может быть поднята до такого уровня, который совершенно недостижим при организации хозяйства лишь внутри небольшой общины или производительной ассоциации.

II

Однако, я лично не думаю, чтобы государственный социализм был действительно последним словом социалистической мысли.

Современное государство уже потому непригодно в качестве основы социалистической организации, что оно создалось в результате стихийного хода исторического процесса, а не какого-либо разумного замысла или плана, между тем как сущность социализма заключается, как сказано, в стремлении подчинить общественное хозяйство какому-либо разумному плану, определенной правовой идее. Поэтому государства нашего времени так различны по своей площади и по количеству своего населения. Поэтому так случайны границы между отдельными государствами.

Некоторые народы, обладающие всеми условиями для самостоятельной государственности, не образуют самостоятельных государств, благодаря насилию над ними других народов (Польша), наоборот, другие государства существуют, хотя составляющие их народы стремятся к разъединению и образованию нескольких самостоятельных государств (Австро-Венгрия).

Мировая война нашего времени поставила на очередь вопрос преобразования политической карты Европы. И хотя, как можно думать, непосредственные результаты войны в этой области будут сравнительно скромны, и политические границы государств изменятся не очень значительно, все же принцип самоопределения народов, провозглашенный как основа будущего политического строя мира, значит сам по себе чрезвычайно много.

Если бы этот принцип был проведен в жизнь, то он знаменовал бы собой полное уничтожение современного государства. Ибо почти все современные государства, — во всяком случае, все так назыв. великие державы — построены на подавлении свободы самоопределения тех или иных народов и подлежат, следовательно, разложению.

Нечего и говорить, что колониальные владения великих держав представляют собой очевиднейшие проявления политического насилия и подавления воли народов, населяющих соответствующую территорию. Но и помимо колоний, политическое насилие определило, в большей или меньшей мере, взаимные границы всех современных государств, а отнюдь не свободное желание соответствующих народов.

Если бы в настоящее время населению была предоставлена полная свобода государственного самоопределения, то это самоопределение совершилось бы, главным образом, на основе национального принципа. Каждая национальность стремилась бы обособиться в самостоятельное политическое тело.

Однако, построение государства на национальной основе во многих случаях совершенно неосуществимо по той причине, что различные национальности территориально не обособлены друг от друга и живут на одной и той же территории.

В этом отношении особенно наглядным примером является народ с такими резко выраженными национальными чертами, как евреи. Чтобы образовать национальное государство, евреи должны предварительно совершить грандиозное переселение — собраться со всех концов мира в какую-либо одну страну.

Но какова бы ни была эта страна, — хотя бы Палестина — она не является пустыней и, следовательно, образование в ней еврейского государства нарушило бы права того народа, который уже теперь живет в ней, нарушило бы принцип национального самоопределения.

Точно также в Австрии во многих областях различные национальности не могут произвести между собой размежевания территории, так как они живут смешанно друг с другом в пределах той же территории.

Но и помимо невозможности создания чисто национальных государств, национальный принцип, сверх того, и прямо нежелателен в качестве основы самостоятельного государственного строительства.

Национальный принцип приобрел в наше время такое первенствующее значение лишь потому, что теперь одна национальность обычно подавляет другую. Лишь насилие над правом каждой национальности к культурному самоопределению приводит к тому, что угнетенная и подавленная национальность начинает стремиться к самостоятельной государственности. Где этого нет, где все национальности пользуются полной свободой культурного самоопределения, там самые различные национальности превосходно уживаются друг с другом и никакого стремления к политическому обособлению не обнаруживают.

Примером могут служить в Европе Швейцария, а в Новом Свете — Соединенные Штаты Северной Америки.

Национальный принцип отнюдь не является, таким образом, естественной основой государственного строительства.

Историческое государство, как правильно учил Маркс, есть организация, прежде всего, классового господства и насилия, государство выросло из классового общества, и с прекращением классового насилия, с установлением социалистического строя, естественно исчезнет и современное государство.

Правда, это отнюдь не значит, что социалистическое общество упразднит, за ненадобностью, все элементы современного государственного строя. Политическая власть, во всяком случае, останется, ибо без политической власти была бы невозможна та сложная организация общественного хозяйства в широких размерах, которая требуется социализмом.

Если бы предположить социалистический строй в форме коммунального социализма, то необходимость в особой организации политической власти могла бы совершенно отпасть, так как общественная организация в этом случае была бы слишком простой и не требовала бы особого политического аппарата.

Но так как социалистическая организация будущего неизбежно должна выйти далеко за пределы небольшой общины, то необходим и особый политический аппарат, необходима особая организация управления, необходимо народное представительство и необходимо правительство.

Таким образом, известные элементы государственности неизбежно сохранятся и в социалистическом обществе. Но эта социалистическая государственность будет очень глубоко отличаться от современной.

Отличия эти будут вытекать из совершенно разной задачи социалистической государственности и современной.

Современная государственность является, как сказано, на первом плане организацией классового господства и, лишь на втором плане, организацией общественной культуры. Соответственно этому современное государство на первый план выдвигает содержание армии и военного флота как средство подчинения себе других народов и укрепления власти правящих классов.

Благодаря социальной борьбе внутри современного государства, борьбе, вызываемой классовой эксплуатацией одних и противодействием этой эксплуатации со стороны других, правительство в современном государстве может достигать своих целей лишь путем организованного физического насилия, или, точнее, угрозой такового, без чего современная власть оказывается беспомощной и не способной ни к какому положительному делу.

В социалистическом обществе социальная борьба прекратится за полным отсутствием каких-либо поводов к ней. Вместе с тем прекратятся и войны по той же самой причине.

Борьба за рынки, являющаяся в наше время главнейшим поводом к войнам, непосредственно вызывается капиталистической организацией народного хозяйства. При социалистической организации хозяйства эта борьба утратит свое значение.

Таким образом, главное (конечно, не единственное) содержание современной государственности — политическая борьба за пределами государства и социальная борьба в защиту господствующих классов внутри его — отпадает в социалистическом обществе. Социалистическая власть будет преследовать лишь культурные цели и, прежде всего, цели организации общественного хозяйства.

Это глубокое изменение целей государственной власти должно глубоко изменить и самый ее характер.

Конечно, элемент принуждения останется и при социалистической государственности до тех пор, пока не изменится природа самого человека, и человек не научится добровольно подчинять свои интересы общим. Пока это не наступит, принуждение будет неизбежно во всех тех случаях, когда отдельная личность будет отказываться подчинять общему свой личный интерес. Но принуждение в общих интересах глубоко отличается от классового насилия нашего времени, насилия эксплуататоров над эксплуатируемыми.

Элемент принуждения, если и останется при социалистической государственности, то в гораздо меньших размерах, чем ныне, и, что особенно существенно, этот элемент принуждения будет опираться на правовую идею интересов большинства, а не основываться на голом факте силы, как в классовом государстве нашего времени.

Итак, государство останется и при социалистическом строе, хотя и существенно изменившись в своей внутренней природе, — оно явится организацией культуры, а не классового господства.

Но социалистическое государство будущего в большинстве случаев не будет совпадать с современным по своей территории. Территории современных государств, сложились в результате многовековой борьбы их друг с другом. С точки зрения хозяйственной целесообразности границы отдельных государств потребуют огромных изменений и только после таких изменений возможно станет рациональное построение социалистического хозяйства.

Политическая карта мира должна быть в корне изменена при образовании социалистической государственности. Одни государства будут раздроблены и уменьшены, другие увеличены в своих размерах, — причем все эти изменения будут определены всецело соображениями хозяйственной целесообразности.

Каждое государство будет охватывать территорию, которая, с точки зрения интересов наибольшего развития производительных сил, должна иметь общее хозяйственное управление из одного хозяйственного центра.

Нечто подобное — глубокое изменение границ отдельных государств, раздробление одних и расширение других, присоединение одних государств к другим и разделение государственных тел на части, — может показаться величайшей утопией, которая для своего осуществления потребовала бы несколько веков кровопролитнейших войн.

Однако, кажущаяся трудность этого процесса преобразования политической карты мира вполне мнима и создается тем, что мы не можем отрешиться от идеи современного государства и не можем стать на точку зрения социалистической государственности. Конечно, границы современных государств не могут быть изменены без войны. Но почему? Потому, что современное государство целиком основывается на силе, а не на праве, а силу можно сокрушить только другой силой.

Сила — не только основа современной государственности, но и цель ее. Увеличение политического могущества государства, расширение его границ, есть одна из важнейших задач государственной политики нашего времени. Поэтому кажется совершенно невозможным и даже нелепым, чтобы государство добровольно, без внешнего насилия, отказалось от части своей территории.

Но если мы станем на точку зрения социалистической государственности, то дело примет совершенно иной вид. В социалистическом государстве не может быть и речи о подавлении прав одной части населения другой, о внутренней борьбе и социальном угнетении какого бы то ни было рода. Гражданин социалистического государства отнюдь не будет усматривать в гражданах других государств своих врагов.

Конечно, национальные различия останутся и при социализме. Но национальные различия ни малейшим образом не являются сами по себе основанием для национальной вражды. Пример Швейцарии лучше всего убеждает, что народы очень различных национальностей — и, притом, национальностей, которые, будучи обособлены в самостоятельные государства, полны друг к другу самой острой национальной ненависти, как у французов по отношению к немцам,- могут отлично уживаться друг с другом и чувствовать себя гражданами общего отечества.

Если это удалось капиталистическому государству нашего времени, как Швейцария, то почему — то же самое окажется недостижимым для социалистического государства будущего, в котором не будет места для какой бы то ни было социальной борьбы и какого бы то ни было угнетения?

Если же мы предположим полное прекращение национальной вражды и исчезновение того обостренного государственного патриотизма, который питается взаимной борьбой государств нашего времени, то нас не удивит возможность в будущем глубочайшего изменения государственных границ по добровольному взаимному соглашению, без борьбы какого бы то ни было рода.

В настоящее время каждое государство, в пределах своей территории, явившейся результатом длинного ряда войн, ограждает свои сепаратные интересы, нисколько не думая о других. В международной политике господствует, как известно, совершенно зоологический государственный эгоизм, без всякой узды нравственного чувства и долга. Уродливый патриотизм нашего времени, получивший такое пышное развитие во время мировой войны, является лучшей иллюстрацией того, до какой степени солидарность лиц, принадлежащих к одному же государству, может приводить к подавлению сознания своих обязанностей по отношению к гражданам другого государства.

III

С исчезновением ядовитых миазмов, насыщающих политическую атмосферу современной жизни, распадение народов мира на отдельные государства может произойти без всяких трений и без всякой борьбы на основе хозяйственной целесообразности.

Отдельные социалистические государства не будут чувствовать себя обособленными политическими организациями, опасающимися своих соседей и постоянно готовыми силой отвечать на силу, — но штатами единого мирового государства.

Этим самым будет достигнут такой огромный шаг вперед в области развития производительных сил общества, размеры которого трудно и предугадать.

Действительно, вспомним, каким тормозом для хозяйственного прогресса нашего времени являются таможенные барьеры на границах каждого государства, равно как и всякого рода затруднения и препятствия к свободному размещению населения между различными государствами.

Почти все крупные государства современности стремятся к идеалу ‘автаркии’ — к тому, чтобы каждое из них возможно менее зависело от остальных и удовлетворяло своим потребностям, по возможности, своим собственным производством.

Для этого одни государства прибегают к аграрному протекционизму, другие к промышленному, или к тому и другому вместе.

Но всякий протекционизм, если он имеет постоянный или длительный характер (а именно таков протекционизм нашего времени), является растратой национального богатства, ибо благодаря протекционизму население лишается возможности наиболее производительно использовать свои особые преимущества и естественные богатства. Покупая продукты туземного происхождения по более дорогой цене, чем можно было бы приобрести на открытом рынке иностранные продукты, страна соответственно сокращает свое национальное богатство.

Это основное возражение против протекционизма утратило бы свое значение лишь в том случае, если бы протекционистские пошлины имели временный характер, как это обычно и предполагается теорией протекционизма.

Теория эта указывает, что новые отрасли производства в молодой стране не могут получить развития, если им приходится конкурировать с окрепшей промышленностью старых стран, производящих те же продукты по такой низкой цене, которая недостижима для начинающих стран. Временное ограждение покровительственной пошлиной производства молодой страны от иностранной конкуренции является лучшим средством развить туземную промышленность, которая по истечении известного времени, упрочившись и окрепнув, получит возможность изготовлять продукты по такой же цене, как и более старая промышленность других стран.

Против этой защиты протекционизма возразить нечего, но вся она покоится на предположении, что покровительственная пошлина имеет временный характер и с течением времени уступает место свободной торговле.

Между тем, опыт показывает, что в огромном большинстве случаев современный протекционизм имеет характер не временной, но постоянной меры торговой политики. В особенности это очевидно по отношению к аграрному протекционизму, который ни малейшим образом не рассчитывает когда-либо сам себя упразднить ввиду достижения своей цели.

Защитники аграрного протекционизма, хотя бы в Германии, отнюдь не думают, что с течением времени германское земледелие, развившееся благодаря покровительственным пошлинам, получит возможность не нуждаться в последних. Наоборот, германские аграрии прекрасно сознают, что как бы ни были велики успехи германского сельского хозяйства, производить продукты по такой низкой цене, как страны экстенсивной сельскохозяйственной культуры — Россия, Америка, Австралия — Германия не может.

Германское сельское хозяйство всегда будет нуждаться в покровительственной пошлине, чтобы выдерживать конкуренцию на внутреннем германском рынке с иностранными сельскохозяйственными продуктами. Тем не менее, Германия и не думает отказываться от этих пошлин, чрезвычайно удорожающих предметы питания населения.

Мотивом является (помимо сепаратных интересов аграрных классов), стремление возможно менее зависеть в деле национального питания от иностранцев.

Ради этой цели Германия ежегодно переплачивает на сельскохозяйственных продуктах сотни миллионов и миллиарды марок. Другие страны делают то же по отношению к промышленным продуктам.

Возьмем, напр., Россию. Сколько времени в России существует не только покровительственный, но даже запретительный тариф по отношению к важнейшим произведениям промышленности и как слаба, несмотря на это, наша промышленность. Очевидно, наш промышленный протекционизм, подобно германскому аграрному протекционизму, не ведет к собственному упразднению. Страна продолжает переплачивать, приобретая продукты туземной промышленности и сокращая, благодаря этим переплатам, свое национальное богатство.

Если бы мы предположили упразднение всех этих таможенных барьеров, то, благодаря общественному разделению труда, в каждой данной стране получили бы преимущественное развитие те именно отрасли общественного труда, в которых данная страна, по своим естественным и иным условиям, всего сильнее.

Социалистические государства, не стремящиеся к увеличению своего могущества за счет других и не опасающиеся друг друга, предоставляющие полную свободу своим гражданам переселяться из одного государства в другое, не имели бы никаких оснований придавать хозяйственному развитию страны искусственное направление, не соответствующее ее естественным условиям.

Конечно, нельзя говорить о свободе торговли в социалистическом государстве, так как в нем вообще современной торговли не будет. Однако, международный обмен сохранится и при социализме, с тем, однако, существенным различием сравнительно с современным положением дела, что теперь этот обмен находится в руках частных предпринимателей-капиталистов, преследующих цели личного барыша, а в социалистическом государстве международный обмен будет сосредоточен в руках государства.

Государство получает в этом случае возможность совершенно подчинить международный обмен целям своей хозяйственной политики и, если бы пожелало, оно могло бы без всяких пошлин воспрепятствовать ввозу в страну любых продуктов, ибо все они приобретаются государством.

Однако, социалистическое государство не будет иметь мотивов искусственно развивать в своей стране одни отрасли промышленности за счет других, подобно современному государству, ибо социалистическое государство не будет иметь оснований опасаться в каких бы то ни было отношениях других государств.

И потому, международная, хозяйственная политика социалистического государства должна получить совершенно иное направление, чем ныне, должна поставить себе целью наибольшее использование естественных производительных сил и всех хозяйственных преимуществ своей страны.

Различные государства эпохи социализма будут относиться друг к другу, как к членам одной политической семьи, подобно тому, как относятся друг к другу в наше время отдельные штаты федеративного государства. В одних государствах будет преобладать промышленность, в других сельское хозяйство, и это никого не будет смущать и ни у кого вызывать опасений, подобно тому, как в наше время население восточных промышленных штатов Северной Америки не видит для себя ничего опасного в том, что оно не может существовать продуктами своего собственного сельского хозяйства и нуждается в подвозе сельскохозяйственных продуктов с Запада.

Социалистические государства, в хозяйстве которых будет преобладать земледелие, не будут иметь никаких мотивов тяготиться необходимостью ввоза промышленных продуктов из-за границы, подобно тому, как население западных сельскохозяйственных штатов Северной Америки отнюдь не страдает от ввоза промышленных продуктов из восточных штатов.

Правда, и в социалистическом государстве может почувствоваться потребность создать у себя производство тех продуктов, которые до сих пор ввозились из-за границы. Осуществить нечто подобное социалистическому государству будет не трудно, ибо весь международный обмен будет в его руках.

Социалистическое государство просто перестанет ввозить соответствующие продукты из-за границы и начнет их изготовлять у себя дома, трудом своих граждан.

Такая замена будет равносильна сокращению общественного богатства, ибо при этом произойдет замена иностранного, более дешевого продукта, более дорогим — туземным. Но это временное лишение может быть перевешено последующими выгодами: если для развития новой отрасли производства в стране имеются соответствующие внутренние условия, и страна через некоторое время станет производить те же продукты по более низкой трудовой стоимости, чем если бы она ввозила их из-за границы, получая их в обмен на свои продукты, то страна может пойти на временный ущерб ради будущего постоянного выигрыша.

Однако, социалистическое государство может принимать подобные меры для развития в стране новых отраслей производства лишь в том случае, если это обещает в будущем удешевление соответствующих продуктов. Но, конечно, социалистическое государство не будет развивать те или иные отрасли производства, если такого удешевления продуктов не происходит.

В этом и будет заключаться существенное различие внешней, хозяйственной политики социалистического и современного капиталистического государства. Социалистическое государство будет преследовать интересы общего благосостояния, а не выгоды отдельных общественных групп.

Для глубокой розни интересов между различными государствами при социалистическом строе почвы не будет.

Правда, и при социализме возможно вытеснение продуктов одного государства на том или ином внешнем рынке продуктами другого государства, ибо международный обмен будет продолжаться, и каждая страна, изготовляющая продукты для вывоза, будет искать внешних рынков для своих продуктов. Тем не менее, внешний рынок будет иметь в социалистической системе хозяйства совершенно иной смысл и иное значение, чем в системе капитализма.

Капиталистическое хозяйство производит избыточный продукт, который и ищет себе помещения на внешнем рынке. Капиталистическое хозяйство стремится к неограниченному расширению общественного производства, но, наталкиваясь на неорганизованность общественного хозяйства, и вытекающую отсюда непропорциональность отдельных его составных частей, приводит к тому, что общественное предложение идет впереди общественного спроса — товар ищет покупателя, а не покупатель ищет товар. Отсюда возникает ожесточенная борьба за рынки, составляющая характернейшую черту капиталистической, хозяйственной системы,

Социалистическое хозяйство будет построено совершенно иначе. Оно будет преследовать потребительные цели и ни о каком избыточном продукте, как постоянном явлении, в пределах его не может быть и речи. Избыточный продукт, конечно, возможен и в социалистическом хозяйстве, но лишь, как случайное явление, как результат неправильного учета общественного спроса.

Внешний рынок будет нужен социалистическому государству не как средство помещения избыточного продукта, но как средство увеличения количества продуктов для нужд населения.

Возьмем, напр., такое государство, как Англия, в хозяйстве которой внешний рынок играет большую роль, чем в хозяйстве какой-либо другой страны.

Конечно, и при господстве социализма Англия будет нуждаться во внешнем рынке для сбыта произведений своего труда, ибо, обменивая свои фабричные продукты на сельскохозяйственные других стран, она может получить эти продукты по более низкой трудовой стоимости, чем если бы те же продукты получались в самой Англии.

Разница с современным положением дела заключается, однако, в том, что теперь производство фабричных продуктов в Англии для целей экспорта не находится в непосредственной связи со спросом английского населения на сельскохозяйственные продукты других стран. Английские фабриканты стремятся в возможно большем количестве сбыть свои продукты на всех рынках мира, где только имеется на эти продукты спрос, менее всего думая о потребительном спросе английского населения на иностранные продукты.

При социалистическом же строе потребительный спрос английского населения на иностранные продукты будет непосредственно определять собой размеры английского вывоза.

Если бы спрос за границей на фабричные изделия Англии сократился, то это вызвало бы соответствующее расширение производства сельскохозяйственных продуктов внутри страны.

Конечно, такое изменение характера английского производства было бы невыгодно для страны, так как оно повысило бы трудовую стоимость получения сельскохозяйственных продуктов. Но это очень далеко от промышленных кризисов, крахов, банкротств, массовой безработицы и длительных промышленных депрессий, которые наблюдаются в связи с борьбой за рынки в наше время,

Борьба за внешний рынок останется и при социализме. Но эта борьба примет совершенно иной характер и не будет заключать в себе ничего, угрожающего международному миру. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что борьба за рынки в наше время происходит не только между различными государствами, но и между отдельными районами в пределах того же государства.

У нас в России уже многие годы идет борьба за рынок между донецкой и уральской железоделательной промышленностью. Победителем в этой борьбе оказывается Донецкий район. Однако, борьба эта, хотя она и совершается в условиях капиталистического хозяйства, со всеми грозными последствиями ее для побежденного, вытекающими из существа капиталистической системы, отнюдь не приводит к социальной вражде, а тем менее к гражданской войне.

Уральские горнопромышленники и рабочие примиряются с неизбежным и приспосабливаются к новым хозяйственным условиям, созданным ростом донецкой железоделательной промышленности.

Социалистические государства будут вести борьбу за внешний рынок в таких же мирных условиях, как ведут теперь борьбу за рынок отдельные районы того же государства. Необходимо, к тому же, иметь в виду, что борьба за рынок, при господстве социализма будет происходить в совершенно иной обстановке, чем ныне.

Побежденному в этой борьбе не будет грозить разорение и нищета. Потеря рынка при социализме будет приводить лишь к тому, что в стране будет производиться, с добавочной затратой общественного труда, часть тех продуктов, которые раньше ввозились из за границы.

IV

Итак, социалистическое государство будет социальным образованием совершенно иного рода, чем современное. С утратой классовой природы государство утратит все то, что в наше время делает его таким неприемлемым для многих людей с более чутким сердцем.

Коротко говоря, из организации на первом плане политического и социального насилия и лишь на втором плане — организации культуры, государство превращается в чистую от каких бы, то ни было элементов насилия организацию культуры.

В таком виде государство явится неизбежной основой социалистического строя будущего. Ибо без этой широкой основы невозможна организация общественного хозяйства в размерах, требующихся для наибольшего развития производительных сил общества.

Община в несколько сот семейств, как основная ячейка социалистического строя, могла казаться возможной только до эпохи современного капитализма. Фурье и Оуэн — отцы коммунального социализма, — создавая свои планы социального устройства, не знали ни о железных дорогах, ни о крупном производстве современного масштаба. Они жили в то время, когда мелкое производство еще было господствующей формой промышленного производства, пути сообщения были примитивны, территориальное разделение труда сравнительно ничтожно.

Община, удовлетворяющая трудом своих членов всем своим важнейшим потребностям,- от этого идеала дышит седой древностью. На заре истории, в эпоху господства натурального хозяйства, когда обмен существовал лишь в слабых зачатках и отнюдь не проникал в толщу хозяйственной жизни, община действительно была основной ячейкой хозяйственного строя. Но наше время уже давно переросло общину и сделало невозможным коммунальный социализм.

Наиболее наглядно архаичность этой формы социализма выступает, если мы подумаем о роли в современном хозяйстве железнодорожного транспорта. Можно ли серьезно думать в наше время об уничтожении железных дорог и всего того, что с ними связано в современной жизни?

Но ведь если железные дороги сохранятся, то коммунальный социализм уже тем самым оказывается недостаточным в качестве основы социального строя будущего. Ибо коммуна не может быть хозяином железной дороги, только на ничтожном протяжении перерезывающей территорию коммуны.

Само собою разумеется, что железная дорога, по самой своей природе требует крупной организации общественного труда и, притом, труда профессионально определенного рода. Десятки и сотни тысяч железнодорожных рабочих и служащих должны управляться из единого центра. И, конечно, все эти люди не могут существовать продуктами своего труда, ибо их труд заключается в работе на железной дороге. Для поддержания существования этих людей необходима какая-то иная организация общественного труда, а не самоудовлетворяющаяся социалистическая коммуна.

Итак, несостоятельность или, по меньшей мере, недостаточность коммунального социализма бьет в наше время в глаза. Коммунальный социализм соответствует гораздо более низкому уровню развития производительных сил, чем достигнутый человечеством ныне. Нашему времени коммунальный социализм кажется архаизмом. Отсюда следует, что основой социалистического строя будущего должно быть неизбежно признано преобразованное государство.

V

Однако, не следует думать, что государство явится самой широкой организацией, в пределах которой будет складываться социалистическое хозяйство.

Наоборот, совершенно ясно, что многие очень важные отрасли общественного хозяйства по самой своей природе требуют рамок еще более широких.

Это следует сказать, прежде всего, о средствах сообщения. Уже в современном капиталистическом обществе эти отрасли хозяйства стремятся приобрести международный, даже всемирный характер, примером чего является такое своеобразное учреждение, как всемирный почтовый союз.

Настоятельная потребность повела к тому, что даже государства нашего времени, раздираемые жестокими войнами, объединились в области почтово-телеграфного дела в мирную, культурную организацию. Французская почта в мирное время так же исправно перевозилась по германским дорогам, как и германская по французским.

Правда, всемирный почтовый союз не препятствует тому, что каждое отдельное государство самостоятельно организует свою почту и самостоятельно управляет ею.

Однако, с точки зрения технической целесообразности, было бы наилучшим, если бы почтово-телеграфная организация, обслуживающая, в пределах каждого отдельного государства, население не только этого государства, но и всего мира, приобрела международный характер. Только в этом случае данная организация будет стоять на уровне своих технических задач.

Всемирный почтовый союз должен превратиться при социалистическом строе во всемирную международную организацию всего почтово-телеграфного дела.

Легко понять насколько улучшится в этом случае передача почтовых посылок и телеграмм. Все члены почтового союза страдают, если то или иное государство медленно или неисправно передает почтово-телеграфную корреспонденцию.

Сопротивление цепи определяется, как известно, ее наиболее слабым звеном. Так и в данном случае, исправность международного почтового сообщения определяется исправностью наиболее слабых участников международного союза, благодаря чему происходит непроизводительная затрата общественного труда. Для чего перевозить письмо за тысячи верст через несколько государств, если в своем пробеге через одно государство оно теряется?

Всемирная международная организация почтово-телеграфного дела даст возможность достигнуть наибольшей планомерности и наибольшей технической целесообразности в передаче известий. Вместе с тем это сведет к минимуму затраты на это чрезвычайно важное дело общественного труда.

Конечно, не нужно думать, что все всемирное почтовое дело будет управляться во всех деталях из одного общего центра.

Наряду со всемирным центром управления почтово-телеграфными сообщениями всех стран, должны быть и местные центры. Но эти местные центры отнюдь не должны неизбежно совпадать с границами отдельных государств. Они могут включить в одно целое несколько различных государств, равно как и раздроблять одно государство на несколько почтово-телеграфных местных центров в зависимости от потребностей почтово-телеграфного дела, совершенно не считаясь с политическими границами государств, до которых почте и телеграфу никакого дела нет.

Такие международные организации, действующие в пределах отдельных государств, хорошо знакомы уже современному капиталистическому государству. Взять, хотя бы, ‘Международное общество спальных вагонов’, которое так много сделало для увеличения удобства путешествия на дальние расстояния.

Но международные организации будущего должны охватить, но только почту и телеграф. В большей или меньшей степени он должны охватить также и все дело парового транспорта, как на воде, так и на суше.

Только что был приведен пример одной из таких международных организаций транспорта уже в пределах существующего общества, пример, показывающий, к какому техническому прогрессу транспортного дела может приводить международная организация.

Уже теперь в железнодорожном управлении замечается стремление к интернационализму. Национальные железнодорожные сети должны слиться в одну мировую железнодорожную сеть к общей выгоде всего человечества.

От неудовлетворительного развития железнодорожной сети в той или иной стране страдает не только она одна, но и все другие страны, которые пользуются или могли бы пользоваться территорией данной страны для целей транспорта.

Взять хотя бы великую Сибирскую железную дорогу. Ее международное значение очевидно. Слабое развитие железнодорожной сети в России чрезвычайно задерживает сношения между Западной Европой и Азией. Благодаря исключительной международной важности Багдадской дороги, проходящей по территории только одного государства — Турции, проведение этой дороги стало возможным только в результате определенного соглашения великих держав Западной Европы, хозяйственные интересы которых самым непосредственным образом связываются этой дорогой.

Вообще, для наибольшего использования производительных сил всех стран необходимо планомерное расширение железнодорожной сети всего мира — и к этому стихийно стремится хозяйственное развитие уже в пределах современной капиталистической системы.

То же самое нужно сказать и об океанском сообщении. Фактически торговый флот обслуживает всегда торговые нужды многих стран, а не нужды лишь той страны, которой данный флот принадлежит на правах собственности. В настоящее время Англия и, в меньшей степени, Германия — две руководящих капиталистических страны Европы — монополизируют торговый океанский транспорт всего мира и эксплуатируют в своих интересах свое морское могущество.

В социалистическом обществе международная эксплуатация столь же недопустима, как и эксплуатация одних классов общества другими в пределах той же страны. Атак как океанский флот, в силу необходимости, обслуживает не одну, а несколько стран, то по самому существу дела океанское сообщение должно стать делом международной организации.

Итак, в большей или меньшей своей части, столь важные отрасли общественного хозяйства, как средства сообщения и транспорта, должны уйти из рук социалистического государства и перейти в управление и распоряжение международных организаций, в которых отдельные государства будут лишь равноправными членами.

Социалистическое хозяйство будущего не ограничится, таким образом, рамками отдельного государства, но в некоторых своих частях получит характер мировой организации той или иной отрасли общественного труда.

Средства сообщения и транспорта являются лишь наиболее очевидными примерами таких отраслей хозяйства, в которых международная организация требуется самим существом соответствующих хозяйственных задач. Но, несомненно, область международных, хозяйственных организаций при социалистическом строе будет охватывать и многие другие отрасли труда.

Возможно, что в тех случаях, когда та или иная страна обладает естественной монополией производства известных продуктов, имеющих важное международное, хозяйственное значение, международная организация получения этого продукта будет признана необходимой.

Месторождения многих минералов рассеяны в очень ограниченных районах земного шара, и международная добыча их была бы вполне целесообразна.

Современные международные капиталистические организации, международные картели и синдикаты, указывают в пределах существующего хозяйственного строя естественные пути будущего хозяйственного развития уже в условиях социализма.

Итак, самой крупной организацией социалистического хозяйства будущего явится не государство, а международные союзы, охватывающие многие или даже все государства земного шара. Следующей по своим размерам социалистической организацией явится социалистическое государство, долженствующее стать главным средоточием организующих хозяйственных сил социалистического общества.

VI

Социалистическое государство станет наиболее важной хозяйственной организацией будущего. Именно оно должно в большинстве случаев заменить собой современного капиталистического предпринимателя.

Государство должно занять место торговца нашего времени. Правда, при социалистическом строе современного капиталистического обмена не будет, однако, полного прекращения обмена ожидать нельзя. Не только в области международных сношений обмен сохранится, но, по всей вероятности, также и внутри государства обмен останется, хотя и в значительно меньшем объеме, чем ныне. Кроме того, нужно иметь в виду, что торговля в современном строе выполняет функцию не только перемещения права собственности на продукты, но и распределения между населением продуктов, в которых последнее нуждается.

Это распределение между населением предметов потребления, ложащееся теперь на капиталистическую торговлю, социалистическое государство возьмет на себя.

Изготовляемые продукты будут поступать в государственные склады и затем распределяться между потребителями тем или иным способом в соответствии со спросом на эти продукты.

Непосредственное распределение продуктов между населением было бы целесообразно поручить органам местного самоуправления — муниципалитетам. Но в первой своей стадии — распределении продуктов между различными областями и районами государства, оно должно непосредственно ложиться на центральную государственную власть.

Что касается совокупности общественного производства, то общий план его на каждый год должен, очевидно, также составляться центральной властью, на которую ложится обязанность принимать все меры к тому, чтобы общественный спрос получал наиболее полное удовлетворение.

Государственная власть должна непосредственно руководить процессом общественного производства во всех тех случаях, когда это производство не находится в руках каких-либо самоуправляющихся организаций.

Можно думать, что главная масса промышленных продуктов будет изготовляться в социалистическом государстве под непосредственным руководством органов государственной власти. В особенности это следует сказать о горнозаводской промышленности, и вообще о тех отраслях промышленности, где уже теперь господствует крупное производство.

В тех случаях, когда благодаря синдикатам, трестам и иным капиталистическим союзам, национальное производство того или иного продукта уже теперь объединилось целиком или в значительной своей части в руках одной капиталистической организации, переход производства в руки государства может совершиться без малейшего затруднения и диктуется сам собой.

Государство продолжит в этом случае тот естественный процесс промышленного развития, который уже обнаружился с такой яркостью в пределах капиталистического общества — процесс промышленной концентрации. Концентрация промышленности дает возможность поднять до наиболее высокого уровня технику производства по причинам двоякого рода: во-первых, потому что при сосредоточении промышленности в руках одной организации, возможно придать каждой производительной единице наиболее крупные размеры (конечно, в пределах технической и социальной целесообразности) и, во-вторых, благодаря возможности в этом случае наиболее целесообразного территориального размещения производительных единиц. Известно, что в Америке при слиянии многих отдельных промышленных предприятий в одно промышленное целое, трест сплошь и рядом закрывает некоторые из объединившихся фабрик, сосредоточивая производство на тех фабриках, которые по техническим или иным условиям стоят выше остальных.

Так же будет, очевидно, действовать и социалистическое государство. Объединив в своих руках производство того или иного продукта, оно не будет иметь никакого основания сохранять в действии все многочисленные фабрики и иные промышленные заведения, где этот продукт производится в настоящее время.

Наоборот, государство должно будет выработать план организации национального производства соответствующего продукта, исходя из точки зрения экономической целесообразности. Каждая производительная единица должна иметь те размеры, при которых достигается максимум производительности общественного труда (с соблюдением, конечно, интересов и самого работающего человека) и эти единицы должны быть распределены по национальной территории в соответствии с тем же самым принципом.

Для достижения всего этого необходимо объединение национального производства в руках государства, и вот почему социалистическое государство должно взять на себя эту задачу.

Вообще, государство должно стать важнейшей, хозяйственной организацией социалистического общества. Только при условии централизации возможны стройность, согласованность, пропорциональность во всех частях общественного целого. Без централизации не может быть и планомерности целого, так как эта планомерность может быть внесена в общество только подчинением отдельных его составных частей единому, центральному плану. Только при этом условии общественный строй может стать целиком продуктом разумной воли человека и наиболее полно приспособиться к общественным нуждам и потребностям.

VII

Однако, государственная централизация заключает в себе и огромные опасности, которых нужно так или иначе избегнуть. Чем более централистически организовано общественное хозяйство и чем большие размеры приобретает эта организация, тем больше опасности для свободы отдельных лиц. Централизм всегда несет с собой и бюрократизм — оторванность общественного механизма от тесного соприкосновения с действительной жизнью, игнорирование всех индивидуальных отличий ее. Соответственно этому возрастает и роль принудительного начала власти в строе общественной жизни. Таков неустранимый грех всякого централизма.

Централизация обещает очень много, но нередко эти обещания остаются на бумаге. Кроме того, не нужно забывать, что в социалистическом обществе не человек будет служить общественному богатству (как ныне), а общественное богатство будет служить нуждам человека.

Высшей задачей социалистического общества отнюдь не будет создание наибольшей суммы общественного богатства. Правда, современный социализм не только не враждебен умножению материального богатства (в противность социализму Платона или социализму христианства), но усматривает в богатстве огромную положительную ценность. Богатство признается социализмом наших дней материальной основой культуры, а культурное развитие человечества является само по себе высочайшей целью.

Тем не менее, социалистическое общество будет относиться к умножению богатства иначе, чем относится капиталистическое общество. В этом последнем богатство достается собственнику хозяйственного предприятия — капиталисту, который сам своим трудом в создании богатства не участвует.

Рабочий при господстве капитализма является простым орудием создания богатства, и с точки зрения капиталиста рабочий не отличается принципиально от других орудий производства. Рабочий не самоцель, а средство — такова основная точка зрения капитализма.

Напротив, при господстве социализма работающий человек становится самоцелью. Интересы работающего человека приобретают решающий характер при построении системы общественного хозяйства.

Так как умножение общественного богатства совершается при помощи затраты труда человека, то не всякое умножение богатства социализм будет признавать благом. Умножение богатства, покупаемое ценой принижения личности работающего человека, социализм не только не может считать общественным благом, но признает несомненным злом.

Вот с этой-то точки зрения государственная централизация общественного хозяйства и встречает наиболее существенные возражения.

Можно согласиться с тем, что централизация благоприятствует умножению общественного богатства. Если мы представим себе социалистическое государство, как гигантскую машину, в которой отдельный человек играет роль винтика или колеса, управляемого движением всего механизма, то это, быть может, и поведет к созданию наибольшей суммы общественного богатства, но не будет соответствовать интересам трудящегося человека, не желающего принижать себя до простого подчиненного орудия общественного целого.

В нашу историческую эпоху борьба идет во имя принципа равенства, ибо в наше время интересы большинства грубо подавляются меньшинством.

Социализм приведет к торжеству равенства. Но высшая цель общественного союза — социальный идеал — отнюдь не заключается в наибольшем равенстве всех членов общественного союза.

Равенство, само по себе, отнюдь не является положительным благом. Неравенство есть несомненное социальное зло, но устранение зла есть лишь первый шаг в направлении, к социальному идеалу. Социальным же идеалом является не социальное равенство, асоциальная свобода. Общество совершенно свободных людей — ‘вот конечная цель общественного прогресса.

С точки зрения этого высшего социального идеала — свободы человеческой личности — и должны быть оцениваемы различные типы социалистического общества.

Централизация социалистического государства, предполагающая строгое подчинение личности велениям центральной власти, передачу этой последней всей хозяйственной инициативы и всей ответственности за правильный ход процесса общественного хозяйства, не соответствует идеалу наибольшей свободы личности.

Правда, отсюда не следует делать вывода, что государственная централизация управления общественным хозяйством должна быть отвергнута и, что предпочтение следует отдать перед государственным социализмом иным системам социализма, допускающим большую свободу личной инициативе.

Отнюдь нет. Планомерность общественного целого представляет собой такую существенную выгоду, ради которой приходится мириться и с ограничением свободы личности. Централизованное социалистическое хозяйство даст возможность достигнуть гораздо, больших хозяйственных результатов, чем все иные системы социалистического строя, и потому отказаться от государственной организации общественного хозяйства социализм не может и не должен.

Однако, невыгодные стороны централистического социализма — подавление личности общественной организацией — остаются во всей своей силе.

Вывод отсюда может быть сделан только один. Необходим известный компромисс между различными социалистическими системами. Централистическая система не может быть отвергнута, но она должна быть дополнена и ограничена системами федералистическими, предоставлявшими больше свободы человеческой личности.

В систему централистического социализма должны быть вдвинуты элементы федералистического социализма, сохраняющие подчиненное положение и не нарушающие общего плана общественного хозяйства (в чем заключается сила централистического социализма), но, в то же время, ослаблявшие элемент принуждения, свойственный централистическому социализму, и освобождающие общественную инициативу и самодеятельность.

VIII

Прежде всего не нужно забывать, что государственная организация находит себе выражение не только в центральных государственных учреждениях, но и в органах местного самоуправления. Эти последние, не менее центральных учреждений, основаны на принудительном начале. Но так как размеры муниципалитетов — публичных самоуправляющихся корпораций — гораздо меньше государства, то отдельная личность гораздо менее подавляется в них общественным целым, чем в государстве.

Муниципальный социализм должен идти рядом с государственным социализмом, причем муниципалитеты, сами по себе, должны образовывать известную иерархию, начиная от крупных организаций, охватывающих обширные районы и значительные группы населения вплоть до самых мелких с населением в несколько тысяч иди даже — сот семейств.

Каждая муниципальная организация должна иметь свое собственное хозяйство, причем в распределении хозяйственных задач между государством и различными муниципалитетами должно быть положено правило, чтобы все, могущее быть выполненным муниципалитетами, возлагалось на последние. Центральная государственная власть должна брать на себя лишь то, что явно не по силам муниципалитету.

Но, конечно, за государством должна остаться общая наблюдающая, направляющая и регулирующая власть, так как иначе может исчезнуть общий план народного хозяйства и, соответственно, понизится производительность общественного труда.

Итак, первым коррективом к централизующему началу государственности должно явиться при господстве социализма самое широкое развитие местного самоуправления. Государственный социализм должен получить свое восполнение в муниципальном социализме.

Этого восполнения, однако, далеко недостаточно. Сильной стороной синдикального социализма является то, что при этой форме социализма производственный процесс подпадает непосредственному контролю рабочих, занятых производством. Благодаря этому рабочий из слуги производственного процесса превращается в его господина.

Предположим государственную фабрику в социалистическом строе. Рабочие, работающие на этой фабрике, являются полноправными гражданами социалистического государства и в качестве таковых принимают известное участие в определении условий и порядка своей работы.

Однако, участие это весьма отдаленно и во многих случаях почти призрачно, номинально. Рядовой рабочий может влиять на направление государственной политики лишь как один из миллионов избирателей, т.е. в самой ничтожной степени. Поэтому, поскольку рабочий выполняет предписания государственной власти и ее органов, назначаемых сверху для управления фабрикой, рабочий подчиняется власти, от него фактически почти независящей.

Синдикальный социализм стремится сделать распорядителем производственного процесса ту самую рабочую группу, которая в этом процессе занята. И, конечно, свобода рабочего гораздо более обеспечена при синдикальной организации производства, чем при государственной.

Поэтому весьма желательно, чтобы при государственной организации производства были введены известные элементы синдикализма.

И это вполне возможно. Современная промышленная жизнь выработала тип фабрик, основанных на системе так называемого трудового копартнершипа (labour copartner-ship). На фабриках, основанных на этой системе, рабочие принимают непосредственное участие в управлении фабрикой, выбирая из своей среды известное число своих представителей в правление.

ГЛАВА IX. Ценность, стоимость, цена и деньги при социализме

I. Ценность и стоимость. Роль трудового фактора. — II. Цена. Отклонение цены от трудовой стоимости в социалистическом хозяйстве. — III. Деньги. Существенно иная природа социалистических денег, чем теперь. Функции денег при социализме.

I

Социалистическое хозяйство будет самым глубоким образом отличаться от современного, но все же это будет хозяйство, имеющее в основе своей категории, которые свойственны хозяйству вообще как таковому. Такими основными категориями всякого хозяйства является ценность и стоимость.

Всякая хозяйственная деятельность предполагает эти две категории, будучи заключена между затратой (стоимостью) и получкой (ценностью), как между своим отрицательным и положительным полюсами. Стоимость — средство, а ценность — цель. Цель хозяйственной деятельности — удовлетворение потребностей — не может быть достигнута без затраты хозяйственного труда, а потому ценность, так же как и трудовая стоимость, должны быть признаны основными и неустранимыми категориями всякой хозяйственной деятельности, какова бы она ни была.

Это верно как по отношению к современному капиталистическому, так и к будущему социалистическому хозяйству. И в социалистическом обществе хозяйственная деятельность будет руководствоваться принципом достижения наибольшей ценности при наименьшей затрате, иначе говоря, при наименьшей стоимости.

Правда, Маркс признавал ценность исторической категорией хозяйства, свойственной только определенной форме хозяйства — меновому хозяйству.

Но дело в том, что Маркс, говоря о ценности вообще, всегда подразумевал лишь определенный вид ценности, именно — меновую ценность. Для Маркса ценность всегда есть меновая ценность.

Вкладывая такое содержание в понятие ‘ценность’, Маркс был, конечно, прав, утверждая, что категория ценности свойственна лишь меновому хозяйству. Ясно само собой, что где нет обмена, там нет и меновой ценности,

Но ценность не всегда объективируется в виде меновой ценности. Всякому хозяйству свойственна субъективная ценность, выражающаяся в значении, которое хозяйствующее лицо придает в своей хозяйственной деятельности тому или иному хозяйственному предмету. И совершенно ясно, что хозяйственная деятельность невозможна без категории ценности в этом смысле.

Хозяйственная деятельность есть, во всяком случае, разумная деятельность, а разумная деятельность является всегда целесообразной деятельностью. Хозяйственная деятельность руководствуется известным расчетом и не может не стремиться к наибольшему удовлетворению потребностей хозяйствующего лица.

И при социалистическом строе хозяйственный труд будет исходить из хозяйственного расчета, будет целесообразен. Попробуем же выяснить элементы хозяйственной ценности в условиях социалистического хозяйства.

Социалистическое хозяйство — будет ли это хозяйство международной организации, государства или отдельной общины, все равно — мы должны мыслить как хозяйство, ставящее себе целью наибольшее удовлетворение потребностей той общественной группы, которая ведет хозяйство. В этом отношении социалистическое хозяйство сближается с хозяйством отдельного лица при современных условиях с той, однако, разницей, что теперь продукт поступает в обмен, и удовлетворение потребностей хозяйствующего лица достигается лишь косвенным путем при посредстве обмена продукта, производимого в предприятии данного лица, на продукт, производимый в чужом предприятии, между тем как в социалистическом хозяйстве хозяйствующим субъектом явится общественная группа, изготавливающая продукты для собственного потребления.

Таким образом, социалистическое хозяйство уподобляется натуральному хозяйству отдельного лица. Социалистическое общество, составляя план своей хозяйственной деятельности и устанавливая, какие именно продукты должны быть произведены и в каком именно количестве, будет руководствоваться совершенно теми же соображениями, какими ныне руководствуется в своем индивидуальном хозяйстве частный хозяин, ведущий натуральное, а не денежное хозяйство.

Как же будет устанавливаться хозяйственный план социалистического общества?

При составлении этого плана социалистическое общество будет исходить из двух соображений: с одной стороны, оно должно будет учитывать предельную полезность каждого продукта, с другой стороны — его трудовую стоимость. Предельная полезность и трудовая стоимость — вот два основных элемента для построения плана социалистического хозяйства.

Представим себе, что социалистическая община должна решить, будет ли она изготовлять только предметы первой необходимости или также и предметы, потребность в которых менее настоятельна. Пусть, например, вопрос ставится так — нужно ли производить огурцы или же ограничиться производством только картофеля.

Огурцы удовлетворяют определенной потребности, как и картофель. Схематизируем потребности в картофеле и огурцах, согласно известной схеме Менгера, двумя нижеследующими рядами цифр:

Картофель	Огурцы
9 8 7 6 5 4 3 2 1 0	4 3 2 1 0

Картофель является предметом более настоятельной потребности, чем огурцы. Наибольшая полезность одной весовой единицы картофеля пусть выражается цифрой 9, наибольшая полезность огурцов цифрой 4, но при умножении количества картофеля, равно, как и огурцов, полезность единицы того и другого продукта падает, пока не спустится до ноля: существует предел для потребления, как картофеля, так и огурцов.

Предположим теперь, что трудовая стоимость огурцов вдвое выше, чем картофеля, и допустим, что общество располагает на производство того и другого продукта 4 единицами труда.

В таком случае общество не может производить огурцы, ибо затративши все 4 единицы труда на производство картофеля, оно получит продукт, совокупная полезность которого выразится цифрой 30 (9+8+7+6), между тем, затративши половину труда на производство картофеля и половину труда на производство огурцов, оно получит продукт, совокупная полезность которого будет только 21 (картофель 9+8, огурцы 4), затративши же весь труд на производство огурцов, общество получит продукт, полезность которого будет еще меньше — всего 7 (4+3).

Итак, располагая 4 единицами труда, социалистическое общество должно совершенно отказаться от производства огурцов и производить только картофель.

Но пусть в распоряжении общества имеется 10 единиц труда. В таком случае наиболее выгодным распределением труда будет такое, при котором будет произведено 8 единиц картофеля и 1 единица огурцов, ибо в этом случае совокупная полезность продукта выразится цифрой 48 (картофель 9+8+7+6+5+4+3+2 и огурцы 4), между тем как при производстве только картофеля, общая полезность продукта выразилась бы цифрой 45 (9+8+7+6+5+4+3+2+1+0), если же бы производилось 6 единиц картофеля и 2 единицы огурцов, то совокупная полезность выразилась бы цифрой 46 (картофель 9+8+7+6+5+4 и огурцы 4+3).

Таким образом, при наличности в распоряжении общества 10 единиц труда единственно целесообразным распределением общественного труда будет производство 8 единиц картофеля и 1 единицы огурцов.

Отсюда ясно, как будет строиться хозяйственный план социалистического общества. Зная только полезность того или иного продукта, общество не может определить, имеется ли расчет производить данный продукт или нет. Точно также, общество не может решить этого последнего вопроса, зная только трудовую стоимость производства данного продукта.

Для построения хозяйственного плана необходимо сопоставить по отношению к каждому продукту две основные, хозяйственные категории — полезность каждой единицы данного продукта и ее трудовую стоимость производства.

Так и будет поступать при определении хозяйственного плана социалистическое общество. Оно будет вычерчивать кривые полезности каждого продукта и кривые трудовой стоимости его же.

Чем же будет определяться высота ценности в социалистическом обществе?

В общем, теми же факторами, как и в современной хозяйственной системе, с тем различием, что влияние трудового фактора будет более непосредственным и решающим. И теперь ценность того или другого продукта непосредственно определяется количеством его в распоряжении общества. Количество же это зависит, в свою очередь, главным образом от трудовой стоимости производства того же продукта,

Однако, при современных условиях хозяйства влияние трудового фактора ослабляется многими обстоятельствами, существенными для капиталистического строя, и прежде всего тем, что трудовой фактор при капиталистическом хозяйстве влияет на ценность через заработную плату.

Трудовой фактор превращается в капиталистическом хозяйстве в издержки производства. Труд сам себе, поскольку труд не находит себе выражения в затратах капитала, издержках производства, никакого влияния на ценность продуктов капиталистического производства не оказывает.

Но хотя между трудовой затратой и затратой капитала, издержками производства и существует известное соотношение, все же ни о какой строгой пропорциональности между тем и другим не может быть и речи. При одинаковой трудовой затрате капиталистические издержки производства могут быть очень различны — хотя бы, благодаря различиям оплаты труда.

Чем ниже оплачивается труд, чем ниже заработная плата, тем ниже и издержки производства соответствующего продукта, хотя низкая оплата труда ни малейшим образом не понижает трудовой стоимости того же продукта.

При социалистическом строе трудовой фактор будет влиять на ценность в непосредственном виде. Социалистическое общество будет вести учет непосредственно труда, и элементом расхода в социалистическом обществе будет не что иное, как именно общественный труд.

Социалистическое общество, как указано, будет самым строгим образом учитывать трудовую стоимость, каждого производимого продукта и, исходя из этого учета вместе с учетом кривой полезности того же продукта, определять план общественного производства.

При учете трудовой стоимости продукта придется приводить к общей единице общественного труда трудовые процессы различного рода. Квалифицированный труд придется сводить к простому труду, придется определять, сколько часов среднего общественно необходимого рабочего времени заключается в часе труда квалифицированного рабочего. Для этого требуется, в свою очередь, учесть труд квалифицированного рабочего, потраченный им для приготовления к своему роду труда, а также и весь общественный труд, потраченный на доставление квалифицированному рабочему необходимых знаний и навыков.

Однако, как ни сложна эта задача, она все же разрешима. Для социалистического общества трудовой учет будет столь же необходим, как необходим для современного капиталиста учет затраченного капитала, ибо социалистическое общество есть не что иное, как коллективный трудящийся человек, для которого затрата труда есть расходование его собственной рабочей силы.

Труд человека является одним из его жизненных процессов и человек самым существенным образом заинтересован в том, чтобы его труд расходовался наиболее экономно, чтобы ни один атом труда не пропадал даром.

По отношению к труду социалистическое общество будет представлять резкий контраст современным капиталистическим. В настоящее время руководитель процесса производства — капиталист — ведет хозяйство не своим, а чужим трудом, трудовая затрата облекается для него в форму затраты капитала и сама по себе, вне затраты капитала, исчезает из области его расчетов и интересов.

Это накладывает характерный отпечаток на всю современную хозяйственную систему, равно как и на хозяйственную мысль. Хозяйство нашего времени ставит себе целью возможное умножение хозяйственных продуктов, но отнюдь не стремится к возможному сокращению рабочего дня и к возможному уменьшению тягостности и неприятности труда рабочего.

В этом смысле крайне характерно, что хозяйственная мысль современности в лице буржуазной политической экономии почти игнорирует категорию трудовой стоимости в чистом ее виде, и все свое внимание сосредоточивает на противоположном полюсе хозяйственного процесса — ценности. И только социалистическая, хозяйственная мысль выдвинула значение трудовой категории как основной категории хозяйства.

Трудовая категория будет в центре социалистического хозяйства. Соответственно этому одной из основных задач социализма будет сокращение продолжительности рабочего дня и увеличение привлекательности труда.

Ни в одну историческую эпоху рабочий день не был столь продолжителен и, вместе с тем, самый процесс труда не был столь тягостен и неприятен, как в эпоху капитализма.

Социализм должен в корне изменить субъективную окраску хозяйственного труда — внести в него элементы удовольствия и даже наслаждения. В этом отношении сохраняют до настоящего времени все свое значение гениальные пророческие предчувствия Фурье о радостном труде в фаланге.

На заре истории хозяйственный труд, как показал Бюхер, был неразрывно соединен с эстетической деятельностью человека. ‘Рабочая песня’ остается поныне памятником того времени, когда человек во время работы пел. Как показал Бюхер, музыка возникла на основе хозяйственного труда.

Капитализм лишил хозяйственный труд эстетических элементов.

Возьмем современную фабрику. Рабочие работают среди шума и грохота бесчисленных машин, тесно скученные друг около друга, само собою разумеется, что хозяину фабрики не придет в голову заботиться о красоте и привлекательности обстановки фабрики, равно как и всего процесса труда. Фабрикант думает о возможном увеличении своего дохода, а отнюдь не об удовольствиях своих рабочих.

С другой стороны, сами рабочие, которые жизненно заинтересованы в возможном уменьшении обременительности и неприятности их труда, не в силах изменить обстановку труда, ибо последняя задается фабрикантом.

Таким образом, при современных условиях труда, никто не принимает мер к улучшению обстановки труда. Ничего нет удивительного, что хозяйственный труд в настоящее время обставлен так плохо.

Между тем, придание хозяйственному труду привлекательного характера желательно не только само по себе, как одно из существенных условий счастливой жизни работающего человека, но и имеет первенствующее значение по отношению к производительности труда.

И в этом отношении достаточно напомнить о Фурье и о его блестящем анализе чувства лености. Леность есть естественный протест человеческой природы против уродливых условий хозяйственного труда в современном хозяйственном строе.

Леность должна исчезнуть, если хозяйственный труд станет привлекателен сам по себе, что будет достигнуто, если род труда будет соответствовать наклонностям и влечениям рабочего, не будет чрезмерно продолжителен и его обстановка будет эстетична и приятна.

Человек, в конце концов, самое мощное орудие производства, а именно о человеке-то и забыла капиталистическая система. Сколько машин изобретается в наше время, и как мало делается для физического и духовного поднятия рабочего!

Если мы представим себе, что при социалистическом строе будет обращено усиленное общественное внимание на всестороннее улучшение условий труда и поднятия работоспособности рабочего, то нам не покажутся преувеличенными расчеты Фурье о колоссальном увеличении в обществе будущего общественного богатства, о роскоши жизни и прелести обстановки социалистического общества.

II

Если ценность и трудовая стоимость присущи всякому хозяйственному строю, в том числе и социалистическому, во всех его формах, то нельзя того же сказать о цене. Ценой мы называем одно из многих возможных выражений ценности, именно: ценность, выраженную в деньгах. Очевидно, где нет денег, там не может быть и цены.

Социалистический же строй возможен как при употреблении денег, так и без всяких денег в какой бы то ни было форме. В первом случае, согласно классификации социалистических систем в главе II этой книги, мы имеем дело с социализмом в узком смысле слова, во втором случае — с коммунизмом.

В коммунистическом строе ни о деньгах, ни о цене говорить не придется.

Иное дело социализм в узком смысле слова. В этом последнем строе, как и в современном, предметы потребления будут переходить в распоряжение потребителя путем продажи их по определенной цене. Чем же будет руководствоваться социалистическое общество при установлении цены?

При составлении хозяйственного плана социалистическое общество будет стремиться так распределить общественный труд между отдельными родами производства, чтобы предельные полезности производимых продуктов были пропорциональны их трудовым стоимостям. Так, в вышеприведенном схематическом примере, предельные полезности картофеля и огурцов (2 и 4) так относятся друг к другу, как их трудовые стоимости (1 и 2).

При таком распределении общественного труда достигается максимум общественной пользы, наилучшим образом утилизируются производительные силы общества. Однако, легко понять, что такое распределение общественного труда составляет цель, к которой следует стремиться, но которая далеко не всегда может быть достигнута.

Трудовые стоимости каждого продукта не легко определимы, но все же допускают известное точное вычисление. Иное следует сказать о другом элементе хозяйственного плана — полезности продуктов, иначе говоря, общественном спросе на них.

Правда, в грубых чертах общественный спрос мало колеблется из года в год и может быть предвиден заранее. Однако все же не в полной мере.

Всегда может случиться, что один род заготовленной материи будет спрашиваться (например, хотя бы под влиянием перемены моды) в большем количестве, чем ожидалось, или наоборот. Как будет поступать в этом случае социалистическое общество?

Если бы оно продолжало держать цену той и другой материи на уровне, соответствующем их относительным трудовым стоимостям, то в этом случае неизбежно должно было бы произойти следующее: материя первого рода, спрос на которую превышает предложение, не могла бы удовлетворить всему общественному спросу, а материя второго рода осталась бы в большем или меньшем количестве не проданной и не использованной обществом.

Иначе говоря, общество не использовало бы в полной мере имеющиеся в его распоряжении хозяйственные продукты — и только по той причине, что цены продуктов будут пропорциональны трудовым стоимостям.

Само собою разумеется, что такое положение недопустимо, и социалистическое общество постарается его избегнуть.

Каким же образом? Очень простым. Социалистическое общество, заметив, что одна материя спрашивается более, чем имеется в предложении, повысит цену на материю, а на тот сорт материи, которая спрашивается менее, чем предлагается, соответственно, понизит цену. Цена той и другой материи будет установлена на том уровне, при котором спрос будет соответствовать предложению.

Только такое установление цены будет соответствовать социалистическому принципу равномерного удовлетворения потребностей всех граждан. Напротив, если цены в этих условиях будут пропорциональны трудовым стоимостям, то это будет равнозначно нарушению принципа равенства, равносильно эксплуатации одних другими.

Действительно, если цены устанавливаются на том уровне, при котором общественный спрос уравновешивается предложением, то в этом случае каждый оплачивает продукт в соответствии со своей потребностью в этом продукте: материя, более удовлетворяющая вкусу потребителей, оплачивается выше, чем материя, менее нравящаяся. Потребности всех удовлетворены в равной мере и никто не может жаловаться на несправедливость.

Напротив, если бы цены были пропорциональны трудовым стоимостям, то одни получат в предметах потребления больше, чем другие: те, кто успел закупить сорт материи, более удовлетворяющей общественному спросу, будут в лучшем положении, чем не успевшие купить этот сорт материи и принужденные довольствоваться другим сортом материи, который нравится им менее.

Иными словами, в этом случае вынужденные покупатели материи второго сорта будут иметь право считать себя объектом социальной эксплуатации в пользу покупателей материи первого сорта, общественный спрос на которую выше предложения.

Но социалистическое общество не может допустить какой-либо эксплуатации одной части граждан другими. Иными словами, чтобы быть верным основной задаче социализма — уничтожение социальной эксплуатации — социалистическое общество будет вынуждено отклонять цены продуктов от пропорциональности с трудовыми затратами.

Точно также должны отклоняться от соответствия трудовым затратам и цены редких продуктов, количество которых не может быть увеличено трудом в желаемых размерах.

Возьмем, например, произведения искусства. Было бы в высшей степени нелепо, если бы социалистическое общество расценивало эти продукты в соответствии с затраченным трудом, если бы, например, картина великого мастера расценивалась так же, как и картина любого заурядного живописца.

И в этом случае единственно разумной расценкой в социалистическом обществе будет расценка не по затраченному труду, а по общественному спросу на данный продукт.

Таким образом, цена в социалистическом обществе будет строиться на началах весьма близких к тем, на которых цена строится и в современном обществе: подобно тому, как в настоящее время цена продукта устанавливается на том уровне, при котором общественный спрос наиболее уравновешивается общественным предложением, таково же будет правило строения цены и в социалистическом обществе. В этом отношении ровно никакой разницы между строением цены в капиталистическом и социалистическом обществе не будет.

Однако, нужно иметь в виду, что цены в социалистическом обществе будут монопольными ценами, а не ценами на основе конкуренции, как это обычно в современном хозяйстве. Но монопольные цены социалистического общества будут подчиняться иному закону, чем монопольные цены капитализма: монопольные цены социализма будут управляться не стремлением к наибольшему барышу, а стремлением к наибольшей сумме общественной пользы, иначе говоря, интересами самих потребителей.

Существенная разница между строением цен при социализме и при капитализме будет лежать в другой области — в области распределения общественного труда между различными отраслями производства. При социализме это распределение будет управляться, как сказано, непосредственно трудовым фактором — относительной трудовой стоимостью каждого продукта, при капитализме же трудовой фактор действует лишь косвенно, как капиталистические издержки производства, осложняясь иными нетрудовыми элементами.

Итак, непосредственным регулятором цены при социализме, как и при капитализме, будет соотношение общественного спроса и общественного предложения, за пределами же рынка при социализме регулятором общественного предложения будет трудовая стоимость каждого продукта, между тем как при капитализме таким регулятором являются капиталистические издержки производства.

Во всяком случае, социалистическая цена далеко не всегда будет трудовой ценой. Это важно подчеркнуть, так как обычно думают, что социализм приведет к трудовой цене.

III

Социалистическое хозяйство в узком смысле предполагает употребление денег в качестве орудия распределения продуктов между потребителями. Но социалистические деньги будут самым существенным образом отличаться от современных.

В настоящее время деньгами является тот или иной товар, в силу своих естественных свойств ставший всеобщим покупательным средством, и благодаря этому, всеобщим измерителем ценности. Так, всемирными деньгами стало золото, благодаря тому, что среди всех товаров, исполнявших в разное время и в разных странах функции денег, оно в наибольшей степени обладает теми естественными свойствами, которыми должен обладать товар, функционирующий в роли денег.

Правда, в бумажных деньгах мы видим эмбрион денег другого рода, денег нетоварной природы. Но до настоящего времени бумажные деньги принуждены опираться, в конце концов, на металл и являются деньгами, так сказать, второго сорта, к которым государство прибегает по необходимости в трудную минуту, возвращаясь при первой возможности к металлическим деньгам.

Поэтому, нужно признать, что для ступени развития, достигнутой до настоящего времени капитализмом, характерны деньги товарного происхождения.

Будучи как товар предметом всеобщего спроса, золото становится всеобщим покупательным средством, обладая собственной устойчивой ценностью и измеряя в качестве всеобщего покупательного средства ценность других товаров, золото становится всеобщим измерителем ценности.

Итак, деньги в современном обществе неотделимы от товара. Как показал Маркс в своем гениальном анализе форм ценности, в I главе ‘Капитала’, денежные функции постепенно выделяются из меновых функций товаров и являются результатом естественной эволюции товара.

Деньги в социалистическом обществе будут существенно иной природы: ничего общего с товаром они иметь не будут.

Социалистические деньги явятся вполне и без остатка продуктом сознательного общественного творчества, как, например, метрическая система мер была результатом сознательного творчества революционной Франции.

Даже более, социалистические деньги в гораздо большей степени, чем метр или аршин, будут актом общественного творчества, ибо метр или аршин все же определенные объективные величины, доли объективного протяжения. Чтобы измерить длину того или иного предмета, нужно физическое измерение этого предмета при помощи объективно данного физического орудия измерения — метра или аршина.

Напротив, единица измерения цен, чем будет социалистическая денежная единица, никакой физической реальностью обладать не будет и даже сама по себе отнюдь не будет ценностью.

При современных условиях денежная единица — золотая монета определенного веса — имеет самостоятельную ценность, высота которой определяется объективными условиями народного хозяйства. Хотя измерение ценности предмета при помощи денег и есть акт не физический, а идеальный, но все же в основе этого измерения лежит известная объективная общественная реальность — ценность данной золотой монеты.

В социалистическом хозяйстве весь процесс выражения цен в денежной единице приобретает идеальный характер, ибо сама денежная единица становится всецело идеальной.

Эта денежная единица есть не более как условный знак, необходимый для счета. Для чего же нужен этот знак? Для того, чтобы обозначать во сколько раз цена одного продукта более цены другого, и сколько продуктов того и другого рода можно приобрести за данные покупательные средства.

Одни продукты имеют большую цену, чем другие. Чтобы обозначить это, нужно выражать цену каждого продукта в каких-либо общих единицах.

Но что будет в этом случае единицей измерения цен? Ценность определенного объективного продукта, как в наше время ценность золота определенного веса?

Отнюдь нет. Единицей измерения цен при социалистическом строе будет не ценность того или иного конкретного предмета и не трудовой час или какая-нибудь другая конкретная величина. Единицей измерения цен будет условный знак, не заключающий в себе никакой ценности.

Этот условный знак не имеет сам по себе определенного содержания. Но он получает это содержание, если оказывается, что в одном продукте этих условных величин более, чем в другом.

Пусть единица социалистической цены есть X. Сказав, что цена данного продукта есть X, я, конечно, ничего не сказал о величине цены этого продукта. В этом отношении выражение цены в современных деньгах существенно иного рода, ибо сказав, что цена данного предмета равна определенной золотой монете, я даю вполне определенное выражение для величины этой цены, так как ценность данного куска золота можно считать известной.

Напротив, при социализме единица измерения цены не будет иметь никакого определенного конкретного выражения и, сказавши, что данный продукт содержит в себе единицу такой цены, мы ровно ничего не сказали.

Однако, дело принимает совершенно иной вид, если продолжить этот процесс определения цены продуктов в фиктивных ценностных единицах.

Пусть цена одного продукта равняется X, цена же другого продукта равняется 2Х, это второе измерение мы получаем, зная, что ценность второго продукта вдвое выше, чем первого.

Можно, пожалуй, сказать, что и в этом случае наше знание нисколько не увеличено этими условными обозначениями, ведь абсолютная величина ценности второго продукта также неизвестна, как первого, а то обстоятельство, что ценность второго продукта вдвое выше, чем первого не есть вывод из выражения ценности в фиктивных ценностных единицах, а, наоборот, это последнее выражение есть вывод из нашего знания, что ценность второго продукта вдвое выше, чем первого.

Итак, по-видимому, мы не подвигаемся ни на шаг в познании ценности продуктов.

Но это неверно. В действительности наши условные обозначения дают очень многое.

Для хозяйства чрезвычайно важно знать соотношения цен различных продуктов. Необходимо знать, сколько именно продуктов какого рода, в каком количестве может быть приобретено на покупательные средства, имеющиеся в распоряжении данного лица.

Если данное лицо имеет в своем распоряжении а покупательных единиц (ценность каждой единицы пусть будет X), а цена каждого продукта имеет определенное выражение (в тех же единицах X) — напр, а/b, а/с, a/d и т. д., то имеются все данные для самого точного учета, какие именно продукты и в каком количестве будут приобретены данным лицом.

Суть дела заключается в следующем. Денежное выражение ценности имеет своей целью не определение абсолютных размеров ценности того или иного продукта, а установление соотношения между покупательными средствами того или иного лица и ценами всех продуктов, на которые могут быть затрачены данные покупательные средства. Без знания этого соотношения нельзя знать, какие продукты и в каком количестве могут быть приобретены данным лицом.

Для того, чтобы это соотношение было выражено, нет необходимости определять абсолютную величину ценности продукта и абсолютную величину ценности покупательных средств, а достаточно знать лишь соотношение цен.

И в области физических явлений мы сплошь и рядом производим такое условное, фиктивное измерение, которое вполне удовлетворяет нашим практическим целям.

Так, измеряя теплоту термометром, мы определяем температуру не количеством тепловых единиц, а условным признаком — расширением столбика ртути.

Сами по себе показатели столбика ртути не дают никакого знания о количестве теплоты, но они обнаруживают соотношения температуры в той или иной среде, — а это все, что нам нужно для данных практических целей.

Совершенно также и условная, счетная денежная единица в социалистическом хозяйстве, не давая никакого знания об абсолютной величине ценности, является основанием для измерения соотношений между покупательными средствами и ценами приобретаемых продуктов, а так-же соотношения цен друг к другу. На практике больше ничего и не требуется.

Итак, социалистические деньги могут прекрасно функционировать, не обладая сами ценностью. Денежная единица при социализме не будет единицей ценности, как ныне, а единицей измерения цен, подобно тому, как один градус по Цельсию не есть единица теплоты, но единица измерения температуры.

Возможность таких денег, не имеющих ценности, доказывается в современном хозяйстве бумажными деньгами. Бумажные деньги являются эмбрионом социалистических денег.

Правда, современные бумажные деньги прямо или косвенно опираются на металл.

Однако, не подлежит сомнению, что неразменные бумажные деньги являются самостоятельным мерилом цен, доказывая этим возможность измерять цены единицей, лишенной ценности.

Все же между бумажными деньгами современности и деньгами социалистического государства будет глубокое различие.

Современные бумажные деньги обычно теряют устойчивость ценности, если за ними не стоит в распоряжении государства достаточно крупный запас золота.

Напротив, социалистическое государство не будет нуждаться для обеспечения своих бумажных денег в металлическом запасе.

И это по следующей причине: современное государство не является собственником национального богатства, только часть, которого принадлежит государству, между тем как другая часть принадлежит гражданам государства на правах частной собственности.

Напротив, социалистическое государство владеет всеми продуктами страны. Эти продукты и будут обеспечением бумажных денег в социалистическом государстве.

В пределах данного государства бумажные деньги социалистической эпохи будут выполнять только часть функций современных денег: они не будут мерилом ценности, а только масштабом цен, рядом с этой функцией они будут выполнять функции всеобщего платежного (покупательного) средства. Вместе с тем в большей или меньшей мере они будут и орудием обмена.

Правда, покупка продуктов из общественных магазинов гражданами социалистического общества не может считаться сама по себе обменом, ибо в этом случае продукт не приобретается путем отчуждения какого-либо другого продукта. Хозяйственная операция имеет в этом случае иной характер. Общество отпускает отдельным лицам те или иные продукты, принимая от них в уплату денежные знаки, именно для этого и выпущенные. Обмена тут нет, а есть только своеобразный способ распределения продуктов между населением, при помощи денег.

В данном случае деньги функционируют как покупательное (платежное) сродство. Но социалистические деньги могут быть и орудием обмена.

Дело в том, что в социалистическом обществе, согласно сказанному в предшествовавшей главе, обмен не прекратится. Большая или меньшая часть средств производства будет эксплуатироваться за свой собственный счет отдельными общественными группами различного состава, и даже отдельными лицами. Продукты труда этих обособленных хозяйственных организаций будут в большей или меньшей части поступать в обмен через посредство государства.

Поскольку указанные обособленные хозяйственные группы будут приобретать нужные им продукты за деньги, вырученные от продажи продуктов труда данных групп, постольку в данном случае мы будем иметь несомненный обмен продуктов, и деньги, следовательно, будут исполнять функцию орудия обмена.

Затем деньги будут функционировать как орудие обмена в области международных хозяйственных сношений. Правда, не нужно думать, что государство будущего, в руках которого будут сосредоточены все сношения с другими странами, будет покупать за деньги все необходимые ему продукты других стран, подобно тому, как это делает ныне частный торговец. Продукты будут приобретаться у других стран в обмен на продукты данной страны без всякого посредства денег, путем соответствующих записей. По сальдо этих операций должно уплачиваться деньгами, которые будут затем поступать в своего рода международное расчетное бюро, определяющее, сколько данное государство должно другим государствам и сколько эти последние должны ему.

И в этом случае деньги будут функционировать как орудие обмена.

Какой именно вид будут иметь социалистические деньги — это вопрос техники и практического удобства. Можно себе представлять, что это будут деньги, подобные современным бумажным — т.е. отдельные бумажные листы, переходящие из рук в руки, или же социалистические деньги будут иметь характер именных чековых книжек, вручаемых каждому гражданину на определенную сумму, причем оплата приобретаемых продуктов будет производиться чеками. Наконец, можно себе представить, что и чековых книжек не будет, а каждому будет открываться именной кредит, с которого и будут списываться при покупках соответствующие суммы.

В этом последнем случае не было бы денежных знаков, как особых предметов. Но деньги все-таки останутся, хотя и в идеальной форме открываемых кредитов на известные суммы.

Денежные единицы могут носить те же названия, что и ныне — рубля, франка, марки, фунта стерлингов и т.д. Но, конечно, это будут лишь те же названия для вещей совершенно различного рода.

Социалистический франк не будет монетой золотой или серебряной, а простым условным знаком для выражения покупательной силы данного покупательного средства.

Сохранение тех же денежных названий удобно в том отношении, что это облегчит переход к новым условиям общественного хозяйства: социалистическому обществу не придется производить новой расценки в новых денежных единицах всех продуктов, и оно получит возможность унаследовать (конечно, с нужными изменениями) цены капиталистической эпохи.

Во всяком случае, было бы очень нецелесообразно присваивать денежным единицам будущего трудовые названия — назвать, например, денежную единицу 1 часом труда и т.п. Нецелесообразно это было бы потому, что как бы ни называть денежную единицу, цены в социалистическом обществе не могут всегда соответствовать трудовым стоимостям продуктов и трудовые названия денег были бы, таким образом, словами без определенного содержания или, точнее, словами, вводящими в заблуждение, что, во всяком случае, не может считаться желательным.

ГЛАВА X. Социалистический строй, как хозяйственная система высшей производительности

I. Задержка развития производительных сил частной собственностью на средства производства. Устойчивость отсталых форм хозяйства. Задерживающие силы капитализма в области реализации продуктов. — II. Задержка развития производительных сил антагонистическим характером капиталистического способа производства. Наемный труд и поднятие производительности труда. Разделение умственного и физического труда. Гибель талантов. Высокая производительность труда при социализме. — III. Общественные, моральные и интеллектуальные условия осуществления социализма.

I

Социализм возможен лишь на известной ступени общественного развития.

Одной из самых плодотворных научных идей марксизма является признание развития производительных сил движущей силой социального прогресса. Выраженный в другой форме, тезис этот гласит, что лишь в том случае новая социальная система может явиться результатом прогрессивного развития прежней социальной системы, если эта новая система обладает большей производительной силой, чем прежняя.

В применении к социализму это значит, что капитализм постольку приводит к социализму, поскольку социализм является хозяйственной системой высшей производительности, чем капитализм.

Не подлежит сомнению, что капиталистическое хозяйство является хозяйственной системой более высокой производительности, чем предшествовавшая хозяйственная система. Это настолько ясно, что не требует доказательств и статистических иллюстраций. Огромный рост населения земного шара в 19 веке не только не привел к сокращению общественного богатства на одного человека, но сопровождался весьма значительным увеличением относительного богатства. Это стало возможным лишь благодаря развитию в 19 веке капитализма.

Однако, как не велики производительные силы капитализма сравнительно с предшествовавшими хозяйственными системами, и капитализм заключает в себе условия, задерживающие дальнейшее развитие производительных сил, препятствующие подъему производительности труда на еще более высокий уровень.

Эти условия могут быть, принципиально, сведены к двум основным: 1) капиталистическая, хозяйственная система предполагает частную собственность отдельных лиц на средства производства и 2) капиталистическая, хозяйственная система есть система хозяйства, в которой труд эксплуатируется капиталом.

Значение первого условия — частной собственности на средства производства — заключается в том, что при автономности отдельных предприятий — хозяйственных единиц, из которых слагается капиталистическая система хозяйства, — производительность общественного труда, как во многих отдельных пунктах производства, так и в целом, должна неизбежно оставаться позади возможной соответственно достигнутому уровню производительной техники.

При капиталистической системе хозяйства общественные, производительные силы находятся в распоряжении отдельных предприятий, экономическая мощность которых весьма различна, и которые, кроме того, предоставлены самим себе и не могут черпать из хозяйственного фонда всего общества. При таком положении дела неизбежно существование рядом с экономически сильными предприятиями также слабых предприятий, которые по своему техническому уровню далеко отстают от первых.

Во всех капиталистических обществах мы видим наряду с предприятиями, пользующимися всеми завоеваниями современной техники, также предприятия, техника производства которых стоит на очень низком уровне. Так как высокий уровень техники предполагает употребление машин, а машины, в свою очередь, имеют применение преимущественно при крупном производстве, то степень распространения в той или иной стране крупного производства является лучшим показателем достигнутого ею уровня производительности общественного труда.

Статистика показывает, что, в общем, в области промышленности крупное производство вытесняет мелкое, в сельском же хозяйстве скорее наблюдается процесс обратного рода — вытеснение крупного производства мелким.

Но и в области промышленности крупное производство ни в одной стране не является единственной формой промышленного предприятия. Действительность повсеместно показывает в этом отношении крайне пеструю картину. Рядом с крупной капиталистической фабрикой, на которой применяются наиболее усовершенствованные машины и приемы производства, мы повсеместно видим среднюю и мелкую фабрику, стоящую уже на гораздо более низком техническом уровне, а затем и мелкое ремесленное и кустарное заведение, на которых техника производства нередко совершенно примитивна, соответствуя техническим условиям давно прошедших времен.

Крупная фабрика включает в себя только небольшую часть всего промышленного населения. И хотя крупная фабрика быстрее увеличивает число своих рабочих, чем другие промышленные предприятия, так что относительно все большие и большие доли промышленного населения вовлекаются в процесс крупного фабричного производства, тем не менее, абсолютно масса населения, занятого мелким промышленным производством, не только не сокращается, но также растет, хотя и менее быстро.

А так как производительность труда на крупных фабриках очень значительно превышает производительность труда в мелком производстве, то существование последнего, рядом с крупным, свидетельствуют о задержке роста производительных общественных сил.

Правда, крупное промышленное производство создано капитализмом. Но та же система частной собственности на средства производства, которая лежит в основе капитализма, поддерживает существование и мелкого предприятия.

Если бы не существовало частной собственности на средства производства, если бы средства производства принадлежали всему обществу, как этого хочет социализм, то общественное производство могло бы быть организовано в соответствии с требованиями технической целесообразности. Социалистическое общество не нашло бы никакого основания производить нужные ему продукты при помощи несовершенных технических приемов и устарелых орудий труда, когда в его распоряжении имеются лучшие машины и способы производства.

Напротив, при современной системе общественного хозяйства, мелкие размеры капитала, принадлежащего тому

или иному лицу, обуславливают собой мелкие размеры предприятия, а, следовательно, и производства.

Правда, капиталистический строй создает силы, направленные к вытеснению мелкого предприятия крупным и к концентрации общественного производства. Взаимная конкуренция крупного и мелкого предприятия приводит, в области промышленности, к победе крупного предприятия, как более сильного. Картели, тресты и иные капиталистические союзы ускоряют процесс поглощения мелкого предприятия крупным. Но все эти процессы действуют все же медленно и мелкое предприятие отнюдь не исчезает, а лишь постепенно отступает на задний план, сравнительно с крупным.

При господстве частно-хозяйственной системы технический прогресс идет мимо огромной части общественного производства, совершенно ее не задевая. Что пользы в технических изобретениях, если огромная часть человечества — во многих странах большинство населения — продолжает работу при помощи таких же примитивных орудий производства, какие употребляли наши отдаленные предки? Соха, ручная прялка, ручной ткацкий станок, все еще занимают во многих странах прочное место в народном хозяйстве.

Итак, в пределах отдельных, частных хозяйств мы замечаем в настоящее время крайне несовершенное использование технических сил, которыми располагает общество. Но все же здесь замечается значительный прогресс: более совершенные в техническом отношении предприятия, в общем, все же растут и, если не абсолютно, то относительно замещают менее совершенные предприятия. Крупное производство занимает все более господствующее положение в капиталистическом хозяйстве.

Но все капиталистическое хозяйство, в целом, продолжает оставаться неорганизованным, стихийным. Тут почти никакого прогресса не замечается, так как соединение капиталистов в картели не уничтожает конкуренции между картелями и, несмотря на картели, национальное производство, в целом, остается неорганизованным. Не существует никакой руководящей и направляющей власти для согласования между собой действий отдельных автономных хозяйственных единиц, из которых слагается общественное хозяйство капитализма. Между тем, при существовании обмена, положение каждого отдельного хозяйства связано самым действительным образом с положением других. Следствием этого является непрерывное давление, которое хаотичное состояние капиталистического обмена оказывает на рост общественного производства в капиталистическом хозяйстве. Это невидимое, но вполне реальное давление есть одно из главных задерживающих условий развития общественных, производительных сил при системе капитализма.

Центральной силой, управляющей движением капиталистической промышленности, является рынок. Именно через посредство рынка и чувствуется капиталистическим миром давление, оказываемое неорганизованностью общественного обмена на рост общественного производства. Технические силы современной промышленности так громадны, что производство всякой капиталистической страны могло бы в короткое время чрезвычайно возрасти. Это доказывается лучше всего теми поразительными скачками, которые капиталистическое производство делает в эпохи торгово-промышленного оживления.

Растут, как грибы, фабрики, заводы, всевозможные, новые промышленные и торговые предприятия, застраиваются домами целые городские кварталы, в Новом Свете вырастают целые города, словно какой-то волшебный золотой дождь падает на страну и пробуждает спящие в ней производительные силы, грандиозность которых поражает всех!

Но такое возбуждение длится всегда недолго. Проходит 3-4 года и следует кризис, крахи, банкротства, застой промышленности и общий упадок. Таков неизменный ход капиталистической промышленности, ее правильная пульсация, слагающаяся из смены периодов оживления и застоя. Почему же промышленное оживление всегда бывает так непродолжительно и неизменно приводит к застою?

Непосредственной причиной промышленного кризиса всегда является падение товарных цен — невозможность найти сбыт, рынок для производимых товаров по выгодным ценам. Промышленный подъем останавливается не потому, чтобы капиталистическое общество было не в силах произвести большее количество продуктов, а потому, что оно не в силах эти продукты потребить, переварить, несмотря на то, что огромное большинство населения страдает от недостатка предметов потребления.

Таким образом, именно неорганизованность капиталистического обмена связывает капиталистическую промышленность и не дает ей возможности развиваться так быстро, как это допускается чисто техническими условиями производства. Именно в этом — в социальном строе капитализма — и лежит основная причина сравнительной ничтожности общей суммы национального богатства даже в наиболее богатых странах капиталистического мира. Может ли быть национальное богатство велико, когда за каждым кратковременным подъемом промышленности обязательно следует нередко гораздо более продолжительный упадок?

Характерной особенностью капиталистической системы хозяйства является постоянная наличность более или менее многочисленного класса безработных — людей, желающих и способных работать, но не находящих работы.

В периоды кризисов число этих безработных очень увеличивается, во время промышленного подъема значительно сокращается, но никогда не исчезает совершенно. Что же создает эту постоянную, хотя и колеблющуюся по своим размерам безработицу? Опять таки, не естественные, технические условия производства. Нет недостатка в орудиях труда для всех безработных, нет недостатка в материале для обработки и нет недостатка в потребностях, которые могли бы быть удовлетворены при помощи изготовленных продуктов. Почему же люди не находят работы, в то самое время, как средства производства лежат праздно, а масса народа лишена предметов, необходимых для жизни? Только потому, что существующая система хозяйства, лишающая рабочего средств — производства и раздробляющая народнохозяйственный организм на миллионы независимых, автономных частных хозяйств, связывает, как в тиски, общественное производство и не дает ему возможности использовать колоссальные, производительные силы, которые открыты наукой и знанием, таятся в недрах современного общества.

Правда, в пределах самого капиталистического хозяйства совершается могущественный процесс объединения капиталистических предприятий в разного рода союзы и ассоциации. Но эти капиталистические организации не только не способны снять узы, лежащие теперь на общественном производстве, но сами принимают деятельнейшие меры к ограничению общественного производства и задержке его роста. Именно в этом и заключается главнейшая задача картелей, трестов и других союзов капитала.

Итак, неорганизованность капиталистического хозяйства, которую не могут устранить никакие союзы капитала, вызывает огромное социальное трение при поступательном движении капитализма. Это трение иногда достигает таких размеров, что совсем приостанавливает капиталистическое движение, как это бывает во время кризисов. В другое время оно слабее, но все же всегда остается и всегда тормозит движение вперед. Планомерная организация общественного хозяйства должна чрезвычайно уменьшить это трение и развернуть во всю ширь огромные производительные силы современного общества.

II

Таким образом, первым тормозом развития производительных сил в пределах капиталистической системы является частная собственность на средства производства, благодаря чему, с одной стороны, поддерживается существование рядом с крупным производством также и мелкого производства, несмотря на техническую отсталость последнего, а с другой стороны, и крупное производство не может развернуть всех своих сил благодаря трудности реализации его продуктов.

Другим, не менее важным, препятствием к поднятию производительности труда в пределах капитализма является капиталистическая эксплуатация рабочего, то обстоятельство, что рабочий не владеет всем трудовым продуктом, но большую или меньшую часть последнего вынужден отдавать капиталисту.

Это приводит, прежде всего, к тому, что наемный рабочий утрачивает стимул к поднятию своей производительности до возможно высшего предела. В этом отношении система капиталистического производства стоит позади исторически предшествовавшей ей системы мелкого самостоятельного производства.

Мелкий производитель-ремесленник был виртуозом своего дела и Зомбарт имел основание, характеризуя средневековое ремесло, говорить о ремесле, как о деятельности, приближающейся к искусству. Ремесленник работал не по найму, но владел продуктом своего труда — был, таким образом, непосредственно заинтересован в возможном поднятии качества своего продукта, кроме того, ремесленник работал непосредственно на потребителя, между ним и потребителем не стоял капиталистический посредник, как в наше время, и этот личный контакт производителя и потребителя накладывал свой отпечаток на весь хозяйственный строй эпохи ремесла.

При господстве капитализма рабочий не только не имеет стимула подымать производительность своего труда до наивысшего предела, но имеет основания опасаться повышения своей производительности. Дело в том, что, чем выше производительность рабочего, тем меньше требуется рабочих рук для получения того же количества продукта, и, следовательно, тем больше количества избыточных рабочих на рабочем рынке.

Поэтому рабочие союзы боятся повышения производительности труда рабочих, как фактора, оказывающего неблагоприятное влияние на рабочий рынок. Те формы заработной платы, которые имеют тенденцию стимулировать производительность труда, как, напр., прогрессивная заработная плата, премия за особо значительную выработку продукта и тому подобные системы оплаты труда, вызывающие усиленное напряжение трудовой энергии рабочего, встречают со стороны рабочих союзов самое упорное и настойчивое противодействие.

В последние годы в Америке нашумела так называемая ‘система Тейлора’, сущность которой сводилась к разного рода приемам, ведущим к возможному упрощению и рационализированию процессов труда в видах доведения их до наивысшей производительности. Дело в том, что обычный физический труд представляет собой, благодаря множеству излишних движений, которые делает работающий человек, весьма непроизводительную и неэкономную трату сил человека. Американский инженер и предприниматель Тейлор сделал попытку выработать рациональные приемы физической работы, т. е. такие приемы, при которых достигался бы наибольший, полезный результат работы при наименьшей затрате трудовой энергии.

При этом обнаружилось, что при рациональных приемах труда возможно огромное повышение количества вырабатываемого продукта при одновременном, значительном сокращении времени труда.

Казалось бы, чего лучше? Однако система Тейлора не только не была приветствована рабочим классом, а, наоборот, встретила со стороны рабочих резко-враждебное отношение. Рабочие союзы и в Америке и в других странах объявили себя противниками этой системы и последняя не получила, благодаря этому противодействию, сколько нибудь значительного распространения, несмотря на огромное повышение производительности труда, которое она обещала.

И рабочие союзы были правы. Дело в том, что при капиталистических условиях хозяйства рабочий имеет основание опасаться резкого подъема производительности своего труда. Но, кроме того, система Тейлора, в обстановке капитализма, грозила совершенно поработить рабочего, превратив его в механического автомата, из которого капиталист выжимал бы в свою пользу всю его жизненную силу. Автоматический характер труда, к чему стремился Тейлор, мог бы и не сопровождаться понижением рабочего времени и, в таком случае, рабочий работал бы столь же продолжительное время, как и ныне, но работал с гораздо большим напряжением сил, в ущерб своему здоровью и в интересах повышения прибыли капиталиста.

Если бы система Тейлора получила общее распространение, то в условиях капитализма она могла бы повести к деградированию всего рабочего класса и к общему вырождению нации.

Но это только благодаря капиталистической форме современного хозяйства. При социалистическом же строе система Тейлора и вообще какое бы то ни было рационализирование условий труда не могло бы встретить ни малейших возражений с чьей бы то ни было стороны, а, наоборот, могло бы быть только приветствовано обществом, как фактор дальнейшего подъема производительности общественного труда, ибо в социалистическом обществе работающему человеку не приходится бояться увеличения производительности своего труда. Увеличение интенсивности труда в социалистическом обществе должно приводить к сокращению его продолжительности и, таким образом, рабочий может только выигрывать от введения более рациональных приемов работы.

Напротив, при капиталистических условиях хозяйства рабочие организации принуждены систематически задерживать рост производительности труда, на что обычно жалуется капиталистическая пресса. Особенно много жалоб такого рода раздавалось несколько лет тому назад в Англии, причем английские капиталисты приписывали этой причине замедление роста английской промышленности и вытеснение на мировой рынок продуктов английского труда германскими. Эти жалобы были сильно преувеличены, но самый факт противодействия со стороны рабочих союзов доведению производительности труда до максимума, не может быть оспариваемым.

Существенным тормозом развития производительных сил при господстве капитализма является и то обстоятельство, что капитализм, подобно всем системам антагонистического хозяйства, делает образование монополией небольшой кучки имущих классов. Интеллект является самой мощной производительной силой человека. Но при существующих условиях только ничтожная часть человечества развивает в полной мере свои умственные способности, огромное же большинство человечества обречено на постоянный, тяжелый физический труд.

Благодаря этой причине неисчислимое количество умственных сил, способностей и талантов пропадает без всякой пользы для человечества. Талантливые, а тем более гениальные люди представляют собой величайшую ценность для человечества, которую трудно сравнить с чем либо другим. Великая идея или великое изобретение одного человека может дать обществу такое богатство, которое не может быть создано трудом тысяч обыкновенных людей.

Отсюда ясно, до какой степени общество заинтересовано в том, чтобы все способности и таланты, которые таятся среди миллионов людей, составляющих общество, получили полную возможность своего развития и приложения на пользу общества.

При современных же условиях неизбежно, чтобы значительно большая часть этих талантов погибала для общества совершенно бесследно. Действительно, ведь шансы появления талантов среди людей неимущих классов почти те же, как и среди имущих классов. Современная биологическая наука отрицает, чтобы знание и умение, приобретение человеком, могли передаваться потомству путем наследственности. Наследственность закрепляет за потомством лишь прирожденные особенности организма, а не те его особенности, которые явились результатом привычки и упражнения.

Поэтому то обстоятельство, что имущие классы в течение длинного ряда поколений были заняты умственным трудом, отнюдь не делает их потомство более способным к умственному труду, чем потомство неимущих классов, занятых только физическим трудом. Повседневный опыт это подтверждает, ибо мы не замечаем, чтобы дети крестьян или рабочего класса в общем обнаруживали меньшую способность к умственному труду, чем дети из дворян или буржуазии.

Благодаря классовому строю общества, погибает для общества большая часть талантов, которые рождаются в его среде. Талант, родившийся в среде неимущих классов, живущих изо дня в день физическим трудом, имеет весьма мало шансов себя обнаружить и принести обществу всю ту пользу, которую общество могло бы, при других условиях, из него извлечь. Чистый предрассудок думать, что истинный талант всегда проложит себе дорогу. Правда, иногда, хотя и очень редко, мы наблюдаем, что из среды неимущих классов, не взирая на все трудности и препятствия, пробивает себе дорогу талантливые люди, и приобретают громкую славу. Эти случаи всем известны и заставляют многих верить в счастливую судьбу талантов.

Но ведь мы не знаем всех тех талантов, которым не удается пробить себе дороги, и которые погибают в неизвестности. А таких талантов, без сомнения, во много раз больше, чем немногих счастливцев.

Если бы Ломоносову не удалось добраться до Москвы, то стал ли бы он знаменитым ученым? А ведь это чистая случайность, что Ломоносов не остался в Холмогорах. И сколько таких Ломоносовых погибает в неизвестности только потому, что условия жизни отгораживают их непроходимой стеной от культуры умственного труда!

Таким образом, благодаря классовому строю общества, благодаря тому, что знание и просвещение являются монополией ничтожной кучки имущих, для человечества бесследно погибает величайшая, производительная сила умственных дарований.

Социализм сделает образование в равной мере доступным всем, и этим самым во много раз умножит число людей, применяющих в пользу общества свои таланты.

Развитие талантов в современном обществе можно сравнить с естественным осеменением какого-либо растения в природе: семена рассеиваются по обширной площади вокруг растения, причем огромное большинство этих семян погибает благодаря тому, что попадает в неблагоприятные условия для произрастания и только незначительная часть семян прорастает. Напротив, при социализме осеменение талантами будет происходить, как на культурном поле: семена талантов будут помещаться в среду, благоприятную для их развития, и только небольшая часть этих семян не даст всходов.

В том же направлении — лучшего использования производительных сил отдельных человеческих личностей — будет действовать и то, что при социалистическом строе деятельность каждой личности будет соответствовать ее собственным влечениям и способностям. При современных условиях в огромном большинстве случаев человек занят не тем делом, к которому он чувствует призвание, и к которому он наиболее способен, и выбор занятия для огромного большинства определяется случайностью или внешними обстоятельствами, от человека не зависящими.

Напротив, при социализме каждый будет заниматься тем делом, к которому его всего более влечет. Каждая способность найдет в этом случае себе наилучше применение, к общей выгоде всех.

Затем, следует иметь в виду, что социализм поставит себе задачу создать возможно более привлекательную обстановку труда — труд есть одна из важнейших, жизненных функций человека, и трудящийся человек, воля которого будет управлять социалистическим обществом, конечно, сделает все возможное, чтобы обставить свой труд наилучшим образом.

Хозяйственный труд перестанет быть тяжелым бременем для человека, как ныне. Легко понять, до какой степени это должно повысить производительность труда. Еще Фурье принадлежит афоризм, что леность есть не что иное, как протест человеческой природы против нерациональной постановки труда в современном обществе. Тот же Фурье с неподражаемой убедительностью нарисовал нам картину радостного труда в фаланстере, где хозяйственный труд достигает величайшего напряжения и производительности не благодаря принуждению какого либо рода, а благодаря утрате трудом каких бы то ни было неприятных элементов. И разве не прав Фурье, когда он для доказательства возможности такого вполне добровольного напряжения всех наших умственных и физических сил ссылается на современный спорт, при котором человек делает величайшие усилия только ради наслаждения деятельностью.

Наконец, в том же направлении — повышение производительности труда — должно действовать и разумное соединение умственного труда с физическим, которое естественно должно произойти при социализме. В настоящее время физический и умственный труд являются достоянием различных общественных классов, причем физический труд является уделом неимущих или малообеспеченных классов, а умственный труд — лучше обеспеченных классов.

От этого разделения труда проигрывают и те и другие, и понижается производительность, как физического, так и умственного труда. Что касается физического труда, то совершенно очевидно, что известная степень умственного развития и знания существенно необходимы для производительности физического труда. Но также бесспорно, что лишение физического труда должно неблагоприятно отражаться на здоровье человека и, таким образом, понижать производительность умственного труда.

Гармоническая, человеческая личность возможна лишь при тесном соединении умственного и физического труда. Это гармоническое развитие личности, которое должно довести до максимума производительность труда, возможно лишь в социалистическом обществе, ибо лишь в социалистическом обществе исчезнет всякое насилие и эксплуатация человека человеком.

И потому — только при социализме человеческая природа раскроет себя во всем богатстве своих дарований и способностей. Социализм будет рождением нового человека в красоте и силе. И мы не можем в настоящее время даже гадать, каких пределов достигнет власть над природой нового человечества в царстве социальной свободы.

III

Итак, социализм будет хозяйственной системой гораздо большей производительности, чем современная капиталистическая система хозяйства. В этом отношении социализм должен явиться еще гораздо большим шагом вперед в деле развития общественных производительных сил, чем явился капитализм по отношению к предшествовавшим ему системам мелкого производства.

Однако, социализм, как и более ранние системы хозяйства, последовательно сменявшие на исторической арене друг друга, является не только стимулом дальнейшего развития производительных сил , но и, в свою очередь, результатом такого развития. Говоря другими словами, социализм возможен лишь на известной ступени развития общественного хозяйства.

Марксизм рассматривает социализм, как неизбежное завершение развития капиталистической системы хозяйства. Мы постарались показать, что социализм является системой высшей производительности, сравнительно с капитализмом. Но вполне уместно поставить вопрос, всегда ли, на всякой ли ступени хозяйственного развития страны социализм был бы системой высшей производительности.

Такая постановка вопроса диктуется условиями переживаемого исторического момента. Русская революция создала совершенно новое, небывалое в истории общественное положение. Доверием народных масс в России пользуются в настоящее время только социалистические партии. Вожди социалистических партий при желании легко могли бы захватить власть в свои руки и образовать правительство из одних социалистов.

При таком положении дела для социалистической мысли России приобретает жгучую актуальность вопрос о возможности осуществления в России социалистического строя. До русской революции препятствием к осуществлению социалистического строя было то, что у власти стояли общественные группы, не желавшие социалистического переворота.

Теперь положение складывается в России совершенно иное. Власть принадлежит или может принадлежать при желании социалистам. Социалисты могут воспользоваться властью для попытки осуществления социалистического строя. Почему же им не сделать этой попытки?

Соблазн для социалиста очень велик. Отказаться от этой попытки социалисты могут лишь в том случае, если они убедятся в полной ее бесплодности — иными словами, если им будет ясно вне всякого спора, что для осуществления социалистического строя недостаточно декретов революционной власти, как бы сильна она ни была.

И это, конечно, так. Легко понять, что социализм лишь постольку может быть осуществлен, поскольку социализм представляет собой хозяйственную систему высшей производительности, сравнительно с существующей. Если бы оказалось, что переход к социалистическому хозяйству приводит не к росту, а к падению общественного богатства, то, конечно, социалистический строй не мог бы упрочиться, как бы ни были велики к нему симпатии народных масс. Ибо прогрессивное хозяйственное развитие идет всегда в направлении роста, а не падения производительности общественного труда.

Но социалистическая система хозяйства, осуществленная в недозревшей до нее общественной среде, несомненно должна привести к хозяйственному регрессу, вместо прогресса. Нужно иметь в виду, что социализм является системой хозяйства гораздо более сложной и труднее осуществимой, чем какие либо до сих пор бывшие системы хозяйства. Социализм предъявляет к его участникам гораздо большие требования, чем иные хозяйственные системы, и если эти требования не удовлетворяются, то вместо того, чтобы быть системой хозяйства высшей производительности, социализм неизбежно должен оказаться системой низшей производительности, чем иные хозяйственные системы.

В этом отношении социализм не является исключением в ряду других хозяйственных систем, последовательно сменявших друг друга в историческом ходе развития человечества. Каждая из них, подымая производительность общественного труда, в то же время предполагала большую подготовленность человека к выполнению ложащихся на него более сложных общественных функций.

Так, система первобытного коммунизма существует при самом низком уровне производительности труда у примитивных народов. Исторически следующая за ней система рабского труда уже предполагает более высокий уровень производительности труда, ибо раб воспроизводит не только все необходимое ему для жизни, но и некоторый прибавочный продукт в пользу своего хозяина. По этой причине рабское хозяйство не может существовать у самых диких народов и получает характер господствующего строя хозяйства только у земледельческих народов, у которых, благодаря новым способам производства, является значительный избыток пищи.

Крепостное хозяйство, опять таки, предполагает большую степень культурности рабочего, чем рабское хозяйство, ибо крепостной пользуется относительной свободой и власть над ним хозяина имеет менее грубый и непосредственный характер, чем при рабстве. Поэтому крепостное право возникает лишь у народов со сравнительно сложной государственной и общественной организацией, обладающих развитым правом и соответствующими общественными учреждениями.

Система свободного городского хозяйства, которую мы видим в средневековом городе, в свою очередь, требует гораздо более высокого культурного уровня производителя, чем все исторически предшествовавшая хозяйственные системы. Что касается до капиталистического хозяйства, то оно предполагает уже такой высокий уровень цивилизации и культуры, который был достигнут лишь в новейшее время.

Современный предприниматель-капиталист должен обладать весьма разнообразными знаниями и умением быстро ориентироваться в чрезвычайно сложной обстановке современного хозяйства. Чтобы создавать людей этого типа, страна должна пройти длинный исторический путь развития. Вот почему мы обычно видим, что в странах, лишь начинающих свое капиталистическое развитие, предпринимательский класс пополняется выходцами из других, более старых в культурном отношении стран.

Точно также и к рабочему современное капиталистическое предприятие предъявляет весьма высокие требования. Работа на сложных машинах, двигающихся с огромной быстротой, предполагает такую степень интеллигентности и внимания, которые доступны лишь людям, стоящим на высоком уровне интеллектуальной культуры. По этой причине производительность труда американского или английского рабочего в несколько раз выше производительности труда русского рабочего.

Социализм явится системой хозяйства, предъявляющей своим участникам требования чрезвычайно высокие, далеко превосходящие те, которые предъявляет к своим деятелям капитализм. Действительно, при капитализме отсутствует общий план народного хозяйства, и пропорциональность общественного хозяйства достигается слепой игрой стихийных хозяйственных сил, без вмешательства направляющей разумной человеческой воли.

Общественная власть не берет на себя обязанности, при капиталистическом строе хозяйства, заботиться о том, чтобы общество имело достаточное количество пищевых средств, предметов одежды и пр. Оно представляет заботу об этом стихийной игре спроса и предложения, приводящей к тому, что при нормальных условиях хозяйства, продукты производятся в соответствии с общественным спросом на них. Напротив, в социалистическом обществе забота о соответствии общественного производства с общественным спросом, о пропорциональном распределении общественного труда, непосредственно ложится на общественную власть.

Задачи правительства при социализме чрезвычайно усложняются и затрудняются. В то время, как в настоящее время власть только отчасти контролирует и регулирует самодействующий механизм капиталистического хозяйства, при социализме власть должна на себя взять исполнение всех функций удовлетворения общественных потребностей.

Теперь власть должна ежегодно составлять государственный бюджет и вести государственное хозяйство без дефицитов и без непосильного обременения плательщиков податей — что является далеко не легкой задачей. Но насколько труднее будет в социалистическом государстве составление бюджета всего общественного хозяйства!

Не нужно при этом забывать, что современный государственный бюджет является, в своей большей части, бюджетом только денежным: государство не берет на себя обязанности производить необходимые ему продукты, а лишь снабжает своих агентов денежными средствами, требующимися для приобретения этих продуктов.

Напротив, социалистическое государство берет на себя снабжение своих граждан самими продуктами, в которых они нуждаются. Для этого требуется самая детальная статистика общественного потребления и производства, статистика, охватывающая все народное хозяйство во всех его мельчайших деталях и статистика непрерывная, ибо общественное производство и потребление является непрерывно продолжающимся процессом, колеблющимся и изменчивым.

Как трудна хозяйственная статистика, видно из того, что до настоящего времени из всех современных государств одной германии удалось организовать правильные промышленные переписи. Но и то в Германии было до настоящего времени всего три промышленных переписи и по программе несравненно более простой, чем та, которая потребуется для социалистического государства.

Всякая неточность статистического учета в социалистическом государстве будет давать себя знать весьма существенным расстройством общественного хозяйства, ибо все это хозяйство будет покоиться на основе статистического учета.

Но мало будет одной статистики, одного знания элементов, из которых будет слагаться общественное хозяйство социализма. Нужно будет это знание использовать для практического действия, для снабжения каждого отдельного гражданина социалистического общества всем необходимым. Каким талантом должен обладать министр социалистического государства, чтобы управлять всем огромным механизмом социалистического хозяйства и управлять так, чтобы не нарушая свободы каждой отдельной личности и, в то же время, подчиняя действия отдельных лиц интересам целого, удовлетворять всем общественным потребностям!

Если это управление будет происходить плохо, то, конечно, в результате получится расстройство общественного хозяйства, могущее привести к полной его остановке. Не нужно упускать из виду, что стихийные хозяйственные силы современной хозяйственной системы при социализме прекратят своей действие: теперь, при нормальных условиях хозяйства, не приходится опасаться, что та или иная общественная потребность останется неудовлетворенной, ибо свободная игра частных интересов обеспечивает удовлетворение общественных потребностей — при недостатке продуктов цена товара растет, и добавочная прибыль является стимулом для добавочного производства. При социализме же недостаток продуктов не будет приводить в действие этого механизма, ибо никто никакой прибыли получать не будет, и общественная власть должна будет сама принимать меры к распределению общественного труда в соответствии с общественными потребностями.

При недостаточно умелом управлении социалистическим общественным хозяйством оно не только не окажется более производительным, чем капиталистическое хозяйство современности, но может оказаться совершенно неспособным удовлетворять общественные потребности. Иными словами, лишь при достаточной подготовленности общества к социалистической организации хозяйства переход к социализму был бы развитием производительных сил,

при неподготовленности же общества переход к социалистической организации производства знаменовал бы собой разрушение общественного хозяйства и решительный хозяйственный регресс сравнительно с капитализмом.

Итак, управление механизмом социалистического хозяйства представляет огромные трудности, которые могут быть преодолены лишь на известной ступени общественного развития. Но по отношению к выполнению и самой трудовой функции социализм предполагает гораздо более высокий уровень культурного, не только интеллектуального, но и морального развития человеческой личности, чем современная хозяйственная система.

Капитализм апеллирует к самым простым и грубым чувствам и влечениям человека. Энергию предпринимателя капитализм стимулирует надеждой на высокую прибыль и богатство, энергию рабочего — угрозой потери заработка и голода. И в том и в другом случае приводятся в движение самые сильные мотивы человеческого поведения — эгоизм, хозяйственный интерес.

Напротив, при социализме связь между энергией хозяйственной деятельности человека и размером вознаграждения за труд будет, несомненно, в значительной мере разрушена. Все будут получать доход, если не совершенно равный, то различающийся в небольшой степени. Удовлетворительно исполнив свой урок, каждый гражданин социалистического государства будет получать определенный доход, и размер этого дохода не может быть увеличен, во всяком случае, не может быть значительно увеличен добавочным развитием трудовой энергии. С другой же стороны, при трудности контроля качества труда и при отсутствии какой бы то ни было внешней власти над работавшим человеком (ибо в социалистическом обществе все будут работать), недостаточно удовлетворительное выполнение трудового урока не может угрожать рабочему особо тяжелыми последствиями. Во всяком случае, гражданин социалистического общества может быть уверен, что ему не грозит голод и нищета при недостаточно прилежной работе.

Чем же будет заменен, при социализме, эгоизм в качестве стимула хозяйственного труда? Стимулами совершенно иного рода. Во-первых, чувством солидарности каждого с остальными людьми, преданностью общим интересам, во-вторых, развитым чувством долга, в-третьих, непосредственной привлекательностью труда. Все эти стимулы могут с успехом заменить грубые стимулы капиталистического общества.

Однако, следует признать, что для возможности сильного действиях двух первых стимулов, человеческая природа должна значительно измениться сравнительно с тем, что мы видим теперь. Правда, это изменение человеческой природы должно явиться естественным следствием новых условий жизни, которые будут созданы социализмом. Но и самая возможность социализма предполагает, в свою очередь, значительное развитие этих свойств в населении. Люди без чувства общественной солидарности и без чувства долга не могут создать социалистического общества, ибо социалистическое хозяйство при слабом развитии этих свойств у большинства населения оказалось бы не в силах удовлетворять свои потребности благодаря низкой производительности общественного труда.

Что же касается до привлекательности самого хозяйственного труда, то такая привлекательность, в свою очередь, предполагает соответствующий душевный склад человека. Люди апатичного, вялого и бездеятельного, душевного склада не полюбят труд, как бы хорошо и эстетично труд ни был обставлен. Следовательно, и с этой стороны социализм предполагает известную подготовленность самого человека к новой форме хозяйства.

В конце концов, необходимо признать, что социалистическое хозяйство может дать то, что оно обещает — поднятие производительности труда — лишь в том случае, если общество созрело до этой новой формы хозяйства. Социалистическое хозяйство является чрезвычайно производительной, но вместе с тем чрезвычайно сложной — и поэтому хрупкой — социальной машиной, которая при хорошем управлении, ею обещает чудеса, при плохом же управлении ведет к быстрому и неизбежному общественному крушению.

Русские крепостные фабрики начала прошлого века не могли пользоваться некоторыми более сложными машинами по той причине, что машины эти не могли быть доверены крепостным рабочим и быстро ломались ими. Чем производительнее были эти машины, тем скорее они портились в неумелых руках. Тоже можно сказать и о социализме. Социализм обещает величайший подъем человеческого гения, блестящий расцвет материальной и духовной культуры — но при неподготовленности общества, попытки создания социалистического строя должны вести к общему расстройству хозяйства по той причине, что социалистическое хозяйство в неподготовленной социальной среде должно оказаться системой более низкой производительности, чем капиталистическое хозяйство, действующее гораздо более грубыми и простыми приемами.

В неподготовленной социальной среде социализм, вместо того, чтобы стать царством свободы и всеобщего богатства, должен стать царством рабства и всеобщей нищеты.

Человечество идет к социализму и, несомненно, его достигнет. Быть может, мы уже приближаемся к социализму. Но, во всяком случае, к социализму всего ближе наиболее культурные народы, с высоко развитым чувством долга и общественной солидарности, с сильными моральными интересами и с высоким уровнем народного просвещения. Для отсталых народов требуется некоторая подготовительная школа.

ГЛАВА XI. Социализм и духовная культура

Социализм и хозяйственный интерес. Духовные интересы социалистического общества. — II. Социализм и свобода личности.

I

Социализм усматривает корень социального зла в современном устройстве хозяйства. Все внимание социалистов сосредоточено на вопросах общественного хозяйства и их требования сводятся к требованию ряда экономических преобразований. Отсюда легко вывести заключение, что социализм видит в хозяйственном благополучии венец человеческого счастья и, следовательно, по самой своей природе враждебен идеализму. ‘То существенное обстоятельство,- говорит Вл. Соловьев,- что социализм ставит нравственное совершенство общества в прямую зависимость от его экономического строя и хочет достигнуть нравственного преобразования путем экономической революции ясно показывает, что он, в сущности, стоит на одной и той же почве со враждебным ему мещанским царством, именно на почве господства материального интереса. Если для представителя плутократии значение человека зависит от обладания вещественным богатством в качестве приобретателя, то для социалиста точно также человек имеет значение лишь как обладатель вещественного благосостояния, но только в качестве производителя, и здесь и там человек рассматривается, прежде всего, как экономический деятель, и здесь и там последнею целью и верховным благом признаются, вещественное благосостояние — принципиальной разницы между ними нет. Социализм лишь проводит принцип плутократии с большей последовательностью и полнотой… И если преобладание вещественных интересов, хозяйственного и промышленного элементов, составляет характеристическую черту буржуазии или мещанского царства, то в том социализме, который хочет ограничить человечество исключительно этими низшими интересами, мы находим крайнее выражение, последнее заключение мещанства’.

Вот, поистине, тяжкое обвинение, выдвинутое против социализма мыслителем, искренность и благородство которого выше всяких подозрений! Что может быть отвратительнее мещанства? И если освобождение человека от экономического гнета равносильно превращению его в пошлое, успокоившееся существо, в сытую свинью, греющуюся на солнце, то не лучше ли экономическое рабство с его ужасными спутниками, голодом и нищетой? Рабство не убило человеческого духа — античная культура и теперь сохраняет свою мраморную красоту. Ну, а мещанство — это смерть духа, смерть всего, что есть прекрасного в человеке. Такой ценой нельзя заплатить даже за всеобщее довольство.

Соловьев формулировал в сжатой и сильной форме одно из самых распространенных обвинений против социализма. Но, к счастью, человечество не стоит перед роковой дилеммой нищеты и пошлости. Насилие и гнет не представляют собой необходимого условия духовной культуры. Социализм не царство мещанства, а единственное средство спасения человечества от этого царства. В этом и заключается высота и общеобязательность социалистического идеала.

Совершенно верно, что социалисты сосредоточивают свое внимание на экономических вопросах. Но не потому, чтобы им было недоступно понимание высших интересов человеческой жизни, а именно в виду такого понимания. Социалисты борются, прежде всего, с бедностью. А бедность — это не только физические страдания, но и принижение духа. Духовная культура неизбежно должна опираться на материальную. Наука и искусство требуют своих материальных средств, которые создаются хозяйством. Известный досуг, свобода от хозяйственного труда есть необходимое условие успехов цивилизации. Обобществление труда должно во много раз повысить его производительность. Но так как необходимые потребности жизни не испытают перемены, то на удовлетворение их в социалистическом обществе будет затрачиваться несравненно меньше труда, чем ныне. Иными словами, свобода человечества от хозяйственного труда значительно возрастет, — и нет никакого сомнения, что этот увеличившийся досуг будет залолнен деятельностью высшего порядка. Ибо все обычные мотивы, которые в настоящее время побуждают людей к этой деятельности, приобретут особенную силу в социалистическом обществе.

Миллионер, успешный государственный деятель, полководец пользуются в наше время большим почетом и встречают больше людей, готовых перед ними преклоняться, чем великий мыслитель или художник. Не то будет в социалистическом обществе. В нем не будет ни миллионеров, ни полководцев, ни государственных деятелей современного типа. Да, даже и последних не будет, ибо с падением современного хозяйственного строя падет и современное государство. В настоящее время политическая жизнь сводится преимущественно к борьбе за власть представителей различных враждующих общественных классов. В социалистическом обществе классов не будет и не будет поводов к социальной борьбе. Для общества настанет внутренний мир, равно как и внешний мир, благодаря прекращению войны.

Благодаря этому потребность в сильной общественной власти исчезнет и политическая жизнь, несомненно, очень потускнеет и обесцветится, государственные люди будут не народными вождями и кумирами толпы, а слугами народа, скромными общественными работниками. Занятие выдающейся государственной должности не будет доставлять особого почета и, следовательно, не будет представлять собой ничего особо заманчивого для честолюбия. Вообще, исчезнет грубая, физическая власть человека над человеком, а, следовательно, и исчезнет все то обаяние, которое теперь связано с этой властью. Исчезнет физическая борьба людей друг с другом, — мирная ассоциация будущего сделает эту борьбу невозможной, по отсутствию всяких поводов к ней.

Но не значит ли это, что социалистическое общество будет царством скуки и посредственности? Да, это было бы так, если бы в жизни человека не было ничего более высокого, чем борьба за власть и за угнетение себе подобных. Конечно, для людей такого душевного склада царство будущего покажется пресным и пошлым. Но человеческая душа знает более высокие мотивы и интересы. Освободившись от притупляющего, чрезмерного, хозяйственного труда, человечество преобразится и одухотворится. По-прежнему над нашей головой будет простираться звездное небо, по-прежнему будет шуметь лес, природа сохранит свою прежнюю прелесть и все свои тайны: для познания навсегда обеспечен неисчерпаемый материал, также как и для восприятия красоты.

Следовательно, нечего бояться, что с исчезновением грубых и низменных интересов, наполняющих теперь жизнь, она лишится всякого интереса. Интересы останутся, но их характер и направление изменятся, они станут одухотвореннее и тоньше, но вместе с тем глубже, сложнее, длительное и сильнее. Произойдет полная переоценка всех ценностей. Слава и почет будут доставаться преимущественно в удел тем, кто принес людям всего более пользы, открыл им новые источники познания и эстетического наслаждения или проявил всего более душевного благородства. Мыслители и художники, великие человеколюбцы станут героями и вождями будущего человечества. Интерес к познанию и эстетической деятельности, моральному и религиозному возвышению человечества возрастет в чрезвычайных размерах и заполнит собой всю жизнь людей, возвышающихся над уровнем посредственности.

В капиталистическом обществе внимание сосредоточено, преимущественно, на вопросах хозяйства. Падение или поднятие биржевого курса ходкой бумаги или рыночной цены распространенного товара составляют великое событие, о котором телеграфируют во все концы мира и которое повсюду распространяет тревогу или радость. Мир будущего не будет знать этих волнений и этих радостей, его история будет слагаться из других событий. Можно составить себе представление о строе интересов людей социалистического общества по описаниям жизни итальянских городов эпохи Возрождения. Светлое, радостное и гармоничное миросозерцание этой эпохи, со своим глубоким и захватывающим интересом к искусству, философии, познанию должно вновь возродиться в будущем. Опять появятся люди той поразительной душевной красоты и той умственной мощи, которые характеризуют эту чудную раннюю весну современной истории — люди вроде Леонардо да Винчи, перед которыми наше время кажется таким грубым, варварским и жалким. Кстати же, типичным человеком эпохи возрождения был и великий провозвестник современного социализма Томас Мор.

Английский антрополог и социолог Гальтон совершенно серьезно утверждал, что передовые европейские нации современной капиталистической эпохи по своим умственным способностям стоят настолько же ниже, напр., древних эллинов, насколько негры стоят ниже нас. И в этой неблагоприятной оценке ученым исследователем капиталистической цивилизации, которой мы так гордимся, нельзя усмотреть никакого преувеличения. Правда, наше время создало удивительные машины, а также орудия разрушения людей. Но умственная сила измеряется не этим. Машину может построить и варвар, но изваять Милосскую Венеру может только человек с совершенно исключительной способностью к восприятию красоты.

Между тем, не нужно забывать, что произведения античного искусства, которые составляют для нас недостижимый образец совершенства пластической красоты, были созданы, в огромном большинстве случаев, совершенно неизвестными художниками. И ведь только ничтожная, случайная доля этих произведений уцелела и дошла до нашей эпохи! Если бы не была раскопана Помпея, то мы бы почти ничего не знали о стенной живописи древних. Что такое была Помпея — маленький, ничтожный провинциальный римский городок, в котором почти не было богатых людей! И, однако, стенная живопись Помпеи является одним из источников вдохновения современных художников. Кто бывал в Помпее, тот знает, сколько красоты было в домашнем быту античного мира, сколько артистического изящества было вложено во всякую принадлежность хозяйства древних: кухонную утварь, меблировку, устройство комнат и пр. Обычный помпеянский дом со своими бронзовыми и мраморными статуями и бюстами, стенами, покрытыми богатым и разнообразным рисунком с красками удивительной яркости, мраморными колоннами и бассейнами, кажется нам теперь чудом искусства, не обыкновенным жилищем людей, а художественным музеем. И, однако, в нем жили обыкновенные люди и, очевидно, не могли представить себе жизни в другой, менее прекрасной обстановке, как мы не можем представить себе жизни в грязной обстановке жалкой негритянской хижины.

Не менее красив был в своем роде и средневековый город или город времен Возрождения. Флоренция и Венеция всегда будут привлекать посетителей со всех концов мира — недаром падение знаменитой колокольни св. Марка почувствовалось по всей Европе, как общее несчастье цивилизованного человечества.

Холодный дух капитализма сделал все, чтобы уничтожить эту красоту. В прежнее время человеческое жилище, связанное с человеческой личностью такими интимными узами и так могущественно влияющее своей повседневной обстановкой на его психику, строилось для жизни, а не для наживы: и потому люди вкладывали в эту постройку свою душу, свой вкус и понимание изящного. Дом был одухотворенным произведением человеческого искусства. Над иными средневековыми зданиями трудились целые поколения художников-архитекторов: постройка иногда продолжалась целые столетия, но зато и получались такие создания, как миланский или флорентийский соборы. Но даже какая-нибудь деревянная великорусская изба, со своими затейливыми коньками и причудливой резьбой обнаруживает бездну вкуса, имеет свой оригинальный стиль. Капитализм все это убил. Дома стали строиться для барыша, как строятся заводы или железнодорожные мосты. Архитектурный стиль исчез и все попытки воссоздать его оказались безуспешны. Исчезло что-то неуловимое, что было присуще людям прежних эпох и что давало им удивительное понимание архитектурной красоты. Получилось общее падение архитектурного вкуса.

Нечто подобное, хотя и не в таких размерах, произошло под влиянием господства капиталистического духа и в других областях искусства. Последовало одичание и огрубение человеческой толпы, истинное царство мещанства. Интересы капиталистической промышленности подавили все остальные и внешняя обстановка нашей жизни стала поражать своей неэстетичностью.

Действительно, что может быть безобразнее современного города. Нужно побывать в Лондоне, подышать лондонским воздухом, насквозь пропитанным угольной копотью, покрывающей толстым черным налетом стены домов, и опускающейся во время тумана непроницаемой завесой на лондонские улицы, посмотреть на бурую жидкость, которая вместо воды струится к Темзе (в своем социалистическом романе Моррис рисует, как одно из чудес нового общественного строя, возвращение воде в Темзе былой прозрачности), чтобы понять, во что превращает город капитализм. Не менее уродует капитализм и деревню, уничтожая леса, загрязняя реки, стирая местный колорит, национальные черты быта и подгоняя все под однообразный и пошлый капиталистический шаблон.

Неудивительно, что среди более мыслящих художников нашего времени, понимающих тесную связь искусства с общим строем социальной жизни, возникло течение особого рода, которое можно назвать эстетическим социализмом — протестом против капиталистического строя по соображениям преимущественно эстетического характера. Этот эстетический социализм всего сильнее в Англии, где его самым известным представителем является Рескин. Социализм Морриса, отчасти, такого же происхождения — всех этих людей с тонко-развитым вкусом возмущает столь характерное для нашей эпохи эстетическое огрубение человечества, которое принес с собою капитализм.

Но социализм не только эстетически облагородит человечество, — он преобразует людей и морально. В социалистическом романе Морриса ‘News from nowhere’ (‘Вести ниоткуда’) рассказывается, что человек нашего времени, попавший в социалистическое общество, замечает какое-то общее выражение лица у всех людей нового мира, красивых и некрасивых, старых и молодых, словом у всех. Они все кажутся чем-то похожи друг на друга. Чем же? Потом он отдает себе в этом отчет. У всех на лице то же выражение благожелательности и дружелюбия, у всех та же радостная готовность помочь друг другу. И это поражает, составляя такой контраст с общим выражением сухой, деловой озабоченности у людей нашего времени.

II

Еще обычнее другой упрек социализму — в стремлении уничтожить свободу личности. Назвав социализм ‘грядущим рабством’, Спенсер лишь повторил то, что говорят все противники социализма. Спенсеру и другим государство будущего рисуется чем-то вреде исполинской тюрьмы, в которой люди будут, быть может, и сыты, но зато лишены лучшего и драгоценнейшего блага — свободы.

Но и этот упрек лишен основания. Действительно, господствующее направление социализма требует принудительной организации общественного труда. Однако, не следует упускать из виду, что и теперь хозяйственный труд для огромного большинства рабочих имеет принудительный характер, с тем весьма существенным различием, что при капиталистической системе рабочие подчинены чуждому им лицу — капиталисту, а при социализме их собственная коллективная воля будет их единственным господином.

Да и вообще капиталистическая свобода всеобщей конкуренции есть только фикция свободы, скрывающая за собой в действительности более или менее полное порабощение личности. Возьмем привилегированное лицо капиталистического мира — предпринимателя. Юридически он мало ограничен в своей деятельности. Закон ему не запрещает выбирать любое дело, производить любой товар, назначать любую цену за продаваемые продукты и оплачивать любой ценой нужный ему труд. Однако, его свобода во всех этих отношениях является в значительной мере мнимой. Он не стеснен юридическим законом, но зато, тем неумолимее его сдавливают железные экономические законы капиталистического строя.

Он может назначить любую цену за свой товар, но продан товар будет лишь по той цене, которая принудительно диктуется условиями капиталистического рынка и т.д. и т.д. В условиях капиталистической конъюнктуры предприниматель находит себе своего сурового и деспотического владыку, власть которого особенно болезненно чувствуется в эпохи промышленных кризисов.

Еще более мнимой является свобода выбора занятий, при господстве капиталистического режима, в других сферах умственного труда. Условия спроса и предложения, а также власти и зависимости самым действительным образом ограничивают эту свободу, ибо, если в капиталистическом обществе и отсутствует руководящая сознательная власть, зато на ее место заступают не менее принудительные, но стихийные силы всеобщей экономической борьбы. И потому не только пролетарий, эксплуатируемый капиталистом и находящийся в полной зависимости от него, лишен свободы — даже и представители умственного труда, выходящие, преимущественно, из рядов имущих классов, — ученые, артисты, писатели, вообще, люди либеральных профессий, далеко не обладают той свободой деятельности, которая является именно для этих родов труда столь необходимым условием успешности и плодотворности работы.

Свободы безделья при социализме, конечно, не будет, ибо свобода безделья есть свобода эксплуатации чужого труда, к уничтожению которой именно и стремится социализм. Но свобода всякого полезного, и, в особенности, умственного труда в обществе будущего должна не сократиться, а чрезвычайно расшириться.

Социализм отнюдь не задается безумной мыслью подчинить общественной организации все виды человеческого труда. Только по отношению к большей части хозяйственного труда существующая принудительная капиталистическая организация должна быть заменена, при наступлении нового строя, такой же общественной организацией. Но все виды высшего, творческого труда должны получить в будущем обществе самую широкую свободу, не стесненную, как теперь, условиями рынка. Было бы нелепо — и социалисты в этой нелепости неповинны — регулировать какими-либо внешними правилами свободное творчество художника или мыслителя. Как и теперь, люди будут под влиянием непреодолимого внутреннего влечения искать истину и красоту. Но, в отличие от нашего времени, люди не будут придавлены к земле хозяйственной нуждой и заботой, они будут избавлены социализмом от неуверенности в завтрашнем дне, от постоянного страха за будущее, который теперь таким свинцовым гнетом тяготеет над человечеством и так губительно действует на творческую работу.

Сокращение хозяйственного труда само по себе равносильно расширению области свободы. Но социалисты стремятся к большему — придать привлекательный характер и самому хозяйственному труду. Великой заслугой Фурье является опровержение обычного мнения, будто всякий хозяйственный труд, по самому существу, должен быть неприятен для человека. Таков характер хозяйственного труда в современном обществе — это верно. Труд чрезмерно продолжительный, в ужасной гигиенической обстановке, в результатах которого рабочий нисколько не заинтересован, конечно, не может быть приятен. Но при другой обстановке, когда вся изобретательность людей будет направлена на то, чтобы увеличить привлекательность труда, хозяйство перестанет быть тяжелым бременем для человека, каким оно является теперь. И тогда, действительно, исчезнет всякое внешнее принуждение и настанет светлое царство полной свободы.

Итак, не грядущее рабство, — грядущее освобождение человечества знаменует собой социализм, освобождение человеческой личности от гнета исторического общества, основанного на насилии.

В этом залог непобедимой силы социалистического идеала, в этом и причина энтузиазма, отличающего социалистическое движение среди всех остальных, как с грустью должны констатировать и его враги. Действительно, какой другой общественный идеал может вдохновлять в наше время людей? Либерализм отжил свое время. Все знают, что либерализм — это маска, под которой скрывается самое разнообразное социальное содержание, и, по большей части, защита интересов капиталистических классов. Все, что есть истинного и ценного в либерализме, воспринято социализмом, который все больше и больше становится верованием не только пролетариата, переносящего на себе всю тяжесть нашего мрачного и кровавого времени, но и лучших людей других классов, всех тех, в ком жива вера в лучшее будущее человечества, в царство мира и свободы. Но конечно, было бы наивно думать — а в этом повинны многие социалисты — что социализм создаст ‘рай на земле’, всеобщее счастье и довольство, общую гармонию. Ничего этого не будет — и хорошо, что не будет, ибо в довольстве есть нечто пошлое и принижающее дух. Страдание никогда не исчезнет из человеческой жизни.

Не исчезнет потому, что никогда не получит гармоничного примирения основное противоречие человеческой жизни — противоречие между беспредельностью стремлений нашего духа и ограниченностью наших сил и нашего личного существования.

В каких бы образах и где бы средь миров

Ни вспыхнул мысли свет, как луч средь облаков,

Какие б существа не жили

Но будут рваться вдаль они, подобно нам,

Из праха своего к несбыточным мечтам,

Грустя душой, как мы грустили…

В этом вечная основа религии. Вот почему социализм не может и не должен стать новой религией. Как религия, социализм жалок и беспомощен, — разве он может преодолеть беспредельность пространства и времени? Разве социализм может преодолеть смерть?

Бессмертная смерть будет по прежнему царить над миром — этот основной диссонанс нашей жизни всегда будет окутывать ее траурным покрывалом.

Цели социализма сравнительно близки и ограничены. Но в своей области социализм может достигнуть чрезвычайно многого. Он должен создать новое общество и новое человечество, более высокое, чем то, которое мы видим ныне.

Но это преобразованное человечество будет страдать, как и мы. Правда, его страдания не будут иметь тех низменных поводов, которые вызывают неисчислимые страдания ныне. Оно не будет страдать от голода и нищеты, от физического насилия людей друг над другом.

Но вечные основы человеческой скорби будут те же — земля останется, по выражению Мережковского, ‘больной красавицей’ и пребудет таковой навеки.

Источник: М.И. Туган-Барановский. К лучшему будущему.- М.: РОССПЭН. 1996.

Оригинал здесь: ‘Галерея экономистов‘.

Социализм как положительное учение

Предисловие

ГЛАВА I. Сущность и внутренняя природа социализма

I

II

III

IV

ГЛАВА II. Классификация различных систем социалистического строя

ГЛАВА III. Государственный социализм (коллективизм)

I

II

III

IV

V

ГЛАВА IV. Государственный коммунизм

I

II

ГЛАВА V. Синдикальный социализм

ГЛАВА VI. Коммунальный коммунизм и социализм

I

II

III

IV

ГЛАВА VII. Анархический коммунизм и социализм

I

II

III

IV

V

ГЛАВА VIII. Социалистический строй будущего

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

ГЛАВА IX. Ценность, стоимость, цена и деньги при социализме

I

II

III

ГЛАВА X. Социалистический строй, как хозяйственная система высшей производительности

I

II

III

ГЛАВА XI. Социализм и духовная культура

I

II

Читайте также: