П. А. Вяземскій
Сочиненія въ проз В. Жуковскаго. Изданіе второе, пересмотрнное и умноженное. Спб. 1826 года, in 8, 269 стр.
Сочиненія въ проз В. Жуковскаго. Изданіе второе, пересмотрнное и умноженное. Спб. 1826 года, in 8, 269 стр.
1827.
Сочинения в прозе В. Жуковского, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1827
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 1.
Спб., 1878.
Прозаическія статьи, въ сей книг собранныя, уже вс извстны читателямъ нашимъ, но перепечатаніе ихъ было необходимо для имющихъ въ своей библіотек три тома стихотвореній Жуковскаго, изданные въ 1824 году, коимъ сей новый томъ служитъ дополненіемъ. Притомъ же у насъ такъ мало появленій въ проз, разумется хорошей, что нельзя не порадоваться случаю возобновить и старое знакомство. Ни отъ него новаго ничего не узнаете, но и то, что вы уже знаете, принимаете съ удовольствіемъ. Жуковскій немного писалъ прозою оригинальною, но усплъ однакоже усовершенствовать свой языкъ въ проз и, что всего важне, имть слогъ, чего не иметъ большая часть изъ писателей нашихъ и что дается не всякому, не смотря на многіе томы, имъ исписанные. Одинъ изъ журнальныхъ рецензентовъ сказалъ: ‘Отличительная черта всхъ произведеній В. А. Жуковскаго (въ чему тутъ В. А.? Кажется, Жуковскій заслужилъ уже право на сокращенное наименованіе), есть необыкновенная гармонія слога. Сіе плнительное сладкозвучіе, которымъ читатели восхищаются въ его піитическихъ произведеніяхъ, отличаетъ также и прозу сего писатедя, имющаго, кром того, весьма рдкія у насъ достоинства: правильность и чистоту языка’. Вотъ забавная характеристика! Подумаешь, что рецензентъ подслушалъ ее у тхъ свтскихъ, вольноопредляющихся судей словесности, которые и о Державин, и о Батюшков, и о Душеньк и о мадригал въ альбомъ говорятъ равно съ выразительною важностью: ‘Да, я вамъ доложу: перо щегольское, пишетъ гладенько, нечего сказать, стишки гладенькіе?’ И Херасковъ наказывалъ всегда молодымъ адептамъ поэзіи, приходившимъ въ нему на поклонъ: ‘Чистите, чистите, чистите ваши стихи!’ и свои такъ вычищалъ, что стиралъ съ нихъ весь блескъ, всю живость и краску поэзіи. Критику должно быть, кажется, повзыскательне, не кстати ему примнять на обумъ къ писателямъ, первенствующимъ въ литтератур, фразы готовыя и ходячія, которыя, какъ условныя вжливости разговорныя, могутъ быть подносимы безразлично каждому лицу. Что значитъ гармонія слога, если принимать сіе слово, какъ оно повидимому тутъ и принято, въ смысл сладкозвучія? Можетъ быть языкъ гармоническій, но слогъ гармоническій представляетъ понятіе неврное и неопредленное. Дале: ‘Проза сего писателя, кром гармоніи слога, иметъ еще рдкія достоинства: правильность и чистоту языка.’ Можетъ-ли быть гармонія безъ правильности и чистоты языка? Можетъ-ли быть правильность безъ чистоты и чистота безъ правильности? Вотъ что не грхъ назвать: слова изъ пустаго въ порожнее переливаемыя. Въ нихъ не звенитъ ни единой мысли. Чтобы увриться еще боле, что все сужденіе о Жуковскомъ вылилось съ пера безъ всякаго головоломнаго содйствія, выпишемъ еще нсколько словъ: ‘Каждая изъ нихъ (статей помщенныхъ въ семъ том) можетъ быть представлена въ образецъ слога, благородныхъ чувствованій и основательнаго образа мыслей, и служить отпечаткомъ сердца чувствительнаго и пламеннаго воображенія’ {Сіи слова выписаны въ объявленіи книгопродавца о книг, съ забавными перемнами: тутъ, напримръ, говорится объ основательномъ образ мыслей, а книгопродавецъ говорить объ образц осговательнаго воображенія. И не смшно-ли книгопродавцу, объявляя о сочиненіяхъ Жуковскаго, представить его читателямъ по рекомендаціи журналиста? Кажется, Жуковскаго и безъ этого знаютъ.}. Любопытно бы знать, гд рецензентъ отыскалъ образецъ пламеннаго воображенія въ статьяхъ критическихъ о Крылов и Кантемир?
Содержаніе сего тома заключается въ слдующихъ сочиненіяхъ: Марьина Роща, О критик, о Басн и Басняхъ Крылова, о Сатир и Сатирахъ Кантемира, Три сестры, Это истинно добрый и счастливый человкъ? Писатель въ обществ, Путешествіе по Саксонской Швейцаріи, Рафаэлева Мадонна.
Замтимъ мимоходомъ, что на заглавномъ листк классификація оглавленій не отвчаетъ порядку, въ которомъ напечатаны самыя пьесы. Тамъ выставлено: Повсти, Разсужденія, Разборы сочиненій, Письма изъ путешествія. Повсти (если принять за повсть аллегорію Три сестры) не слдуетъ одна за другою. Разборы сочиненій напечатаны прежде разсужденій: Это истинно добрый и счастливый человкъ и Писатель въ обществ. Издатель могъ бы отойти отъ порядка существеннаго для сохраненія порядка хронологическаго, но и тотъ не соблюденъ, сочиненія, писанныя въ 1809 году, значатся прежде сочиненій 1808 года. Посл сего маловажнаго отступленія отъ дла, въ уваженіе критики типографической, поспшимъ приступить къ пріятнйшему и существеннйшему, занявшись не изданіемъ, а самою книгою.
Повсть Марьина Роща принадлежитъ къ малому числу у насъ образцовъ въ романическо-повствовательномъ род. Главное содержаніе ея довольно голо, но подробности прелестны, можетъ быть есть излишество подробностей, расточительность въ описаніяхъ, однимъ словомъ, роскошь въ украшеніяхъ, которая слишкомъ ярко противорчитъ умренности въ вымысл. Въ слог ея отзывается молодость, но молодость многообщающая: замтно преимущественно невоздержность на прилагательныя, которая есть обыкновенная погршность и молодыхъ писателей и молодыхъ словесностей. Признаюсь, я не врагъ прилагательныхъ: почитаю ихъ однимъ изъ способовъ выраженія мысли, намъ оставленныхъ предшественниками нашими. Вс существительныя уже высказаны, намъ остается заново оттнивать ихъ прилагательными. Прилагательное новое и кстати есть новая оправа стараго существительнаго, она можетъ свидтельствовать объ искусств мастера. Но тмъ боле должно быть осторожнымъ и вмст съ тмъ изобртательнымъ въ этомъ мастерств. Перечитывая сію повсть и пораженный иногда несообразною расточительностію прилагательныхъ, сдлалъ я еще другое замчаніе. Излишество ихъ тмъ у насъ чувствительне, что, по какому-то заведенному и вроятно машинальному порядку, мы ставимъ почти всегда прилагательное предъ существительнымъ. Мн кажется, что сія повадка, не основанная ни на единственномъ теченіи мысли, ни на дух языка нашего, придаетъ утомительное однообразіе слогу и какую-то медленность въ его движеніи. Въ Исторіи Государства Россійскаго, въ сей сокровищниц и святилищ языка нашего, можно найти многіе примры счастливому разнообразію въ перестановк прилагательныхъ. Въ Карамзин, а особенно въ историческомъ твореніи его, сіе передвиженіе словъ длалось, такъ сказать, само собою, вслдствіе одинъ разъ навсегда обдуманнаго навыка. Молодымъ авторахъ подобаетъ слдить за собою, подмчать себя. Письмо о критик исполнено здравыхъ размышленій и можетъ служить нравоучительнымъ и литтературнымъ наставленіемъ всхъ, готовящимся на ея поприще. Нашъ авторъ ни о чехъ не говоритъ сухо и холодно, теплота сердца, ясная чистота прекрасной нравственности одушевляютъ его слогъ. Жаль, что не находимъ въ семъ том и другаго письма литтературнаго, открывшаго новую эпоху Встника Европы, перешедшаго въ руки Жуковскаго, который съ успхомъ поддержалъ достоинство журнала, обязаннаго оправдывать свое происхожденіе Европейское и по имени своему, и по тому, что онъ получилъ бытіе отъ перваго писателя нашего. Упоминаемъ о Письм изъ узда къ писателю, напечатанномъ въ No 1-мъ Встника Европы на 1808 годъ. Дйствующее лице въ немъ, Стародумъ, говоритъ много прекраснаго съ жаромъ и умомъ: можетъ быть, какъ предшественникъ его Стародумъ Фонъ-Визина, говорятъ иногда слишкомъ плодовито и заговаривается по сторонамъ отъ своего предмета, но это бда не большая. Были бы мысли, а времени у насъ довольно на слушаніе: нечего дорожиться имъ и благо что есть кого и что послушать. Статья О Басн, и Басняхъ Крылова (напечатанныхъ въ 1808 г.) принадлежитъ также у насъ къ малоху числу критикъ основательныхъ, поучительныхъ и для писателей и для читателей. Дльная критика не столько толкуетъ о словахъ, сколько о дл. Въ дополненіе къ сказанному выше, что у многихъ изъ нашихъ прозаическихъ писателей нтъ слога, можно прибавить, что у многихъ нашихъ критиковъ нтъ мннія. Обыкновенно, все дло кончается эволюціею словъ. И какъ математикъ по выслушаніи сонаты спрашивалъ: что-же это доказываетъ? такъ и читателю иной рецензіи можно спросить: что-же критикъ хотлъ довавать? Чтобы не оставаться при однхъ похвалахъ безкрекословныхъ, замчу, что въ статьяхъ: О критик и О Басняхъ Крылова обнаруживается слишкомъ безусловная покорность правиламъ литтературы Французской и слишкомъ отзывается Французская швола. Хорошо Французамъ ставитъ Лафонтена въ примръ всмъ послдователямъ его, но къ чему же и со стороны выводить его образцомъ и прототипомъ всмъ баснописцамъ и требовать, напримръ, чтобы они имли вс характеръ Лафонтена и были простодушны, потому что онъ отъ современниковъ своихъ получилъ наименованіе простодушнаго? Главное преимущество Лафонтена надъ многими совмстниками и послдователями, по крайней мр ближайшее къ понятію иностранцевъ и общее, а не мстное, заключается въ томъ, что онъ былъ великій поэтъ и всю поэзію свою перенесъ въ басню. У самыхъ Французовъ Ламотъ, Флоріанъ, Бальи, Арно и еще нкоторые, можетъ быть, въ вымысл и не уступятъ Лафонтену, но они гораздо ниже его на степени поэтическаго дарованія и потому не могутъ идти съ нимъ въ сравненіе.
Разборомъ сатиръ Кантемира нашъ авторъ заплатилъ прекрасную дань благодарности и уваженія писателю, который не пользуется у насъ ни славою, ни извстностію, на которыя иметъ права блистательныя. Что у насъ за такія музыкальныя уши, что мы оставляемъ въ забвеніи ясныя, смлыя, глубокія мысли, благородныя чувствованія, мннія истинно просвщенныя, за тмъ только, что они предлагаются намъ въ размр силлабическомъ? Въ сатир Кантемира виднъ не только остроумный философъ, знающій человческое сердце и свтъ, но вмст и стихотворецъ искусный, умющій владть языкомъ своимъ, и живописецъ, врно изображающій для нашего воображенія т предметы, которые его поражали. Сей приговоръ, опредленный Жуковскимъ, совершенно справедливъ и будетъ подтвержденъ всми безпристрастными и свдущими читателями Кантемира. Скажемъ откровенно: много ли у насъ писателей, заслуживающихъ такую похвалу? Умъ, душа, житейскія правила Кантемира ясно и рзко отражаются въ его сатирахъ, онъ мыслитъ и заставляетъ мыслить. Думая о слав его и о польз нашей, вліяніемъ, которое онъ имлъ бы на мнніе общественное, должно жалть, что онъ родился не нашимъ современникомъ, но съ другой стороны представляется недоумніе могъ ли бы онъ нын, при многихъ перемнахъ въ нашемъ положеніи и во нравахъ нашихъ, при ныншней осторожности, опасливости языка авторскаго, давать свободное теченіе перу? Не былъ ли бы умъ его стсненъ литтературными и разнородными преградами и ногъ ли бы онъ изображать себя въ стихахъ, какъ въ зеркал, не отуманенномъ чуждымъ вліяніемъ и не полузавшенномъ изъ уваженія во многимъ приличіямъ свтскимъ? Кантемиръ жилъ для себя, если не для славы своей, въ счастливое время. Онъ посвящалъ свои сатиры еофану, а самъ воспваемъ былъ имъ и другимъ духовнымъ сановникомъ и побуждаемъ ими въ продолженію занятій благородныхъ. Онъ могъ, пользуясь откровенностію, сродною старин и чуждою эпохамъ утонченности, смло и безъ обиняковъ схватываться со всми пороками, со всми дурачествами и предразсудками, господствовавшими въ обществ: онъ могъ, одушевленный мощнымъ негодованіемъ, поборать ихъ силою истины и разсудка. Конечно жаль, что онъ не родился, по крайней мр, во время Сумарокова, а еще боле, что, одаренный умомъ открытымъ и дарованіемъ стихотворнымъ отличнымъ, не имлъ онъ силы, или воли исполинской Ломоносова, круто поворотившаго нашъ стихотворный языкъ на стезю, по которой онъ и нын еще слдуетъ, покорный данному движенію. Поучительное и прекрасное зрлище открылось бы уму, еслибъ тою же рукою изгонялись погршности изъ языка и предразсудки изъ общества. Ломоносовъ въ род сочиненій, имъ избранномъ, могъ дйствовать только въ чисто литтературномъ, а не гражданскомъ смысл. Кантемиръ дйствовалъ бы равно въ томъ и другомъ. Какія благодтельныя послдствія повлеклись бы за началомъ литтературы нашей, еслибъ первымъ классическимъ сочиненіемъ были сатиры, а не оды! Въ стать Жуковскаго, можетъ быть, должно замтить, что вступленіе ея слишкомъ обширно, что частныя обозрнія свойствъ Кантемира слишкомъ кратки и рдки, а выписки изъ него слишкомъ пространны, но въ семъ послднемъ отношеніи погршность, если погршностію можно ее назвать, заслуживаетъ благодарность. Стихи Кантемира такъ мало похожи на все то, что у насъ нын печатается, образъ мыслей его, духъ такъ ярко отдляются отъ современнаго характера литтературы нашей, что эти выписки въ книг, напечатанной въ 1826 году, совершенная нечаянность и находка, тмъ боле, что не только читатели Кантемира рдки, но и самыя стихотворенія его сдлались рдкостью въ книжномъ обращеніи.
Кантемиръ такъ и смотритъ въ сатирахъ своихъ ученикомъ и воспитанникомъ Петровской школы. Въ немъ отзываются и смлость и горячность нашего великаго преобразователя. Пускай по крайней мр изъ этихъ выписокъ узнаютъ многіе, что у насъ писалось въ старину и что нын пишется: и поубавится спсь высокомрныхъ современниковъ, которые не нарадуются успхами своими на поприщ ума и образованности! Желательно, чтобы Академія или другое ученое общество предприняло новое изданіе Кантемира, который опередилъ свой вкъ и, если не по языку, то по всмъ другимъ отношеніямъ, можетъ вполн удовлетворить потребностямъ читателей современныхъ. Въ разбор Жуковскаго, между прочимъ, заслуживаетъ особенную похвалу прекрасная, мастерская характеристика Ювенала, написанная съ необыкновенною силою и живостію.
Три сестры, или видніе Минваны — свжая, нравоучительная аллегорія, въ которой, подъ покровомъ прозрачнымъ и красивымъ, рисуется жизнь человческая, въ трехъ своихъ явленіяхъ: нын, вчера и завтра.
Нравственно-философическое разршеніе вопроса: Это истинно-добрый и счастливый человкъ? написано слогомъ прекрасныхъ, и въ этомъ случа нельзя не вспомнить опредленія Бюффона: le style c’est l’homme. Весь человкъ виднъ въ этомъ разсужденіи: оно писано подъ вдохновеніемъ сердца. Но, соглашаясь съ авторомъ, что для совершеннаго нравственнаго бытія человка въ обществ гражданскомъ должно быть семьяниномъ, можно однако же спросить: не слишкомъ ли увлекается онъ своимъ опредленіемъ и не обижаетъ ли холостыхъ, которые, по склонности или по обстоятельствамъ, остаются холостыми, когда онъ отказываетъ имъ въ возможности быть истиннно-добрыми (не говоря уже счастливыми, потому что не почитаю счастіе принадлежностію состоянія или званія, а боле способностью частною, даруемою Провидніемъ немногимъ избраннымъ)? Кажется, авторъ несправедливъ, когда говоритъ, что онъ не ршится назвать добрымъ и судію справедливаго, коего вс приговоры сходны съ приговорами закона и совсти: напрасно! Такой исполнитель обязанности возвышенной не есть, какъ тутъ сказано, актеръ, старающійся блеснуть искусствомъ на театр свта. Нтъ! онъ ршительно нравственное лицо, заслуживающее наименованіе истинно-добраго, и горе обществу, коему онъ служитъ, если не даруетъ оно ему способовъ быть истинно-счастливымъ, ибо для подобнаго судіи безпрепятственное исполненіе обязанностей должно быть счастіемъ, то-есть высокимъ, изящнымъ удовольствіемъ души. Не спорю съ авторомъ, когда онъ не подводитъ подъ опредленіе свое смлаго, благоразумнаго полководца, охотно уступаю и вс прочія лица, дйствующія на поприщ свта, но вопреки ему отстаиваю судію и увренъ, что и холостой судія, если онъ только иметъ способности, желаніе и волю быть полезнымъ въ круг дятельности своей, можетъ смло откликнуться на вопросъ: кто истинно добрый и счастливый человкъ? Поспоривъ съ авторомъ только объ одномъ исключеніи изъ правила, спшу сказать, что во всхъ другихъ отношеніяхъ обозрлъ онъ предметъ свой совершенно нравственнымъ и философическимъ образомъ. Картина обязанностей, радостей семейныхъ начертана имъ превосходно, на живыхъ, врныхъ краскахъ ея отсвчивается умъ ясный и сердце чистое. Во всякомъ случа, она разршить должна въ пользу автора заданный имъ вопросъ: всякій скажетъ, что тотъ, кто такъ мыслитъ, чувствуетъ и изъясняется, долженъ быть истинно-добрымъ и достоинъ быть истинно-счастливымъ.
Писатель въ обществ выведенъ здсь во всхъ своихъ видахъ, со всми выгодами и невыгодами положенія своего, преимуществами и недостатками въ совмствичеств съ свтскими сочленами. Впрочемъ авторъ долженъ былъ довольствоваться въ своемъ начертаніи одними общими соображеніями, не примняя ихъ къ положенію Русскаго писателя, въ Русскомъ обществ. У насъ въ ономъ нтъ ему мста. По свтскому уложенію вашего общества, авторство не есть званіе, коего представительство иметъ свои права, свой голосъ и законный удлъ на създ чиновъ большаго свта. Писатель въ Россіи, когда онъ не съ перомъ въ рукахъ, не въ книг своей, есть существо отвлеченное, метафизическое: если онъ хочетъ быть существомъ положительнымъ, то имй онъ еще въ запас постороннее званіе, и сія эпизодическая роль затмитъ и перевситъ главную. Исключенія изъ сего правила рдки и всегда случайны и временны. Можно пробыть авторомъ въ обществ на полчаса, подобно пвцу или піанисту, которые обращаютъ вниманіе на себя только, пока ихъ искусство въ дйствіи. Роль, которую играли во Франціи писатели, такъ называемые gens de lettres, въ особенности же въ царствованія Людовика XV и Людовика XVI до начала революціи, такъ далека отъ нашихъ нравовъ и господствующихъ у васъ понятій, что мы худо постигаемъ всемогущее вліяніе, которое они имли не только на общую образованность народа, но и на частныя мннія и привычки общества. Парижское общество было тогда республикою, управляемою олигархіею новаго рода, составленною изъ умныхъ людей и литтераторовъ. Отрывки изъ путешествій въ 1821 и 1824 годахъ — образецъ прозы описательной. Можно смло сказать о Жуковскомъ, что онъ равно великій живописецъ и въ стихахъ и въ проз. Сіи отрывки заставляютъ жалть, что ихъ мало и желать, чтобы путешественникъ издалъ въ свтъ вс свои путевыя замтки. Пріятно смотрть на природу живописную глазами умющаго цнить ея красоты, но еще пріятне и полезне смотрть съ наблюдателемъ на общества, вникать въ нравы, сводить черезъ него знакомства съ знаменитыми современниками, и Жуковскій въ кабинет Гёте еще для меня любопытне, чмъ у Рейнскаго водопада или на высотахъ Сенъ-Готарда. Отрывокъ изъ письма о Дрезденской галлере, въ которомъ Жуковскій даетъ отчетъ въ чувствахъ своихъ при созерцаніи Рафаэлевой Мадонны, исполненъ красоты необычайной. Это не живопись и не поэзія, а что-то выше самой поэзіи. О немъ можно сказать то, что Жуковскій сказалъ о самой Мадонн. Это не картина, а видніе. Нтъ сомннія, что сей списокъ, хотя не буквальный, передаетъ твореніе Рафаэля врне эстампа Миллерова. Жуковскій постигъ чувствомъ душу Рафаэля и посвящаетъ насъ въ ея таинства.