Сочинения К. С. Аксакова. I. М. 1861.
‘Время’, No 3, 1862
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/MARCH/Axakov.htm
Сочиненiя К. С. Аксакова. Т. I. Москва, 1861.
Сочиненiя К. С. Аксакова. Т. I. Москва, 1861.
_____
Сочинения К. С. Аксакова, Аксаков Константин Сергеевич, Год: 1862
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Послднiе два года были особенно тяжелы для такъ-называемаго славянофильскаго кружка. За это время онъ лишился самыхъ лучшихъ, даровитйшихъ своихъ представителей. Хомяковъ и два Аксаковыхъ преждевременно сошли въ могилу, когда для славянофиловъ быть-можетъ особенно полезенъ былъ бы голосъ такихъ даровитыхъ и глубокообразованныхъ людей, когда зарождались надежды на боле широкiй кругъ ихъ литературной дятельности. Такiя потери составляютъ потерю не для одного только кружка, а и для цлаго общества. Личности, подобныя двумъ Аксаковымъ, Хомякову и Киревскому, умершему еще въ 1856 году, чрезвычайно въ немъ рдки. Они были прежде всего честные люди, а въ честныхъ людяхъ нтъ особеннаго излишка въ настоящее время. Можно не сочувствовать тмъ или другимъ ихъ взглядамъ, можно бороться съ нкоторыми ихъ увлеченiями, но невозможно отрицать въ нихъ чрезвычайно смлыхъ и честныхъ борцовъ за правду. Дйствительно нужно имть много честной, несокрушимой энергiи въ убжденiяхъ, чтобъ долгое время напоминать обществу, толковавшему о патрiотизм, любви къ отечеству, безмрной слав и величiи россiйскаго государства, что оно идетъ по ложной дорог и т. д. Покойные славянофилы вполн испытали на себ, какъ трудно вообще прививается къ обществу новая мысль и сколько борьбы нужно, чтобъ уяснить ее ему.
Теперь эти люди сошли въ могилу. Станемъ ли и мы относиться къ нимъ такъ же, какъ отнеслось къ нимъ общество, въ первый разъ услыхавшее ихъ голосъ? Если оно часто вовсе непонимало ихъ цлей и намренiй, если оно ставило ихъ въ разрядъ темныхъ силъ, то вдь оно имло тутъ особыя, въ нкоторой степени оправдывающiя причины. На первыхъ порахъ самая мысль славянофиловъ не была ясна и опредленна, и потому легко могла смшиваться въ сознанiи общества съ другими темными мыслями. Ту ясность и опредленность, съ какою теперь она проявляется, она получила уже во время долгой борьбы, которая заставила ее раскрыться полнй и всестороннй. Съ другой стороны, въ то время общественнаго недоврiя, когда по разнымъ причинамъ трудно было и въ жизни и въ литератур отличить друзей отъ враговъ, когда современный человкъ былъ боле всего расположенъ во всемъ видть скорй враждебное себ, чмъ дружелюбное, — подобное отношенiе общества къ нововозникающимъ неяснымъ мыслямъ совершенно естественно. Но то уже было и былiемъ поросло. Теперь кажется такихъ людей, каковы Хомяковъ и К. Аксаковъ, нельзя позорить тсной дружбой съ силами ‘маяковщины’. Теперь можно, несоглашаясь съ нкоторыми ихъ односторонними илюзiями, признать за ними жизненныя стороны, которыя никогда не пройдутъ даромъ для общества, а принесутъ ему значительную пользу.
Поэтому нельзя не сочувствовать намренiямъ друзей покойника издать вс ихъ сочиненiя. Такое изданiе прежде всего полезно въ томъ отношенiи, что оно облегчитъ для критики судъ о заслугахъ, бывшихъ славянофильскихъ вожаковъ. Оно скорй напомнитъ нашему чрезвычайно забывчивому обществу заслуги этихъ людей и дастъ боле врное понятiе о тхъ увлеченiяхъ, какихъ не избжали и такiя даровитыя личности, какъ напримръ Хомяковъ и К. Аксаковъ.
На первый разъ мы поговоримъ о К. Аксаков. Мы на первый случай не станемъ разбирать все его мiросозерцанiе. Скажемъ кое-что объ Аксаков, какъ историк, насколько это видно въ первомъ вышедшемъ историческомъ том его сочиненiй.
Читателямъ извстно, что особенно сильная сторона славянофиловъ — сторона отрицательная. Но это ихъ отрицанiе не иметъ ничего общаго съ отрицанiемъ ради искуства. Они отрицаютъ во имя идеала, даннаго прошедшею историческою жизнью русскаго народа, въ нкоторой мр уцлвшаго до сихъ поръ. Если они отстаиваютъ состоятельность русскаго быта, то это потому, что они хорошо изучили его въ прошедшемъ и настоящемъ. Нтъ ли тутъ тоже своего рода идеализацiи, — это другой вопросъ. Но что у нихъ есть чутье русской жизни, что они стараются какъ можно тщательне изучить ее по историческимъ источникамъ, — это несомннно. Вотъ это-то историческое направленiе въ славянофильств и даетъ ему по нашему мннiю силу, значенiе и права на признанiе его заслуги передъ обществомъ. Если чмъ славянофилы вооружаются противъ сословнаго быта, то не какими-либо отвлеченными умствованiями объ отвлеченномъ общемъ человк и равноправности его, а фактами русской жизни: они исторически устанавливаютъ, какъ данный русской исторiей фактъ, что старая русская жизнь не знала сословiй въ томъ смысл, въ какомъ мы понимаемъ ихъ теперь. Если они говорятъ противъ бюрократiи, то опять фактами изъ русской же жизни доказываютъ, что бюрократiя вовсе не въ русскомъ дух и т. д. Въ исторiи, говоримъ, вся сила славянофиловъ, и какъ увидимъ ниже, исторiя же составляетъ для нихъ камень преткновенiя.
Въ славянофильскомъ кружк Аксаковъ былъ попреимуществу историкъ. Это была даровитйшая личность, въ европейскомъ образованiи не много уступавшая Хомякову, а въ знанiи русской жизни, исторiи, несомннно его превосходившая. Его воззрнiя на вещи приняли характеръ историческихъ воззрнiй. Всякiй общественный вопросъ онъ старался перенести на историческую почву и въ исторiи искать его ршенiя. Зато, при своихъ дарованiяхъ и знанiи, онъ оказалъ существенныя услуги русской исторiи вообще. Вопервыхъ онъ много сдлалъ съ своей стороны въ пользу популяризацiи русской исторiи. Въ то время когда общество мряло все французскимъ аршиномъ, когда подъ тулупомъ и зипуномъ, однимъ словомъ въ moujik’ оно не подозрвало человческой личности или обращалось съ нимъ какъ съ сахарною куклой, Аксаковъ старался указать на важность серьознаго изученiя исторiи русскаго народа и остановить вниманiе офранцузившагося общества на здоровые задатки жизни, таившiеся подъ зипуномъ. Обществу, восхищавшемуся походами Карловъ, придворнымъ блескомъ Людовиковъ и потому невидвшему въ русской исторiи ничего занимательнаго и интереснаго, Аксаковъ указывалъ на глубину и величайшую человчность началъ старой русской жизни. И его ратованiе за русскую исторiю конечно не пропало даромъ.
Главное, на что Аксаковъ обратилъ вниманiе при своихъ историческихъ изслдованiяхъ, — это старый русскiй бытъ, его цльность и сила жившаго въ немъ нравственнаго идеала. И въ пользу разработки древняго быта онъ сдлалъ чрезвычайно много. Онъ былъ однимъ изъ самыхъ жаркихъ и сильныхъ противниковъ такъ-называемой исторической школы, видвшей въ древней Руси господство родового быта. Аксаковъ съ знанiемъ отстаивалъ семейное начало въ славянскомъ быту. У него было историческое чутье, которое дается очень немногимъ историкамъ, тонко развитымъ натурамъ. Поэтому его бытовыя статьи всегда будутъ читаться съ пользою всякимъ серьозно занимающимся русской исторiей. Мало того, Аксаковъ былъ въ нкоторой мр историкъ-художникъ и историкъ-публицистъ. Посмотрите на его в полномъ смысл художническое воспроизведенiе личности Ивана-грознаго. Предъ нами выростаетъ колосальный образъ его, ради искуства успвавшiй во зл. Или перечтите статьи Аксакова о древнихъ преданiяхъ, обычаяхъ и богатырскомъ цикл русскаго народа. Тутъ нельзя не признать за нимъ художественнаго такта и пониманья. Мы сказали выше, что Аксаковъ всякiй общественный вопросъ переносилъ на историческую почву и старался ршать его какъ можно ближе держась ея. Теперь мы должны сказать о немъ, что онъ историческимъ своимъ статьямъ придавалъ современное значенiе. Его историческiя разсужденiя не были въ полномъ смысл отвлеченными, неимвшими никакого значенiя для современной жизни. Читая его изслдованiя о далекомъ повидимому времени, мы замчаемъ, что въ нихъ затрогиваются, хотя издалека иногда, самые современные вопросы. Оттого историческiя статьи его чрезвычайно интересны и занимательны.
Но при всемъ томъ, что Аксаковъ имлъ самый историческiй талантъ, онъ не избжалъ увлеченiй, не избжалъ идеализацiи въ своихъ историческихъ взглядахъ. Правда, Аксаковъ въ меньшей мр былъ славянофиломъ-теоретикомъ, чмъ Киревскiй и даже Хомяковъ. Тмъ немене недостатки цлой школы отразились и на немъ: и онъ былъ въ нкоторой мр историкомъ-теоретикомъ. Его идеализованiе русской исторiи видно уже въ самомъ взгляд на отношенiе на Руси земли къ государству. На призванiе князей Аксаковъ смотритъ какъ на призванiе въ Русь государей, какъ-будто до призванiя князей не было на Руси никакого правительства и какъ-будто призванные князья на первыхъ порахъ получили значенiе государей. Аксаковъ дотого идеализируетъ на Руси отношенiе земли къ государству, что по его словамъ, они всегда жили въ примрномъ мир и согласiи и земля ненуждалась ни въ какихъ гарантiяхъ, потомучто гарантiя — зло, и всегда врила въ нравственный идеалъ и никогда не прибгала къ договорамъ.
Происхожденiе такихъ взглядовъ очень понятно. Они бываютъ слдствiемъ того, что историки подступаютъ къ изученiю жизни уже съ готовыми требованiями, съ готовыми идеалами и осуществленiя ихъ однихъ ищутъ въ исторiи. Въ этомъ-то и заключается главный недостатокъ славянофиловъ вообще и Аксакова въ частности: у нихъ таже идеализацiя стараго быта, и притомъ, чт особенно важно, идеализацiя тхъ именно его сторонъ, которыя мене всхъ должны бы быть идеализованы.
Примръ этого можно видть въ религiозныхъ взглядахъ Аксакова. Намъ помнится, когда-то славянофилы, и въ томъ числ разбираемый нами писатель, чрезвычайно сильно нападали на мннiе г. Соловьева о всей допетровской жизни. Дло въ томъ, что г. Соловьевъ выразилъ взглядъ на нее какъ только на время приготовленiя народа къ усвоенiю себ высшихъ государственныхъ формъ, перенесенныхъ Петромъ съ запада. У г. Соловьева народъ такимъ образомъ оказался младенцемъ, блой доской, на которой можно было чертить первыя попавшiяся подъ руку фигуры. Славянофилы сильно возстали на такое мннiе. Они указывали на то, что долгая жизнь немогла пройти безслдно для развитiя народа и что слдовательно онъ ни въ какомъ случа не могъ, посл нсколькихъ вковъ жизни, оказаться блой доской. Они отстаивали такимъ образомъ самобытность жизни народа, которая не позволяетъ ему вдругъ усвоять себ чужiя, готовыя формы. На этомъ пункт они были кругомъ правы. Между тмъ отстаивая одно, они хотли убдить общество въ совершенно противоположной мысли на другомъ пункт. Во имя самобытности и самозаконiя отрицая возможность скорой, насильной прививки Петромъ европейскаго элемента, они готовы допустить внезапную переработку религiозной русской жизни византiйскимъ христiанствомъ. Тутъ уже натяжка, идеализацiя. Религiозныя убжденiя, какъ извстно, трудне переработываются, чмъ простые обычаи, привычки. Чтобы народъ вдругъ перемнилъ свои воззрнiя, чтобы онъ смнилъ одни идеалы на другiе, — это дло невозможное, невозможное по той же самобытности и самозаконiю жизни, которыя такъ яро отстаиваются славянофилами. Они толкуютъ о младенчеств славянъ-язычниковъ, о невозможности почвы, готовой принять смена и т. д., — тоже самое, что толкуется и г. Соловьевымъ, только при разсужденiи о петровской реформ. Вдь чтобъ доказать сродство русскаго духа съ византизмомъ и признать его за одинъ изъ самыхъ основныхъ элементовъ русской жизни, для этого нужно доказать чрезвычайно многое.
Прежде всего нужно доказать, что древнiй язычникъ-славянинъ не имлъ серьозныхъ религiозныхъ врованiй въ боговъ, или лучше не былъ язычникомъ, такъ что христiанству вовсе не трудно было привиться къ славянской жизни, точне говоря, нужно доказать дйствительное младенчество славянъ въ религiи. Аксаковъ дйствительно и доказываетъ эту мысль, говоря, что у славянъ въ собственномъ смысл не было многобожiя, что кумиры, какiе существовали у нихъ, — все это было приносное, и что слдовательно у нихъ не было какихъ-либо сложившихся религiозныхъ воззрнiй, съ которыми должна была бы бороться новая вра. Но можетъ ли быть, чтобы народъ, особенно еще неразвитый, не имлъ какихъ-либо религiозныхъ взглядовъ и не проявилъ ихъ въ какихъ-либо вншнихъ обрядахъ! Правда, что исторiя древняго языческаго быта славянъ представляетъ намъ очень немного данныхъ для изученiя славянскаго языческаго мiра, да и въ тхъ данныхъ, какiя есть, скорй можно замтить чуженародное влiянiе, чмъ самодятельность народную. Но какъ бы то нибыло, исторiя застаетъ славянъ уже выработавшихъ общественный строй — общину и вче, — слдовательно на извстной ступени гражданскаго развитiя. Возможно ли предположить, чтобы у этого народа не были развиты въ извстной степени свои религiозныя представленiя, чтобы народное самозаконiе и самобытность не проявились въ религiозной области? Значитъ помимо исторiи нельзя не предположить, что у язычниковъ-славянъ была также своя религiозная область и что они въ этомъ отношенiи вовсе небыли младенцами, готовыми мняться, какъ только захотлъ того князь съ дружиной. Такое предположенiе восходитъ на степень достоврной истины, когда мы вспомнимъ исторiю распространенiя христiанства въ Россiи и религiозную историческую жизнь русскаго народа. Но объ этомъ посл. Главное-то дло въ томъ, что нельзя, доказывая самобытность жизни народа, считать его младенцемъ, какъ это длаютъ славянофилы: вдь это страшная непослдовательность.
Даже положимъ, что къ принятiю византизма народъ, по своимъ младенческимъ свойствамъ, былъ совершенно приготовленъ, все-таки остается тутъ еще одно, какъ намъ кажется, довольно важное затрудненiе. Какъ извстно, христiанство перешло въ Россiю не однимъ только своимъ содержанiемъ (или лучше не настолько своимъ содержанiемъ), но въ готовыхъ уже формахъ, въ какихъ оно сложилось на византiйскомъ восток. Является вопросъ: дйствительно ли формы языческо-славянскаго мiросозерцанiя сразу могли уступить мсто формамъ православно-греческаго созерцанiя? Что не сразу они уступили, это доказываютъ мечъ Добрыни и огонь Путяты, которыми крестились новгородцы. До какой степени упорства славяне-язычники держались своего мiросозерцанiя, это доказывается исторiею новгородскаго бунта при Ярослав. На вопросъ епископа, кто идетъ ко кресту и кто къ волхву, народъ потянулся къ волхву. Языческiе обычаи крпко держались въ народ, на что указываетъ самый уставъ Владимiра. Что византiйское влiянiе на нашу общественную жизнь было, — это несомннно. Но какъ оно дйствовало на русскую жизнь, т. е. какiе плоды рождались въ ней подъ этимъ влiянiемъ, на какiе слои народа оно дйствовало, — это кажется слдовало бы разобрать повнимательне и безпристрастне. Стоило бы обратить вниманiе, въ какое время и въ чемъ проявлялось сочувствiе византiйскаго элемента народнымъ интересамъ, и въ чемъ собственно состоятъ заслуги византизма предъ народомъ. Немшало бы для ясности перебрать теперешнее неофицiальное мiросозерцанiе народа. Главное условiе тутъ — нужно избгать идеализацiи. Признавая самобытность жизни народа, не должно упускать этого изъ виду, ради логической послдовательности, при сужденiи о всякомъ новомъ элемент въ жизни. Признавая въ народ силу обычаевъ, силу взглядовъ въ однихъ сторонахъ его жизни, нельзя кажется отрицать этой силы въ другихъ сторонахъ. А то иногда (мы говоримъ вообще) навязывается народу то, въ чемъ онъ, как говоритъ русское присловье, ни сномъ, ни духомъ не виноватъ.
Есть еще другой пунктъ, который еще не разъясненъ славянофилами: это толки о Москв. Москва до такой степени заняла собою благосклонное вниманiе славянофиловъ, что неизвстно, Русь ли боле всего они любятъ, или Москву? иначе сказать, не потому ли они и любятъ Русь, что въ ней есть Москва? Неустройства въ удльновчевой Руси, броженiе племенъ, сопровождающееся кровопролитiями… говоря объ этомъ перiод русской жизни, славянофилъ непремнно ввернетъ мысль, что вся эта русская бда происходила оттого, что тогда не существовало Москвы. Говоритъ ли онъ о татарскомъ погром, о бдствiяхъ на Руси во время татарскаго ига, — ужь ожидайте, что у него на словахъ скоро явится Москва, какъ единственный русскiй благодтель. Для изображенiя московской централизацiи они просто не находятъ словъ, чтобъ изобразить все ея благодтельное значенiе для Руси. Царь московскiй съ московскимъ духовенствомъ и боярами у нихъ кажутся высокими благодтелями рода русскаго, можетъ-быть единственно потому, что они живутъ въ Москв. Изъ-за нея же они становятся въ какое-то двусмысленное отношенiе къ Новгороду. Зато какъ недружелюбно они отзываются о Петр зато, что онъ перенесъ столицу изъ Москвы въ Петербургъ. Имъ ужасно хочется сдлать Москву вполн народною столицею. Они навязываютъ народу вздохи по ней… По воззрнiямъ славянофиловъ только въ Москв народъ созналъ себя самого, въ Москв только развивается и оттуда разсылается мысль по всмъ конечностямъ Руси, московскому нарчiю, какъ утверждаетъ Хомяковъ въ своей рчи предъ обществомъ любителей россiйской словесности, принадлежитъ первая и можетъ быть единственная роль на всей Руси. Такая привязанность славянофиловъ къ московщин принимаетъ характеръ какого-то фанатизма. Они готовы пожалуй все простить, но никогда не забудутъ маленькаго въ комъ-нибудь сомннiя въ доброкачественности и великости для русской жизни значенiя Москвы.
И тутъ, въ этомъ обожанiи ея, замтно опять очень близкое сходство славянофиловъ съ ихъ противниками, — съ послдователями такъ называемой исторической школы. У г. Соловьева на первомъ план стоитъ идея государственнаго центра, идея объединенiя Руси подъ новыми государственными формами, развившимися въ Москв. У славянофиловъ таже идея объединенiя Руси, таже идея государственнаго центра, только скрывающаяся въ другомъ слов. Какъ у г. Соловьева выходитъ, что все развитiе домосковской Руси стремилось къ развитiю идеи московскаго единодержавiя, сцентрализовавшаго Русь, такъ у славянофиловъ вся удльновчевая Русь страдала отъ несуществованiя на Руси Москвы и подготовляла созданiе своего народнаго центра той же Москвы. Въ сущности-то вс они говорятъ одно и тоже, разность только въ однихъ словахъ.
А между тмъ нехудо бы, еслибы славянофилы повнимательне и безпристрастне разобрали, дйствительно ли такъ ужь велико значенiе Москвы въ исторiи народнаго нашего развитiя, какимъ оно кажется для нихъ. Нехудо бы разобрать т пути, какими производилась московская централизацiя русскихъ областей, и вмсто того чтобъ повторять, что народъ создалъ Москву, немшало бы вникнуть, какiе элементы, чисто ли народные, или какiе другiе помогали царямъ московскимъ благоустроивать свой городокъ. Вдь еще вопросъ неразршоный: въ какой мр московскiя идеи были народны. Для этого можно бы повнимательнй изучить и разобрать то знамя, во имя котораго отстали отъ московской Руси наши раскольники. Что Москва, какъ столица, народне, чмъ Петербургъ, это еще ничего не доказываетъ. Никто и не споритъ, что она сравнительно народне, но какъ много привлекаетъ она къ себ сочувствiе русскаго народа сама по себ, это еще точно не опредлено. Мы покрайней-мр мало знаемъ народныхъ псенъ, гд бы народъ воспвалъ Москву какъ предметъ своей нацiональной гордости. Впрочемъ спорить много мы не будемъ, тмъ боле что и цль наша — только указать т стороны славянофильскаго ученiя, которымъ мене всего можно сочувствовать.
Недостатки цлой школы отразились, хотя и мене чмъ у другихъ, и въ сочиненiяхъ К. Аксакова. Онъ тоже смотритъ на прошедшую и настоящую жизнь сквозь московское стеклышко. Онъ походитъ въ нкоторой мр на московскаго боярина XVII вка, только быть-можетъ онъ искреннй этого въ своихъ убжденiяхъ. Зато при чтенiи его сочиненiй чрезвычайно досадно встрчать, какъ ради византизма и московщины (въ сущности они очень близки другъ къ другу) длаются натяжки въ исторiи. Вотъ подобные-то ложные мотивы и портятъ его сочиненiе, какъ они испортили сочиненiе г. Островскаго ‘Кузьма Мининъ Сухорукъ’. Талантъ г. Островскаго извстенъ публик, успхъ прежнихъ его сочиненiй тоже извстенъ. Между тмъ публика холодно отнеслась къ послднему его произведенiю. Причина такой холодности очень понятна. Она произошла вовсе не оттого, чтобъ наше общество утеряло всякую способность переноситься въ отдаленныя эпохи и не могло сочувствовать древней жизни. Эпоха 1612 года была чрезвычайно замчательной эпохой, была временемъ жизни, въ симпатiи къ которой не откажетъ никакой человкъ, нсколько понимающiй исторiю. Она дорога намъ, потомучто представляетъ самый сильный симптомъ жизни земства, которое успла уже отодвинуть на заднiй планъ прославляемая славянофилами Москва, движенiе 1612 года было яркой вспышкой повидимому потухавшаго пламени. Вотъ этотъ-то земскiй мотивъ и составляетъ предметъ симпатiи современнаго человка. Между тмъ г. Островскiй вовсе не на него обратилъ особенное свое вниманiе. Онъ взглянулъ на это великое движенiе какъ истый славянофилъ. Оттого въ его произведенiи чрезвычайно много ложныхъ мотивовъ, которые далеко не могутъ быть предметомъ нашей симпатiи. Они-то и испортили его произведенiе. Постоянно встрчающееся напоминанiе о Москв заставляетъ предположить, что авторъ не сумлъ подглядть въ томъ движенiи боле симпатичныхъ мотивовъ, не сумлъ вывести на сцену главную земскую мысль. Зато его земскiе люди всего мене толкуютъ о земскихъ длахъ, а чаще всего о Москв патетизмъ пропадаетъ и остается какая-то непрiятная ходульность и напыщенность. Впрочемъ объ этомъ произведенiи г. Островскаго въ скоромъ времени мы скажемъ свое полное мннiе.
Такъ вотъ и въ историческихъ трудахъ К. Аксакова постоянно встрчаются ложные мотивы, которые много отнимаютъ у нихъ достоинства. Представьте себ картину, въ которой вы видите несомннный художническiй погибъ. Но тутъ же находите вы, что она освщена вовсе не тмъ свтомъ, какимъ должна бы быть освщена, что въ ней особенно замтна любовь художника къ тому, чт вовсе не заслуживаетъ ея, вы чрезвычайно досадуете на эти недостатки, портящiе цлое. Вотъ тоже самое можно сказать и объ историческихъ трудахъ Аксакова. Историческое значенiе ихъ несомннно, но историко-художническiй тактъ автора не избавилъ ихъ отъ фальши. Видно и Аксаковъ тоже съ готовыми требованiями подступалъ къ изученiю русской жизни…