М.Н. Катков
М.Н. Катков
Сочинение ген. Драгомирова ‘По поводу некоторых сочинений, вызванных последними кампаниями’
Сочинение ген. Драгомирова ‘По поводу некоторых сочинений, вызванных последними кампаниями’
Сочинение ген. Драгомирова ‘По поводу некоторых сочинений, вызванных последними кампаниями’, Катков Михаил Никифорович, Год: 1873
Время на прочтение: 6 минут(ы)
На днях в NoNo 120 и 153 ‘Московских Ведомостей’ со слов полковника Зиновьева было изложено, как ведется дело воспитания и обучения войск в Германии. Так как все касающееся этого дела, и особенно то, что может способствовать сокращению сроков службы, заслуживает теперь особого внимания, то будет своевременно выслушать мнение русского специалиста о том, какие именно изменения в обучении и воспитании войск в настоящее время особенно желательны. Мы говорим о появившемся недавно и обратившем на себя общее внимание сочинении генерала Драгомирова ‘По поводу некоторых сочинений, вызванных последними кампаниями’, а именно о заключительной главе, где автор специально обращается к вопросу о воспитании войск.
После каждой войны литература наводняется множеством сочинений, авторы коих под впечатлением только что минувших событий, часто даже опираясь на факты сомнительной достоверности, забрасывают публику массою проектов самого решительного свойства. ‘Война, — говорят они обыкновенно, — полагает эпоху, тактика требует изменения в самом корне своем’, и т.д. Внимательно разобрав несколько подобных сочинений, г. Драгомиров замечает, что такие ‘односторонние увлечения’ происходят ‘от невнимания к свойствам главного орудия на войне — человека’ и от преклонения вследствие этого пред тем, что в данную минуту почему-либо резче бросается в глаза… ‘Сегодня, — продолжает г. Драгомиров, — штык и глубокий строй — все, огонь ничего, завтра огонь и тонкий строй — все, штык ничего. Бывали даже и такие, которые пробовали покланяться лопате, ставя ее наряду с оружием’. Теперь очень много толкуют ‘о тактике скорострельного оружия’, но забывают многое другое, более существенное. ‘Теперешнее огнестрельное оружие, — говорит г. Драгомиров, — конечно, новость, но в современных армиях есть новость посущественнее, это короткие сроки службы’, эта новость ‘определяет в воспитании и образовании войск гораздо более резкий переворот, чем огнестрельное оружие, вызвавшее большее внимание к стрелковому делу и утонение строев’.
При прежних сроках службы внутреннее сцепление частей достигалось ‘само собою, при посредстве механической долголетней свычки’, теперь оно должно составить предмет воспитания и потребует ‘усиленной, непрерывной и строго последовательной работы’. Это совершенно верно. Но, спрашивается, достаточно ли для этого тех приемов и средств, какие уже приняты в хороших армиях. На вопрос этот г. Драгомиров отвечает отрицательно, ссылаясь на опыт минувших кампаний.
Не подлежит сомнению, — говорит он, — тот факт, что современные войска страдают недостатком внутреннего сцепления и самообладания под огнем. Мы считаем это именно недостатком, а не характеристическою и естественною чертою современного боя, в силу того соображения, что и сами односторонние приверженцы огнестрельного оружия признают, что потери теперь не больше, как и в сражениях Наполеоновской эпохи, следовательно, и эти приверженцы должны признать, что солдат (теперь) подчиняется не действительности оружия, а оптическому и акустическому его эффекту. Каким же путем достигнуть сцепления и самообладания? До сих пор считали, что лучшее для этого средство составляют упражнения в сомкнутом строе. Последняя кампания показала, что оно недостаточно, что сомкнутый строй дал уже в этом отношении все, что мог, и более дать не в состоянии.
Сомкнутый строй, продолжает г. Драгомиров, — средство механическое, он мог иметь сериозное воспитательное значение, лишь когда солдат служил 10, 15 лет, то есть когда на помощь сомкнутому строю являлась сила привычки. Теперь же ‘сомкнутый строй из главного средства обратился во вспомогательное: солдат должен сохранять сомкнутый строй потому, что имеет внутреннее к этому расположение, владеет собою и приучен подчиняться начальнику, а не потому подчиняться начальнику, что стоит в сомкнутом строе’. Для этого-де надобно ‘обратиться к внутреннему миру солдата’ и в нем искать опоры ‘для подчинения и органического сцепления между людьми, составляющими часть’. Здесь ‘первое средство’ — укоренить между людьми знание своих прав и обязанностей (или, как выражается г. Драгомиров, обязанностей внутренней и гарнизонной службы), ‘второе — иное, чем теперь, составление строя и нравственная закалка людей’, то есть подавление в них инстинкта самосохранения.
На сомкнутый строй уже давно смотрят в прусской армии лишь как на вспомогательное средство, само по себе недостаточное для правильного воспитания солдата. Прусский солдат знает свои права и обязанности, свыкся с ними, пользуется одними, исполняет другие. Сверх того, в прусских корпусах и даже полках и ротах существует землячество, служащее основой внутреннего сцепления частей, опорой товарищества. Но для этих целей, как думает г. Драгомиров, можно и должно сделать еще больше.
Если товарищество, — говорит он, — есть основная сила воинского организма, то прежде всего следует подумать о том, чтобы не только не препятствовать его укоренению, но всеми мерами тому способствовать как между людьми одной части, так и между частями. На этом основании ранжир внутренний, или нравственный, в роте, эскадроне, батарее должен быть предпочтен внешнему: ни малейшей разницы между расположением в строю и дома, рядом строятся и живут односельцы, дружные между собою, а не близкие по одному только росту люди, звено, десяток — не номинальные только, а действительные организмы, из которых слагаются организмы высшие, начальники их ответственны в строю и вне оного, избираются в должности по характеру, знанию дела и по мере уважения, снисканного у товарищей и начальников, мелких переводов — никаких… При таком составе строя внутреннее сцепление будет даже в новонабранной массе, а чувство товарищества не может не дать всех своих плодов: драться бок о бок с человеком, к которому лежит сердце, или с таким, у которого с вами общего один только рост, — не одно и то же.
В силу того же начала, по мнению г. Драгомирова, ‘необходимо устранить все поводы к антагонизму между частями’ вроде неодинакового содержания, служебных преимуществ и т.п. Надобно отменить всякого рода привилегии, которыми пользуется одна часть в ущерб другой.
Но особенную силу придает г. Драгомиров приучению войск к самообладанию. ‘На молодые войска в первый период боя, — говорит он, — неблагоприятно действует свист пуль и гранат, нужно освоить их с этим звуком в мирное время’.
Исполнить это г. Драгомиров полагает следующими способами: во-первых, при помощи так называемого обстреливания отдельных людей, и, во-вторых, посредством ‘производства учений целым частям войск на пространстве между мишенями и артиллерией во время стрельбы боевыми зарядами’, то есть посредством производства учений под аркою выстрелов, перелетающих через головы людей и высоко над ними.
Последний прием, по-видимому, не сопряжен с опасностью. В Пруссии он испытан, и там, как говорят, офицеры артиллерии нередко выезжают вперед во время учебной стрельбы. В боях минувшей войны артиллерия очень часто стреляла чрез головы своих войск, не причиняя им вреда. Но другое дело то, что г. Драгомиров называет обстреливаньем отдельных людей. Возражение г. Драгомирову уже появилось в ‘Военном Сборнике’, где доказывается, что обстреливанье вовсе не приведет к предполагаемой цели. В сегодняшнем же нумере нашей газеты помещаем мы письмо г. Волоцкого. Считая это средство не только опасным, но и бесполезным, г. Волоцкой идет дальше, по его мнению, самая мысль о необходимости особых уроков самообладания под выстрелами для краткосрочных армий основана на неверных данных. В статье его указываются факты, что беспорядки под выстрелами свойственны не одним молодым армиям, что они бывали и прежде. Прибавим: даже и в Севастополе, как это можно видеть из многих мест известного ‘Сборника Рукописей’. Неверно и то, будто прусская армия 1870 года, в которой также происходили подобные беспорядки под огнем, может быть названа ‘молодым войском’. Напротив, в ней чуть не половина людей уже делала кампанию 1866 года, а некоторые — и 64-го года.
Нам кажется, что это возражение имеет большую силу, что экстренными случаями беспорядков в бою смущаться не следует, лишь бы они были экстренные, что их нельзя разрешать на бумаге, но нельзя и избежать на деле, и что иногда необходимо смотреть на них сквозь пальцы. Что же касается дисциплины, которая есть душа войска, то она едва ли может улучшиться от таких внешних и искусственных средств, как обстреливание новобранцев. Будь это возможно, командование войсками было бы легким делом.
В Пруссии со времен Фридриха II дисциплина и сознание долга считаются средством достаточным для того, чтобы солдат повиновался в бою и делал все, что в состоянии исполнить. Фридрих, правда, говаривал, что ‘солдат должен бояться палки капрала больше, чем неприятельской пули’. Но прусский капрал палки не имеет уже давно, и ее заменила крепкая и разумная дисциплина, строго поддерживаемая всеми начальниками до последнего ефрейтора и основанная не на тяжких наказаниях, а на строгом применении правил. Сами по себе наказания в Пруссии слабее, чем где-либо, но зато не спускается ни солдату, ни офицеру ни малейший проступок, ни одно нарушение воинских правил. Вот главное средство воспитать самообладание в солдате.
Далее, в прусской армии ценят и состав строя, и внутреннюю организацию рот. Все узаконенные организмы, как бы они ни были мелки, суть действительные, а не номинальные только организмы, и начальники их ответственны не на бумаге лишь, но и на деле. Мы не знаем, в какой мере полезно составлять отдельные части из уроженцев одной провинции, в Пруссии это водится, но там не нашли возможным идти дальше узаконенных военных единиц и допускать образование в ротах кружков на началах, более или менее посторонних понятиям о долге солдата и воинской чести. Там есть даже готовый повод к образованию таких кружков и сильное средство для их поддержания, так как прусский солдат приварочные деньги получает на руки, вследствие чего там сами собой составляются кружки людей, делящих между собою трапезу, следовательно, более или менее расположенных один к другому. Но и эти кружки не признаются в строю, и г. Волоцкой, конечно, прав, находя закон ограничения разумным. Впрочем, то, что не допускается в строю, может быть не только терпимо, но и поощряемо в казармах: в казармах Пруссии стараются располагать не всю роту в одной общей комнате, а распределяют людей роты в нескольких комнатах, что способствует взаимному сближению их. Однако и тут важно не то, чтобы люди, и без того друг другу симпатизирующие, сдружались еще более, чтобы в роте между людьми посторонними, случайно сошедшимися служить одному делу образовалось взаимное уважение и расположение. А для этого влияние ротного командира и офицеров важнее всяких других средств.
Если на сокращенные сроки службы новых европейских армий следует обратить внимание, то именно с той стороны, которую всего более упустили из виду французы: новые армии требуют далеко более подготовленных и развитых офицеров, нежели прежние, ибо офицеры теперь уже не только командиры, они учители и воспитатели своих солдат и первые старослуживые в своей части. Вот что можно считать наиболее важным для нас уроком франко-германской войны. Солдат наш сравнительно очень хорош, но мы должны сильно позаботиться о поднятии общего уровня офицерского образования, и, во всяком случае, прежде нежели будет приступлено ко введению военной повинности на новых началах, принять меры, чтобы по крайней мере командирами первых самостоятельных частей нашей армии были назначены люди наиболее сведущие и способные, а не такие, о которых года два назад было сказано в официальном донесении одного из высших воинских начальников, что они не в состоянии даже понимать приказов. Как же пойдет при таких условиях обучение людей, кто будет растолковывать инструкции, устав о службе внутренней, и может ли все это быть заменено каким-то обстреливаньем?
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1873. 4 июля. No 166.