Сочельникъ.
Сочельникъ.
Разсказъ Гюи де Мопассана.
Переводъ Д. Л. Коропчевскаго.
Переводъ Д. Л. Коропчевскаго.
‘Изящная Литература’, No 9, 1883
Сочельник, Мопассан Ги Де, Год: 1882
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Я не помню наврно, въ которомъ году это было. Цлый мсяцъ я охотился съ увлеченіемъ, съ дикимъ восторгомъ, съ тмъ пыломъ, какой возбуждаетъ всякая новая страсть.
Я жилъ въ Нормандіи, у неженатаго родственника, Жюля де Банвиля, съ нимъ, съ его экономкой, слугой и сторожемъ его аристократическаго замка. Этотъ замокъ, старое сроватое зданіе, окруженное стонущими елями, посреди длинныхъ дубовыхъ аллей, въ которыхъ носился втеръ, казался покинутымъ уже въ теченіи нсколькихъ вковъ. Старинная мебель одна занимала всегда запертыя комнаты, гд нкогда люди, портреты которыхъ висли по стнамъ длиннаго корридора, также открытаго втрамъ, какъ и аллеи сада, церемонно принимали высокорожденныхъ сосдей.
Что до насъ касается, мы просто укрывались въ кухн, единственномъ обитаемомъ мст замка — громадной кухн, темныя перспективы которой освщались, когда въ обширный каминъ подбрасывали новыя связки хворосту. Потомъ, каждый вечеръ, посл сладкой дремоты у огня, посл того, какъ наши промокшіе сапоги долго сохли, выдляя паръ, и наши охотничьи собаки, спавшія, свернувшись, у нашихъ ногъ, видли нсколько сновъ, отъ которыхъ они лаяли, какъ въ лунатизм,— мы поднимались наверхъ въ свою комнату.
Это была единственная комната, гд потолокъ и стны были заново оштукатурены. Но она осталась голой, только выбленной известкой, съ ружьями, арапниками и охотничьими рогами по стнамъ. Мы, дрожа всми членами, вскакивали въ наши постели, стоявшія по угламъ этой сибирской юрты.
Въ одной мили отъ замка, прямо противъ него, отвсная скала спускалась въ море, и могучія дуновенія океана, днемъ и ночью, заставляли вздыхать огромныя поникшія деревья, стонать крышу и флюгера, звучать все почтенное зданіе, наполнявшееся втромъ чрезъ разъединенныя черепицы, камины, огромные, какъ пропасти, и окна, уже боле не запиравшіяся.
Въ этотъ день сильно подморозило. Наступилъ вечеръ. Мы собирались уссться за столъ передъ пылающимъ огнемъ высокаго камина, гд жарились спинка зайца и дв куропатки, распространявшія вкусный запахъ.
Мой родственникъ, выходя изъ задумчивости, проговорилъ:
— Сегодня не жарко намъ будетъ спать.
Я возразилъ равнодушно:— Да, но завтра утромъ у насъ на пруд будутъ утки.
Служанка, накрывавшая на одномъ конц стола для насъ, а на другомъ — для прислуги, спросила:— Господа знаютъ ли, что сегодня вечеромъ сочельникъ?
Мы ничего не знали, потому что совсмъ не справлялись съ календаремъ. Мой пріятель сказалъ: — Значитъ, сегодня будетъ заутреня. Оттого весь день и звонили?
Служанка отвтила:— Да, и еще потому, что старикъ Фернель умеръ.
Старикъ Фернель, старинный пастухъ, былъ знаменитостью своей мстности. Доживши до девяноста шести лтъ, онъ никогда не былъ боленъ до той минуты, когда, мсяцъ тому назадъ, простудился, свалившись темной ночью въ лужу. На другой день онъ слегъ и съ тхъ поръ постепенно угасалъ.
Мой товарищъ обратился ко мн: ‘Если хочешь, сходимъ, немного погодя, провдать этихъ бдняковъ’. Онъ говорилъ о семь старика — объ его внук, пятидесяти восьми лтъ, и жен этого внука, которая была моложе его годомъ. Посредствующаго поколнія давно уже не было въ живыхъ. Они жили въ жалкой хижин, на вызд изъ селенія.
Не знаю, почему именно, эта мысль о приближавшемся праздник Рождества, въ глубин нашего уединенія, расположила насъ къ болтливости.
Сидя вдвоемъ, мы разсказывали другъ другу исторіи прежнихъ рождественскихъ кануновъ, приключенія этой веселой ночи, удачныя похожденія и пробужденія на слдующій день, исполненныя сюрпризовъ и удивительныхъ открытій.
Благодаря тому, нашъ обдъ затянулся. Посл него было выкурено множество трубокъ, охваченные этой веселостью одинокихъ людей, сообщительной веселостью, которая иногда вдругъ зарождается между близкими пріятелями, мы говорили безъ умолку, отыскивая въ себ, для того, чтобы подлиться ими, самыя интимныя воспоминанія, вырывающіяся изъ сердца въ эти минуты изліяній.
Служанка, давно насъ оставившая, появилась опять:— Сударь, я ухожу къ заутрен.
— Уже?
— Три четверти двнадцатаго.
— А что, если и мы прогуляемся до церкви?— спросилъ Жюль — эта рождественская заутреня очень интересна въ деревн.
Я согласился, и мы пошли, закутавшись въ наши охотничьи шубы.
Острый холодъ щипалъ лицо, выжималъ слезы изъ глазъ. Рзкій воздухъ проникалъ въ легкія и производилъ сухость въ горл. Глубокое небо, чистое и жесткое, было засыпано звздами, какъ будто поблднвшими отъ мороза, он искрились не какъ огоньки, а точно ледяныя блестки или сверкающія кристаллизаціи. Вдалек, на металлической почв, сухой и гулкой, звенли деревянные башмаки крестьянъ, и по всему горизонту небольшіе колокола церквей бросали свои жидкія ноты, также какъ будто озябшія, въ ледяную пустоту ночи.
Окрестность не спала. Птухи, обманутые этимъ шумомъ, пли, и, проходя вдоль хлвовъ, слышно было, какъ ворочались животныя, встревоженныя этими звуками жизни.
Приближаясь къ деревн, Жюль вспомнилъ про Фурнелей.
— Вотъ ихъ хижина,— сказалъ онъ,— зайдемъ.
Онъ долго стучалъ понапрасну. Наконецъ, сосдка, выходившая отъ себя, чтобы отправиться въ церковь, замтила насъ и сказала:
— Они пошли къ служб помолиться за своего дда.
— Мы ихъ увидимъ на возвратномъ пути, сказалъ мой родственникъ.
Луна на закат выдлила у края горизонта свой косообразный обликъ, среди свтящихся смянъ, какъ будто разбросанныхъ горстями. По темной окрестности маленькіе колеблющіеся огоньки направлялись со всхъ сторонъ къ островерхой колокольн, на которой звонили безъ перерыва. Между дворами фермъ, засаженными деревьями, посреди темныхъ долинъ, эти огоньки подпрыгивали, почти касаясь земли. Это были розовые фонари, которые крестьяне несли впереди своихъ женъ въ блыхъ чепцахъ и черныхъ длинныхъ накидкахъ, въ сопровожденіи не совсмъ еще проснувшихся дтей, державшихъ другъ друга за руки.
Чрезъ отворенную дверь церкви виднлись иллюминованные хоры. Гирлянда маленькихъ свчекъ окружала убогій карнизъ, а на полу, въ капелл налво, лежалъ восковой Младенецъ исусъ на настоящей солом, посреди еловыхъ втвей.
Служба начиналась. Мужчины съ наклоненными головами и женщины на колняхъ молились. Эти простые люди, поднявшіеся въ холодную ночь, смотрли съ умиленіемъ на грубо раскрашенное изображеніе и складывали руки съ наивнымъ убжденіемъ и страхомъ передъ его скромнымъ величіемъ.
Холодный воздухъ колебалъ огни. Жюль сказалъ:
— Выйдемъ, на улиц будетъ лучше.
И на пустынной дорог, покуда мстные обыватели стояли на колняхъ, набожно перенося холодъ, мы опять отдались нашимъ воспоминаніямъ, и это заняло столько времени, что служба уже отошла, когда, мы приблизились къ деревн.
Лучъ свта выходилъ изъ-подъ двери дома Фурнелей.
— Они сидятъ надъ покойникомъ, — сказалъ мой двоюродный братъ.— Пойдемъ же къ нимъ, это ихъ утшитъ.
Въ камин догорало нсколько головешекъ. Темная комната, съ лоснящейся грязью и потемнвшими отъ времени балками, была наполнена удушливымъ запахомъ жареной колбасы. Посредин большаго стола, изъ-подъ котораго выглядывалъ большой хлбный ларь, свчка въ подсвчник изъ скрученнаго желза вытягивала до потолка острый дымъ нагорвшей, въ вид гриба, свтильни. Фурнели, мужъ и жена, сидя другъ противъ друга, справляли сочельникъ.
Угрюмые, съ грустнымъ выраженіемъ и загрублыми лицами, какія бываютъ у крестьянъ, они ли серьезно, не произнося ни одного слова. Въ одной тарелк лежалъ кусокъ колбасы, выдлявшій острыя испаренія. Отъ времени до времени они отрывали кусокъ концомъ ножа, накладывали на хлбъ, отрзанный небольшими ломтями, и медленно жевали.
Когда стаканъ мужа пустлъ, жена брала кувшинъ съ сидромъ и наполняла стаканъ.
При нашемъ появленіи, они встали, пригласили насъ ссть и раздлить съ ними ихъ ужинъ. Когда мы отказались, они опять принялись сть.
Посл нсколькихъ минутъ молчанія, мой пріятель спросилъ:
— И такъ, Антимъ, вашъ ддъ скончался?
— Да, сударь.
Опять наступило молчаніе. Женщина, изъ учтивости, сняла со свчки. Чтобы сказать что нибудь, я прибавилъ:
— Онъ вдь былъ очень старъ.
Пятидесятисемилтняя внучка покойнаго отвтила:
— О! онъ давно отжилъ свое, что ему здсь было длать?
Вдругъ у меня явилось желаніе взглянуть на трупъ этого столтняго старика, и я попросилъ, чтобы мн его показали.
Крестьянская чета, до тхъ поръ спокойная, разомъ взволновалась. Они безпокойно обмнивались вопросительными взглядами и ничего не отвчали.
Мой родственникъ, видя ихъ смущеніе, поддержалъ мою просьбу.
Тогда мужъ, съ подозрительнымъ и угрюмымъ выраженіемъ, спросилъ:
— Зачмъ это вамъ?
— Такъ,— сказалъ Жюль,— это всегда длается, отчего же вы не хотите?
Крестьянинъ пожалъ плечами:
— По мн, пожалуй, только теперь это не годится.
Тысяча предположеній явилось у насъ. Такъ какъ внуки умершаго продолжали сидть неподвижно другъ противъ друга, съ опущенными глазами и одеревенлыми лицами недовольныхъ людей, какъ будто выговаривая ими: ‘убирайтесь вонъ’ — мой пріятель сказалъ внушительнымъ тономъ:
— Ну, Антимъ, вставай и проводи насъ въ его комнату.
Мужчина, принявши какое-то ршеніе, отвтилъ съ суровымъ видомъ:
— Это не нужно, его тамъ больше нтъ!
— Такъ гд же онъ?
Женщина не дала договорить своему мужу.
— Я вамъ скажу: мы положили его сюда въ ларь, потому что намъ больше некуда было его двать.
И убравши тарелку съ колбасой, она приподняла крышку стола и наклонила свчку, чтобы освтить внутренность большаго открытаго сундука, на дн котораго мы замтили что-то срое, что-то въ род длиннаго свертка, изъ котораго съ одной стороны торчала сухая голова съ блыми, всклокоченными волосами, а съ другой — голыя ноги.
Это былъ старикъ, совсмъ высохшій, съ закрытыми глазами, завернутый въ свой пастушескій плащъ и спавшій послднимъ сномъ, среди старыхъ, почернвшихъ хлбныхъ корокъ.
Его дти ужинали надъ его тломъ.
Жюль, въ негодованіи, дрожа отъ гнва, крикнулъ:
— Отчего вы не оставили его на постели, негодяи!
Тогда женщина принялась хныкать и заговорила быстро:
— Я вамъ все скажу, добрый господинъ. У насъ въ дом только одна кровать, и мы вс на ней спали. Когда онъ занемогъ, я спала на полу, а каково это въ такое время? Ну, когда онъ умеръ, мы и говоримъ: ‘Теперь вдь ему ужъ все равно — зачмъ же ему постель? Мы положимъ его до завтра въ ларь, а сами ляжемъ на кровать, потому что ночью будетъ очень холодно’. Нельзя же мн было лечь съ покойникомъ, господа!
Я не сердился на нихъ, подобно моему двоюродному брату.