И. С. Тургенев
Собственная господская контора
(Отрывок из неизданного романа)
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
СОБСТВЕННАЯ ГОСПОДСКАЯ КОНТОРА
Собственная господская контора, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1859
Время на прочтение: 12 минут(ы)
И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах
Сочинения в двенадцати томах
Издание второе, исправленное и дополненное
М., ‘Наука’, 1980
Сочинения. Том пятый.
Повести и рассказы 1853—1857 годов. Рудин. Статьи и воспоминания 1855—1859
…Комната, в которую вошла Глафира Ивановна и в которой она ежедневно проводила часа два и более, называлась ‘Собственной господской конторой’ — в отличие от ‘Главной вотчинной конторы’, помещавшейся в отдельном флигеле, подле конного двора. В ‘Собственной господской конторе’ постоянно заседал секретарь барыни, Левон Иванов, или, как его называла Глафира Ивановна, Lon (его в молодости выучили французскому языку, и он довольно свободно на нем изъяснялся), однако Глафира Ивановна в конторе с ним никогда иначе не говорила, как по-русски. Кроме Левона, каждое утро являлись в ‘Собственную контору’ главный приказчик и бурмистр с докладами, часто призывался туда дворецкий, изредка сам управляющий Василий Васильевич — и только. Все же дела по именью, все платежи, продажи и покупки производились в ‘Вотчинной конторе’, которая оттого всегда была набита народом, с утра до вечера толклись в ней, стояли и сидели разные писцы, земские, приходящие и отходящие мужики, свои и соседние, старосты, десятские и т. п.
‘Вотчинная контора’ не могла похвастаться ни чистотою, ни благовонием. Случалось иногда, что свечи в ней горели голубым огнем, как бы в погребе или в бане. ‘Собственная контора’, напротив, отличалась опрятностью: это была большая, светлая комната, с тремя окнами, у одного из них помещался секретарский стол, покрытый зеленым сукном. Вдоль стен тянулись шкафы из ясеневого дерева, по самой середине, на особо устроенном возвышении, стояло ореховое бюро, за этим бюро, на широком и мягком кресле, садилась сама барыня, другое кресло, тоже довольно покойное, стояло несколько поодаль и пониже — для Василия Васильевича. Прямо против господского бюро висел на стене портрет напудренного старика в лиловом французском кафтане с стразовыми пуговицами, известного в свое время хозяина, дяди Глафиры Ивановны, от которого она получила свое имение и которого она поставила себе в образец.
В ‘Собственной конторе’ к приходу барыни собралось три человека. Один из них, секретарь Левон, или Lon, молодой, белокурый человек, с томными глазами и чахоточным цветом лица, стоял перед своим столом и перелистывал тетрадь, другой, главный приказчик, Кинтилиан, человек лет пятидесяти с лишком — с седыми волосами и черными навислыми бровями, с лицом угрюмым и хитрым — неподвижно глядел на пол, скрестив руки на груди. Третий, наконец, бурмистр Павел, красивый мужчина, с черной как смоль бородой, свежими щеками, большим белым лбом и веселыми блестящими глазами, развязно прислонился к двери. Хотя одежда на нем была не то крестьянская, не то купеческая, хотя он носил бороду — он мужиком не был. Глафира Ивановна произвела его в бурмистры из дворовых, под его управлением состояло — пока — одно только село Введенское — то самое село, в котором жила барыня,— но влияние его росло не по дням, а по часам, милости сыпались на него непрестанно, он быстро шел в гору, к великой досаде Кинтилиана, который сам, не более двух лет тому назад, разными происками низвергнул своего предшественника, Никифора, и стал на его место.
Три эти человека — до самого появления Глафиры Ивановны — не разговаривали друг с другом, только Павел спросил у Левона, записал ли он садовые работы, Левон кивнул ему головой. Когда же наконец барыня вошла, они все трое выпрямились и низко ей поклонились, Кинтилиан и Павел заложили руки за спину — Левон слегка оперся о стол. Глафира Ивановна, молча и не спеша, взошла на возвышение, отодвинула слегка кресла, села, оправилась и, приняв озабоченный вид, немного помолчала, наконец, обратившись к Левону, сделала повелительное движение рукою и промолвила: ‘Начинай!’
Левон взял тетрадь со стола, отвернул несколько листов, кашлянул и начал тонким, немного гнусливым голоском:
— ’12 июля 184* года. Полевые и прочие работы.
Вчерашний день, июля 11-го, во вторник — день господский. Крестьяне села Введенского — всего 134 тягла — заняты были сенокосом в следующих дачах…’
— Что ты это мне читаешь? — резко перебила его барыня.
— Полевые и прочие работы, как изволили приказывать… С них начинать приказано,— проговорил Левон.
— Мне этого не нужно сегодня.
Левон опустил тетрадь.
— Получены вчера из деревень донесения?
— Получено три — из Лисицына, из Гагина, из Кириллова.
— Читай рапорт из Лисицына.
— Прикажете рапорт или экстракт?
— Рапорт.— И Глафира Ивановна загремела четками…
Неприятно подействовал этот звук на присутствовавших. Каждый из них знал, что когда барыня гремит четками — дело неладно: жди бури. Лица их вытянулись, даже Павел, который всё время соколом глядел на свою госпожу,— даже он попридержал свою улыбку.
Левон взял со стола исписанный лист бумаги — и начал опять тем же тонким голоском:
— ‘Рапорт Евстигнея Семенова, Лисицынского старосты.
Пункт 1-й. В имении ее высокоблагородия, Глафиры Ивановны Гагиной, Лисицыне — Кондратове тож — милостью божиею обстоит всё благополучно. Пункт 2-й. Вчерашнего числа…’ Глафира Ивановна опять перебила чтеца:
— Не читай мне всего… Посмотри только, что он о пасеке пишет…
Левон быстро пробежал глазами весь рапорт.
— Он о пасеке не доносит-с,— произнес он наконец.
— Прекрасно! — воскликнула Глафира Ивановна — и четки загремели пуще прежнего.— Хорош староста, нечего сказать! Это ты, должно быть, его в старосты поставил,— продолжала она, обратившись к Кинтилиану. (Лисицынский староста был назначен еще Никифором, но Кинтилиан почел за лучшее промолчать.) — Сделать ему строжайший выговор с особенным замечаньем.
Левон наклонился и черкнул у себя в книге слова два карандашом. Наступило молчание.
— Прикажете читать дальше? — робко спросил Левон.
Барыня не отвечала ему и продолжала греметь четками. Левон поправил волосы на лбу и потупился. В комнате всё как будто замерло… только и стало слышно в ней, что жалобное жужжанье залетевшей большой синей мухи, тщетно стучавшейся в стекло.
— Достань ‘Заметки барыни’,— промолвила наконец Глафира Ивановна, выходя из задумчивости.— Прочти мне, что я тебе вчера продиктовала.
Левон вынул из ящика своего стола голубую книжку с надписью на переплете: ‘Заметки барыни’,— раскрыл ее и принялся читать:
— ‘Понедельник, 11-го июня.
Во-первых: Дворовым я желаю сделать другое распоряжение, хочу из дворовых сделать колонистов, а колонисты мои будут делать разные работы, домашние и прочие, построю им каменные флигеля, заведу фабрики, как швейные, так и кружевные,— ткацкую, белильную — и доведу до того, чтобы Введенские фабрики были известны в России, а ненужных дворовых продам или отпущу по разным местам. Начальник моих колонистов — Куприян Семенов’.— Левон остановился.
— Какая по этому сделана отметка? — спросила барыня.
— ‘Принято к соображению. А насчет Куприяна — исполнено’.
Барыня помолчала.
— Далее.
— ‘Во-вторых: Турка никогда и никуда не отпускать от скота, но только, чтобы он никогда не был начальником над оным — а просто назвать его: Турок и пастух’. Отметка: исполнено.
‘В-третьих, Я собрала посмотреть моих господских коров… Фи! Фи! Ну, что это за коровы? Но почему же и мне не иметь коров, которые бы давали удою три ведра, как говорил швейцар. Je rglerai, tout cela, je rglerai {Я всё это приведу в порядок, приведу в порядок (франц.).}. Возьму швейцара, тирольца, овцевода, возьму лифляндку, немку, польку. Ах, когда же это случится: после дождичка в четверг’. Отметка… отметки нет.
— Нет отметки? — спросила Глафира Ивановна.— А я тебе скажу, какая должна быть отметка. Пиши,— и Глафира Ивановна начала диктовать Левону: — ‘Всё это исполнится и непременно исполнится, когда у меня будет настоящий управляющий — а не Василий Васильевич — что и говорить! Не такого, не такого мне надо — и только’. Теперь далее.
Левон поставил после ‘только’ большой восклицательный знак и снова принялся за чтение.
— ‘В-четвертых: Спросить каждого дворового человека следующим образом: а что ты принес доходу в год — какая была твоя служба — и сколько было на тебя расходу — а? И по его ответу так и поступать, чтобы дворовый человек приносил или пользу, или удовольствие, без того его не держать’. Отметка: отнесено к пункту первому.
— Как к пункту первому! — воскликнула барыня.
— Там — также о дворовых говорится,— возразил Левон.
— Так что ж, что говорится! Здесь сказано: спросить каждого дворового — а там написано про дворовых вообще. Спрашивали ли хошь одного дворового так, как я приказывала?
— Никак нет-с,— пробормотал смущенный секретарь.
— А я спрашиваю — почему не спрашивали? Никто не отвечал.
Лицо Глафиры Ивановны омрачилось.
— Долго ли мне мучиться с вами? — продолжала она.— Долго ли вам не слушаться меня!
— Отметки не я составляю-с,— проговорил трепетным голосом Левон,— а вот они-с.— Он указал на главного приказчика и на бурмистра.— Я только записываю.
— Я знаю, что не ты. К пункту первому! Я знаю, почему они поставили: к пункту первому! Я бы тебя, например, спросила,— прибавила Глафира Ивановна, внезапно обратившись к Кинтилиану,— что ты мне стоишь с своим семейством — сколько на тебя выходит всякого добра — а какую я от тебя пользу вижу? Идя удовольствие? Уж я не говорю о том, что ты себе там в карман кладешь!
Кинтилиан только губы стиснул.
— Исполнить мое приказание, сегодня же исполнить — и начать с него,— промолвила барыня, указывая на Кинтилиана.— Коли он главный приказчик, пускай же он подаст пример другим… А теперь продолжай!
‘В-пятых: Я в нетерпенье приобретать… Не забыть мне видеться и переговорить с…’ Здесь поставлены три крестика,— прибавил Левон, понизив несколько голос.— ‘Он, сдается мне, именно тот человек, которого я искала’. Здесь вы изволили приказать поставить: Нотубене.
— Хорошо, знаю… продолжай.
— ‘В-шестых: Сказать матерям отпущенных по оброку актрис, чтобы они к ним написали и советовали бы им вскорости откупиться, а то-де вас вернут и здесь в работу определят. Мы-де вас предваряем от себя’. Отметка: ‘Актрвсиным матерям сообщено’.
‘В-седьмых: Я хочу доказать Василию Васильевичу, что и без него могу, как будто его не было на свете. Я сама, сама, сама. А то всё будет по-прежнему. Лучше мое худое пусть, чем его хорошее: не надо’.
— Довольно! — воскликнула Глафира Ивановна.— К чему об этом только говорить — надо действовать…
И Глафира Ивановна снова погрузилась в раздумье, изредка только подергивая губами и погромыхивая _ четками. — Кинтилиан Андреев! — воскликнула она наконец.
Старик встрепенулся.
— Сударыня!
— Можешь ты мне сказать, сколько я в год плачу в Опекунский совет?
— Четырнадцать тысяч рублей серебром с лишком,— ответил, не мешкая, Кинтилиан.
— А сколько всего долгу?
— Около двухсот десяти тысяч.
— Около! с лишком! Что это у тебя за манера отвечать? Около! Разве для того я тебя определила главным приказчиком, чтобы ты мне отвечал: около!
— Прикажете — можно сейчас в бумагах справиться и точную ведомость представить,— возразил старик.
— Этакие важные вещи должно знать тебе на память, а не справляться об них в бумагах! Это всё беспорядки… Когда я беспорядки эти переведу! А в нынешнем году мы ничего не платили?
— Никак нет-с.
— А за прошлый год все заплачено?
— Никак нет-с… За нами недоимка состоит… две тысячи четыреста тридцать рублей с копейками,— поспешил прибавить Кинтилиан.
— Стало быть, мне штрафные деньги придется платить?
— Должно предполагать-с.
— А почему же не заплачено в Опекунский совет? Разве денег не было?
— Деньги были-с — да и на другие расходы пошли.
— А на какие именно?
— На содержание господского дома, на покупку скота, Василью Васильевичу известно-с, они распоряжались-с.
Глафира Ивановна вспыхнула.
— Опять Василий Васильевич! Как вы мне надоели с вашим Васильем Васильевичем! Сколько раз мне приказывать вам — не упоминать при мне имени Василья Васильевича! Особенно здесь, в собственной моей кон* торе. Знать его я не хочу, вашего Василья Васильевича.— И Глафира Ивановна встала и несколько раз прошлась по комнате.
— Садись и пиши,— примолвила она вдруг, поравнявшись с секретарем.— А вы слушайте.
Левон проворно сел за стол, схватил длинное перо, обмакнул самый кончик его в чернила и склонил голову на левый бок.
— ‘План госпожи…— начала Глафира Ивановна. Левоново перо заскрипело по бумаге.— Всё имение разделить на четыре части:
Первую назвать вдовьим участком или опридчим и определить ее на содержание госпожи и дома ее.
Вторую назвать—долговою частью и платить с нее проценты по долгам’.— Написал? — спросила барыня.
— По долгам,— повторил секретарь.
‘Третью часть назвать участком детским и определить ее на содержание Дмитрия Петровича.
Четвертую, наконец, назвать частью агрономическою и экономическою и доходы с нее употреблять на разные хозяйственные усовершенствования’.
— Усовершенствования,— повторил секретарь. Барыня обратилась к Кинтилиану и Павлу.
— Слышали вы? — спросила она.
— Слышали,— отвечали они в один голос. Секретарь поднялся.
— А теперь подайте бумаги, какие мне подписывать нужно.
Кинтилиан направился было к окну за сафьянным красным портфелем, с которым он пришел из ‘Вотчинной конторы’, но Глафира Ивановна остановила его восклицанием:
— Ах, Мемориал! Я ведь и забыла Мемориал!
Кинтилиан вернулся на прежнее место, а барыня достала из кармана свою записную книжечку.
— Да, кстати,— начала она, еще не заглядывая в нее,— я желаю знать, кто у меня в Бабкове при тамошнем господском доме дворником? Уж не Никита ли Голанец?
— Точно так-с,— возразил Кинтилиан.
— Да не будет Никита Голанец дворником ни при Бабковском господском доме — нигде. Он умер.
Бурмистр, секретарь и приказчик — все трое невольно подняли головы.
— Для меня он умер. Я заметила, что в какой деревне он живет, там у меня непременно пожар случится. При нем в Лисицыне флигель сгорел. Отставить его от должности дворника и отослать в какую-нибудь оброчную деревню.
— Слушаю-с,— ответил Кинтилиан.
— А теперь посмотрим Мемориал.— Барыня раскрыла записную книжечку и прочла громко: — ‘Печатка’. Да! Заказать в Туле печать с фигурою, изображающею время, и с надписью: ‘оправдает’ — и слово чтоб было вырезано ясно. Это я тебе поручаю, Павел.
— Будет исполнено в точности,— весело возразил Павел.
— Я видела,— прибавила Глафира Ивановна, приветливо взглянув на него,— ты уже в саду распорядился: дорожки подчищены — спасибо. Павел низко поклонился.
— Рад стараться, сударыня-матушка,— промолвил он.
— Хорошо, хорошо.
Теперь второе: ‘Овес и сено’. Четвертого дня был у меня сосед Иван Еремеич — всего побыл два часа — и кто его просил приезжать? На лошадей его вышло овса два четверика, четыре гарнца — а сена пуд и двадцать фунтов. Это ужас! Спрашиваю, кто этим заведывает?
— Дворецкий,— промолвил Кинтилиан.
— Вот ты и соврал: разве это дворецкого дело? Дворецкий домом заведывает, а не конюшней.
— Овес и сено выдает начальник конного двора,— поправился приказчик.
— Кто такой?
— Шорник Ипат.
— Так ты Ипату овес и сено поручаешь!.. Такая важная статья у него на руках! А ты-то чего глядишь? Положим, ты сам фураж отвешивать не можешь — всё же ты должен знать, сколько чего выходит. Никифор бы этого не сделал. Видно, мне и конный двор придется Павлу под команду отдать. Кстати,— прибавила барыня, обратившись к Павлу,— в какую деревню сослали Никифора?
— В Валухино.
— В Валухино… Напомни мне о нем сегодня, Левон.
Теперь третье: ‘Спросить, почему послали не Алешку, а Федьку?’ Да, желаю я знать, почему за мамзелью в Москву послали не Алексея, как было приказано, а безмозглого старика Федора?
— Алексей оказался нужным в столярной.
— Когда я что приказываю — должно исполнять, а не рассуждать. Tu отменил мое приказание?
— Никак нет-с.
— Кто же?
Кинтилиан смутился и не отвечал.
— Спрашиваю тебя: кто?
Кинтилиан разинул было рот — и запнулся, но взглянул на барыню.
— Василий Васильевич изволили приказать,— произнес он скороговоркой.
— Опять! — воскликнула Глафира Ивановна.— Опять Василий Васильевич! О, это слишком! Везде, везде этот Василий Васильевич. Надо это кончить! Это невыносимо! — И Глафира Ивановна сильно позвонила в колокольчик.
Вошел Суслик.
— Ступай к Василью Васильичу и скажи ему, чтоб он сию минуту ко мне пришел, да скажи Аграфене, чтобы она мне принесла стакан воды.
— Слушаю-с! — воскликнул Суслик и исчез.
— А вы,— продолжала барыня,— ступайте теперь все вон. Бумаги я подпишу после.— И Глафира Ивановна снова принялась ходить по комнате.
— И нужно вам было, Кинтилиан Андреич, опять про Василия Васильевича напомнить, право,— заметил, выходя из передней, бурмистр Павел приказчику.
— Э! всё едино,— с досадой возразил старик и махнул рукой.— Вишь сегодня погодка какая…
— А копеечки вы ловко подпустили,— с улыбкой промолвил бурмистр.
— Ну, да хороши и вы… с вашей печаткой…— и Кинтилиан отправился в ‘Вотчинную контору’.
— А вы куда? — спросил Павел Левона.
— Я к себе — сосну. Устал — смерть.
Павел остался один, подумал, принял суровый, начальнический вид и, широко разводя сжатыми руками, пошел в сад.
Между тем Суслик прибежал в особый флигель, занимаемый Василием Васильевичем, и, поспешно войдя к нему в кабинет, проговорил запыхавшимся голосом:
— Пожалуйте к барыне.
Василий Васильевич только что допивал третью чашку чаю со сливками. Выпустив струйку табачного дыма изо рта, подносил он налитое блюдечко к губам, как вдруг вошел мальчик. Он тотчас поставил блюдечко на стол и, съежив брови, с уторопленным видом спросил Суслика:
— Барыня меня спрашивает?
— Точно так-с. Велели сказать-с, чтобы сию минуту пожаловали.
— Где она?
— В конторе-с.
Василий Васильевич помолчал и вдруг приподнялся.
— Эй, Юшка! — крикнул он.— Одеваться, сюртук и галстук! — Человек подал Василью Васильевичу одеться, он причесался перед зеркалом, застегнул сюртук сперва на правый борт, потом перестегнул его на левый, надел картуз и вышел на крыльцо.
— Что? — спросил он, не оборачивая головы и вполголоса, у сопровождавшего его Суслика,— разве там… что-нибудь…
— Да-с, кажется,— значительно отвечал плутоватый мальчик.
— Гневается? — проговорил, еще понизив голос, Василий Васильевич.
— Серчают-с,— возразил Суслик.
— Господи! Господи! — прошептал Василий Васильевич, пощупал рукой по груди, вздохнул раза два и направился отяжелевшими шагами через заднее крыльцо в ‘Собственную контору’, где, изредка отпивая по глотку воды из стакана, принесенного Аграфеной, ожидала его Глафира Ивановна.
Горбачева, Молодые годы Т — Горбачева В. Н. Молодые годы Тургенева. (По неизд. материалам). Казань, 1926.
Станкевич, Переписка — Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830—1840 / Ред. и изд. Алексея Станкевича. М., 1914.
Стасюлевич — Стасюлевич M. M. и его современники в их переписке. СПб., 1911 — 1913. Т. I —V.
Т, Рудин, 1936 — Тургенев И. С. Рудин. Дворянское гнездо. 2-е изд. М., Л.: Academia, 1936.
Творч путь Т — Творческий путь Тургенева. Сборник статей под редакцией Н. Л. Бродского. Пг.: Сеятель. 1923.
Ausgewhlte Werke — Iwan Turgnjew’s Ausgewhlte Werke. — Autorisierte Ausgabe, Mitau — Hamburg, E. Behre’s Verlag, 1869—1884.
Dolch — Dolch Oscar. Geschichte des deutschen Studententhums von der Griindung der deutschen Universitten bis zu den deutschen Freihetskriegen. Leipzig, 1858.
Tagebcher — Varnhagen K.-A. Tagebcher, 1861 — 1905, Bd. I— XV
Впервые опубликовано: Московский вестник, 1859, No 1, с. 8-12.
В собрание сочинений впервые включено: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. Третье изд. СПб., 1891. Т. X, с. 219—232.
Автограф неизвестен.
Печатается по тексту первой публикации.
Датируется 1852—1853 гг.— временем написания романа ‘Два поколения’ (см. наст, том, с. 530). О том, что ‘Собственная господская контора’ является отрывком из этого не дошедшего до нас произведения, свидетельствует не только подзаголовок (‘Отрывок из неизданного романа’), но и письмо Тургенева к П. П. Васильеву от 14 (26) июля 1870 г., в котором писатель сообщал: ‘…сколько я помню, был действительно помещен отрывок из сожженного мною романа под названием ‘Собственная господская контора’ в журнале <...>, издававшемся год или два в Москве под заглавием, если не ошибаюсь — ‘Московского вестника».
Отрывку ‘Собственная господская контора’ в плане романа ‘Два поколения’ соответствует окончание первой главы первой части: ‘Г<агина> хочет заниматься. Переход в контору. Lon. Кинтильян. Гнев, неудовольствие. Требуется Васил<ий> Васильевич’. На полях написано: ‘Конт<ора>‘ и ‘Эту главу на две’ (см. наст. том, с. 353).
Обескураженный отрицательными отзывами о его романе ‘Два поколения’ Н. X. Кетчера, В. П. Боткина и других своих друзей и знакомых (см. с. 531—533), Тургенев не собирался печатать даже отрывков из этого произведения. По-видимому, он просто уступил настоятельным просьбам редактора ‘Московского вестника’ — H. H. Воронцова-Вельяминова, а также ближайших сотрудников — Н. А. Ооновского и И. В. Павлова, просивших Тургенева поддержать новое издание. Это подтверждается, в частности, письмом Тургенева к Е. П. Ковалевскому от 25 сентября (7 октября) 1858 г., в котором писатель сообщал, что участники ‘Московского вестника’ ему ‘знакомые люди’ и что он тоже ‘обещался участвовать в этом журнале’. Во всяком случае некоторые сомнения Тургенев испытывал даже накануне выхода в свет первого номера ‘Московского вестника’. 15 (27) февраля 1859 г. он писал И. В. Павлову: ‘Глава из моего брошенного романа, боюсь, несколько устарела — по крайней мере мне самому так показалось’.
При ее появлении ‘Собственная господская контора’ почти не вызвала печатных критических откликов. В объявлении ‘Московских ведомостей’ о выходе в свет No 1 ‘Московского вестника’ об этом отрывке из ‘неизданного романа И. С. Тургенева’ лишь упоминалось (Моек Вед, 1859, No 42, 18 февраля, с. 320). В ‘Заметках Нового поэта’ сообщалось, что в литературном отделе первых двух номеров ‘Московского вестника’ уже помещено ‘несколько небольших, но замечательных произведений’, в частности ‘превосходный отрывок из неизданного романа И. С. Тургенева: ‘Собственная господская контора» <Совр, 1859, No 3, отд. III, с. 203). О выходе в свет пяти первых номеров ‘Московского вестника’ писали ‘С.-Петербургские ведомости’ (1859, No 64, 22 марта, с. 274), причем в числе других литературных произведений также указана была ‘Собственная господская контора’. Позднее в фельетоне ‘Русская литература’ той же газеты, подписанном буквами H. H., указывалось, что ‘Московский вестник’ ‘замечателен блистательными именами своих сотрудников’, из которых многие ‘украсили уже страницы журнала своими статьями’. По мнению автора, ‘резче других выдаются своими достоинствами статья г. Оптухина <...>, рассказ г. Плещеева <...> и в особенности рассказ И. С. Тургенева ‘Собственная господская контора’ (отрывок из романа)’ (СПб Вед, 1859, No 117, 31 мая, с. 517).
Как уже упоминалось выше, в плане романа ‘Два поколения’ (наст, том, с. 351) отрывку ‘Собственная господская контора’ соответствует окончание первой главы первой части романа. Именно об этом окончании и об эпизоде из 7 главы первой части упоминал Анненков, когда писал Тургеневу 6 (18) июля 1853 г.: ‘Вы спрашиваете: цензурна ли, или нет ваша повесть (‘Два поколения’)? И да, и нет — смотря по тому, что будет в целом. Если выйдет частность, случай, исключение — нет, если похожее на дело общее, на возможность существования во многих углах — да, принимая уже, разумеется, осторожность изложения в обоих случаях главным делом <...> Поэтому, сдается мне, барыня в своей конторе не будет пропущена, а барыня на прогулке будет пропущена, хотя в последней барыня гнуснее, и от нее более тошнит, чем от первой барыни’ (Рус Обозр, 1894, No 10, с. 491).
Основные персонажи отрывка ‘Собственная господская контора’ значатся под теми же именами в перечне ‘Главных действующих лиц’ плана романа ‘Два поколения’. Это Глафира Ивановна (в плане указано, что ее фамилия — Гагина, возраст — 52 года, она вдова, богатая помещица). Об управляющем Василии Васильевиче в плане сообщается, что он также Гагин, что ему 44 года, он отставной штаб-ротмистр и двоюродный брат покойного мужа Глафиры Ивановны. Секретарь Левон (Lon) Иванов в плане фигурирует без фамилии, о нем сказано очень кратко: Lon, секретарь. Кинтилиан, главный приказчик, в плане назван управляющим и уточнен его возраст: 54 года (в ‘Собственной господской конторе’ он — ‘человек лет пятидесяти с лишком’). Бурмистр Павел в плане романа назван Онисимом, о Суслике сказано, что это мальчик 15 лет. В разговорах этих действующих лиц упоминается Дмитрий Петрович (в плане романа указано, что он — сын Гагиной, поручик в отставке, 26 лет) и Аграфена (в плане романа — Аграфена Никитишна, главная служанка, 36 лет). Почти все эти персонажи входят также в список действующих лиц комедии ‘Компаньонка’, задуманной Тургеневым еще в 1850 году (см. наст, изд., т. 2, с. 524, а также в этом томе, с. 351 — 352). Тематически отрывок ‘Собственная господская контора’ связан с очерком ‘Контора’ (1847), вошедшим в книгу ‘Записки охотника’ (1852).
После чтения первой части романа (в 1853 г.) современники Тургенева в своих письмах к нему отмечали мастерство автора в создании образов Глафиры Ивановны и Василия Васильевича, Так, например, Анненков 12 (24) июня 1853 г. (письмо это ошибочно опубликовано с датой 1 июня) с удовлетворением отмечал, что ‘сама барыня — тип новый’, который, ‘будучи разработан впоследствии, несомненно, сделается еще выпуклее и оригинальнее’ (Рус Обозр, 1894, No 10, с. 489—490). В. П. Боткин, который в целом отрицательно отнесся к первой части романа, отмечал в письме к Тургеневу от 18 (30) июня 1853 г. ‘яркое и несравненно сильнее всех нарисованное лицо Глаф<иры> Ив<ановны>‘ (Боткин и Т, с. 42). Относительно образа Василия Васильевича писали Тургеневу С. Т. и К. С. Аксаковы. Первый из них 4 (16) августа 1853 г. сообщал, что, по его мнению, ‘превосходны’ ‘Глафира Ивановна <...> и Василий Васильевич’, в последнем он видел ‘истинный тип такого рода по преимуществу русских натур!’ Из второстепенных лиц С. Т. Аксаков отмечал, между прочим, Леона и бурмистра, которые ‘очень хороши’ (Рус Обоар, 1894, No 10, с. 482). У К. С. Аксакова наибольшее сочувствие выаывал образ Василия Васильевича — лицо, которое ‘чуть ли <...> не лучше всех и написано’ (там же, с. 484).
Характерно, что С. Т. Аксаков почувствовал жизненность, правдивость тех впечатлений Тургенева, которые легли в основу образа Глафиры Ивановны. В цитированном выше письме к Тургеневу от 4 (16) августа 1853 г. он высказывал такое мнение: ‘Глафира Ивановна в первых главах не могла быть сочинена, в ней есть такие черты, которые в действительности встретиться могут…’ Далее С. Т. Аксаков подчеркивал, что ‘Глафира Ивановна в первых главах великолепна…’ (Рус Обозр, 1894, No 10, с. 482).
Отзыв СТ. Аксакова интересен именно тем, что в нем подчеркнута ‘несочиненность’ образа Глафиры Ивановны. Действительно, ее прототипом была мать писателя — Варвара Петровна Тургенева, о которой П. В. Анненков, лично ее знавший, писал: ‘Это была женщина далеко недюжинная и по-своему образованная’, но ‘подверженная гонениям и оскорблениям в молодости, озлобившим ее характер, она была совсем не прочь от домашних радикальных мер исправления непокорных или нелюбимых ею подвластных. Сама она, по изобретательности и дальновидному расчету злобы, была гораздо опаснее, чем ненавидимые фавориты ее, исполнявшие ее повеления. Никто не мог равняться с нею в искусстве оскорблять, унижать, сделать несчастным человека…’ (Анненков, с. 386—387). Сходство Гагиной с В. П. Тургеневой усиливается и тем, что своеобразная речь ее очень близка к слогу писем и дневников матери Тургенева (см.: Богдановы, с. 26).
Прототипом управляющего Василия Васильевича явился, по-видимому, дядя писателя, Николай Николаевич Тургенев, который при жизни В. П. Тургеневой в течение нескольких лет управлял Спасским-Лутовиновом. В детстве и в молодые годы Тургенев был очень привязан к Николаю Николаевичу, положение которого в доме матери писателя было нелегким, как и Василия Васильевича у Глафиры Ивановны.
Стр. 7. Собственная господская контора.— О том, что в Спасском у В. П. Тургеневой комната, смежная с кабинетом, носила название ‘собственной барыниной конторы’, упоминает В. Н. Житова в ‘Воспоминаниях о семье И. С. Тургенева’ (Шитова, с. 104).
…секретарь барыни, Левон Иванов со Lon…— Прототипом его был главный конторщик В. П. Тургеневой — Леон (Лев) Иванович Лобанов (см.: Понятое с кий А. И. Тургенев и семья Лобановых.— Т сб, вып. 1, с. 273—274).
Кроме Левона (Л Василий Васильевич…— В рукописи ‘Порядок в доме на 1848 год’, принадлежавшей В. П. Тургеневой, читаем: ‘От 11-ти часов занимающиеся делами приходят без докладу к госпоже в контору и до 2-х часов идут занятия по конторе, донесения, доклады и проч.’ (ИРЛИ, Р. II, оп. 1, No 451, л. 3 об.).
Стр. 8. …дяди Глафиры Ивановны ~ свое имение…— В. П. Тургенева получила Спасское по наследству от своего дяди — Ивана Ивановича Лутовинова (см.: Житова, с. 23, 24).
…главный приказчик, Кинтилиан…— Это же имя носил управляющий конторой в имении В. П. Тургеневой. В одной из официальных бумаг, выданных ‘Спасской главной конторой’ 8 ноября 1848 г., стоит подпись: ‘Управляющий конторой Кинтилиан Александров сын Саломин руку приложил’. (Сообщил А. И. Понятовский.)
Стр. 9. ‘12 июля 184* года ~ июля 11-го, во вторник…— В первой публикации месяц и день недели указаны ошибочно. Должно было быть: 12 и 11 июня и вместо вторника — понедельник. Это подтверждается сопоставлением данного текста с планом ‘Двух поколений’ (см. наст, том, с. 351), где момент начала романа, соответствующий отрывку ‘Собственная господская контора’, отнесен к 12 июня 1845 г., которое в том году приходилось на понедельник. Кроме того, на следующей странице текста ‘Собственной господской конторы’ (с. 10), где речь идет о ‘Заметках барыни’, Глафира Ивановна приказывает Левону прочитать то, что она ему вчера продиктовала, и он читает: ‘понедельник, 11-го нюня’. Ошибки могли попасть в печатный текст из рукописи, представленной Тургеневым в редакцию ‘Московского вестника’, так как писатель нередко допускал такого рода неточности, в частности, в своих письмах.
…села Введенского…— Введенье — религиозный праздник, так же как и Спас. Очевидно, наименование селу здесь дано по ассоциации со Спасским — имением В. П. Тургеневой.
…барыня гремит четками…— В. П. Тургенева в письме от 24 августа (5 сентября) 1840 г. просила сына прислать ей ‘четки’, ‘по коим’ она намеревалась ‘молиться и <...> перебирать в руках’ (ГИБ, ф. 795, No 93). Эта просьба повторена была ею и в письме к И. С. Тургеневу от 30 ноября (12 декабря) 1840 г. (там же).
Стр. 11. …настоящий управляющий со мне надо…— В. Н. Житова вспоминает, что В. П. Тургеневу тревожили ‘поиски главного управляющего над всеми имениями. С Николаем Николаевичем Тургеневым, своим деверем, она примириться не хотела…’ (Житова, с. 100—101). Об этом же свидетельствует письмо В. П. Тургеневой к И. С. Тургеневу от 24 апреля (6 мая) 1843 г., в котором она писала сыну: ‘Я говорю очень просто и внятно. Что я, оставшись вдовою от отца вашего, могла бы не иметь деверя, живущего в доме и управляющего всем — и что же бы? Пропала что ли? — не пропала бы, взяла бы управителя <...> как и все вдовы. Почти ни у кого нет деверьев управляющими, все они с невестками не ладят’ (ГИБ, ф. 795, No 96). См. также: Заборова Р. Б. Тургенев и его дядя H. H. Тургенев.— Т сб, вып. 3, с. 226—227.
Стр. 12. Сказать матерям со откупиться…— По словам В. Н. Житовой, в Спасском также были ‘свой оркестр, свои певчие, свой театр с крепостными актерами…’ (Житова, с. 25). Д. Н. Мамин-Сибиряк в историческом очерке ‘Город Екатеринбург’ рассказывает о том, что антрепренер Соколов для первой труппы, игравшей в этом городе, сумел ‘законтрактовать в имении Тургеневых (Спасское-Лутовиново) человек пять девочек-подростков, обученных в домашней театральной школе <...> Приобретение Соколова оказалось вообще очень удачным, и ученицы крепостной театральной школы оказались прекрасными актрисами, так что впоследствии пришлось заплатить за их выкуп на волю матери великого писателя И. С. Тургенева очень дорого, и эти деньги были собраны в Екатеринбурге’ (Maмин-Сибиряк Д. Н. Собр. соч. в 12-ти т. / Под ред. Боголюбова Е. А. Свердловск, 1951. Т. XII, с. 273, см. также: Громов В. А. Судьба одной артистки.— Орловский комсомолец, 1962, No 186, 19 сентября).
Стр. 13. …вдовьим участком или опридчим…— Опридчий (участок) — по-видимому, местное (орловско-курское) произношение старорусского термина — опричнины, т. е. вдовьей части, выделенной по наследству. Ср. у В. О. Ключевского в т. 2 ‘Курса русской истории’: ‘Княгини — вдовы <...> получают от князей — завещателей, мужей своих <...> опричнины, т. е. владения, принадлежавшие им вполне…’ (Ключевский В. О. Соч. в 8-ми т. М-, 1957. Т. II, с. 3). В. П. Тургенева также называла свою часть имения ‘вдовьей’ в письме к сыну от 24 апреля (6 мая) 1843 г. (ГПБ, ф. 795, No S6). Подробнее см.: Лексикологические заметки к текстам Тургенева. 21. Опридчий (автор — M. A.).— T сб, вып. 5, с. 339—340.
Стр. 16. Опять Василий Васильевич ~ невыносимо!— Отношение Глафиры Ивановны к Василию Васильевичу и его деятельности в качестве управляющего чрезвычайно напоминает отношение В. П. Тургеневой к H. H. Тургеневу. 10 августа ст. ст. 1844 г. В. П. Тургенева писала М. М. Карловой: ‘… всё еще плохо моя контора меня слушает, всё еще я второе лицо, а как прикажет Ник<олай> Н<иколаевич>. Странное дело, я почти всех зубов своих лишилась — но! один безобразит меня, стоит как кол. Сколько его ни качаю, не трогается, а вырвать не имею силы. Точно так и Ник<олай> Н<иколаевич> — не могу достичь поставить его на свое место, т. е. мужчина в дому, как соль, хотя эта соль непромытый бузун’ <ИРЛИ, P. I оп. 29, No 15, л. 30).
Вошел Суслик.— В. Колонтаева в ‘Воспоминаниях о селе Спасском’ упоминает о том, что ‘в услужении у Варвары Петровны состояли <...> мальчики, обязанности которых не были строго определены, но которые состояли, как говорится, ‘на побегушках» (ИВ, 1885, No 10, с. 51). Упомянут также в числе действующих лиц в плане романа ‘Два поколения’ (наст, том, с. 352).