Г. Д. Гребенщиков
Г. Д. Гребенщиков
Сновидение
Сновидение
Из писем с фронта.
Ваш Александр Олофинский’.
Георгий Гребенщиков
Лесистые Карпаты.
Сновидение, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1916
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Мне хочется спокойно и многое рассказать вам, но это у меня не выйдет. Я расскажу наспех и скачками, как приняли мы первые известия об исторических событиях.
Я сидел и в письме изображал скучные будни минувшей зимы, — лучший знак унылых настроений.
Вдруг из соседнего дивизионного перевязочного отряда прибывает солдат и подает мне письмо. Вид солдата возбужденный, глаза блестят, но слов — ни одного. Весь он сдержанность, серьезность и внимание.
Я почему-то испугался. Мне, — я помню это хорошо, — показалось, что случилось нечто жуткое. Читаю письмо:
‘Дорогой Г.Д.! Так волнуюсь, трясется рука. Не могу удержаться от радости и волнения, — ведь, долгожданная перемена произошла, и Россия вступила на новый путь ответственного министерства. По этому поводу целую и обнимаю Вас и прошу с нами вместе пообедать. Непременно сейчас жду Вас.
Так — написал мне главный врач дивизионного перевязочного отряда, мой земляк и старый друг.
Я в первую минуту отнесся к этому письму не горячо. Что-нибудь да не так! Мы не избалованы насчет особенно хороших перемен. Но собираюсь ехать, и что-то делаю, намеренно не торопясь, чтобы не дать воли, быть может, неуместной радости… В это время входит дивизионный комендант. Милый человек, студент и юноша, но все-таки комендант, и мы всегда держали с ним себя настороже, хотя и не были ни в чем революционном, кроме обычного свободомыслия. И тут я сразу обнимаю коменданта. Он сдержанно мне отвечает и как-то невесело говорит:
— Да, да… События почтенного размера. Кто бы думал, — прапорщик запаса Гучков — военный министр!..
И комендант мне называет еще ряд имен, давно любимых и значительных, ставших во главе правительства.
Я начинаю хохотать… Я не могу сдержать радость и изливаю ее в смехе, но не в словах. Однако я еще ничего не знаю. Комендант слишком осторожен почему-то и неразговорчив.
Я иду в дивизионный перевязочный отряд и, встретившему меня главному врачу, издали еще кричу:
— Спокойнее, спокойнее!..
Он обнимает меня, и мы без слов долго, громко хохочем. В комнате его — еще врачи и офицеры, и единственная женщина — зубной врач. Все они тоже смеются и что-то кричат. Я чувствую, что неожиданная радость ключом бьется вокруг нас и как русалка всех щекочет, рвется к нам в сердца и кружит в вихре…
— Керенский-то… Керенский — министр юстиции! — социалист! Подумайте!..
— Вот как!? — настораживаюсь я.
— А князь-то Львов — председатель совета министров!.. Главноуполномоченный земского-то, крамольного-то Союза!..
— Боже мой… Благодарю Тебя!..
— А ваш редактор, — слушайте вы, журналист, — профессор Мануилов — министр народного просвещения!
Я притих. Я не могу больше ни смеяться, ни кричать, ни говорить. Мне захотелось помолчать и молча пережить то великое священное мгновение, которое подчас способно перестроить всю человеческую психику.
Нельзя этой минуты описать, но она поистине — минута обновления, просветления, минута чуда… И я уже гляжу на белый свет совсем другими, благодарными глазами и благословляю родину, способную на славные победы, созревшую для великого творчества, превратившуюся для меня из темной, жуткой и неряшливой в великое святое божество!..
Я не буду вам рассказывать, как после этого собравшиеся офицеры шумели, хохотали, сообщали слухи и подробности и спорили о том, будет ли иметь успех провокация… Впрочем, только один нашелся присяжный поверенный, в чине подпоручика, который выразил большие опасения за стройность переворота. Но ему по-дружески товарищи сказали: ‘Не каркай, ради Бога’. И он с улыбкой подчинился.
Мне не рассказать, как мы удивлялись, как бесконечно радовались, сдерживаясь, терпеливо носили в себе рвущиеся наружу слова и думы, и светлые надежды, и снова удивляясь, смеялись радостно и светло, как в светлый праздник. Мы удивлялись самоотверженной смелости именно тех немногих, которые сумели в несколько мгновений повернуть колесо истории в другую сторону… Мы удивлялись, как не растерялись, не смешались, не испугались эти исторически-незабываемые сыны России. Мы удивлялись так же и тому, как русский народ, вчера еще невольник, сегодня сумел с достоинством вступить в права свободного гражданина!..
Мы удивлялись многому, но, кроме того, мы сами незаметно, не чувствуя какого-либо напряжения, оказались на вершине новых завоеваний. Мы вокруг себя почувствовали совершенно новую, непривычную атмосферу и, вместе с тем, в нас поднималось и росло желание идти к своим начальникам и просить их, — послать нас на какие угодно лишения, на смерть, на казнь во имя завоеванной свободы, дабы не уронить, не оскорбить ее…
И как никогда в нас пробудилось молитвенное благоговение перед теми павшими, замученными, истощенными и униженными, жизнью, здоровьем и кровью которых куплен этот исторический момент. И горько стало за неисчислимое воинство, павшее на поле брани и никогда не знавшее таких минут, какие знаем мы!..
… Среди солдат, которым объяснять пришлось недолго, — они каким-то чудом больше нас узнали еще раньше, — водворилась необычная подтянутость. Они быстрее стали двигаться, веселее отвечать на вопросы и с двух слов схватывали приказания. Словом, — дисциплина сразу выиграла оттого, что людям стало ясно, — за что теперь они будут бороться и страдать…
И генералы наши стали вдруг бодрее и моложе. Они с особенною строгостью потребовали от подчиненных точного прочтения среди войск всех приказов и толкового, разумного их разъяснения в ротах и командах. И все необычайно подтянулось, выросло, насторожилось, готовое во всякую минуту совершить какой угодно подвиг.
А главное — все сразу, все вместе, почувствовали себя великой и отныне никем и никогда непобедимой русской армией!
О, как хотелось бы, чтобы страна до последнего человека услышала и поняла и навсегда запомнила эту бесшумную молитву армии, — молитву о полном, сильном единении, перед которым не устоят никакие крепости, никакие внешние враги. А потом после славной победы здесь, все — домой, в новую отчизну, в новые условия, в лучшую, свободную, красивую жизнь, на вдохновенную арену творчества и возрождения!..
О, какие славные рисуются пути в грядущем, как много можно сделать именно у нас, на наших необъятных просторах при наших неисчерпаемых богатствах!..
Попутно возникает ряд горячих пожеланий, предположений и проектов, и кажется, что теперь их можно слать туда, в Таврический и Зимний дворцы, где вас внимательно выслушают, все исполнят, все достойное используют на благо родины…
Мы хотели бы, чтобы все граждане, монастыри и церкви, вся страна, понесли в государственное казначейство, — и деньги, и золото, и серебряные вещи, и драгоценные каменья, венчальные кольца, заветные серьги и сувениры, дорогую бронзу, все, из чего можно начеканить горы золотой монеты, неисчислимое количество валюты, перед которой побледнели бы финансы даже Америки…
Мы хотели бы, чтобы объединенные одним порывом, объединенные великою жаждой на близкое свое величие, отчизна, как один человек, поняла бы все усилия и нашла в себе достаточно мужества, чтобы признать свой изъян, неряшливость, невежество, леность, пьянство, хулиганство — и все это уничтожила в одно мгновение, как сумела она уничтожить в один день многовековое рабство.
Мы хотели бы, чтобы Россия сумела прямо посмотреть в лицо своей совести и поклялась бы раз и навсегда больше не чинить насилий, не угнетать ни сынов своих, ни пасынков и не совершать преступлений, за которые она так дорого всегда платила…
Мы хотели бы, чтобы каждый гражданин сейчас же понял самую элементарную истину, что быть честным, искренним и трудолюбивым во сто крат выгоднее, нежели изнеживать себя за счет других, и потому единодушный труд для самих себя — крупица золота в сокровищницу государства!.. А государство — наш дом, и если в доме этом хорошо, — будет хорошо и каждому.
Мы хотели бы, чтобы усилием самих граждан немедленно была уничтожена вредная бульварная литература, а истинное творчество, в литературе, живописи, музыке, театре, песне — немедленно было бы распространено не только в армии и флоте, среди рабочих и крестьян, и эту задачу взяло бы на себя государство и правительство…
Мы горячо хотели бы, чтобы правительство учло все дарования, все таланты и способности своих сынов, и все ценное из их плодов претворило бы в орудие борьбы со злом и темными силами, гнездящимися пока еще в самой натуре темных людей…
Нам хочется, чтобы в текущее тяжелое время к труду на земле обратились все здоровые люди, все без различия званий и положения, а из труда весеннего посева устроить грандиозный национальный ‘Праздник сева’, подобно бывшему многолюдному празднику ‘Белой ромашки’, с той только разницей, что новый праздник должен захватить решительно все население и должен продолжаться не один, а три дня… Пусть каждый придет с простой лопатой, с горстью зерна и посеет свою собственную сажень собственноручно, чтобы после, в ‘Праздник жатвы’ собрать плоды рук своих и отдать их государству!..
И еще много приходит к нам красивых, совсем не утопических желаний, которых мы здесь, на войне, не можем сами выполнить, но которые немедленно из нашей мечты могли бы претвориться в жизнь!..
Не можем мы не верить теперь в силу и величие страны, которая так сказочно, так чудотворно из окаменелой глыбы превратилась в молодого Богатыря и сбросила ржавые цепи векового сна…
Я пишу как в сновидении, боясь проснуться и узнать кошмарную истину, которая над нами властвовала еще вчера.
И как мне вам разъяснить всю силу, всю красоту моих надежд на близкое, на завтрашнее будущее нашей родины!?
Только одно могу сказать:
— Теперь так радостно умереть за славу, за счастье и за красоту России!..
Боже, Боже!.. Только бы все совершающееся не было бы красивым сновидением!!
Исходник здесь: http://grebensch.narod.ru/