Г.Х. Андерсен
Г.Х. Андерсен
Снежный болван
Снежный болван
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/snejniy-bolvan.jpg)
Снежный болван, Андерсен Ганс Христиан, Год: 1861
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Источник текста: ‘Елка и Снежный болван: Из сказок Андерсона.’
Рисунки Р. К. Жуковского
Издание Марии Жуковской
Типография и Литография А. Траншеля, С.-Петербург, 1875 г.
Переводчик: не указан.
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Эрнест Хемингуэй
— ‘Вон! вон!’ — лаяла старая цепная собака на снежного болвана.
— ‘Чего ты злишься?’ — спросил снежный болван.
— ‘Как тут не злиться! — Вишь какой несносный холод’, — ворчала собака.
— ‘Напротив! Что может быть приятнее мороза, который щемит мое тело до того, что я слышу приятный треск в моих бессуставных членах возражал снежный болван. Вот ветры мне докучают, от них мне делается тошно и я скоро худею. А эта противная, красная, пучеглазая образина, она ужасает меня своими калеными иглами. При виде её я потею от страха. Ах, какое ужасное мучение перенес я сегодня! за что она меня терзает? смотри, пол шкуры сняла она с меня!’— Это он говорил про солнце, которое только что начинало опускаться за горизонт.
Солнце село, а на место его в голубом воздухе поднялся месяц, круглый, светлый, чудесный!
— ‘Ах, смотри! вон оно поднялось опять с другой стороны!’ — в ужасе сказал снежный болван.
— ‘Эх! Эх! Какой же ты необразованный снежный чурбан: принял луну за солнце!’ Вот что значит, неуч, тьма!’ — подумала собака
‘Однако ж, что это значит? Что сделалось с пучеглазым?… Бельма что ли затянули ему зрачки: он так пасмурно смотрит на меня, — видно ему совестно стало обижать меня. Ну, пусть он себе там висит да светит кому угодно, я сам белый и могу себя видеть даже в темноте. — Однако ж, какая скука стоять на одном месте, и как это делается, чтобы сойти с места?…’
— ‘Эй ты! воу-воука! Ходячая тварь, чего дерешь попусту горло, слышь! Мне хочется знать, как это делается, чтобы сойти с места? Мне очень захотелось двигаться. Если бы я только мог двигаться, я бы теперь пошел кататься по льду там внизу, с этими школьниками, которые поминутно падают. Вот-те на!… Один уж себе и нос расквасил, что это у него за красная вода течет из носа?’
— ‘Это кровь! — отвечала собака, — я знаю кровь, я не раз пускала кровь тем мальчишкам которые меня дразнили, когда я была в барских покоях. За то я теперь на цепи! — проворчала собака и залаяла: — ‘Вон! вон! Вишь как я охрипла, уж не могу более выговорить как следует: вау! вау!… Ты хочешь бегать? А вот погоди, солнце скоро тебя научит, и ты побежишь туда, где мальчики катаются по льду, я уже это видела в прошлую весну, и раньше того, как твои сродники убегали в русло, я им в след кричала вон! вон! И они убрались вон.’
— ‘Погоди! ты говоришь, что тот, который вон там, на верху, плавает, научит меня бегать? правда, он давеча убежал, когда я смотрел на него пристально, а теперь опять лезет с другой стороны’.
— ‘Ты ничего не смыслишь! — отвечала цепная собака, — и не диво, тебя смастерили-то недавно. Этот, что ты видишь там, на небе, это месяц, а тот, который снял с тебя пол шкуры и ушел, это было солнце, завтра оно опять придет, уж оно тебя научит как сбежать вниз в канаву.. — Ох! скоро будет перемена погоды: я уже слышу это по своей задней левой ноге: когда у меня ноет и болит, погода должна перемениться, это — верно!’
— ‘А, я начинаю тебя понимать! Ты намекаешь на эту штуку, что днем сняла с меня шкуру и научит меня бежать? О! я предчувствую что-то недоброе, неужто оно хочет моей погибели?’
—‘А ты, болван, думаешь весною, летом и осенью здесь стоят? Вон! вон! — лаяла цепная собака, повернувшись три раза вокруг самой себя, и заползла в свою конуру спать.
К утру погода, в самом деле, переменилась. Сырой туман покрыл вокруг все предметы, так что из будки цепная собака не видела снежного соседа своего, потом задул пронзительный ветер и разогнал туман. Вслед за тем снежный болван показался и улыбнулся собаке, что значило: доброе утро—Барбос, но продрогшая собака от сырой стужи и холода ворчала, и делала гимнастические упражнения.
Взошло солнце, и настала прелестная погода. Деревья и кустарники были покрыты инеем, они походили на коралловый лес, и, казалось, были унизаны сверху донизу сверкающими белыми цветами. Многочисленные и тонкие ветки, скрытые летом под густотой листьев, все теперь были на виду. Они своею сияющей белизною походили на кружевную ткань, с каждой ветки лилось сияние. Плакучая береза покачивалась от ветра, казалось, в ней была жизнь как во всех деревьях летом. Это было чудесно! А когда блеснуло солнце, Боже мой! Как тут всё засверкало и засияло, точно, будто брильянтовая пыль играла на всем, по снеговому ковру сияли большие алмазы, а между ними горели бесчисленные мелкие огоньки ярче самого белого снега.
— Молоденькая пансионерка прибежала в сад с молодым юношей, они остановились недалеко от снежного болвана и любовались, глядя на сияющие деревья.
— ‘Это чудо как хорошо! Летом не увидишь ничего лучше этого!’ — говорила она, и глаза её блистали радостью.
— ‘Да, и такого дурака, как вот этот, конечно, не увидишь летом’, — отвечал молодой студент, указывая на снежного болвана. — ‘Он просто бесподобен!’
Молодая девушка засмеялась, кивнула головкой снежному болвану и пустилась плясать со своим приятелем по снегу, который хрустел и скрипел под их ногами, потом они скрылись в доме.
— ‘Кто эти двое?’ — спросил снежный болван у цепной собаки, — ‘ты дольше меня живешь на здешнем дворе, не знаешь ли ты их?’
— ‘Знаю ли я этих двух? ваф! ваф!.. как не знать? Она меня всякий день гладит по головке, а он всегда бросает мне говяжью кость. Зато я их обоих не кусаю, я помню добро!’
— ‘Да кто же они такие?’ — спросил снежный болван.
— ‘Влюбленные господа!’ — сказала в ответ собака. Они хотят поселиться вон в этой хижине и будут вместе глодать кости. Эх! Вон, вон!’
— ‘Как! Разве они такие же создания, как мы с тобою?’ — спросил снежный болван.
— ‘Мы?… Ты всего-то без году только неделю живешь на свете. Молчи лучше и не спрашивай. С тобою трудно говорить, снежная голова, я это вижу. Я всех знаю в здешнем доме, было времечко, когда я не лежала здесь на холоду, да на цепи. Вон! Вон! Бррр… как холодно!’…
— ‘Славный холод! я весел, когда холодно’ — говорил снежный болван. — ‘Рассказывай, рассказывай пожалуйста! только не греми так цепями, меня просто передергивает, и тело мое сыплется, когда ты это делаешь’.
— ‘Так слушай же… Вон! вон!’ — залаяла цепная собака: — ‘Когда я была маленьким щенком, тогда я лежала на бархатном стуле там, наверху, в хозяйском доме и часто валялась на коленях у самой госпожи, мне говорили тогда: какая хорошенькая собачка! Баловали, мордочку и лапки вытирали вышитым батистовым носовым платком, звали меня: Ами! Милый Ами! Душка Ами! Но когда я стала для них, там наверху, слишком велика, меня подарили ключнице. Я перешла в подвальный этаж. Ты можешь со своего места заглянуть в комнату, где я жила барыней. Правда, это место было похуже того, что наверху, но мне оно приходилось больше по нутру, тут меня беспрестанно не теребили дети. Кормили меня так же хорошо, как наверху, даже еще получше! У меня была своя собственная подушка, там тоже стояла печка, вот уже в такое холодное время лучше её ничего нет на свете! Я забиралась, бывало, под нее, когда была поменьше ростом. Ах! она и до сих пор мне иногда снится. Вон! вон!…
— ‘Разве печка в самом деле так красива?’ — спросил снежный болван. — ‘Похожа ли она на меня?’
— ‘Совсем наоборот! Она черная как ворон, у нее шея с медным барабаном. Она столько ест дров, что у неё изо рту пышет огонь. Надо держаться от неё в стороне, а то, пожалуй, опалит шерсть. Вот тебя, болвана, она может мигом превратить в чистую воду’.
— ‘Скажи, Барбос, отчего же ты оставил это дивное создание?’ (Болвану казалось, что печь должна быть существом женского пола!) ‘Как же ты мог расстаться с таким местом?’
— ‘А вот как это случилось: я укусил младшего барчонка в ногу за то, что он отпихнул от меня кость, которую я глодал. И так, кость за кость! Меня выгнали за дверь и привязали вот тут на цепи. Да, видно на меня за это очень рассердились, потому что с тех самых пор я всё здесь, и голос даже потерял, слышишь, как я охрип: вон! вон!.. Я больше не могу говорить, как все другие собаки: ваф! ваф!…
Снежный болван перестал уже слушать рассказ собаки, он всё смотрел в нижний этаж, в комнату, где жила ключница, там стояла печка на своих четырех чугунных ногах, и была такой же величины, как снежный болван.
— ‘Боже! что это со мною делается? Как у меня внутри, там, что-то странно трещит!’ — сказал он. — ‘Неужели я никогда туда не попаду? И неужели мое невинное желание никогда не исполнится?.. Мне надо туда попасть, мне надо к ней прислониться, хотя бы даже пришлось проломить окошко’.
— ‘Пустое желание, ты не можешь и не должен этого желать! — сказала цепная собака. — Если б ты подошел к печке, так тотчас лее убрался бы… Вон! вон! безмозглый!
— Я и без того, кажется, убираюсь вон! — возразил снежный болван, — мне кажется, я таю’.
Весь день снежный болван смотрел в окошко. В сумерки комната показалась еще заманчивее, печка светила хотя и ярко, однако ж, не так, как солнце и месяц, печка может только светить, когда у ней глотка набита дровами. Когда отворяли и запирали дверь в комнату, у ней каждый раз изо рту вылетало пламя, — у печки была уже такая привычка, — пламя вспыхивало красным огнем по белому лицу снежного болвана и сияло отливом на его груди.
— ‘Ах! мне больше этого не вынести, у меня текут слезы, когда она вытягивает свой язык!’ — говорил болван.
Наконец печку закрыли. Ночь была темная и длинная, но снежному болвану она не казалась длинна: он стоял погруженный в свои собственные мысли, которые мерзли так, что даже трещали.
На другой день утром окна подвальной квартиры были покрыты самыми прелестными ледяными узорами и цветами, каких только может желать снежный болван, но они собою затмили печь. Стекла целый день не оттаивали, и он не мог видеть печку, которую представлял себе таким милым женским существом. У него внутри и около него хрустело и скрипело, был как раз такой мороз, какому должен радоваться только снежный болван. Но он не радовался — да и как мог он радоваться, не видя более печки!
Бедный болван захворал ужасной болезнью: у него была тоска по печке!
— ‘Это плохая болезнь’ — сказала цепная собака… — ‘Я сама страдала этой болезнью, но пересилила ее. Вон! Вон! Лучше из памяти вон!.. Однако-же у нас будет перемена погоды! ‘— прибавила она.
И в самом деле, погода переменилась: наступила оттепель.
Снежный болван таял. Он уж ничего не говорил и не жаловался, — а это самый верный признак разрушения сил.
В одно утро он совсем растаял. И вот там, где он стоял, теперь торчала палка, с железной печной кочергою наверху.
— ‘А!… вон оно что!… теперь-то я понимаю, от чего у снежного болвана была такая сильная тоска по печке!..’ — сказала цепная собака. ‘Итак, у снежного болвана был во чреве печной скребок! — Так вот что у него внутри шевелилось!’ — При этом размышлении собака жалобно завыла… — Ну, что-же делать? Всему конец. Теперь это прошло, вон! вон!..’ — На дворе уже стояла весна!.. Вскоре и цепная собака забыла про снежного болвана.