‘Снгурочка’ *).
Критическая литература о произведеніяхъ А. Н. Островскаго
Составил Н. Денисюк
Выпускъ третій (1868—1873 гг.)
Москва.
Изданіе А. Н. Панафидиной
1906
С. Г. В. (С. Герце-Виноградскій).
‘Снегурочка’, Герцо-Виноградский Семен Титович, Год: 1873
Время на прочтение: 7 минут(ы)
*) ‘Одесскій Встникъ’, 1873 г., No 212. ‘Очерки современной журналистики’. Статья С. Г. В. (С. Т. Герце-Виноградскаго).
Если я начну съ того, что г. Островскій самый талантливый представитель нашей драматической литературы, если я стану указывать на Своихъ людей или на Грозу, какъ на перлы русскаго драматическаго репертуара, то этимъ я только повторю общее мсто, принимаемое почти безспорно всею русскою публикой. Но повторять это общее мсто я не буду, во-первыхъ, потому, что это — общее мсто, a во-вторыхъ, потому, что хочу оставить себ больше времени и мста для выполненія прямой моей цли — представить отчетъ нашимъ читателямъ о новомъ произведеніи названнаго автора, появившемся въ IX книжк ‘Встника Европы’. Въ этомъ отчет я постараюсь: 1) опредлить въ самыхъ общихъ чертахъ характеръ этого новаго произведенія, указать, насколько оно удовлетворяетъ окружающимъ литературу требованіямъ дйствительности и въ какой мр оно является прогрессивнымъ двигателемъ въ нашей интеллектуальной жизни, 2) затмъ я перейду къ сценическому значенію драматизированной лирики, представляемой этимъ произведеніемъ. На вс эти вопросы Снгурочка даетъ рядъ отрицательныхъ отвтовъ: 1) не удовлетворяетъ, не содйствуетъ, не является и 2) не иметъ сценическаго значенія. Снгурочка, весенняя сказка въ 4хъ дйствіяхъ съ прологомъ, есть какой-то фантастическій капризъ, рафинированный отъ всякихъ реальныхъ примсей. Авторъ почерпнулъ содержаніе для своей сказки изъ… Но откуда онъ почерпнулъ, изъ какой Шехерезады, это — глубокая тайна самого автора. Утверждаютъ, что изъ матеріаловъ первичной славянской поэзіи. Но откуда бы онъ ее ни почерпнулъ, читать эту сказку рекомендую тому, кто хочетъ ‘вспомнить подъ старость дтски годы’ и воскресить въ своей памяти
. . . . . . и карловъ, и духовъ,
И визирей рогатыхъ,
И рыбокъ золотыхъ, и лошадей крылатыхъ,
И въ вид кадіевъ волковъ…
Но сколько нужно словъ,
Чтобъ все пересчитать, друзья мои любезны.
Да, словъ нужно много, чтобы пересчитать и пересказать все, что пересчитано и пересказано въ сказк г. Островскаго. Но пересчитывать и пересказывать всего я не буду, я познакомлю читателя съ содержаніемъ этой сказки въ общихъ чертахъ. Жилъ-былъ на свт старикъ ддъ-Морозъ, со своею старухой Красною-Весною, бабою, получившею воспитаніе весьма деликатное, чтобъ ужиться съ мужикомъ-Морозомъ, который то и дло что ‘знобитъ да морозитъ’ все, къ чему ни прикоснется.
. . . . .Оставить бы сдого,
Да вотъ бда,— у насъ со старымъ дочка Снгурочка…
Наконецъ, дду-Морозу самому вздумалось покинуть страну, гд онъ прожилъ немалое время. A страна эта, называется страною берендеевъ, глупаго-преглупаго, еще глупе глуповцевъ {Глуповцы — обыватели города Глупова, выведеннаго въ ‘Исторіи одного города’ Щедрина. Н. Д.}, народа, высшее психическое проявленіе котораго высказывается въ звукахъ: ‘Хе-хе-хе! xo-xo-xo!’ и т. п. Заспорили старикъ и старуха: на чье попеченіе оставить дочку, чтобъ ее не растопилъ злой Ярило-солнце, ‘палящій богъ лнивыхъ берендеевъ’. Спорили, спорили и, наконецъ, поршили отдать Снгурочку ‘въ слободку Бобылю бездтному на мсто дочки’. Парни, по мннію дда-Мороза, не будутъ засматриваться на бобылеву дочку, притомъ ‘въ холодномъ сердц дочери ни искры нтъ губительнаго чувства любви’, и такимъ образомъ она будетъ застрахована отъ таянья. Но, какъ извстно, человкъ предполагаетъ, a Богъ располагаетъ. Не успла Снгурочка поселиться въ стран берендеевъ, какъ вс парни стали на нее закидывать палящіе глаза, ледяное сердце героини не поддается. Но сила солому ломитъ. Снгурочка начинаетъ тосковать въ слдующихъ стихахъ, обращенныхъ къ вызванной ею изъ озера матери-Весн, окруженной цвтами. Весна спрашиваетъ Снгурочку, чего ей недостаетъ?
— Любви.
Кругомъ меня вс любятъ, вс счастливы
И радостны, a я одна тоскую,
Завидно мн чужое счастье, мама,
И чувства нтъ въ груди, начну ласкаться,
Услышу брань, насмшки и укоры
За дтскую застнчивость, за сердце холодное…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . О, мама, дай любви!
Любви прошу, любви двичьей.
Весна.
Дочка,
Забыла ты отцовы опасенья.
Любовь теб погибель будетъ.
Снгурочка.
Мама,
Пусть гибну я: любви одно мгновенье
Дороже мн годовъ тоски и слезъ.
Весна надваетъ внокъ на голову Снгурочки, который долженъ зажечь въ ней вс чувства разомъ, воспалить кровь и очи, окрасить лицо живымъ румянцемъ, всколыхать грудь и т. п. Надла и юркнула въ озеро. A Снгурочка вдругъ почувствовала внутреннюю революцію. A тутъ кстати и подвернись нкій берендей-Мизгирь, закаленный на ‘огн страстей’. Берендей этотъ былъ влюбленъ въ берендейку Купаву, съ которою чуть, было, не вступилъ въ законное супружество, но роковая встрча со Снгурочкой развяла по втру вс его планы. Снгурочка, объятая, подъ вліяніемъ подареннаго ей матерью талисманнаго внка, кипучимъ избыткомъ страстей, отдается вся Мизгирю, но восклицаетъ:
Милый мой! бжимъ скоре, спрячемъ
Любовь свою и счастіе отъ солнца:
Грозитъ оно погибелью, бжимъ!
Укрой меня. Зловщіе лучи
Кровавые страшатъ меня. Спасай,
Спасай свою Снгурочку.
Они становятся съ Мизгиремъ подъ тнь куста. Въ это время сходится народъ: впереди гусляры, играющіе на гусляхъ, пастухи — на рожкахъ, за ними царь берендеевъ, свита, женихи и невсты въ праздничныхъ одеждахъ и, наконецъ, вс берендейки. Дло въ томъ, что глупый царь глупыхъ подданныхъ задумалъ переженить всхъ парней и двицъ.
Смотри, смотри. Все ярче и страшне
Горитъ востокъ. Сожми меня въ объятіяхъ,
Одеждою, руками затни,
Отъ яростныхъ лучей укрой подъ тнью.
Такъ молитъ своего возлюбленнаго Снгурочка, но уже поздно. ‘Люблю, люблю и таю отъ сладкихъ чувствъ любви’, провозглашаетъ Снгурочка, благословляемая царемъ берендеевъ на бракъ съ Мизгиремъ, и дйствительно таетъ. Пораженный Мизгирь убгаетъ на гору и бросается въ озеро. На вершин горы на нсколько мгновеній разсивается туманъ, и показывается солнце-Ярило въ вид молодого парня въ блой одежд. Хоръ запваетъ:
Даруй, Богъ свта,
Теплое лто.
Красное солнце наше!
Нтъ тебя въ мір краше.
Занавсъ падаетъ, сказк конецъ, и всему длу внецъ, я тамъ былъ, медъ-пиво пилъ, по усамъ, по бород текло, въ ротъ не попало.
И дйствительно, въ ротъ не попадетъ ни одной реальной крохи. Это есть сказка, какъ говорятъ нмцы, ‘an sich und fr sich’. Конечно, взрослыя дти могутъ требовать, чтобы сказка почерпала данныя для себя не изъ произвольныхъ и мечтательныхъ источниковъ фантазіи. Но мн могутъ возразить, что тогда это будетъ не сказка, a разсказъ. Но разв мы не имемъ ряда сказокъ, содержаніе которыхъ гораздо реальне — множество такъ называемыхъ реальныхъ сказокъ? Разв Лабуле {Французскій публицистъ и юристъ (1811—83 гг.). Н. Д.} почерпалъ сюжетъ для своихъ сказокъ изъ міра фантазіи, разв сказки этого знаменитаго сказочника не дышатъ жизненною правдой, не есть результатъ серіозной работы надъ различными соціальными элементами? ‘Русалка’, ‘Фаустъ’, ‘Путешествіе Гулливера’, ‘Божественная комедія’ и мн. др. произведенія, несмотря на свою аллегорическую, сказочную форму, представляютъ намъ громадный интересъ, потому что въ нихъ мы видимъ нчто больше того, что видятъ люди съ бритыми головами въ арабскихъ сказкахъ. Чудесная красавица съ звздою во лбу и чудесная дочь Мороза и Весны,— это продуктъ той il dolce far niente, которая, быть-можетъ, къ лицу мусульманину, но никакъ не намъ, отверженнымъ гяурамъ. Я знаю, что найдутся люди, которые скажутъ мн:
Теб бы пользы все, на всъ
Кумиръ ты цнишь бельведерскій.
Ты пользы, пользы въ немъ не зришь,
Но мраморъ сей, вдь, богъ! Такъ что же?
Печной горшокъ теб дороже:
Ты пищу въ немъ себ варишь.
Но посмотримъ, насколько Снгурочка удовлетворяетъ, если не требованіямъ пользы, то, по крайней мр, требованіямъ сценической эстетики. Очевидно, что весенняя сказка г. Островскаго есть покушеніе на апотеозу весны и любви. Но дло въ томъ, что драматизировать эту апотеозу — дло самое неблагодарное.
Весна, зима, осень, лто — могутъ бытъ сюжетомъ для художника-живописца, художника-лирика, наконецъ, эпическаго художника, но ни въ какомъ случа не для драматическаго, ибо y послдняго нтъ никакихъ рессурсовъ, чтобъ изобразить неуловимую поэзію этихъ сюжетовъ и констатировать ихъ на сцен. Легко написать: ‘Начало весны. Красная горка, покрытая снгомъ. Направо кусты и рдкій безлистный березникъ, налво — сплошной, частый лсъ большихъ сосенъ и елей съ сучьями, повисшими отъ тяжести снга’ и т. п., но все это будетъ не весна, a суздальская живопись. Но положимъ, что декораторъ изобразитъ все это сколько-нибудь сноснымъ образомъ, но какой чародй дастъ намъ обстановку, которая будетъ соотвтствовать слдующимъ словамъ Весны-Красны г. Островскаго:
. . . . . Подъ снжной пеленою
Лишенныя живыхъ, веселыхъ красокъ,
Лежатъ поля остылыя. Въ оковахъ
Игривые ручья…
Лса стоятъ безмолвны, подъ снгами,
Опущены густыя лапы елей,
Какъ старыя нахмуренныя брови.
Въ малинникахъ, подъ соснами стснились
Холодныя потемки, ледяными
Сосульками янтарная смола
Виситъ съ прямыхъ стволовъ. A въ ясномъ неб,
Какъ жаръ горитъ луна, и звзды блещутъ
Усиленнымъ сіяніемъ. Земля,
Покрытая пуховою порошей,
Въ отвтъ на ихъ привтъ холодный кажетъ
Такой же блескъ, такіе же алмазы.
И въ воздух повисли т же искры.
Гд, спрашиваю я, вс эти вншніе рессурсы для выраженія ‘полей остылыхъ подъ снжной пеленой’, ‘холодныхъ потемковъ’, ‘скованныхъ ручьевъ’, ‘воздушныхъ алмазныхъ искръ’? Но зачмъ вншнее выраженіе, скажетъ читатель, довольно и того, что чарующія прелести извстнаго времени года описаны въ рчахъ дйствующихъ лицъ. Но если, напр., въ ‘весенней сказк’ все очарованіе весны будетъ исчерпываться въ рчахъ дйствующихъ лицъ, то гд же посл этого дйствіе дйствующихъ лицъ? Дйствіе это парализуется описаніями дйствующими лицами прелестной весны, но врядъ ли это входило въ соображеніе самого автора, a тмъ боле публики, которую дйствующее лицо должно уврять въ продолженіе довольно длиннаго времени, что ‘ужъ поврьте, господа, что это настоящія, какъ есть, холодныя потемки, a это настоящая снжная пелена’.
Или, воображаю, какъ долженъ быть поэтиченъ тотъ моментъ, когда Весна-Красна спускается на канатахъ изъ театральнаго поднебесья, чмъ и означается ея появленіе въ ‘весенней сказк’. Но даже самое богатое воображеніе откажется вообразить тотъ моментъ на сцен, когда Снгурочка ‘любитъ и таетъ, таетъ’. Тутъ ужъ никакой машинистъ не потрафитъ на ладъ.
Вотъ почему я полагаю, что Снгурочка не годится даже для сцены.
Фантастическіе объекты имютъ только тогда какой либо raison d’tre, когда они не переходятъ границы запретнаго для нихъ реальнаго существованія. Некрасовскій ‘Морозъ-Красный носъ’ иметъ для насъ чарующую прелесть, но одраматизируйте этотъ ‘Морозъ-Красный носъ’, и выйдетъ ни Богу свчка, ни чорту кочерга. Не даромъ говорятъ французы: tout est bon, tout est grand sa place. Представьте себ, что ‘морозъ-воевода дозоромъ обходитъ владнья свои’ и обходитъ не въ нашемъ воображеніи, а по сцен.
Идетъ — по деревьямъ шагаетъ,
Трещитъ по замерзлой вод,
И яркое солнце играетъ
Въ косматой его бород.
Представьте себ это путешествіе Мороза по театральнымъ подмосткамъ, и всякое очарованіе исчезнетъ, и останется одна кукольная комедія. Или еще лучше: Морозъ подходитъ къ замерзающей Дарь:
Въ лицо ей дыханіемъ ветъ
И иглы колючія сетъ
Съ сдой бороды на нее,
И вотъ передъ ней опустился!
‘Тепло ли?’ промолвилъ опять,
И въ Проклушку вдругъ обратился,
И сталъ онъ ее цловать.
Любопытно было бы видть, какъ этотъ актеръ сялъ бы снжныя колючія иглы съ своей бороды на актрису. Поэтъ съ тонкимъ художественнымъ чутьемъ никогда не позволитъ себ облечь въ грубовещественныя формы продукты своей поэтической фантазіи. Въ этомъ чуть, въ этомъ художественномъ savoir faire заключается все обаяніе, вся чарующая прелесть некрасовскаго ‘Мороза-Краснаго носа’, a въ отсутствіи этого эстетическаго такта, обнаруженнаго г. Островскимъ, заключается грубая фальшь его нелишенной своебразныхъ прелестей Снгурочки, но въ общемъ произведеніи слишкомъ слабомъ.
*) Семенъ Титовичъ Герце-Виноградскій — извстный русскій публицистъ, род. въ 1848 г. Образованіе получилъ въ новороссійскомъ университет по юридическому факультету, который окончилъ въ 1869 г. Сначала, было, Герце-Виноградскій попробовалъ служить, но, быстро разочаровавшись въ чиновничьей карьер, избралъ навсегда дятельность журналиста. Онъ сталъ писать фельетоны въ ‘Одесскомъ Встник’ (см. стран. 13) подъ псевдонимомъ Баронъ Иксъ и иниціалами С. Г. В. и быстро пріобрлъ большую популярность на юг Россіи. Въ 1876 г. Герце-Виноградскій переходитъ въ газету ‘Новороссійскій Телеграфъ’, a затмъ въ издававшуюся съ 1877 г. въ Одесс, подъ редакт. М. И. Кулишера, газету ‘Правда’, гд играетъ роль руководящаго сотрудника. Это были лучшіе годы публицистической дятельности Виноградскаго. Въ 1879 г., по распоряженію временнаго одесскаго ген.-губернат. графа Тотлебена, Виноградскій былъ сосланъ въ Восточную Сибирь, откуда возвращенъ гр. Лорисъ-Меликовымъ въ 1880 г. Съ этого момента онъ начинаетъ писать въ ‘Одесск. Листк’. Виноградскимъ написано, кром фельетоновъ, нсколько беллетристическихъ вещей. Прим. Н. Денисюка.