Смутное время Московского государства в начале XVII столетия 1604-1613-2, Костомаров Николай Иванович, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 319 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. И. Костомаров

Смутное время Московского государства в начале XVII столетия 1604-1613.

Часть вторая

Царь Василий Шуйский и воры

Содержание:

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I. Избрание Шуйского в цари. — Ограничение царской власти. — Царские грамоты. — Объяснения с Мнишками и польскими послами. — Царское венчание

II. Перенесение мощей царевича Димитрия. — Окружная грамота. — Новый патриарх. — Объяснение с польскими послами и задержание их

III. Тревога в Москве. — Козни Молчанова и Шаховского. — Волнение вСеверской земле. — Слухи о Димитрии. — Ссылка поляков

IV. Болотников. — Мятеж в украинных городах. — Возмущение мордвы. — Волнение в Астрахани, Перми, Пскове. — Болотников подходит к Москве. — Видение. — Челобитная Варлаама

V. Объяснение Болотникова с москвичами. — Ослабление мятежа. — Дворяне оставляют Болотникова. — Поражение мятежников. — Бегство Болотникова. — Перенесение тел Годуновых. — Примирение патриарха Иова с московским народом

VI. Пример украинных городов. — Осада Болотникова в Калуге. — Явление царевича Петра. — Поражение царского войска под Калугою. — Болотников и царевич Петр в Туле

VII. Сбор и поход царя на мятежников. — Осада Тулы. — Затопление. — Взятие Тулы. — Судьба мятежников. — Несколько названых царевичей

ГЛАВА ВТОРАЯ

I. Явление второго Димитрия

II. Новые польские силы. — Недоразумение ‘вора’ с поляками

III. Ополчение Шуйского. — Волховская битва. — Царик Димитрий под Москвою. — Битва на реке Химке. — Действия Лисовского в Рязанской земле

IV. Переговоры с новыми польскими послами и отпуск их. — Увольнение пленных поляков. — Мнишек и Марина в воровском таборе. — Признание Мариною ‘вора’ первым своим мужем

V. Обращение Шуйского к шведам. — Картина тушинского табора. — Виды Сапеги на Троицкий монастырь. — Битва при Рахманцах. — Московские и тушинские перелеты

VI. Успехи ‘вора’. — Псков. — Борьба богатых с бедными. — Признание Димитрия. — Переяславль. — Суздаль. — Углич. — Ростов. — Плен митрополита Филарета. — Ярославль. — Поволжские города, Владимир, Шуя, Балахна, Арзамас и другие признают Димитрия. — Верность Шуйскому Нижнего, Смоленска. — Колебание Новгорода. — Удаление и возвращение Скопина. — Убийство Татищева. — Поражение Кернозицкого

VII. Осада Троицы. — Предложение сдаться. — Приступ 13 октября. — Подкоп. — Подвиги русских людей. — Зима. — Бедствие осажденных. — Смуты. — Приступы 27 мая и 28 июня 1609 года

VIII. Поборы и неистовства поляков и русских воров. — Восстание народа. — Отпадение от Димитрия Галича, Соли Галицкой, Вологды, Тотьмы, — Деятельность нижегородцев

IX. Поход Лисовского на Кострому и Галич. — Сбор восстания в Вологде — Положение северовосточного края. — Поражение Вяземского. — Поход нижегородцев. — Восстание Владимира, Ярославля и других городов. — Новый поход Лисовского. — Попытка взять Владимир и Ярославль. — Поход на Кострому. — Неудачи Лисовского и Наумова. — Шереметев. — Поражение инородческих скопищ. — Поход Шереметева на Владимир. — Плачевное состояние народа

X. Москва в осаде. — Мятеж против Шуйского. — Деятельность патриарха Гермогена. — Измены. — Дороговизна. — Состояние тушинского табора

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I. Приглашение шведов. — Прибытие Делагарди в Новгород. — Поражение Кернозицкого. — Покорение городков. — Упорство Пскова

II. Поход русских и шведов. — Неудача тушинцев под Москвою. — Дела под Торжком и Тверью. — Волнение в наемном войске

III. Дела под Москвою и под Троицею. — Победа Скопина под Калязином. — Средства удовлетворения войска

IV. Дальнейшие успехи Скопина. — Козни тушинцев. — Снятие Троицкой осады

V. Приготовления Польши к войне с Москвою. — Поход польского короля Сигизмунда под Смоленск

VI. Недоразумение польского короля с тушинцами. — Королевские комиссары в Тушинском лагере. — Домогательства тушинцев. — Волнения в таборе. — Бегство ‘вора’ и Марины из табора. — Сапега и Марина в Дмитрове. — Уничтожение тушинского табора

VII. Прибытие в Москву Сяопина. — Его смерть

VIII. Волнение в Московском государстве. — Успехи поляков. — Победа русских под Иосифовны монастырем

IX. Битва под Царевым Займищем. — Битва под Клушиным. — Поражение московского войска. — Сдача Царева Займища и Можайска

X. Козни Жолкевского. — Приход ‘вора’ к Москве. — Заговор. — Низложение и пострижение царя Василия

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I
Избрание Шуйского в цари. — Ограничение царской власти. — Царские грамоты. — Объяснения с Мнишками и польскими послами. — Царское венчание

19 мая, когда еще тело Димитрия лежало на площади, Шуйский собрал бояр, своих единомышленников, и говорил:

‘Мы совершили единодушно подвиг праведный, честный, полезный и спасительный для земли, если б только Богу угодно было, чтоб меньше крови пролилось! Бог, который земные царства раздает кому хочет, благословил наше умышление. Теперь, когда вора больше нет на свете и русские люди избавились от обольщения чернокнижника и бесоугодника, который всем нам отвел глаза, — теперь нужно выбирать нового царя. Род наших государей пресекся, и надобно нам поискать в Московском государстве человека знатной породы, прилежного к святой восточной вере, во всем благочестивого, чтоб он держал невозбранно наши обычаи, чтоб сиял добродетелями, подобающими для престола, был бы опытен и не юн, поставлял бы царское величие не в роскоши и не в пышности, а в правде и воздержании, не казну бы свою умножал, а берег бы людское достояние наравне с казенным или собственным царским. Вы, может быть, скажете, что такого человека не найти нам. Но добрый земский человек должен хотеть наилучшего государя, чтоб он, по крайности, казался таким для своих подвластных’*.

______________________

* De Thou, XIV, с. 499 — 500. — Хотя эти слова приводятся таким историком, как де-Ту, который никогда не был на месте описываемых событий, но в них так верно отразился характер Василия Шуйского, что, по нашему мнению, он должен был получить о них сведение от лиц, стоявших весьма близко к событиям того времени.

______________________

Шуйский описывал такие качества, какими сам славился. Он был немолод и опытен, бережлив до скупости и уничтожением Димитрия доказывал свое благочестие и преданность вере и русским старым обычаям. Бояре сказали, что есть такой человек в Русской земле только один — князь Василий Иванович Шуйский. Шуйский, как водится, для виду поломался и согласился.

Бояре и думные люди пригласили властей. Приказали зазвонить в колокол, чтоб собрался на площадь народ. Поляки, оставшиеся в живых, перепугались, услышавши звон, они думали: верно, москвитяне собираются перебить их всех остальных. И не прежде отошло у них от сердца, как узнали, в чем дело. По одним известиям, это было 19-го, по другим — 20 мая.

Пока выжидали на площадь архиерея и бояре стали на Лобном месте — народу бежало немало. Но площадь около Лобного места предварительно заняли соумышленники Шуйского, сотники и пятидесятники войска, подговоренные прежде торговые люди и вообще участники в восстании против Димитрия, вероятно, были там и преступники, которые выпущены были из тюрем в день убийства.

Бояре начали говорить:

— Бывший патриарх Игнатий был слугою и потаковником расстриги. Не подобает ему оставаться на патриаршестве, и надобно нам избрать на соборную апостольскую церковь патриарха.

То был только хитрый приступ. Хотели говорить собственно о царе, а начали о патриархе. Тогда из толпы заговорили:

— Наперед патриарха пусть изберется царь на царство, а потом уже патриаршеское избрание произвольно будет учинить великому государю.

Другие сказали:

— Разослать во все города Московского государства грамоты, чтоб изо всех городов съезжались в Москву выборные люди для царского избирания.

— Для чего выборных людей собирать и ждать! — подхватили третьи. — Невозможно нам оставаться без царя. Благородный князь Василий Иванович Шуйский избавил нас, при Божией помощи, от прелести вражьей и от власти богопроклятого еретика, расстриги, он едва было не пострадал от сего плотоядного медведя, он живота своего не щадил за избавление Московского царствия. Пусть он будет царем нашим! Он отрасль благородного кореня царского! Род его от Александра Невского! Да вручится ему царство российского скипетродержавия!.. Тогда поднялись голоса:

— Пусть царствует над нами благоверный князь Василий Иванович! Он избавил нас от пагубы, от мерзкого еретика Гришки Отрепьева*.

______________________

* Рукоп. Филар., 3.

______________________

Приверженцы Шуйского говорили, что народа было множество, но летописцы, передающие современные известия, указывают, что Шуйский был избран не народом, а только соумышленниками.

С Лобного места повели нового царя в церковь. И там сказал князь Василий Иванович:

— По Божию изволению и по вашему хотению я избран на престол Московского государства и наречен от всех царем. Еще при царе Борисе и после него я принимал от многих обиды и оскорбления, неправды и гонения. Я целую крест вам на том, что не стану никому мстить за мимошедшее и не стану никого еудить и наказывать без боярского приговора.

Это было условлено заранее боярами, которым, разумеется, было приятно ограничить самодержавную власть государя. Но тут же оказались голоса, противные этому нововведению. ‘Никогда не творилось у нас такого, — говорили иные, — не затевать нового государства!’ Конечно, Василию было приятнее послушать этого совета, но он здесь был боярское творение. Отступили бы от него бояре — и он бы остался беспомощен. Он не мог поступать против воли бояр. Василий не послушался тогда оберегателей самодержавия, целовал крест на том, чтоб ему без боярского приговора не предавать никого смерти, не отнимать вотчин и имуществ у братьев и детей осужденных, а у гостей и торговых людей — лавок и дворов. Так как при Борисе доносничество стало всем ненавистно, то Василий Иванович обещался не слушать ложных доводов, но сыскивать накрепко и ставить доносителей с очей на очи, а кто на кого солжет, того казнить.

После того как Василий Иванович произнес эту присягу по составленной крестоцеловальной записи, присягали все присутствующие, также по крестоцеловальной записи, служить и прямить государю, его царице и детям, когда они будут, — и не учинить им никакого лиха ни зельем, ни кореньем.

Тотчас была отправлена во все пределы Российского государства грамота, сообщающая русскому народу, что праведным судом Божиим, за грехи всего христианства, богоотступник, еретик, чернокнижник Гришка Отрепьев, назвавшись царевичем Димитрием Углицким, прельстил московских людей, был на московском престоле и хотел попрать христианскую веру и учинить латинскую и лютерскую. Но Бог объявил людям его воровство, и он кончил жизнь свою злым способом. Сообщалось во всеобщее сведение русскому народу, что у него в хоромах найдены грамоты ссылочные, воровские, с Польшею и Литвою и с папою: видно из них, что папа присылал к нему для утверждения в вере законника монаха, который вместе с Гришкою также принял смерть от людей православных. Сверх того, оповещалось грамотою, будто поляк, живший при Гришке, объявил, что вор-расстрига намеревался везти пушечный наряд за город якобы для стрельбы — созвать туда бояр, дворян и всякого звания людей — и в то же время приказал быть там литовским людям в вооружении с копьями и пищалями: на — вид для воинской потехи, а в самом деле для того, чтоб всех бояр, думных людей и больших дворян побить. И было расписано у него, кому кого убивать, и была у него дума потом захватить Москву и раздарить воеводе сендомирскому и его родне города на Руси, чтобы таким способом можно было насильно приводить православных людей в латинскую и лютерскую веру. Вместе с тем объявлялось, что некто Золотой-Квашнин, изменивший царю Ивану Васильевичу и уехавший в Литву, сказывал, что Гришка поступился воеводе сендомирскому дать многие города, а королю польскому отдавал Смоленскую и Северскую земли. В заключение, грамота извещала, что совершился выбор нового царя всем Московским государством. Духовные — митрополиты, архиепископы, епископы и весь Освященный собор, — бояре, окольничьи, дворяне, приказные люди, стольники, стряпчие, дети боярские, гости, торговые и всякие люди Московского государства били челом князю Василию Ивановичу Шуйскому, чтобы он был царем и великим князем по степени прародителей от Рюрика и от Александра Невского, от которого происходили предки князя Василия, правившие Суздальским удельным княжением. Предписывалось в каждом городе собрать людей всякого чина и звания, и духовных и светских, — прочитать эту грамоту, — и они все должны целовать крест по крестоцеловальной грамоте, и в продолжение трех дней следовало служить молебны с колокольным звоном*.

______________________

* Собр. гос. грам., II, 304.

______________________

Эта грамота так писалась, чтобы в каждом городе обмануть русских людей. Везде тогда могли ложно думать, что все города, исключая того, куда присылался полученный список грамоты, участвовали в выборе нового царя. В одном городе могли подумать, что хоть из него выборных в Москву, как всем им известно, не посылали, но дворяне и дети боярские этого города и уезда его, бывшие в службе, находились в Москве и их слово могло пойти за весь город и уезд, в другом — можно было поставить дело так, что как бы случайно, только этого города людям не пришлось быть на избрании: не идти же одному городу против всей Русской земли, и, очевидно, такому городу, не заявивши своего голоса при избрании, оставалось только спокойно присоединить свое желание к общей воле других городов, земель, волостей и уездов.

Разом с царскою грамотою разослана была грамота от бояр такого же содержания. Бояре уверяли народ, что они все и других званий люди действительно били челом Василию Ивановичу принять престол и избрали его московским царем*.

______________________

* Собр. гос. грам., II, 300.

______________________

Для решительного уверения русского народа в том, что бывший царь был Гришка, а не Димитрий, разослана была на другой день после этих грамот грамота от имени царицы-инокини Марфы. Она извещала, что тот, который царствовал и взял девку латинской веры из Польши, не крестив ее, венчался с нею, помазал миром и на царство венчал, чтобы учинить в Российском государстве лютерскую и латинскую веру и всех отвести от Бога, — не сын ее, а богоотступник, еретик Гришка-расстрига. ‘А мой сын Димитрий Иванович (говорила грамота от имени Марфы) убит в Угличе передо мною и перед моими братьями и теперь лежит в Угличе. Это известно боярам и дворянам. А когда этот вор, называясь ложно царевичем, колдовством и чернокнижеством приехал из Путивля в Москву, за мною долгое время не посылал, а прислал ко мне своих советников и велел беречь, чтоб ко мне никто не приходил и никто со мной не разговаривал. И когда он велел нас привезти в Москву, то был на встрече у нас один и не велел к нам пускать ни бояр, ни других каких людей — и говорил нам с великим прещением, чтобы мы его не обличали, угрожал и нам, и всему роду нашему смертным убийством. Он посадил меня в монастырь, приставил за мной своих советников, чтобы оберегать меня, и я не смела объявить в народе его воровство, а объявила боярам и дворянам и всем людям тайно’. В заключение вдовствующая царица возвещала, что после достойной казни вора-расстриги князь Василий Иванович Шуйский принял престол выбором всего Московского государства и что она, царица, вместе с другими била ему челом о принятии царства.

Слушавшие грамоту должны были вообразить себе, что Марфа принимает участие в правительстве: грамота эта кончалась обещанием жалованья свыше прежнего от царя Василия Ивановича и от ней, царицы Марфы*. В какой степени уважал царь Василий мать Димитрия — показывает просьба ее, обращенная, уже по низложении Шуйского, к польскому королю: там инокиня Марфа жалуется, что Шуйский даже не кормил ее как следует.

______________________

* Собр. гос. гр., II, 306.

______________________

По способу изложения эта грамота могла бы, кажется, произвести впечатление, обратное тому, какого домогался Василий, по крайней мере между теми, которые случайно видели прошедшие события поближе. Царица говорила, что называвший себя Димитрием по своем приезде в Москву виделся с ней в первый раз без свидетелей, тогда как чуть не вся Москва выходила смотреть на трогательное зрелище свидания сына с матерью. В грамоте говорилось, что расстрига угрожал царице смертью и Марфа от страха признала его сыном, тогда как, по здравому рассудку, было явно, что не он мог ей угрожать, а она ему и от нее зависела его участь и царство. Стоило только Димитриевой матери объявить, что он не сын ее, и все обольщение исчезло бы мгновенно. В грамоте говорилось, что расстрига присылал за нею своих советников, тогда как в Москве известно было, что за ней ездил Михаил Скопин-Шуйский, человек, близкий к Василию, человек рода его, который со вступления на престол не только не был сослан как сообщник расстриги, но входил в силу. В грамоте царица объявляла, что расстрига содержал ее тайно, никого не допускал к ней, там же говорилось, что она объявляла о его воровстве боярам и думным людям и всяким людям, следовательно, она содержалась так, что могла видеться со многими. Одно такое противоречие этой грамоты самой себе, казалось, должно было лишить ее доверия. Неизвестно, действительно ли Марфа дала согласие на такую грамоту или, как нам кажется вероятным, она была писана без ее согласия. Но видно было, что новый царь не боялся явной лжи и обмана: иначе он сам не надеялся бы, что его признают в новом достоинстве, после того как он сам, при Борисе, производя следствие над убитым Димитрием, показал, что Димитрий убил сам себя, — потом, при вступлении названого Димитрия, поклонился ему как законному царю и заявлял, что вместо Димитрия убит попов сын, а настоящий Димитрий жив и вступает на царство, после того, наконец, как он, по возвращении своем из ссылки, был близким человеком у Димитрия. Теперь, после смерти того, кого он признал настоящим, он заявлял, что оба прежние его показания были ложью, и представлял русскому народу новым, уже третьим способом это запутанное дело: что Борис приказал убить малолетнего царевича и что царевич действительно был убит по этому повелению.

После рассылки грамот отправились в Углич: митрополит ростовский Филарет, астраханский епископ Феодосии*, два архимандрита, спасский и андрониевский, бояре Иван Михайлович Воротынский, Петр Никитич Шереметев и двое Нагих — Григорий Федорович, брат царицы, и Андрей Александрович. Они должны были перенести мощи царевича Димитрия из Углича в Москву.

______________________

* По житию его видно, что он не был тогда при открытии мощей, но, едучи из Астрахани в Москву, умер на дороге в Царицыне.

______________________

В ожидании мощей новое правительство расправлялось с поляками. Марина оставалась во дворце под стражею, с нею дозволили видеться воеводе. В самый страшный день погрома поляков бояре предоставили ему вместе с дочерью поплакать о превратностях судьбы своей. Из дома во дворец, из дворца в дом его провожали и охраняли от толпы, которая, как только завидела, что Мнишек выходит из дома, бросилась было на него не с добрым духом. Когда он возвращался от дочери, москвичи заглядывали ему в глаза, любовались его униженным высокомерием и показывали телодвижениями свое торжество. С тех пор Марина оставалась во дворце, по одним известиям, до среды*, по другим — до пятницы следующей недели. В эти дни Шуйский приказал ей доставлять кушанье от воеводы, потому что она не могла есть от того стола, который готовился во дворце. Ее собственный повар погиб в субботу вместе с музыкантами. Наконец, бояре, посоветовавшись между собою, решили, что ее надобно отпустить к отцу, но воспользоваться случаем, чтобы взять с нее и с отца за те издержки, которые ради них так щедро расточал покойный царь из казны. Пришли к Марине от царя и бояр и говорили:

______________________

* Monum. Hist. Russ., 178.

______________________

— Муж твой, Гришка Отрепьев, вор, изменник и прелестник, обманул нас всех, назвавшись Димитрием, но ты, дочь сендомирского воеводы, знала его в Польше, и заведомо было тебе, что он вор, а не прямой царевич, и ты за него вышла замуж! Теперь если ты хочешь быть на воле и идти к своему отцу, то отдай и вороти все, что вор тебе пересылал в Польшу и давал в Москве.

Марина указала им на свои драгоценности, украшения, одежды и сказала:

— Вот мои платья, ожерелья, камни, жемчуг, цепи, браслеты. Вы можете взять все, оставьте мне только одно ночное платье, в котором бы я могла уйти к отцу. Я готова вам заплатить и за то, что проела у вас с моими людьми.

— Мы с тебя за проесть ничего не берем, — сказали москвичи, — а ты верни нам 55000 рублей за все, что вор переслал тебе в Польшу.

— Не только то, что мне прислали, — отвечала Марина, — но еще много и своего я потратила на путешествие сюда, чтоб было честнее вашему государю и вам всем московским людям. У меня ничего более нет, кроме того, что я отдаю вам и что вы можете взять. Отпустите меня на свободу с отцом моим, умоляю вас, — и мы вышлем вам все из Польши, что вы требуете*.

______________________

* Petr., 196.

______________________

По известию Петрея, москвичи не прежде ее отпустили к отцу, как поговоривши с воеводою об этом. Они потребовали денег в вознаграждение за потраченное Димитрием. Из расписки, представленной впоследствии Мнишком, видно, что у него взяли тогда наличными десять тысяч рублей (что составило 33 333,5 злотых польских). Но, сверх того, у него позабирали лошадей, кареты, драгоценности и вино, которое он привез с собою в большом количестве, одного венгерского оставалось тогда тридцать бочек, видно было, что Мнишек собирался порядочно угоститься и весело пожить в чужой земле*. Мнишек, отдавая деньги и все свое имущество, умолял, чтоб его отпустили в Польшу.

______________________

* Собр. гос. гр., II, 333-335.

______________________

Москвичи сказали: ‘Еще рано тебя выпускать, а дочь твою к тебе отпустим’.

— Возьмите деньги и все, что у меня есть, только отпустите ко мне дочь с ее охмистриною и с придворными дамами*.

______________________

* Petr., 196.

______________________

В дневниках польских нет этого известия, достоверно, однако, то, что Марина, обобранная дочиста, отправилась к отцу в одном платье. На другой день, как будто на посмеяние, прислали ей пустые сундуки. С нею переехали дамы, но не все, некоторые были разобраны боярами и содержались у них в домах под надзором их жен.

Воевода, чувствовавший себя еще недавно на верху блаженства от того, что дочь его царица, и теперь принимал ее с церемонными поклонами, титуловал царицей и предпочитал выражать свою любовь более знаками уважения к ее царскому достоинству, чем теплым сочувствием отца к несчастной дочери. С нею сидели в неволе соотечественницы в нищете, в унижении, чуть не в одних рубашках, и то оставленных им из жалости, и многие горячо оплакивали мужей, погибших в страшный день народной кары. Марина казалась несчастнее всех их. Недавнее царственное величие, радость родных, поклонение подданных, пышность двора, надежды молодой счастливой жизни — все разбилось в один миг, все исчезло, как сон! Из венчанной повелительницы народа, который так недавно встречал ее с восклицаниями, принял на престол своих владык, стала она теперь невольницею, и в устах прежних подданных честное имя царской супруги заменилось позорным именем вдовы обманщика, подлой соучастницы его преступления. ‘Она и потому была несчастнее других вдов, — говорит современник*, — что ей не дозволено было после недолгих дней любви принять последнее дыхание супруга, не дозволено было ей даже похоронить его и оплакать. Но всего ужаснее было то, что, находясь под надзором врагов его, она должна была сносить их грубые речи — видеть их радость о своем горе. Всегда на виду у них, она не смела предаться своей горести, чтоб не дать своим злодеям повода к удовольствию. Эта женщина прошла тогда тяжелую школу! Марина вооружилась твердостью духа, закалилась волею. ‘Я царица, — говорила она, — и останусь царицею!’ И наперекор своему низвержению, своему унижению, она укрепилась в одной мысли — остаться царицею и мстить за свое поругание, за порчу своей жизни.

______________________

* Inno Petricii, 135.

______________________

С Мнишками оставалось 230 человек свиты, а с прислугою было всего около 300 человек. Значительная часть поляков, кроме важнейших панов, родственников Мнишка и посольской свиты, выслана из Москвы в Польшу. Они пошли пешком на скудном пропитании. С ними отправились и ограбленные иноземные купцы, приехавшие наживаться в Московской земле. Остальных поляков велено было разместить по дворам и отпускать им на содержание от царских щедрот. Когда приставы для этого потребовали тех поляков, которые во время резни укрылись на посольский двор, — они слезно просили послов не отпускать их от себя. Москвичи говорили им: ‘Не бойтесь ничего, все миновалось! Царь будет вам давать съестные припасы и жалованье деньгами’. ‘Мы, — отвечали поляки, — лучше будем питаться крохами от посольского стола, нежели кормиться от московского обилия и брать жалованье от вашего царя’. Согласился идти за приставами один пан Тарло, и с ним поступили хорошо: ему дали помещение и двести рублей на платье. Тогда многие москвичи, хозяева дворов, где разместили поляков, принимали их с состраданием, давали им платье, деньги, кормили и поили их. Большая часть жителей столицы не участвовала в избиении гостей и не одобряла страшного утра прошедшей субботы, даже многие из тех, что в первом порыве бросились бить литву, услыша от бояр, будто литва собирается извести государя и бояр, раскаялись в своей опрометчивости, когда узнали, что литва не собиралась бить государя и бояр, а убили государя бояре сами.

Послы требовали объяснения и отпуска. Им сказали, что их допустят к царской руке в следующее воскресенье и после того они поедут в свою землю. Послы ожидали с нетерпением дня, чтоб скорее уехать из края, внушавшего им ужас.

В воскресенье их не позвали, как было обещано. В этот же день Москва зашумела. Целую неделю жители столицы были в каком-то чаду, так же точно, как и вся Московская земля, получивши весть о перевороте. Очень многие не могли прийти в себя и рассудить, что это за дивные дела делаются и что это такое творят бояре с землею. Недавно был на престоле царь Димитрий Иванович, его чудесному спасению радовалась вся земля Московская, жил он и здравствовал, сомнения в его действительности если и были прежде, то уже исчезли, когда родная мать признала его сыном, а бояре, близкие к царскому дому, уверяли, что это Димитрий настоящий, и сами служили ему уже вот около года. Теперь вдруг читается в церквах, что это был расстрига, еретик Гришка Отрепьев, его убивают без всякого суда, труп его валяется, изуродованный и искаженный, на поругание уличным гулякам, и новый выбирается царь будто бы волею всей земли, а в Москву не съезжалась земля Русская, и сами москвичи не видали, как это вдруг сделалось, и не подавали своего согласия…

Вот в воскресенье, 20 числа, стекается много народа на Красную площадь. Кто убил царя? Кто выбрал нового? Кричат, требуют объяснения. Думные люди, пособники Шуйского, стали грудью за свое создание, вышли на Лобное место и обещали народу представить явные улики, что бывший на престоле действительно вор и обманщик, расстрига, еретик и хотел истребить православную веру. После того они говорили: ‘Вот Господь Бог открывает свою благодать, являет мощи нового чудотворца, Димитрия царевича. Его святое тело в Угличе исцеления подает одержимым различными болезнями во уверение всем православным христианам, и многие о чудесах его свидетельствовали и извещали на соборе’. Явление новых мощей было важно для русского народа. Он не привык подвергать сомнению такие происшествия, которые церковь ему указывала за явление Божией благодати. Известие о том, что мощи скоро перевезут в Москву, поразило толпу, и она согласилась ждать указания свыше, которое должно успокоить совесть.

Впрочем, москвичи должны были, размысливши, почувствовать, что, домогаясь власти, новый царь искусно сделал Москву невольною участницею своих домогательств. Когда он с боярами истребил Димитрия, Москва уничтожала поляков, за которых главным образом, как выставлялось народу, Димитрий возбудил против себя необходимость убить его. Не все умерщвляли поляков, но после совершившегося дела разобрать было невозможно — кто тут прилагал руки и кто был в стороне? Истребление поляков в Москве угрожало возможностью мести от Сигизмунда и от всей польской нации. Поляки не станут разбирать, кто здесь был виновен, а будут считать виновною всю Москву, даже все Московское государство. Так, свергнуть Шуйского было трудно, несмотря на то что с первого взгляда могло казаться легко. Его выбрали бояре и толпа приверженцев, а чтобы покуситься на его свержение, нужно было иметь на виду претендента, и притом высокого происхождения или прежде чем-нибудь уже приобретшего любовь московского народа. Из лиц высокого рода выше Шуйского был Мстиславский. Но этот непредприимчивый и нечестолюбивый, вообще очень ограниченный по уму и способностям боярин заранее говорил, что если его станут просить в цари, то он пострижется в монахи. Поневоле Москве приходилось терпеть то, что произошло.

Послы ждали и досадовали, что их не зовут. В понедельник второй посол отправился к Димитрию Шуйскому узнать: что это значит, что их обещали звать и не позвали.

Во вторник, 26 числа, пригласили их во дворец в ответную палату. Они там увидели Мстиславского, братьев Шуйских — Димитрия и Ивана, Ивана Никитича Романова, трех братьев Голицыных, Татищева, брата царицы Марфы Нагого и еще нескольких других. Лица были знакомые, так недавно признававшие Димитрия, некоторые из них были облагодетельствованы им, возвращены из заточения, один из них недавно уверял всех, что бывший царь ему племянник, другой — что он ему двоюродный брат, а теперь они проповедуют вместе с другими, что он обманщик. Как изменились лица, так изменилась вся обстановка. Исчезла прежняя веселость, прежняя пышность! Не виднелись более радостные, сияющие довольством лица. Все глядели как-то смутно, как будто бы сошлись они на похороны, не пестрели алебардщики и стрельцы в нарядных одеждах, не веяло прежней свободой в обращении, не раздавалась музыка, не пелись песни. И Кремль, и дворец — все приняло суровый характер, даже казались суровее, чем прежде были. Бояре сухо указали места послам королевским. Послы сели. Бояре уселись. Мстиславский, первый в думе, развернул бумагу и стал читать. Он помянул события прошедшего времени, сказал про убийство настоящего Димитрия, гласно приписал его Борису. Он вспомнил о перемирии, установленном на 20 лет и утвержденном обоюдною грамотою, потом говорил Мстиславский так: по дьявольскому умышлению, Гришка Отрепьев, б…..сын, чернец, диакон, вор, впал в чернокнижие и за то осужденный от святейшего отца патриарха, убежал в государство вашего короля, назвался князем Димитрием Ивановичем, царевичем, был у Сигизмунда, короля вашего. И мы, бояре русские, услышали об этом в Москве и посылали к сенаторам вашим литовским с грамотою Смирнова-Отрепьева, родного дядю этого вора, чтоб он обличил его и показал бы перед вашими сенаторами, что это не настоящий Димитрий, каким он себя сказывал. Потом патриарх и архиереи наши посылали к архиепископам и епископам вашим о том же самом. Но король Жигимонт и паны и рада не приняли нашего известия, забыли договор, который утвердили присягою: чтобы никакому неприятелю нашему не помогать ни казною, ни людьми. Когда этот вор, с людьми польского короля, прибыл в землю Северскую, чернь, люди неразумные, тотчас ему поверили, сдавали города, вязали воевод. А потом Божиим судом царя Бориса смерть постигла. И этот вор сел на столице Московского государства, хотел нас всех погубить и веру нашу христианскую истребить. А с воеводою сендомирским пришло много людей, жолнеров, народа вашего, и чинили они великие насилия и оскорбления русским людям. Царица, мать истинного Димитрия, которую вор называл своею матерью, хотя с первого раза от страха и признала его сыном, но потом тайно объявила нам, что он вор. И мы, не терпя такого вора над собою, убили его, а чернь наша, негодуя на ваших людей за насильства, которые они чинили, без нашего ведома бросилась на них, и так случилось великое кровопролитие. А вся эта смута началась от вашего короля и от вас, панов рады: вы нарушили крестное целование и мирное постановление. Теперь Божиим милосердием и по согласию всего духовного чина, и бояр, и дворян, и всех людей учинен царем русским Василий Иванович Шуйский. И он, государь милостивый и мудрый, жалеет о толиком кровопролитии и всех ваших молодших людей, которые остались в большом числе, со всеми их имуществами приказал проводить за границу Московского государства. Все это мы вам, послам, объявляем, чтоб вы знали неправду короля вашего и всего государства вашего, что вы поступаете не по-христиански’.

Выслушавши это, послы переглянулись между собою, отошли в сторону и говорили шепотом. Потом Гонсевский, знавший по-русски, говорил длинную речь… ‘Если Сигизмунд король, — сказал он между прочим, — принял к себе изгнанника — этим он не нарушил мирного договора. И варвары не отказывают в убежище гонимым и просящим приюта. Можно указать много примеров, что люди частные, убегая из отечества по нужде и от страха, собирали рати, получали пособия, воевали против своих недругов, и от этого не нарушалась дружба и союз между государствами. Борис принял же к себе Густава, сына короля шведского Эрика, в то самое время, когда Сигизмунд воевал с Швециею, и не отпустил его от себя, хоть его просили об этом через посольства. Ни король наш, ни люди его не верили сначала рассказам этого человека, пока не пришли ваши люди — несколько десятков человек из разных городов, — и все они уверяли, что этот человек настоящий Димитрий Иванович, и потому король дал изгнанному милостыню, и паны, из христианского милосердия, давали ему милостыню. Ведь и вы, как христиане, тоже даете убогим милостыню’. Гонсевский уверял, что сендомирский воевода ‘проводил названого Димитрия с немногими людьми и воротился по королевскому приказанию’. Как только король получил от Бориса посольство через Постника Огарева, тотчас приказал ему воротиться. Гонсевский уверял, будто под Новгородом-Северским совсем не было поляков. Вообще Гонсевский старался поставить дело так, чтоб казалось, будто вовсе не помощью поляков овладел престолом расстрига, а сами русские возвели его. ‘Не все ли вы и князь Шуйский, нынешний государь, и другие приезжали к нему в Тулу, признавали государем, присягали, а потом привели в столицу и венчали на царство? — говорил Гонсевский. — Не вы ли сами и те, которые бывали от вас в посольстве, твердили, что не наш народ посадил вам государя на столице, а вы сами его добровольно признали?.. Были мы со всеми вами на переговорах, а не слыхали ни от кого, чтоб он не был настоящий Димитрий. Даже если кто-нибудь из людей нашего народа заявлял сомнение, так вы наших уверяли, что он истинный государь ваш. Теперь, после этих уверений и присяги, вы убили его. За что же винить короля и Речь Посполитую?.. Во всем ваша вина. Мы не спорим против убийства и не жалеем этого человека. Сами видели, с каким высокомерием он с нами обращался, как требовал необычного императорского титула, как не хотел принимать грамоты от короля. Нам жаль только многих почтенных людей, которые вовсе не спорили с вами за этого человека и не стерегли его особы. Вы их перебили, перемучили, разграбили достояние, да еще вы же нас и вините, будто мы перемирие нарушили! Вы говорите, что виновата чернь в кровопролитии, мы так думаем, что вы захотите наказать виновных, и принимаем ваше извинение, приписуем настоящий несчастный случай грехам нашим и Божиему попущению, отпустите же с нами воеводу сендомирского, дочь его и всех остальных поляков, оставшихся живыми, со всеми их имуществами. А мы, прибывши к его величеству королю, будем стараться о продолжении мира на вечные времена. Если же вы нас, не по обычаю христианскому, задержите и оскорбите этим короля и Речь Посполитую, корону польскую и Великое княжество Литовское, тогда уже трудно будет вам на чернь ссылаться и случившееся пролитие невинной крови братии наших останется не на черни, а на вашем настоящем государе и на вас, думных боярах. Из этого ничего не выйдет хорошего ни для вашего, ни для нашего народа’.

Бояре выслушали находчивый и ловкий ответ, в котором была и ложь, — например, что Димитрий остался вовсе без поляков под Новгородом-Северским. Бояре только переглядывались друг с другом. Потом Михайло Татищев начал говорить то же, что Мстиславский, и послы отвечали Татищеву почти то же, что уже прежде говорили. Наконец, Татищев, как будто со злости, повернул речь на посторонний предмет и стал послам колоть глаза тем, что теперь их государству плохо — внутри беспорядки, а извне с одной стороны татары нападают, а с другой — шведы.

На это замечание Гонсевский, между прочим, сказал: ‘Мы не знаем о внутренних наших беспорядках, о которых вы говорите, и не думаем, чтобы они были. Правда, мы люди свободные, привыкли говорить свободно, охранять права, вольности и свободу народную. Но это нельзя считать беспорядком, хоть бы и случились в нашем отечестве какие-нибудь недоразумения, как между людьми бывает, то в польском и литовском народе достанет настолько доблести, чтобы каждый пожертвовал своими частными выгодами для отечества, — и если теперь осмелится оскорбить нас посторонний неприятель, то наши легко между собою соединятся и не дозволят чужеземцам посягать на свободу и вольность нашу’.

Бояре заметили Татищеву, что он некстати завел об этом речь. Наконец, Мстиславский сказал:

— Все это сделалось за грехи наши. Вор этот и нас и вас обманул. Вот Михайло Нагой, родной брат старой царицы, он назвал себя его дядею — спросите его! Он вам скажет, что это был вовсе не Димитрий, настоящий Димитрий в Угличе, за его телом поехал митрополит Филарет Никитич с архиереями, они привезут его и похоронят между предками его. А ваше слово об отпуске вашем и всех польских людей мы доложим великому государю и дадим вам ответ.

Послы просили позволения повидаться с воеводою, — им этого не дозволили. Когда возвращались из дворца, то увидали Мнишка, Марину и других у окон, смотрели один на другого, а поговорить не могли.

Через два дня бояре позвали Мнишка для объяснения. На него напустились бояре, называли его виновником смуты, упрекали его, будто поляки с ним вместе умышляли овладеть Москвою, говорили, что ему следовало бы испытать такую же участь, какую испытал расстрига, его зять.

Мнишек отвечал резко: ‘Я не набивался с своею дочерью. Вы все согласились на ее брак! Вы прислали к нам посольство просить мою дочь за вашего царя! Вы уверяли, что он настоящий наследственный государь ваш. Ваши письма целы, они у короля в Польше. С какою же совестью вы говорите, будто мы вас обманули? Вы обманули нас, а не мы вас! Полагаясь на ваше слово, на письма, на крестное целование, мы приехали к вам как братья и друзья, а вы поступили с нами, как с злейшими врагами. Мы доверились вам без всякой хитрости, мы поместились не толпами, а рассеялись по разным улицам. Мы бы этого не сделали, если б у нас было что-нибудь дурное на уме! А у вас был мед на устах и горькая желчь в сердце. Устами вы нас приветствовали, а в сердце помышляли, как бы нас передушить, как после и оказалось. Сколько теперь останется в Польше злополучных вдов и сирот! Когда они узнают об этом, то денно и нощно будут взывать к Богу, плакать и призывать отмщение за эту неслыханную бойню. Как же вы теперь будете отвечать перед Всемогущим Богом? Какая слава пойдет о вас по чужим землям? Если Димитрий, как вы теперь говорите, был не настоящий царевич, а обманщик, то казните виновных в этом, а не других. Разве не могли вы схватить Димитрия, как вы его прежде называли, или Гришку-расстригу, как вы его теперь называете, без нашей крови и без убийства наших братии? Но пусть уже терпим мы — я и дочь моя — за то, что доверились вашим просьбам, приглашениям, посольствам, обещаниям и крестному целованию вашему! А друзья и ближние наши — чем заслужили это? Чем виноваты музыканты, песенники и купцы, которые привезли к вам товары? За что погибли невинно женщины и девицы? Еще немного времени прошло с тех пор, как вы обнимали нас, угощали нас, а теперь нас обобрали, держите хуже, чем пленных и не пускаете домой. Мы не воевать к вам съехались, а на свадьбу! Есть Бог на небесах: Он праведен и ревнив к отмщению! Он не оставит без наказания убийства и взыщет на детях ваших в будущее время!’

На это бояре изложили вины убитого царя против русских обычаев, выставили на вид его коварные замыслы и сказали Мнишку:

— Был бы твой зять благодарен за то, что его возвели на такую высоту, и любил бы нас, и доверял больше нам, чем иноземцам и полякам, так этого с ним не было бы, хоть он и не истинный был сын Ивана Васильевича — он сам знал это хорошо! Мы думали, что при нем будет лучше, что мы через него возвысимся и процветем, а он нас сделал последними — ни во что поставил! Он жил по иноземному обычаю и нас заставлял то же делать, а нам это было нелюбо. Чтобы не было большой беды и не сталось пролития крови и чтобы нашу православную христианскую веру сохранить, мы его убили. А вы, поляки, вели себя гордо и бесчинно, бесчестили наших жен и дочерей, — по улицам и распутьям чинили насильства и бесчинства, — били, колотили, секли, поносили, ругались, толкали наших, плевали на наших и через то огорчили сердца множества людей наших, привели их в гнев и ярость, так что мы никакими мерами не могли укротить народа и запретить ему. Мы не радуемся тому, что в смуте погибли напрасно и невинные люди, но нельзя же нас винить за то, что сделала яростная чернь: никакой человек укротить ее не может, когда она начнет своевольничать. А что ты говоришь про женщин и дочерей ваших людей, так им лучше у наших жен и дочерей, чем твоей дочери у тебя. Мы с тебя, воевода, хотим взыскать все, что зять твой пересылал тебе и твоей дочери в Польшу. Сколько было жемчугу, камней и всякого узорочья — все это он взял из нашей казны, и ты нам должен все воротить. Да еще дай нам, воевода, крестное целование, что ты и другие из твоего рода не станете мстить за то, что избили ваших ближних, и приложите старание помирить нас с королем.

— Все, что мой покойный зять, убитый государь ваш, посылал моей дочери, возлюбленной невесте, — говорил воевода, — все это вы у нее взяли, отняли даже и то приданое, что мы ей дали, и отпустили ее ко мне в одном ночном платье. Все это знаете вы сами и видели: что у наших пропало во время замешательства, все это вашим женам досталось. И вы, ограбивши нас и обобравши, хотите еще с голых сорвать, когда у нас едва рубашки на теле остались! Я вам все отдал в своей крайней нужде! Это были мои собственные деньги, а вашего и гроша за мной не осталось — больше ничего не могу дать. Я за себя готов дать крестное целование, что не буду мстить за нехристианское и бесчеловечное избиение наших соотечественников. А за короля моего не могу обещать — я не ровня ему! Он мой государь и повелитель. Как могу я с ним равняться и договариваться?

С него сняли допрос. Спрашивали, как явился в Польше человек, называвший себя Димитрием, и для чего воевода принял его и провожал в Московское государство, и для чего король давал ему деньги. Мнишек показал, что ему известно, что этот человек явился прежде всего в Киеве в монашеском одеянии, потом был у воеводы киевского Константина Острожского и там не объявил о себе, а потом пришел к Адаму Вишневецкому, где и рассказал, что он сын Ивана Васильевича, что его спас доктор в Угличе, положив на его место другого ребенка, а его отдал на воспитание к сыну боярскому, который посоветовал ему скрыться между чернецами. Князь Адам Вишневецкий повез его к брату своему Константину в Жаложицы, где его прознал истинным Димитрием приехавший в Жаложицы слуга литовского канцлера Петровский, будто бы служивший в Угличе и видевший знаки на теле царевича, а едучи к королю с ним, князь Константин Вишневецкий завез его в Сам-бор и там признал его царевичем слуга воеводы, пойманный под Псковом, находившийся в Москве в неволе и видевший царевича в младенчестве. Всем казалось тогда это вероятно: и самому королю, и сенаторам. Деньги ему давали король и паны в виде милостыни. Сам он, воевода, провожал его в Московское государство с дозволения короля и решился на это с тем, чтобы испытать: точно ли он царевич и признают ли его таким в Московском государстве? Если б кто-нибудь из московских сенаторов отозвался с противным на границе, он бы его оставил*.

______________________

* Собр. госуд. гр., II, 293-296.

______________________

— Ты остаешься здесь, — сказали потом бояре, — и другие паны останутся, пока мы увидим и узнаем, как можно будет сойтись с королем, а ты должен уплатить, чего недостает в нашей казне.

— Пусть будет воля Бога обо мне, — сказал воевода, — я принимаю крест, который он дал мне, и буду все терпеть, что бы вы со мной ни делали. Больше того, сколько вам Бог попускает, вы не можете мне сделать!

Его отвели снова в его помещение и оставили под стражей*.

______________________

* Bussow, 53-57.

______________________

Шуйский продолжал упрочивать свою власть и позорить память бывшего царя. 30 мая (по свидетельству видевшего эту сцену голландского купца) на Лобном месте всенародно показывали настоящую семью того, кто, как говорили, ложно выдавал себя за Димитрия. Купец говорит, что тут были отец, мать и братья Гришки Отрепьева. По другому известию, была только тут женщина простого звания, которую выдавали за мать убитого, и мужчина, называвшийся его братом*. Вероятно, отца не показывали потому, что отца Григория Отрепьева считали тогда уже не бывшим на свете. ‘Я видел собственными глазами, — говорит голландец, — как они целовали крест и клялись, что бывший царь — их кровный Григорий Отрепьев**’. Тогда говорили, что расстрига посылал в Галич, где всех своих свойственников, числом до шестидесяти, велел посадить в тюрьму. О Григории Отрепьеве, как видно из современных дел***, распространили на Руси в то время такое сведение. Он был родом из Галича, сын боярский. Отца его Богдана когда-то зарезал литвин в немецкой слободе. Молодой Григорий впал в крайнюю бедность и служил в холопах у Романовых, а потом у Бориса Черкасского и, наделавши каких-то преступлений (заворовавшись), ушел и постригся в чернецы в Спасоевфимиевский монастырь в Суздале. Потом он скоро ушел и оттуда и перешел в Галич на родину, в монастырь Св. Иоанна Предтечи. И там не жил он долго, ходил из монастыря в монастырь и пришел в Чудов монастырь, где был чернецом его дед Замятия Отрепьев. Архимандрит Пафнутий принял его ради нищеты и сиротства и посвятил в диаконы. В дьяконском чине пробыл он в Чудове год. Патриарх Иов брал его к себе во двор для переписки книг (для книжного письма). Григорий прилежно занимался чтением летописей и в патриаршем дворе приноровился ко всему и обо всем расспрашивал, что впоследствии пригодилось ему для обмана. Между тем, не ограничиваясь чтением бытописаний, Григорий впал в еретичество, начал заниматься чернокнижеством, свел знакомство с бесами. Его хотели поймать, а он убежал вместе с двумя монахами, Варлаамом Яцким и Мисаилом Повадиным, в Литву. Так оповестили народу. Тогда с Лобного места было объявлено десять преступлений убитого царя: они были изложены в грамоте, которая впоследствии была разослана по России. Что касается до того монаха, который прибыл с этим царем и, всем показывая себя, назывался Гришкою Отрепьевым, — о нем сохранились разные известия. Одни говорят, что царь Димитрий за буйство и пьянство сослал его в Ярославль и там, после смерти Димитрия, он продолжал уверять всех, что Гришка Отрепьев действительно он, а никак не тот, который царствовал под именем Димитрия. Шуйский спровадил куда-то этого опасного человека****. По другому известию*****, этот монах после смерти Димитрия сознался, что он не Гришка, а был подкуплен расстригою и принял на себя имя Гришки. Впоследствии одни говорили, что он был Леонид, инок Крыпецкого монастыря, другие — что он был инок Пимен. Но по свидетельству современника******, в то время мало верили, чтоб Димитрий был Гришка Отрепьев: мнение это сложилось уже впоследствии. Тогда, напротив, из тех, которые не признавали в нем истинного Димитрия, охотнее соглашались верить, что он был воплощенный бес, а те, которые размышляли об этом более, считали его поляком, которого подготовили иезуиты, научили по-русски, послали скитаться в виде калеки и нищего по Московской земле и узнать ее историю и ее быт, а потом, когда он воротился в Польшу, они, с благословения папы, пустили его играть роль Димитрия, работая, таким образом, для своих видов — ввести в Московском государстве латинство, но объявлять таким образом всенародно было невозможно: во-первых, не было на то никаких доказательств, а во-вторых, чтобы уверить народ, что он был отнюдь не истинный Димитрий, надобно было непременно назвать его каким-нибудь другим именем, без того всякий вправе был возразить: если вы сами не знаете, кто он, то значит, не знаете, что он не Димитрий.

______________________

* Vid., 28. — Московск. резня. — The report of a bloody massacre.

** The report of a bl. mass.

*** Польск. Дел. Арх. Ин. дел., No26.

**** Margeret.

***** Is. Mass., 102.

****** Ibid.

______________________

Через день после чтения на площади повести о преступлениях Гришки царь Василий Иванович венчался на царство обычным порядком. Обряд царственного венчания совершал новгородский митрополит Исидор и в приветственной речи сказал: ‘Ныне тобою, богоизбранный государь, благочестие обновляется, и православная христианская вера просвещается, и святые божий церкви от еретических соблазн освобождаются. И великий царский престол приемлет тобою украшение благочестия’*.

______________________

* А. А. Э., II, 105.

______________________

Царь спешил совершить обряд и не стал дожидаться нового патриарха: обряд укреплял его в царском достоинстве. Шуйский прежде был до скаредности скуп и, делаясь царем, не изменил своему качеству. Он совершил свое венчание с возможно малыми издержками. Физиономия нового царя представляла контраст с прежним. Это был старичок лет за пятьдесят, толстый, лысый, подслеповатый, с красными глазами, с редкою бородой, с лукавым взглядом и с выражением лица, не располагающим к доверию и сочувствию. Было полезно дать для народа какой-нибудь праздник, чтобы занять его воображение. Народ привык в последнее время к шумным и блестящим празднествам. Если многим не нравился московский характер Димитриевой веселости, то все-таки веселые праздники тешили народ, когда они отправлялись по-русски.

II
Перенесение мощей царевича Димитрия. — Окружная грамота. — Новый патриарх. — Объяснение с польскими послами и задержание их

Через день после венчания, 3 июня, наступило большое торжество: прибыли мощи Димитрия царевича. Царь со всеми архиереями и архимандритами, с огромным числом духовенства, с боярами и думными людьми встречал их за Каменным-городом. С царем рядом всенародно шла инокиня Марфа, мать Димитрия, подтверждая своим присутствием и действительность мощей, и ложность того, кого называли прежде Димитрием. Современник-очевидец рассказывает, что многие, не доверяя истине всего, что выдавал Шуйский, остервенились на него до того, что хотели убить его каменьями, когда он выехал за город встретить мощи Димитрия*. Мощи внесли в Архангельский собор и поставили на месте, на котором им следовало почивать в грядущие века на поклонение благочестивым. Тогда царица Марфа, если буквально верить грамоте, написанной от Шуйского всему народу русскому**, перед всем народом громко сказала:

______________________

* Маржер., 102.

** А Э., II., 111.

______________________

— Я виновата перед великим государем, царем и великим князем Василием Ивановичем всея Руси, и перед Освященным собором, и перед всеми людьми Московского государства и всея Руси, а больше виновата перед новым мучеником — перед сыном моим, царевичем Димитрием. Терпела я вору, расстриге, лютому еретику и чернокнижнику, не объявляла его долго, а много крови христианской от него, богоотступника, лилось, и разорение христианской вере хотело учиниться, а делалось это от бедности моей, потому что, когда убили моего сына Димитрия-царевича, по Бориса Годунова веленью меня держали после того в великой нуже, и весь род мой был разослан по дальнейшим городам, и жили все в конечной злой нуже, — так я, по грехам, обрадовалась, что от великой и нестерпимой нужи освобождена, и вскоре не известила. А как он со мной виделся, и он запретил мне злым запрещением, чтоб я не говорила ни с кем. Помилуйте меня, государь и весь народ московский, и простите, чтоб я не была в грехе и в проклятстве от всего мира.

Царь сказал, что для великого государя, царя и великого князя Ивана Васильевича, и для благоверного страстотерпца царевича Димитрия, честных его и многоцелебных мощей прощает царицу, инокиню Марфу, и просит митрополитов, архиепископов и епископов, и весь Освященный собор, чтобы они с ним вкупе о царице Марфе молили Бога и Пречистую Богородицу и всех святых, чтобы Бог показал свою милость и освободил душу ее от грехов.

Рассказывали тогда, что когда в Угличе открыли мощи Димитрия, то, как всегда бывало при подобных событиях, весь храм наполнился неизреченного благоухания. Мощи были целы, ничем нерушимы, а в иных местах часть земле отдана, на лице и на голове целы остались рыжеватые волосы, оставалось ожерельице, низанное жемчугом с пуговками, в левой руке была ширинка, шитая золотом и серебром. Тело его было в саване, а сверху покрыто кафтанцем камчатным на бельих хребтах, с нашивкою из серебра пополам с золотом, — все было цело. Только на сапожках носки подошв отстали, а в руке у него нашли горсть орехов, говорили, когда его убили, что он в то время играл орешками и эти орешки облились кровью, и для того их положили с ним во гроб. У гроба его происходили исцеления еще в Угличе, а как привезли мощи в Москву — в первый день исцелилось тринадцать человек, а на другой день — двенадцать*.

______________________

* А. А. Э., II, 111.

______________________

Полякам, бывшим в Москве, конечно, не по вкусу приходилось открытие мощей Димитрия. Находились, однако, и русские, которые не верили им и распускали дурные толки об этом. Начали говорить, что ‘нашли мальчика десяти лет, стрелецкого сына, по имени Ромашка, заплатили за него отцу большие деньги, убили и положили в Угличе на место Димитрия, — и распустили молву в народе, будто у тела Димитрия делаются чудеса, что исцеления совершаются, — это один подлог: эти плуты приходят и притворяются, будто они больны были и выздоровели, поклонившись мощам’.

После привезения мощей две недели происходили чудеса и исцеления, и как совершится какое-нибудь исцеление — по всей Москве раздается звон, и люди потому знают, что Димитрий-царевич, новоявленный угодник, сотворил чудо. По одному известию, случилось, что введенный во храм один больной умер. Это объяснили его безверием. Иностранцы-протестанты спрашивали у сидевших около церкви увечных и слепых: ‘Что же вас не исцеляет царевич?’ ‘По маловерию нашему, — отвечали страдальцы. — Бог чрез ангела своего объявляет нашим архиереям и попам, кого он удостоит исцелить’. Иноземцы удивлялись находчивости этих людей и крепости веры православных, непонятной для их протестантского свободомыслия*.

______________________

* Is. Mass., 109.

______________________

Через два дня по открытии мощей послана была еще одна окружная грамота во все города русские: в ней извещалось об явлении угодника, о покаянии Марфы и излагались вины признанного обманщиком царя, называвшего себя Димитрием. Он прельстил Польшу, Литву и Московское государство волшебством и сделался царем, предал смерти многих православных христиан, которые его обличали, поял за себя дочь сендомир-ского воеводы и, не крестив ее, венчался с нею, приводил в церковь с оружием иноверцев, отнимал у москвичей жен, хотел до основания разрушить Московское государство и попрать святую веру, хотел разорить церкви и устроить костелы. В обличение его дел посылались во всенародное сведение копии с договора с Мнишками, где обманщик отдавал Марине Новгород и Псков, разослано известие, будто сендомирский воевода говорил, что расстрига писал к нему из Москвы и отдавал город Смоленск и Северскую область. Говорилось, что сам сендомирский воевода сознался пред боярами, будто он узнал впоследствии, что зять его не настоящий Димитрий, и от тоски заболел, — и все это сталось за то, что они злоумышляли о разделении христианской веры.

Разосланы были копии с найденных у Димитрия писем папы и римско-католических прелатов, показывающие, что папа считал его принявшим латинскую веру и согласным ввести ее в Россию. Но ничто, кажется, не могло столько ужаснуть народа, как показание будто бы братьев Бучинских, служивших у Димитрия. Они, как говорила грамота, сознавались, что в пятницу, накануне своей смерти, расстрига говорил с Вишневецким так: ‘Время мне утвердить свое государство и распространить веру римского костела, а начальное дело будет побить бояр, а если мне не перебить бояр, то они меня самого убьют’. — ‘Если ты побьешь бояр, то на тебя всей землей станут’, — сказал Вишневецкий. ‘Я умыслил вот как, — сказал Гришка: — вывести наряд за город для потехи, а в воскресенье велю туда выехать воеводе сендомирскому, и тебе, и старосте саноцкому, и Домарацкому, и всем полякам и литве в доспехах и с оружием, а я выеду с боярами и дворянами, и когда начнут из наряда стрелять, в те поры я велю полякам ударить на бояр и дворян и побивать их. Я уже указал, кому убивать бояр: князя Федора Мстиславского убьет Михайло Ратомский, а Шуйских побьют Тарло да Стадницкие, и других бояр я распределил убить — человек двадцать, а когда их побьют, тогда во всем будет моя воля’. Гришка надеялся, что народ тогда будет покорен ему. Бучинский заметил: ‘Если ты побьешь бояр, кто у тебя будет в царстве уряжать и сидеть в приказах?’ ‘У меня, — сказал Гришка, — все умышлено, все готово — будут править царством: воевода сендомирский, Тарло, Стадницкие, да ты, Вишневецкий, и иные ваши приятели, да еще пошлю в Польшу и в Литву. Тогда мне будет надежно, и государство мое будет без опасения, и я скоро всех приведу в римскую веру. Я уже видел тому примеры, кого безвинно убить велю — никто за того слова не молвит’*. Таково было показание, которое выставляли от Бучинских. Действительно ли так говорили Бучинские — неизвестно, но одного из братьев Бучинских утром 17 мая вытащили из кустарника**, и могло быть, что он для спасения жизни говорил о мертвом то, что боярам было угодно. Таким образом, убийство ‘расстриги’ выставлялось пред русским народом делом крайней и поспешной необходимости, единственным средством отвратить грядущее ниспровержение веры, разорение государства и подчинение русского народа иноземцам.

______________________

* А. А. Э., II, 101.

** Is. Mass., 98.

______________________

Новый царь хотел, чтоб все эти события были известны для его оправдания и за пределами Московского государства. Он отправил (вероятно, чрез английскую компанию) к английскому королю Иакову I письмо, где подробно рассказывал о всем случившемся в Московском государстве, извещал о своем воцарении и изъявлял желание находиться с Англией в таких же дружеских сношениях, в каких были прежние цари. Во время смуты англичан не посмели тронуть москвичи наравне с другими иноземцами: Шуйский их выгородил заранее. Этого мало. По их просьбам Бучинский, несмотря на свою близость к Димитрию, остался в живых. Шуйский перед англичанами-протестантами, ненавистниками католичества, старался выставить, что главная вина убитого царя была — связь с папою и иезуитами и явное желание насильно вводить папизм в Московском государстве*. Новый царь отправил гонца в Крым известить, что расстрига, который оскорбил крымского царя и затевал войну с Крымом, был вор, обманщик и достойно наказан по делам своим, а новый московский государь желает с крымским жить в дружбе и мире**.

______________________

* Milt, 60-62.

** Is. Mass., 89.

______________________

Шуйский думал, что этим всем он уничтожит в народе сочувствие и сожаление об убитом царе и расположит русский народ быть ему послушным. Он удалил из Москвы в ссылку людей, которые были искренно привержены к бывшему царю, не прилагали рук к перевороту и могли быть новому царю опасны. Богдан Вельский был сослан в Казань, Афанасий Власьев — в Уфу, князь Рубец-Мосальский — в Корелу. Других он тоже разослал по воеводствам на службу, чтоб только удалить их из Москвы и от своей особы, у иных отнимал поместья и вотчины. Так говорят летописцы*. Шуйский тотчас же забыл свое обещание не мстить никому за старое и начал показывать злобу к людям, которые ему ‘грубили’.

______________________

* Хроногр. Арх. комм.

______________________

Новоизбранный патриарх был прежний митрополит казанский Гермоген, ревнитель старины, ненавистник иноземщины, которому Димитрий оказал нерасположение за то, что он восставал против его брака и требовал крестить Марину. Ничего не было естественнее, как избрать такого патриарха. Но он не пользовался тогда всеобщим добрым мнением. Говорили, что во время оно в своей молодости он был в донских козаках, не хвалили его поведение после того, как он, вступив в духовное звание, был попом в Казани. В архиерейском сане он показывал высокомерие, был вообще злого нрава, чрезвычайно суров и жесток, окружал себя дурными и злыми людьми и через них делал много несправедливостей. Сделавшись патриархом, он беспрестанно досаждал царю, чтоб выказать свое достоинство. И патриарх, и царь любили равно слушать сплетни и наушничества, поднялся прежний обычай доносничества*. Шуйский внове, однако, не смел посягать явно на казни и убийства. Он еще не укрепился и еще не был самодержавен. Верховная власть, в сущности, находилась в руках бояр.

______________________

* Хроногр. Арх. комм.

______________________

Надобно было чем-нибудь решить с поляками. Шуйский и бояре рассуждали, что если поляки проводили расстригу и король Сигизмунд благоприятствовал ему, то теперь могут подавно воспользоваться случаем избиения своих подданных. Правда, было известно в Москве, что в Польше в то время был ‘рокош’, восстание против королевской власти. Но дело московское легко могло стать делом оскорбления всей польской нации, — и поляки могли прекратить свои домашние недоразумения для того, чтобы обратиться на Москву дружно. Недаром послы объясняли боярам, что поляки легко восстановляют нарушенный у себя порядок, коль скоро им угрожает внешняя сила. Злоба москвичей к папизму, насильственная смерть священника в Москве во время богослужения могли вызвать в Польше религиозную ненависть против Московского государства. Поэтому правительство сочло за лучшее держать у себя сколько возможно более залогов на случай покушения поляков. Решили не выпускать не только панов, прибывших с Мариною, но даже послов, а для того сочли удобным придраться к ним, чтоб оправдать себя от обещания отпустить их домой, данного им прежде.

Послы дожидались несколько дней, что скажут на их просьбу об отпуске. Несколько дней их водили обещаниями, извинялись сначала торжеством царского венчания, а потом торжеством перенесения мощей Димитрия. Дни шли за днями. У них переменили приставов: вместо Волконского дали им Ивана Михайловича Воротынского и при нем дьяка Дорофея Брохну. Наконец, послы вышли из терпения, послали боярам в думу письмо, где снова просили себе отпуска, а прочим панам, своим соотечественникам, освобождения… ‘Мы боимся, — писали они: — если без нас государь ваш пошлет своего посла в Польшу, то как бы он не потерпел каких-нибудь оскорблений от людей, не знающих дела, но слышавших, что их братьев побили в Москве. Отсюда возникло бы еще больше недоумения между вашим и нашим государями’*.

______________________

* Hist. Monum. Russ., II, 131.

______________________

В ответ на это заявление прибыл к послам от Боярской думы Михайло Игнатьевич Татищев и дьяк Василий Телепнев. Татищев показал им копию с записи, данной Димитрием Мнишку на Новгород и Псков Марине, — королевское письмо, где Сигизмунд говорит, что Димитрий сел на престол с помощью польского короля и польского народа, — письма папы, кардинала и легата, где они уговаривают его строить в Москве по своему обещанию костелы. ‘Есть у нас и еще много таких писем, — сказал Татищев, — царь их отправляет к королю со своими посланниками, Григорием Константиновичем Волконским и дьяком Андреем Ивановичем, а вы, послы, останетесь в России с поляками и подождете, пока возвратятся наши посланники с ответом короля’.

— Вы себя только более стыдите, чем нам вредите, — сказал Олесницкий. — Воевода решился отдать дочь за него, когда его уверили, что он царевич Димитрий. Что ж тут удивительного, что отец хотел устроить дочь свою как можно лучше? От вас зависело исполнить это или не исполнить. Вы сами не только соглашались отдать Марине Новгород и Псков, а еще признали ее государыней до коронации. Нечего удивляться и письмам святого отца, легата и кардинала. В прежних договорах между нашими государствами о взаимном мире всегда ставилось условие, чтобы людям русской веры служить в Польше и Литве, вступать там в родство, приобретать имения и в них строить церкви и исповедовать свою веру, а нашим людям в Московском государстве приобретать имения и строить костелы, а также и в главных городах государства иметь костелы для богослужения. Святой отец, заботясь о вечном мире между нами, чтоб неверие не распространялось, а христианская вера возносилась, хотел властью своей освятить эти условия вечного мира между нами. Он тут не себе, а всему христианству искал добра, и за это не следует гневаться, а должно вам благодарными ему быть. А что касается королевского письма, то вы сами, через Афанасия Власьева и других посланников, приписывали королю возведение Димитрия и благодарили его, королю не приходилось вести споров об этом, а только оставалось согласиться с вами. Стыдно, Михайло, говорить против самого себя! Все это дело велось вами, думными боярами, в Москве, вами началось, вами и нарушилось! Если же вы нас, послов, задержите без всякой причины, если мы поневоле тут останемся, то, значит, мы в плену у вас. Это не делается не только в христианских царствах, но и у неверных’.

Татищев удалился. Послы пришли в уныние, а Олесницкому сделалось даже дурно. С тех пор они увидели, что их держат в неволе. Двор окружили стрельцами, не позволяли выходить на улицу. Находясь в тесноте, при многолюдстве, польские люди лишены были чистого воздуха и боялись во время дождя проходить из избы до избы: им приходилось идти по колена в грязи, не допускали их видеться и говорить с единоземцами, которых содержали под стражею в разных местах столицы, и не было им вести из дому.

Вслед за тем, через несколько дней (18 июня были они в Смоленске), отправились московские посланники в Польшу. Это были прежние пристава у польских послов: князь Волконский и дьяк Андрей Иванов. Свита их простиралась до пятидесяти человек дворян и детей боярских. С ними поехал из свиты содержимых в Москве польских послов Якуб Борковский с двадцатью человеками да по два и по одному человеку от задержанных в Москве панов Мнишков, Вишневецкого, троих Стадницких (Мартына, Андрея и Матьяша) и Тарла. Тогда стали уходить из Москвы иностранцы, бывшие на царской службе. Уже им при новом царе не было так выгодно и полезно, как при Димитрии. Они просились на родину и были отпускаемы. Это считали тогда необычным делом. Ушло, таким образом, более пятисот человек, а некоторые, выступивши из службы Шуйского, остались в Московском государстве и поступили на службу к его врагам*.

______________________

* Is. Mass., 106.

______________________

III
Тревога в Москве. — Козни Молчанова и Шаховского. — Волнение вСеверской земле. — Слухи о Димитрии. — Ссылка поляков

Недолго тешился Шуйский безопасностью, которую упрочивал себе в Русской земле грамотами, объяснениями и церемониальными торжествами! Спустя несколько дней поднялся мятеж в городе. Ночью на воротах некоторых боярских домов и тех дворов, где помещались поляки, появились надписи, гласившие, будто царь приказывает перебить и истребить всех живущих в них бояр и иноземцев. Злоумышленники хотели низложить Шуйского и задумали то самое средство, которое он употребил для погибели ‘расстриги’. После 17 мая толпа черни, разжигаемая всякого рода удальцами, разлакомилась на грабеж и кровь. У многих чесались руки сделать снова какой-нибудь кровавый праздник. Удалые ударили в набат, пошел переполох по Москве. Бояре на этот раз кое-как утишили толпу. Через несколько дней потом, 15 июня, в воскресенье перед обедней, опять зашумела Москва, заволновался народ, пошли толки, будто царь будет говорить с народом на Лобном месте. Москвичи на этот раз, быть может, надеялись сделать царю несколько важных вопросов. Царь шел из дворца к обедне. И тут из-за кремлевских стен услышал он знакомый ему шум народного бунта. Василий, по собственному опыту зная приемы боярских крамол, смекнул, что это не сама собою волнуется чернь, а подымают ее бояре, тайные недруги его. Он обернулся к окружавшим его думным людям и спросил: ‘Что это? Кто из вас волнует народ?’ Бояре говорили: ‘Неизвестно кто созывает народ именем царским’. У Шуйского навернулись слезы… Он сказал: ‘Зачем выдумываете разные коварства? Коли я вам не люб, я оставляю престол! Вы меня избрали, вы меня можете и низложить!’ Он отдал свой царский посох, снял шапку и продолжал: ‘Возьмите и выбирайте себе кого хотите!’ И тотчас же, не дожидая, чтобы эту выходку приняли не в шутку, Шуйский опять взял посох, надел шапку и говорил: ‘Мне уже надоели эти козни! Хотите умертвить — умерщвляйте! Хотите перебить или, по крайней мере, ограбить бояр и иноземцев?.. Если вы меня признаете царем, то я требую казни виновным!’

Стоявшие около него сказали: ‘Мы, государь, целовали крест повиноваться тебе и теперь хотим умирать за тебя! Наказывай виновных как знаешь!’

Уговорили народ разойтись. Тогда схвачено было пять человек, которых признали виновными в возмущении, их высекли кнутом и сослали*.

______________________

* Маржер., Сказ, иностр., III, 101 — 102.

______________________

Но все это, как говорится, были только цветики, ягодки вырастали в Северской земле. В числе лиц, расположенных к ‘расстриге’, были князь Григорий Шаховской и князь Андрей Телятевский. Шуйский принял за правило удалять таких на воеводства в провинции, думая этим устранить от себя смуту. Но такие меры часто способствуют появлению смут, так что нерасположенные к государю люди, лишенные возможности возмущать столицу, где государь впору может узнать об опасности и предупредить ее, возмущают области, откуда государю приносятся известия тогда уже, когда дело заходит далеко. — Шаховской отправлен в Путивль, а Андрей Телятевский — в Чернигов. Последний, как видели мы, был сначала одним из упорных противников Димитрия, а потом, присягнувши ему, стал его приверженцем и теперь готов был сделаться его мстителем против Шуйского.

Когда Димитрия убили, Шаховской во время всеобщей суматохи похитил царскую печать. Не зная этого, Шуйский тотчас по своем воцарении послал его в Путивль. Шаховской взял с собою двух человек, один из них, как оказалось после, был русский, по прозвищу Молчанов, другой — какой-то поляк. Некоторые говорят, что Шаховской с этими лицами бежал из Москвы, но это ошибка. Из разрядных книг видно, что он не бежал, а послан был царем на воеводство.

Дворянин Молчанов был, как уже то говорено, из приближенных покойного царя. При Борисе его обвиняли в чернокнижестве, а потом его так отстегали кнутом, что у него на спине, как уверяли послы Шуйского в Польше, остались навсегда следы этого наказания, — и по этим приметам можно было узнать его личность. Говорили, что ‘расстрига’ держал его при себе ради чернокнижия, в котором Молчанов искусился.

Приехав в Серпухов, трое этих лиц остановились у какой-то немки, пообедали у нее, и, прощаясь с ней, Шаховской дал ей целую горсть денег и сказал: ‘Вот тебе, немка, возьми! А когда мы назад воротимся, дадим еще больше, а ты смотри, припасай хороший мед и водку!’ ‘А что вы за люди?’ — спросила женщина. ‘Я князь из Москвы и объявляю тебе, что у тебя ел и пил царь. Его москвичи хотели убить, а он ушел и на свое место оставил другого. Москвичи убили этого другого и думают, что они убили царя’.

Переправляясь через Оку под тем же городом, они дали перевозчику шесть талеров на водку. Шаховской сказал: ‘Ты знаешь, кто мы?’

— Не знаю, кто вы, — сказал перевозчик.

— Молчи, братец! — сказал Шаховской таинственно. — Видишь, вот этот молодой господин — это царь Димитрий Иванович, ты царя перевозил! Его хотели убить, а Бог его сохранил. Он ушел и придет назад с большим войском и сделает тебя большим человеком.

Таким образом, они рассказывали одно и то же в каждом городе, куда приезжали, вплоть до самого Путивля. Весть о том, что Димитрий жив, разошлась с чрезвычайною быстротою, не прошло месяца, и повсюду, куда они приезжали, только и речи было, что царь спасся и что такой-то да другой видали его.

В Путивле Молчанов и поляк расстались с Шаховским и отправились в Самбор, к жене Мнишка, мачехе Марины, рассказывать ей о случившемся и советоваться с нею и ее ближними: как устроить мщение Шуйскому и москвитянам, истребившим царя. А Шаховской, вступивши на воеводство, созвал в Путивле сходку и говорил:

— Изменник Шуйский с такими же изменниками, как сам, сговорились убить нашего государя Димитрия Ивановича и перебили поляков, что находились в Москве. Но царя Бог спас, он ушел из Москвы и теперь уехал в Самбор к своей теще, там соберет он войско и придет снова. Постойте, братцы, за своего законного государя! Он приказал уговаривать и просить, чтоб вы были ему верны, как прежде. Помогите ему сотворить отмщение над злодеями, неверными собаками! Он их так накажет, что и внуки и правнуки помнить будут. Теперь вам и за себя надобно стоять! Шуйский злобствует на вас за то, что вы первые признали Димитрия, утвердившись царем, он хочет вас и всю Север-скую землю жестоко наказать! Поднимайтесь против него, а не то — будет вам всем такое горе, какое было когда-то Новгороду при царе Иване Васильевиче.

Путивляне знали Димитрия и любили его, когда он проживал у них в городе. Все с жаром кричали:

— Пойдем на Шуйского за своего государя!

Написали грамоты и разослали с ними дворян и детей боярских по всему уезду. Побежали из Путивля гонцы в соседние города с тем же известием, с такими же увещаниями, какими склонял путивлян Шаховской. Северщине волею-неволею приходилось ополчиться за Димитрия. С одной и с другой стороны на этот край находила беда. Покорятся ли Шуйскому — Димитрий придет с польским войском и будет наказывать русских, которые отступились от него, и первая подвергнется каре Северская земля! Не покорятся Шуйскому, но не станут ополчаться — придет рать из Москвы и постигнет их, беззащитных, кара от Шуйского! Поэтому вооружение Северщины за Димитрия пошло быстро. Путивльский уезд был уже в несколько дней весь на военной ноге. Моравск, Новгород-Северский, Стародуб, Ливны, Кромы, Белгород, Оскол, Елец стали за Димитрия. Но главным средоточием сделался Елец, потому что тут убитый царь назначил сбор войска, намереваясь идти на татар, и туда уже успели собраться ратные люди… В одних городах воевод побили, других бросили в тюрьмы, а в иных сами они отложились от Шуйского. Предводителем восстания избран был Истома Пашков, сын боярский. Он писал грамоты во все города, приглашал всех стоять за Димитрия и угрожал его местью всем тем, которые будут держаться стороны изменника Шуйского. Козаки дали знать на Дон, и оттуда спешили на защиту царя, которому донцы так храбро и славно служили.

Царь сначала хотел подействовать увещанием и послал Крутицкого митрополита Пафнутия с духовенством. Но Пафнутий скоро увидел, что ничего не сделает, и удалился. Тогда двинулось на непокорных войско под начальством Ивана Михайловича Воротынского. Вместе с тем для увещания послана была в Елец грамота от инокини Марфы. Мать Димитрия уверяла, что сын ее Димитрий убит в Угличе, теперь лежат его мощи в Архангельском соборе, а тот, который царствовал и был убит всенародно, не был ее сын. Грамоту повез брат ее Михайло Нагой. Грамоты эти подействовали плохо. Народ твердил, что инокиня Марфа говорит теперь так поневоле, потому что сама находится в руках Шуйского, а прежде, при Димитрии, она целый год не то говорила. Не действовало в пользу Шуйского даже открытие св. мощей. Русские, наученные многими явными и тайными проделками Бориса, Шуйского и их клевретов, и тут подозревали обман. Имя Димитрия было так страшно, что Шуйский, когда отправлял Воротынского с товарищами к Ельцу, скрывал и от воинов, и от московского народа, против какого врага идет эта рать. По его приказанию распущена молва, будто пятьдесят тысяч крымцев напали на украинские города. Ратные люди приблизились к Ельцу и тогда только узнали, что им приходится драться с земляками. Началась стычка. Пашков легко рассеял рать Шуйского. Она тотчас же сама разбежалась, как на нее наперли. Взятых в плен царских ратников били плетьми и казнили, а других отсылали в Москву с вестью. ‘Вы думали, б…..ы дети, — кричали им мятежники, — с своим шубником убить государя, людей его перебить и крови напиться! Потрескайте блинов да попейте-ка лучше воды! Вот царь придет — проучит он вас за кровопийство!’

В Москве начали появляться подметные письма, где уверяли народ, что Димитрий жив и скоро придет, уговаривали москвичей заранее низвергнуть Шуйского, а иначе царь будет казнить всю столицу. В Москве не все были уверены, что прежний царь действительно убит. Его труп был чересчур обезображен: знавшие его близко не могли тогда узнать лица его и теперь легко могли доверять молве о его спасении. Начались в Москве зловещие толкования. ‘Истинно, — говорили многие, — на площади лежал не царь, а другой: волосы у него были длинные, а царь остригся перед свадьбой. У царя была бородавка под носом, а у этого не видно было, да вот те, что в баню с царем ходили, говорят, что у него было родимое пятно на правом боку, а этот голый лежал и пятна не было на нем, да и зубы у него и ногти черные — совсем не царские, а мужичьи’. — ‘Эка! — возражали им. — Видали вы, какие у него волосы были? Да он всегда в шапке ходил, ни перед кем не ломал ее, а кто там видал его родимое пятно да белые зубы — нешто девки, что в баню ему водили, так им не до того было!’ — ‘А зачем же его сожгли? — говорили недовольные Шуйским — Они б его нарочно таким составом помазать должны, чтоб не портился, а то затем и сожгли, что ошиблись, не того убили, который царствовал’. ‘Вот еще! — возражали сторонники Шуйского. — Черт бы стал пачкаться около такой гадости еретика! Затем сожгли, что ходить стал, да мороз зелень побил’. Возмутители, приходившие в Москву, слонялись промеж народу, уверяли, что царь Димитрий жив. ‘Не мы одни его видели, — говорили они, — а много людей с нами было: истинно тот самый царь и в царском венце, и со скипетром, царский наряд он увез с собой, и лошади его, как здесь ездил’. Их ловили, и был им один конец — камень на шею и в Москву-реку! И ни один из них не страшился — перед смертью кричал, что умирает за истинного государя, и клялся, что тот жив. Тогда сочинилась такая сказка: будто Димитрий заранее узнал, что против него заговор, был у него служитель, похожий на него, он его нарядил в свое платье и приказал лечь на царскую постель: тот не понимал, что это значит, и думал, что это какая-нибудь шутка. На него наскочили убийцы: он закричал — я не Димитрий, я не Димитрий!

А те думали, что расстрига сознается в своем воровстве, и убили его, а настоящий царь ушел заранее*.

______________________

* Is. Mass., 109.

______________________

Надобно было принять меры. Показалось опасным оставлять поляков в Москве, особенно Марину и отца ее. До них дошел слух, что Димитрий жив: это было им очень приятно. Они надеялись, как скоро этот Димитрий будет близко, народ восстанет за него и их освободит. Но в то же время это было для них и опасно. Те из москвичей, которые не хотели Димитрия и считали весть о его спасении польскою крамолою, могли прийти в неистовство и побить пленных панов. В столице происходили в этом месяце частые тревоги. 6 августа утром был большой пожар. Десятого, перед полуднем, произошел взрыв порохового склада, находившегося вблизи Кремля, и попортил несколько строений. Тогда несколько человек лишились жизни. 17 числа, в полночь, произошел пожар в самом Кремле, тогда сильно застроенном боярскими дворами. Пожар продолжался четыре часа. В народе ходили слухи, что эти пожары производят остающиеся в столице поляки. Из посольского двора перебежало к русским человек тридцать поляков: наверное нельзя сказать, чтоб это были настоящие поляки, а не южноруссы, тогда еще единоверные с московским народом, а таких в Москве было немало, особенно с Мнишком, Вишневецким и другими панами. Эти перебежчики распространяли слухи, что пожары производятся поляками. Кроме того, поляки при каждом удобном случае старались раздувать уже и без того существовавшее недовольство москвичей избранием в цари Василия Шуйского, и сторонники последнего приписывали частые мятежи в Москве и нелюбовь народа к царю их подущениям. Толковали, что напрасно их держат затем, чтоб отпустить к себе на родину и дать возможность снова воевать против Москвы. Лучше было бы их всех побить! Говорили, будто сам царь Василий был склонен к этой мысли, но его разубедили советники, представивши, что тогда неизбежна война, которая может кончиться несчастливо для Москвы, напротив, сохранивши поляков живыми, можно будет избежать войны и уверять польское правительство, что избиение поляков в день смерти названого Димитрия было делом народной ярости, которую правительствующие московские люди никогда не оправдывали, напротив, всеми возможными мерами останавливали*.

______________________

* Beлевицкий, перев. Муханова, 181,188,191.

______________________

Когда в Москве начал возрастать слух о явлении Димитрия, говорили, будто какие-то знатные люди уговаривали за городом в поле народную толпу побить поляков. Будет ли на первых порах перевес на стороне Димитрия или станется напротив — в том и в другом случае казалось нужным удалить поляков из столицы.

В августе высылали одних за другими панов с их дворнею в разные места. Прежде всех отвезли Вишневецкого в Кострому, туда же послали весь оршак Мнишкова сына, старосты саноцкого, за ним дней через пятнадцать Тарлы были посланы в Тверь, а еще несколько дней спустя Стадницкие, Немоевский и некоторые другие паны — в Ростов. После них дошла очередь и до Мнишков. Юрий Мнишек тогда уже не был в Кремле, его поместили в доме Афанасия Власьева, отнятом у хозяина. 26 августа его повезли, вместе с царицею, в Ярославль, туда же отправили и сына его, и брата Яна (старосту красноставского), и племянника Павла (старосту луховского).

IV
Болотников. — Мятеж в украинных городах. — Возмущение мордвы. — Волнение в Астрахани, Перми, Пскове. — Болотников подходит к Москве. — Видение. — Челобитная Варлаама

С каждым днем приносили известия, что Московское государство радуется спасению Димитрия. Но сам Димитрий не являлся. Молчанов, которому сначала Шаховской думал дать эту роль, жил в Самборе, называл себя Димитрием и смущал поляков. Конечно, сначала мало было таких простодушных, чтоб ему поверили. Но слух о жестокостях в Москве до такой степени раздражил Польшу, что поляки готовы были потакать всякому обману, всякой проделке, лишь бы она клонилась к отмщению за соотечественников и к низвержению Шуйского. Мачеха Марины держала у себя обманщика. Но явиться с этою ролью в Москву Молчанов не осмеливался. Его знали многие, знали также и прежнего царя. Молчанов, смуглый, с покляпым носом, с черными волосами, с подстриженной бородой и нахмуренными бровями, вовсе не был похож на Димитрия. Одно сходство — у него была на лице бородавка, да и та у Молчанова была не на том месте лица, на каком у Димитрия. Тут явился к нему Иван Исаевич Болотников, холоп князя Телятевского. Маленьким попал он в плен к татарам, был продан туркам, работал в оковах на турецких галерах и был освобожден в числе других пленников, по одним известиям, венецианцами, по другим — немцами, а по освобождении привезен в Венецию. Здесь он оставался несколько времени и потом решился возвратиться в отечество через Польшу.

Этот бывалый человек, услыша, что в Самборе живет Димитрий, прибыл туда и сошелся с Молчановым. Болотников не видал никогда того, который царствовал под именем Димитрия, и, быть может, верил искренно, что перед ним тот самый. Молчанов заметил, что это человек предприимчивый, живой и сметливый. Называя себя Димитрием, Молчанов спрашивал его: ‘Желаешь ли служить против изменников, бояр-клятвопреступников?’ Болотников отвечал: ‘Я готов за своего государя во всякое время принести живот свой!’ — ‘Ну, так вот тебе сабля, вот епанча с моих плеч и тридцать червонцев, больше у меня нет! Я дам письмо тебе, ты поедешь с ним в Путивль и отдашь моему воеводе князю Шаховскому, он учинит тебя воеводою, и ты будешь воевать за меня против всех изменников, насколько Бог поможет тебе’. Болотников прибыл в Путивль с письмом. Шаховской поручил ему отряд в 12000 человек. Болотников отправился в Комарницкую волость и возвещал всем, что он сам видел Димитрия и Димитрий нарек его главным воеводою.

Предводители отрядов, руководимые князем Шаховским, начали возмущать боярских людей против владельцев, крестьян против помещиков, подчиненных против начальствующих, безродных против родовитых, мелких против больших, бедных против богатых. Все делалось именем Димитрия. В городах заволновались посадские люди, в уездах — крестьяне, поднялись стрельцы и козаки. У дворян и детей боярских зашевелилась зависть к высшим сословиям — стольникам, окольничим, боярам, у мелких торговцев и промышленников — к богатым гостям. Пошла проповедь вольницы и словом и делом: воевод и дьяков вязали и отправляли в Путивль, холопы разоряли дома господ, делили между собою их имущество, убивали мужчин, женщин насиловали, девиц растлевали… В Москве умножались подметные письма, призывавшие народ восстать на Шуйского за истинного законного государя Димитрия Ивановича. Шуйский счел это делом дьяков и стал сличать руки, но не нашел виновного.

Послан был против Болотникова князь Юрий Трубецкой к Кромам. Но как только послышалось, что идет Болотников, Юрий Трубецкой с товарищами рассудили, что им не сладить с Болотниковым, и отступили. Затем все служилые люди этого отряда самовольно разошлись по домам*. Ясно было, что ратные не хотят служить Шуйскому.

______________________

* Ник. лет., 79.

______________________

Мятеж охватил Московское государство чрезвычайно быстро, шел как пожар. После разбега войск Воротынского и Трубецкого город за городом возмущались. В Веневе, Туле, Кашире, Алексине, Калуге, Рузе, Можайске, Орле, Дорогобуже, Вязьме провозгласили Димитрия. Дворяне Ляпуновы, братья Захар и Прокопий, те самые, что поклонились со всею землею Димитрию под Кромами, теперь возмутили Рязанскую землю. С ними, на челе рязанцев, стали против Шуйского влиятельные Сумбуловы. Восстали против него города тверские: Зубцов, Ржев, Старица, сама Тверь еще держалась: на жителей ее в этом деле имел влияние епископ Феоктист. Возмутился и город Владимир, и вся земля его. В Нижегородской земле боярские холопы и крестьяне, услыша призыв Болотникова, поднялись на своих господ, на все начальствующее. Возмутилась мордва, еще по большей части языческая: она тогда возымела надежду освободиться от московской власти, составилось мордовское полчище, вооружилось луками и стрелами. Явились у них предводители, поборники своенародности, выборные люди — Москов и Воркадин*.

______________________

* Ник. лет., 82.

______________________

Они осадили Нижний Новгород вместе с шайками холопей и крестьян. Арзамас, Алатыр отпали от Шуйского. На Поволжье возмутился Свияжск. В Казани и в Твери удерживал власть Шуйского местный архиерей — митрополит Ефрем. Богдан Вельский не пристал к измене. Он знал хорошо, что того, кого он признал сыном Ивана Васильевича, не было на свете, а нового он не знал. Нерасположение к Шуйскому, видно, не доходило у этого человека до того, чтобы решиться на все, лишь бы ему повредить. Но в далекой Астрахани сосланный туда на воеводство приверженец Димитрия, князь Хворостинин, первый возмутил людей, и оттого-то в крае восстание приняло иной характер, чем в других частях русского мира. Вместо того чтобы люди незнатные ополчились на знатных, там люди мелкие с дьяком Карповым стали было за власть Шуйского. Но боярин Хворостинин велел сбросить с раската дьяка Карпова и его пособников, объявил царем Димитрия и приглашал ополчаться за спасенного государя не только русских, но и ногаев. В отдаленной Пермской земле пронеслась весть о спасении Димитрия: пермичи не хотели давать ратных людей Василию и пили чаши за здоровье Димитрия. В Великом Новегороде, хотя не было явного отпадения от Шуйского, не могли собрать за царя Василия ратной силы. Во Пскове воевода Шереметев, хоть не друг Шуйского, не изменял, однако, его делу, в городе была сумятица. Шуйский требовал со Пскова денежной подмоги, собрали 900 рублей и послали их с выборными. Но в письмах, которые повезли выборные, богатые гости написали об этих выборных, что они изменники, и по таким письмам в Москве этих выборных чуть не побили, заступились за них псковские стрельцы, которых находился там целый приказ. Услышавши о беде своих земляков, они всем своим приказом подали царю челобитную, уверяли, что присланные псковские выборные вовсе не изменники, и поставляли за них свои головы. Во Пскове Шереметев правил как независимый государь, собрал ополчение на имя царя Василия Шуйского, а сам вместе с дьяком Иваном Грамотным распоряжался произвольно достоянием жителей, давал и отнимал поместья. Они своим своевольством вооружили подчиненных против себя и расположили их против царя: творили они все царским именем. В пригородах псковских явилась измена: тамошние стрельцы провозгласили Димитрия.

Разбежавшиеся ратные люди, ушедшие каждый в свою сторону, стали возмутителями, часто невольными, уже только потому, что разносили весть об успехах того, кто назывался спасенным в другой раз Димитрием. Другие умышленно волновали народ, объявляли, что теперь настало время отплатить прежним сильным мира сего, что царь Димитрий на то идет, чтобы все перевернуть на Руси: богатые должны обнищать, нищие обогатеть, бояре станут мужиками, а холопы и мужики вознесутся в боярство и будут править землею. Холопы и крестьяне соблазнялись этими подущениями, вооружались дубьем и косами, спешили в полчище Болотникова. С этим полчищем он шел к столице. На дороге примкнуло к нему ополчение Истомы Пашкова, с ним соединился отряд вольницы, пришедший из Литвы: начальствовал над ним пан Хмелевский.

Отовсюду стекались к Болотникову шайки. Только шедшей из Владимира не посчастливилось — князь Димитрий Михайлович Пожарский рассеял ее. Серпухов сдался Болотникову. В Коломне отважились сопротивляться. Напавший на этот город Хмелевский был отбит. Но потом коломенские стрельцы передались, город был взят и разграблен*.

______________________

* В Коломне были Иван Бутурлин и Семен Глебов. Потом присланы были Семен Прозоровский и Василий Сукин. Они после поражения Хмелевского ушли в Москву, а Бутурлина сменил царь Василий Иваном Пушкиным.

______________________

Полчище двинулось к Москве. В пятидесяти верстах от нее, близ села Троицкого, встретила его еще одна рать московская под начальством Мстиславского. Ратные не захотели биться и разошлись. Мстиславский с товарищами — Воротынским, Голицыным, Нагим и Димитрием Шуйским — вернулись в Москву. Болотников гнался за ними и 22 октября стал в селе Коломенском, за 7 верст от столицы.

Положение Шуйского и его партии было ужасное. Надобно было нравственно действовать на Москву.

И вот двенадцатого октября, когда уже слышали, что Болотникову сдается город за городом и он идет к столице, кто-то, вероятно духовного звания, перед царем и патриархом и всем Освященным собором объявил, что ему было видение. ‘Молился я, — говорил он, — о мире всего мира и лютых, на нас нашедших, и лег почивать, и вот в полночь, слышу, звонят в большой колокол, что сняли Борисовым повелением, и говорю сам себе: что это такое? Кажется, нет большого праздника, открыл я оконце, вижу: как будто день, так светло, и думаю сам себе — как же это ночь так скоро прошла? Ан идет знакомый мой, я и спрашиваю его: что это за звон? А он говорит: иди в церковь Успения Богородицы, там тебе видение преславное будет! Я, грешный, встал и пошел по улицам и думаю: что это значит — теперь осень и дождливая погода, а путь сухой? Пришел я к церкви, вижу: неизреченный свет, и пришел я к западным дверям и поклонился до земли и встал, а врата церковные отворены, и увидел я Господа Бога моего, сидящего на престоле: кругом его ангелы, стоят одесную — надежда наша Заступница, а по левую сторону — Предтеча Христов и лики святых пророков, апостолов, мучеников и преподобных отец, вижу я, Пресвятая Богородица кланяется до земли Богу и говорит: ‘Сыне мой и Боже мой! Пощади люди своя, познавшие тебе, истинного Бога, пощади, мене ради матери твоей, многие из них вспомянут грехи свои и хотят прийти в покаяние’. А владыка и Господь мой говорит к своей матери: ‘О, мати моя вселюбезная! Смущают они мне злобами своими и лукавыми нравами, осквернили церковь мою праздными беседами, мерзкие обычаи от язык восприняли, брады свои постригают, содомские дела творят и неправедный суд судят, правых насилуют, чужие имения грабят!’ Тогда надежда наша Заступница и Предтеча Христов и все святые стали кланяться и молить Бога, говорили: ‘Помилуй, владыко, род христианский, они не будут так творить!’ А Господь Бог сказал: ‘Не стужай мне, мати, и ты, друже мой Иоанне, и вси мои святые! Нет истины в царях и патриархах и во всем народе моем. Изыди, мати моя, от места сего и вси святые с тобою. Я предам их кровопийцам и немилостивым разбойникам, да покаются малодушные и приидут в чувствие, и тогда пощажу их!..’ Тогда кто-то подошел ко мне и сказал: ‘Иди, угодниче Христов, поведай, что видел и слышал!’

Тогда патриарх и Освященный собор заповедали пост, с 14 до 19 октября, всем от мала до велика, не исключая младенцев, совершалось моление об избавлении царствующего града от злых разбойников и кровопийц, народ, пораженный этим нежданным обрядом, со страхом ожидал чего-то ужасного и бежал в церковь, забывая на время то, что волновало ум его, и отдавая со смирением судьбу свою Богу и властям предержащим.

К этому времени относится появление и, вероятно, обнародование челобитной старца Варлаама, которая должна была уверить народ, что царствовавший под именем Димитрия был Гришка Отрепьев.

‘В 110 году (1602) (говорится в этой челобитной), в Великий пост на второй неделе в понедельник шел я, старец Варлаам, в Москве Варварским крестцом, позади меня шел молодой чернец. Он сотворил молитву, поклонился мне и говорил: ‘Старец, из какой ты обители?’ Я отвечал: ‘Постригся я по немощи и начало имею Пафнутьева монастыря Рождественского в Боровске’. ‘А какой на тебе чин? Ты крылошанин? — спросил молодой чернец. — ‘Как тебя зовут?’ — ‘Мое имя Варлаам. А ты какой обители и какой на тебе чин, и как тебе имя?’ Он сказал: ‘Жил я в Чудове монастыре, чин имею дьяконский, зовут меня Григорий, а прозываюсь я Отрепьев’. Я спросил: ‘Что тебе Замятия и Смирной Отрепьевы?’ Он отвечал: ‘Замятия дед, а Смирной дядя’. Я сказал: ‘Какое тебе дело до меня?’ Он отвечал: ‘Я жил у архимандрита Пафнутия в Чудовом монастыре и сложил похвалу московским чудотворцам: Петру, Алексию и Ионе, и патриарх Иов, видя мое досужество, начал меня брать на царскую думу везде с собою, и я вошел в славу великую. Но мне не хочется славы и богатства земного, не только видеть и слышать про то не хочу, а хочу скрыться из Москвы в дальний монастырь. Есть монастырь в Чернигове: пойдем в этот монастырь’. Я сказал: ‘Когда ты жил у патриарха, так не привыкнуть тебе в Чернигове. Слышал я: монастырь черниговский — местечко невеликое’. Молодой чернец сказал: ‘Я хочу в Киев, в Печерский монастырь. В Печерском монастыре многие старцы души свои спасали’. Я сказал: ‘Читал я патерик печерский’. Отрепьев сказал: ‘Поживем в Печерском монастыре да пойдем до святого града Иерусалима’. Я сказал: ‘Печерский монастырь за рубежом в Литве, не сметь нам ехать за рубеж’. Он сказал: ‘Государь московский учинил мир с королем на двадцать лет, теперь все вольно и застав нет’. Я сказал: ‘Для душевного спасения и для печерских чудотворцев и для святых града Иерусалима и гроба Господня пойдем.

Вот мы с ним уверились по-христиански, чтоб ехать нам вместе, уговорились на завтрашний день сойтись в иконном ряду, чтоб вместе ехать.

На другой день, в урочный час, мы сошлись в иконном ряду. А у него приговорен ехать с ним еще один старец, именем Мисаил: в мире его звали Михайло Повадин, а я его знавал у князя Ивана Ивановича Шуйского. Вот мы пошли за Москву-реку и наняли подводы до Волхова и поехали, из Волхова поехали мы до Карачева, а из Карачева до Новгорода-Северского. Тут мы вошли в Преображенский монастырь, строитель Захария Лихарев поставил нас на клиросе, а Григорий в день Благовещения служил в обедне за диакона и ходил за пречистою.

Мы пробыли там до третьей недели по Пасхе. Тогда мы наняли вожа Ивашка Семенова, отставленного старца, и пошли на Стародуб. Иван провел нас в Киевскую землю. Первый литовский город был нам Лоев, второй Чернигов, а третий Киев. Мы стали жить в Киеве, в Печерском монастыре, и жили три недели. После того Гришка вздумал ехать к князю Василию Острожскому и отпросился у архимандрита Елисея Плетенецкого. Я извещал про него архимандрита и братию и говорил, что мы хотели идти в Иерусалим, а он теперь хочет идти к Острожскому, он там скинет с себя иноческое платье и заворуется. Архимандрит Елисей сказал: ‘Здесь в Литве земля вольная, в какой вере кто хочет, в такой и пребывает’. Я просил у архимандрита, чтоб дал мне жительствовать в Печерском монастыре, но архимандрит с братнею не дозволили и сказали: ‘Четверо вас пришло, четверо и подите отсюда’. Пришли мы в Острог, ко князю Василию Острожскому, а тот князь Василий Острожский в сущей христианской вере пребывает. Мы у него перелетовали, а на осень меня и Мисаила князь отправил в Дерманский монастырь, а Гришка уехал в Гощу к пану Гойскому и там скинул с себя иноческое платье и стал учиться по-латыни, и по-польски, и по-лютерски. И стал Гришка отметник и законопреступник православной христианской веры. Я князю Острожскому говорил, чтоб он взял из Гощи Гришку и велел по-прежнему быть ему чернецом и диаконом, а князь Острожский сказал: Здесь земля вольная, в какой вере кто хочет, в такой и пребывает. Сын мой Януш родился в православной вере и принял латинскую, мне его не унять. Да теперь и пан Краковский в Гоще.

Прозимовал Гришка в Гоще, а на весну, после Великого поста он пропал без вести и очутился в Брагине у князя Адама Вишневецкого и назвался царевичем Димитрием Ивановичем Углицким, и князь Адам поверил Гришке и дал ему колесниц и лошадей. Князь Адам поехал из Брагина в Вишневец и взял с собою Гришку, и стал возить его по панам, по родным своим, и везде называл его царевичем Димитрием Углицким. В Вишневце Гришка летовал и зимовал, и после Великого дня проводил его Адам до короля Сигизмунда и сказал королю, что он царевич Димитрий. Король его звал к руке, а Гришка сказал королю так: ‘Слыхал ли ты про великого князя московского Ивана Васильевича, всея Руси самодержца, что был и грозен, и славен во многих ордах? Я сын его присный Димитрий Иванович. Как судом Божиим не стало отца нашего на Российском государстве и остался царем брат мой Федор, меня изменники послали в Углич и присылали много раз воров испортить или убить меня, но Бог не восхотел исполнить злокозненного их замысла и избавил меня невидимою силою, и много лет сохранял меня в судьбах своих. Теперь же я пришел в мужество и помышляю с Божьего помощью идти на престол прародителей моих. Можно тебе разуметь, милостивый король, если твой холоп тебя или брата твоего или сына у тебя потеряет, каково тебе в те поры будет? Разумей посему, каково мне теперь’. Тогда перед королем признали его князем Димитрием Ивановичем Углицким пять братьев Хрипуновых, Петрушка, человек Истомы Михнева, Ивашко Шварь, Ивашко вожь да мужики посадские киевляне.

Гришка и Адам Вишневецкий отправились от короля в Самбор, а я королю про этого Гришку извещал, что он не царевич Димитрий, а чернец, зовут его Гришкою, а по прозвищу он Отрепьев, и ходил он со мною вместе. Король и радные паны не верили мне и послали меня к Гришке в Самбор и к воеводе сендомирскому, к пану Юрию Мнишку, и написали обо мне лист. Как меня привезли в Самбор, Гришка велел с меня снять иноческое платье, и бить, и мучить. Тогда говорил расстрига Гришка про меня и про сына боярского Якова Пыхачова, будто мы подосланы от царя Бориса, чтоб убить его. Якова Пыхачова велел Гришка казнить смертью, а меня велел после битья и мук заковать в кандалы и бросить в тюрьму. 15 августа Гришка пошел войною к Москве, а меня велел держать в Самборе в тюрьме, и держали меня пять месяцев, пока пани Мнишкова и дочь Марина не выпустили на свободу. После того я был в Киевском монастыре, а 14 сентября 114 года (1605) вышел я в Смоленск, там смоленские бояре повелели мне жить в Аврамиевом монастыре’*.

______________________

* А. А. Э., II, 141 и. дал.

______________________

Эта челобитная была распространена в свое время, вошла во множество снимков последующих редакций хронографов и служила для истории важнейшим доказательством, что царствовавший в Москве под именем Димитрия был чернец Гришка Отрепьев. Но, всмотревшись в нее пристально, легко видеть, какой это мутный и недостоверный источник. Здесь открываются несообразности:

1) Варлаам говорит, что он убежал с Гришкою в 7110 году, в Великий пост (1602), а по известиям, сообщенным поляками, видно, что тот, кто назвал себя Димитрием, был в Киеве уже в 7109 (т.е. с сентября 1600 по сентябрь 1601 г.).

2) Варлаам рассказывает, что, проживши в Печерском монастыре три недели, Гришка задумал идти ко князю Острожскому. Варлаам извещал на него архимандриту, чтоб тот удержал его, ибо, если он пойдет, то скинет с себя иноческое платье, а потом сам Варлаам пошел с Гришкою в Острог. Странно допустить, чтоб Гришка отправился вместе с человеком, который на него доносил и наблюдал за ним. Невозможно допустить такую неосторожность в отъявленном плуте.

3) Варлаам рассказывает, что Острожский отослал его с товарищем Мисаилом Повадиным в Дерманский монастырь, а Гришка ушел в Гощу и потом, весною 1603 г., пропал без вести, а вслед затем очутился в Брагине во дворе Адама Вишневецкого. Но из слов самого Варлаама видно, что он сам, уехавши в Дерманский монастырь, не видал более Гришки, следовательно, если даже не сочинял своих известий, то писал по слухам и соображениям. Варлаам сам себе противоречит, говорит, что Гришка из Гощи без вести пропал, а потом — что он очутился у Вишневецкого, где и назвался Димитрием. Но если Гришка без вести пропал, то почему Варлаам узнал, что тот, кто во дворе Адама Вишневецкого назвался Димитрием, был знакомый ему Гришка? Он не говорит, чтоб видел его лично тогда, как он назвался Димитрием, следовательно, слыша, что кто-то назвался у Вишневецкого Димитрием, он мог только предположить, что это должен быть Гришка.

4) Мнишек, хорошо знавший дело, на допросе, учиненном ему в Москве, объявил, что Адам Вишневецкий передал претендента брату Константину и претендент жил в Жаложицах, а не в Вишневце, как показывает Варлаам, потом приехал в Самбор, и оттуда Мнишек с Константином Вишневецким повезли его в Краков к королю, а Варлаам говорит, будто Адам Вишневецкий возил его в Краков. Нет повода думать, чтобы Мнишек в этом месте своего показания сказал неправду, потому что не было на то никакой причины. Следовательно, Варлаам не знал близко обстоятельств дела, о котором говорит.

5) Варлаам приводит речь, которую Гришка говорил Сигиз-мунду III. Но каким образом мог Варлаам слышать эту речь? Это приведение речи в таком подробном виде побуждает подозревать справедливость всей челобитной. Притом называвший себя Димитрием никак не мог начинать своей речи так: ‘Слыхал ли ты король про царя Ивана Васильевича?’ Это было бы со стороны претендента чересчур наивно.

6) Варлаам говорит, что он извещал короля о том, что называющий себя Димитрием есть Гришка Отрепьев. Но где, чрез кого, каким образом — об этом он не говорит, а из его же челобитной видно, что он сам оставался в Дерманском монастыре. Отчего здесь такая недомолвка, когда Варлаам сообщает очень подробно о свидании своем с Гришкою в Москве и о странствовании с ним вплоть до разлуки, случившейся тогда, когда Гришка уехал в Гощу? Почему же он не говорит, как узнал про самозванство Гришки, как выехал из Дерманского монастыря, как дошел до короля? Такое умолчание важнейших обстоятельств, такая несоответственность в способе изложения челобитной сильно вредят ее достоверности.

7) Варлаам говорит, что признали Гришку за Димитрия братья Хрипуновы, но о дозволении братьям Хрипуновым возвратиться в отечество просил Сигизмунд Димитрия, уже царствовавшего в Москве. Если бы Хрипуновы были в числе первых, признавших названого Димитрия еще в Кракове, то не предстояло бы необходимости просить за них. Эту несообразность заметил еще Карамзин.

Варлаам говорит, что Гришка сына боярского Якова Пыхачова велел казнить, а его, Варлаама, заключить в тюрьму, но оставляет неизвестным, видал ли он тогда в лицо того, кто назван Димитрием. Здесь несообразность и невозможность: конечно, прежде всего Гришка, имея власть над обоими, казнил бы Варлаама, как человека, который хорошо знал его и мог обличить.

9) Наконец, Варлаам говорит, что в 1605 году он прибыл в Смоленск. Это очевидная нелепость. Как мог человек, обличавший расстригу и за то пострадавший, освободившись из тюрьмы, отправиться в государство, где властвовал тот, кого он обличал и кому мог быть вреден?

Замечательно противоречие между челобитного Варлаама и грамотою патриарха Иова. В грамоте патриаршей Варлаам назван монахом чудовским, а в челобитной он сам себя называет постриженником Пафнутьевского Боровского монастыря. Варлаам говорит, что Гришка прожил в Киеве всего три недели, ушел прочь из Киева к Острожскому, и когда он уходил к Острожскому, то это считалось удалением из монастыря. А в грамоте Иова, по показанию Венедикта, Гришка, живя в Киеве в Печерском монастыре, служил в то же время у Острожского в Киеве, как киевского воеводы, и чрез это не разрывал своей связи с Печерским монастырем. Варлаам говорит, что, когда он сделал извет, что Гришка хочет уйти к Острожскому, архимандрит сказал, что ‘здесь земля вольная, кто как хочет, в такой вере тот и пребывает’. А в показании Венедикта говорится, что тот же самый архимандрит посылал достать Гришку, тогда он ушел не к Острожскому, как показывает Варлаам, а к запорожцам. Венедикт показывает, что Гришка пришел ко князю Адаму Вишневецкому от запорожцев. Варлаам показывает, что он туда пришел из Гоши. По грамоте патриарха Иова какой-то чернец Пимен водил Гришку с товарищами через границу, Варлаам не знал Пимена, а знает в этом случае иное лицо, какого-то Ивашку-вожа. Кто же из них лгал?

Существует документ очень замечательный, свидетельствующий о действительном товариществе Григория с Варлаамом и Мисаилом. Это надпись на книге Василия Великого, хранящейся на Волыни в Загоровском монастыре, такого содержания: ‘Лета от сотворения мира 7110 месяца августа в 31-й день, сию книгу Великого Василия дал нам, Григорию с братиею Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович, нареченный во святом крещении Василий, Божьею милостию пресветлое княже Острожское воевода киевский’. Под словом ‘Григорию’ приписано другою рукою: ‘царевичу московскому’. Само собою разумеется, что приписку эту сделал человек, знавший, что того, кто царствовал в Москве, считали в действительности Григорием Отрепьевым, странствовавшим с Варлаамом и Мисаилом, и, вероятно, приписка сделана с наивною целью показать вид, как будто бы тот, кто писал надпись, сделал и приписку, и, именуя себя царевичем московским Димитрием, писал себя в то же время и Григорием. Приписка эта отнюдь не важна и могла быть включена в позднейшее время, важно только то, что надпись на книге подтверждает справедливость многоразличных показаний, что Григорий Отрепьев, монах Чудова монастыря, действительно странствовал в польской Украине и проживал у Острожского вместе с монахами Варлаамом и Мисаилом. Но та же самая надпись на книге нимало не дает права признать, что царствовавший в Москве под именем Димитрия был в самом деле беглый монах Григорий Отрепьев, напротив, при сличении этой надписи, по всем вероятиям сделанной Отрепьевым, с почерком названого царя Димитрия не оказывается сходства. Поэтому ни челобитная Варлаама, ни надпись на книге Василия Великого не могут служить доказательствами, чтоб названый царь Димитрий и Гришка Отрепьев были одним и тем же лицом.

V
Объяснение Болотникова с москвичами. — Ослабление мятежа. — Дворяне оставляют Болотникова. — Поражение мятежников. — Бегство Болотникова. — Перенесение тел Годуновых. — Примирение патриарха Иова с московским народом

Болотников построил острог, укрепил его деревом и валом. Козаки, по своему обычаю, стали копать норы и подземные ходы. Отсюда Болотников рассеял грамоты по Москве и по разным городам, возбуждал бедных и меньших против сильных, знатных и богатых. ‘Вы все (было им сказано) боярские холопы побивайте своих бояр, берите себе их жен и все достояние их — поместья и вотчины! Вы будете людьми знатными, и вы, которых называли шпынями и безыменными, убивайте гостей и торговых богатых людей, делите между собой их животы! Вы были последние — теперь получите боярства, окольничества, воеводства!* Целуйте все крест законному государю Димитрию Ивановичу!’

______________________

* А. Э., II, 123.

______________________

Москвичи послали Болотникову выборных. ‘Вся Москва, — говорили они, — хочет, чтобы ты показал нам Димитрия. Если в самом деле он жив. — все придут к нему, упадут ему в ноги и поцелуют крест служить ему и прямить во всем’.

— Я сам видел его в Польше, — говорил Болотников, — своими глазами, он жив и меня послал и назначил сам своим воеводою. И вы его скоро увидите!

— А может быть, это другой? — сказали москвитяне. — Того, кто выдавал себя за Димитрия, убили в Москве*.

______________________

* Petricii, 209.

______________________

С тем ушли москвичи. Болотников отправил посланца в Пу-тивль к Шаховскому и писал ему: ‘Посылай, князь, скорее в Польшу, — пусть царь Димитрий едет скорее! Я с москвичами держал переговоры: они обещали поклониться ему, если он приедет и все узнают, что он тот самый, что был прежде. Не нужно ему войска, пусть едет сам-друг, — дело идет хорошо! Как только москвичи его увидят, тотчас же возьмут своих изменников за шею и отдадут ему*.

______________________

* Petr., 209.-Buss.

______________________

Желанный и действительно любимый многими, Димитрий не являлся. Болотникову скоро приходилось увидеть, что возбуждение меньших людей против больших было средство, годное только на малое время. Оно дало ему силу, оно же подорвало его дело. Дворяне и дети боярские в разных городах, не зная достоверно, что тот, кого считали Димитрием, более не существует, восстали при его имени и готовы были идти за него, потому что он к ним был щедр и милостив, потому что надеялись наград за услуги, а теперь его именем поднимают против них слуг, крестьян и холопей. Им приходилось теперь охранять свое достояние, свои семьи и свою жизнь. Во многих городах целовали крест Димитрию и тотчас же начали каяться, когда к ним врывались шайки беглых всякого рода и стали насиловать женщин, расхищать имущества. Современники говорят, что они не уважали даже святыни церквей, расхищали церковную утварь, обдирали образа, оскверняли Божии храмы. Это известие правдоподобно. Тогда на Руси, несмотря на видимое официальное благочестие, было много таких, которых только по имени можно было назвать христианами. Они не знали ничего в деле веры, не ходили и в церковь. Да в полчищах, восставших за Димитрия, было много и нехристиан — мугамедан и язычников. Эти явления должны были внезапно охолодить ревность к Димитрию, охватившую разом почти всю Русь, и возбуждать охоту держаться Шуйского. Москва более других городов имела тогда поводов не поддаваться Болотникову. В Москве жили бояре, окольничьи, дьяки, знатные люди, которых Болотников грозил перебить или обратить в простолюдинов, а на место их возвести безыменных людей, в Москве жили зажиточные торговцы и промышленники, которых дворы, лавки, деньги — все это заранее отдавалось в дележ неимущим, и все это делалось именем Димитрия, и все это не похоже было на Димитрия, которого знали как покровителя промыслов, торговли, зажиточности и роскоши.

Тут еще пособило Шуйскому и то, что шайки мятежников пошли на Тверь. Тверской архиепископ воодушевил дворян и детей боярских, представил им, что на них наступают хищники, и те, вместе с посадскими людьми, также дорожившими своим достоянием, отбили врагов.

В нестройных мужичьих мятежах всегда бывает так, что и малый успех привлекает к мятежу огромные массы и малая неудача отнимает у них дух. Пример Твери подействовал на пригороды, привыкшие, по преданию, следовать главному городу земли. Зубцов, Ржев отпали от Димитрия. В Ржевском уезде составилось ополчение из детей боярских, у них начальником был Колычев. Смоленск удерживал в повиновении Шуйскому князь Куракин, — смоленские дворяне и дети боярские ополчились, чтоб идти на выручку Москве. Примеру их последовали пригороды той же земли: Дорогобуж, Вязьма, Серпейск, попробовавшие, что значит крестное целование Димитрию. Можайск, прежде поднявшись за Димитрия, опять ударил челом Шуйскому. Двинская земля, Вологда, Ярославль, где вообще торговля избрала себе путь и где через то развилось благосостояние, не поддались увещаниям Болотникова и отправили стрельцов для защиты Москвы против Болотникова. Когда пронеслась весть, что Димитрий жив, вся Русская земля готова была встретить Димитрия и выдать ему на казнь нового царя. Но когда, с одной стороны, царь не показывался и начиналось сомнение в том, что он спасен, а с другой стороны, именем Димитрия поставлено было кровавое знамя переворота Русской земли вверх дном, то большая часть отступила назад и готова была лучше сносить власть Шуйского, лишь бы сохранить достояние и порядок жизни.

В самом полчище Болотникова сделалось раздвоение. На одной стороне стояли дворяне и дети боярские, на другой — холопы, козаки, беглые крестьяне — вообще самые мелкие безыменные люди. У последних главою был Болотников, начальниками первых были Истома Пашков и братья Ляпуновы. Между Истомою и Болотниковым возникло личное соперничество. Истома твердил, что он избран был прежде воеводою, чем Болотников, хвалился притом, что он был дворянин, а Болотников холопского происхождения. Болотников с гордостью говорил, что его сам Димитрий сделал своим военачальником и он, как назначенный лично от царя, имеет над всеми первенство. Болотников хотел власть Димитрия утвердить на одном черном народе. Истома и Ляпуновы, напротив, хотели Димитрия такого, каким знали его на царстве. Вообще дворяне, находившиеся в подмосковном полчище во имя Димитрия, поставлены были в противоречие с тем оборотом, какой приняло дело. В начале честолюбие их щекотала вражда к тем, которые были их сильнее, — зависть к боярам, окольничим, вообще к вельможам, им хотелось низложить вельмож и заменить собою их первенство в земле Русской. Но теперь они увидали, что восстание Болотникова поражает их самих…. что холопы и беглые крестьяне хотели быть выше дворян и детей боярских, как последним хотелось стать выше бояр… Невозможно же было им служить такому делу, которое клонилось к их общему унижению и разорению!

Братья Ляпуновы и воевода Григорий Сумбулов приехали в Москву и поклонились Шуйскому. С ними приехала толпа дворян и детей боярских, за ними последовали стрельцы, которые в Коломне передались было Болотникову.

Шуйский не только простил их, еще и обласкал, а Прокопию Ляпунову дал звание думного дворянина. Шуйский заметил честолюбие и способности этого человека, понял, что им держится Рязанская земля, и думал привязать его к себе. Это, на будущее время, ему не удалось. Ляпуновы не терпели Шуйского и были, напротив, привержены к прежнему царю, но теперь пока скрепя сердце должны были, только ради сохранения порядка в земле Русской и безопасности имуществ и жизни лиц своего звания, стоять на стороне Шуйского. По примеру Ляпуновых и рязанцев приходили из обоза Болотникова другие дворяне и дети боярские и просили позволить им идти на врагов в Коломенское. Шуйский не велел и не хотел начинать наступательной войны с Болотниковым, пока не подойдет поболее ратных сил в Москву. Пришли наконец ожидаемые ополчения дворян и детей боярских Смоленской, Ржевской и Тверской земель и стали на Девичьем поле. С часу на час ожидали двинскую рать.

Болотников увидал, что тогда как он занимается укреплением своего обоза в селе Коломенском, в Москву беспрепятственно проходят на службу Шуйскому ратные силы. Надобно было начать приступ. 26 ноября Болотников перешел через Москву-реку и направил свой главный напор на Гонную, или Рогожскую, слободу и в то же время отправил по другой стороне Москвы-реки часть ополчения, чтоб не допускать прохода ратных из Смоленской земли. Истома Пашков стал в Красном селе, чтобы перервать сообщение с Ярославлем и не допустить оттуда ратных людей к Москве*.

______________________

* А. А. Э., II, 135.

______________________

Так распоряжались в воровском обозе, когда в Москве собирался поход на воров.

В этот же день в Архангельском соборе патриарх Гермоген с Освященным собором отслужил молебен пред гробом Димитрия. Ратные люди были собраны на Красную площадь. После молебна вынесли из Кремля с пением и колокольным звоном покров, которым были покрыты мощи царевича Димитрия. Духовенство окропляло ратных людей св. водою. Затрубили тревогу. Двинулись на бой. Покров, от которого ожидали чудотворной помощи, понесли вперед к Калужским воротам. Царь на своем боевом коне поехал вслед. У Серпуховских ворот стояли молодой Михайло Васильевич Скопин-Шуйский с князьями Андреем Голицыным и Татевым.

Рать Шуйского ударила на мятежников, отбила их, нахватала пленных. Тогда Истома Пашков вдруг оставил свой пост и с четырьмя стами стрельцов, в сопровождении товарищей своих — дворян и детей боярских, приехал в Москву и поклонился Шуйскому. Болотников прекратил нападение и ушел в свой стан*.

______________________

* Ник. лет., 83, — Врем., XVI, 60.- Petr., 208.

______________________

Пашков своим переходом много пособил Шуйскому. Когда его окружили москвичи и стали расспрашивать, он объявил, что Болотников лжет:

— Димитрия никакого нет!

— Разве он не в Путивле? — спрашивали москвичи.

— Его там не бывало! Шаховской выдумал и рассказывает, будто он сам в Польше, а ему приказал приводить к присяге людей Московского государства. Никто не видал его и никто не знает, чтоб он спасся!*

______________________

* Petrei, 208.

______________________

Это известие так подействовало на москвичей, что они стали теснее приставать к Шуйскому, Димитриево имя их более не соблазняло, а идти за Болотникова готовы были только одни бездомные бродяги да беспокойные холопы.

Шуйский принял очень милостиво Истому и расчел, что лучше прекратить смуту милостью. Он послал к Болотникову — увещевал сдаться и обещал ему важный чин за это.

Болотников отвечал: ‘Я целовал крест своему государю Димитрию Ивановичу положить за него живот. И не нарушу целования, не уподоблюсь изменнику и клятвопреступнику Истоме. Верно буду служить государю моему и скоро вас проведаю’*.

______________________

* Petrei, 209.

______________________

После этого отказа Михайло Скопин-Шуйский с князем Иваном Шуйским, стоявшие в Даниловском монастыре, за Серпуховскими воротами, 2 декабря пошли в Коломенское. Они рассчитывали, что хотя Болотников похваляется, но силы его значительно уменьшились после отделения дворян и детей боярских, и, кроме козаков, у него мало людей опытных — все войско его состояло из холопей и крестьян, вооруженных чем ни попало. Болотников вышел против царских воевод при урочище Котлах*, не выдержал напора, ушел в Коломенское и заперся в остроге, надеясь на твердость этого острога. Там его воеводы осадили. Они стреляли из пушек три дня и не могли разметать острога, который был обсыпан землею по козацкому обычаю. Мятежники заползли в земляные норы и укрывались там от ядер, а огненные ядра утушали сырыми воловьими кожами. Наконец воеводы, узнавши их хитрости, сделали огненные ядра с ‘некоею мудростию’, говорит летописец**, так что угасить их было невозможно, — и пожар распространился внутри острога. Тогда Болотников с своим полчищем выскочил из острога и пустился бежать по серпуховской дороге. Ратные люди погнались за ним, поражали бегущих и хватали пленных, кидавших оружие. Козаки заперлись в деревне Заборье и сделали, по своему обычаю, укрепление из тройного ряда саней, тесно связанных и облитых водою. Скопин-Шуйский нашел, что нельзя далее преследовать Болотникова и оставить позади себя неприятеля в укреплении, из которого он мог сделать на него вылазку сзади. Он осадил заборский табор. Козацкий атаман Димитрий Беззубцев предложил сдаться, если козаков не станут убивать и примут в службу. Скопин дал слово. Беззубцев вышел и положил оружие. Скопин привел его в Москву с козаками. За Скопиным гнали туда такое множество пленных, что по тюрьмам в Москве не стало для них помещения. Их помещали по палатам каменным***, и там стало тесно.

______________________

* Рукоп. Филар., 11.

** Врем., XVI, 61.

*** То есть строениям, назначенным для хранения пожитков, преимущественно у купцов на дворах для хранения товаров.

______________________

Царь простил козаков, сдавшихся в Заборье, принял их в службу и приказал разместить по дворам, а всех тех, которые взяты были в плен во время бегства или в бою под Москвою, велел утопить (посадить в воду*), иных посадили на кол. Михайло Скопин-Шуйский, еще очень молодой, получил сан боярина.

______________________

* Ник., 83.- Времен., XVI, 61.- Рук. Филар., 41. — А. А. Э., II, 135.

______________________

В тот же сан был возведен и Колычев, начальник Ржевского ополчения. Большая была радость царю от этой победы: по государству в верные города послана была грамота, везде — благодарственные молебствия, колокольный звон, а царь в Москве праздновал свое новоселье: он построил себе новый дворец, освятил его и учредил по обычаю пир боярам, к нему приходили с поздравлениями и подносили подарки. Бывший деревянный дворец Димитрия еще не был сломан и стоял пустой: никто не решился бы жить в нем.

Болотников прибежал в Серпухов, собрал тамошних жителей, которые пристали прежде на его сторону, и спрашивал: ‘Станет ли у вас запасов, когда я останусь у вас и будем отсиживаться?’

— Нам самим есть нечего! — отвечали серпуховцы*.

______________________

* Bussow, 72.

______________________

Тогда Болотников отправился дальше и остановился в Калуге. Калужане, во имя Димитрия, приняли его и взялись отсиживаться от Шуйского.

Шуйскому предстояло два способа вести войну против Болотникова и уничтожить его: или сосредоточить все силы войска у Калуги, где засел предводитель восстания, или разделить войска на отряды и рассылать по разным местам, где противились царской власти и ожидали Димитрия, и, таким образом, усмирить восстание по частям. Шуйский выбрал последнее, вероятно полагая, что партия Болотникова слаба. Он отправил за Болотниковым свежую ратную силу под Калугу с своим братом Иваном. За ними вслед поехали туда с новыми силами князь Мстиславский, князь Михайло Скопин-Шуйский, Иван Никитич Романов, князь Данило Мезецкий, Борис Петрович Татев и другие воеводы*. Затем отряды пошли для усмирения украинных городов. Полагали, что эти воеводы один за другим поберут украинные города.

______________________

* Хроногр. Арх. Коммис.

______________________

Между тем по-прежнему Шуйский продолжал действовать на народ нравственными мерами. Победа над Болотниковым была оглашена по всей России, как дело великое, как явление Божией благодати. После 26 ноября разосланы были грамоты к владыкам с известием о погроме и бегстве Болотникова. Архиереи приказывали местным духовным начальствам созывать людей всех состояний, прочитывать в церквах грамоту и служить молебны со звоном. Божию благодать приписывали заступничеству святых, между прочим местных того края, куда посылался экземпляр грамоты, и особенно силе новоявленного чудотворца Димитрия-царевича. В грамоте поручалось народу блюстись от воров и, где б они ни появлялись, тотчас же ловить и доставлять к приказным людям. Такие же грамоты отсылались по всей Руси в монастыри*.

______________________

* А. А. Э., II, 136.

______________________

Шуйский нашел полезным для себя примирить народ с памятью Бориса и с патриархом Иовом, связать тем самым свое царствование с прежней историей до расстриги и возбудить еще более вражды и омерзения к расстриге. Еще перед пришествием Болотникова царь Василий приказал отрыть тело Бориса, его жены и сына в Варсонофьевском монастыре. Двадцать монахов несли тело Бориса, посвященного перед смертью в монашество, и двадцать бояр и думных лиц знатного звания несли гробы царицы Марьи и Федора. Их понесли к Троицким воротам. Множество монахов и священников в черных ризах провожали их с надгробным пением. За ними ехала в закрытых санях Ксения. Народ слышал ее причитанья и проклятие убийцам. ‘Горько мне, безродной сироте! — вопила она. — Злодей вор, что назывался ложно Димитрием, погубил моего батюшку, мою сердечную матушку, моего милого братца — весь мой род заел! И сам пропал, и при животе своем и по смерти наделал беды всей земле нашей Русской! Господи, осуди его судом праведным!’* Их тела похоронили в притворе у Троицы, близ Успенской церкви.

______________________

* Bussow, 69.

______________________

В феврале 1607 года царь придумал новую церемонию в том же роде. По совету его патриархом Гермогеном посланы к отставленному патриарху Крутицкий Пафнутий с духовными лицами — приглашать Иова в Москву, чтобы там снять с московских людей тяготевшее на них бремя клятвопреступления. Для бывшего патриарха послана была из царской конюшни царская каптана, обитая внутри соболями, в восемь лошадей.

14 февраля приехал Иов в Москву. 16-го составили грамоту и оповестили всем жителям столицы, чтоб 20 февраля, в пятницу, все гости, торговые и посадские люди, мастеровые, служилые и все вообще явились в Кремль, в Успенский собор. Поместиться всем было невозможно в соборе, и большинству приходилось наполнять Кремль. Составили челобитную от гостей и торговых людей, какую следовало подать в церкви патриарху.

В назначенный день при многочисленном стечении народа бывший патриарх вошел в соборную церковь, приложился к образам и стал у патриаршего места. Новый патриарх Гермоген отправлял богослужение. Потом выборные для подачи челобитной подошли к патриарху. Один проговорил ото всех речь и просил прочитать ясно и внушительно.

Патриарх Гермоген приказал прочитать челобитную с амвона архидиакону Олимпию. В ней московские люди сознавались в своем преступлении: что, присягнув Борису и Федору, они приняли на государство Московское вора Отрепьева и за это остались связанными от святого патриарха. Было сказано: ‘Не только живущие во граде сем, но и живущие во всех градех страны сей, просят разрешения и прощения, — как живым от мала до велика, так и тем, которые уже отошли от мира сего прежде…’ По прочтении этой челобитной прочитана была прощальная и разрешительная грамота от бывшего патриарха. Припоминая прошедшие события, патриарх теперь объявил, что настоящий Димитрий убит в Угличе, но не смел назвать убийцу, потому что прежде называл этого убийцу законным царем. Он разрешал и в сем веке, и в будущем весь народ от клятвопреступления Борису и его детям и, с своей стороны, просил у всех прощения за свое заклинание.

Таким образом, было видно и понятно, что прежде бывший патриарх признавал пред всем народом законность вступления на престол Василия по родовому праву*. Окончив обряд, патриарх уехал к Троице и там скоро скончался.

______________________

* А. А. Э., П., 148-160.

______________________

Так, всеми средствами Шуйский старался утвердить власть свою, основанную не на избрании страны, а на криках подущенной толпы. Шуйский сам себе противоречил: он объявил Бориса убийцею Димитрия и, следовательно, незаконным подыскателем престола, на который он не мог взойти, если б Димитрий был жив. Мощи Димитрия творили чудеса в обличение злодеяния Борисова, — один и тот же Шуйский оказывает всенародную честь праху убийцы Димитрия и призывает бывшего патриарха разрешить народу тягость народного преступления, а это тяжелое преступление — неверность Борису, тогда как Борис, будучи объявлен злодеем-убийцею святого младенца, не мог в глазах народа быть лицом, которому надобно было сохранить верность. Так обстоятельства запутывали Шуйского. Он, как говорится, словно утопающий за соломинку хватался за все, лишь бы удержаться. Нравственного успеха было для него мало от всего этого!

Шуйский держался на престоле более всего страхом всеобщего разорения, которое грозило от восставших шаек черни, и отсутствием такого лица, к которому бы могло устремиться народное желание в это смутное время.

VI
Пример украинных городов. — Осада Болотникова в Калуге. — Явление царевича Петра. — Поражение царского войска под Калугою. — Болотников и царевич Петр в Туле

Расчет царя на упадок сил Болотникова был не совсем верен. На юге, в краю, который тогда носил общее название украинных городов, был другой дух, чем в Москве и собственно в Московской земле, или Московщине. Уже давно московские государи старались утвердить полное единство земли и слитие всех народных местных интересов под властию и нравственным первенством Москвы, так чтобы вся Русь не думала и не чувствовала иначе от Москвы. Но стихия древней раздельности искала себе исхода и находила в южных областях. Чем далее русская жизнь шагала на юг от Москвы, тем более ослабевало в народном сознании слитие частей Руси, тем народ был вольнее и своеобразнее, тем более было местных особенностей и стремлений не подчиняться Москве. Полное явление этого свободного, противодействующего московским государственным интересам начала было в козачестве. Но козачество не отделялось от русских земель непереходимою границею. Если не по определенным формам, то по духу оно было, так сказать, в чересполосном владении с государством. Земля Северская, земля, преимущественно называемая Украиною (т.е. земля нынешних губерний — Орловской, Воронежской, Калужской, Тульской), и земля Рязанская — заключали в себе много козацкого, противного тому, чего хотела государственная власть. Оттого Иов в своей грамоте и назвал Северскую украину ‘прежде погибшею (давно погибшею) землею’. В украинных городах было убежище всего, что не уживалось в центре России и в старых ее областях. Туда укрывались беглые холопи и крестьяне, недовольные произволом помещика, приказчика или мира, не хотевшие платить поборов посадские, не желавшие служить дети боярские, туда ускользали сделавшие преступление и ожидавшие казни, самые служилые люди посылались туда в виде наказания. Земли для жителей было вдоволь — за собственность полей не приходилось спорить. Отдаленность от столицы и вследствие этого недостаток надзора давали тамошнему населению более свободы. Неожиданные набеги крымских татар заставляли жителей вообще держаться на военной ноге, приучали к оружию, развивали дух удальства и наездничества. Необеспеченность жизни мешала строгой оседлости и гражданскому порядку. Там было приволье, раздолье! Там была игра опасностей, охота к приключениям, — там все необычайное, как, например, чудесное спасение царя, находило и веру, и сочувствие. Сказка была под стать раздольному житью-бытью украинных земель, жизнь строгая являлась там в виде гнета. Там кипели побуждения неужившихся под государственным строем, искавших другого строя жизни, и потому так легко приставали украинцы к новому знамени, когда оно поднималось против Москвы. Для многих же стать под это знамя было приманчиво, потому что они видели тут возможность добычи, — и хотелось им пожить славно, хотя бы коротко, на счет старой Руси, разделить ее богатства и корысти. Под боком украинных городов с одной стороны было донское, с другой — днепровское козачество. И то и другое по первому свисту готово было двинуться к северу и стать заодно с украинными городами, чтоб начать смуту.

От этих причин воеводы, посланные на украинные города, встречали везде сопротивление и были отбиты. Воеводы под Калугою также плохо успевали. Пытались они зажечь острог, где сидел Болотников. Для этого рубили лес и делали деревянную гору, которую хотели класть так, чтобы она становилась все ближе и ближе к острогу, потом воспользоваться погодою, когда ветер будет дуть на Калугу, и зажечь. Но Болотников не допустил этой деревянной горе подойти под стены своего острога — выскочил и сам сжег деревянную гору тогда, когда она еще была далеко от острога. Приступы ратных царских сил не удались, на них люди были побиты и поранены, а города все-таки не взяли*. Болотникову приходилось выносить долгую и тяжелую осаду. Шаховской послал было на выручку ему отряд под начальством князя Мосальского, но царские бояре предупредили его и выслали из обоза Ивана Никитича Романова с Мезецким. Эти воеводы напали на воров при реке Вырке. Была сечь кровавая. День и ночь бились. Мосальский пал в битве. Большая часть его людей погибла, а остальные в отчаянии, чтоб не достаться победителям, сели на бочки с порохом, зажгли их и взлетели на воздух**.

______________________

* Ник., 84.

** Ник., 85.

______________________

Воеводы, осаждавшие Калугу, обрадовались этому успеху и думали, что Болотников теперь, лишившись подмоги, упадет духом. Известили его о поражении Мосальского и предложили просить милости. Болотников посмеялся над ними. В Калуге еще не истощился запас и хлеба, и меду, и пшена, и пороху, и свинца, а козаки были воины храбрые и терпеливые… Осада продолжалась целую зиму и походила на осаду Кром. Царские войска расположились станом: пьянствовали, играли в зернь, в стане набилось много веселых женщин, часто ратные люди были оплошны и терпели за то. Не раз из Калуги Болотников неожиданно выскакивал и причинял опустошения: козаков убьют человека три-четыре, а московских ратных людей, захваченных врасплох, человек пятьдесят. Воеводы, когда им надоела осада, предпринимали приступы, и всегда дело оканчивалось большою потерею людей и лошадей. Осада продолжалась до самой весны. Царю было видно, что не представлялось возможности взять Болотникова в Калуге, а в других местах дела шли тоже неудачно — мятеж прибывал и усиливался…

Тут явился к услугам Шуйского один немец, живший в Москве, имя его было Фридрих Фидлер. Был он родом из Кенигсберга, занимался аптекарским делом. Он велел передать Шуйскому, что берется освободить Русскую землю от Болотникова.

— Я знаю яды, — говорил он Шуйскому, когда его призвали. — Я передамся Болотникову и изведу его! Я покажу свое раденье к тебе, государь, и государству Московскому.

— Если ты верно сослужишь мне эту службу, я дам тебе поместья и много денег! — сказал ему царь. — Только ты мне теперь присягнешь, что не учинишь измены.

Фидлер произнес такую присягу: ‘Во имя всехвальной Троицы, клянусь отравить ядом врага государства и всей Русской земли Ивана Болотникова. Если ж я этого не сделаю, если, ради корысти, я обману государя, то не будет мне части в царствии небесном, и подвиг Господа Христа, Сына Божия, пребудет на мне тощ, и сила Духа Святого да отступится от меня, и не почиет на мне утешение Его! Святые ангелы, хранители христианских душ, да не помогают мне, — и все естество, созданное на пользу человека, да будет мне во вред! Пусть тогда всякое зелье и всякая еда станет мне отравою! Пусть земля живым поглотит меня и дьявол овладеет душою и телом и буду мучиться вовеки! И если я обману своего государя, не учиню так, как обещал, и не погублю отравою Болотникова да пойду к исповеди и священник меня разрешит от этих клятв, то священническое разрешение не должно иметь силы!’

Клятва эта до того была страшною, говорит современник, — что волосы дыбом поднимались у тех, кто слышал ее. Шуйский поверил Фидлеру, дал 1000 рублей и коня. Задаток был велик, обещаний дали ему гораздо больше!

Фидлер отправился в Калугу, передался Болотникову и сказал: ‘Шуйский послал меня отравить тебя, но у меня нет того в мыслях. Вот яд — делай с ним что хочешь!’

Болотников оставил его у себя. Неизвестно, что Фидлера побудило так поступать. Всего вероятнее, что, явившись в Калугу, он не избежал на себя подозрения и, чтоб выпутаться из него, решился открыть замысел Шуйского, чтобы самого себя спасти от мести Болотникова. Когда в Москве об этом узнали — стали колоть глаза всем немцам этим поступком.

— Вот какова честность немецкая! — говорили москвичи.

К концу зимы, однако, запасы у мятежников истощились, сообщение было прервано и в Калуге начинался недостаток. Но холопы и козаки, составляющие ратную силу, довольствовались малым и уже, за недостатком говядины и хлеба, ели лошадей, но могли еще подержаться. Хуже всякой осады Болотникова тяготило то, что Димитрия, которого он ждал, не было. Напрасно Шаховской писал к Молчанову, чтоб Димитрий скорее ехал в Москву. Сам Молчанов порисовался немного в звании Димитрия, поманил этим и подурачил жену Мнишка, хотевшую какого бы то ни было мщения за мужа и дочь, Молчанов набрал денег, что ему жертвовали для предприятия, да потом рассудил, что гораздо благоразумнее удалиться от треволнений и опасностей, и перестал называться Димитрием — остался пока в Польше до поры до времени зажиточным господином. Надобно было отыскать другого Димитрия… А между тем Шаховской нашел, что, пока не явится Димитрий, смуту в Московском государстве может поддерживать Петр.

Еще в последних месяцах царствования названого Димитрия на прибрежьях Каспийского моря терские и волжские козаки стали досадовать и завидовать донским, что те, послужив Димитрию, пользовались от него выгодами. Эти козаки были пешие, проводили большую часть жизни на лодках, а в рядах их были беглые холопи и разные бездомные и безыменные люди, которым судьба не давала счастья и удачи на Руси. Терские козаки стали думать, как бы им поживиться: громить ли турецкие суда на Куре, идти ли служить шаху казильбашскому. Они, между прочим, так говорили в своем кругу: ‘Государь-то и хотел бы нас пожаловать, да лихие бояре переводят жалованье, а нам его не дают’. Тут выбралось из них человек триста что ни есть отважных, у них головой был атаман Федор, с ним они пустились накозачье воровское умышление. ‘Вот что, братцы, — стали говорить они, — как бы кто да назвался царевичем Петром! Будто был сын у царя Федора, вместо дочери, и будто сына подменили дочерью, что назвали дочерью — та умерла, а настоящий сын, царевич, здравствует. То-то мы бы много шуму наделали по Волге и добычи получили!’ Такая мысль пришла им в голову после того, как Борис распустил слух, что идущий на него под именем Димитрия есть обманщик, назвавший себя ложно Димитрием. Козаки, быть может, сами не додумались бы до этого, если б им не подали примера.

Оказалось у них двое, годящихся на такое дело: одного звали Илейкою, другого — Митькою. Митька был сын астраханского стрельца. ‘Я, — сказал Митька, — на Москве никогда не бывал и никого там не знаю. Я родился и жил все в Астрахани’.

— А я, — сказал Илейка, — в Москве бывал, как жил в Нижнем, так ездил в Москву и прожил там с Рождества до Петрова дни у подьячего Дементия Тимофеева, у Св. Володимира-на-Садах.

— Ну так тебе же быть Петром! — воскликнули козаки. Илейка стал Петром.

Этот Илейка (как он сам потом рассказывал свою биографию) был родом из Мурома. Жил там торговый человек, звали его Тихоном, у него была жена Ульяна. Она покинула мужа и жила с посадским человеком Иваном Коровиным, и от такого беззаконного сожительства родился сын Илейка. Когда отец его умер, мать, по завещанию умершего, постриглась в Воскресенском муромском монастыре и там скоро умерла. Илейка остался без приюта, без роду, без племени. Он начал ходить по наймам. Сначала взял его к себе нижегородский человек, жил он у него в сидельцах, продавал яблоки и горшки. Тут он и в Москву ездил, как показывал. И так, в звании сидельца, прожил он года три. Но не полюбилась эта жизнь Илейке, — он пошел служить в кормовых козаках на судах и плавал по Волге от Нижнего до Астрахани. В этом звании он пробыл также года три и служил у разных хозяев. Из Нижнего отправится на судне в Астрахань, там зазимует и кормится мелкою торговлею: накупит по коже да по холсту у торгового человека и идет на татарский базар, продаст это — перепадет ему денег пять либо шесть — тем и кормится. Придет весна — Илейка пристанет к какому-нибудь купцу, доплывет до Казани — тут поживет, потом опять с кем-нибудь плывет на судне либо в Нижний, либо в Астрахань. Кормовые козаки получали содержание от хозяина и работали то, что прикажет хозяин. Илейка занимался по части стряпни. Судьба заносила его в хлыновскую Вятку, и там жил он полтора года, а потом он очутился на поволожском низовье снова. Илейка многого насмотрелся, многого натерпелся. Житье бурлацкое ему надоело. Он пошел в военное звание. Тогда бывало: если служащий стрелец заболеет или просто не захочет идти в поход, то нанимает вместо себя кого-нибудь. В Казани Илейка нанялся вместо племянника стрелецкого пятидесятника и ходил в поход в Тарки, против Шамхала, а потом воротился в Астрахань. Житье военное ему полюбилось. Но хотелось ему вести его повольнее, он пристал к вольным козакам и подружился с козаками Нагибою да Наметкою, вошел чрез них в козацкий круг и, как сказано выше, поступил в царевичи*.

______________________

* А. А. Э., II, 174.

______________________

Выдумка трехсот молодцов понравилась всему терскому козачеству. Как только разнесся слух, что явился Петр, так и нахлынуло к нему козаков четыре тысячи. Терский воевода Петр Головин узнал, что у козаков затевается что-то недоброе, потребовал их на сбор в Терк. Они его не послушали и поплыли кверху по Волге. Царствовавшему в Москве названому Димитрию дали знать об этом. Он послал к козакам Третьяка-Юрлова с грамотою и приглашал называющего себя Петром ехать в Москву, если он в самом деле царевич, а если он чувствует за собой, что он не царевич, то пусть лучше удалится скорее из пределов Русского государства*.

______________________

* Марж., 91.

______________________

Царевич поплыл далее вверх по Волге и давал знать, что едет к своему дядюшке-царю. Конечно, он едва ли считал возможным явиться в Москву, там бы его подвергнули испытанию — точно ли он Петр. А так как ему доказать этого нельзя было, то дело кончилось бы тем, что его бы там повесили. Козакам хотелось попользоваться именем царевича, чтоб удобнее наделать смуты по Волге и пограбить суда и города. Так доплыли они до Свияжска и поднимались вверх. У Вязовых гор стрелецкий голова из Кокшайска сказал им, что ‘расстригу’ убили, они поворотили назад. Доплывая до Казани, они смекнули, что воеводы не пропустят их назад: в Казани был воеводой Василий Петрович Морозов, а ‘в других’ (т.е. товарищах) у него был только что сосланный туда Богдан Вельский. Козаки послали в Казань Третьяка-Юрлова с сорока товарищами известить, что они согласны выдать вора, который называется царевичем Петром, — приведут и отдадут его сами, посланные целовали крест на том за своих товарищей. Бояре им поверили и не радели о карауле на Волге. Этим воспользовались козаки и проехали на низ, держась берега нагорной стороны, плывя далее на низ по Волге, они ограбили несколько промышленных судов, грабили волжские городки, а у Царицына ограбили и убили посла, отправленного Шуйским к шаху Аббасу, убили тут же и воеводу Акинфиева*. Погуляв по Волге, они переправились обычным путем сообщения Волги с Доном — по Камышенке, оттуда переволоклись на реку Илавлю, впадающую в Дон, а потом поплыли по Дону.

______________________

* Никон., 80.

______________________

До них доходили вести о волнениях на юге Московского государства, они услышали, что козаки, их братья, уже отправились помогать новому Димитрию. И Петр с своими отправился в ту же сторону искать счастья. От Монастырища он поплыл по Донцу. Тут явился к нему посланец Шаховского, Горяйно, из Путивля и говорил: ‘Иди, царевич Петр, воевать за царя Димитрия и за себя против похитителя престола Шуйского!’ Петру был на руку такой зазыв, ему и прежде хотелось, чтоб его позвали, и он продолжал плыть вверх по Донцу на стругах. Козаки напали на Царев-Борисов, который еще не поддавался тени Димитрия. Его защищали воеводы Михайло Богданович Сабуров и князь Юрий Приимков-Ростовский. Козаки взяли город и воевод полонили. Отсюда они поплыли по реке Осколу, взяли в остроге Осколе воеводу Матвея Бутурлина, переволоклись на Сейм и достигли Путивля. Здесь Петр показал свою царскую грозу. В Путивле уже сидело несколько пленных воевод и дворян под караулом. Царевич приказал их всех побить. Козаки и холопи затевали над ними всякие потехи: одних бросали в ров со стены, других с башен, а на кого из них были особенно злы — тех распинали по стенам, прибивали руки и ноги гвоздями, а потом расстреливали из пищалей. Так погиб, между прочим, князь Бахтеяров, которого Шаховской, сменивши своею особою, не отпустил. Убивши его, Петр-царевич взял дочь его к себе ‘на позор, на постелю’*. После такой расправы Петр объявил, что идет за холопов и меньших людей против больших и лучших.

______________________

* Никон., 80.

______________________

Болотников был сострадательнее и умереннее, чем царевич козацкого произведения. Болотников хоть и был холоп по рождению, но в малолетстве увезен из России, он свое горе и унижение перенес на чужой стороне, и потому у него злоба к высшим и большим людям была слабее, чем у Петра, который вырос и жил в нужде, мыкал горе на русской земле и теперь имел возможность на других выливать горечь сердца, разъедаемого тяжелыми воспоминаниями. Петр был самый последний человек, каким считался на Руси незаконнорожденный сын. Теперь этот по рождению последний назывался по рождению первым и упивался призрачным величием своей роли, заглушая сознание о том, чем он был на самом деле*.

______________________

* Не все современники признают Петра-царевича незаконным сыном. Есть известие в хронографах, что он был родом муромец, сын сапожника и служил в стрельцах. Другое известие, также в хронографах, называет его уроженцем Звенигорода, звали его Петрушка, ремеслом он был гончар, и назывался он сыном не Федора, а Ивана Ивановича. В последнем известии ошибкою отнесена к этому Петру биография другого самозванца, явившегося позже и действительно называвшегося сыном царевича Ивана Ивановича. Мы признаем достовернее известие, основанное на собственном его показании, снятом после того, как он был взят Шуйским.

______________________

Впрочем, он мог своевольствовать, насколько ему позволял Шаховской. Последний с ним обращался как с царевичем только оттого, что ему нужна была какая бы то ни была фигура с царственным призраком, лишь бы тянуть смуту и погубить Шуйского. Шаховской не обещал Петру престола, потому что, как уверял, ‘был жив коронованный царь Димитрий, его дядя, а Шаховской сделал его только пособником и наместником Димитрия. Тогда о Петре Федоровиче, царевиче, сочинили и распустили такую историю: жена царя Федора Ивановича ‘боялась брата своего, Бориса, который уже метил на царство. Пришлось ей родить. Она родила сына. Но, чтоб Борис не извел младенца, она подменила его девочкою, сказала, будто родила дочь, а сына отдала на воспитание Андрею Щелкалову и на попечение князя Мстиславского. Царевич рос у жены Щелкалова за ее собственного сына полтора года, а потом его отдали Федору (или Григорию) Васильевичу Годунову, который также знал тайну, у него он жил два года, потом его отдали в монастырь, недалеко от Владимира на Клязьме, к игумену, и тот научил ребенка грамоте. Когда он грамоту узнал, игумен написал…..Васильевичу Годунову, считая ребенка его сыном, но того уже не было в живых, а родные его сказали: ‘У племянника (т.е. родича) нашего не было сына, не знаем, откуда взялся этот мальчик’. И обратились они к Борису, а тот написал к игумену, чтобы прислать мальчика к нему. И мальчика повезли к Борису. Но царевич догадался, что ему грозит что-то недоброе, убежал с дороги, прибежал к князю Барятинскому и скрывался у него, а потом убежал к донским козакам, где и объявил про себя*.

______________________

* Рукоп. Bibl. Krasinsk.

______________________

Явление Петра поддержало восстание, а иначе оно должно было угаснуть, когда не являлся Димитрий. Новое лицо царского достоинства, чудесно спасшееся, не давало успокоиться взволнованному народному воображению. Пришедшие с названым царевичем Петром козаки составляли для смуты военную силу более крепкую, чем толпы крестьян и холопей. Вдобавок, на радость Шаховскому, пришли служить еще не найденному Димитрию толпы запорожцев. Они почуяли, что в Московском государстве безурядица, и бежали туда искать себе рыцарской славы.

Шаховской отправил Петра в Тулу, а за ним двинулся и сам. Надобно было выручить из осады Болотникова и его также присоединить к себе в Туле. В начале мая Шаховской послал на войско, осаждавшее Калугу, отряд под начальством князя Андрея Телятевского. Московские воеводы, находившиеся под Калугою, узнали об этом от ‘языков’ заблаговременно. Им пришлось выбирать что-нибудь из двух: либо дожидаться, пока на них нападут под самою Калугою, либо не допускать Телятевского и выслать против него отряд. Они выбрали последнее — послали на Телятевского часть своего войска с князьями Борисом Татевым и Андреем Черкасским. Этот отряд встретил Телятевского на берегу реки Пчельни, стал биться и был разбит наголову. Оба князя — предводители царского отряда — пали в битве. Рать их прибежала в лагерь под Калугою 2 мая, и там сделалось великое смятение и расстройство. В это время воеводы опять задумали зажечь город. Повезли груды дров, соединенные вместе в сплошной дровяной вал, за ними двинулись туры, заслонявшие ратных людей. Уже один конец дровяного вала близился к городской стене… И вдруг под этим валом с громом и треском поднялась земля, и бревна, дрова, туры, лошади, люди разлетелись!.. На остальное войско напал неописанный страх: никто не ждал этого, никто не понимал, что это… Ратные бежали во все стороны, бросили пушки, возы, никто не успел даже схватить платья или ручного оружия. Оказалось после, что Болотников, узнавши заранее, что замышляют против него, устроил подземельный ход, подкатил туда пороху и зажег его в то время, как только деревянный вал стал на месте подкопа. Воеводы также бежали без оглядки. Тогда выскочили осажденные, и начали, говорит современник*, разбойники и богоотступники посекать без милости царское войско. Многие (в степенной книге говорится, тысяч пятнадцать — число, без сомнения, преувеличенное) передались неприятелю. Даже немцы, обыкновенно честно исполнявшие договор, перешли тогда к Болотникову. Только Михайло Скопин-Шуйский и здесь показал себя, что не похож на других. Он с своим полком не бежал, а мужественно, в порядке отступил, отбиваясь от Болотникова. В рядах его войска был прежний сподвижник Болотникова, Истома Пашков. Теперь он, дворянин, грудью стоял за дворянское и царское дело. Говорили после, что в царском войске была измена: некоторые подумали, что если и впрямь Димитрий жив и возьмет верх, тогда можно перед ним через это выслужиться.

______________________

* Хроногр. Арх. Комм.

______________________

Болотников выступил из Калуги и соединился с Телятевским. Их полчище пришло в Тулу, а там были уже Петр и Шаховской.

VII
Сбор и поход царя на мятежников. — Осада Тулы. — Затопление. — Взятие Тулы. — Судьба мятежников. — Несколько названых царевичей

Поражение царского войска под Калугою сильно встревожило Москву. Ожидали, что полчище Болотникова, теперь усиленное козаками, снова подступит к столице. Царь стал думать думу с боярами — порешили, что следует идти на войну самому царю. Положили, сколько собрать со всего государства ратных по сохам. Судя по грамоте в Белозерский уезд, брали по шести человек с сохи — по три конных и по три пеших. Этих людей брали с посадов, со всех волостей, с дворцовых, с черносошных, патриарших, митрополичьих, владычних, монастырских и с имений светских владельцев, если эти владельцы сами не были на службе лично, именно с имений, принадлежавших вдовам, недорослям, приказным людям и бегавшим со службы. Воеводы должны были принимать даточных людей и выдавать им жалованье за два месяца вперед, по 2 рубля. Эти деньги собирались с тех же имений, которые доставляли даточных людей. Ратные даточные люди должны быть не стары, не увечны, не замечены в дурном поведении, не зернщики и вооружены луками, пищалями, рогатинами и бердышами. После того как снаряжали даточных людей, их разделяли на десятки, пятидесятки, выбирали из посадских и волостных людей над ними пятидесятских и десятских. Их отправили в Серпухов, сборное место царского войска. С прибытия на это место считалась за ними служба, и они с этого времени получали жалованье, дорога от места их жительства до Серпухова не входила в расчет. Деньги, собираемые в посадах и уездах, следовало присылать в Москву с волостными старостами и целовальниками в те приказы, куда приписаны были по управлению земли, откуда высылались даточные люди*. Пока даточные сходились в Серпухов, 21 мая выступил из Москвы царь с тем войском, какое у него было в наличности. Москвою править остались брат царский Димитрий и князья Одоевский и Трубецкой.

______________________

* А. А. Э., II, 170.

______________________

Патриарх оповестил по всему Московскому государству об этом походе и указывал в грамоте, кто были изменники царя: это были тати и разбойники — холопи боярские и козаки донские и волжские.

Московское государство разделилось на два лагеря: в одном были царь и все, кто считал себя лучшим по роду, по богатству и по значению, на время оставлены родословные счеты: бояре, дворяне и дети боярские, люди торговые стали как бы одним сословием. Теперь им угрожал враг, всем опасный в равной степени. В противоположном лагере было все безыменное, худое, обиженное обстоятельствами, владеемое и ничем не владевшее, битое и никого не смевшее побить, гнетомое законом и не находившее в законе для себя позволения гнуть других. Кроме немногих или действительно обманутых, или ловивших в мутной воде рыбу, людей лучших и даже середних тут не было.

Шуйский стоял более месяца в Серпухове, дожидаясь сбора войска, которое приходило отрядами из разных северных и восточных земель. Между тем на востоке война с мятежниками повелась лучше для Шуйского. Арзамас и Алатырь, признавши Димитрия, опять покорились царю Василию. Нижний Новгород был в осаде от сбродного полчища, состоявшего из русских крестьян и мордвы, которая увидела тогда случай отомстить Московскому государству за свое давнее народное угнетение. Это полчище бежало, как только услышало, что воеводы (Григорий Пушкин и Сергей Ададуров) взяли Арзамас и Алатырь. Войско, составленное из дворян и детей боярских: из каширян, тулян, ярославцев, угличан и городов низовых, под начальством Хилкова и Глебова, взяло город Серебряные Пруды* и принудило там бывших мятежников поцеловать крест царю Василию. На другой день оно разбило воровскую шайку, которая шла на выручку этому городу, потом повернуло к Дедилову. Но, не чаявши, тут застали они большое скопище, пришлось с ним биться, их разбили воры. Воеводы убежали в Каширу. Тогда Шуйский на смену Хилкову назначил Андрея Васильевича Голицына. К нему присоединилось ополчение Рязанской земли с Прокопием Ляпуновым и Федором Булгаковым, главным воеводою над ним был князь Борис Лыков. Болотников послал против них передовой полк под начальством князя Телятевского. С ним были козаки: донские, терские, волжские и яицкие да украинных городов — Путивля и Ельца — люди, тысяч до тридцати всего.

______________________

* Село Тульской губ. Веневского уезда, при реке Осетре.

______________________

На берегу речки Возьмы, в семнадцати верстах от Каширы, встретились оба войска в девятую пятницу после Пасхи. Бой продолжался, говорит хронограф*, с первого часа дня до пятого. Вдруг, по известию одной современной летописи, князь Телятевский, с четырьмя тысячами, отстал от мятежников и присоединился к войску Шуйского. Это решило победу — мятежники бежали. Впрочем, известие это если не представляет совершенной невозможности, то, с другой стороны, противоречит русским летописным сказаниям, которые говорят, что Телятевский был взят в Туле. Во всяком случае, на берегах Возьмы царское войско одолело мятежников и гнало их на пространстве тридцати верст. Тогда тысяча семьсот молодцов-воров за речкою Возьмою засели в буераке и отстреливались. На них покусились напасть рязанцы, но воровские козаки не подпустили их близко к себе и меткими выстрелами перебили у них много людей и лошадей. Рязанцы отступили. Подоспели иные и бросились на воров-козаков, и тех отбили козаки от буераков. Прошла пятница, прочие царские люди гнали бегущих, а воры-козаки продолжали сидеть в своем буераке. Бояре посылали сказать: ‘Добейте челом царю и великому князю Василию Ивановичу всея Руси, принесите свою вину, выйдите из буерака. Царь-государь милосерд — помилует вас и отдаст вам вины ваши’. Воры-козаки отвечали: ‘Мы помрем здесь все, а не сдадимся’. Бояре повторили свои убеждения, воры-козаки упрямились. Так прошла и суббота. В воскресенье бояре послали на них большую конную ратную силу. Подошедши к ним, конные сошли с лошадей и стали добывать воров. Те дружно отстреливались до тех пор, пока у них ставало пороху. Только после того, как нечем было им стрелять, оставшиеся в живых согласились сдаться. Но уж тут им не было милосердия. Всех истребили за то, что они побили государевых людей, оставлено было в живых только семь человек. Дворяне, нижегородцы и арзамасцы говорили: ‘Шел вор Петрушка с Терека Волгою, встретил он нас на Волге и хотел нас побить, а эти самые козаки не дали нас на смерть’. По их просьбе пощадили этих семерых.

______________________

* Хроногр. Арх. Комм.

______________________

Весть об этом деле разнеслась по окольной стране — страх обдал мятежников, ободрилась партия Шуйского. Царь выступил из Серпухова. Алексин — город, до сих пор признававший Димитрия, сдался. Чтобы и другие города заохотить принести повинную, царь не только простил алексинцев, а еще наделил их съестным*. С передовым отрядом шел Скопин-Шуйский и раньше целого войска стал подходить к Туле. Болотников выслал из города сильный отряд против него. За семь верст от города воры хотели не пропускать ратных через топкую и грязную речку Воронью — стали на ее берегу, огородились засекою из срубленного лесу. Был упорный и долгий бой. Скопин-Шуйский одолел. Раненые царские люди перешли речку в разных местах и погнали воров вплоть до Тулы. Много их легло, много было схвачено. Таким образом, гоняясь за ними, ратные царские люди бежали до самого города Тулы, и человек десять вслед за ворами сами сгоряча вскочили в городские ворота, — там их и побили**. Это происходило в десятую пятницу по Пасхе. Вслед за тем, 30 июня, пришло большое войско и сам царь с ним. Обложили Тулу. Говорят, что всего в войске с Шуйским было людей тысяч до ста. Начиная от крапивенской дороги, по обеим сторонам растянулось вокруг Тулы главное войско***.

______________________

* Рук. Филар., 413.

** Хр. Археогр. Комм., 539.

*** Войско разделилось на три полка: в большом — боярин князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский да боярин Иван Никитич Романов, в передовом — боярин князь Иван Васильевич Голицын, в сторожевом полку — боярин Василий Петрович Морозов да Яков Васильевич Зюзин.

______________________

На каширской дороге, на Чермной горе и на речке Тулке, стоял Каширский полк под начальством Андрея Голицына: тут было войско, пришедшее главным образом из-под Арзамаса, с прибавкою из других украинных городов. Наряд (артиллерия) большой поставили в двух местах: близ реки Упы по каширской дороге и у Крапивенских ворот, оградили его турами. Подле Каширского полка Андрея Голицына, по речке Тулке, стали татарские мурзы из города и уезда Казанского, романовские, свияжские, кузьмо-демьянские, арзамасские, стали чуваши и черемисы. Главным воеводою над ними всеми был князь Петр Арасланович Урусов. Сверх того, значительная часть татар с черемисами и чувашами отправлена была разорять украинные города и села за то, что не хотели признать царя Василия и стояли против Московского государства. Таким образом, в войске царя Василия была громада инородцев. Рязанские города Михайлов, Спаск, Сапожок сдавались и признавали царя Василия Шуйского. Прибытие волжского вора, в сущности, больше повредило воровскому делу, чем помогло: те, которые обманывались и в самом деле думали, что Димитрий жив, теперь уже сомневались, когда вместо Димитрия явился какой-то Петр, о котором прежде они и не слыхивали, чтоб на свете был такой царевич. Вероятно, это-то было причиною, что и Телятевский передался, если верно последнее. Этот человек, когда-то верный Борису, не хотел передаться Димитрию, когда его все уже признали. Но как скоро раз он по совести признал его государем, то и оставался ему верен до крайности. Вероятно, он не знал достоверно, что царь его погиб, и потому сражался за его имя до тех пор, пока не удостоверился, что царя нет на свете и сам он служит орудием обмана.

У мятежников, говорят, было тысяч до двадцати. Прошло два месяца в осаде, исходил третий. Оказался недостаток. Осажденным пришлось есть лошадей, стало им это противно. Они бунтовались — толпа приступила к Болотникову и Шаховскому. ‘Где же ваш Димитрий? — кричали воры. — Вы говорите, что он жив и будет к нам, где он?! Его нет, и мы погибнем напрасно!..’ Болотников так объяснялся: ‘Когда я ворочался из Италии через Польшу, меня потребовал к себе царь, я увидал молодого человека лет двадцати осьми. Он мне сказал, что он царь Димитрий, что он ушел из Москвы, когда его убить хотели. Он с меня взял крестное целование — служить ему верно. Я ему буду служить до конца живота моего, не знаю, истинный ли он Димитрий или нет. Я не видал его, когда он сидел на московском престоле. Еще попытаемся: пошлем нарочного затем, чтоб он непременно сюда ехал. Тогда увидите — истинный ли он царь’*. Болотников послал в Польшу донского атамана Заруцкого, выступившего здесь впервые на ту роль, какую играл долгое время.

______________________

* Petrei, 212.

______________________

Прошло несколько недель. Заруцкий не ворочался. Он и не поехал в Польшу, а засел в Стародубе. Болотников послал другого козака за Димитрием. В Туле между тем толпа более и более приходила в неистовство. Приступили к Шаховскому. ‘Ты, князь, — кричали мятежники, — всему заводчик! Ты распустил слух, что Димитрий ушел из Москвы, и твердил нам, что вот приедет, вот приедет Димитрий, а Димитрия нет как нет! Мы тебя посадим за приставы и не выпустим до тех пор, пока не увидим твоего Димитрия. А если он не придет, так мы тебя Шуйскому отдадим!’ Его посадили в заключение.

Но и Шуйский с своим войском тяготился осадой. Засевшие в Туле холопи и козаки как ни скудно ели, как ни тесно помещались, а отбивались так, что ратные люди после всякой попытки идти на приступ уходили назад с уроном. Но хуже того: в войске царском началась шатость. Татарский князь Урусов со своими мурзами ушел из царского войска в Крым. Тут пришел к Шуйскому какой-то Мешок Кравков, родом он был из города Мурома, большой хитроделец, как называет его летопись. ‘Я обещаю тебе, государь, — сказал он, — потопить Тулу водою. Они сдадутся’. ‘Я обещаю тебе большие милости, — сказал царь, — если ты это сделаешь’. Хитроделец во всю ширину русла реки Упы сработал плот и приказал на него сыпать землю, плот с землею пошел на дно — и течение реки перервалось. Вода вышла из берегов и залила Тулу. Люди начали ездить по улицам на лодках. Вода вошла в кладовые, потопила хлебные и прочие запасы. Прежде был недостаток, а тут сделался голод. Люди ели дохлых лошадей, мышей, кошек, собак, грызли кожу*.

______________________

* Рук. Филар., 14.

______________________

Мятежники заключили, что Шуйский сделал это волшебством. Отыскался и у них волшебник и взялся разрушить очарование. Это был какой-то старый монах. ‘Дайте мне сто рублев, — сказал он Болотникову и Петрушке, — я знаю такое средство, что влезу в воду и сделаю так, что прорвется плотина’. Ему пообещали. Он бросился в воду. Людям показалось, что от этого вода забурлила, заклокотала, — и люди потом говорили, будто он чуть не час был под водою. Но сколько бы времени он там ни был, а как вылез из воды, то сказал: ‘Нет, ничего не сделаешь! Видите, как я исцарапан! Шуйскому сделали плотину 12000 бесов: половину их я привел на нашу сторону, а шесть тысяч не поддаются — меня всего исцарапали!’ Когда волшебник не помог им, мятежники, посоветовавшись между собою, послали к Шуйскому сказать такие слова: ‘Мы сдаем город, если ты, царь, помилуешь нас и не будешь казнить смертью. А если нет, то будем держаться, хотя бы пришлось нам друг друга съесть!’ Шуйский отвечал:

— Хоть я и присягнул никого в Туле не миловать, однако за вашу храбрость и мужество я изменяю гнев на милость. Жалую вас и оставляю вас при животе! А вы мне служите и будьте верны так, как были верны вору. Поцелуйте мне крест!

Болотников выехал из Тулы верхом, в задние ворота, где воды было меньше. Он явился перед Шуйским во всем вооружении, снял с себя саблю, положил перед царем, ударил челом до земли и сказал:

— Царь-государь! Я верно держал крестное целование тому, кто в Польше назывался Димитрием. Точно ли он Димитрий или нет — я не мог этого знать: не видал его я прежде. Я ему верно послужил — он меня покинул! Я теперь в твоей власти. Если тебе угодно убить меня — вот моя сабля: убей! А если ты, по твоему крестному обещанию, помилуешь меня, я тебе служить буду верно, так, как я до сих пор служил тому, кто меня оставил!

— Встань! Будет так, как я обещал! — сказал царь. Привели Шаховского. Он сказал царю: ‘Меня посадили в тюрьму мятежники за то, что я хотел сдать город тебе, государь!’ Шуйский притворился, что верит Шаховскому: он был знатный боярин.

18 октября царь из-под Тулы прибыл в Москву, едучи в коляске, обитой красным сукном. Пышности было мало. Шуйский наблюдал, чтобы его торжества обходились дешевле. Зато и москвичи как-то лениво прославляли его подвиги. Даже и колокола звонили плохо в день его въезда!

С Петра сняли показание. Он рассказывал свою жизнь. Его повесили близ Москвы, на серпуховской дороге. Болотникова с козацким атаманом Нагибою, другом Илейки, отвезли в Каргополь, — их засадили в тюрьму. Немцев сослали в Сибирь, туда пошел и Фидлер. Потом Болотникову выкололи глаза. Наконец утопили и Болотникова, и Нагибу. Сделано было это втайне: народ не должен был знать, что царь нарушил обещание помиловать этих воров, но, вероятно, их погубили с боярского ведома. Казалось, невозможно было царю, обязавшемуся править по боярскому совету, оставить жизнь тому, кто посягал на унижение и бояр, и всего сословия лучших людей. Телятевского оставили при своем достоинстве. Шаховского сослали в Каменную пустынь на Кубенское озеро. Простых пленных не щадили: их бросали сотнями в реки, и вода выносила их во множестве на берег, изъеденные рыбами и раками их трупы кругом столицы разносили зловоние*.

______________________

* Хроногр. Арх. Ком. — Никон, лет., 91. — Bussow, 75, 79.

______________________

Уничтожение царевича Петра не привело в порядок окраин Московского государства, напротив, наступил ужаснейший хаос. У козаков проявился сейчас же другой Петр-царевич. С легкой руки Петра начали удальцы называться именами таких царевичей, каких на свете не было. Так, в Астрахани проявился царевич Август, кто-то назвался Иваном Ивановичем, сыном царя Ивана Васильевича от жены Колтовской, потом явился там же Лаврентий-царевич и называл себя сыном убитого отцом царевича Ивана Ивановича. В ‘польских юртах’, то есть в полях, сопредельных с козацкими жильями, появились царевичи Федор, Ерофей, Клементий, Савелий, Семен, Василий, Таврило, Мартын и называли себя сыновьями царя Федора Ивановича*. Но все эти царевичи исчезали, как привидения. Поднялся, назло Шуйскому и на долгое страдание Московскому государству, страшный призрак в другой раз воскресшего Димитрия.

______________________

* Истор. смута, вр., т. П. Прилож., NoVII.

______________________

ГЛАВА ВТОРАЯ

I
Явление второго Димитрия

Долгожданный Димитрий явился. Царь Василий Шуйский узнал о нем тогда еще, когда стоял под Тулою. Одни говорят, что его звали Богданом и что он был литвин, другие называют его Матвеем Веревкиным из Стародуба, третьи — Иваном, четвертые говорят, что он был сын убежавшего в Литву при Грозном князя Курбского, пятые — что он был еврей и т.д. По одним известиям, его выслала в Московское государство жена Мнишка через своего агента Меховецкого, по другим — его отыскал в Киеве посланный нарочно с целью найти Димитрия путивльский поп Воробей.

По иезуитским известиям, он был крещеный иудей, звался Богданко и служил у царя Димитрия, занимаясь по его поручениям составлением писем на русском языке. После умерщвления Димитрия он, страшась русских, которые преследовали приверженцев бывшего царя, уехал в Литву, где несколько месяцев скитался без приюта, наконец основался в городе Могилеве на Днепре, там пристал он к какому-то протопопу, державшему при церкви русскую школу. Протопоп определил его учителем в эту школу, допустил его в свой дом и обращался с ним по-приятельски. Но вскоре заметил он, что принятый к нему учитель начинает ухаживать за его женою, протопоп тогда приказал его высечь и прогнал. Он воротился в Московское государство, но был, по подозрению, схвачен, посажен в тюрьму сперва в Велиже, потом в каком-то другом пограничном городе, наконец, по неимению никаких против него улик, отпущен, сошелся с двумя человеками и с ними отправился в Стародуб, где провозгласил себя Димитрием, когда о чудесном спасении последнего носились слухи во всей Северщине*.

______________________

* Велев., перев. Муханова, стр. 192.

______________________

В одном из западнорусских хронографов рассказывается о нем так*.

______________________

* Рукоп., принадл. Арх. Ком.

______________________

Был он родом стародубец, переселился в Белую Русь, учил детей у священника в Шклове, потом перешел в Могилев и там также договорился учить детей у священника церкви Св. Николая, Федора Сашковича, который, подобно многим своим собратьям, держал школу. Учитель, бездомный скиталец, поселился у просвирника той же церкви Терешки и так был беден, что летом ходил в изорванном тулупе и носил бараний шлык, потому что не на что было ему сделать себе летней одежи. Из Могилева он перешел в Пропойск, там почему-то сочли его шпионом, задержали и посадили в тюрьму. Тогда он, для своего избавления, сказал на себя, что он московский боярин Нагой, дядя царя Димитрия. Пропойский подстароста Рогоза Чечерский известил об этом своего старосту пана Зеновича, а тот приказал его отпустить и проводить в Московское государство. К нему пристали тогда двое молодцов — один по имени Грицько, другой — Рагозинский. Они провели его в Попову-Гору. Там, как узнали, что идет Нагой, стали его расспрашивать о Димитрии, и так как все толковали, что он жив, то и названый Нагой стал уверять их, что Димитрий жив и скоро придет из Польши. Еще пристали к нему несколько молодцов, и в том числе Алексей Рукин, подьячий. С ними он отправился в Стародуб и там говорил так:

‘Я Нагой, родной дядя царя, сам царь недалеко, идет с паном Меховецким, ведет тысячу конных. Вот он скоро вас обрадует, приедет и пожалует вас за вашу верность и даст вам большие льготы’.

Прошло несколько времени. Не приходил Меховецкий с Димитрием. Его товарищ Алексей Рукин отправился по соседним городам рассказывать, что Димитрий жив. Было легко найти легковерных, потому что Шаховской уже подготовил к этому Северскую землю. Рукин приехал в Путивль. ‘Где Димитрий?’ — спрашивали его. Он отвечал: ‘В Стародубе!’ Они задержали его, послали с ним в Стародуб нескольких своих путивлян и сказали ему: ‘Мы тебя замучим, если ты не покажешь нам Димитрия’. Стародубцы уже теряли терпение, когда пришли к ним путивляне. В Стародубе толпа жителей вместе с пришедшими из Путивля приступили к названому Нагому и спрашивали: ‘Где же Димитрий, почему он не приходит? Где он — туда мы пойдем к нему головами!’ Нагой говорил: ‘Не знаю!’ Стародубцы стали грозить пыткою. Нагой уверял, что ничего не знает. Тут стародубцы и путивляне принялись за Рукина за то, что он их ложно уверял. Стали полость ему спину кнутом, приговаривая: ‘Говори, где Димитрий, где Димитрий?!’ Не стерпя муки, Алешка закричал: ‘Смилуйтесь, ради Николы Чудотворца! Я покажу вам Димитрия!’

Его отпустили. Тогда он указал на того, кто назвался Нагим, и сказал: ‘Вот Димитрий Иванович! Он перед вами и смотрит, как вы меня мучите. Он у вас в руках! Вы можете и его убить рядом со мною. Он для того не объявился вам сразу, чтобы узнать: рады ли вы его приходу будете!’ Новопоказанному Димитрию оставалось или назваться этим именем, или подвергнуться пытке. Он, приняв повелительный вид, махнул грозно палкою и сказал: ‘Вы, б……дети, все еще меня не знаете! Я — государь!’ Это было сказано с такою решимостью, что стародубцы, пораженные, невольно упали к ногам его и закричали: ‘Виноваты, государь, перед тобой — не узнали тебя! Помилуй нас! Рады тебе служить против твоих недругов! Живот свой положим за тебя!’

Его повели с колокольным звоном в город (замок), убрали для него покои как могли, чтобы они казались царским жилищем, несли ему подарки и деньги.

Тогда наиболее убеждал Стародубцев и располагал верить отысканному Димитрию стародубец Гаврило Веревкин.

Из Стародуба разосланы были грамоты в соседние северские города, чтобы люди русские спешили к своему царю. Посланы были гонцы с грамотами и в Москву. В них извещалось всем, что ‘с Божиею помощью Димитрий спасся от убийц, благодарит московских людей за то, что при их пособии он достиг престола, и снова просит, чтоб его в другой раз посадили на царство’. Из Северской земли, где так давно ждали Димитрия, собралось к нему тысячи три вольницы, севрюков. Явился в Стародуб и Меховецкий с отрядом украинской вольницы. Современники думали, что этот Меховецкий к выпустил Димитрия из литовских пределов в Россию.

В это время прибыл в Стародуб Заруцкий, посланный, как выше сказано, от Болотникова искать Димитрия. Козацкий атаман явился к Димитрию и сразу увидал, что это вовсе не тот, который царствовал в Москве. Но Заруцкому нужно было Димитрия какого-нибудь, Заруцкий поклонился ему, уверял всех, что действительно узнал в нем настоящего государя. Заруцкий не поехал назад в Тулу, остался при Димитрии, сделался его всегдашним товарищем, доверенным лицом. Вору хотелось испытать: точно ли преданны ему и верны стародубцы. И вот однажды он выехал за ворота с Заруцким, и начали они разъезжаться и сражаться копьями. По тайному приказанию Димитрия Заруцкий сбил его с коня. Димитрий упал и показывал вид, будто сильно ушибен. Заруцкий пустился бежать. Народ закричал: ‘Ловите, держите изменника!’ Схватили его, связали и привели к Димитрию. Тот встал и, засмеявшись, сказал: ‘Благодарю вас, православные христиане! Вот теперь я дважды уверился, что вы мне верны!’ Все стародубцы смеялись, а Заруцкий все-таки схватил несколько порядочных пинков. Но после того все знали, что Заруцкий самый близкий человек к царю Димитрию.

Димитрий несколько времени оставался в Стародубе, ожидая более сил, а между тем отправил к Шуйскому, находившемуся под Тулою, посланца, одного боярского сына из Стародубского уезда. Этот человек смело явился перед царем Василием Ивановичем с грамотою. В ней Димитрий называл Шуйского изменником, похитителем и требовал уступить ему престол. Посланец, с своей стороны, сказал царю: ‘Прямой ты изменник! Подыскался царства под нашим государем’. Царь приказал его пытать, вероятно чтоб выведать от него о состоянии дел. Но у посланца не вымучили никакой вести. Он жарился на огне да в то же время расточал на Шуйского всевозможные ругательства. Так он и умер в муках.

Когда наконец понабралось у Димитрия северской вольницы, он двинулся на Карачев, взял его, оттуда повернул к Козельску: разбил и взял в плен московский отряд и вернулся к Карачеву. Тут литовские люди, бывшие с ним, заспорили за добычу, полученную под Козельском от разбитого московского отряда, и думали уйти. Димитрий был не предприимчивого и не храброго нрава, и притом подозрителен. Он сообразил, что поляки его оставляют, а русским нельзя доверяться. Взявши одного поляка, по имени Кроликовского, да нескольких московских людей, он бежал тайком в Орел. В Орле лег он спать в одной избе с Кроликовским и с одним московским человеком. Ночью московский человек вынул нож, зажег свечу и подошел к Димитрию. Но Димитрий не спал. Кроликовский лежал, преклонивши голову на коленах Димитрия. Димитрий толкнул Кроликовского, тот вскочил, а московский человек уронил свечу, поскорее лег и притворился спящим. Димитрий перешел на другое место и не спал до свету. На другой день Димитрий хотел бежать подальше. Но тут за ним прислал из-под Карачева Меховецкий, оставшийся при войске. ‘Воротись, — извещал он его, — будешь сам здесь налицо, так войско тебя послушается и не разойдется!’ Димитрий пробыл с неделю в Орле: раздумывал так и сяк и наконец воротился, по просьбе Меховецкого, в Карачев, но опять увидал, что поляки не слишком расположены служить ему и думают только о добыче, а московские люди готовы при первом удобном случае выдать его. Сообразивши все это, Димитрий опять тайно убежал. На этот раз он уже не остановился в Орле, а бежал в Путивль. По всему видно, он хотел вовсе отказаться от звания Димитрия, случайно принятого в Стародубе. Он не чувствовал в себе настолько силы, чтоб носить это имя, и рад был случаю улизнуть и избавиться от своей роли. Но и теперь, как в первый раз, не удалось ему. На дороге встретился с ним некто Валавский. С ним было тысяча человек. Он шел из Украины от знатного пана, князя Романа Рожинского, на помощь Димитрию. Потом Самуил Тышкевич привел украинскую вольницу. Современники говорят, что игравший роль Димитрия не хотел им сказаться и назвать себя царским именем, но все стали допытываться и уличать его, и он не мог извернуться: должен был сознаться, что он тот самый, который уже признавал себя за Димитрия. ‘Куда же ты это бредешь?’ — спрашивали его. ‘Меня, — говорил он, — поляки оставляют, а своим я не доверяюсь. Они меня выдадут или убьют, так я хотел бежать в Путивль. Там люди мне издавна преданны. Оттуда я первый раз, по смерти Годунова, был приглашен на царство!’

Его не пустили. Вслед за тем явились к нему новые пособники из Брацлавского воеводства: Хмелевский, Хруслинский и князь Адам Вишневецкий. Последнему, должно быть, очень дико было признавать новое лицо за то самое, которое он знал так близко, как редкий тогда мог знать в Польше.

Понятно, что такими пособниками руководила обычная в Украине охота к шатанию и разбоям. Руководило ими и желание отомстить за тех, которые потерпели в Москве во время бойни, и за тех, которые томились в плену. Много было в Польше жен и детей, которые в томительной неизвестности о судьбе своих мужьев и отцов взывали о справедливой каре лживому московскому народу, говорит современный стихоплет. Это чувство должно было служить нравственным предлогом к оправданию своей лжи. Доблестные поляки, говорит тот же стихоплет, выступая с призраком царя, уверяли единогласно, что Димитрий ушел из Москвы от смерти. Сам Бог помог их справедливому делу: они мстили за тяжкие оскорбления своим согражданам*.

______________________

* Piesn о tyranstwie Szujskiego.

______________________

С этими новыми силами Димитрий воротился опять к Карачеву, а из Карачева со всем полчищем пошел к Брянску. Русские предупредили его и сожгли Брянский посад, а в самый город ввели крепкий гарнизон. ‘Вор’ стоял под Брянском несколько недель. В это время к нему привезли козаки из Дона одного из названых царей, Федора, выдававшего себя за небывалого сына царя Федора Ивановича. Димитрий не хотел признать его племянником и велел казнить. За девять дней до Рождества прибыл на помощь Брянску воевода князь Иван Семенович Куракин. Зима была в тот год теплая, и в декабре все еще не замерзала Десна. По ней плавали льдины, был большой холод и в воде, и в воздухе. Литовские люди никак не ожидали, чтоб их неприятели решились идти вплавь. Но московские люди не побоялись холода, перешли реку и дружным натиском выбили из окопов толпу, тут же ударили на нее осажденные в Брянске. Довольно воров побили и побрали в плен. Шайка снялась с обоза и отступила к Карачеву, а оттуда вор опять приехал в Орел*.

______________________

* Marchocki. Histor. wojny Mosk., 6 — 10 — Никон. Лет., 92 — 95. — Хрон. Арх. комм. — Buss., 81 — 83. — Petr., 212.

______________________

II
Новые польские силы. — Недоразумение ‘вора’ с поляками

В польских владениях имя Димитрия все больше и больше привлекало удальцов. Письма Меховецкого зазывали поляков во имя военной славы и мщения за убитых в Москве. Тогда ‘рокош’ окончился в Польше. Но куда было обратить воинскую отвагу? Меховецкий и братия его указывали ей новый путь, что не чувствовало себя спокойным в Польше, стремилось тогда в Московское государство. Тут были проигравшиеся и пропившиеся шляхтичи, которым ради насущного хлеба приходилось пристать к какому-нибудь делу, достойному шляхетского звания, а такое дело и могло быть только военное, были тут неоплатные должники, которые, долго увертываясь от заимодавцев, пользуясь неприкосновенностью шляхетского человека в его собственном доме, просиживали по целым дням взаперти, дожидаясь солнечного захода, после которого нельзя было по юридическим обычаям задерживать должников. Скучно было такое положение, заимодавец имел право, поймав должника на улице, засадить в вежу, оставалось идти либо в монахи, либо в разбойники, вдруг в Московской земле открылся должникам случай и от заимодавца улизнуть, и весело пожить, и шляхетской чести не замарать, тут были банниты, осужденные за разные своевольства и опасавшиеся в отечестве казни, были тут и такие молодцы, у которых просто руки чесались: для них бьшо все равно, что в одну или в другую сторону света отправиться, лишь бы весело пожить, а весело жить им было не придумчиво иначе как только грабить, разорять других, и вообще делать кому-нибудь вред.

Главным заводчиком выхода в Московское государство в польской Украине стал князь Роман Кирикович Рожинский. Богатый владелец многих местностей в Южной Руси, он все их позакладывал и обременил себя долгами. Теперь представлялись ему надежды поправить свои дела на счет Московского государства. В нравах и понятиях тогдашней южнорусской аристократии грабежи и насилия не представлялись предосудительными поступками. Благородная супруга этого князя, отпустивши его добывать счастья в чужой земле, сама занималась наездами на владения своих соседей*.

______________________

* Киевск. Стар. 1882, т. П. Князья Рожинские, стр. 79.

______________________

По его призыву с ним в поход собралось до четырех тысяч удальцов. Перед праздником Рождества Христова этот отряд вступил в Московское государство и стал под Черниговом, Рожинский отправил посланцев в Орел известить, что новое войско из Польши пришло служить царю Димитрию, обещает явиться к нему с раннею весною, а теперь желает заключить договор. Вслед за тем это войско двинулось под Новгород-Северский, а оттуда в Кромы. Уже кончалась зима. Из Кром отправили к называющему себя Димитрием тридцать человек посланцев. Димитрий пригласил их к себе и, ради царской важности, отвечал им не сам лично, а через Валавского, который называл себя царским канцлером. После речи Валавского названый Димитрий сам отвечал по-русски, он старался походить на русского царя: ‘Я обрадовался, — говорил он, — когда узнал, что Рожинский идет, но потом услышал, что он мне не доброжелательствует, и теперь хотел бы я, чтоб он вернулся назад. Меня Бог уже посадил на столице один раз без Рожинского и в другой раз посадит. Вы требуете денег? У меня много добрых поляков, таких, как вы, а еще никому ничего я не давал. Я убежал из столицы от милой супруги и друзей и не только не взял с собой денег, но и платья. Я знаю, что вы говорили с посланцем в Новгороде Северском, на льду, вы допрашивались: тот я или нет. А я с вами не игрывал в карты?’

Поляки вспылили и высказались перед ним в таких выражениях: ‘Вот мы видим, что не прежний ты, прежний умел ценить и принимать людей рыцарских, а ты не умеешь! Жаль, что мы пришли к такому неблагодарному, мы перескажем нашей братии, что нас к тебе послали, пусть знают, как им поступать!’ С гневом они вышли от него. Димитрий послал за ними вдогонку и приглашал на обед. ‘Не сердитесь, — говорили полякам посланные, — царю вас обнесли’. ‘Кто ж бы это нас обнес?’ — стали рассуждать поляки и заключили, что это должен быть Меховецкий.

— Да, да! — подтверждали хором. — Это он, он! Чует он, что приходится уступить начальство Рожинскому!..

Составилось коло. Голоса раздвоились. Одни кричали: ‘Вернемся в Польшу, ничего доброго тут нам не будет!’ Другие, которые знали уже поближе вора и были с ним в Орле, говорили: ‘Останемся у него на службе! Все будет иначе, лишь бы сам князь Рожинский к нему приехал’.

В Великий пост приехал Рожинский в Орел. Ему захотелось прежде всего низвергнуть Меховецкого и самому сделаться гетманом Димитрия. Ему хотелось держать все дело самому, чтоб царь под именем Димитрия был только орудием в его руках. Его сопровождали двести товарищей и четыреста пятьдесят человек пехоты, служивших на его иждивении. После первого их ночлега в Орле, утром, называвший себя царем позвал их к своей царской руке. Но чуть только Рожинский с товарищами по этому приглашению двинулся с места, как бежит ему навстречу другой посланец и говорит: ‘Воротитесь! Еще царь моется в бане, у него такой обычай: он от трудов облегчается банею и здоровье свое сберегает! Подождите, когда царь окончит мытье и воссядет на своем царском седалище’. Рожинский не слишком уважал царское достоинство этого царя и не хотел подчиняться царственному этикету, тем более когда это происходило от желания царя как-нибудь отвязаться от Рожинского. Названый Димитрий ясно видел, что этот навязчивый и властолюбивый человек пришел не служить, а повелевать Димитриевым именем. Рожинский объявил, что не хочет ждать. Он самовольно вошел в избу, где жил царь, и не хотел выходить из нее. Димитрий принужден был уступить и вышел, но когда выступал из дверей, то нарочно отвернул голову от той стороны, где стоял Рожинский. Он сел на своем месте. Рожинский подошел к нему первый и поцеловал руку. За ним все поляки подошли к царской руке. После этой церемонии царь пригласил Рожинского и всех товарищей на обед.

Обед был приготовлен на разных столах. Димитрий сидел за одним столом с Рожинским, хоть это было для него не вкусно. Чтобы досадить Рожинскому и его партии, он начал разговор о прошлом рокоше, спрашивал, нет ли между прибывшими рокошан. И тут, как будто негодуя на рокошан за короля Сигизмунда, он заставил поляков выслушать такое неприятное замечание на их счет: ‘Ни за что бы я не захотел быть у вас королем. Московский государь не на то родился, чтобы им помыкал какой-нибудь арцибес, или, как он там у вас зовется — арцибискуп, что ли?’

Поляки давали ему ответ в защиту своей нации.

После пира Рожинский просил назначить ему разговор. Ему отвечали, что он будет позван на другой день. Пришел этот другой день, Рожинскому послали сказать, что его позовут завтра. И это завтра пришло и прошло, а Рожинского не звали. Его поляки взволновались и кричали: ‘Мы разъедемся!’ Пехота первая стала выступать из Орла. За нею сам Рожинский собирался уезжать. Тут несколько ротмистров и товарищей, которые прежде находились при воре, поговорили промеж собою, потом бросились к Рожинскому и стали его упрашивать: ‘Потерпите, ваша княжеская милость, до утра. Мы соберем коло. Если царь останется таким неблагодарным к нам, так мы все сложимся, отрешим от начальства Меховецкого и выберем гетманом тебя, князя Рожинского. Все войско будет слушаться тебя!’

Рожинский обрадовался: те из его соотечественников, которые еще не стояли под его начальством, теперь сами готовы подчиниться ему. Рожинский остановился и стал дожидать утра в предместий Орла.

Наутро собралось коло. Там были и те, что прежде находились, и те, что вновь пришли с Рожинским. На этом коле низложили Меховецкого от начальства, избрали гетманом Рожинского и отправили к Димитрию такое заявление: ‘Коли царь хочет, чтоб с ним оставались поляки, пусть примет князя Рожинского, назовет своим гетманом и выдаст нам на суд тех, которые оговаривали князя царю’. На Меховецкого и на его немногих сторонников наложили бандо, т.е. изгнание из войска, он лишился покровительства и защиты со стороны его прежних сослуживцев и подчиненных. Сообщили об этом Димитрию. Он отвечал: ‘Никого не назову и не выдам, сам приеду в коло’.

Принесли это известие в коло. Рожинский сказал: ‘Теперь будьте спокойны и дожидайтесь царя — не мешайтесь в речи. Я за вас за всех говорить буду!’

Названый Димитрий приехал на богато убранном коне, в золототканой одежде. Его провожали несколько московских людей, пожалованных им в бояре, по бокам шли пешие ратники. Он въехал в коло. Там поднялся шум. Названому Димитрию показалось, что поляки допрашиваются, точно ли он прежний царь, и называют его негодяем. Это его взбесило — он закричал: ‘Цыть-те, скурви сынове!’*

______________________

* March., 17.

______________________

Поляки переглянулись между собою, выходка называвшего себя царем их раздражила. Они хотели было отвечать на нее резко, но Рожинский, как было сказано, заранее ‘обязал их не мешаться без его позволения в разговоры и ему одному поручить отвечать за всех.

Тогда Рожинский приказал дать ответ одному из товарищей, Хруслинскому. Тот сказал: ‘Мы для того посылали послов к твоему царскому величеству, чтобы ты нам объявил, кто тебе оговорил гетмана и все войско наше изменниками. А как твое величество сам сюда приехал, то мы хотим от тебя здесь услышать это самое’.

Димитрий приказал отвечать за себя одному из своих московских людей, тот начал говорить, Димитрий стал недоволен речью. Московский человек не умел говорить понятным для поляков способом. Димитрий закричал: ‘Молчи! Ты не умеешь по-ихнему говорить. Вот я сам буду!’ Он обратился к полякам и продолжал: ‘Вы присылали ко мне, требовали, чтоб я выдал и назвал вам верных слуг моих, которые меня в чем-нибудь предостерегают. Никогда еще московским государям не приходилось так поступать, чтоб они выдавали верных слуг своих, которые их предостерегают! Не только для вас я этого не сделаю, а хотя бы сам Господь Бог сошел с высокого неба и приказал мне так поступить!..’

Тут его прервал крик, послышались резкие выражения, потом волнение несколько стихло, один из кола сказал: ‘Что же, ты хочешь около себя держать таких только, что тебе из-за пустяка языком прислуживают, а не таких воинов, которые бы тебе служили жизнью и саблею? Ну, если ты не поступишь так, как хотим, то все отойдем от тебя!’

‘Как себе хотите! — сказал вор. — Идите!’

Раздражение усилилось, стали кричать неистово: ‘Убить обманщика! Изрубить его!’ Кричали другие: ‘Нет!’ Кричали третьи: ‘Поймать! А, сякой такой сын! Мошенник! Ты позвал нас, да еще кормишь неблагодарностью!’

Стрельцы, окружавшие игравшего роль царя, бросились на поляков, поляки — на стрельцов. Сделалась суматоха… драка…

Среди всеобщего беспорядка названый Димитрий поворотил коня и тихо поехал в свой двор, вслед за ним поскакали из кола поляки, окружили его и сказали, что присланы стеречь его, чтоб он не ушел. Вор почувствовал всю тягость и унизительность своего положения. Он должен был поневоле играть царя, сносить и наружное к себе поклонение, и в то же время терпеть оскорбления!

В припадке досады он начал пить водку. Он не пил ее никогда и теперь стал пить с намерением залиться до смерти. Это ему не удалось! Он не умер, — перенес тяжелое похмелье и потом решился покориться своему жребию! Поляки прислали к нему прежде Адама Вишневецкого, названного его конюшим. Хруслинский и Валавский, царский канцлер, побежали на предместье в ставку Рожинского, и стали упрашивать соотечественников остаться служить царю, именем царя они обещали, что он снова приедет в коло и попросит прощения за вчерашнюю дерзость.

Кое-как смиловались поляки над цариком, позволили приехать к ним в коло. Вор явился и объяснил, что сказанные им слова: ‘Цытьте, скурви сынове’, относились не к полякам, а к его московским стрельцам. Поляки сказали: ‘Так и быть, останемся на службе, коли царь обещает нам жалованье за две четверти’. Царь обещал. После того Рожинский с своим отрядом отправился в Кромы и там расположился до просухи. Царик — как его стали прозывать в презрительном смысле — с своими московскими людьми и поляками, прибывшими к нему ранее, по-прежнему жил в Орле. Отсюда от имени Димитрия рассылались грамоты по Московской земле. Одна из таких грамот, присланная в Смоленск, дошла до нас. Она писана цветисто и пространно. В ней Димитрий сообщал, что один из соумышленников Шуйского предостерег его и он успел уйти из Москвы в Литву, он убеждал отстать от вора и изменника Шуйского и покориться своему законному государю. ‘Сами ведаете, — писал он, — как я милосерд, щедр и праведен, и прежде я никого не казнил даже торгового казнью, не только что смертью’. Вместе с тем Димитрий в своей грамоте вооружался и против появившихся царевичей. ‘За наши грехи, — выражался он, — в Московском государстве объявилось еретичество великое: вражьим советом, злокозненным умыслом многие называются царевичами московскими, природными царскими семенами!’ Он приказывал ловить этих царевичей, бить кнутом и сажать в тюрьму до его царского указа*.

______________________

* Ист. смута, времен., II. Прилож.

______________________

Тут между новичками ходили толки и споры: что это за царь? Да в самом ли деле он настоящий Димитрий? Начальники из поляков были уверены, что это не тот, который царствовал в Москве и которого считали убитым, но отклоняли разговоры об этом и говорили: ‘Нужно, чтоб он был тот самый, — вот и все!’ Для успокоения тех, которые заявляли сомнения, выдумывали разные выходки. Какой-то из товарищей, Тронбчевский, говорил: ‘Хоть бы все уверяли меня, что он тот самый, который царство-вал в Москве, я не дам себя уговорить! Я хорошо знаю первого. Я был с ним под Новгородом-Северским’. Тронбчевский вошел с цариком в разговор при свидетелях и начал ему вспоминать о прежних событиях, он умышленно говорил не так, как было, а царик поправлял его и говорил, как было и как Тронбчевский считал правильным. Тогда при множестве своих товарищей этот Тронбчевский сказал: ‘Милосердый царь! Признаюсь тебе, здесь был в войске один такой человек, что не считал тебя за того, кто царствовал в Москве. Но теперь Дух Святый осиял его, и он верит, что ты тот самый!’ Царик улыбнулся. Этой комедии достаточно было, чтоб на время поддержать если не веру, то приличие веры в существо Димитрия.

Так стояло это полчище до просухи, никто его не беспокоил. Новые силы еще подходили к Димитрию, Прибыли еще три тысячи запорожцев. Эти люди то приходили, то уходили и вновь приходили. Заруцкий еще до прихода Рожинского отправился на Дон и теперь возвратился со свежим отрядом: в нем было тысяч до пяти. Названый Димитрий все более и более показывался царем, преимущественно черни. Он велел объявить, что в боярских имениях, где владельцы не признают его, подданные крестьяне могут овладеть имуществом их, земли и дома их делаются крестьянскими животами, даже их жен и дочерей крестьяне могут взять себе в жены или в услужение*.

______________________

* Хроногр. Археогр. комм. — Marchoc. Hist, wojny Mosk., 20. — Bussow, 62.

______________________

III
Ополчение Шуйского. — Волховская битва. — Царик Димитрий под Москвою. — Битва на реке Химке. — Действия Лисовского в Рязанской земле

Когда в Северской земле собирались тучи на царя Василия Шуйского, сам царь Василий в январе женился на той самой княжне Марье Петровне Буйносовой-Ростовской, на которой ему предлагал жениться первый Димитрий. Наступала весна, царское войско отправилось в поход под главным начальством царского брата Димитрия Ивановича Шуйского*. В этом войске были дворяне и дети боярские разных городов, но значительная часть его состояла из татар мещерских, касимовских, кадомских, темниковских и арзамасских. Каждого уезда татары составляли особый отряд под начальством выбранного головы. Пока войско собиралось, Димитрий Шуйский с воеводами стоял в Белеве**, а потом двинулся к Волхову.

______________________

* Распределение воеводства было такое: товарищем Шуйского — Михайло Алексеевич Нагой, впереди — боярин князь Василий Васильевич Голицын, в сторожевом полку — боярин князь Борис Михайлович Лыков. ‘А с ними посланы многие ратные люди изо всех городов, дворяне и дети боярские, — и с мещерскими князи, и мурзы, и татарове. А с касимовскими мурзы и с татарове — голова Гозан Петров сын Болтин, а с кадомскими — Остафей Яковлев сын Соховцов, с темниковскими — Федор Клокачев, с арзамасскими — Степан Шитлов — нижегородец’.

** Хроногр. Археогр. комм.

______________________

Услыхавши, что войско Шуйского двинулось на ‘вора’, поляки, стоявшие в Кромах с Рожинским, прибыли снова в Орел. В самый день их прихода сделался пожар в Орле и загорелся дом, где жил царик. Он должен был бежать в ставку Рожинского, на предместье. Отсюда он двинулся к Волхову. Войско Димитрия из Орла поспешило к Волхову. 10 мая за десять верст с небольшим от Волхова сошлись враждебные силы. Передовая часть Рожинского сцепилась с передовым полком царского войска. Московские люди под начальством Голицына бежали, привели в беспорядок большой полк, пробились сквозь него и достигли до сторожевого полка. Но этим полком начальствовал человек похрабрее и поискуснее других — князь Иван Куракин, тот, который прошедшею зимою отбил вора от Брянска. И теперь он отразил поляков, хоть и сам потерпел, немецкая рота, служившая в московском войске, тогда вся пропала, зато у царика пропала целая хоругвь Тупальского, которая далеко от своих увлеклась вперед и наткнулась на храбрый сторожевой полк. Стало смеркаться. Поляки воротились в свой обоз, русские — в свой.

Утром 11 мая Рожинский двинул в бой против московских людей все войско. Московские люди стали за болотом, которое трудно было перейти. ‘Они, — говорили поляки, — думают, что мы такие простаки, что так и полезем в болото, не рассмотревши хорошенько места!’ Поляки начали искать удобного места для переправы и нашли его. В то же время пришло в голову слугам, которые находились при возах, натыкать значков в возы, возы двигались, поднялась пыль. Московские люди не могли различить хорошенько возов, видели только в облаке пыли значки и вообразили, что, должно быть, идет огромное войско. Московские воеводы рассудили, что вступать в бой опасно, — лучше уйти к Волхову. И приказали они отправлять наряд. Нашелся изменник, сын боярский, каширянин Иван Лихарев: он перебежал к Рожинскому и объявил, что московские люди хотят уходить и уже отправили наряд, поляки нарочно задерживали возы вдали, чтоб московские люди не могли разобрать, что там такое, а сами стали переправляться через болото. Тогда московские люди решительно потеряли дух и бежали в беспорядке, их свирепо преследовали поляки верст двадцать, отняли у них наряд и догнали до засеки. То была большая деревянная стена с земляным присыпом. Такие стены тянулись на сотни верст, они охраняли государство от татарских набегов. По длине засеки стояли башни, а кое-где в стенах проделаны были ворота. Когда пришлось московским людям вбегать в такие ворота и тесниться, поляки наперли на них со всех сторон и жестоко их побили. По степи, где бежали московские люди, лежало чрезвычайно много трупов, они долго оставались без погребения, целое лето после того ветер разносил по окрестностям смрад от гниющих людских и конских тел. Победителям, кроме пушек, досталось много разного оружия.

‘Вот, — говорили поляки, — как их Бог покарал за гордость! Они хвалились, что дойдут до Киева, а теперь поражены от малого польского войска, их тысяч сто, а наших каких-нибудь тысяч пять, и мы их таки побили’.

Через день потом, 13 мая, Рожинский подступил под Волхов, там, кроме гарнизона, заперлось тысяч пять убежавших с поля битвы. Старшими в Волхове были, князь Третьяк-Сеитов да Гедройц, последний был родом литвин, проживал он когда-то на Запорожье, оттуда убежал в Московское государство и там уже усвоил московскую народность. Болховцы сперва отбивали приступы, но в среду, 14 мая, рассудив, что нельзя им удержаться, сдались и присягнули царю Димитрию*.

______________________

* March., 25. — Hist. Dm, falsz.-Ник., 97.- Хроногр. Арх. Ком., 545.

______________________

Волховская победа значительно поддержала Димитрия. Поляки стали верить в его родовое счастье и обращались с ним уважительнее, а он понимал, что без поляков существовать не может. Он собрал их и говорил: ‘Я надеюсь с вашею помощью скоро сесть на столице предков! Заплачу вам тогда за все ваши труды и отпущу в отечество. Умоляю вас не покидать меня! Когда я буду государем в Москве, и тогда без поляков не могу я сидеть на престоле, хочу, чтобы при мне всегда были поляки: один город держать будет у меня московский человек, а другой — поляк. Золото и серебро — все, что есть в казне, — все ваше будет, а мне останется слава, которую вы мне доставите. Когда вам придет нужда уйти домой, не покидайте меня, покуда не придут на ваше место другие поляки из Польши’. Чтобы более придать вид справедливости своему делу, поляки сыграли еще одну комедию. Какой-то бернардин начал кричать: ‘Это совсем не тот царь, что прежде назывался Димитрием! Я с ним жил в одной келье в Самборе! Наша война неправедная, надобно воротиться назад!’ И как будто для того, чтобы уверить поляков, что называвший себя Димитрием — обманщик, он вступил с ним в разговор. Но после того он говорил своим так: ‘Я ошибался! Удивительно, как это я подумал, что он не прежний!.. Теперь я увидел и удостоверился, что он точно тот самый, которого я знал в Самборе!…’

Из-под Волхова двинулось войско Димитрия к столице очень спешно. Передовой полк составляли московские люди, сдавшиеся в Волхове. Они только что перешли реку Утру, тотчас отделились от воровского полчища, убежали вперед в Москву и дали знать, что вор идет скоро, но войско его не так огромно, как могло показаться тем, что были разбиты под Волховом. ‘Это так только по грехам нашим сталось!’ — говорили они.

Вышло другое царское войско против воровского полчища. Оно было под начальством Михаила Скопина-Шуйского и стало на реке Незнани. Рожинский с цариком не пошел ему навстречу, а повел свое полчище через Козельск и Калугу на Можайск. Нигде не нашли они сопротивления. Везде люди выходили с хлебом и солью — встречали Димитрия, своего законного царя, с образами и колокольным звоном.

Только в Можайске не хотели было принять его и заперлись в монастыре Святого Николая. Но этот монастырь с острогом стоял на небольшом холме, и с соседнего холма можно было видеть, что делается в городе, поляки с этого холма стали стрелять из пушек и скоро принудили осажденных сдаться и присягнуть царю Димитрию. Царик въехал в монастырь и поклонился чудотворному образу святого Николая.

Из Можайска двинулось полчище под столицу. Под Звенигородом встретил их поляк Петр Борковский, из свиты задержанных польских послов. Он именем послов приглашал своих соотечественников выйти из пределов Московского государства и не нарушать мирного договора, заключенного между Москвою и Польшей. Рыцарское коло дало ему такой ответ: ‘Что вы это говорите, то вы говорите поневоле — Москва вас к этому принуждает! А мы коли сюда зашли, так уже ничьих приказаний не слушаем, только на помощь Божию надеемся и не оставим своего предприятия, пока не посадим на престол того, с кем пришли!’

1 июня достигли они Москвы и в солнечный день удивлялись красоте золоченых верхов бесчисленных церквей царской столицы. Прикидывавшийся Димитрием вор, созерцая Кремль и его блестящие церковные верхи, заплакал как бы от умиления, а стоявшие около него поляки и немцы, видя такую чувствительность, и сами заплакали: тогда у них в головах никак не могла утвердиться мысль, что этот человек не то, чем он себя выказывает*.

______________________

* Записка одного немца, начальствовавшего отрядом в войске Тушинского вора.

______________________

Сначала поляки остановились на правом берегу Москвы-реки, с северной дороги. Из города не показывалось живой души. Поляки осмотрелись и стали между собою говорить: ‘Место неудобно, мы сами стоим внизу, и около нас горы — они будут нам при случае помехою! Притом Москва будет получать запасы из своих земель, мы так ничего ей не сделаем! А мы лучше перейдем на другую сторону реки и станем мешать подвозить в столицу продовольствие’. По этому соображению они переправились через Москву-реку и стали обозом в селе Тайнинском, за семь верст от столицы. Вышло противное их планам. Они хотели стеснить Москву и не допускать провоз запасов в столицу, а вместо того самих их стеснила Москва. Продовольствие для них должно было подходить с южной и с западной сторон Москвы, а для того, чтоб достичь их стана, — огибать город. Во время этого огиба москвичи захватывали возы с запасами, и, таким образом, попалось в плен несколько значительных купцов, ехавших с товарами из Северской земли. Надобно было искать иного места.

Снялись и двинулись. Московское войско вышло из столицы и за Тверскими воротами заступило было им дорогу. Поляки пробились сквозь него и дошли до села, называемого Тушино. Место показалось им удобным. Здесь они решились заложить лагерь. Избранное место между Москвою-рекою и извилистою речкою Всходнею отлично было ограждено водою с трех сторон. Только с одной стороны, на пространстве 700 шагов, нужно было сделать искусственное укрепление от ближайшего к Москве-реке изгиба реки Всходни до Москвы-реки.

Не успели остановиться поляки на своем новом месте, как приходит весть, что московская сила, собравшись вновь, готовится напасть на них. Прежде нападения явились к ним двое соотечественников — Доморацкий и Бучинский, известные слуги первого Димитрия. Они извещали от имени послов, что заключен мир и поляки должны выйти из пределов Московского государства. ‘Это хитрость московская — закричало коло, — нечего этому верить! Они нас хотят усыпить. Нет не выйдем отсюда, пока не посадим на престол царя Димитрия!’

Рожинский решился предупредить нападение московских войск и напасть на московский обоз. Войско царя Василия, состоявшее на половину из русских, наполовину из татар и других инородцев, стояло под городом, растянувшись до реки Ходынки. На Ваганьковом поле стоял сам царь Василий со всем разрядом. Его стан был окопан рвом, и по рву были поставлены стрельцы и пушкари с орудиями*.

______________________

* Начальство в московском войске распределено было так: в большом полку — боярин князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский и боярин Иван Никитич Романов, в передовом полку — боярин князь Иван Михайлович Воротынский и окольничий князь Григорий Петрович Ромодановский, в сторожевом — стольник князь Иван Борисович Черкасский да Федор Борисович Головин.

______________________

С 4 на 5 июня ночью двинул Рожинский свое войско тремя отрядами на московский обоз*.

______________________

* Влево пошел Адам Вишневецкий, вправо, к реке Москве, Хруслинский, а сам Рожинский входил по дороге между зарослями.

______________________

Московские знатные люди спали и не ожидали нападения, заключался мир с Польшею, и была надежда, что польские послы принудят своих единоземцев отступить от вора. Поэтому, когда перед рассветом Рожинский напал на московский обоз, то московские люди, не готовившись к бою и внезапно проснувшись, хоть и хватились за оружие, да порядка у них не было. Поляки разгромили их, забрали весь их обоз с пушками, на протяжении пяти верст гнали бегущих победители. Но когда обвиднело, то часть войска московского, та, которая стояла на Ваганькове с царем, увидела погром своих, бросилась на поляков и прогнала их за реку Химку. Московским людям не удалось, однако, вернуть ни своих пушек, ни захваченного поляками обоза: польская челядь уже успела ограбить его в то время, как польские товарищи дрались с войском царя Василия. Поляки привели в свой лагерь одного знатного пленника — князя Василия Мосальского. Из страха он присягнул вору и обещал служить.

Дела царя Василия шли плохо и в других местах. Рожинский, когда шел к Волхову, отпустил отряд под предводительством Лисовского в Рязанскую землю. В этом отряде был всякий сброд из польских владений да еще донские козаки и московские воровские люди. Лисовский занял Зарайск. Мятеж против Василия распространился по Рязанской земле. Пронск стал за Димитрия. Прокопия Ляпунова ранило пулей в ногу. Удача в Рязанской земле зависела от этого человека: куда вел он рязанцев, туда и шли они. Когда он не мог уже быть в деле, все пошло дурно в Рязанской земле. Брат его Захар приступил было к Зарайску и был разбит. Лисовский набрал много пленных, а другие из побежденного войска добровольно покинули оружие и пристали к нему. Над убитыми рязанцами Лисовский приказал насыпать холм в память своей победы. Войско Лисовского увеличилось тогда воровскими людьми из украинных городов Московского государства и простиралось уже до тридцати тысяч.

Из-под Зарайска Лисовский пошел на Коломну. Этот город был взят приступом. Боярин князь Владимир Долгорукий достался в плен, Лисовский взял с собой коломенского владыку Иосифа и двинулся к Москве. Царь выслал против него войско под начальством князя Куракина*.

______________________

* Распределение было таково: в большом полку — князь Иван Семеныч Куракин и товарищ его Григорий Григорьевич Пушкин, в передовом — боярин князь Борис Михайлович Лыков и князь Григорий Константинович Волконский, в сторожевом — чашник Василий Иванович Бутурлин.

______________________

На дороге между Москвою и Коломною, на Медвежьем броде, встретились они с Лисовским. Битва была упорная. Лисовский был разбит, потерял наряд, много пленных из его отряда взято. Освободили владыку Иосифа и Долгорукого. Лисовский убежал в Тушино в беспорядке. Но приход его все-таки усилил Димитрия, потому что с ним прибежало много людей, годных в бою. Коломна была освобождена, и царь приказал укрепить ее, это был важный пункт для охранения Москвы и сообщения с юго-востоком.

В Москве расположение умов способствовало тому, чтобы спор между Василием и призраком Димитрия тянулся сколько возможно долее. В Москве больше чем где-нибудь было знавших наверное, что того Димитрия, который царствовал, нет на свете, и потому Москва не могла скоро передаться ведомому обманщику всем городом, особенно когда этот обманщик шел с ненавистными для Москвы поляками. Но большая часть Москвы не любила и Шуйского. Поэтому те из москвичей, у которых совесть была полегче, как только увидали, что двое называются царями — один в Москве, а другой под Москвою, в Тушине, то и заключили, что из такого положения дела можно извлекать собственную пользу, и не стали затрудняться крестным целованием, данным Шуйскому, а переходили в Тушино, когда находили это для себя выгодным. Под стать было бегать туда простым людям: царик тушинский по необходимости должен быть казаться царем черни, но знаменательно было то, что к нему стали переходить и знатные люди. Еще когда царик с своим полчищем подходил к столице, трое князей, служивших в войске Скопина-Шуйского: Иван Катырев, Юрий Трубецкой и Иван Троекуров, были обвинены в измене и сосланы, а их товарищи казнены. После ходынского дела уехал в Тушино стольник князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, человек ограниченных способностей, но знатного рода. С ним поехал один из князей Черкасских, Димитрий Мамстрюкович, и по их примеру другие, носившие высокое звание: князь Алексей Юрьевич Сицкий, князья Иван и Семен Засекины, многие стольники и стряпчие поехали туда же, на них глядя поехали с поклоном к Димитрию дьяки и подьячие. Отъехали тогда к царику из Посольского приказа первый подьячий Петр Алексеев Гребенев, с ним два подьячих — Ивашки Виригина дети Ковертевы*. Москвичи стали пугаться и подумывать: как им быть, если город возьмет Димитрий. ‘И впрямь, видно, он настоящий, когда к нему чиновные люди идут?’ — говорили кое-где в народной толпе. ‘Что же? Бояре и дворяне учинили смуту, а не мы, они подняли народ, людей царских перебили, самого царя прогнали, а мы ничего не знаем: так и скажем!’ — ‘Да, — заметил кто-то: — он такой разумник и ведун, что как на кого взглянет, так и узнает: виновен ли тот или нет!’ — ‘Беда! — сказал какой-то удалец. — Я вот этим ножом пятерых поляков слуг зарезал’**.

______________________

* Хроногр. Арх. Ком. — Никон. Летоп., 96 — 102. — Marchock., 21, 36.

** Petr., 218.

______________________

Войско ‘вора’ каждый день усиливалось новыми охотниками, приходившими из польских владений. Прибыл некто Бобровский с гусарскою хоругвью, потом Андрей Млоцкий с двумя хоругвями — гусарскою и козацкою, потом Александр Зборовский и Выламовский. У них было у каждого до тысячи конных. Наконец, разнесся слух, что идет в Тушино на помощь и Ян Петр Сапега, староста усвятский, знаменитый богатырь и воитель. Его осудили в отечестве за буйство, а он, не подчиняясь приговору суда, набрал толпу вольницы всякого рода и повел ее в Московское государство. Его дядя канцлер Лев Сапега не одобрил такой затеи, но удержать его не мог. Чувствуя себя царем черни, царик держался равенства в обращении с сообщниками. ‘У нашего царя, — говорит современник, — все делается, как по Евангелию: всех равняет он на службе*’. Вначале тому не противились, но, как стали приставать к вору породистые люди, возникли споры о старшинстве, зависть и соперничество.

______________________

* Marchock., 37.

______________________

Недолго можно было обманывать народ надеждами на небывалые льготы. У самозванного Димитрия или, лучше сказать, у Рожинского, который всем заправлял, не много было денег: доставалось только по тридцати злотых на человека. Недостаток казны решили пополнить сбором дани с Северской земли, которая повиновалась имени Димитрия. Для сбора этой дани послано по два человека с отрядами: один московский человек, другой поляк. Куда они приходили, там народ начинал чувствовать, что льготы царя Димитрия состоят больше на словах, чем на деле.

IV
Переговоры с новыми польскими послами и отпуск их. — Увольнение пленных поляков. — Мнишек и Марина в воровском таборе. — Признание Мариною ‘вора’ первым своим мужем

Вероятнейшим способом избавиться царю Василию от тушинского соперника казалось — уладить дело с поляками, утвердить мирный договор и чрез посредство польских послов удалить поляков, служивших ‘вору’. Посланники царя Василия воротились из Польши в 1607 году. За ними отправились в Москву послы польские — Волович и князь Друцкий-Сокольницкий. Пребывание русских послов в Польше обещало мало надежд. Пока они доехали до польской столицы, в каждом городе принуждены были терпеть оскорбления. Приставы предостерегали их, что их могут убить. Польша была сильно раздражена за убийство и грабежи над поляками в Москве. Московские послы слышали повсеместные крики о войне и мщении Москве. В столице их держали почти под стражею и не допускали до представления королю, пока не кончился сейм. Им говорили, что это делается потому, что тогда съехалось в Варшаву много родственников и друзей убитых в Москве и потому положение их небезопасно. Когда послы жаловались на стеснение, им напоминали, что польские послы и оставшиеся в живых паны задержаны в Московском государстве. Наконец их допустили к Сигизмунду. Представление ограничилось обычными церемониями. После того назначили панов для переговоров с ними. Тут оказалось, что дело чересчур запуталось и невозможно было решить его мирно. Послы, по наказу, сваливали появление названого Димитрия на поляков, а поляки оправдывали себя тем, что московские люди сами признали его истинным Димитрием. Поляки обвиняли московских людей за убийство своих единоземцев, требовали выпуска задержанных послов и возвращения ограбленным торговцам их имуществ. Московские послы насчет последнего дела отзывались, что им не дали об оном уполномочия, и жаловались в свою очередь, что новые воры находят себе в Польше поддержку. Паны по этому поводу говорили им напрямик: ‘Если ваш государь отпустит сендомирского воеводу с товарищами и всех польских людей, которые теперь у вас на Москве, то не будет ни Дмитрашки, ни Петрушки. А если ваш государь их не отпустит, то Дмитрашка будет Димитрий царь, и Петрушка будет царевич Петр, и наши станут с ними заодно’.

Послы уехали из Польши, ничего не добившись, и могли только привезти известие, что вслед за ними будут польские послы в Москву.

Узнавши, что московские послы воротились, задержанные в Москве послы Олесницкий и Гонсевский требовали, чтоб их отпустили. Но приставы сказали им на это, что им следует ждать, пока приедут из их отечества новые послы. Олесницкий и Гонсевский вышли из себя, отзывались неуважительно о московском правительстве и царе, кричали: ‘Нет правды в вашем государстве, ни в ваших боярах!’ обращались грубо с лриставами. Посольские люди кричали московским людям: ‘Быть вам на кольях с боярами и с вашим государем!’ Но как ни горячились они, все-таки остались в почетной неволе*. Это не мешало им, однако, по обычаю ссориться и между собою. В посольском дворе была чрезвычайная теснота: человек до трехсот в нем помещалось. Для их духовного утешения москвичи позволили быть с ними вместе отцу иезуиту Савицкому и с ним какому-то бернардину. Так как в числе задержанных поляков было много православных, честимых схизматиками, и диссидентов, то ксендзы стали обращать их к лону Римско-католической церкви, от этого поднялись споры и диспуты, и дошло до того, что диссиденты хотели было убить ксендзов: насилу послы успокоили волнение**.

______________________

* Моск. Арх. Ин. Д. Дела Польск., No26.

** Ann. Societ. Jesu, 1608, стр. 732.

______________________

Так поживали они и дожидались, пока прибыли новые польские послы. Это было уже осенью 1607 года. Олесницкий и Гонсевский стали тогда просить отпуска и представляли, что теперь уже нет повода их держать — новые послы приехали. Царя не было тогда в Москве. Управляющий столицею брат его, князь Димитрий, не только не выпустил их, но еще выговаривал за то, что они отзываются дерзко о царе, и в виде наказания уменьшил им корм. К этому побудило тогда еще одно событие. Русские, доставлявшие живность в посольский двор, между другими предметами продовольствия доставили туда барана, до того исхудалого, что на нем оставались только кожа да кости. Один из польской прислуги облупил этого барана и повесил тушу его над воротами, чрез которые обыкновенно входили в посольский двор русские. Это сочтено было за оскорбление, наносимое вообще поляками целому московскому народу. Когда уменьшено было продовольствие, выдаваемое посольству, послы и их свита жаловались боярам, но не получили удовлетворения. Тогда все поляки, находившиеся в посольском дворе, пришли в негодование и решились взяться за оружие, с тем чтобы или пробиться через русский караул и освободиться из неволи, или пасть всем в битве. Как ни старались образумить и успокоить их ксендзы, ничто не помогало — и отец Каспар Савицкий с бернардином стали приготовлять их к смерти молитвословиями и исповедью. Отслушавши напутственное богослужение, поляки выстроились на посольском дворе, вывезли экипажи, вывели лошадей, вооружились одни верхом, другие пешими. Московская стража, увидя это, доносит властям. Отправляется отряд стрельцов к посольскому двору. Между тем быстро разлетается по Москве слух, что поляки хотят бежать, а для того, чтоб сделать это возможным и отвлечь русских, затевают произвести пожар. Уже и прежде, при каждом пожаре, которые в Москве в тот год были часты, разносилось подозрение, что поляки жгут город. Теперь такой слух привел народ в исступление. Раздавались крики: надобно идти на посольский двор и перебить всех поляков. Но до кровавого столкновения не дошло. Сначала объяснился с послами стрелецкий голова, а потом двое бояр, высланных из царской думы. Послы объявили, что они только недовольны тем, что посольство помещено в тесноте и его худо кормят. Кроме того, они домогались, чтоб государь сообщил им срок, когда они будут отпущены, донесено было властям. Тогда послам объявили, что они будут отпущены в непродолжительном времени вместе с новоприбывшими польскими послами, а до той поры будет им выдаваемо прежнее содержание. Поляки на время успокоились. Событие это произошло 12 (22 н. с.) ноября 1607 года. С той поры стали поляки терпеливо ждать желанного отпуска в отечество, но пришлось им ждать еще довольно долго*.

______________________

* Велевицкий, перев. Муханова, стр. 196 — 200.

______________________

После прибытия царя Василия Шуйского начались переговоры с новыми польскими послами. Долго домогались они, чтобы к переговорам допущены были прежние задержанные послы. Московские бояре упирались против этого. Никак не могли сговориться: московские бояре подали польским послам на письме обвинительные статьи против польского короля и панов, а польские послы давали им на письме ответ, где оправдывали своих и обвиняли во всем московских людей. Польские послы оправдывались главным образом тем, что никак не поляки посадили на престол Димитрия, а сами московские люди, недовольные тиранством Годунова, привели его к себе и признали коренным своим царем. ‘Разве, — говорили они, — не князья, бояре, воеводы и все дворяне послали к нему в Путивль, проводили до Орла, а оттуда до Тулы, — и там приехали к нему из Москвы на поклон, не связанные, а добровольно ваш нынешний государь Василий Иванович, другие Шуйские, Мстиславский и ты сам, князь Воротынский, и все знатнейшие дворяне, бояре и лучшие люди… Ведь у вас, кроме бояр, князей и дворян, было сто тысяч войска. Зачем же не поймали тогда Димитрия? Ведь наших было каких-нибудь несколько сот…’*

______________________

* Suppl., 425.

______________________

Они старались очистить от всего не только короля своего и польскую нацию вообще, но даже Мнишка и его родственников, отрицали, будто Мнишек принял от Димитрия запись на Смоленск и Северскую землю, сомневались даже и в записи, данной его дочери на Новгород и Псков. Впрочем, они извиняли воеводу, если б и так было, как показывают бояре, потому что всякому отцу дозволительно, отдавая дочь замуж, думать о ее обеспечении.

Бояре выставляли им на вид, будто Мнишек сам сознавался, что Димитрий действовал по наущению короля и панов рады.

‘Не мог, — отвечали послы, — воевода и сенатор говорить такую небылицу на короля. А если б и так было, то он говорил по принуждению, по вашей воле. Что же это за свидетельство?’ Они опровергали многое очень ловко и искусно: так, например, когда бояре объяснили, что царица Марфа признала сыном Гришку Отрепьева потому, что он грозил ей смертью, паны заметили, что это невозможно: если б он убил ее за то, что она не хотела признать его сыном, то тем самым показал бы всем, что он не истинный Димитрий, а самозванец. ‘Вы держите ее в руках, в неволе, и делаете с нею что хотите, — так она и говорит по вашему приказанию’. — Приходилось защищать и Афанасия Власьева, которого бояре называли вором. Послы вспоминали, что этот Афанасий Власьев не раз ездил от прежних царей послом в Польшу и к императору, и заключали из того, что после того нельзя и распознать, кто из московских людей вор и кто честный человек. Относительно обвинения короля и польских панов в намерении искоренить в Московском государстве православную веру польские послы уверяли, что в польских владениях ненарушима остается греческая вера, а папа в Италии дозволяет строить церкви, где отправляется богослужение по восточному обряду. Вместе с тем заметили, что в Польше духовенство греко-русской веры пользуется большими правами, чем в Московском государстве, польский король не смеет лишить сана митрополита и епископа Русской церкви, а в Московском государстве цари по своему произволу сменяют и назначают своих архиереев.

Москвичи обвиняли воеводу и прибывших с ним поляков, будто они затевали побить бояр и захватить власть в Московском государстве.

Послы против этого указывали, что воевода и другие приехали на свадьбу с таким числом людей, с каким невозможно покорять больших городов. ‘Вы взводите на поляков, — говорили послы, — будто они ругались над образами, привязывали к поясам кресты, ходили в церковь с оружием, брали у москвичей насильно жен и дочерей и причиняли московским людям различные оскорбления. Что большая часть взведенного на поляков — сущая неправда, видно из того, что у поляков образа в таком же уважении, как и у русских, если кто мог позволить себе что-нибудь подобное, то разве лютеране, нам неизвестно, были ли лютеране в числе приехавших с Мнишком, но, во всяком случае, в Московском государстве есть много своих лютеран, и прежде всего надобно поискать виновных между последними. Если в самом деле происходили какие-нибудь бесчинства от некоторых польских людей низкого звания, то воевода и другие паны никак не постояли бы за них и наказали бы виновных, нужно было только указать на таких преступников. Правда, люди наши приходили в церковь с оружием, но это потому, что они не знали здешних обычаев, следовало бы вам прежде огласить это, тогда поляки бы не посмели поступать в чужой стороне противно обычаям. Они знают, что в чужую землю ездят не с своими обычаями, а затем, чтоб чужие обычаи узнать’.

Поляки уверяли, будто им неизвестно, были ли диссиденты в числе приехавших с Мнишком, но они тогда хорошо знали, что их было довольно.

Всего более паны протестовали против задержания Олесниц-кого и Гонсевского: эти паны, как послы, ни в каком случае не должны быть оставляемы в чужом государстве. В заключение всего послы требовали отпуска воеводы и других панов и вознаграждения награбленного имущества у торговцев.

Послы домогались, чтоб им дозволили видеться с воеводою, и не хотели продолжать переговоров. Бояре долго упорствовали. Сношения прекратились. Новые послы, находясь в Москве, стали, подобно старым, чувствовать себя в неволе.

Но тут подступал к Москве Димитрий. Войска Шуйского постыдно убегали. Столице угрожала беда. Надобно было уступить. И вот приказано было привезти воеводу с дочерью и иных поляков из ссылки.

Мнишек с дочерью, с сыном, братом и племянником и толпою слуг проживал все это время в Ярославле. Пленным панам дали там для помещения четыре двора: в одном помещался старик воевода, в другом — Марина с своими дамами, в третьем — сын Юрия, староста саноцкий, в четвертом — брат Юрия с своим сыном. Первые три двора находились рядом и соединялись между собою. Они стояли возле самого вала полуразвалившейся крепости. Четвертый двор был поодаль от них. Немалочисленный ‘оршак’ панов разместили по разным дворам посадских, поблизости к панским помещениям. Туда же заслали купцов, задержанных и ограбленных в Москве. Пристава наблюдали за пленниками, берегли их, чтобы они не убежали, но вообще поляки жили довольно льготно. Сначала большую часть лошадей у них отобрали, оставив только немного, но потом позволили продать их русским. Пленникам не запрещали носить оружие: был случай, что один слуга выстрелил в русского стрельца. Содержание им шло от казны вообще нескудное, сверх всяких припасов — баранины, говядины, рыбы — им давали пиво и вино. Летом 1607 года часть прислуги, именно 53 человека, отправили в Польшу, с ними же выехали и девять купцов, потерявших безвозвратно то, что у них отнято было в Москве, и то, что следовало им в уплату за забранные Димитрием товары. Из прислуги не дозволено был уезжать людям шляхетской породы. ‘А иной из нас, — говорит современник, — рад был в то время холопом назваться, лишь бы избавиться от неволи и уехать на родину’. Не обходилось без столкновений с русскими. Пристава жаловались, что поляки ведут себя нагло, между собой и со стрельцами дерутся и пытаются убегать. Присланному на следствие воеводе Михаилу Михайловичу Салтыкову посадские люди, напротив, доносили, что сами эти приставы делали жителям всякие насилия, не спуская женскому полу. Однако жалобы на намерение пленных поляков бежать оказались тогда справедливыми. Дворжицкого, содержавшегося в Ярославле с тридцатью семью человеками, за умысел бежать сослали в Вологду и там держали построже на скудном пропитании. Нередко русские, разгулявшись, не пропускали случая загнуть полякам какую-нибудь загвоздку. Однажды, например, польские слуги ехали за водою. Толпа русских напала на них, и один сидевший на коне хлестнул плетью поляка, который вез воду, и закричал: ‘Вы, б……дети, с своим расстригою, наделали нам хлопот и кровопролития в земле нашей!’ Строго было запрещено передавать полякам вести, несколько раз стрельцов приводили к крестному целованию по этому делу, но, по замечанию поляка, присягнуть хлопу все равно что ягоду проглотить. Паны слышали все, что тогда рассказывали по Московской земле о спасении Димитрия, их веселили вести о том, что Московское государство возмущается против царя Василия Шуйского, что войска его разбиваются, что многие чают пришествия Димитрия. Между прочим, их навещал и ободрял один католический монах Августинского ордена, замечательной судьбы человек. Странствовал он лет двадцать по Индии, проповедуя католичество, был в Персии, получил от шаха проезжую грамоту в Россию и возвращался чрез нее в Европу. Это было в царствование Бориса. Московское государство не жаловало католических проповедников, его за что-то схватили и сослали в Соловки. Названый царь Димитрий, узнав о нем, приказал привезти его к себе. Был он родом испанец, и через него царь хотел завести сношение с Испанией. Он был в дороге, когда Димитрия убили. Царь Василий велел отправить его в Борисоглебский монастырь близ Ростова. Отсюда этот монах (по имени Николай де Мело) завел с Мнишками тайную переписку, он надеялся впоследствии через Мнишка получить благосклонность польского короля и сообщал ему разные утешительные вести о Димитрии*. Так проживал воевода с своей родней в Ярославле до июня 1608 года. Тогда воеводу, Марину, их свиту, родственников привезли в Москву. Как только новые послы переговорили с Мнишком и его родственниками, то с своей стороны стали уступчивее. Неволя слишком надоела пленникам: они умоляли послов своих поскорее чем бы то ни были покончить, до поры до времени, с Москвою. Бояре домогались возобновления двадцатилетнего перемирия, заключенного Борисом. На это послы не согласились: решиться на долговременное перемирие значило бы оставить дело оскорбления своих соотечественников. Взаимная нужда сблизила споривших. Послы уверяли, что когда отпустятся прежние послы и задержанные паны, то дастся приказание полякам, находящимся в Тушине, отойти от вора.

______________________

* Hist. Russ. Mon., II, 193.

______________________

В июле обе стороны порешили наконец между собою на том, что переговоры будут продолжаться впоследствии с целью заключить мир или по крайней мере двадцатилетнее перемирие, а пока ограничиться на короткий срок прекращением вражды. Двадцать пятого июля составили перемирный договор на три года и одиннадцать месяцев. Воеводу сендомирского с дочерью и всех поляков, задержанных во время убийства бывшего царя, следовало отпустить и дать им все нужное до границы, воевода же обязывался не называть вора Лжедимитрия зятем, и Марина должна была отказаться от титула московской царицы. Послы должны были требовать, чтоб Рожинский и все поляки, служившие ‘вору’ без королевского позволения, отошли от него немедленно и вперед не приставали бы к бродягам, которые станут называться царевичами. Рубеж оставался в прежнем виде. С обеих сторон договор утвержден присягою*.

______________________

* Польск. дела. Арх. минист. иностр. дел, 27.

______________________

Послы и с ними задержанные прежние послы были отпущены в половине августа. Но Мнишек успел как-то дать знать в Тушино, что они едут, и изъявил желание, чтоб их перехватили. С поляками отправились в провожатых князь Владимир Тимофеевич Долгорукий с тысячью ратных людей. Так как нельзя было ехать прямо на Смоленск, то поехали на Углич, оттуда на Тверь, а из Твери на Белую. Послы и воевода благополучно проехали Углич, Тверь, стали уже приближаться к Белой. Рожинский послал в погоню отряд под начальством Александра Зборовского и Стадницкого, с ними поехал и отряд московских людей под начальством князя Василия Мосальского, недавно присягнувшего ‘вору’. От имени царя Димитрия отправился Валавский, носивший у ‘вора’ название канцлера. В тушинском лагере рассуждали и так, и иначе. Взять Марину и привезти в лагерь могло быть, с одной стороны, полезно, с другой — опасно. Нельзя было поручиться, что Марина согласится играть роль жены и признавать обманщика за прежнего своего мужа, зато если б можно было расположить ее к этому, то сила самозванца возросла бы через то. Поляки согласились отправить за ними погоню только для того, чтоб русские повсюду узнали, что царь покушается возвратить себе жену, но в самом деле у них было даже желание, чтоб этого не случилось, чтобы казалось, будто царь хотел воротить свою супругу, да не успел, главное, лишь бы слух пошел, что царь посылал за женою. Димитрий написал грамоты в города, признававшие его: в Торопец, Луки, Заволочье, Невель, о том, что отпущены из Москвы литовские пани и паны, повелевалось их задержать и посадить под стражу*. Валавский отправился с полком своим и с умыслом приостановился, чтоб не дойти до конвоя, за которым следовали Мнишек с дочерью. Мнишек и Олесницкий, конечно предуведомленные, желая, чтоб их нагнали и взяли, в селе Верховье остановились, упрямились, не слушали конвойных, медлили нарочно, чтоб дать время и возможность воровским людям догнать их. За Валавским шел Зборовский, но и тот совсем не надеялся, чтобы можно было догнать их, хоть пошел за ними будто в погоню, — и, сверх ожидания и желания, под деревнею Любеницами наткнулся на них 16 августа. Многие из бывших с князем Долгоруким для провожанья Марины и Мнишков детей боярских — вязьмичи, смоляне, дорогобужане — с дороги самовольно разбежались и потом разъехались по своим поместьям. У Долгорукого оставалось мало людей, он не мог защищаться: не выдержал напора. Русские ушли. Паны достались своим. В числе их был и посол Олесницкий. Гонсевский уехал прежде иною дорогою и уже перебрался за границу.

______________________

* Акт. ист., II, 121.

______________________

Недалеко оттуда, в Цареве-Займище, стоял Ян Сапега с семью тысячами удальцов, собравшихся с ним идти на Москву. Сапега уже известил Димитрия, что он идет к нему на помощь, а Димитрий уже послал ему грамоту, где обещал пожаловать его так, как у него и на уме нет, но требовал, чтоб он, проходя чрез московские земли, не велел своим ратным людям грабить и насиловать русских жителей. В это время Марина, страшась за неизвестность своей судьбы, решилась отдаться под защиту Сапеге.

29 августа Сапега приехал к ней в Любеницы и на другой день привез ее в Царево-Займище, а на следующий день двинулся в путь к Тушину. Марина ехала с панами: посланники за нею ехали особо от Сапеги, хоть рядом с ним. В селе Сорокинках 1 сентября явился к ней пан Заблоцкий от имени Димитрия, поздравил с освобождением и приглашал к супругу. В Можайске ее встречали с хлебом-солью как свою государыню*.

______________________

* Diar. Sapiehy.

______________________

Она не видела трупа Димитрия, ей могло казаться возможным, что он, как ее уверяли, спасся от смерти в страшное утро 17 мая 1606 года, и потому Марина, сидя в карете, была весела и пела. Подъехал к ней кто-то и сказал: ‘Вы, Марина Юрьевна, веселые песенки распеваете — оно бы кстати было веселиться, если б вы нашли в Тушине вашего мужа, на беду, там не тот Димитрий, который был вашим супругом, а другой’. Марина, услышавши это, начала плакать. Тут подъехал к ней один из главных панов, кажется Зборовский, и спросил: ‘Что вы так грустны? Вам следует веселиться, вы скоро приедете к вашему супругу’. ‘Мне говорят совсем иное’, — сказала Марина. ‘Кто сказал вам иное?’ — спросил пан. По известию немецкого летописца*, сказавший Марине правду был польский шляхтич, и когда пристал к нему пан — тот увертывался и говорил: ‘Я не утверждал, что Димитрий не прежний, а сказал, что в лагере говорят, будто он не прежний’. Это не помогло ему, его связали и в Тушине с ним разделались. По известию поляка, бывшего на службе у Тушинского вора**, Марине объявил об этом первый князь Мосальский. Могло быть, конечно, что, услышавши прежде какой-нибудь намек от шляхтича, она спрашивала Мосальского, а тот объявил ей истину. Как бы то ни было, женское чувство возмутилось — Марина стала упрямиться и отбиваться.

______________________

* Bussow, 21.

** Marchock., 39.

______________________

8 сентября, приближаясь к Звенигороду, Марина ехала в своей карете, окруженная войском, уже как пленница. В Звенигороде она простояла два дня, предлог был — присутствовать при переложении мощей*, но в это время она все упрямилась, паны старались ее уломать. Тут Мосальский, объявивший ей, что она встретит в Тушине другого Димитрия, а не прежнего своего мужа, увидел, что ему несдобровать, и убежал к Шуйскому. Марину повезли далее: она горько плакала и жаловалась на свою судьбу.

______________________

* Собр. гос. грам.. II, 339.

______________________

11 сентября (1 ст. ст.) привезли ее к Тушину. Верст за десять выехали к ней двое панов с поздравлениями. Поезд следовал далее, виднелся табор — от него было всего две версты. Тогда явился к царице Рожинский, извинился за царя, что он сам не выехал навстречу, потому что нездоров, и приглашал Марину в обоз. Но Марина кричала, что не поедет ни за что. Везти ее насильно нельзя было, затем что нужно было, чтобы все видели нежную радость супругов при свидании. Остановились на берегу Москвы-реки, на сухом лугу, против табора. Зборовский и Стадницкий уехали к своему царику, а Сапега принялся уговаривать Марину играть роль.

Марина слышать не хотела. Через несколько часов Зборовский, посоветовавшись с цариком, снова приехал и приглашал ехать к царику сендомирского воеводу. Мнишек поехал с Рожинским. На другой день поехал, по приглашению Зборовского, к царику Олесницкий. Какими глазами взглянули в первый раз Мнишек и Олесницкий на нового Димитрия — неизвестно, но, должно быть, не поддались сразу. Олесницкий, представившись Димитрию, обедал не у него, а у Рожинского. 15 сентября (5 ст. ст.) Мнишек еще раз поехал к царику. ‘Это он хочет узнать, истинный ли он Димитрий’, — говорили поляки. В другое посещение Мнишек сошелся с вором. Новый претендент на звание Димитрия обещал Мнишку триста тысяч рублей и в полное владение Северскую землю с четырнадцатью городами. Что в этот день Мнишек поддался и соблазнился на обещания вора и, с своей стороны, продал ему дочь, показывает то, что на другой день самозванный Димитрий уже осмелился приехать к царице. Марина, как только увидела его, отвернулась от него с омерзением и была очень рассержена за то, что он осмелился явиться к ней в качестве супруга. Паны надеялись, что она обойдется, оставили ее под стражею, а Сапега стал показывать царику свое войско.

Между тем в Москве от Мосальского узнали, где очутился сендомирский воевода с дочерью, и отправили в Тушино Василия Бутурлина и князя Прозоровского. На переговоры с ними вышли Мнишек, оба брата Вишневецких и Рожинский, к сожалению, не осталось подробностей этих переговоров, известно только, что они ничем не окончились. С послами Шуйского паны обходились дружески*. Сам Мнишек впоследствии, когда в Польше на него были обвинения, уверял, что в то время он советовал московским людям отдаться польскому королю и Речи Посполитой. Но этому показанию нельзя придать большой веры.

______________________

* Diar. Sapiehy.

______________________

Паны достигли своего и при помощи нежного родителя уговорили Марину. К их голосу присоединил свой голос иезуит, уверяя, что на все должно решаться для блага церкви. Так наконец Марина согласилась играть комедию, но с условием, что называвший себя Димитрием не будет с нею жить, как с женой, до тех пор, пока не овладеет Москвою. Есть известие, что иезуит даже обвенчал их тайно для успокоения совести.

В то же время и посол Сигизмунда успокоил свою совесть: царик дал ему грамоту на владение городом Белою, и на другой день, 19 сентября (9 ст. ст.) вместе с Олесницким приехал в одной коляске в обоз к Марине. Послуживши, таким образом, с своей стороны обману, Олесницкий на другой же день (10 сентября) уехал из табора. С ним собрались в отечество многие из бывших в плену с 1606 года и большая часть женского двора Марины, но едва они уехали верст пятнадцать от обоза, как разнесся слух, что Шуйский послал татар перерезать им путь. Тогда от страху большая часть бежала назад в табор, но Олесницкий сказал, что не вернется назад, что бы с ним ни случилось. Он благополучно добрался до Польши.

В тот же день, проводивши Олесницкого, Сапега торжественно, с распущенными знаменами повез Марину в воровской табор и там, посреди многочисленного войска, Димитрий и Марина бросились друг другу в объятия… плакали, восхваляли Бога за то, что дал им снова соединиться. Многие умилялись, смотря на такое трогательное зрелище, и говорили: ‘Ну как же после этого не верить, что он настоящий царь Димитрий?!’ Шляхтича, который говорил на дороге Марине, что в Тушине другой Димитрий, посадили на кол.

После этого паны на радостях несколько дней праздновали и пировали. Рожинский угощал Сапегу, Сапега Рожинского. Оба вождя поклялись в вечной дружбе и поменялись саблями в знак побратимства. Сапега пьяный посетил царицу в ее новом жилище в таборе и до того нагрузился, что, ворочаясь от царицы, упал с лошади и ушибся. Царик также делал пиры, но не умел угодить полякам. Они говорили: ‘Его московские кушанья грубые, простые, медов и лакомств дает мало и скупо, настоящее итальянское угощение!’ Вдобавок их покоробило, когда ‘вор’ пил за здоровье Сигизмунда III, короля польского, и назвал его своим братом. ‘Это он на Господа Бога хулу произносит!’ — говорили поляки.

Не всем можно было зажать рот. Из поляков очень многие знали, что происходило перед тем, знали, как Марина упрямилась и не хотела признавать бродягу за своего прежнего мужа, весть об этом распространилась в войске, и, по сознанию соучастника и очевидца, прибытие Марины вначале скорее подорвало веру в действительность царя Димитрия, чем укрепило ее. Но большинству и не нужно было, чтоб он был тот самый, который царствовал прежде. На него смотрели как на орудие, ему вовсе и не желали царствования, а рассчитывали, что именем его можно свергнуть Шуйского, отомстить за оскорбление поляков и поживиться на счет Московского государства, а там — будет что будет. Совершенно невероятным казалось, чтоб на престоле усидел тот, которого никто из видевших первого Димитрия не мог считать за одно лицо с ним. Вероятно, и Марина вытребовала у него условие жить с ней не по-супружески оттого, что считала этого человека нужным только до времени*.

______________________

* Тем не менее, католическая пропаганда хотела тогда воспользоваться для своих видов на будущее время путаницею в Московском государстве и считала, как видно, возможным, что называвший себя Димитрием в самом деле может царствовать на московском престоле. Написан был проект, которого значительная часть дошла до нас, хотя во многих местах в испорченном виде, он писан был на польско-латинской смеси и разделен на параграфы. Шестой (первых пяти мы не видали) толкует о том, что московский царь не имеет права на цесарский титул, но подает ему надежду приобрести с условием принятия унии титул королевский, а впоследствии даже императорский. Внушается предложение, что по поводу распространения ереси в Немечине Австрийский дом может потерять цесарское достоинство и можно передать его тому, кто отличится в ревности к защите Римской церкви. Седьмой — чтобы государственные должности в Московском государстве давались не по роду, а по вниманию к заслугам, с целью таким образом проводить унию (ad scopam unionis) и так устроить, чтоб как государь свой королевский титул, так думные люди сенаторский титул получали по вниманию к унии, чтобы сенаторские титулы следовали за государским и все исходило бы от верховного первосвященника, надлежало затем обещать туземцам всякие преимущества в постановленных судах, советах и пр., лишь бы склонялись к унии. В восьмом и девятом говорится об отдалении духовных и бояр от царя. Вместо них следует приблизить людей годных и верных, но прежних не забывать совершенно, а допускать к себе из них попеременно, не следует делать частых угощений, ибо это, кроме издержек, довело до настоящей трагедии. Над думными, удаленными от двора, следует наблюдать и запрещать им собрания. Пункты десятый, одиннадцатый и двенадцатый предлагают средства к устроению двора и обереганию особы царской. ‘Надобно удалить огромное число стольников и заменить их простыми и учтивыми людьми, таким образом, и царица может соблюдать польский образ жизни без поразительного изменения старинных обычаев, и сами москвитяне станут это переносить, увидавши, что царица и с нею польские паны едят с тарелок и сами велят себе подавать тарелки. Нужно царю такую стражу, которая бы не пускала никого в Кремль, как прежде было. Чужеземцев выбрать наполовину. В телохранители и комнатные служители выбирать должно католиков, если, как надеемся, введется уния, из москвитян же можно допускать только склонных к унии, которые бы после бесед с нашими людьми хотели слушать наше богослужение и проповеди. Пусть от подданных, а не от государя начнется речь об унии, а сам государь будет в этом деле скорее посредник и судья, чем деятель и поощритель. Между нашими много таких, которым нравы возбудили ненависть москвитян, надобно, чтоб находящиеся при царе и царице католики не навлекали укора святой вере и унии. Полякам следует раздавать самые ближайшие придворные должности, а москвитянам почетнейшие. Поляки должны брать слуг и мальчиков из москвитян, а царица также из московских домов должна брать к себе во двор молодежь как мужского пола, так и женского. Поляки с собой, если можно, пусть возьмут из Москвы в Польшу детей знатных фамилий, чтоб изменить их нравы и религию, да и для верности’. Тринадцатый параграф говорит коротко о том, что следует делать тайный розыск о тайных заговорщиках и соучастниках, наблюдать за приближенными, чтоб знать, что кому нужно доверить. В четырнадцатом — о назначении особ для приема челобитен. В пятнадцатом говорится, что канцелярские дела должны производиться на отечественном, а не на латинском языке, но царю должно держать около себя знающих латинский язык, непременно католиков, а не ариан или каких-нибудь других еретиков. В параграфах с шестнадцатого до двадцатого включительно — об обеспечении царицы: ‘Она должна иметь около себя достойных священников, сенаторы и подданные вообще должны ей принести присягу в послушании, один список этой присяги должен быть в Польше: думные люди за своими подписями должны дать ей в вено пограничные области, куда чиновники назначались бы ею, сверх того, ей следует купить маетность в польских владениях по соседству с теми, которые ей уступлены в Московском государстве’. В двадцать первом предлагается перенести, хотя на время, столицу из Москвы поблизости к границе польской в следующих видах: 1) удобнее пригласить чужеземное войско и получить помощь от союзников, 2) в случае переворота царице удобнее убежать в Польшу с сокровищами, 3) мир московский лучше будет уважать царя, когда он в отдалении, 4) об унии легче вести переговоры, также строить семинарии для обучения московского юношества и отправлять молодых людей в Вильно или куда-нибудь в другое место ради изменения веры и нравов. Далее в списке, нам известном, опять перерыв: видно, что тут следовал проект водворения европейского просвещения в Московском государстве, из которого остались некоторые пункты. Предлагается искоренение предрассудков, происходящих от невежества, которое так велико, что простые люди не имеют понятия, что такое грех и вера, не знают десяти заповедей, пастыри невежды, ничему не учат и сами ничего не знают, проповеди не говорят, исповедывать не умеют, нужно завести училища, водворить воспитание людей науки, юристов, медиков, политиков, историков, богословов, ораторов, математиков, людей, способных к посольскому делу, обратить имения духовенства на добро отечества, на воспитание юношества и на поддержание убогих и пр. В дальнейших статьях видно, между прочим, что проект этот списан еще до гибели царевича Петрушки или по крайней мере тогда, когда еще не знали достоверно о его гибели. Говорится, что сын старшего брата Димитрия имеет более его прав на престол по первородству, но это должно расположить Димитрия к принятию унии, потому что тогда за ним, как за правоверую-щим, останется первенство. Вслед за тем идет пространное рассуждение о том, что царю выгодно будет принять унию. В конце проекта приложен способ, как вести дело унии. Предлагаются следующие средства: ‘…запретить еретикам приезжать в Московское государство,4выгнать скитальцев чернецов, прибывающих из Константинополя с турецкими переводчиками, заградить путь к козням польской Руси, ибо от этой Руси сталось кровопролитие, так что сам царь едва ушел и возникла большая, чем прежде, ненависть к унии, надобно знать, с кем говорить, и уметь молчать, когда требует этого дело, держать при царе очень мало католических духовных, а письма о предметах веры писать и посылать осторожно, не заговаривать самим об унии с ними, а стараться, чтобы сами схизматики стали делать предложения первые не об унии, а о разных преобразованиях в религии, к этому же можно их побудить, начавши следствие о бывшем заговоре, где участвовали духовные, и таким образом дойдет дело до преобразования клира в учении и нравах. Следует возбудить вопрос, справедливо ли им зависеть от царьградского патриарха и откуда его власть над ними. Отчего под этой властью у них молодежь не учат, как у еретиков и в иных краях, хотя у духовенства большие доходы, да только они не идут на духовное воспитание и образование к славе Божией и к просвещению душ человеческих. Отчего нет наук, как было при св. Василии, Златоусте, Николае4 и других святых отцах, которые и сами были ученые люди, и других учили, и повелевали учиться. Видно, латинский костел лучше, когда там так много людей достойных, знающих языки еврейский, греческий и разные науки: право, историю, риторику. Нужно бы им по примеру древних патриархов, которые жили еще до разъединения церквей и прежде турецкого господства, ввести преобразования веры и нравов, завести семинарии, коллегии, следует для примера приводить в сравнение порядок Римско-католической церкви, указывать на ошибки в уставах и правилах, о чем давно уже константинопольские патриархи, как Герберштейн5 пишет, посылали требовать исправления ошибок, противных Греческой церкви и соборам, которых восстановления они принимают, и поэтому установить закон, чтоб все было постановлено по образцу соборов и греческих отцов церкви и чтобы устройством занимались люди, расположенные к унии, а таким путем нападут они и на утаенные доводы о первенстве римского первосвященника, о чем теперь они противное утверждают. По этому поводу начнутся у них споры, пошлют они депутатов к государю, а государь собор назначит, а там, при Господней помощи, и к унии можно будет приступить. Но прежде всего нужно соборными постановлениями и сочинениями греческих отцов церкви указать им их заблуждения: в чем они отступили от церкви. На высшие духовные должности надлежит поставить людей, расположенных к унии, что легко сделать царю: духовных подманивать привилегиями, светских — достоинствами, народу внушать, что ему облегчится работа и дается свобода, какая существует в Римской церкви, что слуги у господина не вечны, всем припоминать неволю греков: праведно было бы их освободить, об этом надлежит помышлять Московскому государству, потому что оно оттуда получило веру, а для этого нужна уния с христианскими государями. На этот же конец, пусть при царице будут находиться искусные священники, которые должны указывать суть дела, соображаясь с течением времени, письменно и словесно, отнюдь не преувеличивая ничего: из них один пусть будет грекоуниат, а то хоть и два. Следует призвать ученых, хотя бы светских, для учреждаемых семинарий, чтоб учили философии, следует отправить под каким-либо иным предлогом молодых людей учиться в Вильно или же туда, где вовсе нет схизматиков, напр. в Италию, в Рим, в греческую семинарию, а равно хорошо было бы, если б господа поляки набрали с собою здешней молодежи и отдали в Польше учиться отцам иезуитам. Такие воспитанники могли бы многое учинить, будучи одного языка и одной нации с москвитянами, да и господам полякам будет великая заслуга. Немедленно надобно построить костел или монастырь в Москве ради царицы и находящихся там поляков, а московитянам не следует запрещать слушать наше богослужение, тем более что у них еретикам дозволено иметь свой собор. Но паче всего надлежит следить за ходом настоящего предприятия возвратить царю потерянное государство, если та же сила, которая возвратит ему государство, будет охранять его особу, то вот и готово основание для унии, особенно когда государю необходимо будет утвердить свою власть, а на это потребна уния, как сказано’. Этот проект находится в рукописи позднего списка в библиотеке Красинских. Другой список, также поздний — в Архиве иностранных дел.

______________________

Мнишек прожил около четырех месяцев в тушинском лагере, а потом уехал в Польшу. Он, как кажется, не мог решиться в Польше объявить Тушинского вора одним лицом с прежним своим зятем. Современный стихоплет, писавший в тот самый год, говорит, что воевода, возвращаясь из неволи в свой Самбор, заезжал в польский обоз под Москвою, но не нашел там царя. Между Мнишком и дочерью возникли холодные отношения. Через несколько времени Марина писала отцу*: ‘Я нахожусь в печали как по причине вашего отъезда, так потому, что простилась с вами не так, как бы хотела, я желала получить из ваших уст родительское благословение, но, видно, я того недостойна’. Она просила простить ее, если когда-либо она по глупости, молодости или по злости оскорбила отца. Но ответа не получила Марина. Просила она черного бархату на постное платье, просила хлопотать о делах своих, но проходили месяцы — Мнишек не писал к ней, и в конце августа 1609 года Марина умоляла отца написать и жаловалась, что, несмотря на множество писем своих, она не получила никакого ответа и что только от чужих узнавала об отце. Видно, Мнишек, сообразив, что дело Тушинского вора в Польше не может обратиться в его пользу, прикидывался там, как будто не участвует в обмане и не одобряет поступков дочери, и, таким образом, покинул ее совершенно на произвол судьбы.

______________________

* От 23 марта 1609 г. (Собр. госуд. грам. и дог., II, 359). Ранее того есть ее письмо от 26 января 1609 г. (ibid., 353)

______________________

V
Обращение Шуйского к шведам. — Картина тушинского табора. — Виды Сапеги на Троицкий монастырь. — Битва при Рахманцах. — Московские и тушинские перелеты

В печальных обстоятельствах Шуйский решился обратиться к чужой помощи. Еще в 1607 году шведы предлагали Московскому государству содействие и пособие. Выборгский комендант писал королевскому воеводе князю Мосальскому и предлагал помощь. По приказанию Шуйского ответ был дан не только отрицательный, но надменный: ‘По Божией милости у нас все служат великому государю царю и великому князю Василию Ивановичу, и нет никакой розни между нами и вперед не будет, а вы, неведомо каким воровским обычаем, пишете такие непригожие и злодейские слова’. Воевода, скоро после того отпавший от Шуйского, уверял, что у государя московского есть многие собственные рати и он не нуждается в наемных. Чрез несколько времени король шведский, зная печальное положение России, послал гонца к самому царю. Правительство московское решилось скрывать от соседей свою беду, притворяться сильным. Царь в то время стоял под Тулою против Болотникова. По его приказанию бояре в Москве говорили шведскому гонцу, будто царь пошел в поход против крымского хана. Вообще московские бояре отнеслись тогда вежливо к шведам, благодарили короля за предложение помогать, но уверяли, что в их государстве нет такой смуты: если и были воры и разбойники, то их уже побили. ‘Объявляем, — было сказано в ответ, — что недруга у нас никакого нет, а хотя какой пограничный государь и помыслит какую недружбу начать, нам это не страшно: мы помощи чаем от единого Бога, и самому тебе известно, что у нашего государя многие несчетные русские и татарские рати’*.

______________________

* Дела шведские. Архив Иностранных Дел.

______________________

Но когда Тушинский вор стал под Москвою, когда с каждым днем прибывали к нему польские дружины, юг отпал от царя, на востоке города стали колебаться, в самой Москве стали думать и так и иначе, — тогда Шуйский вспомнил о шведской помощи и отправил князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского в Новгород, чтоб оттуда начать переговоры со шведами. Новгород держался крепко Шуйского, была надежда на этот город и его землю. Можно было собрать ополчение, а между тем Скопин должен был послать посольство в Стокгольм и уговориться насчет присылки шведского войска.

Войско царика, стоя в Тушине, увеличивалось беспрестанно приходящими поляками. Большая часть этого войска состояла из сбродных команд, составленных на свой счет панами или же служивших каждая на свой счет — товариществом, к ним собирались шляхтичи и назывались товарищами, как вообще делалось в польском войске, такая команда составляла конфедерацию, устанавливала правила, как поступать и вести себя, и все обязывались присягою повиноваться избранному предводителю. Сверх товарищей в обозе было множество пахолков и слуг. Конные воины носили название гусар, панцирных и козаков. Гусары были вооружены длинными копьями, которых концы волочились по земле, почему они назывались влочнями, на таком копье, воткнутом у луки седла, привешен был двухцветный значок. Кроме копья, у гусар был палаш, называемый тогда концер, и маленькое ружье. На голове у него был железный шишак, на теле сетка: у одних сетка была из плетеной проволоки, у других из железных колец, а у многих были панцири из блях, на ногах — полусапожки с особенным родом шпор, называемых гусарскими, на лошадях у них гусарские седла накладывались на звериные шкуры, у знатных леопардовые, у пахолков заячьи и волчьи, для красы приделывали к бокам коня большие орлиные крылья. Козацкое оружие было короткое копье, полгак и секира. Сабли были равномерно и у гусаров и у козаков. Любимый цвет жупанов или внутренних одежд был белый, а верхний плащ, накинутый сверх вооружения, был голубой или синий. Таков был наружный вид поляков, служивших тогда в Тушине. Запорожцы, вооруженные самопалами и копьями, узнавались с первого взгляда по широким красным шароварам, черным киреям и большим бараньим шапкам. Донцы и московские люди были одеты чрезвычайно разнообразно, смотря по состоянию, и отличались издали по своим колпакам, высоким воротникам и собранным в складки длинным рукавам. Многие из них были вооружены луками и колчанами со стрелами за плечом. Пестрота была чрезвычайная как в одежде, так и в нравах, и в речи. Всего более должна была бы слышаться там речь южнорусская, потому что из Южной Руси было больше половины народу. Всего войска в Тушине было: поляков до 18 000 конницы и 2000 пехоты да, сверх того, запорожских козаков тысяч тридцать и донских пятнадцать. Затем следует прибавить московских людей неопределенное число. Сами предводители не знали, сколько их было, ибо одни убывали, другие прибывали. Главная сила ‘вора’ была в козачестве, которое стремилось к ниспровержению прежнего порядка и к установлению козацкой вольницы. У козаков, постоянно поддерживаемых приливом всего, что не уживалось в Польше, Литве и Московском государстве, образовался, хотя неясно и неопределенно, свой образец общественного строя: отсутствие родовитости и равенство по происхождению, отсутствие писаного закона и замена его волею общества, выборная власть и выборный суд и затем — личное право каждого идти куда угодно. Все это сходилось с задушевными желаниями черни.

Наступила осень. Стали поляки думать, как им зимовать. Некоторые советовали стать около столицы в волостях, другие представляли, что разделить таким образом силы опасно, большинство положило на том, что следует остаться зимовать на том самом месте, где они стоят. Тогда начались постройки, и Тушино стало обращаться в город очень быстро. Построили из хвороста с соломой загоны или конюшни для лошадей. Для людей вырывали землянки и в них устроили печи. Те, которые были познатнее и побогаче, привозили из ближних сел и деревень избы и ставили их себе в обозе, у иных были и погреба при избах. Для царя и царицы построили просторное помещение. Тушино сделалось и местом торговли: набралось купцов тысяч до трех, они стояли особым обозом от военного, и там продавалась всякая всячина. ‘Гультаи’ жили весело и шумно, водки и пива было разливное море, как говорится. Ротмистры отправлялись по окрестностям, приказывали курить вино и варить пиво на войско, и русские поневоле все это на них приготовляли. Поляки поселялись в селах и гоняли русских на винокурни и пивоварни, а собираемые запасы отправляли в табор: туда привозили печеные хлебы: житные боханами2, а пшеничные калачами и булками, масло, соль, овес. Для мяса гнали в Тушино быков, баранов и гусей. Игра в карты и кости забавляла гультаев и доводила их до драк и убийств: это также разнообразило жизнь. С панами были целые псарни, и они гонялись за зверьми по окрестным лесам, которых в то время было изобилие. Но более всего веселили жизнь воинов Димитрия женщины. Их было там множество. Туда из Литвы, Польши и Московского государства стекались толпами распутные женщины, почуяв лакомую жизнь. Сверх того удальцы хватали русских жен и девиц: отцы и мужья приходили просить их возвращения, а жолнеры не иначе отпускали их, как за деньги, да еще часто так, что возьмут деньги, а женщины не отпустят и говорят, что не получали денег, да в другой раз возьмут и отпустят за деньги, потом гонятся за отпущенными — и снова отнимут, и говорят, чтоб в третий раз внесли деньги и снова надобно выкупать. Сами женщины нередко осваивались с жизнью в лагере, привязывались к молодцам, и когда мужья и отцы выкупали их, то они сами бежали из дому и вешались на шеи любовников. ‘Ох, — кричали они, по выражению современника, — вы — свет-благодетели!’ ‘Были они, — говорит он*, — очарованы волшебством, и оттого изгарали сердца их’. Такой вид получило Тушино в конце осени.

______________________

* Палиц., 40.

______________________

Сапега хотя и подружился с Рожинским, но честолюбие не позволяло ему признавать его власть, да и чью бы то ни было. Он вызвался взять Троицкий монастырь. Это было важно для видов поляков. Троицкий монастырь стоял на дороге из Москвы в заволжский край, по этой дороге привозили в Москву запасы, по этой же дороге в тушинский лагерь должно было доставляться продовольствие. Овладеть этой дорогой значило обратить в свою пользу главный продовольственный путь и затруднить его неприятелю. Поэтому, даже не взявши Троицы, было выгодно поставить под монастырем войско, чтоб не допускать подвоза к столице. Взять монастырь было выгодно в двух отношениях: во-первых, монастырь был богат, приманчиво было завладеть его сокровищами и деньгами, но еще более он был важен в нравственном отношении: это было самое святое место Московского государства. Монастырь был за Шуйского и поддерживал падавшее его значение на Руси. Архимандрит Иосиф и келарь Авраамий Палицын рассылали по Руси грамоты, возбуждали верных стоять за царя Василия и не доверять прельщениям обманщика. В Новгород, в Вологду, на край студеного моря, в страны поволжские, в Казань, Нижний Новгород и даже в далекую Сибирь достигали их послания, и если где русские колебались отпасть от Шуйского, то часто именно потому, что Сергий и Никон чудотворцы — за него, ополчения шли к Москве и, проходя мимо Троицы, заходили в обитель: там получали благословение и ободрение, монастырь не жалел своих сокровищ на пожалованье ратным людям, содержал у себя ратную силу и кормил ее на свое иждивение. Святых Сергия и Никона народное верование считало дарователями побед. Димитрий вырос бы высоко, если б в этом монастыре вместо Шуйского молились за него и желали добра ему.

Ближайшим поводом к походу под Троицу тогда послужило то, что монахи, вышедши из стен своей обители и из лесов, нападали на гонцов, отправляемых от имени Димитрия по русским землям. Летописец повествует, что Сапега говорил: ‘Царь Димитрий Иванович! Стужают твоему благородству эти седые грай-вороны, гнездящиеся в своем каменном гробе! Они нам делают всякие пакости. Слух носится, что ждут князя Михаила Скопина со шведами, когда они придут, то займут Троицкую твердыню и могут быть вам опасны. Пока еще они не окрепли, пойдем смирим их, а если не покорятся, то мы рассыпем по воздуху их жилища’.

Под Троицу отправился Сапега со своими сапежинцами, и к нему пристал Лисовский, у которого было тысяч до шести козаков, разного сброда Московской земли удальцов из украинных стран*.

______________________

* В дневнике Сапеги так пересчитывают отделы войска, пошедшего под Троицу:

Два корнета, козаков по сту в каждом.

Хоругвь козацкая, полк Буйавского 100 конных.

Сотня пехоты голубой (одежды).

120 конных пятигорских Дзевалтовского.

Пана Мирского 100 конных,

Пана Колецкого 150 конных.

Две хоругви пехоты по 250 (красной).

Полк гусаров под двумя хоругвями 250 конных.

Пятигорцев 200 конных.

Козаков под двумя хоругвями 250 конных.

Лисовский с москвитянами 6000.

Полк Яроша Стравинского, копейники 500 конных.

Полк Марка Валамовского 700 конных.

Полк козаков 200 конных.

Весь полк пана Сапеги с пушками.

Полк пана Микулинского, копейников 700 конных, козаков 300.

______________________

Переметчики донесли в Москву, что к Троице идет Сапега, и государь тотчас послал в погоню за Сапегой войско под главным начальством брата своего Ивана. Сапега уже был недалеко от Троицы, в селе Воздвиженском, как услышал, что московское войско идет за ним, он поворотил назад и дошел до деревни Рахманцы. Произошла битва, сначала московские люди, бывшие с Лисовским, отступили перед своими земляками, потом передовой полк московского войска под начальством Григория Ромодановского сцепился с козаками, подались и козаки. Но потом Сапега двинулся сам с гусарами и пятигорцами и поправил свое дело. Сторожевой полк Федора Головина дрогнул, смешался, побежал, напер на большой полк, и тот пришел в беспорядок. Русские были разбиты совершенно. Поляки преследовали их до села Братовщины. Только князь Григорий Ромодановский, у которого тогда убили сына, показал, говорит летописец, ‘храбрость и дородство’. Тогда победители нахватали пленных, и в числе их поляков, которых целая хоругвь служила Шуйскому*.

______________________

* Ник. лет., VIII., 101. — Dyar. Sapiehy. Hist. Dmytra falszywego. Ист. Библ., I, 142.

______________________

Сапега, отделавшись от неприятеля, повернул назад по своей дороге и на другой день, 23 сентября, дошел до Троицы.

Эта новая потеря еще более повредила Шуйскому. В его войске были новгородцы, псковичи, дворяне и дети боярские заволжских уездов. От беспрестанных неудач они потеряли надежду, они услышали, что в разных краях Руси бродят поляки, что уже многие города отступились от Шуйского, — и они самовольно разъехались по домам. Трудно было удержать их, когда они боялись за оставленные семейства и каждую минуту могли опасаться, что противная сторона отмстит на их женах и детях за их службу Шуйскому. Нельзя было поручиться, чтобы край, сегодня верный Шуйскому, не изменил ему завтра. Шуйский, говорит летописец*, видел, что над ним гнев Божий. Шуйский то обращался к церкви и молитве, то призывал волшебниц и гадальщиц, то казнил изменников, то объявлял москвичам: ‘Кто мне хочет служить, пусть служит и сидит в осаде, а кто не хочет, пусть вдет теперь же, а оставшись, пусть после не бегает: я никого не силую’. ‘Мы все готовы помереть за дом Пресвятые Богородицы!’ — кричали ему москвичи. Никто не осмелился явно сказать, что не желает Шуйскому служить: боялись, что Шуйский хочет только этим путем узнать своих недоброхотов. Все целовали крест на верность царю, но очень многие на другой день после того бежали в Тушино. Не то чтоб тут была какая-нибудь вера в Димитрия, не всех и ненависть к Шуйскому побуждала бежать. Многие так поступали ради пробы выгод. Побывавши в Тушине, ворочались в Москву, а потом, поживши в Москве, снова ехали в Тушино. Послужат Димитрию — воротятся к Шуйскому, потом опять едут, признают вора Димитрием, а когда у Димитрия им надоест, приезжают снова с повинною на верную службу Шуйскому. Для ратных людей ни Димитрий, ни Шуйский не имели авторитета законности, и тот и другой давали жалованье, получив жалованье от Шуйского, беглецы получали жалованье в Тушине, а потом ворочались, выпрашивали прощение и служили Шуйскому, пока им давалось жалованье от Шуйского, и так случалось, что иной москвич раз пять или шесть бегал из Москвы в Тушино и ворочался назад. Москвичи торговцы привозили из Москвы в Тушино и припасы, и одежду, и лекарства, брали за это хорошие деньги, и Тушино было в изобилии, а Москва день ото дня терпела недостаток, только московские торговцы, разживаясь в Тушине, сберегали копейку про черный день. Происходило по нескольку раз целование креста: беглец, пришедши в Тушино, целовал крест царю Димитрию, когда ворочался с повинною, то целовал крест царю Василию. Таких называли перелетами. Удостоверившись в их непостоянстве, поляки и козаки не стали дорожить ими и презирали их. Чувства долга не оказалось в наличности. Родственники и даже родители отпускали таким образом своих кровных, говоря: ‘Если возьмут Москву, нам будет легче, когда родня наша служит в Тушине’. Очень много бежало к царику холопей. Тогда-то, вероятно, чтоб приманить отходящих от вора, установлен закон, что холопи, убежавшие от своего господина воровством, если ворочались и приносили вину свою, то их следовало отпускать на волю, а не отдавать прежним господам**.

______________________

* Хроногр. Арх. коммис — Ник. лет., VIII, 101.

** А. И., II, 115.

______________________

От этого действительно многие возвращались от тушинского вора, но зато многие и бежали к вору именно для того, чтоб снова потом воротиться и получить от царя Василия Шуйского прощение и свободу.

Царь Василий хоть постоянно казался милостивым и прощающим, но не раз и казнил недоброжелателей. Между виновными попадались и невинные. Царь не смел трогать только тех, которые были посильнее: им прощалось многое такое, за что казнили других неважных. Никто не уважал царя, им играли, как ребенком (говорят современники), точно так же как в Тушине обращались с царем тушинским. У последнего, как сталось изначала, всем управлял, всеми повелевал Рожинский. Явились было недовольные его властью и хотели снова поставить гетманом Меховецкого. Несмотря на то что на Меховецкого наложено было бандо, он находился тогда в войске. На это смотрели снисходительно, пока не узнали, что его готовят на место Рожинскому. Тогда Рожинский стал искать его, чтоб убить. Меховецкий ушел к царику, Рожинский взял четырех слуг, бросился в царскую избу и при глазах царика приказал убить баннита. Царик оскорбился, гневался, а Рожинский закричал на него: ‘Молчи, а не то я и тебе голову сорву!’ Царик должен был терпеть и повиноваться: если он нужен был для поляков, то и сам он без поляков не мог существовать.

VI
Успехи ‘вора’. — Псков. — Борьба богатых с бедными. — Признание Димитрия. — Переяславль. — Суздаль. — Углич. — Ростов. — Плен митрополита Филарета. — Ярославль. — Поволжские города, Владимир, Шуя, Балахна, Арзамас и другие признают Димитрия. — Верность Шуйскому Нижнего, Смоленска. — Колебание Новгорода. — Удаление и возвращение Скопина. — Убийство Татищева. — Поражение Кернозицкого

В Московской земле дело названого Димитрия на короткое время пошло было успешно. Еще в июле покорились на имя Димитрия пограничные Литве города Невель, Заволочье, Великие Луки. По соседству с ними, в Литовской земле в Усвятском старостве, был сбор охотников идти на Москву под начальством Сапеги. Своевольные литовские люди врывались в эти уезды, делали грабежи и насилия, уводили в полон людей, многих убивали и замучивали. Великолуцкий наместник Федор Плещеев, ревностный поборник ‘вора’, враг Шуйского, приводил ко кресту жителей этих городов, присягали по станам и волостям дворяне, дети боярские и все служилые люди, старосты и целовальники волостей, и приказчики, все посадские и крестьяне. Они думали, что после того перестанут на них набегать литовские люди. Но их покорность не прекратила этих набегов, и после того Плещеев должен был ходатайствовать перед усвятским подстаростою, чтоб он не дозволял людям из Литвы делать нападения на эти уезды.

За Великими Луками отпали от царя Василия Псков и все пригороды. Внутренние обстоятельства общественной жизни во Пскове совпадали с этим отложением. Псков во многом имел тогда еще особую физиономию. Нигде на Руси не осталось столько следов старой удельно-вечевой жизни, как в этом городе. В эпоху падения его свободы из него не было такого большого вывода жителей в низовские страны, как из Новгорода, следовательно, там старые привычки и предания переходили от дедов и прадедов в их поколения. Порядок самоуправления посадов и волостей при Иване Васильевиче дал остаткам старины жизнь и движение. Псковичи сходились во всенародную избу, как в древности на вече. Одно только не делало похожим эти сходки на веча былого времени: это — произвол царских наместников, которые дозволяли многое одним на счет других, мирволили богатым, потому что получали от них взятки. Таким образом, в городе образовались две постоянно враждебные стороны: одна — богатых и значительных, другая — бедных и простых. Присланный воеводою Петр Шереметев и дьяк Иван Грамотин держали сторону знатных и богатых гостей и сделались ненавистны мелким людям. Они побрали себе в кормленье дворцовые села, отягощали крестьян, заставляли в Пскове мастеровых на себя работать. Псковская земля обложена была тяжелыми поборами, раскладка велась неправильно, так что тягость падала на бедных, а богатые выгораживали себя при помощи начальства. Вскоре после приезда в Псков Шереметева царь потребовал со Пскова девятьсот рублей. По всей справедливости, этот побор должны были нести богатые гости, ‘мужи славные, кипящие богатством, мнящиеся пред Богом быть великими людьми’ (по выражению летописи*), но при содействии воеводы раскладка сделана была так, что сбор этот припал на весь Псков, и в том числе на бедных людей и на вдов, а бедных, разумеется, было более, чем богатых. По поводу этого дела во всенародном собрании поднялся ропот. Гости дали совет Шереметеву отправить главных крикунов с деньгами в Москву, как будто в качестве выборных, и написать тайно, что эти люди не хотят добра царю, что сбор производился только с гостей, а мелкие люди не хотели ничего давать. Таких подстрекателей к неповиновению выставлено пять человек**.

______________________

* Псковск. П. С. Р. Л., IV, 322.

** Самсон Тихвинец, Федор Умойся-Грязью, Ерема Сыромятник, Овсейка Ржова, Ильюшка Мясник.

______________________

Их отправили неправильно уже потому, что следовало миром выбрать тех, которые поедут в Москву с деньгами, а Шереметев без выбора послал их по своему распоряжению. О них написали в Новгород, что как только они приедут, то посадили бы их в тюрьму как изменников, потом отправили бы в Москву. Но один из этих пяти, Ерема Сыромятник, услужил Шереметеву тем, что работал на него безденежно. Шереметев хоть и послал его с прочими, но не поместил его имени в числе тех, кого следовало засадить. Итак, в Новгороде посадили в тюрьму, а потом отослали в Москву вместо пяти только четырех человек. Ерема же убежал назад во Псков и рассказал народу, какую хитрость делают гости. Весь Псков заволновался, псковичи требовали суда над главными семью гостьми, что дали совет послать пятерых на гибель. Шереметев не мог оборонить этих гостей, да и не хотел, он посадил их в тюрьму и вымогал с них большие взятки за то, что не выдаст их народу, а в Москву принужден был написать в пользу четырех, что из-за них сделалось во Пскове смятение и если их казнят, то простой народ побьет за них гостей.

В Москве в то время четырех обвиненных во Пскове вывели на смертную казнь. Тогда бывшие в Москве псковские стрельцы всем приказом подали челобитную, ручаясь, что эти люди не изменники, и выражались так: ‘Наши головы в их головы!’ Осужденных отпустили во Псков. Приехавши туда, они подняли на богатых уже и без того раздраженный черный народ, злоба накипела на Шереметева, а от него перешла и на царя Василия. Он казался для них царем знатных, больших и богатых, и потому они готовы были пристать к тому, кто, в противоположность Василию, скажется царем меньших, черного народа. Таким именно царем и явился тогда Димитрий. Укротивши Болотникова, царь Василий прислал во Псков двумя посылками, одну за другой, более четырехсот человек пленных севрюков. Псковичи приняли их сочувственно, поили их, кормили, одевали и плакали, глядя на них как на страдальцев за народ, тогда как в Новгороде, напротив, подобных присланных туда пленников поколотили палицами и бросили в Волхов. По псковским пригородам народ более, чем во Пскове, ненавидел царство Василия. Даже дети боярские, люди не земские, а служилые, негодуя на Шереметева, расположены были пристать к другому царю. Этим воспользовался Плещеев и в 1608 году послал стрельцов приводить к присяге Димитрию пригороды, Себеж, Опочка, Красный, Остров, Изборск присягнули Димитрию. Дети боярские в своих поместьях вооружили крестьян за Димитрия. Шереметев послал было на них ратную силу, составленную из дворовых своих, владычных и монастырских людей, с сыном своим Борисом. Но эта рать сама едва ушла от пригородцев. Плещеев занял Ржев и оттуда вступил в Псковскую землю. Псковские пригороды и волости составляли ополчение и приставали к нему. Плещеев начал собирать кормы на войско царя Димитрия и строго приказывал не грабить жителей, требуя от них всех целовать крест Димитрию. В то же время Шереметев и Грамотен, его дьяк, собирали с крестьян около Пскова также кормы и подымщину на имя царя Василия, жестоко мучили на пытках тех, которых брали в плен, как присягнувших Димитрию. ‘Зачем мужик крест целует?’ — говорили они им. Но когда крестьяне волостей, отданных в кормленье Шереметеву и Грамотину, пришли к ним и спрашивали, что им делать, то воевода и дьяк, чтоб сохранить от разорения волости, которые им давали доходы, сами велели мужикам целовать крест Димитрию.

Народ попался между двух огней: там его приневоливали к Димитрию, а тут — к Василию! Но во имя Василия на него тяжелее налегали. Тут прислали еще новгородцы уговаривать псковичей стоять вместе с ними против ‘вора’ и обнадеживали их, что скоро придут ‘немцы’ (т.е. шведы) на помощь. Это известие, вместо того чтобы успокаивать псковичей и удерживать под властью царя Василия, только волновало их и вооружало против Василия. ‘Немцы’ вообще оставили по себе неприятное предание для Пскова издревле. Старинные распри и беспрестанные битвы Пскова с ‘немцами’ еще не выдохлись из народных воспоминаний. Псковичи кричали: ‘Не хотим немцев, не дадим немцам разорять наших волостей!’ Большие и богатые псковичи, уповая на свою силу, презирали убогих и меньших и не ходили во всенародную избу, простые псковичи и стрельцы собирались там сами, к ним приходили толпы поселян, шумели, толковали, что не следует служить ‘немцам’. Среди такой неурядицы Плещеев с пригородными силами подошел к городу и стал у Образа на поле. Тут прибежал во Псков некто Богдан Неведреев с товарищами. Это были беглые из Москвы дети боярские. Они сообщили псковичам, что войско Шуйского разбито наголову под Волховом, царь Димитрий идет на Москву и, верно, овладеет ею, а в Москве злобятся на псковичей, из Пскова прислан туда донос об измене на семьдесят человек посадских, главных коноводов. ‘Как новгородцы с немцами придут, — говорил пришедший из Москвы, — тотчас Шереметев станет казнить и посадских, и стрельцов!’ Шереметев, держась богатых и знатных, хотел было навести страх: ловил ‘заводчиков’, пытал их, сажал в тюрьмы. Для крепости он построил новые тюрьмы с оградою. ‘Вот, — говорили псковичи, — теперь и темницы поставили с оградою, прежние были без ограды!’ Через несколько времени явился во Пскове агент Димитрия, стрелецкий голова Огибалов, с ним пришли псковитяне и пригородские стрельцы. Они принесли от Димитрия грамоту, сложенную мудрым словом, по выражению летописца*.

______________________

* Псковск. летоп. П. СЛ. Р. Л., IV, 324.

______________________

Грамота стала расходиться в народе, волнение усиливалось. Шереметев поймал Огибалова, посадил в тюрьму, а товарищей его и стрельцов разослал из Пскова — пригородных в пригороды, а псковских в стрелецкую слободу, за реку Мирожу. Но эта мера только помогла мятежу, потому что давала стрельцам удобнейший случай, они пристали к Плещееву. Шереметев созывал псковичей и спрашивал: ‘Что у вас за дума, скажите мне?’ ‘У нас никакой думы нету, — отвечали ему псковичи, — только немцев мы не хотим и за то помрем!’

Лето проходило. Толпы теснились в осаде, кроме посадских и стрельцов там были поселяне. Собрания день ото дня становились бурнее. Псков (выражаясь словами летописи) разделился на двое: одни, не доверяя Димитрию, готовы были еще держаться царя Василия, другие надеялись, что за Димитрием будут они избавлены от властительских насильств, тогда было все исполнено мздоимания и грабежа, всякая правда вывелась из Пскова, всякая добродетель потоптана и предана неправде, лжи и лукавству: властители умножили воров и обманщиков, поклепщиков, подметщиков, грабителей — кормильцев своих, им числа не было, и многих совратили они с правого пути, не оставалось праведным места, где прожить*. Думали, что с новым царем будет лучше. Вспоминалось короткое льготное время при первом Димитрии, и возникали надежды.

______________________

* Псковск. лет. П. С. Р. X, IV, 325.

______________________

Когда таким образом волновался город, 1 сентября 1608 года разнесся по городу слух, что ‘немцы’, которыми давно пугали псковичей, подошли к городу и стоят на Устье у Николы. Это так взволновало всех, что уже никак нельзя было удержать толпы.

Все закричали, что передаются Плещееву. Сторонники вора отворили великие ворота, народ посыпал в поле, и у церкви Алексея Божьего-человека начали псковичи целовать крест царю Димитрию.

2 сентября вошли плещеевские ратные люди в город, и на другой день совершилось крестное целование Димитрию от всего города. Всех сидевших в тюрьме севрюков, присланных Шуйским, выпустили с честью, накормили, одели и отправили под Москву. Плещеев объявлен воеводой в Пскове. Псковичи послали с повинною к царику в Тушино. Вслед за тем началась поголовщина. Собирали ратных и отправляли на помощь Димитрию, собирали деньги и запасы. Тогда досталось богатым гостям. Прежде мирволил им Шереметев, теперь они-то и должны были платить и содержать ратных.

Вслед за Псковом Иван-город покорился Димитрию. В Орешке Михайло Глебович Салтыков признал тушинского царика.

Города Восточной России с прихода ‘вора’ под Москву поддавались ему быстро один за другим, и притом так, что как скоро признает его царем город — вслед за тем признает его и весь округ, который к городу тянет. Город был средоточием своей земли, жители приписанных к городу пригородов, станов и волостей привыкли повиноваться городу: оттуда рассылались приказания и распоряжения, туда доставлялись подати, и город платил и отвечал государству за всю землю или область, если происходило какое-нибудь всенародное совещание, то в том же городе, город земле указывал, жители в своих селах, деревнях, починках не рассуждали о том, как исходит управление над ними сверху из Москвы: для них достаточно того было, что город их велит им делать то и другое. Поэтому когда говорилось о городе, то, за малыми исключениями, разумелся и весь уезд его.

Первым* сдался Переяславль-Залесский с его уездом, куда тотчас нахлынули ратные люди царика. Игумены тамошних монастырей поспешили покорностью вымолить себе от Димитрия грамоты, охранительные для их имений**. Потом в Суздале какой-то Меншик-Шипов убедил жителей целовать крест законному царю Димитрию. Архимандрит Галактион пристал к нему, и пример архимандрита подействовал на тех, которые еще колебались. 14 октября*** весь уезд вслед за городом признал царя тушинского.

______________________

* Bussow, 88.

** Сб. Хилкова, 28.

*** А. И., II, 132.

______________________

Сапега, стоя под Троицею, заправлял сдавшимися городами, он в октябре отрядил в Суздаль Лисовского, чтобы оттуда приводить к повиновению соседние города. Воеводой назначен был в Суздаль Федор Плещеев* и при нем поляк пан Иеремий Боярский**. Сам царик от себя послал суздальцам похвальную грамоту.

______________________

* Ник., VIII, 103.

** Сборн. кн. Хилкова, 61. — Ник. лет., VIII., 103.

______________________

Сдался Углич. Сапега прислал туда какого-то пана Очковского, который тотчас же начал своевольничать*.

______________________

* А. И., II, 113.

______________________

Ростов упорствовал. Там был митрополитом Филарет Никитич. Он удерживал жителей в повиновении царю Василию Шуйскому. В тушинском лагере, однако, знали, что этот человек не был из числа искренно преданных Шуйскому. Филарета нужно было достать. Прежде ему послали увещания. Он не принял их. Тогда решились достать его силою. Переяславцы собрались с московскими людьми, присланными Сапегою из-под Троицы, и пошли на Ростов. Они напали на него врасплох 11 октября. Филарет тогда вошел в соборную церковь, облачился в архиерейские одежды, народ столпился в церкви. Митрополит приказал протопопам и священникам причащать народ и приготовить к смерти. Переяславцы, овладев городом, ринулись на соборную церковь. Ростовцы стали было защищать двери, но митрополит подошел к дверям, приказал их отворить, встречал переяславцев и начал их уговаривать, чтоб они не отступали от законной присяги. Переяславцы не слушались, бросились на митрополита, сорвали с него святительские одежды*, одели в сермягу, покрыли голову татарскою шапкою, посадили на воз вместе с какою-то женкою, конечно для насмешки, и в таком виде повезли в Тушино. Тогда ограбили церковь, где находились мощи ростовских чудотворцев, изрубили в куски серебряный гроб святого Леонтия и золотое изображение угодника**. Довольно людей было перебито при обороне церковных дверей***.

______________________

* Ник., VIII, 104.

** Bussow, 88.

*** Ник., VIII, 104.

______________________

Димитрий принял Филарета с почетом. Филарет не обличил пред всеми вора, хоть прежнего Димитрия он знал лично очень хорошо и никак не мог теперь ошибиться. ‘Филарет, — говорит Авраамий Палицын, — был разумен, не склонился ни направо, ни налево* и в истинной вере пребыл тверд’. Его нарекли патриархом. Димитрий дал ему в почесть золотой пояс, приставил рабов служить ему. По свидетельству иноземца**, Филарет подарил Димитрию дорогой восточный яхонт, находившийся в его жезле. Но в Тушине все-таки побаивались Филарета, не доверяли ему и подстерегали за каждым его словом и мановением. Было отчего. Признавши первого Димитрия, получивши от него милости, он потом служил Шуйскому, открывал мощи младенца Димитрия, теперь служил второму Димитрию и, конечно, не мог быть ему столько же предан, сколько сам ему был нужен.

______________________

* Авр. Палиц. Сказ., стр. 51.

** Bussow, 88.

______________________

Тем не менее именем новонареченного патриарха писались грамоты, и признание Филаретом Димитрия усиливало доверие и расположение к этому новому Димитрию. Филарета считали ближайшим родственником прежней царской династии.

Назначенный в Ростов воеводою Тимофей Биюков, обрусевший немец, и приданный ему в товарищи поляк Николай Яздовский отправили партию из ростовцев для подчинения Димитрию городов Романова и Пошехонья. В обоих городах служилые, посадские и всякие люди присягнули на имя Димитрия и его матери. Тот же Биюков послал привести на верность Димитрию и Ярославль*. Как только распространилась там весть об успехах Димитрия, черные люди взбунтовались, начали угрожать лучшим, многие лучшие бросали свои дома и бежали для спасения жизни. Воевода, князь Федор Борятинский, чтоб не быть растерзанным, присягнул Димитрию, выпросивши себе потом от Димитрия маетности**. По его примеру англичане и немцы, жившие в этом торговом городе, и некоторые русские торговцы думали было спасти свои имущества признанием ‘вора’, присягнули ему с условием, чтоб их не отдавали на грабеж черни. Другие поспешили убраться, захвативши с собою свои имущества и товары. Так как Ярославль слыл городом торговым и богатым, то царик отправил туда Ивана Волынского и Петра Головина с поляками и Приказал отписать на государя имущества бежавших, да сверх того послал туда своего стряпчего достать там ‘красного питья’ и других предметов для дворцового обихода. Посланные не могли отписать имуществ бежавших и доносили, что беглецы все забрали с собою, покинувши пустыми свои дворы и лавки***. Новые посланные от царя вступили в пререкания с Борятинским о праве власти и управления. С оставшихся жителей собрано было до 30 000 рублей на содержание тушинской рати и на боевые запасы, а жители подверглись тягости содержать гарнизон в 1000 человек, и эти гости позволяли себе там всякого рода грабежи в лавках и в домах обывателей****.

______________________

* Сб. Хилкова, 17.

** Сб. Хилкова, 84.

*** Ibidem, 19.

**** Bussow, 88. — А. И., II, 135.

______________________

Местное духовенство спешило высказаться с своею преданностью царю Димитрию. Спасский архимандрит Феофил послал дары царику в Тушино и его гетману Сапеге и очень сожалел, когда по слову Сапеги в Ростове его не допустили совершить пути в Тушино для поклонения царю. Он боялся, чтоб через то не быть от царя Димитрия Ивановича в опале*.

______________________

* Сб. Хилкова, 32.

______________________

Взятие Ярославля подействовало на близкие города по Волге и на севере. Покорилась добровольно Кострома, игумены тамошних монастырей, Ипатского и Богоявленского, с кружком местных дворян, детей боярских и посадских людей поехали в Тушино с повинною царю Димитрию, а вслед за тем посланный им нарочно князь Иван Львов приводил к присяге на верность ему жителей Костромского уезда, как разом Ярославского и Пошехонского*. В Костроме поставили воеводой князя Мосальского-Горбатого. Покорились Рыбная Слобода, Молога, Юрьев-Поволжский, Галич, Кашин, Бежецкий Верх, Пошехонье, Чаронда, Тверь, Белоозеро, Торжок. Борятинский послал в Вологду письмо и целовальную запись. Чернь заволновалась, воевода Никита Михайлович Пушкин и дьяк Рахманин-Воронов удерживали ее, ничего не могли сделать и, выжидая времени, уступили. Лучшие люди в Вологде для спасения своих имуществ в угоду черни также целовали крест ‘вору’. Послали оттуда наказ в Тотьму, — и этого города жители, по современному выражению, ‘от нужи со слезами крест целовали’**. Из покорившихся краев посылались к царю Димитрию духовные и светские люди с повинною, а царик приказывал собирать на себя разные столовые запасы и везти в его стан***.

______________________

* Ibidem, 22-31.

** А. Э., II, 188.

*** Сб. Хилкова, 24-25. — А. Э., II, 180.

______________________

Во Владимире воеводою был окольничий Иван Годунов. При вступлении Димитрия на престол он вместе со свойственниками Годуновых был удален на воеводство в Сибирь. Казалось бы, если на кого, то на него можно было надеяться. Партия Димитрия, в каком бы виде она ни возрождалась, была прирожденно враждебною всякому тому, кто был близок по крови к Годунову. Этот воевода не мог, как Годунов, быть расположен и к Шуйскому. Шуйский хотел его перевести в Нижний, а на его место посадить во Владимире Третьяка-Сеитова, но Годунов не выехал из Владимира. Сначала он хотел было сопротивляться войскам тушинского царика, но когда Суздаль отпал к Димитрию, а Василий Шуйский оказывал Годунову недоверие, Годунов присягнул Димитрию. Годунов привел ко крестному целованию Владимир*, поехал сам в Тушино, 13 ноября поклонился вору и был им обласкан**. Пример Годунова должен был усиливать партию царика и служить новым подтверждением того, что он истинный Димитрий. Впрочем, 16 ноября во Владимире был от царя Димитрия другой уже воевода — Михаила Вельяминов, Годунов оставался в воровском полчище под Москвою***.

______________________

* А. И., II, 132.

** А. И., II, 417.

*** Сб. Хилкова, 26, 57.

______________________

За Владимиром покорились имени Димитрия Шуя, Балахна, Лух, Гороховец, Муром, Арзамас, Шацк*.

______________________

* Сб. Хилкова, 16, 26.

______________________

Стали передаваться города и волости на востоке, населенные инородцами. Мордва и черемисы вооружились во имя его. Касимовский царь Ураз-Махмет изменил Шуйскому, признал Димитрия, собирал из низовых князей и мурз ратную силу в пользу Димитрия*, испросил у него сберегательные грамоты для имений своих и своей родни**, а впоследствии для сына своего Магмет-Мурата пожалование в собственность Юрьева- Поволжского***.

______________________

* Сб. Хилкова, 29.

** Сб. Хилкова, 47, 63.

*** Сб. Хилкова, 59.

______________________

Нижний Новгород удержал в повиновении Василию воевода Алябьев. Этот город в то время имел уже важное значение. Он был средним пунктом восточной торговли: тут была главная таможня для товаров, плывших по Волге и, по причине разгрузки, производился обширный торг. Поэтому тут проживало несколько купеческих домов, которые были связаны интересами с московскими гостями, стоявшими за Шуйского. Вообще торговые люди, как люди богатые, были на стороне Шуйского, и потому Нижний, как по преимуществу торговый город, больше чем какой другой город казался преданным и верным царю Василию. Но и из Нижнего многие, принадлежавшие к черни, ушли из города в шайки и ополчались за Димитрия.

Не поддавалась Димитрию Рязань, удерживаемая Ляпуновыми, которые ненавидели Шуйского, но не хотели менять его на ‘вора’. Оставались верными царю московскому Смоленск и Коломна.

Новгород был уже близок к переходу на сторону тушинского царика. Михайло Васильевич Скопин-Шуйский выслал в Швецию Семена Васильевича Головина (своего шурина) да дьяка Сыдавного, а сам хотел дожидаться их в Новгороде. Но он увидал, что новгородцы волнуются. Пример Пскова на многих действовал в Новгороде. Скопин советовался с новгородским воеводою Михаилом Игнатьевичем Татищевым. Они вдвоем сообразили, что войска при них немного, и Скопин вышел из города с теми, которые у него были, к Иван-городу, на дороге он услышал, что Иван-город уже отпал от Шуйского. Из отряда Скопина некоторые убегали назад в Новгород. Скопин отправился к Орешку, но в Орешек Михайло Глебович Салтыков, тамошний воевода, не пустил его и объявил себя за Димитрия. Скопину оставалось самому убежать в Швецию, чтобы выпросить иноземных сил и с ними войти в Новгород. Он находился уже на устье Невы, на пути в Швецию, как вдруг явилось к нему из Новгорода посольство. Митрополит Исидор подействовал на новгородцев: они всем городом обещались стоять за Шуйского и пожелали воротить Скопина. За ним послали старост из пяти концов города, догнавши Скопина, они просили его вернуться и целовали крест за весь Новгород. Скопин воротился, его приняли с честью. У молодого полководца была способность действовать на толпу и направлять ее.

В Тушине услышали, что Новгород, хотевши было отпасть от Шуйского, снова сопротивляется Димитрию. В Тушине разочли, что для этого нужно послать к Новгороду отряд, чтобы своим доброжелателям придать отваги и испугать недоброжелателей. Был послан полковник Кернозицкий с литовскими людьми. Когда он приблизился к Новгороду, в городе сделалось смятение, стали подозревать друг друга в измене. Тогда Михайло Игнатьевич Татищев вызвался идти предводительствовать войском, которое нужно было вести против Кернозицкого. Татищева не любили в Новгороде, его недоброжелатели пришли к Скопину и сказали: ‘Мы чаем, Михайло Татищев затем идет на литву, что хочет изменить царю Василию и Новгород сдать’. Скопин, вместо того чтоб защищать Татищева, собрал ратных людей новгородцев и сказал им: ‘Вот что мне говорят про Михаила Татищева, рассудите сами!’ Недоброжелатели Татищева подняли крик и так вооружили всех против него, что толпа бросилась на него и растерзала…

Скопин похоронил тело его в Антониеве монастыре*, а имущество его было продано с публичного торга**. Так окончил жизнь этот человек, один из главных виновников убийства сидевшего на престоле под именем Димитрия: прошлое не спасло его от подозрения, чтоб он не мог пристать к новому претенденту на имя Димитрия. Тогда в Московском государстве уже никому не верили, и редкий по совести мог сам за себя поручиться.

______________________

* Ник., VIII, 103.

** Временник. М. Общ. Истор. и Др., VIII. Смесь, 1 — 40.

______________________

Кернозицкий безотпорно приблизился к Новгороду и расположился в Хутынском монастыре. Город заволновался. Лучшие люди, ради спасения от грабежа в случае насильственного взятия города, кричали о сдаче. Но разошелся слух по Новгородской земле, что литва подходит к Новгороду, поселяне стали собираться в ополчение и спешить на выручку городу. В Тихвине составилась рать под начальством Степана Горихвостова, а из Заонежских погостов ополчились крестьяне под начальством Евсея Резанова. Оба ополчения пошли спасать Новгород. Тихвинцы шли вперед и дошли до Грузина. Тут несколько человек из них попались в плен. Литовские люди привели их в свой стан и стали пытать и допрашивать: ‘Сколько ваших?’ Те были люди простые, не знали счету и не могли объяснить им, если б и хотели, они только и говорили, что сила большая идет. Литовцы в самом деле вообразили, что против них идет огромное войско, и отступили от Хутыня. Кернозицкий стал в Старой Русе*.

______________________

* Ник. летоп., VIII, 109.

______________________

Но если Новгород оставался еще во власти Шуйского, то окрестности быстро поддавались Димитрию, дело Василия Шуйского все-таки, казалось, шло к проигрышу в Новгородской земле, как казалось проигранным и в других русских землях.

VII
Осада Троицы. — Предложение сдаться. — Приступ 13 октября. — Подкоп. — Подвиги русских людей. — Зима. — Бедствие осажденных. — Смуты. — Приступы 27 мая и 28 июня 1609 года

При быстром успехе воровского дела недоставало только стеснить покрепче Москву, заставить ее испытать голод: тогда враждебная царю Василию партия взяла бы верх и в Москве, как она взяла уже верх в иных городах. Так и рассчитывали в Тушине, и с этою целью Сапега деятельно занимался осадою Троицы. Кроме Лисовского, с ним были со своими отрядами князь Адам Вишневецкий, Тышкевич, Будзило, Виляновский, Микулинский, Стравинский*. Сначала казалось полякам взять монастырь нетрудным делом. Стена монастырская была не высока, всего до двух с половиною сажен до зубцов, с зубцами до 3 1/2, а в некоторых местах даже менее, всего же пространства занимала 550 сажен. Эти стены, по тогдашнему способу постройки, разделяли на бои, то есть отделены были ярусы с отверстиями для выстрелов, было три рода боев: подошевный, средний и верхний, последний был уже на верху стены, на одной черте с зубцами, сверху над зубцами были крыши. Эти невысокие стены были очень толсты: три сажени в ширину, и сделаны из твердого камня. В стене были башни разного вида**.

______________________

* Hist. Dm. falsz. Ист. Библ., 1,141.

** По описи, составленной при царе Михаиле Федоровиче, их было двенадцать: Плотничья — на углу западной и северной сторон, на севере и северо-востоке — Конюшенная с воротами, Соляная, Кузничная и Наугольная, на востоке — Сушильная, Красная с воротами, Житничья, Наугольная, между восточною и южною стороною — Пятницкая, на юге — Луковая, Водяная с воротами, на западе — Погребная.

______________________

С восточной стороны окаймлял монастырь лес, с юга и с запада за стеною было несколько прудов, итак, с западной и южной стороны обитель была защищена водою. На западной стороне, против Погребной башни, и на северной, против Конюшенной, были особые монастырские заведения на первой пивной — двор, а на последней — конюшенный двор, эти дворы составляли в военном отношении как бы передовые укрепления. В монастыре было ратных тысяч до трех с лишком или более. Начальствовали ими двое воевод — Григорий Борисович Долгорукий-Роща и Алексей Голохвастов: оба были враги между собою. Долгорукий был тот самый, который, передавшись первому Димитрию, служил ему усердно воеводою в Путивле. Казалось, плохой из него был слуга Шуйскому, но Долгорукий, искренно служивший первому Димитрию, которого признавал по совести настоящим, не хотел служить второму, будучи убежден, что он обманщик. Кроме ратных людей, в монастырь набилось множество поселян из монастырских слобод, сожженных отчасти неприятелями, отчасти самими жителями. Это многолюдство имело и выгоды, и невыгоды: здоровые и нестарые поселяне были годны на военное дело в случае нужды, здоровые женщины исполняли разные работы. Но зато женщин было так много в тесном пространстве, что, по известию очевидцев, иным приходилось родить младенцев при чужих людях и никто со ‘срамотою’ своею не скрывался. Теснота увеличивалась еще от множества скота, загнанного в монастырскую ограду.

Сапега и Лисовский, подошедши к Троице, сперва с войском своим объехали монастырь вокруг. Раздавалась военная музыка. Литовцы и русские тушинцы кричали и похвалялись, пугая осажденных. Потом войско расположилось станом — Сапега стал на западной стороне, Лисовский на юго-восточной, у Терентьевской рощи. Приказали строить остроги с избами.

Прежде начатия военного дела Сапега 29 сентября пробовал склонить монастырь к сдаче убеждением. Он послал московского человека, по имени Безсона Руготина, с одним письмом к воеводам, а с другим к архимандриту Иосифу. ‘Пишем к вам, жалуючи вас, — писал он к воеводам, — покоритесь царю Димитрию Ивановичу, сдайте мне город, будете зело пожалованы от царя Димитрия Ивановича, как ни один из великих ваших не пожалован от Шуйского, а если не сдадите, то знайте, что мы на то пришли, чтобы, не взяв его, не уходить отсюда, сами ведаете, сколько городов мы взяли, и Москва, и царь ваш в осаде. Мы в том ручаемся, что не только будете наместниками в Троицком городе, но царь даст вам многие города и села в вотчину, а не сдадите города и мы возьмем его силой, тогда уже ни один из вас в городе не увидит от нас милости’.

В письме к архимандриту он припоминал милости царя Ивана Васильевича к Троицкому монастырю и его монахам, уличал их, что они платят неблагодарностью сыну его Димитрию Ивановичу, и оканчивал письмо так: ‘Пишем тебе словом царским, святче архимандрите: прикажи попам и монахам, чтоб они не учили войско противиться царю Димитрию Ивановичу, а молили бы Бога за него и за царицу Марину Юрьевну, а нам город отворили безо всякой крови, а не покоритесь, так мы зараз возьмем замок ваш и вас, беззаконников, порубаем всех!’

Воеводы и военачальники собрали совет с архимандритом и соборными старцами и составили вместе такой ответ:

‘Темное державство, гордые военачальники Сапега и Лисовский и прочая дружина ваша! Десятилетнее отроча в Троицком Сергиевом монастыре посмеется вашему безумному совету. Мы приняли писание ваше и оплевали его: что за польза человеку возлюбить тьму паче света, променять честь на бесчестье, ложь на истину, свободу на рабство, истинную веру греческого закона оставить и покориться новым еретическим законам, отпадшим от Христовой веры, проклятым от четырех вселенских патриархов? Что нам за приобретение и почесть — оставить своего православного государя и покориться ложному врагу и вам, иноверной латине, и быть хуже жидов. Жиды, не познавши, распяли своего Господа, а мы знаем своего православного государя. Как же нам, родившимся в винограде истинного пастыря Христа, оставить повелеваете христианского царя и хотите нас прельстить ложною ласкою, тщетною лестью и суетным богатством! Богатства всего мира не возьмем за свое крестное целование’.

Воеводы, все ратные люди и все находившиеся в осаде целовали крест стоять крепко и верно. Распределили людей, где кому стоять. Назначили голов из старцев и дворян, по башням и воротам устроили орудия в боях и строго приказали, чтоб всякий знал свое место. Других назначили помогать им и подавать нужное. Оглашено было, чтобы никто без воеводского позволения не смел выступать на вылазку.

Осаждающие в виду монастыря покатили из своего стана туры на колесах — подвижные деревянные батареи, и расставили их вокруг монастыря, было всех девять тур: их поставили на южной, западной и северной стороне*. Между турами по всей их линии рыли глубокий ров и землею, добытою из него, насыпали вал.

______________________

* Первые за прудом на Волкуше-горе на южной стороне, вторые за прудом подле московской дороги, третьи за прудом к Терентьевской роще на юго-восточной стороне, четвертые на Крутой горе против мельницы на юго-западной стороне, пятые на Красной горе против водяной башни, также на юго-западной, западнее предыдущих, шестые на Красной горе против пивного двора и погребов на западной стороне, седьмые западнее предыдущих против келарской и казенных палат, осьмые на Красной горе на северо-западной стороне против Плотничной башни, девятые на северной стороне против Конюшенных ворот.

______________________

Из девяноста орудий, поставленных на турах, начали палить по монастырю каждый день без отдыха с утра до вечера и ночью. Но эти выстрелы мало вредили осажденным. Орудия у литовских людей были небольшие и стояли довольно далеко, так что пускаемые ядра не долетали до монастыря, а падали в пруды и на пустые места, те же, которые попадали в стены, были уже на отлете и только царапали камни. Стрельба шла плохо: по известию современника*, случалось, что с утра до вечера направляли выстрелы в одно место и никак не могли повредить стены.

______________________

* Палиц., 85.

______________________

13 октября предводители устроили в своем стане пир. Раздавалась веселая, дикая музыка. Целый день войско и козаки пили, пели, скакали на лошадях, стреляли для забавы. Когда стало вечереть, толпы всадников выступили одна за другою, за ними развевались знамена густо, как лес. Наконец, вокруг всего монастыря растянулись разнородные рати: тут были и поляки, и литва, и козаки донские, и татары, и инородцы, и свои русские московские люди, слуги ‘вора’. Сапежинцы — с западной и северной стороны, лисовчики — с южной и восточной, стреляли разом со всех тур. Крикнуло все войско громким голосом и бросилось к монастырю, катили деревянные тарасы на колесах, чтоб защищаться от выстрелов: несли лестницы для приступа.

Уже темнело. Весь монастырь поднялся на ноги, все поспешили на стены, принялись палить. Когда осаждающие подходили ближе, выстрелы монастырские из пушек и пищалей так начали их поражать, что у них бодрость пропала: все они чересчур пировали днем, и теперь большая часть была на похмелье. Они побросали свои лестницы и тарасы и побежали. Довольно их и легло. Тогда ободренные русские выскочили из монастыря и потащили в ограду брошенные лестницы, покатили туда же и тарасы: на несколько дней было чем им готовить пищу и не нужно было подвергаться опасности, выходя за дровами.

В следующие дни за тем опять стали палить литовские люди с своих тур. Но удачный отбой приступа придал тогда бодрости осажденным. Архимандрит и монахи рассказывали, что является в видениях св. Сергий, велит не унывать и обещает спасение. Несколько раз подъезжали литовские люди к монастырю и заводили разговор. ‘Видите ли наше множество? — кричали они. — Не губите себя напрасно, сдайтесь!’ Иные смельчаки наездники подскакивали к стенам, ругались над осажденными и вызывали их на расправу. Осажденные не только храбро отбивались, но сами делали вылазки на врагов. Один раз во время такой вылазки взяли они в плен ротмистра Брушевского и под огнем стали допрашивать. Он сказал: ‘Наши гетманы на том стоят, чтоб взять монастырь, выжечь и разорить церкви и побить всех людей: они не отойдут от монастыря, не взявши его, хотя бы год пришлось стоять. Теперь уже ведут подкоп под городовую стену и под башни’. Напрасно его допрашивали: куда именно ведут подкоп. Брушевский все твердил, что не знает этого. Весть о подкопе возбудила ужас. Самые пылкие и отважные, готовые выступить на вылазки, теряли мужество при мысли, что нежданно могут полететь на воздух. Ожидание каждую минуту гибели было страшнее всякого нападения. Был между троицкими слугами один по прозванию Влас Корсаков. Он признавался искусным в землеройстве: ему поручили под башнями и под стенами копать землю и делать слуховые колодцы. Сверх того начали за стеною до Служней слободы копать глубокий ров с целью перервать подкоп, если он будет поведен туда. Но все делалось наобум: не знали наверное, куда вести работу. Литовские люди, как увидели, что ров копается, бросились на рабочих. Со стен русские по ним стреляли. Вслед за тем монастырская рать сделала вылазку, и нескольких поймали. Пленные подтвердили показание Брушевского, говорили, что подкоп ведется, но не могли объяснить, куда ведут его. Страх усилился. Архимандрит для ободрения унывающих рассказывал, что ему являлся св. Сергий и возвещал, что монастырь останется цел. Ратные повторяли вылазки, бились с врагами храбро, а о подкопе доведаться не могли. Со дня на день страх пуще одолевал осажденных: ожидали с часу на час смерти, толпы мужчин, женщин, детей теснились в церквах, желая по крайней мере, чтобы смерть их застала среди благочестия, исповедовались и причащались Св. Таин. Между тем литовские пушки продолжали греметь, монастырские отвечали им. Наконец, на одной вылазке, 4 ноября, поймали козака, раненного и истекшего кровью, он был родом из Дедилова Рязанской земли. Стали пытать его. ‘Подкопы сделаны и поспевают, — сказал он, — на Михайлов день хотят подставить под стенами и под башнями зелье’. Его повели по городовой стене. Козак, изнемогая от ран и мучений, указал им на Пятницкую башню и на поле прямо от нее. Далее он не в силах был продолжать — стал просить священника. Его исповедали и причастили, и он тут же скончался. В следующую ночь поймали еще козака-рязанца. И тот сообщил тоже, что подкоп ведется по направлению к Пятницкой башне.

Тогда принялись наскоро копать вал и строить деревянные тарасы против южной Пятницкой башни и ее окрестностей, внутри монастыря, чтоб в случае, если б неприятелю удалось взорвать Пятницкую башню, он встретил бы готовое другое укрепление. В то же время нашли старый потайной ход из Сушильной башни на восточной стороне стены и прочистили его. Настал роковой Михайлов день. По-прежнему из всех тур летели литовские ядра, и в тот день долетали уже в средину обители, там убили одного старика и старуху-монахиню. Во время вечерни два ядра одно за другим упали в церковь. Одно пробило доску у образа архистратига Михаила у правого клироса и повредило подсвечник у образа Св. Троицы. Другое пробило образ Николы чудотворца. Народ ужасно переполошился, но архимандрит утешил его такими словами: ‘Во время стихирного пения сведен был я в забвение и увидел архистратига Михаила, лицо его сияло как свет, в руке у него был скипетр, и он говорил сопротивным: ‘О враги лютеры! Ваша дерзость, беззаконники, дошла до моего образа. Всесильный Бог воздаст вам отмщение скоро!’

Стали петь молебен архистратигу Михаилу. На другой день до рассвета зазвонили к заутрени. Архимандрит сказал народу, что видел в эту ночь св. Сергия и святой муж объявил, что Богородица с ангельскими силами молится к Богу о сохранении обители. Другие монахи рассказывали, что в эту ночь видели св. Сергия и св. Серапиона. Эти известия ободряли осажденных. Тогда воеводы поняли, что ждать более не следует: надобно отважиться поддержать бодрость, внушенную рассказами о видениях, и предприняли сильную вылазку. Ударили в осадные колокола. Ратные высыпали из монастыря разными путями и произносили имя св. Сергия, то был ‘ясак’ у них. Шли в бой не одни ратные, но слуги и крестьяне. В этот день не успели найти подкопа и уничтожить его, но посчастливилось троицкой рати взять несколько неприятельских орудий (наряд взяв*). На следующий после того день сделана была вновь вылазка. Неизвестны ее подробности, но подкоп все-таки не был уничтожен. Наконец, 11 ноября, удалось добраться до подкопа**.

______________________

* А. И., II, 212.

** Ibid.

______________________

Авраамий Палицын приписывает это смелое дело двум крестьянам Клементьевской слободы. Они назывались Никон Шилов и Слота. Они-то набрели на устье того подкопа, который так давно тревожил воображение осажденных, они вскочили туда, заткнули отверстие и зажгли порох, насыпанный там. Подкоп взорвало, мужики-богатыри там погибли, но чего давно искали, то было найдено. Между тем на всех сторонах шла драка. Уже многих дворян и слуг мужественных и ратному делу искусных приходилось оплакивать троицким людям, пал храбрый голова Иван Внуков, он с товарищем бросился из Святых ворот, сбил литву и козаков с горы вниз и очистил путь к месту подкопа. Тогда прославился Данило Селявин. Был он силен телом и горазд саблею. Тягость у него была на сердце: родной брат его Оська отъехал служить Сапеге. Данило говорил: ‘После этого мне жить не хочется’. Данило нашел смерть под ударами козака-атамана Чики у Сергиева колодезя, но сподобил его Бог преставиться уже в иноческом образе, так как тяжелораненых спешили уносить в монастырь и там постригали. Досталось в этот день сапежинцам: у них убили двух полковников, четырех ротмистров и нескольких товарищей.

Воеводы ударили отбой. Ратные повернули в монастырь. Но тут из пивного двора, составлявшего на внешней стороне западной стены особое укрепление, старец Нифонт с двумястами ратных и тридцатью монахами сделал вылазку, перешел прудовую ручевину и бросился к турам, их тогда слабо охраняли, войско было на других пунктах занято дракою. Это заохотило в монастыре ратных. Они рванулись на вылазку снова. Воевода Алексей Голохвастов не пускал было их и поставил приставов у ворот. Но ратные и слуги прогнали приставов, вырвались из конюшенных ворот и посыпали на Красную гору. Литовские люди прогнали было их с горы выстрелами и заиграли уже на инструментах к обеду, но монастырские люди зашли в овраги (Благовещенский, Косой и Глиняный), сзади бросились на туры врасплох и овладели первыми турами: схватили орудия, зажгли туры и тарасы. Литовские люди смешались, побежали к другим турам. Палицын говорит, будто в тот день троицким людям удалось взять третьи, четвертые и пятые туры. Но в современной выписке о вылазках* не говорится, сколько тур взяли, только упоминается, что их иссекли на дрова. У Палицына как будто такой смысл, что с тех пор туры не стояли уже около Троицы, а из выписки видно, что они продолжали стоять и впоследствии. Успели схватить восемь полуторных пищалей, разного оружия литовского, несколько пленных и возвратились со славою. В этот славный день потеря монастырских людей простиралась до 174 убитыми и до 166 раненых. Врагов легло более: по известию монастырского летописания**, их пало до полторы тысячи, — число, несомненно, чересчур преувеличенное, но, во всяком случае, победа в этот день осталась за Троицею и оставила на будущее время важное нравственное влияние. Архимандрит служил благодарственный молебен с веселым звоном. Люди ободрились и верили, что св. Сергий не даст своей обители на разорение.

______________________

* А. И., II, 211.

** Палиц., 124.

______________________

После того долго не делали приступов, Сапега и Лисовский предпочли взять монастырь блокадою. Но они расставили войско таким обширным кругом, что монастырь мог иметь сообщение извне, как оказалось. Силы осаждающих умалялись отправкою отрядов для укрощения отпадавших от Димитрия городов, послан был даже и сам Лисовский. Впрочем, если монастырь и не мог быть очень скоро взят, зато стояние под ним не оставалось без существенной выгоды для Димитриева дела, потому что войско Сапеги перерезывало путь сообщения с Москвою и мешало подвозить туда продовольствие.

Настала зима. Сапежинцы и их московские пособники жили в построенных наскоро избах и землянках. Продовольствие получали они грабежом по соседству. Монастырские люди делали на них частые вылазки, драки шли с переменным счастьем. Отважные монастырские осажденцы, вышедши партиями из монастыря, нападали на челядь, которая возила продовольствие в лагерь Сапеги, и отбивали его. Из современного польского дневника троицкой осады видно, что в продолжение всей зимы не проходило дня, чтоб из монастыря не было вылазки, а нередко было их по две — и утром и вечером. На этих вылазках некоторые приобрели богатырскую славу. Так, современный писатель* рассказывает об одном даточном крестьянине, прозвище ему было Суета, росту он был огромного и очень силен, но неловок, неумелый в деле ратном. Над ним подсмеивались, ему надоели эти насмешки. Он схватил бердыш, сказал: ‘Либо умру, либо славу получу ото всех!’, бросился на неприятеля, и так начал поражать врагов, что никто против него стоять не мог: и он прославился ратною доблестью. Не один из слуг монастырских отличился тогда, сражаясь за обитель св. Сергия. Осаждающие хотели было отнять воду в монастыре и, по совету перебежавших к ним двух детей боярских переяславцев, принялись было разрывать плотину на пруде у Водяной башни, чтоб спустить воду в реку Кончуру, — но им это не удалось. Пленники, взятые на вылазке, рассказали о таком намерении, монастырские люди принялись работать и успели из пруда воду провести в средину монастыря, так что пруд, выкопанный ими, наполнился водою до того, что вода потекла на противоположную сторону к монастырю.

______________________

* Палиц., 129.

______________________

Трудно было осажденным доставать дров. ‘На одну пядь не дают воры нашим выехать’, — говорит современник чернец, очевидец событий. 17 ноября кое-какие удальцы решились из монастыря отправиться за дровами, и враги чуть было не отрезали их от монастыря, преследуя их, овладели было одними из ворот монастырских, называемыми Каличьими, и чуть не ворвались большим числом в средину монастыря. Насилу отбили их метанием на них камней*.

______________________

* Сборник Хилкова, 83.

______________________

И после того бывало всегда, когда нужно дров, выходят крестьяне с оружием рубить хворост, а уже не воротятся без того, чтоб кое-каких из них не побили и не поранили сапежинцы и лисовчики. Бывало, ворочаются монастырские люди, а их спрашивают: ‘А что стоит, за что купил эти дрова? За чью кровь?’ Отец пойдет за дровами, чтоб пропитать семью, и пропадет, дети разведут огонь, а сами говорят: ‘Вот это мы отца своего кровь пьем’, иные говорили: ‘Сегодня мы потом и кровью братии наших напитались, а завтра другие нами наедятся и напьются!’

Враги, между тем, так привыкли одни к другим, что в промежуток между драками дружелюбно обращались между собою. Иногда литовские люди или московские, служившие ‘вору’, подъедут к воротам монастырским и попросят вина, им и вынесут, иногда даром, иногда на обмен, тут враги вместе пили вино, шутили, подсмеивались друг над другом, иногда расходились подобру-поздорову, обещая друг другу задать беды на стычке. Но случалось, что троицкие люди подъезжавших с такими целями к воротам схватывали и уводили.

Несмотря на неудачу Сапеги и на храбрость защитников монастыря, осадное положение привело, однако, к великим бедам обитель. Пока еще можно было пребывать на воздухе, толпы народа помещались на дворе, настала зима, и надобно было тесниться в душных покоях. Теснота была невыносимая. Воду пили скверную, был недостаток хорошей пищи, вонь и смрад в покоях, вонь на дворе от зарезанных и павших животных, открылась цинга, беднякам не на что было пить вина. Пухли у людей десны, вываливались зубы, исходил изо рта невыносимый смрад. У других по телу от нечистоты делались струпья и раны, те страдали поносом и, ослабевши, не могли двигаться с места, некому было ухаживать за больными: монахи были заняты, истомлены работами. Некому было, говорит современник, ни перевернуть больного, ни приложить пластыря, ни промочить уста, ни умыть лица и рук: изнемогающий отирал себе уста и глаза замаранною рукою и переводил болезнь на глаза и уста, в ранах заводились черви, и люди умирали в страшных муках без призрения, смертность возрастала. Сначала хоронили трупы десятками на день, а потом все более и более. С утра до вечера только и слышно было, что пение похоронное да плач оставшихся сирот. Одежды умерших, покрытые вшами и червями, сваливались на возы и отвозились за стены, там их жгли. Не всякий решался прикасаться к ним. Такие бедствия постигали наиболее крестьян, потому что они были беднее и лишены средств. Ратные люди, имевшие состояние, на соблазн другим вели в монастыре пьяную и развратную жизнь. Накопление женщин при чрезвычайной тесноте располагало к этому. ‘Ратных людей, — говорит Палицын, — часто утешали сладкие меды, и от того породились у них блудные беды’. У них были ссоры с монахами. Ратные говорили: ‘Нас должен кормить монастырь!’ У кого и были свои запасы, и тот брал монастырские хлебы надень, а иногда и на целую неделю, и продавал свою порцию другим. Монахи жаловались на них: архимандрит говорил: ‘Перестаньте, братия, понапрасну истощать житницу чудотворцеву, мы не знаем, сколько времени протянется наше сиденье в осаде. Какая вам польза истощать ее?’ На это говорили монахам ратные: ‘Великое дело для вас, коли мы возьмем хоть и лишнее? Ну что ж? Коли мы вам глаза колем, так мы перестанем у вас брать, только уж как хотите, так расправляйтесь с сопротивными!’ ‘Видите ли, — говорили им монахи, — как терпят иноки в искусе: ни сна, ни покоя не знают, день и ночь около жара печного, и от дыма у них глаза вытекают!’ Двое даточных людей, галицкие козаки, стали было рассказывать, что им являлись Сергий и Никон и велели сказать, чтоб ратные не брали лишнего, не пьянствовали, не сорили серебром, не ругались над теми, что в пекарне работают. Но ратные, да и все вообще осмеяли их и ‘наплевали’ на их речи, по выражению современника*.

______________________

* Палиц., 195.

______________________

Болезни и несогласия между осажденными стали известны в неприятельском стане. Оттуда выбегали удальцы, подскакивали к стенам и подсмеивались над положением противников. Монахи продолжали поддерживать дух осажденных рассказами о видениях и явлениях святых.

Много троицких людей было побито на вылазках, еще более перемерло от болезней. На беду монастырю выбывали годные, а оставались ‘едоки’, то есть такие, которых надобно было только кормить, не чая от них пользы в ратном деле. Воеводы послали к царю челобитную, описывали свое бедствие и умоляли прислать им свежих ратных сил и пороху. Челобитная их дошла до царя благополучно. В Москве, при Троицком подворье, находился тогда келарь Троицкого монастыря Авраамий Палицын. Он стал хлопотать перед царем за свою обитель. Шуйский отвечал: ‘Великая беда обдержит Москву, я не в силах помочь монастырю!’ Келарь обращался к царским братьям, и те не помогли. Келарь обратился к патриарху, к разным боярам и представлял, что если не послать теперь помощи, то монастырь не выдержит более месяца. Заступился за Троицу патриарх Гермоген. Перед царем и Боярскою думою он говорил: ‘Если будет взята обитель преподобного Сергия, то погибнет весь предел российский до окиана-моря и царствующему граду настанет конечная теснота’. Царь послал атамана Сухого-Осташкова и с ним шестьдесят человек, они повезли двадцать пудов пороху. Келарь отправил с ним двадцать человек троицких людей, находившихся на подворье. 15 февраля 1609 года этот отряд проехал сквозь обоз Сапеги и успел войти в монастырь. Но четырех человек схватили, и Лисовский приказал их казнить против стен монастыря. Тогда, в отместку, Долгорукий приказал вывести двадцать литовских пленников за ограду на гору против старой пекарни и казнить в виду войска Сапеги, а девятнадцать человек козаков вывели к верхнему пруду и казнили перед табором Лисовского.

В монастыре после того носились слухи, что литовские люди и козаки, увидя казнь своих товарищей, взволновались и чуть было не убили Лисовского за то, что он казнью четырех пленников вызвал эту месть со стороны осажденных*.

______________________

* Палиц., 156.

______________________

Прибытие слишком небольшого отряда мало подало помощи осажденным. Болезни свирепствовали, смертность не прекращалась, беспрестанными подозрениями один на другого в измене мучились осажденные. Дочь Бориса Годунова, инокиня Ольга, находившаяся тогда в осаде, в письме к своей тетке так описывает состояние монастыря в конце марта 1609 года: ‘Я в своих бедах чуть жива и, конечно, больна со всеми старицами, и вперед не чаем себе живота, с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шатость и измена великая. Да у нас же за грехи наши моровое поветрие: великие смертные скорби объяли всех людей, на всякий день хоронят мертвых человек по двадцати, по тридцати и побольше, а те, которые еще ходят, собою не владеют: все обезножили’*.

______________________

* А. И., II, 213.

______________________

Ратные люди злобились на монахов, последние жаловались на ратных, троицкие служки также недовольны были монахами. Стрельцы писали челобитную к царю, что старцы дурно их кормят, дают им на шестнадцать человек пушной хлеб и вырезывают из него середки, рыбой кормят их только два раза в неделю, и то однажды в день, а раненым нет вина в утешение, по их запросу пить и есть не дают. Ратные указывали, что монахи прежде всего себя самих должны понудить к жесткой ястве и наложить на себя крепкое начало. Старцы писали к царю, что стрельцы лгут, прежде им давали хлеб неучетом, а они выносили из келарской и продавали, и потому им стали ставить четверть хлеба перед четверых за обедом и ужином, рыба им дастся четыре раза в неделю, в постные три дня кормят горохом и соковою кашею, вообще в монастыре на всех было три яства: щи, каша, а в скоромные дни на четырех звено рыбы, прежде им пить давали квас, но потом перестали, потому что трудно было доставать дров и нельзя было варить квасу.

‘Мы, — писали царю троицкие власти, — запасом с всякими осадными людьми делимся и не оскорбляем никого, как сели в осаде, все люди едят троицкий хлеб, а своего мало было у всякого припасено, и деньги, кому пригоже, даем. А как денег в казне не стало, так мы с братьи собрали с кого по рублю, с кого по полтине, а иным, кому надобно, занимаем и даем, 4 июня (1609) стрельцам дали по полтора рубли, ярославцам и галичанам по три рубли, а слугам троицким всем на нужду по рублю, а крестьянам осадным стенным по полтине’*.

______________________

* А. И., II., 283.

______________________

Служки били челом государю, чтобы монахи их допустили к братской трапезе. Монахи отвечали, что прежде кормили служек в трапезе, и говорил им архимандрит: ‘Ешьте то, что братия едят, хоть из перед меня архимандрита возьми перед себя, а свое перед меня поставь!’ Но они не хотели есть в трапезе, а носили по кельям, что в трапезе ставят на четверых, то у них пойдет на одного в келье, ауиныхиженыидети,унекоторых’жонки’. Прежде они сами говорили, что им давать бы только щи и кашу да хлебы недельные, а больше ничего и не хотят, а потом попросили рыбы, им и рыбу стали давать: они, недовольные, стали просить опять, чтоб их допустили в братскую трапезу.

Старцы не ладили между собою. Составилась партия против соборных старцев, жаловались, что архимандрит и соборные старцы кормят старцев овсяником и не дают квасу, заставляют пить одну воду, а сами бражничают в своих кельях с своими ‘заговорщиками’ и все царские и братские обиходы на погребах перевели. На мелких дрязгах не остановилось дело, стали подозревать и обвинять в измене. Обвинили казначея старца Иосифа Девочкина. На него говорили, будто он с перебежчиком Оською Селявиным посылал письма к тушинскому вору, изъявлял желание сдать монастырь. Григорий Долгорукий спорил с Алексеем Голохвастовым. Долгорукий потакал обвинителям, Голохвастов защищал Девочкина. Когда Долгорукий приказал пытать обвиненного казначея, Голохвастов уговорил монастырских слуг не давать казначея в пытку. Иосиф заболел и скоро умер. Естественно было умереть Иосифу от болезней, свирепствовавших в осаде: ‘Он живой изъеден был червями, — говорил Авраамий Палицын: — маленький червячок, впившись в тело, вырос величиною с человеческий палец, и от него умер казначей в мучениях’. Монастырские слуги донесли Долгорукому на Голохвастова, будто он внушал им и мужикам клементьевским, что от Долгорукого всем придется погибнуть и надобно отнять у него городовые ключи. Долгорукий просил Авраамия Палицына, чтоб тот ходатайствовал у царя перевести прочь Голохвастова, ибо от него начинается ссора. Долгорукий, желая избавиться от Голохвастова, не показывал, однако, на него измены в своем письме к царю, только некоторые монахи доносили на Голохвастова, такое обвинение отсюда потом вошло и в историю Авраамия Палицына, который во время осады сам лично в монастыре не был, а записывал то, что ему говорили монахи. Враги казначея оговорили и бывшую ливонскую королеву Марью Владимировну, доносили, будто она называла царя Василия непристойными именами, именовала тушинского вора братом, писала к Сапеге: ‘Спасибо вам, что вступились за брата моего московского государя царя Димитрия Ивановича’, писала и к Рожинскому в Тушино. Главная причина этому доносу была та, что королева была расположена к Девочкину, посылала ему пирогов и блинов прямо из своей поварни и мед из царских погребов, которые были устроены в церкви Святой Троицы на случай царских приездов, а людей своих посылала по ночам топить Иосифу баню*.

______________________

* Акт. ист., II, 285. Нет возможности добраться до истины, справедливо ли подозревали в измене этих лиц. Раздраженные беспрерывными и долговременными опасностями, среди болезней, тесноты, духоты, под непрестанным страхом смерти, люди всегда способны давать волю воображению и видеть друг в друге виновников своих бед. Рождается невольная злоба на все окружающее. Тогда люди бывают расположены преувеличивать, а малейшие признаки, внушающие подозрение, считают несомненным доказательством. Менее всех можно подозревать Голохвастова, потому что самый враг его Долгорукий не решился обвинять его в измене.

______________________

Прошла зима. Болезни не прекращались, но с наступлением теплой погоды люди могли пребывать на свежем воздухе и не страдать от невыносимой тесноты и духоты в покоях. Меньше нужно было дров, и потому не было необходимости часто выходить из монастыря, где так много гибло людей. Монастырские слуги, избегая этих опасных выходов, обломали в монастыре крыши и топили ими. Враги продолжали стоять под монастырем, перестреливались с осажденными. Не теряли прежнего терпения и настойчивости и осажденные, а делали вылазки. Их удерживали от сдачи и внушали бодрость слухи о скором приходе Михаила Скопина-Шуйского со шведским вспомогательным войском.

Наконец, Сапега опять покусился на приступ. В ночь с 27 на 28 мая со всех сторон кинулись на монастырь осаждавшие с лестницами, тарасами и с разными стенобитными кознями. Но осажденные стреляли по ним из орудий, поставленных в подошевных боях, кололи их из стенных окон, когда они по лестницам добирались туда, с верху стен метали на них камни, лили кипяток с калом, серу, смолу и бросали мелкую известь, чтоб засыпать им ‘скверные очеса’, как выражается троицкий историк. Осаждавшие повернули назад, не сделав ничего монастырю. Тогда осажденные, в свою очередь, выскочили из монастыря, ударили на наступающих и взяли тридцать человек ‘панов’ и русских изменников. Их заставили молоть муку. ‘Поиграйте в жернова’, — говорили полякам, насмехаясь над тем, что они шли на приступ с музыкою. В добычу осажденным досталось несколько тарас, щитов и лестниц: это пошло им на дрова.

28 июня повторил Сапега приступ. Пошли со всех сторон к воротам, наперли особенно на острожок, который охранял колодезь за стеною у пивного двора. К острожку был пристроен сруб в виде башни. Успели зажечь сруб и стали приготовлять лестницы к острожку. Но в то же время из города кинулись свежие удальцы на пивной двор и отбили нападение. Сапежинцы со всех пунктов принуждены были отступать. Князь Долгорукий с ратными людьми и служками сделал вылазку, погнались за врагами, много их побили, поймали ‘языков’, забрали у врагов щиты, лестницы и проломные ступы*. Один перебежчик из стана Сапега впоследствии говорил, что во время этого приступа у осаждающих убито было семь панов, более четырехсот пахолков, гайдуков и козаков и до пяти тысяч черного народа, который сгоняли поляки на работы — везти и нести щиты и лестницы. Многие из таких после неудачи разбежались**.

______________________

* А. И., II, 285. Сборн. Хилкова, 111.

** Сборн. Хилкова, 115.

______________________

VIII
Поборы и неистовства поляков и русских воров. — Восстание народа. — Отпадение от Димитрия Галича, Соли Галицкой, Вологды, Тотьмы, — Деятельность нижегородцев

Упорство Троицкой обители действовало нравственно на всю Русскую землю Московской державы и внушало смелость и надежду к отпадению от власти ‘вора’. Предводители воровского войска должны были разделять свои силы, посылать отряды для усмирения городов и чрез то затрудняли себе взятие монастыря. Города, так быстро признававшие Димитрия, скоро и быстро стали от него отпадать. Как только установились тушинские поляки в своем обозе, так потребовали семь четвертей вперед жалованья. Нужно было их удовлетворить, нужны были большие деньги. Представлялся один способ достать их: собрать с подданных городов и уездов Московского государства. Андрей Млоцкий предложил разослать по Заволжью отряд с царскою грамотою и собирать казну. Некоторые не хвалили такого средства. Один из служивших у Тушинского вора поляков, как сам сообщает*, представлял тогда, что отягощение городов на первых порах может довести до бунта. Сам носивший имя Димитрия не советовал делать сборов, просил обождать, обещал уплату после взятия Москвы. Но его не слушали, взяли от него разряд и распоряжались его именем. Предложение Млоцкого приняли: паны разошлись в разные стороны. С каждым таким паном ехала толпа слуг, и эти толпы очень скоро повернули дело иначе.

______________________

* March., 44.

______________________

‘Вор’ для ободрения поддающихся ему русских послал грамоты, где обещал тарханные грамоты, по которым с жителей не будут брать никаких податей*. Такие обещания на первых порах действительно склоняли на его сторону жителей. Но они скоро увидели, что им не только не оказывают обещанных милостей, а еще, кроме всевозможных отяготительных сборов, делаются им разные бесчинства. Паны отправлялись в города без подробного наказа, что им брать, а в общих словах говорилось, что они сберут запас на столько-то рот, и жители оставались в недоумении: сколько они обязаны давать, — а приходилось давать то, что захотели брать те, которые к ним пришли**. Из Тушина посьшались сборщики свои, а Сапега из-под Троицы посылал своих, и случалось, что тушинские сборщики с Сапегиными сталкивались и ссорились между собою. Но и те и другие равно отягощали крестьян, и крестьяне должны были, таким образом, давать вдвое против того, сколько они прежде давали. Так, в Угличе явился от Сапеги пан Ооновский, стал требовать с вытя по рублю сверх того, что следовало собирать с них по указу Димитрия, и напоследок Димитрий писал к Сапеге, чтобы он удалил Основского***. В Ярославль приехал Путало Резанов с грамотою от Димитрия, где приказывалось брать с ярославцев всякие товары на царя, но там же было сказано, чтоб ярославцы, кроме него, никому не давали товаров, а вслед за тем от Сапеги приехал сбирать товары какой-то Константин Данилов, воевода князь Федор Борятинский не стал ему давать товаров, а Данилов за это бесчестил его в судной избе****.

______________________

* А. И., II, 132.

** А. И., II, 147.

***А. И., II, 135.

**** А. И., II, 138.

______________________

Подобное делалось по Ярославскому уезду. В Ярославский уезд прислал Димитрий своего посланца сбирать запасы натурою, а Сапега прислал своего, какого-то Ивана Незабитовского с товарищами, собирать с тех же самых людей для своего войска*. В разных местах Владимирского и Заволжского края наезжали эти паны с командами и брали у крестьян всякого рода запасы. В Юрьеве-Польском сбирали столовые деньги по 27 рублей с сохи, прислан туда из Тушина пан Хвощ сбирать запас на двести человек, а Сапега прислал пана Петра Михалевского сбирать запас и на своих тысячу человек**. Вообще всегда были тяжелы для русских людей подводы, но в это время они стали ужасны, ибо ратные люди, взявши лошадей сколько им захочется, не ворочали их хозяину.

______________________

* А. И., II, 159.

** А. И., II, 147.

______________________

При таком шатании Димитриевых и Сапегиных ротмистров поляки, литовцы и русские, разлакомившись шататься и своевольствовать, уже и никем не посланные, составляли загоны, по обычаю польскому назначали себе предводителей, врывались в посады и села и своевольствовали. Паны распоряжались достоянием поселян без счета, без развытки, заставляли крестьян молотить собственный хлеб, молоть, печь его, варить пиво, бить скотину и тем же крестьянам на своих лошадях возить в табор, а потом отнимали у них и лошадей, другие, забравшись в русские края, заживали в селениях, как в своих поместьях*. И царик, и Сапега назначали села и деревни на корм панам, но случалось, что, когда село отдано уже одному пану, являлся туда самовольно другой и брал с крестьян что хотел на себя. Так, сохранилась одна челобитная того времени, где крестьянин Переяславского уезда жалуется, что в деревне, отданной пану Талинскому, явился пан Мошницкий, взял крестьянского сына и каждую ночь выгонял хозяина и семью, а сам насильно держал на постели его невестку. Козаки, татары, литва, поляки врывались загонами в поселения, пытали огнем и железом хозяев, вымучивали у них деньги, забирали платье, рухлядь. Мало того что брали все, чем сами могли воспользоваться, но истребляли для потехи достояние русского человека: убивали скот, кабанов и бросали мясо в воду или зверям, рассыпали хлеб и топтали лошадьми. Ругаясь над русским народом, козаки насиловали матерей и сестер пред глазами сыновей и братьев, не щадили недорослых девочек и, растливши их, отпускали нагими и окровавленными. Были случаи, что женщины, спасаясь от бесчестья, резались пред глазами злодеев, вырываясь от них, бросались в реку. Девушки и женщины, бегая от насилия, полунагие от нищеты, замерзали по лесам и полям**.

______________________

* А. И., II, 145.

** Времен., XXIII, Смесь, 6.- А. И., II, 149.

______________________

Во Владимирском уезде свирепствовали шайки Наливайки, который замучил девяносто три человека помещиков, Димитриев воевода Вельяминов поймал его и казнил*.

______________________

* А. И., II, 144.

______________________

Но зато десятки других бесчинствовали безнаказанно. Не слишком церемонно они обращались со святынею церквей и с монашествующими. Нападут на монастырь, вымогут у монахов деньги, пытают огнем, заставляют рубить дрова, мыть белье, варить пиво, возить тяжести, чистить лошадей, подгоняют их палками и толчками, разгулявшись вдоволь, для посмеяния паны заставляли монахов и монахинь петь срамные песни и плясать, а кто станет упрямиться, того нипочем было и убить. К соблазну благочестивых, обдирали оклады с икон в церквах, брали чаши и утварь, клали на дискосы мясо, загоняли скот в церкви, кормили собак в алтарях, из царских дверей устраивали себе кровати, из священнических облачений шили себе исподние платья и теми тканями, которые были на плечах иереев Божиих, покрывали, говорит современник, себе задние части тела, играли на образах в карты или в шашки, покрывали воздухами и пеленами лошадей*, на больших местных иконах творили блудное дело с женщинами**.

______________________

* Палиц., 52-55. — А. И., II, 147-149.

** Памяти, старинн. рус. литер., I, 149.

______________________

Из разных мест писались челобитные к Димитрию и к Сапеге, который был тогда сильнее Димитрия. Но насилия не прекращались, а увеличивались с каждым днем. По примеру одних поступали другие. Не прошло трех месяцев после признания Димитрия, как русские люди возненавидели царство его и стали отпадать от него.

Крестьяне, выгнанные из домов, собирались в шайки, выбирали предводителей и стали мстить за опозоренных и замученных своих жен и детей. В Юрьево-Польском уезде поднялись под начальством сотника чарочника Федора Красного, в Решме стал предводителем восстания крестьянин Григорий Лапша. Поселяне Балахонского уезда ополчились под начальством Ивашка Кувшинникова. В Городецком — Федор Наговицын, на Холуе — Илейка Деньгин стали на челе крестьянских шаек, все сносились между собою, собрались воедино и грянули на Лух, где были литовские люди, сбиравшие запасы, их разбили, схватили русских дворян, целовавших крест Тушинскому вору, и отправили в Нижний. В Шуйском уезде собралось двадцать пять тысяч вооруженных чем ни попало крестьян, но им не посчастливилось. Суздальский воевода Плещеев пошел против них в ноябре и загнал их в Шуйский посад. Мужики заперлись во дворах насмерть и погибли не столько от оружия, сколько от огня, которому Плещеев предал весь посад.

Это нимало не остановило восстания. Оно разливалось с быстротою и, когда перешло в города, стало крепче и соединительнее. Край, где тогда происходило восстание, обнимал пространство по обеим сторонам верховой части течения Волги до Нижнего и по ее притокам, на север до Белоозера и на юг до Оки и составлял средину или ядро Московского государства и его великорусской народности. Как по своим топографическим свойствам, так и по характеру народонаселения он представлял не только различие, но во многом противоположность с тем, что показывалось тогда в стране украинных городов на юг от столицы. Мало было приволья для жизни: земли было хотя и большое пространство, но плодородной не много, суровый климат, скудость произведений, угрюмая природа. Работать приходилось много, а добывалось только то, что нужно для первых потребностей. Крестьянин жил в курной избе, с своими животными, в нечистоте, обувался в лапти, одевался в грубый домашний холст и в грубую туземную овчину, ржаной хлеб да жесткая овсяная каша были его обычною пищею, пшеничный хлеб был лакомством богатых. Мясо ели редко, только рыбы вдоволь было, и рыбная ловля, чрезвычайно разнообразная по своим способам, была важнейшим и распространенным занятием. Темнейшее невежество всех классов, не нарушаемое никаким умственным потрясением, мешало возникнуть побуждениям добыть новые средства к улучшению жизни. Множество крестьянских деревень рассеяно было по этому пространству, иные были очень малы: двора два-три, они тянули к селам, где были церкви: надобно заметить, что их было не так много, как теперь. Села и деревни разных владений, царские, дворцовые, черносошные (казенные), владычние и монастырские, вотчинные княжеские и боярские поместья, отдаваемые служилым за службу пожизненно — все, составляя волости по роду их принадлежности, тянули к городам, средоточиям управления, и вместе с последними составляли уезд. Города были двух родов — большие и малые, или пригороды, и последние тянули к первым по управлению. Обыкновенно около городов (но иногда и не близ городов) располагались посады, места торговли и промыслов, населенные отличным от крестьян сословием посадских. Но и те и другие составляли рабочий народ — тяглых людей, в противоположность служилым. Их отличительною чертою в общественной жизни была строгая сомкнутость в общество, называемое миром, при огромности семей по числу членов и по их тугоделимо-сти. Личность каждого в отдельности ничего не значила прямо пред государством, каждый знал только свой мир, и общественная деятельность его была только под условиями мира, мир за него отвечал, и он нес ответственность за мир. Всякая власть, имевшая право над посадом и волостью, обращала свои требования к миру. Скосить владельцу сено, убрать рожь, овес или горох, давать дворцовому приказчику, или монастырскому по-сельскому, установленные праздничные кормы, отправить даточных в войско, выслать рабочих на городовое дело, снарядить подводу, разверстать налоги по промыслам в посаде, разделить землю в волости, просить власть о льготах, поднять тяжбу об обидах — все это было дело мира, а каждому члену этого мира оставалось повиноваться и делать что велят. Власть мира была великою тягостью для народной деятельности, тем более что мир редко даже имел возможность охранять своих членов от произвола правительственных лиц: последние всегда могли стеснять и оскорблять всех поодиночке, не стесняясь миром, а на мир возлагали только отправление тягостей. В этом мире вовсе не играла роли народная громада, им правили только так называемые лучшие люди, которых сам же великорусский народ метко окрестил ‘мироедами’. Из этих лучших людей исключительно всегда выбирались выборные мирские чиновники — земские старосты и целовальники, таможенные и кабачные головы и целовальники, правда, иногда выбирали к случайным казенным делам целовальников и не из лучших людей, но это бывало тогда, когда должность целовальников представляла одно отягощение и не давала никаких выгод. В волостях были свои суды, но там сидели только лучшие люди, от лучших людей зависела разверстка земель и налогов, и при этом лучшие земли они всегда старались приверстать себе, так же точно и в посаде лучшие люди устраивали так, чтобы себе самим на счет прочих было повыгоднее в делах торговых, а если случится подать челобитную, то три-четыре отца семейств из лучших людей составляли ее и свои имена ставили наперед, остальные же и по именам не назывались, а считались подающими ее наравне с поименованными, в сущности же, им приходилось исполнять то, что лучшие выдумают. Когда в город созывалось собрание посадских и крестьян волостных, то хоть и говорилось, что это собрание всенародное, на самом же деле туда приходили одни лучшие люди, середние и молодшие не смели самопочинно появляться, а во всяком случае должны были повиноваться тому, что там постановят. В это именно время самоуправство лучших людей дошло до высокой степени, так что где в дворцовых селах не было приказчиков, там крестьяне сами просили их водворить, лишь бы избавиться от произвола лучших людей над середними и молодшими, т.е. беднейшими. Правительственные лица во всех видах — воеводы и дьяки в городах, приказчики в Дворцовых селах, все вообще, под каким бы они видом ни являлись, невольно стакивались с лучшими людьми и мирволили им, потому что от них получали за то выгоды. Нельзя сказать, чтобы тягость такого положения не вызывала противодействия, оно было, но большею частью страдательное, выше мы показали, как оно разыгрывалось во Пскове, в других областях оно выражалось уже издавна побегами: кому невозможно казалось терпеть, тот бежал в Сибирь, или в украинные города, или на Дон, и оттого-то юг Московского государства — притон недовольных сил — имел тогда иной характер, чем старое гнездо великорусского народа, где оставались те, которые терпеливо сносили иго тамошнего порядка. Самое это иго по мере побегов становилось еще тяжелее, потому что с этими побегами размер повинностей не уменьшался, а еще при тяжелых обстоятельствах государства увеличивался и падал на меньшее число членов мира. Критическое положение государства при Шуйском вызывало увеличение тягостей с обычным произволом лучших людей и покровительствующих им властей, положение народной громады тяглых, не принадлежащих к немногим лучшим, стало чувствительнее. Вдруг имя Димитрия, появившегося под Москвою, растревожило эту громаду, пронеслись обещания льгот, середние и молодшие, так называемые вообще черные люди увидели для себя опору и спасение и стали приставать к Димитрию. Оттого-то везде черные люди производили восстания в пользу Димитрия и принуждали признавать его и лучших из своих братии и дворян, и детей боярских, и духовных. Воля почуявшей свою крепость громады была страшна, но прошло мало дней — черные люди увидали, что они жестоко обманулись, их положение не только не стало лучше, но еще хуже. Стали над ними бесчинствовать, ругаться, своевольствовать поляки и козаки, и свои дворяне, и дети боярские, да и те же самые лучшие люди, признавши Димитрия, могли бы на них налегать по-прежнему, к счастью, последние не могли сжиться с властью Димитрия, потому что, будучи богаче из тяглого народа, они первые доставались на разграбление ворам. Это прекратило возбуждение страстей, и лучшие, и середние, и молодшие — все соединились заодно, и власть лучших людей взяла тогда верх больше, чем прежде: они стали руководителями громады в деле восстания против ‘вора’ и его поляков. Тогда именно те свойства края, которые составляли прежде тягость для жизни, начали содействовать этому делу. Привычка подчинять личность воле мира, действовать миром, тянуть всем к известному средоточию способствовала скорому переходу народа на сторону Шуйского, особенно как только восстание коснулось городов. Стоило только собрать в городе лучших людей, постановить приговор, и весь уезд был готов безропотно поступать, как велят в городе, тогда уже никакие надежды не тянули никого в иную сторону. Громада народа, и прежде привыкшая повиноваться тому, что в городе постановлено, теперь беспрекословно готова была идти за городом, так как каждый в посаде и волости привык повиноваться приговору своего мира. Кроме того, скудость жизни приучила народ к возможности терпеть и голод, и стужу, и всякие лишения, не бояться ни смерти, ни мук. Вдобавок иноземцы оскорбили тогда последнее утешение, и притом единственное духовное утешение народа — веру. При тогдашнем невежестве народа вера, конечно, касалась чувств только поверхностью наружных признаков, но зато чем меньше было рассуждения, тем сильнее оскорблялось чувство видимым нарушением уважения к этим признакам. Наконец, один пример производил другой, слыша, что в одном месте восстают, восставали и по соседству, заключая, что власть Димитрия становится не крепка, а тут еще разносился слух, что царь Василий Шуйский позвал немцев на помощь и скоро придут союзники, с другой стороны ожидалось прибытие боярина Шереметева, собиравшего против воров за Шуйского рать в понизовых городах. Тогда самый расчет побуждал жителей приставать к Шуйскому: думали, что Димитриева сторона падает, и спешили впору пристать к противной стороне, пока можно будет избавиться от наказания за измену ей.

Города, более зажиточные, чем села, большею частью и прежде только поневоле присягали ‘вору’ и потому легко стали сбрасывать с себя эту присягу, как только услыхали и увидали, что громада черного народа больше не стоит за ложного Димитрия. Раньше всех отпал от Димитрия Галич. Как только пришли туда литовские люди и козаки, галичанам показалось нестерпимо, а тут пришла грамота от царя Василия, где извещали их, что князь Скопин ведет шведов. Тогда в Галиче вышло так, что одни дворяне и дети боярские поехали с повинною к ‘вору’, а другие послали гонцов по всему своему уезду звать людей всех званий на всенародную сходку, собрались города Галича, галицких пригородов и Галицкого уезда служилые, посадские люди и черных волостей крестьяне, целовали крест* стоять за Москву, за царя Василия и всем заодно умирать за православную веру. Они присудили собрать с сохи по сто человек, из которых одна половина должна быть пешая, а другая конная, да еще кроме того призвали многих людей, снеслись с луговой и горной черемисою, готовою воевать за кого бы то ни было, и склонили ее на свою сторону, и луговая черемиса прислала Галичу пять тысяч человек. Галич разослал по окрестным городам детей боярских и посадских с вестями и приглашал повсюду жителей составлять ополчения и идти на сход к Галичу. Такие посланцы поехали в Вологду, в Тотьму с грамотами, с тем чтобы оттуда списки с этих грамот посылались далее, в Устюг, Соль-Вычегодскую, Вятку, Пермь и на Подвинье. Галичане приглашали приходить к ним в Галич с зельем и снарядом**.

______________________

* Сб. Хилкова, 25.

** А. Э., II, 185.

______________________

За Галичем восстала Соль-Галицкая, и там составилось преимущественно из крестьян ополчение и пристало к галицкому. Из Соли-Галицкой послали вестовщиков в разные города. В Костроме взволновались посадские люди в первой половине декабря, напали на своего воеводу Димитрия Мосальского и на бывших с ним литовских людей, перевязали их, посадили в тюрьму, а сами собрались всем посадом, пригласили служилых — дворян и детей боярских, и вместе с ними целовали крест царю Василию*. Мосальский под пыткою наговорил им, что тот, кого называют Димитрием, — попов сын Митька с Арбата от Знаменья**. Мосальскому костромичи в заключение отрубили руки и ноги и бросили в воду. Восстало Белоозеро, туда прибыл за побором из воровских полков какой-то Северьян Витовтов. Белозерцам стало тяжело, дошли до них слухи, что в других местах поднялись русские люди, и они по их примеру схватили приехавших к ним за поборами и стали пытать, а те наговорили им, что московские люди побили литовских и ‘вор’, называющий себя Димитрием, хочет побить лучших воинских людей, а сам после того бежит в Литву. Белозерцы по этим вестям заключили, что Шуйский берет верх над вором, и отложились от вора***. За Белоозером отложился от ‘вора’ и присягнул Василию Каргополь, куда заонежские купцы принесли известие, что к Скопину идут двенадцать тысяч шведов. Каргопольцы, как и белозерцы, присягнули потому, что сочли дело ‘вора’ проигранным.

______________________

* Ibid., 203,205.

** Ibid., 192.

*** А. Э., II, 191.

______________________

Вологда, присягнув по отписке ярославского воеводы, сначала ревностно стояла за Димитрия. Черный народ держал в страхе лучших людей, признавших его поневоле. Пушкина и Воронова, замечая в них неискренности, низложили. Но вслед за тем приехали туда двое детей боярских от Димитрия и стали читать грамоты: в одной исчислялось, что следует вологжанам доставлять с сохи по 8 лошадей с санями, с рогожами, с веретьями да разных запасов с каждой выти, в другой грамоте все рыбные ловцы облагались повинностью ловить и доставлять рыбу на имя того, кто называется царем Димитрием*. Тут вологжане почуяли, что им будет нелегко. Многие стали говорить между собою шепотом: ‘Хоть мы целовали крест, да поневоле, готовы подняться за царя Василия, если бы только стали с нами заодно другие города: Устюг, Соль-Вычегодская и Тотьма’**. Но 29 ноября приехали в Вологду Федор Нащокин да Иван Веригин с товарищами, а с ними пан Ушминский, литвин, с разным сбродом литовских людей и русских воров. Нащокин поставил другого воеводу, Булгакова, а прежних — Пушкина и Воронова — велел сковать, имения купцов велел опечатать и обложить податями, да еще вымогал себе поминки в свое удовольствие***.

______________________

* Ibid., 132.

** А. Э., II, 180-181.

*** Is. Mass., 122.

______________________

Приехавшие с ними пустились по окрестностям собирать стации, грабили, бесчинствовали, и привезли в Вологду за собою несколько саней с награбленным, а вслед за ними пришла толпа обобранных и обиженных мужиков с слезным челобитьем. Тут вологжане потеряли терпение, перевязали пришедших к ним, восстановили Пушкина и Воронова на прежних местах. Пленные с пытки объявили, что в тушинском таборе голод, ратные люди простоят не долее рождественских Святок, а потом разойдутся. Это ободрило вологжан. Они сообразили, что воровская сторона слабеет. Вдобавок пленные показали, что тот, кто в тушинском таборе называется Димитрием, вовсе не тот человек, что царствовал в Москве и по своей смерти объявлен расстригой Григорием Отрепьевым, но они не могли согласиться в показании, кто он именно. Один называл его стародубцем, другой — сыном Андрея Курбского, третий говорил, что рода его не знает, но знает, что он вор. Вологжане, по отдаленности, могли более чем жители ближайших к столице городов склоняться к вере, что тот и в самом деле Димитрий, кто себя этим именем называет, теперь признание его сообщников давало им нравственную поддержку. Всех, пришедших от Димитрия, они побили, побросали их тела с горы и смотрели, как собаки пожирали эти тела*. Пушкин и Воронов снова привели их ко кресту: стоять за царя Василия и умирать друг за друга**, и отправили о том же грамоты в Тотьму и Устюг.

______________________

* Is. Mass., 223.

** А. А. Э., II, 186.

______________________

Устюжна в декабре получила из Белоозера отписку с советом не попрать веры и стоять за великого государя в то время, когда приехали туда воровские люди править кормы. Устюжняне не дали кормов, прогнали приставов, отправили по окрестности сбирать дворян, детей боярских и других людей и в церкви Рождества Богородицы утвердились крестным целованием стоять и животы положить за царя Василия Ивановича, написали на список дворян и детей боярских, которых оказалось числом 27, и всяких чинов людей числом шестьсот, разделили их на сотни, поставили в них сотников, пятидесятников из детей боярских и послали в Углицкий и Белоозерский уезды звать к себе служилых, иные приезжали сами, а других силою привозили и смиряли непокоряющихся*.

______________________

* Повесть об Устюжне в рукоп. Румянцевск. музея.

______________________

Тотьма с Чарондою были отданы тушинским царем атаману Заруцкому*. Русских раздражало то, что их города отдаются иноземцам в отчину. Тотьма скрепя сердце целовала крест Димитрию по грамоте, присланной из Вологды. Вслед за тем приехали туда двое детей боярских, Палицын и Цыплятев, да с ними какой-то пан с командою собирать поборы, выпустили из тюрьмы опальных, содержавшихся в Тотьме, и тотчас же дали себя знать тотемцам. Тут приходит из Галича отписка вместе со списком грамоты царя Василия, это прислано было к одному из лучших тотемских людей, Козьме Строганову. Он собрал к себе ночью лучших людей, прочитал им грамоту. Они обрадовались. Через несколько дней, 1 декабря, пришла к ним грамота из Вологды о том, что Вологда отложилась от ‘вора’. Тогда и Тотьма восстала, целовала крест царю Василию и обещала быть заодно с Вологдою.

______________________

* А. А. Э., II, 186.

______________________

Устюжане вовсе не целовали креста тому, кто назывался Димитрием. Когда Вологда признала его, то в Устюг послана была от воеводы Пушкина грамота с образцом крестоцеловальной записи царю Димитрию, но в то же время устюжане получили грамоту от царя Василия, и пришло к ним известие, что Галич и Кострома отложились от Димитрия. Устюжане рассудили так: неизвестно, чья возьмет, не лучше ли выждать и пристать к тому, кто будет посильнее и за кем будет им спокойнее. Уговаривая соседей своих, сольвычегодцев, не спешить целовать креста Димитрию, они выражались в своей отписке так: ‘Помыслите, на чем вы дали душу свою царю Василию, если услышим, что Бог пошлет гнев свой праведный на всю Русскую землю, — до нас еще далеко, успеем с повинною послать, а если мы послушаем Никиты (Пушкина, вологодского воеводы), то будет выслуга ему, а не нам. Помыслите миром крепко и не спешите крест целовать: не угадать, на чем совершится’*. Так писали устюжане в последних числах ноября. ‘Так-то, — рассуждает современник, — слыша, что разоряются города и во огненные пещи превращаются, мы не болезновали об изгнанниках и даже домов своих не отворяли им, а говорили: эта беда еще далека от нас и минует нас’**.

______________________

* А. Э., II, 183.

** Погод, сборн., 931

______________________

Немного дней спустя пришла из Вологды грамота, где тот же Никита Пушкин уговаривал стоять за царя Василия. Дошла к устюжанам весть, что уже восстало много городов против ‘вора’. Надеясь, что дело Шуйского пойдет успешно, они целовали крест стоять за царя Василия и положили с посада и со всего уезда собрать по десяти человек с сохи. Лучшие люди снаряжали воинов от себя наймом, иные шли ‘охочими своими головами’. Нарочные побежали в Соль-Вычегодскую, Пермь, Вятку с грамотами. В Соли-Вычегодской собрали с малой сошки (80 четв. посева) по четыре человека, а братья Строгановы (Максим, Никита, Андрей, Петр) по пяти человек с сошки*.

______________________

* А. А. Э., II, 190.

______________________

Вслед за Устюгом и Солью-Вычегодскою поселения на берегах Сухоны, Выми, Сысолы поднялись, собрали ратных людей и отправили на соединение с сольвычегодцами и устюжанами*. Собранные отряды шли в Вологду, а оттуда в Галич или же прямо в Галич и Кострому.

______________________

* А. А. Э., II, 200.

______________________

Между тем с другой стороны восстание получало силу. Нижний и Казань упорно не поддавались Тушинскому вору, хотя кругом их города и волости передались ему. Боярин Федор Шереметев, стоявший до того времени в Бальчике под Астраханью, .прибыл в Казань с своим полком. В Нижнем были воеводами Алекс. Андреев, Репнин и Андрей Михайлов, Алябьев. Последний заправлял тогда всем и поддерживал покорность царю Василию. Нижегородцы списались с Шереметевым. По их просьбе Шереметев прислал из Казани отряд, состоявший кроме дворян и детей боярских из татар и башкирцев. Алябьев составил еще местное ополчение: в него кроме русских служилых дворян, детей боярских и стрельцов вошли иноземцы: там были немцы, волохи, турки, сербы. Эти иноземцы в разные времена взяты были в плен в предшествовавшие польские войны, поселены в нижегородском крае, наделены поместьями и, обжившись, вошли уже в русскую жизнь. Некоторые из них были сведущее московских людей в ратном деле и теперь пригодились. С такими силами Алябьев пошел на Балахну и требовал, чтобы этот город отпал от ‘вора’ и признал власть Шуйского. Когда он доходил до Балахны, балахонцы вышли к нему навстречу из своего города, 8 декабря вступили с ним в бой, были разбиты, потеряли знамена, наряд и набаты. Балахонский воевода Степан Голенищев, несколько лучших посадских людей и казачий атаман Тимоха Толкаев, приводивший Балахну к крестному целованию на имя Димитрия, были взяты и отвезены в тюрьму в Нижний до государева указа. Балахонцы всем городом принесли повинную и целовали крест царю Василию. Но тут же нижегородцы услыхали, что на их город наступает ратная сила из Арзамаса, и поспешили домой. Алябьев успел вскочить в город прежде, чем враги подступили к нему. Кроме татар и черемис, на него шли и кое-какие свои нижегородцы, предпочитавшие служить Димитрию вместо Шуйского. Местоположение Нижнего на высокой и крутой горе не таково, чтобы с ним легко было справиться. 5 декабря Алябьев сделал вылазку и разбил своих супостатов. Взято в плен более трехсот человек, гнали воровское войско верст за шестнадцать, только темная ночь спасла воров. Победители взяли знамена, набаты. Воротившись в свой город, они услышали, что с другой стороны идет новое воровское полчище и уже находится в селе Ворсме, они выступили снова из города и, не доходя 5 верст до села Ворсмы, за 40 верст от Нижнего, разбили воровских людей, нахватали пленных, дошли до Ворсмы и зажгли это село за приверженность к Димитрию. На другой день нижегородцы подошли к селу Павлову, встретили там еще одно воровское ополчение и его разбили, и там побрали знамена и взяли в плен людей*. Эти успехи ободрили нижегородцев. Они решились идти в дальнейшие города и волости и принуждать отлагаться от ‘вора’. И вот они послали грозную грамоту в Муром и требовали, чтобы тамошние жители покаялись, целовали крест царю Василию и прислали в Нижний повинную**. В Гороховце, Ярополчей волости (Вязниках), Павловом Острове, Шуе, принадлежавшем тогда Суздальскому уезду посаде, и в других волостях того же уезда восстали жители по их призыву и целовали крест царю Василию***. Около того же времени в Лухе схватили стоявшего там с ворами пана Арамского и отправили в Нижний****.

______________________

* А. А. Э’ II., 204-205.

** А И., II, 142.

*** А. И., II, 144,418.

**** А. А. Э., 11., 205.

______________________

IX
Поход Лисовского на Кострому и Галич. — Сбор восстания в Вологде — Положение северовосточного края. — Поражение Вяземского. — Поход нижегородцев. — Восстание Владимира, Ярославля и других городов. — Новый поход Лисовского. — Попытка взять Владимир и Ярославль. — Поход на Кострому. — Неудачи Лисовского и Наумова. — Шереметев. — Поражение инородческих скопищ. — Поход Шереметева на Владимир. — Плачевное состояние народа

Как только весть о восстании восточных областей достигла Тушина, оттуда для усмирения отправился с отрядом князь Семен Вяземский, а суздальский воевода Плещеев получил приказание укрощать восстание в Переяславле. Сапега из-под Троицы отправил на то же дело Стравинского, потом Лисовского. С Лисовским было четыре роты поляков (в 180 человек каждая), к ним присоединились две тысячи запорожцев да тысяча человек ярославских и галицких детей боярских, еще верных ‘вору’. Они пошли на Ярославль. Этот город не успел еще восстать. Его хотел было поднять солепромышленник Данило Эйлов, нидерландец по происхождению, но православной веры, он снарядил на свой счет отряд, вооружил луками, топорами и копьями, но посланный против него Лисовским отряд уничтожил это восстание в зародыше. Тысяча человек погибли в солеварне Эйлова. Несколько возмутившихся деревень были сожжены. Сам Эйлов спасся с тремя дочерьми в погребе и остался жив по ходатайству верного Димитрию иноземца Шмитта, заплативши за себя 600 талеров откупа*.

______________________

* Bussow, 89.

______________________

Ополчения Галицкого уезда и галицких пригородов пошли против Лисовского, но, не доходя до Ярославля двух верст, дети боярские, галичане и костромичи, испугались, передались Лисовскому и начали отнимать галицкий ‘огненный наряд’, чтобы перевезти его на сторону Лисовского, а посошные люди солигалицкие, галичане, галицких пригородов бежали назад, стараясь увезти наряд с собою. Лисовский, усилив свой отряд изменниками, погнался за ними до Костромы. Здесь бегущие крестьяне, подкрепляемые костромскими силами, дали бой, но костромские дети боярские, которые вышли было к ним на помощь, изменили подобно своим товарищам под Ярославлем, и крестьяне разбежались вновь. 29 декабря Кострома сдалась. Тут к Лисовскому пристали и остальные костромские дети боярские, не хотевшие служить Шуйскому*.

______________________

* А. И., II, 203-205.

______________________

За Костромою был взят Галич, посад был сожжен. Люди разбежались в леса. Крестьяне из Галицкого уезда бежали к северу и строили засеки в лесах. Из Галича Лисовский послал Пулковского в Соль-Галицкую привести к вере Димитрию жителей и наложить на них окуп — 250 рублей, за то, чтобы не разорять их. Лисовский расчел, что, чем жечь и истреблять их имущества, гораздо лучше продать их им самим. В Соли-Галицкой, около посада, острога вовсе не было, а в городе стены сгнили, недоставало ни наряда, ни пороха. Поэтому защищаться не было никакой возможности. Одни из жителей убежали в засеки, другие же, получив предложение Лисовского, должны были, по выражению их самих, ‘с правежу животишки свои исценя, да те деньги собрав, в откуп дать, чтобы из Галича воры к ним войною не приходили и домов их не разоряли и не пожгли, и жен и детей не поругали’*.

______________________

* А. И., II, 205.

______________________

Трудно было пуститься зимою в далекий путь на север, когда жители готовы были встречать гостей недружелюбно. Лисовский, довольный тем, что задал острастку непокорным, воротился в Тушино, и восстание открылось с большею силою. Еще когда Лисовский усмирял Кострому и Галич, оно возникало в других городах. 15 декабря поднялось Пошехонье, там устроил дело вологжанин Ларион Монастырев, он привел ко крестному целованию детей боярских и волостных людей Пошехонского уезда на имя царя Василия. Восстали около того же времени уезды Кашинский, Бежецко-Верховский и Городецкий. На Устьрецком стану 21 декабря переловили поляков, собиравших побор, послали по волостям и погостам приводить жителей к крестному целованию царю Василию, отправили грамоты в Тверь и Торжок с увещаниями стоять против воров и изменников и против польских и литовских людей*.

______________________

* А. А. Э., И, 192.

______________________

На Устюжну пошло из Углича ополчение, составленное из черкас, немцев и русских воров. Против них пошли избранный в Устюжне воеводою прибывший из Москвы Андрей Петрович Ртищев да присланный из Белоозера на подмогу Фома Подщипаев, они были наголову разбиты у деревни Батеевки 5 января, и, по следам их, подошли неприятели к Устюжне, но тогда, говорят, был пономарю церкви Рождества Богородицы глас: ‘Не устрашайтеся, православные христиане, не отпадайте, не дам дома своего на разорение иноплеменным’. Враги отошли от Устюжны и не взяли ее, хоть в ней почти не было укреплений. Устюжняне приписывали это событие заступничеству Богоматери. После того они принялись укреплять посад, прорыли ров, вколотили надолбы, набросали подметных каракуль (железных фигур для порчи ног у неприятельских лошадей), готовили пушки, пищали, ядра и дробь и послали в Новгород просить пороху, на их счастье успели им доставить порох, а между тем на них шел другой — посильнее — отряд из Тушина под начальством поляков Петрицкого и Казановского. Не доходя до Устюжны, они послали в город грамоту, приглашая усложнян покориться в повиниться. Но устюжняне не послушали. В рать у них набилось много разных людей, но мало таких, которые были сведущи в ратном деле. Враги подступили в ночь с 2-го на 3 февраля, постреляли по острогу, сожгли оставленную часть посада с двумя церквами, отошли на место, называемое Подсосенье, за версту от Устюжны, и 4 февраля перед рассветом двинулись оттуда со щитами и возами, нагруженными соломою с серой для сожжения стен. Но тогда священники вынесли икону Богоматери к воротам, посвященным имени св. Димитрия (вероятно потому, что там стояла икона этого святого), куда направляли приступ. Рассказывали: когда священники пришли в церковь за этой иконою, она сама двинулась с своего места и стала посреди церкви. Когда икона появилась на стене, это так воодушевило устюжнян, что они начали дружно отбиваться, и воры отступили. Осажденные сделали вылазку, отняли у них медную пушку и взяли в плен пушкаря, по имени Капуста, которого рассекли на части, и голову его воткнули на высокое дерево. 9 февраля усиленные новым отрядом враги снова пошли на приступ с разных сторон, граждане опять обратились к Богородице, и враги снова отступили. Тогда часть их, наскучив неудачами, ушла за реку Мологу, а другая, отступив в Подсосенье, на другое утро опять сделала нападение. Враги с криком пускали в острог стрелы с зажженною соломою, лезли на стены острога, а горожане лили на них кипяток с калом. Горожане стали было терять дух, но священники вынесли снова образ Богоматери при колокольном звоне на стену, — набрались устюжняне мужества, отбивались дружно и отняли у врагов знамя. Враги отступили и уже не нападали на город. Устюжняне в память этого события установили празднество в честь Богородицы, февраля в 10-й день*.

______________________

* Рук. Румянц. музея, No378.

______________________

На другой стороне шуяне, разбитые Плещеевым, собрались в новое ополчение под начальством костромича Федора Боборыкина. К нему пришел на помощь из Юрьева с своею шайкою чарочник Федор Красный. Плещеев выступил против них. Они заперлись в селе Дунилове. 11 февраля был бой, суздальский воевода был разбит и бежал в Суздаль. Боборыкин погнался за ним, но ему не удалось взять Суздаля*. Большая шайка воровских людей разбила черных людей в селе Даниловском, взяла острог приступом. Много народу пропало.

______________________

* А. И., II, 173.

______________________

Присмиревшие костромичи, тотчас после ухода Лисовского, услышав, что к ним идет помощь из Вологды, поднялись в первых числах марта и начали мстить своим детям боярским, которые изменили общему делу. До двухсот человек замучили, не пощадили их жен и детей, обрезывали у младенцев руки и ноги и вкладывали матерям в рот, разрезывали беременных жен изменников, сдирали с живых кожи*. Оставленный Лисовским воровской воевода Вельяминов успел с ратными людьми запереться в Ипатьевском монастыре. Вслед за Костромою восстали снова Галич и Соль-Галицкая. Приговорили собрать по двадцати человек с сохи, готовились идти все своими головами. Галичане послали гонцов в северные города, извещали, что литовские люди и русские изменники воюют села, разоряют церкви, обдирают образа, бьют крестьян, бесчестят женщин**.

______________________

* Никон, летоп., 111.

** А. А. Э., II, 202.

______________________

Умоляли о помощи. Писали, что литовские люди и воры намереваются идти на Вологду и на Сухону воевать дальние места. По таким отпискам устюжане и сольвычегодцы собрали вновь по 5 человек с малой сошки на ‘заставу’ и послали в Вологду на соединение с ополчениями Вологды и Тотьмы. Кроме устюжан и сольвычегодцев, белозерцы, чарондцы, каргопольцы, жители берегов Ваги и Двины собирали ратных людей и отправляли в Вологду. Этот город сделался сборным средоточием восстания для всего Севера. Со времени открытия Беломорского торгового пути Вологда быстро возвышалась и богатела. Она была главным перевозочным местом между Белым морем и Москвою. Зимою съезжались туда подводы с товарами для отправки весною к морскому порту, а осенью скоплялись привезенные водою иностранные товары и с наступившим зимним путем развозились конно в Москву и по всему государству. Понятно, что при таком положении дел в Вологде образовались капиталы, купцы, как и везде зажиточные люди, держались Шуйского и только в крайнем случае, ради спасения своих имуществ, уступили было черни и присягнули ‘вору’. Но теперь, когда они стали увереннее, что дела Шуйского поправляются, что черный народ, испытав обманчивость надежд на Димитрия, не стоит больше за это имя, они стали помогать восстанию всеми силами. Торговцы давали деньгами. Большая потребность досчаников и подвод привлекала туда много рабочего крестьянского народа. Образовалась привычка у народа скопляться в Вологде. От этого из Вологды удобнее, чем из другого места, было расходиться воззваниям и собирать в Вологде ратных людей. Сверх того, Вологда на Севере имела и религиозное значение. Там и в окрестностях ее было много святыни. Тогда распространили слух, что св. Димитрий Прилуцкий у своей гробницы явился некоему старцу, велел ему взять свой образ и привезти в город. Вологодский владыка, вологодский воевода Пушкин, все ратные люди, собравшиеся в Вологде, и много народу встретили этот образ на площади 4 января, поставили его в церкви Св. Спаса и дали обещание в воспоминание этого события построить на площади храм Св. Димитрия Прилуцкого*.

______________________

* А. А. Э., II, 196.

______________________

Несмотря, однако, на всеобщую решимость восстать всем миром за Русскую землю, не обошлось без смут и ссор между городами. Тотьма не ладила с Вологдою. Воеводу Пушкина и дьяка Воронова за то, что они прежде приводили ко кресту на верность ‘вору’, обзывали изменниками. Один из воров, пойманный и присланный в Тотьму, показывал на Пушкина, будто он тайно сносится с ворами и обещает сдать Вологду, когда будет послано туда воровское войско*. Устюжане, не присягавшие вовсе Димитрию, не могли простить вологодским начальным людям их временной шатости и посылали в Вологду отписки, обращаясь прямо к вологодцам и не упоминая вовсе о воеводе и дьяке, так что вологодцы в своей отписке к устюжанам должны были заметить и уверять, что воевода Пушкин и дьяк Воронов обо всем радеют единомышленно с вологодцами**. Сверх того была неисправность в поставке средств к содержанию рати. Сборные ратные люди получали жалованье помесячно из тех городов и уездов, откуда были высланы в Вологду на сбор, но усольские ратные люди жаловались, что им не присылают к сроку жалованья, и грозили разойтись по домам***.

______________________

* А. А. Э., II, 203.

** А. А. Э., II, 195.

*** А. А. Э., II, 197.

______________________

Вообще, на словах оказывалось рвения больше, чем на деле. Так, Пермь то и дело что присылала отписки с уверениями в непоколебимой верности царю Василию, но ратных сил не присылала. Устюжане и сольвычегодцы не один раз выговаривали пермичам, что они только на словах показывают свою верность. Вообще, чем дальше лежали от Москвы области Московского государства, тем меньше были привязаны к его средоточию. Во-первых, громада сельского населения состояла там в большем размере из покоренных инородцев, которые, разумеется, не имели сердечной любви к Москве, для которых существование и крепость Московского государства не составляли важной потребности, которым было все равно: будут ли править ими русские или поляки, Димитрий или Василий, будут ли они, наконец, принадлежать Москве или другому какому-нибудь центру, во-вторых, самое русское население, еще редкое в то время, состояло в значительном количестве из таких переселенцев, которые выходили из места своей родины не с приятным воспоминанием о прежнем житье напротив, по опыту находили, что чем дальше от средоточия московской жизни, тем живется привольнее и легче, и не связывались с ним путем тесных, добровольных сношений. От этого у них на первом плане стояли свои, местные выгоды и ценились ими выше государственных. Таким образом, жители отдаленных городов во время всеобщего бедствия Московского государства не стеснялись извлекать себе выгоды из печального положения соотечественников. Так, верхотурские жилецкие люди доставляли служилым людям, шедшим на войну за веру и Русскую землю, хлеб с песком и камешками. Оттого и содействие северовосточного края в деле восстания было слабо. Уже 17 марта устюжане жаловались, что из Пермской земли войска не прислано вовсе. Только и пришло, что несколько охочих людей. В конце марта из Кайгородка, Вымской земли и Соликамской пришло еще всего 96 человек*.

______________________

* А. И., II, 209.

______________________

Несмотря на все это, все-таки в марте собралось в Галиче ополчение: оно преимущественно состояло из поселян. Часть была на лыжах, часть на лошадях. Надежных воевод не было. Ополчение разделялось на десятки, состояло под начальством выбранных голов и было совсем не способно к битве с опытным, настоящим войском. Люди военные, дети боярские Галицкой земли и галицких пригородов объявились уже в измене: им не верили, хотя они и давали повинные за своими руками, — их засадили в тюрьму*. В апреле над этим ополчением выбран был воевода Давыд Жеребцов, оно двинулось к Костроме и 1 мая осадило Вельяминова в Ипатьевском монастыре.

______________________

* А. И., II, 206.

______________________

Между тем с другой стороны продолжал дело восстания Нижний Новгород. По возвращении Лисовского из Галича, из Тушина в январе послан был князь Семен Вяземский с ополчением подымных (т.е. собранных по числу дымов, или домов) людей. Против него вышел Алябьев, вступил в бой и победил. Сам князь Вяземский попал в плен, и в Нижнем Новгороде его повесили, не сносясь даже с царем Василием. Победивши Вяземского, неутомимый Алябьев с своими нижегородцами пошел на Муром. Муромцы принесли повинную. Литовские люди и русские воры бежали оттуда во Владимир. Ободренные приближением нижегородцев, окрестные черные люди удвоили свою готовность к восстанию, новые шайки появлялись, прежние возрастали. Противная сторона не только не опомнилась, но еще больше раздражала народ наглостью и бесчинствами. Ярославский воевода князь Борятинский писал в Тушино к своему царику, что он живет в больших бедах. С одной стороны ему угрожают мужики, поднявшиеся против Димитрия за Шуйского, а с другой — литовские люди, козаки и свои сторонники русские бесчинствуют и раздражают народ, он просил прислать побольше польских и литовских людей для обережения, но в то же время просил вывести польских и литовских людей из сел, признающих власть Димитрия, и дозволить им опустошать села державшихся Шуйского владельцев (изменничьи)*. Точно так же суздальский воевода Плещеев и владимирский Вельяминов жаловались Сапеге на грабежи и убийства, чинимые в их уездах жителям от литовских и русских загонных людей. Напрасно просили Сапегу писать к ним с великою угрозою. Те же воеводы нуждались в ратных людях и просили о их присылке, а пришедшие ратные люди делали то же, что делали загонные**.

______________________

* А. И., II, 179.

** Ibid., 192. Сборн. Хилкова, 55, 56.

______________________

Одни толпы поднимались за Шуйского и за Московское государство против иноземцев и своих, которых они называли изменниками, другие (из детей боярских и татары) поднимались за Димитрия, называли изменниками тех, которые служат Шуйскому. И те и другие вооружались под знаменем веры и правды, и те и другие обвиняли своих врагов, что они ругаются над Божьими церквами и образами*. Таково было состояние края в окрестностях Владимира и Суздаля, когда из Мурома в конце марта Алябьев послал отряд ко Владимиру и 700 человек стрельцов и козаков под главным начальством воеводы Микулина**, присланного Шереметевым с Низу.

______________________

* А. И., II. 160.

** А. И., II, 226.

______________________

Владимирцы, которым уже трудно стало терпеть своевольства, грабежи и всякого рода насилия от воровских людей, взволновались, отложились от вора и целовали крест Василию. Воевода Вельяминов, по русским известиям, не успел счастливо уйти, как это удавалось его товарищам в иных городах. Его поймали, повели в соборную церковь и предложили ему поновиться (исповедь). Его духовный отец поновил его, потом вывели его на площадь и сказали владимирцам: ‘Вот враг Московского государства’. Его убили каменьями. Немедля целовали крест царю Василию и отправили челобитную с повинной*. По польским известиям**, Вельяминов сначала сдался рати Шуйского и вышел к ней с хлебом-солью, был оставлен на воеводстве, а потом, когда приступили к Владимиру сторонники Димитрия, стал с ними сговариваться, как сдать им город, они ему не поверили, подозревая, что он поставил засаду и хочет их заманить для того, чтобы, как они войдут в посад, на них со всех сторон ударить и стеснить. Но оба эти известия согласимы. Вельяминов, призвавши Шуйского, может быть, и в самом деле хотел заманить врагов и погубить и для этого с ними сносился, но народ, узнавши про это, счел его изменником и убил.

______________________

* А. И., II, 226. Ник., 114.

** Diar. Sapiehy.

______________________

Вскоре после того отпал от ‘вора’ Ярославль. Вот как было дело. Составленное в Вологде, как выше рассказано, ополчение пошло к Волге под начальством присланного к нему от Михаила Скопина-Шуйского воеводы Никиты Вышеславцева. Это ополчение достигло в марте города Романова. Дворяне и дети боярские этого уезда держались ‘вора’, черные люди — царя Василия, между двумя сторонами сделался бой, одолели черные люди* и пристали к Вышеславцеву. Город Романов был взят. Романовские татары, сторонники ‘вора’, бежали. Из Романова Вышеславцев разослал гонцов по окрестностям с грамотою, где уверял, что называющий себя Димитрием вор и богоотступник. ‘Сами видите, что деется, — писал он, — матерей ваших и жен на постелю емлют, и дома ваши разоряют, и вас побивают’**. Сторонник вора литвин Петр Головин вышел было против него с подымными людьми, согнанными насильно из сел и деревень, но эти воины, как увидали идущих против себя своих братии, перешли на их сторону. Головин едва ушел в Ярославль. Романовны гнались за ним, но не догнали***. Ополчение двинулось из Романова к Ярославлю****. Тут стали приставать к нему дети боярские и козаки приволжских городов и ярославцы. Вышеславцев остановился близ Ярославля, в селе Егорьевском. Русские сторонники тушинского царя с литовскими людьми и козаками 7 апреля под начальством Самуила Тышкевича подошли к стану Вышеславцева, но, когда началась битва и неопытные в ратном деле крестьяне, так называемые лесники, стали подаваться, ярославские дети боярские, стоявшие в задней части рати Тышкевича, ударили сзади на поляков и на своих воров, а спереди напер на них Вышеславцев с воеводами Овсеем Резановым и Федором Леверьевым: они были разбиты наголову*****. В Ярославле сделалась тревога.

______________________

* А. И., II, 179.

** А. И., И, 176.

*** А. И., II, 193.

**** А. И., И, 216.

***** Dyar. Sapiehy.

______________________

Этот торговый город, стоявший на перепутье торгового сообщения Москвы с Белым морем, был населен русскими купцами и иностранцами. Для сохранения своих товаров и капиталов они присягнули Димитрию, не видя впереди, чтобы Шуйский мог взять верх. В Ярославле было значительное число иностранных торговцев, приобретших там оседлость, немцев и англичан, для которых, разумеется, по отношению к Московскому государству не существовало нравственных убеждений. Скоро пошли на жителей тягости за тягостями. Они доставили в тушинский лагерь 30 тысяч рублей готовыми деньгами. На них наложили повинность снарядить на свой счет тысячу конных ратных людей, сверх того они должны были давать съестные припасы поставленным в городе ратным людям, наконец, паны-браты, как называет их немец, посоветовавшись, сочли нужным платить ярославцам за товары, а стали у них брать без денег: что кому понравится, тот и берет себе в первой лавке. Чуть не по нраву русский поляку, — поляк его бьет, а иногда и русский поляка отколотит. Кроме того, в этот город, который славился изобилием всякой роскоши, приезжали нарочно из тушинского обоза за припасами к царскому обиходу. Так, в ноябре 1608 года приезжал туда стряпчий Щепин собирать царику сахар в головах и разные пряности и лакомства. С ним были его холопи и донские козаки. Двое удалых посадских да двое монастырских слуг подобрали себе товарищей и зазвонили на всполох: набралось до тысячи человек, напали на двор, где остановился стряпчий, разбили ворота, разломали забор, сам стряпчий ушел, преследуемый ругательствами, одного из его слуг убили, другого ограбили, взяли и у стряпчего все, что он вез своему царю из Ярославля*. Такие вспышки повторялись и после, возмущения оканчивались грабежом, грабители спасались бегством, а поляки и русские сторонники ‘вора’ после того сильнее утесняли остальных жителей, и день ото дня положение ярославцев было невыносимее. Это было поводом к тому, что все жители Ярославля заволновались, едва только подошел к городу Вышеславцев.

______________________

* Челобит. в делах арх. комм.

______________________

Воевода князь Федор Борятинский с дьяком Богданом Сутуповым напрасно хотели удержать город в повиновении Димитрию. Они связали двух приверженцев Шуйского, волновавших город, но потом сами, спасая собственную жизнь, убежали, за ними последовали сторонники ‘вора’. Литовских людей, которые там находились, побили, успел убежать их начальник Тышкевич*. Начальство в Ярославле приняли князь Петр Ахамашуков да Григорий Тушин**. 8 апреля ярославцы встретили Вышеславцева с образами, с хлебом-солью. Город, а за ним и уезд его целовали крест Василию***.

______________________

* Рук Имп. П. Библ.

** А. А. Э. II 237.

*** А.И., II, 223. — А. Э., II, 220, 237, 241.

______________________

По примеру Ярославля отпали от ‘вора’ Молога, Рыбная Слобода, города Бежецкий Верх, Кашин (уезды этих городов прежде отпали). Углич, уже раз отпадавший от ‘вора’, теперь опять находился во власти его, но, как только стало подходить к нему русское ополчение, посадские и дети боярские подвиглись идти навстречу землякам с хлебом-солью: тамошний воевода тушинского царика Ловчиков бежал без оглядки с двумястами разнородного сброда. Угличане пошли на Колязин монастырь, тамошний игумен держался ‘вора’, и самый монастырь был защищаем ратными силами из русских приверженцев ‘вора’. Угличане были отбиты.

Повсюду тяглые люди составляли шайки, избирали голов, целовали крест стоять единодушно против врагов веры и Московского государства, били литовских людей и русских изменников. Дворяне и дети боярские следовали за ними: кто волею, кто неволею. Вообще не они клали начало восстанию. Тягость поборов и произвола в обращении падала натяглых, а потому-то они, обманутые в своих надеждах, ненавидели Димитрия. Роли перемешались. Димитрий переставал быть царем черни. Дворяне и дети боярские, уступивши черной толпе неволею, привыкали к новому царю, потому что при нем порядок оставался все тот же для их пользы, они получали поместья и от Димитрия и от Сапеги, и очень многих это привязало к воровскому делу. Они бы держались за это дело дружнее, если бы в раздаче поместьев не происходило путаницы, но из них один под другим рыл яму, один выпрашивал себе поместье, данное уже другому, для этого описывал своего соперника изменником, и по таким челобитьям одно и то же поместье давалось нескольким лицам. Новый владелец выгонял прежнего силою и через несколько дней сам был выгоняем тем, кто получал грамоту после него на то же поместье, а иногда получивший поместье по грамоте Сапеги терял его оттого, что являлся с вооруженною силою другой дворянин или сын боярский с грамотою от царика. Таким образом, из сословия дворян и детей боярских быстро накоплялись недовольные правительством Димитрия, и они легко приставали к ополчению черных, поднявшихся против Димитрия. Также добровольно приставали к ним и те, которые сами были разорены или оскорблены от своевольных жолнеров. Но большинство служилого сословия, признавши Димитрия, тогда еще неохотно отлагалось от него, потому что еще не видело, чтобы сила его падала, а противная возрастала, и готово было отстать от него только тогда, когда уверялось, что он не крепок или когда накопившаяся сила черни брала верх.

Новые успехи восстания не могли остаться без противодействия с воровской стороны. Узнавши об отпадении Поволжья и Владимира с его соседними городами, Сапега отправил снова Лисовского, Стравинского и Будзила. Соединившись с суздальским воеводою Плещеевым, они подошли ко Владимиру 6 апреля, простояли под ним шесть дней и отошли. Город считался крепким, осыпь была велика, орудий много. У владимирцев был тот самый наряд, который находился прежде у Вельяминова, а у осаждавших не хватало силы. Притом владимирцы решились защищаться отчаянно. ‘Эти изменники сели на смерть’, — доносил о них своему Димитрию Плещеев*. Лисовский отошел от Владимира и отправился к Ярославлю. Вперед него пошли туда Будзило и ростовский воровской воевода Иван Наумов. В ополчении, шедшем на Ярославль, было больше всего русских воров, а также немало черкас (малороссиян) и татар. Были дети боярские из восставших городов: Ярославля, Пошехонья, Вологды, но немного**. Ярославны отрядили заранее на реку Пахну, верст за семь от города, заставу — охранять переправу через реку близ двора, принадлежавшего Спасскому монастырю. В то время, по причине весеннего разлива, неудобно было переправиться в ином месте. Четыре дня застава не пропускала литовских людей, но они тем временем высмотрели удобное место пониже, навели мост и оставили у прежней переправы ярославских и романовских татар и донских козаков отвлекать ярославцев, а сами 30 апреля перешли через построенный ими мост и ударили в тыл заставе, охранявшей переправу и занятой битвой с оставленными на переправе татарами и козаками. Застава была рассеяна. Ратные люди, вышедши из Ярославля, бились целый день до вечера и ушли в город. Будзило сжег Спасскую Слободу и подступил к большому (внешнему) острогу. На другой день, 1 мая, острог был взят. Изменил служка Спасского монастыря Григорий Каловский, отворил Семеновские ворота и пустил в острог врагов***.

______________________

* А. И., II, 226.

** А. И., II, 268.

*** А. А Э., II, 229.

______________________

Они зажгли посад, входивший в окружность большого острога. Вышеславцев и с ним присланный от царя другой воевода, Сила Гагарин, засели в меньшем остроге, иначе в середнем, которым окружена была внутренность торгового посада, да в городе, иначе в кремле. Там, кроме московских и астраханских стрельцов, присланных Шереметевым, и владимирцев, было много поволжских поселян под начальством Беляка Нагавицына из Кинешмы и Семейки Свистова, холопа Шуйских*. Будзило делал сильные приступы в день по два и по три раза. Третьего или четвертого мая приступы длились целый день и ночь. Часов в 12 ночи с четвертого на пятое число мая, когда рать Будзила шла на приступ с огненными приметами и со смоляными бочками, чтобы зажечь средний острог, ярославцы дружно сами сделали вылазку, побили приступающих, отняли у них зажигательные снаряды и знамена и набрали пленных**. На другой день Будзило отошел. Ярославцы думали, что Бог избавил их, как вдруг, 8 мая, снова появились прежние враги и с ними Лисовский с своею пестрою шайкою в виду Ярославля. Несколько человек из его шайки перешли к осажденным и объяснили, что Будзило, отошедши от Ярославля, встретил на дороге Лисовского с прибыльными людьми, пришедшими из Ростова. Опять начались приступы по два и по три раза в день. Литовские люди не хотели уходить, пока не возьмут города, …всем ворам Ярославль стал болен добре’, — говорит в своей отписке воевода***. Ярославцы защищались отчаянно, хотя у них уже недоставало пороха. Они написали об этом в Вологду, в Усолье, просили также о прибавке ратных людей. Вологжане писали об этом в Соль-Вычегодскую и в поморские города. Но пока помощь могла быть доставлена в Ярославль из северных городов, город мог быть взят. Отбиваясь от беспрестанных приступов, ратные люди, сидевшие в осаде, теряли товарищей, а те, которые продолжали биться, жаловались еще на то, что им не платят жалованья, плата же эта должна была поступать из северных городов, откуда преимущественно набирались и присылались ратные люди. Пытались димитриевцы склонить ярославцев к сдаче мирным образом. Взялся за это ярославский торговец Иоганн Шмитт, за доброжелательство к Димитрию принужденный бежать из города и теперь находившийся с Лисовским. Этот обруселый немец подъехал к стенам Ярославля и держал такую речь: ‘Подумайте, братцы, не доводите себя до кровопролития. Царь Димитрий милостив и простит вас, и вперед вам уже не будет насильств от польских людей. Царь пришлет к вам важного господина, которого все будут слушаться’. ‘А подойди поближе к воротам’, — закричали ему. Шмитт подошел, его схватили, увели в город, сварили в котле меда и выбросили на съедение собакам. Спасенный им недавно Данило Эйлов не только не заступился за него, но еще возбуждал русских к казни****. К счастью ярославцев, Лисовский, простояв до 22 мая у Ярославля, по просьбе воровского воеводы Вельяминова, сидевшего в осаде в Ипатьевском монастыре, отошел к Костроме, а Наумов ушел к Ростову набирать новые силы*****.

______________________

* А. И., II, 226.

** Diar. Sapiehy.

*** А. А. Э., II, 229.

**** Bussow, 9.

***** А. И., II, 268, 281-282.-А. Э., II, 232.

______________________

Между тем по просьбе ярославцев прибыли к ним свежие силы из Вологды, Устюга, Вятки и других городов*. До половины мая Вологда и Устюг пять раз присылали свежие силы. За невозможностью скоро собрать ратных людей по сохам, делали займы, нанимали вольных охотников и посылали их в Ярославль. Не доходя до Костромы, Лисовский повернул к Кинешме: туда приступало новое ополчение, вероятно на помощь Жеребцову, осаждавшему Вельяминова. Сила при нем состояла из поселян окрестного края (галичане и унжены, и кологривцы, и парфеньевцы, и судайцы — многие мужики) и служилых людей костромских и галицких детей боярских и стрельцов нижегородских и сибирских**. В Кинешме был жестокий бой, предводитель ополчения Федор Боборыкин был убит. Литовские люди взяли Кинешму, истребили ее и на городище отбивались десять дней от нового ополчения, которое прибыло от Юрьевца-Повольского. Наконец они пробились и пошли к Костроме, часть войска шла берегом на лошадях, а часть на судах по Волге, но за последними на судах гнались русские и бились с ними три дня и, должно быть, значительно вреда им нанесли, потому что, уходя на судах из-под Кинешмы, под Костромой Лисовский не имел судов для переправы. Тут с ним соединился снова Иван Наумов с свежими силами. Кострома занята была Жеребцовым, воры сидели в Ипатьевском монастыре. Жеребцов до этого времени приступал к монастырю несколько раз, и все напрасно, он решился осадить его и принудить к сдаче голодом. Он прокопал около монастыря ров от одного заворота реки Костромы до другого, потом прокопал подобный же ров еще теснее. Сидевшие в монастыре успели как-то дать знать своим под Ярославль. Пришедшие на помощь им Лисовский и Наумов стояли на противоположном берегу Волги, в селе Селище и долго не могли раздобыть судов. Пока они искали лодок и плотов, Жеребцов стрелял по ним через реку. Так прошло две недели. Наконец Наумов и Лисовский отошли от Костромы, когда услышали, что Шереметев посылает против них ополчение с Низу. Наумов и Лисовский думали удобнее переправиться через Волгу ниже. Они двинулись к Юрьеву-Польскому, и, не доходя тридцати верст, ополчение, посланное Шереметевым, напало на них близ села Решмы, когда они стали было переправляться. Русские напали на них на судах и жестоко поразили Наумова, который думал было укрыться на острове, у него отняли и оружие, и все запасы, и лошадей, а те, которые остались живы, переплыли обратно, босые и голые***. Лисовский с Наумовым ушли назад, услыхавши, что за отрядом, разбившим Наумова, следовал с войском боярин Шереметев.

______________________

* А. И., II, 252.

** А. И., II, 238.

*** А. И., II, 282.

______________________

Боярин Федор Шереметев всю зиму с ратными людьми удерживал в повиновении Казанскую и Вятскую земли. Там главными сторонниками ‘вора’ были инородцы, татары и черемисы: их поднимала вообще ненависть к русским, ненависть побежденных к завоевателям. Шереметев разбил черемису под Чебоксарами 22 декабря, а потом под Свияжском 1 января рассеял большое скопище черемис, татар, чуваш, мордвы и русских воров, ставших с инородцами заодно. Это скопище составилось из уездов Цивильского, Чебоксарского, Свияжского, Кокшайского, Алатырского и Арзамасского. Государевы люди их топтали и кололи как свиней и наложили трупов верст на семь, говорит современное известие*. В отдаленных краях Московского государства поляки и козаки не успели дать себя знать, поэтому тут упорнее держались ‘вора’, чем в краях ближе к Москве. В конце февраля (22 числа), когда уже восстание охватило столько уездов и земель, из отдаленного Саратова прибыли посадские к царику с изъявлением покорности**. Оттуда доставил в Тушино князь Владимир Бахтеярович Ростовский с козаками двух самозванцев. Было их трое: один, Август, назвался сыном царя Ивана Васильевича, другой, Лавер или Ларка, — сыном царя Федора Ивановича, третий — Осиновик — сыном царевича Ивана Ивановича (убитого, как известно, родителем в припадке запальчивости). Осиновика козаки за что-то невзлюбили и повесили, будучи еще на Волге. Первые двое приведены были в Тушино. Неизвестно, поневоле ли привели их туда или они сами добровольно поехали к тому, кого должны были признавать за своего родственника. Тушинский вор показал тогда свой царский гнев за то, что люди низкого звания осмеливаются называться ложно царственными именами. Один из них на самом деле был боярский холоп, другой — пашенный крестьянин. Димитрий приказал их обоих повесить на дороге, ведущей из Тушина к Москве***.

______________________

* А. А. Э., II, 168.- А. И., II, 168.

** Dyar. Sapiehy.

*** Ник. летоп., VIII, 117. — Хроногр., хранящ. в Археограф. Коммиссии. — Иное сказ, о Самозв. Времен. М. О. И. и Др. XVI, 108.

______________________

После победы Шереметева, в начале марта, пошло на Казань новое воровское ополчение, составленное из татар, чуваш, черемис и мордвы, и русских детей боярских, и стрельцов Алатыря, Ядринска, Арзамаса, Темникова, Касимова. Надобно заметить, что многие, считавшиеся в числе русских служилых в этом краю, были также инородцы по происхождению, но, принявши крещение, были верстаны в служилые и наделены поместьями.

11 марта в селе Бурундуке, на горной стороне, посланные от Шереметева головы разбили наголову это разнородное ополчение, взяли много пленных, побрали знамена и набаты. Эти неудачи разделили инородцев, одни шли за Димитрием, другие, видя, что счастье не везет тем, которые шли за Димитрия, приставали к Шереметеву. Таким образом, толпы черемис, чуваш, мордвы, вотяков, татар собирались шайками, пытаясь идти на Шереметева, а Шереметев высылал бить их отряды, в которых были также черемисы, чуваши, мордва, татары*. Темниковские татары поддались Димитрию, а в марте писали, что на них идет татарская сила, жжет села и убивает людей за Шуйского.

______________________

* А. А. Э., II, 217.

______________________

Устроивши таким образом до некоторой степени понизовый край, Шереметев прибыл в Нижний и, услышав, что восстание распространилось, решился идти ему на помощь, он двинулся в Муром, а оттуда в Касимов. Касимовский царь держался Димитрия. Шереметев осадил Касимов и взял его после упорного сопротивления. Тогда освобождены были узники, содержавшиеся в этом городе из разных мест за приверженность к царю Василию*. Из-под Касимова Шереметев пришел во Владимир и стал в этом городе. Несколько сот молодцов поплыли из Владимира по Клязьме, чтобы пробраться до Москвы, но Сапега узнал об этом и послал отряд в пятьсот человек содержать караул по Клязьме, чтобы не пропустить их. Река Клязьма в то время была обычным путем между Нижним и Владимиром, и, перехвативши путь, Сапега приказывал также ловить купцов, которые плыли из Нижнего во Владимир.

______________________

* Ник., 116.

______________________

Все это время междоусобной войны сопровождалось разорениями и варварствами в восточном крае с обеих сторон. Разъяренный народ не щадил литовских людей и своих русских противников, сторонников Димитрия, считавшихся изменниками Русской земле. С остервенением кидали польских жолнеров под лед и кричали: ‘Вы, глаголи, пожрали наших коров и телят, ступайте теперь в Волгу, обжирайтесь там рыбы!’* Свирепствовали зверски воины Лисовского: непокорным всякого возраста, всякого звания привязывали на шею камни и бросали в воду, расстреливали их из самопалов, иным перебивали ноги, совершали самые невообразимые неистовства и над старыми, и над малыми. Так расправлялись с непокорными. Но там, где жители служили Димитрию, положение их было мало чем лучше. В войске тушинском было множество челяди — пахолков, они не слушали своих господ, убегали от них, составляли шайки и своевольничали. Сотнями таскались они по Московской земле и сновали преимущественно там, где жители были еще покорны, т.е. в Суздальском и Ростовском уездах и по украинным местам. Напрасно требовали паны, чтоб они воротились. Пришлось посылать роты для их усмирения. Несколько старшин, избранных этими молодцами, были схвачены: их посадили на кол посреди тушинского обоза**. От того не легче было земле Русской: свои изменники терзали ее пуще иноземцев. Не раз случалось, что, когда у пришельцев возбуждалось чувство человеколюбия, Московского государства воры называли их за то бабами и щеголяли своею бесчувственностью и зверством. Кровавые сцены происходили беспрестанно на всей широкой земле Русской. Там людей сбрасывали с городовых башен или с крутого берега в воду, там жарили на огне малых детей перед глазами родителей, вырывали у матерей от груди младенцев, разбивали их об угол или втыкали на колья, с насмешками показывая их матерям. Хватали молодых и красивых девушек и молодок и насиловали их, иные тут же под тягостью насилия от срама и страданий кончали жизнь, другие, барахтаясь от насильников, зарезывали сами себя ножами или, вырвавшись от врагов, бросались с берега в реку, потому что некуда было им укрыться. Иногда бежавшая мать в припадке бешеной тоски, не в силах будучи терпеть долее крика и плача голодного ребенка своего, сама залавливала его своими руками, зажимая ему рот, чтобы прекратить его крик, который могли услышать злодеи и нагнать ее. Немало погибло тогда молодцов за то, что не могли удержаться от негодования при виде осквернения родительниц своих от блудных беззаконников и растления сестер своих. Повсюду пожары и истребления. Козаки и русские воры не только грабили то, что им годилось, но уничтожали все что ни попадало без всякой нужды, ради одной злобной потехи: метали в воду и в грязь съестные припасы, рубили и жгли домашнюю утварь и всякое имущество. Лишенные крова, одежды и пищи, бедняки скрывались в непроходимых лесах, прятались там в ямах и доставались в жертву если не злодеям, то диким зверям или погибали медленною и мучительною смертью от голода***. ‘И пременились тогда, — говорит современник, — жилища человеческие в жилища диких зверей: медведи, волки и лисицы стали обитать на местах сел человеческих, и хищные птицы из дремучих лесов слетались над грудами человеческих трупов, и горы могил воздвигались на Руси’****. ‘Несколько сот тысяч москвитян погибло тогда, — говорит современный польский стихоплет*****, — кроме детей и младенцев. А сколько погибло, сколько осрамлено женщин и девиц! Сколько награблено народного достояния! Все это за негодного Шуйского’. ‘Камень бы заплакал о тогдашних бедствиях земли Московской’, — говорит очевидец, немец******. К пущей беде и разорению, в этот год крымцы набегали на южные пределы государства три раза, сжигали деревни, угоняли много скота, взяли в плен толпы молодежи. Они шли как будто помогать царю Василию, но делали Московскому государству не меньше вреда, как поляки и черкасы, служившие тушинскому царику.

______________________

* Bussow, 98.

** Marchock., 48.

*** рем. М. О. Ист. и Др. XVII, стр. 95-97,110. Иное сказан. XIV, стр. 104 — 106.

**** В** Палиц., 48.

***** Piesn о tyranstwie Szujskiego.

****** Bussow, 91.

______________________

X
Москва в осаде. — Мятеж против Шуйского. — Деятельность патриарха Гермогена. — Измены. — Дороговизна. — Состояние тушинского табора

Тогда как в восточной части Московского государства происходила тяжелая борьба и с иноземцами, и с своими ворами, в самой столице московский государь чуть-чуть держался на своем престоле. Распространилась уверенность, что царствование Шуйского не благословлено Небом, что бедствия Русской земли посылаются за грехи царя, так же как в царствование Бориса приписывали его грехам бедствия, постигавшие Московское государство. Москва держалась против тушинского царика только оттого, что страшилась его разнородного дикого войска, а вовсе не из привязанности к своему царю, не из сознания его права. Пока еще открыт был путь сообщения с Рязанскою областью, подвоз припасов был хоть и затруднителен, да кое-как производился через Коломну. Но из Тушина послан был в январе или в феврале ротмистр Млоцкий, он стал перед Коломною и прервал сообщение. Тогда Москва, отрезанная от юга, начала терпеть сильную дороговизну и недостаток.

Цена ржи возвысилась в Москве — сырой до рубля, а сухой до 40 алтын, а воз сена стоил три рубля и выше*.

______________________

* А. И., II, 180.

______________________

Семнадцатого февраля сделалось против царя Василия восстание. Главными коноводами в этом деле были рязанец Григорий Сумбулов, князь Роман Гагарин и Тимофей Грязной, к ним пристали дворяне и дети боярские разных городов, находившиеся в Москве на службе. С толпою сообщников они вошли в Кремль, явились в Боярскую думу и сказали: ‘Надобно переменить царя Василия: он сел на престол самовольством, а не всею землею выбран!’ Из бояр, сидевших тогда в думе, были братья Шуйского, его шурья и родственники — Ростовские. Понятно, что они с негодованием выслушали такое предложение. Сверх того, привержены были к Шуйскому думные дьяки Яков Карташов и Томило Луговской, заправлявшие тогда делами в Боярской думе. Другие бояре, князь Борис Лыков, князь Иван Куракин, братья Василий и Андрей Голицыны, Колычевы, были нерасположены к Шуйскому*, но не смели согласиться сразу на предприятие, за которым еще не видно было общего желания. Поспоривши с боярами, заговорщики пошли к патриарху и звали его на Лобное место. Патриарх не отказался, он надеялся отговорить толпу. Зазвонили в набат. Народ стекался толпами на Красную площадь. Послали опять звать бояр, но из бояр отважился ехать туда один Василий Васильевич Голицын: он сам метил на престол, надеялся на высоту своего рода и значение и потому не боялся гнева Шуйского в случае неудачи. Стали на площади кричать против Василия, одни говорили: ‘Он тайно убивает и в воду сажает братию нашу дворян и детей боярских, и жен их и детей их убивает, уж их таким образом с две тысячи пропало! И теперь приказал он посадить в воду братью нашу! Мы за это и встали’. Патриарх в своей грамоте, писанной впоследствии, извещал, что тогда он спрашивал их: ‘Кого же именно казнил Шуйский?’. Они не назвали имен, а про тех, которых, как говорили, Шуйский приказал бросать в воду, сказали: ‘Мы послали их воротить, увидите сами, как приведут их’. Патриарх уверяет, что это обвинение было ложное, но летописцы вообще согласно повествуют, что Шуйский допускал тайные казни и убийства.

______________________

* А. И., II, 250.

______________________

Стали читать грамоту, объяснялось в ней, что царь Василий выбран на царство одной Москвою, а иные города того не ведают.

‘Князь Василий Шуйский не люб нам на царстве! — кричала толпа служилых. — Из-за него кровь льется, и земля не умирится, пока он будет на царстве! Хотим выбрать иного царя’.

Патриарх сказал: ‘Дотоле Москве не указывал ни Новгород, ни Псков, ни Астрахань, а указывала всем городам Москва. Царь Василий возлюблен и выбран и на царство поставлен Богом и всеми русскими властями: московскими боярами и дворянами и всех чинов людьми, да изо всех городов при его избрании и поставлении были в те поры многие люди и целовали ему крест всею землею, чтобы ему, государю, добра хотеть и лиха не мыслить. Вы, забыв свое крестное целование, восстали немногими людьми на царя и хотите его без вины с царства свесть, а мир того не хочет и про то не ведает! Вы прежде о той вражде к нам не прихаживали и к нам о том не присылали, и мы не пристаем к вашему совету. А что вы говорите, что через него кровь льется и земля не умирится, так это делается по воле Божией, как Господь сам сказал: восстанут царство на царство и язык на язык, и будут глади, и пагубы, и труси, и теперь нашествие язык и междоусобная брань и пролитие крови совершаются по воле Божией, а не царя вашего хотением’.

Убеждения патриарха остановили противников царя. Намек на то, что Москва указывает городам, должен был польстить самолюбию москвичей, и они не пристали к совету городовых служилых людей. Притом же если Шуйский избран был не всею землею, то все-таки не мог он быть низложен иначе как всею землею. С голоса патриарха в толпе начали кричать сторонники Шуйского, что смута против царя делается по наущению литовских людей, что изменники хотят сдать Москву Тушинскому вору. Когда столица была в опасности, надобно было держаться хоть кого-нибудь. Заговорщики, оставшись без поддержки, сами спаслись только бегством в Тушино. Тогда их уехало до 300 человек*. В числе бежавших были князь Федор Мещерский и Михаиле Молчанов, убийца Федора Борисовича. Они рассказывали, что Шуйский, лежа на земле, едва умолил народ о пощаде и чуть-чуть было не прислали его москвичи к Димитрию в железных цепях**. Стрельцы, передавшиеся царику, говорили, будто Шуйский отпросился у народа на три недели сроком, пока придет Скопин со шведами, а Шереметев с татарами***.

______________________

* Ник. лет., 111 — 112. — А. Э., Н, 290.

** Dyar. Sapiehy.

*** Ibidem.

______________________

Переметчики тогда друг на друга доносили самозванцу и Сапе -ге: некоторые уверяли Сапегу, что предающиеся на сторону царя Димитрия делают это с хитростью, по наущению Шуйских.

Царь Василий не унывал и старался возбуждать области, писал и посылал грамоты за грамотами в разные города. За невозможностью пройти из Москвы с грамотами явно посланцы Шуйского вклеивали себе грамоты в лыжи возле лыжных ушей*, как показывал в Путивле один перебежчик из Москвы. Такие грамоты возились в Галич, Ярославль, Кострому, Устюжну**, Нижний, Вологду, Пермь и другие города. Всех царь Василий убеждал составлять ополчение и воевать против иноземцев и русских изменников. Грамоты эти были рассылаемы им с ноября 1608 года. Царь не ограничивался одними воззваниями к благочестию и своенародному чувству русскому, но делал распоряжения, сам назначал над ратными голов (так делалось в Вологде*** объявлял всем прощение за прежнее, признавал, что если кто целовал крест вору, то это делалось неволею, и обещал за верность дать льготы на многие лета, пополнить разорения и миловать свыше прежнего****.

______________________

* А. А. И., И, 180.

** А. А. Э., II, 188.

*** А. А. Э., II, 208.

**** А. А. Э. П. 224.

______________________

Весною дороговизна и недостаток в Москве стали гораздо чувствительнее. До сих пор хотя с затруднениями, но проходили в Москву кое-какие припасы из Рязанской земли, где об этом деятельно и успешно хлопотал Прокопий Ляпунов. В начале апреля в Тушине узнали об этом и послали в Коломну новые силы с боярином Иваном Салтыковым, донским атаманом Беззубцевым и несколькими литовскими ротмистрами*, чтоб не допускать до Москвы обозов с запасами. Ценность хлеба еще более поднималась. Опять сделалось волнение. Боярин Крюк-Колычев составил заговор убить Василия: избран был для этого день Вербного воскресения. Но каким-то образом об этом заговоре впору узнал Василий Бутурлин и донес царю. Боярин Иван Федорович Крюк-Колычев был подвергнут пытке. С ним схвачено несколько человек. Крюк-Колычев выдержал пытку, ни на кого не показал. Его казнили, а прочих только посадили в тюрьму. Заговор не был совершенно уничтожен, и враги Василия выбирали удобный случай извести его. Носились разные слухи: кто говорил, что царя изведут в вешний Николин день, кто говорил, что на Вознесенье его застрелят**. По известиям русских летописей, ценность хлеба доходила уже до семи рублей***. Эта цифра, быть может, преувеличена, но нет сомнения, что дороговизна была так велика, что вывела из терпения народ. Дети боярские, торговцы и черные люди толпою ворвались к государю и кричали: ‘До чего нам дожидаться? Хлеб дорогой, промыслов никаких нет, ничего негде взять и нечем купить. До чего это дойдет? Уже нам голодною смертью помирать!’ Царь обнадеживал их прибытием Михаила Скопина-Шуйского со шведскими людьми. ‘Дайте сроку до вешнего Николы! — говорил он. — Увидите, что Москва избавится. А вы, купцы, — говорил им царь, — продавайте жито в одну цену и не поднимайте цен, не прячьте, богачи, хлеба и не губите небогатых****’.

______________________

* Имп. Публ, Библ., рук. No33.

**А. И. И, 249. — Никон., 112.

*** Ник., 112.

**** Палиц., 213.

______________________

В самом деле, по известию современника, дороговизны хлеба и усиления голода было причиною, между прочим, и то, что купцы, так же как и во время Бориса, пользовались всенародною бедою и припрятали хлебные запасы, чтобы сбыть их по возвышенным ценам, понемногу выпуская в продажу. На требование царя, чтоб они не возвышали цен и вывезли на продажу те запасы, которые у них собраны, купцы уверяли, что у них нет в запасе хлеба. Дело несколько поправил келарь Троицкого монастыря Авраамий Палицын, если верить его собственному рассказу. На монастырском подворье было много ржи, кстати ее приберегли. Когда цены чрезвычайно поднялись, вдруг келарь пустил свою рожь по два рубля. Купцы рассчитывали, что в самом деле может скоро прийти Скопин, тогда дело оборотится иначе и Москва освободится от осады, а тут еще путь через Коломну станет свободен, и тогда хлеб упадет еще больше в цене и по этому расчету купцы должны будут понизить цену. Но такое понижение не могло длиться долго, и притом далеко не доходило до прежних правильных цен. В первой половине мая хлеб покупали: рожь, от полутора до двух рублей, овес, от одного рубля до сорока алтын, круп гречневых, до трех рублей, горох и коноплю, до трех рублей, воз сена стоил до четырех рублей, корова для убоя от 10 до 20 рублей, баран 40 алтын, полоть ветчины 2 руб. Это были по тогдашним средствам такие цены, что многие должны были умирать голодною смертью. Был притом в Москве большой недостаток дров, и москвичи стали жечь дворы опальных людей*.

______________________

* А. И., II, 250.

______________________

Тогда пособил Василию князь Роман Гагарин, бывший зачинщик заговора 17 февраля. Он воротился из Тушина, где искал спасения после неудавшегося заговора, и в Москве всенародно говорил: ‘Не прельщайтесь на дьявольскую прелесть, в Тушине истинный вор, и все это заговор литовского короля, с тем чтобы христианскую веру попрать*. Я сам был в Тушине и все видел. У них страх от Михаила Васильевича Скопина: они узнали, что в Новгород пришли немецкие свейские люди, и сами думают бежать’.

______________________

* Ник., 113.

______________________

Это было оповещено тогда, когда уже многие на Москве колебались и думали передать столицу Димитрию. Но тут узнали, что сам тушинский царик уже не крепок, и стали надеяться на пришествие Скопина. Поддерживался дух москвичей вестями о явлениях. Рассказывали, что было такое видение: святой Сергий въехал в Москву с двенадцатью возами, полными печеных хлебов*. Когда распространился об этом слух, собралась толпа, слуги Троицкого подворья спрашивали: ‘Что это за голка?’ Народ отвечал: ‘Старец из дому св. живоначальные Троицы пришел к нам, на двенадцати возах хлеба печеного привезено’.

______________________

* Ник., 113.- Палиц. Б 220.

______________________

В тушинском лагере по-прежнему не было недостатка, там все кипело изобилием: скота, молока, сыру было такое множество, что брошенные головы, ноги и внутренности животных привлекали из окрестностей собак, и обитатели табора терпели невыносимый смрад, пива и вина было разливное море: из монастырей навозили туда напитков, пива было так много, что его разливали, а пили только лучшие меды*.

______________________

* Bussow, 90.

______________________

Зато были там другого рода неудобства: войско было не в сборе, пахолки самовольно разбегались. Товарищи стояли ротами в разных соседних городах. Лисовский бродил по восточной части Московского государства. Полковник Чиж с запорожскими козаками ходил по Смоленской земле. Мархоцкий стоял на перепутье дорог к столице. Млоцкий с Бобовским пересекали путь из Москвы в Коломну. Значительная часть полчища была под Троицею, да и оттуда многие разошлись по Московской земле. В самом тушинском таборе чувствовался недостаток ратных сил, и притом господствовало неустройство и отсутствие дисциплины. Там по-прежнему бражничали, охотились, веселились с женщинами разгульного поведения. В феврале войско забунтовало, потребовало жалованья и грозило разойтись. Царик говорил: ‘Я бы и рад был вам заплатить, да где же я найду. Вы все у меня из рук взяли, мне самому едва что-нибудь остается на пропитание’. Тогда его до такой степени напугали, что он хотел убежать, но об этом намерении узнали и не допустили его исполнить. С тех пор он находился как будто под караулом. В таком положении дел услышали тушинцы, что на них идет боярин князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйкий с вспомогательными шведскими силами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I
Приглашение шведов. — Прибытие Делагарди в Новгород. — Поражение Кернозицкого. — Покорение городков. — Упорство Пскова

Еще в конце 1608 года Скопин заключил предварительное условие с посланцем графа Манфельда, Монсом Мартинсоном, по которому нанимал пять тысяч шведского войска с платою им по 100000 ефимков в месяц. Окончательно договор поручалось устроить высланным в Выборг Семену Васильевичу Головину* и дьяку Сыдавному. Этот договор и был заключен 28 февраля в Выборге с шведскими уполномоченными**. Шведы обязались поставить на вспоможение Московскому государству пять тысяч войска: три пешего и две конного, которым Московское государство будет платить жалованье суммою в тридцать две тысячи рублей русским счетом да сверх того даст не в зачет пять тысяч рублей, а шведский король сверх наемного войска обещал безденежно прибавить вспомогательного войска сколько пожелается, с тем чтоб и московский государь отпустил безденежно шведскому королю войска в случае нужды, когда потребуется. Московское государство уступало Швеции навсегда свои прежние притязания на Ливонию. Шведы дорого продавали свои услуги: они потребовали уступки Корелы со всем уездом. Скопин дал полномочие согласиться и на это, настоятельна была нужда в иноземной помощи: она должна была поднять дух народа, для спасения целого государства можно было пожертвовать пограничным уголком. Зато Швеция вступила с Московским государством в оборонительный союз против Польши, так что ни та ни другая сторона не могла мириться одна без другой. Для облегчения пути Скопин обязывался давать пешим ратным людям до самой Москвы и обратно подводы, конным, у которых падут лошади, доставлять по существующим ценам других лошадей, поставлять запасы и конские кормы с платою по существующим ценам или зачитать в счет жалованья, подвергая опале тех, которые осмелятся брать с наемных воинов лишнее против обычной цены, и дозволить ходить в Московском государстве в обращении шведской монете. Из требуемых вперед не в зачет пяти тысяч четыре тысячи восемьсот уплачены в Выборге.

______________________

* Брату жены Михаила Скопина-Шуйского, Анастасии Васильевны.

** Провинциальным судьею Южной Финляндии Арвидом Антонием Вильдманом де Тьюстерби, провинциальным судьею Карелии и выборгским кастеляном Антонием Георгом де Хегсгерд (Hogsgard), военным советником абовским губернатором Отто Мернером (Morner) и королевским советником Эриком Элофсоном. Videk., 51.

______________________

Прежде чем договор был утвержден окончательно, шведское правительство уже выслало обещанные пять тысяч да сверх того охочих десять тысяч, из которых, однако, не все пришли к делу. Хотя Швеция и старалась как можно больше взять с Московского государства за свои услуги, но в самом деле ей самой необходимо было для собственного спасения подать помощь в тогдашних обстоятельствах, иначе если бы поляки овладели Московским государством, то Сигизмунд, законный шведский государь, обратил бы соединенные силы двух народов для возвращения короны, похищенной его дядею, принявшим королевское достоинство под именем Карла IX. По причине зимнего пути этому войску необходимо было совершить длинный путь, огибая Ботнический залив. Главным предводителем его был Яков Понтус Делагарди, сын французского выходца, реформата, знатного происхождения. В молодости он начал военное поприще против поляков, был при осаде Вольмара взят в плен и пробыл в плену пять лет, по освобождении служил в Голландии у Морица Нассау-Оранского, приобрел там славу знатока военного искусства и теперь получил начальство над вспомогательным войском, отправленным на помощь Московскому государству. Под его главным начальством были опытные предводители наемного войска: Аксель Курк, Христиерн Зоме, Андрей Бойе и Эдуард Горн. Это войско вступило в русские пределы 16 марта. На границе его встретили высланный вперед Иванис Григорьевич Ододуров с тремястами ратных*. Тотчас показывалось, как ничтожны были собственные силы, какими тогда могло располагать Московское государство. Воины московские, по замечанию шведов, были такие, что годились более к сохе, чем к войне. Эти ратные принадлежали к отряду, высланному для взятия Копорья, две тысячи, кроме этих, стояло под этим городом. Делагарди послал свой отряд к тому же Копорью. Но потом, как увидали, что города нельзя взять посредством одних увещаний, то оставили намерение брать его вовсе. Между тем Скопин прислал просить самого Делагарди идти прямо к Новгороду.

______________________

* А. А. Э., II, 210, 219.

______________________

Счастливее разделались с Орешком. Михайло Глебович Салтыков, услышав, что идет шведская помощь, убежал из Орешка в тушинский табор к своему царику. Орешек признал Шуйского.

Делагарди с своим войском приближался к Новгороду. Не доходя города верст семьдесят, прибыл к нему посланец князя Скопина-Шуйского и просил, чтоб он не вел всего войска в самый Новгород. Делагарди оставил войско свое в Тесове.

Знатные особы проводили самого предводителя в Новгород, 30 марта он туда приехал, палили из пушек и ружей при въезде дорогого гостя, Скопин приветствовал его в городе. В первом свидании двух вождей было много одобрительного для окружавших. Оба были молоды, Делагарди было двадцать семь лет, Скопину еще меньше — только двадцать три года. Оба уже успели прославиться. От их дружного согласия можно было надеяться великих дел. Иноземцы любовались русским вождем: при своей молодости он был необыкновенно красив, статен, приветлив, но более всего привлекал своим умом и тою силою души, которая высказывалась во всех его приемах*.

______________________

* Videk., 62.

______________________

‘Его величество король шведский, — сказал Делагарди, — слышал о бедствиях Московской земли, которую по наущению поляков терзают обманщики, называясь членами царственного дома, и губят землю и народ. Чтобы не дать успевать злу далее, его величество король по просьбе вашего государя послал на помощь несколько тысяч ратных людей, а когда нужно будет, пришлет еще и более для Московского государства от страха ложных царей. Король желает, чтоб ваш государь и все Московское государство процветали вечно, а враги, взявшие теперь такой верх, получили бы достойное наказание да страх другим’.

Скопин, по московскому обычаю, поклонился низко, прикоснувшись к земле пальцами, а в своей речи старался скрыть настоящее зло края и представить дела в лучшем виде, чтоб не дать союзникам права думать, что от них одних зависит все спасение земли Русской.

‘Благодарим и вся земля Русская благодарит великого короля Карла, — сказал Скопин, — что он по христианскому милосердию оказывает нам помощь. Великий государь наш, слава Богу, находится в благополучии, и все подданные Московского государства ему прямят, только каких-нибудь тысяч восемь русских бездельников, по незнанию, пристало к четырем тысячам поляков да к двум тысячам козаков и к разным разбойникам, они заложили дороги к Москве, к Смоленску и Новгороду. Мы доселева против них не ходили большою силою, ожидая вашего прихода, потому что они выбегают, пустошат земли и тотчас же прячутся за валы в остроги, да и городские жители им не верят. Мы же здесь уже тридцать семь недель стоим: Новгородскую землю пустошили две тысячи литовских людей да тысячи четыре Московской земли воров, и наших городских людей побито сотни четыре, но только услышали воры, что вы приходите, тотчас и убежали от Новгорода: одни в воровской тушинский обоз, а другие в Старую Русу. Мы просим, чтобы ты своих людей прямо из Тесова вел на Старую Русу. Как только слух разойдется по Московской земле, что вы пришли, так многие, что теперь отложились, принесут прежнюю покорность’.

Делагарди сказал ему, что прежде надобно утвердить договор, заключенный в Выборге, заплатить жалованье войску и дать ему отдых после долгого пути*.

______________________

* Videk., 64.

______________________

Тогда Скопин подтвердил и 4 апреля скрепил своею подписью Выборгский договор и дал грамоту на отдачу Швеции Корелы с уездом через два месяца после вступления шведов во владения Московского государства*.

______________________

* А. И., II, 220.

______________________

Скопин взял на себя важное обязательство — отдать в чужие руки часть Русской земли, а это, при тогдашней слабости царя, не могло бы, казалось, совершиться иначе как с согласия Земского собора. Стесненные обстоятельства не дозволяли медлить. Скопин выдал шведскому предводителю остальные двести рублей в счет пяти тысяч рублей деньгами, которые следовали не в зачет, сверх того три тысячи жалованья уплатил собольими мехами: звонкой монеты недоставало. Все это не составляло и пятой части месячного жалованья: платить было нечем. Скопин успокаивал союзников обещаниями, а между тем посылал грамоты в русские города и земли, умолял скорее собирать деньги на жалованье и присылать, вместе с тем он просил, чтобы ратные люди из городов собирались и приходили на соединение с ним, чтобы всем заодно идти против врагов. Такие грамоты разосланы в северные города, менее других разоренные и потому более способные помочь общему земскому делу: в Вологду, в Сольвычегодск, в Устюг*, а отсюда уже местные земские власти посылали с них списки в Пермскую землю**. Получивши грамоту и деньги, Делагарди уехал к своему войску. Скопин провожал его с честью за ворота Великого Новгорода. Вместе с Делагарди поехали Головин и дьяк Сыдавный с ратною силою, состоявшею из дворян, детей боярских и козаков, сидевших в осаде в Новгороде.

______________________

* А. Э., II, 228.

** А. Э., II, 219.

______________________

Ставши снова в Тесове, Делагарди расспросил о положении дел и нашел, что поход на Старую Русу, где стоял Кернозицкий, затруднителен: тогда был разлив, нужно было переходить через три реки. Удобным и полезным оказалось, пока совсем установится путь, заняться покорением отпавших городов: Ямы, Копорья, Пскова, а тем временем подойдет охочее войско из Швеции. Но Головин и Сыдавный по наказу Скопина, напротив, приглашали идти скорее на главные силы. Самое дело состояло в том, чтоб освободить Москву и уничтожить Тушинского вора. Скопин рассчитывал, что когда в Москве и под Москвою дела поправятся в пользу Шуйского, то города Русской земли покорятся сами собой. Уже одна весть о пришествии шведской силы, казалось, располагала их к этому: русские указывали шведам на Ярославль, о котором тогда пришла утешительная весть, что он отложился от ‘вора’, как только услышал о приходе шведов. Если же заботиться о городах поодиночке, то может быть, что с потерею крови и сил хоть и удастся возвратить к повиновению один-другой город, но те же самые города тотчас отпадут, как скоро отойдет от них войско. Только Псков представлял тогда особенную важность. Скопин соглашался послать туда отряд вместе с шведским, брать же другие мелкие соседние города Скопин никак не решался, а убеждал Делагарди скорее отправить свои силы по прямому пути на Кернозицкого, к Старой Русе. По этому настоянию Делагарди отправил туда* передовой отряд в 200 человек конницы и 400 пехоты под начальством Эдуарда Горна.

______________________

* А. Э., II, 219.

______________________

К ним присоединил Скопин дворян, детей боярских и козаков под начальством Головина и Федора Чулкова*, всего, по известию, сообщаемому Скопиным, было до четырех тысяч. Скопин готовился идти за ними вслед с самим Делагарди, а им велел выгнать Кернозицкого и отправлять по возможности подъезды к соседним городкам для приведения их на государево имя — к Пустой Ржеве, Лукам, Торопцу, самим же, прогнавши Кернозицкого, следовать по направлению к Тушину и ожидать остального войска с предводителями. Кернозицкий выслал подъезд из 300 человек проведать — что делается. Этот подъезд наткнулся на передовой отряд: его разбили в пух и набрали много пленных. Только шесть человек успели убежать.

______________________

* А. А. Э., II, 226.

______________________

Делагарди услышал об этом и послал к Горну еще свежих сил, по известию шведского историка — 470 конных и 200 пеших*, а по русским известиям, у последнего было 180 человек**.

______________________

* Videk., 68.

** А. Э., II, 227.

______________________

Кернозицкий, как проведал, что на него идет значительная сила, сжег Старую Русу и поспешно удалился. Русско-шведское войско нагнало Кернозицкого 5 мая под селом Каменкою. Здесь шайка Кернозицкого была разбита наголову, взяли победители пять медных и пять железных пушек, десять бочек пороху, лошадей и много пленников, и в том числе толпу женщин, которых отдали тем, кому следовало отдать*. Шведский историк говорит, что шестьсот тел литовских и козацких валялись по полю, кроме тех, которые погибли в болотах, куда бежали. Разбитый Кернозицкий убежал в Тушино и принес грозную весть о том, что с севера идет сильное войско. Из Тушина отправили для защиты пути Зборовского с литовскими людьми, козаками и русскими приверженцами ‘вора’.

______________________

* Videk., 69.

______________________

Скопин не ошибся в расчетах, потому что знал положение Русской земли. Как только разнесся слух о поражения тушинского войска, отправленного для удержания Новгородской земли, города, до сих пор признававшие ‘вора’, стали один за другим приносить повинную и отдаваться царю Василию. Чулков с Горном дошли до Торопца, тогда торопчане, дворяне, дети боярские и посадские всякие люди целовали крест Василию*. Чулков остался в этом городе. За Торопцем сдались Невель, Холм, Великие Луки, Ржев. Туда посылали подъезды привести их к послушанию царю.

______________________

* Ник., 118.- А. И., И, 274. — А. Э., II, 225.

______________________

В Порхове сидел в осаде стесненный воровскою шайкою воевода князь Иван Мещерский. Чулков, по приказанию Скопина, отправил туда Лазаря Осинина с отрядом дворян и детей боярских Новгородской земли и псковских беглецов того же звания, да Тимофея Шарова с козаками. 8 мая они разогнали шайку, осаждавшую Порхов, освободили Мещерского и вместе с ним и сидевшими в осаде ратными людьми двинулись на Псков. Делагарди отправил им на помощь еще отряд, под начальством Зоме*. Какой-то выходец, псковской посадской человек, уверил Скопина, что Псков немедленно передастся**.

______________________

* Videk., 71.

** А. А. Э., II, 227.

______________________

Но не так легко было умирить там враждебные партии. 18 мая подошли под город посланные ратные люди в такое время, когда городу, казалось, трудно было устоять: 15 мая он потерпел сильный пожар. Загорелось в Полонище, выгорел почти весь город, и вспыхнул порох, хранившийся в стенах, сделались взломы в стенах. Лучшие люди, бояре, дворяне и дети боярские и духовенство, знали, что из Новгорода идут к ним ратные, и хотели принести повинную царю Василию, но мелкие люди, стрельцы и козаки, а также поселяне стояли за пепелище Пскова. Им столько натрубили о милостях царя Димитрия, что они ожидали больших благ для себя в отдалении: все еще не терял своего обаятельного значения этот царь простых и мелких людей на Руси. Они засадили в палаты жен тех бояр, что ушли прежде из Пскова, а теперь приходили с Мещерским, Осининым и Шаровым, они переписали имущество всех вообще лучших людей, взяли у бояр насильно лошадей и роздали стрельцам — воевать, сидя на этих лошадях, против войска, если оно придет. Один ‘язык’ пришел во Псков известить, что Скопиново войско недалеко и уже разгромило отправленную из Пскова сторожу. Бояре не допустили этому языку разгласить такую весть между мелкими людьми, воспользовались наступлением дня, когда принесут из Печерского монастыря икону Богородицы и весь Псков по обычаю пойдет за город встречать ее. Действительно, в назначенный день псковичи вышли из своего сожженного города за Великую реку встречать икону, как вдруг позади них со стен раздались пушечные выстрелы. Это стреляли козаки — атаман Евфимий Корсаков — по новгородскому войску и по шведскому отряду, которые торопились войти в Великие ворота, нарочно оставленные растворенными по замыслу ‘лучших’ людей. ‘Если б не козаки, — говорит летописец*, — то никто и не услыхал бы, как во Псков вошли немцы’ (шведы). Но сделанный выстрел заставил народ побежать назад в город. Ворота поспешно заперли, усилили выстрелы со стен и остановили вход. Тогда мелкие люди, рассвирепев, выбрали себе головою мужика, по имени Тимофея, прозвище ему было Кудекуша-Трепец. Ему дали полную власть творить расправу. Простые люди сходились на вече у Смердьих ворот по звону в один конец колокола. Там по приказанию своего диктатора они мучили, жгли, кости ломали боярам, священникам и вообще ‘лучшим’ людям, которых подозревали в наклонности сдать Псков**. Войско стало на Любатове и опустошало окрестные нивы. Но когда дошла весть до Скопина, что Псков не сдается, то он рассудил, что не годится тратить время и людей, и приказал Мещерскому и его товарищам отойти оттуда и соединиться с главным войском.

______________________

* Пек., 326.

** Полн. собр. русск. лет., IV. Пек., 326.

______________________

II
Поход русских и шведов. — Неудача тушинцев под Москвою. — Дела под Торжком и Тверью. — Волнение в наемном войске

10 мая выступил Скопин из Новгорода и шел медленно, во-первых потому, что к нему следовали на соединение разосланные отряды, во-вторых потому, что дожидался, пока прибудет к нему Делагарди. Шведский вождь вышел со всем своим войском из Тесова в тот же день, десятого мая. Из Торжка 16 мая прислали все сословия, духовные и светские, к Скопину повинную с выборными посадскими людьми и просили прощения. Скопин отправил отряд под начальством Кирилла Чоглокова занять Торжок и удерживать этот город с его уездом до своего прибытия. Чоглоков стал в Торжке. За Торжком Ржева-Володимерова, Старица, Осташково сдались и прислали повинные, потом дворяне, дети боярские и посадские люди из Твери, Зубцова и Клина прислали ударить челом царю Василию Ивановичу*.

______________________

* А. Э., II, 225.

______________________

Шведы все еще полагали, что будет хорошо, если они станут покорят город за городом. Может быть, тут были у них своекорыстные виды, чтобы продлить время и заслужить более жалованья, а может быть, при этом Делагарди уже соображал, что если его войско прослужит так много времени, что московскому царю невозможно будет выплатить всего жалованья, то он будет вправе захватить северные области, и теперь уже приготовлял себе путь к этому захвату. Но Скопин убеждал его через своих посланцев поспешить с ним на соединение, чтобы взаимными силами освободить Москву от осады, уничтожить враждебные царю Василию в столице партии и победою над тушинским лагерем расположить к отступлению от царика еще покорные ему края. Дожидаясь ответа от короля на свое донесение, Делагарди шел медленно и сошелся со Скопиным 6 июня*.

______________________

* Videk., 71.

______________________

В тушинский лагерь весть о том, что Швеция прислала царю Василию помощь, доставил Сапега в начале мая, перехвативши письма Скопина, которые были посланы к царю Василию с восемью гонцами. Тогда и в Тушине, и под Троицею принялись собирать загоны, которые разошлись по государству, приказали, чтобы рыцарство собрало своих пахолков, бродивших там и сям, призывали из городов приставов, вообще велели войску быть в сборе, и решились послать навстречу идущему неприятелю отряд, состоящий из поляков, козаков и русских. Между тем, прежде чем успеет прийти Скопин на освобождение Москвы, еще раз попытались взять ее. 5 июня вывели из обоза часть войска пешего и конного и хотели переправлять через узкую и крутобережную речку Ходынку. На другой стороне ее стояла уже московская рать, готовая встретить неприятеля. Это была конница, а ее прикрывали сзади гуляй-городки на колесах с пушками. Поляки не увидали гуляй-городков. Их четыре хоругви переправились через реку и ударили на московскую конную рать. Конница расступилась, а вслед за тем из гуляй-городков сделали выстрел. Поляки увлеклись тем, что сбили конницу, бросились было и на гуляй-городки, стали отнимать у москвичей орудия и лошадей, но московская конница очутилась у них по бокам и стала нападать на них. Смущенные таким нежданным оборотом, поляки и козаки разбежались. Москвичи погнались за ними, вогнали их в Ходынку, побили, взяли в плен 197 человек. Поляки потеряли всю свою пехоту, которой насчитывает бывший тогда в битве современник 400 человек, перебили у них много челяди и лошадей. ‘Бог нас так покарал (говорит Мархоцкий, предводительствовавший в этом несчастном деле гусарскою хоругвиею), что если б Заруцкий с несколькими сотнями донцов не подоспел к нам на помощь и не дал москвичам отпора выстрелами, то москвичи ворвались бы в наш обоз’*.

______________________

* Мархоцк., 52. — А. Э., II, 238.

______________________

Эта победа произвела радость в Москве. Царь надеялся, что теперь уже проучили поляков и расположили их к уступкам. Он стал обращаться с польскими пленными очень ласково и человеколюбиво, приказал их хорошо содержать: тем, которых променяли на московских пленников и отпускали к своим, давал в подарок платья, а оставшимся в плену позволил отправить одного из своей среды с предложением к своим товарищам-полякам покинуть самозванца и помириться. С недавнею победою москвичей соединилась еще надежда на прибытие шведских вспомогательных сил. Все, таким образом, должно было склонять поляков к уступкам. Но попытка царя Василия не удалась. Напрасно пленник передавал им угрозы царя, что в случае отказа пленным будет худо. ‘Нам жаль наших братии, — сказали на это, — но мы не отстанем от вашего предприятия’. Посланцу, по имени Пачановскому, предложили или оставаться в обозе, или воротиться в плен. Он предпочел последнее, чтобы не подвергнуть товарищей преследованиям. Москвичи оценили это великодушие и держали его в плену с большим уважением.

Михайло Скопин-Шуйский стоял в Крестецком-Яме и там получил из Торжка от Чоглокова донесение, что на Торжок наступает Зборовский и с ним князь Шаховской с русскими ворами. Было их три тысячи, две тысячи литовских людей и тысяча русских*. На дороге они напали на город Старицу, который только что отложился от тушинского царика. Ратных было там мало, и не могли они устоять против воровского войска. Осадные люди, убежавши в город, заперлись в церквах. Поляки не пощадили никого: перебили даже и малолетних, хотели они навести страх и показать, что будет со всеми, кто отпадет. Самый город Старицу сожгли дотла. Из Старицы Зборовский и Шаховской пришли к Торжку**. Скопин отрядил туда Головина, а Делагарди — Эдуарда Горна с 800 конных и 200 пеших. По известию шведского историка, всех с москвичами было две тысячи человек***. Эта рать подошла к Торжку, где едва держался Чоглоков. Зборовский и Шаховской вступили в битву. Исход этой битвы описывается разно. Поляки говорят, будто Зборовский так поразил шведов, что их легло шестьсот, достал пленников и, узнавши от них, что за отрядом Горна следует большое войско, сам ушел в Тверь****. Шведский историк, напротив, говорит, что шведы и московские люди разбили Зборовского и Шаховского, убили у них сто человек, остальных обратили в бегство, да еще редкий убежал без ран, а сами шведы потеряли пятнадцать человек*****. По русским известиям, бой был кровопролитный и с обеих сторон пало много людей, литовские люди наступали на немецких (на шведов) тремя разами: две роты были разбиты, а третья прорвалась сквозь шведские и русские полки, однако из города сделали вылазку и прогнали ее.

______________________

* Videk., 73.- Petr., 222.- Piasecki, 262.

** Филар., 19.

*** Videk., 73.

**** Мархоцк., 49. — Piasecki, 262.

***** Videk., 73.

______________________

Но Зборовский ушел к Твери, вероятно рассчитавши, что если он предпримет осаду Торжка, то подойдет большое войско со Скопиным и Делагарди* и он с ними не сладит. Зборовский, отходя к Твери, отправил гонца в Тушино просить подкрепления.

______________________

* Филар., 20.

______________________

Действительно, Скопин и Делагарди спешили застать в Торжке Зборовского. Не заставши его, они остановились в Торжке. Тут силы их увеличились новыми ратными людьми: их привели к ним из Смоленской земли воеводы князь Яков Борятинский и Семен Ододуров. Эти воеводы, вышедши из Смоленска со смоленскою ратью, взяли Дорогобуж, 2 июня разбили отряд польско-литовско-козацкий под начальством Чижа и Запорского, 3 июня разгромили другую враждебную шайку, взяли Вязьму*, потом взяли Белую и пришли в Торжок с тремя тысячами человек. После такого подкрепления союзники выступили из Торжка к Твери, и на дороге явился посланец от Зборовского с письмом от этого пана к Делагарди. Он покушался отвлечь шведского военачальника от союза с Шуйским, извещал, что поляки защищают дело правое, стоят за законного государя московского Димитрия против похитителя, и убеждал Делагарди со своими шведами перейти на сторону Димитрия, уверяя, что шведы обмануты людьми лживыми и злыми. Делагарди отправил к нему ответ такого содержания: ‘Я пришел сюда в Московское государство решать не словами, а оружием вопрос: кто справедлив — поляки или москвитяне. Мое дело служить своему королю, устраивать воинские ряды, мечом рубить и из ружья стрелять. Впрочем, вы, служащие тому Димитрию, за которого вышла Марина, вдова прежнего Димитрия, не слыхали разве, что ваши соотечественники поляки отняли у шведов Пернову?’ Он прибавил в письме своем несколько язвительных намеков на счет Димитрия и послал это письмо уже не с тем, кто его принес. Посыльного посадили на кол за то, что он, пользуясь своим приходом, стал возмущать наемных солдат**.

______________________

* А. И., II, 274.

** Videk., 75,81.

______________________

Зборовский, получив этот ответ, не стал дожидаться врагов и решился выйти им навстречу. Завидели их поляки со стен тверского острога, вышло пестрое войско Зборовского, состоявшее из поляков, козаков и московских людей, в панцирях, впереди были копейщики, вооруженные короткими копьями. Делагарди двинул наемников. На правом крыле были финны, на левом — конные французы и шведские и немецкие пехотинцы. Позади их стояло русское и шведское войско. Вдруг сделалась гроза, пошел проливной дождь, отсырел порох в пушках и ружьях. Пользуясь этим, конные копейщики бросились отнимать пушки, которые не могли уже давать отпора выстрелами. Французские конники оторопели, пустились бежать и наперли на московских людей, те, в свою очередь, смешались, побежали и наперли на шведов, потом и шведы, и финны пришли в беспорядок. Многие из финнов и немцев бросились грабить имущество в обозе шведов, когда последние стали было удерживать неприятеля. Тогда и шведы, увидя, что их грабят, обратились назад в обоз. Делагарди напрасно старался удержать финнов. У них отняли знамена, много их легло под неприятельскими ударами. Сам Делагарди получил тогда три раны. Шведский историк говорит, что из тех, которые побежали, больше было побитых, чем из тех, которые оставались на месте и храбро решились отражать неприятеля: они остались целы, потому что неприятель пустился бить трусов и не трогал храбрых. Сражение прекратилось. Дождь лил целый день. Победители пошли в Тверь. На другой день была такая же дождливая погода. Ни те ни другие не выходили начинать сражение. Скопин, вероятно, рассчитал, что поляки после первого успеха станут самонадеянны, и тут-то их можно будет разбить. На третий день — 13 июля — за час до рассвета, когда поляки не ожидали, чтобы союзники затеяли приступ, и воображали, что пораженные недавно не сунутся снова на поражение, — тут-то русские и шведы напали на острог. Поляки выскочили в переполохе из острога, но их тотчас вогнали туда же, ворвались за ними по следам в острог, били их наповал, отняли у них знамена, пушки, барабаны. Зборовский и Кернозицкий ушли по дороге в Волоколамский монастырь. Союзники преследовали разбитых и бегущих врагов на сорока верстах. Часть поляков засела в тверском кремле. Здесь показал Михайло Скопин-Шуйский свой истинный военный талант. На следующую ночь Делагарди повел свое войско на приступ. Засевшие в Твери отбивались стойко, и огненные ядра наносили вред осаждающим. Шведам хотелось во что бы то ни стало взять Тверь. Но московские люди, ударившись за бегущими врагами в погоню, почти им не содействовали. Быть может, у шведов было желание ограбить Тверь и вознаградить себя за те похищения, какие во время похода у них делали союзные москвичи и иноземцы их войска.

Скопин настаивал идти далее, с обыкновенным своим невниманием к маленьким городкам по дороге: он считал важнее всего достигнуть как можно скорее столицы и освободить ее от осады. Делагарди согласился с ним и оставил осаду Твери. Соединенное войско двинулось далее. Но едва сделало оно переход в несколько верст, как в наемном войске Делагарди поднялось возмущение. Оно началось сначала в финских конных и пеших ротах. Финны говорили: ‘Мы не знали, что нас поведут в глубину Московского государства. Не хотим идти на убой в чужую землю! Нам обещали от короля жалованье и не дают. Дома у себя мы оставили жен и достояние, кто знает, что теперь с ними: начальство наше, как разбойники, обижает их. Да и как нам идти за московитян, когда московитянам ни в чем верить нельзя: мы за них сражаемся, а они крадут и расхищают наши пожитки в лагере!’ Ропот перенесли к другим отделам войска: к французам, немцам и, наконец, шведам. Все стали требовать, чтоб Делагарди вел их назад и оставил дело Шуйского. Ближайшие офицеры не могли сладить с солдатами, последние схватили знамена и поворотили назад. Делагарди сначала думал было, что еще найдется довольно таких, что останутся с ним и пойдут вместе с московскими людьми к Москве, он хотел покинуть на произвол судьбы тех, которые бунтовали. ‘Попробуют, — говорил он, — идти по разоренной стране без вождя. Сами покаются и воротятся’. Он приказал не обращать внимания на крики, а следовать по предпринятому пути. Но тотчас увидел он, что волнение охватило почти все его войско. Тогда, чтобы уговорить мятежных солдат, Делагарди послал трех начальников — Бойе, Горна и Зоме, который тогда воротился из-под Пскова. Они приманивали солдат обещаниями, и стращали, и стыдили — ничего не помогло. ‘Посудите сами, — говорили начальники, — что же подумают о нас столько московских городов и людей, когда увидят, что мы пришли сюда будто союзники, а в самом деле не на помощь, лишь на разорение Московской земле?’ ‘Нам не платят денег! — кричали солдаты. — За что же мы будем драться? Мы уже видим, что за обманщики, вероломцы и трусы этот народ московитяне, на них нельзя ни в чем положиться. Когда Делагарди заведет нас в их землю так, что уже трудно будет нам идти назад, то те из московских людей, что теперь идут с нами, перейдут в неприятельский обоз’. Когда посланные офицеры ничего не сделали, сам Делагарди выехал к войску и уже не ограничился увещаниями и обещаниями, а сам выхватывал из рук мятежников знамена и отдавал их послушным, наконец, обнажив меч, приказал то же сделать всем начальникам и грозил смертною казнью за непослушание. Эта смелая выходка утишила несколько волнение. Дело солдат не было неправым — им не платили обещанного жалованья. Сам Делагарди должен был рассудить и согласиться, что нельзя же насильно вести воинов на смерть за чужое государство, когда оно не исполняет условий, на которых приглашено иноземное войско. Притом же он расчел, что будет еще хуже, коли он теперь поведет их, кое-как уговоривши и прельстивши обещаниями, а они потом опять взбунтуются. Делагарди решился не возвращаться в отечество, чего желали особенно мятежные финны, но не следовать и за Скопиным, а стать под Тверью и требовать от московского правительства уплаты жалованья и отдачи Корелы по условию. Последнее предъявлено было преимущественно для того, чтобы придать своему отступлению вид, будто оно сделано не ради одного угождения войску. Делагарди хотел официально скрыть от московских людей, что его не слушаются подчиненные, и показывал вид, будто он сам не хочет идти к Москве, потому что Москва не исполняет условий. Он расположился лагерем под Тверью*. Но один из шведских военачальников, Христиерн Зоме, с отрядом в 250 человек конницы и 720 пехоты** пошел к Калягину и соединился со Скопиным. Там заключен был особый договор, по которому Зоме обязался служить русскому царю вместе с войсками царскими. Это было важно: по крайней мере, как для русских, так и для врагов не могло казаться, что между Скопиным и Делагарди сделалась совершенная размолвка. Делагарди отправил послов к своему королю за советом и с просьбою наделить скорее жалованьем войска, и к царю Шуйскому Жака Бурьена и Иоганна Франциска с изложением требования об уплате жалованья, а к Скопину он послал в то же время своего секретаря Олафсона для установления с ним согласия. Делагарди не отказывался в письме своем идти далее и показывал вид, будто остановился под Тверью только для того, чтобы дать отдых после упорных битв с поляками, вместе с тем он сваливал на своих подчиненных, что они ропщут за неплатеж жалованья, и просил царя поскорее послать к Скопину следуемые деньги***. Между тем наемное войско бунтовало, не хотело стоять под Тверью и вести осаду, настаивало на возвращении в отечество. Делагарди должен был снова уступить им и обратился по дороге к Новгороду, но шел медленно, дожидаясь, что дела поправятся, и стал под Торжком. Шведские солдаты обращались с русскими поселянами не лучше поляков и воров, не только хижины и имущества, но жены и дочери бедных крестьян были в распоряжении солдатского произвола****.

______________________

* Videk., 81-88.

** Ibid, 96.

*** Ист. смутн. времен., II.

**** Breret, 37.

______________________

III
Дела под Москвою и под Троицею. — Победа Скопина под Калязином. — Средства удовлетворения войска

Дела тушинского царика шли меж тем все хуже и хуже. 25 июня сделали вновь нападение на Ходынку, и снова москвичи разогнали тушинцев, овладели знаменами и барабанами, нарядом, взяли в плен до двухсот литовских людей и русских воров. Много тушинцев потонуло в Москве-реке, куда загнали их, бегущих, победители*. На другой стороне Москвы, под Коломною, тоже проигралось их дело. Прокопий Ляпунов очистил рязанские города Переяславль, Пронск от воровских шаек, подступил под Коломну — и был отбит Млоцким. Но это не слишком помогло последнему. Млоцкий услышал, что с одной стороны идут шведы, а с другой, как носились слухи, наступали крымские орды, приглашенные царем Василием, и он 17 июля оставил Коломну и перешел в Серпухов. Воевода, сидевший в Коломне, Василий Федорович Мосальский, сделал вылазку и разбил запоздавших**.

______________________

* А. Э., И, 238.

** А. Э., II, 243.

______________________

Не было воровскому делу удачи и под Троицею. Правда, вылазки из монастыря стали реже, к ручной обороне мало оставалось годных, народ в монастырских стенах умирал от цинга. Но поддаваться осажденные не думали. Кто только заговорит о том, что надобно сдаться, то его тотчас убьют, говорил один перебежчик. Была у осажденных попытка зажечь лагерь Лисовского, это взял было на себя один монах. Он пошел туда и прикинулся, будто пришел из Москвы служить царю Димитрию. Но монах этот, однако, не сумел обмануть никого. Узнали его замысел и казнили его. Оставшись целым, стан Лисовского все-таки не мог ничего сделать монастырю. Люди Сапеги перехватывали гонцов, которых посылал Шуйский к Скопину и в восточные, и в северные города: то была тогда важнейшая услуга называвшему себя царем Димитрием. Зборовский после поражения под Тверью прибежал к Сапеге. Тогда положили употребить все силы и во что бы то ни стало взять монастырь прежде, чем придется отражать шведов. Зборовский, не изведавши лично, что значат битвы с этим монастырем, смеялся над Сапегой и Лисовским и говорил: ‘Что это вы стоите без дела под лукошком? Что стоит его взять и ворон передавить! Это вы по нерадению делаете и хотите взять монастырь истомленною чернью, а вы чернь отошлите да сами идите на приступ, взявши разве только Лисовского козаков!’ Попробовали сначала напугать осажденных. Михайло Глебович Салтыков, прибежавший сюда из Орешка, да дьяк Иван Грамотен выехали пред монастырь и говорили: ‘Москва уже покорилась, царь Василий с его боярами у нас в руках! Их пособники, что были с Федором Шереметевым, теперь здесь все: уже нет вам надежды на понизовую силу. А мы узнали истинного царя Димитрия и служим ему! Царь Димитрий послал нас перед собою вперед, если вы ему не покоритесь, то он придет с литовскими людьми, и князь Михайло Скопин и Федор Шереметев с ним заодно идут, и все русские люди, тогда уже он не примет вашего челобитья’.

‘Красно вы лжете, — отвечали им со стен монастыря, — да никто вам веры не имеет! Вот если б вы сказали, что князь Михайло под Тверью берега поровнял телами вашими, а птицы и звери насыщаются мертвечиною вашею, так мы бы поверили, а теперь делайте то, зачем пришли, возьмем оружие и пронзим сердца друг другу: кого Бог оправдит, тот станет говорить правду и творить правду!’ Ясно было, что осажденные не лишены были сообщения и знали, что делается вне стен их.

31 июля ночью сделали приступ. Отчаянно бились измученные сидельцы, в эту ночь женщины показывали такую же отвагу, как и мужчины. Осаждающие отступили с потерею. ‘Что, — сказали тогда (по русскому известию) Сапега и Лисовский Зборовскому, — взял лукошко? Ты такой храбрый, что же не взял его?’*

______________________

* Палиц., 182.

______________________

12 августа они оставили Троицу, и только часть войска берегла еще обоз и продолжала осаду, но так слабо, что осажденные могли уже иметь свободное обращение за пределами монастыря. После неудачных приступов к Троице Сапега и Лисовский решились лучше напасть на Скопина под Калязином. К Сапеге приходили верные вести о Скопине, что у него было уже двадцать тысяч войска и с каждым днем приходят новые силы из разных мест Московского государства. Так, с ним соединились уже Вышеславцев и Жеребцов со своими ратьми. И Скопин, и царь рассылали повсюду грамоты и призывали все отдельные ополчения, составившиеся в разных местах, идти на соединение под Калязин, чтобы освобождать Москву. Пока еще эти войска не знали ратного дела, Христиерн Зоме занимался их обучением, он нашел, что они вооружены были хорошо, но московские люди не умели ни держаться строя, ни обращать оружия, ни копать валов, ни брать их, ни вбивать надолб, ни двигать машин*. Надобно было полководцам ‘вора’ предупредить и напасть на неучей прежде, чем швед успеет дать им приличное образование. Сапега и Зборовский собрали двенадцать тысяч войска да сверх того неопределенное количество козаков. Тут было много и русских изменников. Они отправились под Калязин. 14 августа остановились они при Рябовой пустыни, в верстах около двадцати от Калягина. Но Скопин узнал об этом движении и тогда отправил за Волгу отряд под начальством князя Борятинского, Валуева и Жеребцова, а сам располагал двинуться им на помощь, когда и куда нужно будет.

______________________

* Videk.., 96.

______________________

Врагам приходилось переправляться через болотистую речку Жабну недалеко от Калягина. Здесь следовало вступить в бой. Скопин рассчитывал на удачу во время переправы неприятеля. Тушинцы выступили из-под Рябовой пустыни и ночью с 17 на 18 августа дошли до села Пирогова, лежавшего на Жабне недалеко от ее впадения в Волгу. Московские воеводы проведали, где неприятель, и тотчас дали знать Скопину. Утром тушинцы начали переправу. Только что передовая часть их войска стала переходить реку, как противники ударили на них и сбили в сторону в болото. Многих тогда побили, многих переранили. Остальные побежали в село Пирогово, где стояло остальное войско.

Прежде чем Сапега и Зборовский собрались, пришел сам Скопин с войском. С ним был и Зоме со шведами. Они переправились через Жабну и сами напали на тушинцев. И той и другой стороне хотелось не только удержать поле битвы, но покончить с врагами: от этого зависел дальнейший нравственный перевес. Тушинцы наконец столкнулись с тем Скопиным, который так долго их пугал, победа над ним должна была рассеять обаяние, окружавшее его личность. С своей стороны, Скопин знал, что от победы в этот раз над соединенными силами важнейших предводителей смуты зависят на будущее время его сила и значение. Бились целый день. Дым был так густ, что трудно было распознать, кто с кем бьется, а среди грома пищалей, треска ломаемых копий, воплей раненых раздавались беспрестанно крики русских: ‘Преподобный отче Макарие, моли Бога за нас! Помоги нам!’ На солнечном закате услышал Бог молитвы рабов своих, говорит Палицын*, тушинцы подались, потом стали отступать и, наконец, побежали. Русские гнали их чуть не до Рябовой-пустыни и все продолжали призывать на помощь святого Макария калязинского. Немало значительных лиц попалось тогда в плен, и воротился князь Михайло Скопин в Калязин с победою и одолением.

______________________

* Палиц., 93.

______________________

Сапега остановился по-прежнему у Рябова, думал было поправиться и начать снова битву. Но войско его после неудачи не хотело биться. Тогда дошел до жолнеров слух, что польский король подступает к Смоленску и хочет завоевать для Польши русские области. ‘Что ж это? — кричали поляки. — Мы разве трудимся для короля? Король отнимет у нас нашу корысть!’ Сапега и Зборовский не могли их утишить и уговорить целых четыре дня. 23 августа они снялись с лагеря и двинулись к Переяславлю. Зборовский отправился в Тушино. Сапега оставил в Переяславле гарнизон (250 стрельцов, две козацких роты и толпу детей боярских), асам отправился опять к Троице, куда прибыл 3 сентября. Лисовский двинулся к Ростову и Борисоглебскому монастырю и стал срывать неудачу на беззащитных и еще покорных жителях.

Прежде чем Сапега воротился под Троицу, троицкие сидельцы узнали о победе Скопина от косого толмача Яна, который прямо из Сапегина табора под Рябовым с четырьмя пахолками и двумя русскими прибежал под Троицу и передался в монастырь. Это известие произвело неописанную радость: зазвонили колокола, начались благодарственные пения. Ободрились измученные, голодные. Осаждающие, чтоб их выманить, пустили в глазах монастыря стадо скота, рассчитывали, что голодные сидельцы не утерпят и покусятся получить свежую говядину: тут и побьют их. Вышло совсем не так, как ожидали. Сидельцы сперва долго не трогались, а потом, когда их враги потеряли надежду выманить их, выскочили через Благовещенский овраг, напали внезапно на сторожей, побили их, захватили скот и погнали к городу, а тут им на помощь выскочили другие из Пивного двора, и таким образом в монастырь вогнали несколько штук скота для продовольствия*.

______________________

* Палиц:, 195.

______________________

Царь Василий по требованию Делагарди и Скопина послал из Москвы двенадцать тысяч ефимков для уплаты иноземцам. Более не мог он прислать. Остальное нужно было Скопину достать посредством сбора с городов. Пособил в этом случае Новгород: там собрали с гостей и торговых людей три тысячи рублей. Таким образом, Скопин 27 августа, по договору с секретарем Делагарди, дал на жалованье шведскому вспомогательному войску часть чистыми деньгами, а часть соболями, чистых денег он послал шесть тысяч рублей и соболей на пять тысяч*. За это Олафсон обязался от имени Делагарди идти всем войском на помощь Скопину под Калязин, а потом следовать вместе с русскими силами под Москву. Тем же договором обязался Скопин от имени царя отдать Корелу шведам: для этого послан был Федор Чулков с дьяком, вместе с ним должен был ехать Олафсон, и Корела должна быть отдана и принята в шведское ведомство без мешканья и прекословия по договору**. С своей стороны, царь Василий писал к Делагарди, благодарил и просил далее содействовать Скопину и обнадеживал наградами.

______________________

* А. И., II, 305.

** А. И., II, 306.

______________________

Король шведский, получив известие о том, что произошло в Московском государстве, понуждал Делагарди продолжать начатое дело. Присланные деньги успокоили несколько мятежных наемников. Успокоился Делагарди также и насчет Корелы*. В лагерь Делагарди под Торжок приехали посланцы от Скопина (Федор Данилович Чулков и дьяк Телепнев) и объявили, что они прибыли с сотнею стрельцов для того, чтоб с назначенными от Делагарди шведами ехать в Корелу и сдать ее в шведские руки с уездом, но с условием, чтобы сам предводитель немедленно отправился на соединение со Скопиным под Калязин. Делагарди согласился и сделал пересмотр своему войску. Одни из его ратных людей согласились идти далее, другие выходили в отставку: кто по болезни и за ранами, кто просто по нежеланию и недоверию. Делагарди первым роздал жалованье, последних отправил под начальством Андрея Бойе и товарищей** и дал командирам наказ не допускать делать насилий русским жителям на пути своем. Вместо выбывших из строя сделано распоряжение о наборе свежих войск, и для того отправлен был в Нарву и Выборг Эдуард Горно. Таким образом устроил свои дела Делагарди и двинулся из Торжка. Он прибыл в Калязин 26 сентября. Скопин был чрезвычайно рад и со всем войском русским принимал его почетно и радушно. Через четыре дня после того Скопин роздал на четырнадцать тысяч девятьсот семьдесят четыре рубля мехов прибывшему иноземному войску***. Между тем Скопин писал беспрестанно повсюду и просил присылать деньги на жалованье и ратных людей на вспоможенье. Монастыри особенно могли пособить в этом деле: у них были деньги, и в самом деле, Соловецкий монастырь оказал тогда ревность. Он вместе с Печенгским прислал в два раза Скопину около пяти тысяч пятисот рублей****. Это не было только монастырское достояние, по царскому указу монастыри должны были отдавать и чужое то, что поверялось им на хранение (поклажей)*****. По другим монастырям происходили складчины например, в Спасо-Прилуцком монастыре собрали с братии, кроме монастырских денег, с чернецов, с кого рубль, с кого полтину, а с кого менее, например по деньге, по три алтына и тому подобное, и это отправлено Скопину******. Устюжский и Архангельский монастыри, кроме того что прежде отправляли на свой счет ратных людей в ополчения, собираемые в Ярославле, Галиче и Костроме, послали Скопину два раза подмогу людьми, один раз по два человека с сохи, другой — по три человека, и дали им найму на три месяца, да сверх того дали Скопину в запрос десять рублей. Это, по их просьбе, царем обращено было в зачет данных и оброчных денег⁷*. В Пермскую землю Скопин в сентябре послал гонца с грамотою и требовал для покоя христианского, чтобы Московское государство вконец не разорилось, со всей Пермской земли дать на наем ратных людей денег и сукон, камок и тафты сколько кому можно, да, кроме того, собрать для заплаты немецким ратным людям по пятидесяти рублей с сохи. Пермичи разослали по своей земле памяти земским старостам, приглашали всех содействовать Скопину, но последствия были плохи. Пермичи все-таки отвечали Скопину, что у них таких товаров не сыскивается⁸*. На пермичей в то время постоянно жаловались соседи сольвычегодцы, обвиняли их в нерадении и холодности к общему делу. Еще в январе 1609 года сольвычегодцы замечали устюжанам, что они писали три раза к пермичам о присылке ратных людей, но пермичи не присылали вовсе, а писали, будто собрали⁹*. В марте сольвычегодцы упрекали пермичей за нерадение¹⁰*, в июне те же сольвычегодцы выставляли свои услуги на общее дело и говорили пермичам: ‘Вы Бога не боитесь и государя не слушаете, государевым ратным делом не радеете’¹¹*, в августе также укоряли пермичей устюжане, указывали, что с них за все время только и службы было, что восемьдесят человек в Ярославле, тогда как другие земли много раз высылали и деньги и людей, и даже иноземцы помогают Русской земле и ее государю. В обличение пермичей устюжане припоминали им, что во времена царя Ивана Васильевича Пермская земля выставила по 1000 человек¹²*. Точно также нерадиво пермичи помогали вятчанам, когда последние просили содействия их к истреблению мятежнических шаек, овладевших временно Котельничем. Эта шайка была составлена из волжских козаков, стрельцов разных восточных городов¹³*, луговой черемисы и сброда русских воров, разбойники, взявши этот городок, оскверняли и разоряли церкви, убивали и мучили людей, позорили женщин и девиц¹⁴*. Но вятчанам пришлось самим освободить от них Котельнич, и после того они писали к пермичам в таких укорительных выражениях: ‘Вы подаете Вятскую землю в разорение, не присылаете ратных людей, не стоите с нами на воров, вы сами себе предатели и погибнете за вашу глупость, вы забыли крестное целование государю и радуетесь христианскому кровопролитию и разорению¹⁵*’. Тем не менее, однако, пермичи так умели отговориться пред царем, что царь Василий, как будто в укор Михаилу Скопину, в декабре снял с них положенный на них Скопиным набор по 30 человек с сохи¹⁶*. Эти противоречащие распоряжения царя и Скопина должны были мешать успешному ходу дел, подобно как стороне тушинской мешали противоречащие распоряжения царика и Сапеги: в то время, когда Скопин заправлял всем делом, выбирал средства для ведения войны, царь сам разрушал их. Зато в это время особенно усердны были вологжане и сольвычегодцы. В земле последних жили Строгановы, Петр Семенович с братьями несколько раз давали служилым людям на жалованье деньги и сверх того на свой счет снаряжали и отправляли ратных людей, их увещаниям приписывалось удержание в покорности городов поморских, казанских и пермских, и в следующем году царь в признательность дал Петру Семеновичу грамоту на беспошлинность торговли и на почетное преимущество писаться с ‘вичем’¹⁷*.

______________________

* Videk., 102.

** Карл Олафсон и Иоганн Стижарт, последний отправился с французами, из которых также некоторые пошли в отставку, отзываясь слабостью здоровья и неспособностью.

*** Videk., 102.

**** Еще когда Скопин был в Новгороде, прислано было ему 2000 рублей, а в калязинский стан 3150 рублей, да Печенгский монастырь 398 руб. 25 алт., что поставлено было в Соловецком монастыре в виде поклонения, да ложка серебряная.

***** А. Э., II, 259.

****** А. Э., II, 273.

⁷* А. Э., II, 271.

⁸* А. Э., II, 256.

⁹* A. IL. II, 166.

¹⁰* А. Э., II, 214.

¹¹* А. Э., II, 228.

¹²* А Э., II, 250.

¹³* Козьмодемьянских, Санчурских и Яренских.

¹⁴* А. Э., II, 258.

¹⁵* Ibid., 264.

¹⁶* Ibid., 267.

¹⁷* Собр. госуд. гр., II, 387.

______________________

Трудно теперь определить, при отрывочности сведений, в какой степени были пермичи виновны, очевидно только, что Скопину стоило неимоверных усилий собрать жалованье наемным войскам, призванным спасать Московское государство, с большою надсадою последнее могло доставлять ему средства.

IV

Дальнейшие успехи Скопина. — Козни тушинцев. — Снятие Троицкой осады

Делагарди со своим войском двинулся в Переяславль 6 октября, шурин Скопина, Семен Головин, и Григорий Валуев, при содействии иноземного отряда Христиерна Зоме, уже прежде выгнали оттуда тушинцев. Отсюда Скопин разослал гонцов по соседним городам и просил воевод собирать деньги*. Распорядившись насчет укрепления Переяславля, союзники двинулись к Александровской Слободе, выслали вперед Иоганна Мира и Христиерна Зоме с отрядом шведов, при них были московские люди. Этот отряд вступил в бой и победил: сто человек врагов потонули в воде, остальные бежали. Александровская Слобода была взята, победители забрали знамена и барабаны разбитого отряда**. Вслед за тем оба военачальника вступили в Александровскую Слободу, и за ними пришло туда все их войско. Взятие этого города было очень важно, потому что он стоял на пути доставки провианта и запасов войску Сапеги. В войско московское с каждым днем прибывали отряды даточных людей. К сожалению Скопина, Делагарди должен был здесь отпустить полезного для московитян Христиерна Зоме в отечество: он получил рану под Слободою и нуждался в отпуске для излечения. Зато 20 числа прибыли новые вспомогательные силы Швеции.

______________________

* Ник., 122.

** Videk., 103.

______________________

28 октября Сапега, Зборовский и сам Рожинский пошли на Александровскую Слободу с четырьмя тысячами. Бой был жестокий и продолжался целый день, — поляки отступили с потерею: они утратили до 70 человек убитыми, много было у них захвачено в полон. Тогда у них между начальниками произошло несогласие: Сапега воротился к Троице, Рожинский — к Москве*.

______________________

* Videk., 108.

______________________

С тех пор Скопин и Делагарди составили план, чтобы строить засеки, стеснять пути для поляков и мало-помалу приближаться к Москве. Это средство было действительно несносно для противников, как они сами сознаются: Сапеге приходилось тяжело от засек, которые строил Скопин, шаг за шагом подходя к Троице. Уже Семен Головин стал за семь верст от Троицы. Нападать на московских людей было трудно: как только нападут на них, они укрепятся за свои засеки, и приходилось добывать каждую приступом, а как только тушинцы отойдут, русские шагают далее и строят новые засеки, главное же, такой образ войны отнимал у неприятеля подвоз припасов*. Войско Скопина усилилось приходом Шереметева, который из Владимира 11 ноября явился в Александровскую Слободу со своим войском.

______________________

* Мархоцк., 64.

______________________

Тушинцы чувствовали, что решительная их минута близка, пытались и напрягали силы тем или другим способом одолеть Москву прежде прихода Скопина и опять на время успели было пресечь пути сообщения. Млоцкий, стоя в Серпухове, не пускал с юга подвозов, его отряд выбегал партиями на коломенскую дорогу: эти партии перехватывали ехавших с хлебом рязанских крестьян. Явилась ему в содействие шайка удалых из русского народа, атаманом у нее был хатунский мужик Салков. Эта шайка быстро сновала с коломенской дороги на владимирскую, с владимирской на коломенскую и не допускала пропуска продовольствия в столицу. И третья шайка тревожила Москву: это — князя Петра Урусова с юртовскими татарами, он сновал по слободской дороге*. От таких налетов в окрестностях не было в Москву проезда, быстро сделалась опять большая дороговизна: цена бочки ржи поднялась до четырех рублей**. Меж тем из Тушина подкупили Горохового, атамана над козаками, служившими царю Василию и стоявшими понедельно в Красном селе, он склонил на измену козаков, и козаки впустили тушинцев в Красное село. Но в Красном селе были не одни козаки — там были еще и конные сотни, состоявшие из прирожденных людей Московского государства. Козаки сговаривались с тушинцами, намереваясь побить стоявших с ними московских ратных людей, но те узнали о замысле козаков заранее, вышли из Красного села в Москву и сделали тревогу. Козаки, сдавши Красное село, не могли более ничем пособить тушинцам. Они только зажгли Красное село и сами ушли в Тушино. Потом тушинцы еще подкупили московских изменников, и те подрядились им сжечь Деревянный город и дать возможность овладеть пространством до самой Белогородской стены. Но и это не удалось, они зажгли ночью Деревянный город***, а москвичи потушили пожар: сгорело стены только саженей на сорок, москвичи потом дружно ее починили и заделали. Впрочем, Василию все-таки было небезопасно. Москвичи колебались, царь дрожал поминутно за свой венец. Как только Москве становилось тесно, поднимался ропот, собирался бунт, и Василий удерживал восстание беспрестанными обещаниями, что вот скоро придет Скопин со шведами. Перебежчики из Москвы в Тушино говорили, что Василий назначал москвичам сроки: таким образом, первый раз он им назначил срок от Вознесенья до Петрова дня.

______________________

* Ник., 125-126.

** Videk., 107.

*** Иначе — Земляной город, пространство между каменного стеною Белого города до стены, окаймлявшей строения за пределами Белого города и сделанной из двух бревенчатых половин, между которыми насыпана была земля. Эта стена шла по протяжению нынешней Садовой улицы.

______________________

Все это делалось перед приходом Скопина в Александровскую Слободу. Его удачная расправа с тушинцами поворотила быстро дела и в Москве. Млоцкий ушел из Серпухова в Тушино, потому что в Тушине почувствовалась необходимость не разделять сил. Салков был разбит князем Димитрием Пожарским на владимирской дороге, на реке Пехорке, с тридцатью удалыми, оставшимися от погрома, явился он в Москву к царю Василию и принес повинную. Как только южный путьстал свободнее, цена на хлеб упала быстро — до семидесяти денег за бочку. Тут и войско Скопина еще усилилось: из Москвы прорвался и соединился с ним отряд ратных людей под начальством князя Бориса Лыкова. Тогда уже в Москве не боялись уменьшать ратные силы, а надеялись на Скопина и хотели, чтоб и у него было побольше силы.

Скопин порывался было идти прямо на Москву, но Делагарди останавливал его, остерегал, что сзади, в Суздале, стоит Лисовский, города еще заняты войсками ‘вора’ и нельзя решиться на смелое и решительное дело прежде, чем обеспечат тыл. Только к Троице, по просьбе монахов, послал Скопин Жеребцова с отрядом: у него было 600 ратных и 300 слуг. Сапега не ожидал этой решимости. Жеребцов мог войти в монастырь беспрепятственно, никем не замеченный. Это обстоятельство объясняет, почему монастырь так долго держался против осаждающих: очевидно, плохо велась осада, если могло пройти войско, уж тем скорее и прежде можно было провозить в монастырь запасы. Сидельцы не раз выскакивали из монастыря за ограду: кто для того, чтоб нарубить дров, а кто для того, чтоб накопать кореньев и нарезать травы, а иные ради исцеления от колодезя, которому приписывали чудодейственное свойство. Они возвращались благополучно и приписывали свою безопасность чудотворному заступничеству Сергия за свою обитель. Когда Жеребцов вошел в монастырь, он запретил им выходы, рассчитывая, что это небезопасно: сидельцы выходили небольшими партиями, их легко враги могли захватывать и истреблять. Жеребцов видел в этих выходах бесполезную трату людей. Дело другое — настоящие ратные люди, они ратному делу изловчены, им можно делать вылазку, и потому сам Жеребцов сделал вылазку со своими ратными людьми. Но Жеребцов воротился с уроном. ‘Вот тебе и ратные, — говорили ему тогда сидельцы, — а мы простаки, да нас святой Сергий милует!’ Жеребцову не посчастливилось оттого, что сапежинцы, после того как через их оплошность вошло в монастырь свежее войско, стали осмотрительнее и сосредоточили свои силы, тогдакак до прихода Жеребцова они уже привыкг ли не обращать большого внимания — выходит ли какой-нибудь десяток из монастыря. Простаков спасала именно незначительность их числа.

Тем не менее, 4 января, вслед за Жеребцовым успело пройти другое войско в монастырь, под начальством Григория Валуева: он привел с собой пятьсот сорок вооруженных ратных людей. Соединившись с Жеребцовым и со всеми сидельцами, они сделали вылазку. Это был последний бой под Троицею, и он происходил главным образом на Клементьевском поле, на Келареве пруде и на горе Волкуше, были стычки и на других пунктах осады. Сапега после этого боя почувствовал, что ему хуже, чем неприятелям его. Осада в то время уже до того дурно велась, что Валуев так же свободно и вышел из монастыря к Шуйскому, как и прошел туда.

Через несколько дней после того, именно 12 января, Сапега снял табор и ушел из-под Троицы к Дмитрову.

V
Приготовления Польши к войне с Москвою. — Поход польского короля Сигизмунда под Смоленск

Но в то время, когда Московское государство стряхивало с себя последнее обаяние Димитрия и готовилось возвратиться к порядку, с запада на него поднялась Польша. До сих пор она косвенно, чрез частных удальцов, вредила Московскому государству, теперь сам король двинулся с войском и объявил себя против Шуйского. Перемирие с Москвою заключено было поневоле. Послы, его постановлявшие, сознавались, что заключали его притворно. Они, воротившись, рассказывали, что Шуйского не терпят в Москве, и если бояре держатся его, то потому только, что не хотят отдаться ведомому обманщику, самозванцу, но у них есть задушевное желание призвать на престол польского королевича и этим призванием чужеземной царственной крови положить конец смутам, которым иначе не видели предела. Они уверяли, что даже брат царя Василия, Димитрий, присоединил свой голос к другим в этом желании. Сигизмунду и панам была по сердцу такая весть. Она казалась правдоподобною после того, как еще при жизни царствовавшего под именем Димитрия Безобразов тайно извещал панов о таком желании бояр московских. Из сенаторов одни с жаром и удовольствием хватались за это и советовали Сигизмунду скорее пользоваться обстоятельствами, другие относились к такому известию похладнокровнее. Сигизмунд обратился за советом к гетману Станиславу Жолкевскому, через референдария коронного*. Жолкевский был тогда при войске на Украине. Референдарий объявил ему, что король желал бы начать это дело до собрания сейма, иначе можно упустить благоприятный случай. Жолкевский отвечал: ‘Желательно бы, чтобы это дело ведено было с согласия сейма, впрочем, что касается лично до меня, я, как воин и слуга короля, всегда готов исполнять королевскую волю. Но на это дело потребуется много издержек: есть ли на то в готовности средства?’ Референдарий сказал, что у короля найдется несколько тысяч злотых. Король увидел, что Жолкевский не очень хватается за это дело, послал к нему Витовского, бывшего прежде послом в Москве, и тот рассказывал гетману, что московские бояре расположены отдаться королю, Жолкевский спровадил его с уверениями в своей готовности, но и с сомнениями. Тогда Сигизмунд рассудил, что нельзя без воли сейма начать войну, и разослал на предварительные сеймики проект войны с Московским государством. Так как последние события сильно вооружили поляков против московских людей, то на разных сеймиках послышались одобрительные отзывы в пользу предприятия. Но иное дело рассуждать, иное дело решиться и подать окончательно голос. Когда собрался сейм в Варшаве, король не заявил предложения о войне в посольской избе. Проведено было единственно распоряжение о том, что дозволяется отсрочивать явки на позовы к суду тем, которые будут находиться в военной службе. Этим король выигрывал только то, что мог надеяться привлечь в войско тех, которых преследовал закон. С сенаторами были совещания о войне прямо. Несколько сенаторов заявили себя против (три или четыре), остальные отзывались в вежливых выражениях, одобрительных для королевского желания. Из ревностнейших проводников предприятия был канцлер литовский Лев Сапега: он более других верил в возможность овладеть Московским государством, и его мнение значило много, независимо от того, что он был важное лицо по сану, ему могли доверять и потому, что он знал близко Московское государство: он несколько раз был послом в этом крае в прежние времена. Староста велижский Александр Гонсевский, сидя на границе, наблюдал за делами в Московском государстве, писал к королю донесение и уверял, что дела идут как нельзя лучше для Польши, что Смоленск готов отдаться, как только король явится под этим городом. Гонсевскому очень хотелось войны: он москвичами был чувствительно оскорблен, и ему хотелось отомстить Шуйскому за свое заточение. Жолкевского еще раз спрашивали насчет Смоленска, и он не советовал идти на Смоленск, представлял, что это город крепкий, а надежды на то, что его сдадут без боя, еще не вполне достоверны. Если воевать, то, по его мнению, надлежит идти через Северскую землю, там города деревянные и легко взять их, притом и жители тамошние скорее могли пристать к польскому королю, чем смольняне. Уверения Гонсевского взяли, однако, верх. Если бы в самом деле Смоленск сдался легко, то действительно расчетливее было идти смоленскою дорогою, потому что этим путем можно было скорее дойти до Москвы, притом представлялась надежда, что поляки, помогающие тушинскому ‘вору’, тотчас отстанут от него и пристанут к своему государю, как только он явится в пределах Московского государства.

______________________

* Референдарий (referendarz) так в Польше назывался сановник, которого обязанность была принимать и докладывать королю подаваемые верховной особе прошения и разбирать жалобы по управлению королевскими имениями.

______________________

Король приказал канцлеру Лубенскому составить манифест, где изложил причины, побудившие его к войне, и послал ко двору немецкого императора и к римскому папе. Вопрос представлялся так, будто короли польские имеют древнее право на Русь, которое опиралось на том, что некогда польский король Болеслав посадил на Киевском столе князя Изяслава Ярославича, а впоследствии польские государи, Болеслав Кривоустый и Болеслав Кудрявый, укрощали оружием русских5. Присоединения русских земель к Москве Иоанном III изображались несправедливым посягновением на достояние польских государей. Излагались насилия, оскорбления и убийства, причиненные от Шуйского полякам, бывшим в Москве, задержки послов, нарушение международного права, наконец, извещалось, что многие московские бояре, не терпя тирании похитителя Шуйского, через освобожденных польских послов, просили Сигизмунда принять Московскую державу, которая должна перейти, после того как угас род ее великих князей, к Сигизмунду, по силе его преемничества короны и прав Ягеллонов. Король изъявил опасение, что московитяне в таком безвыходном положении, что, ненавидя Шуйского, могут отдаться обманщику, называющему себя Димитрием, или же подпасть туркам и татарам, или же призовут к себе какого-нибудь принца из враждебного Речи Посполитой дома. Таким образом, для предупреждения опасности польский король должен взяться за оружие. Итак, цели его, как объявлялось в этом манифесте, были: во-первых, привести в силу свое будто бы древнее право на русские земли вообще, во-вторых, присоединить к Великому княжеству Литовскому приобретенные в последние времена области, а главное, не дать в огромной северной стране утвердиться какой-нибудь силе, враждебной Речи Посполитой и католической религии*. Поводом к скорейшему вмешательству выставлялся союз Шуйского с врагом Сигизмунда, королем шведским, и призвание из Швеции вспомогательного войска. О королевиче Владиславе не говорилось ни слова, напротив, Сигазмунд шел не приобретать сыну корону, а присоединить Московское государство ко владениям Польши и Великого княжества Литовского.

______________________

* Lubienski, 157.

______________________

Король выступил в поход после Пасхи в 1609 году и приказал сделать то же обоим гетманам — и коронному Жолкевскому, и литовскому Ходкевичу. Жолкевский хотел избегнуть участия в войне, продолжал возражать против нее, представлял, что она начинается поздно по времени года, и указывал на неудобства, которые неизбежны будут в осеннее и зимнее время, по его мнению, и средства к ведению войны все-таки были недостаточны. Король не поддавался этим советам, и Жолкевский должен был повиноваться.

В Минске король свиделся с Жолкевским, и гетман опять показывал себя не на стороне предприятия. ‘Имеете ли, ваше величество, — говорил он, — подтверждение от бояр, что они действительно желают нашего прихода, и точно ли Смоленск хочет сдаться?’ Король не мог ничего представить подобного. Но сторонники предприятия говорили: ‘Пока король далеко, боярам трудно отозваться, а когда услышат, что король перешел границу, тотчас заявят свое расположение’. Тут для ободрения короля пришло новое письмо Гонсевского, он настаивал, чтоб поляки шли как можно скорее, дабы пользоваться обстоятельствами. Писал он: Скопин вывел из Смоленска войско, в Смоленске нет ратной силы, и Смоленск покорится*. Это укрепило короля в намерении, и он двинулся к Смоленску.

______________________

* Pism. Zolkiew., 26.

______________________

В сборах войска прошло лето. Староста велижский беспрестанно побуждал короля спешить и уверял, что Смоленск покорится, что боярин Шеин, начальствующий в городе, расположен к Сигизмунду, что он сдастся, и тогда путь к Москве будет чист. У Сигизмунда было до двенадцати тысяч сбродного войска, в том числе* Станислав Стадницкий, староста перемышльский, привел толпу венгров, своевольных людей развратного поведения, много дворовых команд паны приводили на собственный счет**, да сверх того было немецкой пехоты 2000 и до трех тысяч польской пехоты, кроме того, неизвестное число татар литовских и тысяч до десяти запорожских козаков конных, вооруженных самопалами и луками, а некоторые имели длинные списы (копья)***.

______________________

* Pam.Mask., 11.

** Pism. Zcrfk., 26.

*** Rel. del. acquis, di Smol, 4.

______________________

Но этим не ограничивались польские силы: были еще в войске охотники, приходившие и уходившие как ни попало, было много не принадлежавших к строю обозных слуг, годных к битве. Число осажденных в Смоленске одни из поляков простирают до 200 000, другие* довольствуются более скромным числом — 70 тысяч. Из них, говорят**, тридцать тысяч было детей боярских и прочих служилых, а сорок тысяч — разного народа, собравшегося туда отовсюду. Пойманные московские люди показывали их с двадцать тысяч слишком, и то большею частью простого народа. И это последнее, конечно, вернее, потому что негде было взять Московскому государству больших ратных сил.

______________________

* Pam. Mask., 12,- Piasecki, 260.

** Piasecki, 260.

______________________

Подошедши к московской границе, Сигизмунд послал к жителям Смоленска всех сословий грамоту. В ней король указывал, что со смертью Федора, последнего государя из царской крови московского дома, как сделались государями других родов люди, то на Московское государство Бог послал несчастия и междоусобия: идет брат на брата, один другого убивает, а немцы, то есть шведы, берут города и земли, с тем чтобы истребить православную веру, ‘и вот, говорила грамота, многие люди Московского государства, и большие, и средние, и малые, из многих городов и из самой столицы Москвы били нам челом разными тайными присылками, чтобы мы, как государь христианский и ближайший приятель Русского государства, вспомнили родство и братство, в котором мы находились от прадедов наших с великими государями московскими, сжалились над разорением и истреблением веры христианской и церквей Божиих, жен и детей ваших не допустили до конечной гибели. Мы, великий государь христианский, сообразно челобитью многих русских людей, соболезнуя о таких бедствиях и непрестанных кровопролитиях, идем к вам своею особою с великим войском не для того, чтобы вас воевать и кровь вашу проливать, а для того, чтобы, при помощи Божией, молитвами Пресвятой Богородицы и всех святых угодников Божиих, охранить вас от всех ваших врагов, избавить от рабства и конечного погубления, остановить разлитие христианской крови, непорушимо утвердить православную русскую веру и даровать вам всем спокойствие и тишину. И вы бы, смольняне, были рады нашей королевской милости, и вышли бы к нам с хлебом-солью, и пожелали бы быть под высокою королевскою рукою нашею, а мы, принявши вас в охранение под свое царствование, будем содержать вас непорушимо в свободе и во всякой чести, не нарушая русской веры вашей, и если захотите ударить челом нам с панами радою и целовать нам крест на всем этом, то мы утвердим все листом нашим с королевскою печатью и во всем поступим с вами так, как только вам будет достойно и наилучше. Если же вы пренебрежете настоящим Божиим милосердием и нашею королевскою милостью, то предадите жен ваших, детей и свои домы на опустошение войску нашему’.

Говорилось ясно. Сигизмунд хотел царствовать на Руси. Тут не было речи о каком-нибудь Владиславе. Отец сам претендовал на власть над Московским государством. Шеин оставил без ответа эти приглашения. Посланцу приказали немедленно удалиться, и его грозили утопить, если он станет медлить и разговаривать. Поляки, бывшие с самозванцем, до такой степени раздражили против себя тогда русских, что мысль отдаться Сигизмунду соединялась с ужасным представлением о том, что придут поляки и будут своевольствовать, что уже делали во многих городах. Как только приближались поляки, поселяне бросали дома, забирали только скот и образа и прятались в лес. Поляк современник говорит*, что польские жолнеры ходили партиями в леса и там отыскивали их и отымали у них скот. Поселяне, оставшись только с образами, ничего не могли придумать в своем горе, как в порыве отчаяния повесить образа на деревьях и причитывать: ‘Мы вам молимся, а вы нас от Литвы не оборонили!’ Многие из служилого сословия Смоленской земли были тогда в войске Скопина, а их кровные находились в осаде в Смоленске, поэтому иные, если б и хотели сдаться, не смели, и притом в то время об успехах Скопина носились вести даже пререличенные и поддерживали надежду на выручку.

______________________

* Pam. Mask., 16.

______________________

Город Смоленск был тогда не из таких, которые легко брать. Он был очень велик. Окружность стены была, поляки полагают, до мили, Жолкевский считает ее в 8000 локтей, по стенам было 38 башен, из которых каждая была в длину саженей до девяти или до десяти, стены — из огромных квадратных природных камней, толщиною в подошве до четырех, а кверху до трех сажен, вышиною же в тридцать локтей. Иноземцы говорили, что они нигде не видали таких огромных стен*. Самое местоположение Смоленска было выгодно для обороны, он стоял на холмах, перерезанных оврагами. На другом берегу был посад, обведенный деревянного стеною, называемый Деревянным городом**.

______________________

* Rel. del. acqu. di Smol., 5.

** Pism,Zolk.,28.-Mask., 13.

______________________

Когда войско приблизилось, смольняне зажгли посад и ушли в Каменный город. Поляки несколько раз повторили предложение сдаться. 30 сентября Жолкевский отправил к смольнянам с убеждением какого-то монаха. Смольняне не только не отвечали, но и монах не воротился. Послан был какой-то русский с убеждениями, его повесили смольняне за то, что единоземец принял на себя такое поручение. Пострелявши несколько дней напрасно, 14 октября* отправили посланцев собственно к купцам смоленским. Купцы приняли посланца от канцлера литовского ласково, но приказывали ему говорить и слушать не иначе, как глядя в землю, чтоб он не мог рассмотреть крепости. Он объявил, что канцлер посылает к ним Богдана Величанина на переговоры. ‘Мы согласны слушать, что нам скажет Богдан’, — отвечали смольняне. На другой день Богдан Величании явился с королевским словом и говорил: ‘Король удивляется вашей грубости и упорству, что вы встречаете его не с благодарностью, он, как государь христианский, жалея о кровопролитии, вознамерился прекратить его и, если вы окажетесь достойны такой Божией милости, принять вас в подданство по случаю прекращения вашего царского рода и такой частой перемены государей. Корольхочет сохранить неприкосновенно ваши права, обычаи и русскую веру со всеми обрядами’.

______________________

* Diar. obiez Smol. (Рук. Генер. штаба). Русск. перевод, в Истор. библ., I, 461.

______________________

Смольняне отвечали:

‘Мы восхваляем короля за то, что он хочет с нами поступать по-христиански, но мы боимся литовских людей: на них на всех нельзя положиться. Если б король и обещался за них, они не послушают короля. Что они делают под Москвою и по иным городам? Говорят, будто за нас воюют и будто они друзья нам, а сами разоряют нас, дочерей и жен бесчестят и позорят’.

После убеждений Богдана смольяне просили дать им сроку подумать до другого дня. На другой день, 16 октября, Богдан подъехал к городу, из ворот вышли смольняне, угостили его водкою, а в заключение сказали: ‘У нас есть государь царь Василий Иванович Шуйский, мы ему крест целовали, пусть король делает что хочет, а мы останемся верны своему государю’.

— Этот грубый народ заставил нас потерять два дня, — говорили поляки.

Опять постреляли поляки. Королевское войско увеличилось пришедшими запорожцами под начальством Олевченка. Их было до 30 тысяч.

Другой отряд их, служивший тушинскому царику под начальством Наливайка, посланный Рожинским, взял Белую, а потом отложился от самозванца и пристал к королевскому войску*. Но мало утешительного предвиделось в осаде Смоленска. В конце месяца опять послали убеждать смольнян. Выбрали для этого пойманного с письмом смольнянина сына боярского, но не пустили его в город, а поставили в шанцах и приказали ему говорить: ‘Покоритесь, а то беды не минете, коли станете упрямиться’. Смольняне отвечали: ‘Если б ты был с нами в городе, так бы ты думал, как мы думаем, а теперь ты говоришь так потому, что ты пленный’. — ‘От Шуйского помощи не дождетесь! — продолжал им говорить пленник: — У короля людей много, они за ваше упрямство станут волости разорять: не губите сами себя и жен и детей своих!’ — ‘Мы не хотим губить душ своих!’ — отвечали ему.

______________________

* Коберж., 102.

______________________

Впрочем, по свидетельству одного современника*, четыре москвитянина, называемые у него воеводами, явились к королю после его прихода, били челом и говорили: ‘Буди здрав, великий государь, мы служебники твоей милости будем, как и поляки, не вели бить нас по головам’. Король обошелся с ними очень ласково.

______________________

* Piesn. о tyranstwie Szujskiego.

______________________

В ноябре король послал депутатов к войску ‘вора’ под Москву, с тем чтоб отвлечь поляков и присоединить их к своему войску (это были: Стадницкий, староста перемышльский, князь Збаражский, староста стадницкий, Людвиг Вейер, писарь литовский, Скумин Тышкевич и Домарацкий). Не доехавши до Тушина, в Дорогобуже повстречались они со своими соотечественниками, которые ехали депутатами от тушинского войска к королю. ‘С чем вы едете?’ — допрашивали королевские послы цариковых. Последние не открыли им.

VI
Недоразумение польского короля с тушинцами. — Королевские комиссары в Тушинском лагере. — Домогательства тушинцев. — Волнения в таборе. — Бегство ‘вора’ и Марины из табора. — Сапега и Марина в Дмитрове. — Уничтожение тушинского табора

Весть о прибытии короля под Смоленск произвела волнение в тушинском войске. Если б шло дело только о Смоленске, тогда тушинцы могли бы войти в сделку и за своего царя отречься от Смоленска, с тем чтоб король помог ему владеть остальным на Руси. Но король объявил себя прямым соперником тушинского царика. Король домогался сам московской короны и власти над государством, он признавал царика обманщиком, а следовательно, не уважал прав и видов поляков, помогавших Димитрию. Рожинский собрал коло и говорил речь. Он доказывал, что иное дело быть верным своему законному государю, иное дело — служить другому за жалованье и выгоды, они поступили в службу Димитрию без нарушения верности королю и Речи Посполитой и должны теперь сохранять прежнюю верность государю, но не терять, однако, плодов стольких усилий, предпринятых в пользу Димитрия для своих выгод, и не лишаться заслуженного жалованья. Такой смысл речи Рожинского показывал, что он ставил главным делом жалованье войску, а следовательно, по его мнению, полякам возможно было и предать своего царика, если бы от короля получить такие же выгоды, каких надеялись от воцарения Димитрия. Но следовало потеребить короля, вытребовать от него для себя, что нужно, и потому следовало показать вид, что они стоят за Димитрия и протестуют против посягновения короля на его права. И вот, по побуждению Рожинского, коло составило военную конфедерацию, которая должна была теснее их всех соединить. Они обязались не покидать Димитрия, пока он не достигнет престола, не переходить и в другое войско, хотя бы и королевское, под смертною казнью, прекратить всякие несогласия и взаимные недоразумения, с тем чтобы тот, кто сделает в войске смуту, лишился своего жалованья и имущества. То же наказание угрожало и тем, которые самовольно оставят службу, и даже тем, которые отправились уже прежде в отпуск, если не явятся к Пасхе и Пятидесятнице будущего года. Даже и по воцарении Димитрия не следовало покидать знамен, пока не за-платится все жалованье, если же кто, получа свою часть, выйдет из войска тогда, когда еще другие не получили, тот подвергается наказанию от своих товарищей, так что его имущество и имения, где бы они ни были, могли быть разоряемы, наконец, настаивали, что всяк, кто осмелится порицать эту конфедерацию словом или делом, подвергается преследованию как неприятель.

Строгий тон этой конфедерации показывает, что войско тогда было раздражено сильно против своего короля. Выбрали депутатами к Сигизмунду Мархоцкого с товарищами*, Сапега послал своим послом Вилямовского от войска, стоявшего под Троицею.

______________________

* С Вржещем, Дудзинским, Рознятовским и Сладковским.

______________________

Король выслал навстречу депутатам хоругвь под начальством Струся и велел их почетно проводить в обоз. Они явились пред его лицом в шатре, и Мархоцкий говорил речь от лица всего рыцарства, служащего у Димитрия, жаловался, что вступление короля есть неприятельский поступок против Димитрия, что они через то теряют надежды на вознаграждение своих трудов, предпринятых на собственные издержки, что Шуйский давно старается о том, как бы оторвать бояр Московской земли от Димитрия, он до сих пор не успевал, а теперь король своим вступлением поможет ему. Между прочим, оратор выразился решительнее такими словами: ‘Рыцарство через нас извещает ваше королевское величество, что оно не замышляет ничего против отечества, но если кто пойдет против царя Димитрия и станет препятствовать нам получать свои выгоды в Московской земле, то мы уже не будем уважать в таком враге ни отечества, ни государя, ни брата’*.

______________________

* Мархоцк., 150.- Коберж., 107.

______________________

После аудиенции у короля послов пригласили к Жолкевскому. Перед ним они доказывали, что ничего не делали противного Речи Посполитой, умоляли заступиться за них и не мешать им возвести Димитрия на московский престол. Дерзкий тон в речи Мархоцкого вооружил сначала панов: они смеялись депутатам в глаза над Димитрием, говорили, что Марина вышла замуж за второго Димитрия, говорили о них самих с негодованием: что они за свою дерзость не достойны быть допущенными пред лицо короля. Наконец, порешили между собою на том, что в сильных выражениях высказать депутатам замечания о неприличии их поступка, потом обойтись с ними ласково. На третий день после прихода их призвали снова в присутствие короля. Тогда подканцлер Феликс Криский сказал им: ‘В прежнее время королю были бы очень приятны эти изъявления верности и подданства, какие вы принесли от имени рыцарства вашего, но когда помыслить о словах ваших, то королю, сенату и, наконец, всем, которые слушали и читали ваше посольство, нельзя не удивляться тому, что вы, говоря о своей верности, осмелились обратиться к его величеству, вашему государю, с такими дерзкими выражениями. Вы перешли границы свободы. Кто не почитает государя, тот оскорбляет отечество, и кто не слушает властей, тот противится закону. Вы огорчили короля вашим посольством от войска, к которому король, по своему милосердию, уже отправил своих послов. Примите писанный ответ, достойный вашего посольства, и передайте вашим товарищам, чтоб они уважали его королевское величество, которому Бог поверил в управление своих людей, пусть они чувствуют, что он их король и государь’.

После речи Криского Ян Куцборский, епископ кульмский, подал им на письме ответ, где, после укоров за дерзкие выражения и заявления, упрекали помощников Лжедимитрия в нарушении прав и неуважении к властям. ‘Право обоих народов (польского и литовского, — сказано было там) запрещает вступать на службу в иностранные государства с хоругвями, чтоб не подать повода другим нападать на нас, право обоих народов запрещает частным лицам оружием отплачивать соседям за оскорбления, и даже самому королю не позволяется начинать войны, чтоб не навлечь опасности на свое государство, а вы без дозволения начальства раздразнили соседнего неприятеля! Теперь король принужден вступить войною в Московское государство, потому что Шуйский уже вооружил на Польшу и Литву с одной стороны татар, с другой шведов, а рассеявши войско Димитрия, составленное из поляков, он легко мог бы ворваться в пределы литовские. Подробнейшее изложение всех поводов вступления и намерений короля предоставлено тому посольству, которое отправлено в Тушинский лагерь’. Несмотря на эти суровые ответы, посланцев Димитриева войска угощали паны один за другим с радушием и честью.

Посланцы Сапега из-под Троицы объяснились гораздо покорнее и воздержнее и оказывали склонность повиноваться королю*. Посланцы поехали назад.

______________________

* Коберж., 125.

______________________

В тушинском таборе были уже королевские комиссары. Прежде торжественного, официального своего приезда они послали туда агентов, пана Добка с товарищами, которые скоро изведали, что войско вовсе не так ожесточено вступлением Сигизмунда, как кажется, и есть возможность поладить с ним. Говорили, будто Рожинский не терпит своего царика, которого именем распоряжался, толковали даже, будто он, поставивши Млоцкого у Коломны, чтоб не пропускать водою к Москве запасов, скоро потом удалил его оттуда, когда увидал, что Москва, лишенная продовольствия, в самом деле готова сдаться, говорили, будто Рожинский мстил Шуйскому, но находил невозможным возводить вместо Шуйского своего бродягу. Жар, с которым поляки составили конфедерацию, ослабел скоро. Рожинский был чересчур властолюбив: его не терпели те, которые считали себя равными ему. С Сапегою он был постоянно в разладе, с Александром Зборовским недоразумения у них дошли до того, что они вышли на поединок, но ничего друг другу не повредили своими сабельными ударами, потому что у обоих были крепкие панцири. Такое несогласие главных вождей подавало много надежд на возможность расстроить службу царику в пользу короля. Казалось очень затруднительным удовлетворить войско жалованьем, но агенты доносили, что по войсковому приговору придется вознаградить каких-нибудь три тысячи, это им тайно сообщали офицеры. После такой проведки приехали комиссары в табор тушинский. На челе их был Станислав Стадницкий, каштелян перемышльский, родственник Мнишков.

Когда послы-комиссары приближались к Тушину, то сделалось волнение: конфедерация требовала не принимать их, не входить с ними в переговоры, а вести вперед дело Димитрия всеми силами. Но в войске успели присланные агенты рассеять слух, что король привез с собой большую сумму для заплаты войску. Жолнерам нужно было как-нибудь получить жалованье за свои труды, от Димитрия они не могли получить обещанных благ иначе как после взятия столицы, она же что-то не давалась в руки. Естественно, что, несмотря на недавнюю взаимную клятву, первая возможность вознаграждения своих трудов иным способом изменяла их прежний дух. Сапега прислал из-под Троицы посланцев известить, что он, с своей стороны, со всем войском своим покоряется королю, Сапега советовал не раздражать своего государя и допустить комиссаров. Рожинский и Зборовский, как главные предводители, не хотели было расставаться с властью, но, увидя, что войско склоняется к покорности королю, согласились принять послов.

Комиссары приехали 17 декабря! Их принимал за лагерем Зборовский с двухсотенным гусарским отрядом. Он проговорил им речь, состоявшую из комплиментов, и поехал с ними назад. Когда они приблизились к обозу, навстречу им выехал сам Рожинский в своей карете, с ним рядом сидел Станислав Мнишек, староста саноцкий. Рожинский извинялся нездоровьем, что не мог встретить их далее от обоза. Они поехали вместе, и при въезде в обоз навстречу стали перед ними посланцы царика, Иван Плещеев и Федор Унковский (Unikovius). Но королевские комиссары заметили им, что не к этому царю приехали. Они проехали мимо избы царика прямо к помещению Рожинского. Царик и Марина смотрели на них в окна и чуяли свое горе. Вступили комиссары к Рожинскому, там ожидал их стол: они пировали со своими соотечественниками, прежде чем начали говорить о делах.

На другой день комиссары объяснили Рожинскому и панам, с ним бывшим, что должны объявить свое посольство от короля войску. Рожинский сказал на это: ‘У нас есть царь Димитрий, прежде ему следует представиться. Мы его войско, служим под его властью и под его знаменем. А потому мы спросим вас: имеете ли что-нибудь сообщить его величеству царю Димитрию?’ Комиссары на это сказали: ‘Мы на ваш вопрос сделаем с своей стороны вопрос: тот ли этот Димитрий Иванович, которому вся земля присягнула, крест ему целовала и венец на него возложила? Нам его величество король приказал узнать в точности и осведомиться об этом у ваших милостей. Если он действительно тот самый, то нам поручено объявить ему, что государь наш не только не хочет ему препятствовать, но еще всеми силами станет ему помогать против изменников. Если же он ложный, то его величество не может посылать своих послов к обманщику, он не привык давать фальшивых титулов, да и вы сами, как верные слуги его королевской милости, можете рассудить: может ли король и вся Речь Посполитая, потакая выгодам частных лиц, делать бесчестное дело и нарушать старинные права и обычаи?’ На это был такой ответ: ‘Не хотим вас обманывать, господа королевские послы, он не тот, который царствовал прежде, и не тот, за кого себя выдает, но так дела требуют, и особенно так следует поступать ради Москвы, которая смотрит в оба глаза на ваше посольство. Если его явно отвергнуть и пренебречь, сделается смута. Предоставьте нам… для вида… мы лучше знаем свойства нашего Димитрия… Мы сумеем сохранить достоинство нашего государя’. Рожинский сообщил об этом ротмистрам. Некоторые закричали наотрез: ‘Мы служим Димитрию и не Должны принимать мимо него посольств’. Но более умеренные говорили: ‘Комиссары приехали не к Димитрию, а к нам, полякам, людям вольным, от нашего короля и государя’. После споров решили на том, чтобы объявить об этом Димитрию и попросить у него позволения вступить в разговоры с королевскими комиссарами. ‘Мы скажем ему, — говорили поляки, — пусть будет как будто по его воле, а он, разумеется, противиться не станет, знает, что и без него будет то же самое’.

Так и случилось. Царик не смел противиться, расчел, что будет хуже, когда его не послушают. Тогда собралось генеральное коло на просторном месте, образовало круг, в него вошли комиссары и сели в креслах. Каштелян перемышльский Стадницкий говорил речь, излагал причины, которые побудили короля взять оружие, припомнил убийство поляков в Москве, задержание польских послов, плен поляков. ‘Король и Речь Посполитая, — говорил он, — не могли терпеть долее, после того как Шуйский заключил союз с герцогом Зюдерманландским, врагом и похитителем наследственного престола его величества короля нашего, и призвал к себе на помощь его войска, кроме того, он подущает татар на земли Речи Посполитой, Московское государство в крайнем упадке и разорении, неверные турки радуются и конечно скоро воспользовались бы этим, чтобы завоевать его себе, так как уже случалось, что они находили на него с Дону и посылали для разорения татарские орды. Нам нельзя было спокойно дожидаться, тогда бы они вошли и в наши пределы, окончательное подпадение Московского государства турецкому владычеству было бы ударом для древней веры и гибелью христианства. Король не хотел потерпеть долее такого напрасного пролития христианской крови и погибели государства, с которым предки его величества жили по-соседски, и с Божиею помощью желает верными средствами его успокоить, а вы не должны этим пренебрегать, напротив, король надеется и желает вашего содействия, теперь дело идет о вас самих, о правах, святой вере, о женах и детях, о собственности, о земле, которой вы принадлежите’.

Выслушав речь, старый полковник, по имени Витковский, сказал на нее:

‘Все войско объявляет благодарность его величеству королю нашему за честь, которую он оказал нам, приславши таких знатных и почетных людей: мы готовы принести жизнь нашу и достояние на службу короля и просим, чтобы нам уделили на письме повод к посольству, зачем вы приехали’.

Комиссары на это согласились. Но тогда от имени войска попросили показать также инструкцию, данную им от короля. В этом отказали комиссары, и князь Збаражский сказал, что король поручил их благоусмотрению сделать войску уступки, какие найдутся нужными.

В инструкции, кроме явных пунктов, которые гласно объявил Стадницкий в своей речи, были еще скрытные поручения, которые обнародовать никак нельзя было. Там поручалось комиссарам завести тайные сношения с каждым из панов особо, давать им различные надежды, располагать их смотря по их обстоятельствам, вообще соблазнять их обещаниями выгод и представить им, что не всегда может быть для них такой счастливый случай: надлежит воспользоваться этим. Между панами в таборе ‘вора’ были такие, которые тайно от своих приятелей переписывались с другими приятелями в Польше, а те, по их просьбе, выставляли их перед королем, сенаторами и членами вольного сейма, людьми, которые стараются о том, чтобы обратить тушинский табор на верность королю и Речи Посполитой. Этим лицам комиссары должны были сказать, что король всегда будет помнить их заслуги, и так как они первые повели дело на пользу короля и Речи Посполитой, то при раздаче наград не будут последними. Одним следовало обещать староства, другим каштелянства, экономии и проч. Комиссары вообще должны были отвлекать поляков от ‘вора’ и представить им, что пристать к королю для них выгоднее, чем оставаться с ‘вором’. Но это следовало делать также исподволь, высматривать и соображать, с какими требованиями вознаграждений отзовутся тушинские поляки, и уступать им тогда, когда иначе нельзя. В то же время комиссары должны были склонять на свою сторону нареченного в Тушине патриархом митрополита Филарета, бояр и дворян, державшихся ‘вора’. ‘Если, — сказано в инструкции, — московские люди пожелают отдаться под власть короля и не пренебрегут его покровительством, то следует им объявить, что король их расположение примет с величайшею о них заботливостью, сохранит им веру, права, обычаи церковные и судебные, и не только оставит неприкосновенными их имения и имущества, но еще по своим королевским щедротам наделит новыми тех, которые к нему обратятся’. Сигизмунд поручил также комиссарам тайно послать к Шуйскому, вступить с ним в переговоры и вручил королевскую грамоту к нему, которую следовало доставить по назначению, когда окажется надобность. Король оправдывал свое вступление в пределы Московского государства, приглашал прислать из Москвы уполномоченных для переговоров с послами, прибывшими в тушинское войско, так как Шуйский раз уже поступил коварно, задержав послов, то ему более нет веры, и потому переговоры должны происходить не в столице, а в поле, пусть он вышлет туда своих думных бояр. Но этот пункт следовало держать особенно в тайне до времени, и когда придет пора, то надобно было объявить тушинским полякам, что король обращается к Шуйскому единственно с предложением прекратить кровопролитие и помирить его с тушинскими поляками на выгодных для них условиях. К Димитрию не было никаких грамот, король считал унизительным для своего достоинства писать к ведомому обманщику, но к нему писали сенаторы, просили допустить королевских послов к войску и давали ему титул светлейшего (Jasnie oswiecony).

Понятно, что инструкции этой комиссары не могли объявить по требованию тушинских послов, да и сами те, которые этого домогались, знали, что комиссары не исполнят их желания. Это заявлено было нарочно, чтобы выдумать предлог и не допустить комиссаров до их дела. После этого требования начались споры, и некоторые в раздражении наговорили комиссарам колкостей. Тогда комиссары сказали: ‘После такого обращения с нами нам ничего больше не остается, как уезжать и сообщить его величеству и Речи Посполитой о том уважении, какое вы им в настоящее время оказываете’. Но более умеренные стали успокаивать волнение, и наконец порешили на том, чтобы выбрать из всех рот депутатов для переговоров с комиссарами от целого тушинского войска. Выбрали от каждой роты по ротмистру и сверх того по два товарища, а когда выборные отделились, то их оказалась большая толпа в двести человек. Стали толковать с комиссарами, стали выпытывать, чего желает король, какие поручения он дал комиссарам. Комиссары отговаривались только общими выражениями и говорили, что король ничего не желает, как только успокоить кровопролитие и обеспечить спокойствие границ королевства. ‘Но с таким большим числом людей нам нельзя столковаться, — сказали они наконец. — Выберите поменьше’. Выборные стали было упрямиться, комиссары стояли на своем и твердили, что не находят удобным толковать с двухсотенного толпою. Наконец, выборные уступили и выбрали из среды себя двадцать шесть человек. Переговоры назначены на другой день, 21 декабря. Тут были и посланцы от Сапеги. Сапега особенно побуждал Рожинского и Зборовского вступить в переговоры с королевскими комиссарами.

Комиссары сказали:

‘Его величество, наш милостивый король, желает, чтобы храброе рыцарство свои труды, подвиги и жертвы принесло на пользу своему государю и Речи Посполитой, своему отечеству, а не кому-нибудь иному. Отечество наградит вас, как верных сынов своих’.

На это был такой ответ:

‘Рыцарство желает всего доброго его королевской милости и отечеству и хочет служить королю как своему государю, но оно связано присягою на верность нынешнему государю московскому Димитрию Ивановичу для славы народа своего и не может поступить против совести. Мы можем только потребовать от царя Димитрия Ивановича, чтобы он согласился уступить Польше Северское княжество, а со стороны короля будет очень справедливо пособить ему завоевать столицу, мы же от его милости короля никаких наград не требуем и уступаем добровольно право своей ассекурации на получение жалованья’.

Комиссары поняли дело так, что это выдумка недобрых людей. ‘Они думают, — сказали они шепотом друг другу, — что бросают нам лакомый кусок’. На заявление выборных последовал от комиссаров ответ в таких выражениях:

‘Его милость король не привык помогать таким лицам приобретать государство, у которых нет никаких прав на государство. Вот из этого видно, что вы не расположены к королю и Речи Посполитой. Вы сами слуги и подданные его величества, а ведете его к такому бесчестному делу, чтобы он, монарх, помогал и служил какому-то бродяге, видно, что не любите вы отечества, когда вы не за него проливаете кровь, а за того, кто вам дает то, чего сам еще не имеет. У Речи Посполитой древнее и законнее право на то самое, что он дарит. Не то что Северской земли — ни одной деревушки не имеет он права раздавать’.

Поднялся спор. После нескольких минут шума депутаты сказали: ‘Мы не можем осрамить чести польского народа и своей совести — нарушить свою присягу, оставить царя нам нельзя иначе как тогда, когда удовлетворят его. Мы привели его на это, он согласится на то, что мы захотим, но опасно: если мы отступим от него, то как бы не взбунтовались города и московитяне, которые при нем находятся! Мы взяли его под свое покровительство и ожидали от него наград, он в долгу у нас. Возьмется ли его величество король заплатить нам все, что следует нам получить с Димитрия?’

‘Ваша присяга недействительна, — сказали комиссары, — потому что дана человеку, носящему фальшивое имя: вы в этом сами сознались по совести. По каким же правам можно обманшику Давать награды? Но, чтоб не произошли смятения, король согласен наградить и его. Полковники и ротмистры! ступайте к нему и объявите, что вы служили ему долгое время, но по причине неудач его служить ему больше не будете. Припомните, на какой верх счастья вы его возвели, вы собрались во имя его, достояние свое для него тратили, кровь свою для него проливали. Пусть же он теперь отдастся на ваше благоусмотрение и вспомнит, что причиною его возвышения были вы. Пока люди думали, что он истинный Димитрий, к нему приставали, а теперь узнали, кто он такой, и стали отлагаться от него, чтоб ему не погибнуть, пусть прибегнет к его величеству королю, который ему обещает верную награду!’

Тогда они сказали: ‘Пусть король нам заплатит долг, который нам обязан выплатить Димитрий, выйдет всего на двадцать миллионов злотых, из них пять миллионов пусть нам уплатится теперь же от Речи Посполитой за нашу службу Димитрию, а пятнадцать мы получим с Московской земли, когда его величество овладеет ею. А если почему-нибудь не состоится предприятие, то все-таки пусть наша награда не пропадает. Мы проложили королю дорогу в Московское государство и дали к нему доступ’.

Комиссары сказали:

‘Вы, собравшись во имя Димитрия и зная, что он обманщик, служили ему и творили фальшивое дело. Московитяне думали, что он настоящий, и воевали за него с вами заодно с успехом, а как узнали, что он обманщик, то стали отпадать от него, особенно после ваших грабежей и потерь. Тверская земля совсем отпала. Города возмутились против вас прежде, чем король вступил в Московское государство, еще Северская земля за вас держится, страшась мести Шуйского, а вовсе не ради веры в вашего царя, частые сражения обессилили вас, счастье ваше упало, вам не только невозможно взять столицы, но еще вы должны будете отступить и показать свою слабость неприятелю. Было время, когда вы держали всю землю в руках вашего обманщика, и тогда вы не получили себе желанной награды, а теперь куда вам ее получить, когда вы ослабели, а силы ваших неприятелей возросли! Да если бы и вся земля досталась вашему обманщику, он все-таки вам не мог бы заплатить этих миллионов. Легко ему обещать и писать обещания — каково-то дать! Хоть бы и Москву вы взяли — наделили бы вас не равно, один взял бы много, другому не досталось бы ничего! Вы верите своему обманщику больше, чем законному королю! Какие же вы друзья отечества, когда желаете, чтобы король без согласия чинов государства обязался таким огромным долгом? Впрочем, ведь вы и от вашего царя не надеялись такой награды иначе, как только тогда, когда Москву возьмете. Разве это может теперь статься? Король не покинет этой войны, не отойдет домой, не с тем он сюда пришел, если бы он ее оставил, то неприятель, оправившись, стал бы искать короля в его собственных пределах, сохрани Бог! Король лучше с жизнью расстанется, чем добрую славу утратит. Если король или мечом, или договором покорит Московское государство, то знайте, что вас за упрямство ожидает гибель. Не верьте, панове, что вам там недобрые люди рассказывают о Польше. Правда, есть у нас разбойники, негодяи, но Бог простирает руку свою над нашим отечеством, и теперь таково Его милосердие, что добрые люди не допустят сделаться ничему злому: найдутся такие, что жизнь свою положат за государя и вольность. Домашние недоразумения не заставят короля возвратиться. Что же, что вы служили? Вы проливали вашу кровь за обманщика, забывали своего законного государя, от тех, которые из вас пали в битве, не было никакой пользы отечеству, и ваша служба начнется тогда, когда вы начнете служить ею великому королю и получите от него приповедные листы. Король своим приходом вам ничем не помешал: он пришел в ту сторону, где вас не было и где самая сильная сторона Московского государства. Король без вас обойдется, а вы без короля не обойдетесь. Слабость скоро уничтожит вас, а король хочет вас усилить. Король хочет, чтобы вы и награду себе, и славу получили. Теперь королю вам платить не за что, вы служили Димитрию, и если Димитрий что вам обещал, то обещал то, чего не имел, это была ложь, как и Димитрий ваш ложный, а король что обещает, то исполнит, только вы будьте умереннее. Есть два способа уплатить вам жалованье: первый щедрее, да не так верен, хотя и вероятен, второй скупее, зато вернее. Первый — заплатить вам из московской казны, когда мы овладеем Москвою, второй — дать вам ассекурацию в уплате жалованья по вашей службе королю. Если удастся овладеть Москвою или через договор, или мечом, мы предложим москвитянам, в числе условий, заплатить вам, хоть бы и больше той суммы, какую вы запросили, лишь бы у них казны достало, а если же они не захотят мирно покориться, то нужно будет войну вести с ними. Ну, война требует издержек и времени! На это обратите внимание. То, что издержится на войну, нужно будет вознаградить с той же московской столицы. Предоставьте лучше его милости королю правильный расчет для ассекурации вам на жалованье, и мы обещаем вам в эту же зиму, если Бог поможет его милости королю овладеть Москвою, награду, только в размере справедливом. А то ведь у нас нет перуанских рудников’.

Эти совещания не окончились успехом: тушинцы пошумели и разошлись толковать между собою. Прошло несколько дней. Это время употребили комиссары на то, чтобы обделать дело поодиночке. Они воздерживались от обещания удовлетворить все войско: это было невозможно, зато они были щедры на обещания начальникам и в короткое время всех склонили на свою сторону, в том числе и Зборовского, и самого Рожинского: их приманили обещаниями старосте. Между тем жолнеры шумели, доходило у них до драк. ‘Вор’ не смел и не в силах был вмешиваться. Он попробовал было спросить Рожинского: зачем приехали королевские комиссары? Рожинский, тогда подпивший, сказал ему в ответ: ‘А тебе, б……сын, что за дело? они ко мне, а не к тебе приехали. Черт тебя знает, кто ты таков! Довольно мы служили тебе и проливали кровь, а награды не видим!’ Князя Вишневецкого, которого ‘вор’ любил, невзлюбил Рожинский и поднял на него руку в присутствии своего царика, а потом прикрикнул на самого ‘вора’ так, что тот запрятался куда-то. Другой польский пан — Тышкевич обругал царика вором и мошенником. С каждым днем положение его становилось опаснее. Но оно стало безвыходным, когда королевские комиссары сошлись потом с московскими людьми скорее, чем с подданными своего государя. Они пригласили на разговор знатнейших из московских людей, на челе их был Филарет Никитич, с ним были Михайло Глебович Салтыков, князь Трубецкой, с ним был и атаман Заруцкий.

Комиссары им говорили:

‘Не страшитесь того, что король вошел в землю вашу с войском. Он не желает вам зла, а по христианскому милосердию и по соседству хочет утишить Московское государство, потрясенное смутою от бесстыдного вора, и освободить народ от мучителей, которые его утесняют Если вы не пренебрежете его расположением и пожелаете, то король не только сохранит ваши обычаи, но будет оборонять ваши права, веру, вольности, жен и детей и ваши имущества. Вот к королю пришли верные слухи, что поганые турки и татары, пользуясь вашим разделением, приступают к вашим границам с тем, чтобы, пробившись через наши земли, овладеть вашими. Тогда постигнет погибель вашу древнюю веру христианскую. Взирая на это, его величество король пришел на помощь государству Московскому, не желая, чтобы его собственные земли были окружены неверными. За ваше расположение к верным подданным и честному народу обоих государств его величество король окажет вам свою милость: вы узнаете ее не на словах, а на деле, из доброго окончания этого предприятия’*.

______________________

* March., 159.

______________________

Комиссары вручили им королевскую грамоту, Филарет и бояре заплакали от таких слов и сказали в ответ:

‘Слава высочайшему Господу Богу, что вдохнул наилучшему королю желание положить конец долгим нашим бедам и страданиям! Мы об одном только просим, одного молим: чтоб он нашу православную веру сохранил ненарушимо и наши монастыри и святыню’.

Комиссары отвечали: ‘Именем короля мы клянемся вам, что все станется по вашему желанию’.

Бояре порешили отречься от царика, отречься и от Шуйского, отдаться Сигизмунду и стараться привести ему в подданство все Московское государство.

‘Вор’ увидел, что уже ему нет надежды, поляки поодиночке склонялись на сторону комиссаров, московские бояре и дворяне были против него, он боялся, что его не сегодня завтра свяжут. Он решился бежать. Говорят, что он пришел к своей жене и сказал: ‘Либо мне, либо Рожинскому приходится пропасть! Он оскорбляет меня! Я недостоин буду видеть твоих очей, если не отомщу ему. Он заодно с королем своим, у них против меня злой умысел. Оставайся здесь ты, а я убегу’*. По другому известию**, Димитрий утаил от Марины свой замысел. Как бы то ни было, он переоделся в крестьянское платье и вечером убежал из табора. С ним ушел шут его Кошелев. Он убежал в Калугу, куда уже прежде отослали его бояре свои семьи***, и первым его делом было написать грамоту и разослать по городам, чтобы московские люди ловили и убивали поляков, а их имущества свозили в Калугу. В таборе несколько времени не знали, куда девался царик, и думали, что он убит****. Такая весть распространилась и в войске Скопина, и предводитель московского войска писал в своей грамоте за верное, что Тушинского ‘вора’ убили польские и литовские люди.

______________________

* Bussow, 97.

** Кобержицкий, 152.

*** Marchock., 62.

**** Buss., 48.

______________________

В ту же ночь после бегства ‘вора’ произошел страшнейший беспорядок в таборе. Пестрое войско, собранное во имя призрачного царя, узнавши, что его нет, металось во все стороны. Толпы напали на Рожинского, кричали: ‘Где царь? Куда ты его девал? Это ты его спровадил!’ Рожинский уверял и клялся, что он невинен, не знает, куда убежал царик, но в то же время удачно действовал на подчиненных присутствием духа и уменьем сохранять повелительный тон. Московские люди не только не пожалели о ‘воре’, но пошли процессиею к ставке комиссаров: впереди шел Филарет. Они возвестили, что радуются и благодарят Бога за то, что избавил их от ‘вора’. Комиссары им сказали: ‘До сих пор мы явно не смели объявить вам наше к вам посольство, бояре, а теперь вручаем вам грамоту его милости короля и сами готовы положить за вас жизнь свою’. Тут они вручили им королевское письмо. Утром волнение в таборе усилилось. Поляки побежали к ставке комиссаров. ‘Это вы его прогнали, — кричали они. — Изрубить гетмана! перебить комиссаров!’

Те ротмистры, которые хотели укротить волнение, не могли ничего сделать, но так как бунтовавшие не верили в Димитрия, не были привязаны к нему, а всполошились оттого, что у них отняли знамя, под которым они все надеялись не потерять того, что заслужили, и получить золотые горы, то в конце концов они воспользовались тем, чем можно было: напали на царские избы, перетрясли все в них и захватили из них то, что было подороже: серебро, золото, что было там в сосудах и в деньгах, — все это вмиг разошлось по рукам. К вечеру волнение улеглось.

Но на другой или третий день какой-то Казимирский распространял по обозу весть, будто Димитрий прислал письмо к тушинцам. Табор взволновался снова. Несколько дней, говорят комиссары в своем донесении*, табор похож был на толпу бешеных или сумасшедших. Весть оказалась ложною, и Рожинский приказал повестить, что вперед кто будет распространять такие вещи, тот подвергнется наказанию. Волнение утишили более всего московские люди, гласно заявлявшие расположение к Сигизмунду. Они оказывали готовность не признавать отнюдь ни ‘вора’, ни Шуйского и пригласить на Московское государство царем сына Сигизмундова, Владислава. Приверженцы ‘вора’, как поляки, так и русские, злобились на московских знатных людей, изъявивших это желание. Но поляки, видя, что их цари-ка нет более налицо, а русские склоняются к польскому королю, поставлены были в такое положение, что невольно должны были согласиться с комиссарами. Невозможно было им, подданным короля, идти против него и держаться того, кто назывался московским царем, когда те, которые считались законными подданными этого царя, отвертись от него и обратились к польскому королю. Комиссары обещали им жалованье и побуждали послать депутацию к королю, ободряя надеждами, что посольство их будет успешно. И они наконец, собравшись в коло, положили отправить депутатов к королю, с тем, однако, чтобы выторговать у него побольше для себя выгод. Но в то же время Януш Тышкевич поехал в Калугу к ‘вору’ с посольством от рыцарства.

______________________

* Bibl. Krasin., В. 1,6.

______________________

Московские люди заодно с поляками отправили из своей среды посольство к Сигизмунду.

Комиссары окончили свое дело. Собравшись ехать к королю, Стадницкий написал к Марине письмо. Он называл ее не царицею, даже не великою княгинею, а воеводянкою сендомирскою и уговаривал оставить честолюбивые намерения. Марина отвечала ему: ‘Доброжелательство вашей милости для меня приятно, как от лица, связанного со мною родством. Я имею надежду, что Бог — мститель неправдам, охранитель невинности, он не дозволит моему врагу Шуйскому пользоваться плодами измены и злодеяний своих. Ваша милость должны помнить, что кого Бог раз осиял блеском царственного величия, тот не потеряет этого блеска никогда, так — как солнце не потеряет своего блеска от того, что иногда закроет его скоропроходящее облако’. Она подписалась ‘царицею московскою’. Вместе с тем она написала письмо к королю, подписанное числом 15 января. В этом письме Марина извещала, что, узнавши о вступлении Сигизмунда, желает успеха его намерениям. Она говорила, что находилась до сих пор в заключении, которое мешало ей обратиться к королю. Марина выражалась так: ‘Если чем-нибудь на свете играла судьба, то, конечно, мною: из шляхетского звания она вознесла меня на высоту московского престола для того, чтоб бросить в ужасное заключение: только что лишь проглянула обманчивая свобода, как судьба ввергнула меня в неволю, по-видимому лучшую, но в самом деле еще злополучнейшую, так что я не могу жить сообразно моему сану. Все отняла у меня судьба: остались только справедливость и право на московский престол, обеспеченное коронациею, утвержденное признанием в звании царицы и укрепленное двойною присягою всех сословий Московского государства. Я уверена, что ваше величество по мудрости своей вознаградите с королевскою щедростью и меня, и фамилию мою, которая достигала этой цели с потерею права и с большими издержками’*. Марина подписалась ‘московскою царицею’.

______________________

* Коберж., 158. — Ист. См. вр., III, пр. No2.

______________________

Партия, склонная к переходу на сторону короля, опять составила коло и приговорила послать к нему депутацию, которая должна была представить ему на письме пункты. Выбрали для этого восемь депутатов*. Послы от московских людей, находившихся в лагере, были: Михайло Глебович Салтыков и сын его Иван, князь Василий Рубец-Мосальский, Юрий Хворостинин, князь Федор Мещерский, дьяк Иван Грамотин, и другие дворяне и дьяки, числом 42**.

______________________

* Хруслинского, Стоборовского, Яйковского, Войтковского, Дворжицкого, Павловского и Пепловского, от Сапеги — Стравинского (Рукоп. Генер. штаба). — Ср. русск. перев. в Ист. библ., 1,529 — 531.

** Между ними значатся: Лев Плещеев, Никита Вельяминов, Тимофей Грязной, Федор Андронов, Иван Чичерин, Степан Соловецкий, Евдоким Витовтов и др. (Собр. гос. грам., II, 451). — Карамзин, XII, 225.

______________________

Прибытие московских послов было истинным праздником для национального польского самолюбия. Поляки радовались и думали, что завоевание Московии совершено без боя. Бояре прибыли в лагерь под Смоленск 27 января. Им дали отдохнуть и 31-го позвали на аудиенцию к королю. Король сидел в шатре, окруженный сенаторами. По дипломатическим обычаям, послы произносили перед королем речь таким образом, что один начинал и останавливался, продолжал другой с того места, где остановился первый, а другого сменял таким же образом третий. Сначала приблизился к королю Михайло Глебович Салтыков, поцеловал руку и сказал приветствие: он поздравлял короля с прибытием в Московскую землю, благодарил за письмо, присланное королем, заявлял, что московский народ расположен к королю и желает отдаться ему в покровительство и поверить ему судьбу свою. Салтыков сказал, что нужно теперь войти в совещание об этом важном деле. Михайло Глебович остановился, его сменил сын его Иван. Он объявил от лица Филарета, которого назвал патриархом, от всего духовенства и от всего народа благодарность за то, что король пожаловал в Московскую землю как государь христианский и милосердый, соболезнуя о всеобщем смятении всех людей Московского государства, о повсеместном разорении и опустошении его областей, для того, наконец, чтобы своим влиянием при Божией милости водворить в разоренной стране мир и тишину. Иван Салтыков перечислил русских государей, начиная от Рюрика, которого производил от Августа Кесаря, дошел до Федора Ивановича, сказал об убийстве Димитрия и о том, что после того московскими государями явились незаконные государи, похитители престола. Ивана Салтыкова сменил князь Василий Мосальский и в пышных выражениях сравнил Московскую землю с бурным морем, а потом и о короле сказал, что он с войском пришел по Божию указанию для того, чтоб спасти корабль государства, разбиваемый разъяренными волнами. За князем Мосальским держал речь дьяк Иван Грамотин: ему приходилось сказать самую суть дела. Он говорил: ‘Так как сам Бог поручил королю прекратить кровопролитие, междоусобие в Московской земле, то патриарх Филарет, духовенство, бояре, окольничьи, дворяне, думные дьяки, стольники, стряпчие и всякого звания московские люди бьют челом королю и объявляют, что они желают возвести на престол Московского государства королевича Владислава, с тем, чтоб король сохранил неприкосновенно святую веру греческого закона, которую столько веков свято исповедовали московские люди’. Тогда Михайло Салтыков стал говорить снова и также изъявил желание иметь в Московском государстве царем королевича Владислава, если только то согласно с королевскою волею. Речь Салтыкова на этот раз была коротка, — его заменил снова дьяк Грамотин и рисовал выгоды, какие могут последовать от соединения двух государств, Польши и России. ‘Мы просим, — сказал Салтыков, — чтобы немедленно были назначены паны сенаторы для совещания с нами об этом важном деле, ибо мы имеем на то поручение от наших братии, как находящихся в Тушине, так и тех, что находятся в Москве’.

По повелению короля им дал ответ по должности канцлера Лев Сапега: ‘Его величество король очень рад прибытию таких почтенных послов от чинов Московского государства и принимает под свое покровительство св. греческую веру и храмы сообразно благочестию христианского государя и вашему расположению к его величеству. По важности дела, с которым вы прибыли, король через несколько дней назначит панов сенаторов, которые будут с вами совещаться об этом’.

После этого ответа послов провели в назначенные им ставки с большими почестями*.

______________________

* Коберж., 165. — Ист. См. вр., III, прилож.

______________________

Через полчаса после отпуска московских послов допущены были в присутствие польского короля послы от поляков тушинского войска. Хруслинский на челе их проговорил речь, исполненную покорности и готовности служить королю. Но вслед за тем подано было на бумаге двенадцать пунктов такого содержания.

Они домогались, чтоб король, овладевши Москвою, исполнил все обещания, каких им надавал Димитрий, и чтобы придал к этому еще пошлины и общественные доходы. Но так как всякое счастье непостоянно, то пусть король обещает, в случае неудач, жалованье за две четверти, которое должно быть обеспечено королевскими староствами и имуществами. Сверх того они просили еще за одну четверть на покупку вооружения, лошадей и лагерного хозяйства. Независимо от этого, они просили, чтоб король засчитал им в службу время от праздника Рождества Христова 1609 года наравне с прочими своими войсками, на том основании, что они покинули Димитрия. Вдобавок они просили, чтобы король обеспечил Марину и отдал ей в надел те города и волости, которые царь Димитрий ей обещал пред бракосочетанием, а для самого Димитрия выговаривали одно из больших удельных княжений русских. Эти требования не показались приятными ни для короля, ни для сенаторов.

Переговоры с московскими людьми происходили в половине февраля. Место для совещаний назначено у коронного под-канцлера Криского. Салтыков говорил длинную речь, где между прочим сказал: ‘У нас давно было желание, чтобы после прекращения дома наших старых государей из рода Рюрикова принял скипетр Российской державы род польского короля Жигимонта’. Он свидетельствовал о таком общем желании как член боярской думы, которому известны были политические побуждения. ‘Нам, — продолжал он, — мешала злоба Годунова, убийцы последнего наследника, потом появился ложный Димитрий, низложил похитителя Бориса, захватил неправедно царство и достойно был наказан. Тогда в умах московских людей было желание, чтобы царствовал у нас Владислав, но Василий Шуйский похитил престол, достигши его убийством поляков. Не терпела Московская земля злодея, были смелые и бесстрашные люди, которые явно говорили, что он недостоин этого сана, распространилась в Москве книжечка, где показано предсказание царя Федора Ивановича, что одному роду короля польского придется успокоить царство Московское, избавить его от бед и привести в прежнюю славу. Тимофей явно обличал Шуйского за убийство поляков и доказывал очевидно, что через это он подал повод ко всем бедствиям и смутам. Тимофей жизнью заплатил за вольные речи, но бояре все-таки памятовали свой прежний совет, не хотели служить Шуйскому и пристали лучше к ‘вору’, хоть не считали его дело справедливым, хоть и знали, что он права не имеет, из ненависти к Шуйскому к нему пристали, ожидая только случая и перемены к лучшему, а как услышали о прибытии короля, то стали сноситься с теми своими братьями, что были в столице, и положили на том, что и другие вместе отрекутся от Шуйского, как и от ‘вора’, и согласно всею душою и всеми силами обратятся к королю и станут просить, чтоб его род воцарился в Московском государстве. Когда же послы вашего короля прибыли в Тушинский лагерь, то патриарх и все чины тем охотнее изъявили свои задушевные желания, чем долее должны были их таить. Теперь мы просим короля, чтобы позволил нам выбрать государя из его дома, потому что нельзя самому королю управлять Московским государством чрез наместников, пусть король соизволит нам дать королевича Владислава, а сам как может скорее изволит идти к столице нашей, тогда мы свергнем и казним ненавистного Шуйского, тогда и Смоленск, под которым тратите столько сил, и все города по примеру Москвы покорятся’.

Сенаторы, назначенные для совещания, отвечали московским послам любезностями. У короля с сенаторами происходил после того совет, и тут сенаторы стали говорить с недоверчивостью. ‘Ничего не может быть славнее, как призвать к этому великому назначению царственного отрока Владислава, надежду христианства, но только не надобно забывать, с каким народом имеем дело: у этого народа такие же суровые нравы, как сурово небо их земли, он негостеприимен, ненавидит иноземцев, вероломен, коварен, с ним надобно водиться с большою осторожностью. Надобно изведать, что у них на уме. Может быть, они только хотят избавиться от Шуйского и поневоле к Вам обращаются. Царством этим легко овладеть, да удержать его будет много труда, Но все же не следует пренебрегать случаем, так как Небо дает Вам в руки это государство, надобно ласкать их, когда они теперь расположены лучше отдаться чужим государям, нежели своим, и когда нет в виду у них претендента, которому бы они приносили законное повиновение’. Вообще, однако, сенаторы порешили на том, что такого важного дела окончательно решить нельзя без согласия всех чинов Польского королевства и не узнавши действительного расположения москвитян, а потому и невозможно постановить что-нибудь прочное. После этих разговоров дали ответ московским послам в таком смысле:

‘Его величество король, будучи сильно оскорблен Шуйским, вошел в землю Московскую не ради мщения, а чтоб успокоить ее и прекратить кровопролитие. Но так как все чины Московского государства желают избрать государем королевича Владислава, то, если такова воля Божия, король не отказывает дать вам своего сына на престол московский, но тогда, когда весь народ московский пожелает этого, все успокоится и разойдутся тучи, висящие над Московским государством, — только тогда король согласится исполнить желание всего московского народа. Его величество ожидает, чтоб все поляки, которые держатся еще обманщика, соединились с королевскими войсками, тогда (если Бог дозволит) первым старанием короля будет идти к Москве и даровать ей спокойствие’*.

______________________

* Коберж., 177.

______________________

После того между московскими послами и польскими сенаторами происходило несколько совещаний, которые на первых порах привели к недоразумениям. Московские послы предложили 18 пунктов предварительных условий, на которых они отдают Московское государство в волю короля. Важнейшим пунктом столкновения было требование русских, чтоб будущий их царь Владислав отрекся от римской веры, принял православную веру греческого закона и венчался от московского патриарха и чтобы не дозволялось впускать католиков и лютеран в русские церкви. Поляки согласились на венчание от патриарха, но спорили сильно за прочее. Две недели прошло в этих спорах. Наконец сенаторы от имени короля дали такой ответ:

‘Король не противится, чтоб не пускать иноверцев в русские церкви, но желает, чтоб для поляков и литвинов, когда они будут жить в Москве, построен был по крайней мере хотя один костел, и русский, если захочет войти туда, обязан вести себя прилично. Что же касается до обращения сына в греческую веру, то король ни сына своего, ни кого другого не станет насильно удерживать в римской вере или обращать в нее: к вере следует склонять убеждениями, а не насилием’.

Тогда составлен был договор из восемнадцати пунктов, которые послужили на будущее время основанием при избрании Владислава всею землею Московскою. Однако тогда были поставлены некоторые правила, не вошедшие в последующий договор, а именно: чтобы учители римской и лютерской веры ‘не учинили разорвания в церкви’. Таким образом, видно, что московских людей смущал уже пример церковной унии в польских владениях, они хотели избавить себя от иезуитских козней. Дозволялось входить в русскую церковь католикам, но не в шапках, не сидеть в церкви во время богослужения, не водить с собою собак, и вообще вести себя без высокомерия, со смирением, следовало сохранить денежные оброки, поместья и вотчины служилым людям, дозволять из Московского государства ездить учиться в христианские края, исключая бусурманских, также русским купцам ездить для торговли, как и польским позволять торговать в России. В этом видно, что Салтыков, без сомнения, главный заправщик этого договора, был один из советников первого Димитрия и так же, как он, хотел введения западной цивилизации в Россию. Бояре обеспечивали за собою власть над холопами. Постановлено было правило, впоследствии выброшенное, что государь не будет давать вольности холопам боярским*.

______________________

* Сб. Мух., 178.

______________________

Окончательное признание Владислава отложено до будущего времени, и послы, обнадеженные и обласканные, пировали у Сигизмунда, пировали с панами и были пленены любезностью, с какой обращались с ними поляки. Как бы в подтверждение слов их, что москвитяне желают Владислава, явились воеводы из Ржевы-Володимеровой и Зубцова, били челом и отдавали управляемую ими землю Сигизмунду. Но Смоленск не думал им последовать. Салтыков напрасно заохочивал Шеина к сдаче и представлял, что через это успокоится вся земля Московская, что ей всего лучше быть в союзе с Польшею. Шеин, с совета архиепископа Сергия, не хотел слушать предложений и толковать об них*.

______________________

* Коберж., 190.

______________________

Послы собирались возвращаться, как депутаты от войска, которые не получили удовлетворения от короля, обратились к ним с притязаниями, ссылались на то, что москвитяне в Тушине обещались делиться нераздельно с поляками, и теперь настаивали, чтоб они взяли на себя посредство и не отделяли своего дела от их дела. Король приказал призвать посланцев от своего войска и в присутствии своем дать ответ решительный. Канцлер вручил им этот ответ на письме, где объяснено было, что король не берет на себя того, чего он взять не может по правам польским без согласия чинов Речи Посполитой, то есть налагать налогов и распоряжаться королевскими имениями, но король обещал им вознаграждение после того, как овладеет Московским государством, и определял Северскую и Рязанскую земли на сбор из тамошних доходов жалованья войску, сверх того он обещал им на поправку особую донативу, т.е. в подарок известную сумму. Что касается до Марины, то ей, как жене бывшего на престоле Димитрия, король изъявлял готовность сохранить, сообразно справедливости, часть Московского государства, уступленную боярами, и обещал говорить об этом при договоре с московским народом, хотя замечено было, что поступки Марины не приносят пользы ни королю, ни Речи Посполитой, о тогдашнем Димитрии сказано было, что этот человек, постыдно убежавши от рыцарства, без всякой причины бросался на людей его королевского величества, и королю известно, что он на них самих зломыслит, но если он не будет вперед мешать делу короля и Речи Посполитой и не станет отвлекать московского народа от короля, то и ему окажется внимание. Канцлер объявил послам, что они могут ехать к войску, а вслед за ними поедет воевода брацлавский Ян Потоцкий, уполномоченный подробнее уладить с ними их дело.

Московские послы уехали 20 февраля, польские — 1 марта.

Между тем в обозе под Тушином происходило ужасное волнение. Посланный к Димитрию от рыцарства Януш Тышкевич приехал назад в Тушино и привез письмо от царика. ‘Вор’ жаловался на коварство польского короля, называл его виновником своих неудач, обвинял в измене своих московских людей и в предательстве служивших ему польских панов, особенно Рожинского и Коморовского, убеждал рыцарство ехать к нему на службу в Калугу и привезти к нему его супругу, предлагал тотчас же им по 30 злот. на каждого конного, подтверждал прежние свои обещания, которые должны исполниться по завоевании Москвы, припоминал, что он прежде ничего не делал без совета со старшими в рыцарстве, и вперед будет советоваться с рыцарством во всем, только в делах, касающихся его собственной особы и его государства, он предоставляет себе право советоваться с своими Московского государства боярами. Царик требовал, чтобы рыцарство казнило Рожинского и других, кто окажется виновным против царя, а если их нельзя казнить, то по крайней мере не держать их в войске, пусть они будут изгнаны из Московского государства навсегда, а вперед рыцарство пусть избирает себе гетмана не иначе как с царского соизволения. Виновных в измене бояр и дворян, людей Московского государства, царик требовал привезти к нему в Калугу на казнь. С своей стороны царик обязывался освободить всех поляков, которых задержали в разных городах по его грамотам*. Это письмо произвело волнение. Сторонники ‘вора’ и недоброжелатели короля воспользовались им. Марина бегала по ставкам, умоляла, заклинала рыцарство, обращалась к знаемым, являлась с распущенными волосами, со слезами на глазах, в ее голосе и речах было столько увлекательного, в ней была сильная воля, неустрашимость, она, говорит современник**, не останавливалась ни пред какими средствами, хотя бы противными женской стыдливости, лишь бы расположить к себе сердца… в ее устах обещания выгод принимали особенную силу… ее агенты рассеивали по обозу вести от Димитрия. Речи их были таковы: ‘Неужели все унижения, все труды должны пропадать в угоду королю? Московское государство было почти в наших руках, а мы его упускаем. Будем держаться Димитрия, получим больше от него, завладеем Москвою, тогда-то заплатятся нам все наши лишения и труды’. От имени Димитрия нечего было жалеть обещаний. Поджигали воинов против Стадницкого, Вайера: ‘Это они обошли нас!’

______________________

* Рук. Имп. публ. библ. Hist. Pol., ГУ, No33.

** Коберж., 202.

______________________

Предводители, которые были родом познатнее, не соблазнялись этим. Но Димитрий был необходим для тех поляков, которые вышли из отечества, где потеряли собственность или не имели ее, и хотели приобрести в завоеванной Московской земле, — равно и для тех, которые не думали вовсе о собственности, а хотели пожить весело и своевольно. И те и другие больше надеялись от Димитрия, чем от короля. Притом же, вступивши в королевское войско, нужно было подчиняться дисциплине, а в войске тушинского ‘вора’ ее не было, тут у самого того, кого называли царем, не просили милостей, а требовали дерзко, даже с ругательствами. Такое обращение делало для них привлекательным тушинский табор. Жаль было веселою, своевольного житья в нем. Более всего несогласны были служить королю донские козаки. Поляков могли привязывать к королю хотя отношения подданных, но донским козакам Сигизмунд был совершенно чужой, как и Шуйский, как отчасти и сама Москва была им также чужою: им нужен был свой государь, царь своеволия. Их атаман Заруцкий, разделивший впоследствии свою участь с Мариною, тогда еще, должно быть, не сошелся с нею, он пристал было к стороне короля и хотел своих подчиненных вести под Смоленск. Но донские козаки выходили из табора и шли к Димитрию в Калугу. Заруцкий объявил об этом Рожинскому. Поляки говорили: ‘Может быть, они даже не к Димитрию пойдут, а в Москву к Шуйскому. Не следует выпускать их’. Только что донцы вышли из табора, как Рожинский последовал за ними и начал стрелять по ним из пушек. Таким образом положили их, как говорят, тысячи две, другие успели уйти вперед и пошли к Калуге. Не посчастливилось одному отряду, который успел уйти от Рожинского: его разбил Млоцкий на дороге. Остальные достигли Калуги. В числе пришедших с козаками были князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой и Засекин. Были и такие из донцов, что воротились и послушались Заруцкого*. Таких было вообще немного. Большинство донцов ни за что не расположено было служить польскому королю, напротив, две тысячи их явились тотчас под Можайском воевать против поляков. Зато к Сигизмунду явились с предложением военных услуг семь тысяч запорожских козаков, и прибытию их были очень рады король и его паны, стоявшие под Смоленском**.

______________________

* Мархоцк., 64.

** Истор. библ., I, 543. Дневник похода короля Сигизмунда.

______________________

Однако по уходе донских козаков польский обоз не успокоился. Те, которые были расположены к Димитрию, не могли поспеть на помощь козакам, за которыми погнался Рожинский. Марина приведена была вне себя поступком Рожинского, сделавшись открытым врагом донских козаков, он заявил себя и ее врагом. Марина решилась бежать и от 10 февраля 1610 года оставила у себя в помещении письмо такого содержания:

‘Без родителей и кровных, без друзей и покровителей, в одиночестве с моим горем, мне остается спасать себя от последнего искушения, что готовят мне те, которые должны бы оказывать мне защиту и попечение. Горько моему сердцу! Меня держат как пленницу, негодные ругаются над моею честью, в своих пьяных беседах приравнивают меня к распутницам и строят против меня измены и заговоры. За меня торгуются, замышляют отдать меня в руки того, кто не имеет никакого права ни на меня, ни на мое государство. Гонимая отовсюду, я свидетельствуюсь Богом, что вечно буду стоять за свою честь и достоинство. Раз бывши государыней стольких народов, царицею московскою, я не могу возвратиться в звание польской шляхтянки и никогда не захочу. Поручаю честь свою и охранение храброму рыцарству польскому, надеюсь, что это благородное рыцарство будет помнить свою присягу и те дары, которых от меня ожидает’*.

______________________

* Коберж., 205. — Немцев., II, 282.

______________________

Ночью со вторника на среду убежала Марина из лагеря, переодетая в мужское платье. Ее провожали девочка служанка и несколько козаков. Путь ее лежал в Калугу к мужу, но она сбилась с дороги и попала в Дмитров, где был отряд Сапеги*. По другим** известиям, она наперед условилась с Сапегою и убежала прямо под его защиту.

______________________

* Ист. См. Вр., III. пр. VII — Ист. библ., I, 548. Дневник похода короля Сигизмунда.

** March., 62.

______________________

Когда не оставалось более в лагере ни царика, ни жены его, нужно было или приставать к Сигизмунду, или убегать из-под Москвы. Негодование против Рожинского возрастало более и более с каждым днем. Буйные толпы жолнеров сходились и кричали: ‘Негодяй Рожинский! Ты своим высокомерием прогнал Димитрия, и бедная супруга его от тебя убегать должна была! Где наши выгоды? Под чье предводительство дойдем теперь? Где верность твоя, Рожинский? Зачем через тебя мы теряем наше жалованье и награды? Нет, ты нам более не гетман, Рожинский! Ты беглец, негодный изменник! Отдай нам царя нашего, и если ты задумал выдать его неприятельскому мечу, то знай, что сам прежде ляжешь под мечом!*

______________________

* Коберж., 207.

______________________

Рожинский убеждал их иметь терпение, по крайней мере до тех пор, пока возвратятся отправленные к королю послы, а между тем писал к королю: ‘Войско волнуется, если на положенный срок оно не получит удовлетворения, то трудно будет удержать его от дальнейших беспорядков’.

Московские люди, оставшиеся в лагере вместе с Филаретом, которого все-таки продолжали величать патриархом, также роптали, что не имеют никаких сведений о расположении короля, и жаловались, что запорожские козаки, подданные Сигизмунда, бесчинствуют в Зубцовском уезде, несмотря на то что этот уезд весь передался Сигизмунду*.

______________________

* Ист. См. вр., III, прилож. VII, письмо Рожинского.

______________________

Наконец прибыли послы в лагерь и прочитали ответ короля, из которого увидали, что там — одни обещания. Многие тогда же оказали недоверие и волновались сильнее. Требовали немедленно денег. Рожинский скорее отправил к королю Коморовского и Оболковского. ‘Войско, — доносил он, — готово идти к Димитрию снова, уже и посланцев к нему назначает, если жалованье ему не будет как можно скорее заплачено, то оно уйдет. Если воевода брацлавский приедет без денег — его выгонят, а когда он окажет сопротивление, то и оружие на него поднимут’. Млоцкий доносил, что Димитрий из Калуги обещает им жалованье, говорил, что у него есть 80000 злотых, войско пойдет за ним, и тогда королю станет большая помеха. Присылка ста тысяч злотых действительно могла бы водворить порядок. Денег не дождались. Сам воевода брацлавский интриговал и медлил с умыслом, ему не хотелось оставлять Смоленска. Волнение дошло до высшей степени 10 марта (20 нов. ст.). Составилось коло. Собрались на него с тем, чтобы порешить, что делать. Место собрания выбрано было недалеко от ставки Рожинского. Те, которые сошлись действительно с целью совещания, пришли пешком с одними саблями. Но были такие, которые замыслили дурное: те явились на лошадях, с ружьями, в доспехах. Их было человек сто. Они стали поодаль. В коле стали разбирать такой вопрос: что делать им — идти ли за Димитрием — или слушаться короля?

— Нужно снова поднять Димитрия, — говорили одни. — Если мы будем держаться Димитрия, то принесем против своей воли королю пользу, а нас за то благодарить не станут, Москва ненавидит Димитрия и тем более будет расположена отдаться королю.

— Будем вести переговоры с Шуйским! — откликнулись иные.

— Шуйский не такой себе простачок, чтобы стал у вас мир покупать, когда с королем ведет войну без нас! — отвечали им.

— Отойдем за Волгу, — говорили некоторые, — мы откроем бок королевский: пусть его стеснит неприятель!

На это возразили:

— И этим способом мы будем против воли приносить пользу королю, и король нам за то не будет обязан, Москва, увидя нас в земле своей, должна будет разделить свои силы.

— Пойдем, когда так, в Польшу! — крикнули иные.

— Нечего нам требовать от Польши! — возразили им. — Хоть бы мы и разъехались, король не оставит войны, мы же не обойдемся без службы: так много потерявши заслуженного, должны будем служить за новое жалованье.

Тут те, что сидели на лошадях, дали сигнал к смятению. Коноводом у них был тогда Тышкевич, лютый недруг Рожинского. Пристали к ним сторонники Димитрия. Обнажили оружие, разогнали коло, кричали, чтоб шли в другое коло, кто не хочет изменять Димитрию. Добрались до Рожинского и стали стрелять в него из ружей. Его сторонники успели увести его в шатер и дали несколько обратных выстрелов.

Прогнавши Рожинского, недовольные кричали:

— Честные люди, за нами! За нами!’ К ним пристала толпа: собрались за табором. Тут сперва большинство решило за поход в Калугу к Димитрию, противники упорствовали. Тогда благоразумная партия возвысила такой голос:

— Если мы станем отсюда расходиться, то неприятель услышит о нашем намерении и нападет на нас, и одолеет нас. Лучше мы будем здесь пока в согласии, подождем, пока услышим от короля какие-нибудь условия. По крайней мере, если уходить, то станем за несколько миль от обоза, и оттуда пускай себе идет, кто куда хочет!

На том порешили, и все дали друг другу в коле шляхетное слово не убегать из обоза*.

______________________

* Мархоцк., 67. — Большая часть подробностей о последних событиях в тушинском таборе взята из рукописей Библ. Красинских. В. 1, 6, В. 3.

______________________

Когда в тушинском обозе все разлагалось, Сапега в Дмитрове с Мариною выдержал напор Скопинова войска. Из-под Троицы Скопин отправил отряд под начальством князя Ив. Сем. Куракина, с ним были иноземцы, посланные Делагарди. Было их тысяч до четырех. Сапега сначала дал бой за городом. Оказалось, что Сапеге нельзя было противостать такому неприятелю. Поляки на конях и в тяжелых вооружениях не могли ловко поворачиваться, тогда как русские и шведы (уроженцы северных стран) быстро бегали по снегам и льдам на деревянных лыжах, загнутых внутрь, легких, длиною в пять, а шириною в один фут. Русские и шведы сразу побили многих сапежинцев. Сапега должен был запереться в городе. Всего войска с ним было тысяча пятьсот человек. Значительная часть его отряда разбрелась за Волгу. У него недоставало съестных и боевых запасов. Он отправил гонца к Рожинскому просить скорее подмоги. Но то было время сильной разладицы в обозе, и Рожинский, втайне недоброжелатель Сапега, не слишком усердно принялся помогать своему сопернику. Мархоцкий рассказывает, что насилу упросили его послать двое саней с боевыми запасами, насилу нашлось двадцать человек, которые согласились везти их. В зимнюю ночь, пользуясь темнотою, они пробились в Дмитрово, обманувши русских, которым показалось, что идет большая сила. Потом московские люди начали сильный приступ к Дмитрову, так что осажденные стали терять дух, тогда Марина взошла на стены в виду неприятеля и кричала воинам: ‘Смотрите и стыдитесь! Я женщина, а не теряю мужества!’ Но московское войско не могло долго теснить Сапегу: у него самого не было под Дмитровом запасов. Сперва стали уходить под Троицу шведы, а потом и русские. Оставили под Дмитровом одних лыжников.

Марина решилась ехать в Калугу к своему Димитрию. Сначала Сапега ее удерживал советами. ‘Не безопаснее ли вам, — говорил он, — воротиться в Польшу, к отцу и матери, а то вы попадете в руки Скопина и Делагарди’. — ‘Я царица всея Руси, — отвечала Марина. — Лучше исчезну здесь, чем со срамом ворочусь к моим ближним в Польшу’. Тогда Сапега хотел ее удержать против ее воли. Она сказала: ‘Никогда этого не будет, чтобы ты мною торговал. Если ты меня не пустишь, то я тебе дам битву. У меня есть триста пятьдесят козаков’. Тогда Сапега не стал ее останавливать. Она надела польский мужской бархатный кафтан красного цвета, сапоги со шпорами, вооружилась саблею и пистолетом и отправилась в дорогу. До Калуги ехала она то верхом, то в санях*.

______________________

* Buss., 100.-March., 73.

______________________

Отряд охочих козаков провожал ее. Ее брат, староста саноцкий, не захотел долее разделять странническую судьбу сестры и уехал к королю*. Сапега, избегая нового нападения от Скопина, отошел к Волоку. Он рассчитывал, что на помощь полякам против Скопина должно прийти королевское войско, которое, как слышно было, Сигизмунд посылает под начальством Яна Потоцкого.

______________________

* Videk., 192,-March., 71.

______________________

В это время в Тушине волнение не утихало, но дошло до крайних пределов. Рожинский рассудил, что при такой неурядице, если нападет на табор Скопин да еще к тому ударят из Москвы, то будет плохо. Рожинский объявил: кому куда угодно, туда пусть всякий и идет. 15 марта (25 н. с.) он зажег табор со всеми в нем строениями и ушел к Волоку. Часть козаков пошла в Калугу к Димитрию, другая, тысяч до трех, пошла за Рожинским. Стали под Иосифовым монастырем. Там войско опять взволновалось, и на Рожинского в шумной сходке подняли оружие. Его приверженцы стали защищать его и увели из толпы. В день этой суматохи он упал на каменную лестницу (монастыря) и повредил себе бок, где уже была старая рана от пули. Ушиб подействовал на нее зловредно при том раздражении, в каком Рожинский находился постоянно в последнее время. С ним сделалась горячка. Проболевши недолго, 4 апреля он умер. Его тело отвезли в королевский стан, а оттуда повезли на погребение в Киев.

После суматохи под монастырем Зборовский, Вилямовский, Ландскоронский, Мархоцкий, Русецкий, Вильковский, Млоцкий, Копыцинский, Бобовский с своими (у иных неполными) отрядами объявили, что служат одному королю. Зборовский сам лично отправился к королю.

1 апреля прибыл под Смоленск Зборовский. С ним вместе приехал поклониться польскому королю касимовский царь. Их приняли отлично. Касимовский царь говорил Сигизмунду: ‘Я холоп твой, служить хочу твоему величеству, дай мне людей!’ Сигизмунд, в знак уважения к его царскому титулу, посадил его на первом месте, между своими радными панами*. Зборовский от лица всего рыцарства, верного королю, стоявшего под Иосифовым монастырем, просил пособия для поправки недостатков и нужд в войске, Сто тысяч злотых просили заплатить войску за две четверти назад, кроме платы с настоящего времени, когда оно поступило на действительную службу короля, и сверх того требовали обещания заплатить ему то, что обещал называющий себя Димитрием. Просили, чтобы эти долги были обеспечены имениями королевскими. Подканцлер дал Зборовскому ответ, что король принимает его посольство милостиво, а о способах вознаграждения войску будет военное совещание, и о том, что постановится, сообщится войску. Зборовский уехал 12 апреля и стал в Липцах, недалеко от Иосифова монастыря. Того же числа послан был обещанный ответ войску. Король хвалил храбрость и доблести войска, указывал на возможность получения наград тогда, когда удастся приобрести Московское государство, но отказывал дать ассекурацию (обеспечение) долга королевскими имениями, потому что этого невозможно было сделать без воли сейма, обещал за то им сто тысяч на поправку**, но денег в наличности прислано не было. Это не могло понравиться рыцарству, которое нуждалось не только в обещаниях, но и в наличных деньгах. Оттого многие ушли к ‘вору’ под начальством Хруслинского и Янковского, а потом Каминского и Быховца*** и стали в Прудках. Другие остались со Зборовским и его товарищами, потому что не рассчитывали, чтобы дело ‘вора’ могло при тогдашних обстоятельствах быть выиграно. Через месяц рыцарство, оставшееся на стороне короля, опять отправило к нему посольство и опять вместо денег получило ответ, что король готов заплатить ему обещанное, что, кроме того, на сейме будет сделано об этом распоряжение, а если король овладеет Московским государством, то они прежде всех получат вознаграждение****. Съездил к королю Сапега и поклонился ему, а от него поехал служить ‘вору’. Говорят*****, что это сделал он с тайного согласия короля. Так как столица теперь освободилась от тушинского войска, то Шуйский мог сосредоточить все силы против одного королевского войска, напротив, царю будет труднее, когда, кроме короля, с другой стороны его станет беспокоить ‘вор’.

______________________

* Истор. библ. I. Дневник похода короля, 564.

** Bibl. Kras., В. 3.- Рукоп. Имп. публ. библ. Pol. Hist. IV, 33.

*** Рукоп. Имп. публ. библ. Pol. Hist. IV, 33.

**** Рукоп. Генер. штаба. Diar. oblezenia Smolenska.

***** Кобержицкий, 219.

______________________

Рыцарство, служившее ‘вору’, избрало Сапегу гетманом. Быть может, и в самом деле Сапега, служа ‘вору’ и желая сохранить хорошие отношения с королем, употребил перед последним такой благовидный предлог, но кажется, что на самом деле на уме у него было другое, и главное — ему хотелось быть первым и независимым, а этого не достиг бы он, служа королю. Войско, приставшее к королю, стояло под Иосифовым монастырем.

VII
Прибытие в Москву Скопина. — Его смерть

Москва освободилась от тушинского войска, ее положение облегчилось. Хлеб, продававшийся недавно еще по 5 р. за четверть, упал в цене. Отовсюду повезли припасы к столице. Скопин с Делагарди отправились к Москве и 12 марта въехали в нее. Рядом с московским боярином Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским ехал Делагарди. Толпа народа обоего пола ожидала их за воротами, бояре встретили их и поднесли хлеб-соль. Скопин слышал, как его величали освободителем земли, избавителем. Царь Василий со слезами благодарил, величал его, обнимал, целовал в присутствии бояр. После горьких лет тесноты и унижения Москва наконец отправляла невиданное празднество. Начались пиры. Царь Василий угощал шведов, дарил им лошадей, сосуды, ожерелья. Все москвичи наперерыв приглашали их к себе в дома и старались показать им расположение и признательность*.

______________________

* Videk, 133.

______________________

У Скопина был тогда план отдохнуть до просухи и потом, с весною, идти со всеми силами против Сигизмунда. На счастье Шуйского, Можайск, находившийся уже несколько месяцев в руках поляков, достался ему без боя. Тамошний воевода с польской стороны, Михайло Вильчек, сдал город и сам уехал в Москву, за что от царя Василия получил сто рублей*.

______________________

* Кобержицкий, 240. — Diar. obl?z. Sm., рукоп. Генер. штаба. — Ист. библ., I, 553-554.

______________________

Недолго пришлось Москве порадоваться. Народ величал Скопина, а с тем вместе возрастало в народе презрение к царю Василию и ближним его. Повсюду о том поговаривали, что было бы пристойнее избрать на царство всею землею боярина, который доказал уже перед целым светом свою способность и заслужил эту честь подвигами и трудами на пользу и избавление всей земле, чем оставлять на престоле Василия, который сел на этот престол неправильно и ничего не сделал для земли, кроме зла и бед. Еще когда Михайло Васильевич был в Слободе, Прокопий Ляпунов присылал к нему станицу1 от всей Рязанской земли, объявлял, что вся земля хочет, чтобы он был избран в цари, и признает, что никто, кроме него, не достоин сидеть на престоле. Михайло Васильевич не вошел об этом в рассуждение, удалил от себя искусительное посольство, но не казнил никого за него, не разбирал этого дела, да вдобавок и царя о нем не известил. Василий узнал обо всем не от него. Понятно стало Василию, что если Михайло Васильевич сам и не подыскивается под ним, а все-таки не прочь принять тот венец, который хотят отнять у Василия. Царю Василию Скопин невольно стоял костью в горле. Торжественные встречи, беспрерывные знаки народного расположения показывали Василию, что с каждым днем народ более и более хочет Михаила Васильевича Скопина-Шуйского выбрать царём, а это могло быть только с низвержением Василия. Василий решился объясниться с ним прямо и изъявил ему свои опасения. Князь Михайло Васильевич уверял его, что ему и в голову никогда не приходило ничего подобного. Василия этим нельзя было уверить: Василий помнил, что он сам когда-то в подобных случаях говорил Борису и Димитрию. Василий возненавидел Михаила Васильевича*. Он вспоминал, как гадатели пророчили ему, что после него сядет на престоле царь Михаил, и соображал, что это — Скопин, его соперник**.

______________________

* Рукоп. Филар., 25. — Авраам. Палиц., 230.

** Milton, 63.

______________________

Но еще более злобился на Михаила брат царя, Димитрий Иванович Шуйский. Он не мог сдержать своей неприязни и среди всеобщих восторженных похвал, которыми осыпали князя Михайла Васильевича все московские люди, подал царю на Михаила Васильевича извет в том, что князь Михайло самовольно отдал шведскому королю Корелу с областью. Василий Иванович лучше умел себя сдерживать, чем его брат, и не только оправдал Скопина, но даже замахнулся палкою на брата, а к Скопину отнесся с уважением, хвалил его и благодарил за все его распоряжения. Делагарди, однако, советовал Михаилу Васильевичу поскорее выбираться из Москвы в поле, и замечал, что ему грозит дурное. Везде говорили, что царь готовит Михаилу Васильевичу тайное зло, все на него смотрели как на соперника царского. Переметчики из Москвы и пленные сообщали даже полякам, что Скопин, будучи во вражде с царем, втайне доброжелательствует польскому королю, и если королевское войско поспешит к столице, оно найдет в нем союзника.

23 апреля князя Михаила Васильевича позвали крестить к князю Ивану Воротынскому. Кумою была Екатерина, жена Димитрия Шуйского, дочь известного своими злодеяниями в царствование Грозного Малюты Скуратова. На этом пире ему сделалось дурно. Его отвезли домой. У него открылось кровотечение из носа. Делагарди прислал к нему медика: ничто не помогло. Михайло Васильевич скончался через несколько дней на руках своей матери и жены. Всеобщая молва тотчас же сказалась, что его отравила кума Екатерина Шуйская в чаше на перепиванье. Народ уже прежде боялся, чтобы тайное недоброжелательство Шуйских не сделало чего-нибудь дурного его избавителю, и теперь взволновался до того, что чуть не разорил всего двора Димитрия Шуйского. Насилу царь Василий охранил его военного силою от ярости толпы. Иностранцы-современники уверяют, что Скопин был отравлен по приказанию царя Василия*. В народе сохранилось полное убеждение, что он был отравлен, и так перешло это событие в народную поэзию**.

______________________

* Procul dubio jussu Suischii, cui ob excellentem virtutem invisus erat, clam veneno sublatus interiit (Videk., 139). В хронике Буссова говорится: ‘Suiski demselben ein Gift beybringen und ihn damit ertodten Hess’. Из русских источников Псковская летопись приписывает смерть Скопина положительно царю Василию.

** По народной песне, Скопина позвали крестить у Воротынского:

У того ли было князя Воротынского

Крестили младого княжевича,

А Скопин князь Михайло кумом был,

А кума была дочь Малютина

Того Малюты Скуратова.

По общепринятому эпическому приему, так часто повторяемому в былинах киевского времени Владимирова цикла, на крестильном пире князья, бояре и званые гости, подпивши, начинают хвастать кто своей силой, кто богатством, а Скопин, который

А и не пил он зелена вина,

Только одно пиво пил и сладкий мед,

Не с большого хмелю он похвастается:

‘А вы глупый народ, неразумные,

А вы все похваляетесь безделицей!

Я Скопин Михайло Васильевич.

Могу, князь, похвалитися,

Что очистил царство Московское

И велико государство Российское,

Еще ли мне славу поют до веку

От старого до малого’.

Здесь народ влагает в уста князя то воззрение, какое сам составил о нем. Бояре прониклись к нему злою завистью и подстрекнули куму его поднести Скопину отравленное питье.

А и тут боярам за беду стало…

Поддернули зелья лютого,

Подсыпали в стакан в меды сладкие,

Подавали куме его крестовые,

Малютиной дочери Скуратовой.

По другому варианту, самой куме

То слово крестовой не показалося.

В тапоры она дело сделала

Наливала чару зелена вина,

Подсыпала в чару зелья лютого,

Подносила чару куму крестовому.

А князь от вина отказывался,

Он сам не пил, а куму почтил.

Думал князь — она выпила,

А она в рукав вылила.

Брала же она стакан меду сладкого,

Подсыпала в стакан зелья лютого,

Подносила куму крестовому.

От меду князь не отказывается,

Выпивает стакан меду сладкого.

Как его тут резвы ноженьки подломилися,

Его белые рученьки опустилйся.

Уж как брали его тут слуги верные,

Подхватили под белы руки,

Увозили князя к себе домой.

С ужасом и скорбию встречает мать неожиданно привезенного сына:

— Дитя ты мое, чадо милое!

— Сколько ты по пирам не езжал,

— А таков еще пьян не бывал? —

Сын отвечает:

‘Ой ты гой еси, матушка моя родимая!

‘Сколько я по пирам не езжал,

‘А таков еще пьян не бывал,

‘Съела меня кума крестовая,

‘Дочь Малюты Скуратова!’

Он к вечеру, Скопин, и преставился.

(Запис. мною в Саратове, напеч. Лет. р. лит. Тихонр. Киреев. В. VII, 14 — 16, 110-111).

______________________

Таково же было мнение Делагарди и вообще всех шведов. Когда тело Михайла Васильевича лежало приготовленное к погребению, приехал Делагарди, москвичи не хотели было дозволить ему прикоснуться к мертвецу, потому что Делагарди был не православный, но шведский военачальник сказал, что он имеет на это право, как его друг и товарищ. Делагарди взглянул на мертвого, прослезился и сказал: ‘Московские люди! Не только на вашей Руси, но и в королевских землях государя моего не видать мне такого человека!*

______________________

* Повесть о Мих. Скоп.-Шуйском в рук. Рум. музея.

______________________

Толпа народа провожала его останки. Гроб его несли его сослуживцы и пели надгробные песни, их окружала толпа женщин, тут были вдовы, сестры и дочери убитых в бою служилых, они поддерживали мать и жену усопшего, которые от тоски лишались памяти и чувства. Разливался слезами и вопил царь Василий, но ему не верили, все понимали, что он плачет над трупом того, который, может быть, через несколько дней заступил бы его место. Михаилу Васильевичу не удалось быть на московском престоле, зато гроб его поставили между гробами царей и великих князей Московского государства в Архангельском соборе.

VIII
Волнение в Московском государстве. — Успехи поляков. — Победа русских под Иосифовны монастырем

Разнеслась весть по Русской земле, что не стало единого лучшего воеводы, спасителя Русской земли. Прокопий Ляпунов, почитатель Скопина, давний ненавистник царя Василия, думавший постоянно, как бы свести его с престола и посадить достойного Михаила Васильевича, разослал по городам грамоты, обвинял Василия и его брата и приглашал восстать единодушно, низложить недостойного царя, неправильно захватившего престол и так ужасно награждающего тех, которые трудятся для Русской земли. Он послал в Зарайск своего племянника Федора Ляпунова к воеводе Димитрию Михайловичу Пожарскому приглашать его на соумышление. Пожарский отверг предложение и дал знать царю, чтобы он присылал к нему скорее людей. Летописец говорит*, что Ляпунов начинал даже ссылаться с ‘вором’, находившимся в Калуге, но подлинно неизвестно, с какою целью и каким способом. Быть может, Ляпунов начинал сношения собственно не с ‘вором’, а с окружавшими его русскими, чтобы соединить их на совместное дело против Шуйского. Он перенял помощь, присланную Шуйским под Шацк воеводе Василию Мосальскому, который осаждал воровского воеводу Димитрия Мамстрюковича Черкасского. Это-то и бросило на Ляпунова подозрение, что он благоприятствовал самому ‘вору’. Но в самой Москве нашелся у Ляпунова сильный сотрудник, Василий Васильевич Голицын. Хитрый и лукавый боярин, прежде пособник первого претендента на звание Димитрия, потом соучастник убийства его вместе с Василием Шуйским, он был тайным врагом и соперником последнего. Ему самому представлялся престол, он пристал к Ляпунову мстителем Скопина, но для своих целей. Ненависть к Шуйскому расходилась быстро**. Рязанская земля, по призыву Ляпунова, стала в открытую вражду с царем и не хотела более посылать в его войско ратных людей.

______________________

* Никон., 134.

** В любопытной народной песне, сложенной во время, близкое к событию, изображается плач и отчаяние московских гостей, то есть торговых людей:

Ино что у нас в Москве учинилося,

С полуночи у нас в колокол звонили.

А росплачутся гости москвичи:

‘А тепере наши головы загибли,

‘Что не стало у нас воеводы,

‘Васильевича князя Михаила!’

Но князья и бояре представляются со злорадством:

А съезжалися князи-бояре супротиво к ним,

Мстиславской князь, Воротынской,

И меж собою они слово говорили,

А говорили слово, усмехнулися:

‘Высоко сокол поднялся

И о сыру-матеру землю ушибся!’

Зато шведы представляются плачущими о Скопине:

А расплачутся свецкие немцы,

Что не стало у нас воеводы

Васильевича князя Михаила!

Но у этих иноземцев на уме недоброе, то, что впоследствии случилось:

Побежали немцы в Нов-город,

И в Нове-городе заперлися,

И многой мир-народ погубили,

И в латынскую землю превратили.

Киреевск. Вып. VII, 113-114.

______________________

Между тем на Москву находили вновь тучи. Ей не угрожал более ‘вор’ с своим сбродным полчищем, но он не потерял еще вовсе значения и мог опять быть опасным. Страшнее его были поляки. Когда сам король стоял под Смоленском и ничего не мог сделать с этим городом, отряды его успешно воевали в других местах, и люди Московского государства поневоле готовы были изъявлять желание, чтобы на престол был избран польский королевич Владислав. Еще в марте запорожцы под начальством атамана Искорки взяли и сожгли Стародуб. Московские люди защищались геройски в этом городе и бросались в пламя, не сдаваясь польскому королю. Воевода их Андрей Хованский, взятый в плен, был представлен Сигизмунду с несколькими другими чиновными пленниками. Потом другой отряд запорожцев, под начальством служившего некогда первому Димитрию Запорского, взял Почеп. Здесь московские люди защищались так же упорно, как и стародубцы, с утра до вечера, пока козаки не успели зажечь стену. Деться было некуда. Двое воевод первые стали просить милости и выслали священника с готовностью покориться на имя королевича Владислава. Бой в Почепе был так жесток, что убитых московских людей было до четырех тысяч человек, как говорят. В конце марта киевский подкоморий Горностай взял Чернигов. И город и посад были разграблены. Сигизмунд казался недоволен жестокостью своего войска при взятии городов и издал универсал, чтобы вперед в подобных случаях поступали кротко. В апреле Новгород-Северский был взят без кровопролития. Запорожские начальники, Богушевский и Ганченко, условились с новгород-северскими дворянами, детьми боярскими и посадскими людьми на том, что последние признают государем королевича Владислава и пошлют королю посольство. Вслед за тем тамошний воевода Карпов поехал под Смоленск*. 13 апреля Александр Гонсевский взял голодом Белую. Уже более полугода запорожские козаки осаждали этот город. Ратные люди, сидевшие там, покорились Гонсевскому на имя королевича Владислава**.

______________________

* Ист. библ., I, 570 — 571. Дневн. похода короля.

** Истор. библ., I, 569.

______________________

Потом сдался Рославль, принужденный к этому внезапным налетом королевских пахолков. 17 мая рославльский воевода приехал под Смоленск и целовал крест от всех жителей своего города*. Между тем поляки, служившие тушинскому ‘вору’, овладели Волоком и Иосифовым монастырем.

______________________

* Diar. oblez. Smol. Рукоп. Генер. штаба. — Истор. библ., I, 587. Дневн. похода короля.

______________________

По смерти Скопина Василий назначил главным воеводою своего-брата и постарался поладить с Делагарди и его шведским войском. Было со шведской стороны много поводов к неудовольствию. Корела, вопреки договору, не была сдана, жители не поддавались шведам и упорно отбивались от шведской рати. Жалованье не было выплачено, да и надежды на сбор его с Московского государства были плохи, когда распространилась весть об убийстве Скопина, везде исчезали последние остатки уважения и повиновения Василию. Вдобавок шведы, уверенные, что Скопин умерщвлен по тайному приказанию Василия, неохотно шли на новый бой за него. Они уважали Михаила Васильевича, но презирали Шуйских, особенно Димитрия, и притом считали его совершенно неспособным. Сам Делагарди питал к нему омерзение. Только выгоды Швеции заставляли его преодолевать свое чувство. Сигизмунд брал верх. Нужно было так или иначе, а действовать против поляков, подавать помощь Московскому государству. Куда бы ни привели запутанные обстоятельства, во всяком случае нужно было наблюдать, чтобы Швеция не вышла из этого союза без всякой для себя пользы. Василий подтвердил Выборгский договор, обещал сдать Корелу к Иванову дню (24 июня) и приказал перелить в монету, для уплаты иноземцам, серебро и золото, бывшие у него в сосудах, шейных цепях и других украшениях. Тогда Василий не побоялся навлечь на себя нерасположение Троицкого монастыря, так высоко стоявшего во всеобщем уважении, и послал дьяка Семенка в монастырь требовать вспомоществования. Архимандрит Иосиф тотчас дал знать в Москву келарю Авраамию, чтобы он упросил царя не трогать монастырского достояния. Авраамий представлял царю, что обитель выдержала тяжелую осаду, теперь находится в скудости и нужно поправить пострадавшие от приступов стены, кельи и службы стояли без кровлей, мельницы, дворы, села, волости — все разграблено. Но царь не послушал келаря и велел насильно брать из монастыря драгоценности. Тогда, — говорит троицкий историк*, — и у монахов, и у сидельцев (т.е. находившихся в осаде и там оставивших свое достояние) побрали все, до последнего платка, которым они могли бы утирать свои горькие слезы. Взяли тогда и вклады прежних царей и великих князей и бояр — золотые и серебряные сосуды, оставляли монастырю что похуже. Этим поступком, на который Василий был вынужден крайнею бедою всей земли, он умножил число врагов себе, когда их у него и без того было чересчур много.

______________________

* Авр. Палиц., 227.

______________________

Делагарди, презирая Димитрия Шуйского, должен, был однако, решиться идти вместе с ним еще и оттого, что, будучи знатнейшею после царя особою, Димитрий, находясь в войске, служил ему как бы заложником*. Положили идти против Сигиз-мунда, с тем чтобы принудить его оставить осаду Смоленска. Прежде чем Делагарди вышел против королевского войска, с другой стороны от Швеции оказана была новая помощь московскому делу.

______________________

* Videk., 142.

______________________

Эдуард Горн, посланный в Швецию для набора свежих сил, воротился в Московское государство и привел около четырех тысяч сбродного войска, тут были англичане и шотландцы под начальством капитанов Кальвина и Коброна, французы под начальством Пьера де ля Билля, голландцы и немцы под начальством полковника Таубе. Этот сброд, прошедши через Финляндию, зимовал в Выборге, много перенес от непривычки к суровому климату и с раннею весною прибыл в русские края. Немилыми были эти новые гости для народа, везде, где они проходили, народ покидал дома свои и прятался в леса от их своеволия. Они выгнали польские шайки из Старой Русы, из Осташкова, побились с поляками под Ржевою, прогнали их, много поляков тогда утонуло в Волге. За это поляки, в виду прибылых пособников московского дела, зажгли за Волгою посад и варварски резали и мучили русских — и старых и малых, не щадили и грудных младенцев. Простоявши недели две во Ржеве, Пьер де ля Билль занял Погорелое Городище, где перебили всех находившихся там поляков и умертвили самого начальника отряда, взятого в плен*. Поляки и здесь в виду пришельцев свирепствовали над русскими жителями. 24 апреля сам Горн взял Зубцов. Тамошний польский отряд в пятьсот человек окопался валом в трех верстах от Зубцова, но триста человек из него пали в битве, остальные бежали и взяты были в плен**. Отсюда Эдуард Горн послал французов с их командиром де ля Биллем на помощь Григорию Валуеву, который перед тем удачно отнял у поляков Волок и теперь приступал к Иосифову монастырю. В монастыре сидело тысяч до двух поляков тушинского войска под начальством Руцкого, и отряд украинских козаков, да еще в их распоряжении был отряд донцов, но поляки не доверяли честности и преданности козаков и не дозволяли им находиться вместе с собою, а поместили в особом деревянном остроге, недалеко от монастыря. У де ля Билля, по известию шведского историка, было до пятисот***, а по известию поляка**** — до девятисот человек, у Валуева же до двух тысяч. Монастырь защищала каменная ограда, да сверх того он был окружен внешним деревянным острогом. Русские и французы ночью притащили большую медную пушку к воротам деревянного острога, разбили их и ворвались в острог*****.

______________________

* Breret, 43.

** Videk., 146.

*** Videk., 147.

**** Marchock., 73.

***** Videk., 147.

______________________

Поляки увидели себя запертыми со всех сторон в каменной ограде монастыря. Задние ворота, куда еще, казалось, можно было до поры до времени уйти, были завалены. Поляки делали вылазки, успели зажечь острожные стены, которые теперь, находясь в руках неприятеля, были им вредны, но это не помогало делу, русские и французы могли заморить их голодом. В таких стесненных обстоятельствах поляки попытались сойтись с французами и отвлечь их от московских людей. Де ля Билль предложил размен пленных. Пользуясь этим, поляки написали де ля Биллю письмо и приглашали его — вместо того чтобы драться с ними, вступить в службу к польскому королю, у которого довольно всяких иноземцев на службе. ‘Не верьте Москве, — писали поляки, — у них такой обычай, что кого из иноземцев заманят к себе на службу, тех по окончании войны приневолят жить в земле своей, оттого в Московском государстве много всякого народа, они к себе после замирения с королем Стефаном пригласили три тысячи наших против татар, а потом и не выпустили их из своей земли’. С таким посланием отправлен к французам монах, который думал именем католической веры склонить французов. Ответ принес им француз Жак Беренжье с двумя товарищами, французы просили поляков уволить их от таких предложений и изъявили желание толковать об одних пленниках. ‘Вы, французы (говорили поляки посланцам), люди одной с нами веры, и где в чужих землях наши братья поляки с вашими людьми встречались, всегда обращались по-приятельски между собою. Праведнее было бы вам заодно с нами воевать против Москвы’. — ‘Мы люди военные, ищем славы (отвечали французы), а что бы это была за слава нам, если бы мы стали воевать против московского народа, грубого, вместе с вами, народом самым доблестным, которому подобного нет в Подсолнечной? А вот бы нам была слава, когда бы мы с этим народом да ваш народ завоевали!’ Козаки, бывшие вместе с поляками в осаде, услыхали об этих переговорах с французами и заволновались. ‘Это паны поляки, — кричали они, — себе хотят выговорить свободный выход, а нас оставить на убой!’ Поляки должны были прекратить сношения с неприятелем. Еще несколько дней продержались они и послали гонца к Зборовскому просить помощи, но этому гонцу, вероятно, не удалось добраться до Зборовского. Недостаток съестного одолевал их. Прорваться было трудно. Валуев стоял на левой, французы на правой стороне у монастыря: между ними и своею ставкою Валуев наскоро состроил острог, где засело более тысячи человек. Козаки прежде поляков потеряли терпение, в день Вознесения отвалили колоды от задних ворот и отворили их. Тогда полякам ничего не оставалось, как уходить. На их счастье, осаждавшие не обратили было на них большого внимания: их путь лежал между острожком и французами. Но двое изменников — один из них назывался Забржицкий — побежали к Валуеву и дали знать, что поляки намерены уходить, Валуев немедленно отправил в засаду до пятисот пеших человек к плотине на болотистой реке Ламе, через которую надобно было беглецам переходить. Поляки стали выходить на закате солнца. Московские люди их нарочно пропустили, а когда уже смерклось, с криком ударили на их заднюю сторожу. Поляки остановились, готовые принять бой, — московские люди отступили. Поляки пошли далее, опять на них ударили, и опять отступили, когда поляки хотели обороняться. Утром дошли поляки до реки Ламы, а тут выскочили на них засады спереди и сзади, ударили на них всеми силами и поразили их так, что, по известию Мархоцкого, бывшего тогда в деле, из полуторы тысячи едва в живых осталось и успело убежать триста человек: знамена, орудия, все возы достались победителям. ‘Если бы не донские козаки, — говорит Мархоцкий, — которые проводили поляков и везде по дороге перед крестьянами называли себя людьми Шуйского, то ни один бы не спасся’ и трудно было бы узнать, что сталось с нашим войском. Тогда московские люди отгромили и своих земляков, которые держались прежде ‘вора’, а потом пристали к полякам: на челе их был ростовский митрополит Филарет, его отвезли в Москву*. Беглецы достигли смоленского стана. Валуев шел по следам их и остановился под Царевым Займищем, там он окопался и состроил острожек. Горн с двумя тысячами англичан и французов соединился с четырьмя тысячами московского войска под начальством князя Барятинского. Они пошли на Белую, где заперся Александр Гонсевский. По дороге к Белой крестьяне охотно подвозили продовольствие войску и не боялись иноземцев, как на севере, а из Белой русские уведомили тайно своих начальных людей, что жители города зажгут стены во время приступа, чтобы пособить землякам. Но перебежчики из французского отряда сообщили Гонсевскому об умысле жителей Белой, Гонсевский взял под стражу подозрительных людей и этим предупредил злой против него умысел. Горн и Барятинский подошли к Белой 26 мая, поляки вышли из города, побились с ними и опять ушли в город. Горн предлагал Гонсевскому выступить в открытый бой, а Гонсевский уговаривал Горна отступиться от Шуйского и перейти на службу к польскому королю. Горн отвечал, что он служит шведскому королю, своему государю. Переговоры эти прервались, когда разнесся слух, что на выручку Гонсевскому идет от Смоленска польское войско. Горн отступил к Зубцову**.

______________________

* Videk., 149.- Marchocki, 84.

** Videk., 155.

______________________

IX
Битва под Царевым Займищем. — Битва под Клушиным. — Поражение московского войска. — Сдача Царева Займища и Можайска

Давно уже в стане Сигизмунда шли толки о том, чтобы отправить отряд, присоединить к нему бывшее тушинское войско и идти на Шуйского. Это дело возлагал Сигизмунд на брацлавского воеводу Яна Потоцкого. Но этот пан хоть не отказывался от поручения, зато медлил и собирался долго. Он хотел избежать трудной обязанности умиротворить окончательно буйное тушинское войско. Это было слишком нелегко. Сигизмунд, продолжая ограничиваться обещаниями, не имел возможности хотя вполовину сдержать их и выплатить войску деньги, которых оно ожидало и вправе было ожидать. Кроме того, Потоцкий был соперником Жолкевского: ему было досадно, что без него возьмут Смоленск. Овладеть сильной крепостью считалось великим подвигом, он полагал, что это было возможно, и, напротив, мало верил в успех под Москвой, особенно, когда надежды на склонение тушинского войска было немного. Сигизмунд предложил это поручение Жолкевскому, несмотря на то что это был человек, не одобрявший самой войны вначале. Жолкевский не стал противоречить и принял поручение. Он взял с собою две тысячи конницы и тысячу пехоты, да еще пристал к нему отряд вольных козаков в три тысячи под начальством полковников Пясковского и Ивашины. Жолкевский двинулся к Белой выручать Гонсевского, но услышал, что русские отошли оттуда, и поворотил к Цареву Займищу*.

______________________

* Говорят, что часть иноземцев, находившихся под Белой, прислала из среды себя восемнадцать человек, но когда они были еще в дороге, роты Ляндскоронского и Млоцкого и две тысячи запорожских козаков напали на них. Они бросили оружие, просили пощады, кричали, что служат польскому королю, их не слушали и били, они спаслись только бегством.

______________________

Схваченные в плен московские люди пророчили Жолкевскому успех, они открыли ему, что народ не терпит царя Василия, что его считают убийцею Скопина, не хотят видеть его на престоле, уверяли, что русские хотят лучше покориться Сигизмунду и получить от него в цари сына Владислава. С такими добрыми сведениями Жолкевский дошел до Царева Займища. Оттуда неподалеку стояли полки Зборовского и Казановского, остатки тушинского полчища, с ними хотел уладить дело Жолкевский, поехал к ним и вызывал на разговор Зборовского. Зборовский выехал, но первое его слово было, чтоб Жолкевский уехал прочь и прислал вместо себя переговорщика. Жолкевский послал к нему пана Гербурта. Зборовский и Казановский уверяли, что верны королю, но собрали военное коло, — а на нем поднялся такой крик: ‘Мы не хотим знать гетмана, не хотим быть у него под командою, пока нам не выплатят жалованья’. Гербурт уверял их, что если им не успели до сих пор выплатить, то этому причиною дурные дороги. Но этим нельзя было обольстить буйную шайку. Она шумела. Она хорошо знала, что не та причина. ‘Давайте нам сто тысяч злотых, которые обещал король, — кричала шляхта, — тогда мы пойдем служить и покоримся ему, а не заплатят — будем стоять, сконфедеровавшись, до субботы, а если и тогда не дождемся обещанной донативы, так найдем себе другой путь’. Жолкевский, когда донесли ему об упорстве жолнеров, рассудил, что не следует более настаивать и принуждать. ‘Мы накажем их презрением, — говорил он, — и они скорее опомнятся*’. Он двинулся к Цареву Займищу.

______________________

* Bibl. Krasinsk. В. 1,8.

______________________

Войско Шуйского тысяч в тридцать двигалось к Можайску под начальством Димитрия Шуйского, к нему шли Делагарди и Горн с их разноязычною ратью. Де ля Билль находился еще во Ржеве. Часть московского войска в шесть тысяч*, а по другим в 10 000**,под начальством князя Елецкого, отправлена вперед к Валуеву в Царево Займище. В Цареве Займище была широкая плотина, устроенная царем Борисом. Она находилась впереди острожка, который недавно построил Валуев. Изведав, что Жолкевский должен будет переходить через эту плотину, московские военачальники устроили засаду, посадили несколько сот стрельцов в водомойные рвы, которые были по краям этой плотины и в густой заросли около нее, так что посаженные люди не могли быть видимы, когда сидели неподвижно. Подобный способ раз удался Валуеву под Иосифовым монастырем, думали, что тоже и в другой раз удастся здесь. Но Жолкевский узнал об этой засаде впору и 14 июня, дошедши до места засады, остановился, запретил приближаться к плотине и показывал неприятелю вид, что не думает переходить реки, а хочет с войском ночевать на месте. Московские люди ожидали, что им придется употребить в дело свою засаду только на другой день, и стали беспечны: те, которые сидели во рвах и кустах, от скуки стали перебегать одни к другим и вести разговоры, так что поляки это видели и говорили: ‘Они пренебрегают нами, думают, что мы хотя и видим их, а напасть на них не смеем’. Жолкевский воспользовался тем, что вода, через которую лежала плотина, была спущена, и отрядил одну часть пехоты и спешенных козаков по обе стороны плотины, а другую часть пехоты двинул прямо на плотину, те, которые пошли по сторонам от плотины, вскочили на нее внезапно в то время, когда на московских людей напирали прямо по плотине, и стали их с трех сторон стрелять и рубить. Московские люди оробели и пустились врассыпную по кустам. Тут Валуев увидел, что поставленную им засаду гонят неприятели, вместо того чтобы этой засаде гнать неприятелей, и послал бегущим подкрепление из острожка, до трех тысяч. Польской и козацкой пехоте также могло быть теперь плохо, потому что через болото нельзя было подать им помощи лошадьми. Валуев заранее приказал разобрать мостик на плотине, но Жолкевский велел как можно скорее наводить новый. Он был наведен вмиг. Жолкевский двинул через него конницу, и скоро до тысячи человек конницы очутилось на другой стороне. Завязалась битва. Московские ратные люди были отбиты и ушли — одни в острожок, а другие в страхе бежали мимо острожка. Жолкевский одержал победу, которая показывала его военный талант, ловким распоряжением он не только избежал приготовленных ему затруднений, но еще из того самого, что ему должно было вредить, устроил вред врагу своему. Победа, однако, стоила польскому войску начальника пехоты Мартина Вайера, убитого пулею. Это был военачальник опытный и даровитый***.

______________________

* Videk., 157.

** Zotkiewski, 43

*** Bibl. Kras., В. 1, 8.-Pisma St. Zolkiewsk., 46. — Dz. pan. Zygm., Ill, II. Прилож. 2. — Vid., 157.

______________________

После этой победы Жолкевский подступил к Цареву Займищу, тогда Зборовский уговорил свое упрямое войско и пристал к Жолкевскому. Его рыцарское коло согласилось служить в предстоящей войне, только с условием, если через неделю будет выплачена обещанная донатива. Добывать приступом Валуева и Елецкого было трудно. Жолкевский нашел, что удобнее будет осадить их и отрезать им подвоз продовольствия, с этой целью он построил вокруг острога, где сидело московское войско, небольшие острожки, окопал их рвами, поставил между ними, где нужно оказалось, надолбы и в каждом острожке поместил пехоту и козаков, сколько было достаточно, чтобы держать московское войско взаперти. Валуеву, однако, несмотря на это, удалось послать несколько гонцов одного за другим через лес, к Димитрию Шуйскому, он извещал, что его осадили, лишили продовольствия, и просил поспешить к нему на выручку.

Димитрий Шуйский и прибывший Делагарди стояли тогда на дороге между Москвою и Можайском. Иноземцы роптали. Срок платежа подходил. Жалованья не присылали. ‘Пусть, — кричали они, — нам дают скорее жалованье, а не то мы служить не станем’. Делагарди их успокаивал, уговаривал. Они не слушали, но все более и более волновались. Выбившись с ними из сил, полководец написал к царю Василию: ‘Если будет прислано жалованье, которое могло бы удовлетворить солдат моих, то я надеюсь еще раз повести храброе войско под неприятельские мечи и с Божиею помощью победить. Если нет — пусть тогда царь самому себе припишет несчастный исход войны, и на меня да не падет конечная гибель и разрушение Московского государства’. Царь советовался с боярами. Поспешили написать к Делагарди, что жалованье будет выплачено тканями и мехами, как только войско дойдет до Можайска. Тогда Делагарди двинулся далее и написал Горну, ставшему под Зубцовым, чтоб он скорее сходился с ним. У Горна тогда смятение было хуже, чем у Делагарди. Двое ротмистров, Николай Пинарт и Кольвиль, были заводчиками смут. По их подущению убежало восемьдесят англичан в неприятельский стан, на другой день Горн казнил возмутителей и тем только остановил на время измену. По требованию Делагарди он повел свой отряд к Можайску и сошелся с Делагарди у деревни Масловой, верстах в двадцати пяти от Можайска. После этого соединения, 21 июня прислано было из Москвы тканей и мехов для уплаты наемному войску, но когда дошло до раздачи, то поднялись недоразумения: Делагарди не хотел платить, как требовали начальники отрядов, по первоначальной росписи, потому что многие были убиты, другие выбыли, а считал справедливым разделить присланное жалованье по числу наличных. По этому поводу нужно было несколько дней, чтобы делать счет наличному войску, а тут прибежали гонцы от Валуева, и Димитрий Шуйский умолял поскорее идти на выручку осажденным в Царевом Займище. Успели раздать жалованье только новоприбывшим, остальных Делагарди понуждал идти на дело и обещал их удовлетворить после. С досадою и ропотом услышали воины эти слова своего военачальника. Конница кинкгольмская забунтовала было и поджигала других к неповиновению, но Делагарди схватил и предал войсковой казни зачинщика смуты: остальные покорились. Однако все были очень недовольны и шли вовсе без желания жертвовать жизнью за Московское государство, которое им худо платит за труды.

Димитрий Шуйский держал у себя военный совет, с ним были князья Андрей Голицын, Яков Барятинский, Данило Мышецкий, Василий Бутурлин. Они рассудили, что следует обойти неприятельский обоз и ударить на него сбоку. С этою целью они двинули войско на деревню Клушино.

Гетман Жолкевский тотчас же узнал от перебежчиков, что делается в неприятельском стане, что замышляется, куда войско направляется, узнал он также и о том, что помогающие Московскому государству иноземцы жалуются на неуплату жалованья и готовы передаться туда, где им будут получше платить. Перебежчики говорили: ‘Если бы только к ним гетман написал, передалось бы к нему и больше!’ Тогда Жолкевский вручил одному французу такого содержания воззвание на латинском языке к французам и шотландцам, находившимся в иноземном войске, помогавшем Московскому государству:

‘Между нашими народами не было вражды. Короли наши жили и до сих пор живут в дружбе. Хорошо ли это, что вы, не будучи от нас ничем оскорблены, помогаете прирожденным нашим врагам московитянам? Хотите быть нашими друзьями или врагами? Выбирайте. Мы же и на то, и на другое готовы. Прощайте’. Француз, которому вручено это послание, попал в руки Горна и был повешен.

Отправивши это послание 23 июня гетман собрал к себе военный совет и сообщил, что неприятель недалеко.

Иные были того мнения, что надо продолжать осаду и ожидать неприятеля, другие, напротив, советовали выйти ему навстречу и не допустить до Царева-Займища. Последних было меньше.

Против них поднимались голоса: ‘Разве вам жизнь надоела? Безрассудно с таким малым числом выходить самим в бой против многочисленного неприятеля, как только мы снимемся, те, что сидят в остроге, ударят на оставленную для осады малую часть войска’.

‘Нет, — говорили противники, — если мы неприятеля допустим близко сюда, то он начнет нас стеснять острожками и лишит нас продовольствия. Московитяне так уже делали с нашими у Троицы и у Дмитрова’.

Гетман Жолкевский, по-видимому, не склонялся ни на ту, ни на другую сторону и велел только всем быть готовыми к выступлению, когда прикажут, а той части войска, которая сидела в острожках, приказал, не двигаясь с места, оставаться в прежнем положении. Гетман заботился, чтоб не допустить русских заметить у себя какой-нибудь перемены. Жолкевский скрывал от всех, что он задумал и на что решился, он опасался, чтобы не сделалось у него того, что делалось у неприятелей, и перебежчики не принесли бы в неприятельский стан сведений. За два часа до вечера Жолкевский разослал полковникам письменные приказы немедленно выступать в поход, но не велел ни трубить в трубы, ни бить в барабаны, осажденные ничего не должны были услышать такого, что бы могло их встревожить. Осаду под Царевым-Займищем Жолкевский поверил Бобовскому: у него была королевская пехота, семьсот конных и несколько сот козаков*.

______________________

* По известию Маскевича, оставлено было две роты Калиновского и Бобовского, в которых оказалось 700 всадников, 200 чел. пехоты и 4000 запорожцев. Число взятых гетманом с собою Маскевич уменьшает до 2500 конных и 200 пеших с 2 полевыми орудиями.

______________________

С наступлением сумерек войско было уже в дороге по направлению к Клушину, где, как сообщили гетману перебежчики, он должен был найти неприятельское войско. Ночь была светлая. Войско шло по болотистой почве, посреди зарослей и дошло до Клушина еще до рассвета.

Русские и иноземцы стояли обозом в удобном месте, сзади них был лес, перед ними поле, по которому московские люди заплели плетень для обороны своего обоза. Впереди плетня стояли две деревушки. Русские спали. Накануне у предводителей был пир. Делагарди, вспоминая свои прежние военные дела, сказал:

‘Я был в плену у Жолкевского: он мне подарил кунью шубу, теперь, когда я его возьму в плен, то подарю соболью’.

Жолкевский подошел близко к стану так тихо, что никто в неприязненном стане не слышал. Гетман тотчас приказал зажечь деревушки, чтобы не дать московским людям засесть в них и стрелять оттуда, а вслед за тем приказал громко затрубить в трубы и ударить в барабаны. Пожар и военная музыка всполошили русский стан. С криком бросились все к оружию, поляк очевидец говорит с насмешкою об их беспорядке: ‘Это значит: седлай порты, надевай коня!’

Правую сторону польского войска занимал полк Александра Зборовского — прежние тушинцы, левую — полк Николая Струся, каменецкого старосты, по бокам и в резерве, на правой стороне — полки Мартина Казановского и Людовика Вайера, налево — гетманский полк под начальством князя Януша Корецкого. За левою стороною были кусты, в них рассеялось четыреста украинских козаков: они назывались погребыщане, потому что были из Погребыщанской волости, принадлежавшей князьям Збаражским. В противоположном войске левую сторону занимал Димитрий Шуйский с московскою конницею, которую сзади закрывала стоявшая в кустах пехота, готовая броситься в бой, когда конница раздвинется. Иноземцы стояли на правой стороне. По известию Жолкевского, московских людей в этом войске считалось до сорока тысяч, а иноземцев десять тысяч, но в наличности последних было там не более восьми, по другим известиям, их было только пять тысяч.

Поляки начали битву нападением на плетень, который стоял впереди обоза. Делагарди выслал к нему иноземную пехоту, она храбро и стойко защищала его. Плетень не был сплошной, но кое-где прерывался и возобновлялся — и сильный бой был на прогалинах. Но в то время, когда у плетня происходила битва с равными силами, на правой стороне Зборовский с своими бывшими тушинцами ударил на московскую конницу. Московские ратные люди были плохие воины: бывалые бойцы у них или были побиты в прежних боях, или лежали по домам раненые, в войске под Клушином были все новобранцы, в первый раз увидавшие бой и смерть, да вдобавок охоты у них у всех было мало охранять державу царя Василия, и предводитель Димитрий Шуйский не мог их всех привязать к себе своею личностью. От этих причин, как только Зборовский ударил с своими полком на московскую конницу, так она и пустилась бежать и смешала пехоту, которая должна была ей подавать помощь. Побежала и пехота. Димитрий Шуйский с пятью тысячами заперся в сделанном наскоро остроге.

Несмотря на это бегство, иноземцы на левой стороне продолжали защищать плетень. ‘Часов пять бились мы, — говорит участник Маскевич, — каждому из нас по восьми и по десяти раз приходилось схватываться с неприятелем. Гетман стоял на возвышении, как Моисей, поднимал руки вверх и призывал небесную помощь’. Но тут прибыла на место битвы гетманская хоругвь и привезла с собою два фальконета, единственные орудия, какие взял с собою Жолкевский в дело: они замедлились по причине дурной дороги. Ударили пушкари из фальконетов, прорвали и повалили плетень, пехота Струся бросилась по нему на иноземцев, — те подались и побежали в лес. Тут Делагарди двинул на них конницу. Битва опять возобновилась. Но случилось, что, когда передовой отряд, давши залп по полякам, оборотился назад, чтобы зарядить ружья, поляки воспользовались этим, ударили на него в тыл, этот отряд напер на другой, стоявший позади, тот поворотился назад и уперся на московское войско, стоявшее позади него, а московские люди пустились врассыпную. Поляки за ними вслед ворвались в неприятельский обоз. Димитрий Шуйский, стоявший в острожке, не подал им помощи. Тогда немцы и французы стали передаваться полякам, сначала по одному и по два, кидали оружие и вступали в разговоры с неприятелем, а потом ротмистры Конрад Линк и Вильгельм Таубе с целыми своими отрядами послали просить у Жолкевского свободного пропуска на родину из Московской земли. Гетман послал к ним своего племянника Адама, человека ловкого и знавшего иноземные языки и обычаи. Они с ним условились о сдаче. Положили, что иноземцы, служившие Московскому государству, откажутся от этой службы и за то получат от поляков свободное право удалиться в отечество, а кто захочет, тот будет принят в польскую службу. О Линке шведский историк замечает, что этот немец перед тем только получил несколько тысяч рублей от Димитрия Шуйского. За немцами вслед и другие иноземцы стали сдаваться. Делагарди сначала вместе с Горном увлечен был общим движением и убежал в лес, а потом воротился и стал уговаривать свое разноязычное войско, чтобы оно не срамило военной чести, что дело еще не проиграно. Не помогали ни увещания, ни угрозы. Присылал к ним Димитрий Шуйский, сулил, как говорится, золотые горы, но обещаниям Шуйских не верили. Иноземцы, с своей стороны, стали грозить Делагарди и принуждать его пристать к договору, заключенному с Адамом Жолкевским.

Делагарди с презрением отказывался. Рассерженные иноземцы бросились на него. Он убежал от них, а потом вместе с Горном и своими природными шведами поспешил отступить. Тогда иноземцы стали во множестве передаваться полякам и вместе с ними бросились грабить московский обоз. Начальники московского войска, Димитрий Шуйский, Голицын, Мезецкий, как увидали, что Делагарди ничего не сделает с иноземцами и сам с своими шведами убегает с поля битвы, то покинули свой острожек и побежали в лес. Все московские люди по их примеру бежали. Каждый думал только о спасении одной жизни и все добро кидал нарочно, в надежде — авось преследующие враги наткнутся на брошенное, а тем временем можно уйти. Полякам достались: карета Шуйского, его шатер, сабля, булава, его княжеское знамя, вышитое золотом по адамашке, и на двадцать тысяч рублей собольих мехов: это он только что получил из Москвы и не успел раздать иноземцам. Теперь пришлось так, что иные из тех, кому следовало раздать, сами то взяли. Московские люди покинули так много вещей — серебра, одежд, а в особенности мехов, что казалось, говорит польский историк Кобержицкий, как будто они их для продажи разложили. Стояли возы совсем запряженные. Полякам оставалось накладывать на них, что лежало на земле, и везти. ‘Мы, — говорит современник поляк, — как шли на неприятеля, так всех возов у нас было только что под пушечками да гетманская карета, а назад возвращались, так возов у нас было больше, чем нас самих’. Пушки и знамена остались победителям. Часть польского войска еще долго гналась за беглецами по лесам. Князь Яков Барятинский был убит. Василия Бутурлина и дьяка Демидова, который из Москвы соболей привез, поймали. Сам Димитрий Шуйский бежал так, что загнал в болоте коня, принужден был спасаться пешком и оставил в трясине сапоги, потом уже достал деревенскую клячу и на ней благополучно добрался до Можайского монастыря. Там осыпали его вопросами, а он говорил: ‘Просите милости и милосердия у поляков!’ Из Можайска вместе с Голицыным он уехал в Москву с постыдною вестью о своем роковом поражении*.

______________________

* Pisma Zolkiewsk., 49-60, 198-204.-Bibl, Krasinsk., В. 1, 8.- Kobierz., 270 — 279. — Piasecki, 266. — Vid., 162 — 173. — Немцев. Dzieje panow., прил. к 3 т., 398 — 402. — Marchocki, Hist. Wojny Mosk., 83. — Maskiew., 4 — 29. — Дневник похода короля Сигизмунда. Истор. библ. 1,618 — 630.

______________________

По известиям польским, эта победа стоила полякам только 220 конных товарищей и пахолков, пехоты до 200 человек и множества лошадей, а противная им сторона потеряла иноземцев до 1200, по другим известиям — до 800, число же убитых московских людей неизвестно. Салтыковы и другие русские, приглашавшие Владислава в цари, находились в польском войске во время битвы с их единоземцами.

Жолкевский не оставил Делагарди и послал к нему Петра Борковского с одним из передавшихся французских ротмистров приглашать его приступить к договору, заключенному на поле сражения Линком. Делагарди отвечал: ‘Я не знаю договора Линка и знать его не хочу’. Но оставшиеся с ним ротмистры стали советовать помириться с Жолкевским, силы их были малы, и нельзя было, да и не для чего было более биться, когда бежали те, за которых бились. Делагарди согласился повидаться лично с Жолкевским. Польский гетман приехал в лагерь Делагарди с небольшим отрядом конницы. Делагарди выехал к нему навстречу. ‘Я не только надеюсь, — сказал он, — но уверен, что вы, пан гетман, мой противник, по великодушию своему, согласитесь со мною и припишете мою неудачу не упадку и недостатку доблести и крепости, но неспособности русских и вероломству моих наемных воинов! В этом вы уверитесь, когда вспомните, что делали мы прежде в союзе с теми же русскими, когда ими начальствовал достойный Скопин, но его извели, и счастье москвитян изменилось. Мое войско, утомленное долгою службою, не получая впору жалованья, дало вам достаточный образец изменчивости душ человеческих, когда для пользы неприятеля увеличило значительно силу неприятеля перебегом, теперь с остальными, которых я удержал в верности долгу, я надеюсь, что, сообразно народному праву, вы согласитесь заключить следующие условия: мы свободно уйдем в отечество с распущенными знаменами и со всеми военными орудиями и запасами, никто не будет принуждаем к носильному поступлению в польскую службу, если сам не захочет, и, наконец, мне не будет препятствия, пока мы не выйдем из пределов Московского государства, собрать должное жалованье, сколько можно и угодно будет’.

Жолкевский согласился, но прибавил к этому, чтобы Делагарди дал обещание не помогать более Василию Шуйскому. Польский гетман похвалил храбрость и мужество Делагарди и его шведов. Делагарди не сразу поддался на требование Жолкевского, но так как гетман был настойчив, а силы шведского полководца до того умалились, что не было возможности решиться на сопротивление, то он наконец согласился. Составили и подписали с обеих сторон договор в таком смысле, как требовал Жолкевский.

Заключивши этот договор, Делагарди воротился в свой лагерь и застал в нем большую перемену: взбунтовались девятнадцать конных и двенадцать пеших хоругвей, они собрались переходить в польский лагерь. Напрасно Делагарди уверял их, что они еще могут получить жалованье, и если им не дадут добровольно, то можно самим собрать по дороге, как это и дозволялось по договору, заключенному с Жолкевским. Ратных поджигал Линк. Они зашумели, стали бранить полководца, порывались грабить весь обоз. Делагарди и Горн хотели было стрелять в мятежников, но другие отговорили и советовали оставить им волю. Ратные ограбили лагерь и ушли, с предводителями осталось человек четыреста шведов и финнов. С ними Делагарди и Горн ушли к Погорелому Городищу, где стоял Пьер де ля Билль с двумя отрядами конницы.

Полководцы пришли туда вечером, и ночью распространилась весть о их приходе между остававшимися там французами. Утром они стали требовать жалованья, им отказали, они бросились грабить обоз, ограбили самих предводителей и ушли. Делагарди с Горном и де ля Биллем двинулись в Торжок*.

______________________

* Videk., 174.

______________________

После своей победы Жолкевский подошел к Цареву-Займищу. Елецкий и Валуев не видели более возможности защищаться, рассудили, что дело Василия Шуйского проиграно, царство его миновалось. Они послали к Жолкевскому сказать, что желают целовать крест королевичу Владиславу на том целовании, какое уже произнесли тушинские бояре. С своей стороны Жолкевский дал им целовальную запись (о ней впоследствии он говорил, что не знает сам и не помнит, что в ней было). Он тогда обещал за себя и за все войско, излагал условия, на которых Владислав будет государем: охранять веру, не строить костелов, не посылать на воеводства польских и литовских людей, не отдавать в староства городов, не лишать московских служилых людей их жалованья, не отнимать имуществ, взятых с боя у литовских людей в прежнее время, не высылать в Польшу и Литву пленных и выпустить всех, какие теперь найдутся, назад с женами и детьми, идти польским войскам против ‘вора’ и очищать от него города, а королю отступить от Смоленска и оставить этот город по-прежнему при Московском государстве, наравне с другими городами, как скоро смольняне поцелуют крест королевичу Владиславу. После этого Елецкий и Валуев вышли из острога и присоединились к польскому войску с своим отрядом, где было тысяч пять. Гетман отправил Елецкого, как старейшего, к Сигизмунду под Смоленск, а Валуева, которого считал умнее, оставил при себе и 25 июня двинулся к Можайску. Этот город сдался ему без сопротивления. За ним вслед покорились сами собою Волок, Ржев, Погорелое Городище, Иосифов монастырь*.

______________________

* Сборн. Мух., 179.

______________________

X
Козни Жолкевского. — Приход ‘вора’ к Москве. — Заговор. — Низложение и пострижение царя Василия

Гетману после этого оставалось идти прямо на Москву: она была беззащитна и невозможно было Василию устоять против поляков, но Жолкевский расчел, что можно взять ее вовсе без боя. Так советовали ему Валуев и другие русские, на челе которых был Михайло Глебович Салтыков. По их совету Жолкевский послал из передавшихся русских в Москву агентов, чтобы расположить московских жителей свергнуть Шуйского и избрать Владислава. В числе таких был Федор Суселин с товарищами. Он отправился к находившимся тогда на службе в столице смольнянам и брянчанам, дворянам и детям боярским склонять их на сторону королевича*. Другие** повезли письма к разным лицам. Жолкевский писал, что Московское государство страдает под правлением Шуйского, дела идут дурно, кровь беспрестанно льется, и обещал тишину и благоденствие под правлением Владислава, если Москва примет его к себе в цари. Такие возбудительные грамоты переписывались, ходили по рукам и разбрасывались по улицам. Царь Василий не в силах был останавливать волнения. Никто уже не боялся его. Смоленские дворяне беспрепятственно собрали свою братью дворян и детей боярских разных городов на сходку. Там открыто читалась грамота Жолкевского и толковалось о принятии в цари королевича Владислава. Все на сходке сказали, что это дело хорошее, но в записи не написано, что Владислав крестится в православную веру. Выбрали одиннадцать человек, из которых десять было смольнян, и отправили к Жолкевскому. Это число смольнян показывает, что дело это велось одною партиею, настроенною поляками, смольняне хлопотали о воцарении Владислава потому, что думали этим освободить свой город от осады и свой край от военного разорения. Посольство это прибыло в Можайск 5 июля, и на другой день Жолкевский послал в Москву двух смольнян с новою грамотою ко всем московским служилым людям, которые захотят служить Владиславу, величал их приятелями, но о важном вопросе крещения будущего царя отделался такою уверткою: ‘Крещение есть дело духовное, вольно патриарху со всем освященным собором совещаться с наияснейшим королем’. Московские жители подумали, что действительно теперь об этом спорить много нечего, дело состоится впоследствии, и при том Жолкевский не подавал им опасения, чтобы оно не состоялось, а между тем новые несчастные для царя Василия обстоятельства располагали их к скорейшей уступке польскому военачальнику.

______________________

* Сборн. Мух., 179-180.

** Pism. 2 olkiew., 69.

______________________

Весть о поражении под Клушином дошла до Калуги, и там нашли, что будет кстати двинуться к Москве, таким образом, Москва с двух сторон увидит подле себя неприятелей, и Шуйский, как рассчитывали, не в состоянии будет удержаться и полетит с престола. Делами царика руководил Сапега, и ему стала входить мысль самому сделаться царем во всеобщей суматохе. Полчище калужское двинулось к Серпухову.

На царя Василия отовсюду находили беды, а помощи не было ниоткуда. Ратные люди, бывшие с Димитрием Шуйским, разъехались самовольно по домам. Если кое-какое войско и оставалось в Москве, то было ненадежно. Клушинская битва отнимала возможность биться с поляками, притом нужно было разделить рать: одну половину посылать на поляков, другую — на калужского ‘вора’. Делагарди из Торжка писал к Димитрию Шуйскому письмо: обвинял московских людей, что они были причиною клушинского поражения, но вместе утешал, уверял, что дело поправимо, и обещал свежие силы из Швеции, если только будет немедленно отдана Корела с уездом. В ответ на это письмо Шуйский послал к нему гонца с переводчиком и умолял поспешить на выручку Москвы от калужского ‘вора’, но гонец не застал его в Торжке. Делагарди считал опасным долго оставаться так близко к Жолкевскому, которому дал обещание не помогать Шуйскому. Он двинулся к Новгороду. Новгородцы, так недавно принимавшие его, как будто он к ним с неба спал, по выражению современного шведского историка, теперь затворили перед ним ворота и отказали ему в продовольствии. Тут-то ему привезли грамоту от Шуйского, но в то же время, как говорят, Шуйский писал в Новгород и ко всем пограничным воеводам, чтобы они не сдавали городов Делагарди. Впрочем, Делагарди, если бы и хотел, не в состоянии был помочь делу Шуйского, царь Василий никак не мог удержаться на престоле.

Все еще собирая последние силы, царь Василий, однако, отправил из Москвы войско, начальниками были царский свояк Иван Михайлович Воротынский, князь Борис Михайлович Лыков и окольничий Артемий Васильевич Измайлов. Они сошлись с крымцами, которые стояли в Серпуховском уезде: хан прислал их по просьбе московского государя на помощь. Но московские воеводы, вместо того чтоб идти против ‘вора’, сами остались в Серпуховском уезде, а выслали на войну союзных крымцев. Последние побились немного с калужским войском, воротились и перешли Оку назад. ‘Нельзя больше биться, нас голод одолевает’, — говорили они. После этого высланные воеводы отправились себе в Москву*.

______________________

* Ник., 136.

______________________

‘Вор’ напал по следам их на монастырь Пафнутия Боровского. Там укрепления были хороши, но двое воевод, Яков Змеев и Афанасий Челищев, изменили царю Василию и впустили врагов. Третий воевода, Михайло Волконский, не был с ними в совете. Воры нежданно вошли в отворенные для них ворота, начали бить людей, столпившихся в осаде, погнались за ними в церковь. Волконский оборонял церковные двери, был ранен, в изнеможении побежал к клиросу, и там изрубили его воры. Кровь его брызнула на камень, и после сколько ни скребли, сколько ни смывали эту кровь, не могли уничтожить кровавых пятен на камне. Воры ограбили монастырь и пошли далее к Москве. Об этом событии осталось такое предание: когда тела убитых сложили в могилу и стали петь над ними панихиду, из могилы наверх выступила кровь, и потом долго, сколько раз ни служили над могилою панихиды, только что запоют ‘Вечную память’, кровь и выступит на могиле*.

______________________

* Ник., 137.

______________________

Воровское войско дошло до монастыря Николы на Угреше. Города сдавались ему. Коломна прельстилась и целовала Димитрию крест: не послушали коломенцы своего владыки Иосифа, который их останавливал, а еще послали в Каширу и Зарайск грамоты с убеждением целовать крест царю Димитрию Ивановичу. Кашира повиновалась. Тамошний воевода, князь Григорий Петрович Ромодановский, сначала уговаривал жителей не делать этого, но его чуть не убили, и он покорился общей воле. В Зарайске воевода князь Димитрий Михайлович Пожарский не поддался целому посаду, его хотели убить, он заперся в каменном городе с немногими людьми, которые, как и он, не хотели сотворить худого дела, протопоп зарайский Димитрий благословил и укрепил его стоять и умирать за правду. В городе с Пожарским были имущества тех, которые отложились от царя Василия и хотели принудить Пожарского признать Димитрия, они поэтому поневоле должны были предложить мировую. Согласились целовать крест тому, кто на Москве будет царем, будет Москва верна Василию — ему служить, а поставят в Москве иного — и тот будет всем царем. По примеру Зарайска, Коломна отложилась от ‘вора’, так недавно ею признанного, и постановила целовать крест тому, кого Москва царем признает*.

______________________

* Никон., 138.

______________________

‘Вор’ оставил жену свою в монастыре Николы на Угреше, а сам с войском стал 11 июля под Москвою в селе Коломенском. Москва всполошилась. Москве памятно было ее положение, когда под тем же знаменем полчище стояло в Тушине. Тогда с большим трудом избавились от него, и то с помощью иноземцев, да тогда Скопин был у Московского государства. Теперь в Москве могло быть хуже. Тут ‘вор’ наступает, а там поляки. Трудно защищаться против двух, было опасение, как бы оба заодно не стали. Одно средство оставалось — свести Шуйского и поладить с какою-нибудь стороною.

В это время Прокопий Ляпунов от имени покорной ему Рязанской земли послал Алексея Пешкова в Москву к брату своему Захару и также написал к боярину Василию Васильевичу Голицыну о необходимости скорее свести Шуйского. При его содействии Захар Ляпунов 17 июля собрал дворян и детей боярских за Арбатскими воротами на совещание. Там говорилось:

‘Московское государство доходит до конечного разорения и расхищения. Тут пришли на него поляки и литва, а там калужский ‘вор’: с обеих сторон стало тесно. Украинских городов люди не любят давно царя Василия и не служат ему, льется христианская кровь, отец восстал на сына, сын на отца. Василий Иванович не по правде сел на царство и несчастен на царстве. Будем бить ему челом, чтоб оставил престол, и к калужским людям пошлем: пусть они своего ‘вора’ оставят, и мы сообща выберем всею землею нового царя и станем тогда единомысленно на всякого врага’.

Послали в Коломенское, к русским, находившимся при ‘воре’. ‘Сведите Шуйского, — сказали калужане, — а мы своего Димитрия тотчас свяжем и приведем в Москву’.

После такого ответа толпа дворян и детей боярских отправилась в Кремль просить царя Василия, чтоб он оставил престол. Выступил вперед Захар Ляпунов, дюжий, плечистый детина, и сталтоворить царю Василию:

— Долго ли за тебя кровь христианская литься будет? Ничего доброго в царстве твоем не делается. Земля наша через тебя разделилась, разорена и опустошена, ты воцарился не по выбору всей земли, ты погубил многих невинных, братья твои государя нашего, оборонителя и заступника, окормили отравою. Сжалься над умалением нашим. Положи посох свой! Сойди с царства, а мы посоветуем о себе иными мерами.

Василий вышел из себя, выхватил большой нож, который по тогдашнему обычаю носил при себе, бросился на Ляпунова и закричал: ‘Как ты (тут он ввернул крепкое московское слово) смеешь мне это говорить, когда бояре мне этого не говорят!’

Ляпунов погрозил ему своею мускулистою рукою и сказал:

— Василий Иванович! Не бросайся на меня, а не то — я как возьму тебя в руки, так вот тут и изотру!

— Пойдем, пойдем, — сказали бывшие в толпе Иван Никитич Салтыков и дворянин Хомутов, — объявим народу!

Они вышли из Кремля на Красную площадь. Ударили в колокола. Захар Ляпунов с Салтыковым и Хомутовым взошли на высокое Лобное место и стали приглашать бояр, патриарха, духовных, дворян, детей боярских и весь православный народ на всенародное собрание за Серпуховскими воротами. Хоть Красная площадь была немала, но полагали, что народа будет так много, что он на ней не поместится, хотели, чтобы как можно поболее русского народа приняло участие в этом важном деле, и потому выбрали место для народного сборища за городом в поле.

Народ отовсюду повалил за Серпуховские ворота. Съехались туда бояре. Прибыл и патриарх. Там говорили:

‘Наше Московское государство дошло до конечного разорения. Мы — словно овчарня, когда на нее волки нападут! Бедных православных христиан душат без милости, и никто не обороняет нас, никто не хочет помочь нам! Вот три года четвертый на царстве сидит Василий Шуйский, неправдой он на царство сел, не по выбору всей земли, и оттого нет на нем Божия благословения, нет счастья на земле. Сотни тысяч душ погибло напрасно! Как только братья его пойдут на войну, так и понесут поражение, сами прячутся в осаде, а ратные люди разбегаются. Православные христиане! Те наши земляки, что в Коломенском с вором, согласны своего вора оставить и быть с нами в соединении, если мы Шуйского отставим. Собирайтесь на совет, как бы нам Шуйского отставить, а вместо него выбрать всею землею государем того, кого Бог нам укажет!’

Тогда было так мало охотников стоять за Шуйского, что в собрании не произошло смятения и большого разногласия. Об избрании Владислава, кажется, в то время и не заикнулись, во-первых потому, что простой народ боялся поляков, во-вторых потому, что тогда еще, уничтоживши ‘вора’, можно будет соединить Русскую землю и дать полякам отпор. Потачка польским замыслам только тогда стала неизбежна, когда со сторонниками ‘вора’ сойтись было нельзя. Патриарх, вообще не любивший Шуйского, удерживал несколько толпу: его призвание, как первопрестольника Русской церкви, побуждало его сохранять существующую власть, но и он не слишком настаивал. Порешили идти к царю и бить ему челом от всего мира, чтобы оставил царство. Патриарх уехал из собрания. Бояре отправились к царю. Вперед выступил свояк царя Василия, Иван Воротынский, и говорил:

‘Вся земля бьет тебе челом, царь Василий Иванович, оставь свое государство ради междоусобной брани, чтобы те, которые тебя, государь, не любят и служить тебе не хотят и боятся твоей опалы, не отстали от Московского государства, а,были бы с нами в соединении и стояли бы за православную веру все заодно’.

Царю Василию теперь ничего не оставалось, как повиноваться. Та же сила, которая его возвела на царство, теперь объявляет ему, что не хочет видеть его на царстве. Он положил свой посох и переехал из царских палат в свой княжеский дом. Венец, бармы, скипетр, все принадлежности царского чина взяли в казну. Временное правительство поручено, по обычному порядку, Боярской думе, где председательствовал князь Федор Иванович Мстиславский, старший по роду между боярами*.

______________________

* В народной поэзии память о низложении Василия Шуйского с престола выразилась так в песне, записанной в Зарайском уезде:

Как не из-за лесов-то дремучих стая воронов слеталася,

Соходился весь московский народ на площадь Красную,

На тою ли площадь Красную на Ивановскую.

Уж на той ли на высокой колокольне

Во большой колокол звонили,

Ох и, братцы, что-то у нас делается,

Уж не чудо ли какое совершается?

Во дворце что-то все взволновалися,

Все лакеи, все прислужнички взсуетилися.

Уж не бояре ли взбунтовалися,

Уж не злые ли собаки повзбесилися.

Уж и жив ли наш православный царь,

Православный царь Василий Иванович?

Уж и что, братцы, во дворце его не видно,

Что косящеты окошечки все завешаны?

Как и взговорит в народе удалой молодец:

‘Ох вы, братцы, вы не знаете беды-горести,

Что царя нашего Василья злы бояре погубили,

Злы собаки погубили, во Сибирь его послали’…

Киреевск. Песни. Вып. VII, 17.

Посылка Шуйского в Сибирь — анахронизм, происшедший от привычки народа представлять себе конец падшего величия знатных лиц в виде ссылки в Сибирь по частым примерам, бывшим впоследствии.

______________________

На другой день, 18 июля утром, москвичи толпою вышли к Данилову монастырю и отправили посольство в коломенский стан. ‘Мы своего Шуйского свели с престола, — говорили послы, — мы клятвенное слово свое совершили, теперь ведите к нам в Москву своего вора’.

Русские сторонники ‘вора’ расхохотались и сказали: ‘Дурно, что вы не помните крестного целования вашему государю, а мы за своего помереть рады’.

Москва заволновалась, когда принесли туда такой ответ. Москвичам стало стыдно, что их так одурачили и посрамили. Многие сталижалеть о Шуйском. Прежде надеялись, что если его не будет, то и ‘вора’ не будет, а теперь вышло, что царя в Москве нет, а ‘вор’ продолжает с прежними силами стоять под столицею. Дошло это до сверженного царя. Он тотчас послал денег раздавать стрельцам, которых в Москве было тысяч до восьми, чтобы с их помощью захватить престол.

Тогда ясно показалось, что, за невозможностью уничтожить ‘вора’, приходится склониться к полякам, а чтоб Шуйский не мешал и не творил смуты, надобно было с ним разделаться.

19 июля Захар Ляпунов подобрал себе товарищей, в числе их были Иван Никитич Салтыков, Петр Засекин, князь Туренин, князь Василий Тюфякин, князь Федор Мерин-Волконский, подговорили иеромонахов из Чудова монастыря, пришли в дом Шуйского, разлучили его с женой, ее увезли в Вознесенский монастырь, а ему объявили, что следует постричься. ‘Люди московские! — говорил он. — Что я вам такое сделал, какую обиду учинил? Разве за то, что воздал месть тем, которые содеявали возмущение на святую нашу православную веру и тщились разорить дом Божий, разве за то, что мы не покорились Гришке-расстриге и его богомерзким советникам?’ Речь его не разжалобила никого. Ему повторили, что он должен постричься. Василий наотрез сказал, что не хочет. Тогда приказано было иеромонахам совершать обряд пострижения. Когда по обряду спрашивали постригаемого, желает ли он, Василий громко кричал, что не хочет, а стоявший близ него боярин (по одним известиям, князь Тюфякин, а по другим — князь Туренин) произносил за него обещание, Ляпунов же крепко держал Василия Шуйского за руки, чтоб он не отмахивался. Его насильно одели в иноческое платье и отвезли в Чудов монастырь в закрытом каптане4. В то же время в Вознесенском монастыре постригли супругу его, царицу Марью Петровну.

Патриарх не признавал Василия в иноческом звании: он говорил, что теперь иноком стал тот, кто за царя Василия отрекался от мира и изъявил желание принять иночество.

Так окончилось царствование Василия*.

______________________

* Pisma Zolkiewsk., 65 — 68. — Хроногр. Арх. Ком. рук. — Рукоп. Имп. публ. библ. Hist. Pol. No31. — Diar. oblez Smol. Рук. Ген. шт. — Diar. Sapiehy рук. — Никон, лет., 138. — Врем. XVI, 112. Повеств. о Рос. Арцыб., 242. — Buss., 133.- Bibl. Kras. В. 6.

______________________

Тогда вспомнили московские люди о видении, которое несколько месяцев назад было, как говорили, в Архангельском соборе. В полночь с четверга на пятницу, в той церкви, где покоились московские князья и цари, слышан был плач великий, слышалось чтение 118-го псалма и пение вечной памяти. Плачем началось, с плачем затихло. Этот плач в царской усыпальнице предвещал низвержение Шуйского и грядущие затем бедствия, постигшие Русскую землю в эпоху, которую русский народ удачно прозвал ‘московским разореньем’.

——————————————-

Опубликовано: Собрание сочинений Н.И. Костомарова в 8 книгах, 21 т. Исторические монографии и исследования. СПб., Типография М.М.Стасюлевича, 1903. Кн. 2. Т. 5. Смутное время Московского государства в начале XVII ст. 1604-1613. Ч.2. Царь Василий Шуйский и воры. С.241-454.

Исходник здесь: http://dugward.ru/library/kostomarov/kostomarov_smutnoe_vremya2.html

Н. И. Костомаров

Смутное время Московского государства в начале XVII столетия 1604-1613.

Часть вторая

Царь Василий Шуйский и воры

Содержание:

ГЛАВА ПЕРВАЯ

IИзбрание Шуйского в цари. — Ограничение царской власти. — Царские грамоты. — Объяснения с Мнишками и польскими послами. — Царское венчание

IIПеренесение мощей царевича Димитрия. — Окружная грамота. — Новый патриарх. — Объяснение с польскими послами и задержание их

IIIТревога в Москве. — Козни Молчанова и Шаховского. — Волнение вСеверской земле. — Слухи о Димитрии. — Ссылка поляков

VIПример украинных городов. — Осада Болотникова в Калуге. — Явление царевича Петра. — Поражение царского войска под Калугою. — Болотников и царевич Петр в Туле

VIIСбор и поход царя на мятежников. — Осада Тулы. — Затопление. — Взятие Тулы. — Судьба мятежников. — Несколько названых царевичей

ГЛАВА ВТОРАЯ

IЯвление второго Димитрия

IIНовые польские силы. — Недоразумение ‘вора’ с поляками

IIIОполчение Шуйского. — Волховская битва. — Царик Димитрий под Москвою. — Битва на реке Химке. — Действия Лисовского в Рязанской земле

VОбращение Шуйского к шведам. — Картина тушинского табора. — Виды Сапеги на Троицкий монастырь. — Битва при Рахманцах. — Московские и тушинские перелеты

VIIIПоборы и неистовства поляков и русских воров. — Восстание народа. — Отпадение от Димитрия Галича, Соли Галицкой, Вологды, Тотьмы, — Деятельность нижегородцев

XМосква в осаде. — Мятеж против Шуйского. — Деятельность патриарха Гермогена. — Измены. — Дороговизна. — Состояние тушинского табора

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

IПриглашение шведов. — Прибытие Делагарди в Новгород. — Поражение Кернозицкого. — Покорение городков. — Упорство Пскова

IIПоход русских и шведов. — Неудача тушинцев под Москвою. — Дела под Торжком и Тверью. — Волнение в наемном войске

IIIДела под Москвою и под Троицею. — Победа Скопина под Калязином. — Средства удовлетворения войска

IV

Дальнейшие успехи Скопина. — Козни тушинцев. — Снятие Троицкой осады

VПриготовления Польши к войне с Москвою. — Поход польского короля Сигизмунда под Смоленск

VIIПрибытие в Москву Скопина. — Его смерть

VIIIВолнение в Московском государстве. — Успехи поляков. — Победа русских под Иосифовны монастырем

IXБитва под Царевым Займищем. — Битва под Клушиным. — Поражение московского войска. — Сдача Царева Займища и Можайска

XКозни Жолкевского. — Приход ‘вора’ к Москве. — Заговор. — Низложение и пострижение царя Василия

Читайте также:

I
Избрание Шуйского в цари. — Ограничение царской власти. — Царские грамоты. — Объяснения с Мнишками и польскими послами. — Царское венчание

II
Перенесение мощей царевича Димитрия. — Окружная грамота. — Новый патриарх. — Объяснение с польскими послами и задержание их

III
Тревога в Москве. — Козни Молчанова и Шаховского. — Волнение вСеверской земле. — Слухи о Димитрии. — Ссылка поляков

VI
Пример украинных городов. — Осада Болотникова в Калуге. — Явление царевича Петра. — Поражение царского войска под Калугою. — Болотников и царевич Петр в Туле

VII
Сбор и поход царя на мятежников. — Осада Тулы. — Затопление. — Взятие Тулы. — Судьба мятежников. — Несколько названых царевичей

I
Явление второго Димитрия

II
Новые польские силы. — Недоразумение ‘вора’ с поляками

III
Ополчение Шуйского. — Волховская битва. — Царик Димитрий под Москвою. — Битва на реке Химке. — Действия Лисовского в Рязанской земле

V
Обращение Шуйского к шведам. — Картина тушинского табора. — Виды Сапеги на Троицкий монастырь. — Битва при Рахманцах. — Московские и тушинские перелеты

VIII
Поборы и неистовства поляков и русских воров. — Восстание народа. — Отпадение от Димитрия Галича, Соли Галицкой, Вологды, Тотьмы, — Деятельность нижегородцев

X
Москва в осаде. — Мятеж против Шуйского. — Деятельность патриарха Гермогена. — Измены. — Дороговизна. — Состояние тушинского табора

I
Приглашение шведов. — Прибытие Делагарди в Новгород. — Поражение Кернозицкого. — Покорение городков. — Упорство Пскова

II
Поход русских и шведов. — Неудача тушинцев под Москвою. — Дела под Торжком и Тверью. — Волнение в наемном войске

III
Дела под Москвою и под Троицею. — Победа Скопина под Калязином. — Средства удовлетворения войска

V
Приготовления Польши к войне с Москвою. — Поход польского короля Сигизмунда под Смоленск

VII
Прибытие в Москву Скопина. — Его смерть

VIII
Волнение в Московском государстве. — Успехи поляков. — Победа русских под Иосифовны монастырем

IX
Битва под Царевым Займищем. — Битва под Клушиным. — Поражение московского войска. — Сдача Царева Займища и Можайска

X
Козни Жолкевского. — Приход ‘вора’ к Москве. — Заговор. — Низложение и пострижение царя Василия