М.Н. Катков
М.Н. Катков
Смута понятий по вопросу призыва общества к содействию правительству
Смута понятий по вопросу призыва общества к содействию правительству
Смута понятий по вопросу призыва общества к содействию правительству, Катков Михаил Никифорович, Год: 1882
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Послушайте, с каким добродетельным негодованием наши прогрессисты и либералы, наши адвокаты и журналисты вопиют о казнокрадствах и хищениях, с каким пылом охотятся на интендантов и инженеров! Наивная публика может подумать, что эти суровые Катоны в самом деле ревнуют о чистоте нравов и пользе общественной, что им в самом деле противно воровство, хищение и мошенничество. Какая была бы это ошибка!
Говорят, наши дела пойдут как нельзя лучше, если в силу знаменитого циркуляра графа Лорис-Меликова общество будет призвано к содействию правительству. Но в деле преследования хищений общество уже призвано к содействию. У нас есть судебное сословие, которое ни от кого не зависит, у нас есть институт присяжных. Самодержавные судьи и люди, взятые из общества, судят на всей своей воле, бесповоротно и бесконтрольно, всякие дела и дела о хищениях. И что же? Никогда хищения так не процветали, как в наши дни, люди общества не только выгораживают преступников по этой части, но и самое преступление в принципе обеляют и оправдывают. Если же достается интендантам и другим должностным лицам, то не столько за преступление, в котором они уличены, сколько за их звание, в их лице карают не преступников, а чиновников, потому что другие виновные в делах того же рода не признаются виновными. Недавно обращали мы внимание наших читателей на скандал подобного оправдания в Петербургском окружном суде. Судебный пристав похитил у сирот значительную сумму денег, вверенную его хранению. Факт похищения не подлежал никакому сомнению и признан присяжными, причем никаких уменьшающих вину обстоятельств не оказалось, но виновник факта признан невиновным, то есть самый факт признан не преступным. ‘Похитил ли такой-то такую-то сумму?’ — спрашивает суд у общества. ‘Да, похитил’, — отвечает общество. ‘Если похитил, — продолжает вопрошать пытливый суд у того же общества, — то виновен ли он?’ ‘Нет, невиновен’, — отвечает общество. Что же отсюда следует? Следует, что воровство есть факт, а не преступление. Коль скоро это так, то почему же и интендантам и всякого рода администраторам пренебрегать стяжанием, которое ‘общественная совесть’ признает непреступным? Почему же нужно карать интенданта за дело, из которого выходит чист судебный пристав? Или воровство есть привилегия избранных, и одним предоставляется право воровать, другим нет? Судебным приставам, например, воровать позволительно, а интендантам нет? Органы гласности, которые ежедневно вопиют о хищениях и казнокрадстве и требуют изменения всего нашего государственного строя для истребления административных кузек и жучков, остаются спокойны и веселы, когда преступления этого рода оправдываются судами и призываемою к содействию им общественною совестью. Что если б эта ‘общественная совесть’ овладела и всеми другими нашими делами?
Предоставлять сборной толпе дело правосудия, законодательства, управления, — значит бросать дело на произвол стихии. Толпа не человек, у ней совести нет. Толпа повинуется толчку извне, и если у нее нет явного вождя, ответственного за ее направление и действия, то она неизбежно подчиняется безответственным погонщикам. Да избавит нас Бог во всех делах наших от власти толпы и от безответственных погонщиков!
До сих пор у нас, как и везде, — положим, у нас больше, чем где-либо, — чинились хищения и злоупотребления всякого рода, но никогда дело не доходило до того, чтобы само преступление торжественно оправдывалось и освящалось. А теперь мы видим, что дело, по законам всех времен и стран преступное, чуть не возводится в правило. Закон, которым поддерживается нравственный порядок между людьми, фактически отменяется. Говорят о злоупотреблениях, а попробуйте заикнуться о необходимости дисциплины, без которой не может держаться никакое общество и правильно действовать никакая администрация, и вся шайка этих молодцов завопит: ‘Бюрократия, полицейские меры, аракчеевщина!’.
Если прислушаться к ходячим толкам, то подумаешь, что мы задыхаемся от излишества правительственного действия и что правительство у нас все во всем. На деле же совершенно наоборот: именно то, чего нам недостает, и есть правительство.
Мы страдаем не полнокровием правительственным, а разве анемией и от того нервностью. Правда, у нас есть многочисленные правительственные места и лица, но выражают ли они собою правительство, то есть исполняют ли они обязанности правительства, действуют ли в том духе и тех интересах, которые правительство призвано блюсти и развивать, служат ли целям правительства, — это другой вопрос. Если у нас есть повод на что жаловаться и сетовать, то, конечно, не на излишнюю ревность правительственных мест и лиц в исполнении своего долга, а разве на то, что они слишком эмансипировались от правительственного долга…
У нас сложилось мнение, будто прогресс и либерализм состоит не в улучшении, а в упразднении правительства. Сложилось мнение, будто правительство в существе своем есть темная сила, от которой надо избавляться если не вдруг, то постепенно. Мнение это овладело нашими интеллигентными и partant [следовательно (фр.)] правительственными сферами. Под влиянием этой мысли агенты власти могут легко в своей совести оправдывать всякое свое небрежение и уклонение в деле службы. Правительственные лица у нас нередко озабочены не тем, чтобы действовать возможно лучшим образом с точки зрения правительства своей страны, а чтоб отпихивать его, будто зловредное чудище, как можно далее. Бывали (говорим бывали, чтобы не затронуть кого-либо в настоящем, и имен не называем: nomina sunt odiosa [об именах умолчим (лат.)]), — бывали администраторы на высоких ступенях государственной иерархии, которые думали возвысить свою фигуру ценой унижения правительства в своем лице…
И вот в самом деле правительство, аки темная сила, отступило по всей линии и скрылось из виду, хотя все правительственные посты заняты и число их не умалилось.
Посмотрим ближе. Вот один из великих интересов государства: образование избранного юношества, из которого должны выходить руководители, правители, наставники народа, его свет и разумение. Не требуется ли живая государственная функция при этом деле? Не должно ли правительство считать своею священною заботой ведение этого дела, так чтобы оно давало возможно лучшие результаты? Не следует ли ожидать сосредоточения на этом пункте всей энергии, всего разумения, какими только может располагать правительство в данный момент в данной стране? Что же, однако, видим мы на деле? Правительственные учреждения, имеющие отношение к этому предмету, существуют, и все они что-то делают. Но приняты меры, чтобы высшее образование нашего юношества было по возможности эмансипировано от государства и отдано в полное распоряжение безответственным коллегиям, состоящим из неизвестных правительству чиновников. Им переданы все полномочия правительства, а собственно правительственные учреждения служат только машиной, утверждающею постановления этих самовластных коллегий. Правительство упразднено в этом важном вопросе, но чуть ли еще не более считается оно упраздненным и в другом, великом, всеобъемлющем государственном деле, — деле правосудия, которое также передано плотно связанной сверху до низу, de facto самопополняющейся самодержавной корпорации, не просто независимой от параллельных властей, но мнящейся самодержавною, то есть независимой от верховной в государстве власти. Нет человека, который не был бы заинтересован делом правосудия, и вот весь народ в самых жизненных интересах своих отдан в бесконтрольное заведывание корпорации, которая сама под суд отдает, сама судит, сама поверяет свои решения, сама толкует законы (и, стало быть, в некотором смысле законодательствует) и никому далее не отдает в своих действиях отчета.
Печать есть, без сомнения, общественная сила. Можно презирать ту или другую газету, но нельзя отрицать производимого ею действия. Лица, имеющие право обращаться к публике с печатным словом, обладают талисманом, благодаря которому в один и тот же миг десятки, сотни тысяч людей в разных концах обширной страны направляются на тот или другой предмет и настраиваются на тот или другой лад. Присутствует ли правительство, в истинном смысле этого слова, при игре на этом общественном инструменте? Правительственные учреждения для надзора за печатью не только не уменьшились в числе, но увеличились. Сооружено громадное многоэтажное здание для этой цели, содержание которого стоит казне немалых денег: цензора, цензурные комитеты, главное управление печати, начальник над ним, наконец, министр. Но можно ли, повторяем, сказать, что правительство присутствует при этой игре, именуемой печатью? Правительственные учреждения существуют, но правительство так же упразднило себя в деле печати, как и в других государственных интересах. Наглый обман, гнусное бесчинство могут систематически эксплуатировать публику и распространять ложь в беззащитных массах. Все это видят, и все склоняются пред этим злом как пред роковою необходимостью. Правительственные учреждения, надзирающие за печатью, обнаруживали обыкновенно признаки жизни, когда печать, бывало, скажет что-нибудь некстати для их начальства, но ей предоставляется полная возможность оскорблять все права, нарушать все приличия, возбуждать дурные страсти, распространять систематический обман и завзятую ложь и служить орудием интриг, враждебных государству. Если правительство не хочет во все это вступаться, так зачем же существуют все эти цензурные учреждения? Зачем требуется иметь правительственное разрешение на то, чтобы публично бесчинствовать и распространять ложь в народе? Цензурные учреждения, якобы надзирающие за печатью, придают санкцию этим злоупотреблениям, авторитет этим обманам и усиливают их действие. Отречение правительства от своих обязанностей как в этом случае, так и вообще, не снимает с него ответственности. Оно не может сказать: я не виновато, если учащееся в моих университетах юношество выходит не таким, каким желательно было бы видеть его: это дело коллегий, которым я сдало все мои полномочия, и если результаты плохи, то вина их, а не моя. Зачем же сдало свои полномочия? Точно так же не может оно сказать: какое мне дело, что творится в судебном мipe, я тут ни при чем. Точно так же не может сказать: какое мне дело, что народ на публичных дорогах подвергается разбою, бесчинству и обману? Я, в силу прогресса, устраняюсь, всему и всем даю свободу.
Свобода! Свобода есть не только пошлое слово, но и дело великое. Обеспечение свободы есть главная цель государства, но именно ради обеспечения свободы в человеческом общежитии правительство и должно энергически присутствовать везде и во всем, не допуская самовластия и насилия. Всякое принудительное действие, все обязательное должно зависеть от него и совершаться не иначе как под его строжайшим контролем. Правительство должно быть живою, неослабною силой государства и руководиться единственно благом великого целого. Восходя к источнику всякой власти, к верховному началу, и возвышаясь надо всеми группами интересов и надо всеми властями, оно распределяет все отправления государственной жизни, указывает пределы каждой власти и блюдет за исполнением всякой установленной государством обязанности. Бездействие правительства сопровождается своеволием его органов, злоупотреблениями, смутами, разложением.
Если у нас чувствуется недостаток в правительстве, то равномерно чувствуется и недостаток в свободе. У нас везде заставы, во всем, в самом невинном и законном, поводы к придиркам, а затем и к злоупотреблениям должностных лиц. Мы свободны от правительства в смысле органа государственной пользы и общественной справедливости, зато нередко бываем в порабощении даже у антиправительственных властей.
Пусть правительство призывает всех и каждого к содействию ему: и без того долг каждого содействовать ему, — долг, а не право. Но для того чтобы призывать к содействию, нужно действовать и нужно знать, что мы делаем, нужно знать, в чем нам требуется содействие и какое. Нужно прежде всего вступить в обладание своими органами и заставить их действовать в строгом подчинении целому составу. Все с радостью будут содействовать правительству, как только правительство скажется, даст себе чувствовать. Содействовать можно не мертвому, а живому.
Если продлится у нас состояние правительственного маразма, то мы придем, как в Америке, к Линчеву суду. Уже и теперь за отсутствием власти, охраняющей общественную безопасность, люди прибегают к самосуду и саморасправе. Недавно сообщалось, что в Чистопольском уезде Казанской губернии прекратилось зло конокрадства, от которого много терпели крестьяне. Спрашивают их: какая тому причина? Полиция ли была деятельна, суды ли были строги? Нет, отвечали крестьяне, никакой управы не было, так вот мы их всех, батюшка, и перебили…
Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1882. 5 сентября. No 246.