Смесь, Неизвестные Авторы, Год: 1803 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 27 минут(ы)

Смесь

1. В обществе, в котором был доктор Франклин, говорили о действиях богатства. Один молодой человек удивлялся, что богачи живут почти всегда в беспокойстве и заботах. Он ставил в пример знакомого ему банкира, миллионщика, который трудится более всех секретарей и конторщиков своих. Франклин взял с тарелки яблоко и дал младенцу, который едва начинал ходить. Ребенок схватил его с радостью, но едва мог держать в маленькой руке своей. Франклин подал ему другое яблоко, которое младенец взял другой рукой. Доктор выбрал еще самое лучшее и предложил его ребенку, но он никак не мог взять третьего, сколько ни старался — уронил его на пол и залился слезами. ‘Смотрите’, сказал тогда философ: ‘вот изъяснение загадки! Этот ребенок также богат излишне, и также не в силах наслаждаться своим богатством!’

2. Титул Валлийского принца, который дается старшему сыну короля английского, вошел в употребление при Эдуарде I, и странным образом. Сей король воевал с валлийцами, не хотевшими покориться англичанам, вздумал предложить им условие, и спросил у них, не согласятся ли они быть подданными принца, рожденного в их земле, совершенно беспорочного и не знающего ни слова по-английски? Валлийцы отвечали, что они охотно признают его государем — и тогда Эдуард представил им десятимесячного сына своего, который родился в Валлисе, в Каэрнаранском замке. Народ немедленно присягнул ему в верности.

3. В журнале, издаваемом в Париже госпожой Жанлис и другими авторами, напечатаны русские повести: Наталья, дочь боярская, и бедная Лиза. Их перевел известный французский литератор Коафье {Переводчик Виландова Аристиппа.}, но только не с русского, а с немецкого. Мы благодарны за честь и за приятный отзыв, но должны сказать, что некоторые места не так дурны в оригинале, как в переводе. Например: автор говорит, что набожные старики, глядя в церкви на прекрасную боярскую дочь, забывали класть земные поклоны, а француз сказал: Ils oublioient la Divinite pour elle. Даже и мы русские не всегда так переводим игривые выражения французских сказочников! Забавно еще то, что Коафье находит в Наталье Мармонтелевский рассказ, и что он описание добрых дел Фрола Силина выдает также за повесть, conte, замечая, что ‘эта повесть не имеет достоинства Натальи, ni son mouvement!’ Добрый Фрол, симбирский мужик, еще жив: не удивится ли он, что имя и дела его стали известны в Париже и в Германии?

——

Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 3. — С.229-231.

Участь Сардинии

Самой важнейшей новостью можно теперь назвать вероятный слух, что король сардинский на некоторых условиях, весьма для него выгодных, уступает Англии свое королевство, что договор уже с обеих сторон подписан, и что он немедленно будет предложен парламенту на утверждение. Пишут, что другая держава (Франция или Австрия?) хотела также купить Сардинию, предлагала королю 6 миллионов и еще миллион ежегодного дохода, но что он английские условия нашел для себя выгоднее. ‘На что Сардиния Великобритании?’ говорят парижские журналисты: ‘на то, чтобы иметь влияние на Италию и возмущать ее, а некоторые думают, что она хочет подарить сей остров бывшему герцогу Тосканскому’. Англия без сомнения для того желает иметь Сардинию, чтобы властвовать на Средиземном море, удобнее противиться французам, если бы они снова вздумали овладеть Египтом, и при первом случае взять Корсику. Впрочем Сардинский остров сам по себе немного значит, и хотя производит в некоторых местах виноград, масло, померанцы и довольно хлеба, однако наполнен болотами и весьма нездоров климатом. Гавань столичного города Кальяри хороша, но невелика, городки Альгеро, Ористано, Сассари могут назваться только изрядными местечками. Жители славятся леностью, невежеством и варварством. Один король сложил с себя корону, чтобы только не ехать в Сардинию, а другой продает ее как деревню, чтобы не жить среди болот ее!

——

Участь Сардинии // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 4. — С.323-324.

Смесь

В новой физиологической книге молодого доктора Биша, недавно умершего в Париже, заметили мы следующее место, которое показалось нам весьма любопытным. Оно содержит новую и блестящую теорию.

‘В существах одушевленных мы ясно видим два начала жизни разного цвета: одно красное и действует во всем царстве животных, а другое голубое и действует в царстве растений, сие последнее еще не довольно занимало натуралистов. Весною, когда солнце приближается к знаку Овна, оно изливает, кажется, на мир наш стихии небесной атмосферы. Согретые его лучами, желтые сущности земли ожидают голубых излияний лазоревого свода, чтобы произвести сию любезную зелень, которая украшает поля, и своею различною густотою изображает соразмерную ей силу растений. Когда солнце, вступая в знак Весов, удаляется от наших климатов, тогда и голубые излияния удаляются от деревьев и трав, которые немедленно блекнут, лист, не питаемый уже голубым началом, желтеет, вянет и падает на землю. — Красное начало столь же действительно и важно в царстве животных, оно есть душа жизни и всех ее действий. Земледелец не ошибается в знаках, которые обещают ему плодородие: он угадывает его по густому цвету зелени, доказывающей, что в ней много голубого начала. Так и красный цвет в животных есть знак здоровья и силы. В молодости мы всегда богаты алою кровью. Известно, что в стариках пульсовые жилы (arteres) бывают гораздо уже, а кровяные (veines) шире. Кровь, текущая из сердца через пульсовые жилы, наполнена красными частицами, а та, которая возвращается к нему через кровяные жилы, без силы и биения, наполнена черными шариками. Легкое, вбирая в себя воздух, отделяет от него животворные частицы, красит ими бледную кровь и бывает чрез то орудием животного хранения. Как начало красное питает жизнь, так она немедленно исчезает с его отсутствием. Сердце и мозг в одно мгновение умирают, как скоро лишаются красной, чистой крови, одна капля черной приводит в онемение всю мозговую систему’.

——————

Следующий анекдот показывает, как любят благопристойность нынешние модные парижские дамы! Прекрасная госпожа Рекамье давала блестящий бал для всех лучших людей в Париже. В одной комнате был альков с шелковыми занавесками, сквозь который гости перед рассветом увидели блеск огня, и хотя не смели заглянуть во внутренность святилища, однако же любопытство привело в сию комнату множество людей. Вдруг с шумом поднялся занавес — и что же? Прелестная хозяйка уже была на постели и в самом живописном положении, с великой любезностью, принимала учтивости гостей своих!

—————

Юмова История Англии сделала такую прибыль лондонским книгопродавцам, что они не давали автору покоя и беспрестанно требовали от него продолжения. Он жил тогда в шотландском своем поместье — и сперва отговаривался учтиво, наконец же, потеряв терпение, написал им в ответ: ‘Ни теперь, ни впредь не исполню вашего желания по четырем, весьма основательным причинам: я стар, толст, ленив и богат!’

——————

Один почтенный сельский дворянин пишет к издателю Вестника следующее: ‘В Московских ведомостях, в артикуле Смеси, напечатано, что английские экономы недавно нашли способ кормить скот и лошадей пареным картофелем, а я, покорный ваш слуга, в Тульской деревне моей Ефимовского уезда, в селе Знаменском, уже более шести лет кормлю им заводских и езжалых лошадей, рогатый скот, баранов и птиц без всякой примеси хлеба. Они сыты и жирны. В московских газетах истекшего января месяца было от меня объявлено о продаже птиц, выкормленных картофелем и отменно от того вкусных. Следственно и россияне умеют пользоваться дарами натуры. Картофелю у меня родится около двух тысяч четвертей, он во многом заменяет хлеб, и потому как у меня, так и у крестьян моих, довольно сего последнего в запасе, на случай неурожая. Не рассудите ли за благо, м. г. мой, поместить это известие в Вестник?’ — С удовольствием помещаю.

——

Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.8, N 5. — С.44-48.

Смесь

Славный магнетист Месмер недавно писал в одном французском журнале, что он шел верный способ предупреждать оспу в самую ту минуту, как младенец родится, но парижские медики не уважили сего известия, говоря, что открытие доктора Еннера (то есть, прививание коровьей оспы) всего вернее и надежнее. Месмер живет ныне в Версале, уединенно и спокойно, оставив и забыв прежние ссоры с докторами. Он без сомнения излишне прославлял магнетизм свой, хотел лечить им все болезни и даже самую неизлечимую: глупость!! однако ж несправедливо будет назвать шарлатаном человека столь ученого и знающего. Он уже не магнетизирует, а только лечит с великим успехом и всего более занимается ботаникой, страстно любит музыку и прекрасно играет на гармонике, будучи от природы слабого сложения, единственно медицинскими знаниями сохранил здоровье свое до глубокой старости, — ходит и работает как молодой человек, говорит умно, приятно и скромно.

Славный астроном Лаланд посетил одну старинную знакомую свою, которая, быв эмигранткой, недавно возвратилась в Париж. Видя его, она снова с удивлением сказала: ‘как, господин Лаланд! вы не гильйотинированы? что же могло вас спасти?’ — Известный мой атеизм, сударыня! отвечал астроном.

Г. Сегень, парижский медик, нашел способ вылечивать от лихорадки без хины: одним желе, вываренным из говядины и других мяс. Больной несколько времени должен им питаться, и не есть ничего более. Дней через восемь лихорадка проходит.

Молодой француз влюбился в прекрасную англичанку, жену человека немолодого, и встретясь с ней в парижском обществе, нашел способ объявить ей страсть свою. Она посмотрела на него с удивлением, и отвечала ему с видом вежливости: ‘сделайте одолжение, скажите это моему мужу, чтобы он перевел для меня смысл ваших красивых фраз!’

Хотите ли видеть прививки в царстве животных? Отрежьте у молодого петуха гребешок и ноготь правой ноги, вложите сей последний в рану, сделанную срезанием гребешка, засыпьте ее золой, чтоб унять кровь, и чтобы ноготь мог держать в ране: он врастет, и вы увидите странность: петуха с ногтем на голове!

——

Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.10, N 14. — С.145-147.

Смесь

Во всех парижских журналах писали о молодом испанце, совершенно нечувствительном к действию огня, сие известие было сообщено и в московских газетах. Но славный доктор Пинель, член Института, нашел, что сей испанец только менее других чувствует огонь. Это уменьшает чудесность, однако ж феномен остается феноменом, и любопытно знать, от чего он происходит: от особенного ли физического образования или от искусства нам неизвестного. В древности некоторые жрецы Аполлоновы ходили босиком по разгоряченному железу, брали в руки пылающие уголья и клали их себе в рот. Известны также огненные испытания средних варварских веков. Вероятно, что для сего употреблялись какие-нибудь средства, которые отнимали у тела чувствительность к действию огня.

В 1793 году губернатор Сендейской провинции в Японии отправил транспортное судно с разными съестными припасами в столицу. Буря удалила его от берегов, оно четыре месяца носилось ветрами по морю и стало на мель близ одного острова, принадлежащего Российской Американской компании. Тамошний начальник человеколюбиво принял 16 спасенных японцев и отправил их в Иркутск, откуда они привезены в Петербург. Двое из них добровольно остались в Иркутске, а двое умерли. Они выучились говорить по-русски. Четверо окрестились. Император дозволил им ныне возвратиться в Японию на отправляемых туда кораблях русских: Надежде и Неве. Двое захотели воспользоваться сим позволением, а другие все предпочли Россию своему отечеству, один же едет при нашем японском посольстве с тем намерением, чтобы возвратиться назад в Петербург.

Один немецкий ученый пишет из Кенигсберга следующее: ‘Славный Кант, у которого я всякую неделю однажды бываю, не долго будет гражданином здешнего света. Память его совершенно затмилась. Глаза также отказались служить ему. Не имея способов заниматься, бедный старец уже в шесть часов вечера ложится спать. Ему теперь 80 лет, и хотя желудок его варит еще самую грубую пищу — например, ветчину — но он высох как скелет. Между тем и ныне разум его заставляет меня удивляться, а добросердечие трогает иногда до слез. Мне хочется описать некоторые мои с ним разговоры: ибо такой человек и в самом изнеможении духа своего есть любопытный предмет для наблюдателя.’

В библиотеке покойного Мальзерба нашлась весьма редкая книга, под титулом Miroir des Franois (зеркало французов), сочиненная Николаем Монтаном и напечатанная в 1582 году: в ней описаны все главные события французской революции с удивительною точностью.

Вот происшествие совершенно истинное (говорит гж. Жанлис в Souvenirs de Flicie), которое нужно знать всем родителям! Господин М** посвящал жизнь свою на воспитание сына, любя его чрезмерно. Сей ребенок имел удивительный разум, великую способность ко всем наукам и сердце чувствительное, но часто упрямился. Однажды отец вышел из терпения и грозился наказать его за упрямство, но десятилетний мальчик хотел поставить на своем. Призвали двух человек с розгами: он все еще не слушался. Отец велел раздеть его и высечь. Приказание исполнили… Ребенок вдруг перестает кричать и бледнеет, слезы останавливаются, и на лице, вместо прежнего исступления досады, изображается какая-то ужасная неподвижность. На него смотрят с удивлением, спрашивают — нет ответа! Страшное волнение лишило его вдруг памяти, чувства и разума, он на всю жизнь остался безумным!

Следующий анекдот перевели мы также из Souvenirs de Flicie. Господин Шан*, гуляя за городом, увидел горящую хижину. Ему сказывают, что в ней лежит одна больная, дряхлая женщина. Он бросается в пламя, находит старушку еще живую, берет ее на руки и благополучно выносит из огня: но как платье на ней горело, то великодушный спаситель бросил ее в лужу и — к несчастью, утопил! Сия лужа, наполненная дождем, была в 6 футов глубиной… Вот славное, героическое действие, уничтоженное судьбою! Будь вода не так глубока, и все газеты прославили бы сию историю! Даже и геройству нужно счастье!

Астроном Мессье 8 июня увидел к своему изумлению, что новая планета вдвое увеличилась против обыкновенного. Он хотел уже известить астрономов о таком чуде, но скоро сей феномен объяснился: другая звезда так приблизилась к планете, что казалась одним телом с ней, и заблуждение наблюдателя открылось, когда она через 40 минут удалилась от нее.

——

Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.10, N 16. — С.251-255.

Известия и замечания

Важнейшее из новых происшествий Европы есть общее вооружение британского народа, всех англичан от 17 до 55 лет, как холостых, так и женатых. Парламент единодушно и с живейшей ревностью одобрил сие предложение министров, земледельцы, ремесленники с усердием спешат занять место в рядах сего пестрого войска, женщины вышивают знамена с патриотическими девизами, дети бьют в барабаны и лорды, банкиры маршируют как рекруты! Вся Англия обращается в лагерь: зрелище, которое мы видели во Франции, и которое не обещает успеха неприятелям народа столь великодушного, готового на все для спасения отечества. Бонапарте побеждал армии, но еще не истреблял народов вооруженных: одно легче другого!

Заседание, в котором парламент изъявил согласие на меры, взятые министрами, было любопытно для наблюдателей. Говорили о величайших опасностях для Англии, но говорили хладнокровно, предполагали неприятеля в Лондоне, и шутили. И так важные британцы умеют быть забавниками в таких случаях, в которых и веселые французы посыпают свою голову пеплом! Военный секретарь, говоря о необходимости общего вооружения сказал: ‘Французы от природы любопытны, им хочется узнать, есть ли в Англии люди готовые умереть за отечество и свободу. Их начальник, как слышно, также пылает нетерпением в том увериться. Правда, что он мог бы уже иметь идею о британцах после дела Тулонского и худой удачи своей в Сирии против капитана английского и горсти матросов. Но если французы, несмотря на то, все еще любопытны знать, как мы можем сражаться за наших супруг, детей и вольность, то просим их сесть на корабли и беремся навсегда вылечить их от беспокойного любопытства!’… Но всего более шутил в речи своей оратор Виндам. ‘Знаю, говорил он, что люди важные и почтенные доказывают невозможность высадки. Я мог бы наименовать здесь некоторых ученых юрисконсультов, глубокомысленных теологов, разумных купцов, искусных земледельцев и прекрасных женщин’… (Члены и зрители смеются)… ‘ но адмиралы наши не так думают. Люди, которые видели море только в Маргате, сидя в своих купальнях, воображают, что наши деревянные стены (корабли) и деревянные головы могут одни спасти Англию… Во время рыцарства надлежало повару королевскому отрезывать шпоры у трусов: авторы Амьенского трактата должны отрезать мои шпоры, ибо я, как они говорили, слишком боязлив!… Они увидели опасность, но поздно. Сии великие меры, взятые нами, можно уподобить большим пушкам, которые производят много грому и шуму, а мало действия, напротив того частные меры, взятые вовремя, сравниваю с ружейным, гораздо действительнейшим огнем… Министры долго наслаждались спокойной дремотой, теперь только протирают себе глаза и кричат: к ружью вся Англия! Вместо порядка выходит замешательство, которое напоминает мне описание славной кампании майора Сторджона: впереди гремят барабаны, назади лают собаки, и быки наши прыгают, как 6ешеные. Для чего министры ранее не подумали о мерах, нужных для спасения Англии и целого мира? ибо мир должен погибнуть с Англией (!!)… Французы конечно поступят с нами не так великодушно, как с другими завоеванными народами: с испанцами или голландцами. Не можем надеяться на умеренность или жалость победителя. Он не дозволит нам сохранить и нашей промышленности, он разрушит нас как машину бесполезную, истребит наши учреждения, завалит гавани, сожжет корабли, срубит леса, ярость его готовит для нас судьбу Карфагена.’ — Питт также говорил речь, хвалил общую ревность, общее вооружение, но, подобно Виндаму, осуждал министров за их долговременное бездействие. К нему пристал и Фокс, но говорил слабее обыкновенного. Только одно место в речи его произвело сильное впечатление в слушателях, когда он сказал: ‘Если неприятель и выдет на берег, если возьмет и Лондон, то все еще не завоюет Британии.’ Тут раздалось в зал общее восклицание: слышите! слышите! Лорд Гакесбури, оправдывая министров, сказал в заключении: ‘Отечество! будь покойно. Люди, которые наслаждались великим блогоденствием и великой славой, не могут покориться неприятелям, не могут быть рабами!’ В другом собрании парламента полковник Крафорд сказал: ‘Мы помиримся единственно тогда, когда заглавие трактата будет опровержением консуловых слов, будто Англия не в силах воевать с Францией. Я говорил прежде, что только 60 000 французов могут выйти на берега английские. Военный секретарь полагал 100 000, замечая, что столько же прежде погибнуть в волнах. Французы погибнут конечно, но мы должны умножить свое регулярное войско и сделать на берегах укрепления. Неприятель знает все места. Карл в 1796 году отдал мне план для высадки французов в Англии, найденный в кармане одного республиканского генерала. Сей план был так хорош и верен, что сочинитель его без сомнения долго жил в Англии. Помню также, что еще прежде революционной войны мне удалось говорить о том с Кюстином. Сей генерал имел бесстыдство сказать мне, что он нарочно объездил все берега Великобритании для снятия планов.’ — — В доказательство без сомнения, сколь великодушны англичане, сколь богата казна их, министры предложили парламенту дать 600 000 рублей дому оранскому в награждение за его потери и за дружбу к Великобритании. Парламент единодушно согласился: черта характерная и достойная замечания! Один известный Франсис Бордет сказал: ‘ Великодушие похвально, но время ли теперь расточать казну? Министрам остается предложить, чтобы мы вознаградили и курфирста ганноверского за его потери! Надобно вспомнить, как обременен народ податями! Народ для меня важнее всех бывших штатгальтеров.’ Ему не отвечали.

В Лондоне видны теперь везде мундиры, а за городом везде солдатские учения. Две тысячи знатнейших молодых людей произвольно составили конный полк, и купцы на бирже занимаются только военными приготовлениями.

Между тем из Дублина получены в Лондоне печальные известия о мятеже и кровопролитии, бывшем в сем городе. Мятежников собралось до 5000, они хотели взять Дублинскую крепость, но были разбиты английским гарнизоном. В других местах Ирландии также все готово к бунту. Парламент, уведомленный о том королем, определил, что все ирландцы обличенные в злых умыслах, должны быть судимы по военным законам. То есть, сия несчастная земля снова делается театром ужасов: вот первое бедствие войны для Англии! ибо в мирное время ирландцы не отважились бы на явный бунт, который без сомнения произведен надеждой на помощь французов, имеющих тайные связи с недовольными. Война есть дело адское, несмотря на ее нынешние учтивые формы: кто не позволяет себе делать всего возможного зла неприятелю? Так, может быть, и французы питают огонь мятежа в Ирландии, в отплату Англии за Ла-Ванде. Народ афинский не хотел и слышать о способе сжечь неприятельские корабли, узнав от Аристида, что сей способ не согласен с воинской честью: новые республиканцы конечно не так думают, и Бонапарте не Аристид… Теперь любопытные могут спросить у британских министров: груз взятых французских и голландских кораблей стоит ли кровопролития в Ирландии и мер жестокости, к которым правительство должно прибегнуть в сем случае? Аддингтон и Гакесбури не все предвидели. За первым бедствием войны могут явиться и другие, также непредвиденные… Разум самых глубоких политиков весьма ограничен, и судьба любит иногда смеяться над его вероятностями. Есть только один способ не раскаиваться: быть справедливым. Уже философия убедила некоторых в истине сего правила для счастья людей в жизни, но политики еще не верят, чтобы оно было нужно и для счастья народов. По чему знать? Когда-нибудь они могут увидеть, что справедливость и человеколюбие суть вернейшая опоры держав, но прежде еще многие государства падут в сию бездну ничтожества, которая уже поглотила столько империй и народов в мире!

Бонапарте еще путешествует, но скоро возвратится в Париж. Никоторый из монархов Франции не был встречаем подданными так великолепно и с таким энтузиазмом. Путешествие консула есть беспрестанное торжество. Везде блестящие ряды воинов, с усердием в груди к герою, везде трудолюбивые граждане, предлагающие ему драгоценные плоды своего искусства, и самая торговля, остановленная войной в ее выгодных предприятиях хочет веселить глаза его знаками своего богатства, везде восклицания: слава консулу и гибель Англии! — На бале, данном ему брюссельскими жителями в огромной зале прежних брабантских чинов, он сидел на великолепных креслах славного монарха Карла V. Там от имени города поднесли госпоже Бонапарте драгоценное кружевное платье, в маленькой 6арке сделанной из розового дерева с золотой мачтой и с флеровыми парусами. — Антверпен веселил консула своей древней процессией, называемой гроте Оммеганг: везли кита и корабль на колесах, несли образ Нептуна, Вулкана и Гиганта, в 25 футов вышиной, сделанного в 16 веке и расписанного Рубенсом. По народному преданию, сей великан был ужасный разбойник, известный Брабо, которого имением назван Брабант, отсек ему руку (ант) и бросил (верпен) ее в море: от чего произошло имя Антверпена. Монитёр говорит, что жители забыли смотреть на своего кита и великана, видя перед собою Консула, великана славы: вот дурной вкус и остроумие, достойное не консульского журнала, а газет антверпенских! Монитёру оставалось еще назвать Бонапарте китом славы для полноты сравнения.

Не только департаменты и города, но и деревни — не только богатые, но и самые беднейшие люди дают деньги французскому правительству для высадки. Парижские площадные разносчики принесли в казну 800 ливров и сказали: ‘дар наш не велик, но ненависть наша к Англии безмерна.’ Парижские хлебники прислали 16 186 франков.

В Италии носится невероятный слух, что королева этрурийская будет невесткой консула и супругой Луциана Бонапарте!! — Король этрурийский не так славно царствовал, как погребен: он лежал в гробе, украшенный бриллиантами, с ними опустили его и в землю. Хотят также соорудить великолепный памятник над могилой, это нужно: ибо его величество не успел сделать ничего достопамятного в жизни. Впрочем, он любил нумизматику, и даже историю, но только натуральную.

15 августа.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.10, N 16. — С.301-311.

Смесь

В одном английском журнале пишут следующее: ‘Давнишний спор об истине Оссиановых поэм должен скоро решиться: ныне печатают древний цельтский подлинник с латинским переводом, столь верным и словесным, что он во многих местах делается от того невразумительным. Главные происшествия, сцены, характеры и картины взяты действительно из цельтского поэта, но Макферсон добавлял, украшал и портил. Он долгое время был школьным мастером, знал твердо Библию и напитался пиитическим духом пророков, знал, кажется, и многих стихотворцев, греческих и британских: потому в Оссиане его находим мысли и выражения, взятые из сих поэтов. Макферсоновы герои не имеют, так сказать, особенного мундира, и являются нам в какой-то пестрой одежде, сшитой из разных лоскутов. Смесь еврейского с греческим, латинским и английским, не весьма счастлива, хотя поэзия в иных местах величественна и весьма трогательна. Вообще критики жалеют, что периоды Макферсоновы излишне коротки, и что нить повести теряется в беспрестанных отрывках слога и в быстром течении мыслей. В цельтском оригинале нет сего порока, в нем также менее надутости, менее грома, но более сильных изображений, вообще он представляет нам Оссиана, каков он был и есть действительно, без чуждый украшений и прибавок’.

Говорят, что в Америке, на берегах Маскингуна, нашли древний большой, укрепленный лагерь, о котором молчит предание. Строители нового города Мариетты завладели самыми лучшими его остатками, и между прочим большой пирамидой. Маскингун есть прекрасная широкая река, впадающая в Огайо. Дикие народы, издавна обитающие на берегах ее, не могли иметь такого лагеря, есть также и другие следы гораздо древнейшего населения сих мест. На юг от реки Огайо, в миле от Брассеттауна, известна гора под именем волшебной: ибо на камнях ее изображены следы медведей, индийских кур, конские и человеческие, так живо и ясно, как на снегу или на песке. Не можно ли думать, что сии камни состояли некогда из мягкого вещества? — Непроницаемая завеса скрывает от нас древность. Слова, сказанные некогда египетским жрецом Солону, и теперь остаются истиной: вы не имеете понятия о временах, давно прошедших.

Славный Кант есть сын шведского капрала: таким образом и Сократ родился от бедного резчика и повивальной бабки.

Кто славу приобрел, тому не нужны предки!

Жизнь писателя и философа не может быть богата приключениями: ибо они живут более в самих себе, нежели в свете. Однако нам известен один любопытный анекдот о Канте. Сей философ предложил мнение, которое показалось начальству опасным. Коменданту города Кенигсберга велено было сказать ему, чтобы он или публично отрекся от сих мыслей или готовился выехать из прусских владений. ‘Его величество, отвечал философ, имеет власть над моей судьбой, а не над совестью, и я не могу назвать ложью того, что мне кажется истиной’. Покойный король, уведомленный о сем ответе, приказал уверить Канта в его к нему благоволении и сказать ему, что правительство имеет доверенность к совести такого философа. Если сей анекдот не выдумка, то он служит к чести и славе Фридриха Вильгельма еще более, нежели к чести Канта.

Вот письмо славного Джефферсона, президента Американских Соединенных Областей, к ученому французу Ласепеду, из Вашингтона от 24 февраля 1803: ‘Я получил через г. Пена экземпляр речи, говоренной вами при начале девятого республиканского лета. Пробежав ее глазами в несколько минут, предчувствую удовольствие, с которым буду читать сие творение на досуге и с надлежащим вниманием. — Между тем пророческий дух ваш удивил меня. Вы говорите: ‘Скоро смелые путешественники дойдут до источника рек Миссисипи и Миссури, которых еще не видали глаза европейцев’. Знайте, что мы уже отправили путешественников к последней реке, и велели им искать другой, которая течет ближе всех к Миссури и впадает наконец в океан западный. Сие путешествие через всю Америку даст нам общую идею о ее форме, числе жителей, естественной истории, произведениях, земле и климате. Вероятно также, что оно доставит нам вернейшие сведения о звере мамонте и мегатериуме, о котором упоминаете в речи своей. Вы, может быть, заметили в наших философских записках, что мы еще прежде господина Кюбье нашли здесь остатки огромного неизвестного зверя, и назвали его мегалониксом, от ужасной длины когтей его. Думаю, что мегатериум и мегалоникс есть одно животное, которое, по некоторым знакам, должно еще и ныне существовать в Америке. Путешествие, нами предпринятое, года через два может объяснить сей предмет любопытный. — Мне уже давно наскучила фраза: человек в состоянии натуры, то есть человек дикий, глупый и еще без развития его способностей. Ежели это природа, то зародыш младенца есть высочайшая степень ее совершенства: ибо в нем всего менее развития. Изощрение способности чувствовать и мыслить также естественно для человека, как телесное возрастание. Следственно я должен был обрадоваться, видя, что вы опровергаете сию ложную мысль и говорите: ‘Между всеми тварями живыми и чувствительными искусство рода есть его натура (l’art de l’espece est sa nature). Искусство, свойственное сему роду и не занятое им от других, должно называться совершением (complmens) его природных свойств или дарований. Мы имели бы весьма слабое понятие о животном, когда бы не знали, до чего может простираться развитие его способностей’. Исследование разных племен человеческого рода, предлагаемое вами в сем виде, откроет истины, о которых доныне мало думали натуралисты. — Вы уже знаете, что г. Пиль собрал здесь довольно полный скелет мамонта: он намерен везти его в Париж. Итак можете видеть сие огромное животное и сравнять его со слоном. — Возвращаясь к главному предмету моего письма, благодарю вас за дружеское сообщение вашего творения и за случай, данный мне сойти на минуту с бесплодных стезей политики, и заглянуть в роскошные, плодоносные страны натуры. Примите уверение в моем великом к вам почтении. — Томас Джефферсон’.

В Москве жива еще и теперь жена одного шведского офицера, взятого в плен русскими в Полтавском сражении. Она имела тогда уже троих детей, и добровольно захотела разделить с мужем участь его. Сей офицер умер пленником. Вдова, не имея никакого пропитания, решилась принять греческую веру, однако не избавилась от бедности, которая и ныне угнетает сию женщину. Ей 112 лет от роду. Она слепа, но еще в силах, и приходит иногда в немецкую лютеранскую церковь просить милостыни.

——

05304. Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.11, N 17. — С.36-42.

Смесь

В наше время искусство не хочет оставить натуре никаких исключительных выгод. Один аптекарь в Германии объявил в ведомостях, что он берется составлять всякие целительные воды, и просит медиков присылать к нему больных своих. ‘Все (говорит сей аптекарь), все, что природа рассеяла по разным отдаленным странам, будет собрано в моем саду, и гораздо действительнее, гораздо целительнее. В одном искусственном колодце больные найдут воды Пирмонтские, в другом Карлсбадские, в третьем Барежские, и проч. Зная состав их, я химически подражаю натуре и стараюсь еще превзойти ее в благодетельной смеси минеральных частиц. Впрочем медики могут сообщать мне особенные рецепты для составления воды, полезнейшей для их больных, и мы откроем новые источники здоровья, каких нет в природе. Не забуду ничего нужного для удовольствия и здоровья недужных. Тенистые аллеи для гулянья, шумные водопады для усыпления, разные игры для веселья, музыка для приятного оживления нерв: все будет употреблено мной для величайшей услуги роду человеческому, и сад мой обратится в истинный Элизиум богини Игеи, в место волшебное и единственное на земном шаре’.

В Бисетрском госпитале недавно умер итальянец Марк Катоцце, странный урод, он не имел ни рук, ни ног, а только одни ручные кисти с пальцами на плечах, и ступни приросшие к нижним частям тела. Сей человек был в разных землях Европы, говорил пятью языками и забавлял народ как своей чудной фигурой, так и своим искусством. Он ездил на лошади, бил в барабан, стрелял из ружья, писал, заводил часы и почитал себя великим человеком. Странее всего то, что сей урод находил способ нравиться некоторым женщинам: по крайней мере он тем хвалился.

Англичане славятся философией, но некоторые из их лордов имеют всю смешную гордость немецких баронов. Конгрев, славнейший из комиков Англии, хвалился старинным дворянством своим более, нежели авторским талантом, хотя первое едва известно было в окружности двадцати миль, а дарования его славились в целой Европе. Вольтер, будучи в Англии, спешил изъявить свое уважение остроумному автору, и желая польстить его самолюбию, говорил ему о его сочинениях, но Конгрев почти стыдился творений своих, думая, что дворянин унижается именем писателя, и признался в том Вольтеру, который сказал ему: ‘Если бы вы были только дворянином, то вероятно, что я никогда не обеспокоил бы вас моим посещением’.

Следующее описание разных действий холода в северной Сибири, переведенное из записок Сауера, показалось нам любопытным: ‘В начале ноября время сделалось чрезмерно холодно. Мороз доходил до 32, 37 и 41 градуса по Реомюрову термометру. Ртуть не могла нам показывать степени холода за 32 градуса с половиной, но у нас был термометр с винным спиртом, который никогда не замерзал. — Когда мороз доходил до 37 градусов, тогда нельзя было рубить дерева, ибо оно делалось чрезмерно сухо и так жестко, как железо, топоры беспрестанно ломались, к тому же и люди не могли от стужи работать. — Действия холода удивительны. Человек, выходя из теплой комнаты, должен закрыть себе рот платком: иначе воздух, исходящий из его груди, в одну секунду образует облако тумана и ледяных частиц вокруг его. Дыхание производит звук, подобный раздираемому листу бумаги, и, как я сказал, в одно мгновение замерзает. Северные сияния в сих климатах бывают беспрестанно, и блистают с яркостью солнца. Они кажутся весьма близкими, и нередко шипят в воздухе как горячее железо, опускаемое в воду. Формы их различны. Тунгусы считают сии метеоры духами, которые ссорятся и дерутся в воздушных пространствах’.

Вот якутский анекдот, переведенный из того же путешествия: ‘Тунгус некрещеный пришел однажды в якутскую соборную церковь, стал против образа Николая Чудотворца, низко поклонился ему и положил перед ним большую связку кож, черных и красных лисиц, соболей, горностаев и других зверей. На вопросы любопытных тунгус отвечал следующее: ‘У меня есть брат христианин, он занемог, был при смерти, отогнал от себя колдунов и призывал в помощь одного Святого Николая. Тогда я обещался принести в дар вашему чудотворцу всю добычу первой ловли своей, если больной не умрет. Брат мой выздоровел. Я сдержал слово: вот кожи зверей, мною пойманных!’ Он в другой раз низко поклонился образу, и вышел из церкви’.

Вот несколько анекдотов, выписанных нами из нового издания Комической энциклопедии: ‘Англичанин Гиль говорил об одном лондонском проповеднике, который, будучи много должен, скрывался от заимодавцев и только в воскресенье показывался на кафедре: шесть дней мы его не видим, а в седьмой не понимаем‘. — Одна венецианка потеряла сына, и духовник, стараясь утешить ее, сказал: ‘Вспомните Авраама: он пожертвовал сыном Богу…’ Ах! Бог никогда не потребовал бы такой жертвы от матери! Отвечала ему с живостью итальянка. — Фрерон, видя большой манускрипт в кармане автора, который ему не нравился, сказал: у другого тотчас бы украли бумаги из кармана, но к счастью, этот автор известен’. — Вольтер сравнивал изобретателей систем с людьми танцующими минует, которые беспрестанно делают движение, почти не сходя с места, и возвращаются опять туда, откуда пошли. — Гражданин Рекамье, будучи однажды в Комедии, увидел в ложе даму, на которую обратились все лорнеты, и спросил у своего приятеля, подле него сидевшего, не знает ли он этой миловидной женщины?.. Очень знаю, отвечал приятель: это жена твоя! — В самом деле? сказал гражданин Рекамье: точно так, странно, что я при людях редко узнаю ее!

——

Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.11, N 18. — С.114-119.

Смесь

Недавно видела Москва Гарнерена на воздухе, и народ удивлялся чуду, но о таких чудесах давно уже имели в России понятие: в доказательство чего выписываем следующее известие из Дневных записок Желабужского: ‘1695 года, апреля 30 дня, закричал мужик караул, и сказал за собой государево слово, и приведен в Стрелецкий приказ, и расспрашиван, а в расспросе сказал, что сделав крылья станет летать как журавль, и по указу великих государей сделал себе крылья слюдвенные, а стали те крылья в 18 рублей из государевой казны. И боярин князь Иван Борисович Троекуров с товарищи и с иными прочими вышед, стал смотреть, и тот мужик, те крылья устроя, по своей обыкности перекрестился, и стал мехи надымать, и хотел лететь, да не поднялся, и сказал, что он те крылья сделал тяжелы, и боярин на него кручинился, и тот мужик бил челом, чтоб ему сделать другие крылья иршеные (коженые), и на тех полетел, а другие крылья стали в пять рублей. И за то ему учинено наказанье: бить батоги, и те деньги велено доправить на нем, и продать животы его и статки’.

Недавно еще умерла в Москве вдова Мария Алехнова, которая родилась в Стокгольме 1696 году и была женой Казимира Алехнова, лейб-кучера государя Петра Великого. Сей лейб-кучер умер в 1786 году, а вдова его жила еще 15 лет. У них было 12 человек детей, из которых живы теперь две дочери. Удивительно то, что сия женщина вела очень нетрезвую жизнь и могла дожить до такой глубокой старости.

В Монитере (No 348) напечатано известие о нашей японской экспедиции, переведенное из Вестника, но сказано, что оно взято из Петербургских ведомостей. Переводчик Консульского журнала хотел поправить ошибку автора и назвал Кяхту Кадиаком, он заставляет нас также бранить Английскую Индейскую компанию, и говоря о ее правлении, употребил слово astuce, которого нет в оригинале.

К стыду 19 века недавно вышла в Берлине злая книга против иудеев. Автор утверждает, что их не должно терпеть в землях христианских. Удивительнее всего то, что сия книга возбудила общее внимание.

Коцебу в журнале своем советует написать на всех верстах в России моральные изречения и стихи, которые могли бы с пользой оставаться в памяти проезжих. Мысль забавная!.. Дороги наши обратились бы тогда в истинные публичные библиотеки.

——

Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.11, N 20. — С.290-292.

Смесь

Славный писатель Коцебу, имев несчастье лишиться жены своей, уехал из Берлина в Париж. В берлинском журнале печатаются теперь отрывки писем его к одной госпоже. Переводим из них следующее место: ‘Давно уже сравнивают жизнь с путешествием, но какое сравнение бывает в точности справедливо! Какая разница между жизнью и странствием! И сколько преимуществ имеет последнее! Странник обыкновенно знает, куда он хочет идти или ехать, но у живущих не спрашивают, хотят ли они жить и для чего? Если бы сей вопрос делали нам прежде вступления в свет, то, конечно, многие отказались бы от жизни, не зная истинного и верного предмета ее… Путешественник на время оставляет любезных, но свидание ожидает его впереди и бывает ему сладкой наградой, человек же, напротив того, со всяким шагом в свете приближается к разлуке с милыми, и свидание остается только одной утешительной надеждой. Путешествие начинается разлукой, а жизнь ею кончится. Обыкновенный странник может искать гостеприимного убежища, мирной хижины или ветвистого дерева, когда застигнет его гроза и непогода: странник жизни не имеет сей выгоды. Он должен без защиты стоять и терпеть, когда буря вокруг него свирепствует. Странник находит веселых товарищей, но в жизни наслаждается ли кто-нибудь покойно самой верной дружбой, самой нежнейшей любовью, зная, что одна секунда может отнять у нас и друга, и любовницу?.. Счастлив горестный, который имеет способ путешествовать! Ему надобно искать горы и равнины отдаленные, надобно искать чужих людей, которые совсем не знают его — не знают, чего он лишился, и не представляют ему ужасных воспоминаний… У кого сгорел дом, хорошо ли тому сидеть вблизи и смотреть на дымящиеся развалины?.. Я счастлив, ибо спешу от вас удалиться!’

‘Советник нашего посольства (говорит Рейхарт в письмах своих о нынешнем Париже) привел меня в большой прекрасный дом, где нашел человек пятьдесят бывших знатных дворян (и между ними герцога Лаваля Монморанси), сенаторов, членов законодательного корпуса, дипломатического, иностранцев и проч. Немолодая женщина почтенного вида и мужчина, лет за сорок, вежливый и ловкий, отправляли за обедом должность хозяев, как водится в лучших домах. Услуга и стол были очень хороши. Во время обеда осветили шесть или семь комнат, примыкающих к зале: бильярдную, кабинет чтения и другие. Всякий занялся, чем кому было угодно: одни сели играть в карты, другие читали журналы или разговаривали перед камином. Сей дом возведен возвратившимся эмигрантом, графом Тильи, который во время революции лишился своего имения и вздумал учредить клуб для прежних герцогов, маркизов, графов и знатных иностранцев, которые за деньги могли бы собираться в одном месте и величать друг друга старинными титлами. Всякий член платит в месяц 900 ливров (рублей 55) за стол и за чтение журналов, может быть там как дома, приводить гостей и гулять в саду, который почти соединяется с прекрасным гульбищем Фраскати. Сей дом называется Htel de commerce. Граф и графиня играют роль самых вежливых и любезных хозяев’.

В журнале, называемом Английская смесь, пишут, что литератор Андерсон печатает в Лондоне Письма русского путешественника, Юлию, Наталью, боярскую дочь и другие повести того же автора, переведенные им на английский язык (без сомнения, с немецкого).

Лорд Литтелтон, сын славного писателя, был остроумен, но суеверен до крайности. Однажды он посетил своего приятеля в деревне: вошел в комнату с лицом бледным, дрожал и едва мог говорить, но скоро успокоился, начал шутить, смеяться, рассказывать забавные анекдоты, и чем более приближалась полночь, тем веселее казался остроумный Литтелтон. Гости несколько раз хотели ехать, вставали — и снова садились на места свои, чтобы слушать лорда, однако ж, наконец, разъехались. Литтелтон также простился было с хозяином, но через минуту возвратился и требовал позволения ночевать у него для того, что первая доска, на которую он ступил, входя к нему в дом, затрещала под его ногами! Лорд был в тот вечер любезен и забавен единственно от того, что боялся остаться один!.. Страх можно назвать гением: он в разных видах производит чудеса, которые приписываются совсем иным побуждениям. Я уверен, что страх иногда вселяет в людей и само геройство.

Граф Рочестер, известный по своему остроумию и распутству, встретился однажды на улице с математиком Барро и сказал ему: ‘Добрый день, господин доктор! Имею честь быть вашим слугой до средоточия земли‘. — ‘А я вашим до антиподов, — отвечал доктор’. — ‘Вы меня не перегоните, — сказал Рочестер, — я ваш слуга до самого ада’. — ‘Признаюсь, что не могу поспеть туда за вами’, — отвечал Барро с важностью и пошел своей дорогой.

‘Боже мой! — сказал некто одной красавице. — Как вы могли выйти замуж за такого безобразного человека? — ‘Что делать! — отвечала она с невинным простосердечием, — мужей дает нам Бог, не должно смотреть, каковы они. Любовники иное дело: мы их сами выбираем’.

Фонтенель утверждал в одном обществе, что для совершенного благополучия в жизни надобно иметь хороший желудок и дурное сердце. Все закричали: ‘Это ужасно!’. Многие старались опровергать его, но Фонтенелево остроумие и красноречие принудило, наконец, всех замолчать. Один друг его, Брюнель, клялся, что он заставит любезного софиста признаться в явной лжи своей. Разговор обратился на другое. Брюнель через несколько минут отвел Фонтенеля в сторону и сказал ему, что известный писатель N. выслан из Парижа и не имеет денег на дорогу. ‘Боже мой! — отвечал Фонтенель с живостью, — как мне жаль его! Нынешний день я получил 1200 ливров: отдай их ему скорее’. — ‘Это будет очень безрассудно с твоей стороны, — сказал Брюнель, — ты сам не богат и не знаешь его в лицо’. — ‘Мой друг! — отвечал Фонтенель — Я знаю, что он в нужде, и сочту за великое счастье услужить ему. Вот деньги: возьми их’. — ‘Фонтенель переменил свои мысли! — громко сказал Брюнель, — он говорит теперь, что делать добро есть великое счастье…’ Впрочем, известие его было справедливо, и N. получил 1200 ливров от Фонтенеля.

Госпожа Жанлис рассказывает в Mercure de France следующий анекдот: ‘Господин N. был скуп до крайности. Однажды, в декабре месяце, дворецкий спросил у него, куда девать множество льда, которое осталось у них после лета. ‘Отдай его бедным’, — отвечал господин N… Вот единственное подаяние, на которое он мог решиться в течение жизни своей!’

——

Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.12, N 21/22. — С.47-53.

Смесь

Спроси у русского, бывшего в чужих краях, видел ли он госпитали английские и французские? Услышишь в ответ: ‘Как можно путешествовать и не видать таких благодетельных заведений?’ Спроси у московского жителя о здешних госпиталях: он едва ли знает имена их, и никогда любопытство не приводило его в сии — можно сказать — храмы милосердия. Таковы люди: отдаленное и чужое имеет для них более прелестей, нежели ближнее и собственное. — В Москве пять больниц, кроме военного госпиталя. Они не столь огромны, как, например, Парижский и Лионский, но друзья человечества с удовольствием находят там нужную чистоту, опрятность, хороший присмотр за больными. Новейший из них есть дело частной благотворительности. Хвала памяти князя Голицына! Обыкновенные богачи, умирая, оставляют долги и множество бесполезных вещей, на которые они разорялись. Князь Дмитрий Михайлович оставил по себе великое благодеяние, которым может славиться вся фамилия Голицыных. Сей знаменитый россиянин провел большую часть жизни и кончил ее вне отечества, быв долгое время министром нашего двора в Вене, но сердце его всегда принадлежало России, и захотело украсить столицу ее славным монументом человеколюбия. Он наслаждался приятностями роскоши, любил искусства, собирал картины, помогал бедным художникам и, несмотря на то, мог оставить около миллиона для построения и содержания больницы! Она должна быть его долговременным и самым лучшим памятником… Здание великолепно, архитектура его доказывает хороший вкус строителя. Содержание и лечение больных достойно еще усерднейшей хвалы. Не удивляюсь порядку и чистоте в сем доме: старец почтенный и благодетельный, обер-камергер князь Голицын, исполнитель завещания князя Дмитрия Михайловича и строитель госпиталя, сам неусыпно смотрит за ним и бывает там почти ежедневно.

——————

Где недавно еще покоились седые инвалиды, благодаря своего великодушного государя за милостивое призрение их старости, там ныне видим около ста молодых девиц, воспитываемых монаршими щедротами в правилах благонравия и добродетелях кроткой невинности! Прежде в Инвалидном доме бывал я с удовольствием, но и с горестью: каждый старец, напоминая мне верную службу русских воинов и знаменитые дела их, в то же время представлял в себе моему взору и готовую жертву смерти! Я ходил там почти как на кладбище: гробы казались мне уже отверстыми для престарелых жителей сего дома. Теперь — какое превращение! Теперь нахожу там прекрасный, одушевленный цветник: каждая из сих девиц, расцветающих умом и душой, должна быть некогда счастливой супругой и матерью! Почти все они родились в бедности, и остались бы без всякого воспитания, если бы человеколюбие монаршее не доставило им средств украшаться нравами, талантами и познаниями. — Благодетельная Мария есть их покровительница: итак нужно ли сказывать, что Екатерининский институт есть учреждение прекрасное, что главная надзирательница его совершенно достойна своего важного сана, и что нежная мать не могла бы воспитывать детей своих лучше того, как сии девицы воспитываются? — Всякому, кто любит полезное и благодетельное, советую осмотреть институт: видеть любезных учениц в классах, за книгами, за письмом, за рукоделием, — в часы свободы, когда они предаются свойственной их летам веселости, не забывая скромности, наблюдая строгое благочиние — и наконец в храме всевышнего, где невинные сердца их молят небо о здравии великодушной Марии. Нельзя без умиления слышать, с какой любовью твердят они имя ее! Здесь признательность не дожидается совершенного возраста, и в самых юных душах действует уже соразмерно великому благотворению, на них изливаемому — и как его не чувствовать? Им известно, что и в самое то время, когда судьба неисповедимая поразила нежное сердце августейшей родительницы преждевременной кончиной незабвенной Мекленбургской принцессы, и когда все добрые, все чувствительные россияне делили ее глубокую печаль, Мария не переставала мыслить о благе воспитанниц Екатерининского института! Добродетель не спасает от сердечных утрат и горестей, но может ли она не иметь утешения?

———————

Издатель должен и в сей последней книжке журнала своего оскорбить нежную скромность петербургской незнакомки — то есть, вторично назвать ее великодушной… Он получил и отдал, кому следует, деньги, присланные ею на содержание школы, учрежденной в Москве при новой лютеранской церкви. Достойный пастор, тронутый сим даром щедрости, хотел знать имя благодетельницы, но мог ли я удовлетворить его желанию, зная единственно прекрасный слог и добродетельное сердце ее.

Пятьдесят рублей, присланные от другой неизвестной особы из Петербурга для бедной шведки, также с сердечным удовольствием отданы мной господину пастору Гейдеке.

——————

Говоря о благодеяниях, расскажу читателям, что мне удалось сведать недавно. В Лафертове, близ Дворцового сада, в доме Шапошникова, под No 354, живет семидесятилетняя бедная иностранка, гж. Гильденскиольд. Муж ее был полицейским офицером в Москве во время чумы. Теперь она не имеет пропитания, не может ходить и лежит в постели. Кто же о ней печется? Бог: Он послал ей ангела утешителя в виде нищей. Одна бедная старушка, узнав о жалком состоянии госпожи Гильденскиольд, взялась кормить, обшивать, обмывать ее, всякий день два раза приносит ей свою милостыню, крошит хлеб для больной, перестилает ее не очень мягкую постель и все, все для нее делает. Один приятель мой зашел в сию хижину или, лучше сказать, в сей храм добродетели, и сказал госпоже Гильденскиольд: ‘Что будет с вами, если эта добрая женщина оставит вас?’ Нищая спокойно отвечала: никогда не оставлю ее!.. Дела и сердце важнее имени, однако мы любим знать, как хорошие люди называются. Имя сей истинной и великодушной благотворительницы, покрытой лоскутьями, есть Маланья. Признаюсь, что оно для меня гораздо важнее Клеопатрина, хотя я очень люблю историю.

Верстах в семи от Москвы есть деревня Татарово, где ломают белокамень. Там живет редкий благотворительный человек — крестьянин — не более. Я забыл его имя, но спросите о нем в деревне: всякий укажет вам на прекрасную новую избу, которая лучше и выше всех других. Он разбогател от продажи белого камня, нанимает более двадцати работников, помогает бедным и раздает множество денег, говоря: дай в окно, Бог пришлет в подворотню. Не только в Татарове, но и во всех окрестностях знают его и несколько раз выбирали в головы. Третьего или четвертого года летом, когда все мужики были в поле, Татарово загорелось, и благодетельный крестьянин возвратился из Москвы в самую ту минуту, как его изба начала дымиться: он успел вытащить сундук с деньгами, и сказал: теперь гори, у меня будет новая изба. Другие крестьяне остались без домов, без хлеба: он несколько времени кормил их и помог им обстроиться. — Мы часто любопытствуем знать, как гении образуются: не менее любопытно знать и то, как образуется благотворительность в сердце. Сей крестьянин не учился ничему, кроме — добродетели, но кто же был его наставником?.. Разве опыт и бедность: ибо он в молодости своей с трудом мог кормиться.

——

Смесь // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.12, N 23/24. — С.268-275.

Смесь

Участь Сардинии

Смесь

Смесь

Смесь

Известия и замечания

Смесь

Смесь

Смесь

Смесь

Смесь

Читайте также: