СМЕРТЬ МАРКСИСТА
СМЕРТЬ МАРКСИСТА
* * *
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Смерть марксиста, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1921
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2015.
У одного отца было три сына: старший умный был детина, средний был и так и сяк, а младший — вовсе был марксист.
В лето 1916 года младшенький пришел к одному знаменитому петербургскому профессору, утер пот со лба да и говорит ему голосом человечьим:
— Во-первых, очень жарко, во-вторых, мне этот жестокий полицейско-бюрократический режим смертельно надоел, а в третьих, не можете ли вы меня заморозить?
— То есть как заморозить?
— А очень просто: при помощи анабиоза. Я ведь знаю, что вы по этим штукам ходок.
— Для чего же вам понадобилось?
— Да, знаете, режим не нравится. Я ведь сам, изволите видеть, — марксист.
— Ну, что ж, — утешил профессор. — С другими еще хуже бывает. Крепитесь.
— Я и то. Да уж трудно очень. Хотел издавать марксистскую газету — не позволяют. Хотел среди рабочих пошататься, потолковать с ними о том, о сем — не позволяют. Дышать не дают. Решил на это тяжелое время заморозиться, а там, Бог даст, революция будет — вы меня отморозите обратно…
— Гм. На какой же вас срок заморозить?
— Годков на пять. Полежу, мороженный, отдохну. Над нами не каплет. А там, даст Бог, революция, свобода и тово…
— Семейный?
— Напротив. Два брата есть.
— Кто такие?
— Старший умный детина. Средний и так и сяк…
— А вы?
— Говорю же вам: марксист.
— Оно и видно. Ложитесь, что ли. Заморожу уж, что ли.
— Только потом отморозить не забудьте. Я-то знаю вас. Захлопочетесь, отвлечетесь другими делами, а я тут лежи.
— Будьте покойны, я вам такой механизм вставлю, вроде часового… Как пять лет пройдет, сразу оттаете…
— Пружина, значит?
— Во-во.
Заморозили марксиста, засунули под диван, чтобы не мешал, да и забыли о нем.
Весной 1921 года, когда пригрело солнышко, выполз из-под дивана марксист, пыльный, вялый, с видом полу— дохлой мухи, ожившей у оконного стекла. Потер лапками, огляделся — видит, сидит в уголку профессор, страшный, старенький-старенький, растрепанный, делает губами ему ‘тсс’ и сухим пальцем грозит.
— В чем дело, дедушка? — испуганно прошептал марксист. — Что это у вас в углу за штука?
500
— Мышеловка. Мышку ловлю. Только вы не шумите, а то убежит — опять я без ужина буду.
— Наверное, сумасшедший, — соболезнующее подумал добрый марксист и, чтобы перевести разговор, сказал. — А я, дедушка, оттаял.
— И дурак.
— В каком смысле?
— В анабиозном. Лежал бы себе под диваном да лежал. Как говорится — лежит, хлеба не просит.
— А, кстати, о хлебе… Мне сейчас здорово есть хочется. Что бы такое пожевать?
Вскочил старик — седой, страшный, белые волосы дыбом растопырились, заслонил мышеловку да как завопит таково испуганно, таково злобно и бешено:
— Пошел вон! Пошел вон! Моя мышка! Моя!
— Спятил старичок, — качая головой, пробормотал марксист. — Вот тебе и анабиоз. Собственные мозги заморозил. Пойтить домой, что ли? Как-то у нас дома… Все ли живы-здоровы?
Вышел на улицу — что за оказия? Семь часов вечера, а Невский пуст — хоть шаром покати…
Страшно стало, заорал:
— Извозчик!
Дремавший шофер комиссарского автомобиля на углу встрепенулся и сказал:
— Ори, ори. Вот я тебя в Че-ку отправлю — покричишь там.
— В какую Че-ку?
— Какие бывают. Красненькие. В пробочную комнатку посадят — вот и зови извозчика.
— Может быть, вы меня отвезете домой, добрый господин?
— Ну, что ж… Можно. А наркому скажу, что в Главбенз за бензином ездил. Сколько дадите?
— Да рублей пять, что ли?
— Чево-о-о?
— Пять рублишек. Разве мало?
Молча шофер откинул дверцу, не торопясь вылез из автомобиля, молча дал марксисту увесистую плюху и, не торопясь, вернулся на место.
— За что?
— Не смейся, сволочь. Я думал, ты тысяч десять предложишь, а он — накось! Еще если бы золотой пятерик…
— А разве не все равно?
Молча откинул шофер дверцу, вылез, приблизился, дал полновесную затрещину, снова вернулся.
— Господи! А теперь за что?
— А не смейся.
Ничего не понял бедный марксист. Вздохнул и поплелся домой пешком.
— Гаврила! Здорово, голубчик!
— Барин! Да где ж это вы пять лет пропадали?.. Вот уж и видеть вас не чаял.
— Братья дома?
— Где там! Старшенького на мушку взяли, израсходовали, а средний в Бизерте живут.
— Что это за Бизерта?
— Бог-е знает. Не то в Африке, не то где…
— Гм… А квартира цела?
— Реквизирована. Замкомпоморде.
— По морде? Замком? Кого?.. За что?..
— То есть видите… Это их так… Сократительно. Заместитель комиссара по морским делам.
Потер лоб марксист:
— Как мне все странно представляется. Может, не совсем еще оттаял? Гаврила, голубчик… Дай мне поесть чего-нибудь.
— Где же я вам возьму, барин?
— Чудак. Я ведь не прошу тебя котлет де воляй или судак обернуар. Дай мне просто хлеба, молока. Яичницу зажарь…
Дворник вдруг освирепел:
— Я тебе так зажарю, что три дня вертеться будешь! Вам бы всё хиханьки.
Заплакал марксист.
— Не кричи на меня, Гаврилушка. Я был пять лет замер— знутый и теперь ничего не понимаю. Ну, дай мне кусочек хлебца. Гаврилушка…
— Да где же я его возьму, головушка моя горькая!
— А ты в лавочке купи, Гаврильчик! Вот тебе рублишка. Хлебца купи, колбаски…
Плюнул Гаврила, повернулся, ушел в сторонжу.
— Куда ж мне теперь идти? — тоскливо подумал марксист. — Главное, что я ничего не понимаю. Пойду домой, а там замкомпоморде. Пойду к профессору, а он мышь ловит. На улицу пойду — шофер колотит.
Присел на ступенечках собственного дома, поплакал.
Высморкался в платочек, побрел.
Опять Невский. Пустынно, жутко… Трах. Чуть не провалился — яма посредине Невского. Тсс… Кто-то идет. Прижался в какую-то впадину около Пассажа, пропустил… Двое прошли: в балахонах, с нагайками: не то киргизы, не то китайцы — и говорят не по нашему, а форма будто военная.
И так страшно сделалось марксисту, что не вытерпел он.
И раздался по всему Невскому исконный российский крик, тот крик, который испускают испуганные граждане, подобно ребенку, при всякой опасности кричащему ‘мама’: — Гор-родовой!!!
Подошел какой-то с красной повязкой. Взял за руку:
— Так, так. Городового уже на Невском кличете. Пожалуйте в Че-ка.
— Вы кто?
— Такой-то.
— Ваше удостоверение?
— Вот паспорт.
— Этого мало. Где трудовая книжка?
— Я вас не понимаю.
— А я вас очень хорошо понимаю. У вас паек какой категории?
— Я вас не понимаю.
— А я вас понимаю замечательно. Социал-соглашатель! Саботажник!
— Никак нет. Православный.
— Может, вы сумасшедший?
— Никак нет. Я пять лет в анабиозе был. Замороженный. Нынче только из-под дивана вылез.
— Что ж мне с вами делать? Конечно, я вам верю. Анабиоз там, наука, прочее. Но поймите, что вы нам не подходите. Вы, как шило из мешка, выпираете. У нас уже все обтерпелись, мы их постепенно приучили, а вас одного приучивать — это атанде-с. Товарищ Гнусис, выведите его в расход.
— То есть на улицу? — обрадовался марксист.
— Гм… Да… Там видно будет, — устало промямлил комиссар.
Вышли.
— Куда вы меня? — доверчиво спросил марксист.
— К стеночке, голубчик.
— Ну, спасибо. Мне бы прислониться. А то устал я — смерть как.
Глаза его слипались. Прислонился к стенке и пробормотал:
— Убейте меня, если я что-нибудь вообще понимаю. Так и сделали.
Впервые: Зарницы, 1921, 22-29 мая, No 11. Печатается впервые по тексту журнала.
…средний в Бизерте живут. — Бизерта — самый северный город Туниса, крупнейший порт на Средиземном море. Брат героя фельетона мог оказаться там в случае, если вместе с кораблями Русской эскадры ушел туда из Константинополя в начале декабря 1920 г.