Смелая догадка
Смелая догадка
Ф.
——
Смелая догадка, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1805
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Многие из читателей конечно еще помнят анекдот о монахе и даме, которым казалось, будто видят на Луне то, чего ни один астроном открыть не мог, ниже с помощью снарядов Гершелевых. Монах уверял, что без трубы зрительной удобно различает соборный колокол от других предметов, дама божилась, что простыми глазами ясно видит мужчину, стоящего на коленях перед женщиною. Из этой посылки выводится следствие: Каждый из нас на спутнике земного шара без труда найдет все, чего искать захочет. Не должно только пугать воображение излишней строгостью, в противном случае бедное человечество лишилось бы многих выгод. Каким образом, например, господа ученые решили бы важные споры богословские, философские, исторические? Как согласили бы противоречия, встречающиеся в писателях, равно уважаемых? Не прискорбно ли было бы слышать от мужей, заслуживших почетные парики, вместо смелых, удовлетворительных ответов смиренное — не знаю?
Кажется, где-то написано, что всякая история есть не что иное, как басня, хорошо и складно сочиненная — истина, неутешительная для тех, которые готовятся жить в памяти потомства! Итак, если басня сия, впрочем хорошо и складно сочиненная, поселяет в читателе непреодолимое сомнение, если она, не объясняя темных сказаний о происшествиях, полагает камень краеугольный для новых заблуждений, в таком случае не позволено ли, не говоря ни да ни нет, с благоразумной осторожностью сказать: это невероятно? Аристотель начинает свою Метафизику словами: кто ищет просвещения, тому надлежит уметь сомневаться.
Крещение великого князя Владимира делает в нашей истории важнейшую эпоху. Преподобный Нестор описывает сие происшествие ясно и правдоподобно, так что почти все российские и польские хронографы основали свои сказания на его повествовании — с некоторыми неважными отменами. Нестор назначает место крещения в городе Корсуне на Лимане, упомянув для предупреждения всякого недоразумения, что многие неведущие истины говорят, будто Владимир крестился в Киеве, а иные — в Василеве. Кому хотелось определить, где находился Корсунь, тот делал свои догадки. Ломоносов, следуя польским авторам, признает Корсунем Феодосию, Татищев думает, что нынешний Кинбурн есть место Владимирова крещения, Болтин и другие новейшие писатели наши полагают, что свет христианства просиял для России в городе, которого следы и развалины видны на полуострове Таврическом между Балаклавою и Севастополем. Но никто (до времени Татищева) не смел противоречить российскому Геродоту, никто не смел отвергать истины, принятой праотцами, утвержденной столетиями, никому не приходило на мысль сомневаться, что волжские болгары, жиды от козар, паписты и греки приходили к великому князю с предложениями о принятии вер их, что Владимир посылал десять мужей благоразумных в разные государства для испытания религий и для рассмотрения обрядов богослужений, и что, получив от них обстоятельные донесения, избрал для себя и для своего народа веру истинную, святую. Надобно было, чтобы Мельхиседек Борснов, архимандрит Бизюкова монастыря, прислал покойному Татищеву несколько старых тетрадок, содержащих в себе сказания о славянах, Новгороде и русских князьях старобытных, надобно, чтобы в сих тетрадках ничего не сказано было об испытании вер и о посольствах, надобно, чтобы в сих было написано: ‘По сем идее Владимир на Булгары, и победя их, мир учини, и прият крещение сам и сынове его, и всю землю Русскую крести. Царь же Булгарский Симеон прислал Иереи учены и книги довольны, и посла Владимир во Царь-град ко Царю и Патриарху, просити Митрополита, они же вельми возрадовашася и прислаша Митрополита Михаила’ и проч. Татищев, рассудительный и прилежный собиратель исторических материалов, по-видимому колебался между сказаниями Иоакима и Нестора, в рассуждении отправления послов от великого князя, и подал повод покойному сочинителю Опыта повествования о России к столь смелой догадке, что никак не должно досадовать на недоверчивых читателей, если которые-нибудь из них отважились бы сомневаться в ее справедливости.
Почтенный сочинитель, исторически предложив о посольствах и прибавив свои примечания, находит в Несторовом повествовании явные прекословия, чтобы оправдать отца российской истории, он прибегает к догадкам. Многие причины заставляют его думать, что Нестор сочинял летопись свою не из устных преданий и народных сказок, но без сомнения по древним запискам, хранившимся в библиотеках, что наиболее доказывается внесенными от слова до слова договорами. Из того автор выводит следующее заключение: Преподобный Нестор, перебирая старые бумаги, мог найти в них неполные тетради, а в тетрадях записки с утраченными листами, и из сего сокровища, по видимому, почерпнул известия для своей летописи о Владимировом крещении. ‘Итак, следуя сему предположению’, продолжает автор: ‘дерзаю вскрыть завесу, истину бытия сего скрывающую, и показать в несомненных доказательствах, что оно ничто иное есть, как представление театральное (?)’. далее автор предполагает, что великий князь Владимир был привержен к идолопоклонству не по склонности, ниже по суеверию, но только по любострастию. Блаженная Ольга, воспитавшая Владимира, с младенчества приучила ум его к понятиям о вере православной, следственно ничто не препятствовало ему беседовать с христианами и слушать от них Евангельское учение. Могло статься, что Владимир наслышался о благочестии от жен своих и наложниц, в числе которых автор предполагает множество христианок. Сколько милы слова ласковые, прекрасными устами произносимые, столько сильны убеждения. История свидетельствует, что почти все веры принимаемы были сперва женщинами, а потом уже, по действию их прельщения, мужчинами. Допустив сии предположения, по мнению автора, непременно должно согласиться с выводимым из того следствием, то есть, что святой Владимир принял христианскую веру по наущению женщины. Кто ж была сия женщина? Не Анна, не прекрасная сестра византийских императоров, но греческая монахиня, плененная Святославом, бывшая потом его супругою, и доставшаяся сыну его Ярополку, а по смерти сего последнего Владимиру, другому его сыну! Сия гречанка — или для покаяния в грехах своих, или для приобретения первенства пред прочими женами — старалась удерживать Владимира в своих чертогах и выдумывала разные упражнения, чтобы доставить супругу в праздное время занятие. Греки лукавы, а Владимир был любострастен и вдобавок еще сильно влюблен в монахиню, бывшую, как сказано, женою отца его, брата и напоследок его самого, следовательно она могла вымышлять для него забавы привлекательные и разительные, каковы суть театральные представления. Владимиру, продолжает автор, по тогдашнему невежеству, они, конечно, были незнаемы, а ей, как гречанке, бывшей в монастыре, весьма известны. Следовательно, подражая монастырским зрелищам, она легко могла сочинить убедительную драму и велеть рабам своим представить оную на театре. Автор отдает похвалу искусству, примеченному им в сочинении сей драмы, и доказывает, что Нестор, или не зная театральных сочинений, принял оную за бытие, или зная, но не найдя лучшей причины, заставившей Владимира креститься, прибегнул к сему средству для удостоверения потомства, каким образом случилось сие важное происшествие. Драма содержит в себе пять действий. Хитрая гречанка нечаянно хотела поразить зрение Владимирово, для того в первом действии, по поднятии занавеса, является в храмине, украшенной любострастною живописью, государь — которого Нестор выдает за самого Владимира — сидящий на престоле в сладостном восторге, и окруженный вельможами, которые вместе с государем восхищались прелестной живописью. Нестор, по мнению автора, не упоминает о вельможах, потому что или несколько строк недоставало в записках, или он не хотел им следовать. Входят послы болгарские, и предлагают о вере магометанской. Правила драматического искусства требуют, чтобы в первом явлении дать понятие зрителю о содержании целого представления, автор думает, что правила сии соблюдены в точности, ибо зритель из речи послов заключает, что должны следовать испытания религий. Во втором действии театр переменяется, государь принимает и отпускает послов папских. В третьем действии приходят жиды. В четвертом является мудрец константинопольский, а в пятом возвращаются послы, отправленные от государя в разные страны для рассмотрения обрядов, наблюдаемых при богослужениях. По правилам драматическим, которые, как полагает автор, в тогдашнее время были в Греции в употреблении, надлежало при окончании зрелища вывести из театра хор народа, это заставило сочинителя, или сочинительницу драмы при окончании оной переменить декорации и представить народную площадь, на которой возвратившиеся послы рассказали бы все виденное ими, это же нимало не противно словам Нестора, написавшего, что Владимир велел послам говорить перед дружиною. Когда послы окончили речь свою, хор возопил: ‘и не принесла бы бабка твоя, мудрейшая из всех человек, закона греческого, если бы он не хорош был’. Представляющий князя спросил: ‘Где примем крещение?’. А хор ему ответствовал: ‘Где тебе угодно’. — Сим зрелище кончилось.
Здесь не почитается нужным входить в подробные исследования, забавлялись ли греки в десятом столетии зрелищами театральными, сочиненными по правилам Аристотелевым, однако ж мудрено поверить, чтобы в то время имели о них понятия в монастырях, а особливо женских. Грубая роскошь и сладострастие господствовали при дворе византийском, дурной вкус и невежество были общим уделом и знатных и простолюдинов. Какие памятники тогдашнего просвещения остались нам? Богословские и исторические сочинения нимало еще не доказывают, чтобы в Константинополе при Цимисхиях и Камнинах смиренные отшельники блистали талантом писать драмы, разделенные на действия и явления. Церковные учителя первых веков христианства и верные их последователи явно восставали противу зрелищ и придавали анафеме и актеров и зрителей, ибо в их время театр был школою постыднейшего распутства. Для конских ристалищ и для гимнастических упражнений, бывших тогда в великой моде, авторы не нужны, а комедий писать было некому, одни только уединенные монахини могли знать, что Талия предала бессмертию имена Аристофанов и Менандров. Положим, что драматические представления в самом деле были в обыкновении, и что монахиня была в состоянии написать одну из них, но как могло статься, чтобы Нестор знавши греческий язык, вымышленную поэму принял за исторические записки? Как думать, чтобы Нестору не были известны даже малейшие подробности Владимирова крещения, подробности столь важного происшествия, о котором без сомнения современники его слышали, по крайней мере, от дедов своих, бывших свидетелями самого крещения?
Патриоту приятно искать других причин, заставивших Владимира избрать веру спасительную, — не ласк, не прельщений гречанки. Христианство быстро распространилось по северной части Европы, погруженной во мрак идолопоклонства. В государствах и областях, сопредельных России, на развалинах капищ языческих возносились храмы во славу Бога, в Троице исповедуемого. Болгары дунайские, бывшие некогда подданными Святослава, и славяне моравские уже молились на славянском языке и имели церковные книги, переведенные Мефодием и Константином. Таврический Херсонес уже озарен был светом православия. Мечислав, князь польский, уже насадил семена христианского учения во всех своих владениях, которых часть, Червеньская земля, потом досталась Великому Владимиру. В самой столице, в самых чертогах княжеских не один уже раз курился фимиам на жертвеннике, истинному Богу сооруженном. Частые сношения с греческими императорами, военные походы в их владения, посольства, в Константинополь отправляемые, торговые договоры, заставили русских полюбить греческие знания, и им удивляться — как они, впрочем, ни были тогда ограничены. Известно, что двор княжеский всегда имел нужду в греческих художниках и ученых. Не говоря уже о тягостном сомнении в истине идолослужения, Владимиру нельзя было не видеть, что соседи его по приятии христианской веры приметным образом перерождались, и из диких варваров становились людьми кроткими, благонравными, как государю мудрому и дальновидному, ему нельзя было не догадываться, что успехи распространяющегося христианства рано или поздно должны иметь для России благодетельные следствия. Вот причины, которым хочу приписывать Владимирово желание сделаться апостолом веры и просветителем своего народа! Пока не придумаю лучших и вероятнейших, буду доволен сими, но никогда не соглашусь театр почитать колыбелью нашего благочестия. Впрочем, я не только не враг зрелищ, но даже великий до них охотник и иногда мог бы лицом своим служить Гогарду вместо модели для смеющейся или плачущей карикатуры… Но мое намерение сначала было не говорить на да, ни нет: надобно сдержать слово, чтобы не подпасть справедливым укоризнам, на которые, в наше просвещенное время, велемудрые Аристархи весьма не скупы.
[Каченовский М.Т.] Смелая догадка: [О крещении Руси князем Владимиром] / Ф. // Вестн. Европы. — 1805. — Ч.21, N 10. — С.112-124.