‘Служил я, батенька ты мой…’
‘Служил я, батенька ты мой…’
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
‘СЛУЖИЛ Я, БАТЕНЬКА ТЫ МОЙ…’
‘Служил я, батенька ты мой…’, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1854
Время на прочтение: 5 минут(ы)
H.A. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах
Том восьмой. Стихотворения. Проза. Дневники
М.-Л., ‘Художественная литература’, 1964
Служил я, батенька ты мой, все учителем, да вот видишь — и дослужился: пришлось на старости лет винить свою молодость, даром забитую, без пользы потраченную. А был я таким же, как и все, да и посмотрю как на вас, так моя молодость так вот и представляется точь-в-точь как вы. Смотрим мы все в молодости светло на жизнь, наука и правда лезет в нас, пока жизнь не собьет и не столкнет с дороги, по которой1 идешь, зажмуря глаза, не думая о ямах… А ямки-то у нас есть, в доле учительской. Видите ли, люди-то нас не так понимают, да и, правду сказать, и не очень любят: образованный человек для них что бельмо на глазу, ведь его часто ничем не уломаешь, стоит на своем, да и только, и ругнуть не смей, даже и сказать-то что-нибудь такое не больно ловко — как раз засмеется и ответит <,такое>,, что сам же застыдишься за свои слова. Вот по этой-то причине не любят нас такие начальники, которые сами не были в университете и по мере возможности не пускают нас к себе. Вот что со мной случилось, когда я только что кончил курс в университете.
Кончивши курс, поехал я на родину повидаться с родными. Человек я бедный, нельзя без службы, а учителем-то, признаться, не хотелось быть: уж служба-то больно тяжелая и без будущности. Вот, подумав так, я решился поступить в гражданскую службу — все же хоть до советника дослужишься, кстати же открылось в том городе, где я жил, место помощника столоначальника в казенной палате. Прихожу я к председателю, прошение он принял, да не понял, что ли, его, только спросил: ‘А какой вы чин имеете?’ Это меня смутило. ‘Как, говорю, чин? Я кандидат прав такого-то университета’.— ‘Да что, говорит, мне за дело до ваших прав, лучше бы вы были регистратором, а то что мне в вас?’ С тем и ушел.
Вот так-то помучившись, поискавши, поступил я учителем в гимназию: начинать службу с писца, корпеть за перепиской безграмотных бумаг не хотелось. А все бы лучше бы было, если б и с писца начал, все бы не был в таком положении, как теперь, не пришлось бы на старости лет заниматься частными уроками. Впрочем, в первое-то время было хорошо: жалованье учительское по тому времени было большое, особенно холостому. Не думаешь, бывало, о том, как бы набрать побольше учеников к себе на квартиру да что побогаче, больше сидел дома, занимался, только и думы о том, как бы лучше и понятнее излагать свой предмет, и ученики в то время меня очень любили. Бывали и тогда неприятности, не с учениками, а с начальством больше, да после-то приучился смотреть на него настоящими глазами, так и не ошибался.
Видите ли, попечителем нашего округа был в то время князь N. Человек он военный, везде хотел видеть дисциплину строгую, ну и нас приучал к ней. Помню хорошо его первый приезд в нашу гимназию… Вот страху-то нам было! Время-то тогдашнее было страшное — только что кончилась война… Везде кары да наказания: подозрительность во всех какая-то была… Нельзя, бывало, вечером выдти на улицу, тотчас пойдут опросы: куда, да зачем, да кто ты такой? Просто беда, да и только! — не понравишься чем или подозрение на тебя какое явилось, и поминай как звали. Не было спуску ни вашим, ни нашим.
Приезжал он к нам в гимназию с полной свитой — и губернатор, и полицеймейстер, и жандармы, и кого-кого с ним не было. Да так и ходит по классам с этой-то свитой. Про нас-то, учителей, тогда нечего и говорить… На нас он смотрел, должно быть, как на унтер-офицоров, а на гимназистов — как на солдат.
В первый раз, как ou приехал к нам, так такую штуку выкинул, что вы теперь-то, пожалуй, и не поверите… да и нам в то время было немало смеху, даже и ученики-то сразу поняли, что новый попечитель-то не на месте. Вот как это было. Приехал он во время уроков и со свитой своей, куда примкнул и наш покойный директор (славный был человек, дай бог ему царствия небесного! образованный был человек, понимал все как следует), пошел по классам. Ну, и обошел почти все классы, ничего не сказал… Только пришел и к французу, он был в то время в третьем классе, вспомогательные глаголы avoir и Йtre проходил. Осмотрел он учеников да вдруг нахмурился… ‘Что это у вас порядка нет в гимназии? — крикнул он директору. — Разве можно больших с маленькими в одном классе держать? Порядка никакого нет! Ты чего, болван, не в седьмом классе!’ — крикнул он ученику, что был повыше. Ученик-то был скромный такой, сконфузился. Директор видит — плохо: нужно как-нибудь выручить бедного гимназиста, без вины виноватого. ‘У нас, говорит, ваше сиятельство, ученики размещаются не по росту, а по летам и по успехам в науках’. — ‘Молчать, говорит, когда не спрашивают!’ Ну, директор и замолчал, только плечами пожал, а того как будто еще больше это рассердило: вызвал этого большого ученика, раскрыл книгу и заставил его читать по-французски. Ученик-то был в таком волнении, что едва мог читать, а тут еще на беду возьми да и прочти какое-то слово не так, как следует. Как раскричится мой князь на него, даже в слезы привел. ‘Который тебе год?’ — говорит. ‘Шестнад-ца-тый’. — ‘Я, говорит, в твои лета, дурак, был в Париже, Монмартры брал, Европу пешком прошел, а ты до седьмого класса не можешь дойти, болван!’ Так и вышел, разругавши ученика за высокий рост, да и директору с учителем досталось таки порядочно.
Вечерком в этот день, как уж князь-то выехал, собрались мы к директору на чай. Ну, говорит, господа, поздравляю вас с новым начальником, с ним мы быстро пойдем по пути просвещения, — да и рассказал нам все, за что ругал его князь, — выправки, говорит, никакой не заметил, вицмундиры у одних потертые, у других совсем новые, — все в таком роде. Ну, пожали мы плечами, посмеялись вдоволь над его сиятельством, да и сели за зеленый столик — в провинции-то ведь больше нечего и делать в гостях. Впрочем, князя-то мы очень не винили: до того времени служил он все в военной службе, нашего устройства совсем не знал, да и в корпусе никаком не был, а так себе, домашнего воспитания — понимаете? <,Не окончено.>,
Аничков — H. A. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. И. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Дневники, изд. 1 — Н. А. Добролюбов. Дневники. 1851—1859. Под ред. и со вступ. статьей Валерьяна Полянского, М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев. 1931.
Дневники, изд. 2 — Н. А. Добролюбов. Дневники. 1851—1859. Под ред. и со вступ. статьей Валерьяна Полянского, изд. 2-е, М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1932.
‘Добр. в восп. совр.’ — Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников. Вступ. статья В. В. Жданова. Подготовка текста, вступ. заметки и комментарии С. А. Рейсера, Гослитиздат, 1961.
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения, тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Княжнин, No — В. Н. Княжнин. Архив Н. А. Добролюбова.
Описание… В изд.: ‘Временник Пушкинского дома. 1913’, СПб., 1914, стр. 1—77 (второй пагинации).
Лемке — H. A. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений. Под редакцией М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл.— 1912).
Летопись — С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. М., Госкультпросветиздат, 1953.
ЛН — ‘Литературное наследство’.
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890.
Некрасов — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт. I—XII, Гослитиздат, 1948—1953.
‘Совр.’ — ‘Современник’.
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.
Впервые — ГИХЛ, VI, стр. 650—652. Печатается по автографу ИРЛИ. На листе 1 карандашом рукою Н. Г. Чернышевского (?) помета: ‘1853? — 1854?’. По характеру почерка и бумаге представляется более правдоподобным датировать этот отрывок временем несколько более поздним, приблизительно 1854—1855 годами.