Е. Марлитт
Е. Марлитт
Служанка арендатора
Служанка арендатора
Повесть
Повесть
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1881_amtmanns_magd-1.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1881_amtmanns_magd-2.jpg)
Аннотация
Аннотация
***
1.
1.
2.
2.
3.
3.
Служанка арендатора, Марлитт Евгения, Год: 1881
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Источник текста: Е. Марлитт. Полное собранiе сочиненiй. Томъ III, книга 12. Изданiе А.А.Каспари,1900 г.
С.-Петербургъ, Лиговская ул., соб. д. 114
Eugenie Marlitt ‘Amtmanns Magd‘, 1881
Текст представлен по самиздатовской перепечатке, адаптирован к современному языку.
Текст подготовлен участницами сайта проекта: http://lady.webnice.ru/
‘Служанка арендатора’, Amtmanns Magd, написана в 1881году. Входила в состав сборника ‘Тюрингские рассказы’, (Thringer Erzhlungen). В России издавалась в 1881 году под названием ‘Служанка судьи’ в тип. А.М. Котомина, в 1882 году под названием ‘Служанка’ в тип. бывш. А.В. Кудрявцевой. В 1900 году была издана в тип. А.А. Каспари в Собрании сочинений Е. Марлитт под названием ‘Служанка арендатора’.
Молодой фабрикант из Берлина Маркус неожиданно получил в наследство большое поместье, расположенное в лесах Тюрингии. Сам он не придавал никакого значения этому владению, сдал его в аренду, однако приехал осмотреть усадьбу. Молодая девушка, которую он встретил в первый же день, служанка судьи, удивила и заинтересовала его, лишила душевного спокойствия. ‘Самая лучшая из гувернанток не прельстит меня’, — говорил Маркус, а сам надеялся увидеть Агнессу Франц, племянницу судьи, образованную госпожу служанки и представительницу столь ненавистного ему класса гувернанток. Кто была она — оставалось загадкой для молодого помещика.
Старая жена главного лесничего умерла уже год тому назад, а память о ней до сих пор не угасла. У старой дамы из ‘Оленьей рощи’ не осталось никого, кто носил бы по ней траур. Так ее одинокое существование и угасло бы, как потухшая свеча, но она оставила по себе добрую память.
‘Лесничиха’, как звали эту даму все окружающие, всегда с участием и дружески относилась к нуждам дровосеков, угольщиков, смоловаров и других рабочих в лесу. Не было случая, чтобы она не явилась бы тотчас туда, где нуждались в ее помощи, которую она предлагала с дружелюбием. Вот почему многие из крестьян, проходя мимо дома в ‘Оленьей роще’, всякий раз невольно бросали взгляд на угловое окно верхнего этажа.
Им казалось, что на шум их шагов за стеклом появится женская голова с седыми буклями и бросит проницательный взор поверх очков в стальной оправе. И если она замечала хотя бы малейший признак страдания на лице проходившего, она тотчас спешила вниз.
Очень часто можно было видеть ‘лесничиху’ и в лесу за сбором целебных трав. Тогда ее руки проворно засовывали пучки сорванных растений в зеленый ридикюль, а ее маленькие ножки в башмаках с завязками по старой моде неутомимо шествовали дальше…
В зеленом ридикюле находились и хирургические инструменты, пузырьки с лекарством и куски простого мыла. Жена главного лесничего усердно варила мыло для своих бедных и была грозой для нерях. Самоотверженный врач и сиделка для больных и несчастных, она вела непримиримую борьбу с суеверием.
Если она слышала, что люди прибегают к ‘заговорам’ и ‘нашептываниям’ от ран и болезней, вместо того, чтобы обратиться к ней за медицинской помощью, она задавала страшную головомойку провинившимся.
Но, увы! — добрая женщина умерла, а суеверие продолжало царить, и темные крестьянки, знавшие, что ‘лесничиха’ умерла от простуды, которую схватила, собирая в плохую погоду на горных вершинах, потихоньку шептались между собой. Они говорили, что раз жена главного лесничего сильно бредила во время болезни и ни разу не пришла в себя, значит, ее мучили злые духи. Ведь она с ними всю жизнь вела борьбу, вот они, наконец, и одолели ее, напав в лесу, где ее и нашли, лежащей без сознания.
Духовной не оказалось после кончины ‘лесничихи’ и ее отлично устроенное имение, находившееся в ‘Оленьей роще, ‘ досталось родственнику ее мужа. О нем никто никогда не слыхал, и было только известно, что его зовут Маркусом и что он владеет большой фабрикой машин вблизи Берлина.
Маркус, по видимому, не придавал никакого значения этому владению: он ничего не понимал в сельском хозяйстве и потому отдал имение в аренду.
Арендатор жил в нижнем этаже опустевшего дома, а в верхнем резвились стаи мышей, а пауки повсюду протянули свои безобразные тенета, закрыв даже замочные скважины.
Об этом иронически говорила госпожа Грибель, прекрасная половина арендатора, причем она презрительно пожимала плечами, так как доступ туда был запрещен ей самой и ее веникам с метелками.
В возвышенной части Тюрингенского леса хлеб родится плохо, потому там разводят, преимущественно, картофель и кормовые травы. Узкие лощинки, прерываемые горами, поросшими лесом, густая трава, прохладные горные речки, изобилующие форелью, белые гладкие шоссейные дороги то и дело сменяли друг друга.
‘Оленья роща’ представляла собой заросшую лесом тенистую плоскость, род чудесного острова, на котором летний ветерок колыхал превосходные нивы ржи и пшеницы в рост человека. Прекрасное поместье лежало в стороне от оживленной проезжей дороги, отделенное от нее лесом. Поэтому не мудрено, что какой-то путник, уже более часа шедший по лесу, не видел ее. Он остановился в нескольких шагах от усадьбы, чтоб напиться свежей воды и отдохнуть.
Вода в небольшом роднике, который весело журчал по косогору между обнаженными корнями покачнувшейся сосны, была холодна как лед и необыкновенно вкусна.
Путник несколько раз наполнял ею небольшой серебряный стаканчик, потом отправился дальше. Через плечо у него был перекинут плед, с боку висела кожаная сумка, и если бы не эти дорожные атрибуты, можно было бы подумать, что этот стройный молодой человек в светло-сером костюме совершает прогулку.
Он шел очень медленно по тропинке, извивающейся между буками, наслаждаясь чарующей прелестью леса. Он смотрел, как белки перепрыгивали с ветки на ветку и видел легкое покачивание листьев папоротника, когда какой-нибудь лесной зверек пробирался под ним. Дуновение ветерка приносило аромат земляники, иногда аппетитный запах жареного картофеля, издали доносились слабые удары топора, но людей не было видно.
Наконец, чаща леса начала редеть, и показалась залитая ярким солнечным светом, поляна, посреди которой небольшой ручеек шумно катил свои волны прямо под колеса лесопильной мельницы. Узенький мостик примитивного устройства был перекинут через ручей, и все это составляло чудную картину лесной идиллии, так что незнакомец ускорил шаги.
Он вступил на мостик, чтобы полюбоваться прелестным ландшафтом, но он, очевидно, не был знаком с коварством деревянного мостика, небрежно переброшенного через горный ручеек! Внимание незнакомца было обращено на мельницу, и в ту минуту, когда он сделал шаг, одна нога его вдруг провалилась и завязла, как в тисках, между стволом сосны, служившим основанием мостика, и поперечной доской.
С проклятьем на устах и с гневным нетерпением он старался освободить ногу, но безуспешно! Мостик был без перил и незнакомцу не на что было опереться, и он, дрожа от волнения, досадливо осматривался кругом, ища помощи.
В эту минуту из-за угла лесопильной мельницы показалась женская фигура, направлявшаяся к мостику. По виду это была служанка или молоденькая, застенчивая крестьянская девушка. Она несла на голове пучок травы, придерживая его рукой, и шла очень быстро. Но, увидев незнакомца, она, по-видимому, испугалась, потому что замедлила шаги и потом остановилась.
— Эй, девочка, поторопись немного! — нетерпеливо окликнул он ее.
Но она стояла как вкопанная.
Проворчав себе под нос что-то о крестьянском тупоумии, он попытался еще раз освободить ногу.
Поняв, в чем дело, девушка не стала больше раздумывать и поспешила на помощь к человеку, нуждающемуся в ней.
— Ну, убедилась, что я не людоед? — насмешливо бросил незнакомец, едва взглянув на нее. — Помоги мне вытащить ногу! Встань ближе ко мне и держись крепче, чтобы я мог опереться на твое плечо.
Она подошла к нему, и молча подставила плечо, на которое положила пучок травы, выдернутой ею из своей связки.
Такое целомудрие в крестьянской девушке удивило его и позабавило. Опустив протянутую руку, он весело спросил:
— Ты не хочешь мне помочь?
— Откровенно говоря, нет! — ответила девушка. — Но хозяин мельницы и его работник возвратятся только к вечеру, а жена мельника больна и не выходит.
— Значит, если бы ты не сжалилась надо мною, мне пришлось бы стоять здесь как лиса в капкане?
Незнакомец нагнулся, стараясь заглянуть под белый платок, который она надела на голову в защиту от солнца и завязала под подбородком. Но он надет был так низко, что лба и даже глаз не было видно, нижняя часть лица тоже была закрыта, и нельзя было решить, красива она или дурна.
— Ну, маленькая недотрога, — произнес он с иронической усмешкой, — делать нечего, придется тебе помочь мне в беде! Вообрази, что ты сестра милосердия и обязана мне помочь во имя христианской любви!
Ничего не ответив ему, девушка молча уперлась рукой в бок, чтобы придать себе большую устойчивость. И она стояла неподвижно, как стена, пока незнакомец, опираясь на ее плечо, старался вытащить завязшую ногу.
Легкий стон и полуподавленное проклятие достигли ее слуха, вслед за тем нога его очутилась наверху моста, и он несколько раз топнул ею, чтобы убедиться, нет ли серьезных повреждений.
— Постой, не уходи! — крикнул он, когда девушка пошла дальше.
— Мне некогда, рыба испортиться! — ответила она, указывая на сетку с форелью, висевшую у нее на правой руке.
— Я заплачу за рыбу, если она испортиться!
— Нет, нет!
— Нет?.. А моя благодарность?
— Оставьте ее при себе!
— Ого, какая ты сердитая! — засмеялся он, смахивая шелковым платком пыль со своего костюма.
Затем он быстрыми шагами догнал ее и пошел рядом, заметив с улыбкой:
— Мне кажется, что под безобразным платком скрывается дьявольски упрямая головка! Ну, а если я так же упрям, как и ты и не желаю воспользоваться твоей помощью даром?
— Тогда вам придется вернуться на прежнее место на мосту! — последовал ответ.
Незнакомец громко рассмеялся и еще раз попытался заглянуть под платок, закрывавший ее лицо.
Девушка обладала природным умом, и ни малейшего следа ‘крестьянского тупоумия’ не было у нее. Она быстро повернула голову в другую сторону, и ему осталось только любоваться ее фигурой, которая была стройна и удивительно красиво сложена.
Одета она была бедно! Платье было безукоризненно чистым, складки передника туго накрахмалены, но все из дешевого материала. Без сомнения, это была служанка, так как ее вылинявшее платье было городского покроя и раньше, очевидно, принадлежало ее госпоже.
— В таком случае, позволь хоть пожать тебе руку за твою услугу! — произнес он.
Быстро сняв перчатку, незнакомец протянул ей белую мускулистую руку с прекрасным перстнем на пальце.
Девушка быстро отступила от него и спрятала в складках фартука руку, на которой висела сетка с рыбой.
— Моя рука слишком груба! — сказала она.
— О, я должен был этого ожидать! — ответил он с юмором. Тюрингенский репейник колется, едва до него дотронешься, я убедился в этом еще на мосту!.. Ты служишь на мельнице?
— Нет, мельник не держит прислугу, — ответила она, немного помолчав. — Он только арендует мельницу, которая принадлежит к усадьбе ‘Оленья роща’.
Выпрямившись, она быстро пошла вперед, не глядя по сторонам. Этим она без стеснения показала, что не желает дальнейшего разговора.
Щепетильность деревенской девушки забавляла незнакомца, и он старался ни на шаг не отставать от нее.
— О, теперь я знаю, где ты живешь! — заявил он. — Ведь эта дорога ведет в усадьбу ‘Оленья роща’?
— Да, и также на мызу [Мыза — отдельно стоящая усадьба с хозяйством.].
— А, вероятно, эта та мыза, которой незаконно владеет бывший судья.
Голова со связкой травы быстро повернулась к нему: нижняя часть лица при этом показалась из складок платка, и незнакомец увидел прекрасный маленький ротик с розовыми губками, исказившийся от гнева.
— Я живу у судьи! — коротко бросила она, и сколько обиды звучало в голосе бедного создания, живущего в услужении.
— Черт возьми, я, кажется, оскорбил тебя! — заметил незнакомец. — Ты, конечно, хорошего мнения о своем господине?
Девушка молчала.
— Ты очень оригинальна, — с улыбкой произнес он, — неужели ты находишься в услужении у судьи?.. Но если это так, то я могу приказывать тебе!
Девушка невольно отступила назад.
— Да, да, серьезно! — продолжал он. — Я могу отнять у тебя без всяких разговоров связку травы и взять вместо залога твой платок, если ты не докажешь мне, что твой господин имеет право косить на лугу! Он не платит аренды и продолжает пользоваться землей, которая уже год, как не принадлежит ему… Ну, что ты на это скажешь, а?
Вначале она растерянно молчала, потом тихо проговорила:
— Вы, вероятно, новый владелец ‘Оленьей рощи’?
— Да, ты угадала! Вот и выходит, что ты должна угождать мне!
— Я — вам? — возмущенно воскликнула она.
Незнакомец весело расхохотался.
— Не сердись, пожалуйста! Я не дурной человек, и ни за что не взял бы теперь жесткой руки, которую ты так оскорбительно отказалась протянуть мне. Однако я ничего не имел бы против, если бы ты была немного вежливее со мной.
— Вежливой с врагом человека, которого я люблю?
— Врагом?.. — повторил он. — Гм… пожалуй, ты права: я заклятый враг всех игроков и кутил, а подобного твоему судье в этом отношении трудно найти!
Тяжелый вздох вырвался из груди девушки, и она тихо пробормотала:
— Значит, вы хотите с моим…
— С твоим любовным господином у меня будет короткая расправа, хочешь ты знать? — прервал он ее строгим тоном. — О, разумеется! Я без всякой пощады тотчас же выброшу на улицу этого мота и хвастунишку, будь уверена в этом! Я не шучу в серьезных делах, и теперь ты поняла, с кем имеешь дело? — прибавил он.
— К несчастью, да, с богатым человеком, о котором говорится в Библии…
— Верно, с человеком, который не попадет в царствие небесное, потому что он богат! Да, ты права: я тиран, имею каменное сердце, как это, впрочем, и следует всякому деловому человеку с практическим смыслом… Но не беги так, девочка! — добавил он.
Но она продолжала нестись вперед, и господин Маркус вынужден был отстать. Он следил за нею с напряженным вниманием…..
Хотя грубая одежда безобразила девушку, она была свежа и стройна как тюрингенская ель, и от ее молодого, стройного тела веяло здоровьем и грацией. Жаль было эту стройную девушку, которую бедность, тяжелая работа и летний зной скоро превратят в грубую, рано состарившуюся женщину.
Впрочем, стоило ли думать об этом?..
Кто знает, сохранит ли ее голова благородную грацию, если снять платок, окутывавший ее?.. Прелестный ротик не служил еще ручательством, что у обладательницы его не пошлое лицо в веснушках, что она не косая и не рыжеволосая!..
Девушка не успела скрыться, как из леса вышла на дорогу маленькая толстая женщина в круглой соломенной шляпе.
— Послушай, девушка, — крикнула она, схватив ее за фартук, — разве у вас избыток дорогого картофеля, что ты кормишь им грязных нищих ребятишек?
— Пустите меня! — взмолилась девушка, в голосе которой слышалось нетерпение и желание уйти подальше.
Но женщина, как видно, привыкла отчитывать людей, и она продолжала:
— Подумать только, мы аккуратно платим дорогую аренду за плохую землю, и я не имею пары картофелин для салата, а они пекут его в золе целой кучей! — сердито проговорила она.
— Ах, милая, да отпустите же меня!
— ‘Милая’! — передразнила ее женщина. — Неужели ты, девушка, не умеешь обращаться с людьми?.. Сказала бы: ‘госпожа арендаторша’ или ‘госпожа Грибель’, а то ‘милая’… Ты ни на волос не лучше своих господ и до чего тщеславна и высокомерна! Ну, для чего ты, скажи на милость, носишь этот лошадиный наглазник? — указала она на белый головной платок. — Если живешь в услужении, нечего заботиться о том, чтобы не загорело лицо и не появились веснушки! Все вокруг смеются и говорят, что ты слишком благородна, чтобы носить на себе корзину с травой!.. Постой, а это что? — прибавили она, указывая на сетку. — Никак, форель?
— Да, это рыба для больной!
Женщина презрительно фыркнула.
— Да, для больной, а господин судья — старый лакомка — съест ее! Если бы не так, я давно прислала бы больной куропатку или чего-нибудь вкусного! Я же не варвар и имею сострадание к людям, но…
— Мы вам благодарны за это! — послышался ответ из-под белого платка.
— ‘Мы благодарны!’ — снова насмешливо передразнила ее маленькая женщина. — Чего ради ты ставишь себя на одну доску со своими господами? Они плохо распорядились своим большим состоянием, и у них теперь нет ни гроша, но они все-таки благородные люди, не чета тебе!
Маркус в это время стоял вблизи разговаривающих женщин, не замеченный ими, и с трудом удерживался от смеха.
Толстая женщина, передразнивая девушку, при словах ‘мы благодарны’, низко присела, и ее иронический книксен был чрезвычайно комичен. Она продолжала держать девушку за складки фартука, и свидетелю этой сцены казалось, что он должен помочь ей освободиться.
— Зачем так горячиться, голубушка? — произнес он, выходя из-за кустов.
Толстушка вздрогнула от неожиданности, но не потеряла присутствия духа: повернув голову, она окинула незнакомца с ног до головы маленькими голубыми глазками.
— Что вам угодно? — сухо спросила она. — Я почтенная женщина и не всякий, кто подкрадывается как крыса к голубятне, имеет право называть меня ‘голубушка’.
Маркус подавил улыбку и с возмутительным хладнокровием проговорил:
— Протестуйте, сколько угодно, это ни к чему не поведет! — заявил он. — Уверен, что вы не только поспешите приготовить мне чашку ароматного кофе и хорошую яичницу, но и позаботитесь об удобном ночлеге! И будете стоять за тишину в усадьбе, чтобы я чувствовал себя в ‘Оленьей роще’, как у себя дома!
— Ах, вы — господин Маркус! — всплеснула руками толстушка. — Наконец-то, вы пожаловали в этот благодатный уголок взглянуть на владения, ниспосланные вам Богом!.. Да, давно пора вам было приехать, господин Маркус, давно пора! — продолжала толстушка, которую хотя и поразило неожиданное прибытие нового владельца, но не нарушило ее спокойствия. — Крысы стаями бегают наверху над нами, — прибавила она, — и в вещах покойной жены главного лесничего, вероятно, тучи моли завелись!
Освобожденная девушка поспешила удалиться, и Маркус смотрел ей вслед через голову маленькой госпожи Грибель.
Дорога, по которой она шла, была залита солнцем: по правую сторону находилась зеленеющая нива, по левую — лесная чаща. Огромные буки образовали здесь аллею и бросали на дорогу прохладную тень.
— ‘Оленья роща’ лежит в том направлении? — спросил Маркус, указывая на группу деревьев, за которой только что скрылась девушка. При повороте дороги ее фигура еще раз обрисовалась в отдалении, более напоминая своими очертаниями стройный образ египтянки с берегов Нила, чем дитя Тюрингенских лесов.
— О, что вы, господин Маркус! — засмеялась госпожа Грибель. — Вы уже находитесь в ‘Оленьей роще’, и полчаса, как идете по собственной земле! Между деревьями уже видны постройки усадьбы, но вы сказали, что желаете выпить кофе, так что пожалуйте! Я вас угощу таким кофе, какого вы нигде не найдете! Идите прямо по дороге, господин Маркус, здесь нельзя сбиться, а я поплетусь задами на кухню!
Однако маленькая толстушка вовсе не ‘поплелась’! Проскользнув через кустарник, она быстро исчезла из глаз молодого человека…
Барский дом в усадьбе был старый, с огромной крышей и без всяких украшений. Главный фасад был обит для прочности железом с наветренной стороны. Дом был выкрашен в белую краску, казарменность фасада нарушал мезонин, так густо заросший плющом, что окна выглядывали из-за него как бойницы.
У окон нижнего этажа были зеленые ставни, в окнах верхнего этажа висели простые белые занавески.
В каменной стене, окружавшей обширный двор и примыкавшей с обеих сторон к дому, справа находились массивные ворота с блестящей медной ручкой, а слева уютно возвышалась в уголке деревянная беседка. Яблоневые и вишневые деревья протягивали свои ветви через стену, а выше виднелись кроны лип и каштанов.
Перед окнами расстилалась лужайка, покрытая зеленым дерном, таким ровным и гладким, точно его подстригали ножницами. Дальше шли обширные нивы с волнующимся морем колосьев, огороды и льняное поле, имеющее вид волнующегося голубого одеяла.
Бывшее жилище жены главного лесничего производило чрезвычайно приятное впечатление, и Маркус тихо побрел дальше, пока не очутился ‘в благодатном уголке, ниспосланным самим Богом’, как выразилась госпожа Грибель, и с чем согласен был Маркус. Торжественное спокойствие природы подействовало на него, и он был рад, что оглушающий стук и грохот фабрики, шум и гам берлинских улиц — находились неизмеримо далеко от него!
— Приятный мир с убаюкивающей тишиной! — произнес он с улыбкой. — Вот где легко дышится всей грудью! — прибавил он.
Из одной трубы густой столб дыма поднялся вдруг к голубому небу, — должно быть, госпожа Грибель растапливала печь, чтобы приготовить ужин для нового владельца, и варила кофе, как обещала.
В это время из окон нижнего этажа раздались звуки фортепиано, и Маркус с усмешкой покачал головой.
— О, мой тиран, ужасная бренчалка, ты и здесь преследуешь меня! — воскликнул он с комическим пафосом и вошел через открытые ворота во двор.
Яростный лай собак встретил его.
— Султан, негодный пес, замолчи! — крикнула госпожа Грибель, стоя на крыльце. — На место или я возьму палку.
Почтенная собака спряталась в конуру, остальные, завиляв хвостами, разбрелись в разные стороны.
Госпожа Грибель призвала Божье благословение на прибывшего нового владельца усадьбы и низко поклонилась.
— Позвольте познакомить вас с моим мужем, — прибавила она, жестом указывая на мужчину, стоящего рядом с нею. — А моя дочь Луиза, слышите, господин Маркус, приветствует вас маршем из ‘Пророка’! Нравится вам ее игра? Луиза лучшая ученица в пансионе и намерена стать гувернанткой! Ну, теперь я познакомила вас со всем домом! Прошу вас, входите!
Новый владелец отказался пить кофе в уютной комнате, где ‘Луизочка’ продолжала бренчать на фортепиано.
Несмотря на уверения госпожи Грибель, что наверху пыльно, много мышей и паутины, он настоял на том, чтобы тотчас расположиться там, и быстро взбежал по лестнице. Он распорядился, чтобы до его приезда не снимали печатей с жилища умершей, и теперь сам сорвал печать с главных дверей, и Петр Грибель отпер их.
Внутреннее убранство комнат в верхнем этаже производило такое же приятное впечатление, как и наружный вид усадьбы. Госпожа Грибель осторожно подняла занавеси и торжествующе указала на стекла, покрытые пылью. А на маленьком столике лежал такой слой ее, что толстушка иронически начертила несколько букв.
В комнате приятно пахло донником и другими травами, и Маркус сказал:
— Здесь надо только вымыть стекла и открыть окна, вот и все!
— А о мышах и замочных скважинах, затянутых паутиной, нет и помина, душечка! — лукаво усмехнулся Грибель, глядя на жену. — Ты всю зиму ворчала по этому поводу, а ведь старая госпожа была очень чистоплотна и не потерпела бы никаких насекомых, откуда же им было взяться потом?
— Загляни прежде в библиотеку, Петр, а потом и умничай! — наставительно отозвалась его жена. — Посмотри, что делается на верхних полках, за книгами! Вы знаете, господин Маркус, книг такое множество, что диву даешься, как все они помещались в голове старой госпожи! — наивно заметила она. — Впрочем, она была и доктором, и аптекарем, да таким, что гораздо искуснее готовила лекарства, чем этот несчастный цирюльник, которого лишь в насмешку можно называть доктором!
— Да, жена главного лесничего была очень деятельная женщина, — заметил Петр Грибель. — Она знала сельское хозяйство не хуже мужчины: последние два года я был у нее управляющим, и за это время научился гораздо большему, чем у прежнего хозяина за десять лет! Посмотрите, — указал он рукой на роскошные нивы, видневшиеся в окно, — все это дело ее рук, ведь сам господин лесничий ничего в этом не понимал! Вон та пара десятин, что за сосновой рощей, не в таком образцовом порядке, но она принадлежит мызе, где хозяйничают довольно плохо! Господин стряпчий, вероятно, писал вам об этом?
— Да, судья Франц уже четыре года арендует мызу, а в счетных книгах покойной, которые велись образцово, получение арендной платы не отмечено ни разу!
— Жена этого судьи ее приятельница, поэтому добрая госпожа не брала с них арендную плату, ведь у них долгов было больше, чем песку на дне моря, и кредиторы отобрали у них все, что было можно! Вот тогда наша госпожа сжалилась над ними и отдала им мызу. Но она была расчетлива и знала цену деньгам, и назначила мизерную арендную плату. Несмотря на это, старый мот ни разу не заплатил ей ни гроша! — выпалила все г-жа Грибель.
Замолчав, она сунула руку в карман и вытащила из него печеную картофелину.
— Посмотри, Петр, я взяла это у тирольских ребятишек, что собирают землянику в графской роще! — сказала она, обращаясь к мужу. — Они с полмеры картофеля испекли там в золе!
— Ну, и что из этого?
— Как это, что из этого? — вскипела толстушка. — Откуда негодникам взять картофель в июне месяце?.. Когда я спросила их об этом, они дерзко ответили: ‘Конечно, мы получили картофель не от госпожи Грибель, а от служанки судьи!’
— Гретхен, ну какое тебе дело… — начал Петр Грибель, но жена порывисто прервала его.
Повернувшись к новому владельцу, она проговорила:
— Господин Маркус, я не хочу становиться поперек дороги этим людям, — по мне, они могут сидеть на мызе и не платить арендной платы, — но я должна вам сказать, что им принадлежит лучший участок огородной земли!
— Гретхен, будь добросовестна! — увещевал ее муж. — У нас все отлично, и нам нет причин жаловаться! И я не желаю, чтобы кто-нибудь из нашей семьи дал повод господину Маркусу без дальнейших рассуждений покончить с этими людьми! Подумай, судья стар, его жена больше года не встает с постели, а служанка их не умеет вести хозяйство.
— Да, уж служанка лучше всех! — презрительно бросила госпожа Грибель. — Да вы видели ее, господин Маркус, ту девчонку в городском платье! Теперь она хоть привыкла к сельским работам, а что было в начале — сохрани Бог!
— Она не здешняя? — с любопытством спросил Маркус.
— Боже избави! — ответила толстушка. — Судя по выговору, она дальняя, и появилась здесь в то время, как жена судьи заболела, а их служанка ушла из-за того, что они не платили ей жалованья… Им очень трудно было и я готова была идти, чтобы присмотреть за порядком, как вдруг приехала племянница судьи! Она была гувернанткой в каком-то большом городе, об этом я слышала от нашей старой госпожи, и привезла с собой горничную. И теперь на этой горничной лежит все хозяйство, потому что гувернантка сама не дотрагивается ни до чего…
— Брр!.. — произнес Маркус, вздрагивая.
— Что с вами? — удивленно вытаращила глаза госпожа Грибель.
— Видите ли, любезная госпожа Грибель, я очень нервный человек и питаю непобедимое отвращение к гувернанткам! — произнес Маркус, и на его красивом лице промелькнула ироническая улыбка.
— Вот уж не ожидала этого, господин Маркус! — воскликнула толстушка. — Вы терпеть не можете гувернанток, а моя Луиза хочет сделаться именно гувернанткой! Конечно, я не допущу, чтобы она была похожа на ту, что на мызе! — энергично заявила она. — Во время каникул и то моя дочь не сидит без работы. Она прекрасно готовит кушанья, и в молочном хозяйстве понимает не хуже меня, при том у Луизы розовые щечки, как у штеттинского яблока, и она свежа и здорова, как крепкий орех! Я не пущу дочери в большой город: там всегда бледнеют и приобретают странные манеры, как и барышня Франц с мызы! Я видела ее однажды в Тильродской церкви и с меня довольно: она такая же длинная, как ее служанка, ужасно важничает и, насколько я могла рассмотреть со своего места, худа и бледна…
Она вдруг прервала свою речь и сделала движение к двери.
— Ах, я заболталась с вами, а у меня пропасть работы! Петерхен, принеси мне молодых голубей и поищи свежих яиц, а я налью кофе и после вымету здесь наверху.
Толстушка вышла, за нею последовал ее муж, а новый владелец усадьбы отошел от окна и внимательно осмотрел комнату.
Через два больших окна проникало много света, который смягчался зелеными ситцевыми занавесками. Посредине комнаты находился балкон, против которого на стене висели два портрета.
Лоб молодого человека гневно наморщился, щеки порозовели от волнения, когда он посмотрел на портрет красивого мужчины в зеленой куртке, окруженный высохшей гирляндой из дубовых листьев.
Таким он и представлял себе гордого ‘господина главного лесничего’, отрекшегося от своей единственной сестры за то, что она полюбила простого мастерового и вышла за него замуж, несмотря на запрещение брата. В течение своей жизни этот надутый и чванный человек отказывался от родства со слесарем, не взирая на то, что скромная мастерская его вскоре превратилась в исполинскую фабрику, владелец которой пользовался большим почетом.
Господин главный лесничий стал еще надменнее с тех пор, как взял себе жену из старинной дворянской фамилии: она была бедна, но последняя в роде…
Лицо гордого лесничего на портрете дышало страстью, темные глаза блестели мрачным огнем, а молоденькая невеста с миртовым венком на груди, была ангельски прекрасна! Выражение ее очаровательного лица было так прелестно, что решительно не хотелось верить, что время и на эти черты успело наложить свою руку и они уже гнили в земле.
Сестра гордого лесничего была матерью молодого Маркуса, но в доме его родителей никогда не произносились имена лесничего и его жены. Будучи мальчиком, Маркус не знал даже, что в Тюрингии у него есть дядя и тетка, и был очень удивлен, когда его мать получила от жены главного лесничего письмо, извещавшее ее о смерти брата, последовавшей от нечаянного выстрела во время княжеской охоты. Это извещение обсуждалось его родителями, а потом отец отправил ‘даме’ короткое официальное послание с соболезнованием о случившемся и формальное отречение матери от всяких притязаний на имущество брата, умершего бездетным. Если некогда высокомерный чиновник отрекся от сестры и зятя, то и рабочий был настолько горд, чтобы игнорировать такого родственника до конца своей жизни.
Интересно, что думала прекрасная женщина о таких ненормальных отношениях близких родственников?!.. В лице ее не было и следа высокомерия, наоборот, оно полно было нежности и любви ко всем людям. Любя мужа, она слепо подчинялась ему, но после его смерти хотела примириться с отвергнутой им сестрой. Она завязала с нею письменные сношения, однако, ее сурово оттолкнули, и она не делала больше попытки к сближению. Но, может быть, покойная потому и не делала завещания, чтобы наследство ее мужа перешло к его родственникам, имевшим на него право…
Как бы там ни было, но единственный сын отвергнутой сестры сделался наследником ‘Оленьей рощи’.
Маркус не мог отвести лица от юного прелестного лица, улыбавшегося из-под густой волны белокурых локонов. Ему захотелось осмотреть комнаты, где эта отшельница провела долгие годы своего одиночества.
Двери всех комнат были раскрыты настежь, и можно было одним взглядом окинуть все ее жилище.
Какая разница между этим старинным, вы