Слово в день обретения мощей Преподобнаго Сергия, Филарет, Год: 1822 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Слово в день обретения мощей Преподобнаго Сергия

(Говорено в лавре его, июля 5 дня, напечатано в собраниях 1822, 1835, 1844 и 1884 гг.)

Проидоша в милотех, и в козиях кожах, лишени, скорбяще озлоблени, ихже не бе достоин весь мир, в пустынях скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных. Евр. XI, 37—38.

1822

Что это за люди, которых столь несообразными, по видимому, чертами описывает Апостол? Он ценит их дороже целаго мира: ‘ихже не бе достоин весь мир’, но в то же время показывает, что они брошены так, как бы ничего не стоили, потому что не имеют ни порядочной одежды, ни пищи, ни безопасности, ни жилища: ‘проидоша в милотех, и в козиях кожах, лишени, скорбяще, озлоблени, в пустынях скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных’.

Может быть, мир не узнает, или не захочет узнать сих добровольных изгнанников мира: но вам не должно быть трудно узнать их, обитатели священной пустыни! Это наши предшественники, хотя, может быть, большая часть из нас отстали от них так далеко, что мы оскорбляем их, называясь их последователями. Если нужно указать на лица: таков был Илия Фесвитянин, котораго, как приметно, Апостол особенно имел пред очами, когда писал свое изображение великих странников мира, — Илия, который затворял и отверзал небо, низводил дождь и огнь, призывал глад и плодородие, а сам едва находил пропитание, иногда чрез пустыннаго врана, иногда чрез убогую вдовицу, словом истреблял живых, дуновением воскрешал мертвых, но сам убегал в пустыню ‘души ради своея’, то есть, по причине опасности жизни, и, утомленный преследованиями врагов, ‘просил души своей смерти’ (3 Царст. XIX, 3. 4). Таков был Иоанн Креститель, котораго ‘болий не воста в рожденных женами’ (Матф. XI, 11), по свидетельству самой Истины, но который жил в дикой пустыне, носил грубую одежду, питался акридами, окончил свое поприще темницею и мечем. Таковы были после Павел Фивейский, Антоний Великий, Макарий Египетский, Ефрем Сирийский и множество других, которые из мрака пустынь, как звезды, просияли светом духовным, и озарили вселенную.

Но на что, для очевидцев самаго дела, собирать многих посторонних свидетелей? Таков и сей дивный муж, который пришел сюда в безлюдную и непроходимую пустыню, долго жил здесь во всяком лишении, один с единым Богом, потом, когда нашлись люди, которые, узнав цену его, предпочли миру его пустыню, и предали ему самих себя в послушание и управление, был первый в трудах и подвигах, и последний в успокоении, носил одежду, которую отвергали другие, ел гнилой хлеб, вместо изгнания непокоривых, изгонял от них сам себя, и что же наконец? — По слову Пророка, ‘создались пустыни его вечныя, соделались основания его вечныя родам родов, и прозвался он здатель оград’ (Иса. LVIII, 12). Не только немощные и сильные земли приходили в пустыню его просить от него благословения, советов, чудесных исцелений и побед на преобладавших врагов, но и Царица небес, ближними Царя царствующих сопровождаемая, нисходила в его святое уединение, чтобы утвердить в его пустыне благословение неба, которое в последствии времени враждебныя силы мира, при всем видимом их могуществе, тщетно покушались разрушить.

Кто бросает драгоценности? — Почему же люди, ‘ихже не бе достоин весь мир’, которые, при высоком внутреннем достоинстве, собственно для мира должны быть драгоценны по многим благотворным для него действиям, — почему они, в таком, по видимому, небрежении, разсыпаны ‘по пустыням и горам, по пещерам и ущелиям земли’? Мир ли, не дав им цены, отвергнул их, или они, узнав его цену, не захотели принадлежать ему?

Гордость мира не позволяет ему признаться, что он оставлен, как недостойный: и потому он старается уверить тех, которые легковерно его слушают, что он сам, как ни к чему неспособных, отвергает тех, которые оставляют его, или что они, оставляя его добровольно, оставляют безразсудно. Но истина и опыт говорят вопреки ему, что не столько он их отвергает, сколько они оставляют его, и что он безразсуден и несправедлив, поколику отвергает их, а не они, поколику от него удаляются.

Думают упрекнуть нас, когда говорят, что некоторые из древних благочестивых пустынножителей приведены были к сему образу жизни страхом гонений. Но против чего возставали гонители? — Против благочестия. Для чего убегали в пустыни гонимые? — Для сохранения благочестия. Кто же здесь заслуживает укоризну? Воин, который, увидев себя одного в неприятельском стане, умел безопасно удалиться, и невредимо сохранить знамя, ему вверенное, неужели есть безчестный беглец? Не есть ли он некоторым образом победитель? Если мир хочет уничижить нас, называя последователями таких беглецов: то пусть осмотрится, не поставляет ли он тем самого себя в достоинство — последователя гонителей?

Справедливо ли ненавидеть тех, которые всегда вам добра желают? И так справедлив ли мир, когда он ненавидит людей, которые, оставляя его на всю жизнь, в то же время на всю жизнь обреклись желать ему истиннаго добра в непрестанных молитвах? Не совершенно ли безразсудно отвергать тех, которые не только желают нам добра, но и могут самым делом доставить нам то, чего желают? Но не сие ли самое делает мир, когда отвергает тех, которые подвигами благочестия и чистыми молитвами отводят от него громы раздраженнаго неба, и низводят на него могущественныя и действенныя благословения? Если он не постигает тайны духовных благословений: укажем ему на благословения видимыя и чувственныя. Смотрите, дикая пустыня превращается в цветущую, вековую обитель, безлюдная пустыня дает бытие многолюдному селению, пустынная обитель стоит непоколебимо против устремления врагов, уже низложивших столицу, становится щитом уже уязвленнаго царства и сокровищницею его спасения, и все сие — от одного пустынножителя! Дадим после сего миру судить о сем роде людей хотя по одним временным выгодам. Если он все еще отвергает их: он отвергает свою пользу. Если он еще почитает их ни к чему не полезными: он не знает собственных выгод.

Сколь несправедливо поступает мир в том, что унижает[1] и отвергает сих людей: столь же напрасно льстит он себе тем, будто отчаяние в его благоволении заставляет их от него удалиться. Тщетно Фараон стал бы хвалиться, что он изгнал Израильтян в пустыню, хотя подлинно ‘нуждаху Египтяне людей со тщанием изринути их от земли’ (Исх. XII, 33). Не отчаяние, но надежда вывела Израильтян из Египта, они воспользовались своим изгнанием, как средством своего избавления, и за свое бегство воспели Богу победную песнь. Истинно отрекающиеся от мира, если испытывают его неблаговоление, пользуются тем, как благоприятным случаем, чтобы тем безпрепятственнее удалиться от него, а часто, и не испытав от него никакой видимой неприязни, оставляют его совсем не потому, чтоб он отвергал их, но потому, что пустыня их призывает, и тихий, частию даже печальный, глас ея для них стократно вожделеннее, нежели шумныя радости мира. Кто гнал из мира сие чудное отроча, которое оставило его прежде, нежели имело случай узнать его? ‘Отроча растяше, и крепляшеся духом, и бе в пустынях’ (Лук. I, 80). Знал ли мир и сего Варфоломея, прежде нежели соделала его известным пустыня, и мог ли отвергнуть его, прежде нежели он сам отвергся мира? Мир узнал уже оставившаго мир Сергия, по его подвигам и чудодействиям, и не столько отвергал, сколько привлекал его: но даже и тогда, когда был он привлекаем в такое состояние, которое хотя и в мире, но не от мира, и не для мира, — самое послушание[2], столь свято хранимое Сергием во всех других случаях, не могло привести его к тому, чтобы разстаться с сладкою пустынею.

Какая же тайная сила влекла сих людей из мира, и заставляла их, оставя все в нем приятное, скитаться по пустыням в лишении, в скорбях, в озлоблении? Узнаем сию тайну от Апостола, который изобразил сих непостижимых для мира людей. Сия тайна есть вера. ‘Верою, — говорит он, — победиша царствия, содеяша правду’, — и далее: ‘проидоша в милотех’, — в пустынях скитающеся, и паки заключает: ‘вси сии послушествовани верою’ (Евр. XI, 33—39). Вера представила им, что они ‘страннии и пришельцы суть на земли’ (Евр. 11:13), мысль, которую знают и неверующие, но и слыша[3] пропускают мимо ушей, или, лучше сказать, мимо сердца, и потому, хотя ежедневно, видят подобных себе умирающих, однако живут в такой безпечности о будущем, с такою привязанностию к земному, как бы им жить здесь вечно! — Вера вдохнула верным своим последователям глубокое чувство тленности мира и краткости жизни, а в следствие сего и пламенное желание отечества небеснаго, научила их ‘невидимому’ Богу ‘предстоять, как бы видя Его’ (Евр. 11:27), взирать ‘на Начальника веры и совершителя Иисуса, Иже вместо предлежащия Ему радости претерпе крест, о срамоте нерадив, одесную же Престола Божия седе’ (Евр. 12:2), указала им на ‘мздовоздаяние’ (Евр. 11:26), и для них уготованное. При сих несродных миру чувствованиях, при сих высоких видах, красоты мира для них померкли, сладости чувственныя преогорчились, земныя сокровища превратились в уметы, мир явился для них пустынею, а пустыня раем, — и они побежали. Побежали, как Израильтяне из Египта, как Лот из Содома, как пленники из Вавилона. Побежали от мира, где сообщество с мирскими человеками, и тварь, суетою и злоупотреблением искаженная, непрестанно разсевали их мысль, порабощали желания, возмущали душу и совесть. Побежали в пустыню, где поколику более устранялись от тварей, потолику ближе могли ощущать Бога, отреклись от земнаго брака, дабы вместо того, тем свободнее, уготовлять себя к единому небесному ‘браку Агнца’ (Апок. XIX, 7), облеклись мрачною одеждою, дабы желание украшения не имело инаго предмета, как ‘виссон оправдания святых’ (Апок. 19:8), осудили себя на глад и жажду, дабы чувственное насыщение не притупило глада и вкуса к духовной ‘вечери’ (Апок. 19:9) Царствия Божия, удалились, так сказать, на самую границу видимаго и невидимаго мира, и, в сообразность с назначением к невидимому, добровольно и благовременно перенесли туда и мысль и сердце, и если принуждены оставить здесь бренное тело, то по крайней мере стараются, постом, бдением и другими подвигами, очищать и утончать его так, чтобы не столько оно ‘отягощало душу’ (Прем. IX, 15), сколько душа облегчала его и воскриляла, чтобы оно, сколько можно, менее препятствовало им подражать жизни безплотных, и принимать благодатныя посещения Святаго Духа.

Вот, братия и сообитатели пустыни, краткий, но истинный чертеж пути, которым истинные предшественники наши удалились от мира, и не на случай скитались по пустыням, но на верное странствовали ‘ко граду, основания имущему, егожехудожник и содетель Бог’ (Евр. XI, 10). Входить о сем в подробности не время теперь, и не нужно, может быть, для тех, которые сами деятельно идут путем сим. Но дабы нам, нерадением или прельщением духа заблуждения, не совратиться с истиннаго пути во след тех, которые блуждают ‘по непроходней, а не по пути’ (Псал. CVI, 40), нужно нам прилежно всматриваться в следы наших предшественников, и поверять шествие наше. Очень нужно нам испытывать себя, точно ли потому мы удалились от мира, что возжелали благоугождать единому Богу, а не потому, что мир нам не благоприятствовал? В самом удалении от мира, не унесли ли мы с собою, как Рахиль из дома Лаванова, богов, которым служат в мире, — идолов гордости, корыстолюбия и плотоугодия? Или в самой пустыне, подобно Израильтянам, не слияли ль себе новых идолов, вместо тех, которых оставили в Египте? Чувствуем ли мы себя ближе к Богу внутренно, с тех пор, как наружно стали далее от мира? Отрекшись от преимуществ и обладания в мире, не искушаемся ли желанием преимуществ и старейшинства между собратиями? Жизнь, предназначенную исключительно для подвигов духовных, не обращаем ли в одно успокоение плоти? Благословен мирный сын пустыни, которому при таковом испытании ‘не зазирает сердце его’: он ‘будет иметь дерзновение к Богу’ (1Иоан. III, 21). Благо и тому, коему, при сознании некоторых претыканий и падений, покаянная мысль и сокрушенное сердце обещают надежду прощения и утешения. Горе сеятелю соблазнов, который, в самую пустыню принесши с собою мир и его скверны, нарушает ея духовную святыню! Троякий суд падет на главу его: суд греха, суд нарушения обетов, и суд ядовитаго соблазна.

Должно сказать нечто и к благонамеренным посетителям священной пустыни. Когда мы, последуя Апостолу, говорим о пустынножителях, что вера увлекла их из мира: не подумайте, будто вам, оставшимся в мире, мы уже не оставляем веры и надежды спасения. Нет! ‘Вера’ ‘есть победа, победившая’ и побеждающая ‘мир’ (1Иоан. V, 4). Можно и жить в мире, но не быть ‘от мира’ (Иоан. XV, 19). Не всем заповедал Иисус Христос то, что советовал некоему юноше: ‘аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси, и гряди в след Мене’ (Матф. XIX, 21), то есть, для последования Христу, не только оставь беззакония и страсти мира, но и всякий с живущими в мире союз расторгни. Напротив того всем проповедывал Он покаяние, веру в Евангелие и надежду Царствия небеснаго. Он Сам жил и в мире и в пустыне: учил в мире, а для молитвы удалялся в пустыню.

‘Яже вам глаголю, всем глаголю’ (Мк. XIII, 37). Как никого не спасает одно внешнее пребывание в пустыне: так и не погубляет никого внешнее жительство в мире. Пустая пустыня, когда во внешней нет внутренней пустыни, для внутренней же пустыни есть, хотя не столь свободное, место и в мире, если кто найти его потрудится. ‘Егда молишися, вниди в клеть твою’, то есть, в уединенную храмину души твоей, ‘и затворив двери твоя’, то есть, удержав от разсеяния твои мысли и чувства, ‘помолися Отцу твоему, иже в тайне’ (Матф. VI, 6). — ‘Не любите мира, ни яже в мире’ (1Иоан. II, 15). Соделайте сердце ваше пустынею, в коей бы не было ни богатств, ни красот мира, ни нечистых плотских желаний, ни страстных помышлений. Вот и для пустынножителей, и для живущих в мире, общая священная пустыня, в которую ‘приходит’, и в которой ‘творит обитель’ (Иоан. XIV, 23) Себе возлюбленный Господь наш Иисус Христос, со Единосущным Своим Отцем и Святым Духом, к истинному блаженству нашему, во славу имени Своего Трисвятаго. Аминь.

——

[1] В собр. 1822 и 1835 гг.: уничижает…

[2] В собр. 1822 и 1835 гг.: и не столько отвергал, сколько привлекал его, — привлекал даже в такое состояние, которое хотя и в мире, но не от мира, и не для мира, — привлекал священными узами, но при всем том, самое послушание…

[3] В собр. 1822 г. этих слов нет.

Слово в день обретения мощей Преподобнаго Сергия

(Говорено в лавре его, июля 5 дня, напечатано в собраниях 1822, 1835, 1844 и 1884 гг.)

1822

Читайте также: