Слово о прямом и ближайшем способе к изучению юриспруденции..., Десницкий Семен Ефимович, Год: 1768 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 54 минут(ы)

Семен Ефимович Десницкий

Слово о прямом и ближайшем способе к изучению юриспруденции,
в публичном собрании императорского московского университета… говоренное… июня 30 дня 1768 года

Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Том I

Уже довольно, слушатели, вседержитель благословил и препрославил российское оружие. Соседние державы, с удивлением взирая на необъемлемую обширность здешней империи, единомысленно утверждают, что свет еще не видывал таких пространных под одним народом владений, каким ныне себе оружием приобрела Россия. И думал ли из древних кто, чтоб славянин, с начала своего немноголюдный и неизвестный почти и в последующие времена, мог сделаться когда обладателем толиких стран и законоположником толь многочисленных народов? Могуществом творца и множество миров из ничего в бытие произведено, и его словом уничтожено быть может, однако смертным представляется, что распространить государство до половины гемисферы¹ есть не одного народа, но целого рода человеческого дело. И если кто еще желает из прошедшего и настоящего узнать, каким путем и до коликого величества доходил и возвышается ныне росс, тот может из истории уверен быть, что и он к достижению своего благополучия имел подобные греку и римлянину желания, которые дабы счастливо совершить, призывал бога и человеков на помощь. Божиим и человеческим пособием подкрепляемый и ревностию к своему отечеству воспаленный, он издревле мужественно ополчался против иноплеменных и совокупленными силами и оружием чрез множество веков защищался от неприятельских нападений. Во многих своих предприятиях росс имел непрепобедимые и внутрь и вне отечества препятствия, которые подвергали жизнь его и правление разным переменам и крайнему опасению. Частые перемены и великие затруднения уменьшали в нем одну только силу, а не разум, довольный к изысканию средств для отвращения общего злополучия. Ибо хотя он иногда, препобежденный большею силою и не единожды наподобие римлянина страшных Ганнибалов у себя во вратах видеть имел несчастие, однако, и обуреваемый такими напастьми и воздыхая под игом работы чужия, имел своих Сципионов и поборников великих, под которых предводительством он, аки некий исполин, проходя сквозь горы, огнь и воду, наконец, простер свои завоевания до таких границ, к которым и смертных род еще приближиться не смел. За что он был уже неоднократно увенчан славою в средине льдов и в пределах знойных носил неувядаемый венец за свой кровавый подвиг. В минувши годы он Европу в самой средине мечом и пламенем устрашал², и его ныне, как собственный вития³ говорит {Смотри Ломоносовы Похвальные надписи, надпись 5 [к памятнику] Петру Великому⁴.}, и в образе изваянного страшится галл, гот, сармат и сарацен. Такой, свет уже видит, был успех российского оружия, и такие оным издревле совершались чудодействия! Грек и римлянин не могут похвалиться толиким обширным завоеванием, каковым росс ныне по справедливости возносится. Творец его намерениям и предприятиям поспешествует во благое, и аки бы единственно для него, оставя на Юге и возлюбленные себе издревле места, ныне в полночных странах невечерний россу жиздет познания свет. Азия уже отворяет ему своих сокровищ недро, из которого девицы и юноши его почерпают себе великолепие и украшение. Сребро и злато истекает у него в своем отечестве, и народы носят ему дани, где лишь только меч его сверкнет. Соседние державы, в брани изнемогая, главы свои преклоняют под его покровительство и заступление. Своею ныне силою и могуществом он отворяет и морем и землею новый проход на иной свет {В Северную Америку Ледяным морем⁵.} и своим любопытством и изысканием он хощет свету доказать, сколько росс один в состоянии обитать и в самых неприступных народам странах. Сии исполнив желания и принесши воздаяние совершителю толиких благ, россы, шествуйте в другой храм славы! Настоящая Минерва⁶ российская старается воздвигнуть вам новый Олимп⁷, на котором дела ваши и труды, надобные при мирном состоянии отечества, сугубую честь вашему имени принесут и радостнейшее преображение в житии вашем произведут. Вы видите и из намерения ее величества, коль достойное она своих великих дарований и коль достойное общего всех и ревностного старания ныне в отечестве предприемлет дело⁸. Такие предприятия, полезные роду человеческому, одним оружием и единственным упражнением поенным в желаемое действование произведены бить и достигнуть до своего совершенства благопоспешно не могут. В сердце человеческое никто проломом не входит, и люди с природы все к одному и тому же упражнению рождены и способны нигде не бывают. У всех народов и во всяких государствах примечается, издревле и поныне разная склонность и отменное дарование к различному упражнению, и что люди в ином государство, не последуя толикому многоразличному и природному в них стремлению желании, одно военное упражнение за величественное почитают и к оному все свое старание прилагают, тому бывают причинами смежное со многими такого народа поселение и долговременное оного с начала закоснение в воине с соседними народами {Греческие республики и нынешнее Великобританское государство, единственно по причине своего поселения на островах, на которых они неприятельским нападениям не столько подвержены бывают, вскоре по поселении военное упражнение ободрять перестали и, пользуясь таким выгодным положением мест, в купечестве, науках и художествах упражняются. Напротив того, римские народы, будучи с начала в таком поселении, в котором их соседние народы всегда беспокоить могли, принуждены были прилежать к военному упражнению и ободрять опое чрез 700 лет. В России по той же причине военное искусство и упражнение в великом почтении и уважении. В других европейских государствах военное чиноположение отдано в торг охотникам, и ранги военные и команды покупают[ся] и продаются офицерами, которые сами и со всем войском бывают наемные. Впрочем, какой успех в рассуждении целого общества имеет стоящая армия⁹, наемные войска и обыкновенно называемая милиция¹⁰ и какие суть лучшие средства к учреждению армии по времени и месту,— сие составляет предмет рассуждения и натуральной юриспруденции.}. В противном случае и в других обстоятельствах народы по своей склонности, охоте и дарованию набирают себе разный образ жития, и от такого многоразличного упражнения обыватели купно с целым отечеством несравненно больше прославляются и бывают не только себе, но и целому свету несказанно полезнейшими. Сие не в продосуждение военачальному в государствах чиноположению сказано, но только здесь для доказательства общему всех рассуждению предлагается то, что при мирном состоянии и что во брани народы за главное правило наблюдать и к чему большее, в обоих случаях, старание прилагать должны, дабы таким обоюдным во все обстоятельства проницанием могли заблаговременно узнавать, к чему больше их отечество преклоняется, и чем оного большая сила и крепость и в чем прямое оного и общее всех благополучие состоит. Пленить и покорить многочисленные народы и распространить державу есть только доказать военное искусство и превосходную оного силу, но удержать безмерные завоевания в единомысленном повиновении и с удовлетворением всенародным есть такое дело, которым неоспоримо доказывается человеческая премудрость и счастливое правительствующих дарование к совершению великих дел. Первого славу заслужили кровию предки российские, и сего последнего честь остается заслужить потомкам неусыпным попечением о народной пользе и ревностным споспешествованием к окончанию добродетельных намерений и предприятии пашен всемилостивейший монархини. Варварские герои Атила, Чингисхан {В издании 1768 г. ‘Генгисхан’. — Ред.} и Тамерлан с своими гуннами и татарами внезапно ужасные завоевания сделали. Тогда при нападении тол и кого варварства на варварство Европе представлялось, что сих народов оружием, как всемирным потопом, премногие государства поглощены и покрыты были, однако их победы и завоевания кончились во всем не инак, как ветреная буря, которая, восстав от Востока и с ужасным стремлением прошед до Запада, обратно на Восток с шумом возвратилась, оставляя за собою только одни следы своего свирепства в государствах, чрез которые проходила. Подобные были завоевания и Александра Великого¹¹, то-есть вскоре за победой исчезающие. Внезапным превосходного в силах одного народа нападением завоеванные народы разного правления, разных нравов и состояния в скором времени не могут действительно соединиться во единый народ с победителями и не могут быть удержаны в покорении чрез долгое время. Для верного соединения подданных и для их единодушного и единомысленного повиновения своему правлению требуется веков, изрядного законоположения, согласного исповедания веры и великой взаимной коммерции с своими и с соседними народами {Купечеством больше народы скрепляются и соединяются, нежели каким другим средством. Доказательством неоспоримым есть целая Европа, в которой ныне совсем невозможно победителю овладеть целым государством или разорить оное вконец, ибо прочие державы, будучи в взаимном между собою купечестве, и прежде объявления войны восстают против зачинающего. В последнюю Прусскую войну¹² многие держаны переведались оружием без всякого почти завоевания знатного и без всякой корысти. Господин Волтер, описывая Полтавскую баталию¹³, говорит: ‘Что с начала нынешнего века в Европе уже до двухсот знатных баталий выдержано и знатнейшими самыми и кровопролитнейшими победами завоевано было несколько маловажных провинций и городков, который по замирении паки возвращены, кому принадлежали. А от Полтавской победы и баталии, говорит он, родилась наиобширнейшая в свете империя’ (voyez ‘L’histoire de Russie sous Pierre le Grand’ par mr. de Voltaire, tome I, p. 350). [См. Вольтер, История России при Петре Великом, том I, стр. 350.]

Сему причины господин Волтер никакой не определяет, однако, без сомнения, можно утверждать, что в тогдашние времена и в тамошних местах, где толикая война происходила, купечеством соединенные области, каковы были Британия, Франция, Гишпания, Португалия, Итальянские и Голландские республики, не дозволяли ни одному победителю великого завоевания оружием приобресть. Многие приписывают сие действие союзному ныне заведению междоусобных в Европе трактатов, однако можно спросить, для чего учреждается между нынешними державами такой взаимный союз и откуда ведут свое начало самые междоусобные трактаты? Купечество было их началом, и для купечества по большей части оные ныне учреждаются. И что без купечества такие трактаты и союзы действительными не бывают и удобно нарушаются, тому кроме нынешних примеров доказательством есть бывший и у греков Амфиктионский конгресс¹⁴, общим согласием всех греческих областей учрежденный дли наблюдения равновесия во всех державах, который без знатного купечества желаемого успеха не имея и вскоре после заведения был уничтожен. Купеческий азиатский трактат (The asiatic legue) и заключенные в оном (Hanse towns) города, когда Восточной Индии коммерция Итальянскими республиками чрез Средиземное морс вся отправляема была, можно сказать, началом и заведением были нынешних в Европе союзных трактатов. Желающие о сем уверены быть, могут прочесть Martin’s ‘History of trade and commerce’, 2 vol. folio, the last London edition. [Мартин, История промышленности и торговли, т. 2, последнее лондонское издание.]}. Римляне своими продолжающимися победами и немощными сначала силами подобную Российской империю созидали. Они не в единое нападение на всех соседних, но покорив сперва одни народ и вооружаясь потом на другой, распространили свои завоевания. Сначала им всегда счастливо удавалось совершать свои намерении. Непрерывным и неизменным успехом своего оружия они довольно ободрены и заохочены были к непрерывной войне с окрестными народами. Победа у них всегда последовала за победою, и всякое завоевание было им воспалением к кичливости и горделивому мнению о своей военной славе, от чего напоследок то произошло, что у римлян одно только упражнение военное в мыслях, в славе и почтении было, а прочие упражнения, необходимо надобные при мирном состоянии отечества, в презрении оставлены. Ибо у всех народов, что большая часть людей за величественное признает, к тому у всех все желание и помышлении стремится, и в том одном каждый всякого ревностно произойти старается {Сам Цицерон, который совсем не рожден быть солдатом и который публично говаривал ‘да уступит победа миру’ (codant laurea logae), принужден был, наконец, искать консульства единственно для того, чтоб получить себе публичный триумф и показать себя достойным такого величественного состояния, к которому тогда у римлян каждый достигнуть старался. Conf. Ciccronis epistolam ad Marcum Catonem. [Ср. Письма Цицерона к Марку Катону.]}. По сей причине мы видим, что в государствах, в которых одна военная слава и военное чиноположение предпочитается во всем, свободные науки и художества благопоспешно не процветают, и сходно с сим заключением мы також видим, что у римлян при военном состоянии, которое у них чрез 700 лет продолжалось, никаких почти философов, стихотворцев, историков и знатных художников не было {Virgllius, Tibullus, Propertius, Ovidius, Horatius et Livius [Виргилий, Тибулл, Проперций, Овидий, Гораций, Ливий] появились у римлян и мирное время при Августе, при котором их янусов храм затворен¹⁵ и войско учреждено было наемное, которое до Августа составляли сами граждане и обыватели римские, служа в оном по очереди.}. А когда такие науки и искусства в небрежении у военного народа, то в каком забвении и несовершенстве суд и истина у него оставлены бывают, когда оные одним мечом предписываются. Солдат с природы не любит и не терпит продолжительных и трудных исследований в тяжебных и криминальных делах, у него короткий раздел и решение в обоих случаях. ‘Разделяй и повелевай’ (divide et impera) — у него только и правила главного для всего отечества, ‘даю, сказываю, приговариваю’ (do, dico, addico) — был генеральный издревле у римских судей ответ на все и самые партикулярные дела, которые к сим трем только словам истцы приноровливать должны были, в противном случае и за одно слово вовсе удовлетворения своего лишались {Невежественный народ обыкновенно осуждает человека во всем, если только он в одном неправым явится, но человек рассудительный и просвещенный снисходительно принимает в рассуждение, что хотя иного требование не согласно бывает в одном, однако для того не должно лишать его своего удовлетворения, если только оное в другом явится вероятным. Римские судьи, видно, издревле все дела судили, принимая или отвергая оные вовсе, если только они в одном чем не приноровлены были к их генеральному ответу, приведенному к одному из сих трех слов: do, dico, addico. По старинным римским законам никто не мог взыскивать ничего, кроме как только по одному праву, если кто стяжанную вещь отчасти подарком и отчасти куплею потерял, тот оной за одним процессом взыскать не мог, но принужден был двойной и особенный суд об одной вещи иметь. И кто за незнанием больше взыскивал чего на ком перед судом, тот и всего требуемого лишался. Qui plus petebat, causa cadebat. Conf. tit. 13, D. de edendo. [См. гл. 13 декрета о правах судей.]}. В нынешних судах, где только милость и истина совокупно присутствуют, натуры глас вопиет: ‘Отвори всем пути к блаженству, и пущай тот больше преимущества, чести и достоинства наслаждается в отечестве, который больше в оном тягости несет! Ограничь судью и судимого, да никто из них предписанного им предела не преходит! Утверди права, принадлежащие всякому с первого до последнего! Внемли с кротостию к немощному и обидимому и накажи низвержением сильного и попирающего нагло святость прав! Сделай, чтоб всяк и своем грехе достойно и праведно казнен был! Дозволь ходатайствующим с обеих сторон иметь свободный и публичный голос пред судом за судимых, дабы ничто и тайне, но откровенно и посторонним известно судимо было и исходило бы во свет для научения народного, поелику сим одним средством всяк нечувствительно научается всему тому, чего ему в житии и во владении своем опасаться должно. Добродетельный кроме защищения пред судом ничего не ищет, и закон, сколько бы оного строгость ни тяжела, не для его, но для преступников издается’… Причем:

1) Наша должность будет — изыскивать причины, которые побудили народ учиться законоискусству.

2) Показывать, какие части юриспруденции по времени и месту необходимо нужны для преподавания в училищах.

3) Изъяснить примерами те части юриспруденции, которые за ближайшие к делу усматриваются.

О НАТУРАЛЬНОМ ПРОИСШЕСТВИИ ЗАКОНОУЧЕНИЯ И О ПРИЧИНАХ, КОТОРЫЕ ПОБУДИЛИ ЛЮДЕЙ УЧИТЬСЯ ЗАКОНОИСКУССТВУ

В начале всякого общества, когда обыватели еще только начинают порядочно жить, законы в таком первоначальном гражданстве обыкновенно бывают над мору просты и немногие, и потому всем известны и вразумительны без учения. В таком состоянии общества не случается никаких важных прав, происходящих от различного состояния, какие у нас примечаются между государем и подданными, между судьею и судимым, между отцом и детьми, между мужем и женою, между опекуном и состоящим под опекою, между господином и рабом и проч. И если в таком натуральном состоянии народов были какие права, примечания достойные и происходящие от взаимных дел между обывателями, то оные, должно думать, были весьма маловажные и невеликую у них в движимых и недвижимых имениях производили чувствительность, потому что такие права еще ниже своею долговременностию во владении имения, ниже своим затруднением в стяжании оного великой надежды к непрерывному и непрепятственному присвоению имения и довольной власти к употреблению оного в первоначальных владельцах не производили. В недвижимом имении, как то в земле и подобных сему вещах, всякое насильство и всякая наглость, если какая случалась, удобно обывателями претерпеваемы были, ибо такое имение у первоначальных народов, будучи и крайнем изобилии, несовершенство и дешевизне, еще и долговременным употреблением утверждено не бывает. Движимое ж у таких народов имение толь маловажное понятие в рассуждении собственности производило, что оного право у них не больше чувствительно было, как только до тех пор, пока движимое имение в руках владетеля находилось, а как скоро из рук первого владетеля потерянней или другим каким случаем выходило, тотчас такое право и такое имении собственным невозвратно другого владетеля становилось {У всех непросвещенных и варварских народов, у которых кроме движимых вещей других обыкновенно во владении не находится, кроме собственности почитается совсем нераздельным от права стяжания. Знатный пример сего можно видеть у Charlevoix, [Шарльвуа], который в своем ‘Путешествии’ говорит: ‘что одна старушка, имеючи только пожитка одно ожерелье ценою до 10 французских экю (российскою монетою около 11 рублев с ¹/₄), которое она всегда с собою носила в сумке, случилось однажды, что она в работное время на поле принуждена была повесить свою сумку на дереве, другая женщина, приметя то и желая похитить оное от нее, думала, что в таком случае удобно она могла то сделать без всякого подозрения на себя в воровство. И дабы произвесть такое свое намерение в действо, она желала только, чтоб оная старушка несколько поудалилась, что как скоро сделалось, она, прибежав к дереву и схватя сумку, вскричала: ‘Ах! как счастливо я нашла толь драгоценную вещь’. Бедная старушка, вдруг оборотясь, говорила, что это мое и что она повесила ту сумку на дереве, и сверх того утверждала, что она не потеряла и не позабыла ее на дереве, а хотела снять и взять с собой, идучи домой. По многом споре между сими двумя женщинами, у которых со всем тем никаких укоризненных в воровстве слов по происходило, напоследок все дело отдано было на рассмотрение посредственнику, который был в деревне первоначальным и который по исследовании дела говорил: ‘что по сущей правде, такая вещь, таким образом снисканная, принадлежит к тому, кто нашел, но понеже обстоятельства, говорил он, суть такие, что если нашедшая сумку женщина не хочет слыть сребролюбивой, она должна возвратить оную взыскивающей старушке, довольствуясь некоторым подарком, который по совести за возвращение ей обязуется та сделать’.}, ибо человек с, природы за то больше стоит и с тем удобно расстаться не желает, что он с большею трудностию снискивает. От трудности, которую он при стяжании ощущает, рождается в нем натурально некоторая неусыпная предосторожность, которая заставляет его всегда беспокоиться о своем имении, отчего такой, как обыкновенно говорится, дрожит над своим имением, опасаясь, дабы оное нерадением, насильством или обманом похищено не было. Сие коротко можно доказать примером купцов и дворян. От купца щедроты не должно ожидать, когда он сам заботится и присматривает за всем, не имев приказчиков и сидельцев, напротив того, дворянин, которому все достается чужими руками и ни за что своего поту не проливает, тщеславится за предел в своей щедроте. Само чрез себя разумеется, что в натуральном состоянии люди но имеют почти никакого понятия о собственности и живут по большей части управляемы не законами, но застарелыми обычаями, каковыми управляемы были древние афиняне, лакедемоняне и нынешние камчадалы {Удивительное сих народов примечается сходство. По законам Ликурга¹⁶ не дозволялось воровать соседам у соседов, и если кто против сего закона отваживался сделать, тот должен был поступать в том столь проворно, чтоб никто его похищения не сведал. Г. Миллер и другие с ним писатели Камчатской истории¹⁷ объявляют, что подобное ж сему закону наблюдается и в Камчатке, так что в Чутском девица не может и замуж выйти, пока не окажет такого удачливого искусства в воровстве. Суеверные любители древностей подумают, что камчатские народы переписывали когда-нибудь законы у Ликурга, хотя в ликурговы времена, может статься, люди столько ж искусны были в рукописании, сколько и нынешние камчадалы. Народные обыкновения везде бывают сходны, когда самые народы находятся в подобном между собой невежественном и варварском состоянии. Так должно рассуждать и о всех греческих законодавцев установлениях, каковые были у них в рассуждении женщин, в рассуждении общего кушанья, в рассуждении их необыкновенной монеты и в рассуждении убиения рабов для научения дворян военной практике.}.

Но как скоро польза и надобность вещей движимых и недвижимых стала народом столько чувствительна, что многие чрез потеряние оных в разорение приходить казались, то отсюда начали в обществах происходить тяжбы, ссоры и смертоубийства, для отвращения которых законы сысканы, показующие, в чем святость прав и в чем принадлежащая всякому собственность и наследие состоит. Кратко сказать, опытом дознанная в возвышающемся состоянии человеческом надобность вещей и трудность в снискании оных купно с долговременным и непрерывным оных владением напоследок ограничили все то, что ныне у нас своим и чужим называется. Таким образом, постепенно возвышаясь, народы, в познании собственности и довольствуясь сначала немногими простыми и несовершенными законами, не требовали нарочитых людей для истолкования оных. Римляне, которые почти и всему свету законы предписывали, сначала столь немного законов и для себя имели, что оные и с прибавлением греческих в 12 таблицах поместиться могли. В сии времена и в таком состоянии у римлян законы были чрезвычайно просты и немногие. Цицерон однажды сам публично пред сенатом римским изъяснился, что он, будучи обязан премногими своими и публичными делами, довольно надеялся доказать себя наиискуснейшим юриспрудентом в три дни. Сие явно доказывает, что юриспруденция у римлян и в цицероновы времена еще не составляла трудной науки, поелику она, как видно, не требовала особливого упражнения и труда для изучения. Ибо во всех обществах, как скоро многие и различные обывателей права в свое и точное известное утверждение законами, уставами и обыкновением приведены бывают, тогда и сия наука самим опытом узнается трудною и неудобною для уразумения общего. Следовательно, не прежде, но в таком состоянии общества и законоучение начинает требовать особенных людей, которые одному оному должны посвятить свою жизнь и все свое упражнение положить в оном. В Риме даже до уничтожения республики каждый патриций (дворянин) ходатайствовал в суде сам за своих приятелей, и никто тогда не думал, чтоб такое дело требовало какого учения или долговременного упражнения. В таком состоянии правлений судьи також по больше искусны бывают, как и самые адвокаты, судейскую должность при начале всякого общества отправляют военные или такие люди, которые больше при дворах находятся. У турков наша есть военачальник, градоначальник и судья, и по объявлению странствующих в турецких приморских владениях, как то в Туне и Триполе¹⁸, повар есть первый министр и действительно отправляет обе должности. Подобного ж происхождения примечаются министры и поныне в Польше, какие недавно присылали были и к российскому двору от конфедерационной комиссии. Contable во время февдального правления во Франции действительно был конюший королевский и считался между первыми министрами. В старину и в Англии constable¹⁹, то же, что конюший, столь великим человеком почитался, что первое место занимал в поенной коллегии. Нынешнее достоинство, что почитается первым в Европе, быть secrtaire d’tat, [(франц.)] или secrelary of the state, [(англ.) — государственный секретарь пли министр], произошло от шпионов, которых в февдальном правлении высокие особы при себе держали. Но исправляющий житие человеческое частый опыт и ревностное областей о народной пользе старание великое преображение в судах и в правлении производят, и мы видим, что те же римляне по долговременном благосостоянии своего отечества столь обширными в своих законах оказались, что оные, которые сначала в 12 досках все заключались, напоследок и в двутысячных книгах не вмещались {Смотри L. II, 1 С. de voter, iur. enucleando. [См. закон II, 1 Кодекса об истолковании стародавних законов.]}. Потомки, ни рассуждая, что такого множества законов требует натуральное возвышение народов в правлении, принимались сокращать римские законы, когда теперь во всех государствах противное на деле оказывается, и народы чем в большее совершенство приходят, тем больше законов в последующие времена требуют. Они нужны для точного и известного правоположения владельцев, граждан, обывателей и их имений, в противном случае наглость, посягательство, отягощение и утеснение везде попускается без наказания. Сверх сего разные дела в государствах с разными соседними державами равномерно, как и перемена в правлении для войны, мира и коммерции, разного установления и законоположения требуют, которыми не меньше судьи, как и позываемые на суд, обязаны быть должны. По сей причине в Британии и других европейских государствах сенат и парламенты с государями ежегодно законы вновь делают, старые дополняют, поправляют и уничтожают, так как надобность и обстоятельства требуют, от него все в законах сделалось столько обширно и неудобно для общего всех знания, что ныне нарочитые искусные люди на то везде в правлениях требуются, какие ныне в государствах воспитываются и в дела допускаются адвокаты и судьи. Теперь, узнав, какие причины побуждением были к законоучению, в следующем мы приступаем к рассуждению о надобных науках для учащихся юриспруденции.

О НРАВОУЧИТЕЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ, О ЮРИСПРУДЕНЦИИ ВООБЩЕ И О ТОМ, ЧТО СОДЕРЖИТСЯ В ОБЕИХ СИХ НАУКАХ

Наше знание, касающееся до правил истины, зависит:

1) От свойственности наших рассуждений о том, что праведным и неправедным, добрым и худым почитается у разных народов.

2) Такое наше знание премного зависит от изучения разных решений судебных, случающихся в разных правлениях. Первое руководство, показующее, в чем свойственность наших рассуждений состоит, есть нравоучительная философия и натуральная юриспруденция.

Второе средство для снабдения нашего разума разными примерами решений судебных есть учение такой системы законов, в которой бы можно ясно приметить начало, возвышение и совершенство правления. А поелику в свете кроме системы римских законов другой столь подробной и полной еще нигде не обретается, по сей причине римские права после натуральной юриспруденции должно показывать, хотя оных учение в иных государствах совсем для других причин введено.

После нравоучительной философии, натуральной юриспруденции и римских нрав обыкновенно в университетах преподается отечественных законов юриспруденция, что все учащиеся, окончив и будучи исследованы и засвидетельствованы во всем, допускаются адвокатами в дела тяжебные и криминальные для оказания своего искусства на деле и напоследок бывают судьями {Нельзя всего здесь учения, потребного для судьи или адвоката, точно определить, он сам больше узнает, что к его упражнению необходимо надобно, когда в свою должность иступит. Впрочем, можно о нем свободно утверждать, что он принужден иметь полное университетское воспитание и должен знать разные языки, как, например, латинский, французский, немецкий и аглинский, дабы посредством сих мог читать разные системы законов и чрез то мог усугубить свое знание, нужное при встречающихся случаях в суде, в котором иногда бывают дела, не имеющие предписанных законов и которые судья должен решить по справедливости и истине. Упомянутые здесь науки довольно будут служить для основания. Прочие ж преподаваемые права, как то: положительное, вексельное, военное, морское и пр., желающие знать могут читать сами и разуметь без всякого затруднения.}. Каким образом нравоучительная философия, натуральная, римская и российская юриспруденция преподаваемы должны быть, сие показуется в следующем:

О НРАВОУЧИТЕЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ

Из всех писателей, которых я имел случай читать, усматривается, что ныне везде почти нравоучительная философия но совсем к долу ведет. Юриспруденция ж натуральная преподается или совсем старинная, обыкновенно ныне называемая казуистическою, или другая, не лучше прежней, сочиненная вновь, и вся почти выбранная из римских прав. Старинная нравоучительная философия основана есть на сих четырех добродетелях, iustitia, prudentia, fortitudo, temperantia (истина, премудрость, великодушие и воздержание), которые в сей науке доказываются главными (virtutes cardinales) и от которых любители древности выводят и других премножество производных добродетелей (derivalivas virlules), поднимая споры неугомонные о том, что справедливое может ли быть всегда полезным и полезное всегда ли и в каких случаях может быть честным, и так обратно. Такие вопросы и такие добродетели изъясняются в старинной нравоучительной философии, и в подобной ей натуральной юриспруденции оные приводятся для подтверждения прав персональных и вещественных, с некоторым в сей последней метафизическим словопрением о суде внутреннем и внешнем (de foro interno et externo), в котором нынешние схоластики силятся доказывать, что в человеке сходствует с совершенством его внутренним и внешним и что согласно в нем с волею божиею и что не согласно, разделяя притом человеческую совесть по логически, на предыдущую и последующую, на известную и вероятную, на сомнительную и недоумевающую (in antecedentem et subsequen-tem, certam et probabilem, dubiam et scrupulosam), seu ut aliis absurdius est, cautereatam [ручаюсь, что все это абсурд]. В таком лабиринте они ищут общего всем натуральным нравам начала {Теряют время трудящиеся в таких от чувств человеческих удаленных изобретениях. Мы можем узнать и доказать божие всемогущество и подобные сему вседержителя качества, но какая его воля и намерение есть, в сем состоит тайна, в которую еще и высшие нас существа желают проникнуть, и какая из того польза, что иной выводит начало всех натуральных прав, поставляя оным честность с полезностию или выводя оное, и от того, что всяк, чего себе не желает, того и другому делать не должен. Ибо тем прав и законов изъяснить не можно. Суть и другие principia iuris naturae [основы естественного права], которые изысканы больше для меридиана немецкого, нежели к делу в судах. Сей род ученых, чем недостаточнейший в своем знании, тем тщеславнейший в своих изобретениях, and like empty vessels, makes the greatest noise — свет еще ничего не видит, а он уже и в газетах гремит, что им сыскано quadrature circuli [квадратура круга]. В следующую почту, может статься, и его ж perpotuum mobile [вечный двигатель] выйдет.}.

В Британии, где сначала великая вражда между светскими и духовными учеными происходила, от словопрения междоусобного премного появилось различных систем философии, называемой speculative philosophy [спекулятивная философия]²⁰, и толикое множество политических, метафизических и нравоучительных сочинений в свет издано, какого еще ни в каком другом государстве не примечается. Отсюда прославились Гоб, Комберланд, Мандевиль, Лок, Барклс, Болинброк, Сыдне, Гарингтон и недавнейшие Гочесон, Давид Гюм {Sec Hume’s ‘Essays of human nature’, 3 vol., and Smiih’s ‘Moral sentiments or sympathy’. [См. Юм, Опыт о человеческой природе, т. 3, и Смит, Теория нравственных чувств или симпатии.]} и господин Смит, из которых последних один метафизику, а другой нравоучительную философию к великому удовольствию ученого света издали. В моем рассуждении, если не обманываюсь, господина Смита нравоучительная философия ближайше с натуральною юриспруденциею соединена, нежели все другие системы сея науки.

О НАТУРАЛЬНОЙ ЮРИСПРУДЕНЦИИ

В сей науке должно изыскивать причины, которые действуют во всех государствах и суть основанием всех законов и краплении. Grotius [Гроций], повидимому, был первый из ученых, который издал в спет нечто подобное натуральной юриспруденции. Его книга о мире и войне (De bello et расе), со всем се недостатком и несовершенством, может статься, и до сих времен есть наилучшая система юриспруденции, какую только еще свет видел. Однако его сочинение есть казуистическое, сделанное умышленно для принцев и высоких областей, в котором доказывается, в каких случаях войну можно праведно объявить и сколь далеко оное право должно простираться. Grotius утверждал, что все государства, не имен верховного над собой единоначальника, суть между собою наподобие первоначальных народов в состоянии натуральном, и потому война во всех государствах есть только и средство для отмщения обид государственных. По его мнению, войну можно праведно объявить во всяком случае и за всякую обиду, за которую удовольствия сыскать по законам в суде невозможно. Такой предмет в его сочинении о мире и войне натурально побудил его вникать во все установления государств и изыскивать начала гражданских законов, причем он принужден был описывать и доказывать права государей и подданных, разные законопреступления, различные владения и обязательства и кроме сего все то, что казалось быть предметом законов, так что иной подумает, что в сих он первых книгах намеревал издать целую и полную систему юриспруденции натуральной.

Другой по Гроции некоторого примечания достоин был господин Гоб, агличанин. Сей человек имел великое отвращение и ненависть к духовенству, которому вкорененное в то время в Британии несносное суеверие подало причину писать и доказывать, что порабощение мыслей человеческих церковной власти было единственною причиною несогласий и междоусобной брани, происходившей тогда в Британии при Карле первом и при регенте Кромвеле. В сопротивление усиливающейся тогда церковной власти он старался издать систему нравоучительной некоторой юриспруденции, в которой он доказывал, что совесть человеческая сначала и всегда повинна была одной только гражданской власти и что воля одного только государя всегда была предписанным внутренним правилом для поведения обывателей. По его мнению, народы, пока не сошлись еще в сообщество, все были и состоянии несогласном и жили одни с другим враждебно, и что они, избегая зла, претерпеваемого в таком натуральном состоянии, договор сделали поддаться одному обществом избранному государю на тот конец, чтоб он один у них имел право решить все несогласия и жалобы, происходящие в обществе, и чтоб повиновение его воле составляло гражданское правление и благосостояние, без которого бы у них добродетели не было, что они уже из первоначального своего состояния дознали. Отсюда господин Гоб то выводил, что повиновение верховной власти было сначала и должно почитаться основанием и существом всех добродетелей. Богословы, почитая за должность опровергать такое странное учение добродетели, вооружились пером против господина Гоба, доказывая, напротив, что первоначальное состояние человеческое не было состояние враждебное и что общество могло, хотя не столь согласно, устоять и без гражданского правления. Они також доказывали, что человек и в таком состоянии имел некоторые права себе принадлежащие, каковые люди могли иметь и тогда к защищению своего тела, к наслаждению плода от своих трудов, к заключению контрактов с кем хотели и пр. Сие подало причину многим писать pro и contra [за и против]. Славнейший из всех в словопрении сем сделался архиепископ Комберландский, писатель de legibus naturae [О законах природы].

Пуффендорф, последуя отчасти господину Гобу и отчасти а[рхиепископу] Комберландскому, писал de officio hominis et civis, т.е. о должностях, какие человек наблюдать должен в состоянии натуральном и гражданском. Пуффендорфов труд подлинно был излишний, ибо писать о вымышленных состояниях рода человеческого, не показывая, каким образом собственность, владение, наследство и пр. у народов происходит и ограничивается, есть такое дело, которое не совсем соответствует своему намерению и концу.

После сих один ученый прусский барон Cocceius [Кокцей] писал о юриспруденции 5 книг. Некоторые из них остроумно писаны и ясно, особливо те, в которых он писал о законах. В последней книге он дал содержание разных систем немецких о натуральной юриспруденции. Кроме сих авторов, других нет никаких примечания достойных о сем предмете {Ибо другие хотя и писали, однако не столько о юриспруденции, сколько о других науках вместе, как то обыкновенно немецкие ученые делают единственно для того, чтоб прослыть полигисторами.}.

Содержание юриспруденции натуральной заключается в четырех частях, из которых:

1) О происшествии правлений в разные веки и у разных народов,

2) О правах, происходящих в обществе от различного состояния и звания людей,

3) О правах, происходящих от различных и взаимных дел между обывателями,

4) О полиции, или благоустроении гражданском.

В первой части о происшествии правления можно делать некоторые наблюдения о причинах и натуральном происшествии власти и старшинства у народов, изъясняя оные историческим описанием, взятым от первоначальных народов, о которых мы ясное понятие имеем, после сего показывать должно здесь правления натуральные, какие случаются у народов, живущих сперва одною ловлею зверей, потом хлебопашеством и, наконец, купечеством, что учинив, показывать должно правления европейских держав, описывая оных начало февдальное, и их перемену из сего в аристократическое или монаршеское, или в какое оные преобратились напоследок правление, доказав сперва, что и самое правление февдальное не иное было, как аристократическое, состоящее из вельмож, имеющих над собою государя неполномощного, в заключение сей первой части должно показывать начало, возвышение и совершенство своего отечественного правления.

Во второй части показывать должно права натуральные, какие имеет человек к защищению своего тела, имени и пр. После сих изъяснять права приобретенные, какие случаются между государем и подданными, между судьею и судимым, между рабом и господином, между родителями и детьми, между мужем и женою, между опекуном и состоящим под опекою, причем должно показывать начало, возвышение и совершенство примечаемой во всех правлениях власти законодательной, судительной и наказательной с показанием, каким персонам каждая из сих властей бывает поручена сначала и какие люди отправляют сии должности напоследок в правлении. Сверх сего здесь должно показывать историческим, метафизическим и политическим порядком введение в государствах порабощения и закрепления народов, какое бывает порабощения действие в рассуждении целого отечества, каким образом и для каких причин в иных государствах оное уничтожено, а в других закоснело, при сем можно показывать начало и возвышение дворян по линии природной, военной и штатской, и кроме сего в сей части должно показывать причины родительской власти над детьми, причины многоженства, или полигамии, введение бракосочетания и причины запрещения оного в известном поколении сродства.

В третьей части должно показывать свойство прав, происходящих от различных между обывателями дел, каковые суть вещественные: собственность, право дозволенное²¹, наследство, наклад и особливые привилегии и другие персональные, контракт и подобное контракту право, преступление и подобное право в преступлении. Dominium, sorvitus, hatreditas, pignus et privilegia exclusiva, contractus et quasi contractus, delictum et quasi delictum. Сии все права сколько недостаточны бывают у непросвещенных народов и сколько оные ограничены и в совершенство приведены у нынешних, сие историческим доказательством должно пространно изъяснять, показывая их точные основания, на которых они утверждаются, особливо здесь рассуждать должно, каких следствий произведением бывают в обществе дозволяемые между привилегиями откупи, и напоследок здесь же должно показывать, какие суть наилучшие и действительнейшие средства к восстановлению и подтверждению сих прав, когда они каким случаем нарушены бывают, и потому здесь должно принимать и рассуждение различные жалобы и прошения.

В четвертой и последней части натуральной юриспруденции, называемой полиции, должно показывать все то, что принадлежит до благоустроения и благосостояния, удобного содержания и безопасности обывателей, и рассуждать о средствах, надобных к предупреждению внутренних треволнений и к защищению от неприятельских нападений. Почему здесь первый рассуждения предмет занимает учреждение посланников своих и иностранных с принадлежащими им правами. Потом должно рассуждать, какие наилучшие суть средства к учреждению и содержанию армии по времени и месту и сколь опасных следствий произведением бывает находящееся завсегда внутрь государства великое войско. При сем введение и ободрение мануфактур, покровительство коммерции, надежное учреждение банков и монеты для благопоспешности купечества и несомнительной доверенности во всем в рассуждение здесь принимать необходимо должно. А понеже земля, как недвижимое имение, почитается завсегда во всех государствах за надежнейшее сокровище, по сей причине должно рассуждать, какие здесь наилучшие средства суть к приведению хлебопашества в совершенство. И поелику для удержания достоинства, власти, славы и величества империи, равномерно как для заведения и содержания наук, художеств и войска требуются великие государственные иждивения, затем должно здесь паче всего стараться изыскивать способы для собирания на то казны государевой и для рачительного оной соблюдения, причем должно показывать, какие точно вещи и какие люди надежны и способны для сборов и пошлин государевых.

О РИМСКОЙ ЮРИСПРУДЕНЦИИ

По разорении Римской империи великим переменам и предосудительному нареканию подвержен был и закон римский. В иных государствах он принят и, соединясь с февдальным, имеет свою некоторую силу и поныне, как, например, в Германии, особливо в Померании {Confer. ‘Historiam iuris’ de Balthasar, pag. 43 et 44. [Cp. Бальтазар, История права.]}, напротив того, в других юриспруденцию римскую столько возненавидели, что оной и учиться неоднократно запрещено было. Сие происходило оттого, что римские права вводимы были в иных государствах насильно для приватной пользы некоторых и с намерением дли уничтожения отечественных в государствах законоположений. В VI веке монахи, которые хотели все науки сами поглотить и оставить светских во тьме и невежестве, юриспруденцию римскую с таким усердием по всей Европе учить и вводить оную в разные правления старались, что не устыдились доказывать и государей узаконения еретическими, которые не имели своего основания на римских правах. Им прибыль советовала то делать, ибо они, предвидев, что светские за незнанием прав римских и языка, на котором они писаны были, при введении римской юриспруденции не могли бы в своем государство ни судьями, ни адвокатами быть, в котором случае монахи, пользуясь светских невежеством, чрез такое свое учение юридическое могли бы сами со временем вступать в гражданские дела и быть судьями и адвокатами. В таком намерении и предприятии они действительно столько своим законоучением римским успели, что в Англии издревле nullus clcricus, nisi causidicus [всякий священник — адвокат] было законом утверждено, судьи и то время и Англии все почти из духовных выбираемы были. Папа Иннокентий IV, видя такой успех в юриспруденции своего причета церковного и желая, чтоб одни благословенные им римские права имели свое действие, еще и больше умышленно запрещал и читать аглинские права для того, что оные не были на римских основаны. Напротив того, аглинский король Стефан, видя такое бессовестное и вредное монахов с успехом производимое в делах гражданских намерение, указом запретил читать и учиться римской юриспруденции, монахами преподаваемой, за что они сего государя безбожником и богоотступником почли {Желающие о всем том уверены быть могут прочесть Мг. Blackstone’s, Discourse on the study of the law [Блэкстон, Рассуждение об изучении юриспруденции], откуда всяк может видеть, что монахи в тогдашние времена в Англии во всем не инак поступали, как нынешние немецкие ученые в России поступают, которые один свой Геттингенский университет забралом всей премудрости доказывают, утверждая, что в России не имеют и бога, вразумительно изображенного на своем языке, не рассуждая, что их Gott [бог] и этимологии почти своей не имеет. Когда на российском бог, если взять от боязни, весьма натуральное и свойственное всем первоначальным людям имеет свое произведение, etenim timor primos in orbe fecit deos [ибо страх создал в мире первых богов]. Удивительно, что Бишинг, живучи и сам в России, сего не познав, писал так в своей географии.}. Чрез такие приключения римская юриспруденция отчасу и омерзение приходила и преподаваема была во многих государствах не с тем намерением, с каким оную должно было преподавать. Теперь она преподается здесь единственно для того, чтоб снабдить наш разум довольными примерами разных решений, случающихся в обществе, и чтоб нам иметь подробное понятие о полной системе законов. Для такого намерения нет в свете лучших законов, кроме римских, ибо ни один еще народ в Европе столь долговременно не жил и столь не скоро до своего совершенства доходил, как римляне, которых течение столь продолжительное было, что нам из их законов можно видеть всякую степень, по которой они восходили до своего величества. В противном случае для такого намерения можно бы преподавать и другую какую-нибудь систему, например немецкую, французскую, аглинскую, если бы только оная была столь полная, какова есть римская.

О РОССИЙСКОЙ ЮРИСПРУДЕНЦИИ

Удивительно, что в России до сих времен никакого почти особенного старания к отечественной юриспруденции прилагаемо не было. Мы не имеем и поныне никаких сокращенных по примеру других государств наставлений российских законов, и хотя старинные сводные уложения²²и не однажды деланы были, однако за неимением совершенных и печатных трудный доступ есть к запертым в приватных хранилищах рукописным. Причиной тому, может статься, было то, что в России на природном языке все во всенародное известие издаваемо было, и в российских указах но было никогда таких трудных и невразумительных слои, канне примечаются и законах февдальных правлений {У нас не было и издревле ни в тяжебных, ни криминальных делах таких невразумительных латинских и французских слов, каковые приняты в Англии и поныне наблюдаются. Например: quo warranto [поручительство, гарантия], sur concessit [уступка, примирение], sur cognizance [подсудность, компетенция], de droit tantum [особое право], sur grand and reuder [о доказательствах, и выводах], praemunire [предупреждение], mittimus [приказ о заключении в тюрьму], habeas corpus [закон о личной свободе], distringas corpus [приказ об описи имущества за долги], capias [ордер на арест]. От таких странных форм у нас в судах еще не претерпевают затруднений, когда в Британии все оные столь строго наблюдаются, что и мужик у них иногда принужден просить секретаря: ‘сделай мне habeas corpus или mittimus’.}. Сверх сего, тому причиною было сначала немножество законов в России и дел государственных. Ныне в России по причине множества дел, и внутрь и вне государства происходящих, и по причине разных беспрестанно установляемых возобновлений законы и дела довольно умножились и требуют уже необходимо, чтоб сделаны были и напечатаны для общего всех знания краткие наставления всероссийских прав. Что нетрудно бы сделать, показав, во-первых, главное всех российских прав разделение на права, происходящие от различного состояния людей в России, и на права, происходящие от различных и взаимных дел между обывателями российскими. В первой части показывать должно прерогативы монархов российских и права, дозволенные от них подданным своим, каковые суть между дворянами и крепостными, между родителями и детьми, между мужем и женою, между опекуном и состоящим под опекою, между судьею и судимым, где показывать должно всех департаментов и коллегий государственных учреждение и дела, к ним принадлежащие. Ко второй части российской юриспруденции относить должно права вещественные и персональные, то-есть собственность, владение, наследие, право дозволенное, заклады, откупы, контракты и подобные сим права, и сверх сего все тяжебные и криминальные дола с назначенными по указам наказаниями к сей же части относить должно. Таким или подобным сему образом можно сделать наставления российских прав для общего знания и для удобнейшей практики в судах. Для преподавания такой юриспруденции российской особливый требуется профессор в училищах российских, которого должность есть — показывать оную порядком историческим, метафизическим и политическим, снося притом законы российские с натуральным об них рассуждением.

Сии в моем рассуждении науки для благопоспешного в России законоучения необходимо нужны. Впрочем, немецкие докторы iuris [права] могут выдумывать столько надобных юриспруденции, сколько им угодно будет.

Для лучшего изъяснения описанных здесь наук я принужден здесь присовокупить два примера, из которых бы читатель мог довольно видеть, каким образом натуральную и римскую юриспруденцию преподавать должно.

РАССУЖДЕНИЕ
О ПРОИСШЕСТВИИ ПРЕИМУЩЕСТВА, ВЛАСТИ
И СТАРШИНСТВА В НАРОДАХ,
ОТ КОТОРЫХ ПРОИСХОДИТ И ИХ ПРАВЛЕНИЕ

Когда мы посмотрим на правление какого-нибудь просвещенного и вычищенного народа и когда рассудим со вниманием столь огромную и многосложенную оного машину, столь искусно приноровленную к наилучшему и важнейшему намерению и совершению дел, истинно сего в свете не находим удивительнее и непонятнее. Откуда то произошло, что толикое число уединенных и рассыпанных по степям людей, наконец, в сообщество сошлось и согласилось жить совокупно? Каким образом немногие числом персоны превысили прочих всех и приняли преимущество и власть над многими? Каким образом другие премногие склонились уступить свою природную вольность и поддаться власти и повелению немногих? И, наконец, каким ухищрением тьмы народов удержаны и покорении, против собственной ноли и собственного интереса избрали последовать таким мерим, какие только заблагорассуждалось правительствующим для их поведения предписать.

Чтоб уразуметь происшествие правления, мы должны, во-первых, рассудить, каким случаются обстоятельства и общество, которые советуют одному поддаваться власти и повелению другого.

Такие обстоятельства, которые натурально снискивают одному преимущество над многими и повиновение от всех, могут случиться в обществе трояким и отменным образом. Первое из таких обстоятельств случается в обществе одного человека превосходство в качествах телесных, как то: его дебелость и крепость тела необыкновенная, второе обстоятельство такое случается в обществе одного человека превосходство в качествах душевных, как то: его хитрость, проворство, предвидение, прозорливость и проч., третие из таких обстоятельств случается в обществе одного человека превосходство в богатстве и изобилии всего.

1) Что и одно превосходство в телесных качествах в состоянии снискать довольное человеку преимущество и уважение, то случается у таких народов, которых состояние советует уважать и почитать такие качества, ибо в непросвещенном веке, когда еще науки и художества мало известны, дебелость и крепкое телосложение весьма надобно роду человеческому. Сие качество телесное премного им служит на войне, на уловление животных и в снискании нужного пропитании. Следовательно, такие только качества необходимо нужны для непросвещенных и варварских народов, сими они возносятся и в сих они с ревностью стараются превзойти один другого. Тот, кто несравненно превосходит всех своих сверстников в крепости и поворотливости своего сложения, чрез Такое качество происходит в великую честь и достоинство. Такие качества в человеке, особливо когда случаются при каком жестоком телодвижении, например: на войне, на уловлении и убиении зверей, заслуживают ему великую честь и славу у всех даже до раболепства. Его знатные и геройские дела прославляются везде, одни он их надежда и слава в отечестве, в котором он живет, он их Голиаф²³ и защитник во всех их ссорах и несогласиях с соседними народами, во всяком случае он восприемлется от всех с отменным вниманием и уважением, при всех их увеселениях и забавах и во всех их предприятиях его мнение и слово за божественное почитается, так что, наконец, он бывает во всем не инак, как вождь и первоначальник, у всех своих сверстников и знакомцев единственно по причине ослепленного удивления, которое непросвещенные оказывают таким превосходным его телесным качествам.

Сверх сего, непросвещенные народы отдаются под власть человеку превосходных качеств телесных не только с ослепленного своего удивления таковым его качествам, но також и с намерения для того, чтоб в таком своем подданстве сыскать себе выгоду и покровительство в житии. Ибо у народов, которые за неимением ружейных изобретений не знают, как уравнить гиганта с пигмеем, превосходная крепость и сила телесная, без сомнения, должна оказаться с явным выигрышем в бою и в сражении. Следовательно, у таких народов немощный по принуждению поддается сильному и покоряется, опасаясь в противном случае худых следствий, которых он, будучи довольно уверен, с своим сопротивлением иначе всячески миновать не может. Почему у таких народов, особливо при важных предприятиях против общего неприятеля, малосильные обыватели поддаются и охотно сильному, уповая, что под такого предводительством и управлением в походе все их намерения счастливо совершатся. Таким образом и в таких обстоятельствах превосходство в крепости и действовании телесном может человеку снискать довольное преимущество и уважение пред прочими. Так, например, и в школах между юношеством мы видим, что если случится один, который бывает несравненно проворнее и сильнее всех своих соучеников, такого все за богатыря и предводителя во всех своих играх и забавах признают, так точно Ht делается и у непросвещенных народов: главный у них, или атаман, обыкновенно в своей шайке уважается с великой отменностью перед прочими, единственно для чрезвычайной дебелости и крепости телесной. В таких непросвещенных странах, где такие атаманы общенародно выбираются, они часто производят их в великое старшинство и достоинство так, что и самое царское имя часто придают им с одного своего пристрастного удивления к их превосходным качествам телесным. Когда иудейские колена, из различных обывателей состоящие, вознамерились соединиться и жить поддержании одного, на прими выбранного государи, их избрание одного главного обывателя в государи явно доказуется, что происходило единственно по причине его дебелости и крепости тела, которые качества сверх еще соединены были с осанистым взором…²⁴

2) Превосходные качества суть и другие, которые еще большее уважение и преимущество человеку перед прочими снискивают, нежели те, что в теле примечаются, когда народы начинают хотя мало возвышаться в познании вещей, они вскоре опытом уверены бывают, что качества душевные несравненно превосходят телесные и что премудрость, хитрость и прозорливость сравниться не могут с одной скотской дебелостью и крепостью тела. В полководстве на войне или в посольстве к неприятелям неподражаемое искусство Нестора и неудобьпонятная хитрость Улисса²⁵скоро ими усматриваются, что такие качества произведением бывают больших следствий, нежель телесная крепость Аякса²⁶, и потому сии дарования больше исходатайствуют человеку преимущества, нежели первые. При сем надобно знать, что люди в разуме, остроте и замыслах обыкновенно больше превосходными других кажутся, нежели каковы они в самом деле суть. Ибо мы, не имея средства никакого, по которому бы могли измерить такие дарования и поставить им точный предел, ослепленные и пристрастные часто отдаем почитание таким в человеке дарованиям, которых сами не понимаем, и увеличиваем оные больше, нежели оные в самом деле суть. Сие точно так случается и ныне везде в собраниях, где, если кто сыщется превосходнее прочих в изрядных разговорах, в приятных и замысловатых шутках, на того всех и глаза обращены, к того разговорам всех и уши наставлены, словом, того все больше уважают, нежель он достоин, и такой нечувствительно столько предуспевает над всей компаниею, что ему только одному внутренно от всех дозволяется подавать вид, какой хочет, всем и склонять всех в какое угодно самому мнение. Одного его разговоры и шутки со вниманием от всех восприемлются, когда других все, что ни говорят, с презрением часто мимо ушей у всех пропущается. Подобным образом философ, генерал, придворный или какой-нибудь другой человек, какой только случается, или гораздо выше прочих всех в компании по своему рангу, или который по отменному своему дарованию в обществе редким слывет и не имеет себе в компании подобного,— таковым людям всегда счастливо удается уловлять сердца слушателей и делать из них премножество раболепных себе потатчиков и подражателей во всем. Сим случаем, то-есть пристрастным удивлением одних к превосходным в человеке примечаемым дарованиям душевным и несправедливостью рассуждений других о таких качествах, один, пользуясь, снискивает уважение и преимущество над всеми, притом и польза, которой ожидают люди от человека превосходных дарований душевных, есть сама чрез себя явна и известна. В походе и на войне люди имеют великую причину премного надеяться на себя, когда они состоят под предводительством полководца с великим знанием и упражнением в воинском искусстве, и потому в великих и важных предприятиях самый разум им советует отдавать себя защищению и управлению такого человека, который неоспоримо доказанные такие на то дарования в себе превосходные имеет. При делах государственных, как то при заключении трактатов и других подобных сим, люди великою надеждою себя ласкают в ожидании общего благополучия, когда такие их дела поручены бывают министру премудрому, искусному и прозорливому, и потому в сомнительных обстоятельствах и трудных делах правление поручается такому, который довольные уже в таком звании свои оказал дарования. Сходно с сим заключением и утверждением мы видим, что у всех народов невежественных и просвещенных превосходные качества душевные возводят человека на высокую степень достоинств и власти. Доказывать сие еще больше у нынешних вычищенных народов излишним покажется. Уважение и покорность, которую отдают великой премудрости, есть началом и источником той тиранской власти, которая у непросвещенных и варварских народов старым над своими детьми попущается. Но сие пространнее изъяснено будет, когда я буду говорить о родительской власти, ибо у непросвещенных народов за неимением рукописания и печати и за неимением никакого другого удобного средства к замечанию достопамятных дел собственная всякого человека долговременная жизнь и довольная и свете упражнением есть только источник всей премудрости и всего знания, и те только у таких народов превосходными в знании слывут, которые пожили довольное время в свете. Отсюда також и то происходит, что у непросвещенных народов выбираемые на старшинство, как то в первоначальники или атаманы, обыкновенно бывают посредственных лет люди, которые при таких летах, не потеряв крепости телесной, снискали уже довольное упражнение в свете и в искусстве военном. Сие самое хоть по случаю, однако кстати здесь может истолковать невероятную долготу царствования некоторых государей, упоминаемых в истории варварских веков. По общему и единомысленному всех историков счислению примечено, что царствованиям некоторых государей, о которых мы только ясные предания имеем, и по самой ближайшей догадке не выходит больше как двадцать два года, считая по стольку на каждого царствования. А в римской истории объявляется, что и семь государей царствовали двести сорок лет, так что если нам разделить сих государей долготу царствования равномерно, по тридцати по четыре года почти достанется на каждого царствования. Такая необыкновенная долгота царствования но будет казаться удивительной, если только примется в рассуждение то, что тогда государи выбирались крепкого, сильного и дебелого сложения, а они не всходили на престол по наследству, и такие государи у них обыкновенно бывали средних лет и возраста до всхода на престол. Следовательно, тем чаще им удавалось долговременнее царствовать, нежели нынешним государям наследственной короны, которые в нынешние просвещенные и роскошные веки имеют право всходить на престол один после другого без всякого разбора и летах и телесной крепости.

3) Но что больше еще из сих обстоятельств придает человеку чести, достой истин и преимущества, то есть превосходное человека богатство и изобилие во всем человеку достаточному и изобильному. По причине его безмерного богатства все пути отворены к достоинству и чинам, в таком состоянии он, будучи надмеру знаменит, привлекает взор на себя всех других нижнего состояния и меньшего достатка. Прочие все взирают с удивлением на его великолепие, украшение, роскоши и различные прихоти и увеселения, посреде которых он со всей своей свитой блещет и сверкает всем в глаза. Предстоящие зрители, свидетели и проповедники его величества, сланы и великолепия, с природы склонны увеличивать все такие его выгоды и прохлаждении, усугубляют своим проповеданием еще больше его превосходство над всеми. Одного его слухом земля наполняется. Окрестные народы отвсюду стекаются к нему на поклон, и когда предстоят его лицезрению, всякий из них, будучи исполнен ужаса и удивления, благоговейно всякую честь отдают ему. Сие столь изрядно изъяснено благоразумным сочинителем новой нравоучительной философии господином Смитом, что описания больше не требует. К такому человеку люди в подданство идут не только с удивления на его великолепие, но больше еще для пользы и покровительства. Ибо человек такого величественного состояния, дабы показаться везде сходственно с его рангом и достоинством, принужден покупать премного вещей для великолепия своего и славы, и потому многие снискивают у его себе хлеб и пропитание, снабдевая его такими надобностями или отправляя ему те услуги, которые к такому его величественному состоянию надобны, а поелику он всегда требует премножество людей в службу для своего спокойствия, роскоши, прохлады и тщеславия, того ради премножество бедных идут к нему в службу и тем снискивают у него себе пропитание. Если он пожелает сделаться еще больше знаменитым и властелином над всеми сообывателями и согражданами, для такого намерения он не щадит своего богатства. Чрез щедрое свое гостеприимство и задобрение, чрез хитрое подаяние своей милости и чрез многие свои ко всем одолжения и обещания он старается снискать и подкупить к себе премножество отступников и последователей. Таким образом, человеку, несравненному всем в богатстве, премножество бывает обязанных людей, которые принуждены отдавать ему честь и уважение. Некоторые раболепствуют ему от тщеславия, желая отличными сделаться его к себе милостью. Некоторые от благодарности то делают ему за полученные от него одолжении, когда другие служат и угождают ему, имея и намерении спой верный прибыток и ожидая предстательством его снискать себе будущее благополучие. Итак, превосходное богатство есть первый источник всех достоинств, чинов и преимущества над другими. Превосходное також богатство действительное есть начало и основание всех чиноположении и оного разделения властей, которые столько ныне взошли в употребление во всех государствах. Каждый человек доказывает свой ранг и родословную в своем отечестве и как такой везде принимается с известным уважением и отличностью, которые ему отдаются по мере его богатства и достатка. У варварских народов единственно посредством богатства превосходного начальники или атаманы делаются повелителями над своими согражданами и удерживают свое достоинство и власть над всеми. Ибо такие, имея великий достаток в земле, скоте и в пище, довольно в состоянии кормить премножество бедных и недостаточных людей, которых пропитание совсем зависит от них. Единственным також посредством превосходного богатства и в нынешних народных правлениях правительствующие удерживают свое достоинство, величество и власть, соединенные уважением и с всеподданнейшим повиновением. Их безмерные сокровища и великолепности, зависящие от них единственно все места, чести, достоинства, определяемые ими жалованья и прочие сим подобные правительствующих прерогативы, по которым они довольно в состоянии премногих жаловать, многих к месту доставить²⁷, а неисчисленным почти и самое нужное пропитание подать, — сии все суть такие обстоятельства, в которых великие особы удобно могут тьмы народов единственно от себя зависящими сделать. При сем примечать должно, что хотя богатство и достаток всегда бывают источником достоинств и чипов, однако они не с равномерным успехом действуют во всех веках и у всех народов, поелику не всякое богатство не всяких людей уловляет сердца. То, например, богатство, которое богатый расточает на покупку всего того, что касается до его роскошей и прохладного жития, не делает ему столько преимущества над теми, от которых он покупает, сколько над другими, которые, съедая покупаемые им роскоши, участники и служители бывают его благополучия. Купец и фабрикант, которые доставляют ему все потребности на его великолепие, весьма мало надеются на его милость и доброе сердце, поелику их прибыль и интерес несравненно больше зависит от множества покупателей, нежели от единого только, а потерянием одного покупателя они не много раскаиваются, но люди, которые умножают его честь, власть и преимущество больше всех, суть его питомцы, его надворные, на его земле живущие, которые от его единственно зависят и которых он в состоянии несчастливыми и благополучными сделать. Какие точно народы и в каких обстоятельствах, завися от богатых, умножают их достоинство, честь и преимущество над многими, сие подробно показывается в принадлежащих к сей части юриспруденции рассуждениях, в которых изъясняются три народного правления перемены и состояния, какие случаются у обывателей, когда они живут сперва одною ловлею животных, потом хлебопашеством и, наконец, купечеством.

РАССУЖДЕНИЕ О РОДИТЕЛЬСКОЙ ВЛАСТИ,
КОТОРУЮ У РИМЛЯН ИМЕЛ ОТЕЦ
НАД СВОИМИ ДЕТЬМИ
И КОТОРАЯ ПРИМЕЧАЕТСЯ И У ВСЕХ НАРОДОВ,
КОГДА ОНИ В НЕВЕЖЕСТВЕННОМ
И ВАРВАРСКОМ СОСТОЯНИИ НАХОДЯТСЯ

Когда мы рассуждаем о правлении, законах и обычаях римского народа, ничто нам с первого взгляду так странным и противным в натуре не кажется, как родительская у сего народа неограниченная власть над своими детьми. Мы думаем и по правде то твердим, что есть противно натуре и несходно с людкостью и обыкновением нынешним дозволять и враждебным державам на войне порабощать и кабалить людей, однако такую власть, которой мы не дозволяем ныне иметь победителю над своим неприятелем, римляне давали отцу над своими детьми.

По старинному закону римскому отец имел полную власть продавать и убивать своих детей, и сей закон в последующие времена принят и подтвержден был и 12 таблицах так: in liberis instis vitae, necis venundandique patri potestas osto, то есть и своих детях отцу живота, смерти и продавать власть да будет.

У римлян сын при жизни своего отца и до выпуску из отцовской фамилии по обыкновению, что у римлян бывало per emancipationem [освобождение от власти отца], почитался во всем не инак, как собственное имение своего отца или, вразумительнее сказать, как крепостной человек у господина. Ибо хотя он в сравнении с прочими людьми и в рассуждении других персон почитался вольным человеком и хотя он мог отправлять всякие должности публичные и иметь на себе высокие звания государственные, однако со всем сим в рассуждении своего отца не больше почитался, как раб и крепостной у своего господина, он не мог владеть никаким имением под своим именем, и все, что бы он ни приобретал собственным трудом или щедротою и подаянием других, оное всегда не себе, но отцу своему приобретал, так что отец всякое стяжание сыновнее мог отдавать по произволению кому хотел и постороннему (см. 1. inst. per quas personas cuique acquiritur) [см. 1 Установления о правах владения приобретенным имуществом].

По стилю римских судей, сын и приобретении имения назывался орудием или инструментом, находящимся в руках своего отца, равномерно как и раб у них почитался только за орудие, оставленное в руках своего господина. Такое по старинному закону римскому было бедственное состояние сына! При отце своем, пока он содержался в его фамилии и власти, ему не только не дозволялось приобретать себе ничего, но сверх сего он подвержен был смертной казни у своих родителей и мог быть продан отцем и рабы и отдан в заклад по произволению отцовскому (см. 7 inst. de noxalibus actionibus) [см. 7 Установления о наказаниях за провинности].

Старинное сие у римлян узаконение, строгое чрез себя и несносное, каковым оное нам кажется, продолжалось не с великою переменою и в самом цветущем состоянии правления римского.

Первое предстательство, которое, мы видим, учинено было римским правлением в пользу сына, состояло в дозволении ему права к приобретению имения упражнением военным, которое приобретение у римлян называлось peculium castrense [имущество, приобретенное на военной службе]. При Юлии и Августе императорах многие законы изданы были в пользу и поощрение тех, которые желали служить и римской армии, и вследствие чего узаконено было, чтоб все то, что ни приобретал сын своею службою на войне и в солдатстве, было собственным его имением и больше бы не почиталось отцу приобретенным стяжанием чрез сына.

В последующие времена подобное ж облегчение законами учинено детям для поощрения к свободным наукам, в котором указано, чтоб все то, что ни приобретал сын упражнением в таких науках, оставалось собственным у сына, а не у отца. Больше еще усугублено права сыну в приобретении имения по пренесении столицы римской в Константинополь²⁸. По указам Константина {Констан., L. 1, С. de bon. matr.²⁹.} и некоторых после его государей {Аркадием и Гонор., L. 2, С. ibidem.} установлено было, чтоб сын имел собственность и полное владение в тех маетностях, которые он получал в подарок от своей матери или от матерних сродственников, равномерно как и в тех имениях, которые ему доставались при женитьбе, и чтоб отец мог только пользоваться одними доходами от таких маетностей и имений сыновних {Leo et Athemius, L. I, L. 4, L. 5. C. de bonis, quae liboris²⁹.}.

Напоследок Юстиниан {L. 6, С de bonis, quae liberis²⁹.} узаконил, чтоб сын в полученной маетности в подарок и от какой-нибудь персоны кроме своего отца, равномерно как л в снисканном имении собственным трудом и художеством, имел полное владение и собственность, а отцу бы в сих сыновних имениях только пользоваться одними плодами и доходами, покамест жив.

Подлинно неизвестно нам, в которое точно время власть продавать детей у отца отнята, а уповательно, что сия власть совсем уничтожена прежде Диоклитиана, как то видно из указа сего императора {L. 1, C. de pat. qui filios distraxerunt²⁹.}, однако в одном случае и сия власть продавать детей дозволялась и продолжались даже до Константиновых времен. Сей государь, стараясь прекратить старинное варварское у римлян обыкновенно выкидывать детей, дозволил еще отцу и крайнем убожество продавать новорождаемых младенцев, с тем приказанием, чтоб родителям после или и другим людям невозбранно было выкупать таких детей, заплатив покупателю цену, за которую они проданы были.

Живота и смерти власть над своими детьми, во-первых, уменьшил своими указами Траян и его наследник Адриан. Сии государи употребили свою власть наказывать и отца в таких случаях, когда жалоба происходила на него за убивство неповинных смерти детей. Також и во время императора Севория мы не видим, чтоб отцу дозволялось по своей власти казнить смертно своих детей, кроме как только в смертноубийственном детей покушении на своих родителей. Но и в таком случае не дозволялось отцу управляться своею рукою, по приказывалось ему жаловаться на них в суде, в котором по рассмотрении дела дозволялось ему предписывать казнь виноватым детям, какую он хотел. (L. 3. Cod. do palriu polestate) [Закон 3 Кодекса об отцовской власти.)

Наконец, живота и смерти власть у отца совсем отнята указом императора Константина, в котором велено и отца, убивающего своих детей, казнить, точно так, как и отце-убийцев. (L. 1. Cod. dehis, qui parentes vel liberos occiderunt.) [Закон 1 Кодекса о тех, кто убивал родителей или детей.]

Итак, из вышепоказанного видно, что власть продавать и кабалить своих детей, прежде нежели власть живота и смерти вид оными, законоположением у отца отнята. И что сие действительно учинено так, то явно подтверждается и изданном законе императором Константином (L. ult. Cod. de patria potestate). [Закон последний Кодекса об отцовской власти.]

Сей порядок, которому правление римское следовало при уничтожении толикой различной власти отцовской, не будет казаться нам странным, если возьмем в рассуждение такой власти свойство и различные побудительные причины, которые заставляли отца употреблять оную над своими детьми.

У римлян, точно так, как и у других народов, редко случаться могло, что отец (хотя бы то ему дозволялось и по законам), против природной в нем к детям горячности, дерзал завсегда убивать бесчеловечно тех, которых он в любви родил. Такому жестокосердию в груди родителей гнездиться не попущает натура, которой закон выше всех обязательств поставляется. Но отец для ненасытной жадности и сребролюбия скорее и чаще может отважиться у варварских народов продавать своих детой в рабы без меньшего в сем, нежели в первом дерзновении, совести угрызения.

Следовательно, сходнее и удобнее представлялось правлению римскому зачинать сперва прекращать ту власть у родителей, которая ими чаще могла быть на зло употреблена, дабы сим средством наперед отвращено было то зло, которое во всех фамилиях несноснейшим чувствовалось и о котором повсеместный в государстве происходил вопль.

Такая неограниченная и полномочная власть, законами дозволенная у римлян отцу над своими детьми, хотя совсем противная обычаям просвещенных и вычищенных нынешних народов, согласна всячески с нравами невежественных и варварских народов.

У варваров и диких народов чего натуральнее ожидать надлежит, как только что сильный всегда отягощать будет немощного и что каждый человек больше будет склонен к употреблению той власти с строгостию, которую он у себя имеет. Человеколюбие, сожаление, милосердие и подобные сим добродетели, которыми бог и просвещенный человек любуется непрестанно, редко можно сыскать у варварских народов, так что и самая горячность природная к детям редко великой и никогда нежною чувствительностию в груди зверского человека не ощущается. И хотя бы жалость одна и наисильнейшая из всех союзных страстей, чувствительность, в таком человеке действовала, однако при многих случаях не и состоянии противустоять его врожденному жестокосердию и вспыльчивости. Она не может его удержать от такой крайней прости, чтоб и оной он, как скоро не понравились ему, не оставлял вовсе и не придал своих детей гладу и смерти.

Выкидывать и бросать куда-нибудь как щенков невинных и несмысленных младенцев кажется нам столь бесчеловечное и противное натуре человеческой дело, и сверх сего, оное ж столь сильно запрещено в совести не человеколюбием уже, но чадолюбием, что в наши времена разве тот отважится такую бесчеловечность сделать, в котором, можно сказать, есть столько чадолюбия, сколько и выражения такого на нашем языке, однакож мы видим из истории, что сие делать в обыкновении было у всех почти народов, когда они находились в невежественном и варварском состоянии.

Отсюда мы можем свободно заключить, что у народов, у которых выкидывать младенцев обыкновение есть, пришедшие в возраст дети у отца не в великой нежности и любви содержатся, в таком состоянии и у таких народов отец думает о себе, что он не меньше есть как самовластен и самодержец над своими детьми и над своей фамилией, он понуждает их служить себе во всяких случаях и нести всю тяготу в отправлении всякой должности в дому, будучи с природы сам горд и ленив, он прохлаждается в роскошах и праздности и почитает все другие упражнения за подлые, кроме тех одних, которые требуют в нем отважности, крепости, проворства и скотской в его теле дебелости, как таких качеств, в которых он только одних возносится и всех своих сверстников превзойти старается. А поелику он всегда взирает на своих детей не инако, как на своих слуг и рабов, того ради он удобно может польститься на хороший барыш за продажу детей. И поелику ярость и гнев в таком варваре удобно загорается и поелику он всегда поступает как самовластный государь в своей фамилии, в которой он не обык слышать и видеть никакого ни в чем сопротивления, для сих причин не должно удивительным казаться то, когда он при некотором и необыкновенном к себе сопротивлении и неуважении, разъярясь и взбесясь, иногда часто удержаться не может и от самого необыкновенного и неслыханного в натуре варварского дела убить, зарезать или растерзать рожденных из себя детей.

Сверх сего, у таких народов и самые дети, в малолетстве будучи не в состоянии пропитать и защищать себя, не могут не поддаваться во всем самовластному произволению отцовскому и не только тогда, когда они в малолетство находится, по равномерно и после, когда уже они в возраст и крепость приходили, ибо нельзя статься, чтоб они вскоре могли сделаться не зависящими от отца и могли бы отвергнуть такое иго и власть, которой они с малолетства столько воспитаны были.

У нас и под старость лет натуральные остаются навыки и склонности к почитанию таких людей, которых мы под их смотрением в юности научились уважать. Мы видим в течение нашего жития, что весьма трудно нам сравниваться с теми персонами, которых мы чрез долгое время навыкли признавать за несравненно высших себя.

Рабы у римлян, [которые были] воспитаны и взросли в доме своих господ, не вскоре за получением вольности от них оставляли те поведения и склонности, которым они в подлом своем состоянии научены. Они еще и после, как уже на волю выпущены были, почитали за должность отдавать своим патронам то же подобострастие и раболепность, которые им делали прежде как своим еще господам. Сию натуральную и происходящую от долговременной привычки рабскую покорность римское правление, наконец, и за должную быть узаконило господам от своих выпущенных на волю людей, по которому узаконению liberti, или выпущенные на волю принуждены были отдавать своим патронам то, что в их законе называлось obsequium et reverentia, то-есть покорность и почтение.

Так точно и дети, которые с младенчества навыкли служить и повиноваться тиранской власти отцовской, думают и после, что такое повиновение и покорность во всем отцу есть достойное и праведное и что противное поведение воли отцовской есть беззаконное и предосудительное. И хотя бы сын иногда и отважился поступить против врожденного в нем такого к отцу повиновения, однако в таком случае долго он может сомневаться в своей собственной силе, при сопротивлении отцовской. Он долго не позабудет тех ударов, которыми его отец в юности благословлял, и будет дрожать, и в возраст пришедши той руки, от которой он толь чистые побои принимал и которою — он сам был многократный свидетель — коликие геройские дела совершались в соседстве.

В такой повиновения чувствительности сын еще больше уверен бывает, когда начнет рассуждать, что отец, имея во своей власти многочисленную фамилию и будучи при такой многочисленной фамилии самодержавен и почитаем от всех с трепетом, довольно в состоянии и другим всем приказать сопротивляющегося одного покорить и наказать, как самому угодно.

Сверх сего и другое обстоятельство, которое придает отцу над детьми толикой власти немало и под старость лет, есть то великое уважение, которое у варварских народов приписывается и отдается обыкновенно старикам. У невежественных варваров, которым ни рукописание, ни печать и ниже другое какое средство к замечанию достопамятных дел и вещей не известно, долговременная жизнь есть только и источник всякого знания и премудрости, следовательно, у таких народов те только учеными и премудрыми слывут, которые довольное время на свете пожили и у которых трясущаяся зима на бороде казалась. При сем должно еще примечать, что у непросвещенных и невежественных народов превосходное знание обыкновенно бывает источником також достоинств и чипов. У них человек, который знает некоторые натуральные явления толковать и предсказывать, каковых чернь и подлость не понимает, всегда уважается с безмерным суеверием и удивлением. Они думают, что такого человека знание простирается и до таких вещей, о которых он в самом деле ни малейшего понятия не имеет. При всяких важных предприятиях все у него совета и наставления спрашивают. Им кажется, что он имеет сообщение с некоторым невидимым существом и может предвидеть и предсказать будущего сбытие и в случае приказать переменить стройный чин и порядок в натуре одним своим чародейством и обаванием.

Мы видим из истории, что в непросвещенные веки и невеликое понятие о небесных телах всегда разумеемо было соединенным с высокою астрологиею и малое знание химии представлялось им, что в состоянии было открыть неоцененное сокровище и сделать их бессмертными.

А понеже старые люди у варварских народов для своего долговременного в свете обращения обыкновенно бывают, а по крайней мере почитаются превосходнейшими всех молодых и знании и премудрости, того ради старых людей по мере их лет все больше почитают, уважают и боятся их молодые. У греков во время Троянской войны³⁰ человек, который жил до третьего века, повсеместно уважался для премудрости и наставлений и первым почитался советником и наставником во всех их предприятиях. Известно из универсальной истории на аглицком, что у татарских народов избирание в государи всегда достается по жребию старому человеку из царского поколения. У арапов, что называются бедуильские арапы, предводительство или, лучше сказать, атаманство всегда достается тем, которые довольно пожили и обращались в свете, и на их языке слово, которое значит предводителя или начальника, значит оное ж и старого человека. У американских индейцев ничего важного никогда отнюдь не предпринимается без совета и согласия старых людей, что самое строго ж наблюдалось в старину у иудеев в завете иудейского законодателя, и сие удивительное завещание для старых людей написано: ‘Пред лицем седого востани, и почти лице старче’ (см. Левитских книг гл. 19, стих 32)…³¹

У китайцев, у которых великое примечается пристрастие к старинным своим обычаям и у которых рукописание и печать еще немногим известна, подобное и ныне уважение отдается седине и долговременной жизни, говорят, что у них ни знатный, ни богатый, ни придворный первый министр не может позабыть отдавать почтение, которое у них должно старым людям, так что и сам император не может не почитать старость, примеченную и у подлости.

При сем надобно знать, что старые люди больше почитаются для премудрости у невежественных народов, нежели у просвещенных уважаются такие люди с людкости и по человечеству. Сие ясно доказывается из одного приключения у греков, у которых однажды в Афинах, в публичном собрании и комедии, представленной в честь и торжество всей республики, случилось, что старый человек пришел поздо, ища места и собрании публичного по своей старости и достоинству. Многие из юношей афинейских, видя старика, продирающегося с трудностию в тесность, издали руками давали знать, чтоб он к ним в ложу пожаловал, что увидя старик полез сквозь толпу народа к афинейцам, но когда он пришел к ним в ложу, узнал там, что намерение у молодых ребят было сидеть тесно и издеваться над стариком, которому вскоре после начало смеяться все дворянство афинейское в ложах. По счастию старика, в собрании тогда особенные места назначены были для чужестранных, в которые приметя старик, что в них лакедемоняне сидели, принужден был выйти к ним, где по приближении его лакедемоняне, народ больше набожный и добродетельный, нежели вежливый и ученый, привстали старику все даже до единого и с великим почтением посадили его с собой. Что увидя, афиняне вдруг, тронулись спартанской добродетелью и, узнав своих нравов такое развращение, в ладоши ударили спартанцам, на что посаженный старик вскричал: ‘Афиняне узнали, что есть похвальное, но лакедемоняне сделали похвальное’ (см. Спектатор, кн. 1)³².

Когда такое уважение, которое у варварских народов старым людям отдают, соединится в одном человеке с тем повиновением, которое дети с привычки столько склонны отдавать отцу, то должно думать, что подобострастие и суеверие у детей к родителям может удобно выходить и за предел.

В таком порабощении и с такого пристрастного удивления к их премудрости и старости лет дети будут почитать своих родителей за некоторое вышнее существо и верить, что от них все их благополучие зависит, почитая родителей клятву за единственную причину всего неблагополучия и их благословение — за неоцененное в житии наследие. Доказывать сие еще больше излишним покажется.

Из вышепоказанных примеров и доказательств видно, что такая полномощная власть над своими детьми дозволялась отцу не только у одних римлян, но и у всех народов, когда они находились в состоянии невежественном и варварском.

У старинных галлов отец имел живота и смерти власть над своими детьми (см. Caesaris Comment, de bello Gallico, lib. 6) [Сочинение Цезаря, Записки о галльской войне, кн. 6], и весьма уповательпо, что отец имел толикую же власть над детьми в старину и у немцев (см. Heineccii Elemenla iiiris gerrmm.) [Гейнекций, Первоначальные основания германского права].

Из истории татарской о Тамерлане и Чингисхане {В издании 1768 г. ‘Гангисхан’. — Ред.} и из других премногих писателей, которые странствовали в варварских государствах, видим, какое безмерное уважение дети отдают своим родителям (см. Histoire gnrale des voyages, tom. 9, page 20) [Всеобщая история путешествий], y татар и арапов дети почитают и боятся своего отца, как самодержавного государя. Правда, что у татар не слышно, чтоб продавали детей в рабы, причиной сему, может быть, то, что у них нет надобности и нужды в рабах, равномерно как у них нет еще и сообщения с купеческими государствами, ибо многие у сих народов находятся такие орды, которые и поныне живут, не поселясь, одним скотопитательством и ловлею зверей без хлебопашества и коммерции, в котором состоянии излишнее число рабов причиняет только затруднение в прокормлении. По сей причине у татар только продают и покупают одних дочерей замуж.

Напротив того, в Северной Америке, где европейцы великое отправляют купечество и барышничают людьми, точно как скотиной и вещьми, у таких народов отец и ныне продаст детей обоего пола невозбранно. Я слышал от англичан, что у сих народов иногда и сын отца продает европейцам. Но сие редко случиться может для причин вышеобъявленных. Впрочем, весь свет довольно знает, что в Африке во всех приморских варварских поселениях ужасная власть отцу дозволяется над своими детьми и ничего столь в обыкновении нет, как продавать детей. У сих народов дети не могут появиться своим родителям и не могут принять от рук их ничего без низкого коленопреклонения перед ними (см. Histoire gnrale des voyages, tom. 5, page 368 и page 359) [Всеобщая история путешествий].

У израильтян видно, что отец издревле имел живота, смерти и продавать власть своих детей. (Бытия, гл. 42, ст. 37). Моисей запретил отцу предавать смерти своих детей и узаконил, чтоб сын за великое дерзновение против отца приводим был к старейшинам града и чтоб люди того града камением побивали того сына до смерти (Второзак., гл. 21, ст. 18), однако кажется, что Моисей еще дозволил отцу продавать своих детей, а по крайней мере он, как видно из книг (Исхода глава 21, ст. 7), не отнял такой власти у родителей.

Один писатель на латинском языке (Sigonius, De antiquitatibus iuris civilis Romani, lib. l,cap. 10) [Сигоний, Древнеримские гражданские законы, кн. 1, гл. 10] утверждает, что и в России издревле отец имел живота и смерти власть над своими детьми, но о сем я ближайшего известия еще не имею. Впрочем, если отец или мать сына или дочь убьет до смерти, за такое смертоубийство родителей в России велено только в тюрьму на год заключать, и что сыну с отцом в России ни в тяжебном, ни в криминальном деле суда нет, на то у нас и поныне есть в Уложении изданный и самым долом часто доказываемый закон, с старинным римским сходный: inter patrem et filium nulla aclio (L. 4. D. do iudiciis) [между отцом и сыном не должно быть никаких тяжб (Закон 4 декрета о судопроизводстве)]. И если сын или дочь станут в суде просить на своих родителей, то за дерзновение детям велено поставлять и за то бить кнутом. И не велено притом с стороны детей ничего в оправдание принимать и не верить им ни в чем, о чем просят на своих родителей, так что и одно слово родителей в суде довольно в состоянии сына и дочь довесть до кнута и сделать обоих вечно несчастливыми и шельмованными без всякого в таком случае к немощному полу женскому снисходительства и сожаления. Желающие о сем уверены быть, могут прочесть в Уложении главу 22, статьи 6, 3 и 5.

У персиян во время Аристотеля, греческого философа, отцу власть над своими детьми точно Tartan дозволялась, какая и господину над рабами (см. Aristot. Ethic, lib. 6, cap. 10) [Аристотель, Этика, кн. 6, гл. 10].

Сверх сего, то должно о всех народах вообще примечать, что в тех государствах, где полигамия, или многоженство, водворяется, чрез которую родительская горячность к детям, будучи разделена на многих, уменьшается и истребляется, в таких государствах больше власти и с большею строгостью употреблять дозволяется отцу над своими детьми. И сия власть в таких государствах долго не уничтожается и после, как узко они и в совершенство начнут приходить.

Так должно думать о китайцах и персиянах, ибо хотя китайцы уже и вышли из варварства, однако усилившееся у них многоженство, или полигамия, удерживает и поныне в обыкновении неограниченную власть родителей над своими детьми.

У китайцев ничто так не почитается за святость, как родительская власть над своими детьми. Они, когда хотят доказывать кому, коликую власть имеет китайский император, обыкновенно говорят, что оная есть такая великая, какую и отец имеет у них над своими детьми. Ибо у них действительно отец и поныне имеет власть живота, смерти и продавать своих детей, продавать он может их и приватно по произволению, но когда ему надобно убивать их, он должен приводить их в суд и там обвинять их на смерть. Где какое бы ни было преступление сына виноватого, в том верить судья должен и одному слову отцовскому, не принимая ничего во оправдание с стороны сыновней, о сем иезуитские миссионеры и P&egrave,re le Comte [Лекомт] в своих ‘Mmoires Chinoises’ [‘Китайские мемуары’] так уверяют нас.

Выкидывать младенцев у греков чрезмерно в обыкновении было и не запрещалось законами. По старинному закону афинскому отец имел полную власть продавать своих детей в рабы, Солон, запрети отцу продавать сынов, дозволял дочерей продавать, которые не хранили своего девства и непорочности нравов (о сем Petit, in legem [О законном иске] 44 и Плутар[ха]).

Из толиких народов довольно видно, что полномощная власть над детьми родителям у всех народов, равномерно как и у римлян, дозволялась с тою только разностию, что у римлян сие варварское обыкновение продавать и убивать (Houx детой продолжалось больше и после, как уже они в цветущее состояние пришли.

Причины сему, может статься, были следующие:

1) Римляне были народ военный и неспокойный. Они мало упражнялися в искусстве, надобном при мирном состоянии государства. С начала их правления, даже до преобращения оного в монаршеское состояние, они заняты были в войне беспрерывно, в которой им сначала всегда удавалось счастливо, от чего их владение сделалося надмеру обширным не в одной земле, но в разных за морями, за горами, за островами в государствах завоеванных, от чего их мысли больше всегда заняты были в изыскании средств к удержанию в покорении столь обширного государства не законами, но силою войска. И, следовательно, военная слава у них должна для такого их течения дел составлять первый предмет, к которому достигнуть всяк с первого до последнего старался, оставя все другие упражнения и науки.

От сего, наконец, то произошло, что у римлян мало старания и внимания приложено было к вычищению нравов, к поправлению законов и к преуспеванию в таких науках и упражнениях, которые смягчивают жестокие сердца и нежными делают чувства в человеке, для сих причин римляне и в последующие времена, когда они сделалися богатыми и роскошными, они не доказали столько ж себя вежливыми и законоискусными, сколько другие народы по мере богатства и прохладного жития. Ибо много у них осталося и поныне старинной суровости и зверских обычаев, и многие из их варварских установлений, продолжаясь без поправления, чрез долгое время, наконец, не и предосуждение нынешним просвещенным векам сказано, почитаются у потомков с таким уважением, какое отдают суеверные подражатели вещи, которая получает все свое освящение от одной глубоком древности.

2) Другою причиной продолжению римских варварских обычаев и узаконении было их правление народное, то-есть республика.

В прямой республике, как в таком правлении, которое больше есть правлением законов, нежели людей, весьма трудно можно обойтись без смятений и треволнений. И всячески невозможно удержать всех в единомысленном повиновении верховной власти, в которой всякий гражданин принимает равномерное участие. Здесь и последний думает о себе, что он наравне с первым. Такое мнение равенства часто в республике выходит за предел и делается препятственным к согласию возобновляемых установлений в государстве. Народ не повинуется магистрату, который он сам выбирает к управлению государства. Каждый желает себе столько власти в законоположении, сколько и в осуждении по законам. В таких обстоятельствах законы и не делаются и не исполняются со строгостию и беспристрастностию, от чего рождается всенародное своевольство и раздор в отечестве.

Вольное или общенародное правление продолжалось у римлян чрез долгое время. При начале у них правление было аристократическое. У них государь был первый судья, выбираем сенатом и подтверждаем всем народом. По уничтожении государей их правление сделалось демократическим, или всенародным, и, следовательно, тем самым больше подверженным бунтам и несогласиям.

Другие обстоятельства, которые сделали республику Римскую несогласной и непорядочной, были их обширные безмерно завоевания в своем владетельстве, ибо несравненно труднее удержать республику в пространном, нежели в умеренном владетельстве, и удобнее восстановить спокойство и тишину в немноголюдстве, нежели в бесчисленном гражданстве.

Для сих обстоятельств во всех древних республиках порабощение некоторых людей премного способствовало к устоянию такого правления и к восстановлению тишины и спокойства в отечестве. Ибо в таких правлениях целость и благосостояние отечества того требует, чтоб те, которые большую часть составляют народа и которые больше склонны бывают к бунтам и возмущению, всегда содержались в неволе. Следовательно, в государстве, где правление инак не может своего величества и власти удержать, порабощение и невольность для некоторых людей необходимо произойти должны. А понеже римские кроме сих обстоятельств имели еще обширные во владении своем завоевании, нежели какой другой из древних народов, того ради по мере толикого пространства империи больше пресечения вольности и порабощения в римском народе требовалось. В сей политике римляне поступали еще и далее, продолжая и другую кабалу в своем отечестве, то-есть порабощение детей своих. Такая полномощная власть, дозволенная отцу над своими детьми, равномерно надобна была у римлян, как и порабощение других подлого состояния людей необходимо нужным казалось для подкрепления слабости в правлении и для восстановления спокойства и тишины в народе. Ибо верховная римская власть, покорив начального в фамилии, удобнее могла в повиновении к себе содержать и прочих в фамилии чрез дозволение полной власти тем, которые в магистрате первенство иметь могли.

Итак, римляне с намерения, видно, политического, чрез долгое время не только не отнимали у родителей сей власти, но еще и подтверждали оную законами до тех пор, когда уже ей надобно было и совсем уничтоженной быть.

Из всего сего, что я ни говорил здесь, то надобно вообще знать, что такая власть отцовская у римлян, сколько бы ни казалась на теории противною натуре человеческой, на дело по могла быть столько вредная, сколько оная другим народам такой представляется, и что оная, когда народ в просвещенно приходит, родительми действительно не может быть совсем на зло употреблена по причине природной в родителях к детям горячности и усердия. Свидетельством и доказательством сего неоспоримым суть нынешние просвещенные веки и вычищенные народы, у которых ныне и детям почитать от любви своих родителей и родителям не раздражать своих чад бог и натура приказывает.

Такие и подобные сим знания и науки требуют от вас, российские юноши, ревностного старания при мирном состоя мин. Нашего спокойства ничто ныне ни внутрь, ни вне отечества не мятет. Живем теперь без бранного навета, златой и безмятежный препровождая век, который по предсказанию зиждителя Российской империи к нам возвращается и в котором публичные дела с беспрепятственным успехом отправляются, науки, художества и всякое искусство без помешательства продолжаются, путешественник ныне российский ни на море, ни на земле не одерживается, все препятствия, какие только могли б помутить столь дорогой порядок в отечестве, везде премудрыя Екатерины заступлением и предвидением, как манием божественным, отвращаются. Такие выгоды, столь нужные к совершенству юношества российского, монаршеским ее везде предварением доставляемые, не могут учащимся не быть довольно чувствительными. В таких благоприятных обстоятельствах находится ныне Россия, и свет уже довольно видит, что премудрая наша монархиня такое имеет к учащимся милостивое благоволение, каковым ныне никакой монарх в Европе праведно похвалиться не может. Почему из одной чувствительности одолжений во всех училищах, которые она, не щадя великих иждивений, старается на всегдашнем своем матернем попечении утвердить, учащиеся не преминут усугубить ревностное старание и крайнее разумение для доказания себя достойными толикой покровительницы наук. Поставленные при таких местах и по сердцу ее избранные предводители, отправляя ревностно порученную себе должность, взаимным с подчиненными себе рачением не оставят прочим всем доказать, сколько целость и крепость отечества и общее всех благополучие в исполнении прилежном ее повелений состоит. Сия искренняя единодушность, столь достойная от целого света трудолюбивой монархине, вскоре разольется по всем сердцам в ее державе, с сугубою ревностью к отечеству, с сугубым единомыслием к признанию и прославлению ее добродетельных намерений и предприятий.

ПРИМЕЧАНИЯ

Большинство произведений русских мыслителей XVIII века воспроизводится в настоящем издании по первопечатным источникам. Отбор сочинений произведен в зависимости от значения каждого из них в творчестве и деятельности данного автора и в истории русской общественной и научно-философской мысли. В извлечениях даны только те произведения, которые по своему объему и содержанию не могли быть полностью включены в наше издание, например, ‘Рассуждения двух индийцев Калана и Ибрагима о человеческом познании’ Я. П. Козельского, примечания С. Е. Десницкого и Я. П. Козельского к некоторым переведенным ими трудам, проповеди П. А. Словцова.

В некоторых произведениях опущены обязательные в ту эпоху официальные хвалебные по адресу царствующей особы вступлении и заключения, как правило, не связанные с основным содержанием излагаемых философских и общественно-политических проблем. Опущен также ряд примечаний на латинском и греческом языках, являющихся цитатами из сочинений античных писателей и мыслителей и обычно излагаемых авторами публикуемых нами текстов.

Где представлялось возможным, текст сверен по архивным спискам (например, ‘Рассуждение о истребившейся в России совсем всякой форме государственного правления’ Д. И. Фонвизина, ‘Послание к M. M. Сперанскому’ П. А. Словцова).

Материал размещен главным образом по хронологическим датам жизни авторов и по датам написания ими произведении.

Сочинения печатаются по современной нам орфографии, но с сохранением характерных языковых особенностей подлинников. Исправлены явные ошибки и опечатки, а также несообразности пунктуации, искажающие смысл и синтаксический строй предложения. Редакционные исправления и переводы иностранного текста даны в квадратных скобках.

Примечания и подготовка текста к печати Л. П. Светлова.

С. Е. ДЕСНИЦКИЙ

Десницкий Семен Ефимович (?—1789) — выдающийся ученый XVIII века, первый русский профессор права Московского университета. Родился на Украине, происходил из ‘нежинских мещан’. Первоначальное образование получил в Троицко-Сергиевской семинарии. Учился также в гимназии при Московском университете, в 1759 г. был студентом университета и затем учился в университете при Академии наук в Петербурге. В 1761—1767 гг. учился в Англии, в университете в Глазго, где слушал лекции Адама Смита. Здесь же успешно защитил в начале 1765 г. магистерскую диссертацию и затем, в 1767 г., докторскую диссертацию ‘De testa-mentis ordinariis’ (О 28-й книге ‘Пандектов’ Юстиниана). По возвращении в Россию был назначен профессором права Московского университета, где до 1787 г. вел научную и преподавательскую деятельность. В 1783 г. был избран членом Российской Академии. Умер в Москве в 1789 г.

Десницкий был передовым, демократически настроенным мыслителем. В своих трудах он осуждал крепостнические рабство и самодержавный’ произвол.

Как правовед Десницкий предлагал и требовал осуществить ряд специальных законодательных мер для улучшении правового положения народа.

По своим философским воззрениям Десницкий стоил на позициях материализма, руководствуясь научными достижениями современного ему естествознания и в особенности трудами Ломоносова.

Он был неутомимым поборником приоритета русской науки, что нашло свое яркое выражение и его борьбе за введение в университете преподавания юриспруденции на русском языке, а не на мертвом латинском языке, за введение и университетский курс изучения истории и теории русского законодательства и ‘законоискусства’. Весьма характерно, что этот курс он смог начать читать только в 1783 г., спустя более полутора десятилетий после начала своей деятельности в университете. Это наглядно свидетельствует о том, какие длительные усилия и борьба потребовались, чтобы ввести в университете преподавание истории русского законодательства. Он придавал очень большое значение связи теории с практикой и требовал учреждения специальной кафедры судебной практики. Много анергии и сил отдал Десницкий борьбе с немецким засильем в Московском университете, в частности в преподавании юридических наук.

Литературное наследие Десницкого состоит из ряда ‘Слов’ и ‘Рассуждений’, произнесенных им в разные годы на торжественных актах в Московском университете: ‘Слово о прямом и ближайшем способе к научению юриспруденции… говоренное… июня 30 дня 1768 года’, ‘Слово о причинах смертных казней по делам криминальным, говоренное апреля 22-го дня 1770 годя’, ‘Юридическое рассуждение о нощах священных, святых и принятых и благочестие, с показанием прав, какими оные у разных народов защищаются… говоренное апреля 22 дня 1772 года’, ‘Юридическое рассуждение о начале и происхождении супружества у первоначальных народов и о совершенстве, к какому оное приведенным быть кажется последовавшими народами просвещеннейшими… июня 30-го дня 1775 года’, ‘Юридическое рассуждение о пользе знания отечественного закопоискусства и о надобном возобновлении оного в государственных высокоправительствуемых училищах, говоренное июня 22-го дня 1778 года’, ‘Юридическое рассуждение о разных понятиях, какие имеют народы о собственности имения в различных состояниях общежительства… Апрель 21 го дня, 1781 года’, ‘Слово на день тезоименитства императрицы Екатерины II, говоренное ноября 28-го дня 1775 года’, ‘Слово на торжество о бракосочетании великого князя Павла Петровичи с великой княгинею Натальей Алексеевной, произнесенное октября 15-го дня 1776 года’. ‘Рассуждения’ и ‘Слова’ Десницкого были опубликованы в XVIII веке и затем перепечатаны в изданных ‘Обществом любителей российской словесности’ сборниках ‘Речи, произнесенные в торжественных собраниях императорского Московского университета русскими профессорами оного’ (ч. I и IV, М. 1819—1823).

Десницкий перевел на русский язык труд английского законоведа Блэкстона ‘Комментарии к английским закончи’ (‘Commenta ries on the Laws of England’) под названием ‘Истолкования, английских законов’, изданный П. 11. Новиковым в Москве в 3 томах в 178—1782 гг. Переводчик снабдил издание своими многочисленными примечаниями, в которых изложил свои воззрения на вопрос о правах личности и принципах законодательной деятельности и изобличил показную сторону ‘хваленых’ ‘незыблемых’ английских законов, безнаказанно нарушаемых крупными землевладельцами, богачами, ‘сокровиществующими миллионщиками’.

Следует указать также на перевод книги Томаса Боудена ‘Наставник земледельческий’ (М. 1780), в предисловии к которой Десницкий писал, что крепостническая система, отсутствие покровительства земледельцам-крестьянам со стороны государства служат основными препятствиями s развитию сельского хозяйства в России.

СЛОВО О ПРЯМОМ И БЛИЖАЙШЕМ СПОСОБЕ К НАУЧЕНИЮ ЮРИСПРУДЕНЦИИ, В ПУБЛИЧНОМ СОБРАНИИ ИМПЕРАТОРСКОГО МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА… ГОВОРЕННОЕ… ИЮНЯ 30 ДНЯ 1768 ГОДА

Напечатано впервые в типографии Московского университета в 1768 г. Перепечатано затем в сборнике ‘Речи, произнесенные в торжественных собраниях императорского Московского университета русскими профессорами оного’ (ч. I, М. 1819, стр. 213—281). Воспроизводится здесь по изданию 1768 г. с незначительным сокращением.

¹ Гемисфера — полушарие.

² Имеется в виду Семилетняя война 1756—1762 гг., во время которой русские войска, разгромив прусскую армию, заняли столицу Германии Берлин (1760) и другие немецкие города.

³ Собственный вития. — Имеется в виду Михаил Васильевич Ломоносов.

⁴ Взирая на него, перс, турок, готф, сармат Величеству лица геройского чудится

И мертвого в меди бесчувственной страшится.

(Ломоносов, Соч., т. I, Спб. 1891, стр. 207).

⁵ Имеются в виду экспедиции Беринга — Чирикова и теоретические труды Ломоносова по изысканию морского пути через Северный Ледовитый океан в Америку и на Дальний Восток. — 188.

⁶ Минерва — в античной мифологии богиня мудрости, покровительница наук и ремесл, в данном случае иносказательно — Екатерина II.

⁷ Олимп — в античной мифологии обиталище богов, в данном случае иносказательно — Московский университет, где сосредоточены были лучшие русские мыслители.

⁸ Имеются в виду работы Комиссии дли сочинения проекта нового Уложения и широко разрекламированный ‘Наказ’ Екатерины II этой Комиссии о выработке новых государственных заколов, долженствовавших якобы обеспечить права народа и прочное государственное устройство.

⁹ Стоящая армия — то-есть регулярная армия.

¹⁰ Милиция — народное ополчение, выставляемое и случае войны и имеющее в мирное время лишь небольшие кадры военных инструкторов, под руководством которых население, призываемое для учебных сборов, обучается военному делу.

¹¹ Александр Великий — Александр Македонский.

¹² В последнюю Прусскую войну — то-есть и Семилетнюю войну 1756—1762 гг.

¹³ Знаменитая Полтавская битва, в которой были разгромлены наголову вторгшиеся в Россию войска шведского короля Карла XII, произошла 27 июня 1709 г. Вольтер описывает эту битву в своей книге ‘История России при Петре Великом’.

¹⁴ Амфиктионский конгресс. — Десницкий ошибочно утверждает, что союз амфиктионов (союз по святилищу или храму древнегреческих племен и областей, созданный для общих празднований и решения различных дел и споров) быстро распался. На самом деле каждый из таких союзов существовал несколько веков.

¹⁶ Храм римского двуликого божества Януса по установленному обычаю всегда был закрыт и мирное время к открыт в военное.

¹⁸ Законы Ликурга — законы Спирты, выработанные законодателем Ликургом (VIII век до н. а.).

¹⁷ Миллер и другие с ним писатели Камчатокой истории, — Имеются в виду работы: историка академика Герлрда Миллера ‘Описание Сибирского царства’, С. II. Крашенинникова ‘Описание Земли Камчатки’ (Спб. 1755), участников экспедиции Беринга — И. Г. Гмелина, Г. В. Штеллера и др.

¹⁸ В Туне и Триполе — в Тунисе и Триполи.

¹⁹ Contable (фр.) — коннетабль, constable (англ.) — констебль — в средние века высшие придворные чины во Франции и Англии.

²⁰ Философия, основанная на бесплодных отвлеченных рассуждениях, оторванных от опыта и практики.

²¹ Право дозволенное — повинность, обязанность, зависимость.

²² Имеются в виду древнерусские юридические своды и сборники (‘Судебники’ 1497, 1550 гг., ‘Стоглав’ 1551 г., ‘Уложение’ царя Алексея Михайловича’ 1649 г. и др.).

²³ Голиаф — по библейскому преданию, филистимлянский великан, убитый в единоборстве царем Давидом.

²⁴ Опущена цитата из Библии.

²⁶ Десницкий говорит здесь о легендарных героях ‘Илиады’ и ‘Одиссеи’ Гомера.

²⁸ Аякс — герой ‘Илиады’ Гомера, обладавший необыкновенной физической силой, храбрейший из греков.

²⁷ Многих к месту доставить — то-есть определить на должность, на службу.

²⁸ Столица римской империи была перенесена и 330 г. н. э. и Константинополь при императоре Константине Флавии Валерии.

²⁹ Десницкий ссылается здесь на различные римские законы об отцовской власти, изданные при императорах: Константине: Lex 1 Codex de bonis matrimou. (закон 1-й Кодекса о брачном имуществе), Аркадии (IV—V века п. э.) и Гоноре — Гонории Флавии (IV—V века н. э.): закон 2 того же Кодекса, Юстиниане: закон 6-й Кодекса о том же, Леониде и Афемии: Lex 1, 4, 5 Codex de bonis quae liberis, законы 1, 4, 5 Кодекса об имуществе детей, Диоклетиане: Lex 1 Codex de patr. qui filiis distraxerunt (закон 1-й Кодекса об отцах, которые расточили имущество сыновей). —220—221.

³⁰ Троянская война — легендарная война греков против города-государства Трои, о которой повествует Гомер в ‘Илиаде’, Виргилий в ‘Энеиде’. Из этих произведений и почерпал Десницкий сведения об уважении древними греками старцев.

³¹ Опущен библейский текст.

³² ‘Спектатор’ — ‘Зритель’, английский нравоучительно-сатирический журнал.

Читайте также: