Слово о мудрости, благоразумии и добродетели, Тредиаковский Василий Кириллович, Год: 1752

Критика и публицистика
Время на прочтение: 54 минут(ы)
Скачать в PDF
Василий Тредиаковский. Сочинения и переводы, как стихами, так и прозою
Санкт-Петербург, ‘Наука’, 2009
Toм второй

СЛОВО О МУДРОСТИ, БЛАГОРАЗУМИИ И ДОБРОДЕТЕЛИ

NB. В предисловии при первом томе на XXIII странице объявлено, что в сем втором томе по стихах, сочиненных нашим образом и римским, еще положена речь, говоренная в Академии, которой на сем точно месте и быть надлежало, но она мною, как изданная уже в свет особенно, и также б не увеличить ею сея книжки, отставлена, а оставлено вместо ея сие слово, кое мне вспало на ум сочинить во время самого печатания сего второго томика. Я льщу себя, что сие слово несколько приятнее будет по содержанию моим читателям, нежели б могла быть отставленная речь.
Преизящность человечества из всех видимых в прекрасном естестве созданий, СС, особливо состоит в умствовании. Зиждитель вещей пре-мудростию своею, благостию и всемогуществом благоизволил, предуведав и предызбрав сей чувственный состав великолепного мира, произвесть твари, счетывая все с лучшим и большим всему обществу, не токмо неисчетные по роду и подобию, но и каждой даровал различные степени совершенства, каждую притом удобряя собственным своим и ей достодолжным. Зрятся творения, которые имеют простую токмо бытность, {existentia} зрятся, в коих бытность и жизнь, зрятся и такие, которым с бытностию и жизнию подано еще чувствование. Но человек, пребывая в естестве вещей бытием, {existentia} дыша в нем жизнию, ощущая от него приятность себе или досаду, господствует в избыток пред всеми оными рассуждением. Одарен он силою, рассудительно размышляющею. {facultas reflexive cogitans} Известно есть, сила сия показывает себя в нас, во-первых, разумом и потом волею. Имеет разум свои действия, имеет и воля: хотя жив едином существе {substantia} обое председательствует и хотя обое то едино есть по естественности, {essentia} или сущности, но по разности действий различными означается именами. Разума есть понимать и рассуждать, то есть познавать истину и различать ее от ложного, воли ж — свободно клониться к добру, предпочитать полезное и разделять оное от вредного. Ибо как истина есть конец всего нашего познания, так добро цель всех наших есть деяний. Первая ум {mens} просвещает, но другое очищает сердце и творит нас участниками не крайнего токмо человеческого блага, {summum bonum} состоящего в безопасстве общего сожития, в здравии тела и в душевном спокойствии, но и оного неизреченного вечного блаженства, кое обещано любящим Бога и служащим Ему благоговейно и усердно, оного, вещаю, блаженства, которого красоты око человеческое не возможет здесь никогда подобныя видеть, приятности — ухо слышать никогда, а сладости — никогда ж отнюдь чувствовать сердце.
Итак, пользуясь толь славною отменою от всего во всем естестве и обретаясь малым токмо нечем умаленный от горних чинов, умствует человек и произволяет. И во-первых, действует наш ум, понимая вещи просто, {simplex adprehensio} то есть ничего им как не присвояя, так и ничего ж от них не отлучая. Производит он простое сие понятие иногда так называемою разумностию {intellegentia} или чистым разумом, {punis intellectus} познавая сим просто, что закон, обязательство, добродетель и премногое подобное, иногда познавает он чувственностию, {sensatio} коею вещи телесные, присутствующие посредством пятерицы оныя чувств, данных нам от благодетельныя природы, понимает, как то: свет и цвет оком, глас и звон слухом, сладость и горесть языком, благоухание и зловоние обонянием, хлад и зной прикосновением всего тела он чувствует, иногда, напоследок, изображает себе вещи телесные ж, но отсутствующие и уже прежде от чувств ощущенные, образованием. {imaginatio} Но по второму образу наш ум делает не простым уже понятием, {idea} да понятий самых между собою сличением, которым сходство или сопротивление их усмотривая, оные взаимно или сопрягает, или одно от другого понятия отлучает так, что или одно о другом утверждает или одно отрицает другому. Сие точно есть, что именуется рассуждением. {iudicium} Рассуждение сие есть или самозрительное, {intuitivum} или умствовательное. {discursivum} Первым наш ум двух понятий сходство или несходство без посредства третиего понятия тотчас познавает, например: невозможно быть и не быть совокупно. Всяк разумеющий силу и знаменование слов видит единым взором и вдруг правду в сем предложении. {propositio, enuntiatio} От сего единственно самозрения зависит всего нашего познания достоверность {certitudo} как величайшая и такая, которая ни большего доказательства не требует, ни больше доказываема быть не может. Но вторым познавает ум двух понятий сходство или несогласие чрез посредство третиего или и многих понятий, наприклад сего предложения: Родители власть имеют наказывать своих чад — непосредственно утвердить невозможно, не восприяв в помощь третиего, а именно: ибо без того воспитать их достодолжно и достолепно не возмогут. Второе сие рассуждение точное есть умствование, {ratiocinatio} так что законно два токмо, а не три или четыре делания {operatio} в нашем уме, ибо всякое предложение не самозрительное есть точное заключение, {conclusio} произведенное умствованием, а не просто и без довольныя причины {ratio sufficiens} соединенное или распряженное отречением. Когда кто говорит, что справедливость есть похвальна, тот для того единственно похвалу ей присвояет, что всякая добродетель похвалы есть достойна. Сим образом умствует человек, но произволяет следующим. Что разум рассуждает быть истинным, то самое воля свободно изобретает добрым. Способ воли нашея есть двоякий: хотение {volitio} и отвращение. {aversatio} Первым разум наш судит и к люблению того прекланяет волю, что он почитает за доброе, но вторым отводит ее от всего, что ему судится быть злое. Воля наша, любящая всегда добро, так к нему прекланяется, что иного хощет для него самого, а иного ради добра другого. Первое добро называется концом, {finis} но второе — средствием. {medium} От сего различные бывают воли нашея деяния.
Старающееся о конце хотение сие есть намерение, {intentio} пользующееся оным есть оно наслаждение, {fruitio} в средствиях же упражняющееся то ж хотение есть уже избрание, {electio} а отвращающееся от оных — отвержение. {reiectio} В сем состоит нашего произволения самовластие. Великое, дивное и неоцененное человеческого умствования преимущество!
Но что сие странное, с другой стороны? Ужасное зрелище! плачевное состояние! смертоносное бедствие! трепетное воспоминовение! Сей самый разум, в коем вся наша честь и слава и по которому едва токмо мы не в равенстве с превыспренними чистыми умами, по испадении человеческом от первородного величия низвергся в преглубокую бездну заблуждения. Ослабел его свет природный, покрылся густым мраком неразумия, действует во тьме и, чтоб так сказать, осязанием. Истина и благо удалились от него, обстоят его ложь и неправота, а волю — страсть и развращение. И что я говорю, обстоят! Пленили его самого и волю, повелевают ими, обладают ими, мучат их, тиранствуют над ними. Уже разум наш не титла есть нашея первобытныя высоты, но, почитай, подлость и бедность, воля не знак благородства нашего, но бесчестия и порабощения. Осталась им токмо едина память о древнем их сиянии и способности в изобретении истины и блага злу в предпочтении. Сия побуждает их входить внутрь самих себя, видеть, что должность их последовать правде и добру и для любви самим к себе тщаться, дабы вовеки не разлучаться с теми. Бесспорно, трудятся слепотствующие наши, чтоб их осиял свет истины и извел блистательным своим лучом на стезю честности. Но сколько ж надлежит прежде им преодолеть препятствий, дабы получить вожделенный в том успех! Надобно разуму преобороть иногда заблуждение чувств, иногда — заблуждение подражания, иногда — заблуждение счетания мыслей, {combinatio idearum} иногда — преизбыточного любопытства, иногда — борзости, иногда — поверенности, иногда — древности и новости, иногда ж — несколько из сих, а иногда и все сии заблуждения совокупно. Сии враги разуму. Воля равным же образом долженствует повергнуть долу многих злых себе супостатов прежде, нежели возможет торжествовать в вожделенной правоте. Первый ея соперник есть любление, вторый — ненавидение, третий — надмение, четвертый — самомнение, {praesumptio} пятый — сладострастие, шестой — сребролюбие. Не трудность ли и не труд предлежит, предстоит и окружает всю разумную, нашу силу и всю произвольную? Не может приличнее уподоблено быть как то преизрядно и уподобляется издревле, состояние нашего умствования и произволения доброродной по естеству ниве, на которой, оставленной без чреждения, сверх посеянного плодоносного семени прозябает терние и волчец, но в толиком множестве, что они подавляют самые всходы от добрых семен и показывают, что будто б они токмо там и насеяны были. Поистине, доброродная есть нива наш разум: Творец посеял в нем семена истины и добра, но преступление произращает в оном ложь и зло. Не могу еще не воскликнуть: бедное и бедственное состояние, буде не приложится заблаговременное и трудолюбное чреждение сей нашей существенной ниве!
Кто ж бы не чувствовал, что человеческий разум, пребывающий ныне в толикой нощи и мгле неведения, долженствует быть просвещаем солнечными зарями знаний? а воля наша — изводима отмала-помалу из пропасти зол и развращений, в которой чахнет и погибает, на путь правоты, честности и достолепности? Самое природное человеку любопытство, оставшееся в памяти об его способности к понятию вещей и к рассуждению о вещах, к избранию добра или к отвержению зла, влагает в человека охоту к научению себя, нужды его дают ему чувствовать в том необходимость, должности обязывают его к тому, а успехи в том наслаждают его увеселением. Первые приобретения его умножают в нем алчность к знаниям: коль более он познает, толь более чувствует, что осталось ему еще много знать, и чем более приобрящет познаний, тем большую получит способность к деланию и к отправлению всего преизрядно. Да и действительно просвещается оным солнцем наш разум, и произволение наше изводится прямо на гладкую и равную стезю блага, когда навыкают они трудолюбие истинной мудрости, {sapientia} истинному благоразумию {prudentia} и истинной добродетели. {virtus} Сих токмо помощию достигаем мы до того, дабы нам возмощи употреблять чинно вещи чувственные, нас окружающие, исправить погрешности наших чувств, подвергнуть тело власти духа и приводить душу, оное бесплотное и бессмертное существо, к познанию наших должностей и самыя ея предела.
Сия мудрость, сие благоразумие и сия добродетель будут единственною вещию последующего моего беседования, а вашего, СС, благосклонного внимания. Продолжу слово не по важности дела прилично и достойно, но по мере сил моих и возможности верно. Недостаток моего красноречия, ожидаемого вами для услаждения слуху, наградится, без сомнения, достойностию содержания: мудрость, благоразумие и добродетель — совершенства такие, которые не могут сами собою, без всяких посторонних прикрас не возбудить любопытства и слушания. Чего ради и я всячески потщусь предлагать о трех сих главнейших и первейших разума нашего навыкновениях, {habitus} сколько возможно, обстоятельно, однако без вреда ясности, кратко и о каждом порознь равномерно.
Да познают нерадящие о приведении в совершенство умныя своея силы, что как просвещается она приобретенными познаниями, во-первых, простым способом, {historico, empirico} то есть единою памятию, опытами или другим мужам вероимством, утвержденным на их власти, и потом сияет основательным, {philosophico, scientifico} именно ж обученным и твердым рассуждением, так и помрачается варварством, которое есть не неискусство чистого слова, но ума нашего закоснелая грубость, когда ни разум полезным знаниям, ни воля благим нравам не научается и оставляются они, как будто поля, лежащие впусте. Безумие! ежели истина и добро не распознаваются от лжи и зла, а вероятное — от невозможного. Несмысленность! ежели умствовать прескаканием {per saltum} и без соединения, да и во всем прочем поступать беспорядочно и буйно. Неистовство! буде действия наши производить без всякого, что до окончания, предвосприятого намерения или предвосприимать дело силы наши превосходящее. Святотатство! если действовать ухищренно и лицемерно. Вертопрашество! когда безрассудно и устремительно спешить нашими делами. Нерадетельство! ежели хотеть окончания, а о средствиях не любопытствовать и не иметь попечения. Непостоянство! буде предложенное себе добро и вожделенное оставлять ради приключающихся трудностей и скучностей. Мятеж, напоследок, и беспокойство! когда похотении своих не обуздывать и непрестанно и ненасытно желать еще и еще, всегда хотеть получить больше и больше и ежечасно стремиться идти далее и далее. Все сие есть не несчастие токмо некоторое, но пагубное и смертоносное бедствие. Истинная мудрость, понеже состоит в познании правд Божественных и человеческих, умозрительных {theoretica} и деятельных, {practica} достоверных {certa} и вероятных, {probabilis} то и мудрый муж несколько знает, многое at верит, так что знание и вера не что иное, как токмо средствия, коими он себе навык мудрости приобретает. Сей муж истинное и благое от ложного и злого, а вероятное от несбыточного распознавает довольными доводами. {ratio sufficiens} Он в умствовании, начинании и деянии наблюдает порядок и хранит связность. Он действует всегда такого ради конца, до которого достигнуть или достоверно, или вероятно может, разве когда нужда приводит его предначинать дела свои для окончания возможного токмо. Он творит с искренним намерением, то есть по силе законного и позволенного окончания. Он ко всякому предприятию с рассуждением, предварившим начинание, приступает, кроме токмо, когда необходимость в деле не терпит медления в размышлении. Он сильно и действительно движется к предложенному себе концу, чего ради и приписывается мудрому воля действительности, {voluntas efficaciae} желание конца с желанием средствий сопрягающая. Он справедливо в предприятом тверд и непоколебим, и сколько б к тому препон ни обреталось, все преодолевает, да достигнет до намеренного предела. Он, наконец, полученным себе спокойно, тихо и безмятежно наслаждается и ни алчет, и ни жаждет чрезмерно, дабы приобресть столько, сколько ему не нужно и не полезно. О! неоцененных плодов мудрости. О! величия ея несравненного.
Все сии действия мудрости объявляют ясно и ни малого не подают нам сомнения утвердить, что должность ея есть сугубая. Но и кто благо-мысленный из прошедших слов не заключит со мною, что мудрости есть, во-первых, ‘должные деяниям человеческим назначать причины’? Без мудрости не может получено быть твердое блаженство, которое есть последний из всего и всему конец. Твердое сие блаженство не единого есть рода: есть, которое состоит в наслаждении безопасством от приключений и бедствий в общем человеческом сожитии. И сие есть гражданское и внешнее. Есть нравственное и внутреннее, {moralis} в сем пользуемся здравием телесным и душевным спокойствием. Но в наслаждении Богом и с ним в соединении утверждается блаженство духовное и превосходное. И поистине, сие есть едино, приводящее к вечному оному Блаженству, в котором безопасство {securitas} наше, здравие {sanitas} и спокойствие {tranquillitas animi} никогда не прерываются, а в сей дольних мест жизни пресекаемое токмо подается блаженство. Вторая мудрости должность есть в том, что она ‘преднаписывает правило правым деяниям’, в сем точно и содержатся основания правды, {iustum} честности {honestum} и достолепности. {decorum}
О! коль любезно и имен сих троицу выговорить и слышать. Но что ж их плоды и действия? Плоды, коих как нет отнюдь ничего полезнее обществу человеческому, так и невозможно никогда довольно и достойно превознесть их похвалами. Поистине, сия есть такая мудрость, в которой начать упражняться никакое время словесному человеку преизбыточно ранним быть не может, и никто преизлишно прилепившимся к ней себя не покажет, колико б он ум свой ни вперил в размышление об ней и деяния 6 ни напряг к произведению от нея успехов. Представим себе в мысли человека, по всему любящего правду, действующего по честности и обходящегося всюду и со всеми благопристойно. Не сей ли нам явится при сохранении своея жизни, данныя от Бога в потребу ему и обществу, не вредящий никому не токмо убиением и биением наглым кого самого, не токмо клеветою и лжесвидетельством на него, но ни уловлением, ни пресечением, ни умалением, ни похищением и ни всеконечным истреблением всего, что того есть собственное? Не сего ль увидим благотворящего прочим во всем, что полезно и прибыточно, что похвально и славно, что приятно и сладостно быть может? Не сему ль будет способнее жизни своея лишиться, нежели не сохранить данного слова, обещания, договора, верности? Не сим ли все то, что в молчании содержать должно, въявь не разгласится, а разглашаемое подолгу молчанием не покроется? Не о ревнующем ли по честности утвердиться так неложно, что он точно и есть, кой, движим разумною любовию, искренно, благоразумно и постоянно действия свои производит внутренние и внешние для получения твердого блаженства? Не оный ли есть поспешнейший не токмо в исполнении должностей правды, но еще и больше, нежели к исполнению чего правда возбуждает, всеми своими силами тщится учинить для пользы общества и ради большего в нем безопасства? Не оный ли такую показывает тихость и скромность, что ими право свое несколько умаляет, делая или опуская не то, что делать или опускать позволено, но что делать или опускать общее добро требует и советует ревность? Не оный ли трудолюбив, нерасточителен, домостроен, трезв, чист, воздержен? Не оный ли великодушен, терпелив, равносерден, кроток, умерен и жребием своим доволен? Не наблюдающий ли благочиние в обхождении с другими поступает по природному своему состоянию и ни в чем и никогда притворности и притворного не являет? Не таковый ли ничего против общего мнения не делает, всем своим действиям приятную стать подает, преизбыточеством и недостатком не погрешает, всегда учтивость, человеколюбие и снисхождение показывает? Не сей ли муж, напоследок, страны своея обыкновениям, но достохвальным, последует, дела свои и слова соглашает с местом, время рассматривает и оному повинуется, всем почтение отдает, что и себе прилично, не забывает, а природные свои порочности и нравственные, ибо нет совершенного во всем человека, коль возможно, покрывает? И кто ж неоцененному цену поставит и бесчисленное добро, какое он себе и обществу приносит, словом исчислит? Коль больше таковых обретается в обществе, толь более общество процветает и толь меньше в нем зрится непорядков и бесчиния. Без последующих благопристойности, честности и правде все вверх дном обращается.
От мудрости, предложенныя вообще, приступаю к особливым ея частям. Мудрость вообще хотя и состоит в познании истины и блага, однако в премрачном и неизвестном. Мудрость в особливости есть твердо обученная и состоит в познании вещей явственном, различенном и, поелику возможно, доказательном. Называю твердо обученную мудрость да исключу не имеющую потребности. Ибо в коей нет никакия пользы в рассуждении благоразумия, правды и добродетели, та по достоинству принадлежит до пустошей, хотя и многому, впрочем, надлежит обучаться, что не природную пользу, но на мнении основанную, имеет. Итак, обученная твердо мудрость есть или богословствующих, или любомудрствующих, или законоучительствующих, или, наконец, врачевствующих. Богословствующих мудрость состоит в твердом и явственном вещей, в Священном Писании откровенных, в Апостольских проповеданных, а в Соборных и Учительских преданных, познании. Но любомудрствующих — в твердом же и различенном вещей полезных знании и рассуждении, однако разумом, самому себе оставленным, постигаемых. Сей подчинена, первое, мудрость законоучительствующих, состоящая в твердом и различенном гражданских и канонических законов ведении и истолковании, второе, врачевствующих, объемлющая твердое и различенное болезней и лекарств разумение, третие, счисляющих, размеряющих и сравнивающих количества, а сии особенно математиками именуются. От многих в нынешние времена любомудрие приемлется за собрание самых главных учений, коим обученный человек светом своего разума о Боге и его свойствах, о тварях и их качествах и количествах, о действиях нравственных и об их правиле нечто достоверного и твердого доказывает. Всяк ведающий, мню, чувствует, что посему, как достойно есть подтверждения любомудрие догматическое, которое твердые, сколько возможно, в учениях полагает основания и бесспорные или по крайней мере вероятные из них производит заключения, так всякое заслужило отвержение оное сцептическое, кое ничего определить и утвердить не покушается, но все во всегдашнем безызвестии и сомнении оставляет, и коль важно есть любомудрие эклектическое, не утверждающееся ни на власти, ни на древности, но то избирающее, что во всех писателях твердейте доказанное и с первыми началами соединенное обретает, толь праздно и бесполезно, которое на разные соборища, {sectae} или толки, разделяется. Сие последнее любомудрие мнения других людей без всякого приемлет исследования и начальникам своим не как предводителям, но как повелителям последует. Преизрядно некто из мудрых мужей изрек, что такое любомудрие есть ‘мудрости, состаривающаяся или уже и в бред впадшия, знамение’: истина не может быть ни двояка, ни многовидна.
Древние разделяли весь состав любомудрия на философию умственную, нравственную и естественную. {rationalis, moralis, naturalis} Но, не опровергая сего их деления, предлагаю, что она может разделиться порядочнее и полняе на предуготовляющую, {praeparans} или служащую орудием, {Instrumentalis} и на главнейшую, {principalis} или свершающую, {perficiens} а сия последняя действительно человека ученым, то есть мудрым и добродетельным, делает. Предуготовляющим учениям разные различное число полагают: сии одно токмо, другие — два, третие — и до трех восходят. Но нам мнится, что должно им быть шесточисленным. Первое есть логика. Сия обучает способу, как правильно умствовать, дабы истинное от ложного, а вероятное от невозможного отличить и одно с другим распознать явственно. Второе — онтология, которая есть учение о повсемственных, {universalia} для того что самые общие вещей идеи и оттуду проистекающие главнейшие истины оно представляет. Например, сущее вообще {ens} и естественность, или сущность сущего, {essentia} простые сущего свойства, {simplicia entis attributa} как то: единство его, истинность его, доброту его, место и продолжение, потом свойства сущего распряженные, {disiuncta entis} как то: действенность и могущество, зависящее и неподчиненное, необходимое и случайное, бесконечное и конец имеющее, начало и от него бывающее, причину и причиняемое, простое и сложное, целое и часть, то ж и разное, полное и неполное, пребывающее и преходящее, правило и правимое, знак и означаемое, подлежащее {subiectum} и присвояемое. {attributum} Наконец, нижайшие свойства сущего, {inferiore entis} как то: существо, {substantia} способы {modi} и возношение. {relatio} Третие — арифметика, коя количество рассчетанное счисляет, складывает, вычитает, умножает, делит, все ж то числами целыми и ломанными, также от трех известных числ четвертое, неведомое прежде, познавает, и, наконец, корень {radix} квадратный и кубический извлекает. Четвертое — алгебра, сравнивающая общие величины азбучными литерами. Пятое — геометрия, которая тройное распростертие {extensio} тел размеряет чертами {linea} и ограничивает очертаниями. {figura} Да и шестое не без нарочитыя пользы к сим присовокупится, именно ж: история философическая. Она есть, коя предлагает и повествует приращение и умаление мудрости и притом объявляет первейших ея любителей, распространителей и возобновителей. Все сии и прочие следующие учения, когда словами себя изъясняют, без грамматики говорят немо и неправо и потом без реторики вещают скудно, непристойно и несладко. Чего ради самая первая отроку наука, дабы ему после способну быть к понятию высочайших мудрости наук и знаний, есть грамматика, а по ней столько ж, буде не больше нужная, реторика. Навыкновение разным языкам, и особливо так называемым ученым и тем, кои где в большем ныне употреблении, коль есть нужно и полезно, ведают ведающие и умеющие говорить языками. Однако не желал бы я отнюдь, чтоб кто охотнее тщался о преобретении себе совершеннейшего искусства в чужих языках, нежели в своем природном, и еще с презрением его. Стыд, срам и бесчестие римлянину не уметь по-латински, как то восклицает римский сатирик Ювенал! А равным образом сие каждый народ к себе приложить может, пременяя Ювеналов Рим на свое отечество. Что ж до второго раздела философическому составу, то два, всеконечно, рода свершающих знаний, по которым, как прежде упомянуто, человек совершенно бывает мудрым и добродетельным. Первый есть теоретический, или умозрительный, сему роду предлежащее {obiectum} есть Творца и тварей познание, но вторый — практический, или деятельный, а предлежащее ему — действия человеческие нравственные и их правило. Теоретических знаний три: теология, или богословия естественная, пневматология и физика.
Богословия естественная есть знание, которое единым токмо врожденным светом разума доказывает, чего Бог, да познаем Его и служим Ему, в естественном состоянии от нас требует, особливо ж для того, чтоб мы Ему ж Самому были благодарны и имели б совесть нашу естественно спокойну. Высокая, несравненная и спасительная мудрость, так что дивно и странно, чего ради многие к любопытным знаниям большее имеют прилежание, нежели рачат сей основательно навыкнуть. Нет ни науки, ни знания, которое не сию б за основание имело, и не сея б ради изучено быть долженствовало. Вотще человеку заповедь положится, дабы ему жить по правде и разумной любви, ежели прежде не докажется, что Бог есть и что Он его к сим или тем деяниям, предприемлемым или отметаемым, обязал. Вотще и бессмертие нашея души утвердится, буде мы не прежде познаем, что есть Бог и предсутствует и что благосердие Его сотворило бессмертными души наши для наслаждения вечным блаженством. О! знание всех знаний, разумом постигаемых, верх и совершение. Сия есть мудрость, которая научает нас, что Бог Существо есть пребесконечно действительное, от себя Самого предсутствующее, а прочим всем вещам бытность дарующее. Сея мудрости просвещением познаваем, что Существо оное пребесконечно действующее и предсутствует от себя Самого, как сущее необходимое и пресовершенное, коего бытность есть в самой естественности, или Его сущности. Чего ради да не помышляет безумный в сердце своем: нет Бога. Есть Бог, доказывается сие настоящею и присутствующею вещей бытностию. Есть Бог, доказывается бытностию ума человеческого. Есть Бог, доказывается бытностью всего дебелого вещества. {materia} Есть Бог, доказывается внутреннею ума нашего совестию. Есть Бог, доказывается природою движения. Есть Бог, доказывается всеянною в нас о Боге мыслию. Есть Бог, доказывается порядком причин, до первых восходящим токмо. Есть Бог, доказывается случайностию {contingentia} всего мира. Есть Бог доказывают непреоборимо сие и успокоение ума в понятии о Боге, и состояние в целости всея твари, и премудрый состав всего мира, и животных пол различный, и члены их по действию и от намерения удивительные и согласное признание всех во вселенной народов, сколько б который ни был в другом прочем грубый и невежда, и крайнейшая безопасность в признании Бога праведного, нежели не в признании, так что не можно не возгласить торжественно: Есть и предсутствует Бог прежде веков безначален, от века и вовеки бесконечен! Того ради ни проклятому безбожию, ни мерзкому многобожию, ни ненавистному суеверию нет в помыслах и в делах наших места. Сей, вещаю, мудрости последуя, постигаем свойства и совершенства Божия, самостоятельные {absoluta} и возносительные, {relative} а сии последние как естественные, {physica} так и нравственные. {moralia} Постигаем из самостоятельных Божию духовность, довольность, безначальность, бесконечность, премудрость, всеведение, всемогущество, единство, непременность, из возносительных естественных, что Он есть творец твари, что Он хранитель всего и что Он предусмотритель, помощник, покровитель, правитель и строитель всему, а по возносительным нравственным утверждаем в Нем благость, благоутробие, истинность, святость, правосудие и обладание Его всеми нами. Сию мудрость имея в руководство, уразумеваем, что толикому и таковому Существу должны мы служить внутренним и внешним образом. Внутренним — любить Его, повиноваться Ему, почитать Его, благоговеть пред Ним, верить Ему, уповать на Него, а внешним — взывать Его, прославлять Его, благодарить Ему и покланяться. Наконец сею мудростию осиявшись, исповедуем и проповедуем, что она есть начало и истинный вождь к Закону и благочестию христианскому.
Пневматология есть учение о духах сотворенных, об их свойствах и о разных видах. Дух вообще есть существо живое, о всех своих действиях сведомое. Многие из любомудрых три вида {species} сотворенных духов поставляют: вид нижний, имеющий силу приводить вещество в способ, проницая оное, вид средний, имеющий силу чувствовать вещество, себе сопряженное, наконец, вид вышний, имеющий силу умствования. Но как то ни есть, мы токмо предложим то, что сие учение об уме человеческом предлагает, который есть существо живое, силою умствования одаренное. Рассуждает оно об нем или первое, поскольку он есть дух особенный, или второе, поколику действует в теле и телом. Итак, по первому образу доказывает оно, что душа наша духовна, что размышлением рассудительным одарена, что имеет силу понятия и хотения, что она есть самовластна и что частым умствованием и хотением приобретает себе навыкновения мудрости, благоразумия и добродетели. Но по второму образу предает ее при понятиях чувствующу, образующу, памятующу, а при хотениях требующу, возмущающуся и, наконец, тела члены движущу. Премудрый и пресвятый Создатель соединил душу с телом теснейше, так что есть между ними совершенная взаимность {reciprocatio} в действиях и страданиях. По силе сея все, что к телу каким-либо образом ни прикасается, от души понимаемо бывает, и равно ж склонности душевные возбуждают в теле движения. Способ их между собою соединения {unio commercium} разно пневматология предлагает. Есть, кои в ней утверждают мнение так называемого естественного натечения, {influxus physicus} то есть, что душа чрез жизненные духи {Spiritus animales} вещественно {realiter} на тело, и сие взаимно на душу действием натекает. Доказывают они сие, что при ослабении тела и душа ослабевает, что беспорядочного состояния мозгом приводится и она в мыслях своих в замешательство, что поврежденные в душе деяния лекарствами исправляются и что во время какого учения словами учителевыми ученический разум совершенство получает. Картезианская пневматология содержит мнение о сем причин, {causae occasioriales} случай подающих, так что Бог у них непосредственно по случаю мыслей производит в теле движения, с теми сходственные, и по случаю движений в теле Он же сам и непосредственно производит о них понятия в душе. Сим мнением утверждается не токмо бытность Божия, но и действия, так что истинно о Нем есмы и движемся. Однако опровергается оно тем, что едва могут быть уроды, коих, впрочем, много, и что не было б нужды в законах движения и в членах тел, художественно состроенных. Лейбницианская вымыслила состав согласия предуставленного. {harmonia praestabilita} Сие есть, по коему без всякого натечения единыя части на другую действуют тела, действуют так, что хотя б никаких не было душ, а сие так равно ж, что хотя б ни одного не было тела, однако обе части человека толь согласно и вдруг действуют, что будто б одна на другую естественно натекала. При опровержениях и сего состава неправостию показывают ученые люди, что движения, коих требуют необходимо мысли, удержать мы можем, что ряды мыслей, {series} которые согласие предуставленное составляет, есть токмо вымысл, {sigmentum} и внутренней совести несогласный, что подложение {suppositum} сего согласия, будто ум сам собою идеи вещей понимаемых из себя производит, есть также, по их, неправое, инако б могли мы разуметь, кто незнаемым чужим языком с нами разговаривает и что познание языков не было б навыком ума, но тела. Содержащие в пневматологии три части человека установляют, что ум непосредственно с душою, а сия с телом также сопряжены и что тело вещественно на душу, а сия равно ж на ум и, напротив того, действиями натекают. Сих доказательства: что часто мы лучшее хвалим, а делаем худое, что явственному зрению быть не можно, ежели душа не будет присутствовать в оке, и что чувствие жизни и болезни, по всему телу разлиянное, требует сраспростертыя {coextensa} души телу. Итак, можно о соединении души с телом сказать в заключение, что вещь явственна, а способ сопряжения неведом. Впрочем, та часть тела, где ум все впечатления, {impressio} от чувств производимые, восприемлет и откуду всем членам повелевает, называется царственным престолом ума. {sedes mentis regia} Престол сей поставляется одними вне головы, а другими в самой голове. Древние поставляли оный в сердце, однако мнение их противится внутренней совести. Новейшие в голове утверждают его, но не соглашаются между собою, в коей бы ему там быть части. Картезий — в железе остроголовчатой, или тюричковой, {glandula pinealis conarium} Клерик с Вортоном — в мозолистом или шероховатом тельце, {corpus callosum} а Рудигер с Генриком Мором — в продолжающемся от мозга мозжечке. {medulla oblongata} Различающие душу от ума сего престол в голове, а тоя в сердце поставляют, так что она чрез кровь на все тела мышицы {musculi} по идеям от ума чрез животные духи, в нее впечатленным, действует. О размножении ж или о начале душ пневматология три предлагает мнения, и первое — чрез пресаждение от родителей, {per traducem} но сим бы образом как душа была раздираема, что противно естеству духа, так и многие души втуне б уничтожаемы были. Второе — чрез творение в самое время зачатия. А третие — чрез предсущее, {praeexistentia} то есть чрез сотворение их в самом начале мира. Но по сей самой разности видно, что сие утаено есть Зиждителем от мудрых и разумных. Однако о бессмертии души пневматология приводит толь ясные и сильные доказательства, что отнюдь невозможно смыслящему человеку быть нечестиву в рассуждении сего и не верить твердо, что души сотворены для наслаждения вечным и необретающимся здесь блаженством, понеже никакое, никакого рода и вида, никакого избытка и никакия сладости насытить и удовольствовать желание их быть крайно благополучными отнюдь не может. Но всеблагий Творец вложил ли б в них втуне толикое к крайнему желание блаженству? В окончание о сем, онтология, теология естественная и пневматология называются все три метафизикою.
Припомнить прошу, СС, третие из умозрительных учений есть физика, предлагающая вероятным по крайней мере доказательством естественных вещей причины {causa} по их производствам {effectus} и также оных способы делания. {modi agendi} Знания сего вещи толь многородны, многоплодны и в толиком числе находящиеся, что и ум, понимающий вместить их, и слово, прелагающее оные вкратце исчислить, мнится, не возможет никогда и никаким тщанием. Обладает физика обще всем чувственным веществом, {materia} а в нем пространством, {spacium} местом, {locus} протяжением, или распростертием, раздельностию, непроницаемостию, очертанностию, {figurabilitas} двизательностию, так что, кто не ведает, что в себе есть движение, тот отнюдь не знает всего естества, как то Аристотель произрек негде. ‘Сему движению, — утверждает она, — быть или прикасающимся подвигновением, {impulsio} или отстоящим привлечением’. {attractio} Физика рассуждает или о мире, исполненном всюду вещества, или о мире, имеющем в своем распространении пустоту, {inane} по крайней мере по разным местам рассеянную, или также о мире, имеющем неисчетные вихри, {vortices} дабы ему быть в движении и состоять в целом соединении своем, или о мире коего все части взаимно дружка дружку привлекают к себе силою умноженного самим собою так называемого сходства обратного, {ratio quadrata inversa distantiarum} в рассуждении их расстояний. Она или все восписывает механисму, или приобщает для приведения всего в способ некоторый дух вображающий {Spiritus plasticus, hilarchicus, hylostaticus} и действующий внутренно в веществе и необходимо для известного конца, коего однако он не разумеет. Ея есть знание образы тел {forma} и стихии. Ея качества естественные {elementum} поражающие око, как то: свет, цвет, очертание, темное и прозрачное, слух — как то: голос и звон, вкушение — как то: сладость, горесть, сольность, пряность, кислость, пресность и безвкусность, обоняние — как то: запах добровонный и зловонный, осязание — как то: знойное, хладное, теплое, простылое, тяжелое, легкое, жестокое, мягкое, текущее, мокрое, сухое, гибкое, крепкое, густое, жидкое, масляное, клейкое, плотное, редкое, дебелое, тонкое и упругое. Ея небо, светила, звезды, планеты и кометы. Ея воздух, мгла, тучи, ветры, бури, огнь, громы, молнии, дожди, радуги, росы, снеги, иней, гололедица, мраз, грады, разные сияния. Ея земля, трясение оныя и все подземное. Ея семена, древа, древца, кусты, травы, цветы, цветки, плоды и все прозябающее и растущее. Ея металлы, минералы и камни, с песком, илом, тиною, глиною и мелом, как соли и серы, а из них простая соль, селитра, купорос, квасцы, общая сера, вар, смола, нефть, и как то: золото, серебро, медь, железо, олово, свинец и ртуть, или как то: камни простые, достойные любопытства и драгоценные, а притом и раковины. Ея вся вода, источники, ключи, родники, потоки, ручьи, реки, озера и моря. Ея черви, пауки, муравьи, мухи, мошки, мшицы, саранчи, стрекозы, кобылки, бабочки и весь род змииный и пресмыкающийся. Ея рыбы живородные {vivipari} и яйцеродные, {ovipari} в водах плавающие, а яйца ж и от яиц пернатные птицы, по воздуху парящие. Ея все обоюдужительные, {amphibia} чрепокожные {testacea} и четвероножные — и все животные, правильные и уроды. Ея есть гадательствовать способ, коим магнит привлекает к себе железо, и называть электричеством некоторых тел оное свойство, которым, когда они чрез тертие разогреются, легкие тела притягивают к себе из довольно чувствительного отстояния, а буде сила разогрения увеличится, то из прикасающихся тел к разогретому отскакивают искры с трещанием или иногда без треску отпрыгивает малый некакий блеск, состоящий из остроголовчатых, или тюричковых, лучей, так что острый их конец всегда есть обращен к неэлектризованному телу. Словом, ея предлежащее {obiectum} и сам есть человек по телу, когда она рассуждает и определяет о частях оного, о движении его членов, о составах их, о голоде его, о жажде, о бессоннице, о спании, о снах, о рождении, о здравии, о болезнях, о жизни и, наконец, о смерти. Да и о чем бы телесном и в естестве обретающемся сотворенном физика не мудрствовала? Доходит она до причин {} явлений {} и разными еще опытами, {} что и называется физикою опытною. {experimentalis} При опытах тех естественник {physicus} разговаривает, беседуя с естеством весьма забавным образом: он у него вопрошает маханием, а оно ему ответствует то мгновением, то мановением, то отказывающим качанием. ‘Счастлив! кто мог познать причины вещей’, — возглашает Виргилий в ‘Земледельных’ своих ‘книгах’. Впрочем, когда физика о силах причин, о способах и о действиях их рассуждает по качеству, то сия собственная и первейшая ея есть должность, но когда по количеству, то сия физика есть математическая. По сему точно и именуются смешанные математики учения: {mixta adplicata} иное астрономиею, ежели о светилах, об их движении и о расстояниях их взаимных умствуем, иное географиею, если землю мерою описываем и на части разделяем ея поверхность, иное гидрографиею, буде о течении вод и моря счисление производим, иное гномоникою и хронологиею, когда времена и лета по движению небесных светил определяем, иное оптикою, когда свойства светоносных лучей разбираем, иное акустикою и мусикиею, когда звонов и согласий сходства счетываем, иное аэрометриею, когда силу воздуха расчисляем, иное форономиею, когда движения уставы под исчисление приводим, иное, напоследок, механикою, когда движущую силу твердого тела измериваем, а из художественных наук одну токмо архитектуру гражданскую, военную и морскую математическому числу и мере подвергаем. И да окончу о физическом учении, говоря с мудрым некоторым мужем настоящего века, ‘что хотя Всемогущий Зиждитель твари и преградил нам путь к достижению до самого твердого познания естественных вещей, однако довольно с нас знать и толико, чтоб мы о безначальном и бесконечном всесовершенстве Творца нашего увериться, гнусность суеверия попрать и истребить, а тела нащет здравие соблюсть, защитить и снабдить возмогли. Ибо ежели б смертным человекам все естественные чудеса и тайны во всей своей полноте известны были, то б престали они дивиться и купно, может быть, не преминули б Премудрого Строителя всего света не в толиком иметь почтении, не упоминая уже, чтоб развращенных нравов люди, когда б они силы естества познали совершенно, уловили случай к действительнейшему повреждению других. Но настанет ли бо время, в кое еще нечто, роду человеческому полезное, ныне сокровенное и неведомое, произведет на свет должайшего века трудолюбие и рачение’.
Следуют практические, или деятельные, учения. Из сих есть, во-первых, философия нравственная, и потом, философия гражданская, или политика. Нравственная философия может иметь основательно тричастный раздел: первый есть право естественное, {ius naturae} в котором предаются правила правды, {iustum} второй — эфика, в коей честное {honestum} и достолепное {decorum} изъясняется, именно ж: добродетель. О сих двух разделах мы уже некоторое понятие сообщили, когда изображали словом человека, любящего по всему правду, честность и благопристойность. Третий есть патология, то есть учение о страствованиях, или пристрастиях, человеческих. {passiones adfectus perturbationes} Патология по своему существу есть способ воли, коим наш ум, представляя себе доброе и злое, чрезвычайно прекланяется к получению оного, а к убежанию от сего, равно как и кровь и жизненные духи в теле возмущаются особливо для человеческого сохранения. Превеликая в древние времена была распря между стоическими и перипатетическими философами о доброте и порочности страстей. Одни, и то стоики, всякую страсть утверждали быть злою и разуму противною, но другие называли злыми пристрастия необузданные, а добрыми — умеренные и повинующиеся рассуждению. Итак, те требовали в мудреце бесстрастия, {} но сии мернострастие {} философу препоручали. Но что сие? Много вопля, однако о словах, а не о вещах сие их было прение. Ежели страстность клонится к вещи и концу, законом ни завещанному, ни запрещенному, то страсть есть неразнственна, {} то есть ни добра, ни зла. Буде ж к повеленной и позволенной вещи, то пристрастие есть нравственно добро. Но всякая страсть зла есть, когда она стремится как к вещи и окончанию, законом запрещенному, так и когда к вещи хотя позволенной, однако не с достоложною степению и напряжением. Следовательно, все обще страствования или добры, или злы, или ни злы и ни добры, добрые требуют побуждения, злые — воздержания, а неразнственные — обоего. Страстности вообще даны нам для того, чтоб им быть орудиями нашего блаженства как внутреннего, так и внешнего, то есть споспешествовали б они спокойствию душевному, здравию нашему и безопасности в сожитии. Но в особливости, да мы будем тверды в добром и да отбегаем от зла. Да они будут семенами добродетелям. Да удерживают человека в должности. И да наконец, помощь подают снабдению нашего здравия. Сии суть пристрастия, правые и мерные, {} кои человеку полезны, но пребезмерные и необузданные страсти {, , } несказанно вредны: они помрачают ум, затмевают разум, рассуждение ослепляют и развращают в умствовании порядок. Они повреждают тело, части его, или чрезвычайно стисняя, или расширяя чрезмерно, чем гибнет равновесие между твердыми, зыблющимися и жидкими текущими. Они, напоследок, тлетворною язвою и всему человеческому обществу, когда, истребивши мир и тишину, токмо что смятения, распри и брани рассевают, и притом к различным злодействам, с превеликим вредом роду нашему человеков побуждают и ожесточают. Источник всея сея злости в страстях есть общее человеческому естеству растление, о коем богословы научают, но философы полагают тому естественную причину, именно ж, что мы по большой части образованием {imaginatio} нашим о добре и зле судим, ибо образование не представляет вещей, каковы они сами в себе, но или их увеличивает, в чем состоит излишество страстей, или умаляет, а от сего недостаточны бывают пристрастия: одно твердое рассуждение знает их достодолжную средину. Но есть и врачество на пребезмерные страсти. Лекарства, его или предохраняющие, или исцеляющие от таких возмущений. Можем от них предохраниться, когда приобретаем себе внутреннее о нас самих познание. Когда будем удостоверены, что тот не сравненную ни с какою вольность имеет и большим всякого помышляемого пользуется в жизни преимуществом, кто такие свои страсти всегда приводит в мерность и их преодолевает. Когда прилежно опасны бываем в самом страсти начале, так что самое первое непорядочное движение и волнение утоляем и обуздываем стремление и порыв. Когда убегаем от содружества с злыми, а сообщаемся с добрыми. Когда тщательно удаляемся от случая и от вещи, страсть возбужающия. Когда исправно ежедневным освидетельствованием следуем сами в себе, колико утолены или обузданы наши страсти. Когда глубоким вниманием наблюдаем страдание и дела неистово в злострастии поступающих. Когда блюдемся, чтоб ни в какой недостохвальной страсти частым повторением не приобресть нам способности и вкорененныя твердости: обыкновение другая есть природа. И когда такой себе устав полагаем сами, чтоб за каждую страственную погрешность в казнь или несколько раздать денег на милостыню, или себя лишить вещи, нам любезныя. Но целить можем страсти, ежели к противному пристрастию и мерному против пребезмерныя оныя страсти обращаемся. Ежели, о страсти нашей помышлением услаждаясь, отвратимся от нея и начнем нечто другое мыслить и делать. Ежели станем иметь дружество с такими, кои противному страствованию нашим страстям, но притом не безмерному, подвержены. И ежели, напоследок, как скоро чрезвычайное в нас сделается возмущение, рассуждение наше удержим и наружное отложим дело. Всем страстностям повод есть удивление, сего содруги — почтение и презрение. Но корень страстей есть самолюбие. Главнейшие страсти — любление и ненависть. Из сих непосредственно происходящие — желание и нехотение. Из прошедших смешанные — надежда и страх, радость и печаль, гнев и доброхотство. Из всех же сих многие проистекают другие, о которых патология предлагает, присовокупляя доброе их употребление и злое, а на злое сие цельбу. Толь знаменитую пользу приносит описанное несколько сие знание!
Осталось предъявить о гражданской философии, или политике. Она есть учение, как по правилам правды город учредить и учрежденным править. Итак, предлежащая вещь сему учению есть общество сожития человеческого. {societas} Описывает оно, во-первых, так называемые простые общества, {simplices societates} которые суть общество супружеское, из сего происходит общество отеческое, а последнее есть господское. Потом предает оно, что простые общества составляют домы, многие домы — город, многие городы — царство, а многие царства — империю. По долгом рассуждении о формах правления, коими управляются общества, как то: о демократическом, {народодержавие} аристократическом, {благородных держава} олигархическом, {немногих нарочитых начальствование} монархическом, {единоначалие царское} и о разных обязательствах и должностях гражданских, чего всего, коль ни важного, краткость предложить не попускает, притом также и о так называемых смешанных державах, производит политика доказательства о власти величества {ius maiestatis} и заключает, что величество имеет право законы преднаписывать и к исполнению обязывать, суды установлять и расправою судить, смертию казнить и животом жаловать, производить в градоначальники и низвергать, дани и подати налагать, цехи художников и купцов заводить, университеты и академии устроять и снабдевать, в церквах и церковников благочинию быть повелевать — и все, что к общему спокойствию и потребности служить может, то вводить, также войско набирать и иметь телохранителей, брань начинать и заключать мир, в союзы вступать и рассылать посольства, а при сем том найденный клад и сокровище себе присвоять. Металлы на себя копать, монету своим токмо именем печатать и в народ пускать, да и прочее многое, все ж в пользу подданных служащее, оную размножающее и обще всех, и каждого особливо, в цветущее состояние приводящее, так что право величества есть само по себе истинный отец отечества. Ибо философия гражданская, по исчислению многих вредных и смертоносных неудобностей, во всех прочих формах правлений утверждает и разумом и опытом, что монархическое начальствование есть всех лучше, выгоднее, полезнее и преславнее обществу.
В сем состоит вся мудрость человеческая, называемая инако внешнею, ибо духовная мудрость есть внутреннейшая и превозносящая выше человеческого умствования, однако нимало не прекословящая оному, выше есть разума, но не против разума, как почерпаемая в Божием неложном и достоверном Откровении, то есть в Святом Писании Ветхого и Нового Завета. Да и сего ль последнего о мудрости вообще не воспомяну? Она никогда не бывает сама ради себя, но всегда служит или благоразумию, или добродетели. О сих точно и продолжится последующее слово, и прежде о благоразумии, но о том и другой, сколько возможно, кратчайше, и токмо как изводя их на некоторый театр, а показав явно всем смотрителям, вскоре укрою от зрения завесою, да возлюбивший их сам к ним прибыть не обленится, видеть их, беседовать с ними и вступить в крайнее содружество.
Мудрости есть не предначинать никакого дела не для законного и не достохвального окончания. Но как получить вожделенный успех без средствий? И се поспешествует к тому благоразумие. Сие такое ума нашего есть навыкновение, которое точные средствия к получению конца от мудрости предложенного и полученного к сохранению изобретает, избирает и прилагает к делу. Из сего всякому разумно есть, что при изобретении средствиЙ необходимо нужно, во-первых, углубленное внимание. {attentio} Сим благоразумный муж сильно дух свой напрягает и рассмотривает все околичности дел {discretio}, испытывая прилежно, какая в них утаивается помощь, поспешествующая окончанию, или препона, останавливающая произведение. Посему знак есть крайния несмысленности, когда кто не может примыслить способов, к концу ведущих. Второе, при избрании средствий благоразумный человек употребляет разбор, {circumspectio} которым от изобретенных способов отлучает не весьма действительные, а восприемлет самые пристойные, имеющие соединение, по крайней мере вероятное с намеренным концом и оный сильно производящие. Таковы средствия законные и Божиим уставам непротивные, ибо действовать по несправедливости истинное есть безумие и скорой, да и достоверной, пагубе причина. Таковы средствия благопристойные, месту, времени и особам приличные: нет в том разума, а великое в нем бесстыдство, кто не достолепно дела свои отправляет. Таковы средствия легкие и которые простым, кратким и обыкновенным образом начатое совершить могут, так что глупость есть совершенная искать того окружностями, что способнее прямо отправиться может. Таковы точно и безопасные средстия, и кои без вреда жизни, без гибели имению и другому собственному добру быть могут употреблены, в сем есть всеконечное неразумие, когда кто себя и все свое ненужному бедствию подвергает, хотя, впрочем, и много есть такого добра, которое превеликими трудностями окружено, а мудрость от нас требует, дабы оное нам себе приобресть, как то: победу и мир, но в таком случае не противно есть благоразумию жизнь и имение попускать на счастие, токмо ж рассудив сперва о силах, усмотрев благовременый случай и употребив все надлежащие меры. Третие ж, в приложении средствий к делу потребна благоразумному смотреливость.’ По сей в самом употреблении и произведении способов так он обращается, что настоящие окрестности поступку его показывают ему действительною: известен он, что в сем самом кто имеет предохранение, тот может надежно поздравить себя благополучным успехом.
Благоразумная такая обратность есть не единовидна. Действует благоразумие иногда или явно и искренно, предвозвещая всем намерения, или тайно и скрытно, утаивая советы и предполагая подменные, иногда или прямым образом, прилагая средствия, имеющие непосредственное соединение с намеренным окончанием, и производя оные должным порядком и путем кратчайшим или посторонним, то есть косвенными обходами, и употребляя способы, имеющие удаленнейшее соединение с окончанием, иногда, напоследок, или медленно, еще и медленнейше до намеренного конца тщится достигнуть, или, отвергнувши всякую непоспешность и собравшись со всеми своими силами, к вожделенному и предприятому спешит и стремится. Безумие есть недействительный и непристойный к отправлению дел употреблять способ: благоразумие с делом обходится как обычайно, когда явно и прямо, так и чрезвычайно, когда тайно, скрытно и косвенно движется, преуспевая. Ибо притворяется оно тогда, показывая чего нет, а укрывая, что в самом есть деле, и так то старается сделать, чему инако сделаться невозможно. И поистине, когда первейший несмысленных труд туда клонится, чтоб и самые лучшие умных предприятия людей препятствиями опровергнуть, то благоразумный муж долженствует всяким образом предохраняться, да не хитрых ухищрения, да не злых остервенение и да не безумных бесстыдство и наглость принесут делам его повреждение и остановку, он оберегается еще для сего ж самого и в растленном нашем естестве от недостойных и чрезмерно кипящих волнением пристрастий. Однако не довольно того, да намеренный конец достодолжно и достолепно приобрящется: благоразумие далее простирается и всячески печется, чтоб полученное добро сохранить. Для сего нужно есть провидение, {Providentia} кое учреждает настоящее и предусматривает будущее. Сим благоразумный муж от преизбыточного удаляется безопасства: ведает он, что в человеческих случаях нет ничего известного и постоянного, чего ради прилежно предзреть тщится все приключения и уклониться от угрожающих ему лишить его благополучия. Праведное есть изречение, негде обретающееся: ‘не меньшая есть добродетель полученное хранить, коль и о получении стараться’. {Non minor est virtus, quam quaererc, parta tuen. Ovid.} Следовательно, знак есть глупости не радеть отнюдь о приобретенном успехе и не тщаться о соблюдении полученного добра. Есть сие причиною, что несмысленные и нерадивые люди, радующиеся ныне в сердце о своем блаженстве, воутрие о погублении оного болезнуют, горькими умываясь слезами. И в сих точно и токмо, именно ж, в углубленном внимании, в рассудительном разборе, в тонкой смотреливости и в остром провидении состоит существенная природа всего благоразумия, коего должность есть ‘показывать способ к употреблению и способность в употреблении средствий’. А соперница его — несмысленность, сим есть недостаточна и порочна, что она или ухищряет, или бесстыдствует^ употребляя, по первому, подложные, но, по второму, наглые к действий орудия.
Врожденна есть нам сила благоразумия, но благоразумие не природно: оно есть навык разума, снискивается оно трудом и рачением. Попечение сие о приобретении благоразумия требует, во-первых, всемерно учения, да и должно притом тщательно читать исторические книги, должно в наших и чужих делах наблюдать не токмо падение и причины дел, несчастливо окончавшихся, но еще и способы, коими как мы себе, так и другим благополучный успех получили. Требует купно желание быть благоразумным и частого употребления, еще сверх учения, чтения и примечания, полезно нам самим собою действовать, поелику силы наши возмогают и нас допускают к деланию, употреблением раждается искусство, {experientia} по самой истине отцом благоразумию нарицаемое. Есть, впрочем, и степени в благоразумии, ибо есть в нем верховность, посредство и низкость. Снискавший себе долговременным употреблением толикое обилие и твердость рассуждения, что собственными своими силами во всем себе добрый совет подает, по оному начинает дело, порядочно сие производит и всегда получает вожделенный успех, не первенствует ли пред прочими благоразумием? А и неспособный хотя к поданию себе сам совета, однако увещания от других охотно приемлющий, напоминаний их слушающий и ими правим быть неотрицающийся, не второго ль чина есть благоразумный? Последний есть сей в благоразумии или, справедливее, сей точно есть безумием ослепленный, который ни сам себе здравый совет подать не в состоянии и ни другим, подающим оный, не внимает, но всегда наполнен собою, слепотствует о сверстных и мнит, о! бедность, и жалости и смеха достойная, мнит о себе, но и высокоумно, что будто он, и ничего отнюдь не видя или нечто усмотривая, много, еще и все несравненно лучше всех прочих, видит. Как же не возопить еще? бедность! подлая бедность! не больше сожаления, коль поругания удостояющаяся.
Да различается благоразумие от разных разно, мы за благо рассуждаем положить общего раздела его основание на трех блаженства человеческого степенях. Известно уже, что блаженство наше есть или гражданское, на безопасстве в сожитии утвержденное, или нравственное, в здравии тела и в спокойствии духа нашего состоящее, или, напоследок, духовное, пребывающее в соединении с Богом, то и благоразумие преизрядно разделится на политическое, эфическое и христианское. Но не касаюсь я к политическому, а в нем к законодательному, к судебному, к расправному, к казнительному, к жаловательному и к казенному: недостаточно будет мое слово, когда помазанница Божия а самодержица наша Елисавета Первая самым делом предызъявляет всем совершеннеише, полагая уставы спасительные, судя правосудно и милостиво, производя в достоинства достойных, наказывая токмо, а не смертию казня, за преступления и наказывая еще меньше, нежели награждая за услуги по равномерности, и имея едино, почитай, токмо попечение, дабы своих снабдить и обогатить подданных. Не распостраняю речей и о христианском благоразумии, да и в нем первое о пастырском, которое есть, чтоб явный веры и дел благочестивых подавать другим образ и сим, блистая светом пред человеки, показывать им добрые дела к прославлению общего Отца, сущего на небесех, чтоб кротко и смысленно заблуждающих в православии и во нравах исправлять, чтоб утешение Евангельское и Закона устрашение к различному душ состоянию прилагать и чтоб настоять и наставлять благовременно и безвременно овец стада Христова, второе, о составляющем церковь, дабы пасомым Бога истинно почитать, дабы взаимное созидание в правоверии и в правослужении иметь, дабы лицемерием, суеверием, грубым невежеством и развращением нравов никогда им не заражаться и дабы плоти и мира сластями от благодати Христовы и от дружества с Богом не отпасть, но, совлекаясь ветхого человека, а облекаясь в нового, обновляемого, в разум по образу Создавшего его Божественный в себе сей образ и подобие ежечасно б возобновлять и пещись о том единственно. Имеем правильно рукоположенных иерархов и иереев, {} последовательных преемников апостольских, которые о всем том в винограде Христове трудятся, да он принесет плод сторичный. Предлагаю токмо о благоразумии эфическом, тщащемся верно о приобретении человекам блаженства нравственного и внутреннего, то есть душевного их спокойствия и здравия телесного.
Душеспасительное благоразумие! которое научает способу, как добрые страствования ободрять, злые страсти утолять, неразнственные пристрастия управлять и чрез то в навыке преуспевать добродетелей. Ибо как мудрость подает причины, побуждающие к добродетели, показывая вред, каков от пороков, и пользу, кою от добродетелей мы получаем, так и благоразумие представляет средствия, которыми изряднее всех порочные страстности в нас утишиться могут и приобрестись навыкновение добродетели. И сие самое есть добронравное, бесценное благоразумие! которым по состоянию нашего природного сложения и по наружным вещам, прикасающимся к телу, рассуждаем, что ему есть вредно и что полезно, то есть когда сим вразумлением не того ради живем, чтоб есть лакомо, но для того едим в меру, чтоб нам жить долго, и когда не порываемся за чужие здравия нетрезвым ядом опоивать и убивать исподволь собственное наше. Сие есть диететическое, с ним не надлежит сливать медическое, кое целительное есть и потому до врачей особенно принадлежащее, так что никто другой продерзостно оное себе присвоять не должен. Плодоносящее благоразумие! которое руководством нам есть к законному имения приобретению, снисканного ж к сохранению и как с плодом к расточению, так и различным и позволенным прибытком к умножению оного. Сие точно есть экономическое. Полезное и достохвальное благоразумие! которое преднаписывает правила, как с другими осторожно и благопристойно обходиться. Ибо когда другими людьми счастие наше или производится, или низвергается, то благоразумного мужа есть дело в наружных действиях так себя вести осмотрительно, чтоб у других не придти в презрение и им бы за досады от нас не омерзеть, но чтоб заживать себе приятелей и другов, а с неприятелями б и недоброхотами или примиряться, или вредные их намерения предупреждать и обращать в ничто. Сие благоразумие есть благоразумие, научающее обхождению с другими и называемое от любомудрых гомилетическим.
Но да не погрешаем и в числе благоприятствующих нам и враждующих на нас: никто есть толь глуп и развращен, чтоб не изобрел он себе другов. Никто толь мудр и добродетелен, чтоб не имел себе недругов. И едва кто есть, кой или б всем был друг или всем был бы недруг. Имеющий многих другов не меньше и недругов себе имеет. Тот благополучен токмо, который как немногими приятелями, так и немногими неприятелями приветствовать себе может. Вкратце, чистосердие привлекает многих себе в дружбу, а ласкательство весьма малым числом пользуется приятелей. Напоследок, излишнее любопытство и нескромное велеречие низвергается стремглав в пропасть неприязней премногих. Того ради наставляет нас благоразумие, первое, дабы мы, смотря по состоянию, чину и летам особ, поступали с ними, так чтоб со всеми умеренно и кротко, с высшими — покорно и почтенно, с равными — учтиво и услужно, а с нижайшими — благосклонно и ласково. Второе, дабы разность другов прилежно наблюдали, их, почитай, три рода. Иные не хотят нам вреда, но и пользы не желают. Иные доброжелательствуют нам, но без собственного своего ущерба. Иные, наконец, все истощивают, да нам учинять пособие. Следовательно, не должно того ожидать от другов первых и вторых, что токмо последние обыкновенно приносят. Третие, да мы совершенно различаем и врагов, кои равным образом не одного ж рода. Некоторые хотя благополучию нашему завиствуют, однако о препоне оному не промышляют и не тщатся. Некоторые всяким способом счастие наше опровергнуть и истребить стараются, однако без намерения вринуть нас в напасть. Но некоторые пред всеми прочими толь злобны, что непрестанно туда стремятся, да мы будем неблагополучнейшими, причиняя всякое зло, коим мнят бедность нашу и бедствие увеличить. Оных первых благодеяниями примирять себе можем, тех вторых обиды долженствуем несть терпеливно и злое их намерение отвращать без наглости, но сих третиих нападению сильно и мужественно возражаему быть повелевает благоразумие. Ибо ‘не имеет тот ума, кто в надлежащее время гнева не имеет’, {Mentem non habet, qui redo tempore iram non habet. Senec. De ira.} толь наипаче, что по опыту есть, кои от снисхождения злейшими, а от сопротивления им добросовестнейшими бывают. Превеликое и преславное нечто есть мудрость, но ни мало не меньше и благоразумие, не сравненное ни с чем в жизни, кроме добродетели.
Что мудрость и благоразумие есть для разума, то самое добродетель в рассуждении сердца. Первые обе просвещением служат оному, а добродетель озаряет исправлением сие: она к мудрому должностей наших рассмотрению и к употреблению их благоразумному присовокупляет еще поспешное исполнение сих же. Но что есть сие толь драгое имя и толь красная вещь и благолепная? Что есть сия вселюбезная и великоименитая добродетель? Она есть навык воли нашея, по силе коего, разумною кто возбужденный любовию, должности, преднаписанные в Законе, охотно исполняет. О! вещь, О! действие, О! плод, О! польза. Что в жизни нашея может потребнее быть сего и дражайше? Премного, поистине, мудрость, премного и благоразумие пользы приносит человеку, еще и превозносит его величеством пред всеми животными и токмо что малым чем не равняет с небожительными силами, но более по всему и во всем добродетель: без тех в человеке надлежит быть скотствованию, но без сея зверству. Зверству? еще и диавольству, которое, всея добродетели совлекшись, дышит токмо злобою, гнусностию и всяким скаредством. Если б нужда настала быть необходимому из трех сих доброт единыя коея избранию, то б казалось, что лучше б в таком случае быть, по предпочтению, добродетельным единственно человеком, когда б уже не позволялись притом к совершенству человечества прочие две, мудрость и благоразумие. Добродетель отнюдь никому и ни себе вредительна быть не может, тем бы самым лишилась природного своего существа, ежели б в злое уклонилась. Но острый разущ есть, как обоюдный меч, и держащего повредить, и нападающему живот может исторгнуть. Правда, и мудрость и благоразумие тем же самым преродятся в безумие и несмысленность, когда или злое одна предвосприемлет намерение, или злые другая употребляет орудия, однако блистают всегда некоторыми искрами первородныя своея светлости, буде и радетельно поспешают к злому окончанию и опасно в произведении злого дела поступают. Напротив того, добродетель уже, всеконечно, не добродетель, но порок, бесчиние, самая злость, если не по разумной любви действует, да по пристрастию необузданному и толь наипаче, что не оставляет уже она тогда в себе ни тени, не то что слабого луча от естественного своего благородства. Бесчестно человеку быть безумному, срамно несмысленному, странно неистовому, пагубно исступившему и беснующемуся, что ж быть злому? и злому еще неисцельно? Сие уже не имеет, почитай, и названия приличного, ибо сие не человеческого есть свойства, но зверского свирепства, но ярости змииныя, но остервенения демонского. Добродетель, добродетель вседрагая свершает, чтоб так сказать, человечество и творит подобным человека неогнепальных и бесплотных слуг Божиих токмо состоянию, но и самому божественному, коего по образу душою и сотворен есть.
Какое ж добродетели и существенное начало, из которого происходит! И основание ея, на коем она утверждается! Есть то любовь, но любовь разумная. Сия любовь делает, что мы не по страху казни, но по обязательству и добровольно исполняем должности наши: порок в том есть точный, когда, боясь томлений и мук, да и по принужденной неволе, отправляем повеленное Законом. Любовь сия разумная так в уме и в сердце нашем действует, что мы искренно, постоянно и благосмысленно дела наши производим. Итак, всех вообще добродетелей, кои эфика исчисляет и нарицает собственным каждую именем, как то: для безопасства в сожитии — справедливость, бескорыствование, милосердие, равномерие, человеколюбие, щедрость, верность, истинство, молчаливость, словоумие, послушание, почтение, благоутробие, доброприветливость, услужность, правота, {iustitia, probitas, placabilitas, aequabilitas, humanitas, beneficentia seu liberalitas, fidelitas, vera citas, iusta loquendi libertas, oboedientia, reverentia, misericordia, congratulatio, diligentia, aequitas} для здравия телесного — трудолюбие, ощадство, трезвость, чистота, {laboriositas, parsimonia, sobrietas, castitas} для душевного спокойствия — великодушие, крепость, терпение, правосердие, или благость, кротость, умеренность, целомудрие, или воздержание, достаточество, да и верх сих и венец — в участи своей полное благотишие, {animositas, fortitudo, patientia, aequanimitas, mansuetudo, modestia, temperantia, sufficientia, ‘} всех, вещаю, вообще добродетелей свойства суть искренность, благорассуждение и постоянство. {sinceritas, pmdentia, constantia}
Искренность {sinceritas} производит, что мы с чистодушным намерением в правом сердце и для окончания согласного Закону должности наши исправляем, так что муж добродетельный не по растленному пристрастию действует и не подобия токмо добродетелей показывает, но в истинных упражняется добродетелях. Надменного молчаливость, важность, прилежность, сладострастного людскость, щедрость, усердие, сребролюбивого скупость, трудолюбие, чистоту возможно ль назвать добродетелями, а не тению добродетелей? Следовательно, истинный есть порок действовать лукаво и лицемерно и, оказывая ложную правду, скромность и доброту, плутовству своему успех промышлять благополучнейший. Благорассуждение {prudentia} делает, что мы в исправлении должностей наших с надлежащим предохранением обходимся, прилежно рассмотривая и самые малые, что до места, до времени, до лиц, окрестности. Не инако действует мудрый церковный пастырь, который в увещаниях своих взирает, первое, на место, наказывая прежде словами наедине, а не всенародно, второе, наблюдает время, исправляя согресшего тогда, когда он не волнуется и не кипит какою страстию, но находится в здравом и порядочном состоянии, третие, делает различие и между лицами, для того что инако с разумнейшими, инако с неискуснейшими, с высочайшими инако, нежели с равными и нижайшими, он поступает. Того ради не может не быть пороком, ежели, действуя безрассудно и продерзостно, добродетельные сокрушать силы и себе равно, как и прочим, больше делать вреда, нежели пользы. Постоянство, {constantia} напоследок, есть причиною, что мы в намерении действовать по честности тверды пребываем, и, хотя добродетельное дело, коль ни с великою трудностию происходит, однако стоим и бодрствуем, непрестанно ж с новыми собираясь силами, непоколебимым стремлением поражаем злодеяния, и буде когда преткнемся и упадем, то с охотнейшею восстаем поспешностию. Ибо не едино или другое от разумныя любви деяние, но непрестанный и редко прерываемый в честности подвиг, происходящий от навыкновения, добродетельным делает человека. Как же? Как посему не порок есть нега, {mollities} коя человека препятствиями внутренними и наружными от правыя стези отвращает? И как потому ж не негодное есть и упрямство, {pertinacia} по которому человек для навыкновения полученного себе в злотворении не токмо всегда порочно делает, но и бесчиние свое всяким образом извинить, защитить, еще, ах, зло! еще и славиться оным не усумневается?
Три сии навыкновения, то есть мудрость, благоразумие и добродетель, сопрягаются братским союзом в человеке нравственно совершенном. Но есть ли и может ли быть тот и несовершенный христианин, кто одарен есть мудростию, дабы христианские должности прямо разуметь, благоумием, дабы в оных благочинно подвизаться, и добродетелию, дабы в них преуспевать поспешно? От различного, впрочем, сих навыков и им противных сопряжения происходят четыре вида человеков, нравственно рассуждаемых. Одни, кои простоту имеют беззлобную, другие, у коих превозмогает хитрость, злость и лицемерство, третие, в коих обретается грубое нечестие, и четвертые, которые сияют мудрым и благоразумным благочестием. Жалок род человеков первый: малым детям он подобен. Ненавистен вид второй: демонов во плоти представляет. Проклинаем есть вовеки третий: сей и скотствует, и зверствует, и диавольствует. Но коль неизреченно блажен и преблажен четвертый! Сии токмо суть мужи в добродетели, исполины в ней и герои.
Предложено уже, СС, о мудрости, благоразумии и добродетели по обещанию нашему и по приличию вкратце, а по возможности обстоятельно. Собрано мною все касающееся до них в един состав, что у мудрых писателей обретается на разных местах пространно. Представлен здесь в порядочном расположении и благознаменитыи труд их достохвальных вовеки размышлений, и моего некий успех странствования, и малый плод чтения и выписок, и из многих авторов изъятия, хотя притом беседа моя и некраснословна была по должности и званию, однако ж, мню, дельна и полезна по усердию к Отечеству. Назначен и ограничен округ всего человеческого внешнего и внутреннего любомудрия. Исчислены науки и знания, изъяснены их основания и свойства, означены действия, объявлена в них драгоценнейшая и богатейшая всех в свете сокровищ польза. И кто ж о сей в самый варварский какой век сомневался? Кто сея когда не чувствовал и не признавал? Однако странно нам слышать, чужде видеть, трудно понять и всему будущему потомству, в нынешние времена, в кои все науки и знания толь на высокую степень произведены и никогда больше не подавали чувствовать всем сладость зрелых своих плодов, в нынешние, вещаю, времена и недавно, произник некто, {Жан-Жак Руссо, обыватель Женевский.} который все свои напряг силы, дабы доказать, что ‘от учений больше повреждения произошло добронравию и что без наук и знаний добродетельнее люди пребывают и жительствуют в обществе’.
Какою желчию растворю мое нарекание? или, какою не растворю оного? Что возопию? Как нападу? Чем поражу? Куда обращусь? Оглашу ль токмо? иль и поругаюсь толикому сему безместию? Ужасное и невероятное злоупотребление человеческого ума! Но еще и невероятнее кажется, что ученое негде у инославных собрание, {Дижонская академия в Бургонии.} собрание, говорю, ученое подтверждением и одобрением своим с награждением увенчало такую оного суемысленность или, лучше, тщеславность. Разве, может быть, и он свое мнение препоручил тому клевретству на рассуждение прямо как игру своего разума, расцветив, распестрив и обогатив токмо слово пышным и велелипным красноречием, и оно либо в нем подтвердило не самую силу дела, но одни красные его начертания и изображения.
Как то ни есть, только ж лжеучение его или, лучше, блядословие, само в себе имеет и с собою несет на себя возражение и опровержение. Ибо самое добронравие, бесспорно, есть навык воли нашея к люблению всего честного и Законом повеленного. Но если навык, то как не учение? И буде ж учение, то как и неразумное? Следовательно, ни добродетель без снискания и научения не получается и признанием снискания и научения полагается уже твердо и просвещение разума, то есть мудрость и благоразумие, в сопротивление грубости и скотствованию. Вот же необходимо и, по его, нужны нам как нравоучительные, так и разумные науки, и нужны для того, что они не токмо поспешествуют очищению нравов, но без них еще и не осиявается человеческий ум, и не удобряется воля и сердце. Солнце есть для них мудрость: она там все доброе и истинное производит, согревает, оживотворяет, украшает, расцвечает, плодоносит и озаряет. Без мудрости нет совершенства в добродетели: мудрость и добродетель сестры между собою родные одного отца и матери, но старшая мудрость, приемлемая во всем своем распространении и за благоразумие, и за добродетель и токмо в собственном и теснейшем знаменовании различающаяся с оными.
Примеры, впрочем, его, что ‘добродетельнее некоторые мужи и общества пребывали без учений, нежели наученные жительствуют’, сверх того, что все токмо частные, {particularis} а не общие роду человеческому, но от частного ко всему без изъятия общему нет, как научают логичествующие, последовательного заключения, не сильняе ль еще, наоборот, подтверждают, что самых грубых времен в обществах не токмо не в равновесии надлежит быть добродетели с пороками, но сим и превозмогать оную? Ибо когда свет не без тьмы, твердость не без слабости, обуздание не без самовольного ристания, то какой должно быть темноте в самой глубокой нощи, изнеможению в самом расслаблении, невоздержанию в самом злодейственном бесчинии? Итак, не говорю уже, что, а сие не может назваться софистическим, ложным и ухищренным опровержением, мнение то противно благополучному и святому употреблению всех христианских обществ, у которых мудрость, разум, совет и знание первейшими Духа Святого прославляются дарами благочестно, обличают и опровергают оное древнейшие идолопоклоннические, вознесшиеся не токмо храбростию, не токмо добродетелию, языческою впрочем, токмо ж достохвальною, но и мудростию и благоразумием. Негодование мое на толь недостойное суемудрие нового того мудреца представляет себе здесь мысленно восставшие и исшедшие на среду оные в истории неумершие роды и слышит оно их, будто как вещающие сие: что твое, о! человек и христианин, за дикое или и смехотворное мудрование? Откуду ты почерпнул такое мнение? Где преисполнился отнюдь не божеского вдохновения? Кто тебя сему научил или подустил, лучше? Кто? Скажи нам толь истинно, коль мудрствовал ты ложно. Можешь ли сею лжею обнесть наши оставшиеся писания? И буде на нас клевещешь, то с каким бесстыдством? Вами, вами самими, о! глубокие наши мудролюбцы, благоразумные законоположники, краснословные витии, сладкопесненные стихотворцы, свидетельствуемся, коих многие сочинения христианскими не без великия обращаются пользы руками, свидетельствуемся вами и вас взываем, не от вас ли предано, что ‘мудрость есть матерь всем изрядным учениям и царица всем добродетелям, коея ни полезнее, ни преславнее, ни бесценнее ничто не дано свыше человеческой жизни’? {Ita fit, ut mater omnium bonarum Artium Sapientia sit: a cuius amore Graeco verbo philosophie nomen invenit, qua nihil a dus immortalibus uberius, nihil florentius, nihil praestabilius, hominum vitae datum est. Cic. De Leg. I. No 22.
Princepsque omnium Virtutum est illa Sapientia, quam vocant. Cic. De offic. I. No 43.} Не наши ль восклицания побуждают не токмо обучаться мудрости, но и самой добродетели? Не гласят ли они: ‘научись, о! каждый отрок, добродетели и совокупно постоянному, великодушному да и достодолжному трудолюбию’? {Disce, puer, virtutem ex me, propriumque Laborem.
Virg. Aeneid. Lib. 12. V. 435.} Не мы ль и поныне в книгах вопием наших: ‘кто обучился исправно и верно преизящным наукам, тот свои нравы и украсил добродетелию, и умягчил их, и удобрил, и совокупно не стал быть ни диким, ни грубым, ни невеждою’? {Adde quod, ingenuas didicisse fideliter artes, / Emollit mores, nee sinit esse feros. Ovid. De Pont. Eleg. 9. V. 47.} Так громогласно трубят на неисчетных местах в сочинениях своих все оные язычники! Того ради не науки, поистине, не науки причиною развращенных нравов, но, почитай, общее презрение к учениям и потом злое употребление рассуждения, необузданная страсть, слабость попущенная природы, прелесть мирских сластей и роскошей и, наконец, наведенная невоздержанием и суемудрием слепота умной силе и окамененное нечувствие истинного блага в прихотьствующем самоволии. Сие все есть смертоносный вред и правоверию, и добронравию, а не науки, ибо все сие и препятствует обучаться добродетели твердо.
Но вы, да к вам обращу благоуветствие моего слова, о! российские всякого чина и состояния чада, не взирая на недостойную сию клевету и злословие и удостоверяясь, всеконечно, что нет полезнее и спасительнее благих и разумных учений человеческому роду, снискивайте мудрость, научайтесь благоразумию и навыкайте добродетели от мягких ногтей. Проложен прямый и гладкий путь, ведущий к священному храму наук, отверсты и царские врата к самому их престолу — всем вам вход невозбранен. Внидите в самое их внутреннее обиталище, приимут вас там и обымут радостно, ласкосердо и приветливо святые, красноличные и сладкопеснивые музы. Не пренебрегайте, как златокованныя, сея душевныя утвари, не презирайте и бесценного сего дара, коим всем нам милостивно обогащаемым быть и наслаждаться судила, повелела и даровала к тому способ чрезвычайно действительный, как безмерно щедрый, общая Матерь Отечества, пресветлая, державнейшая, великая государыня императрица, Елисавета Первая, самодержица всероссийская.
О! Коликие и в ней самой видим дарования, видим и с благоговением проповедуем чудное сословие императорских ея добродетелей. Превозносим, во-первых, ея благочестие, прославляем мудрость, величаем миролюбивое благоразумие и мужественное геройство, провозвещаем правосудие, похваляем матернее попечение о пользе нашей, славословим великодушие, ублажаем человеколюбие и щедроту, и толь наипаче, что сперва еще не токмо подданных ея величеству народов, коликое ж притом моего благодарного сердца чувствие, то сердце мое токмо само чувствовать Умеет, а изобразить языком бессильно, исперва еще, не токмо подверженных скиптру ея народов, но и всех соседних и отдаленных был сей един извет и глас: Елисавета Первая, всероссийская самодержица, не того единого ради обладать оправдана свыше, чтоб быть токмо отменною повелительницею, но дабы ей правлением своим и показать совокупно коль многомощнее повелевать имеют превосходнейшее ея милосердие и щедрота — свойства, сродные в Вышних живущему и на кроткие помышления призирающему. Да и можно ль сему быть инако? Есть она дщерь Петра Великого, Петра, восклицаю, Великого, которого непонятными потомкам и необъятными настоящему роду делами поражен бывши восторгом ужасшийся мир и поныне оным удивляется в оцепенении и вовеки удивляться не престанет. И коль сие все ни праведно есть, однако исповедуем и не молчим и молчать о сем есть некоторый род законопреступного ухищрения, что величество твое, о! монархиня августейшая, попусти взыванию моему быть к тебе, отсутствующей от сего места, но в сердцах наших непрестанно и неисходно присутствующей, что поистине ты сама благочестивейшею в законе, премудрейшею в советах, мужественнейшею в предприятиях, правосуднейшею в уставах, усерднейшею материю в Отечестве, великою во всей империи, в снисхождении великодушнейшею, милостивейшею и щедролюбивейшею, самым делом изволяешь пребывать благопохвальнее в тысящи тысящ крат, нежели по сим хвалима быть от нас желаешь, и отнюдь не являешь ни скоропреходным мановением, чтоб все монаршеские добродетели, в умозрительном, нравственном и гражданском любомудрии описанные и на всеобщее зрение и им подражание изведенные, хотя истинно все в разуме и в сердце твоем прекрасно и благолепно сияющие, величеству твоему громогласно были присвояемы. Едва, и едва ль еще терпеливно, может сносить труб таких громкое возглашение оная неизреченная в тебе мерность, мерность, где кротость преизобилует в самом достолепном величеству сане, мерность твоя, которая, и на высочайшем вселенныя водворяясь престоле, не презирает с высоты престола дольнейших. Но сим самым коликих и коих похвал не достойно величество твое? Да и кое в нас толь отвращенное сердце, чтоб не пренаполнено было тобою? Кой гугнивый, толь и отроческий язык, дабы не поревался должные тебе произносить похваления? Нет, кто б ни видел самодержицу свою как безмерно добродетельную, так крайно от превозношения удаленнейшую. Как онеметь и не прославлять? Похвала есть природная мзда добродетелям, а побуждения к твоим похвалам толь законны и сильны, что, почитай, святотатство не провозглашать оных. Всяк верный подданный чувствует, что и колико тебе долженствует, сложенная тобою с народа твоего и ныне доимка, та ж многих сот тысящ, и еще не одного миллиона, преглубоко у всех впечатленна есть в сердце. И, о! великодушия твоего, толь неизреченную показавши милость, желает величество твое высочайшим своим указом токмо исправных за ту должностей от каждого, в чем состоит наша ж собственная польза. Но удостоверяем, прещедрая императрица, удостоверяем все единодушно и единогласно, что не токмо в верности к тебе пребудем, радуясь о тебе и красуясь тобою, не токмо в званиях радетельны быть потщимся, но готовы и жизнь нашу положить за дражайшую и освященнеишую твою особу: благодеяния твои требуют от нас того, за которые не обретаем уже достойного слова к возблагодарению тебе, всякое название недовольно мнится: превосходишь щедротою твоею и Матери Отечества и Великия проименование.
Того ради не могу быть укорен и малейшим, а неизлишествующим, ласкательством. Как скоро произнесется сладчайшее твое имя: Елисавета, дщерь Петра Великого, то все приносимые тебе хваления несравненно ниже самыя правды усердствию нашему являются. Кое ни представится внутреннему нашему зрению из премногих твоих совершенств, каждое в то ж самое время усмотривается верховнеишим из всех, первейшим в них и главнейшим над всеми, и сие по искренности, по благорассуждению и по твердому постоянству, то есть по трем свойствам существенным всех обще твоих добродетелей. Разве токмо по предпочтению наречется всем высота, начало и приснотекущий источник, православное твое благоверие: сим самым, несомненно, веришь Бога, веришь Богу и веришь в Бога с крайним упованием на Него и с пламенеющею любовию к Нему. А вещию все купно в тебе преславны и без изъятия прехвальны. Благознаменита, ибо лучезарна есть внешняя твоя красота, на сию когда едину взор наш возводим, мним, что она всякую превосходит похвалу в удивлении нашем, как и по достоинству, но тогда ж ощущаем светоноснейший и благолепнейший еще, по блистающим талантам, небесный дух в тебе и с тобою соединен пребывающ. Плоды его равномерны ему токмо самому и твоей сердечной правоте, по которой все твои действия равно велики: мысль, намерение, начинание, произведение, совершение. Всякая великость есть возносительна к другой с превосходящею равняемая, недостигающа есть она с малейшею сносимая, сама превышает. Но с каким человеческим ни сличится величество твое, узрится, что нет к нему и применения: все оно превосходит по всему, Божиего токмо зрится меньше, коего, однако, точное оно есть подобие, точное зерцало и точное изображение мудростию, благостию, силою, властию, державою, правлением, хранением, милосердием, щедростию, долготерпением, правосудием и тем милостивым. Того единого есть начертание, земного всякого истинное вещество и главизна. Но и толь благотворящее в тебе сие величие, что невидимы благодеяний твоих к подданным и пределы. Оно вседневно и, почитай, ежечасно, единою рукою награждает усердие, верность и заслугу щедро, а другою защищает сильно и праведно невинных, утесняемых и бедных. О! едва не безмерных твоих во всем преимуществ. И что ж прочее? %обнее есть нам в молчании чудиться твоим великим свойствам и чувствовать сладость нашего при тебе блаженства, нежели превозносить их похвальными словами: не возмогаем, великая государыня императрица, не возмогаем мы, и особливо на то пореваясь, как достойно тебе возблагодарить за все благое, на нас богатно излиянное и ежедневно повсюду и на всех изливаемое, так и по достоинству восхвалить величество твое и прославить по усердию: сила наших восклицаний не сравнится никогда с молчащим ревности пламенем.
Итак, просим токмо и молим Всемогущего пребесконечную милость, да по безначальным и праведным своим судьбам продолжит ныне цветущее твое благополучие, твердую славу, миролюбное состояние, на ухищряющих же коих-либо неправдою да подаст от превыспренния благостыни силу к возражению или и к всеконечной победе и одолению! А более, да соблюдет здравие твое, здравие дражайшее, здравие, на котором наше всех прямое утверждено счастие, сие да соблюдет невредно и премноголетно! И да будет Ему ж, Богатодавцу всех благ, угодно при долговременном и всегда благосчастном величества твоего между земнородными сожитии и императорствовании одарять от часу обильнее и наследника твоего, благоверного государя, великого князя Петра Феодоровича, благословляя его с дражайшею и любезнейшею супругою, благоверною государынею, великою княгинею Екатериною Алексиевною (тезоименитою родительнице твоей, а нашей некогда государыне императрице и самодержице, ныне в горних уже обителях ликующей бессмертно) вожделенным им самим и всей России чадом! И равно всех по нем, в позные времена имеющих наследовать всероссийския державы императорский венец, украшать не меньшими, но толикими ж и во всем подобными твоим добродетелям в роды родов и всех веков до скончания! Дабы Первой тебе Елисавете быть и первейшим, и всегдашним, и живым образом, на который бы взирать предержащим впредь всероссийским обладателям!
И се паки к вам, российски удобопоятные юноши, слово при окончании. Не пренебрегайте, повторяю и повторить о сем не могу довольно, и не отщетевайтесь толикого вам благодеяния от толикия и таковыя монархини и Матери. Возжелайте просвещаемы быть учениями и украшаемы добронравием вяще и вяще. Все вас к тому призывает: польза Отечества, должностей звание, почесть за изрядные услуги, слава и хвала за трудоположение и подвиги, собственное при том увеселение, подражание мудрым еще народам, честь в сравнении тем себя с ними или и в превышении оных, а всего более — душевное спасение. Но упражняясь достодолжно и трудолюбно в истинном любомудрии, познавайте исправно, что оно есть не нечто малое, не нечто также пустое и игралищное, но превеликое и преизящное, первое и последнее человечества, и не токмо не недостойное всякого благородного сердца, но и необходимое каждому. Ибо оно есть знание, по Волфию, возможных, поелику суть возможные, а разум сего, поелику вещи доказываются причинами естественности {essentia} их и бытности, {principia caussae} но несказанием повествуются по делам бывшим или настоящими, так что любомудрие есть знание вещей сущих или будущих и также причин или начал, чего ради они суть или бывают, или быть могут. И оно ж есть знание, по Картезию, произведенное твердо из достоверных начал.0 Оно есть знание, по Аристотелю, истинное и достоверное по причинам. Оно есть наконец знание, по Платону, вещей божественных и человеческих и купно причин, коими сии вещи содержатся. То есть по всем сим существенным и по разноречию согласным любомудрию описаниям оно есть целая мудрость, совершенное благоразумие и спасительная добродетель.

Французский с латинского и греческого перевод философическим званиям, в сем слове употребленным по-славенски, сделанный нарочно в пользу умеющим из наших по-французски для лучшего им понятия оных званий

existential
existence
facultas reflexive cogitans
facult par reflxion pensante
substantia
substance
essentia
essence
mens
entendement
summum bonum
souverain bien
simplex adprehensio
perception simple
intellegentia
intelligence
purus intellectus
entendement pur
sensatio
sensation
imaginatio idea
imagination ide
iudicium intuitivum discursivum
jugement intuitif discursif
propositio, enuntiatio
proposition
ratiocinatio
raisonnement
operatio
operation
conclusio
conclusion
ratio sufficiens
le pourquoi suffisant
volitio
le vouloir
aversatio
aversion
finis
la fin
medium
le moyen
intentio
intention
fruitio
jouissance
electio
choix
reiectio
refus, rejet
combinatio idearum
combinaison d’ides
praesumptio
prsomption
sapientia
sagesse
prudentia
prudence
virtus
verru
habitus
l’habitude
historico empirico
d’une mani&egrave,re simple historique
philosophico scientifico
d’une mani&egrave,re solide et savante
per saltum
par sauts et par bonds
theoretica
speculative
practica
pratique
certa
certaine
probabilis
probable
voluntas efficaciae
volont effective
moralis
morale
securitas
scurit
sanitas
sant
tranquillitas animi
tranquilit d’me
iustum
le juste
honestum
l’honnte
decorum
le biensant
sectae
partis, sectes
rationalis
la logique
moralis
la morale
naturalis
la physique
praeparans
qui prpare
Instrumentalis
instrumentale
principalis
principale
perficiens
qui perfectione
universalia
les universaux
ens
un tre
simplicia entis attributa
les attributs simples d’un tre
disiuncta entis
les attributs spars d’un tre
subiectum
sujet
attributum
attribut
inferiora entis
les attributs infrieurs d’un tre
modi
les modes ou mani&egrave,res d’tre
relatio
relation
radix
racine
extensio
tendue
linea
une ligne
figura
une figure
obiectum
objet
materia
mati&egrave,re
contingentia
contingence
absoluta
perfections absolues
relativa
perfections relatives
physica
physique
moralia
morales
species
une espsce
reciprocatio
reciprocation
unio commercium
union commerce
influxus physicus
influence physique
spiritus animale
les esprits vitaux
realiter
relement
causae occasionales
causes occasionnelles
harmonia praestabilita
harmonie prtablie
series
suite
sigmentum
fiction
suppositum
supposition
coextensa
qui est de mme tendue
impressio
impression
sedes mentis regia
si&egrave,ge de l’me
glandula pinealis conarium
la glande pinale
corpus callosum
corps plein de durillons
medulla oblongata
moele prolonge
musculi
muscles
praeexistentia
prexistence
causa
cause
effectue
effet
modi agendi
mani&egrave,re d’agir
spacium
espace
locus
lieu
figurabilitas
propre tre figur
inane
le vide
forma
forme
elementum
lment
vivipari
qui engendrent
ovipari
qui pondent
amphibia
les amphibies
testacea
poissons coquilles
les phnom&egrave,nes
l’exprience
experimentalis
exprimentale
physicus
physicien
mixta adplicata
les mathmatiques mixtes
ius naturae
droit naturel
passiones adfectus perturbationes
les passions
impassibilit
passibilit modres
indiferent
passions modres
, ,
passions immodres
simplices societates
les socits simples
attentio
attention
discretio
discernement
circumspectio
circonspection
Providentia
providence
sur qui on a impos les mains
iustitia
la justice
probitas
dsintressement
placabilitas
facilit s’appaiser
aequabilitas
uniformit
humanitas
humanit
beneficentia seu liberalitas
libralit
fidefitas
fidlit
veracitas
action de dire la vrit
justa loquendi libertas
raisonable franchise de parler
obedientia
obissance
reverentia
vnration
misericordia
misricorde
congratulatio
congratulation
diligentia
soin
equitas
quit
laboriositas
assiduit au travail
parsimonia
pargne mnage
sobrietas
sobrit
castitas
chastet
animositas
gnrosit
fortitudo
valeur
patientia
patience
aequanimitas
bont
mansuetudo
douceur
modestia
modestie
temperantia
retenue
sufficientia
sufisance
сштссркеих
plein contentement de son sort
sinceritas
sincrit
constantia
constance
mollities
molesse
pertinacia
opinitret
principia
principe

ВАРИАНТЫ И РЕДАКЦИИ

СЛОВО О МУДРОСТИ, БЛАГОРАЗУМИИ И ДОБРОДЕТЕЛИ

HP, л. 251—277.

4—5 как изданная уже в свет особенно, и также б не увеличить ею сея книжки в HP вписано над строкой другими чернилами.
9 речь в HP вписано другими чернилами.
19 бытием / [сущностию]
105 чувств / [неведения]
230 но ни уловлением / но ни преуловлением
234—235 способнее жизни своея лишиться / способнее и сноснее жизни своея лишиться
252 общего разумного мнения / СП: общего мнения, исправлено по HP, где разумного вписано на левом поле.
316 После: сущее — [нрзб.]
317—319 В НР и СП отсутствуют знаки сносок над словами простые сущего свойства и свойства сущего распряженные, напротив этих слов на правом поле значатся их латинские термины: simplicia ends attributa и disiuncta entis, исправлено по смыслу.
319 действенность и могущество / действенность и [нрзб.] могущество вписано на левом поле.
353 Слова действия человеческие нравственные и их правило в HP взяты в кавычки.
374—375 сущее необходимое / [бытие] необходимое
376 сущности / [бытовстве]
470 или тюричковой в HP вписано над строкой.
478 уничтожаемы были / [нрзб.] были
483 смыслящему человеку / смыслящему и внимающему человеку
490 все три в HP вписано на левом поле.
501—502 В НР цитата из Аристотеля написана на отдельно приклеенной сургучом полоске.
505—512 или также мире, имеющем неисчетные вихри ~ он не разумеет написано на приклееной сургучом полоске.
513 очертание в HP вписано на правом поле.
515 кислость, пресность в HP вписано на правом поле.
534—541 Ея есть гадательствовать ~ электризованному телу в HP вписано на приклеенной сургучом полоске.
564 твердого / СП, HP: твердыя, исправлено согласно грамматике.
647 вещи, нам любезныя / вещи, [себя] любезныя
680 к общему спокойствию и потребности служить может / к общему спокойствию и пользе служить может
681 также войско ~ телохранителей в HP вписано на правом поле.
704—705 не для законного и не достохвального окончания / не для законного и не достохвального ради окончания
780—782 или ухищряет ~ к действию орудия в HP взято в кавычки.
805—806 мнит о себе, но и высокоумно, что / мнит о себе, что
828 добрые дела / добрые деяния
886 с нижайшими благосклонно и ласково / HP: с низшими благосклонно и ласково, СП: с нижайшими благосклонно, ласково восстановлено по HP в соответствии с ритмом фразы.
904 бывают в HP вписано на правом поле.
956—959 в сожитии — справедливость, бескорыствование, милосердие, равномерие, человеколюбие, щедрость, верность, истинство, молчаливость, словоумие, послушание, почтение, благоутробие, доброприветливость, услужность, правота / СП: в сожитии — справедливость, бескорыствование, истинство, молчаливость, словоумие, послушание, почтение, благоутробие, доброприветливость, услужность, правота, восстановлено по HP в соответствии с перечнем латинских терминов, данным в примечании.
961 или благость в HP вписано на правом поле.
961—962 или воздержание в HP вписано на правом поле.
963 благотишие / благостояние
1026 объявлена в них драгоценнейшая и богатейшая всех в свете сокровищ польза / объявлена в них человеческому роду нужда и доказана от них драгоценнейшая и богатейшая всех в свете сокровищ польза
1062—1063 и за благоразумие ~ различающаяся с оными вписано на левом поле.
1152 После: великодушнейшую — человеколюбивейшую
1165—1184 да и кое в нас толь отвращенное сердце ~ матери отечества и великия проименование написано на отдельном вклеенном между 46-й и 47-й стр. листе без авторской пагинации (л. 274).
1193 высота вписано на правом поле.
1196—1197 все купно в тебе преславны и без изъятия прехвальны / все в тебе преславны и прехвальны, слова купно и без изъятия вписаны над строкой.
1198 на сию когда / когда на сию
1233 благосчастном / благостоящем
1234 наследника твоего / преемника твоего
1241 украшать вписано на левом поле.
1260 бытности / [сущности]

КОММЕНТАРИИ

Печатается по СП (т. 2, с. 236—315) с учетом исправлений по HP (л. 251—276).
Начато во второй половине октября или в ноябре, окончено в начале декабря 1752 г. Основанием для нижней датировки служит заявление Тредиаковского о начале работы над словом ‘во время самого печатания’ второго тома, отданного в типографию не ранее 7 октября 1752 г., верхняя граница датировки определяется датой отзыва на слово Г Ф. Миллера и И. К. Тауберта — 11 декабря (Подробнее см. статью »Сочинения и переводы: история издания’, с. 492). Ни в одном из планов второго тома ‘Слово’ не значилось и было написано, как видно из преамбулы к нему, неожиданно для самого автора. Вероятной причиной его создания послужила недавно вышедшая и возможно только что полученная Тредиаковским книга Ж.-Ж. Руссо ‘Discours qui a remporte le prix l’Acadmie de Dijon, en 1 anne 1750, sur cette question propose par la mme Acadmie: ‘Si le rtablissement de sciens et des arts a contribu purer les moeurs’ Par un citoyen de Gen&egrave,ve’ (Gen&egrave,ve, 1750, ‘Рассуждение, удостоенное премии Дижонской Академии в 1750 году, на тему, предложенную самой Академией: ‘Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов’ От жителя Женевы’). В своем ‘Слове’ Тредиаковский последовательно обосновывает единство врожденного, или естественного, разума, просвещенного разума и добродетели, что подводит к полемике с Руссо и опровержению его мнения о вреде просвещения (см. с. 314—317).
‘Слово’ — единственное произведение ‘Сочинений’, вызвавшее затруднения при прохождении цензуры. Его рецензенты, Миллер и Тауберт, пришли к разным заключениям, первый не нашел в нем ничего предосудительного, Тауберт рекомендовал его к рассмотрению русских членов Исторического собрания, ссылаясь на трудность его содержания и ‘употребленных г. автором многих новых философских терминов, о силе которых ни он, ни г. Миллер рассуждать не в состоянии’, а также ‘для приложенного на конце панегирика ее императорскому величеству’. На это в тот же день Тредиаковский ответил заявлением в Академическую канцелярию, в котором ссылался на высокую оценку ‘видевших оное слово’: ‘И во-первых, преосвященный епископ Гавриил Коломенский, который еще оное и великих своих похвал удостоил, видел его и его высокопревосходительство г. камергер Иван Иванович Шувалов, читал оное и обер-секретарь Яков Герасимович Леванидов и очень похвалял, чтено оное и г. поручику Красильникову и похвалено, чтено и г. учителю математических наук, кои в Москве преподаются на Сухаревой башне, Василью Афанасьевичу Ушакову’ (Пекарский. С. 167—168). О новых терминах Тредиаковский заявлял, что они ‘подтверждаются все книгами нашими церковными, из которых я оные взял’ (Там же. С. 167). Возможно, на разрешение к печати слова повлиял И. И. Шувалов.
В дальнейшем Тредиаковский написал целый ряд философских трактатов, в которых развивал положения, высказанные в ‘Слове о мудрости…’.
К ‘Слову’ Тредиаковский приложил перечень терминов (‘Французский с латинского и греческого перевод философическим званиям, в сем слове употребленным по-славенски, сделанный нарочно в пользу умеющим из наших по-французски для лучшего им понятия оных званий’), усматривая в нем, очевидно, самостоятельное значение: он был вынесен как отдельная работа в оглавление ко второму тому. Составлявшийся, по-видимому, в спешке, перечень не отличается сколько-нибудь продуманной системой, в нем в разных формах повторяются одни и те же термины, и включены термины, не использовавшиеся в ‘Слове’. Характерно, что Тредиаковский специально делает французский перевод латинских и греческих терминов, адресуя свой перечень ‘в пользу умеющим из наших по-французски’, то есть к новой генерации русских читателей, не знающих латыни (см. статью »Сочинения и переводы как стихами, так и прозою’ в творчестве В. К. Тредиаковского’, с. 479).
С. 284. NB. В предисловии при первом томе на XXIII странице объявлено, что в сем втором томе по стихах, сочиненных нашим образом и римским, еще положена речь ~ отставлена… — Имеется в виду ‘Речь приветственная <...> Кириле Григорьевичу Разумовскому…’, намеченная согласно второму плану СП во второй том (см.: Дополнения, с. 348—349), которая была издана в ‘Прибавлениях к Санкт-Петербургским ведомостям’ (13 июня 1746 г.). Ее объем намного меньше ‘Слова о мудрости…
С. 284. СС — так Тредиаковский обозначает слушателей, к которым обращается в ‘Слове’.
С. 285. …образованием… — Имеется в виду ‘вображение’, буквальный перевод ‘imaginatio’.
С. 286. Наприклад — например (от польск. na przykiad).
С. 287. Борзость — здесь: спешка, скорость, бойкость.
С. 287. Поверенность — доверие, доверчивость.
С. 288. Не может приличнее уподоблено быть ~ всходы от добрых семен и показывают, что будто б они токмо там и насеяны были. — Парафразис Евангельской притчи о сеятеле (см.: Мф. 13, 18—23, Мк. 4, 13—20, Лк. 8, 4—8), ‘чреждение’ — забота.
С. 290. Вероимство — доверчивость, легковерие.
С. 290. …’должные деяниям назначать причины’? — Источник цитаты не установлен.
С. 291. …’преднаписывает правило правым деяниям’… — Источник цитаты не установлен.
С. 292. …в Соборных и Учительских… — Имеются в виду Соборные уложения и духовные труды Учителей Церкви.
С. 293. …любомудрие есть ‘мудрости, состаривающаяся или уже и в бред впадшия, знамение’… — Источник цитаты не установлен.
С. 294. Стыд, срам и бесчестие римлянину не уметь по-латински, как то восклицает римский сатирик Ювенал! — Ювенал. VI, 188.
С. 295. …рачат… — т. е. стараются.
С. 295. Чего ради да не помышляет безумный в сердце своем: нет Бога. — Парафразис начала псалма 13: ‘Рече безумен в сердце своем: несть Бог’ (Пс. 13, 1).
С. 297. Картезианская… — т. е. философское учение Декарта, Cartesius — латинизированное имя Декарта (Descartes R., 1596—1650).
С. 297. Лейбницианская… — т. е. философское учение Лейбница (Leibniz G. W., 1646—1716) о предустановленной гармонии.
С. 298. Картезий — в железе остроголовчетой… — Ср.: ‘Душа имеет свое местонахождение преимущественно в маленькой железе, расположенной в центре мозга, откуда она излучается во все остальное тело посредством духов, нервов и даже крови, которая принимая участие в действие духов, может развести их по артериям во все члены…’ (Декарт Р. Страсти души // Декарт Р. Сочинения: В 2 т. / Сост., ред., вступ. ст. В. В. Соколова. М.: Мысль, 1989. Т. 1. С. 497).
С. 298. …Клерик с Вортоном — в мозолистом или шероховатом тельце… — Клерик — Леклерк (Cleric J., le Clerc, 1657—1736), философ, богослов, автор многочисленных, популярных в свое время трудов, в которых он выступал против предрассуждения разума, Вортон — очевидно, имеется в виду Томас Вартон (Wharton Th., 1614—1673), английский анатом и физик.
С. 298. …Рудигер с Генриком Мором — в продолжающемся от мозга мозжечке. — Рюдигер (Rdiger А., 1671—1731) — немецкий философ, ученик Хр. Томазия. Теория, на которую ссылается Тредиаковский, изложена в его сочинении ‘Disputatio de sensu veri et falsi’ (Halle, 1709). Генрик Мор (More G. 1614—1687) — английский философ, автор сочинения ‘Enchiridion metaphicum’ (‘Руководство по метафизике’, 1674), в котором изложено учение о разуме.
С. 299. ‘Сему движению, — утверждает она, — быть или прикасающимся подвигновением, или отстоящим привлечением’. — В кавычки заключено самое общее положение ‘Физики’ Аристотеля (VII, 1, 2), а не прямая из нее цитата.
С. 300. Кобылки — разновидность саранчи.
С. 300. …обоюдужительные, чрепокожные… — Обоюдужительные — то же, что пресмыкающиеся, земноводные, к чрепокожным по классификации, изложенной Тредиаковским, относили раковины и черепах.
С. 301. ‘Счастлив! кто мог познать причины вещей’… — Вергилий. Георгики, II, 490.
С. 301. Гномоника — наука об устройстве солнечных часов.
С. 301. Форономия — то же, что кинематика, наука о чистом движении, независимом от производящих его сил. В эпоху Тредиаковского эта область физики находилась в начале своего развития. В Петербургской Академии наук специалистом в ней был Якоб Герман, автор работы ‘Phoronomia, seu de viribus et mortis corporum solidorum et fluidorum’ (‘Форономия, или О силах и движениях твердых и жидких тел’, 1716).
С. 301—302. …’что хотя Всемогущий Зиждитель твари и преградил нам путь ~ произведет на свет должайшего века трудолюбие и рачение’. — Источник цитаты не установлен.
С. 302. Перипатетические философы — последователи Аристотеля.
С. 307. …’не меньшая есть добродетель полученное хранить, коль и о получении стараться’. — Цитата из ‘Науки любви’ Овидия (II, 13). В примечании она приведена Тредиаковским, по-видимому, по памяти, у Овидия: ‘Nee minor est virtus, quam quarere, parta tueri’.
C. 308. …’показывать способ к употреблению и. способность в употреблении средствий’. — Источник цитаты не установлен.
С. 309. …в винограде Христове ~ да он принесет плод сторичный. — т. е. в Церкви, ‘плод сторичный’ — прибыток от зерна, упавшего на добрую землю (см. евангельскую притчу о сеятеле: Лк. 8, 8).
С, 310. …диететическое… — т. е. диетическое.
С. 311. …’не имеет тот ума, кто в надлежащее время гнева не имеет’… — Ссылка Тредиаковского на Сенеку ошибочна. Ни в трактате ‘О гневе’, ни в других его произведениях такой сентенции нет.
С. 312. Ощадство — бережение, бережливость (от ‘щадить’).
С. 315. …произник… — возник, явился.
С. 315. …’от учений больше повреждения произошло добронравию ~ пребывают и жительствуют в обществе’. — Здесь, как и ниже, в кавычки Тредиаковским взята основная мысль ‘Рассуждения, удостоенного премии Дижонской Академии…’ Руссо, а не прямая цитата из него.
С. 316. …’мудрость есть матерь всем изрядным учениям ~ ничто не дано свыше человеческой жизни’? — В примеч. Тредиаковский неточно цитирует латинский текст Цицерона: ‘Ita fit, ut mater omnium bonarum rerum etc..’ (Cic. De leg. I, 22, 58, ‘Таким образом матерью всех благ становится мудрость, от любви к которой и произошло греческое слово ‘философия’ (любомудрие), а философия самый благодетельный, самый щедрый, самый лучший дар бессмертных богов, принесенный ими человеку’ (перевод В. О. Горенштейна)). Вторая цитата приведена Тредиаковским также неточно, у Цицерона: ‘Princepsque omnium Virtutum est ilia Sapientia, quam Eocpictv. Graeci vocant’ (Cic. De offic. I, 43,153, ‘И первая из всех доблестей — та мудрость, которую греки называют oo(pia’, ‘Об Обязанностях’, перевод В. О. Горенштейна).
С. 316. …’научись, о/ каждый отрок, добродетели и совокупно постоянному, великодушному да и достодолжному трудолюбию’? — Цитата из ‘Энеиды’ Вергилия (12. XII, 435, в СП неверно указан стих: 436). Приведенная Тредиаковским в примеч. латинская цитата дана по неустановленному источнику, у Вергилия: ‘Disce, puer, virtutem ex me, verumque Laborem’. Ср. с цитатой, пояснением к ней и переводом, приведенными Тредиаковским в заключение статьи ‘Предызъяснение о ироической пииме’:
Disce, Puer, virtutem ex me propriumque laborem.
Должности, Отрок, учись от меня и стяжи добродетель.
(В примечании к слову propriumque: ‘Некоторые читают: verumque’, с. XLIII).
С. 316—317. …’кто обучился исправно ~ ни грубым, ни невеждою’? — Цитатата из элегии Овидия к ‘Царю Котису’ (De Pont. Il, 9, 47—48). В СП неверно указан стих: 77.
С. 317. …окамененное нечувствие… — Слова из молитвы Иоанна Златоуста ’24 часа’. Ср. с парафразисом этого стиха молитвы в ‘Речи <...> о чистоте российского языка’ (с. 148).
С. 318—319. Да и кое в нас толь отвращенное сердце ~ Матери Отечества и Великия проименование. — Этот фрагмент вписан в рукопись (см.: ‘Варианты и редакции’, с. 430) после 15 декабря 1752 г., когда вышел всемилостивейший манифест о прощении недоимок подушного сбора с 1724 по 1747 г., составлявших в сумме 2 534 008 рублей (Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. Т. 13. С. 756). Ср. с аналогичной похвалой императрице Анне Иоанновне в ‘Речи <...> о чистоте российского языка’ (с. 147).
С. 319. …не могу быть укорен и малейшим, а неизлишествующим, ласкательством. — Здесь эти слова не только дань панегирическому отступлению, но и содержат намек на обвинение Тредиаковского в ‘излишнем ласкательстве’ посвящения императрице Елизавете Петровне перевода романа И. Барклая ‘Аргенида’, выдвинутое Ломоносовым, С. П. Крашенинниковым и Н. И. Поповым при ее освидетельствовании (см.: Пекарский. С. 148).
С. 320. …великого князя Петра Феодоровича ~ вожделенным им самим и всей России чадом! — Здесь Тредиаковский говорит о великом князе Петре Федоровиче (1728—1762) и его супруге великой княгине Екатерине Алексеевне (1729—1796), названной так в память императрицы Екатерины I, с пожеланием рождения наследника.
С. 321. …по Волфию ~ или бывают, или быть могут. — Христиан Вольф (Wolf Chr., 1679—1754) — немецкий философ и математик. Тредиаковский излагает здесь основные идеи работ Вольфа о разуме ‘Vernunfftign Gedancken von der Krafften des menschlichten Verstandes und ihrem richtigen Gebrauche in Erkantniss der Wahrheit’ (Halle, 1736), позднее изданной в России: Разумные мысли о силах человеческого разума и их исправном употреблении в познании правды… СПб., 1765, ср., например: ‘Возможным я называю все, что может быть, независимо от того есть ли оно в действительности или нет’ ( 1) и ‘Замечания к благоразумным мыслям о мировом боге и человеческой душе’, ср.: …сущность вещи заключается не в ее отдельности и обособленности, а в обусловленности бесконечным количеством причин, за которыми стоит тотальность бытия (производной от которой и является отдельная вещь), познавать вещь можно только через познание всеобщей взаимосвязи, являющейся содержанием изначальной гармонии универсума. Разум заключается в познании взаимосвязи вещей’ (Wolff Chr. Anmerckungen zu den Vernunfftigen Gedancken von Gott der Welt und der Seele des Menschen. Halle, 1720. 115). Цитаты приведены в переводе Г. H. Крупнина (см.: Крупнин Г. Н. Философия Хр. Вольфа в контексте теоретической проблематики Нового времени // Философский век. Альманах 3. Христиан Вольф и русское вольфианство. К 275-летию Академии наук. СПб., 1998. С. 47—72).
С. 321. …оно ж есть знание, по Картезию, произведенное твердо из достоверных начал. — Тредиаковский излагает здесь основную идею ‘Метафизических размышлений’ (1640) Декарта, в которых устанавливается ‘достоверное основание’ знания.
С. 321. Оно есть знание, по Аристотелю, истинное и достоверное по причинам. — Тредиаковский излагает здесь положение из ‘Метафизики’: ‘Мудрость есть наука об определенных причинах и началах’ (гл. 1).
С. 321. …знание, по Платону, вещей божественных и человеческих и купно причин, коими сии вещи содержатся. — Трудно сказать, какое из положении философии Платона имеет здесь в виду Тредиаковский. Знаменательно, что наиболее смутно из названных им в заключении ‘Слова’ учений о познании, он говорит о платоновской философии.
Тредиаковский Василий Кириллович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Предисловие к ‘Грамматике’ М. Смотрицкого, Тредиаковский Василий Кириллович, Год: 1721
  2. Материалы для ‘Обзора жизни и сочинений русских писателей и писательниц’, Языков Дмитрий Дмитриевич, Год: 1894
  3. Статьи. Корреспонденции. Путевые записки. Заметки, Грибоедов Александр Сергеевич, Год: 1829
  4. Послесловие к роману ‘Человек-амфибия’, Беляев Александр Романович, Год: 1928
  5. Людвиг Варынский, Василевский Лев Маркович, Год: 1906
  6. Подспудный материализм, Аксаков Николай Петрович, Год: 1870
  7. Предисловие к ‘Жестоким рассказам’ Вилье де-Лиль-Адана, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1908
  8. ‘Я’ перерастает в ‘Мы’, Огнёв Николай, Год: 1930
Электронная библиотека