Слово на вторый день праздника Рождества Христова, Филарет, Год: 1814 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Слово на вторый день праздника Рождества Христова

(Говорено в придворной церкви, в присутствии Ея Императорскаго Величества Благочестивейшей Государыни Императрицы Марии Феодоровны и Их Императорских Высочеств, напечатано отдельно и в собраниях 1820, 1821, 1844 и 1848 гг.)

1814

Ангел Господень во сне явися Иосифу, глаголя: востав, поими Отроча и Матерь Его, и бежи во Египет, и буди тамо, дондеже реку ти: хощет бо Ирод искати Отрочате, да погубит е. Матф. II. 13.

Чудно и ужасно! — Ангелы, которых естества не приял Сын Божий, торжествуют Его на земли рождение, Ангелы стараются спасти жизнь пришедшаго спасти человеков: а человек, для котораго Сын Божий соделался сыном человеческим, ищет погубить своего Спасителя. Воинство небесное проповедует на земли мир, но вместо того начинается неслыханная война: с одной стороны царь Ирод и весь Иерусалим, с другой — Отроча Иисус и, Его телохранители, все младенцы Вифлеемские.

Правда, царь не победил Отрочате: воинство младенцев не предало Вождя своего в руки врагов, но своею кровию пожертвовало за жизнь[1] всеобщаго Искупителя: напротив того невидимая месть постигла Ирода и его соумышленников: ‘изомроша ищущии души Отрочате’ (Матф. II. 20). Но сия победа не принесла мира, ниже безопасности Победителю. Иосиф не дерзает даже ввести Его в отеческий град: ‘убояся тамо ити’ (Матф. II. 22).

После сего уже не удивительно, что возраст Отрочате Христа принесет Ему новыя брани, новыя опасности. Едва Он явится миру, все видное в мире возжелает затьмить славу Его. Фарисеи, книжники, священники, князи, судии, правители обратят против Него каждый свое оружие. Когда же победа возведет Его на небеса, все земныя силы, народ и вельможи, мудрецы и кесари подвигнутся для истребления от земли мирнаго царства Его. Кровопролитие, начатое в Вифлееме, обагрит царства и веки.

Возвращаясь от воспоминания сих печальных событий, с каким утешением успокоивается дух, при виде великих и сильных земли, смиряющихся пред Отрочатем Вифлеемским, полагающих лучшую славу свою в служении Ему, ищущих своего веселия в Его Евангелии!

Но что такое, христиане, так долго раздражало и, может-быть, частию еще раздражает людей против Иисуса Христа, в самые дни крепости Своея кроткаго и незлобиваго, как отроча, и заповедавшаго всем своим последователям, да будут ‘яко дети’ (Матф. XVIII. 3)? — ‘Любовь к миру’, ответствует представленный ныне в Евангелии пример Ирода, и дает нам случай свидетельствовать противу сей любви, колико суетной, толико вредной и богопротивной.

Не будем говорить о той любви к миру, в которой и самый мир, согласно с Евангелием, признает вражду против Бога. Будучи обличаема сама собою, она не требует посторонних обличений. Есть иная любовь к миру, которая, повидимому, примиряется с любовию к Богу, которая соглашается приносить жертвы Богу, только чтоб ей не возбранялось принимать жертвы от мира, готова творить дела человеколюбия, только чтобы мир видел и одобрял их, даже любит ходить во храмы Богослужения, только чтобы мир за нею последовал. С сей-то лукавой и притворной любви должно снять личину, ее украшающую, и повергнуть оную под строгий суд, произносимый Евангелием на всякую любовь мира без исключения: ‘любы мира сего вражда Богу есть’ (Иак. IV. 4).

Тех, которые, при самом желании своем принадлежать Богу, не могут еще отторгнуться от мира, привязывает к нему наипаче троякий узел: прелесть его благ, сила его примеров и надежда совместить с любовию к миру служение Богу. Слово Евангелия, как духовный меч, разсекает сие сплетение обманов и открывает свободному оку суетность благ мира, опасность его примеров и тайное семя вражды против Бога, заключенное в самой, как говорят, невинной любви к миру.

Там, где мир восприемлет всю возможную важность и великолепие, дабы привлекать взоры, которых он не может[2] не уважать, где неразлучная с ним подражательность облекает его в виды тех совершенств, которым он удивляется, и заставляет брать высокие примеры, дабы тем полномочнее давать свои собственные, где близость великих бросает некую тень величия на самые малые предметы, — могло бы статься, что сей блеск или ослепил проницание, или поколебал твердость, или уничтожил доверие служителя слова, долженствующаго в лице самаго мира свидетельствовать его ничтожность. Но Дух Божий, который приходит ‘обличить мир’ (Иоан. XVI. 8), предупредил сие затруднение, воздвигнув Себе свидетеля, котораго нельзя упрекать ни дерзостию, или пристрастием, ни неведением и неопытностию. Мудрейшаго и счастливейшаго из царей Он облек званием ‘Екклесиаста’, то есть проповедника, и вдохнул ему слово суда на всякое благо, счастие и славу мира. Что же проповедует сей царственный проповедник? ‘Суета суетствий, рече Екклесиаст, суета суетствий, всяческая суета. Видех всяческая сотворения, сотворенная под солнцем: и се вся суетство и крушение духа. Се аз возвеличихся и умножих мудрость паче всех, иже Быша прежде мене во Иерусалиме: и уразумех аз, яко и сие есть крушение духа. Рекох аз в сердце моем, прииди убо, да тя искушу в веселии, и виждь во блазе: и се такожде сие суетство. И призрех аз на вся творения моя, яже сотвориста руце мои, и на труд, имже трудихся творити, и се вся суета. И возненавидех аз всяческая мира’ (Еккл. I2, 14, 16—17, Еккл. II1, 11, 18).

Св. Златоуст (Слов. на Евтр.) находил Соломонову проповедь о суете столь важною, что желал, дабы она ‘была написана и на стенах, и на одеждах, и на соборищах, и на домах, и на путях, и на вратах, и на внутренних входах, а всего паче на сердце каждаго’. Можно сказать, что суета и действительно повсюду написана, только не всегда на челе и на лице вещей, и мы читаем сие поучительное надписание по большой части уже тогда, как несколько времени обращаем оныя в руках наших. В самом деле, что сие значит, что вчерашнее украшение сегодня перестает нравиться, что повторяемое сладкопение начинает терзать слух, что приобретенная честь, или сокровище, отражает сердце наше к новым исканиям, что расширяемый круг познаний только более отверзает пред нами неизмеримую страну неизвестностей, а в нас — ненаполнимую пустоту любознания? Не то ли, что дух наш невольно находит поражающее начертание суеты на всем, что занимает нас в мире: на наших удовольствиях, на нашем богатстве, на наших достоинствах и на самой мудрости нашей? Творец всех вещей разсыпал по ним сие начертание: подобно как попечительный отец на орудиях детских забав написует буквы, которым дети должны научаться.

Горе легкомысленным детям, которыя не приемлют учения между играми! Орудия игр непрестанно будут у них отнимаемы, а ненавистное учение останется и будет нападать на них с оружием угроз и наказания. Так, если мы, употребляя блага мира, не поспешим уразуметь в них ‘суету суетствий и суету всяческих’, то, между тем, как сии тленныя блага ежечасно будут исчезать в руках наших, ‘суета’ будет оставаться в сердце нашем, как терние после цветов, и разнообразными уязвлениями будет производить ‘крушение духа’. Тогда в самом пресыщении чувств поселится вечный глад, сладость приобретения и обладания отравляема будет заботами сохранения и страхом потери, счастие и слава других будет казаться несчастием и безславием нашим, свет познаний, как ночной призрак, то будет непостоянно мерцать в дыме гордости, то ниспадать отчаянно в брение нечистой жизни, наипаче же смертный помысл, как строгий пестун, являясь нечаянно, будет приводить в смятение и трепет резвых чад удовольствия. — Таким образом обильная жатва приводит раба суеты в такое же недоумение, как убогаго недостаток дневнаго пропитания: ‘что сотворю’ (Лук. XII. 17)? Благодать чудотворений, явившаяся в Сыне тектонове, паче язв египетских, мучит честолюбивых вождей народа: ‘что сотворим? яко человек сей многа знамения творит’ (Иоан. XI. 47). — Невразумительный слух о рождении безвестнаго младенца, принесенный в столицу иноплеменниками, колеблет царя на престоле, на твердость коего тем менее он полагался, чем более дорожил его блеском: ‘слышав Ирод царь, смутися’ (Матф. II. 3).

‘Сынове человечестии! доколе тяжкосердии? Вскую любите суету’ (Пс. IV. 3) вместо того, чтобы умудряться от нея? Почто ‘ищете лжи’ (Пс. 4:3), которою мир прельщает, не примечая истины, которой он скрыть не может? — ‘Преходит образ мира сего’ (1Кор. VII. 31), — не образ только некоторых вещей, но и образ всего мира, и что будет с любовию к миру, когда он прейдет невозвратно? ‘Земля, и яже на ней дела, сгорят’ (2Пет. III. 10): куда же тогда пойдут безсмертныя желания, обыкшия питаться от земли? Где будут самыя глубокия мудрования, которыя однако также ископаны от земли? ‘Будет небо ново и земля нова’ (Ис. LXV. 17): допустят ли нас внести туда с нашим сердцем останки ветхаго мира?

Обратимся к мудрейшему из царей. Как счастливо суетою исправляет он свою мудрость, познав ничтожность тех вещей, которыя ложным блеском не раз осуетили помышления мудрых: ‘уразумех аз!’ Как суетою же исцеляет от мучений суеты, открывая суету самыя сея суеты: ‘суета — суетствий!’ Как суетою мира сего приуготовляет себя к лучшему и непреходящему миру, престав любить мир суетный: ‘возненавидех аз всяческая мира!’

К сожалению, многие ближе знают Соломона, подобно прочим, обращающагося в вихре земли, но теряют из вида Екклесиаста, стоящаго в солнце истины и проповедующаго суету земнородным. Бедственное ослепление людей, прельщенных миром, увеличивается тем, что слепые слепых же избирают вождями себе, или дают влещи себя множеству, на которое опираясь десницею и шуйцею мнят быть безопасны от падения. На что же, христиане, дано нам собственное око ума, на что возжен пред нами светильник откровенной Богом[3] истины, если бы мы могли ходить по единому осязанию примеров мира?

Внидем в Иерусалим, в котором Евангелие показывает нам сокращенный образ мира: и приметим, куда приводят примеры сего мира, приемлемые слепым подражанием. — Весть о рождении Христа Царя приносится в Иерусалим, который ожидал в Нем своего избавителя. Ирод, котораго не священное право наследия, но честолюбие возвело на престол Давидов, и который утверждал власть свою более притворством и насилием, нежели правлением истинно-благодетельным, не мог спокойно слышать о законном Царе Иудейском, хотя Сей был еще в пеленах и скрывался во мраке неизвестности: ‘слышав Ирод царь, смутися’. Но что Иерусалим? Познаeт ли он время посещения своего? Восклоняет ли главу, поникшую под чуждым игом? Радуется ли? Благословляет ли Господа Бога Израилева, ‘яко посети и сотвори избавление людем своим, и воздвиже рог спасения им в дому Давида отрока своего’ (Лук. I. 68—69)? Напротив! Вид разстроеннаго властителя, как в зеркале, отражается в участниках его неправеднаго владычества, от сих тот же образ выпечатлевается в раболепных человекоугодниках, размножается любопытством, лукавством, неблагоразумием, и наконец весь Иерусалим наполнен и объят нелепым безпокойством и богохульным смущением о благодатном для всего Израиля и всего мира событии: ‘Ирод царь смутися, и весь Иерусалим с ним’ (Мф. 2:3).

Да помыслят при сем люди, которые думают, что живут как должно, если живут как большая часть, — да помыслят они, долженствовали-ль, во время сего смятения Иерусалима, Захария, или Симеон, или Волхвы, подражать примеру множества, и по господствующему мнению учреждать свои чувствования и деяния! — Или заблуждал мир в одном Иерусалиме?

Благословенно время и страна, где пример великих и сильных земли служит светильником для народа и не позволяет сгуститься тьме, распространяемой миродержителями тьмы века сего! Но — доколе не приидет Царствие Отца небеснаго, призываемое нами в молитве, — и под видимым владычеством благочестия всегда есть тайные самовладыки, которым Христос Царь не угоден, поелику Он требует совершеннаго повиновения и отречения от любимых страстей и вожделений: и пленники примеров мира последуют за оными, не примечая, что находятся в порабощении у возмутителей. Какой же признак сих возмутителей и возмущаемых? — О Царю Христе! мир не хочет верить, но ты Сам уверяешь нас, что знамение не принадлежащих Тебе есть — многочисленность, что ‘мнози суть звани’ во царствие Твое, ‘мало же избранных’ (Матф. XX. 16.), что те, которым Отец Твой благоволил дать царство, суть ‘малое стадо’ (Лук. XII. 32), что ‘узкая врата, и тесный путь вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его’ (Матф. VII. 14)! — Нет! Мир не руководитель, которому последовать, но враг, котораго побеждать должно чадам Божиим: ‘всяк рожденный от Бога побеждает мир’ (1Иоан. V. 4). Образ мыслей и чувствований, наиболее одобряемый, не редко есть наиболее опасный, пример, от котораго заповедано нам остерегаться, есть точно пример наиболее общий, обычай, принятый всегда и везде, дух времени, которым дышат и живут: ‘не сообразуйтеся веку сему’ (Рим. XII. 2).

Может-быть, вы желали бы, христиане, осуждаемый Евангелием образ ‘века сего’ видеть представленным в чертах более ясных и раздельных, дабы тем непогрешительнее различать, что ‘в сынах века сего’ не достойно сынов ‘века онаго’, но Тот, Который не позволил прежде времени отделять плевелы от пшеницы, дабы, с восторжением оных, и сия не была исторгнута, и ‘оставил расти обоя купно до жатвы’ (Мат. XIII. 30), оставил также обетшавающий образ века сего, и посреди его тайною рукою новонаписуемый образ века грядущаго, в нерешительных, смешенных и пресеченных чертах, до предопределенных времен совершения, когда наконец и на целых сонмах рабов и врагов Божиих, и на каждом челе явится там светлое ‘имя Отца’ небеснаго (Апок. XIV. 1), а там — страшное ‘начертание зверя’ (Апок. XIV. 11), имеющаго сотворить открытую, но гибельную для себя брань со Агнцем Христом. Ныне же токмо то известно, что мир есть пещера и ложе, где раждается и воспитывается зверь, и поле, на котором с пшеницею зреют плевелы, огню блюдомые. Но не довольно ли уже сего разумения для того, чтобы оно управляло заповеданною нам осторожностию? — Чем глубже ‘весь мир лежит во зле’ (1Иоан. V. 19), так что различие зла и блага становится в нем как бы едва видимым, тем с большею осмотрительностию мы должны в нем прикасаться даже к тому, что кажется благом. Если весь мир исполнен плевел, и доселе не мог быть очищен от них, то может ли быть очищена от оных душа, исполненная миром? Если враг Божий сокровенно зачинается и живет в сердце мира, то может ли любовь Божия обитать в любви к миру?

Итак, вотще стараются некоторые утончать любовь к миру, вместо того, чтобы отсекать ее, и, вместо того, чтобы побеждать оную любовию к Богу, надеются примирить одну с другою. Как бы кто ни облекал свою любовь к миру видами добродетелей: воздержания, трудолюбия, нестяжательности, кротости, благотворительности, но поелику душа всех добродетелей есть любовь, то все добродетели его знаменуют токмо сына века сего, живут и дышат миром, и с миром исчезнут. И как две души не могут одушевлять единаго тела: так две любви — любовь к Богу и любовь к миру — не могут одушевлять единой души: ‘аще кто любит мир, несть любве Отчи в нем’ (1Иоан. II. 15). Где же нет любви к Богу, там должна быть по необходимости, хотя иногда сокровенная и не примечаемая, вражда против Него, ибо пред высочайшим Благом нет места равнодушию. В царстве Вседержителя всякий отдельный союз есть возстание на всеобщаго Владыку: кольми паче союз с областию, очевидно зараженною духом буйства и своеволия. ‘Любы мира сего — вражда Богу есть’ (Иак.4:4).

Воззрим еще раз на Ирода, в котором Евангелие обнажает совершенно сие глубокое и крайнее зло любви к миру. Сия любовь обыкновенному взору представляется в Ироде такою, что желающие избавить ее от имени порока и ввести в общество добродетелей могли бы начать с сего примера. Рождение Царя Иудейскаго приводит Ирода в смущение. Что же? И не простительно ли некоторое смущение, при угрожающей потере владычества и чести? Но притом сие смущение было, повидимому, кратковременным порывом страсти, которая вскоре покорена разсудку. Ирод не запретил волхвам благоразумнаго изследования о Царе Иудейском, но еще содействовал им чрез способных к тому людей: ‘собрав вся первосвященники и книжники людския, вопрошаше’. Он сам исповедал грядущаго Христа: где ‘Христос раждается’ (Матф. II. 4)? Он желал достоверных сведений о Его пришествии: ‘шедше испытайте известно о Отрочати’. Наконец он готов был сам поклониться Христу: ‘яко да и аз шед поклонюся Ему’ (Матф. II8). Какое безпристрастие и благочестие! — восклицали, вероятно, Иерусалимляне. Мир остался бы в сем обольщении, произведенном любовию к миру: но вдруг явилась небесная истина: ‘Ангел Господень явися’. Он оставляет без внимания искусcтвенныя слова и добродетели, поставленныя на зрелище: ведет нас прямо в сердце творца их и открывает, может-быть, еще самим Иродом не примеченное хотение, возникающее из глубины души его: ‘хощет Ирод’. И что мы видим? — Смерть Спасителя мира, запечатленную в душе миролюбца. ‘Хощет Ирод искати Отрочате, да погубит Е’ (Матф. II, 13).

О, если бы мы могли утвердиться в вожделенном уверении, что мир не воздвигает окрест нас подобных сему лису противу Агнца Христа! ‘Изомроша ищущии души Отрочате!’ (Матф. II, 20) Но когда призванные воинствовать под знаменем ‘Победителя мира’ (Иоан. XVI. 33) ценою тленных благ увлекаются на страну мятежа, когда овцы Пастыря, имеющаго малое стадо, мнят обрести лучшую пажить посреди хищных зверей и нечистых животных, когда довольствуются тем, что имеют рукою мира написанный ‘образ благочестия’ (2Тим. III. 5), не предаваясь его силе, сокрушающей и возсозидающей, умерщвляющей и возрождающей, — то не ‘ищут ли’ еще, хотя не Иродовым путем, — не ‘ищут ли’ однако ‘души Отрочате’? Не возстают ли, то есть, хотя, может-быть, сами того не примечая, противу истиннаго духа Христова?

Оставим Соломону, котораго поставили мы первым свидетелем противу любви к миру, запечатлеть сие свидетельство и положить настоящему слову соответственный ему конец: ‘конец слова: Бога бойся, и заповеди Его храни: яко сие всяк человек’ (Еккл. XII. 13). Противопоставь обольщениям любви к миру ‘страх’ Божий, и ‘по заповедям’ Божиим принимай, или отвергай подаваемые тебе примеры, а не составляй себе из одобряемых в веке сем примеров, собственных заповедей. ‘Храни’ заповеди Божии, дабы мир, под видом благоучреждения и украшения твоей наружной деятельности, не похитил оных из сердца твоего. ‘Яко сие всяк человек’: то есть сыновний страх к Богу и хранение заповедей Его, в средоточии коих почивает любы Божия, суть все для всякаго человека: в них его радость, обилие, слава, покой, блаженство, живот временный и вечный. Аминь.

——

[1] пожертвовало за жизнь — В отд. изд. и в собр. 1820, 1821 и 1848 гг.: ‘искупило жизнь…’

[2] он не может — В отд. изд.: ‘не можем…’

[3] В отд. изд. и в собр. 1820 и 1821 г. этого слова нет.

Слово на вторый день праздника Рождества Христова

1814

Читайте также: