Слоновий 'дедушка', Романовский А., Год: 1929 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

А. Романовский

Слоновий ‘дедушка’

Рассказ-быль

Пещера чудовищ: Забытая палеонтологическая фантастика. Том II.

Б.м.: Salamandra P.V.V., 2013

(Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. VI).

I.
Первые следы

Пароход словно в прятки играл с дальним городом, скрываясь в речных излучинах и забегая за дубовые рощицы. Сож, как и все малые реки, вертляв и поэтичен: то над самым омутом свиснет сочно зеленая шапка леса, то в реку врежется желтый нож косы, и на ней, сонно нежась, застынут цапли и аисты, то широким фартуком округлится песчаная отмель с паутиной просушивающихся сетей и рыбачьими биваками. И оттого, что берега были близко и на палубу доносилось мычание коров и голоса береговой жизни, на пароходе казалось уютнее. Да и сам пароход вел себя немного по-домашнему: возьмет, да и ткнется кормой прямо к обсыпающейся береговине. Капитан кричит: ‘Живо!’, и неизвестно кому: причальщикам ли, матросам или пассажирам, суетливо пробегающим по перекинутой доске. А на берегу — пестрые толпы встречающих и любопытствующих. Мальчишки-шутники после отвала подхватят конец причальной веревки и потянут ее вперед, на толпу, подрезая и сваливая людей. Гомон, взвизги, смех…

Мы со спутником сидели наверху, на открытой палубе. Рядом с нами, на скамье примостился смоленский бородач с мешком и плотничьими инструментами, лезвия которых были закручены соломой и тряпками. Он ехал очевидно на заработки. Уж несколько раз, жмурясь от воды и солнца, он порывался заговорить с нами. На его озабоченном лице без слов был написан вопрос: ‘А что слышно про заработки?’ Наконец, поправляя мешок, он как бы вскользь спросил:

— Далече едете, товарищи?

— Да вот куда охота заведет, — говорю я.

— По бекасу али по утям ходите?— допытывается он.

— Нет, мы за мамонтом, — улыбаюсь ему.

Он недоуменно глядит.

— Это где же он — спод Киевом али на низу?

— Нет, дядя, он в земле. Тысячи лет в земле лежал, — объясняю я.

Бородач смотрит на меня долгим испытующим взглядом, потом надвигает картуз, отворачивается и недоверчиво косит глазами, словно хочет сказать: ‘Чудные люди! То ли в глаза смеются, то ли взаправду чудят. А толку от них пожалуй ни на грош’. — И он отодвинул от нас свой мешок.

К вечеру пароход добежал до Днепра. Впереди, на полыхающем фоне заката четко обозначилась линия высокого правого берега. Горным гнездом наверху сгрудилась кучка домиков. Это Лоев. Пароход словно обрадовался большой воде: загудел, задымил, встрепенулся и весело нырнул в вечерние речные дали, навстречу кое-где мерцающим сигнальным огонькам.

Спустилась ночь, и берега утонули во мраке. Мир упростился: над головой была бездонная чернь с бисером звезд, под ногами — площадка, уходящая вперед, а в теле — одно чувство мягкого движения. После разнообразия дня не хотелось расставаться с этим полудремотным ускользающим ощущением. Неожиданно справа, из темноты донеслись слова, которые вмиг расшевелили потухавшие мысли. Как на охоте, внимание сразу обострилось, и слух не проронил ни одного звука.

— Мы и отвозили эти самые кости в Киев, — слышалось оттуда. — В шестнадцатом году было. Я тогда в матросах служил. Почитай, ящиков с десять погрузили, а были из них такие, что длиной с телегу. Вот это зверь был! И как только мать сыра-земля носила таких? Мало-мало не с пароход. Уж и шуму он тогда понаделал! Каждым пароходом подвозили мы к Табурищу десятка по четыре-по пять пассажиров: тут и профессора, и студенты, и военные. Только и разговору на палубе: ‘Мамон, мамон!’ А в народе слушок пошел, будто там клад нашли, потому от приезжих и отбою нет. Люди тоже пустились копать. Начали с запорожских могил. Один солдат нашел золотого оленя. Офицер узнал, отнял у него оленя, а самого послал на фронт. Много тогда кое-чего болтали в народе. Еще вот сказывали, что мамон тот в Днепре застрял и отвел реку почитай километров на пять вбок…

Неторопливо и размеренно лился из темноты негромкий сказательский говорок. Мы притаились, напав на след зверя. По сторонам в потемках неясно вставали сутулые очертания холмов и обрывов, будто неслышно проходили по берегам древние ожившие чудовища. И долго еще в тот вечер мы ‘охотились’ за невиданным зверем.

II.
В гостях у ‘дедушки’

‘Дедушка’ живет теперь в Киеве, в одном из зданий современного кубически-бетонного стиля. Когда мы вошли в вестибюль, нас встретил маститый старец с белоснежной бородой — сторож, достойный своего тысячелетнего жильца. Он показал нам на стеклянную запертую дверь. Позвонили. Где-то во внутренних покоях продребезжал звонок. К нам вышел человек с землистым и будто пропыленным цветом лица и повел нас широким светлым коридором. По сторонам выстроились застекленные этажерки и столики с минералами. Кругом стояло безмолвие кладбища. Наконец слева перед нами открылась дверь. Мы перешагнули порог и остановились…

— Вот он, — сказал человек с серым лицом. — Обыкновенный мамонт является предшественником современного слона, а этот — предшественник позднейшего мамонта. Его условно можно назвать дедом современного слона. Это единственныи в мире полный экземпляр, и над которым мы тут и работаем {Латинское название более близкого к нашей эпохе мамонта — elephas primigenius, а более древнего, о котором здесь говорится, — elephas trogontherii (Здесь и далее постраничные прим. авт.).}.

Вся комната была тесно уложена костями. Они лежали прямо на полу. Могучий костяк! Вот берцовые кости, как обрубки жердей, бивни по два с половиной метра длиной, громадная челюсть с зубами, ребра, лопатки… Подумать только — десятки, а может быть и сотни тысяч лет назад эти разъятые кости были живым существом! Земляной музей отлично сохранил эту древнюю тайну, а вот человеческие музеи едва не погубили ее. Впрочем людям в эти годы было не до мамонтов, а больше до Мамонтовых и Деникиных. Увидевший свет в 1916 году костяк этот начал скитания из учреждения в учреждение, из музея в музей, со склада на склад. Его спасла только хорошая упаковка. Теперь он нашел свою резиденцию — геологический музей — и заботливые руки. Нежнее чем няня из консультации к ребенку, наклонился серый человек к метровой костище и поднял ее на руку. С улыбкой, смахнувшей пыль с его лица, он сказал: — Вы видите?

Мы ответили утвердительно. И он так же заботливо опустил кость на пол. Потом, обведя глазами комнату, набитую костями, и будто угадывая наши мысли, он продолжал:

— Наука, граждане, великая очистительница умов. Даже при помощи этого мусора она восстанавливает истину. Известно например, что в средние века кости мамонта считались остатками титанов, когда-то якобы населявших землю. Греки одну кость мамонта приняли за кость своего древнего героя Аякса. А позднее преклонялись перед скелетом другого мифологического героя — Ореста, который оказался четырехметровым ископаемым верзилой. Этим невежеством как всегда воспользовалась церковь. В храме Христофора в Валенции зуб доисторического животного с человеческий кулак долго выдавался за зуб святого. А в Вене еще недавно остатки мамонта переданы из церкви Стефана в музей Венского университета.

Человек с серым лицом преобразился: его глаза засверкали, речь убыстрилась, и даже пергамент лица слегка заалел.

— Находки необычайных костей на Западе почти всегда сопровождались шарлатанством, а на Востоке — курьезнейшими легендами. Если угодно, я познакомлю вас с парой документов. — И ученый повернулся к шкафу, отыскивая какую-то книгу.

— Вот… — продолжал он через минуту, — вот как говорится о мамонте в одном китайском сочинении: ‘Животное, называемое тиен-чу, называется также фин-чу, что значит: ‘мышь, которая прячется’. Это животное, обитающее в подземных пещерах, походит на мышь, но величиной с буйвола или быка… Фин-чу посещает темные и уединенные места. Он умирает, как только его коснется луч солнца или луны… Животное это глупо и лениво’. А вот что рассказывает русский путешественник конца семнадцатого столетия: ‘Об этом звере говорят разное. Язычники в Якутске, тунгусы и остяки, сказывают, будто мамонты {Предполагают, что название ‘мамонт’ произошло от татарского слова ‘мамма’, что значит ‘земля’.} постоянно или только в суровые морозы живут в земле и ходят там взад и вперед. Сказывали также, будто часто видели, как земля приподнимается, когда зверь этот ходит в болоте. Видели также, что когда он пройдет, земля на том месте опускается, и остается глубокая яма. Еще говорили те язычники — если мамонт подойдет столь близко к поверхности мерзлой земли, что почует воздух, он немедленно умирает. Вот почему так много этих зверей попадается мертвыми в высоких обрывах рек, куда они нечаянно вышли из-под земли’. Вы понимаете: огромный зверь, блуждающий под землей? Что может быть наивнее этого образа? — И ученый, улыбаясь, взглянул на нас. Он вправе был гордиться победой науки, которую она одержала лет сто назад, когда на смену мамонтовым легендам пришли строго научные факты.

Из комнаты с костями нас провели в маленькую лабораторию. Здесь стояли корыто и ведро с клеем. Чтобы закрепить трухлявые кости, их опускали в клей, а потом высушивали. На полу был разложен могучий позвоночник. Тысячелетние кости отогрелись в клее и обдавали тошнотворной затхлостью. Глотая густой зловонный воздух, мы внимательно осмотрели музейную ‘кухню’.

Когда костяк будет проклеен, его скрепят пластинками и поставят в одном из вестибюлей здания. Нам показали то место. Это будет достойное стойло для гиганта. Четыре белых колонны возвышаются по сторонам. У одной из них уже стоит старший собрат мамонта — окаменелый кряж третичного дерева.

III.
Мамонтоискатели

Однажды великий Кювье {Ж. Кювье (1769-1832) — знаменитый естествоиспытатель, основоположник сравнительной анатомии, палеонтологии и естественной системы животных.} обрадовался как ребенок: ему прислали из России грубый рисунок скелета мамонта, который полностью подтвердил его гипотезу. Этот научный праздник имел перед собою длинную вереницу будней. Ученые того времени не знали мамонта и считали его кости слоновыми. В подтверждение своей догадки они ссылались на римские легионы, которые-де заводили своих слонов не только в Германию и Францию, но случалось и в Англию. Кювье, имевший в своем распоряжении отдельные кости мамонта, утверждал, что это древнее животное никак нельзя отождествлять с современным слоном. Шли годы.

Тем временем на крайнем севере далекой Сибири медленно подготовлялись события. Однажды летом скромный тунгус-охотник Шумахов после неудачной охоты в устье Лены переехал на Тамутский полуостров. Бродя по берегам озера Онкуля, он заметил в глыбах льда какую-то бесформенную массу. Охотник заинтересовался и ежегодно заглядывал в эти места. Прошло два года и из обтаявшей глыбы стали выступать бок зверя и клык, а еще через два года вся туша свалилась на прибрежный песок. Это был мерзлый мамонт. Шумахов впоследствии взял из него самое ценное — бивни, а тушу бросил на месте. Между тем мамонт продолжал обтаивать. Доисторическое мясо так хорошо сохранилось в сибирском леднике, что было даже съедобно: охотники-тунгусы в глухие голодные месяцы не раз кормили мамонтом своих собак. Не брезговали им и белые медведи, волки, лисицы. Вся туша была разворочена, кругом валялись клочья шерсти, и во все стороны расходились тысячи звериных следов.

И только в 1806 году, через семь лет после первого прихода Шумахова, в эти места приехал сотрудник Академии Наук Адаме. Он нашел вместо туши вонючие следы многолетнего пиршества. Тем не менее трофеи Адамса были ценны: он увез почти целый скелет животного и кожу, покрытую густой шерстью и настолько тяжелую, что десять человек едва дотащили ее до места погрузки.

Слух о находке прокатился по всей Европе, а через некоторое время в музее Академии Наук встал трехметровый гигант. Кювье торжествовал, а мамонт, как особь, получил полное признание…

* * *

Перед вечером мы сидели с приятелем на вековых киевских горах. Внизу дымили заводы Подола. За ними струился голубой конвейер Днепра. И дальше — курчавые сгустки зелени, огромные посуды и поля, поля… Находясь под впечатлениями дня, мы старались вообразить себе то время, когда в этих местах бродили мамонты. Это почти не удавалось. Мы только что вспоминали историю онкульского мамонта. Внезапно меня осенила соблазнительная мысль. Я начал осторожно:

— Послушайте. У каждого мамонта есть своя история…

— Пожалуй, — согласился приятель. — Но что вы хотите сказать?

— Ничего особенного…— отступил я на шаг, а помедлив немного, спросил: — Вас удовлетворил музей и эти кости?

Мой спутник замялся. Тогда я пошел в атаку.

— А вероятно и табурищенский мамонт при втором рождении на свет имел свою историю.

Приятель сделал вопросительное лицо. Я пошел напрямик:

— А не махнуть ли нам на его могилу?

— В Табурище?

— Да, в Табурище.

Мы недолго размышляли. И не успели на Подоле загореться цепочки огней, как решено было продолжить длинный ряд мамонтоискателей еще двумя фигурами. Предстояло спуститься вниз по Днепру километров на триста.

И вот на другой же день мы снова сидели на палубе. На этот раз она в несколько рядов уставлена корзиночками с клубникой. В воздухе носится сладко-пряный аромат слегка закисающей ягоды. Днепр солнечно ясен. У берегов, медлительные и трудолюбивые, скрипят колеса-самокаты. Это кустарные мельницы и сукновалки. Обгоняем плоты. Их мокро-убогий обиход весь как на ладони. Вот двое повисли на загребном весле, третий сидит около соломенного шалаша и внимательно ищет в снятой рубахе. Пучок подмокшего сена, какая-то рванина, разбухшие лапти, скучающий пес… Суровый быт тяжелого труда! Но нередко на плотах красуются кокетливые фанерные домики. Это — забота Украинлеса. Целыми караванами тянутся плоты вниз, на Днепрострой. Там, за порогами — лихорадка, борьба и напряжение. А здесь — мирные речные картины. И кажется, будто около этих плотов и колес-самокатов даже время идет по-иному: медлительнее, с развалкой и ленцой.

Километрах в пятнадцати от Кременчуга из Днепра вылезают первые каменные клыки — предвестники порогов. Здесь-то, против острова Пеньщикова, на правом берегу и раскинулось село Табурище. Около него, как цыплята около клуши, сгрудились поселки: Городеи, Черноморивка и Скубиивка.

Пароход остановился в полукилометре от села. Надо было пройти каменистый пустырь. Какой-то ‘дядько’ с мешком за плечами и связкой железных труб спереди оказался нашим попутчиком. Он ‘чичеронил’:

— Оце наша скала! У Днепропетровски будет первий гранит, а у нас — вторий.

И в самом деле, на пустыре из-под верхнего покрова тут и там выпирали замшелые граниты. В одном месте подземная скала была разворочена и вынута по кускам, получилась огромная каменная яма. А кругом по полю были разбросаны гранитные бруски, одни из них были еще бесформенны, другие наполовину уже приняли изящные геометрические очертания. В строгих серых тонах и простых линиях угадывались составные части будущего городского ландшафта: обтесанные плиты лягут в мосты, фундаменты, облицуют дома, бордюром обведут дороги. На каменоломне было тихо — праздновали.

‘Дядько’ повернул влево, а нам показал вперед, на бугор:

— Оце сельрада!

У сельрады был суматошный день. Весь пригорок за хатами заставлен был подводами. Шел ветеринарный осмотр. Мы едва протискались в комнатушку председателя. Он глянул на нас пристальными ярко-голубыми глазами. Но серьезный, с морщинкой на лбу, взгляд никак не вязался с белокурым молодцеватым вихром, который задорно выпрыгивал из-под фуражки. Мы сказали, что ищем могилу мамонта, и просили у председателя содействия и указаний. Его лицо постепенно расплывалось в улыбку, которая откровенно говорила: ‘Ах, вот что! А я думал, что у вас что-нибудь серьезное’. И он крикнул:

— Семен, коли у нас було це… с мамутом?

— А як дорогу строили,— послышалось из толпы.

— Хто бачив його?

— Та дядька ж Прокопий знае, вин був там.

— Слышь, Семен. Кажи ему, щоб пришев сюда.

После этого вся толпа начала деятельно обсуждать вопрос о мамонте, строя догадки и давая советы. А вскоре к нашему общему удовольствию явился Прокопий Конько, и мы отправились. Прокопий был подвижной и болтливый мужичонка. Несмотря на жару, он был одет в поддевку и огромные сапоги. То обгоняя нас, то оборачиваясь, то заходя с одной стороны, то с другой, он, не переставая, болтал.

— Мамут! — восклицал он. — Ох, як же тогда було: и на коних и з пароплаву сила народу понаихало. Мы ж вси тогда робили на дорози. О-о, за цим горбуком вина. Степан и копав його. Вин знае усе.

Прокопий егозил, и мы не знали, куда он нас ведет: к Степану или к мамонтовой могиле. Село растянулось километра на два. Мы шли из улицы в улицу. По сторонам уткнулись в зелень хатки-белянки. Около некоторых красовались вместо плетня гранитные пояски и скамейки. У оград томились белена и дурман. За хатами и плетнями переплетались вишенники и шелковицы. Каждый уголок выглядел игрушечным, опрятным и уютным. Иногда широкая улица от края и до края преграждалась необъятной лужей, и тогда нам приходилось, цепляясь за плетень, виснуть над разводьем.

Наконец мы остановились около одной хаты. Прокопий скрылся за углом. А через минуту он привел к нам Степана. Это был молодой крестьянин, красавец, гоголевский Левко. Горячие глаза, щеки как спелые персики, и тонкие, будто шелковые шнурки, усы. Но в разговоре он был скуп на слова, холодноват и серьезен. Мы быстро сговорились. Перед отходом он зазвал нас выпить чаю. Приветливо встретила нас молодайка. Горница была прибрана рушниками и шитьем. Пахло вялыми травами, которыми был усыпан пол. Неожиданно мы услышали московскую песню — зашумел примус.

— Та у нас в кажной хати примус, — отозвалась хозяйка на наше удивление. — Приидешь из степу — не до пичи, а його загорнуешь — скоришенько зваришь.

Начались разговоры про крестьянство, про труды и думы. И словно пепел сдуло с угольков — загорелся Степан.

— Ще циим литом ладили, як лучше. Хлиб на степу сием, за пьятнадцать километрив.

— Что же вы думаете сделать? — спросил я.

— В гурток {Гурток — колхоз.} треба, в культурно дело! — убежденно отозвался Степан. — Взять ба и горку пид сад…

И он начал развивать перед нами свой план. А когда мы все вместе выходили из хаты, Степан коротко, как бы про себя, закончил:

— К тому литу уйду в обще дело.

Он сказал это негромко, но так решительно, что трудно было не поверить.

IV.
По древнему дну

Мы вышли из села на широкую низменную луговину. Сначала тянулись проплешины обнаженных песков, а дальше пошли более темные наносы, затянутые мелким дерном и промокшие от недавней грозы. Луговина упиралась в крутые склоны высокой террасы, которая тянулась параллельно Днепру, километрах в трех от него. Было очевидно, что эта терраса и представляет собой древний, матерой берег Днепра. С веками река уклонилась вправо, но возможно, что она просто усохла. Мощные ледники, отступая к северу, давали начало величайшим рекам дилювиальной (ледниковой) эпохи, и кто знает, быть может и эта низменность, и село Табурище, и нынешний Днепр, и за ним правый берег вплоть до такого же уступа — все это представляло собой единое русло грандиозной реки! По этим береговым возвышенностям разгуливали тогда гигантские бескрылые птицы, подходили к воде мегатерии — исполинские млекопитающие-тихоходы — и семиметровые мамонты… По мере того как мы вникали в окружающий ландшафт, старушка-Земля рассказывала нам увлекательнейшие были из своих тысячелетий.

Мой спутник просто и умело говорил о прошлом Земли, путешественниках, мамонтах и расшевелил у наших проводников жилку интереса.

— В Сибири, товарищи, есть места, где находят огромное количество мамонтовых костей. Целые мертвые стада! Например — на островах Новой Сибири и Ляховых. Там даже мамонтовый промысел завелся. И плохой год, если не соберут по всей Сибири сотен трех бивней. Раньше в Туркестане продавали их прямо на базарах. А вот недавно во Франции была выставка — так там были наши изделия из мамонтовой кости. Чтобы мамонты так сохранялись, нужен суровый климат с вековечной мерзлотой в почве. Часто людям даже не верится, что зверь пролежал в земле десятки тысяч лет. А это несомненно так. Был например такой случай с одним путешественником…

Рассказчик приостановился, будто припоминая что-то. Наши проводники превратились в слух. Прокопий даже споткнулся, потому что неотрывно глядел в рот моему приятелю. А тот неторопливо продолжал:

— Лет восемьдесят пять назад некий Бенкендорф занимался исследованиями в устьях Лены и Индигирки, недалеко от моря. Лето было жаркое. Солнце пекло почти круглые сутки. И реки вздулись небывало. Индигирка хлынула в тундру и разлилась целым морем. Она, видимо, так увлеклась весенней беготней, что забыла даже, где ее русло. Поэтому, когда вода стала спадать, Индигирка очутилась совсем в другом месте, далеко от прежнего пути. Бенкендорф и его спутники, заинтересованные этим явлением, отправились на новые берега. Воды еще клокотали. Река рвала целину, углубляя и расширяя свое ложе. Размокшая тундра не сопротивлялась: громадными глыбами она отваливалась в реку и раскрывала свои тысячелетние недра. Вдруг один из команды Бенкендорфа вскрикнул. Все повернулись к нему и увидели недалеко от берега чудовищную массу, похожую на груду деревьев. Груда хлюпала в воде, производя какие-то движения, но вперед не подвигалась. И каково же, товарищи, было удивление людей, когда они увидели в воде огромную слоновью голову с хоботом и бивнями. Животное, когда-то выбиваясь из сил, закатило глаза и делало хоботом судорожные движения, будто искало выхода из бурной воды. Один из охотников, присмотревшись, крикнул: ‘Мамонт! Сюда! Скорее цепь!’

А животное все сильнее раскачивалось вверх и вниз. Всем стало ясно, что мамонт держался только на задних ногах. Люди быстро опутали его цепями и веревками и закрепили их на берегу. Река не заставила себя долго ждать: вскоре она окончательно подмыла мамонта, и его вытащили на

берег. Это было чудовище метров пяти длиной. Его дикий вид, открытые глаза и длинная шерсть произвели на людей жуткое впечатление. Когда-то, в незапамятные времена мамонт очевидно вышел из лесной полосы в тундру. Случайно он попал на зыбкое место. Верхний покров не выдержал огромной тяжести и раздался. Мамонта засосало в торфяное болото, а вскоре и сковало льдом. Быть может первое же половодье принесло на это место слой песку, который не дал оттаять болоту, и оно погрузилось в вечную мерзлоту. Вы знаете, сохранился даже последний завтрак этого мамонта. Когда у животного вскрыли желудок, то в нем оказались молодые побеги ели и сосны и пережеванные еловые шишки. Вы понимаете? От тех времен, когда люди были еще похожи на обезьян!

Но Индигирка очевидно спохватилась, что выдала людям слишком много тайн. Она незаметно подмыла берег, и мамонт вместе с глыбой земли ухнул в воду. Люди едва успели отскочить на несколько шагов. У них в руках остались только бивни, которые они незадолго перед тем отрубили. Вы видите, товарищи, сколько интересного находится у нас под ногами, в земле!— И мой приятель повел глазами на своих слушателей.

Степан по натуре был молчалив, его выдавали только глаза, которые говорили об упругих мыслях и внутреннем горении. Прокопий же не сводил глаз с рассказчика. Из его рта непроизвольно вылетали отрывочные слова:

— Та як же вин?.. Мабуть це… Ой же який!..

Вообще Прокопий, несмотря на свою болтливость и хаотичность, оказался тоже незаурядным мужиком. Обо всем-то он подумал, многое взвесил, осмыслил по-своему окружающий мир и составил на все свои оригинальные суждения. Поэтому, когда разговор перекинулся на вопрос о начале Земли и всего живого, он развил свою теорию.

— По-моему Адамив було не один, а много, — размахивал руками Прокопий. — Исть на земли арапи, исть китайцы, японцы… Як же так? Значить був и черный и желтый Адам? Исть ласточки, а то щурки. Породи разные! И у каждой породи свой Адам був.

У Прокопия выходило как-то так, что вся живая природа — и ласточки и китайцы — представляли собой одну большую семью, происшедшую от родных братьев — Адамов. В этом любовном отношении ко всему живому было много наивного, трогательного и человечного.

За разговорами мы незаметно подошли к откосу. Нам не сразу пришлось подниматься на крутой склон: дорога пролегала по дну широкого оврага, буйно заросшего зеленью. При входе стояли две хатенки, рядом желтело пшеничное поле, такие засеянные площадки встречались и выше по оврагу. Человек хотел построить здесь свое благополучие на водяном стоке, но овраг жестоко мстил ему. Через все посевы шла широкая полоса смятой и размытой пшеницы, будто по ней проехал вал дорожной трамбовки и вмял колосья в глину. Это были следы недавней грозы. Вода с высокой береговины ринулась в овраг, сметая все на своем пути. Говорят, бывали случаи, когда после ливней находили в низине кавуны и копны хлеба.

Дорога медленно шла вверх. Бузина, калина, дубки и липы теснились по сторонам, словно радуясь укромному местечку. Овраг был полон ароматами цветов и трав: тут и лобода выкидывала свои желтые свечи и красноголовый будяк стоял словно сторож, медово благоухали синяки, мерцали чернобривки и красавки. У Прокопия ни одна травка не была забыта: каждой — имя, каждой — внимание. Он шел впереди, немного закинув голову, так что клочки его сивой бороденки отлепились от шеи. Видимо ему приятно было подставить лицо встречным струям ветра. Время от времени он взмахивал руками, будто хотел обнять душистую зелень. И шаг его был легок, несмотря на его огромные сапоги. В Прокопии чувствовался большой природолюб. И природа очевидно платила ему тем же: она наделила его веселым нравом и острыми чувствами.

Между тем овраг мелел и наконец совсем сгладился: мы поднялись на матерой берег. Прямо перед нами виднелась низинка, которую пересекала железнодорожная насыпь со сквозной гранитной трубой для проточной воды. Мы повернули влево, к тому месту, где линия дороги упиралась в холмистую гряду.

V.
К мамонтовой могиле

Железная дорога прокладывалась здесь во время европейской войны. Она была почти закончена: оставалось только положить шпалы и рельсы, но постройка была почему-то заброшена. И странно было видеть железнодорожную насыпь, по которой пролегала колесная дорога и росли цветы. Возвышенность, пересекавшая путь дороге, была прорезана выемкой, похожей на овраг. Мы вошли в эту расщелину. По мере нашего продвижения стены по бокам росли. По более отлогим местам пополз кустарник. На обрывах обнажились породы, среди которых четко выделялся дилювиальный пояс — желтовато-бурая железистая полоса, которую оставила органическая жизнь эпохи. На самом дне этих отложений, в шести метрах от теперешней поверхности гряды и найден был скелет мамонта. Мы сели у его могилы и слушали рассказ Степана. Восемнадцатилетним парнем он работал на дороге и первый наткнулся на костяк. Дело происходило приблизительно так.

Однажды к вечеру, перед самым окончанием работ Степан устало накладывал последнюю тачку земли. Вдруг заступ уперся во что то твердое. Степан сначала не обратил на это внимания — камни часто попадались в земле. Он только поглубже вогнал ногой лезвие и, нажав на заступ, хотел приподнять камень. Но заступ скребнул обо что-то неподвижное. Степан начал окапывать место. И вот из земли постепенно вылезла кость, похожая на заточенную жердь. Это окончательно озадачило Степана. Он окликнул соседей и показал им на диковинку, торчавшую из земли. Подошедшие тоже недоумевали и строили догадки. Одни говорили:

— Это, Степа, отметка на кладу — ты запорожскую могилу откопал.

Другие предлагали еще более легендарное объяснение:

— Нет! В земле, в середке живет козерог, он давно хочет пробиться на белый свет — душно ему там и жарко. Вот он и пробивает землю рогом. Самому бы ему еще долго трудиться, а Степан ему и помог.

Старики решили сразу:

— Люципирь! — и, чураясь этого места, отошли поскорее прочь.

Пришли техники, инженер. Они осмотрели находку и на два дня велели прекратить работу около этого места.

Тем временем сумерки наполнили выемку до краев. Надо было идти домой, а Степана словно цепью приковало к находке. Взбудоражила его догадка товарищей: ‘А вдруг это указка на кладу?’ Молод был, быстрого счастья хотелось. Вышел Степан из выемки, боком-боком — и в кусты. Пополз на бугор и смотрит с откоса. Внизу пусто — последние расходятся. Только дед Стуконож что-то захромал, трет ногу, отстает от других. Вот присел, перематывать лапти начал на ночь глядя. Да в дальнем углу выемки какой-то усердный продолжает копать — напала охота не ко времени. Но Степан думает: ‘Все равно пережду’.

Стемнело. Из-за дальних бугров луна выглянула огневым лицом. ‘Это хорошо, — думает парень, — светлее будет копать’. Подождал еще немного и поднялся. Идет вниз, пригибается. Сердце колотится воробьем. Нашарил заступ в кустах, окинул взглядом окрестность… да так и замер на месте. На противоположной стороне выемки тоже кто-то шел, крадучись по-за кустами. Мелькает в бледном свете лохматая голова… ‘А ведь это дид Стуконож! — всполошился Степан. — Ах старый бис! И не хромает’. А дед тоже пригнулся за кусты. Взглянул Степан вправо и… что за наваждение! — внизу, прячась за тачку, мелькает красный глазок папироски. ‘Это тот ретивый копарь’, — негодует Степан и в отчаянии смотрит налево. И кажется ему в неверном свете, что из-за насыпи перед бугром лезет еще чья-то голова.

А луна уже заглянула в яму. Вот сейчас и место с кладом осветится. ‘Теперь бы только копать да копать’,— скрипит зубами Степан. Но только он поднимет голову — зашевелится в кустах напротив дед Стуконож, вспыхнет папироска справа и голова лезет из-за насыпи. Все, мол, тут — видим… ‘Ах ты, нечистая сила!’ — ругается Степан.

Так и просидели до свету, глаз не смыкая. Когда стали собираться копари, Степан окольными путями пробрался к себе домой, завалился спать, на работу не вышел.

К вечеру надвинулись ленивые тучи, заморосил дождь. Степан радуется — в такую ночь только и копать! Поднимается оврагом — зги не видать. Решил подойти к месту не по насыпи, а сверху, с бугра: были там на срезе ступеньки понаделаны. Прислушался — тихо. Только дождик легонько шепчет в кустах. Нащупал Степан первую ступеньку, потянулся ногой, да не рассчитал. А ступеньки — глинистые, оплыли от дождя. Поскользнулся Степан да со всего откоса кубарем вниз и отмерил. А на дне во что-то ткнулся, кто-то крякнул около него. Закружилась голова у Степана, ничего не соображает. Вскочил как полоумный и ринулся куда-то в темноту. А по сторонам — топот, стук, одышка… Сорвался Степан в какую-то яму и что-то потянул за собою. Над ним загрохотало и навалилось на него всей тяжестью. Лежит он ни жив, ни мертв, проклятый клад ругает.

Прошло полчаса, потом час. Утро уже сереть начало. Опомнился Степан, ощупал вокруг себя, видит — тачкой накрылся. Выглянул из ямы — обомлел. Под самыми ступеньками у откоса дед Стуконож сидит и по-настоящему ногу растирает. Из-за тачек и из канав еще две-три головы показались. Вылез Степан и, не глядя ни на кого, отправился восвояси.

А в обед того же дня приехали сведущие люди. Понаехало много и любопытных из Кременчуга и Новогеоргиевска, кольцом стояли они около находки. Сгрудились вокруг и рабочие. Степану с товарищами велели окопать это место и осторожно углублять канаву. Он работал усердно и молча, не отрывая глаз от заступа. Получилась огромная глыба земли, вся насыщенная костями неожиданного пришельца из отдаленных эпох. Смерть гиганта очевидно была мучительна, потому что его костяк был скрючен и бивни торчали кверху.

* * *

…Давно, еще за много тысячелетий до исторического рассвета, из Скандинавии поползли ледники и закрыли пол-Европы. На льду жить нельзя, все живое сгрудилось в южной половине: и носороги, и пещерные медведи, и мамонты, и человек-гориллоид. Стало тесно, стал обезьяноподобный враг донимать. И потянулось зверье на восток. Пошел и наш ‘дедушка’. Был он стар. Кожа на его голове будто просмолилась и походила на кору старого дуба. Шуба была изношена: почти до земли свисала редкая черная шерсть, из-под нее виднелся свалявшийся и пролысевший красновато-бурый подшерсток. Шел он через горы и леса, гонимый судьбой. Летом питался травами и дикими бобами, а зимой наклонял могучими бивнями деревья и общипывал мелкие побеги и кору. Леса стояли под небо — можно было укрыться. Но вот старик вышел на высокую береговину. Перед ним бушевала река и скалила навстречу зверю подводные каменные клыки. Понял ‘дедушка’, что не те годы, что не сладить ему с бурным течением, не дотянуть до другого берега, который стлался впереди синей лентой. И стал он одиноко бродяжить у берега. А обезьяноподобный враг уже выслеживал его, строил козни, но встречи избегал и прятался от зверя в свои пещеры.

И вот однажды на заре обычной своей тропой старик понуро плелся на водопой. Север дышал холодными струями. Суровым, мрачным строем остановились на берегу дубы и ясени. От века они глядели на речные просторы. Уж мелькнул впереди просвет, сейчас тропа пойдет вниз, к воде. И вдруг совершилось непонятное. Земля расступилась под ‘дедушкой’, и передние ноги ухнули вниз. Но он успел зацепиться бивнями за корни у противоположного края и, вытянувшись, начал карабкаться передними ногами. Но в этот момент сорвались задние, и старик рухнул вниз. Яма была глубокая и тесная. ‘Дедушка’ сидел на заду, а хоботом делал отчаянные движения. Он попробовал упереться в стенку, но земля была плотна. А вверху виднелись далекие просветы в лесном шатре. Почуял старик свой конец и, вытянув хобот, взревел трубой.

Но не пришли люди на этот зов, не осыпали злосчастного пленника градом камней и кремневыми копьями, — видно и их звериную судьбу настигла какая-нибудь беда. Через несколько дней ‘дедушка’ весь, скрючился и затих. А вскоре прошла жестокая буря и натворила много беспорядков в девственных пущах. Огромный дуб, который стоял около ямы, вывернуло с корнем и глыбой земли навсегда закрыло Мамонтову могилу…

* * *

После осмотра люди начали постепенно разбирать мамонта и складывать его кости по соседству с ямой. Потом их запаковали в ящики и увезли на трех подводах.

Старики не верили, что это зверь, и впоследствии доказывали:

— Хиба ж це не люципирь? Лег поперек дорози — так усю и загородив. С циих пор ее и забросили…

Прокопий со своей жилкой натуралиста конечно не мог пройти мимо такого исключительного явления, не объяснив его.

— Это вин потому оказався тут… — размахивал он руками. — Як Ной пистроив коучег, посадив туда всякой твари по пари, а мамут не вместився. Так вин и остався и погиб от потопу. Его и скрючило…

Мы поднялись. Закат обвел края оврага кровавым бордюром. Дилювиальный пояс потух, посерел. По низу поползла сырость. Я на минуту оглянулся и подумал: ‘Вот тут, в двух шагах от нас, в тяжелом смертном одиночестве когда-то умирал мамонт…’ Но ни умом, ни чувством почти невозможно было преодолеть тысячелетия, которые отделили от нас глубокую древность земли.

С. 20. …к Табурищу — Табурище (Таборище) — старинное село, часть современного Светловодска (Украина). Кости мамонта, обнаруженные здесь, можно видеть, в частности, в местном краеведческом музее. В целом находки останков мамонтов на территории современной Украины достаточно многочисленны.

С. 21. …предшественник позднейшего мамонта — Т.е. так называемый ‘степной мамонт’ или трогонтериевый слон (Mammuthus trogontherii), живший в Евразии в среднем плейстоцене. Являлся одним из крупнейших хоботных всех времен, достигал в плечах до 4-7 м. и веса до 10 тонн, с бивнями, достигавшими 5 м.

Слоновий ‘дедушка’, Романовский А., Год: 1929

А. Романовский

Слоновий ‘дедушка’

Комментарии

А. Романовский

Слоновий ‘дедушка’

Комментарии

Читайте также: