СЛОМАННЫЙ МЕЧ
СЛОМАННЫЙ МЕЧ
Сломанный меч, Радек Карл Бернгардович, Год: 1932
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том второй
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
Двадцать пять или тридцать лет назад русский рабочий, в чьи руки попадала книжка, на обложке которой было напечатано ‘Женева’, прятал ее как святыню. Эти книжечки, отпечатанные на тончайшей бумаге, представляли собою прессованный динамит, которому предстояло взорвать царизм. И в ореоле этих книжечек Женева представлялась русскому рабочему революционной Меккой. В Женеве собирал своих учеников Плеханов, и там же после раскола оттачивал свое оружие Ленин. Это провинциальное гнездо манило и революционную студенческую молодежь, отправлявшуюся за границу изучать революцию, и рабочих, которых выбрасывала из России волна преследований.
Мы бродим по лощеным улицам Женевы. За эти годы город стал богаче и пышнее, но новое свидание с Женевой производит на нас такое же впечатление, как вид женщины, которая когда-то вызывала восхищение своей молодостью и свежестью. Теперь, после двадцатипятилетней разлуки она стоит перед вами чужая, с обрюзгшим лицом и опустившейся грудью. Хочется улыбнуться приветливо, но улыбка получается меланхолической, и сказать друг другу нечего. А так как мы приехали из СССР, где видишь только людей, занятых трудом, то у нас создается впечатление, Что этот город опустел и вымер. Витрины магазинов ломятся от товаров, по гладкому асфальту проносятся автомобили. Кризиса не видно, но не видно и спешащих на работу людей. Само собою разумеется, что и в Женеве и в ее окрестностях есть и промышленность и ремесла. Но нигде не чувствуется темпа напряженной работы, ее пульса и запаха.
Однажды вечером, когда не знаешь, чем заняться, мы отправились на вокзал опустить письмо. Невдалеке от вокзала мы наткнулись на барак с надписью: ‘Рабочий очаг’. Иш ты, какие дощатые хоромы могут строить себе рабочие богатой и пышной Женевы! Чего доброго, они подъезжают к этим хоромам на собственном автомобиле. Дверь отворилась, и на улицу вышел железнодорожник. Он выплюнул шелуху каштанов. Михаил Кольцов, исполненный достоинства и сознания ответственности, сказал мне предостерегающе: ‘Мы не имеем права вмешиваться’. Мы ограничились тем, что купили на 20 центов горячих каштанов и согрели этим наши сердца.
Хотя мы и ‘не имеем права вмешиваться’, нам все же известно, что ‘простые’ люди в Женеве знают, какая игра разыгрывается в балагане под вывеской ‘Конференция по ограничению и сокращению вооружений’, охраняемом: важными полицейскими, из коих каждый мог бы стать адмиралом того флота и генералом той армии, которые г. Тардье хочет преподнести Лиге наций. Однажды мы сидели в отеле и ожесточенно спорили с французскими журналистками, которые представляют пацифистское крыло французского империализма. Одна из этих дам делает, между прочим, и полезную работу, печатая в своем журнале все официальные документы о важных вопросах текущей политики. Было интересно слышать, как она поддерживает империалистические предложения Тардье пацифистскими аргументами. В стремлении опровергнуть наши доводы она раскрыла нам свою душу: ‘Безработным совсем не так плохо живется, как вы думаете, а кроме того, мы ведь не хотим революции’ и т. д. и т. п. Когда я взглянул поверх моей собеседницы, я увидел пару дружеских глаз, которые поддакивали мне из-за спины пацифистской дамы.
Это был кельнер, один из тех, которые изо дня в день стоят за стойкой бара и обслуживают высоких господ. Они не принадлежат к числу самых лучших революционеров, эти бедные люди во фраке, прислуживающие буржуазии и довольные, когда в добавление к небольшому заработку им перепадают кое-какие крохи от щедрот богатых гостей. Этому пролетарию во фраке, который смотрит на мир из-за стойки, было далеко не безразлично, что происходит на конференции, и он был заодно с нами. Ни атома скептицизма не замечалось в его взоре, и в его любопытстве не сквозило той жажды сенсации, с которой таращат на нас глаза скучающие глобтроттеры и шакалы конференции. За стойкой бара стоял товарищ.
Я убежден, что если бы мы имели возможность побывать в убогих домах на окраине города, мы бы всюду нашли друзей.
‘Простой народ’ знает, что мы боремся за мир, а те, другие, подготовляют войну.
Зал, конструкция которого напоминает барак. Посредине на длинных скамьях сидят делегаты. По сторонам — военные эксперты. Впереди восседает президиум. Сзади толпится профильтрованная публика, в большинстве состоящая из пожилых дам. На галлерее помещается пресса, рабочие комнаты которой находятся тут же, рядом. Здесь биржа конференции.
На скамьях красуются гг. дипломаты. Старые и молодые, умные и такие, которые хотят поумнеть. У многих за плечами более полувека дипломатической деятельности. Те, которые помоложе, в особенности свежеиспеченные представители новых европейских государств и южноамериканских республик, впервые попавшие в ‘большой свет’ Женевы, приглядываются к мастерам дипломатии, как они топорщатся и сплевывают. Мастера оглядываются вокруг со всеведущим, скучающим и холодным видом, говорят в нос. Что между ними общего? Никто из них не верит в то, что возвещают с трибуны один за другим руководители делегаций буржуазных государств. Эти люди вышли из рядов крупной, средней и мелкой буржуазии, это сыновья юнкеров и плантаторов. В рядах этой старой и новой дипломатии представлены все слои имущих классов. Я допускаю, что те из них, которые побывали на войне, считают ее весьма неприятным событием, в связи с которым можно получить ранение или лишиться головы. На разве не бывает несчастных случаев в авиации и при занятиях спортом, от которых, несмотря на это, и не думают отказываться? Каждый из них сделал карьеру или хочет ее сделать любой ценой. Их буржуазия также хочет ‘сделать карьеру’, наживаться, расти. Конечно, было бы лучше, если бы можно было обойтись без войны. Излишних войн следует избегать. Но что делать, если иначе не выходит?
Очень характерно их отношение к дальневосточным событиям. Над Шанхаем летают аэропланы. Они сбрасывают бомбы на миллионный город. Как вопила печать Антанты во время войны, когда цеппелины сбрасывали бомбы над Лондоном! О бомбардировке с воздуха в Шанхае здесь говорят как об интересной сенсации. Эти господа громко аплодировали японскому послу Мацудайра, когда он поднимался на трибуну, чтобы произнести речь о разоружении. Даже американцы, которые не очень-то долюбливают японцев, и те защищают их в разговорах из-за принципа. События на Дальнем Востоке — большая неприятность для Соединенных штатов. Их престиж сильно пострадал, и им придется поломать голову над тем, как остановить продвижение японцев. Но ведь ‘надо же понимать’!
‘У японцев нет угля, нет железа, они хотят жить и т. д. Если из-за угля и железа приходится воевать, то что ж, войну надо вести’.
Самое важное, что здесь можно буквально осязать,— это то, что эти люди, приехавшие в Женеву, чтобы организовать мир, в принципе готовы вести любую войну, которую сочтут необходимой господствующие классы. Я имею в виду не пиратов финансового капитала, которые рыщут здесь с сигарой во рту и с улыбкой святош на упитанных лицах. Я имею в виду не режиссеров империалистической политики и не адвокатов, которым совершенно безразлично, на чем делать карьеру,— на мире или на крови. Я имею в виду массу, те сотни маленьких людей дипломатического ремесла и чиновников, которые представляют здесь буржуазные государства. Эти не хотят войны сегодня, а возможно и завтра. Они были бы очень довольны, если бы можно было выработать соглашение, которое удешевит вооружения и отодвинет войну в отдаленное будущее. Они не кровожадны и не гонятся за славой. Они предпочитают мирные заседания в уютных пивных за кружкой пива.
Но в тайниках своей души они убеждены в том, что война неизбежна. Они уверены, что мир не может существовать без войны, ибо их господа не остановятся перед морем крови, если этого потребуют их интересы.
И вот они сидят и следят за тем, чтобы различные предложения об ограничении вооружений, вносимые отдельными делегациями,— потому что ведь нужно же считаться с кризисом и усталостью от войны,— не содержали пунктов, которые могли бы помешать военным приготовлениям их государств. Они рукоплещут каждому представителю буржуазного государства, пожимают ему руку по окончании речи, поздравляют его с ‘интересной’, ‘великолепной’ речью и затем погружаются в изучение стенограммы, чтобы обнаружить, не содержит ли эта речь какого-нибудь подвоха. Лозунг: ‘сначала безопасность — потом ограничение вооружений’ прекрасно выражает это исповедание войны, а лозунг: ‘равная безопасность’ выражает то же, но лишь со стороны тех, кто вооружен недостаточно. ‘Безопасность от войны’, которой потребовал Литвинов, рассматривается всеми ими как агитационная фраза.
На боковых скамьях сидят военные эксперты. В большинстве еще молодые, крепко сколоченные люди. Они не произносят ни слова и слушают, плотно напялив на голову радионаушники. Они натасканы для войны. На войне началась их карьера. Она привела их в этот зал. Это большей частью майоры и полковники, и перед ними еще длинная лестница чинов. Незадолго до мировой войны, когда начальник австро-венгерского генерального штаба Конрад фон Гецендорф был вынужден подать в отставку, вследствие столкновений с эрцгерцогом Францем-Фердинандом, один австро-венгерский писатель написал статью об ужасающей трагедии этого генерала. Целые 50 лет готовился он к войне и должен подать в отставку, не успев повоевать. Со столбцов этой статьи сочились слезы сострадания. Как известно, Конрад фон Гецендорф вернулся в генеральный штаб, и на его долю выпало ‘счастье’ руководить войсками Австро-Венгрии во время войны. Но продолжительная подготовка не помешала ему проиграть войну. В наши дни господа военные эксперты не знают никаких трагических переживаний. Со стороны правительств им не угрожают никакие пацифистские сюрпризы. Непосредственно по окончании войны господа эксперты, может быть, и чувствовали себя несколько неуверенно, не зная, какой оборот примет дело, теперь же они изумительно спокойны. Военная усталость и перепуг, вызванный войной, уже изжиты буржуазией, и, чем хуже идут дела, тем охотнее прислушивается буржуазия к нашептываниям военных о необходимости новых вооружений. С 1925 г’ кривая вооружений идет непрерывно вверх. И надо сказать, что господа военные эксперты ведут себя совсем не как ‘бравые вояки’. Грубые приемы и недомыслие чужды им. Они стали почти что философами. Они изучают тенденции развития милитаризма и стремятся изобразить перед человечеством волшебную картину будущей войны — как загремят с неба газовые и бризантные бомбы, как автомобильный спорт уступит место танковому и т. д. О, эти господа отнюдь не консервативны! В Женеве рассказывают, что когда один из военных экспертов увидел впервые медаль, выбитую в память конференции, на которой изображен сломанный меч, он причмокнул и сказал: ‘Совершенно правильно. Кто же будет пользоваться в современной войне мечом? Этот старый хлам пора выбросить. Надо строить танки и бомбовозы!’
Конференция не нервирует военных экспертов. Им даже не приходится будировать против шляповатых штафирок. Пацифистскую болтовню в небольших дозах они считают прямо-таки полезной. Каждый из них нисколько не затруднился бы произнести такую же пацифистскую речь, как и политический представитель его страны. В наше время, когда целые части городов и отряды самолетов окутываются дымовыми завесами, когда танки красят под цвет кустарника, господа военные вполне отдают должное значению пацифистской маскировки. И они даже помогают дипломатам в устройстве этой маскировки. Не кто иной, как они, выработали для каждой страны перечень пацифистских требований в зависимости от военного положения данной страны. В Англии они доказывают недопустимость подводной войны или бесполезность сверхдредноутов. Во Франции они твердят об опасности, которую представляет собой гражданская авиация в Германии. Современный военный эксперт уже не гремит саблей. Он сюсюкает по-пацифистски и готовится к войне с той деловитостью, которая отличает современный стиль. Но будущая война является для них аксиомой.
Ни господа дипломаты, ни господа военные не выходят из роли по крайней мере в разговорах с нами. Что они думают в действительности, очень легко узнать, если подняться этажом выше, в буфет, предназначенный для журналистов, или в зал печати.
Здесь околачиваются 700 журналистов. Они отменно скучают, потому что на конференции ровно ничего не происходит. Отсутствие политических деятелей, возглавляющих правительства великих держав, свидетельствует о том, что нет никакого смысла разнюхивать за кулисами. Журналисты ловят мух и очень словоохотливы. Совсем недавно среди них было принято сплетничать о вооружениях противника и подчеркивать миролюбие собственного правительства. Так, в 1924 г. они почти все были пацифистами, и какой-нибудь Пертинакс или представитель ‘Дейли Мейль’ был в их глазах пережитком средневековья. Теперь, в частных разговорах среди журналистов пацифиста не встретишь, если только данное лицо не оплачивается специально за то, чтобы оно разыгрывало пацифиста и доказывало, что его правительство — ‘в принципиальной оппозиции к которому, как вам известно, я нахожусь’ — самое миролюбивое из всех. На всякий случай этот вымирающий вид еще держат на складе: для пацифистских разговоров с тем, кого считают безнадежным дураком. Вообще же разговоры вполне откровенные и недвусмысленные. Никто не верит в разоружение, даже в серьезное сокращение вооружения. Каждый охотно рассказывает пикантные анекдоты о настроениях собственной делегации и чужих, а речи руководителей делегаций оцениваются исключительно с точки зрения мастерства в маскировка военных целей.
При всем этом они не националисты и не поклонники войны.
Если поскрести какого-нибудь известного националистического писателя, то на свет божий выползет вполне разумный и трезвый мелкий буржуа. ‘Но что вы хотите! Кто может разоружиться и какой имеется выход, кроме войны? Ограничение вооружений? Ведь нельзя же отказаться от современных орудий войны и сражаться копьем и луком. Ведь не откажетесь вы от автомобиля! Почему же в таком случае отказываться от танка?’ — так говорят они.
Все они очень умны. Они без оговорок соглашаются, что новая война окончится революцией. Наиболее скептически настроенные добавляют: ‘по всей вероятности’.— Но что поделаешь? После нас — потоп. Мы же хотим жить, есть, иметь собственный автомобиль. Все это можно получить, если писать так, как требует господствующий класс… Эти ‘милые люди’ откроют, когда будет нужно, такую кампанию против СССР, которая затмит все примеры этого рода.
‘Ведь это игра. Один любит покер, а другой — маджон’,— заявил мне редактор одного франко-польского органа пропаганды.— Эти господа убеждены, что пацифистская фразеология вымирает. Она представляет собой пережиток времен Эррио — Бриана — Макдональда — Штреземана. Теперь брианистов выгоняют из редакций. Зауэрвейн вылетел из ‘Матен’ и обслуживает мадам Ано, аферистку крупного пошиба, которая снова учреждает дутые финансовые предприятия и с этой целью издает газетку ‘Ля форс’. На конференции совершенно не видно социал-демократических теноров. Вандервельде, Грумбах промелькнули, как метеор, и исчезли. Только Гендерсон высоко восседает на президентском троне, молчаливый и покинутый своими единомышленниками, да де-Брукер высится как скала, меланхолически взирая на вялую пацифистскую возню.
Любопытно отношение этой журналистской братии к нам. Когда читаешь их прессу, можно подумать, что они ненавидят нас всей душой. Но это совсем не так. Сапожник перестает тачать сапоги и снимает передник, когда его рабочий день окончен. Барабанщик не оглашает свою квартиру барабанным боем. Господа журналисты ненавидят нас только на бумаге, потому что им за это платят гонорар. Вообще же они любезные люди, всегда готовые оказать ‘коллеге’ услугу и дать справку. Один консервативный английский журналист заявил мне, что он не берется судить, в какой мере влияют на массы вопли о нашем враждебном отношении к религии, потому что сам он давно утратил всякую веру и не имеет масштаба для оценки религиозных эмоций. ‘Возможно, что это до известной степени так,— сказал он,— потому что иначе не прибегали бы к этому аргументу. Но очень возможно, что мы имеем в данном случае неправильный расчет заправил этой кампании, которые сами ни во что не верят, но предполагают, что другие еще продолжают верить’. Они с интересом расспрашивают нас, каковы наши дела в действительности. И при слове ‘действительность’ подмигивают. ‘Вы порядочные люди,— заявил мне старый и влиятельный американский редактор,— и, кто знает, быть может, вы сумеете исправить мир. Но это дело не для нас. Достаточно я покорпел, чтобы создать себе положение’. И он с гордостью поведал, что приехал в Америку, имея сто долларов в кармане, а теперь является влиятельным редактором очень крупного издания.
‘Что такое общественное мнение?’ — спросил Литвинов в своей речи. Это — громкоговоритель буржуазии. Механизм, служащий для того, чтобы пропагандировать волю буржуазии среди миллионов мелких буржуа, которые довольны, когда получают готовое мнение, и им не приходится ломать себе голову над вопросами, в данный момент не затрагивающими их частных интересов. Тех, кто дирижирует общественным мнением, на этой конференции не видно. Тех, которые это мнение распространяют, можно видеть и на трибуне, и в кулуарах, и в зале печати, и в доме Лиги наций. Все они варят ядовитый напиток войны.
Посылка этой статьи совпадает с началом новой бомбардировки Шанхая японцами. Начальник нового японского десанта сопровождает это человеколюбивое начинание речью, как будто бы он является делегатом на конференции по разоружению и дает интервью журналистам. Десятки тысяч новых японских войск, сотни новых бомбовозов и бронемашин Япония послала в Шанхай исключительно с мирными целями. Единственным препятствием на пути к истинному миру в Шанхае являются китайские войска. Пусть они только очистят Шанхай, и все будет в порядке. Здесь в Женеве смеются над этой речью Уеда: жаль, что он не делегирован на конференцию. А над головами миллионного Чапея шумят сбрасываемые японцами бомбы.— ‘Известно ли вам, что китайский делегат Янь обращался к папе с просьбой о помощи?— Что же ответил ему папа?— Что он каждый день молится о ниспослании мира’.
Неплохая острота. А тем временем бомбы падают на китайские фабрики и превращают в кровавую кашу paЖoi ниц, которые пришли с детьми в корзинках, чтобы получить за 12-часовой рабочий день две тарелки риса.
За моей спиной польский журналист радостно сообщает, что две польские текстильные фабрики получали заказ на 10 миллионов метров солдатского сукна. Он, по всей вероятности, привирает, хочет показать, что Польши также цивилизованная нация, которой перепадет кое-что от благ военной конъюнктуры. Телеграммы о повышении акций Гочкиса, Шнейдер-Крезо и пр. производят на женевскую публику такое же впечатление, как звезда, которая светила волхвам на их пути в Вифлеем. С той разницей только, что на этот раз речь идет о Вифлеемской стальной корпорации.
Так реагирует ‘общественное мнение’, так реагирует дипломатия на войну против Китая, несмотря на то, что интересы буржуазных государств на Дальнем Востоке резко противоречат друг другу, несмотря на то, что Китай в социальном отношении не отделен от них пропастью.
Женева, Март 1932 г.