Слепцов
Слепцов
1
1
В. А. Слепцов. Фотография.
2
2
Слепцов, Серегин И. Н., Год: 1956
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Серегин И. Н.
В отличие от многих других шестидесятников, Слепцов не был разночинцем по происхождению и принадлежал к старинному дворянскому роду. Но личная жизнь его ничем не отличалась от жизни любого разночинца. Он вынужден был собственным трудом зарабатывать себе на хлеб. Несмотря на свое происхождение, он оказался в демократическом лагере, стал борцом против крепостничества, поборником и пропагандистом революционно-демократических идей.
Родился Василий Алексеевич Слепцов 17 июля 1836 года в Воронеже. Там стоял в ту пору полк его отца. Вскоре отец вышел в отставку и переехал на жительство в Москву.
Отец писателя пользовался у своих родителей репутацией ‘блудного сына’, так как женился вопреки их воле на ‘безродной’, ‘никому неизвестной полячке’. ‘Безродная полячка’ была встречена родичами, особенно многочисленными тетками и бабкой писателя, с откровенной антипатией и отчуждением, распространявшимися и на будущего писателя. Впечатлительный мальчик сразу же почувствовал это. В нем навсегда сохранилось чувство обиды к своим богатым и несправедливым родственникам. Из неприязни к ‘безродной полячке’ родственники обделили семью будущего писателя и при разделе наследства. Отцу Слепцова досталось небольшое поместье в Саратовской губернии, куда он со всей семьей и вынужден был уехать в 1849 году.
Учиться Слепцов начал еще в Москве, в одной из московских гимназий. После отъезда из дома деда он попадает в Пензенский дворянский институт. Родители будущего писателя не имели средств на содержание домашних учителей и поместили его в пансион названного учебного заведения, представлявшего собой нечто среднее между гимназией и кадетским корпусом. [1] Порядки в Пензенском дворянском институте не очень нравились молодому Слепцову, но учился он хорошо, не ограничиваясь классными занятиями и штудированием установленных учебников. Любовь к книге Слепцов приобрел еще в доме деда, где была огромная библиотека, которой ему разрешалось самостоятельно пользоваться. Там, в дедовской библиотеке, он впервые столкнулся и с передовой русской литературой, с произведениями Гоголя, Герцена, со статьями Белинского. Последние более внимательно и осмысленно Слепцов прочел еще раз, будучи в Пензе. Идеи великого русского критика-демократа возбудили в молодом Слепцове горячее сочувствие. Энергичная пропаганда лучших достижений реалистической русской литературы, особенно антикрепостнической гоголевской сатиры, призывы к борьбе против крепостного права, постоянная глубокая озабоченность судьбой русского народа, — всё это молодой Слепцов принимал близко к сердцу. К критическому восприятию существующих общественных порядков толкали и произведения Гоголя, Герцена и писателей так называемой ‘натуральной школы’. Под влиянием этой литературы сложилось мировоззрение лучших людей 50-х годов, в том числе Чернышевского и Добролюбова. Влияние этой литературы было значительным и в формировании взглядов Слепцова. Но особенно сильным было влияние Белинского, чему способствовало то обстоятельство, что в Пензе и тогда очень многие гордились своим великим земляком. Молодой Слепцов на всю жизнь сохранил чувство преклонения перед авторитетом великого критика.
[1] — Пензенский дворянский институт был ‘дворянским’ только по названию (он содержался на средства, собираемые с крестьян). Из среды этого института вышли члены Ишутинского кружка, поставившие своей целью освобождение Н. Г. Чернышевского, и Каракозов, стрелявший в Александра II.
Слепцов не кончил полного курса в Пензенском дворянском институте. Его исключили из этого учебного заведения за год до окончания. Причина исключения до сих пор не вполне выяснена. [2] Как ни хлопотала мать (отец к тому времени умер), Слепцов не захотел пойти по проторенной дорожке дворянской молодежи, отказался от военной службы и решил поступить на медицинский факультет, самый демократический факультет в тогдашних университетах. По примеру многих современников-разночинцев он самостоятельно подготовился к вступительным экзаменам и стал студентом-медиком Московского университета.
[2] — К. И. Чуковский, пользующийся устным сообщением близкого Слепцову человека, утверждает, что Слепцов в церкви во время богослужения во всеуслышание заявил о своем неверии в бога, что это было расценено как ‘кощунство’ и послужило причиной изгнания Слепцова из дворянского института (К. И. Чуковский, В. А. Слепцов. — В книге: В. А. Слепцов, Сочинения, т. II, М. — Л., 1933, стр. 11—12). Другой биограф Слепцова, его современник В. С. Марков, утверждает, что Слепцов тяготился ученьем в дворянском институте, где царила такая же муштра, как и в кадетском корпусе, и, чувствуя в себе силы подготовиться к вступительным экзаменам в университет самостоятельно, стал добиваться выхода из дворянского института. Мать противилась желанию будущего писателя. Тогда он симулировал сумасшествие и добился того, что его исключили из института. О ‘кощунстве’, о демонстрации атеизма Марков ничего не говорит (‘Исторический вестник’, 1903, N 3, стр. 966).
Это было во время Крымской войны. В студенческой среде появились демократические кружки, начали раздаваться пламенные речи против крепостного права, обсуждались проекты изменения русской жизни. Всё это не прошло мимо будущего писателя, хотя в университете он пробыл недолго, всего один год. Но и выйдя из университета, он не потерял связи с университетскими друзьями, а накануне реформы, когда возбуждение, царившее в университетах, вылилось в открытые демонстрации, он оказался завсегдатаем студенческих сходок.
Еще до поступления в университет Слепцов обнаружил актерские способности. Будучи студентом, он особенно увлекся театром и, решив попробовать свои силы на профессиональной сцене, поступил в труппу Ярославского театра, где не без успеха играл в течение целого сезона. Однако профессиональная актерская работа не удовлетворяла его, интересы его были гораздо шире, хотя увлечение театром сохранилось в нем на всю жизнь и он не раз впоследствии принимал участие в любительских спектаклях. С детских лет увлекался он и литературным творчеством. Мать его вспоминала, что, еще будучи ребенком, он преподнес ей однажды стихотворение собственного сочинения. [3] Это увлечение продолжало развиваться, всё более и более захватывая Слепцова.
[3] — К. Чуковский. Люди и книги шестидесятых годов. Л., 1934, стр. 306.
Большую роль в жизни Слепцова сыграло знакомство с известным писателем-этнографом, автором рассказов и повестей из народного быта, составителем знаменитого ‘Толкового словаря русского языка’ В. И. Далем и с литературным кружком писательницы Е. Тур (Е. В. Салиас). Даль натолкнул его на мысль создать очерки народного быта. Под влиянием и по примеру Даля Слепцов отправился пешком с котомкой за плечами бродить по Подмосковью, чтобы собирать произведения народного творчества, записывать народные обряды и обычаи. В результате этого путешествия и появился на свет первый цикл очерков Слепцова, известный под названием ‘Владимирка и Клязьма’ (1861). Большинство очерков, вошедших в этот цикл, было опубликовано в журнале ‘Русская речь’, издававшемся в Москве кружком Е. Тур.
Однако решающим моментом в становлении Слепцова-писателя явилось сближение его с сотрудниками журнала ‘Современник’, личное общение с Н. Г. Чернышевским и Н. А. Некрасовым, который пригласил его работать в журнале. Так с 1862 года Слепцов становится постоянным сотрудником ‘Современника’, пишет по предложению редакции новую серию очерков — ‘Письма об Осташкове’ (1862—1863) и принимает непосредственное участие в работе самой редакции. Особенно важно было знакомство с Чернышевским. В лице Чернышевского Слепцов нашел своего духовного вождя и стал под его влиянием активным пропагандистом революционно-демократических идей. Тогда же познакомился он и с Салтыковым-Щедриным и со многими другими деятелями этого же круга, находя в них своих единомышленников.
Слепцов развивает в это время кипучую общественную деятельность. Он организует взаимопомощь среди демократической интеллигенции, литературно-музыкальные вечера в целях сбора средств для нуждающихся, устраивает лекторий для женщин, не имевших тогда в России возможности получить высшее образование, а в 1863 году создает знаменитую ‘Знаменскую коммуну’. Последняя представляла собой общежитие, организованное на артельных началах, где все доходы членов поступали в общую кассу, бытовое обслуживание производилось самими членами коммуны по очереди. Слепцовская коммуна подверглась разнузданной клеветнической травле и просуществовала всего лишь десять месяцев. Общественная деятельность писателя заинтересовала жандармов. За ним учреждают полицейский надзор, а в апреле 1866 года он был арестован. Только благодаря вмешательству влиятельных родственников писателю удалось выйти из тюрьмы.
В эти годы Слепцов получает литературную известность. Рассказы, опубликованные в ‘Современнике’ и других столичных журналах, пользуются успехом. Его наперебой приглашают на литературные вечера, где он артистически читает свои рассказы. Демократического читателя в рассказах писателя привлекало и правдивое изображение жизни народа, и удивительное искусство воспроизведения оттенков народной речи. Окрыленный успехом, писатель принимается за большое произведение и в начале 1865 года заканчивает повесть ‘Трудное время’, она предназначалась для журнала ‘Современник’ и вскоре появилась на его страницах. Повесть ‘Трудное время’ явилась смелым вызовом пореформенной реакции, в ней утверждался революционный демократизм и развенчивался либерализм, в ней содержалась суровая критика реформы 1861 года и пореформенной общественной жизни. Злободневная тема была разработана в повести с большим художественным мастерством. Это обеспечило успех произведению и упрочило славу писателя. От Слепцова ждали новых, еще более значительных произведений. Но обстоятельства жизни писателя сложились так, что ему не удалось завершить ни одного из серьезных замыслов, и повесть ‘Трудное время’ так и осталась самым крупным его произведением.
После опубликования повести ‘Трудное время’ Слепцов еще теснее сблизился с Н. А. Некрасовым и М. Е. Салтыковым-Щедриным. Некрасов принимает живейшее участие в оказании материальной помощи Слепцову, здоровье которого было расшатано тюрьмой, он привлекает Слепцова для работы в новой редакции ‘Отечественных записок’ в качестве секретаря (1868). Несмотря на расстроенное здоровье, писатель работал в ‘Отечественных записках’ с момента их реорганизации и до средины 1872 года, т. е. в течение четырех с лишним лет. Организационная работа в журнале отнимала много сил и времени, но писатель не оставлял творческой деятельности, продолжая писать новые произведения. В это время он задумал роман о деятелях демократического движения. Первые три главы романа под названием ‘Хороший человек’ появились в февральской книжке ‘Отечественных записок’ за 1871 год, дальнейшее его печатание было запрещено. Цензура признала роман ‘неблагонадежным’. Он, очевидно, так и не был полностью закончен.
В 1872 году Слепцов был вынужден из-за болезни оставить работу в журнале. Последние годы он не вставал с постели. ‘Только бы встать, а там писать, писать’, — говорил Слепцов своим близким. [4] В одном из писем этого периода он сообщает: ‘Я сочиняю роман, превосходнейший роман. Называется ‘Остров Утопия’… Только этот роман мне не очень кстати… В последние дни этот роман, как докучная муха: не хочу думать, а сам всё думаю. Не с кем поговорить, а то бы я от него отговорился’. [5] Этот замысел, как и многие другие, не мог быть осуществлен. Писатель умирал. 23 марта 1878 года его не стало. Смерть застала Слепцова в городе Сердобске Саратовской губернии (ныне Воронежской области), где он и похоронен.
[4] — ЦГАЛИ, ф. 331, д. 4, л. 6.
[5] — ЦГАЛИ, ф. 331, д. 271, л. 161.
Небольшое по своему объему литературное наследство Слепцова в истории русской реалистической литературы составляет одну из славных и значительных страниц. Не раз на значение творчества Слепцова в истории русской литературы указывал Горький, горячо пропагандировавший ‘крупный, оригинальный талант’ писателя.
‘Слепцов вообще брал темы новые, не тронутые до него, — говорил Горький, — он писал о фабричных рабочих, об уличной жизни Петербурга, его очерки полны намеков, вероятно бессознательных, на судьбу отдаленного будущего страны, полны живого смысла, не уловленного в свое время, но его темы тотчас были подхвачены Глебом Успенским В книге ‘Нравы Растеряевой улицы’, Левитовым и Вороновым в их славной книжке ‘Жизнь московских закоулков’ и затем целой группой менее видных, забытых теперь писателей, сотрудников ‘Современника’, ‘Отечественных записок’, ‘Дела’ и ‘Слова». [6]
[6] — М. Горький. О Василии Слепцове. ‘Литературное наследство’, кн. 3, 1932, стр. 144.
Высоко ценил творчество Слепцова А. П. Чехов, который признавался, что этот писатель ‘лучше многих научил его понимать русского интеллигента да И самого себя’. [7]
[7] — М. Горький, Материалы и исследования, т. III, 1941, стр. 146.
Первая книга Слепцова ‘Владимирка и Клязьма’ представляет собой цикл путевых очерков. Вначале автор стремится рисовать подряд всё увиденное им, и первые очерки представляют просто этнографические зарисовки. Но уже и здесь, в первых очерках, имеются отдельные картинки, приковывающие внимание читателя к общественно-экономической стороне жизни подмосковных рабочих и крестьян. В дальнейших очерках эта сторона усиливается, писатель всё острее подчеркивает факты социальной несправедливости.
В одном из первых очерков перед читателем возникает выразительная фигура полупролетария, ‘удельного’ крестьянина Рожка. Он имеет свой земельный надел, но настолько маленький, что вынужден работать на фабрике и находиться в полной зависимости от фабриканта. ‘Выстроили тебе избу, ну и живи, и земли тоже дали полоску с заячий хвост, а есть-пить нечего’, — жалуется Рожок. [8] Земли мало, а оброк велик, — вторят ему другие крестьяне-полупролетарии.
[8] — В. А. Слепцов, Сочинения, т. II, изд. ‘Academia’, 1933, стр. 195. В дальнейшем цитируется это издание (тт. I—II, 1932—1933).
Наиболее резкое изображение социальных противоречий появляется в тех очерках, где показана жизнь рабочих-торфяников и строителей железной дороги. Особенно страдают от зверской эксплуатации рабочие на постройке железной дороги. Живут они в совершенно невыносимых условиях, питаются отвратительно. ‘Посуди ты сам, — говорит один из них, — ну как же ты тут станешь работать? С кашицы-ти с этой инда животы подвело’. ‘Вон в бараке живем, — рассказывает другой. — Одно слово — барака. Ни стать, ни сесть. Опять холод, стыть такая — и не приведи господи. День-ат отворена стоит, нетоплена, нахолодает, а к ночи-ти истопят, — пойдет тебе чад, дым, народу набьется видимо-невидимо, а тепла всё нет, так только пар ходит. Опять же одежонка плохинькая: ночь-то ноченьку мерзнешь-мерзнешь, а утром опять на работу. Только вот здесь у огонька-то и погреешься. Ни умыться тебе, ни что…‘ (II, 267—268). При всем этом рабочие-строители зарабатывают сущие гроши. Штрафы, обсчеты, многочисленные факты обмана рабочих показаны Слепцовым в очерках ‘Владимирка и Клязьма’. Управы на жадных хозяев и подрядчиков рабочему человеку всё равно не найти, и ему остается заглушить свою обиду и хоть немного забыться от непосильного, изнуряющего труда в кабаке. ‘Нам без вина никак невозможно: наше дело такое…‘, — заявляют рабочие (II, 215).
Слепцов не употребляет слова ‘эксплуатация’. Но те картины, которые он рисует в своих очерках, дают наглядное и очень яркое представление о самом бессовестном ограблении, о массовой эксплуатации трудового народа новым для России хищником — капиталистом. В этих картинах раскрывается правда о взаимоотношениях хозяина и работника.
Достоинство слепцовских очерков состоит в глубоком наблюдении и понимании действительности. Автор не остается простым наблюдателем и регистратором фактов, а старается обобщить их и понять причины, порождающие их. Он выступает с прямым протестом против взяточничества и спекуляции на подрядах, против подрядной системы, усугубляющей эксплуатацию трудового народа. Автор выступает как борец за счастье народное, он обнажает острые злободневные общественные вопросы, активно вмешивается в жизнь. Это свидетельствует о том, что Слепцов правильно понял задачи революционно-демократического писателя своего времени.
Горький отмечал большую ценность наблюдений Слепцова, ставя его как наблюдателя рядом с П. И. Якушкиным. Слепцова и Якушкина Горький противопоставлял другим собирателям фольклорного и этнографического материала, которые записывали искаженный, цензурованный материал. Горький слыхал от Короленко, что ‘у Слепцова были ‘толстущие тетради’ записей его бесед с сектантами, анекдотов, песен, рассказов о попах’. [9]
[9] — М. Горький. О Василии Слепцове. ‘Литературное наследство’, кн. 3, стр. 147.
‘Владимирка и Клязьма’ является незаурядным произведением и в художественном отношении. Горький указывал, что здесь многое ‘нарисовано очень живо, ловкой, твердой рукой и настолько внушительно, что из краткого, спешного очерка приемов работы, навыков жизни, отношений двух племен как будто возникает некая жуткая и густая тень…‘. [10]
[10] — Там же, стр. 144.
В другом цикле очерков, в ‘Письмах об Осташкове’, Слепцов еще более ярко показал хищническую деятельность отечественного капитализма, усиливавшего эксплуатацию народа под маской ‘культурничества’. Проблема ‘культурности’ занимала не только Слепцова. Ею интересовались и другие революционные демократы. Она потом заняла особенно большое место в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина. Это было вызвано естественной реакцией революционно-демократической мысли на либеральную пропаганду, скрывавшую грабительский характер реформы 1861 года и пытавшуюся изобразить пореформенную жизнь как сплошное благоденствие и процветание. Одним из образчиков такой пропаганды было воспевание благоустройства города Осташкова Тверской губернии.
В 1860 году газета ‘Московские ведомости’ напечатала панегирическую статью об осташковской добровольной пожарной команде, а затем и в других органах печати стали с превеликим умилением писать об осташковских благотворительных учреждениях, театре и прочих достижениях. Словом, возникла настоящая легенда о заботливости осташковских властей и о самодеятельности жителей. Между тем в народе об Осташкове шли слухи совсем другого рода. Устная молва говорила, что в Осташкове не всё так благополучно, как рисуется в либеральной печати. Это заинтересовало редакцию журнала ‘Современник’. Для проверки положения на месте и разоблачения либеральной лжи в Осташков был послан Слепцов. Писатель сразу же установил лицемерие осташковской ‘культуры’. Все материальные тяготы, связанные с ней, ложились на рядового обывателя города, а действительными хозяевами всех культурных учреждений оказывалась небольшая кучка местных хищников-капиталистов. Театр в Осташкове действительно существовал, но представления бывали только тогда, когда приказывало одно очень важное в городе лицо.
В городе действительно существовал и телеграф, но пользоваться им могло опять-таки только определенное лицо и его близкие. Аналогичное положение существовало и с банком, библиотекой, богадельней и прочими разрекламированными учреждениями. Хотя на вывесках учреждений и красовалось словечко ‘общественный’: ‘общественный сад’, ‘общественный банк’, все они принадлежали одному и тому же лицу — местному богачу Савину, который афишировал себя в качестве благодетеля и организатора ‘свободной’ инициативы осташковских ‘граждан’. Савин оказался и фактическим, и официальным хозяином города, так как он являлся одновременно и городским головой, и крупнейшим местным капиталистом. ‘У нас его превосходительство всегда довольны остаются’, — говорили осташковцы (I, 351).
Осташковские достижения на поверку оказались искусно замаскированным механизмом эксплуатации рядового обывателя. Слепцов последовательно, с фактами в руках разоблачил в своих очерках этот обман, грабеж и вымогательство. ‘Театр, музыка, певчие, сады, бульвары, мостики, ерши и павильоны, — всё это делается на счет особых сборов, так называемых темных, — пишет Слепцов. — Это очень ловкая штука. В том-то она и заключается, что ничего не стоит, а имеет вид благодеяния’ (I, 478). Но театр, сады с музыкой, гуляния, устроенные изобретательным хозяином города за счет обывателей, являются в свою очередь средством закабаления тех же обывателей. ‘Теперь эти удовольствия сделались такою необходимою потребностью, — сообщает автор ‘Писем об Осташкове’, — что последняя сапожница, питающаяся чуть не осиновою корою, считает величайшим несчастием не иметь кринолина и не быть на гуляньи. Но на всё это нужны деньги. Где же их взять? А банк-то на что? Вот он тут же, под руками, там 200 тысяч лежат’ (I, 478). Но банк деньги дает под залог и проценты, и притом на определенный срок. Кто пропускает сроки уплаты долга, теряет залог и принуждается отрабатывать долг на местных фабриках и заводах, что оказывается для человека вечной кабалой. ‘… Попавший в заработки должник большею частью так там и остается в неоплатном долгу, вечным работником’, — жалуются осташковцы (I, 477—478). Вот, оказывается, в чем смысл лицемерных ‘благодеяний’ хозяев города! Вот в каком свете предстали осташковские достижения, когда был развеян напущенный вокруг них либеральный туман! В ‘Письмах об Осташкове’ нашла отражение и жизнь пореформенной деревни. Внимание писателя привлекла практика так называемых ‘добровольных соглашений’, заключавшихся тогда между ‘освобожденными’ крестьянами и помещиками. ‘Добровольные соглашения’ почти повсеместно превратились в грязные комедии, в издевательство над беззащитными, забитыми мужиками. Помещики обманывали, а иногда и просто принуждали крестьян, подсовывая бросовые земли за неслыханную плату, сгоняли их с насиженных мест и обработанных участков, устраивали совместно с мировыми посредниками и землемерами жульнические комбинации по размежеванию своих и крестьянских земель. Тем не менее официальная и либеральная печать захлебывалась от восторга, рассказывая разные небылицы о великой гуманности ‘добровольных соглашений’. Слепцов в ‘Письмах об Осташкове’ показывает, как проходили эти соглашения. Помещик всячески старается навязать свою волю бывшим крепостным. Крестьяне понимают, что их хотят обмануть, жмутся, но на помощь помещику приходит посредник, и вместе они добиваются согласия крестьян принять негодную землю. Вот каковы они, ‘так называемые добровольные соглашения’, — иронизирует Слепцов по поводу этой комедии, превознесенной либералами.
В ‘Письма об Осташкове’ включены также зарисовки быта местных купцов, рыбопромышленников, актеров-любителей, обитателей монастыря, картинки школьных нравов (в частности, картина жизни духовного училища), описание трактиров, богаделен и т. п. Всё это создает представление о типичном уездном российском городе. В жанровом отношении ‘Письма об Осташкове’ — это нечто вроде дневника, в который рассказчик день за днем заносит свои наблюдения, размышления и заметки. Каждое письмо-очерк посвящено определенной группе вопросов осташковской жизни: в одном идет речь о школах, в другом — о театре, в третьем рассматриваются общественные учреждения. Весь этот разнообразный материал скреплен единым, политически острым, разоблачительным заданием и объединен образом рассказчика, который выступает в качестве зоркого наблюдателя и своеобразного исследователя, шаг за шагом разоблачающего официальную ложь и фальшь. Выполняя свою задачу, рассказчик вносит в свои очерки выразительные и в то же время краткие характеристики отдельных людей и целых сословий. Он разрабатывает великолепные диалоги и отдельные сценки, представляющие собой подчас законченные вводные новеллы. Такой характер носят, например, сценка с ямщиком в первом письме, рассказ о ‘добровольном соглашении’ и др. Произведение написано рукой настоящего художника, владеющего ярким языком. Недаром ‘Письма об Осташкове’ принесли автору прочную литературную известность.
Однако настоящего успеха добился Слепцов только после опубликования своих рассказов (‘Питомка’, ‘Ночлег’, ‘Свиньи’, ‘Вечер’ и др.) и повести ‘Трудное время’. Один из этих рассказов — ‘Питомка’ — впоследствии привел в восхищение такого ценителя литературы, как Лев Толстой. Рассказы посвящены изображению жизни народа, преимущественно крестьянства. Народ в рассказах Слепцова рисуется без идеализации. Писатель смотрит на ‘мужика’ глазами человека ему близкого и без стеснения обнажает его недостатки: забитость, тупость, суеверия и предрассудки, которые порождены веками крепостного угнетения. Как раз это и ставила в вину писателю либеральная критика. ‘И хотя все признавали оригинальность таланта нового писателя, хвалили его за простоту и убедительность рассказов, — писал Горький, — однако его расхождение с установленным эпохой литературным каноном видимо отодвигало его в сторону от литературных кружков, оставляя человеком без друзей’. [11]
[11] — ‘Литературное наследство’, N 3, стр. 144—145.
Но именно за это и полюбила рассказы Слепцова демократическая интеллигенция 60-х годов. Это закрепило его связь с журналом ‘Современник’. Полюбили рассказы Слепцова еще и за то, что народ в них наделен чувством собственного достоинства. Для вдумчивого читателя в рассказах содержится и такой материал, который позволяет понять здравый смысл, казалось бы, самых ‘нелепых’ поступков темного, забитого вековым угнетением крестьянина. Возьмем, например, рассказ ‘Свиньи’ (‘Казаки’). Всё здесь на первый взгляд анекдотично и нелепо. В село наезжает начальство готовить встречу какому-то проезжающему графу. Мужиков и баб сгоняют на починку дороги, отбирают несколько стариков, чтобы поднести хлеб-соль и учат мужиков отпрячь лошадей из коляски его сиятельства и прокатить его на себе. Среди крестьян разносится слух, что отныне в почтовые экипажи вместо лошадей будут запрягать мужиков, а тех из них, кто везти не захочет, будут подвергать страшному наказанию. Крестьяне волнуются и совершают ряд нелепых поступков. Немало анекдотичного и в рассказе ‘Ночлег’, где, например, мужик отдает писарю последний рубль, чтобы тот приказал его, мужика, поскорее высечь. Но эти смешные анекдоты не только смешны, но и весьма грустны. Они свидетельствуют прежде всего о тягостных, трагических условиях существования народа. Не насмешка таится в глубине души писателя, а горькая дума об участи народа.
Слепцов дает понять, что крестьянин, дающий взятку за то, чтобы его высекли, исходит из соображений здравого смысла. Он знает, что его всё равно высекут, но вот уже несколько суток держат в волости в ожидании экзекуции в самое рабочее время, когда день год кормит. Он рвется домой еще и потому, что там у него остались без присмотра маленькие дети. Он уж и не думает о справедливости, а любой ценой хочет вернуться к семье. Здоровый инстинкт самосохранения руководит и теми крестьянами, которые, прослышав о том, что мужиков ‘запрягать будут’, начинают прятать свое имущество и собираются бежать в леса. Их в продолжение веков продавали, проигрывали в карты, меняли на собак, обращались с ними, как со скотом, поэтому они всерьез принимают и тот заведомо нелепый слух, который поразил их воображение.
Правда, забитые, ко всему притерпевшиеся мужики в рассказах Слепцова дальше пассивного протеста против произвола и самодурства властей не идут, да и писатель не призывает крестьян взяться за топор: звать к топору народ в подцензурном произведении было невозможно. Этой задачи писатель перед собой и не ставил, стремясь лишь говорить о крестьянстве ‘правду без всяких прикрас’, чтобы открыть ему глаза на несправедливость его положения и внушить ему желание изменить свою судьбу. Такое правдивое изображение крестьянства рассматривалось революционными демократами 60-х годов как большое достоинство. Н. Г. Чернышевский, например, решительно поддержал Н. Успенского, выступившего ранее Слепцова с рассказами о народе, где отрицательные стороны жизни народа даже сгущались, подчеркивались резче, чем в рассказах Слепцова. ‘… Резко говорить о недостатках известного человека или класса, находящегося в дурном положении, можно только тогда, — писал Чернышевский, — когда дурное положение представляется продолжающимся только по его собственной вине и для своего улучшения нуждается только в его собственном желании изменить свою судьбу’. [12] А крестьянству тогда, в 60-х годах, по мнению революционных демократов, только и недоставало ‘собственного желания изменить свою судьбу’. Слепцов, изображавший в своих рассказах мужика темным, забитым, притерпевшимся ко всем несчастьям, не грешил ни против жизненной правды, ни против революционно-демократических убеждений.
[12] — Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. VII, 1950, стр. 884.
В рассказах и очерках Слепцова нашли отображение не только крестьянство, но и городской люд (‘На железной дороге’, ‘Уличные сцены’, ‘Сцены в больнице’, ‘Сцены в полиции’, ‘Спевка’), светское общество (‘На выставке’), быт помещичьего дома (‘Вечер’) и др. Всюду писатель стремится показать простой народ без сентиментальной идеализации и с какой-то печальной усмешкой. Он откровенно посмеивается над загулявшим разносчиком (‘Уличные сцены’), над трусливым крестьянином, принявшим писателя за грабителя (‘Отрывок из дорожных заметок пешехода’).
Вообще у Слепцова сильно развито чувство юмора. Но всюду в рассказах и очерках он стремится привлечь внимание к фактам общественной несправедливости, указать на социальный смысл высмеиваемых явлений. Сцены, разыгрывающиеся в очерке ‘На железной дороге’, нельзя читать без смеха, и в то же время нельзя не заметить социальной несправедливости происходящего. Барыня умудряется занять все места на двух скамейках, а мужики, заплатившие за билет столько же, сколько и барыня, садятся на пол. Кондуктор, отменно вежливый с офицером и чиновником, кричит на мужиков и всячески унижает их. Показателен в этом отношении и рассказ ‘Питомка’, воспринятый современниками как протест против существовавшей тогда безответственной системы воспитания детей в приютах. Кроме того, в последнем рассказе, как и в некоторых других, подчеркивается почти поголовная неграмотность народа в пореформенной России.
Из рассказов, написанных Слепцовым после ‘Писем об Осташкове’, заслуживает особого внимания ‘Вечер’, в котором содержится разоблачение либерализма. Здесь показан помещик, который требует от своего приказчика ‘гуманного’ обращения с мужиками, а вместе с тем желает заставить крестьян выходить на работу на помещичье поле пораньше и работать побольше. Он хочет предстать в роли ‘брата во Христе’, но его ‘братские’ чувства исчезают, когда крестьяне хотят вырубить в его лесу несколько оглобель. ‘Гуманность’ помещика, его либеральные речи рассматриваются здесь как внешняя ширма стяжательских помыслов его. Эта ситуация живо напоминает написанную позднее повесть ‘Трудное время’, первоначальным наброском которой, возможно, и является рассказ ‘Вечер’.
Рассказы Слепцова интересны по форме. В них, как и в рассказах Н. Успенского, А. Левитова и других писателей-шестидесятников, нет видимого сюжетного стержня. Каждый рассказ Слепцова состоит обычно из нескольких, на первый взгляд ничем между собой не связанных диалогов и отрывочных сценок. Однако из этого как будто случайного нагромождения диалогов и сценок возникает типическая картина глубоко драматического явления жизни. Незначительные и случайные на вид детали оказываются необходимыми для создания нужного впечатления. Фигуры людей здесь нарисованы беглыми штрихами. Эти эскизные наброски, конечно, не могут претендовать на полную, всестороннюю характеристику персонажа, но тем не менее здесь точно схвачены и переданы живые и характерные как бытовые, так и общественные черты людей. Слепцов умел добиваться точности деталей и соразмерности частей рассказа, превосходя в этом и Н. Успенского, и Левитова. Он более сдержан и в воспроизведении народной речи в своих рассказах. Последняя искусно используется им для обрисовки крестьян, используется тонко,