Слды вчерашняго.
Слды вчерашняго.
И. Сургучевъ.
‘Современникъ’, кн. I, 1913 г.
Следы вчерашнего, Сургучёв Илья Дмитриевич, Год: 1913
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Всякій разъ, при встрч, я низко ему кланяюсь. Я люблю встрчать его въ густой толп Невскаго проспекта, еще издали видть, какъ онъ, старый, сухенькій профессоръ, осторожно пробирается среди этого неудержимаго человческаго потока. Еще за нсколько минутъ, которыя мн представляются очень длинными, я предвкушаю это удовольствіе: снять шапку и низко поклониться ему. И тотъ день, когда я встрчаю его, бываетъ у меня днемъ особенно хорошимъ — такимъ, будто вотъ было больно — и тебя утшили, мягко и ласково.
Вчера, въ воскресенье, еще издали, я увидлъ его. Погода была удивительная: легкій морозъ, совершенно ясныя дали, и Невскій — весь, какъ на ладони: отъ памятника до Адмиралтейства. Профессоръ шелъ въ своемъ неизмнномъ пальто съ полуподнятымъ воротникомъ и несъ въ рукахъ что-то круглое. Судя по упаковк и красной ниточк — тортъ.
Когда, около церкви св. Екатерины, мы поравнялись, я снялъ шапку и поклонился. И вижу: профессоръ остановился и явно направился ко мн. Остановился и я.
— Скажите, пожалуйста,— сказалъ профессоръ, подавая руку, и голосъ его прозвучалъ такъ же далеко и знакомо, какъ и въ тотъ осенній, непогожій вечеръ:— скажите, пожалуйста,— повторилъ онъ, и какъ это съ нимъ постоянно бывало на лекціяхъ, шевелилъ пальцами, точно нащупывая слдующую, не легко дающуюся фразу:— всякій разъ, когда я васъ встрчаю, вы мн кланяетесь.
— Да,— отвтилъ я,— испытывая такъ хорошо мн знакомое, особенное, благодарное настроеніе:— всякій разъ, когда встрчаю васъ, я низко кланяюсь вамъ.
И подчеркнулъ слово: низко.
— Да-съ,— подтвердилъ профессоръ, забирая тортъ изъ лвой руки въ правую и опять подыскивая слдующую фразу:— вотъ видите-ли… Вы, вроятно, мой ученикъ?
— Да, профессоръ,— отвтилъ я:— я вашъ ученикъ.
— Представьте, не помню васъ,— говорилъ профессоръ, благодушно улыбаясь:— ищу, ищу вотъ въ памяти, и какъ будто что-то знакомое есть, а припомнить не могу. Хоть убейте.
— Удивительнаго мало,— сказалъ я:— у васъ такъ много учениковъ. А держалъ экзаменъ я у васъ на дому, въ темный осенній вечеръ.
— Въ темный осенній вечеръ?— почему-то испуганно переспросилъ профессоръ.
— Въ темный осенній вечеръ,— повторилъ я:— и экзаменъ былъ тогда, такъ сказать, экстраординарный.
— Экстраординарный?— уже удивился онъ:— но почему экстраординарный?
Сухенькій профессоръ зашевелился. Онъ то постукивалъ по коробк сморщенными, широкими въ суставахъ пальцами, то какъ-то перебиралъ нитку, отчего коробка крутилась въ одну сторону, какъ карусель. Поэтому, прежде чмъ отвтить ему, я замтилъ:
— Не крутите нитку. Нитка можетъ порваться, и тортъ упадетъ.
Профессоръ взглянулъ на меня своими ясными, близорукими глазами и увренно сказалъ:
— Нитка? Нитка нтъ, не порвется. Тортъ, видите-ли, мокка,— объяснилъ профессоръ и возвратился къ первоначальному разговору:— ну-съ? Итакъ, почему же экзаменъ былъ экстраординарнымъ? Я что-то не помню. Васъ, вроятно, выгоняли изъ университета или что-нибудь въ этомъ дух подобное?
— Нтъ, профессоръ,— отвтилъ я:— не въ этомъ дух. Видите-ли,— говорилъ я, заражаясь его манерой:— у меня далеко на юг, въ тотъ день, умерла жена.
— Что-съ? Жена?— и въ глазахъ профессора какъ будто мелькнули слды какого-то стараго, но еще не плотно забытаго воспоминанія.
— Да, жена,— напоминалъ я:— я получилъ телеграмму, и мн нужно было выхать въ тотъ же день, но въ то же время, я ужъ не помню почему, мн необходимо было выдержать у васъ экзаменъ. Экзаменъ по росписанію могъ состояться только черезъ недлю, но ждать, пока пройдетъ эта недля, конечно, нельзя было, и вотъ я пришелъ къ вамъ…
— И мы въ это время обдали,— сказалъ профессоръ.
— Да, вы въ это время обдали,— подтвердилъ я:— но когда я разсказалъ вамъ, въ чемъ дло, вы бросили обдъ.
— Помню,— отчетливо вымолвилъ профессоръ и глубоко моргнулъ:— помню.
— Вы успокоили меня,— говорилъ я:— дали мн благо вина…
— Да, и когда вы его пили,— помогалъ мн профессоръ,— у васъ стучали о стаканъ зубы.
— Можетъ быть,— согласился я:— можетъ быть и стучали зубы. Вы успокоили меня, и отъ васъ, и отъ вашего темнаго, серьезнаго кабинета шло ко мн какое-то большое, умиротворяющее чувство. Потомъ вы меня проэкзаменовали. Я зналъ всего только десять билетовъ. Я только начиналъ готовиться къ вашему экзамену. Вы спросили меня о какихъ-то пустякахъ, спросили такъ мягко, такъ участливо, съ тмъ только, чтобы соблюсти, видимо, формальность.
Я разсказывалъ и видлъ, какъ профессоръ явно волновался,
— Ну-съ? Ну-съ?— торопилъ онъ меня.
— Да и все,— закончилъ я:— вы поставили мн высшую отмтку, и я, съ послднимъ поздомъ, въ ту же ночь, выхалъ изъ Петербурга.
Профессоръ явно и все больше и больше волновался, все круче вертлъ тортомъ, и я въ глубин души предвидлъ печальную судьбу его: нитка была очень ненадежная.
— И вы съ тхъ поръ не женились?— вдругъ, торопливо, опросилъ онъ.
— Нтъ,— отвтилъ я:— не женился.
— Что же у васъ остались посл покойной жены дти?
— Да, остались. Дв двочки.
— Сколько имъ лтъ?
— Старшей — девять. Младшей — семь,
— Какъ же ихъ зовутъ?
— Старшую — Колокольчикомъ. Младшую — Елочкой.
— Гд же он живутъ?
— На юг.
— Съ кмъ же он живутъ?
— Съ бабушкой. Съ моей матерью.
И вдругъ нитка, съ легкимъ трескомъ, лопнула, и тортъ полетлъ на троттуаръ. Предположенія сбылись.
— Боже мой! Тортъ!— бросился я помогать нагнувшемуся профессору.
— Да, да, тортъ.. Ишь ты вдь… Три съ полтиной стоитъ,— бормоталъ профессоръ, перчаткой смахивая съ коробки снгъ.
— Но мн кажется, что онъ не повредился,— утшалъ я профессора, видя его смущенье:— тортъ,— говорилъ я,— упалъ не ребромъ, а плашмя. Если ребромъ, то было бы худо. А такъ… пустяки.
— Да, да, если бы ребромъ, то конечно,— пробормоталъ профессоръ и вдругъ взглянулъ на меня:— къ великому своему изумленію, я увидлъ, что изъ его ясныхъ, срыхъ глазъ текутъ рдкія, медленно рождающіяся слезы.
‘Чортъ возьми’,— подумалъ я:— ‘ему жаль торта’.
Явилась досада:— вдь вотъ,— думалъ я,— хоть не прямо, косвенно, а все-таки причинилъ ему непріятность и убытокъ: тортъ стоитъ три съ полтиной, мокка,— и при томъ, можетъ быть, и въ самомъ дл это — какой-нибудь особенно удачный тортъ.
Профессоръ стоялъ какъ разъ противъ свта, и мн было ясно видно, какъ на глазахъ его, срыхъ и безпокойныхъ, рождались крупинки слезъ, и одна за другой текли по щекамъ внизъ.
— Вы меня простите,— вдругъ сказалъ профессоръ.
— Что такое?— спросилъ я, удивленный.
— Простите!— тихо повторилъ профессоръ.
— Но за что? За какую вину?— спрашивалъ я.
Профессоръ замялся и опустилъ глаза.
— Видите ли, тогда,— заговорилъ онъ, избгая моего взгляда, и снова вдругъ замолчалъ. Слышалось только гуднье и шумъ безпрерывно двигавшейся толпы, голоса, мужскіе, женскіе, двичьи.
— Видите-ли, тогда,— снова началъ профессоръ и, словно ршившись, прямо взглянулъ мн въ глаза:— въ тотъ вечеръ… я не поврилъ вамъ. Ну, думалъ, обычный, студенческій пріемъ… Есть, видите-ли, такіе шалопаи… Пришелъ, притворился, подчищенная телеграмма, то, се, разжалобилъ стараго дурака и получилъ, Господи, видишь за что, пять.
Мн, почему-то, стало больно, было жаль того хорошаго, яснаго чувства, которое жило все это время въ душ.
— Такъ-то!— сказалъ профессоръ и вдругъ опять чуть не уронилъ тортъ, во-время подхвативъ его лвой рукой.
Мы молчали, избгая смотрть другъ на друга…
— Но позвольте!— сказалъ я:— а, вы? а ваше участіе? Ваши большіе, внимательные глаза, полные состраданія, полные такого деликатнаго, человческаго вниманія? Тоже игра?
Профессоръ пожалъ плечами.
— Что-жъ ты будешь длать?— отвтилъ онъ:— поврить — трудновато, не поврить — страшно. Думаешь, ну актеръ, пусть. А вдругъ — не актеръ? И если видишь, что ужъ очень хорошо у человка выходитъ, что ужъ очень онъ актеръ хорошій — ну, получай пять. За искусство, такъ сказать. И вы тогда, я теперь это отлично помню, показались мн актеромъ первокласснымъ.
Я перебилъ его:
— Но, позвольте замтить, профессоръ, если и вы только, такъ сказать, имитировали ваше отношеніе ко мн, то и вы — актеръ первоклассный.
— Я актеръ,— согласился профессоръ:— я хорошій актеръ. Это я знаю.
Я обозлился.
— Можетъ быть,— сказалъ я:— и эти слезы, которыя вотъ только что катились по вашему лицу,— тоже бутафорскія слезы?
Профессоръ испугался и ползъ за платкомъ.
— Разв есть слезы?
— Есть.
Профессоръ торопливо стиралъ слезы платкомъ. Я почему-то въ это время все вниманіе устремилъ на иниціалы платка: тамъ стояла буква А, ‘значитъ женинъ платокъ’,— подумалъ я.
Утеревъ лицо, профессоръ сказалъ:
— Знаете что? Знаете, что я надумалъ? Вотъ этотъ тортъ — и онъ показывалъ мн круглую коробку, словно демонстратируя тортъ:— роскошный, я вамъ скажу, тортъ… Можно сказать замчательный. Двадцать лтъ, каждое воскресенье, я заказываю его жен своей бездтной, Анн Михайловн. Кондитеръ, Егоръ Васильевичъ, за это время сдлался моимъ другомъ, и я иногда беру у него деньги взаймы. А онъ просилъ меня даже въ кумовья къ нему пойти…
Профессоръ такъ торопился говорить, словно была опасность, что я уйду.
— Да-съ, и вотъ видите-ли,— захлебывался онъ, подыскивая слдующую фразу:— такъ вотъ… прошу васъ… убдительнйшее прошу: пошлите его вашимъ двочкамъ. Право.
И профессоръ снизу вверхъ подглядывалъ мн въ глаза.
А день, какъ цвтокъ, съ каждой минутой расцвталъ все больше и больше, великолпіе его длалось все какъ-то выше и торжественне, по троттуару, огибая насъ, какъ вода — камни, текла живая, человческая волна, и вс люди, какъ-то сразу, вдругъ, стали казаться мн веселыми и радостными. И профессора, этого замчательнаго актера, хотлось погладить по волосамъ, снявъ съ нихъ кругленькую, потертую, каракулевую шапочку. Его предложеніе послать тортъ дтямъ показалось мн такимъ простымъ, такимъ яснымъ, такимъ человческимъ, что стало весело, и хотлось только улыбаться.
‘Какими переливами можетъ играть жизнь!’ — стояла въ голов одна только мысль въ то время, какъ ‘говорилъ:
— Что-жъ? Великолпно! Пошлемъ!— и вдругъ вспомнилъ:— а Анна Михайловна? Она что скажетъ?
— Ахъ, Боже мой!— поморщился профессоръ:— Анна Михайловна, Анна Михайловна! Если Анна Михайловна посидитъ одно воскресенье безъ торта,— наша планета не остановитъ своего движенія.
— Великолпно! Если такъ, то посылаемъ тортъ!— говорилъ я, принимая изъ профессорскихъ рукъ тяжеловатую коробку:— тортъ, говорите, мокка? Три съ полтиной стоитъ?
— Ей-Богу, три съ полтиной!— вдругъ теноркомъ взбожился профессоръ, и мн показалось, что вотъ онъ сейчасъ, въ доказательство своей правоты, перекрестится маленькимъ крестнымъ знаменіемъ:— три съ полтиной!
Профессоръ смотрлъ на меня и смялся мелкимъ, старческимъ смшкомъ, и на глазахъ его, я ясно видлъ, показывались уже радостныя, радужныя слезинки.
И подумалъ тогда я: есть въ сердц человческомъ дв чаши слезъ: одна полна слезами радостными, другая — до краевъ налита слезами печальными. Умираетъ человкъ и оставляетъ на земл одну чашу печальную, вроятно, всегда пустою. Бываетъ-ли такъ же опустошена чаша съ слезами радости?
Мн было, весело, а профессоръ, сдавъ тортъ, засуетился, слъ на извозчика и уже, когда экипажъ тронулся, крикнулъ:
— А когда подете на югъ,— то поцлуйте ихъ: Колокольчика и Елочку.
— Ладно!— опять густымъ басомъ сказалъ я, чувствуя, какъ на душ моей становится все веселе и веселе: день, снгъ, далекое небо, румяныя двушки, зеркала магазиновъ, фасадъ церкви, а въ рукахъ — тортъ.
И я громко сказалъ, удивляясь:
— Тортъ! А? Каково!
Сказалъ такъ громко, что проходящіе оглянулись.
Когда я дома раскрылъ коробку, то тортъ оказался цлымъ и невредимымъ. Я тщательно переложилъ его тонкой бумагой и на другой день отослалъ по назначенію.
На-дняхъ я получилъ отвтъ.
На листк, вырванномъ изъ ученической тетради, по косымъ голубоватымъ линіямъ, крупными, не закругленными буквами, было писано:
— Милый папочка! Извини, пожалуйста, что мы теб давно не писали. Все некогда было: учились. А когда насъ распустили, то мы забыли. Тортъ твой былъ очень хорошъ, вс ли, и всмъ было вкусно. Спасибо теб, что ты не забываешь насъ. Когда еще будешь посылать, то клади въ хорошій ящикъ.
Это были письмена старшей.
Немножко ниже стояли каракули младшей:
— И я теб кланяюсь,— выводила она, и каждая буква была почему-то похожа на куклу:— пришли еще пироговъ. Этотъ съли. И пришли еще рубль денегъ.
Внизу стояла торжественная, какъ на манифест, подпись.
Длать нечего. Сходилъ въ кондитерскую. Сходилъ на почту. Заказалъ тортъ, послалъ рубль.
Разъ нужно,— что-жъ тутъ еще разговаривать?