М.Н. Катков
М.Н. Катков
Славянские первоучители
Славянские первоучители
Славянские первоучители I
Славянские первоучители I
Славянские первоучители II
Славянские первоучители II
Славянские первоучители, Катков Михаил Никифорович, Год: 1885
Время на прочтение: 8 минут(ы)
6 апреля, в субботу, — тысячелетняя годовщина святого равноапостольного Мефодия, с которым неразрывно соединяется столь же дорогая нам память равноапостольного брата его Константина, в монашестве Кирилла. Чествуя память обоих великих славянских первоучителей, мы как бы празднуем день рождения нашего народа на Божий свет. Ими положено первое начало духовному существу нашей народности и предопределены судьбы нашего отечества, прежде чем оно обозначилось и сложилось. Никто в эпоху их деятельности не мог предвидеть, где произрастет ее плод и семя каких событий таилось в их апостольском призвании.
В эпоху деятельности славянских первоучителей еще не было разделения между Церквами, но рознь между ними уже обозначилась. Латино-немецкий клир оказал ожесточенное противодействие славянским первоучителям. Славяне западного вероисповедания огнем и мечом принуждены были потом отречься от них. Но зато их дело было крепко усвоено славянами восточными. Русский народ положил их дело во главу угла всего своего здания — как церковного, так и государственного.
И однако, русским и русскому духовенству предлагают поучиться у римско-католического клира достойному празднованию тысячелетней памяти славянского первоучителя — святого Мефодия! Трудно придумать совет более странный.
Славянские первоучители ‘трудились на северных, южных и западных странах’, чтобы, по выражению современников, ‘разумно просветить письменами и учением‘ ‘многоплодный язык словенский‘.
На тысячелетнем юбилее со дня кончины славянского первоучителя, святого Мефодия, конечно, и должна быть речь о плодах его деятельности для народов славянских. Что же для этого представит римско-католический клир?
Величайшее дело славянских первоучителей есть, бесспорно, изобретение славянской грамоты и усвоение славянскому языку слова Божия. Нельзя не дивиться трудности, величию и совершенству их дела. Как же почтил их дело римско-католический клир? Он воздвиг гонение на славянскую письменность и на славянское богослужение. Но может быть, с течением времени они изменили свое отношение к славянским первоучителям? Ответ на это дают следующие факты.
Архиепископ Мефодий назначил своим преемником Горазда. Но римско-католический клир, видя, с какой ревностью по смерти святого Мефодия Горазд начал управлять вверенной ему паствой и опасаясь, чтобы в нем не ожил другой Мефодий, лишил Горазда епископской власти, на его место поставил Вихинга, отверженного святым Мефодием, и снова всеми средствами стал преследовать славянское богослужение. Сначала в Риме Кирилл и Мефодий, неся обретенные ими в Тавриде мощи святого Климента, папы Римского, были приняты благосклонно, но потом их святое дело подверглось поруганию. Вот некоторые из папских посланий относительно богослужения на славянском языке.
В папском письме от 14 июня 879 года на имя самого святого Мефодия читаем следующее: ‘Слышали мы, что ты поешь литургию на варварском, то есть славянском, языке (in barbara, hoc est in sclavina lingua). Потому мы уже нашим письмом, отосланным к тебе чрез Павла, епископа Анконскаго, запрещали совершать божественные службы на этом языке, но или на латинском, или на греческом, как то поет Церковь Божия, разделенная по всему земному шару и распространенная у всех народов’.
Папа Стефан VI идет еще далее: он не только отрицает богослужение на славянском языке, но и предает его проклятию.
‘Мы весьма удивились, — пишет папа Стефан VI, — услышав, что Мефодий предан лжеучению, а не назиданию, вражде, а не миру, и если это так, как мы слышали, то лжеучение его мы совершенно осуждаем. Божественные службы и святые таинства и священнодействия литургии, которые тот же Мефодий осмелился совершать на славянском языке… никоим образом впредь никто да не дерзнет совершать… Ибо Божиею и нашею апостольскою властью мы запрещаем это под страхом уз проклятия…‘
Григорий VII (Гильдебрандт) в 1079 году писал Братиславу, королю Богемскому: ‘Ты просишь о дозволении совершать богослужение на славянском языке, но на эту просьбу ни в каком случае не может быть дано согласия. Всемогущему угодно было, чтобы Священное Писание в некоторых местах было сокровенно, дабы иначе, если бы оно для всех было совершенно ясно, не подверглось бы унижению и презрению’. Очень характеристично и то, что имя папы Иоанна VIII, покровителя святого Мефодия и друга Константинопольского патриарха Фотия, было опорочено латинянами, допустившими немецкому клиру обозвать его ‘паписсою Иоанною’ за слабость, какую он будто бы показал в деле святого Мефодия и его наставника Фотия.
Вследствие таких и подобных запрещений и прямых преследований богослужение на славянском языке на Западе падало все более и более и с XI столетия почти совсем исчезло у всех славян римско-католического исповедания.
Так как славянское богослужение удержалось в Болгарии и особенно распространилось в России, то на Западе стали называть самое славянское богослужение болгарскою или русскою схизмой, иногда же просто русским законом — в смысле особенностей ‘русской схизмы’. Этот взгляд на славянское богослужение остается в Риме и у римских клерикалов до наших дней включительно, что наглядно доказывает само Велеградское торжество. На тысячелетнем юбилее святого Мелодия будет совершаться латинская месса!
Что же значат эти продолжительные и шумные приготовления к Велеградскому торжеству, это ‘грандиозное паломничество и бараки на 300 тысяч человек’? В течение целого тысячелетия Рим и римско-католический клир всеми средствами преследовали дело славянских первоучителей, а теперь устраивают ‘пышные процессии’ в Велеград, чтобы почтить тысячелетие деятельности и памяти святого Мефодия! Еврейские книжники и фарисеи часто избивали пророков и праведников, а потом воздвигали им гробницы. Римско-католический клир повторяет то же самое по отношению к славянским первоучителям на Велеградском торжестве:
Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, яко зиждите гробы пророческие и красите раки праведных. И глаголете: аще быхом были во дни отец наших, не быхом убо общницы им были в крови пророк. Тем же сами свидетельствуете себе, яко сынове есте избивших пророки. И вы исполните меру отец ваших (Мф. 23, 29-32).
Но нынешние книжники и фарисеи превзошли древних своей злобой. Иудейские фарисеи, устрояя гробницы пророкам и праведникам, выражали действительное раскаяние и желание почтить их память. А разве нынешние устроители велеградского торжества могут сказать о себе: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови! Нет, нынешние ратники Рима — плоть от плоти и кость от кости Вихинга и его партии. Они остаются те же самые. Не явная ли ложь, лукавство и кощунство это велеградское торжество?
Придумали чествовать намять святого Мефодия в Велеграде — якобы месте его кончины. Где скончался святой Мефодий, исторически неизвестно, но он, во всяком случае, не мог скончаться в том Велеграде, где назначено велеградское торжество. Из двух Велеградов, Старого и Нового, конечно, лишь первый мог быть столицей Великой Моравии, а следовательно, и местом погребения святого Мефодия, но никак не второй.
Во всяком случае, не там, а в России — средоточии и оплоте Православия, в России, где Церковь от начала молится и благовествует на языке Кирилла и Мефодия, в котором таится зиждительное начало нашей народности, — вот где достойно и истинно празднуется память славянских первоучителей.
На солунских братьях мы видим, как духовный подвиг, совершаемый в тишине и уединении, становится могущественной силой, изменяющей лицо мира. Мефодий был, по сказанию, воином, военачальником, наместником царским, управлял славянскими населениями, покрывавшими его родину, Македонию, и в этом качестве именовался, как говорит сказание, ‘князем словенским’. Но не здесь его мировое значение, о Мефодий не было бы и помину, если бы его деятельность ограничилась этим поприщем. Он стал великим деятелем, когда, отказавшись от мира, ушел в монастырь, где соединился с младшим братом своим Константином, в монашестве Кириллом, который с самого детства был влеком духовной жаждой, с детства посвятил — себя науке и, достигнув высоты ее, изведав глубины эллинской мудрости, изучив языки латинский и еврейский, в юном возрасте стяжал себе почетное именование философа и, отказавшись от блистательного поприща при царском дворе, укрылся в монастырь. Здесь положено было начало апостольскому служению обоих братьев. Они были потом призваны проповедовать Евангелие славянским племенам на Мораве, уже внешним образом причисленным римскими миссионерами ко Христовой церкви, но остававшимся внутренне чуждыми ей. Какого бы ни были солунские братья племенного происхождения, греческого или славянского, язык славянский был им как свой родной. В Солуни они были окружены славянским морем. Македонию оспаривают выродившиеся потомки греков, но сами они и тогда, как теперь, терялись малыми островками в этом море нового племени, еще не выступавшего тогда на свет истории.
На каком славянском наречии писали и благовествовали первоучители славянские? Вопрос праздный. Мы не сомневаемся, что язык этот был первоначальный славянский, еще не разделившийся на диалекты, хотя заключавший в себе все семена их, как язык гомерический слитно заключал в себе элементы еще не обособлявшихся диалектов греческих. Все столь разрозненные славянские языки могут распознать в слитном единстве церковного языка свои исключительные особенности — и русский, и чешский, и польский. Чем дальше восходим мы в славянскую древность, тем более сближаются между собой ныне совершенно разрозненные наречия и наконец сливаются в том первобытном языке, который солунскими братьями был правонаписан, благоустроен по образцу греческого словосочетания и посвящен Христовой Церкви. Слава братьям солунским! Слава нашим первоучителям! Это было истинно творческим деянием. Они положили начало новому миру великих созиданий и, руководимые Промыслом, в момент расторжения Апостольской Церкви обеспечили верным залогом бытие Восточного Православия. Недаром встретили они лютое сопротивление в местах их проповеди у западных славян, которые находились в черте ведения римского владыки. Их обвиняли в ереси и, искажая истину, в укор им учили, что Бога не достоит хвалить иными языками, кроме еврейского, греческого и римского, по писанию Пилатову на Кресте Господнем. Написание на Кресте Господнем знаменательно — но в каком смысле? Учители Церкви, проповедники веры, богословы должны восходить к этим трем языкам, хранящим в себе первоисточники веры. Если церковная жизнь народа не будет, посредством его учителей, в неразрывной связи с первоисточниками вероучения, то она оцепенеет, омертвеет и ее учители утратят подобающий им авторитет. Но путь к первоисточникам есть путь науки, и только посвятившие себя ей люди должны восходить к ней, о чем и следует усердно заботиться радеющим о благе Церкви властям. Не позолотой храмов, не блеском облачений можем мы достойно прославить нашу Церковь, не это одно должны мы приносить ей за благодать ее действия среди нас, но и лучшее, что дано человеку, — нравственные силы наши, наш умственный труд. Горе нам, если мы будем пренебрегать должным воспитанием юношества, особенно обрекающего себя ближайшему служению Церкви и государству, и оставлять своих священников в раскольническом разобщении с первоисточниками богословского ведения! Но если учителям Церкви и руководителям народа предлежит высокий путь науки, то сами народы остаются на местах, и, чтобы просветить их, надо снизойти к ним. Народ и язык по-славянски есть одно понятие и одно слово. Богословы должны изучать языки написания Креста Господня, но новые призываемые к жизни народы не могут превратиться в исчезнувших греков и римлян и перестать быть собою.
Государственным языком Римской империи был язык римский, и Западная церковь, которая заступила место павшей Империи, став сама государством, усвоила себе и язык государственный, отрицая у всех подчиненных ей народностей право славить Бога на своих языках.
Что же сделали наши первоучители? Они призвали наш первобытный язык к божественному славословию, они освятили его, они внесли в него начало бессмертной жизни. Но язык есть народ: они возвели новый пришедший в мир народ к исторической жизни, они создали новую в мире силу, которой суждено свое назначение в домостроительстве Промысла, силу, которой, при возникшем разделении Церкви, суждено пребыть на Востоке в противоположность возникшему на Западе движению. Если бы Кирилл и Мефодий не освятили наш первобытный язык, не возвели бы наше слово в богослужебный орган, не осталось бы места и не было бы сосуда для Восточно-Православной церкви, некому было бы исполнять дело ее судеб.
А наши давние предки, те славянские роды, которые жили рассеянно на безмерном пространстве нашего нынешнего отечества, — где бы нашли они то объединяющее и зиждительное начало, которое собрало их в одно великое целое? Где была бы наша святая Русь, наше отечество? Те ли события управляли бы миром, та ли бы история слагалась в течение тысячелетия? Мысль останавливается пред величием судеб, бывших последствием столь, казалось бы, малозаметного, столь негромкого начала, как переложение Священного Писания и православного богослужения на славянский язык…
Язык Кирилла и Мефодия стал основой нашего народного образования, основой русского языка. В нем — первоначальная стихия нашего нынешнего слова. Мы должны свято блюсти этот первоначальный источник, возобновлять и поддерживать внутреннюю связь с ним нашей нынешней литературной речи, как должны поддерживать связь нашей церковной науки с первоисточниками богословского ведения. В нем таится крепительная и освежающая сила. Но чтобы сила эта могла действовать, чтобы она была плодотворной, мы должны не внешним образом относиться к ней, но сколько возможно очищать ее от грубой примеси невежества и омертвения. Восстановить фонетику древнеславянского языка было бы напрасным усилием, но исправить явные искажения возможно и легко при усердии достаточно просвещенном. Мы должны, по крайней мере, очистить его от чудовищных форм, глубоко противных ему, внесенных в него западнорусскими, полупольскими друкарнями, каковы бывшим, соревнующым, прочим, также сславима, ссущих и т.п. Как возмутили бы эти искажения наших первоучителей, которые с такой мудростью, с таким глубоким чувством языка правописали его и с такой тонкостью различали смысл его речений, употребляя каждое по его внутренней силе, точно так же как уловляли законы его словосочетания в соответствии с эллинским.
Первобытный славянский язык, священный язык Кирилла и Мефодия, перестал быть говором вседневной жизни, и многое в нем для народа невразумительно — и вот мы перелагаем священные книги, как говорится, со славянского языка на русский. Но славянский язык есть также русский, только в его древнейшем состоянии. Все древние памятники нашей письменности писаны на этом языке, славянский язык есть славяно-русский, и, желая сделать его вразумительным для народа, мы должны, сохраняя его склад, только заменять неудобопонятное понятным. Неужели Отец наш будет понятнее для нашего народа, чем Отче наш, и разве эта звательная форма не есть форма нашего же языка, только в его молитвенном церковном употреблении? Передавать в форме вседневного говора то, что для народа неразрывно связано с предметами священными, не значит приближать слово к разумению народа, а напротив, удалять от него. Скажите, например, господин вместо Господи. Как во всем, так и в этом, и особенно в этом, требуется не казенная, что называется, работа, а талант, знание, тонкость такта и усердие труда.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1885. No 92, 93 (4-5 апреля).