Слава и злополучие, Бальзак Оноре, Год: 1830 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 62 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОВСТИ БАЛЬЗАКА

Переводъ съ Французскаго.

ПОВСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

СЛАВА и ЗЛОПОЛУЧІЕ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1833.

СЦЕНЫ ИЗЪ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ,
ИЗДАННЫЯ

Г. БАЛЬЗАКОМЪ.

Переводъ съ Французскаго
В. Б. и Л. К.

ЧACTЬ ІV-я.

Печатать позволяется, съ тмъ, чтобы по напечатаніи, представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра.

С. Петербургъ, 27 Ноября 1832 года.

Ценсоръ Ст. Сов. Н. Бутырскій.

СЦЕНА IV.

СЛАВА и ЗЛОПОЛУЧІЕ.

Еще недавно, стоялъ, въ улиц Св. Діонисія и почти на углу улицы Малаго Льва, ветхій домъ, принадлежащій къ числу тхъ строеній, которыя облегчаютъ романтикамъ и антикваріямъ сооруженіе древняго Парижа въ ихъ сочиненіяхъ. Грозныя стны сего домишка, казалось, были испещрены іероглифами, въ самомъ дл, какое другое названіе могли давать зваки огромнымъ буквамъ X и V, которыя во множеств образовывались на фасад поперечными и наклонными брусьями? Сіи, источенныя червями, бревна, тмъ явственне рисовались на желтомъ грунт дома, положенномъ красильщикомъ, что небольшія, зубчатыя трещины, казалось, показывали, будто каждый изъ сихъ брусьевъ шатался въ своемъ гнзд, когда прозжалъ экипажъ нсколько тяжеловатый. Сіе достопочтенное зданіе имло трехъугольную крышу. Крыша сія, какихъ скоро не будетъ въ Париж, имла три фута свса на улицу, какъ для того, чтобы защитить порогъ двери отъ дождя, такъ и для охраненія слуховаго окна, не имвшаго подоконка, и стнъ чердака, построеннаго изъ досокъ, приплоченныхъ одна къ другой, на подобіе аспидныхъ, вроятно съ тою цлію, чтобы слишкомъ не отяготить дома.

Въ одно дождливое утро Марта мсяца, какой-то молодой человкъ, тщательно закутанный своимъ плащемъ, стоялъ подъ навсомъ лавки, находящейся насупротивъ сего дома, и, казалось, разсматривалъ оный со всмъ энтузіазмомъ историка. Правда, что сей останокъ великолпія XV-го столтія могъ подать поводъ наблюдателю ко многимъ загадкамъ, которыя слдовало разршить. Каждый этажъ отличался какою нибудь странностію. Первый имлъ три высокія окна, узкія и весьма близкія одно къ другому, въ нижней части сихъ оконъ, вмсто стеколъ, были вставлены деревянныя дощечки, дабы произвести сомнительный свтъ, съ помощію котораго, купецъ придаетъ своему сукну тотъ самый цвтъ, котораго пожелаетъ покупщикъ. Молодой человкъ, казалось, былъ исполненъ презрнія къ сей части дома, ибо еще ни одного раза, взоры его не остановились на оной. Его вниманіе, мало возбуждаемое окнами втораго этажа, въ которыхъ приподнятыя жалузи позволяли видть, сквозь Богемскія стекла, небольшія кисейныя, рыжеватыя занавски, было въ особенности занято окошечками, боле скромными, третьяго этажа. Сіи послднія, коихъ оконницы достойны выставки въ Хранилищ издлій ремесленныхъ искусствъ (Conservatoire des arts et mtiers) для показанія первыхъ попытокъ столярнаго мастерства во Франціи? были украшены маленькими стеклами, столь зелеными, что безъ особенной зоркости, молодой человкъ не могъ бы различить холстинныя, съ синими полосами, занавси, которыя скрывали тайны сей горенки отъ взоровъ профана.

По временамъ, нетерпливый наблюдатель, наскуча или симъ созерцаніемъ, которое досел оставалось для него безполезнымъ, или глубокимъ молчаніемъ, въ которое былъ погруженъ сказанный домъ и все, окружающее оный, опускалъ свои взоры къ низшимъ жильямъ, и невольная улыбка рисовалась на его лиц, когда онъ смотрлъ на лавку. Огромнаго размра брусъ, горизонтально лежащій на четырехъ столбахъ, которые, казалось, гнулись подъ тяжестію сего обветшалаго дома, былъ покрытъ нсколько разъ столь же различными красками, какъ и лице какой нибудь старой Герцогини. На середин сего толстаго бревна, украшеннаго затйливою рзьбою, была прибита ветхая картина, съ изображеніемъ кота, играющаго въ мячь.

Сіе-то диковинное произведеніе срывало каждый разъ улыбку съ устъ молодаго человка, и правда, должно сказать, что едва ли наши новйшіе живописцы могли бы дать коту такую необыкновенно — серьзную физіогномію, боле комически изобразть его держащаго ракету, равной съ нимъ величины, наконецъ, представить его столь забавно сидящимъ на заднихъ лапкахъ, дабы не дать промаха по мячику, который подкидывалъ ему дворянинъ въ шитомъ кафтан. Очертаніе, краски, околичности, положенія, все было соблюдено съ рдкимъ искусствомъ. Сія затйливая картина пострадала отъ времени, и это самое придавало еще боле гротеска изображенной сцен, вводя восхищающагося наблюдателя въ нкоторое недоумніе. Такъ, напримръ, хвостъ кота, покрытый пятнышками, былъ расположенъ такимъ образомъ, что очень легко было принять оный за фигуру зрителя, что доказываетъ, сколько хвосты котовъ, во времена нашихъ предковъ, были толсты, длинны и пушисты.

По правую сторону картины, на лазоревомъ пол, которое несовсмъ скрывало гнилость деревянныхъ досокъ, прохожіе могли кое-какъ разобрать Гильомъ, а по лвую, преемникъ Шевреля (successeur du sieur Chevrel). Ненастье, свойственное Парижу, разъло большую часть сусальнаго золота, которымъ скупо были покрыты буквы сей надписи, гд U замняли V и на оборотъ, сообразно съ законами стариннаго Французскаго правописанія.

Дабы посбавить спси съ тхъ, которые думаютъ, будто свтъ длается день ото дня остроумне, и что шарлатанство нашихъ временъ превзошло старое во всхъ отношеніяхъ, надобно замтить, что вывски, подобныя вышеописанной, коихъ этимологіи кажутся причудливыми многимъ Парижскимъ купцамъ, суть мертвыя картины съ живыхъ картинъ, посредствомъ которыхъ наши смышленые праотцы заманивали къ себ покупщиковъ. Такъ напримръ, прядущая, супоросая свинья, зеленая обезьяна и проч. были выставлены въ клткахъ на показъ, и искусными своими штуками удивляли проходящихъ, и свидтельствовали своимъ воспитаніемъ о терпливости промышленниковъ XV-го столтія. Счастливый обладатель подобной диковинки обогащался скоре всхъ возможныхъ купцовъ, торгующихъ подъ скромною вывскою: Праводушія, Благодати, и проч., которыя еще и теперь видны по улиц Св. Діонисія.

Однакоже мудрено было подумать, чтобы незнакомецъ, имвшій также свои странности, ршился стоять на часахъ, ради сего миленькаго живописнаго котика. Изъ подъ плаща, на которомъ затйливыя складки показывали его желаніе подражать драпировкамъ древнихъ, выказывались стройныя ноги, тмъ боле блестящіе посреди грязи Парижской мостовой, что молодой человкъ носилъ блые, шелковые чулки, на коихъ пятна свидтельствовали о его нетерпливости’ Подъ его шляпою нсколько локоновъ, развившихся отъ влажности воздуха, упадали на шею и показывали, что голова его была убрана la Caracalla, какого рода прическа, съ недавнимъ возрожденіемъ скульптуры и по тогдашней страсти ко всему древнему, была утверждена модою. Отмнной близны галстукъ придавалъ еще боле блдности его озабоченному лицу. Довольно странный очеркъ чела, большой, извилистый ротъ мало останавливали вниманіе, боле привлекаемое то мрачнымъ, то сверкающимъ огнемъ, который поперемнно блисталъ въ черныхъ его глазахъ. Блыя, порванныя перчатки показывали, что незнакомецъ вроятно возвращался со сватьбы, ибо тогда было уже половина седьмаго часа утра. Кром нкоторыхъ запоздалыхъ огородниковъ, которые, погоняя своихъ лошадей, пробуждали отголоски, сія улица, обыкновенно столь шумная, была въ это время погружена въ такое безмолвіе, что трудно представить себ оное тому, кто не бродилъ по пустынному Парижу въ т часы, когда адской его шумъ, усмиренный на одну минуту, возникаетъ опять и распространяется далеко, подобно могущественному гласу Океана.

Сей странный молодой человкъ являлъ собою картину, которая безъ сомннія была любопытне, нежели картина Кота-Проказника, на устахъ его блуждала горькая усмшка, его чело, нахмуренное сильнымъ душевнымъ разстройствомъ, носило на себ отпечатокъ какого-то отчаянія, ибо въ образованіи черепа человческаго обртаемъ что-то пророческое. Когда смуглая кожа на возвышенномъ и широкомъ его чел сглаживалась, то оно дышало геніемъ и пріятностію, и совокупно съ выраженіемъ глазъ, противорчило предвщаніямъ его лица, которое даже могло бы показаться весьма непривлекательнымъ, еслибы не было безпрестанно облагороживаемо физіогноміею остроумною, но когда чело незнакомца, подернутое морщинами, уподобляющимися своею движимостію игр волнъ, выражало слишкомъ сильную страсть, тогда лице его возбуждало какой-то страхъ: радость, печаль, любовь, гнвъ, презрніе съ такою быстротою поперемнно выражались на ономъ, и имли такую сообщительную силу, что невольно надлежало раздлить т чувствованія, которыя молодому человку угодно было выражать.

Онъ былъ въ такой досад въ ту минуту, въ которую внезапно отворили слуховое окно чердака, что не замтилъ въ ономъ трехъ веселыхъ лицъ, круглыхъ, чистыхъ, румяныхъ, какъ изображенія, изскаемыя на дюжинныхъ монументахъ. Сіи три головы, выглядывавшія изъ слуховаго окна какъ изъ за рамы, походили на головы полненькихъ херувимчиковъ. Молодые сидльцы вдыхали въ себя свжій утренній воздухъ съ такою жадностію, которая ясно свидтельствовала о тяжелой и зловонной атмосфер ихъ чердака. Тотъ изъ конторщиковъ, который по наружности казалось былъ затйливе прочихъ, указалъ своимъ товарищамъ страннаго наблюдателя — часоваго, потомъ онъ изчезъ, и чрезъ минуту возвратился держа въ рук орудіе, коего твердый металлъ недавно принужденъ былъ уступить мсто гибкой и гладкой кож. На ліицахъ трехъ сидльцовъ выразилась лукавая улыбка, когда они посмотрли на незнакомца, который, въ одно мгновеніе ока, былъ окропленъ мелкимъ и бловатымъ дождикомъ, запахъ коего доказывалъ, что три подбородка весельчаковъ только-что были выбриты.

Конторщики, скрывшись въ углу чердака, стали на цыпочки, дабы насладиться гнвомъ незнакомца, надъ которымъ подшутили, но мгновенно перестали смяться, когда замтили пренебреженіе съ которымъ молодой человкъ отряхнулъ свой плащъ, и презрніе, изобразившееся на его лиц, когда онъ посмотрлъ на опуствшее окно верхняго жилья.

Въ сію самую минуту, блая и нжная рука подняла въ третьемъ этаж нижнюю половину грубо сдланной рамы, которая двигалась въ пазахъ посредствомъ затйливой шестерни, нердко уступающей грузу довряемыхъ ей увсистыхъ оконницъ. Молодой артистъ былъ теперь вознагражденъ за долгое ожиданіе. Прелестное личико молодой двушки, столь же свжее какъ чашечка цвтка, распускающагося на поверхности воды, показалось въ ночномъ смятомъ чепчик изъ кисеи, придававшемъ ея челу и всей головк выраженіе ангельской невинности, ея блая шейка, двствинныя груди, не вполн скрытыя темнаго цвта платочкомъ, были видны, благодаря движеніямъ сна, которыя привели въ легкій безпорядокъ ея покровы. Ни малйшее выраженіе принужденности не оттняло простодушной прелести сего лица и сихъ глазъ, заране увковченныхъ въ изящныхъ произведеніяхъ Рафаэля: та же грація, то же двственное спокойствіе, которымъ дышутъ мадоны на картинахъ безсмертнаго артиста.

Юныя ланиты сего личика, на которомъ сонъ какъ-бы оставилъ избытокъ жизни, составляли прелестную противуположность съ ветхостію тяжелаго, грубой работы окна, у котораго подоконокъ почернлъ отъ времени. Молодая двушка, еще полусонная, подобно тмъ дневнымъ цвткамъ, которые рано поутру не успли еще распустить вс свои лепестки, свернувшіеся отъ ночной прохлады, окинула голубыми глазами крыши сосднихъ домовъ, посмотрла на небо, и, какъ бы по привычк, опустила ихъ на тмную улицу, гд ея взоры встртились въ то же мгновеніе со взорами незнакомца. Она покраснла какъ маковый цвтъ, вроятно стыдясь что показалась въ утренней одежд, и съ живостію отошла назадъ, испорченная щеколда щелкнула, и рама опустилась съ быстротою, которая, въ наши времена, подала мысль, дать ненавистное названіе сему несчастному изобртенію нашихъ предковъ. Видніе изчезло. Казалось, что самая блестящая утренняя звзда сокрылась за черною тучею.

Между тмъ, тяжелые внутренніе ставни, охранявшіе легкій переплетъ оконныхъ стеколъ въ лавк Koта-Проказника, изчезли какъ бы дйствіемъ волшебной силы. Ветхая дверь съ молоткомъ повернулась на своихъ петляхъ, плотно прилегла къ наружной стн дома, и старый слуга, едвали не современникъ вывски, началъ, дрожащею рукою, прибивать къ сей двери четырехъугольный кусокъ сукна, на которомъ была вышита желтымъ шелкомъ затйливая вывска и классическое имя Гильома, преемника Шевреля.

Многимъ изъ проходящихъ трудно было бы отгадать чмъ собственно торговалъ Г. Гильомъ, и въ самомъ дл, изъ-за толстыхъ желзныхъ перекладинъ, которыя снаружи охраняли его лавку, видны были только связки, Богъ всть чего, обернутыя въ холстъ темнаго цвта, и которыя числомъ не уступали станицамъ сельдей, переплывающимъ Океанъ. Однакоже, несмотря на простоту (хотя сіе выраженіе здсь и слишкомъ умренно), сего готическаго фасада, Г. Гильомъ, изъ всхъ торгующихъ въ Париж сукнами, имлъ одинъ изъ богатйшихъ магазиновъ, его сношенія были весьма обширны, и онъ, боле другихъ, былъ извстенъ своею честностію въ торговыхъ сдлкахъ. Всякій разъ, какъ его товарищи — поставщики заключали съ Правительствомъ торги? исполненіе которыхъ не терпло отлагательства, онъ готовъ былъ, въ продолженіи одной недли, поставить сукно, потребное на обмундированіе цлой арміи, какъ бы велико ни было общанное ими число аршинъ. Сей хитрый купецъ, тысячью средствами, умлъ удержать за собою самый полновсный барышъ, не находя даже надобности бгать, подобно другимъ, по покровителямъ съ унизительными поклонами или богатыми подарками. Если сіи поставщики Имперіи не могли заплатить ему иначе, какъ векселями, хотя и врными, но съ нсколько поздними сроками, то онъ совтовалъ имъ обратиться къ его нотаріусу, какъ человку, съ которымъ легко поладить, и, благодаря таковой продлк, умлъ снять съ барана вторую шкуру, что подало поводъ негоціантамъ улицы Св. Діонисія употреблять между собою поговорку: — ‘Избави васъ Богъ отъ нотаріуса Г. Гильома!’ когда рчь шла о весьма невыгодной сдлк.

Старый поставщикъ, вдругъ, какъ бы чудомъ, явился на порог своей лавки, въ ту минуту, когда удалился слуга. Г. Гильомъ обозрлъ со всхъ сторонъ улицу Св. Діонисія, сосднія лавки, взглянулъ на погоду, какъ человкъ вышедшій на берегъ въ Гавр, и вновь увидвшій Францію посл путешествія. Уврившись совершено, что не произошло никакой перемны во время его сна, онъ вслдъ за симъ замнилъ молодаго артиста, который, съ своей стороны, смотрлъ на патріарха суконной промышленности съ такимъ же вниманіемъ, съ какимъ вроятно Г. Гумбольдъ разсматривалъ перваго Кангуру, встрченнаго имъ въ Америк.

На Г. Гильом были широкіе штаны изъ чернаго бархата, узорчатые чулки, тупоносые башмаки, красовавшіеся серебреными пряжками. Его платье, четыреугольнаго покроя съ четыреугольными полами, четыреугольнымъ воротникомъ, обхватывало его нсколько сутуловатый станъ, и было изъ зеленоватаго сукна, на которомъ видны были большія, изъ благо металла, пуговицы, покраснвшія отъ долгаго употребленія. Сдые, лоснящіеся волосы, были такъ тщательно причесаны на желтомъ его череп, что оный довольно походилъ на вспаханное поле. Малые зеленые глаза, словно просверленные буравчикомъ, блистали огнемъ изъ подъ двухъ красноватыхъ дугъ, служившихъ замною ресницамъ. Долговременныя душевныя безпокойства провели на его чел горизонтальныя морщины, столь же многочисленныя, какъ складки у дамской шемизетки. Сіе блеклое лице свидтельствовало о его терпніи, о коммерческой мудрости, и о томъ хитромъ корыстолюбіи, котораго требуютъ дла.

Въ то время, чаще нежели теперь, встрчались старинныя фамиліи въ коихъ, какъ драгоцнныя преданія, сохранялись нравы, характеристическая одежда ихъ рода промышленности, сіи фамиліи, посреди новйшаго просвщенія, остались неприкосновенными, подобно допотопнымъ останкамъ, отъисканнымъ Г-мъ Кювье.

Г. Гильомъ, старшій въ споемъ семейств, былъ одинъ изъ ревностнйшихъ хранителей старыхъ обычаевъ. Не разъ случалось, что онъ грозилъ кому нибудь изъ своей братіи Синдикомъ, или соболзновалъ объ отмн Купеческихъ Старшинъ, и никогда онъ не говорилъ о приговор Купеческой умы, не назвавъ онаго Консульскою Сентенціею. Вроятно, въ слдствіе сихъ то старинныхъ обычаевъ, онъ вставалъ ране другихъ въ своемъ дом, и поджидалъ появленія трехъ конторщиковъ, дабы пожурить ихъ когда они опаздывали.

Сіи молодые ученики Меркурія, не знали ничего ужасне той безмолвной дятельности, неподвижности взоровъ, съ которою хозяинъ ихъ наблюдалъ за лицами и движеніями каждый понедльникъ утромъ, или когда подозрвалъ, что они надлали какихъ-нибудь проказъ. Но въ сію минуту старый суконщикъ такъ былъ углубленъ въ изслдованіе причины той заботливой внимательности, съ которою молодой человкъ въ плащ и шелковыхъ чулкахъ обращалъ поперемнно свои взоры, то на вывску, то на него самаго, или на внутренность его магазина, что совершенно не занимался ими. Блестящіе лучи восходящаго солнца способствовали разсмотрть обнесенное ршеткою бюро, украшенное занавсками изъ старой шелковой матеріи зеленаго цвта и въ которомъ хранились огромныя книги, нмые оракулы сего торговаго дома. Любопытный незнакомецъ казалось пожиралъ глазами сіе небольшое жилище, и снималъ тамъ съ боковой столовой, освщенной сверху, изъ которой собравшееся семейство въ обденное время, легко могло видть малйшія обстоятельства, могущія случиться за порогомъ лавки. Столь сильная привязанность къ его жилищу показалась весьма подозрительною негоціанту, бывшему свидтелемъ всхъ ужасовъ революціи въ 1793 году, и Г. Гильомъ весьма естественно заключилъ, что сей зловщій незнакомецъ подбирался къ касс Кота-Проказника.

Старшій лтами конторщикъ, изъ-подъ тишка смотрвшій на взаимную перестрлку взоровъ хозяина и незнакомца, осмлился наконецъ стать на одной плит съ Г. Гильомомъ, потомъ замтивъ, что молодой человкъ украдкою посматривалъ на окна третьяго этажа, онъ сдлалъ шага два на улицу, поднялъ голову, и ему показалось что двица Августина Гильомъ торопливо удалилась отъ окна.

Торговецъ сукнами, недовольный проницательностію своего перваго конторщика, косо посмотрлъ на него, но вдругъ обоюдныя опасенія, возбужденныя присутствіемъ сего прохожаго, въ душахъ купца и влюбленнаго помощника уменьшились. Они увидли, что незнакомецъ сдлалъ знакъ извощичьей карет, отправлявшейся ране обыкновеннаго на ближайшую площадь, и поспшно вскочилъ на подножку экипажа, показывая притворный видъ совершеннаго равнодушія. Сей отъздъ поселилъ нкоторое утшеніе и въ сердцахъ другихъ двухъ конторщиковъ, съ безпокойствомъ узнавшихъ въ незнакомц жертву ихъ окропленія.

— Ну, господа, что же вы стоите сложивъ руки? сказалъ Г. Гильомъ своимъ тремъ сидльцамъ-новичкамъ, встарину, чортъ побери! когда я былъ у хозяина Шевреля, я объ эту пору усплъ бы осмотрть куска два сукна.

— Видно тогда ране разсвтало? сказалъ второй конторщикъ, къ которому сіе замчаніе прямо относилось. Старый негоціантъ не могъ удержаться отъ улыбки.

Хотя двумъ изъ сихъ трехъ молодыхъ людей, порученныхъ попеченіямъ Г. Гильома ихъ родителями, богатыми мануфактуристами въ Лувь и Седан, стоило, достигнувъ возраста, въ которомъ они въ состояніи будутъ открыть собственную торговлю, только заикнуться, чтобы имть сто тысячь эфимковъ, но не смотря на сie, старый негоціантъ считалъ своею обязанностію держать ихъ подъ ферулою древняго деспотизма, въ наше время забытаго въ блестящихъ, новйшихъ магазинахъ: онъ заставлялъ ихъ работать, какъ негровъ, и ихъ троихъ достаточно было, чтобы совершить дло, надъ которымъ бы врно попотли десять ныншнихъ служащихъ изнженность коихъ напыщаетъ колонны бюджета.

Ни малйшій шумъ не нарушалъ спокойствія сего торжественнаго дома, въ коемъ петли и замки дверей, казалось, вчно были смазаны масломъ, и самая незначительная вещь носила на себ отпечатокъ почтенной опрятности, свидтельствующей о строгомъ порядк и бережливости. Часто конторщикъ, попроказливе другихъ, отмчалъ на Гріерскомъ сыр, который имъ предоставляли на завтракъ и который они очень уважали, число перваго появленія онаго. Сія и нкоторыя ей подобныя шалости, иногда срывали улыбку съ устъ младшей изъ двухъ дочерей Г. Гильома, той самой миловидной двы, которая явилась восхищенному незнакомцу. Хотя, даже самый младшій изъ учениковъ платилъ за содержаніе довольно значительную сумму, но несмотря на то ни одинъ изъ нихъ не осмлился бы остаться за столомъ своего патрона, когда подавали дессертъ. Когда Г-жа Гильомъ упоминала о приправ салата, то сіи несчастные молодые люди трепетали, помышляя съ какою чрезвычайною бережливостію ея неумолимая рука наливала на оный масло. Они не смли и подумать о томъ, чтобы провести ночь вн дома, если задолго до исполненія, не представятъ сему чрезвычайному случаю какой нибудь уважительной причины. Наконецъ, каждое воскресенье, поочередно, двое изъ конторщиковъ провожали семейство Г. Гильома къ обдни и къ вечерни въ церковь Св. Л. Двица Виргинія и Августина, скромно одтыя въ ситцевыя платья, подавали каждая руку одному изъ конторщиковъ, и шли впереди подъ надзоромъ зоркихъ глазъ матери, которая заключала сей семейственный кортежъ съ своимъ мужемъ, пріученнымъ ею носить два толстыхъ молитвенника, переплетенныхъ въ черный сафьянъ.

Второй конторщикъ не получалъ жалованья. Тотъ же изъ нихъ, котораго уже семь лтъ терпнія и скромности посвятили въ домашнія таинства, получалъ восемь сотъ франковъ въ вознагражденіе за понесенные имъ труды. Но за то, въ нкоторые семейные праздники, онъ былъ поощряемъ небольшими подарками, которымъ единственно сухая и морщинистая рука Г-жи Гильомъ придавала цну: они обыкновенно или состояли изъ филейнаго кошелька, который она тщательно наполняла хлопчатою бумагою, чтобы выказать узоры a jour, или изъ подтяжекъ, довольно дюжихъ или пары шелковыхъ чулковъ, также не изъ лучшихъ. Иногда, впрочемъ очень рдко, сего перваго министра приглашали раздлять увеселенія семейства, когда оно отправлялось за городъ, или когда, посл нсколькихъ мсяцевъ ожиданія, оно ршалось воспользоваться своимъ правомъ, нанявъ ложу, также посмотрть піэсу, на которую уже насмотрлся весь Парижъ. Что касается до двухъ другихъ конторщиковъ, то преграда, поставленная уваженіемъ и раздлявшая нкогда хозяина — суконщика и его учениковъ, была столь сильно утверждена между ними и старымъ негоціантомъ, что имъ легче было бы украсть кусокъ сукна, чмъ преступить сей священный обычай.

Сія чинность можетъ нын показаться странною, но за то, старые купеческіе дома были школами нравственности и честности, часто хозяева усыновляли своихъ учениковъ, за бльемъ молодаго человка заботливо смотрли, починяли его, а иногда хозяйка дома даже возобновляла оное, если конторщикъ заболвалъ, то длался предметомъ истинно-материнскихъ попеченій, и патронъ, въ случа опасности, не щадилъ денегъ на извстйшихъ докторовъ, однимъ словомъ, онъ отвчалъ родителямъ за нравственность и познанія ввренныхъ ему молодыхъ людей. Если одинъ изъ нихъ впадалъ въ какое либо несчастіе, то знающіе его умли цнить въ немъ ту твердость и разумъ, съ каковыми онъ противустоялъ судьб, и сіи старые негоціанты безбоязненно довряли счастіе своихъ дочерей тмъ, которымъ они, въ продолженіи столькихъ лтъ, довряли все свое имущество.

Г. Гильомъ былъ изъ числа сихъ купцовъ стараго времени: если онъ имлъ ихъ странности, за то имлъ ихъ сердце и достоинства. Посему-то Г. Іосифъ Леба, его первый конторщикъ, сирота, и не имвшій никакого состоянія, былъ уже, по крайней мр въ мысляхъ, предназначенъ имъ въ супруги Виргніи, его старшей дочери. Но Г. Іосифъ не раздлялъ разрядныхъ мыслей своего патрона, который, ни за какія блага въ мір, не согласился бы выдать замужъ младшую дочь прежде старшей, а сердце несчастнаго конторщика совершенно было покорено двицею Августиною, младшею дочерью.

Чтобы оправдать сію страсть, тайно усилившуюся, необходимо подробне вникнуть въ вдомство безусловнаго правленія, подъ которымъ находился домъ стараго суконщика.

Г. Гильомъ имлъ двухъ дочерей. Старшая, двица Виргинія, была живой портретъ матери. Къ томужъ, Г-жа Гильомъ, дочь господина Шевреля, такъ прямо сидла обыкновенно на скамь у своей конторки, что не разъ слыхала, какъ насмшники бились объ закладъ, что она тутъ посажена на колъ. Худощавое, продолговатое лице свидтельствовало о ея непомрной набожности. Г-жа Гильомъ не имла въ себ ничего пріятнаго, и самое ея обхожденіе было вовсе не привлекательно. Она украшала, почти шестидесятилтнюю свою голову, чепцомъ, котораго видъ оставался неизмннымъ, и который имлъ ушки, наподобіе чепцовъ, употребляемыхъ вдовами. Вс сосди называли ее сестрою-привратницею. Она говорила кратко, и самыя граціозныя ея тлодвиженія довольно походили на отрывистыя движенія телеграфа. Ея глаза, свтлые какъ у кота, казалось, смотрли на всхъ съ недоброжелательствомъ отъ того, что она была безобразна. Двица Виргинія, воспитанная вмст съ сестрою подъ деспотическимъ правленіемъ матери, имла двадцать восемь лтъ отъ роду. Молодость ослабляла въ ней непріятныя черты, которыми она сходствовала съ своею матерью, но строгость сей послдней: образовала въ ней два великихъ качества, которыя безъ сомннія имли перевсъ надъ всми ея недостатками, а именно: она была тихонравна и терплива.

Двица Августина, которой едва исполнилось восемнадцать лтъ, не походила ни на отца, ни на мать, она принадлежала къ числу тхъ дтей, которыя заставляютъ врить поговорк смиренницъ: Богъ посылаетъ дтей. Августина была небольшаго роста, или, чтобъ дать врнйшее понятіе объ ней, въ полномъ смысл милочка. Ни одинъ свтской человкъ не могъ бы упрекнуть сіе прелестное созданіе, исполненное грація и скромности, ни въ чемъ, разв только въ тлодвиженіяхъ нсколько мелочныхъ и простыхъ, и иногда въ принужденности. Ея неподвижное и спокойное лице дышало легкою задумчивостію, которая обыкновенно овладваетъ всми молодыми двушками, слишкомъ робкими въ присутствіи матери.

Сіи дв сестры, всегда одтыя скромно, могли удовлетворять врожденному въ женщинахъ кокетству, только чрезвычайною опрятностію, которая была имъ очень къ лицу, и согласовалась съ навощенными конторками, съ полками, на коихъ старый слуга не терплъ ни одной пылинки, и съ древнею простотою всего ихъ окружающаго. Августина и Виргинія, принужденныя по своему роду жизни, искать стихіи счастія въ постоянныхъ трудахъ, до сихъ поръ въ полной мр соотвтствовали желаніямъ матери, которая въ тайн восхищалась превосходнымъ характеромъ своихъ двухъ дочерей.

Легко вообразить слдствія ихъ домашняго образованія. Воспитанныя для торговли, привыкшія слышать только жалкіе мелочные коммерческіе расчеты и сужденія, выучивъ одну грамматику, счетоводство, не много изъ Іудейской исторіи, Французскую же зная по одному Рагоа, и не читавъ никакихъ сочиненій, кром тхъ, кои съ разршенія матери, имли свободный къ нимъ доступъ, он не могли развить свои понятія. Он въ совершенств умли вести хозяйство, знали цну вещей, и, видя на опыт. сколь трудно добывать деньги, он были бережливы, и имли нкотораго рода уваженіе къ качествамъ негоціантовъ. Несмотря на значительный достатокъ ихъ отца, он при случа умли такъ же хорошо заштопать старое, какъ и смастерить новый нарядъ. Не вдая удовольствій свта и имя всегда передъ глазами примрную жизнь своихъ родителей, он очень, очень рдко обращали взоры за предлы отческаго, ветхаго дома, который для ихъ матери былъ вселенною. Собранія, бывшія въ дом Г-на Гильома по случаю какого нибудь домашняго праздника, составляли для его дочерей всю будущность земныхъ ихъ радостей. Когда въ большой гостиной, находившейся во второмъ этаж, он ожидали своего дядю, богатаго нотаріуса, его жену, которая имла брилліанты, двоюроднаго брата, начальника отдленія въ Военномъ Министерств, негоціантовъ, изъ самыхъ извстныхъ между живущими въ улиц Бурдонэ, двухъ-трехъ старыхъ банкировъ и нсколькихъ молодыхъ женщинъ испытанной нравственности, тогда хлопотливыя приготовленія, которыя длались необходимыми по причин тщательнаго старанія съ коимъ серебро, Саксонскій фарфоръ, хрусталь, восковыя свчи были уложены, разнообразили на нкоторое время почти затворническую жизнь сихъ трехъ женщинъ. Въ ожиданіи гостей, он суетились подобно монахинямъ, предъ посщеніемъ Епископа, когда же вечеромъ об сестры, утомленныя чищеніемъ, натираніемъ, переборкою и разстановкою вещей, долженствовавшихъ служить украшеніемъ празднества, помогали раздваться своей уставшей матери, то Г-жа Гильомъ обыкновенно говаривала: — Мы сегодня ровно ничего не сдлали, милыя дти!….

Если Г-жа Гильомъ позволяла танцовать въ сихъ торжественныхъ собраніяхъ, изгоняя бостонные, вистные и триктракные столы въ свою спальню, то подобное блаженство уступало только наслажденію постить большіе балы, на которые Г-нъ Гильомъ водилъ своихъ дочерей раза два или три во время карнавала.

Наконецъ, почтенный суконщикъ задавалъ одинъ разъ въ годъ пиръ, не жаля никакихъ издержекъ. Какъ бы богаты и взыскательны ни были гости, приглашаемые на оный, но никогда не уклонялись отъ посщенія, ибо, самые значительные домы той части города, въ которой: жилъ Г-нъ Гильомъ, нуждались иногда, или въ его обширномъ кредит, или въ его богатствахъ, или прибгали къ его зрлой опытности.

Но дочери сего достопочтеннаго негоціанта не умли въ той мр, въ какой можно было предполагать воспользоваться тми свденіями, которыя молодыя двицы могутъ пріобрсти въ обществ. Он являлись въ сихъ собраніяхъ, кои, казалось, были внесены въ памятную книгу о долгахъ, въ такихъ нарядахъ, что скудость и простота оныхъ заставляла ихъ краснть, танцовали очень посредственно, и, находясь подъ неослабнымъ надзоромъ матери, не смли поддерживать съ своими кавалерами разговоръ иначе, какъ одиними да и нтъ. Къ тому жъ, законы старой вывски Кота-Проказника требовали, чтобы он были уже въ своихъ комнатахъ въ одинадцать часовъ, а въ сіе то время балы или праздники только что начинаютъ оживляться.

И такъ, увеселенія, по видимому довольно сообразныя съ состояніемъ ихъ отца, часто длались, такъ сказать, приторными, по обстоятельствамъ, происходящимъ отъ привычекъ и правилъ сего семейства, что же касается до ихъ домашняго быта, то одного замчанія достаточно, дабы вполн описать оный: госпожа Гильомъ требовала, чтобы об ея дочери были одты и приходили внизъ, каждый Божій день, въ одно время, и занятія ихъ были подвержены строгой монастырской правильности.

Однакожъ Августина получила отъ природы душу довольно возвышенную для того, чтобы чувствовать пустоту подобной жизни. Иногда голубые ея глаза подымались какъ бы длая нмой запросъ длинной, темной лстниц, или сырому магазину, потомъ, постигнувъ сіе монастырское безмолвіе, она, казалось, прислушивалась къ отдаленнымъ откровеніямъ той страстной жизни, которая ставитъ чувствованія несравненно выше вншнихъ предметовъ. Тогда краска проявлялась на ея лиц, изъ бездйственныхъ ея рукъ падала кисея на дубовую полированную доску конторки, и непосредственно за симъ ея мать говорила ей голосомъ, который, и при самыхъ ласковыхъ словахъ, сохранялъ обычную пискливость: — Августина, о чемъ ты думаешь, душенька?…..

Быть можетъ Графь Ипполить Дугласъ и Графь Коминь, два романа, найденные Августиною въ шкапу кухарки, которую незадолго предъ тмъ Г-жа Гильомъ отпустила, способствовали къ развитію воображенія молодой двушки. Въ одну изъ продолжительныхъ ночей прошедшей зимы, она, украдкою, и съ жадностію прочитала сіи два романа. Неопредленное выраженіе желаній, сладостный голосъ, ясминная кожа и голубые глаза Августины возжгли, въ сердц бднаго сироты стольже сильную, сколь и почтительную къ ней любовь.

По своенравной прихоти, причину которой легко вообразить, Августина не чувствовала никакого влеченія къ Г. Іосифу Леба: можетъ быть потому, что она не замтила его любви, но въ замнъ того, долгія ноги главнаго конторщика, темнорусые его волосы, широкія руки и атлетическое сложеніе пріобрли ему тайную обожательницу въ двиц Виргині, руки которой еще никто не искалъ, несмотря на ея приданое, составлявшее до пятидесяти тысячь эфимковъ.

Ничто не можетъ быть естественне сихъ противуположныхъ двухъ страстей, родившихся посреди безмолвія сего сумрачнаго жилища, подобно фіалкамъ въ чащ лса. Нмое, постоянное созерцаніе, занимавшее взоры сихъ молодыхъ людей, нуждающихся въ развлеченіи посреди безпрестанныхъ трудовъ и ничмъ не возмущаемой тишины, должно было, рано или поздно, возбудить въ нихъ чувствованія любви. Привычка видть всегда одно лице, заставляетъ насъ открывать въ немъ душевныя качества, и забывать нечувствительно недостатки его.

— Ну, признаться, если этотъ человкъ не перестанетъ куралесить, такъ нашимъ дочерямъ, того и смотри, что придется стоять на колняхъ передъ первымъ встрчнымъ мужчиною, сказалъ Г-нъ Гильомъ, читая однажды утромъ первый указъ Наполеона, въ силу котораго преждевременно должны были поступить на службу молодые люди, внесенные въ конскрипцію. Старый негоціантъ, видя съ огорченіемъ, что его старшая дочь отцвтаетъ, и вспомнивъ, что онъ самъ женился на двиц Шеврель въ обстоятельствахъ, подобныхъ тмъ, въ коихъ находился Іосифъ Леба и Виргинія, расчелъ, что выдавъ дочь замужъ за своего конторщика, онъ вмст съ тмъ заплатилъ священный долгъ, и сдлаетъ сирот такое же благодяніе, какимъ и самъ нкогда былъ одолженъ своему патрону.

Г-нъ Іосифъ имлъ тридцать три года отъ роду. Онъ счлъ, что Августина цлыми пятнадцатью годами моложе его, и будучи очень смтливъ, не могъ не догадаться о намреніяхъ Г-на Гильома, котораго непреклонность онъ очень хорошо зналъ, посему и убдился, что никогда меньшая дочь не будетъ выдана замужъ прежде старшей. И такъ бдный конторщикъ, имвшій столь же доброе сердце, сколько ноги его были длинны, а туловище толсто, страдалъ въ безмолвіи.

Таково было положеніе вещей въ сей малой республик, которая, въ улиц Св. Діонисія довольно походила на какое нибудь Аббатство Траппистовъ. Но дабы имть точное понятіе какъ о вншнихъ приключеніяхъ, такъ и о чувствованіяхъ дйствующихъ лицъ, надлежитъ дать отчетъ объ обстоятельствахъ, бывшихъ за нсколько еще мсяцевъ до этой сцены, которою начинается сія повсть.

Случилось, что однажды въ сумерки, какой то молодой человкъ, проходя мимо темной лавки Кота-Проказника, остановился передъ нею, и созерцалъ нкоторое время такую сцену, которая безъ сомннія, привлекла бы вниманіе всякаго живописца. Магазинъ, еще не освщенный, составлялъ совершенно тмную раму, за которою была видна столовая негоціанта. На кругломъ стол была поставлена лампа, отражающая внизъ тотъ пріятный свтъ, который придаетъ картинамъ Голландской школы что то особенно плняющее насъ. Столовое блье необыкновенной близны, серебро, хрусталь, вс сіи блестящія принадлежности еще боле прельщали зрніе разительными противуположностями, происходящими отъ сочетанія свта съ тнью. Лице отца семейства и его жены, лица конторщиковъ, небесное чело молодой Августины, стоявшая въ двухъ шагахъ отъ нея дюжая, толстощекая служанка: вс это составляло столь любопытную группу, сіи головы были до такой степени оригинальны, каждый характеръ выражался съ такимъ простодушіемъ и силою, наконецъ такъ легко было угадать безмолвную и скромную жизнь сего семейства, что для артиста, привыкшаго изображать природу, и поступать ее, сія случайная сцена имла въ себ нчто приводящее его въ отчаяніе, почти непреодолимою трудностію передать оную на холст.

Прохожій былъ молодой живописецъ, получившій, за семь лтъ предъ тмъ, первую премію отъ Академіи Художествъ. Онъ возвращался изъ Рима. Душа его, проникнутая поэзіею, зрніе, пресыщенное произведеніями Рафаэля и Микель-Анжа, жаждали природы и истины, посл столь долговременнаго пребыванія въ роскошной стран, гд все великое, по крайней мр такое было его личное чувствованіе. Преданное пылу Италіанскихъ страстей, сердце его искало одной изъ тхъ скромныхъ, задумчивыхъ двъ, которыхъ, къ несчастію, онъ видлъ въ Рим только въ живописныхъ произведеніяхъ.

Отъ восторга, родившагося въ его пламенной душ, при воззрнія на сію живую картину, онъ перешелъ къ чувству восхищенія, замтивъ главную фигуру. Августина отказывалась отъ пищи, она казалась задумчивою, и, по случайному положенію лампы, отражавшей вс свои лучи на ея лиц, она, по видимому, имла движеніе посреди огненнаго круга, который ярче обозначалъ очеркъ ея головы, и освщалъ ее почти сверхъестественнымъ блескомъ. Артистъ видлъ въ ней отчужденнаго ангела. Почти невдомое ему чувствованіе, свжая, усладительная любовь, разлилась въ его сердц. Пребывъ одно мгновеніе какъ бы подавленъ бременемъ своихъ мыслей, онъ отторгъ себя отъ блаженства, возвратился домой, не ужиналъ, не спалъ, и на другой день, расположившись въ своей мастерской, вышелъ изъ оной не прежде, какъ передавъ холсту все очарованіе сей сцены, воспоминаніе о которой довело его до какого-то изступленія.

Но его блаженство было не совершенно, пока онъ не имлъ врнаго портрета своего кумира. Онъ, нсколько разъ проходилъ передъ магазиномъ Кота-Проказника, даже дерзнулъ раза два войти въ оный переодтымъ, для того, чтобы вблизи увидть то восхитительное созданіе, которое Г-жа Гильомъ хранила подъ крыломъ своимъ, цлыхъ восемь мсяцевъ, воодушевляемый своею любовію и не выпуская изъ рукъ кисти, онъ былъ недоступенъ для искреннйшихъ своихъ друзей, забылъ свтъ, поэзію, театръ, музыку, словомъ все, что досел услаждало его досуги.

Однимъ утромъ Жиродетъ пробрался къ нему, несмотря на запрещеніе и уловки, очень извстныя артистамъ, которыя они умютъ отклонять. Подойдя къ молодому человку, онъ разбудилъ его вопросомъ: — Что приготовилъ ты къ выставк?

Артистъ схватилъ друга своего за руку, увлекъ его въ мастерскую, и открылъ небольшую картину и портретъ. Посл непродолжительнаго, жаднаго созерцанія сихъ двухъ изящныхъ произведеній, Жиродетъ бросился на шею своему товарищу, и разцловалъ его, ибо не находилъ словъ для выраженія похвалы. То, что онъ почувствовалъ, могло быть передано только душою прямо душ.

— Ты влюбленъ? сказалъ Жиродетъ.

Оба артиста знали, что изящнйшіе портреты, писанные Тиціаномъ, Рафаэлемъ и Леонардомъ-де-Винчи, были одолжены своимъ существованіемъ одному чувствованію любви, посему молодой артистъ наклонилъ голову.

— Счастливъ же ты, что возвращаясь изъ Италіи, могъ влюбиться здсь, но не совтую теб выставить эти картины, прибавилъ знаменитый живописецъ: поврь мн, что изящества ихъ никто не почувствуетъ. Эта истина въ краскахъ, эта необыкновенная работа, не могутъ быть оцнены. Публика отвыкла вникать во все это. Картины, которыя мы теперь пишемъ, любезный другъ, просто — экраны и ширмы. Знаешь ли что? Станемъ лучше писать стихи и переводить Анакреона! Увряю тебя что этимъ скоре пріобртемъ славу.

Несмотря на сей пріятельской совтъ, об картины были выставлены.

Семейственная сцена произвела переворотъ въ живописи. Она служила основаніемъ роду картинъ, такъ называемыхъ: домашнія сцены, и которыя въ такомъ множеств являются на всхъ выставкахъ, что можно бы подумать, будто оныя получаются какимъ нибудь механическимъ способомъ. Что касается до портрета, то вроятно очень мало такихъ артистовъ, которые бы не помнили сего живаго холста, превознесеннаго цлою публикою, всегда справедливою въ совокупности, и увнчаннаго самимъ Жиродетомъ. Об картины были окружены бездною народа: около нихъ была ужасть какая давка, какъ говорятъ дамы. Спекулаторы, вельможи покрыли сіи два холста двойными наполеондорами? но артистъ ни за что не соглашался ихъ продать, даже отказался снять съ нихъ копіи. Ему предложили большія деньги за позволеніе выгравировать эстампы съ его картинъ: но и купцы успли не боле знатныхъ.

Этотъ случай сдлался извстнымъ почти всему Парижу, но, по своей сущности, не могъ проникнуть въ маленькую иваидскую пустыню улицы Св. Діонисія. Между тмъ случилось, что жена нотаріуса, навстивъ Г-жу Гяльомъ, разговорилась съ Августиною, которую очень любила, о выставк, и объяснила ей происхожденіе оной и цль. Болтовня Г-жи Вернье возбудила въ двиц Августин желаніе видть картины, и придала ей довольно смлости, чтобы тайно упросить тетушку итти съ нею въ Лувръ. Жена нотаріуса имла порядочный успхъ въ переговорахъ, которые вела по сему длу съ Г-жею Гильомъ, ибо выпросила своей племянниц увольненіе, на два часа, отъ ея печальныхъ занятій.

Молодая двушка пробралась сквозь толпу до увнчанной картины. Она задрожала какъ осиновой листъ, когда узнала себя на портрет. Она съ боязнію посмотрла около себя, дабы вернуться къ тетушк, увлеченной въ сторону отливомъ толпы. Въ сію самую минуту робкіе ея взоры встртили пламенное лице юнаго живописца. Въ одно мгновеніе, она вспомнила физіогномію молодаго человка, часто проходящаго мимо ея оконъ, и котораго она хорошо замтила, полагая что то былъ какой нибудь новый сосдъ.

— Вы видите къ чему любовь сдлала меня способнымъ!…. шепнулъ артистъ застнчивой двиц, которую сіи слова привели въ испугъ.

Она обрла сверхъестественныя силы, чтобы разсчь густую толпу, и присоединилась къ тетк, еще не успвшей пробраться къ картин.

— Васъ задавятъ!…. вскричала Августина. Пойдемъ-те, тетушка.

Но въ зал, гд были выставлены картины, бываютъ такія минуты, въ которыя дв женщины не имютъ возможности итти въ Луврскія галлереи. Двица Гильомъ и ея ттка были увлечены неправильнымъ движеніемъ толпы на разстояніе нсколькихъ шаговъ отъ второй картины. Тутъ, Г-жа Вернье и Августина могли вмст приблизиться къ произведенію, превознесенному модою, которая на этотъ разъ не противорчила таланту. У жены нотаріуса вырвалось восклицаніе удивленія, которое было заглушено шумомъ и говоромъ толпы, но Августина невольно прослезилась, взирая на сію дивную сцену. Потомъ, руководимая неизъяснимымъ чувствованіемъ, она приложила палецъ къ своимъ губамъ, видя, въ двухъ шагахъ отъ себя, восторженное лице молодаго живописца.

Онъ отвчалъ наклоненіемъ головы, и указалъ на Г-жу Вернье, какъ бы на помху для нихъ, чтобъ удостоврить двушку, что онъ ее понялъ. Сіи знаки, казалось, жгли ея внутренность. Ей представлялось, будто она нкоторымъ образомъ преступна, ибо воображала, что между ею и незнакомцемъ, заключился въ ту минуту какой-то тайный договоръ.

Нестерпимая жара, безпрестанное мельканіе самыхъ блестящихъ туалетовъ, ослпительный блескъ яркихъ красокъ, множество живыхъ и живописныхъ лицъ, изобиліе раззолоченныхъ рамъ — все это возбудило въ Августин какое-то упоительное чувствованіе, усугубившее ея опасенія. Съ нею, можетъ быть, сдлалось бы дурно, еслибъ, вопреки сему хаосу различныхъ ощущеній, не возникло въ глубин ея сердца еще невдомое ей наслажденіе, котораго быстрое распространеніе было для нея почти мучительно.

Въ то мгновеніе ей показалось, что она подвластна тому злому духу, о которомъ громили проповдники, описывая вс ужасы его наущеній. Сія минута была для нея минутою безумія.

Молодой человкъ, просіявшій благополучіемъ и любовью, проводилъ ее до кареты ея тетки. Тогда Августина, сдлавшись жертвою совершенно новой для нея раздражительности, какого-то упоенія, которое порабощало ее природному влеченію, вняла краснорчивому голосу своего сердца. Она обращала взоры нсколько разъ на молодаго живописца, не скрывая овладвшаго ею смущенія. Никогда румянецъ ея ланитъ не былъ ярче, никогда онъ не являлъ такой разительной противуположности съ близною ея тла. Это была красота въ полномъ цвт, скромность, во всей своей слав. Она мыслила съ нкоторою радостію, что ея присутствіе составляло благополучіе того, чье имя было на всхъ устахъ, чей талантъ умлъ дать человческое безсмертіе скоропреходящимъ изображеніямъ! Она была имъ любима!…. Въ этомъ невозможно было ей усумниться.

Когда ей нельзя было боле видть артиста, она вс еще слышала отзывающіяся въ ея сердц сіи простыя слова: — ‘Вы видите, къ чему любовь сдлала меня способнымъ.’ Тогда ей показалось, что отъ стремительнаго біенія сердца, она ощущаетъ боль, ибо, почувствовала какъ кровъ въ изобиліи струилась по всмъ жиламъ, и пробуждала въ ея слабомъ тл усыпленную жизнь.

Она жаловалась на головную боль, чтобы избгнуть распросовъ тетки о картинахъ, но по возвращеніи, Г-жа Вернье не могла удержаться, чтобы сообщить Г-ж Гильомъ о слав, пріобртенной Котомъ-Проказникомъ, и Августина трепетала всмъ тломъ, услышавъ, что мать ея намревается сходить на выставку для того, чтобы взглянуть на свой домъ. Молодая двушка объявила, что ея головная боль усилилась, дабы получить позволеніе немедленно лечь въ постель.

— Вотъ какая польза отъ этихъ зрлищъ!…… вскричала Г-жа Гильомъ. Головныя боли!….. Куды какъ любопытно видть на картин то, что можно каждый Божій день видть на улиц. И не толкуйте мн объ этихъ живописцахъ!…. ни дать ни взять ваши писаки, вс — голодныя собаки!…. Лукавый чтоли ихъ дернулъ срамить мой домъ въ своихъ картинахъ!…..

— Отъ этаго мы можемъ продать нсколько лишнихъ аршинъ сукна! сказалъ Іосифъ Леба.

Несмотря на сіе замчаніе, судилище сихъ расчетливыхъ людей произнесло приговоръ надъ искусствами и поэзіею, и легко вообразить, что сіи разговоры, не подали большой надежды Августин.

Цлую ночь она посвятила первымъ думамъ о любви. Событія того дня казались ей сновидніемъ, которое съ наслажденіемъ она возобновляла въ своемъ воображеніи. Одинокая, она посвятила себя въ опасенія, надежды, угрызенія, въ малйшіе оттнки чувствованія, что въ совокупности долженствовало потрясши ея сердце столь непорочное и неопытное. Какую пустоту представилъ ей ихъ мрачный домъ, и какія сокровища она обрла въ своей душ. Быть женою человка, одареннаго талантами, раздлять его славу! Какіе перевороты долженствовала произвести сія мысль въ сердц молодой двушки, воспитанной въ ндрахъ сего простаго семейства! Какія надежды долженствовала оная возбудить въ молодой двушк, которая, напитавшись досел повседневными правилами, желала войти въ кругъ блестящей жизни. Это быль лучь солнца, проникнувшій въ подземную темницу.

Августина вдругъ полюбила. Столько идей въ одно время льстило ея чувствованіямъ, что она принуждена была уступить. Она пренебрегла всмъ. Не всегда ли осьмнадцатилтняя двушка смотритъ на свтъ сквозь призму любви? Она считала себя способною противустать жестокимъ борьбамъ, происходящимъ отъ союза женщины нжнолюбящей и скромной съ мущиною, одареннымъ могущественнымъ воображеніемъ., она думала, что предназначена составить счастіе сего человка, или, лучше, она ни о чемъ не думала, не замчая ни какого противорчія между имъ и собою, ибо для нея, настоящее сливалось съ будущностію.

Когда, на другой день, ея отецъ и мать возвратились съ выставки, то на ихъ недовольныхъ лицахъ можно было прочитать неудачу. Во первыхъ, об картины были взяты обратно своенравнымъ живописцемъ, а во вторыхъ, Г-жа Гильомъ потеряла свою черную кружевную косынку. Увренность, что картины, посл ея посщенія были вынесены съ выставки, была для Августины доказательствомъ нжной предупредительности, которую женщины всегда умютъ цнить по какому-то безотчетному чувствованію.

Въ то самое утро, когда, возвращаясь съ бала, Генрихъ де Соммервье (это было имя молодаго артиста, повторяемое молвою, и дошешее до слуха Августины) былъ окропленъ конторщиками Кота-Проказяика, между тмъ какъ ожидалъ появленія своей возлюбленной, которая безъ сомннія не подозрвала, что онъ такъ близко отъ нея, сіи два любовника видлись только въ четвертый, разъ, съ самой сцены на выставк.

Препоны, противуполагаемыя пылкому характеру артиста порядкомъ, заведеннымъ въ дом Г-на Гильома, усилили его страсть къ Августин до неимоврной степени. Какъ предстать предъ молодую двушку, всегда сидящую у конторки, между двумя женщинами, каковы были Виргинія и Г-жа Гильомъ? Какъ передавать ей свой мысли, когда мать ни на минуту не спускала съ нея глазъ?

Озабочиваясь мнимыми несчастіями, подобно всмъ влюбленнымъ, Генрихъ видлъ въ одномъ изъ конторщиковъ соперника, а въ другихъ, его наперсниковъ. И если онъ могъ надяться, что проведетъ столькихъ аргусовъ, то ему казалось совершенно невозможнымъ укрыться отъ строгихъ взоровъ стараго негоціанта и Г-жи Гильомъ. Везд преграды, везд отчаяніе. Самая пылкость страсти въ молодомъ живописц препятствовала ему придумать одно изъ тхъ остроумныхъ средствъ, которыя, въ узникахъ и любовникахъ, являютъ какъ бы послднее усиліе разума человческаго, разгоряченнаго дикою привязанностію къ свобод, или боле дятельнымъ огнемъ любви. Въ такомъ расположеніи духа Генрихъ Соммервь, съ дятельностію человка, лишеннаго разсудка, кружилъ по той части города, гд жилъ Г. Гильомъ, какъ будто бы движеніе могло внушить ему какую нибудь хитрость.

Наконецъ, разшевеля свое воображеніе, онъ придумалъ средство подкупить толстощкую служанку. Нсколько писемъ было передано въ продолженіи двухъ недль, посл того неблагопріятнаго утра, въ которое Г. Гильомъ и Генрихъ такъ хорошо разсмотрли другъ друга. Влюбленные успли условиться на счетъ свиданія въ назначенный часъ, вечеромъ, и сверхъ того въ воскресенье у обдни въ С. Л. Къ тому жъ Августина доставила своему любезному Генриху списокъ всмъ своимъ родственникамъ и пріятелямъ ея семейства, и молодой живописецъ употребилъ вс старанія, чтобы познакомиться съ нкоторыми изъ нихъ, дабы задобрить, если возможно, въ пользу своихъ отрадныхъ заботъ, одну изъ тхъ душъ, занятыхъ деньгами и торговлею, для которыхъ искренняя любовь долл,на была казаться самою уродливою и неслыханною спекуляціею въ свт.

Впрочемъ, въ привычкахъ семейства суконщика не произошло никакой перемны, и если, иногда, Августина казалась разсянною, если вдругъ уходила въ свою комнату, вопреки законамъ ихъ домашней хартіи, чтобы тамъ устроить сигналы посредствомъ цвтовъ, наконецъ, если она вздыхала и погружалась въ задумчивость, то никто, даже и мать того не примчали.

Сіе обстоятельство возбудитъ безъ сомннія нкоторое удивленіе въ тхъ, которые постигли духъ сего семейства, въ которомъ мысль, носящая на себ малйшія отпечатокъ позади и оживляющая лице, производила рзкую противуположность со всми окружающими физіогноміями и даже, неодушевленными предметами. Тмъ боле сей случай долженъ казаться необыкновеннымъ, что Августина не могла сдлать малйшаго тлодвиженія, бросить взгляда безъ того, чтобы Г-жа Гильомъ или, Іосифъ Деба сего не замтили, и строго не разобрали. Впрочемъ, ничто не можетъ бытъ естественне. Безмятежный корабль, плавающій по бурному морю Парижа подъ флагомъ Кота Проказника, былъ въ то время жертвою порывистыхъ вихрей, которые, по причин ихъ періодическаго возвращенія, можно назвать экваторіальными.

Уже цлыя дв недли, четверо мущинъ, составляющихъ экипажъ, Г-жа Гильомъ и двица Виргинія занимались многотрудною работою, извстною подъ названіемъ свода счетовъ. Въ сіе время ворочали кипы, мрили на аршинъ куски сукна, дабы съ точностію знать, на какую именно цну остается, тщательно осматривали ерлычки прившенные къ кускамъ, чтобы сообразить время покупки, записывали новую цну. Г. Гильомъ не садился ни на минуту, и съ аршиномъ въ рукахъ, имя перо за ухомъ, до вольно походилъ на капитана, управляющаго маневрами карабля.

Пронзительнымъ голосомъ, отзывающимся въ глубин люковъ нижняго магазина, онъ произносилъ т варварскія коммерческія выраженія, которыя, для другихъ, совершенныя загадки.

— Сколько H — N — Z?

— Весь.

— Многоли остается Q — X?

— Два аршина.

— Какой цны?

— Пять-пят-ьтри.

Поставь А по три, весь J — J, весь M — Р, u остатокъ V — D — O. Тысяча подобныхъ фразъ, столь же вразумительныхъ, оглушали: магазинъ, подобію стихамъ новйшихъ поэтовъ, повторяемыхъ фанатиками другъ другу, чтобы поддержать энтузіазмъ какого нибудь великаго человка.

Вечеромъ Г-нъ Гильомъ, запершись въ своей комнат съ конторщикомъ и женою, выдавалъ деньги по нкоторымъ счетамъ, переводилъ другіе къ позднйшему сроку, писалъ къ запоздавшимъ плательщикамъ, и составлялъ фактуры. Вс трое трудились надъ сею огромною работою, итоги которой помщались на одной страниц, и ясно доказывали старому негоціанту, что его домъ имлъ хорошій запасъ денегъ, товаровъ, векселей, билетовъ и проч., что онъ не иметъ ровно никакого долгу, а напротивъ того, что ему должны сто или двсти тысячъ франковъ, что капиталъ его увеличился, фермы вскор могутъ быть разширены, въ домахъ сдланы перестройки, а доходы удвоятся, слдовательно должно было считать обязанностію начать съизнова и съ большею ревностію чмъ когда либо копить новые ефимки, а вопросъ ‘къ какой стати?’ даже не приходили на умь симъ трудолюбивымъ муравьямъ. Благодаря подобной годовой суматох, счастливая Августина избжала испытанія со стороны своихъ аргусовъ.

Наконецъ, въ одну субботу, вечеромъ, былъ заключенъ сводъ. Цифры итога сопровождаемы были довольно нарочитымъ числомъ нулей, и по сему обстоятельству Г-нъ Гильомъ ршился снять запрещеніе, цлой годъ налагаемое на дессертъ. Понурливый суконщикъ, потирая руки, позволилъ конторщикамъ остаться за столомъ, но едва мущины успли допить рюмочку домашняго ликеру, какъ послышался на улиц стукъ кареты. Семейство Г-на Гильома похало въ театръ Varits, а младшіе два конторщика получили каждый шестифранковый ефимокъ, съ дозволеніемъ итти куда имъ заблагоразсудится, но вмст съ тмъ условіемъ, чтобы возвратились не позже полуночи.

Несмотря на сіе уклоненіе отъ повседневныхъ привычекъ, старый суконщикъ на другой день поутру, то есть въ воскресенье, выбрился къ шести часамъ, надлъ свтло-каришневый кафтанъ изъ тонкаго сукна, на ворсъ котораго онъ всегда поглядывалъ съ нкоторымъ удовольствіемъ, прицпилъ золотыя пряжки къ завязкамъ шелковыхъ широкихъ штановъ, а другими пряжками застегнулъ клюши у своихъ башмаковъ, потомъ, въ семь часовъ, когда вс еще покоились въ дом, онъ отправился въ небольшой кабинетъ, устроенный въ первомъ этаж, и примыкавшій къ концу его магазина. Свтъ проходилъ въ оный чрезъ окно, съ толстыми желзными перекладинами, которое выдавалось на маленькой четвероугольный дворикъ, образуемый стнами столь темными, что заключаемое между ними пространство довольно походило на колодезь.

Старый негоціантъ самъ открылъ давно знакомые ему ставни, покрытые листовымъ желзомъ. Потомъ, поднялъ нижнюю половину оконницы, которая ходила въ пазахъ. Холодный воздухъ двора освжилъ теплую атмосферу кабинета, гд особенный запахъ, свойственный конторамъ, былъ очень ощутителенъ. Суконщикъ, стоя возл соломеннаго кресла, обитаго сафьяномъ, первоначальный цвтъ котораго трудно было угадать, оперся на запачканную ручку онаго, и, казалось, былъ въ недоумніи ссть ли ему, или нтъ. Онъ съ нжною заботливостію взглянулъ на конторку съ двойнымъ налоемъ, у которой, насупротивъ его мста, находилось другое для его жены, образуемое небольшою впадиною въ стн. Онъ созерцалъ нумерованныя кардонки, бичевки, разные инструменты, полъ, сундукъ, все такіе предметы, коихъ происхожденіе было незапамятно!….. и ему казалось, что стоитъ передъ вызванною тнью своего хозяина Шеврля. Онъ придвинулъ тотъ самый табуретъ, на которомъ когда-то сидлъ въ присутствіи своего покойнаго патрона. Табуретъ сей обитый черною кожею, изъ подъ которой торчалъ волосъ, старый суконщикъ, дрожащею рукою, поставилъ на то самое мсто, гд оный стоялъ въ то время, когда онъ самъ былъ призванъ къ своему предшественнику, потомъ, съ неописаннымъ волненіемъ, онъ дернулъ за шнурокъ звонка, проведенаго къ изголовью кровати Іосифа Леба.

Посл сего ршительнаго поступка, старикъ, котораго сіи воспоминанія безъ сомннія очень взволновали, взялъ три или четыре векселя, представленные ему до истеченія срока, и глядлъ на нихъ совершенно машинально, какъ вдругъ явился Іосифъ Леба.

— Сядьте тутъ, сказалъ ему Г. Гильомъ, указывая на табуретъ.

Надобно замтить, что старый хозяинъ никогда не сажалъ своего конторщика при себ. Іосифъ Леба пришелъ въ крайнее смущеніе.

— Что вы думаете объ этихъ векселяхъ? спросилъ Г-нъ Гильомъ.

— По нимъ не будетъ уплачено.

— Какъ?

— Я узналъ, что третьяго дня Леру и компанія уплатили вс золотомъ.

— Ого!….. вскричалъ суконщикъ, видно онъ не на шутку боленъ, когда уже у него показалась желчь! — Но поговоримъ о другомъ. — Іосифъ, сводъ счетовъ конченъ?

— Совсмъ, сударь, и дивиденды такъ значительны, что еще никогда у васъ подобныхъ не было.

— Не употребляй пожалуста этихъ новомодныхъ словъ, Іосифъ! Говори просто — выручка. Знаешь ли, голубчикъ, что нкоторымъ образомъ мы теб одолжены сими барышами….. А потому, я нехочу чтобъ ты отнын былъ на жалованьи. Г-жа Гильомъ подала мн мысль доставить теб такую выгоду, что….. Гм., Іосифъ! Куды бы лихо было выставить: Гильомъ, Леба и К-ія, ибо можно поставить и Компанія, чтобы придать подписи боле важности.

Глаза Іосифа Леба наполнились слезами, и онъ, удерживаясь со всевозможнымъ усиліемъ отъ нихъ, вскричалъ:

— Ахъ! Г-нъ Гильомъ!….. Чмъ заслужилъ я столь милостивое расположеніе, я исполнялъ только долгъ мой. Я бденъ, и уже столько обязанъ вамъ за то, что……

Онъ чистилъ обшлагъ праваго рукава лвымъ, и не смлъ взглянуть на старика, который улыбался, помышляя, что этотъ скромный молодой человкъ нуждался, какъ и онъ самъ нкогда, въ нкоторомъ ободреніи, дабы придать ему смлости, необходимой для полнаго объясненія.

— Однакоже, Іосифъ! возразилъ отецъ Виргиніи, ты не совсмъ заслуживаешь мое расположеніе, ибо ты мене довряешь мн, нежели я теб?…..

Конторщикъ съ живостію поднялъ голову.

— Теб извстны вс тайны моей кассы, въ продолженіе двухъ лтъ, я не скрывалъ отъ тебя почти никакихъ моихъ длъ, посылалъ тебя въ разъзды какъ довреннаго конторщика, наконецъ, мое сердце открыто для тебя!…. а ты?….. Ты любишь, и не вымолвилъ мн о томъ ни словечка!…..

Іосифъ Леба покраснлъ.

— Ага! воскликнулъ Г-нъ Гильомъ, и такъ ты думалъ что проведешь такую старую лисицу, какъ я?….. Меня провести!… Разв ты забылъ, какъ я нкогда угадалъ, что Лекокъ долженъ обанкрутться, и какъ я потомъ выпутался изъ бды!…..

— Какъ, сударь? отвчалъ Іосифъ Леба, смотря на своего хозяина съ такимъ же вниманіемъ, съ какимъ и тотъ смотрлъ на него, какъ! вы знаете кого я люблю?…..

— Я все знаю, плутишка!…. молвилъ почтенный и вмст лукавый суконщикъ, взявъ его слегка за ухо, и прощаю тебя, потому что самъ поступилъ точно также!

— И вы согласны отдать ее за меня?….

— Согласенъ, и отдамъ еще съ пятьюдесятью тысячами ефимковъ!…. Я предоставлю теб сверхъ сего еще столько же, и мы примемся за новый торгъ, такъ что любо будемъ посмотрть! Опять станемъ вмст клить длишки, голубчикъ!.... вскричалъ старый купецъ пришедшій въ нкоторый восторгъ, вставая съ мста, и сплеснувъ руками, ибо, изволь видть, любезный зятекъ, что можетъ сравняться съ коммерціей!….. Одни только набитые дураки не могутъ понять, какое въ ней можно найти удовольствіе.

О! искать горячаго слда длъ,— знать всегда каково идетъ на Бирж,— ожидать съ недоумніемъ, какъ въ игр, банкрутства дома Этьеновъ и K-iи,— смотрть на марширующій полкъ Императорской Гвардіи, когда знаешь, что самъ одлъ его, — подкосить ноги сосду, разумется честнымъ образомъ! — дешевле отпускать фабричныя издлія,— слдовать за ходомъ дла, самимъ созданнымъ въ ум, которое образуется, постепенно развивается, колеблется, наконецъ, получаетъ желаемый успхъ,— узнавать, не хуже Министра полиціи, отношенія всхъ коммерческихъ домовъ, чтобы не попасть на ложную стезю, судить ихъ, безбоязненно ожидать паденія ихъ, имть друзей по корреспонденціи во всхъ мануфактурныхъ городахъ!….. Уфъ!….. Вотъ безпрерывная игра, Іосифъ! Вотъ что называется жить! Я умру посреди подобной потхи, какъ старый Шеврль, и — знай нашихъ…..

Въ жару краснорчивйшей импровизаціи, когда либо сдланной старикомъ Гильомомъ, онъ почти и не замтилъ, что его конторщикъ заливался слезами

— Что съ тобою, Іосифъ, голубчикъ мой?….

— Ахъ, я ее такъ люблю, господинъ Гильомъ, что я думаю….. что сердце у меня замираетъ…..

— Е! голубчикъ! сказалъ разтроганный старикъ, ты боле счастливъ нежели предполагаешь, ибо, что грхъ таить, и она тебя любитъ!….. я это знаю…. Какъ не знать! И онъ помигивалъ своими маленькими зелеными глазами, поглядывая съ коса на своего конторщика.

Іосифъ Леба воскликнулъ въ восторг:

— Августина, Августина!…. Съ сими словами онъ было бросился бжать изъ кабинета, какъ вдругъ почувствовалъ, что его удерживаетъ мощная рука. То былъ изумленный его хозяинъ, который насильно вернулъ его назадъ.

— Съ какой стати вмшивать Августину въ это дло?…. спросилъ Г-нъ Гильомъ такимъ голосомъ, что Іосифъ Леба невольно задрожалъ.

— Не ее ли…. я…. люблю….. проговорилъ конторщикъ, запинаясь.

Г-нъ Гильомъ, смущенный недостаткомъ своей проницательности, слъ снова, и закрылъ свое продолговатое лице обими руками, чтобы раздумать о затруднительномъ положеніи, въ которомъ онъ находился.

Пристыженный и разстроенный Іосифъ Леба стоялъ неподвижно.

— Іосифъ!….. возразилъ вдругъ съ холодною важностію негоціантъ, я говорилъ съ вами о Виргиніи. Любовію повелвать нельзя, я это знаю. Ваша скромность мн извстна, забудемъ нашъ разговоръ, потому что я никакъ не соглашусь выдать замужъ Августину прежде Виргиніи. Вашимъ молчаніемъ вы выиграете десять на сто.

Конторщикъ, которому любовь придала какую то особенную смлость и краснорчіе, сложилъ руки, и цлыя четверть часа говорилъ Г-ну Гильому съ такимъ жаромъ и чувствительностію, что дло приняло другой оборотъ. Еслибы рчь шла объ какой нибудь торговой сдлк, то старый негоціантъ, сообразя свои непреложныя правила, ршился бы немедленно, но брошенный за тысячу миль отъ коммерціи, въ море чувствованій, не имя компаса, онъ мысленно сознавался, что плаваетъ въ недоумніи, будучи игралищемъ сего необыкновеннаго случая: и увлеченный природнымъ добродушіемъ, онъ почти началъ бредить.

— Кой чортъ, Іосифъ, ты кажется долженъ знать, что моя старшая дочь родилась десятью годами ране младшей! Хотя въ двицахъ жена моя была нехороша, а пожаловаться на меня все таки не можетъ. Объ чемъ горевать, это можетъ бытъ уладится, подождемъ! Всегда можно выпутаться изъ бды. Наша братья мужья не всегда бываетъ селадонами для своихъ женъ…… ты меня понимаешь? Г-жа Гильомъ чрезъ чуръ набожна, и….. Ну, была не была, голубчикъ….. возьми сегодня по утру Августину подъ руку, когда пойдемъ къ обдни!….. Таковы были несвязныя фразы, произнесенныя Г-мъ Гильомомъ. Заключеніе оныхъ восхитило влюбленнаго конторщика: онъ уже прочилъ Виргинію за одного изъ своихъ пріятелей, когда, выходя изъ закоптлаго кабинета, онъ пожималъ руку своему будущему тестю, и сказалъ ему, съ значительной ужимкой, что все устроится къ лучшему.

— Что-то подумаетъ Г-жа Гильомъ!.,.. была мысль, крпко тревожившая честнаго негоціанта, когда онъ остался одинъ.

За завтракомъ Г-жа Гильомъ и Виргинія, отъ которыхъ суконщикъ скрылъ покамстъ неудачу утренняго совщанія, довольно лукаво посматривали на Іосифа Леба, который былъ въ немаломъ замшательств. Непритворная воздержность конторщика пріобрла ему удивительнымъ образомъ расположеніе его будущей тещи. Почтенная супруга суконщика стала такъ весела, что смотрла на Г-на Гильома улыбалсь, и даже позволила себ нкоторыя маленькія шутки, кои, съ незапамятныхъ временъ, водились въ сихъ невинныхъ семействахъ: она заговаривала объ рост Виргиніи и Іосифа, чтобы заставить ихъ помряться. Сіи предварительные намеки, навели на чело главы семейства небольшія тучи. Онъ даже обнаружилъ такое уваженіе къ соблюденію приличій, что приказалъ Августин дать руку старшему конторщику, когда собрались итти въ церковь Св. Л. Г-жа Гильомъ, удивленная такою скромностію въ мущин, почтила своего мужа одобрительнымъ наклоненіемъ головы. И такъ кортежъ, отправившись дзъ готическаго дома, шествовалъ въ порядк, который не могъ подать повода къ лукавымъ толкамъ сосдей. — Не правда ли, сударыня, сказалъ Августин дрожащимъ голосомъ конторщикъ, что жена негоціанта, умвшаго, какъ напримръ Г-нъ Гильомъ, составить себ порядочный достатокъ, могла бы попріятне вашей матушки проводить время, могла бы носить брилліанты, разъзжать въ экипаж, что касается до меня, то если бы я женился, ужъ самъ хлопоталъ бы обо всемъ, чтобы видть свою жену счастливою. Я бы не засадилъ ее въ свою контору….. потому что, извольте видть, по части сукна, женщины теперь не такъ уже нужны, какъ встарь. Г-нъ Гильомъ хорошо длалъ, что поступалъ по старинному, ибо ваша матушка сама охотно брала участіе въ его занятіяхъ. По моему же, достаточно, когда жена, дабы не привыкнуть чрезъ чуръ къ праздности, порядочно уметъ вести счеты, иногда помочь въ переписк, отпустить покупщику какую нибудь мелочь, при случа сторговаться, когда придутъ заказать что нибудь, и заняться хозяйствомъ. А посл семи часовъ, когда лавка уже будетъ заперта, по моему, такъ можно и повеселиться…… създить въ театръ, въ гости…… Вы меня не слушаете.

— Какъ не слушаю, господинъ Іосифъ, но какъ вы думаете объ живописи?…. Не правда ли, что хорошо быть живописцемъ!

— Да, конечно, бываютъ маляры, у которыхъ водятся таки эфимки.

Разговаривая такимъ образомъ, семейство сіе пришло въ церковь Св. Л. Тутъ Г-жа Гильомъ снова вступила въ свои права. Она, въ первый разъ, приказала Августин ссть возл себя, а Виргиніи, которой она велла занять третье кресло, пришлось сидть возл Г. Леба. Въ продолженіи поученій, читанныхъ священникомъ, все шло какъ нельзя лучше между Августиною и Генрихомъ Соммервье, который, стоя за колонною, съ усердіемъ молился глазами, но вдругъ Г-жа Гильомъ замтила, хотя и поздновато, что дочь ея Августина держитъ молитвенникъ вверхъ ногами. Она уже намревалась порядкомъ пожурить ее, какъ вдругъ поднявъ свое черное покрывало, она перестала читать и начала присматриваться въ ту сторону, въ которую были обращены взоры ея дочери. Съ помощію своихъ очковъ, она увидла молодаго артиста, коего по щеголеватой, свтской одежд скоре можно было счесть за отставнаго каваллерійскаго капитана, чмъ за негоціанта какого нибудь предмстья. Трудно представить себ гнвъ, овладвшій Г-жею Гильомъ, женщиною твердо увренною, что дала превосходное воспитаніе своимъ дочерямъ, когда вдругъ открыла въ сердц Августины тайную любовь, возникшую безъ вдома родителей, опасности коей увеличивались еще въ ея ум отъ излишняго скромничества и совершенной неопытности. Она воображала, что дочь ея заражена до глубины сердца.

— Держите вопервыхъ, сударыня, вашу книгу какъ слдуетъ! сказала она голосомъ, хотя не громкимъ, но дрожащимъ отъ гнва.

Она съ живостію вырвала изъ рукъ дочери измнническій молитвенникъ, и обернувъ оный, возвратила ей. Посл чего прибавила:

— Смй только спустить глаза съ молитвенника, то я тебя научу смотрть по сторонамъ. Посл обдни отецъ твой и я, поговоримъ съ тобою.

Слова сіи были громовымъ ударомъ для бдной Августины. Она оторопла, но, волнуемая съ одной стороны сильною горестію, а съ другой страхомъ обратить на себя испытующіе взоры всхъ присутствующихъ, она имла довольно твердости, чтобы скрыть душевное разстройство. Несмотря на сіе, не трудно было угадать насильственное состояніе ея души, видя дрожащій въ рукахъ молитвенникъ, и слезы, падающія на каждую страницу онаго.

Артистъ встртилъ яростный взглядъ изъ впалыхъ очей Г-жи Гильомъ, и понялъ тайну. Онъ вышелъ съ бшенствомъ въ сердц, на все готовый.

— Изволь итти въ свою комнату, сударыня! сказала Г-жа Гильомъ своей дочери, возвратясь домой. Мы велимъ позвать тебя, въ особенности же, не смй уйти куда нибудь.

Переговоры между двумя супругами были столь тайны что трудно составить протоколъ оныхъ. Впрочемъ, Виргинія, которая разными увщаніями старалась ободрить сестру, простерла свою услужливость до того, что неоднократно подкрадывалась къ дверямъ спальни матери, гд происходило совщаніе, чтобы подслушать нсколько словъ. Въ первое свое путешествіе съ третьяго этажа во второй, она услыхала восклицаніе отца:

— Разв ты хочешь погубить свою дочь?……

— Милая сестрица, сказала Виргинія разстроенной Августин, батюшка беретъ твою сторону!

— А что они намрены сдлать Генриху!….. спросила невинная двушка.

Тогда любопытная Виргинія сошла снова, и на этотъ разъ оставалась доле, ибо узнала, что Г. Леба любитъ Августину.

Въ сей незабвенный день, дому обыкновенно столь мирному, суждено было принять видъ совершеннаго ада. Г. Гильомъ привелъ въ отчаяніе Іосифа Леба, открывъ ему тайную любовь Августины къ незнакомцу. Леба, который уже склонилъ своего пріятеля искать руки Виргиніи, вдругъ увидлъ, что вс его надежды разрушены. Двица Виргинія, мучимая мыслію, что Г. Іосифъ нкоторымъ образомъ отказался отъ ея руки, почувствовала сильную головную боль. Однимъ словомъ, раздоръ, возникшій между Г-мъ и Г-жею Гильомъ посл упомянутаго совщанія въ которое они въ третій только разъ, въ продолженіи ихъ супружества, были несогласны въ своихъ мнніяхъ, обнаружился самымъ ужаснымъ образомъ.

Наконецъ, въ четыре часа по полудни, Августина блдная, трепещущая, съ заплаканными глазами, предстала предъ своихъ родителей. Бдная двушка откровенно разсказала имъ краткую повсть о своей любви. Ободренная снисходительностію отца, общавшаго не прерывая выслушать ее, она съ нкоторою твердостію произнесла предъ лицемъ своихъ родителей имя Генриха де Соммервье, лукаво сдлавъ удареніе надъ аристократическою частицею. Потомъ, предавшись въ первый разъ наслажденію говоритъ о своихъ чувствованіяхъ, она имла довольно смлости, чтобы съ невинною ршительностію объявить, что она любитъ Г. Генриха де Соммервь, что она ему объ этомъ писала уже, и, со слезами на глазахъ, она прибавила, что будетъ несчастлива, если ее принесутъ въ жертву другому.

— Но, Августина! знаешь-ли ты что такое живописецъ?….. вскричала ея мать съ отвращеніемъ.

— Жена!….. сказалъ старый негоціантъ, взглянувъ на Г-жу Гильомъ, и симъ восклицаніемъ наложилъ молчаніе на уста своей супруги.

— Августина, прибавилъ онъ, артисты вообще голы какъ соколы. Они расточительны, и почти всегда гуляки. Я былъ поставщикомъ у покойнаго Г. Іосифа Вернета, у покойнаго Г. Лекеня и у покойнаго Г. Новерра. Батюшки свты! еслибы ты знала сколько этотъ Г. Новерръ, Г. Шевалье де Сен-Жоржъ, и въ особенности Г. Филидоръ, надлали хлопотъ бдному Г. Шеврлю…… Чудаки да и только!….. Краснобаи, развязны хоть куды….. Ужъ врно твой Г. Суммер….. Сомм…..

— Соммервь, багаюшка!

— Ну, де Соммервье, пусть такъ! ужъ врно онъ никогда не былъ такъ любезенъ съ тобою, какъ Г. Шевалье де Сен. Жоржъ былъ въ отношеніи ко мн въ тотъ день, въ который я получилъ въ руки Консульскую сентенцю противъ него…… Да и то сказать, вс они въ тогдашнее время были не изъ простыхъ……

— Но, батюшка, Г. Генрихъ, дворянинъ…… и писалъ мн что онъ богатъ…… До революціи, его отецъ имлъ титулъ Графа.

При сихъ словахъ, Г. Гильомъ взглянулъ на свою грозную половину, которая, подобно всмъ женщинамъ раздосадованнымъ противурчіями, постукивала носкомъ объ полъ, и хранила глубокое молчаніе. Избгая даже встртить своими гнвными взорами глаза Августины, она, казалось, возлагала на Г. Гильома всю отвтственность въ столь важномъ дл, то ея совты не были уважены. Впрочемъ, несмотря на притворное равнодушіе, она, увидвъ что мужъ ея такъ легко принялъ ршеніе въ обстоятельствахъ совершенно чуждыхъ коммерціи, вскричала:

— По истин, сударь, вы до такой степени слабы къ вашимъ дочерямъ…. что……

Шумъ кареты, остановившейся у воротъ, вдругъ прервалъ нагоняй, котораго старый негоціанть уже начиналъ страшиться.

Въ мгновеніе ока, Г-жа Вернье появилась въ комнат, и, взглянувъ на трехъ дйствующихъ лицъ въ сей семейственной сцен, сказала съ видомъ покровительства:

— Я знаю все!….. Г-жа Вернье имла слабость думать, что жена Парижскаго нотаріуса могла играть роль утонченной свтской женщины. — Я знаю все, повторила она, и являюсь въ Ноевъ ковчегъ, подобно голубю съ масличною втвью.

— Я читала сію аллегорію въ Дух Христіанства (Gnie du Christianisme), сказала она, обращаясь къ Г-ж Гильомъ, и сіе сравненіе должно вамъ нравиться, сестрица.

— Знаешь-ли, прибавила она, смотря съ улыбкою на Августину, что этотъ Г. де Соммервь отличный молодой человкъ. Онъ сегодня подарилъ мн мой портретъ, сдланный мастерски, который стоитъ по крайней мр шести тысячь франковъ….. При сихъ словахъ, она слегка ударила по плечу Г. Гильома, и старый негоціантъ не могъ удержаться отъ особеннаго рода гримасы, которая была ему свойственна.

— Я очень коротко знаю Г. де Соммервь, продолжала тетка. Недли дв тому назадъ, онъ бывалъ у меня на вечерахъ, и обворожилъ всхъ. Вотъ почему я взялась быть его ходатаемъ. Онъ поврилъ мн вс свои сердечныя заботы: съ сегоднишняго утра, я знаю что онъ обожаетъ Августину, и ей быть за нимъ. О! сестрица, не качай пожалуста головою въ знакъ твоего несогласія!… Знаешь ли, что поговариваютъ будто бы его пожалуютъ въ Бароны, и будто бы самъ Императоръ, на выставк, далъ ему крестъ Почетнаго Легіона. Г-нъ Вернье у него нотаріусомъ, и знаетъ его состояніе. И чтожъ! Онъ ежегодно иметъ чистаго, врнаго дохода, двадцать четыре тысячи ливровъ. Знаешь ли, что тесть такого человка можетъ выйти въ люди, сдлаться меромъ въ своемъ округ, напримръ! Разв ты не помнишь, что Г. Дюпонъ былъ возведенъ въ Имперскіе Графы, и сдланъ Сенаторомъ, ради того, что былъ меромъ, и привтствовалъ Императора при его възд въ Вну. О, эта свадебка уладится! Я, такъ обожаю этаго милаго молодаго человка! Обхожденіе его съ Августиною самое романическое. Будь спокойна, душенька, ты будешь счастлива, и вс будутъ завидовать теб. У меня на вечерахъ бываетъ Дюшесса Каригліано, которая безъ ума отъ Г. Генриха де Соммервь: злые языки говорятъ даже, что она только для него здитъ ко мн, какъ будто бы для Дюшессы — скоросплки унизительно бывать у своего нотаріуса,

— Августина, примолвила тетка посл краткаго молчанія, я видла портретъ!…. Ахъ, какъ онъ хорошъ. Знаешь ли, что Императоръ желалъ на него посмотрть, и смясь сказалъ Великому Конетаблю, что еслибы при его Двор было побольше такихъ красавицъ въ то время, какъ у него собирается столько Королей, то онъ ручался бы поддержать вчный міръ въ Европ.

Слдствія сихъ преній легко угадать. Гроза, ознаменовавшая начало сего дня, должна была сходствовать съ бурями, возникающими въ природ, и подобно симъ послднимъ, предшествовать ясной и тихой погод. Г-жа Вернье такъ увлекательно умла въ своихъ разговорахъ выставить на видъ выгоды сего союза, коснуться вдругъ, въ расчетливыхъ сердцахъ Г-на и Г-жи Гильомъ, столькихъ струнъ, что наконецъ успла задть самую чувствительную, чмъ она и воспользовалась.

Въ сію странную эпоху, негоціанты н богатые промышленники, боле нежели когда нибудь, имли безразсудную страсть заключатъ союзы съ вельможами, и Генералы Имперіи довольно выгодно умли воспользоваться симъ расположеніемъ. Г. Гильомъ сильно возставалъ противу сей общей слабости. Любимыя его аксіомы были: что женщина, желающая снискать счастіе, должна вытти замужъ за равнаго себ, что желающій возвыситься, рано или поздно будетъ въ томъ раскаеваться, что хозяйственныя заботы охлаждаютъ любовь до такой степени, что для взаимнаго счастія, супруги необходимо должны быть одарены качествами, поселяющими уваженіе другъ къ другу, что супруги должны быть въ равной степени образованы ибо, главное условіе согласія — быть въ состояніи понимать другъ друга, что если мужъ говоритъ погречески, а жена полатыни, то оба очень легко могутъ умереть съ голода. Это было родъ пословицы, придуманной имъ самимъ. Подобныя супружества онъ обыкновенно сравнивалъ съ тми старинными полушерстяными матеріями, въ коихъ шелковыя нити всегда подъ конецъ перетираютъ шерстяныя. Несмотря на сіе, сердце человческое въ такой мр преисполнено суетности, что все благоразуміе стараго главы семейства принуждено было покориться наступательному велерчію Г-жи Вернье. Даже строгая Г-жа Гильомъ, въ склонности своей дочери, первая нашла уважительныя причины, чтобы отступить отъ сихъ правилъ, и согласиться принять въ своемъ дом Генриха де Соммервь, котораго она надялась подвергнуть строгому испытанію.

Старый негоціантъ пошелъ увдомить Іосифа Леба о положеніи длъ. Въ половин седьмаго часа, столовая, прославленная кистью знаменитаго живописца, соединила, подъ своимъ по толкомъ съ просвтами, Г-на и Г-жу Вернье, молодаго артиста и его любезную Августину, Іосифа Леба, съ покорностію переносящаго свое счастіе, и двицу Виргинію, головная боль коей унялась. Г-нъ и Г-на Гильомъ видли въ будущемъ своихъ дтей пристроенными, и судьбы Кота Проказника переходящія въ опытныя руки. Ихъ удовольствіе достигло высочайшей степени, когда, за дессертомъ, Генрихъ де Соммервь подарилъ имъ превосходную картину, которую они не могли видть, и которая представляла внутренность ихъ старой лавки, бывшей виновницею толикаго счастія. — Вдь любо-дорого, вскричалъ Г-нъ Гильомъ, какъ станешь всмъ говорить, что за это давали тридцать тысячь франковъ!

— Да посмотрите, тутъ видны даже и ушки на моемъ чепчик!… возразила Г-жа Гильомъ.

— А эти-то разложенныя матеріи!….. прибавилъ Іосифъ Леба, такъ и хочется взять рукою.

— Драпировка всегда возвышаетъ достоинство картины, отвчалъ живописецъ. Мы, новйшіе артисты, почли бы себя весьма счастливыми, еслибъ могли достигнуть въ драпировк совершенства древнихъ.

— Вы говорите съ пристрастіемъ о дегатировк, слдовательно любите и суконное дло!….. воскликнулъ Г-нъ Гильомъ. И такъ, любезнйшій! вотъ вамъ моя рука. Вы уважаете коммерцію, слдовательно мы другъ друга понимаемъ. Да и впрямь, за что бы ее презирать? Не тмъ ли же самымъ начался свтъ, ибо Адамъ продалъ рай за яблоко. Признаться, это была не очень-то выгодная спекуляція!…..

И старый негоціантъ захохоталъ съ простодушіемъ, будучи расположенъ къ тому шампанскимъ, которое, на этотъ разъ, лилось съ большимъ изобиліемъ.

Облако, покрывавшее глаза молодаго артиста, было столь густо, что онъ нашелъ будущую свою родню по чти любезною. Онъ даже не счелъ ниже своего достоинства позабавить ее нкоторыми шутками, носящими отпечатокъ очищеннаго вкуса. А посему-то, онъ и понравился всмъ.

Вечеромъ, когда гостиная знатно украшенная, какъ выражался Г-нъ Гильомъ, опустла, и въ то самое время, какъ Г-жа Гильомъ суетилась переходя отъ стола къ камину, отъ канделабровъ къ подсвчникамъ, и съ поспшностію гасила восковыя свчи, почтенный негоціантъ, который никогда не давалъ промаха, колъ скоро рчь шла о какихъ нибудь торговыхъ сдлкахъ пли деньгахъ, подозвалъ Августину, и, посадивъ ее къ себ на колни, началъ ей говорить слдующее:

— Милая дочь, ты желаешь вытти замужъ за Г-на Соммервь, я не препятствую теб въ этомъ, твоя воля рисковать своимъ капиталомъ счастія. Но меня не проведутъ этими тридцатью тысячами франковъ, которые выручаются, портя хорошій холстъ. Я знаю, что деньги, которыя скоро приходятъ, скоро и уходятъ. Еще сегодня вечеромъ этотъ молодой вертопрахъ говорилъ, что деньги для того и круглы, чтобы кружить по рукамъ. А разв онъ не знаетъ, что если деньги круглы для мотовъ, то бережливые люди очень вдаютъ, что он плоски для того, чтобы накопляться. Этотъ красавчикъ поговариваетъ, что будетъ возитъ тебя, дочь моя, въ карет, наряжать въ брилліанты!…. У него водятся деньги, пусть и издерживаетъ ихъ на тебя! Блаженни врующіе! Это до меня не касается. А вотъ что касается до твоего приданаго, то я не хочу чтобъ эфимки, собранные съ такимъ трудомъ, ушли на экипажи или на щегольскія зати. Кто слишкомъ тороватъ, тотъ яе будетъ богатъ. На пятьдесятъ тысячь эфимовъ еще не купить цлаго Парижа, и ты пожалуй считай себ, что на твою долю придется со временемъ не одна сотняга тысячь франковъ, а я, себ на ум: заставлю таки тебя подождать годъ — другой лишній. Посему-то я отозвалъ твоего жениха въ уголокъ, и, сама ты знаешь, что человку, который велъ банкрутство Лекока, не мудрено было уговорить артиста вступить въ бракъ съ двушкою, не соединяя имній. Я не упущу изъ виду, чтобы, въ брачномъ контракт, статьи объ уступкахъ, длаемыхъ имъ въ твою пользу, были составлены законнымъ порядкомъ. Впрочемъ, что объ этомъ толковать, милая Августина, я твердо надюсь быть ддушкою, и съ этихъ уже поръ начну заниматься моими внучатами!….. И такъ, поклянись мн теперь же, что ничего не предпримешь безъ моего совта, или, если я, паче чанія, скоро отправлюсь къ отцу Шеврлю, не сдлаешь никакого обязательства, не посовтовавшись прежде съ молодымъ Леба, твоимъ шуриномъ. Общай исполнить это.

— Клянусь, батюшка, исполнить ваше желаніе.

При сихъ словахъ, съ смиреніемъ произнесенныхъ Августиной, старикъ поцловалъ свою дочь въ об щеки, и, въ сей вечеръ, об четы любовниковъ провели ночь столь же безмятежно, какъ и Г-нъ Гильомъ съ супругою.

Спустя нсколько мсяцевъ посл сего достопамятнаго воскресенья, въ церкви Св. Л были обвнчаны дв четы, весьма различныя между собою.

Августина и молодой Генрихъ де Соммервь, прибывшіе въ великолпномъ экипаж, предстали у алтаря во всемъ блеск счастія, окруженные всею очаровательностію любви, облеченные въ пышныя убранства. А Виргинія, пpiхавшая съ своимъ семействомъ въ простенькой карет, скромно слдовала, рука объ руку съ покорнымъ Г. Леба, въ мене затйливыхъ нарядахъ, за своею юною сестрою, какъ тнь, необходимая для общей гармоніи всецлости сей картины.

Сколько Г. Гильомъ ни старался, чтобы Виргинію обвнчали прежде Августины, но съ огорченіемъ видлъ, что весь церковный причетъ при каждомъ обстоятельств относился сперва къ боле пышной невст.

Онъ слышалъ, какъ нкоторые изъ его сосдей чрезвычайно одобряли разсудительность двицы Виргиніи, которая, по ихъ словамъ, вступала въ бракъ прочный, и оставалась врною своему скромному состоянію, между тмъ они отпускали на счетъ Августины колкости, возбуждаемыя завистью: она выходила замужъ за артиста, за благороднаго. Они прибавиля еще, съ видомъ нкотораго страха, что если Г. Гильомъ хоть сколько нибудь иметъ амбиціи, то долженъ навсегда оставить ремесло суконщика. Г. Гильомъ очень радовался благоразумію, съ которымъ, по его старанію, былъ составленъ брачный контрактъ, когда услыхалъ замчаніе какого-то стараго продавца вееровъ, который объявлялъ, что этотъ артистъ — кутила, какъ разъ доведетъ свою жену до нищенской сумы.

Вечеромъ, члены семейства разстались посл пышнаго бала и одного изъ тхъ изобильныхъ ужиновъ, воспоминаніе о которыхъ вовсе изчезло въ настоящемъ поколніи.

Г-нъ ц Г-жа Гильомъ остались въ своемъ дом, въ улиц Colombier, въ томъ самомъ, гд была празднована сватьба. Г-нъ и Г-жа Леба, въ покойной своей карет, похали въ старый домъ, въ улиц Св. Діонисія, для управленія кормиломъ Кота-Проказника. Артистъ, упоенный блаженствомъ, принялъ Августину на руки въ ту самую минуту, когда богатый его экипажъ остановился въ улиц Трехъ-Братьевъ, и понесъ свою возлюбленную въ покои, убранные со всмъ великолпіемъ роскошнаго Парижа.

Пылъ страсти, обуревавшій Генриха, окрылилъ для молодой четы, полетъ цлаго почти года, и въ продолженіи сего времени, ни одно облако не омрачило прелестнаго лазурнаго неба, подъ которымъ жили юные любовники. Для нихъ существованіе было безъ бремени, а посему ихъ бракъ казался неистощимымъ источникомъ веселія и благополучія. Исполненная поэзіи и могущественная душа Генриха де Соммервь, изливала на каждый день неизъяснимое разнообразіе удовольствій, роскошь восхищенія, взоровъ и упоительныхъ рчей. Онъ умлъ разнообразить пылкость своихъ ощущеній, какою-то нжною истомою въ т мгновенія отдыха, когда душа столь высоко паритъ въ восторгахъ, что можно подумать, будто бы она отложилась отъ тлесныхъ узъ.

Стыдливая и блаженная Августина жила въ небесахъ. Неспособная къ размышленію, она думала, что совершенно предавшись невинной и святой любви супружеской, она еще не вполн вознаграждала своего Генриха. Скромная и откровенная, она не вдала ни кокетства отказовъ, ни власти, которую молодая свтская женщина уметъ снискать надъ мужемъ хитрымъ своенравіемъ. Она такъ любила, что не разсуждала о будущемъ. Она не воображала, что столь блаженная жизнь можетъ миноваться. Она въ то время была единственнымъ предметомъ всхъ радостей мужа, она мечтала, что сія неизчерпаемая любовь всегда будетъ привлекательнйшимъ ея украшеніемъ, подобно тому, какъ ея самоотверженіе и покорность будутъ служить неразрывными узами. Наконецъ, блаженство любви содлало ее столь блестящею, что ея прелести возбудили въ ней гордость, и родили внутреннее сознаніе вчно сохранить власть надъ мущиною, столь легко воспламеняемымъ, какъ Генрихъ де Соммервь.

И такъ, замужство сдлало ее опытною только въ любви. Въ ндрахъ счастія, она пребыла тою же необразованною двушкою, каковою она проводила уединенные дни въ улиц Св. Діонисія. Она и не имла въ виду перенять свтское обхожденіе, пріобрсти познанія, и примниться къ условіямъ того круга, въ которомъ ей предстояло жить. Такъ какъ слова ея были словами любви, то хотя въ ней и проявлялась нкоторая гибкость ума и тонкость въ выраженіяхъ, но всякая женщина, проникнутая страстію, содлавшеюся по видимому ея стихіею, объясняется такимъ же точно образомъ.

Если случайно, Августина выражала мысль, противорчущую понятіямъ Генриха, то молодой артистъ улыбался ей, подобно тому, какъ улыбаемся первымъ ошибкамъ иностранца противъ правилъ языка, которыя однакоже, отъ частаго повторенія, наконецъ надодаютъ.

Впрочемъ, по истеченіи перваго года, прелесть коего можетъ сравняться съ быстрымъ полетомъ онаго, Генрихъ почувствовалъ необходимость приняться за свои привычныя занятія. Жена его была беременна. Онъ свидлся опять съ своими пріятелями. Въ продолженіи неусыпныхъ заботъ того времени, когда впервые, молодая мать кормитъ грудью своего младенца, онъ, правда, занимался съ рвеніемъ, но тмъ не мене иногда искалъ разсянія въ большомъ свт. Домъ, который онъ посщалъ охотне другихъ, былъ домъ Дюшессы Каригліано, успвшей наконецъ привлечь въ свое общество знаменитаго артиста. Когда Августина выздоровла, и сынъ ея не требовалъ уже тхъ постоянныхъ попеченій, которыя воспрещаютъ матери участвовать въ свтскихъ удовольствіяхъ, Генрихъ начиналъ желать насладиться тмъ тщеславіемъ, которое ощущаемъ, когда являемся въ обществ съ прелестною женою, предметомъ зависти и удивленія, обладаемомъ нами.

Посщать гостиныя, отражая блескъ заимствованный отъ славы ея мужа, видть, что вс женщины завидуютъ ей, было для Августины новою жатвою удовольствій, но за то, наслажденіе сіе было для нея послднимъ отблескомъ счастія супружеской жизни. И дйствительно, она нердко оскорбляла самолюбіе мужа, когда, несмотря на вс усилія, въ рчахъ ея проявлялось невжество, простой образъ выраженія и ограниченность ея понятій.

Характеръ Генриха де Соммервь, укрощаемый въ продолженіи двухъ лтъ съ половиною первыми порывами любви, воспріялъ прежнее свое теченіе и привычки, забытыя на время, когда освоился онъ съ обладаніемъ предмета своей горячности. Поэзія, живопись и изящныя наслажденія воображенія, имютъ, надъ умами возвышенными, права неизмнныя. Сіи требованія могущественной души не остались чуждыми Генриху въ продолженіи сихъ двухъ лтъ, но они нашли для себя новую пищу. Когда же поприще любви было пройдено, когда поэтъ, подобно дтямъ, нарвалъ розъ и васильковъ съ такою жадностію, что даже не замтилъ ихъ излишняго изобилія, тогда зрлище перемнилось. Если живописецъ показывалъ своей жен эскизъ какого нибудь изъ изящнйшихъ своихъ произведеній, то слышалъ отъ нея восклицаніе, подобное тмъ, которыя вырывались у ея отца:

— Это очень красиво!……

Безусловное удивленіе безъ жару, изъявляемое ею своему мужу, не происходило отъ внутренняго сознанія: то было удивленіе просто на слово любвu. Она предпочитала одинъ его взоръ прекраснйшей картин, ей вдомо было одно только изящное — изящное сердца. Однимъ словомъ, Генрихъ немогъ не познать очевидную, жестокую истину: Августина была нечувствительна къ поэзіи. Она не обитала въ его сфер. Она не слдила его въ области фантазіи въ его импровизаціяхъ, въ его радостяхъ, въ его печаляхъ. Она не отдлялась отъ міра вещественнаго. Умы обыкновенные не могутъ постигнуть въ полной мр возрастающихъ мученій того существа, которое, будучи соединено съ другимъ, чувствованіемъ тснйшимъ изъ всхъ, принуждено непрестанно подавлять самыя отрадныя изліянія своихъ мечтаній, и ничтожить представленія, которыя заставляетъ его творить какая-то волшебная сила. Для него подобная пытка тмъ мучительне, что чувство, питаемое имъ къ его товарищу, первымъ своимъ закономъ поставляетъ жить съ нимъ сердце къ сердцу, ничего не таить другъ отъ друга, и, главное, сливать свои души и мечтанія воедино. Никогда ослушаніе велніямъ природы не остается безнаказаннымъ: она неумолима, какъ необходимость.

Генрихъ уединился въ тишин и безмолвіи своей мастерской, льстя себя надеждою, что привычка жить съ артистами образуетъ его жену, и разовьетъ въ ней смена заглохшія, врожденныя, по мннію умовъ возвышенныхъ, въ каждомъ человк. Но Августина была такъ благочестива, что не могла не ужаснуться образомъ мыслей артистовъ. Бъ первый обдъ, данный ея мужемъ, одинъ молодой живописецъ, въ ея присутствіи, сказалъ съ такимъ безпечнымъ легкомысліемъ, что она въ немъ даже и не подозрвала онаго, хотя шутка, сказанная въ такомъ расположеніи духа, дйствительно не предполагаетъ никакого неврія:

— Но, сударыня, вашъ рай не прекрасне Преображенія Рафаэлева. Однакожъ….. я уже пресытился, смотря на эту картину.

И такъ, Августина являлась по среди сего блестящаго общества съ духомъ недоврчивости, который не ускользнулъ отъ окружавшихъ ее. Она была лишнею. Артисты, чувствующіе себя связанными, бываютъ неумстны: они или бгутъ, пли сыплютъ насмшки. Госпожа Гильомъ, кром другихъ слабостей, имла еще и ту, что слишкомъ возвышала достоинство, которое ей казалось до стояніемъ замужней женщины, и Августина, въ семъ отношеніи, раздляла, въ нкоторой степени, мнніе своей матери. Ея излишняя стыдливость, коей не всегда избгаютъ добродтельныя женщины, подала поводъ къ нкоторымъ карандашнымъ эпиграммамъ, коихъ невинныя зати носили на себ отпечатокъ такого свтскаго остроумія, что Генрихъ де Соммервь не могъ обидиться: даже, если бы сіи эпиграммы были и еще зле, то он доставались ему какъ бы на отмстку отъ его друзей. И посему-то? непримтнымъ образомъ, онъ ощутилъ холодность, которая должна была возрастать боле и боле. чтобы достигнуть супружескаго счастія, надобно взойти на вершину горы, коей узкій хребетъ возвышается надъ крутымъ и скользкимъ скатомъ: любовь живописца быстро нисходила по сей гор.

Генрихъ, увренный что его жена неспособна оцнить тхъ нравственныхъ соображеній, которыя въ его мнніи, оправдывали странность его обращенія съ нею, считалъ себя правымъ, равнымъ образомъ, Августина, чувствуя себя совершенно невинною, предалась мрачной и безмолвной горести.

Сіи тайныя чувствованія простерли между двумя супругами завсу, которая должна была, со дня на день, отдлять ихъ боле и боле другъ отъ друга. Хотя мужъ Августины и оказывалъ ей уваженіе, но она не могла не трепетать, видя, что онъ сберегалъ для свта вс сокровища ума и прелестей, которыя нкогда приносилъ. какъ дань, къ ея ногамъ. Она толковала по своему слышанныя ею въ большомъ свт остроумныя рчи о непостоянств мужчинъ. Она не укоряла мужа, но самый видъ ея выражалъ упрекъ. Вскор, сія молодая, прекрасная женщина, которая, столь блестящая разъзжала въ своемъ блестящемъ экипаж, которая жила въ сфер славы и пышности, бывъ предметомъ зависти столькихъ безпечныхъ людей, неспособныхъ оцнить съ точностію нашихъ положеній въ жизни, сдлалась жертвою жестокихъ горестей. Румянецъ начиналъ увядать на ея лиц. Она стала размышлять, сравнивать, и злополучіе развернуло передъ нею первыя сказанія опыта. Мужественно она ршилась не выходить изъ круга своихъ обязанностей, питая себя надеждою, то такой великодушный поступокъ, возвратитъ ей, рано или поздно, любовь ея супруга, но она ошиблась въ своихъ ожиданіяхъ.

Когда Г-нъ Соммервь, утомленный работою, выходилъ изъ мастерской, то Августина не поспшала скрывать свое рукодлье, и живописецъ могъ замтить, что его жена починяла свое и домашнее блье, со всею старательностію хорошей хозяйки. Она выдавала съ щедростію и безъ ропота деньги, нужныя на прихотливыя издержки мужа, но, желая сохранить состояніе своего возлюбленнаго Генриха, она была бережлива въ отношеніи къ себ, а равно и нкоторыхъ статей по хозяйству, что совершенно несовмстно съ безпечностію артистовъ, которые, достигнувъ конца своего поприща, въ такой степени насладились жизнію, что даже не вопрошаютъ самихъ себя о причин своего разоренія. Но было бы безполезно означать вс оттнки, чрезъ которые блестящій цвтъ ихъ Медоваго Мсяца перешелъ наконецъ къ глубокому мраку. Однажды вечеромъ, юная, прекрасная, печальная Августина, которая уже давно слышала, какъ ея мужъ говорилъ съ восторгомъ объ Дюшесс Картліано, получила отъ пріятельницы нкоторыя дружескія объясненія относительно рода его сношеній съ знаменитою красавицею, которая была законодательницею модъ и образа обхожденія при Двор.

Августина, имя отъ роду двадцать одинъ годъ, бывшая тогда во всемъ блеск юностями и красоты, увидла себя забытою для тридцати-двухъ лтней женщины. Чувствуя себя несчастливою посреди свта и празднествъ, безлюдныхъ для нея, бдная страдалица не могла понять причину того удивленія и зависти, которыя она возбуждала. Выраженіе ея лица измнилось. Нжная задумчивость излила на черты онаго кротость покорности и блдность отверженной любви. Черезъ короткое время мущины, изъ числа самыхъ привлекательныхъ, употребили вс роды прельщеній, дабы снискать ея расположеніе, но она пребыла, какъ и прежде, уединенною и добродтельною.

Нсколько словъ пренебреженія, вырвавшихся у ея мужа, привели ее въ сильное отчаяніе. Пагубное мерцаніе вдругъ показало ей недостатки соотношенія, которые, въ слдствіе ея мелочнаго образованія, препятствовали тсной связи ея души съ душою Генриха. Она питала еще довольно любви, чтобы признать его невиннымъ, и осудила себя. Она пролила кровавыя слезы, и убдилась, но слишкомъ поздно, что бываютъ столь же неравные браки по уму, какъ и по нравамъ и чинамъ. Мечтая о весеннемъ блаженств своего союза, она постигла всю полноту минувшаго счастія, и созналась въ самой себ, что такая обильная жатва любви стоила цлой жизни, и не могла быть куплена иначе, какъ только цною злосчастія. Впрочемъ, она любила съ такою горячностію, что не теряла еще совершенно надежды: посему-то и приняла намреніе, имя двадцать одинъ годъ отъ роду образовать себя и развить свое воображеніе, дабы оное могло быть достойно того, которому она безмолвно удивлялась.

— Пусть не буду я поэтомъ, думала она, но по крайней мр буду понимать поэзію.

Остановившись на семъ намреніи и развивъ въ себ ту силу воли, ту твердость, которою вс женщины обладаютъ когда любить, Г-жа де Соммервь попыталась перемнить свой характеръ, образъ жизни и привычки. Но, пожирая цлые томы, занимаясь съ мужественнымъ постоянствомъ, она только успла сдлаться мене чуждою познанія. Остроуміе и пріятность въ разговорахъ бываютъ или дарами природы, или плодами воспитанія, начатаго съ самой колыбели. Она могла цнить музыку, восхищаться ею, но не могла пть со вкусомъ. Она поняла словесность и красоты поэзіи, но было уже слишкомъ поздно, чтобы украсить оными свою непокорную память. Она съ удовольствіемъ внимала разговорамъ, но сама, не могла приносить онымъ блестящей дани. Ея предразсудки дтства пробивались на каждомъ шагу, и препятствовали пылкости мыслей. Однимъ словомъ, въ душу Генриха вкралось противъ нея какое-то предубжденіе. и она пе могла истребить оное, Артистъ смялся надъ тми, которые хвалили его жену, и шутки его были довольно основательны. Онъ въ такой степени возбуждалъ чувство смятенія въ юной, умилительной Августин, что она трепетала, когда находилась съ нимъ наедин. Смущаемая слишкомъ сильнымъ желаніемъ нравиться супругу, она видла, какъ ея умъ и познанія, исчезали въ одномъ только чувствованіи.

Самая врность Августины не понравилась ея неврному мужу, который, укоряя ее въ нечувствительности, казалось, вызывалъ жену къ проступкамъ. Тщетно Августина силилась отложиться отъ разсудка, принаровиться къ своенравію, затямъ своего мужа, но она не собрала никакихъ плодовъ отъ сихъ пожертвованій. Можетъ быть, они оба пропустили то мгновеніе, когда ихъ души могли понять одна другую. Однажды, сердце слишкомъ чувствительное молодой супруги, было поражено ударомъ, отъ котораго потрясаются такъ сильно узы чувствованій, что можно бы подумать, будто он совершенно разторглись. Она уединилась. Но вскор, пагубная мысль побудила ее искать утшенія и совтовъ въ ндрахъ своего семейства.

И такъ, однажды утромъ она направила свои шаги къ смшному фасаду скромнаго и безмолвнаго дома, гд протекла ея молодость. Она вздохнула посмотрвъ на окно, откуда нкогда, она послала первый поцлуй тому, который нын изливалъ на ея жизнь столько славы и злополучія. Ничто не измнилось въ старомъ вмстилищ, разв только духъ суконной коммерціи, который нсколько помолодлъ. Виргинія занимала у древней конторки мсто своей матери. Печальной Августин попался на встрчу ея шуринъ, имвшій за ухомъ перо. Онъ едва выслушалъ свою свояченицу, ибо, повидимому, былъ чрезвычайно занятъ сводомъ счетовъ, котораго ужасные сигналы безпрерывно мелькали вкругъ него: посему-то, онъ и оставилъ Августину, извиняясь передъ нею недосугомъ.

Виргинія приняла свою сестру довольно холодно, и съ нкоторымъ выраженіемъ досады. И въ самомъ дл, казалось, что Августина, пышно одтая, и пріхавшая въ красивомъ экипаж, мимоздомъ навстила свою сестру. Жена смтливаго Леба уже думала, что первоначальною причиною таковаго ранняго посщенія были деньги, а посему она и пыталась показать въ своихъ рчахъ какую-то осмотрительность, которая, не разъ, заставила Августину улыбнуться. Сія послдняя увидла, что мать ихъ Г-жа Гильомъ, за исключеніемъ ушковъ чепца, нашла въ дочери своей Виргиніи такую наслдшицу, которая будетъ умть поддержать древнюю славу Кота-Проказника.

Во время завтрака, Августина замтила нкоторыя перемны въ дом по хозяйственной части, и вс он длали честь разсудительности Іосифа Леба. Конторщики не встали изъ за стола, когда подали дессертъ, и имъ предоставлено было право говорить. Изобиліе за столомъ показывало достатокъ безъ роскоши. Молодая свтская супруга замтила билеты на ложу въ Театрь Французскій и Комическую Оперу, гд она изрдка видала свою сестру. На Г-ж Леба была кашемировая шаль, великолпность которой свидтельствовала о щедрости и о заботливости ея мужа. Однимъ словомъ, сія чета шла на ряду съ вкомъ. Августина вскор была приведена въ умиленіе, бывъ свидтельницею въ продолженіи большей части дня, того тихаго счастія, правда не восторженнаго, но за то чуждаго бурь, которымъ наслаждались сіи супруги, повидимому, одинъ для другого рожденные. Они согласились принять на себя жизнь, какъ бы коммерческое предпріятіе, въ которомъ, прежде всего, слдуетъ показать себя съ хорошей стороны. Виргинія, не найдя въ своемъ муж пылкой любви, приложила стараніе возродить въ немъ оную, и какъ скоро она снискала уваженіе и привязанность Іосифа Леба, то время развитія взаимнаго ихъ счастія, было порукою постоянства онаго. И, когда бдная Августина, повряя свой горести, открыла положеніе въ которомъ она находилась, то принуждена была выслушать тьму тхъ общеупотребительныхъ утшеній, которыя сестра ея почерпнула изъ нравственныхъ правилъ улицы Св. Діонисія.

— Ну, жена, что сдлано то сдлано, сказалъ Іосифъ Леба, теперь надобно подумать какъ бы пособить горю нашей сестры.

При сихъ словахъ искусный негоціантъ разобралъ довольно не затйливо вс средства, могущія благопріятствовать ея положенію, сдлалъ, такъ сказать реестръ своимъ соображеніямъ, раздлилъ ихъ, смотря по уважительноости оныхъ, на нкотораго рода разряды, какъ бы дло шло о товарахъ различныхъ добротъ, потомъ взвсилъ ихъ, сообразилъ, и заключилъ тмъ, что раскрылъ необходимость, въ которой находилась его свояченица принять такое ршеніе, которое не было удовлетворительно для влюбленной Августины.

Глубокое чувство, питаемое ею къ супругу, пробудилось въ ней, когда Іосифъ Леба предложилъ ей насильственное средство. Она поблагодарила своихъ родственнковъ, и возвратилась домой въ большей еще нершимости, чмъ до совщанія съ ними. Тогда ршилась побывать въ древнемъ дом улицы Colombier, съ намреніемъ открыть свои несчастія родителямъ. Бднинькая Августина походила на тхъ больныхъ, которые находясь въ отчаянномъ положеніи, готовы употребить вс возможныя лкарства, и прибгаютъ даже къ зеліямъ старушекъ. Старики встртили ее съ такимъ искреннимъ радушіемъ, что она пришла въ умиленіе. Правда и то, что посщеніе сіе было для нихъ развлеченіемъ, а всякое развлеченіе было для нихъ находкою. И въ самомъ дл, въ продолженіи четырехъ лтъ они проходили поприще жизни, надобно мореходцамъ, блуждающимъ безъ цли и компаса. Сидя у камина, они вспоминали о бдствіяхъ, происшедшихъ отъ закона Maximum {Maximum — названіе самой высокой таксы какимъ нибудь припасамъ или товарамъ, которая была установлена закономъ. — Пр. Переводч.}, о бывалой закупк суконъ, о тхъ средствахъ, коими они отклоняли отъ себя вліяніе банкрутствъ, и въ особенности о знаменитой несостоятельности Лекока, которая была Маренгскимъ сраженіемъ Г. Гильома. Когда-же истощали всю старину, то длали перечень своихъ прежнихъ изобильнйшихъ итоговъ, и разсказывали другъ другу бывалыя приключенія въ части Св. Діонисія.

Въ два часа, Г. Гильомь отправлялся пшкомъ, чтобы взглянуть на заведеніе Кота-Проказника. На возвратномъ пути онъ останавливался передъ каждою лавкою, которыя нкогда соперничествовали съ нимъ, и коихъ молодые хозяева все еще питали тщетную надежду завлечь стараго негоціанта въ какое нибудь смлое предпріятіе, отъ котораго онъ, по давней привычк, никогда не отказывался положительнымъ образомъ.

Дв добрыя Нормандскія лошади едва не задыхались отъ тучности въ конюшн, ибо Г-жа Гильомъ употребляла ихъ только по воскресеньямъ, когда здила къ поздней обдн въ приходскую церковь. Три раза въ недлю былъ открытый столъ у сей достопочтенной четы, по тому обстоятельству, что старый Г. Гильомъ, по вліянію своего зятя, былъ назначенъ членомъ комитета по части обмундированія арміи, посему-то Г-жа Гильомъ и приняла намреніе жить довольно открыто. Покои были до такой степени завалены золотыми и серебреными украшеніями, мебелью, хотя и простомодною, но тмъ не ме

!!!!!!Пропуск 142-143

вая передъ ними, новыя пріятности своего ума, кокетство нжностей, открытое ей любовью, она склонили ихъ выслушать съ благосклонностію ея супружественныя огорченія. Старики имютъ большую слабость къ тайнамъ такого рода, и Г-жа Гильомъ, въ особенности, желала знать малйшія подробности о сей странной жизни, которая для нея содержала въ себ нчто баснословное. Путешествія Барона Ла-Гонтанъ, которыя она начинала нсколько разъ и никогда не дочитывала, не представляли ей ничего боле чудеснаго о дикаряхъ Канады.

— Какъ! дитя мое, твой мужъ запирается съ нагими женщинами, и ты такъ легковрна, что думаешь будто для того, чтобы рисовать съ нихъ!…..

При сихъ словахъ, старушка положила на подушечку свои очки, оправила юбку, и, сложивъ руки, опустила ихъ на колни, возвышенныя нагрвальникомъ, любимымъ ея пьедесталомъ.

— Но, матушка, вс живописцы должны имть модели.

— Онъ, небось, не говорилъ намъ обо всемъ этомъ, когда сватался за тебя!…. Еслибы я это знала, то не выдала бы моей дочери за человка, который занимается такимъ ремесломъ….. Религія запрещаетъ такіе безпорядки, они противны нравственности. — А въ которомъ быть часу онъ возвращается домой?

— Въ часъ, въ два, какъ случится…… При сихъ словахъ мужъ и жена посмотрли другъ на друга съ крайнимъ удивленіемъ.

— И такъ, онъ играетъ въ карты, сказалъ Г. Гильомъ, ибо, въ мое время, одни только игроки возвращались домой такъ поздно.

Августина, выраженіемъ лица, отвергла сіе обвиненіе.

— Я чай, поджидая его, ты проводишь смертельныя ночи, возразила Г-жа Гильомъ, но нтъ, ты ложишься спать, неправда ли, и когда онъ проиграетъ, то будитъ тебя?

— Нтъ, матушка, онъ напротивъ того бываетъ иногда очень веселъ. Довольно часто даже, въ ясную погоду, онъ предлагаетъ мн встать, и итти съ нимъ для прогулки въ лсъ…..

— Въ лсъ?….. Въ такую пору! Будто у тебя ужъ такіе малые покои, что ему мало своей комнаты, своихъ гостиныхъ, и надобно бгать для……. нтъ! злодй предлагаетъ теб прогулки для того, чтобы ты простудилась!…… Онъ хочетъ уходить тебя…… И впрямь, слыханное ли дло, чтобы человкъ пристроенный, обезпеченный родомъ своихъ занятій, придалъ подобно какому нибудь лшему!…..

— Но, матушка, разв вы не знаете, что для развитія таланта, ему необходимы восторги. Онъ даже очень любитъ такія сцены, которыя…..

— Вотъ я ему надлаю сценъ, славныхъ!….. вскричала Г-жа Гильомъ. Какъ ты можешь быть столь снисходительна къ такому человку? Ужъ первое, я не люблю въ немъ того, что онъ пьетъ одну воду, и не жалуетъ видть, какъ женщины дятъ. Что за причина? Да онъ сумазбродъ. Все, что ты намъ разсказала объ немъ, чисто невозможно. Ну, возможно ли, чтобы кто нибудь оставилъ свой домъ не заикнувшись, и возвратился черезъ десять дней. Онъ увряетъ тебя, что здилъ въ Діеппу снять море….. Разв снимаютъ море?…… Онъ теб вретъ такія присказки, что стоя уснешь.

Августина хотла оправдать своего супруга, но Г-жа Гильомъ наложила на нее молчаніе движеніемъ руки, которому она повиновалась по старой привычк, и мать ея воскликнула съ досадою:

— Будетъ! не говори мн боле объ немъ! Онъ врно и ногою не былъ въ церкви, какъ только для свиданія съ тобою, и еще въ день сватьбы: а люди безъ вры способны ко всему. Осмлился ли Г. Гильомъ когда либо скрыть отъ меня что нибудь….. пропадать дня по три, и не вымолвить потомъ даже уфъ, а лепетать какъ кривая сорока, подобно твоему мужу!

— Любезная матушка, вы слишкомъ строго судито о людяхъ возвышенныхъ: еслнбы идеи ихъ сходствовали съ понятіями людей обыкновенныхъ, то они не были бы одарены талантами.

— Такъ пусть же люди съ талантами живутъ про себя, а не женятся! Какъ! человкъ съ талантомъ сдлаетъ свою жену несчастною, и потому что у него есть талантъ, это будетъ превосходно! Талантъ, талантъ!….. Не великъ талантъ нуліенъ, чтобы подобно ему, каждую минуту толковать о бломъ и черномъ, перебивать рчи другихъ, барабанить дома такъ, что и не знаешь которой ногой подплясывать, заставлять жену ждать, пока его милость будетъ въ веселомъ расположеніи духа, чтобы повеселиться, и требовать чтобы она была печальна, когда онъ самъ печаленъ……

— Но, матушка, симъ-то воображеніямъ и свойственно…..

— Это что за воображенія!…… воскликнула Г-жа Гильомъ перебивая свою дочь. У него же они, прости Господи, куды какъ хороши. Что за человкъ, которому вдругъ вспадетъ на умъ, не посовтовавшись съ докторомъ, сть одну огородную зелень, пусть бы еще онъ это длалъ изъ благочестія, а у него столько же религіи, сколько у Гугенота. Видано ли это, чтобы человкъ любилъ, подобно ему, лошадей боле нежели своего ближняго, причесывалъ себ волосы какъ какой нибудь язычникъ, укладывалъ статуи, покрывая ихъ кисеею, запиралъ днемъ ставни, чтобы работать при лампахъ!….. Право, по моему, еслибы онъ не былъ такъ безнравственъ, то очень бы стоилъ что бы его запереть въ домъ ума-лишенныхъ. Посовтуйся-ка съ Г. Шарбоно, викаріемъ церкви Св. Сульпиція, и спроси ка у него, что онъ обо всемъ этомъ думаетъ? Онъ теб скажетъ, что мужъ твой ведетъ себя не по-Христіански……

— О, матушка! можете ли вы это думать?…..

— Очень могу, и даже уврена въ томъ!….. Ты этаго ничего не замчаешь, потому что любишь его. А я помню, что встртила его въ Елисейскихъ поляхъ какъ-то вскор посл сватьбы. Онъ былъ верхомъ. И что-же? онъ, то скакалъ сломя голову, то вдругъ останавливалъ лошадь, и халъ шагомъ, увряю тебя, что я тогда же подумала: Вотъ человкъ, у котораго нтъ ни капли разсудка.

— Ну, вскричалъ Г-нъ Гильомъ потирая руки, какъ же хорошо я сдлалъ, что, выдавая тебя замужъ, отдлилъ твое имніе отъ имнія этаго чудака.

Когда же Августина откровенно разсказала предосудительные поступки своего мужа, оба старика пребыли безмолвными отъ негодованія. Г-жа Гильомъ немедленно заговорила объ развод. При сей мысли, безмолвствовавшій негоціантъ былъ какъ-бы пробужденъ.

Подстрекаемый любовію къ дочери и мыслію о той дятельности, которою тяжба могла растворить его жизнь однообразную и безъ занятій, Г-нъ Гильомъ вступился самъ въ это дло. Онъ настаивалъ на счетъ требованія развода, почти умолялъ дочь согласиться на это, общалъ ей взять на себя хлопоты по сему предмету, вс издержки, здить къ судьямъ, присяжнымъ, адвокатамъ, однимъ словомъ подвигнуть небо и землю. Но устрашенная Г-жа де Соммервь отказалась отъ предлагаемыхъ ей услугъ, и объявила, что она не ршится развестись съ мужемъ даже и въ томъ случа, еслибъ ей предстояло быть и въ десять разъ несчастне нежели теперь. Августина не говорила боле о своихъ печаляхъ. Она оставила родителей, бывъ прежде отъ нихъ осыпана безмолвными, утшительными попеченіями, которыми старики надялись, но тщетно, утолить ея сердечныя горести, она удалилась уврившись сколъ безполезно и даже опасно, предавать суду умовъ слабыхъ человка, одареннаго умомъ возвышеннымъ. Она познала, что женщина должна скрывать, даже отъ родителей, т несчастія, къ которымъ свтъ не изъявляетъ никакого сочувствія. Бури и мученія, свойственныя сферамъ возвышеннымъ, могутъ быть постигаемы только благородными душами, тамъ обитающими.

Итакъ, бдная Августина вступпла опять въ хладную атмосферу своей супружеской жизни, предаваясь снова всему ужасу своихъ тяжкихъ думъ. Она не могла боле находить отраду въ пріобртеніи познаній, ибо любознаніе не возвратило ей сердца мужа. Она, съ горестнымъ чувствомъ, помышляла о томъ, что посвятила себя въ тайны пламенныхъ душъ, но не обладала, какъ он, даромъ творчества, чтобы разсять свою скорбь, а посему, участвовала только въ однхъ печаляхъ оныхъ, не раздляя ихъ наслажденій. Она получила отвращеніе отъ свта, который казался ей слишкомъ мелочнымъ въ сравненіи съ проявленіями страстей, однимъ словомъ, ея жизнь отлилась въ неудачную форму.

Однажды вечеромъ она была поражена мыслію, которая, подобно небесному лучу, озарила мракъ ея скорби. Такая мечта могла улыбаться только сердцу непорочному, добродтельному какъ сердце Августины. Она ршилась хать къ Дюшесс Каригліано не съ тмъ, чтобы требовать отъ нея сердца своего мужа, но дабы узнать, какими хитростями Дюшесса покорила оное, дабы возбудишь въ неи участіе къ матери дтей ея друга, дабы склонить сію надмнную свтскую женщнну сдлаться участницею ея будущаго благополучія, какъ досел она была орудіемъ ея несчастія.

И такъ, въ одно утро, застнчивая Августина, вооруженная сверхъестественнымъ мужествомъ, сла въ карету, и отправилась въ два часа по полудни, въ надежд пробраться до будуара сей знаменитой прелестницы, къ которой ране сего времени, не было.никогда доступа.

Г-жа де Соммервь еще не имла понятія о древнихъ великолпныхъ палатахъ Сен-Жерменскаго предмстья. Вступая въ величественныя преддверія, поднимаясь па грандіозныя лстницы, проходя чрезъ огромныя гостиныя украшенныя цвтами, вопреки суровости зимы, и убранныя со всемъ вкусомъ, свойственнымъ женщинамъ воспитаннымъ въ нг и привычкахъ аристократіи, Августина ощутила въ сердц тоску невыразимую. Она позавидовала тайнамъ роскоши, о которыхъ досел и не составляла себ никакого понятія. Она дышала воздухомъ величія, который открылъ ей завтную прелесть сего дома для ея мужа. Когда она вошла въ малые покои Дюшессы, то ощутила въ себ ревность и нкоторое отчаяніе, смотря съ чувствомъ удивленія на сладострастное расположеніе мебели, занавсъ, на богатыя парчи, покрывавшія стны. Тутъ, самый безпорядокъ былъ плнителенъ, тутъ роскошь, на каждомъ шагу, казалось, проявлялась съ нкоторымъ пренебреженіемъ къ богатству, изящныя искусства, простота, соединялись везд на ряду съ утонченнымъ вкусомъ. Благоуханія, растворявшія сію прохладную атмосферу, льстили обонянію въ надлежащей степени, согласіе стей, разставленныхъ зрнію всми принадлежностями сихъ покоевъ, купно съ видами, отражаемыми зеркальными окнами, которыя были обращены къ лужайкамъ зеленющаго сада, очаровывали взоры, вс дышало обольщеніемъ: обдуманное намреніе нигд не обнаруживалось. Духъ обольстельницы сихъ чертоговъ вполн проявлялся въ убранств той гостиной, гд дожидалась Августина. Она пыталась разгадать характеръ своей соперницы наблюдая предметы, везд представлявшіеся ея взорамъ, но въ самомъ ихъ разнообразіи и порядк, являлось что-то непроницаемое и совершенно недоступное для простодушной Августины. Изъ всего ею замченнаго, она могла только заключить, что Дюшесса, какъ женщина, была женщина необыкновенная. Невольно въ ней родилась горестная мысль.

— Увы! подумала она, ужели сердце и нжнолюбящее, и откровенное, не сильно удовлетворить артиста и для равновсія сихъ душъ сильныхъ, ужели необходимо совокупить ихъ съ такими женскими душами, коихъ бы могущество не уступало мужескому. Еслибы я была воспитана подобно сей сирен, то по крайней мр, въ минуту боренія, мы бы дйствовали равнымъ оружіемъ.

— Но меня нтъ дома!……

Хотя сіи отрывистыя слова были произнесены въ полголоса въ смежномъ будуар, но Августина услыхала оныя, и сердце ея затрепетало.

— Но эта дама уже шутъ!…. возразила горнишная.

— Какъ ты глупа, отвчала Дюшесса, ну, проси! Голосъ ея смягчился и принялъ выраженіе пріязненной вжливости, легко было догадаться, что она желала быть услышанною.

Августина приблизилась съ застнчивостію. Она увидла въ прохладномъ будуар Дюшессу, роскошно покоившуюся на оттоман. Сіе сдалище, обшиое темно-снимъ бархатомъ, находилось въ центр полукружія, образуемаго самыми легкими и живописнораскинутыми складками кисейнаго намета. Бронзовыя и золотыя украшенія, расположенныя съ утонченнйшимъ вкусомъ, возвышали близну сего балдахина, подъ которымъ Дюшесса являлась какъ бы изваяніе древнихъ. Темный цвтъ бархата вполн споспшествовалъ всмъ ея прельщеніямъ. Полусвтъ, поклонникъ ея красоты, боле походилъ на ея собственный отблескъ, чмъ на дйствительный свтъ. Рдкіе иноземные цвты воздымали свои благоухающіе верхи изъ богатйшихъ Севрскихъ вазъ. Въ ту минуту, когда сіе зрлище представилось очамъ удивленной Августины, она приближалась такъ тихо, что могла уловить выраженіе взора очаровательницы. Казалось, сей взоръ высказывалъ кому-то, кого сперва жена живописца не замтила: — не уходите, вы сейчасъ увидите очень миленькую женщину, и своимъ присутствіемъ оживите для меня сіе скучное посщеніе.

Когда Августина вошла, то Дюшесса встала, и посадила ее возл себя на оттоман.

— Чему одолжена я честію вашего посщенія, сударыня?…… сказала она съ пріятною улыбкою.

— Какое коварство!….. подумала Августина, отвчая на привтствіе однимъ наклоненіемъ головы. Сіе безмолвіе было принужденнымъ, ибо молодая женщина видла лишняго свидтеля въ сей сцен.

Это былъ мущина и изъ полковниковъ цлой арміи онъ былъ всхъ моложе, всхъ щеголевате и всхъ видне. Полусвтская одежда возвышала его пріятную наружность. Его лице, исполненное жизни у молодости и къ тому весьма выразительное, еще боле одушевлялось небольшими, черными какъ смоль, усиками, закрученными вверхъ, пушистой Испанской бородкой, бакенбардами отлично причесанными и густыми черными волосами, бывшими тогда въ примтномъ безпорядк. Онъ игралъ своимъ хлыстикомъ съ такою непринужденностію и ловкостію, которыя отлично шли къ довольному виду, выражавшемуся на его физіогноміи, и къ особенной изысканности наряда. Ленты въ петличк были завязаны съ небрежностію, и онъ, казалось, несравненно боле тщеславился своею красивою наружностію, нежели храбростію. Августина взглянула на Дюшессу Карпгліано, указывая ей на полковника такимъ взоромъ, котораго просьба была тотчасъ понята.

— И такъ, прощайте, полковникъ, мы увидимся въ Булонскомъ лсу.

Сирена произнесла сіи слова, и къ будто оныя были слдствіемъ договора, сдланнаго еще до прибытія Августины. Оныя были сопровождаемы, со стороны Дюшессы, грознымъ взглядомъ, который офицеръ можетъ быть заслужилъ удивленіемъ, показываемымъ имъ къ смиренному цвтку, составляющему столь разительную противуположность съ надмнною красавицею.

Молодой щеголъ безмолвно наклонился, повернулся на своихъ каблукахъ, и съ ловкостію оставилъ будуаръ.

Въ сіе мгновеніе Августина, зорко наблюдая за своею соперницею, такъ сказать слдившею глазами блестящаго офицера, уловила въ семъ взгляд такое чувствованіе, котораго быстрое выраженіе знакомо всмъ женщинамъ. Тогда, съ прискорбіемъ въ душ, она поняла что ея посщеніе останется безплоднымъ, и что сія хитрая Дюшесса такъ дорожила поклонничествомъ ея обожателей, что долженствовала имть камедное сердце.

— Милостивая государыня, сказала прерывающимся голосомъ Августина, поступокъ мой, безъ сомннія, покажется вамъ весьма страннымъ, но отчаяніе иметъ сво безразсудство, и тмъ извиняетъ себя. Я слишкомъ хорошо понимаю, почему Г-нъ де Соммервь предпочитаетъ вашъ домъ другимъ? и какимъ образомъ умъ вашъ снискалъ надъ нимъ такую власть!……

Увы! мн стоитъ только вникнуть въ самое себя, чтобы открыть сему причины, боле нежели достаточныя. Но я обожаю моего мужа, сударыня. Два года, протекшіе въ слезахъ, не изгладила его образа изъ моего сердца, хотя его сердце для меня уже утрачено. Въ моемъ безуміи, я-было возмечтала противоборствовать вамъ, и теперь обращаюсь къ вамъ же съ просьбою, чтобы вы открыли мн, какими средствами я могу восторжествовать надъ вами самими.

Ахъ сударыня! вскричала молодая женщина, схвативъ съ живостію руку своей соперницы, которая не противилась сему движенію, я никогда не буду молить Бога съ такимъ жаромъ о собственномъ моемъ счастіи, какъ о вашемъ, если вы поможете мн возвратить, не скажу любовь, но дружбу Г-на де Соммервь. На васъ однхъ могу полагать надежду. Ахъ! скажите мн, чмъ вы прельстили его, и чмъ заставили его позабыть о первыхъ дняхъ нашей…….

Тяжкія всхлипыванія не позволили Августин окончить. Стыдясь своей слабости, она закрыла миловидно свое лице платкомъ, который омочился ея слезами.

— Ну не ребенокъ ли вы, мой милый ангелъ!…… сказала Дюшесса, которая, бывъ увлечена новизною подобной сцены и невольно тронута почтеніемъ оказываемымъ ей женщиною, служившею можетъ быть образцемъ добродтели въ Париж, взяла платокъ изъ рукъ Г-жи де Соммервь, и сама начала отирать ея слезы, утшая ее отрывистыми словами, произносимыми съ какимъ-то пріятнымъ соболзнованіемъ.

Посл непродолжительнаго молчанія, прелестница, взявъ пригожія ручки бдной Августины въ свои, отличавшіяся благородною красотою и полнотою формъ, сказала ей голосомъ тихимъ и пріязненнымъ:

— Прежде всего, душенька, я посовтую вамъ никогда не плакать, какъ теперь, потому что слезы обезображиваютъ насъ. Надобно умть переносить печали. Отъ нихъ утрачиваемъ здоровье, а любовь не живетъ долго на болезненномъ лож. Правда, что томная задумчивость придаетъ въ начал какую то прелесть, которая вообще нравится мужчинамъ, но подъ конецъ лице, самое восхитительное искажается и увядаетъ отъ оной. Къ томужъ, наши мучители такъ самолюбивы, что непремнно требуютъ, чтобы ихъ рабыни были веселы. — Ахъ! милостивая государыня, не отъ меня зависитъ не чувствовать! И можноли, не ощущая тысячи смертей, видть омрачившимся, увядшимъ, равнодушнымъ то лице, которое нкогда блистало любовію и радостію?…… Ахъ! я не умю повелвать моимъ сердцемъ.

— Тмъ хуже, душенька, но я уже почти угадываю причину вашихъ огорченій. Прежде всего уврьтесь, ангелъ мой, что если супругъ вашъ сдлался невренъ вамъ, то я въ томъ нисколько не участвовала. Если я старалась привлечь его въ мое общество, то, признаюсь, единственно изъ самолюбія: онъ былъ въ слав, и не посщалъ гостиныхъ. Я уже такъ полюбила васъ, ангелъ мой, что не буду говорить о всхъ безразсудныхъ по ступкахъ, которые онъ предпринималъ ради меня. Я открою вамъ только одинъ, потому что оный послужитъ намъ, можетъ быть, для того, чтобы наказать его за дерзкое обращеніе со мною. Онъ тмъ кончитъ, что будутъ говорить обо мн съ невыгодной стороны. Мн свтъ такъ знакомъ, желая, что я никогда не ршусь предаться человку съ умомъ возвышеннымъ: знайте, что женщина можетъ принимать его угожденія, но выйти за него!….. будетъ ошибка. Мы, женщины, должны изъявлять удивленіе геніальному человку, наслаждаться его присутствіемъ, какъ наслаждаемся какимъ нибудь зрлищемъ, но чтобы жить съ нимъ?…. никогда!….. Нтъ, нтъ, это вс равно, что находить удовольствіе, смотря на оперныя машины, вмсто того, чтобы предаваться упоенію блестящихъ мечтаній, оставаясь въ дом. Но что касается до васъ, душенька, то васъ уже постигло бдствіе, не правда ли?…. И такъ надобно испытать вооружиться противъ тиранства вашего мужа.

— Ахъ, сударыня! еще передъ тмъ, какъ я вошла въ сіе небольшое святилище, и увидла васъ, я уже узнала нкоторыя хитрости, о которыхъ досел и не подозрвала.

— Такъ прізжайте иногда ко мн, и вы скоро будете посвящены въ науку о сихъ бездлушкахъ, довольно впрочемъ важныхъ, ибо вншніе предметы, для глупцовъ, составляютъ цлую половину жизни, и найдется не одинъ человкъ, одаренный талантами, который, несмотря на всеобъемлемость своего ума, все-таки глупецъ. Но я готова удариться объ закладъ, что вы никогда, и ни въ чемъ, не отказывали Генриху.

— Есть ли возможность, милостивая государыня, отказать въ чемъ нибудь тому, кого любишь!….

— О, моя глупашечка! я буду васъ обожать!…. Но знайте, что чмъ сильне наша любовь, тмъ мене мы должны обнаруживать предъ мужчиною, наипаче же предъ мужемъ, всю полноту нашей страсти, ибо тотъ, который любитъ съ большею горячностію, подвергается тиранству, и что всего хуже, онъ же, рано или поздно, будетъ оставленъ. Тотъ, кто желаетъ владычествовать, долженъ…….

— Какъ, сударыня, неужели должно будетъ притворствовать, сдлаться расчетливою, обманывать, облечь себя искусственнымъ характеромъ, и…… на всегда?…… О, можноли жить подобнымъ образомъ?….. И можетели вы…..

Она остановилась недоумвая, а Дюшесса улыбнулась.

— Милая моя, возразила знатная дама голосомъ важнымъ, супружеское счастіе всегда было спекуляціею. Такое дло требуетъ особеннаго вниманія. Если вы будете продолжать говорить о страсти, тогда какъ я вамъ говорю о супружеств, то мы скоро совершенно не будемъ понимать другъ друга.

Выслушайте меня, продолжала она голосомъ, выражавшимъ намреніе говорить съ нею откровенно. Я имла случай видть нкоторыхъ великихъ людей нашего времени. Я замтила, что т изъ нихъ, кои женились, ы исключеніемъ весьма немногихъ, избрали женщинъ ничтожныхъ. И что же? Эти-то женщины управляли ими, какъ Наполеонъ управляетъ нами, и были….. если не любимы, то по крайней мр уважаемы своими супругами. Я такъ пристрастна къ тайнамъ, въ особенности къ тмъ, которыя касаются до насъ, что съ особеннымъ тщаніемъ старалась разгадать сію загадку. Вотъ слдствія моихъ наблюденій, ангелъ мой: сіи простенькія женщины имли даръ постигнуть характеръ своихъ мужей, не устрашаясь, подобно вамъ, ихъ превосходствомъ. Он искусно умли замтить какихъ качествъ были лишены ихъ супруги, и, обладая сими качествами дйствительно, пли только показывая видъ что одарены оными, он находили средство придать имъ въ глазахъ своихъ мужей такую цну, что наконецъ успвали снискать надъ ними власть. Въ заключеніе всего, я вамъ открою еще, что вс сіи умы, которые кажутся столь возвышенными, всегда имютъ какую нибудь слабую сторону, которою мы должны умть воспользоваться. Потомъ, принявъ твердое намреніе владычествовать надъ ними, неуклоняясь никогда отъ сей цли, согласуя съ оною вс наши поступки, мысли, прельщенія, мы управляемъ сими своенравными въ высочайшей степени умами, кои, непостояннымъ направленіемъ своихъ мыслей, даютъ намъ возможность имть на нихъ сильное вліяніе.

— Боже мой! вскричала съ ужасомъ молодая женщина, и это называютъ жизнію!….. Это борьба…..

— Въ которой безпрерывно надобно угрожать, съ улыбкою прервала Дюшесса. Вся наша власть искуственна. И посему-то, никогда не должно позволять мужчин презирать насъ, ибо, въ противномъ случа, мы пропали. Пойдемте, прибавила она, я вамъ покажу средство оковать вашего мужа.

Она встала, и, улыбаясь, повела юную, невинную ученицу въ супружественныхъ хитростяхъ, по запутаннымъ переходамъ своего маленькаго дворца. Он вскор очутились у потайной лсницы, которая вела въ пріемные покои. Подавивъ завтную пружину, Дюшесса остановилась, и, смотря на Августину съ неподражаемымъ видомъ тонкости д граціи, сказала ей:

— Вотъ, видители, Дюкъ Каригліано меня обожаетъ….. Однакоже не сметъ приходить сюда безъ моего позволенія, а онъ такой человкъ, который привыкъ повелвать надъ тысячами солдатъ!….. Онъ неустрашимъ передъ батареями, но только не передъ этою…… сказала она, приложивъ два пальца правой руки на сверкающіе свои глаза.

Августина вздохнула.

Потомъ он вошли въ великолпную галлерею, и Дюшесса подвела жену живописца къ портрету двицы Гильомъ, снятому нкогда Генрихомъ. При семъ вид Августина испустила крикъ.

— Такъ, сказала она пришедъ въ память, я знала что портретъ былъ уже не у меня, но….. здсь!…..

— Я потребовала оный, моя милая, только для того, чтобы видть до какой степени можетъ простираться безразсудство человка, одареннаго геніемъ. Рано или поздно, я возвратила бы вамъ оный, но я ожидала удовольствія видть здсь оригиналъ передъ копіей. Я хочу, чтобы во время завтрака, ибо пора кончить намъ нашу бесду, мой секретарь веллъ отнести портретъ въ вашу карету, и если вы, вооруженныя симъ талисманомъ, не будете властвовать надъ вашимъ мужемъ сто лтъ…… то вы не женщина, н заслужили вашу участь.

Г-жа де Соммервь поцловала руку Дюшессы, которая заключила въ свои объятія юную, невинную Августину, прижала ее къ своему сердцу и поцловала съ нжностію, тмъ боле радушною и живою, что оная на другой день долженствовала быьт забытою.

Сія сцена разрушила бы, можетъ быть навсегда, скромность и непорочность женщины, мене добродтельной, нежели Августина. Тайны, открытыя Дюшессою были столъ же назидательны, сколь и пагубны. Хитрая политика высшаго круга общества такъ же мало приличествовала Августин, какъ и ограниченныя понятія Іосифа Леба, или приторная мораль Г-жи Гильомъ. Странное дйствіе превратнаго направленія, получаемаго нами отъ малйшихъ необдуманностей, учиненныхъ въ нашей жизни! Августина походила тогда на пастыря Альпійскихъ горъ, застигнутаго снжнымъ обваломъ: если онъ придеть въ недоумніе, и вздумаетъ внимать совтамъ своихъ товарищей, то чаще всего погибаетъ. Въ такихъ ршительныхъ переломахъ, по прекрасному выраженію одного философа, необходимо чтобы сердце сокрушилось, или окаменло.

Г-жа де Соммервь возвратилась домой въ неизъяснимомъ волненіи. Разговоръ, который она имла съ Дюшессою Каргиліано, возбудилъ въ ея ум тысячу мыслей, противурчащихъ одна другой. Она была, подобно баранамъ въ басн, исполнена мужества, когда не было волка. Она произносила рчи къ самой себ, и составляла дивные планы будущаго своего супружественнаго быта, она придумывала тысячу хитростей прельщенія, она даже обращала рчь къ своему мужу, находя въ отсутствіи его вс средства неподдльнаго краснорчія, свойственнаго женщинамъ, потомъ, вспомнивъ о неподвижномъ, свтломъ взор Генриха, она заране трепетала.

Когда она спросила, у себя ли Г-нъ де Соммервь, то голосъ ей почти измнилъ, и, узнавъ что онъ не будетъ обдать дома, она ощутила въ себ порывъ неизъяснимой радости. Подобно приговоренному къ смертной казня, прибгающему къ верховному суду, малйшая отсрочка казалась ей цлою жизнію.

Она поставила портретъ въ своей комнат, и въ ожиданіи своего мужа, предавалась мученіямъ надежды и опасенія. Она предчувствовала, что такое покушеніе должно было ршить всю будущую судьбу ея, и по. сему дрожала при шум каждой приближавшейся кареты, при размахахъ маятника стнныхъ часовъ, которые, казалось, усугубляли ея ужасъ, измряя оный.

Она пыталась замедлить ходъ времени разными затями. Ей пришло на мысль нарядиться точно такъ, какъ она была представлена на портрет. Зная безпокойный характеръ Г-на де Соммервь, она велла освтить свои покои, ярче обыкновеннаго, будучи уврена, что любопытство подстрекнетъ его по возвращеніи зайти къ ней.

Пробило полночь, когда, при крик жокея, отворились ворота дома, и карета живописца въхала съ шумомъ на безмолвный дворъ.

— Что это за иллюминація? веселымъ голосомъ спросилъ Генрихъ, входя въ комнату своей жены. Воспользовавшись столь благопріятною минутою, Августина бросилась на шею къ своему мужу, и указала ему на портретъ.

Артистъ пребылъ неподвижень какъ утесъ. Взоры его поперемнно обращались на Августину и на обвиняющій холстъ. Робкая супруга, полумертвая, уловляла движенія быстроизмняющагося чела, ужаснаго чела ея мужа, и она увидла, какъ выразительныя морщины постепенно скоплялись на семъ чел, подобно тучамъ. Ей показалось, что кровь застываетъ въ ея жилахъ, когда, съ сверкающими очами, и глубоко-глухимъ голосомъ, мужъ вопросилъ ее:

— Гд достала ты этотъ портретъ?….

— Дюшесса Каригліано возвратила мн оный…..

— Ты его просила у Дюшессы?….

— Я не знала что онъ былъ у нея…….

Кротость, или лучше сказать, очаровательная мелодія сего ангельскаго голоса, способна была тронуть каннибала, но не Парижанина, обуреваемаго мученіями оскорбленнаго самолюбія.

— Это достойно ея!…. вскричалъ артистъ громовымъ голосомъ. Я отомщу ей!…. сказалъ онъ, расхаживая большими шагами по комнат, она умретъ отъ стыда, я изображу ее на картин! Такъ, я представлю Мессалину, выходящую изъ дворца Клавдія, ночью, переодтую.

— Генрихъ!…. произнесла Августина умирающимъ голосомъ.

— Я убью ее……

— Генрихъ!…..

— Она любитъ этаго молокососа каваллерійскаго полковника, потому что онъ искусно здить верхомъ…..

— Генрихъ!…..

— И! оставь меня! завопилъ живописецъ своей жен голосомъ, почти походящимъ на ревъ.

Мы не будемъ описывать дале сей ненавистной сцены, при конц которой буйство гнва привело Г-жа де Соммервь къ такимъ рчамъ и по’ ступкамъ, которые женщина, постарше Августины, приписала бы сумасшествію………………

——

На другой день поутру, въ восемь часовъ, Г-жа Гильомъ застала свою дочь блдною, съ заплаканными глазами, ея волосы были въ безпорядк, и она держала въ рук платокъ, омоченный слезами, вперивъ взоры на лежащіе на паркет лоскуты изорваннаго полотна и кускиразбитой золотой рамы.

Августина, приведенная почти въ безчувственное состояніе своими мученіями, указала на сіи останки съ жестомъ отчаянія.

— И будто бы уже такая важная потеря!…. воскликнула старая правительница Кота-Проказника. Правда, онъ былъ похожъ. Но я узнала, что на бульвар есть человкъ, который длаетъ прекрасные портреты за пятьдесятъ ефимковъ!…..

— Ахъ! матушка!….

— Бдненькая! вотъ это такъ? молвила Г-жа Гильомъ, обманутая выраженіемъ взора своей дочери. Поврь, дитя мое, никто не можетъ любить такъ нжно, какъ мать…… Иди со мною, милая! Я угадываю вс, открой мн вс твои горести! Я утшу тебя. Не говорила ли я теб что этотъ человкъ сумазбродъ?…..

Твоя горнишная поразсказала мн славныя штуки, но это долженъ быть извергъ?

Августина приложила палецъ къ поблднвшимъ устамъ своимъ, какъ бы умоляя мать о позволенш молчать.

Въ сію ужасную ночь, злосчастіе обнаружило въ ея душ т сокровища терпнія и покорности, которыя въ матери и любящей женщин, по видимому, несравненно изобильне мужеской твердости, можетъ быть это самое свидтельствуетъ, что Богъ одарилъ сердца сихъ прелестныхъ существъ такими струнами, которыми не снабдилъ сердца мужчины.

——

Надпись, вырзанная на мрамор надгробномъ Монтмартскаго кладбища, гласила, что Г-жа де Соммервь умерла, имя двадцать семь лтъ отъ рожденія, одинъ поэтъ, другъ сего небеснаго созданія, находилъ въ простыхъ строкахъ сей эпитафіи, послднюю сцену драмы.

Каждый годъ, въ торжественный день втораго Ноября, онъ проходилъ мимо сего скромнаго надгробнаго столба, и каждый разъ мыслилъ, не требуются ли женщины, боле крпкія Августины, для могущественныхъ объятій генія.

— Смиренные и скромные цвтки, распустившіеся въ долин, увядаютъ, можетъ быть, думалъ онъ, когда пересажены слишкомъ близко къ небесамъ, въ тотъ предлъ, гд образуется гроза, и гд солнце такъ знойно.

КОНЕЦЪ ЧЕТВЕРТОЙ СЦЕНЫ.

СЛАВА и ЗЛОПОЛУЧІЕ.

СЦЕНА IV.

СЛАВА и ЗЛОПОЛУЧІЕ.

Читайте также: