СКВОЗЬ ТРИ ДЕСЯТИЛЕТИЯ
Л. ЛЕВИН
‘Литературная газета’, No 17, 1933
Сквозь три десятилетия, Левин Л., Год: 1933
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В январе 1922 года Шагинян написала очерк ‘Как я была инструктором ткацкого дела’. Этот небольшой очерк является документом большой политической силы. Мариэтта Шагинян принадлежала к тон лучшей части старой интеллигенции, которая, решительно порвав с мистико-теософскими увлечениями эпохи реакции, целиком перешла на сторону рабочего класса.
В очерке ‘Как я была инструктором ткацкого дела’ Шагинян с публицистической точностью формулировала свое восприятие революции. ‘Чем лучшие бредили, что во сне виделось, в молитве, молилось, — писала Шагинян, — искупление — час жертвы за пашу вину перед мучениками жизни, вдруг пробило на часах каждого из нас, вошло и стало’. Осмысливание революции под углом зрения выдвинутых ею морально-этических задач было характерно именно для тех представителей интеллигенции, перешедшей на сторону советской власти, которые подобно Мариэтте Шагинян были органически связаны с буржуазной средой.
Путь Мариэтты Шагинян пролегает от буржуазной литературы. Общественно-политические и философские взгляды Шагинян, сформировавшиеся еще в предреволюционную эпоху, составляли стройную идеалистическую систему. Тем показательнее путь, пройденный автором ‘Гидроцентрали’.
Шагинян начинала, как известно, со стихов. ‘Первые встречи’ — так называлась ее первая книга, увидевшая свет в 1909 году. ‘Лирика Шагинян — менее всего лирика неразделенной любви. Совсем не женская, не ахматовская лирическая интонация свойственна ранней Шагинян. Это — своеобразная интеллектуальная лирика. Лирика мысли, лирика неудовлетворенного познания. Не здесь ли, кстати сказать, пролегает и психологическая подпочва позднейших гетеанских исканий?
К одному из разделов книги эпиграфом взяты пушкинские строки: ‘Ум ищет божества, а сердце не находит’. Книга Шагинян является документом мучительного кризиса религиозного сознания. Этот кризис разрешается, однако, в пределах религиозного сознания. Этот кризис характерная черта философии Шагинян в эпоху ‘Первых встреч’ и ‘Orientalia‘, ‘Двух моралей’ и ‘О блаженстве имущего’, ‘Узких врат’ и ‘Семи разговоров’. Отсюда и сотрудничество Шагинян в религиозно-философском и литературно-художественном журнале ‘Труды и дни’ (1912—1914), издававшемся группой московских символистов во главе с Андреем Белым и Эмилием Метнером. Отсюда, наконец, и паломничество в Веймар. этот символический город Гете.
Философское путешествие в Веймар осложнилось одним непредвиденным обстоятельством — войной. В конце июля 1914 года Шагинян читала на улицах Франкфурта на Майне пламенные антивоенные призывы.
Было бы ошибкой послеоктябрьскую творческую линию Шагинян считать простым продолжением дооктябрьской. Шагинян и сама подчеркивала это в предисловии к своему ‘Литературному дневнику’: ‘Каждый из нас пережил незабываемое чувство пионера: надо все начинать сначала’. Нельзя, однако, допустить и механического разрыва творческой линии Шагинян в дооктябрьскую и послеоктябрьские эпохи. Одну из тенденций, подготовивших возможность перелома, можно было бы, пользуясь выражением Ленина, назвать сентиментальной критикой капитализма с позиций мелкого буржуа. От этой сентиментальной критики Шагинян идет к сентиментальному воспеванию революции. Именно таково содержание повести ‘Перемена’ (1923). Значение ‘Перемены’ состоит, прежде всего, в том, что общая ее направленность не оставляет никаких сомнений в выборе Шагинян. Выбор сделан, все силы отданы на службу революции.
Относящийся к этому же времени ‘Литературный дневник’ показывает противоречивый характер преодоления старой культуры. В : книге сильны еще старые идеалистические, а порой и теософские ноты. Однако наряду с этим в книгу включена интереснейшая статья о пролетарской культуре. ‘Я не марксистка и ровно ничего : не понимаю в системе Маркса,— пишет Шагинян в этой статье,— но мне кажется, .что причина ее успеха и ее распространения в рабочей среде.—это как раз ее связь с делом жизни’.
Творческий путь Шагинян идет под знаком все более органического включения в это ‘дело жизни’. Так возникают линии текстильных рассказов и закавказских очерков.
Национальная политика советской власти была значительнейшим фактором перехода Шагинян на новые пути. Стержень ‘Советского Закавказья’ — политическое и экономическое возрождение национальных окраин. Зангезурская медь, артикский туф, ткварчельский уголь, чиатурский марганец — таковы мощные производственные узлы советского Закавказья. Им посвящена книга Шагинян, заглядывающая в настоящее Востока ‘не через выдуманные стекла Клода Фаррера, а собственными зрячими глазами’.
Если в 1923 году Шагинян писала, что она ‘не марксистка и в системе Маркса ничего не понимает’, если в 1927 году марксизм еще является в представлении Шагинян лишь ‘очередной злобой дня’ (‘Тревога’), то в 1929 году Шагинян написала целый роман для того. собственно говоря, чтобы в заключительной речи Львова декларировать необходимость овладения философией Маркса—Ленина. Я имею в виду роман ‘КИК’. Этот роман знаменует окончательный разрыв с идейно-политическими и художественными традициями прошлого.
К ‘Гидроцентрали’ Шагинян пришла путем все более глубокого проникновения в социалистическое качество нашего строительства. ‘Главное задание романа,— записывала Шагинян 11 июля 1930 г.,— со всех сторон и на фоне страны, и общественных отношений показать гидроцентраль, а тема — дать ее в плановом разрезе и вообще в каждой главе вскрыть ту или иную сторону социалистического плана’.
Это задание, несомненно, реализовано в романе. Конечно, с точки зрения нормативной поэтики ‘Гидроцентраль’ сомнительна прежде всего в плоскости жанра. Какова, например, фабульная линия ‘Гидроцентрали’? В одной из записей относящихся к январю 1926 г. Шагинян подчеркивает, что в задуманном романе ‘надо суметь сделать производственное ядро совершенно слитым с оболочкой фабулы’.
Действительно фабульная структура романа спаяна с ходом строительной борьбы. Все остальные линии Шагинян решительно опускает. Я не говорю уже об эпизодических фигурах. Человек, стоящий в центре романа, собственно говоря, брошен на полдороге. Есть в ‘Гидроцентрали’ черты такого пренебрежения сюжетной завершенностью повествования. Но главная сюжетная линия завершена. Это — линия строительства и борьба вокруг се развертывания.
Материал ‘Гидроцентрали’ (необычен и труден. ‘Не знаю, будет ли другим интересно читать эту вещь, но мне ее интересно писать’, записывала Шагинян 3 февраля 1928 г.
Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что своеобразие художественного метода Шагинян сконцентрировано именно в образе рыжего. Образ Арэвьяна как бы является той питью, которая связывает ‘Гидроцентраль’ с первыми пореволюционными произведениями Шагинян.
Кто такой Арно Арэвьян? Никто не знает его происхождения. Также неясна и его профессия. Однажды назвав себя парикмахером, Арэвьян упрочил за собой парикмахерскую славу, хотя окружающие и недоумевали порою, с чего бы это угрозыску столь упорно интересоваться парикмахером?
Записи из дневника, относящиеся к периоду работы над ‘Гидроцентралью’, прекрасно показывают, какое значение имел образ рыжего для самой Шагинян. ‘Он так мил и обаятелен,—записывает Шагинян 20 сентября 1930 г.,— что я брежу моим рыжим, люблю его, мечтаю о нем как о живом’.
Какова функция рыжего в ‘Гидроцентрали’? ‘У меня сейчас в сюжетной линии,— зафиксировано в дневнике 8 февраля 1928 г.,— рыжий — условная фигура, своего рода масштаб для интеллектуального уровня книги, организованность, личный магнетизм, чтобы зарядить читателя волей к труду’. Конечно
же, Арэвьян призван представительствовать автора. Именно в нем сосредоточен центр идейно-тематической нагрузки романа, именно он синтезирует мысли и чувства автора, преподнося их то в форме философских сентенций, то в форме художественных образов.
В образе Арэвьяна вопроизведены многие черты, характеризующие Якова Львовича из ‘Перемены’ — тот же индивидуализм, та же отвлеченная романтика революции, те же мгновенные энтузиастические порывы и стремления. Тем не менее основным носителем великого социалистического пафоса в ‘Гидроцентрали’ является Арэвьян, рыжий, романтик и мечтатель, фантазер и чудак, аристократ от духовной культуры, зарабатывающий себе кусок хлеба стрижкой волос и починкой крыш.
Несмотря на кажущуюся слабость внешней композиционной связи рыжего с основной линией романа, развертывающейся вокруг Гидростроя, совершенно несомненно, что в движении романа ведущая роль принадлежит именно ему — рыжему. ‘Уберите рыжего — и из ‘Гидроцентрали’ будет выхолощено все то, что окрашивает роман, придает ему действенную целенаправленность. Именно здесь достоинства романа перекрещиваются с его недостатками.
‘Гидроцентраль’ заканчивается весьма знаменательными словами. Шагинян прерывает доклад главного инженера и предоставляет слово Вахтангу Николаевичу Целадзе, специалисту по бетону, недавно приехавшему на Гидрострой.
‘Видишь ли, Фокин,— говорит Целадзе,— правильное начало, в сущности, первая вещь для дела. А фактически-то к правильному началу приходишь всегда напоследок. Фактически-то правильному началу учит нас середина и даже конец дела. Возьми бетон. Надо нам было пройти через практику, создать нашу науку проектировки бетона, и только теперь мы и знаем, с чего начинать в бетоне… Так оно и с проектом, так оно и со всей нашей жизнью!’.
Следуя своей старой творческой манере, Шагинян в заключение как бы формулирует мораль романа. Словами Целадзе как бы определяется место ‘Гидроцентрали’ в творческом развитии ее автора. Правда, Целадзе говорит о бетоне. Но, во-первых, даже и сам Целадзе заканчивает свою краткую речь обобщением: ‘Так оно и со всей нашей жизнью!’. Во-вторых же, бетон имеет в романе Шагинян помимо своего непосредственного производственного назначения еще и некую эстетическую функцию. Вспомните начало главы: ‘Изыскательная партия’. Лирическое отступление о сроках ‘скатывания’ поистине построено на фундаменте из бетона.
‘Гидроцентраль’ не была бы написана, если бы Шагинян не прошла настоящей школы Дзорагэса. ‘Надо было пройти через практику’, — говорит Целадзе. Школа Дзорагэса — это и есть школа практики.
Таковы основные вехи того большого пути, которым Шагинян пришла к ‘Гидроцентрали’. Это был путь, полный противоречий. Трудно было освобождаться от влияния прошлого. Неясны были ответы на многие вопросы, туманны , перспективы. За всем тем, это был подлинный путь наибольшего сопротивления, всегда самый трудный, всегда самый тернистый, но всегда открывающий самые широкие перспективы, но и всегда дающий самые значительные итоги.