ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Въ нашемъ губернскомъ город, въ Солдатской Слободк {Названіе части города.}, есть старенькій домишко: худенькій такой, на улиц съ обоихъ боковъ до того покачнулся, что третье, среднее окно кажется выше крайнихъ оконъ, крыша высокая, на ней дв трубы развалились до половины, или отъ втра, или ужъ отъ времени кирпичи повыпали — Богъ знаетъ. Люди говорятъ, и дому тому ужъ много лтъ — чуть не съ Пугача построенъ. Я вамъ скажу, въ нашемъ город Пугача никто не видалъ, а только сказываютъ старые люди: ‘недалеко былъ, да отъ насъ Царица небесная отнесла’. Ну, и говорятъ: ‘тотъ и этотъ, такой-то домъ до Пугача еще построенъ, а не сгорлъ въ пожары, такъ видно хозяинъ на праведныя деньги строилъ — Богъ и помиловалъ’. Не любятъ эти старые люди, если имъ скажутъ: ‘ты съ Пугачевыхъ годовъ живешь’… Во двор какіе-то погреба да сарайчики маленькіе, телги да дрова, кадки да кадушки, вники развшаны, хламъ какой-то и не разберешь, что и къ чему слдуетъ, корова лежитъ, дв большія свиньи въ сору роются, поросята бгаютъ, курицы роются тоже въ сору, дв кошки дерутся, скачутъ на полъ-аршина отъ земли, собака лаетъ на кошекъ, да языкъ выставляетъ: и скучно видно ей-то, и лаетъ, и жарко-то ей, и мухи-то кусаютъ… Во дворъ изъ дома выходитъ пять оконъ, три къ воротамъ съ калиткой, а два за крыльцомъ. Изъ трехъ оконъ два отворены, а въ третьемъ зимняя рама не выставлена. Отчего же это рама не выставлена, коли ‘жара’ такая стоитъ? Да особая причина на то, сказываютъ, есть. Крыльцо худое прехудое съ четырьмя ступеньками, изъ коихъ дв среднія совсмъ выпали. За крыльцомъ два окна ставнями закрыты. Врно жильцовъ нтъ? Есть, сказываютъ, да ‘помираетъ’.
Въ этомъ дом живетъ отставной солдатъ-сапожникъ съ женой, которой домъ благословленъ по духовному завщанію бабушкой, когда она еще года полтора назадъ, при смерти лежала, да выздоровла, и теперь по-грибы лтомъ ходитъ, а зимой на печк въ кухн лежитъ. У солдатъ есть двое дтей, 4-хъ и 5-ти лтъ, шалуны такіе, что бабушка часто на нихъ кричитъ, когда они у нея изъ чулка иголки вытаскиваютъ: ‘погоди, Пугача пошлю, онъ вамъ!’ Она, сказываютъ, до Пугача еще родилась, и не любила солдата, когда онъ дразнилъ ее Пугачемъ. Живутъ они и теперь въ комнатк съ двумя окнами на улицу къ воротамъ, а рядомъ, въ комнатк съ однимъ окномъ на улицу, жилъ за рубль отставной канцеляристъ, пьяница непросыпный былъ, Богъ съ нимъ. Все терся въ питейныхъ домахъ да гд-нибудь, а домой приходилъ ночью. Ходилъ постоянно съ синевицами на лиц, а кормился тмъ, что сочинялъ кому-нибудь просьбы, плачевныя письма или на похороны кому-нибудь сбиралъ, а главное на похороны любилъ ходить къ служащимъ. Заберется въ домъ, возьметъ подсвчникъ, тащитъ его до церкви и до могилы, будь хоть стужа страшная, втеръ и вьюга зимой — ничего, нужды нтъ, что у него и сапоги съ дырами, и пальтишко на ват съ дырами всего одно, и шапка съ прорванной верхушкой и старимъ полинялымъ зеленымъ околышемъ одна, будь хоть дождь и грязь лтомъ — все ничего. Видитъ, бывало, подсвчники уже взяли, онъ и балдахинъ съ солдатами или съ кмъ-нибудь понесетъ. Бывало и такъ забирался на поминки. Когда спросятъ его: ты зачмъ пришелъ? онъ и скажетъ: ‘съ покойникомъ пріятелемъ былъ’. Если умретъ какой-нибудь знакомый, онъ и напишетъ листъ и пойдетъ собирать, что-де такой-то умеръ, похоронить не на что, посочувствуйте, христіане, писалъ, что-де жена и дти остались, хотя у того ни жены ни дтей не было. Это ему рдко сходило, часто сиживалъ въ полиціи. Въ комнатк съ зимней рамой и теперь живетъ вдова-чиновница, ‘коллежская секретарша’, какъ ее называли сосди, пенсіей живетъ въ 4 р. с. въ мсяцъ. Скупая, говорятъ: ‘нищему куска не уволитъ дать’, на сундук и спитъ всегда, когда дома, а когда уходитъ, разъ десять отпираетъ да запираетъ сундукъ. ‘А стъ-то, стъ, Боже ты мой! Въ молостные дни одну рыбу, что дешевле, а въ постные — сухари да рдьку или капусту’. Зато, когда она читаетъ по покойникамъ, такъ все стъ, что ни подадутъ,— извстно, на похоронахъ много дятъ,— и водку ‘попиваетъ: за упокой, значитъ’. Она ужъ очень курицъ да кошку любитъ, 5 курицъ съ птухомъ держитъ и яйца продаетъ. Когда уходитъ изъ квартиры, всегда запираетъ ихъ на замокъ въ комнатк: у нея тамъ курятникъ сдланъ, разъ пять пересчитаетъ, вс ли курицы. Однажды, на прежней квартир, у нея курица потерялась, пропала ли, укралъ ли кто, только она подумала на хозяина: ‘онъ, разбойникъ, сълъ!’ А какъ разъ въ тотъ день хозяинъ гуся жарилъ, ну, она увидала и говоритъ — курицу зажарилъ, выругала хозяина да въ полицію ходила жаловаться, только оттуда ее выгнали…
Въ другой половин жилъ, въ комнатк съ кухней, чиновникъ Василій Петровичъ Травнинъ. Бдный былъ человкъ Василій Петровичъ. Служилъ онъ въ уголовной палат. Учился онъ въ семинаріи, кончилъ курсъ. Просилъ три года священническаго мста, да все мстъ не было, а другимъ давали. Потому ему не давали, что у него не было денегъ и родныхъ. Ну, и захотлъ поступить въ гражданскую слулсбу, уволили изъ духовнаго вдомства. Таскался въ разныя присутственныя мста, да видятъ, сюртучишко на немъ не сюртучишко, ободранный, да засаленный такой, физіономія неприглядная, да, такъ ужъ одно къ одному изъ рта вино тащитъ — и не опредляли. Ладно, что товарищъ же его столоначальникъ попросилъ секретаря — и приняли. Сначала Василій Петровичъ съ листа писалъ: это значитъ, переписывалъ за дв копейки листъ. Хорошо еще, что регентомъ пвчихъ былъ въ какой-то церкви: тутъ приходилось рублей десять въ мсяцъ. Черезъ полгода его опредлили канцеляристомъ, ршенія давали писать, жалованья давали 12 руб. Хорошо жилъ два года Василій Петровичъ, въ крпостномъ стол сидлъ, доходишки были, платье хорошее завелъ и пвчихъ бросилъ, когда столоначальникомъ сдлали, да когда чинъ получилъ. Потомъ женился, жену мщанку взялъ, красивую да толковую. По любви женился: хоть и богатыхъ предлагали, да не хотлъ. ‘Паша бдна, зато я люблю ее, и она меня любитъ’, говаривалъ онъ. Жилъ такъ Василій Петровичъ года четыре, да и сбился съ панталыка. Съ секретаремъ разъ разругался. Секретарь, знаете ли, деньги взялъ съ купца, а купецъ ему не далъ, потому зналъ, что Василій Петровичъ если видитъ, что богатый обижаетъ бднаго, не бралъ ни съ того ни съ другого, по закону писалъ ршеніе. Секретарь перечеркнулъ ршеніе и веллъ Василію Петровичу написать, какъ ему хотлось, или отдать долгъ купцу. Василій Петровичъ разсердился: ‘Сами пишите ршеніе, а я не буду’, говорилъ онъ.
— А отчего?— спрашиваетъ секретарь.
— Да какъ же, дло выигрываетъ мщанинъ.
— Я вамъ приказываю.
— А я не хочу исполнять.
— Какъ вы смете мн говорить грубости. Вы пьяны, милостивый государь!— А Василій Петровичъ въ то время не пилъ водки, онъ ужъ года четыре не пилъ ея.
— Врете вы.— Ну и пошла катавасія. Кричатъ на всю палату, такъ-что вс служащіе перья покидали слушая, какъ Василій Петровичъ ‘касторитъ’ секретаря. Ну, секретарь, одно слово что секретарь, веллъ сапоги снять съ Василія Петровича сторожамъ, да трое сутокъ не выходить изъ палаты, а Василій Петровичъ не дался, ушелъ изъ палаты, завернулъ въ питейный, напился пьяный, дома жену прибилъ, она и думать не думала, чтобы съ Васенькой такая штука вышла. Она все хвасталась знакомымъ, что ее Васенька и пальцемъ не трогивалъ и дурой не называлъ, все дивилась, какъ это мужья женъ колотятъ, а тутъ бда такая случилась!.. да какая еще: дв недли изъ дома не выходила — больно ужъ избилъ Васенька!..
На другой день пошелъ Василій Петровичъ на службу, дорогой въ питейный зашелъ, для храбрости дв косушки выпилъ. Пришелъ въ палату и секретарю не поклонился, а сзади кулакъ показалъ. Часа два запинался Василій Петровичъ, какъ вдругъ секретарь опять два дла съ ршеніями принесъ къ Василью Петровичу, бросилъ на столъ и слова что есть не сказалъ.
Служащіе подсмиваются надъ Василіемъ Петровичемъ: ‘что, обзатылили!— говорятъ:— пиши-ка снова’.
Взялъ Василій Петровичъ дла съ ршеніями, пошелъ къ предсдателю, жалуется на секретаря, а тотъ ужъ ‘набухвостилъ’ предсдателю, что Травнинъ и грубъ, и пьяница, и такое, сякое ваговорилъ.
— Вы длайте то, что вамъ приказываютъ, а иначе въ отставку выходите,— сказалъ предсдатель. Ушелъ Василій Петровичъ отъ предсдателя, выругалъ его и секретаря, бросилъ дла и ушелъ: въ питейномъ такъ и ночевалъ. Домой пришелъ, опять жену выбилъ, да такъ и бился дв недли. Въ палат смотрятъ, нтъ Василія Петровича, имъ на руку: уволили его отъ должности за пьянство, и аттестатъ черезъ полицію выдали. Василій Петровичъ совсмъ спился, всю одежду свою пропилъ, за женину принялся, всю жену бдную изувчилъ: воетъ бдняжка, ходитъ избитая…
— Кто тебя, матушка, искалчилъ такъ-ту?— спрашиваютъ ее зпакомые.
— Охъ и не говори! Мужъ собака.
— Что-йто съ нимъ! Ты бы пожаловалась. Эхъ сердечная, какъ онъ ее уходилъ…
Пошла было къ губернатору жаловаться, да прогнали ее. Пошла къ полиціймейстеру, житья молъ нтъ. Тотъ казаковъ послалъ за Василіемъ Петровичемъ. Высидлъ Василій Петровичъ дв недли въ полиціи. Ну, ужъ и досталось жен! За косу ее, бдняжку, привязалъ къ столу, да билъ веревкой, а потомъ и изъ дома выгналъ.
А она-то чмъ бдная виновата?
Дошло до того, что никто Василію Петровичу не сталъ врить въ долгъ. Спохватился Василій Петровичъ, вспомнилъ и про жену, жалко стало, разыскалъ ее: она у кого-то въ стряпкахъ жила, уговорилъ ее: пришла опять къ нему больная такая. Полгода прошло, какъ уволили Василья Петровича. Секретарь тмъ временемъ въ отставку вышелъ, предсдатель тоже другой сталъ. Пошелъ Василій Петровичъ опять въ палату, приняли опять сначала по вол, потомъ въ штатъ. Опять сталъ писать ршенія, и чудный былъ человкъ. Какъ это примется писать ршенія, только листы шумятъ въ дл, да перо свиститъ, а какъ запьетъ, такъ и не ходитъ мсяцъ. Ну, и знали, что тревожить не слдуетъ: пропьется — опять прійдетъ на службу. Такъ и было: прійдетъ, за десятерыхъ сдлаетъ. И столоначальнику хорошо, и другихъ поучитъ, какъ сдлать то или другое, и начальство довольно.
Жена у Василія Петровича не долго прожила. Отъ побоевъ ли, либо отъ какой болзни, только умерла черезъ годъ, какъ опредлился снова въ палату Василій Петровичъ.
Ужъ какъ плакалъ надъ ней Василій Петровичъ, жалко смотрть на него было.
— Уколотилъ,— говорилъ онъ тогда,— уколотилъ я тебя, голубушку! А чмъ ты виновата? И подлинно она ничмъ не виновата была.
Опять запилъ Василій Петровичъ пуще прежняго… ‘Эхъ,— говаривалъ,— жена умерла, съ горя пью!’ Мсяца по два на службу не ходилъ, до одной рубашки допивался.— Да ладно перешла къ нему жить жена извозчика Анна Матвевна. А она была сестра хозяину, у котораго жилъ Василій Петровичъ на квартир въ Солдатской Слободк. Раньше она жила у мщанина въ Разгуля, гд жилъ и Василій Петровичъ, водку ему покупала, ну, и познакомились. Трезвый Василій Петровичъ жилъ съ ней владу, деньги вс отдавалъ, а пьяный, какъ заругаетъ она его, онъ и бьетъ ее, ну, и она колачивала его,— здоровая была баба. Какъ только начнетъ онъ ее колотить, она свяжетъ его веревкой и притащитъ на кровать, да къ кровати-то еще привяжетъ его. Вотъ какая была! Да! Такъ и мыкался Василій Петровичъ посл жены года два да ругалъ секретаря, да тотъ ужъ и самъ умеръ.
На этой квартир Василій Петровичъ жилъ три года. Анна Матвевна его тутъ зазвала жить, да и ему нравилось: потому народъ простой, выпить близко, и подерется съ кмъ-нибудь пьяный или его кто поколотитъ — только сосди-солдаты видятъ…
Анна Матвевна пребойкая была женщина: она въ огород, что былъ противъ оконъ, за дворомъ, капусту да рдьку садила, дв коровы держала, десять курицъ у нея было, вотъ она и продавала молоко да масло или яйца, лтомъ грибы да ягоды продавала — можно было жить, да и Василій Петровичъ тоже 15 руб. жалованья приносилъ, доходы были, прошенія писалъ. Только не водилось у нихъ денегъ. Ужь Анна Матвевна, когда Василій Петровичъ не пилъ, водку ведромъ брала, да въ голбц прятала, а Василій Петровичъ, какъ запьетъ, ему не достанетъ ведра, пропьетъ и деньги. Ладно, если бы онъ одинъ пилъ, и дома, а то возьметъ денегъ 5 руб. и ползъ въ кабакъ: кто есть въ немъ, силой заставляетъ пить, а кто не пьетъ, то штофы съ водкой на полъ бросалъ. Буйный былъ человкъ. Ну, и закладывали вещи, однажды корову продали. Ужъ какъ жаль было Анн Матвевн коровы, да что длать! А тутъ одно къ одному, захворалъ Василій Петровичъ, четвертый мсяцъ едва съ кровати встаетъ, сядетъ писать, кашель мучитъ, ну и лежитъ да водку понемногу пьетъ: какъ выпьетъ,— и легче. Подъ конецъ ужъ и вставать не могъ, и сть ничего не лъ, разв чаю напьется или молока стаканъ выпьетъ. Потомъ у Анны Матвевны корову украли, пять курицъ пропало… Денегъ мало стало… Бда подошла, а Василію Петровичу и жалованье перестали давать. Какъ не сталъ вставать съ кровати Василій Петровичъ, Анна Матвевна лкаря приглашала, тотъ лкарство ей далъ, полтора рубля взялъ, она и не стала его приглашать, а фельдшеръ знакомый лчилъ. Ужъ онъ и піявки ставилъ къ спин Василія Петровича, и кровь пускалъ, и слабительное давалъ, да ничего не помогло. Ему Анна Матвевна рублей до восьми передавала и отказала совсмъ, а стала травой какой-то лчить сама, окна нарочно закрыла ставнями въ комнат, чтобъ мухи не ли Василія Петровича, да ничего не помогло. Василію Петровичу все хуже, да хуже было…
Однажды спрашиваетъ Анну Матвевну Василій Петровичъ: ‘А что, Аннушка, есть у тебя деньги?’
— Охъ, Василій Петровичъ, и не говори! Передъ Богомъ говорю, десять рублей только съ долгами…
— Ты, какъ умру я, никого не зови, а просто попроси священника отпть, да и свали въ яму.
— Что-йто, Христосъ съ тобой, Богородица! да еще поживи.
Исповдался Василій Петровичъ, ‘масломъ пособоровали его’. Сталъ дожидаться онъ смерти, да еще дв недли ждалъ.
Изъ служащихъ къ нему никто не ходилъ. Только Павелъ Герасимычъ ходилъ, тотъ самый, что жилъ рядомъ съ хозяиномъ.
— Ну, что?— спросилъ Павелъ Герасимычъ Василія Петровича.
— Плохо… Въ Елисейскія скоро приходится отправляться.
— Чудно это, слышь: когда человкъ живетъ, не врится, что онъ умретъ, а какъ умретъ, и не вришь, что онъ жилъ.
— Вотъ ты увидишь, каковъ я буду мертвый.
— А поди — не хочется умирать?
— Скоре бы умеръ, лучше. Ты пойми, что я былъ за человкъ, а вдь кокарду на шапк носилъ! А кто зналъ, сколько я горя перенесъ? Вдь никому не жаль будетъ, что я умеръ.
— Такъ оно… А ты собачку мн подари, куда она безъ тебя… А я, братъ, складчину сдлаю, какъ ты умрешь.
— Нтъ, Паша, не христарадничай. Мн все равно, какъ меня ни схоронятъ…
Павелъ Герасимовичъ долго ждалъ смерти Василія Петровича. Чуть гд завоетъ собака, онъ и поетъ со святыми упокой, и бжитъ справляться, не умеръ ли. А Василій Петровичъ все кашляетъ.
— Экой кондовой! А задамъ я праздникъ,— думаетъ про себя Павелъ Герасимычъ:— соберу-таки денежекъ. И записки ужъ сталъ сочинять.
Не зналъ этого Василій Петровичъ, а то выругалъ бы его.
Въ одно утро вдругъ изъ комнаты Василія Петровича раздался вой Анны Матвевны. Вмигъ хозяинъ, жена его, чиновница и Павелъ Герасимычъ пришли туда. Василій Петровичъ лежитъ мертвый на кровати, долгій такой… Анна Матвевна стоитъ передъ нимъ на колняхъ и цлуетъ голову и руки.
Вошедшіе перекрестились.
— Вотъ она жизнь-то наша! Живемъ, живемъ, да и помремъ,— дивилась хозяйка.
— Дай, Господи, царство небесное!— проговорила чиновница и перекрестилась:— хорошій былъ человкъ.
— А ты чего рюмишь, ровно надъ мужемъ?— закричалъ на Анну Матвевну хозяинъ:— ты наперво омой его да на столъ положи.
— Охъ, голубчики мои, тошно! На что я схороню-то его?— выла Анна Матвевна.
— Вы, Анна Матвевна, не безпокойтесь. Схоронимъ такъ, что любо,— сказалъ Павелъ Герасимычъ.
— Да гд ужъ намъ. Вотъ что есть и читать-то по немъ некому.
— А барыню попросимъ,— сказалъ солдатъ.
— И рада бы, голубчикъ, да къ купчих приглашали сегодня.
— Ты наплюй на купчиху-то, Василій Петровичъ поди почище купчихи-то былъ. Кокарду носилъ.
— Ты не обзывай купчиху. А я ужъ читать не стану. Самъ-то ты ничего не стоишь,— да и покойника попрекнула Анной Матвевной.
— Ну, и убирайся! пошла отсель! И съ квартиры моей долой, шельма этакая! Я-съ то, не я-съ, барыня! Ишшо очки надла,— сказалъ солдатъ.
— Пообзывайся еще, крапивное смя!
Вышвырялъ солдатъ барынину одежду на улицу, выругала барыня солдата, въ полицію ходила жаловаться, да солдатъ пять рублей далъ частному…
Между тмъ Павелъ Герасимычъ вынулъ изъ кармана дв записки.
— Эта вотъ въ палату. Слушайте!
‘Милостивые государи!
‘Вашъ товарищъ Василій Петровичъ Травнинъ сего числа приказалъ вамъ долго жить. Милостивые государи! примите во вниманіе его подвиги, подумайте, какъ онъ страдалъ. Милостивые государи! Его не на что хоронить! Онъ живетъ со мной на квартир. Посочувствуйте вашему товарищу. Господь вознаградитъ васъ сторицею. Пожертвуйте хотя немного, все получите сторицею. Онъ утшится и у престола Всевышняго воздастъ за васъ свои моленія’.
— Ахъ, Павелъ Герасимычъ какъ ты хорошо написалъ!— замтила хозяйка.
— Чмъ мн благодарить васъ!— сказала Анна Матвевна.
— А вы вотъ другую послушайте.
‘Возлюбленные сотоварищи!
‘Сего числа смерть поглотила въ свои объятія доблестнаго подвижника службы, вашего товарища по служб Василія Петровича Травнина. Потерпвъ много бдъ, онъ заболлъ, и умирая просилъ меня просить васъ, добрыхъ товарищей, пожертвовать ему на погребеніе. У него даже рубашки нтъ! Посочувствуйте сотоварищи! У него жена, семеро крошекъ дтей, малъ мала меньше!’…
— Ты чего-то нескладно пишешь! Гд же дти-то?— сказала Анна Матвевна.
— Да нельзя безъ того. Эта записка по другимъ вдомствамъ пойдетъ,— сказалъ Павелъ Герасимычъ.
— Нтъ, ты ужъ выкинь дтей-то. Василій Петровичъ осердится,— сказала Анна Матвевна.
‘Посочувствуйте!— началъ Павелъ Герасимычъ:— Принесите свою лепту. Богъ со мздою воздастъ вамъ. За всякое даяніе, да будетъ валъ благословеніе Божіе’.
Заплакала Анна Матвевна и хозяйка.— Хорошій вы человкъ,— сказала Анна Матвевна.
Анна Матвевна вымыла Василія Петровича, напялила на него уцлвшій вицмундиръ, худенькіе сапоги и съ хозяйкой уложила на два стола въ комнат. Потомъ ушла заказывать гробъ, да къ священнику, а Павлу Герасимычу велла купить дорогой свчъ. Хозяйка ушла къ знакомой старушк, чтобы она читала надъ покойникомъ, а Павелъ Герасимычъ ушелъ собирать деньги.
Пришелъ онъ въ уголовную палату, сказалъ о смерти Василія Петровича.
— Неужели умеръ?— замтили многіе.
— Скажите, пожалуйста! можно ли было ожидать,— сказали нкоторые.
— Да съ вина, поди, сгорлъ!— сказали двое.
Сталъ просить Павелъ Герасимычъ жалованье.
Не дали. Пошелъ съ листомъ, подошелъ къ столоначальнику.
— Что вамъ нужно?— спросилъ столоначальникъ.
— Прочитайте, пожалуйста! Онъ отдалъ листъ.
— Что тутъ такое?— Столоначальникъ прочиталъ.— Денегъ нтъ.
— Да хоть немного-съ.
— Что вы лзете? Всякой дряни по-вашему жертвовать?..
— Да онъ у васъ служилъ.
— Ступайте къ другому.
Другой говоритъ: у меня у самого семейство. Не многіе жертвовали: кто 10, кто 5, кто и 3 коп. Не нравилось Павлу Герасимычу, когда онъ подносилъ листъ, и ему говорили:
— Ты, скотина, опять шляешься?
— Я не о себ.
— Знаю не о себ. Ты вчно складчины длаешь.
— Ахъ, милостивый государь, у васъ сочувствія нтъ къ товарищу. Вдь Василій Петровичъ здсь служилъ.
— Что за дло, что здсь служилъ. Самъ я небольшое жалованье получаю.
Бывали и такіе, которые гнали Павла Герасимыча.
Едва-едва Павелъ Герасимычъ получилъ отъ надсмотрщика 50 коп. сер.
— Вотъ такъ складчина! Экіе жидоморы!— говорилъ про себя Павелъ Герасимычъ, когда выходилъ изъ палаты.
Пошелъ онъ въ казенную палату. Прежде тамъ всякому подписывали деньги, хоть кто приди — теперь только не подписываютъ.
Изъ казенной палаты онъ унесъ 7 р. 15 к.
— Ай-да и казенная палата! Не даромъ она деньгами богата!— говорилъ Павелъ Герасимычъ, выходя изъ казенной палаты:— будетъ мн выпить.
А въ палат имуществъ съ нимъ казусъ вышелъ.
Только онъ подошелъ, въ какомъ-то отдленіи, съ листомъ къ служащему, его и схватилъ кто-то за горло.
— Опять ты, подлецъ, шляешься!
Окружили Павла Герасимыча человкъ восемь.
— Это тотъ и есть, что на X. сбиралъ?
— Онъ.
— Въ полицію его, каналью!
— Какую штуку онъ тогда, господа, сдлалъ. Собираетъ, знаете ли на X. Ну, думали, бдный человкъ, отчего не помочь, подписали. Этотъ плутъ взялъ деньги да и пропилъ, а X. намъ встрчается… Я, говоритъ, и не думалъ умирать.
Ладно еще къ счастью Павла Герасимыча, совтникъ въ это время пришелъ въ отдленіе, и Павелъ Герасимычъ, давай Богъ ноги, чуть не бгомъ бросился къ дверямъ — такъ безъ оглядки выбжалъ на улицу. А то сидть бы въ части. Да ему, впрочемъ, и не привыкать стать сидть тамъ.
Постоялъ немного у крыльца палаты, подумалъ, идти ли еще куда-нибудь.— ‘Нтъ, не пойду, пожалуй засадятъ. Оно ничего, что засадятъ, а то деньги отнимутъ’.— Пошелъ на рынокъ въ харчевню. Десятокъ пироговъ да сотню пельменей сълъ, потомъ въ питейный зашелъ, полштофа очищенной купилъ, выпилъ съ мужиками-бурлаками, еще купилъ, да тамъ и уснулъ. Проснулся ужъ утромъ. Голова болитъ, опохмлиться надо, деньги есть. Хвать въ карманъ пальтишка — пусто… Взревлъ Павелъ Герасимычъ. Обокрали! кричитъ.
— Вотъ ужъ есть кого обокрасть! Ишь богачъ какой выискался. Самъ врно обокралъ кого-нибудь!— закричалъ сидлецъ.
— Врешь ты, подлая твоя харя!— И пошла потасовка. Долго ругался Павелъ Герасимычъ и доругался, что его, любезнаго, въ часть увели…
Тмъ временемъ Анна Матвевна привела домой гробовщика-солдата. Смрилъ солдатъ покойника, порядился за два рубля гробъ сдлать и ушелъ. Солдатъ-хозяинъ два подсвчника принесъ, свои деньги заплатилъ, а жена его старушку привела. Стала старушка въ головахъ у покойника и читаетъ псалтирь. Сосди вс перебывали, вс пересмотрли покойника, пожелали царства небеснаго, поахали и пожалли его, а Анна Матвевна сидитъ на кровати, смотритъ на людей да на покойника и ждетъ, не дождется Павла Герасимыча.
— Куда это онъ, разбойникъ, ушелъ? Ужъ не лежитъ ли гд пьяный?— говоритъ хозяйка.
— Поищи ты его, братъ!— проситъ Анна Матвевна хозяина.
— Вотъ ужъ кому поручила! Розиня, такъ розиня и есть, и этого смыслить не можетъ!
— Гд же я стану искать-то!— сердился солдатъ.
Ушли изъ комнаты вс, остались только Анна Матвевна да старушка.
— Нтъ ли, матка, у тебя чего похлебать?— спрашиваетъ старушка.
— И! мать моя, ничего не варила, и хлбушка, что есть, нтъ.
Достала старушка изъ кармана платья калачикъ, стъ и читаетъ, и молится, и табакъ нюхаетъ…
— А ты, голубушка, давно замужемъ?— спрашиваетъ старушка.
— Пятый годъ.
— Это за нимъ-то?— Указываетъ на покойника.
— Нтъ, я у него экономкой жила.
— Знаю,— сказала старушка, и стала читать.
Не понравилось Анн Матвевп, какъ она важно сказала:— знаю… Дивится — какъ это старушка и стъ, и читаетъ, только разобрать ничего нельзя.— Если бы я грамотная была, не поклонилась бы я никому, сама бы стала читать,— думаетъ Анна Матвевна, а сама все смотритъ на старушку. Не нравится что-то ей старушка: ужъ листы то впередъ, то взадъ часто перекидываетъ, да и разобрать ничего нельзя.
— Ты бабушка, все ли читаешь?— спросила она старушку.
— А теб что за дло?
— Такъ я. Только ты ужъ больно часто листы-то перебираешь.
— Ишь какая указчица еще! Возьми, да и читай сама!
— Чего читай сама? Ты-то все читай.
— Побольше твоего знаютъ.
— То-то побольше. Сами не маленькіе. Деньги-то любите, небось, брать, а усердія нтъ, небось.
— А ты, шкура этакая! Да теб что за дло?— озлилась старуха и бросила псалтирь.
— Ты не ругайся! Ты вишь, покойникъ лежитъ.
Пришелъ солдатъ, прогналъ старуху и Анну Матвевну выругалъ. Осталась Анна Матвевна одна, горюетъ, что и почитать-то по душеньк Василія Петровича некому. Вечеромъ священникъ съ дьячкомъ пришелъ. Людей человкъ десять собралось, такъ-что и прохода не было. Священникъ ризу сталъ надвать.
— А свчи гд?— спросилъ онъ.
— Да Павелъ Герасимычъ еще не бывалъ.
— А кто читаетъ?— спросилъ онъ.
— Была, батюшка, старушка Сергевна, да читать не уметъ, ну мы и прогнали ее,— вступился солдатъ.
— Какъ же безъ свчей? Я и служить не стану.
— Дло-то, батюшка, бдное, сказалъ солдатъ.
— Ужъ отслужи, сдлай божескую милость!
Нечего длать, отслужилъ священникъ. Когда уходилъ, больно ужь недоволенъ былъ. Сосди погоревали и сдлали складчину: кто пятачекъ, кто гривенку далъ Анн Матвевн. Стыдно Анн Матвевн, а взяла, хозяинъ братъ ея, еще ругается:— ты жила съ нимъ ты и справляйся…
Ночью Анна Матвевна спала въ кухн у хозяина: боялась спать съ покойникомъ въ одной комнат. Утромъ сама пошла въ палату, вызвала того столоначальника, у котораго Василій Петровичъ занимался.
— Что матушка, скажете?— спросилъ ее столоначальникъ.
— Батюшка, голубчикъ, помоги ты моему горю.
— Ну, чего теб?
— Василій Петровичъ умеръ. Не дашь ли ты денегъ?
— Какой Василій Петровичъ?
— Да у васъ еще въ стол сидлъ.
— А ты кто такая?
— Я стряпка его.
— Ахъ ты, гадина этакая! Вчера еще собирали на него деньги, а теперь опять шляются. Вонъ пошла!
— Да, батюшко, тотъ, кто ушелъ, и теперь еще не пришелъ домой.
— А ты врно въ полиціи не сидла?— спросилъ ее подошедшій служащій.
Хорошо, что подошелъ еще какой-то служащій: онъ сказалъ, что не нужно-было вчера подписывать тому пьянчужк, что онъ-де пропилъ деньги. Съ Анной Матвевной повжливе стали говорить.
— Этакой скотина! Да ты зачмъ же его послала?
— Ахъ, отцы родные! Да кого же я пошлю-то? Денегъ никто не далъ, хотли только завтра проводить покойника.
Пошла было къ губернатору, да не пустили, такъ и ушла ни съ чмъ домой.
Посл обда пришли посмотрть покойника трое чиновниковъ, какъ увидли, что никто по немъ не читаетъ — головой покачали. Какъ разсказали про Павла Герасимыча — вс ахнули, только не знаютъ, куда онъ пропалъ.
Принесли гробъ, деньги просятъ.
— Батюшки мои! Гд я возьму денегъ? За душей копейки нтъ,— вопитъ Анна Матвевна.
— Ты давай, нечего разсуждать. Не отдашь денегъ, назадъ унесемъ — другому пригодится.
Пришелъ могильщикъ, деньги требуетъ.
Воетъ Анна Матвевна: нтъ денегъ.
Пришелъ хозяинъ, говоритъ: священникъ за отпванье денегъ проситъ.
Казакъ пришелъ, требуетъ Анну Матвевну въ часть: какая-то, говоритъ, старуха жалобу подала, въ свидтели ставитъ Анну Матвевну…
Смотрли, смотрли чиновники да сосди, и давай складчину длать. Собрали 4 рубля да завтра хотли принести еще, а на Павла Герасимыча общали просьбу подать.
Ушли чиновники и сосди, ушла и Анна Матвевна въ часть, да по пути шубу съ собой захватила: хотла заложить, да не взяли, 2 руб. давали, а Анна Матвевна восемь рублей просила, шуба старая была, еще отъ мужа какъ-то она утащила…
А Василій Петровичъ лежитъ себ, не шевельнется, не вздохнетъ, глазомъ не пошевелитъ… Все ему ни по чемъ. Чего ему: мертвый, длай что хочешь, правду говорилъ: ‘мертвому ничего не нужно’.
Утромъ хозяйка встала рано, къ 8-му часу совсмъ отстряпалась. Добрая была женщина, понимала бдность, на свой счетъ кутью и кисель сдлала, пирогъ большой съ рыбой состряпала, рыбы зажарила. День постный былъ.
Анна Матвевна въ дв церкви ходила за священникомъ, да толку не добилась. Пошелъ ужъ хозяинъ, веллъ священникъ приносить покойника въ церковь къ обдн, хозяинъ ему и деньги впередъ отдалъ. Пришло 7 человкъ служащихъ. Уложили Василія Петровича въ гробъ, двое крышку взяли, двое подсвчники, солдаты понесли балдахинъ съ гробомъ. Человкъ пять сосдей провожали, пошла и Анна Матвевна съ братомъ хозяиномъ и бабушкой хозяйки. А хозяйка осталась дома, полы вымыть хотла въ комнат и кухн, гд жилъ Василій Петровичъ.
Священникъ скоро отплъ Василія Петровича.
Какъ стали прощаться съ нимъ, откуда ни возьмись, и Павелъ Герасимычъ явился въ церковь и поетъ: ‘Со святыми упокой’.
— Гд ты былъ, разбойникъ?— напустился на него солдатъ-хозяинъ.
— Въ полиціи, родные, сидлъ, тамъ и деньги украли.
Пришелъ онъ пьяный. Въ полиціи вытащилъ, ночью, у пьянаго мщанина изъ сапогъ два семигривенныхъ, и какъ выпустили его, онъ и выпилъ.
Положили Василія Петровича въ яму на кладбищ, каждый посыпалъ на гробъ земли, зарыли его, вздохнули вс и пошли на квартиру къ Анн Матвевпън. Хозяинъ штофъ водки поставилъ на столъ, да что штофъ,— его недостанетъ одному Павлу Герасимычу. Подумали, подумали чиновники, пошептались: ‘чего, братцы, только рыльце помазали, кишки расшевелили, сдлаемъ складчину’… Ну, собрали денегъ пять рублей. На три рубля водки купили, а два рубля отдали Анн Матвевн на расходы. И угостились-таки служащіе! До ночи хозяинъ не могъ ихъ выжить, да и самъ онъ пьянъ былъ. Трое едва домой уплелись, а четверо въ окнахъ стекла разбили, сами разодрались да тутъ и уснули. На что хозяинъ — человкъ смирный, и тотъ выгналъ изъ дома жену, Анну Матвевну тоже вытолкалъ изъ дома.
Съ той поры Анна Матвевна въ стряпкахъ у кого-то живетъ, а Павелъ Герасимычъ не ходитъ больше собирать денегъ на покойниковъ: говорятъ, въ Сибирь за что-то услали.
Вы, читатель, можетъ-быть, думаете, я вру.
Вольно вамъ, пожалуй, не врить. Послужили бы вы на мст Василія Петровича, такъ узнали бы, вру я или нтъ. Примровъ у насъ много. Въ нашемъ город жалованье даютъ, какъ вздумается начальству, а умри служащій — пособія не даютъ, разв складчину товарищи сдлаютъ и погуляютъ на похоронахъ бдняка, какъ никогда у живого не гуляли. Не будь складчины, такъ бднаго чиновника хоть въ землю вали безъ отпванія. Бдности никто не вритъ. Вотъ у насъ еще лотереи бываютъ, ну, т не на похороны… О нихъ я вамъ скоро разскажу.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
