Сказочки не совсем для детей, Андреев Леонид Николаевич, Год: 1907
Время на прочтение: 15 минут(ы)
—————————————————————-
Оригинал находится здесь: Библиотека. Леонид Андреев.
—————————————————————-
Жила-была в зеленом лесу прехорошенькая белочка, и все ее любили. И
летом белочка была рыженькая, а зимою, когда вокруг все белело, и она
одевалась во все белое — такая модница и раскрасавица! И зубки у белочки
были беленькие, остренькие, чудесные грызуночки, коловшие орехи, как
щипцами. Но, к несчастью, белочка была благоразумна, — да, да,
благоразумна! — и вот что из этого вышло, какое горе, какое несчастье: в
зеленом лесу до сих пор все плачут, когда вспоминают эту печальную историю.
Пролетал над лесом ангел с белыми крылами и увидел он белочку своими
зоркими глазами, и так она ангелу понравилась, что решил он сделать белочке
подарок: полетел в райские сады и сорвал там золотой орешек, какие бывают
только на Рождество на елке, и принес его белке-беляночке.
— Вот тебе орешек, милая беляночка, — сказал ангел, — скушай его,
пожалуйста, он прямо из райского сада.
— Благодарю вас, — вежливо ответила белочка, — я его потом скушаю,
когда вы улетите.
Ангел доверчиво улетел, а белочка стала размышлять, и вот что она
придумала: ‘Ну хорошо, ну съем я орешек, а дальше что? Нет, лучше спрячу-ка
я этот райский орешек, а когда придет в моей жизни черный день и трудно мне
станет добывать пищу, тогда я орешек и скушаю: всегда нужно быть
благоразумным, нерасточительным и бережливым’.
Так прошло много лет и много зим, и не раз белочка соблазнялась
золотым орешком и даже плакала от аппетита, но кушать все-таки не стала —
да, да, не стала! Но вот наступили в белочкиной жизни и черные дни:
состарилась она, ножки скрючило от ревматизма, головка дрожит от слабости,
и уж не греет беленькая шубка, потертая, облезлая, скверная-прескверная.
— Вот когда я орешек-то скушаю, — сказала старушка-белочка, томимая
голодом, и достала из-под сухих листьев свое сокровище. Взяла в лапки и
полюбовалась. Полюбовалась и в ротик положила, в ротик положила — а
разгрызть-то и не могла: зубок-то уж не было у белочки — да, да, не было!
Пролетал над белым лесом ангел с белыми крылами и видит: лежит под
деревом, лежит под большим деревом мертвая белочка-старушка в облезлой
шубке, а в лапочках у нее золотой орешек, орешек из райского сада.
Нравоучение. Когда дают тебе, Коля, орешек, то тут же ты его и кушай.
У хорошего мальчика Пети была очень хорошая мама, которая постоянно
его учила и образовывала. И жили они в большом доме, а во дворе гуляли гуси
и куры: куры несли им яички, а гусей они кушали. И, кроме того, жил еще во
дворе маленький теленочек, которого все любили и в шутку звали Васенькой, и
этот теленочек рос для того, чтобы сделать из него для хорошего мальчика
Пети котлетки.
Вот раз мама и повела Петю на скотный двор и стала его учить. Говорила
так:
— Видишь, Петенька, какой хороший теленочек, — погладь его.
И Петенька его погладил, а теленочек-то и рад, думает: дай, кстати,
молочка себе попрошу. Что ж! и молочка ему дали.
— Вот, смотри, Петенька, — учила мама, — теперь он молочко пьет, а
потом мы из него котлетки тебе сделаем, если ты будешь хороший и послушный.
Петечка же шаркнул ножкой и сказал:
— Благодарю моих наставников и родителей за их неусыпные обо мне
заботы. Но я хотел бы знать, дорогая мама, из какого места в теленочке
делаются котлетки?
Тогда мама очень обрадовалась, что сын у нее такой любознательный и
умный, и начала ручкой на теленке показывать:
— Смотри, Петенька, и запоминай: вот из этого места, что под
ребрышком, мы сделаем тебе котлетки с косточкой, — ты любишь котлетки с
косточкой?
— Я люблю все то, дорогая мама, что ты даешь мне по твоей доброте, —
ответил Петечка.
А глупый теленок слушал их и думал очень глупо, по-телячьи: ‘Боже мой,
что они такое говорят, ведь мне становится прямо-таки страшно’.
Поцеловала мама своего Петечку и так продолжала его учить:
— А вот из этого местечка мы сделаем теое рубленые котлеточки. А из
его язычка, — покажи нам, теленочек, твой язычок, — мы сделаем холодное с
хреном, а из мозгов и ножек мы сделаем заливное, а из…
Но Петя перебил ее и сказал:
— Я знаю, дорогая мама: из хвостика мы сделаем кнутик.
Мама засмеялась и похвалила Петечку, что он так умен, и они пошли
домой пить чай с коровкиным молочком. А глупый теленок Васенька так
напугался от этого разговора, что весь трясется и думает глупо, по-телячьи:
‘Боже мой, кажется, они хотят меня съесть, и это прямо-таки ужасно! Нет,
лучше убегу я в лес и там спасусь’.
Но тут проснулась в нем совесть и говорит ему твердым голосом:
— Какой же ты негодяй! Из тебя должны сделать для хорошего мальчика
Пети котлеточки, а ты хочешь убежать: это прямо-таки подло.
Но не послушался Васенька голоса совести своей, порвал веревку и
убежал в лес: спастись, дурачок, думал. А в лесу-то, — а в лесу-то волки-то
его и съели! Ага! — волки-то его и съели. Рассчитывал, негодяй, спастись, а
про волков-то и забыл!
Нравоучение для телят. Негодяй! Не бегай, тебя все равно съедят волки.
Это был ужасно добрый дядя: видеть не мог, когда кто-нибудь плачет или
огорчается, или чего-нибудь хочет: сейчас же поможет. Такой был добрый
дядя, что ни одна тетя не может быть добрее. Вот раз пошел он на пароходную
пристань на Неве, чтобы переехать на другую сторону, стоит себе, ждет
парохода и всех ласково рассматривает. И вдруг видит маленького плачущего
мальчика: стоит маленький мальчик и плачет, катятся слезы по лицу, и каждая
слеза такой величины, что можно сразу наполнить ведро. Обеспокоился добрый
дядя и спрашивает:
— О чем ты, мальчик, так горько плачешь?
И ответил мальчик, продолжая плакать:
— Вот о чем я плачу, добрый дядя: дал мне старший брат рубль, чтобы я
на ту сторону домой поехал, а рубль-то оказался фальшивым. И никто его не
берет, и должен я теперь погибнуть, если вы меня не спасете.
Подумал-подумал добрый дядя и сказал:
— Решил я тебя, мальчик, спасти, и вот тебе настоящий серебряный
рубль, бери его, не бойся. Мне же отдай твой фальшивый рубль, каковой я
постараюсь сбыть, если на то будет воля Провидения, видевшего мою доброту.
Так они и поменялись: мальчик взял настоящий рубль, а доброму дяде дал
фальшивый. И поехал мальчик на ту сторону домой, а добрый дядя зашел в
лавочку и сказал:
— Дайте мне, пожалуйста, десяток папирос в шесть копеек.
И дал ему лавочник десяток папирос, а дядя в обмен вручил фальшивый
рубль, думая с некоторым опасением, что сейчас лавочник закричит ‘караул!’
и позовет городового. Но лавочник был стар, глух и слеп и вообще совсем
дурак: взял фальшивый рубль за настоящий и дал доброму дяде девяносто
четыре копейки сдачи. И пошел дядя, куда ему надо было, и всю дорогу
радовался своей доброте, и со слезами в душе благословлял мудрое
Провидение.
Нравоучение для фальшивомонетчиков. Когда нужно сбыть фальшивый
целковый, то не давайте его ребенку, а дайте доброму дяде: он сбудет.
Призвал Всеблагий ангела в белых одеждах и говорит ему:
— Преклони ухо твое к земле и послушай. И когда услышишь нечто, скажи.
Долго слушал ангел и отвечает:
— Слышу я как бы плач. Плачет земля. И слышал я как бы крик, вопли и
стон, голоса детские. Страдает земля. И слышал я хохот глумливый, визги
сладострастия и ворчание убийц. Грешит земля. И страшно тому, кто на земле
живет.
Сказал Всеблагий:
— Многих из белого стада моего посылал я на землю, и доселе никто еще
не вернулся. Жду я их напрасно и плачу от горести, а их все нет, а земля
все стонет, и потускнели мои звездные ночи. Жалко мне тебя, но настал ныне
твой черед: лети на землю, обернись человеком и, ходя меж людей, узнай, что
им нужно. От болтунов бегай, но молчащих не оставляй, доколе не заговорят,
и слова их храни бережно, как жемчуг. С веселыми детишками поиграй, но есть
дети печальные, у которых личико мало и бледно, а глаза огромны и темпы,
которые не смеются и не играют, не знают забав, свойственных их возрасту,
которые печалью своей устрашают даже бога, и тем детям отдай твою любовь и
милость ангельскую. А я буду ждать тебя с волнением, задержу потемнение
звезд и свет их светом надежды моей умножу.
Принял ангел благословение и покорно низринулся на страшную и чуждую
землю, сверкнув белыми одеждами. В ту ночь на земле была гроза и буря, и
много людей погибло под развалинами домов, в морской пучине. И молнии
сверкали…
Вот и вернулся ангел, сверкнул белыми одеждами и стал покорно в
ожидании вопросов. Обрадовался Всеблагий и для торжества повелел
возгореться многим новым кометам: пусть сияют полукружием. И еще то
понравилось Всеблагому, что так белы и светлы одежды ангельские. С этого и
начал он вопросы:
— Меня радует твой вид, воистину достойный неба, но скажи мне,
миленький, — или на земле совсем нет грязи? На одеждах твоих я не вижу ни
единого пятнышка.
Ангел ответил:
— Нет, отец, на земле очень много грязи, но я избегал прикосновения к
ней и оттого и не запачкался.
Нахмурился Всеблагий и спрашивает с сомнением:
— Но неужели на земле перестали лить красную кровь? На твоих одеждах
нет ни единого пятнышка, и белы они, как снег.
Ангел ответил:
— Нет, отец, льется на земле красная кровь, но я избегал
соприкосновения с ней, и оттого я так чист. И так как нельзя, ходя меж
людей, избежать грязи и крови ихней и не запачкать одежд, то на самую землю
я не спускался, а летал на небольшой высоте, оттуда посылая улыбки, укор и
благословения…
Сказал Всеблагий:
— Таким образом очень трудно узнать, что надо людям. Но, может быть,
ты все-таки узнал?
Ангел ответил:
— Нет, отец. Главным образом я сам им рассказывал, как надо жить,
чтобы не было страданий, слез и грязи, но плохо они слушают, отец, грязны
они по-прежнему, как животные, и надо их всех истребить, по моему мнению.
— Ты так думаешь?
— Да, отец. И не то еще плохо, что сами они денно и нощно, бранясь и
плача, наравне клянясь тобою и дьяволом, месят кровавую грязь, но то
ужасно, возмутительно и недопустимо, что ангелов твоих, тобою посланных,
чистых агнцев белого стада твоего, запятнали они до неузнаваемости, грязью
забрызгали и кровью залили, приобщили к грехам своим и преступлениям.
— Ты их видел?
— Увы! — видел, отец. Но не поклонился и даже: сделал вид, что не
узнал, ибо многие из них были даже не трезвы и вели буйные, соблазнительные
речи, совершали неподходящие и даже зазорные поступки.
— Где же ты их видел, миленький?
— Даже сказать стыдно, отец. Видел я их в кабаках и тюрьмах, где
питаются они из общего котла с ворами и убийцами, видел я их среди
прелюбодеев, журналистов и всякого рода грешников. Что с одеждами их
сталось, рассказать невозможно: не только утрачен ангельский фасон, но в
клочья изорвана материя и цвет почти неразличим: стремясь к аккуратности,
накладывают они латки других цветов, даже красные. Слыхал я стороною, что
многие из них тоскуют о небе и будто бы даже имеют рассказать нечто, но в
таком виде страшатся возвращения. Однажды ночью, при дороге, увидел я
спящего бродягу, был он пьян и бредил, и узнал я в нем ренегата, одного из
посланных тобой с доверием, и вот что я подслушал среди бессвязных и
кощунственных выкликов его: ‘горько мне без неба, которого я лишен, но не
хочу быть ангелом среди людей, не хочу белых одежд, не хочу крыльев!’
Буквально так и говорил, отец: ‘не хочу крыльев!’
Так рассказывал ангел, расправляя белоснежные перышки, и ждал великой
похвалы за свою чистоту и мудрую осторожность. А вместо того великим и
страшным гневом разгневался отец и предал чистоплотного ненарушимому и
вечному проклятию. Когда затихли громы слов его и молнии очей смягчили
мало-помалу свой ужасающий блеск, перешел Всеблагий к тихой речи и сказал:
— Ступай отсюда и не возвращайся, пока духом и телом твоим не
приобщишься к страдающему человеку. Пойми и запомни, миленький, что белая
одежда обязательна для тех, кто никогда еще не покидал неба: но для тех,
кто был на земле, такая вот чистенькая одежда, как у тебя, — срам и позор!
Себя, я вижу, ты берег, и противен ты мне за это. Ступай поскорее, а то
опять громы подступают к груди. И когда ты увидишь на земле тех, прежних
посланцев моих, что боятся возвращения, скажи им кротко и милостиво, ибо от
моего лица говорить будешь: ‘возвращайтесь на небо, не страшитесь, отец вас
любит и ждет’.
Горько и даже ядовито усмехнулся обиженный ангел, но сделал скромный
вид и, потупив хитрые глаза, ответил:
— Я уж им говорил. Не хотят.
— Чего не хотят?
— Возвращаться на небо.
— Боятся? Скажи, что я им дам новые одежды.
— Нет. Не хотят. Они так говорят, отец: ‘Вот мы пойдем на небо и снова
оденем белые одежды, а как же те, которые останутся? Если идти, так уж
всем, а одни мы не пойдем’.
Задумался Всеблагий и думал долго. Наконец сказал:
— Так вот какова земля. Вижу я бессилие моих ангелов и начинаю думать
так: не пойти ли мне самому на землю?
Ангел сказал: