Н. А. Тэффи
Сказочка
КОММЕНТАРИИ
Сказочка, Тэффи, Год: 1920
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 3: ‘Городок’.
М., Лаком, 1998.
Дома все были заняты и отпустили Гришу погулять одного. Но с условием: в лес далеко не заходить. Гриша на даче жил всего три дня, по-французски говорил плохо — собьется с дороги и расспросить толком не сумеет. Лучше быть осторожнее.
С тем условием его и отпустили.
Но Гриша был мальчик не очень послушный, и к тому же всегда ему казалось, что он лучше других понимает, что можно, а чего нельзя.
Поэтому, дойдя до лесу, он преспокойно свернул с дороги и пошел в самую чащу.
Лес был густой. Между деревьями порос он колючими кустами ежевики, которые оплетали стволы так, что порой и продраться было трудно.
Гриша наелся ежевики, разорвал о колючки чулки и платье и уже подумывал, как бы выбраться на дорогу, как вдруг заметил, что справа от него лес как будто редеет и свету больше — видно там и есть выход на дорогу.
Пролез с трудом через кусты и выбрался из чащи.
Но выбрался он не на дорогу, как думал, а на маленькую полянку.
Посреди полянки торчал старый мшистый пень-коряга, а подо пнем булькал поросший незабудками ручеек.
Устал Гриша. Сел на траву, привалился к косогорчику и даже глаза закрыл.
‘Отдохну, — думает, — как следует, да и разыщу дорогу. Торопиться тоже некуда. Дома трепка ждет за чулки и за платье, да и вообще зачем в лес пошел, когда не позволили’.
Закрыл глаза, отдыхает.
В траве сверчок скрипит:
— Грррри-шш! Гррри-шш!
Прогудела пчела, словно кто струну тронул:
— Дззз-ун.
Птица из кустов спросила два раза:
— Приду? Найду?
И сама себя передразнила:
— Ду-ду? Ду-ду?
Зазвенела-загудела какая-то словно дудочка и так ясно выговорила:
В лесу, где незабудочки,
Играю я на дудочке,
Играю и пою,
Кто попадет на удочку,
Тот запоет под дудочку,
Под дудочку мою.
Удивился Гриша, а глаза открывать лень.
Вот словно засмеялся кто-то, и вдруг — бац! — щелкнуло что-то Гришу прямо в лоб.
Орех!
Свежий зеленый орех в шелухе.
Осмотрелся Гриша — никого нет.
Что за чудо! И свалиться ореху неоткуда — кругом только ежевика, пень да незабудки.
Потянулся, опять глаза закрыл.
Бац!
Опять орех в лоб, да пребольно!
Вскочил Гриша, обернулся: из самого пня смотрят на него два быстрых глаза. Смотрят, блестят, будто смеются. Пригляделся Гриша — человечек сидит.
Странный такой — голенький. Загорел весь, совсем бурый стал, ноги мохнатые, будто шерстяные чулочки повыше колен натянул. Волосы надо лбом двумя мохрами взбиты, губы толстые. Смотрит на Гришу и так весь от смеха внутри себя дрожит. Видеть невозможно, до того самому смешно делается. У Гриши так в горле и защекотало и ноги задрыгали.
А человечек, не сводя с Гриши глаз, вдруг прижал к губам маленькую зеленую дудочку. И запела дудочка. Сама выговорила:
Медведь, коза с козлятами,
Лисичка с лисенятами,
И волки, и кроты —
Попали все на удочку,
Плясали все под дудочку —
Попляшешь, друг, и ты!
Удивился Гриша.
— Вы русский?
А человечек засмеялся:
— Попляшешь, друг, и ты!
— Значит, вы русский?
Человечек отвел ото рта дудочку:
— Я не русский. Я всяческий.
Гриша надулся:
— Смеетесь вы надо мной. Такого и народу на свете нет. Я все народы знаю, а такого у нас не учили.
А человечек ничего, не обижается. Скосил глазки, подумал.
— Так ты, — говорит, — русский? Вот и отлично. Ты мне большую услугу окажешь, а я тебя за это из леса выведу.
— Что ж, я согласен, — отвечал Гриша. — Говорите, в чем дело.
Человечек подумал, почесал ножку об ножку и сказал:
— Родственница ко мне пожаловала. Из России. Беженка. Ничего я не понимаю, что ей нужно. Прямо беда. Поговори ты с ней — может, столкуетесь.
Повел человечек Гришу по лесу. Идет точно по собственной квартире — каждый изворот-поворот знает, за каким кустом свернуть, какой пень обогнуть, под каким суком прошмыгнуть.
Долго ли, коротко ли, привел он Гришу в густой орешник. Раздвинул ветки. Видит Гриша муравейник, а на муравейнике сидит баба-старуха, волосы нечесаные, сама в лохмотьях, на пальцах когти, как у вороны, а лица не видно, все лохмами закрыто.
Посмотрел Гриша на бабу, и что-то ему страшно сделалось.
Стоит, молчит.
Зашевелила баба лохмами да вдруг как загудит, ровно ветер в трубе:
— И чтой-то здеся русским духом запахло?
Раздвинула лохмы, а глазищи у нее зеленые, нос у нее крючком, а изо рта желтый клык торчит.
Затрясся Гриша да как заорет:
— Баба Яга!
Хотел бежать, а ноги от страха к земле приросли.
А Яга улыбается, желтым клыком во рту шевелит.
— Здравствуй, — говорит, — добрый молодец. Счастье твое, что у меня аппетит пропал, а то я бы тебя съела. Ты чего смотришь? Положение мое самое тяжелое, и попечаловаться некому — энтот стрекулист ничего не понимает.
Показала Яга через плечо большим пальцем на человечка и сплюнула:
— И все я свое добро порастеряла. Медну ступу и ту реквизировали, на одном помеле ускакала. Еще спасибо, леший визу выхлопотал — он у них в комиссарах по просвещению служит.
Пригорюнилась Яга, подперла щеку костяной ногой.
— Всю фамилию нашу ликвидировали. Капут! Кощея Бессмертного в Лондон повезли Европе показывать, что, мол, и при нашем режиме не все помирают. Мальчик с пальчик, проныра, в контрразведку пошел. Конька-Горбунка в Москве на разговенах съели, Спящая Красавица в Совнаркоме на телефоне сидит. Болотные черти все в хор пошли, на ихнем клиросе поют. Многие требуют, чтобы когда венчают вкруг ели, так чтобы черти пели, — ну вот, зарабатывают. Змей Горыныч уж на что твердый был — соблазнился! В Чрезвычайку пошел мертвыми костями заведовать. Кикимора по государственной эстетике пошла, Оборотень сдох, двадцать раз в минуту переворачивался и то не потрафил. Мне, говорит, за ними все равно не поспеть, и сдох.
Заплакала Яга.
— Ху-у-до мне. Что я делать буду! Тут у них и снега толкового не будет, как я метель закручу, как след замету? Пропадать мне, видно!
Плачет Яга, разливается. Грише хоть и страшно, а жаль Ягу, даже в носу защекотало.
Вытерла Яга слезы лопухом и говорит Грише:
— Иди-ка ты, добрый молодец, своей дорогой, а то мне тебя здесь и изжарить не в чем. Печки нету. У них тут в лесу центральное отопление, чтоб им лопнуть.
Повернулся Гриша, а из-за куста ему человечек кивает:
— Сговорились? Понял?
— Понял.
— А я что-то ничего не понимаю.
Схватил человечек Гришу за руки и закружил по лесу. Через кусты, через пеньки, через коряги, бежит-кружит, смеется:
Попал и ты на удочку,
Плясал и ты под дудочку,
Под дудочку мою!
Завертел он Гришу волчком, толкнул в спину и пропал. Только далеко-далеко в лесу ухнуло что-то и покатилось.
Осмотрелся Гриша. Видит, кусты, а за ними дорога и дачи тут как тут.
Поплелся домой.
Дома влетело ему и за драные чулки, и за грязное платье, и зачем в лес ходил.
А больше всего попало за то, что врет много.
Нет, видно, на свете справедливости.
Сказочка. Образ Бабы-Яги неоднократно появляется в произведениях Тэффи. См., например, сказку ‘Баба-Яга’ в т. 2 настоящего издания.