Сказка о писател и фарфоровой чашк
Сказка о писател и фарфоровой чашк
——
А. Заринъ
‘Живописное обозреніе’, No 30, 1902
Сказка о писателе и фарфоровой чашке, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1902
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Жилъ-былъ одинъ писатель. Жилъ онъ въ скверной меблированной комнат. Заспанная горничная подавала ему на поднос (на которомъ были нарисованы птица и яблоки) позелелвшій самоваръ, чайникъ и плохо вымытый стаканъ на корявомъ блюдц. Но ему было все равно. Онъ не замчалъ этой обстановки, то погруженный въ чтеніе, то отдавшійся мечт, то охваченный вдохновеніемъ. Онъ писалъ немного, но все написанное имъ дышало искреннимъ чувствомъ и было проникнуто горячею любовью къ ближнему. И, мало-по-малу, читатели полюбили его и на все напечатанное подъ его подписью обращали вниманіе. Невидимыя нити соединили сердца читателей съ сердцемъ писателя, и онъ уже начиналъ чувствовать всю громадность долга, легшаго ему на плеча, и проникаться святостью его, какъ вдругъ…
Проходя однажды по галлере Александровскаго рынка, онъ увидлъ чашку. Настоящій севръ! тяжелый, какъ слитокъ золота, фарфоръ былъ расписанъ нжнйшимъ рисункомъ, можетъ, самого Батто. Пестрая гирлянда цвтовъ шла по бордюру, а на сторонахъ чашки были нарисованы пастушки въ костюмахъ маркизъ. Сердце художника заговорило. Онъ сторговалъ у глупой, жадной жидовки драгоцнную чашку и бережно принесъ ее домой. Но какъ поразилъ его дома позеленвшій самоваръ рядомъ съ изящной чашкою! и на другой день онъ пріобрлъ себ никелевый самоваръ, который казался граціозною пирушкою на покоробленной доск переддиваннаго стола. И сердце писателя-художника каждый разъ возмущалось дисгармоніей этихъ двухъ изящныхъ вещей съ окружающей обстановкою. Писатель перехалъ, но никакая меблированная комната не удовлетворяла его. Онъ снялъ квартиру и меблировалъ ее по своему вкусу. Желаніе украсить свое жилище и погоня за изящными вещами начали занимать его боле, чмъ служеніе своему призванію. Но вдь на вс эти вещи нужны деньги, и деньги не малыя. Имя же его уже пріобрло нкоторую цнность, и вотъ онъ началъ торговать своимъ именемъ ‘оптомъ и въ розницу’. Приходили издатели иллюстрированныхъ журналовъ, и онъ продавалъ имъ огромные романы, приходили издатели мелкой прессы, и онъ имъ писалъ сцены, анекдоты и разсказы. По желанію издателей онъ писалъ историческіе романы, для антрепренеровъ составлялъ ‘обозрнія’, наконецъ, не брезговалъ ничмъ и писалъ: и репортички, и критическія замтки, и рефераты, переводилъ, кампоновалъ, — словомъ, длалъ все, что можно длать перомъ и талантомъ для добыванія денегъ, и съ ненасытной жаждою покупалъ то одн, то другія бездлушки…
Не знаю, долго ли продолжалось бы это, если бы на его долю не выпала безсонная ночь.
Ахъ, эти безсонныя ночи! Сколько безпощадно жестокаго въ ихъ томительныхъ часахъ, но какъ за то он очищаютъ душу… положимъ, на время только…
Писатель не спалъ и тревожно ворочался съ боку на бокъ. И вдругъ въ сердце его начала заползать тоска. Тоска по давно забытымъ слезамъ и восторгамъ, тоска по тоск объ идеал, по своей безкорыстной работ, по вровавшимъ въ него юнымъ сердцамъ… И ему стало совстно. Гд прежніе идеалы? Гд стремленіе сказать правду, разобраться во лжи, указать свтъ, когда онъ самъ во тьм и окружилъ себя ложью?.. А тоска все росла и росла въ его сердц… Да неужели же онъ потерялъ уже возможность искренно любить и честно ненавидть? Неужели отъ мерзости не содрогнется уже его сердце и мимо падшаго брата онъ пройдетъ спокойно и равнодушно? Онъ вздрогнулъ и почувствовалъ, какъ горячая волна крови обожгла его лицо. А тоска все росла и росла въ его сердц. И онъ не выдержалъ… Сбросивъ одяло, онъ поспшно сошелъ съ кровати, вошелъ въ столовую, раскрылъ буфетъ, при блдномъ свт наступающаго утра нашелъ свою драгоцнную фарфоровую чашку, вынулъ ее и… что есть силы ударилъ объ полъ. Словно звономъ серебряныхъ колокольчиковъ наполнился на мигъ воздухъ и потомъ все смолкло. Онъ пошелъ въ спальню и заснулъ крпкимъ сномъ.
Спустя недлю онъ сидлъ на диван въ дешевой меблированной комнат, передъ нимъ на поднос (на которомъ были нарисованы птица и яблоки) стоялъ дрянной тусклый самоваришко съ помятымъ бокомъ, и онъ пилъ изъ толстаго стакана на корявомъ блюдц, — но не замчалъ этого. Лицо его сіяло счастіемъ, глаза горли: онъ прислушивался къ своему сердцу, которое шептало полузабытыя слова о вчной правд и горячей любви къ ближнему. Эти слова — онъ зналъ, — какъ волшебныя заклинанія помогутъ ему не побояться темнаго лса и найти узкую тропу, которая приведетъ его къ сердцамъ всхъ честныхъ людей.
Если ты посвятилъ себя служенію обществу, да на грхъ завелъ фарфоровую чашку, разбей ее, пока есть еще время.